Любовь и брак в современной литературе, Арабажин Константин Иванович, Год: 1909 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 36 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

К. И. АРАБАЖИНЪ.

ПУБЛИЧНЫЯ ЛЕКЦІИ О РУССКИХЪ ПИСАТЕЛЯХЪ.

(Народный Университетъ)

Книга первая.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
КНИГОИЗДАТЕЛЬСТВО ‘ЯСНАЯ ПОЛЯНА’.
1909.

Любовь и бракъ въ современной литератур.

Любовь и семья — міровой мотивъ поэзіи. Это узловой пунктъ, отъ котораго расходятся и къ которому ведутъ многочисленныя нити жизни.

Любовь стара какъ жизнь, ибо любовь и есть жизнь, и нтъ жизни, гд нтъ любви. Любовь божественна — таково мнніе философовъ, поэтовъ, законодателей и жрецовъ. {Есть радъ особыхъ причинъ, о которыхъ мы будемъ говорить ниже, и по которымъ вопросы о любви выплыли на поверхность и особенная сила въ послдніе четыре года и получили явно порнографическую окраску.}

Физіологическія, психологическія, соціальныя и экономическія связи и побужденія группируются около того центра, который принято называть терминомъ семья. И эти разнообразныя нити и связи, группируясь и соединяясь въ самыхъ разнообразныхъ комбинаціяхъ и отношеніяхъ, даютъ и семь и семейнымъ отношеніямъ причудливо-разнообразныя формы въ зависимости отъ эпохи, общества, историческаго момента, хозяйственныхъ формъ быта, вліянія традицій, религіозныхъ воззрній, привычекъ и многоразличныхъ побужденій.

Трудно подслушать указанія и велнія природы въ вопросахъ любви и брачныхъ отношеній. Міръ животныхъ, птицъ, наскомыхъ даетъ самыя разнообразныя и противорчивыя формы отношеній двухъ половъ. {Форель А. Половой вопросъ. Перев. М. А. Энгельгарта подъ ред. В. А. Поссе. Спб. 1907 г.}

У пчелъ одна матка и множество трутней, у нкоторыхъ породъ муравьевъ самки крылаты и обнаруживаютъ иниціативу въ любви. Наблюдаются примры прочной привязанности на всю жизнь у нкоторыхъ породъ птицъ и животныхъ. Супружеской врностью отличаются попугаи и обезьяны — являясь представителями моногаміи въ мір животныхъ, какъ извстно, у нихъ смерть самца или самки часто ведетъ за собою смерть и другого супруга, но рядомъ съ ними — иной строй отношеній въ сред лошадей, куръ, собакъ и многихъ другихъ животныхъ и птицъ.

Міръ животныхъ и наскомыхъ даетъ самыя разнообразныя формы половой жизни и, очевидно, тоже не можетъ дать человку опредленныхъ указаній и аналогій.

Наблюдается супружеская врность у нкоторыхъ породъ человкоподобныхъ обезьянъ. Это даетъ основанія Вестермарку построить свою теорію о заимствованіи человкомъ брачныхъ формъ жизни, именно моногаміи — отъ обезьянъ.

Но если мы обратимся къ другимъ изслдователямъ первоначальныхъ формъ брака, какъ, напримръ, Морганъ, Ковалевскій, Леббокъ, то ихъ изслдованія съ большей убдительностью устанавливаютъ иныя формы эволюцій брака: сначала промисквитетъ, затмъ матріархатъ, отголоски котораго мы находимъ и въ русскихъ былинахъ и затмъ ужъ патріархатъ, разцвтшій посл того какъ окончательно восторжествовалъ принципъ собственности.

Если отъ исторіи брака мы перейдемъ къ этнографіи и современному быту, то окажется, что у разныхъ народовъ не только въ разныя эпохи, но и одновременно существуютъ самыя разнообразныя формы брака.

У европейцевъ наблюдается больше почтенія къ моногаміи, но возможно и двоеженство. Такъ, напр., посл Вестфальскаго мира разршались браки съ двумя женами въ цляхъ увеличенія населенія, сильно пордвшаго во время войнъ. Лютеръ разршилъ Ландграфу Гессенскому взять вторую жену, причемъ первая жена дала на это согласіе съ однимъ только непремннымъ условіемъ, что-бы мужъ любилъ ее по прежнему и даже больше.

У турокъ, какъ извстно, разршается многоженство,— такъ-же, какъ и у мормоновъ. Въ Тибет царитъ поліандрія (многомужество). Правду говоря, царящее особенно въ Великороссіи снохачество является замаскированной поліандріей, а супружескія отношенія въ современномъ культурномъ обществ, особенно во Франціи, носятъ характеръ замаскированнаго вншнимъ приличіемъ и многомужества, и многоженства.

Если обратимся къ предсказаніямъ ученыхъ относительно будущаго брака, то здсь мы встртимъ тоже большую разноголосицу. Спенсеръ предполагаетъ, что будущность принадлежитъ моногаміи, Леббокъ — полигаміи. Форель предполагаетъ, что конечная форма будетъ полигамія, но ей должны предшествовать временные, или какъ онъ выражается, пробные браки. Подъ таковыми онъ разуметъ браки, заключаемые съ условіемъ, что супруги могутъ развестись, если окажется, что они не подходятъ другъ другу и семейнаго счастья дать другъ другу не могутъ. Такимъ путемъ Форель стоитъ за регулировку брака путемъ развода. Онъ указываетъ на цлый рядъ обычаевъ у. многихъ современныхъ народовъ, какъ бы предршающихъ именно такое отношеніе къ браку. Такъ, напр., у мандрасовъ разршается до 50 разъ мнять жену. У персовъ можно жениться на самый короткій и на самый длинный срокъ, отъ 1 дня до 99 лтъ. Тоже у японцевъ. Въ Египт возможенъ бракъ на 1 мсяцъ. Такой-же временный (пробный) бракъ существуетъ въ Абиссиніи. Легкій разводъ даютъ Евреи. Въ Кита достаточнымъ поводомъ для развода считается даже ‘болтливость’ женщины.

Современный походъ въ защиту легкаго развода та-же замаскированная идея временнаго или пробнаго’ брака.

Невозможно придти къ опредленному ршенію и по во — 139 просу о возраст вступленія въ бракъ. Такъ, напримръ, очень цнно заявленіе медицинскаго факультета Христіанійскаго университета относительно возможности полнаго воздержанія до зрлаго возраста.

Кром брака, народы знаютъ много разнообразныхъ формъ внбрачной жизни: таковы нкоторые религіозные обычаи древняго Вавилона, таковы извращенныя формы отношеній, проституція съ ея соціальными причинами и нимфоманіей.

Въ послднее время много писалось о паталогическихъ явленіяхъ въ половой жизни. Причемъ отмчается серьезная перемна во взглядахъ законодателей. Прежнія кары за неестественныя отношенія между взрослыми людьми отмнены и сохраняютъ силу только преступленія противъ малолтнихъ.

Много шума вызвала въ послднее время книга Вейнингера, ставящая своей задачей,— до извстной степени,— объясненіе, если не оправданіе гомосексуализма. {Отто Вейнингеръ. Полъ и характеръ. 2-ое изд. вышло въ 1909 г. книгоизд. ‘Посвъ’.}

Эта странная и нсколько истерическая книга, написанная не безъ темперамента и увлеченія молодымъ писателемъ, покончившимъ жизнь самоубійствомъ на двадцать третьемъ году жизни, имла большой и шумный успхъ, вызвала массу споровъ и обошла страницы буквально всхъ періодическихъ изданій.

Трудно сказать, въ какой мр такой успхъ объясняется ловко поставленной рекламой, а въ какой — онъ вызванъ извстнымъ совпаденіемъ съ преходящими интересами дня, но не подлежитъ сомннію, что книга Вейнингера вошла въ литературу вопроса и не можетъ быть теперь обойдена.

Сущность взглядовъ Вейнингера сводится къ утвержденію, что въ природ нтъ мужчины и женщины въ чистомъ вид. Мужчина и женщина представляютъ какъ бы дв субстанціи, которыя въ живыхъ индивидуумахъ всегда встрчаются въ смшанномъ вид, въ разныхъ доляхъ. Въ природ нтъ ни мужчины ни женщины, а только элементъ мужского и женского. Каждое живое существо есть промежуточное явленіе между двумя полярно-противоположными началами, мужскимъ и женскимъ, которыя Вейнингеръ для краткости обозначаетъ въ своей книг буквами М. и Ж.

Такимъ образомъ по Вейнингеру мужчина не есть цликомъ мужчина. Женщина — не женщина. Въ каждомъ живомъ существ при внимательномъ ихъ изученіи можно замтить и элементъ М, и элементъ Ж.

Въ мужчин и женщин можно найти черты и признаки другого пола. Эти признаки Вейнингеръ длитъ на четыре группы: первичные (напр. дтородныя железы), вторичные (борода, усы, грудь), третичные и даже четверичные (напр. куреніе женщинъ или склонность къ рукодлію мужчины. {Очевидно, Гоголевскій вицегубернаторь, вышивающій по тюлю согласно Вейнингеру, заключаетъ въ себ элементы Ж.} Предчувствіе этой двуполости сказывается еще въ китайскихъ легендахъ, выражено устами Аристофана въ знаменитомъ ‘Пир’ Платона.

Впослдствіи этотъ мотивъ бисексуальности, двуполости человка повторяется въ искусств итальянскаго Ренессанса.

Вейнингеръ, опираясь на изслдованія многихъ ученыхъ Сяпера Стенструпа, утверждаетъ, что каждая клтка организма характеризуется принадлежностью къ полу. Различіе половъ сказывается даже въ мозгу. Человкъ представляетъ -собою сосудъ, переполненный атомами М. и Ж.

Отсюда вс капризы полового влеченія. Не каждый мужчина годенъ для каждой женщины и наоборотъ. Отсюда кажущееся ‘извращеніе’, или кажущееся однополое влеченье. Люди, страдающіе такимъ влеченіемъ, по утвержденію Вейнингера, вполн нормальные люди. По мннію Вейнингера, нтъ такой дружбы между мужчинами, которая была бы свободна отъ сего чувства.

Таковы воззрнія Вейнингера на полъ. Изъ основныхъ его положеній о полярности или противоположности двухъ началъ,— женскаго и мужскаго вытекаетъ у Вейнингера крайне фантастическая попытка охарактеризовать каждый полъ въ отдльности.

М — это полнота человческой духовности, все богатство разума, фантазіи и воли. М—начало геніальное, животворящее вселенную. Это Духъ, ведущій человчество впередъ по пути духовнаго и нравственнаго совершенствованія.

Ж — низменное начало, сама чувственность, все грубое, пошлое, земное, что не иметъ души, не иметъ никакой личной цнности, можетъ быть интересно только, какъ проэкція мужского начала, и отраженіе мужского творчества — фантазіи.

Возненавидвъ Ж., Вейнингеръ приписываетъ ему все худое.

Женщина лишена геніальности, она не иметъ стремленія къ безсмертію, не иметъ интереса къ наук, отличается алогичностью, аморальностью, лживостью. Не думайте, что она мягка и добра: она легко ухаживаетъ за больными, потому что равнодушна къ страданію. Женщина безстыдна, легковсна: у нея нтъ собственнаго я. Абсолютная женщина не иметъ души. У женщины нтъ ни глубины, ни благородства, ни высокихъ побужденій. Женщина ближе къ природ, чмъ мужчина… Поэтому он мене удалены и отъ животныхъ (миъ о Лед — примръ и подтвержденіе этой мысли!).

Красива ли женщина? спрашиваетъ Вейнингеръ, и вмст съ Шопенгауэромъ отвчетъ:— низкорослая, узкоплечая, широкобедрая, коротконогая,— женщина сама по себ не красива: ея красота есть любовь мужчины. Но во всякой любви мужчина любитъ только самого себя.

Чистый мужчина есть подобіе Бога, чего-то абсолютнаго. Женщина, даже заключаящаяся въ мужчин, есть символъ ни чего. Женщина есть вина мужчины. Въ половомъ акт глубочайшее униженіе для женщины. Половой актъ безнравствененъ, какъ наслажденье низшей жизни. Женщина должна быть спасена абсолютнымъ цломудріемъ мужчины.

Разумъ вовсе не заинтересованъ въ томъ, что бы человчество существовало вчно…

Хула на женщину у Вейнингера превосходитъ все, что до него когда-либо было написано самыми злостными и закоренлыми мизогинами (женоненавистниками). Но какими-же научными методами устанавливаетъ Вейнингеръ свою удивительную характеристику половъ?

Онъ самъ признаетъ, что ни М. ни Ж. въ чистомъ вид, въ природ не встрчаются. Всякое живое существо отъ рожденья заключаетъ въ себ атомы и одного и другого пола. Эти ‘смшанные’ жено-мужчины дйствуютъ всегда въ своей физической и духовной нераздльности. Какимъ-же путемъ удалось выяснить Вейнингеру, что одни свойства человка составляютъ принадлежность мужскихъ атомовъ, а другія — принадлежность женскаго начала?

Придумать такой опытъ, при которомъ и начало Ж. и начало М. проявлялись бы совершенно раздльно — невозможно. Очевидно, что вся гипотеза Вейнингера — фантасмагорія, плодъ больного и озлобленнаго ума.

Нужно только удивляться, какъ подобный ‘научный’ бредъ могъ привлечь вниманіе такой массы лицъ. По истин въ этомъ какое то знаменіе времени.

Для насъ теорія Вейнингера не представляетъ никакой ни научной, ни общественной цнности.

Пожалуй, характеренъ только окончательный выводъ, къ. которому пришелъ Вейнингеръ — о полномъ половомъ воздержаніи.

II.

Предыдущее служитъ намъ убдительнымъ доказательствомъ, что въ вопрос о любви и брак природа, первобытная культура и этнографія не даютъ никакихъ опредленныхъ указаній для разршенія сложной задачи ‘проблемы пола’.

Если мы обратимся къ художественной литератур, то должны будемъ убдиться, что міровая литература даетъ намъ безконечное разнообразіе образовъ самаго противоположнаго характера, изображаетъ любовь съ самыхъ разнообразныхъ точекъ зрнія, вскрываетъ и ея трагизмъ и комическую сторону, и высокое и пошлое.

Любовь — центральный пунктъ міровой поэзіи. Нтъ силъ, охватить въ нсколькихъ страницахъ могучее обиліе художественныхъ произведеній, посвященныхъ любви, дать сколько нибудь правильное представленіе о пониманіи человкомъ этого чувства въ его психологическихъ и религіозно-философскихъ основахъ.

‘Псня псней’ воспваетъ чувственную любовь и сладострастіе. Древне греческая поэзія рисуетъ намъ образъ врныхъ супругъ Пенелопы, Андромахи и легкомысленной Елены и коварной Клитемнестры.

Въ дальнйшемъ своемъ развитіи греческая литература остановилась и на проблем полной двственности. Ничто не ново подъ луной. Идеи Л. Н. Толстого нашли себ выраженіе въ удивительномъ произведеніи ‘Ипполитъ’— лучшемъ изъ всего, что когда либо написано было греческимъ геніемъ (наряду съ Прометеемъ и Антигоной).

Эта драма такъ интересна, и какъ все классическое такъ мало современной публик извстна, что на ней слдуетъ остановиться.

Эврипидъ изображаетъ два полюса любви, два ея начала: чувственное въ лиц страстной Афродиты и цломудренное въ лиц Артемиды и ея идеальнаго поклонника Ипполита.

Ипполитъ ‘сердцемъ чистъ и цломудренъ’, Киприду можетъ чтить онъ только издалека, Афродиту онъ считаетъ злйшей изъ богинь, а самъ ‘любви чуждается и женщинъ презираетъ’.

Въ задуманномъ, такимъ образомъ, столкновеніи двухъ богинь, Эврипидъ развертываетъ передъ нами во всей сложности недоумній великую проблему двства, неоднократно выдвигаемую лучшими умами человчества, до сихъ поръ не разршенную и съ новой силой и глубиной поставленную передъ нами въ произведеніяхъ могучаго русскаго ума, нашей гордости — Л. Н. Толстого.

Брачная жизнь не удовлетворяетъ Эврипида. Устами Ипполита онъ называетъ жену, которую мы беремъ себ въ домъ, ‘язвой’. Она разоритъ весь домъ нарядами. Если она знатна и богата, то мужъ долженъ молча терпть, какъ рабъ, ‘строптивый нравъ жены’, а съ кроткой и нищей, онъ обреченъ всю жизнь въ несчастьяхъ блаженнымъ притворяться. И лишь тотъ всхъ лучше — у кого ‘неумная жена’…

Осудивъ женъ вмст съ Эврипидомъ, Ипполитъ высказываетъ сожалніе о томъ, что Зевсъ произвелъ на свтъ ‘женщинъ губительное племя’.

‘О, еслибъ ты устроилъ такъ,

Чтобъ смертные рождались не отъ женщинъ,

Чтобъ люди въ даръ теб желзо, мдь,

Иль золото во храмы приносили,

А ты дтей давалъ-бы всмъ по мр

Того, что въ жертву каждый принесетъ,

И жили-бы въ домахъ свободныхъ люди,

Не зная женъ’…

Самъ Ипполитъ чтитъ боговъ и любитъ только такихъ друзей, ‘которые боятся даже словомъ сердечную нарушить чистоту’. Онъ ‘сохранилъ до нын чистымъ тло отъ женскихъ ласкъ и только иногда слыхалъ о нихъ и видлъ на картинахъ. Но не любилъ ни слушать ни смотрть, имя душу двственную’.

Образъ идеальной чистоты почти непонятный для насъ, но полный обаянія, и рдкой душевной свжести. Это очень сложный типъ мечтателя, далекаго отъ. всхъ соблазновъ міра. Онъ не хочетъ власти, которая лишь ‘развративъ сердца людей, становится желанной’. Миръ сердечный и трудъ святой ему миле власти. Въ общественныхъ длахъ онъ готовъ оставаться на второмъ план, весь уходя въ міръ искусства, въ область поэтическихъ вымысловъ. Онъ хочетъ первенствовать.

‘На эллинскихъ свободныхъ состязаньяхъ’.

Съ первыхъ-же словъ Ипполита, по врному замчанію знатока греческой трагедіи И. О. Анненскаго, вы видите, что передъ вами не жизнерадостный атлетъ, не страстный охотникъ, и не мальчикъ, влекомый голосомъ Артемиды. Сквозь обличье наивной непосредственности вы различаете адепта, если не создателя новой вры. Лугъ, на которомъ онъ рветъ цвты, не только заповдный лугъ храма, это — священный лугъ мистовъ: даже изъ нимфъ ни одна не сметъ литься своей серебристой волной между его травъ, одна стыдливость поитъ его цвты, и только т, у кого цломудріе лежитъ въ самой природ, кого еще не коснулись страсти, кому не надо прикрывать вншнимъ приличіемъ потемненной страстью души, можетъ рвать на этомъ лугу его священные цвты’.

Въ довершеніе характеристики Ипполита остается только прибавить, что онъ вегетарьянецъ, такъ какъ довольствуется ‘растительной безкровной пищей’, а его любовь къ Артемид носитъ вс черты платоническаго обожанія. Онъ говоритъ: ‘Межъ смертными одинъ я удостоенъ Съ богинею бесдовать, какъ другъ, Ея лица не видя, слышать голосъ.

О, если-бы у ногъ твоихъ любя

Окончить могъ я жизнь мою, какъ началъ!

Леля въ душ высокіе нравственные идеалы, Ипполитъ съ юношескою страстностью и даже жестокостью относится къ такимъ человческимъ страстямъ, которыя кажутся ему непонятными и постыдными.

Поэтому къ Федр онъ питаетъ презрніе и ея постыдную страсть онъ бичуетъ неумолимо и жестоко.

Федра, воплощеніе женскаго начала, раба плотскаго инстинкта, глубоко залегшаго въ природ человческой, властнаго и неумолимаго въ своихъ требованіяхъ.

Федра чувствуетъ на себ его власть, стыдится своихъ чувственныхъ порывовъ, но не можетъ съ ними справиться. Женская природа повелительно заговорила въ ней и влечетъ ее къ преступленію. По натур стыдливая и разсудительная, Федра испытываетъ вс средства, чтобы обуздать свою любовь, но Киприда сильна, она уже погубила такою-же страстью мать Федры — Пасифаю и сестру Аріадну. Въ любовной страсти Федры что то роковое, стихійное…

Отверженная и глубоко оскорбленная Ипполитомъ, Федра, чувствуетъ потребность умереть,— отъ стыда и горя. Но она должна отомстить, она не можетъ умереть оклеветанной, опозоривъ не только себя, но о своихъ дтей. Она нанесетъ Ипполиту ударъ, равный по сил тому, который получила отъ-жестокаго праведника въ отвтъ на свое признаніе. Она погубитъ своимъ посмертнымъ заявленіемъ, которому придастъ всю силу достоврности великое свидтельствованіе — смерть Федры… Ипполитъ будетъ отомщенъ, ея честь и честь ея дтей, ихъ будущее — спасены..

Психологія Федры начертана въ немногихъ словахъ, она, представлена такъ сказать, въ очень сгущенныхъ краскахъ и только очень внимательный анализъ ея немногочисленныхъ рчей раскрываетъ передъ нами вс глубины ея измученной страстью души.

Но на психологіи Федры и Ипполита далеко не исчерпывается весь интересъ въ трагедіи Эврипида. Федра и Ипполитъ — герои, люди незаурядные. Но жизнь ихъ проходитъ на фон обыкновенной сренькой толпы, а ея обычной морально, ея сренькими привычками, сренькими мыслями. Хоръ — воплощеніе этой срой будничной жизни. Женщины, составляющія этотъ хоръ и окружающія Федру, думаютъ и говорятъ такъ, какъ всегда думали и говорили обыденные люди,— не только въ древней Греціи, но и въ наше время. Во глав ихъ стоитъ кормилица Федры, живое лицо, хотя ея устами подъ часъ говоритъ и самъ Эврипидъ. Кормилица сторонница простого взгляда на вещи, она за адюльтеръ,— за пользованіе жизнью.

‘…Если есть что-то выше, чмъ жизнь,

Отъ людей оно скрыто навки,

И мы любимъ нашъ міръ, потому, что нельзя

Намъ постигнуть загробнаго міра,

Лишь баюкаютъ лживыя сказки о немъ,

Но душ не даютъ утоленья!’

Любовь — ‘сладчайшая изъ радостей земныхъ и самое великое страданье’, но нужно, по мннію кормилицы, спокойно’ и въ мру любить, не безпредльно, не всею душею’.

Добившись искусною рчью признанія Федры, кормилица испугана, но быстро овладваетъ собой и краснорчиво убждаетъ Федру отдаться любви. И боги, вдь, увлекались, а они живутъ на неб. ‘Многіе мужья измну видятъ неврныхъ женъ, а все-таки молчатъ’. Вся задача лишь въ томъ, чтобы умть скрыть порокъ. Никто не ходитъ правымъ путемъ: ‘и кровли на домахъ не длаютъ прямыми по’ отвсу’.

Мудрыя житейскія соображенія!— Кажется, что они высказаны вчера, или даже сегодня. И когда въ своей поспшности кормилица наталкивается на неожиданную неудачу, встртивъ въ Ипполит сопротивленіе ея планамъ,— а Федра укоряетъ ее за то, что она такъ спшила содйствовать безчестному длу,— у кормилицы уже готовъ отвтъ, подсказанный житейскою-же мудростью:

‘Теперь я виновата,

Но, если-бы мой замыселъ удался,

Разумною меня сочли бы вс,

Затмъ, что умъ успхомъ люди мрятъ’.

Финалъ трагедіи не мене трогателенъ и интересенъ, чмъ и ея подробности. Ипполитъ умираетъ, но въ предсмертныхъ мукахъ передъ нимъ носится образъ любимой богини. Отъ ея благоуханныхъ устъ несутся примиряющія состраданіемъ слова любви и участья.

‘О, милый мой, для мукъ ты былъ рожденъ,

И жить съ людьми не могъ, затмъ, что слишкомъ

Была для нихъ душа твоя чиста’.

Клевета разъяснилась, и Ипполитъ умираетъ, противъ всхъ виновныхъ и боле всего жаля о несчастномъ отц, обрекшемъ его на смерть.

‘Тебя сильнй, чмъ самого себя

За все, за все, родимый мой, жалю’.

Говоритъ онъ Тезею, обреченному на горькія муки тоски, раскаянья, сожалнія…

Трагедія кончена. Сложныя настроенія вютъ въ воздух. И скорбь, и примиреніе, и тихая грусть, и предчувствіе какихъ-то новыхъ горизонтовъ, новой жизни, чуждой низменныхъ страстей, обвянной иными, высшими радостями и скорбями… Таково могучее, полное обаянія впечатлніе отъ трагедій Эврипида.

Изъ краткаго изложенія ея содержанія уже видно, какъ содержательна, глубока пьеса Эврипида, какъ современна она.

Двухъ съ половиной тысячъ лтъ какъ-бы не бывало. Мощный геній поэта провидлъ то, что вчно будетъ интересовать человка, и создалъ безсмертное произведеніе.

III.

Въ средніе вка подъ вліяніемъ новыхъ идей христіанства любовь и женщина освящены ореоломъ страданія. Любимая женщина — мадонна. Ей создается особенный культъ до гроба (Данте). Рыцарская любовь полна идеализаціи женщины. Любимой и обожаемой женщиной не можетъ быть собственная супруга: супружескія отношенія не имютъ ничего общаго съ любовью къ дам сердца.

Вкъ возрожденія вноситъ своеобразныя поправки въ идеалъ женщины и любви. Это было время сліянія языческихъ идеаловъ съ христіанскими. Отсюда и любовь получаетъ двойственный характеръ: она одновременно и божественная и земная, она манитъ душу въ иной міръ, а тло влечетъ къ страннымъ объятьямъ.

Одновременно вырастаетъ идеалъ вчной любви, поражающей человка, какъ молнія любви, единственной, загорающейся разъ въ жизни и навсегда.

Такова любовь Ромео и Джульеты.

Такую любовь воспваютъ поэты въ стихахъ и проз въ теченіе двухъ вковъ, пока не пришелъ 19-й вкъ со своимъ холоднымъ анализомъ, со своими сомнніями и скептицизмомъ и точными выводами естествознанія. Мистическая и поэтическая сторона любви была забыта. Она уступила мсто точнымъ научнымъ наблюденіямъ. Страшный ударъ нанесенъ былъ идеализаціи любви теоріей Дарвина о половомъ подбор, согласно которой инстинктъ пола толкаетъ человка на поиски своего полового соотвтствія въ цляхъ продолженія рода и улучшенія породы. Принципъ подбора устраняетъ идею вчности любви, ея единственности и молніеносности, а создаетъ право исканія и перемны. Пессимистическая философія идетъ на встрчу этой дарвиновской теоріи. Шопенгауэръ пишетъ свою метафизику любви. Вслдъ за нимъ идутъ Гартманъ, Ренанъ и другіе философы.

Въ поддержку имъ выступаетъ и міровая лирика съ Байрономъ во глав. Она ставитъ на очередь сомннія въ вчности любви и несетъ разочарованія въ этомъ чувств. Она вся проникнута Лермонтовскимъ недоумніемъ:

Любить? но кого?

На время не стоитъ труда,

А вчно любить невозможно.

Вся натуралистическая литература, начиная отъ madame Бовари и кончая Крейцеровой Сонатой — это сплошное обличеніе любви: ея лживости, мимолетности, случайности, грубости.

Разочарованіе въ брак приводитъ къ анализу брака и критик его нерасторжимости. Любовь свободна — вотъ лозунгъ, данный Жоржъ-Зандъ и повторяемый всми романистами запада. Начинается походъ противъ брака во имя права любви и развода.

Лучшій писатель конца XIX вка, такой могучій умъ, какъ Генрихъ Ибсенъ, примыкаетъ къ этому движенію противъ брака и даетъ намъ безпощадную характеристику призрачности этого института въ драм ‘Призраки.’ Здсь передъ нами вырастаетъ до размровъ истиннаго бдствія, до трагизма ужасная картина семейнаго лицемрія со всми его послдствіями: неизлчимыми болзнями, условностью, общимъ страданіемъ и вырожденіемъ человка.

Въ противуположность окаменвшимъ формамъ законнаго брака, который легко совмщается со всми ужасами разврата, Ибсенъ выставляетъ идею свободной любви, о которой говоритъ несчастный сынъ Фру Альвингъ и о которой толкуютъ и книги, читаемыя почтенною Фру Альвингъ на старости лтъ и такъ возмущающія пастора.

Старый семейный укладъ признанъ вредной иллюзіей,— больше,— недопустимымъ съ точки зрнія правъ личности рабствомъ.

Пусть стихійная любовь дйствуетъ въ интересахъ продолженія рода. Никто не можетъ быть чьимъ нибудь, никто не можетъ принадлежать никому ни по вражд, ни по любви. Намъ цли природы чужды. У человка есть свои индивидуальныя цли — освобожденія. Выше этой цли нтъ ничего.

Нора не хочетъ уже быть только куклой въ буржуазной семь, не хочетъ быть даже матерью. Ее не связываютъ даже материнскія обязанности: есть только одно могучее чувство, чувство любви къ самому себ, жажда быть самимъ собой, сохранить и развить свою индивидуальность.

Когда мужъ Норы указываетъ ей на мирно спящихъ въ кроватк дтей и призываетъ ее къ исполненію своихъ материнскихъ обязанностей,— Нора отвчаетъ, что выше всякихъ другихъ обязанностей — обязанность къ самому себ и уходитъ изъ дому, что-бы подумать о самой себ, о своемъ умственномъ развитіи, о своей душ, о пробудившихся стремленіяхъ къ свобод и духовной независимости.

Проснулась въ женщин личность, рвется на просторъ, и тсно ей въ прежней, хотя бы и золотой клтк.

Въ драм ‘женщина съ моря’ Ибсенъ возвращается къ иде свободы любви, какъ стихійному влеченію, какъ потребности Духа Святого, какъ великому огню, котораго не загасить холоднымъ разсчетомъ будней. Эллида жила у бурнаго океана, тамъ встртила она Скитальца, который разсказывалъ ей о морскихъ буряхъ, о крик чаекъ въ ненастные дни, о полной тяжелыхъ подвиговъ жизни моряка. И Эллида полюбила Скитальца. Они обручились, связали свои кольца и далеко забросили въ пучину морскую. Но вотъ Скиталецъ ухалъ и исчезъ безслдно. Эллида, потерявъ родителей, осталась безъ средствъ. Слдуя голосу разсудка, выходитъ замужъ безъ любви,— за ‘хорошаго’ человка. Но тяжко жить ей съ Врангелемъ въ уютной квартирк на берегу маленькаго фіорда, и старыя воспоминанія о безбрежномъ мор и сильной страсти туманятъ ея воображеніе, волнуютъ и влекутъ изъ семьи.

Въ послднюю минуту Эллида, получивъ полную свободу отъ мужа поступать, какъ захочетъ, отказывается итти за -Скитальцемъ и остается съ нелюбимымъ мужемъ, что бы всецло отдаться заботамъ о его взрослыхъ дтяхъ отъ перваго брака.

Въ этой нершимости Эллиды — ея смерть, ея наказаніе за высшее преступленіе, которое не знаетъ прощенія,— единственное преступленіе, котораго ничмъ нельзя искупить.

Нтъ выше грха, какъ грхъ противъ Духа Святого.

Эллида убила въ себ свою душу. Она вышла замужъ не любя, и она навсегда утратила свою свободу, священный огонь личности угасъ навсегда. Эллида напоминаетъ теперь насдку, которую выпустили съ насста на свободу, но она ужъ не въ силахъ ею пользоваться, слишкомъ ожирла и отяжелла.

Похлопавъ крыльями, она возвратится на прежнее мсто.

Нельзя безнаказанпо убивать въ себ душу живу, подавить въ себ великія влеченія свободнаго чувства.

Но рядомъ съ этою проповдью свободы любви, въ которой Ибсенъ примыкаетъ къ Жоржъ-Зандъ и ея послдователямъ, у великаго норвежскаго писателя возникаетъ и боле смлая мысль — свобода отъ любви, мысль оригинальная, самобытная и характерная для конца XIX вка.

Въ ‘Комедій любви’ Ибсенъ возвщаетъ, что любовь умерла въ наши дни, или во всякомъ случа настолько невчна, что несетъ только одни разочарованія въ супружеской жизни.

Фалькъ не хочетъ этой любви съ ея мщанствомъ, прозаическими заботами о куск хлба и дтяхъ. Самая романтическая любовь оканчивается мщанскими срыми буднями. Примръ на лицо — въ семь пастора.

И Фалькъ предлагаетъ остановить солнце любви на зенит.

Пусть оно никогда не склонится къ закату. Пусть оносвтитъ всю жизнь — въ воспоминаніяхъ. Неосуществленная любовь единственно вчная любовь. То, чмъ мы не обладали, остается всегда съ нами, не блекнетъ и не тускнетъ въ воспоминаніяхъ. Таковъ выходъ: разстаться съ любимой двушкой навсегда, раньше, чмъ на великое чувство опустится срая пыль длового дня… уйти отъ любви во имя любви, во имя немеркнущихъ идеаловъ чистаго увлеченья.

Не нужно чувственной любви, горящей только въ пылкой крови юнаго организма. Да сіяетъ вчная и нетлнная любовь души.

Таковъ идеализмъ юноши Ибсена въ одномъ изъ его раннихъ произведеній. Но въ предзакатной его драм ‘Когда мы мертвые воскресаемъ’ — звучитъ уже другой мотивъ — сожалнія о безслдно прожитой безъ любви жизни, о призракахъ идейнаго служенія искусству, о гибели живого человка среди холодной и мертвой глины его скульптурной мастерской..

IV.

Русская литература, конечно, идетъ по слдамъ европейской. Уже у Пушкина находимъ мы новые мотивы свободы чувства, Правда, Татьяна ‘другому отдана и будетъ вкъ ему врна’, но идеализируется здсь не столько врность старику, сколько честность и прямота души, не способной къ обману и не знающей другихъ выходовъ изъ тяжелаго положенія. Татьяна не Анна Каренина. Онгинъ — не Вронскій.

Но у того-же Пушкина выстивляется и иной принципъ свободы чувства: старикъ цыганъ не понимаетъ ревности Алеко, этого сына культуры, любовь свободна.

Взгляни: подъ отдаленнымъ сводомъ

Гуляетъ вольная луна,

На всю природу мимоходомъ

Равно сіянье льетъ она.

Заглянетъ въ облако любое,

Его такъ пышно озаритъ

И вотъ ужъ перешла въ другое,

И то не долго поститъ.

Кто мсто въ неб ей укажетъ,

Промолвя: тамъ остановись —

Кто сердцу юной двы скажетъ:

Люби одно, не измнись ¹).

¹) Вопросу о любви въ русской лирик посвящены интересныя статьи Южакова и ряда авторовъ въ сборник Перцова: ‘Философскіе мотивы русской поэзіи’.

Въ русской литератур идея свободы чувства укрпилась какъ то сразу и незыблемо. Чувство же стойкой и мстительной ревности противно мягкой природ русской души.

Одно изъ лучшихъ стихотвореній Некрасова ‘Зеленый шумъ’ рисуетъ намъ въ высоко поэтической форм широту русской души и способность русскаго человка проникнуться потребностями каждаго въ счасть и любви.

‘Люби, покуда любится

И Богъ теб судья’…

Вся русская литература, начиная съ ‘Кто виноватъ’ Герцена и ‘Что длать’ Чернышевскаго проникнута этой широкой идеей терпимости и уваженія къ чужому чувству. Выходомъ изъ тсныхъ рамокъ брака давно признанъ разводъ. {Интересно отмтить, что это право развода широко практиковалось съ давнихъ поръ въ малорусской сред. Народныя малорусскія псни ‘напр. ‘Ой у полі баришполі’) давно возстаютъ противъ ‘Майстровъ’, которые такія ‘тісні віконця’ побудували.}

Но вмст съ тмъ ни въ одной литератур такъ ясно не подчеркнута идеальная сторона любви, какъ именно въ русской литератур. Чувственный элементъ въ ней играетъ почти до послдняго времени меньшую роль, чмъ начало духовной близости и единенія. Анна Каренина и Вронскій не могутъ быть счастливы только своею страстью. Лишенные достаточно глубокой духовной связи, оторванные отъ общества, они должны погибнуть, осуждены на страданіе и разочарованія. Только въ послднія два десятилтія въ русской поэзіи выдвигаются мотивы преимущественно чувственной страсти: Мирра Лохвицкая, Бальмонтъ и др. У другихъ русскихъ поэтовъ преобладаютъ напротивъ иныя, философскія настроенія, занимаетъ вопросъ о трагическомъ въ любви. Еще Тютчеву любовь рисуется какъ ‘поединокъ роковой’ двухъ сердецъ

… чмъ одно изъ нихъ нжнй

Въ борьб неравной двухъ сердецъ,

Тмъ неизбжнй и врне

Любя, страдая, грустно мля,

Оно изноетъ наконецъ.

Фета занимаетъ въ гибнущей любви ея таинственное, мистическое начало. Любовь — божественный огонь, просіявшій надъ мірозданіемъ. И когда любовь уходитъ

‘Не жизни жаль съ томительнымъ дыханьемъ,

Что жизнь и смерть! А жаль того огня,

Что просіялъ надъ цлымъ мірозданьемъ

И въ ночь идетъ, и плачетъ, уходя’.

Въ русской литератур послднихъ 30—35 лтъ поставленъ вопросъ о брак, семь и положеніи женщины съ наибольшею полнотою и всесторонностью.

Какъ и слдовало ожидать, вопросъ этотъ развился доестественныхъ своихъ границъ женской эмансипаціи,— женскаго освободительнаго движенія. Въ этомъ отношеніи русское общество,— съ гордостью можетъ отмтить, что, — идетъ впереди европейскаго общества.

Такъ называемый ‘женскій вопросъ’ давно обнимаетъ и покрываетъ собою множество отдльныхъ проблемъ, начиная съ женской любви, материнства и кончая правовымъ и соціальнымъ положеніемъ женщины.

Для русскаго интеллигентнаго человка вполн понятна, соціальная и правовая сторона этого вопроса. Вполн ясно, что женское уравненіе, правовое и экономическое, явленіе законное, неизбжное и достижимое вполн только при условіяхъ полной политической свободы и не мене полнаго экономическаго освобожденія. Только въ свободныхъ рамкахъ справедливаго строя найдутъ себ правильное разршеніе вс вопросы, связанныя съ природой женщины: право материнства, право труда и отдыха, вопросъ о воспитаніи дтей, о тхъ или другихъ формахъ семьи, о прав ихъ чувства, и т. д. Но рядомъ съ этой соціологической точкой зрнія, ставящей полное высвобожденіе женщины и женскій вопросъ въ зависимость отъ дальнйшихъ судебъ капитализма, его послднихъ побдъ и наконецъ, разложенія,— рядомъ съ этой точкой зрнія въ послднее время усиленно выдвигается и иная метафизическая, мистическая постановка вопроса.

Мы уже указывали мннія Отто Вейнингера, въ томъ-же направленіи идутъ и наши мистики и созидатели ‘новаго религіознаго сознанія’. Ник. Бердяевъ въ своей ‘метафизик пола и любви’ пытается осуществить въ любви идею ‘Бога’ путемъ мистическаго смысла любви, высвобожденіемъ и утвержденіемъ начала мужественности и женственности и засимъ уже сліяніемъ и взаимнымъ дополненіемъ этихъ полярныхъ началъ, тяготющихъ другъ къ другу. На мистической точк зрнія стоитъ и Вячеславъ Ивановъ.

Итти за этими писателями въ мистическое проникновеніе самой сущности, вчно равной себ — пока мы не станемъ.

Трудно проникать въ таинственное мистическое начало, сокрытое для профановъ и доступное только индивидуальному мистическому ‘опыту’, не подлежащему ни проврк, ни опроверженію. Притомъ г.г. мистики вносятъ въ женскій вопросъ слишкомъ большую долю половыхъ влеченій.

Женскій вопросъ для нихъ только вопросъ пола. Онъ и будетъ по ихъ мннію существовать, пока существуютъ два пола.

Мистикамъ нтъ никакого дла до вншнихъ формъ эмансипаціи женщинъ, до ихъ эволюціи. Они вн времени и пространства. Они совершенно игнорируютъ зависимость разныхъ сторонъ женскаго вопроса отъ тхъ или другихъ формъ хозяйственнаго быта общества {Бебель. Женщина и громад. лит. посл него.}. Они не замчаютъ, что самая природа пола явно измняется, самая первооснова пола — физіологическое влеченіе постепенно перерождается, различно матеріализуется въ разныя эпохи и постепенно получаетъ иной характеръ подъ вліяніемъ новыхъ соціально-экономическихъ формъ быта. Надъ чисто животнымъ чувственнымъ началомъ ростутъ и укрпляются чисто духовныя надстройки.

Современный бракъ зачастую крпокъ и силенъ не своей физіологической основой, а духовными цнностями: идейнымъ общеніемъ, общей работой, совмстнымъ служеніемъ великой общественной или духовной цли. Стихійное физіологическое начало все боле и боле смиряется, смягчаясь и преобразуясь подъ вліяніемъ другихъ высшихъ сторонъ человческаго естества. Конечно, духа, оторваннаго отъ тла нтъ, какъ нтъ и тла (плоти), оторваннаго отъ духа, но если мы станемъ разсматривать исторію человка, то замтимъ явную тенденцію человческаго естества — стремленіе къ постепенному его преобразованію въ сторону духовнаго начала. Это совершается само собою, не путемъ аскетическаго умерщвленія плоти, а естественнымъ процессомъ внутренняго перерожденія единой сущности въ сторону ея духовныхъ особенностей.

Съ тхъ поръ, какъ существуетъ человкъ на земл, онъ обнаруживаетъ опредленную тенденцію культивировать свое духовное начало. Человкъ стыдится своихъ физіологическихъ отправленій и старается прикрыть ихъ отъ постороннихъ глазъ. И наоборотъ, онъ гордится тми своими особенностями, которыя выдляютъ его, какъ видъ (homo sapiens) изъ міра животныхъ,— рода. Умъ, совсть, даръ рчи человкъ считаетъ своими лучшими чертами.

Черты первобытной дикости, толстыя губы, прогнатизмъ, выдающіяся челюсти, огромный животъ постепенно исчезаютъ и не считаются красивыми. Выдвигается красота высокаго чела, сдалища мысли, и зеркала души — большихъ открытыхъ глазъ.

Первобытный человкъ много лъ. Еще спутники Одиссея, выйдя на берегъ и отдыхая отъ труднаго пути, закалывали быка и ‘цлый день наслаждались вкуснымъ, дымящимся мясомъ.’ У насъ явились другія наслажденія. Мы димъ, что бы жить, но не живемъ, что бы сть.

Чувственныя влеченія въ древности были куда сильне у человка. Вспомнимъ Геркулеса, вспомнимъ повсемстно властвовавшій культъ фалльоса съ его откровенно циническими изображеніями, освященными религіей. Вспомнимъ знаменитый праздникъ въ Рим ‘Magna Mater’, когда почтенныя матроны носили по городу увнчанныхъ розами аттрибуты фаллическаго культа.

Чувственность вошла въ берега и постепенно все боле и боле подавляется въ человк. Возможность такой точки зрнія, какъ та, которую отстаиваетъ Ибсенъ въ ‘Комедіи любви’, или Толстой въ послсловіи къ ‘Крейцеровой Сонат’ лучшее доказательство, что человчество перерождается и двигается по пути непрерывнаго роста и торжества духовнаго начала. ‘Исторія развитія полового инстинкта неопровержимо доказываетъ намъ — говоритъ д-ръ Ив. Блохъ, — что съ теченіемъ времени онъ все боле и боле связывается элементами духовной жизни… Половыя отношенія захватываютъ теперь только часть культурнаго человка’ {Д-ръ И. Блохъ. Половая жизнь нашего времени и ея отношеніе къ современной культур. Спб. 1909.}. Постепенно будетъ роста это освобожденіе человка онъ пола. Такимъ путемъ человчество движется не къ возврату къ своему первобытному состоянію, а постоянно идетъ по пути развитія своихъ видовыхъ (т. е. духовныхъ) чертъ и свойствъ: это законъ природы: всюду видъ выдляется изъ рода и обособляется… Путь — отъ человка къ Богу, а не къ зврю.

Мистики обыкновенно отдляютъ равноправность женщинъ отъ ихъ равноцнности съ мужчиной. Они боятся, какъ бы вчно женственное начало не пострадало отъ эмансипаціи. Они хотятъ, что бы женщина осталась Беатриче Данта, мадонной, хранила бы въ себ вчно женственное, безъ влюбленности въ которое мужчина ничего не сотворилъ бы въ исторіи,— не было бы міровой культуры.

Но мистики не хотятъ видть, что это ‘вчно женственное’ давно уже стало жертвой капитализма и созданныхъ имъ условій труда. Капитализмъ — этотъ Молохъ современнаго человчества, пожираетъ жизни дтей и взрослыхъ, убиваетъ непосильнымъ трудомъ женщину, превращая ее въ безполое и безсильное существо. Онъ разрушилъ семью съ ея старымъ хозяйственнымъ укладомъ, отнялъ мать у дтей, поставилъ ее въ одну шеренгу съ рабочимъ мужчиной.

Освобожденіе женщины наступитъ не раньше, чмъ освобожденіе всего человчества. Теперь только ясно одно: что возврата назадъ нтъ, что старыя формы семейныхъ отношеній разлагаются подъ вліяніемъ равнаго для всхъ и одинаковаго рабства труда и необходимости нести на рынокъ свои физическія и духовныя силы.

Т безспорныя завоеванія, которыя сдланы уже въ области женскаго вопроса и могутъ быть признаны какъ вхи, указывающія дальнйшій путъ, сводятся къ слдующимъ положеніямъ.

Формы брака эволюціонируютъ. Нельзя однако съ увренностью утверждать, что та или другая форма брака всецло соотвтствуетъ опредленному экономическому укладу жизни. Весьма правдоподобно, что моногамія явится высшей наиболе соотвтствующей духовнымъ потребностямъ человка формой брачной жизни. Достиженію этой высшей формы семейнаго счастья наиболе содйствуетъ право развода, устраняющее несчастливые и неудачные, браки и допускающее возможность устраненія ошибокъ. Правомъ развода создается временный характеръ брака или то, что проф. Форель называетъ пробными браками (т. е. браками, не закабаляющими людей на всю жизнь). Рядомъ съ бракомъ слдуетъ признать за женщиной великое право материнства съ предоставленіемъ дтямъ всхъ гражданскихъ правъ.

Разршеніе вопроса о брак, развод, материнств можетъ получить свою окончательную форму только при условіи полнаго равноправія — женщинъ и мужчинъ и организацій общественныхъ силъ и труда на новыхъ началахъ коллективизма. Но такъ какъ такая хозяйственная организація общественныхъ силъ пока только еще намчается въ теоріи и весьма далека до осуществленія, то пока возможны только полумры на пути къ намченной цли и рядъ подготовленныхъ шаговъ. Необходимо юридическое и политическое равноправіе женщинъ, котораго уже добились, напримръ, женщины Финляндіи. Необходима разумная постановка воспитанія и образованія дтей обоего пола. Въ цляхъ боле серьезнаго и спокойнаго отношенія молодежи обоего пола къ половымъ вопросамъ въ высшей степени желательно совмстное обученіе дтей и юношества обоего пола, какъ въ низшей, такъ и средней и высшей школахъ. Такое совмстное обученіе дйствуетъ на молодежь въ высшей степени благотворно и въ духовномъ и физическомъ отношеніи.

Вмст съ тмъ лучшіе педагоги давно признали необходимость серьезнаго и своевременнаго ознакомленія дтей съ ихъ половой природой. Институтскія теоріи аиста должны быть разъ навсегда оставлены, какъ возбуждающія только нездоровое любопытство дтей. Прекрасный разсказъ Андреева ‘Въ туман’ даетъ намъ живую иллюстрацію тхъ послдствій, къ которымъ приходитъ неосвдомленность дтей и юношества въ основныхъ вопросахъ пола и полное одиночество дтей въ семь, когда является необходимость въ самыхъ серьезныхъ указаніяхъ и совтахъ. Ложная стыдливость и жеманство, царящія въ нашихъ семьяхъ, приводятъ въ конц концовъ къ самымъ печальнымъ послдствіямъ.

Все, сказанное выше о женскомъ движеніи, въ русской литератур иметъ свою длинную исторію {Ср. между прочимъ книгу А. Коллонтай ‘Женское движеніе’ и ст. Е. Кусковой въ ‘Образованіи’ за 1909 годъ No 1.}. Много труда, много доброй энергіи, много свтлыхъ усилій было проявлено для того, что бы разобраться въ сложныхъ вопросахъ семьи, любви, женскаго равноправія. И русская интеллигенція можетъ по совсти гордиться достигнутыми результатами. Въ мру силъ и возможности сдлано было весьма и весьма достаточно.

Та волна порнографической литературы, о которой мы будемъ говорить ниже, ничего общаго не иметъ съ выдвинутыми свыше и разршенными уже, отчасти, вопросами. Эта волна иного литературнаго происхожденія и возникла на иной психологической почв. Она возникла не изъ потребности общественнаго и соціальнаго строительства, а изъ отрицанія этого строительства въ принцип, изъ полнаго равнодушія къ задачамъ политическимъ и соціально-экономическимъ.

Источникъ этого равнодушія — то своеобразное литературно-эстетическое и философское направленіе, которое сложилось на запад въ семидесятыхъ годахъ прошлаго столтія и въ просторчіи получило нсколько вульгарное названіе декадентства. Здсь не мсто говорить подробне о значеніи этого направленія, о томъ отрицательномъ и томъ безспорно положительномъ, что имъ было дано. Достаточно отмтить, что это былъ поворотъ отъ позитивизма къ метафизик и мистицизму, отъ реализма къ символизму, стилизаціи, фантастик, творимымъ легендамъ жизни отъ искусства демократическаго, съ широкими задачами,— къ интимнымъ переживаніямъ индивидуалиста автора и кучки его друзей, отъ политики къ общественному индиферентизму. Это была своеобразная реакція противъ господствующаго въ жизни мщанства,— мщанства въ политик съ ея буржуазнымъ оппортунизмомъ, въ наук съ ея самодовольствомъ, той ‘научной наукой’, которую такъ высмивалъ и Л. Н. Толстой, мщанства философіи, которая дальше позитивизма не хотла идти, мщанства поэзіи, которая пыталась создать натурализмъ и чужда была всякихъ порывовъ и идеализма. Это была реакція противъ господства буржуазіи, достигшей въ послдней четверти XIX вка во Франціи полной и окончательной побды надъ старымъ режимомъ. Въ ея рукахъ находились уже вся власть и вс богатства. Впереди она ничего больше не желала и ни къ чему не стремилась. Все было получено, оставалось только охранять свое право рзать купоны и наживаться.

Жизнь безъ религіи, безъ святого недовольства, безъ, какихъ бы то ни было идеаловъ, безъ увлеченій, безъ сознанія своихъ недостатковъ, безъ чувства понятой несправедливости, безъ желанья уступить хотя бы долю своихъ правъ угнетеннымъ массамъ — такая жизнь по существу была простымъ умираніемъ, простымъ отрицаніемъ жизни и ея смысла. Недовольство такой жизнью шло двумя путями: внизу росло движеніе на почв соціальныхъ несправедливостей капиталистическаго режима — рабочее движеніе. На службу этому движенію шла и часть, меньшая, интеллигенціи. Другая ея часть несочувствовала буржуазіи, но не желала примкнуть и къ соціалистическому движенію, на долю котораго могли доставаться только терніи и лишенія и которое, по существу своему, шло въ слишкомъ узкихъ берегахъ матерьяльныхъ нуждъ и соціально политическаго строительства. Трезвенная работа въ этомъ направленіи при свт будничныхъ заботъ и нуждъ не удовлетворяла ‘аристократовъ’ ума и чувства съ ихъ утонченными и изысканными интересами. Они предпочли аттаковать буржуазное общество съ высоты декадентскихъ твердынь — во имя индивидуализма. Epater les bourgoiis сдлалось потребностью писателей декадентовъ. Но отказавшись отъ ‘шума жизни,’ отъ вопросовъ политики, экономики и всякаго общественнаго строительства, ‘декаденты’ добровольно съузили сферу своихъ интересовъ и радостей. Во имя личности они опустошили личность. Ибо что-же такое личность, какъ несовокупность ея высшихъ духовныхъ интересовъ? Мы не говоримъ, конечно, о не разложимыхъ и не учитываемыхъ ничмъ физіологическихъ элементахъ личности (темпераментъ, нервная система и пр.)

Вдь личность и слагается изъ того, какъ она реагируетъ на вопросы права, политики, семьи, искусства, религіи, философіи, соціальныхъ проблеммъ.

Отбросьте изъ этого перечня большинство интересовъ и останется голый человкъ: съ одной стороны сфера мистики,— съ другой — вопросы пола, какъ центральный интересъ организма, здороваго или больного, — это уже безразлично.

Такъ на почв ‘декадентства’ выростала постепенно гипертрофія чувственныхъ интересовъ.

Другая струя, направившая человка въ ту же сторону — философія Ницше въ ея вульгаризованномъ пониманіи. ‘Сверхъчеловкъ’ тоже явился протестомъ противъ пошлости и мщанства этихъ владыкъ міра современнаго. ‘Все позволено’, ‘по ту сторону добра и зла’, ‘геніальность’ сверхчеловка — вотъ т банальные выводы, которые были сдланы изъ философіи Ницше многими его поклонниками и подражателями. Такимъ лубочнымъ ницшеанцемъ является Пшибышевскій со своимъ героемъ Фалькомъ (‘Homo sapiens¹‘). Фалькъ — прямой предшественникъ Санина. Весь смыслъ, вся цль жизни для Фалька — это непрерывныя и стремительныя побды надъ женщинами. Ради любви живетъ Фалькъ, ради нея способенъ на ложь, обманъ, преступленія.

Романъ Пшибышевскаго появился въ Россіи года за четыре до революціи {Ст. Пшибышевскій. Homo sapiens. М. 1902. Книгоизд. ‘Скорпіонъ’.} и произвелъ сильное впечатлніе среди молодежи. Тогда-же были въ ходу и пьесы Пшибышевскаго. Но успхъ ихъ какъ-то быстро прошелъ, или во всякомъ случа пошелъ на убыль. Пришла революція и всхъ увлекла въ сторону общественныхъ интересовъ и политической борьбы. Интересы ‘личности’, вопросы пола временно были забыты, уступая мсто инымъ задачамъ, чаяніямъ и мечтамъ….

Громадная энергія была затрачена на эти чаянія и мечты. Много напрасныхъ и безполезныхъ жертвъ, тысячи погибшихъ жизней, десятки тысячъ выброшенныхъ за бортъ энтузіастовъ и мечтателей.

Порывы были благородны, но средства къ достиженію поставленныхъ цлей оказались ничтожны. Да и цли были чисто химеричны. Первые успхи революціи окрылили мечтой самыхъ пламенныхъ фантазеровъ. Казалось, что русская жизнь можетъ сразу перешагнуть изъ мрака тьмы и невжества, вками накопленнаго въ свтлую стихію торжествующихъ свободъ.

Ликующая воля толкала на путь самыхъ несбыточныхъ предположеній и требованій. Незрлыя общественная мысль отмняла законы экономической эволюціи и устремлялась въ область неограниченныхъ соціальныхъ возможностей.

Первые успхи вскружили голову и опьянили.. Темпераментъ, а не зрлый умъ и знаніе, диктовалъ программы.

И чмъ выше уносилась фантазія въ область политическихъ сказокъ, тмъ сильне и больне было паденіе на землю, къ суровой и кровавой дйствительности. Разочарованіе было безмрное. Ликованіе смнилось отчаяніемъ, молодой энтузіазмъ — уныніемъ, революціонная энергія — политической простраціей.

Пришли и стали тни ночи на страж зла.

Настала реакція.

‘И пролетаріатъ, и крестьянство и вообще ‘народъ’ и сама революція, можно сказать, не оправдали ожиданій почтеннйшей публики’— такъ пишетъ Ф. Д-нъ, которому — надо думать — достаточно хорошо извстны событія революціонной эпохи. {На рубеж. Критич. сборникъ. Спб. 1909 годъ.}

Передъ растерянной молодежно и частью интеллигенціи разверзлась бездна и надвинулась ‘тьма’… Наступило страшное духовное утомленіе. Революція вырождалась въ экспропріаціяхъ, которыя выдвигались уже не массовыми, коллективными переживаніями, а ‘личностью’, вырвавшейся изо всхъ связей съ цлымъ.

Индивидуализмъ вновь предъявилъ свои права. Недостижимость соціальныхъ идеаловъ въ самомъ ближайшемъ будущемъ выдвинула съ настойчивой требовательностью вопросъ о сегодняшнемъ дн. Если опять ставилась чеховская формула о томъ, какъ хорошо будетъ черезъ 200—300 лтъ, то естественно было ожидать и вопроса отъ ‘личности’: какое мн дло до счастья черезъ 200 лтъ. Я хочу счастья себ, теперь, сегодня-же. Я не хочу быть только удобреніемъ для будущихъ всходовъ, я не хочу жить для невдомаго будущаго. Я живой человкъ, я самъ себ цль. Я хочу наслаждаться жизнью, а не умирать за счастье будущихъ поколній.

Вотъ на какой психологической почв выросла фигура. Санина и другихъ героевъ Арцыбашева.

VI.

Авторъ романа ‘Санинъ’ задался цлью создать положительный типъ въ русской жизни, типъ человка, который разршилъ противорчія жизни и нашелъ врный путь късчастью на земл, теперь же. Въ этомъ стремленіи къ созданію положительныхъ типовъ Арцыбашевъ идетъ по тому пути, который привлекалъ и другихъ русскихъ писателей. Начиная съ Гоголя, вс русскіе писатели тосковали по положительному типу. Русская жизнь давала только отрицательные типы и потому вполн понятна тоска по людямъ, утверждающимъ смыслъ жизни, дающимъ выходъ изъ міра пошлости, сомнній и отрицанія.

И вс русскіе писатели потерпли крушеніе въ поискахъ идеальнаго человка. Трудно, врне, прямо невозможно создать образъ несуществующаго. Творчество иметъ свои предлы, и сцмая пылкая фантазія строитъ свои мечты изъ матерьяла дйствительности. Констанжогло у Гоголя, Штольцъ у Гончарова, Соломинъ и Базаровъ у Тургенева — вотъ жалкіе результаты положительнаго строительства нашихъ кориеевъ-беллетристики.

Нельзя творить изъ ничего. Положительныхъ типовъ, идеальныхъ людей, разгадавшихъ смыслъ жизни и на этой почв создавшихъ для себя счастливую жизнь, которой можно подражать,— нтъ и не можетъ быть, жизнь слишкомъ печальна, несовершенна, полна противорчіями, что-бы могли въ ней явиться положительные, даже идеальные люди. Такіе люди въ изображеніи писателей всегда оказываются узкими, односторонними людьми,— выдуманными.

Вдь если бы возможны были въ наше время люди, нашедшіе философскій ключъ къ разумнію жизни и самому лучшему ея устройству, теперь же, при наличности современныхъ, политическихъ и соціальныхъ условій, то это значило бы, что проблемма совершенствованія разршена, это значило бы, что она дйствительно не зависитъ отъ вншнихъ формъ, а всецло является продуктомъ внутреннихъ процессовъ и измненій въ человк. Это могло бы означать еще, что современныя общественныя условія жизни не такъ уже плохи и даютъ полную возможность разумнаго законченнаго существованія, и только не вс люди умютъ устроить свою жизнь,— воспользоваться существующими условіями.

Тургеневъ далъ намъ предшественника Санина — по упрощенности рисунка жизни и элементарности внутренняго ея содержанія,— Базарова.

Но какая громадная разница въ цнности обоихъ типовъ. Базаровъ тоже равнодушенъ къ общественнымъ вопросамъ, политик, народу, искусству, книгамъ, религіи, партійнымъ программамъ и пр. Онъ тоже весьма упрощенно смотритъ на жизнь, на любовь, заглядывается на красивыхъ женщинъ и въ отношеніяхъ къ нимъ не признаетъ ничего другого, кром простого физіологическаго влеченія. Но при всемъ томъ Базаровъ все же явленіе прогрессивное. Это человкъ труда, выдержки, здоровой энергіи и воли. Онъ вритъ въ науку, въ его нигилизм — предчувствіе чего то новаго, лучшаго, сынъ разночинца, онъ пришелъ на смну праздному и болтливому барину, что-бы превратить лнивую дворянскую Русь въ ‘мастерскую’, гд выковывается новая разумная жизнь.

Въ отрицаніи Базарова, при всей некультурности этого отрицанія, звучитъ положительная жажда творчества, чувствуется протестъ противъ гнилой старины. Совсмъ не таковъ Санинъ, хотя авторъ и старался придать ему возможную привлекательность и внушительность.

Г. Арцыбашевъ старается представить намъ своего героя съ самой положительной стороны и вырисовываетъ его самыми привлекательными чертами. Онъ увряетъ насъ, что душа Санина сложилась свободно, на простор, какъ дерево въ пол. Его не искалчило воспитаніе, не испортила школа, которой онъ, конечно, не кончилъ. Передъ нами настоящій русскій красавецъ. Высокій, свтло-волосый, не знающій ни усталости, ни волненія, ни стыда, ни угрызеній совсти. Постоянно слышится его беззаботный смхъ, его искренній и ласковый голосъ.

Его свтлые глаза отличаются любопытной особенностью: они не мигающіе глаза, ихъ ничмъ нельзя смутить и встревожить…

Міровоззрніе Санина чрезвычайно просто: у него вовсе нтъ міровоззрнія. Онъ и не считаетъ необходимымъ какое бы то ни было міровоззрніе. Нужно жить, какъ птица летаетъ. Нужно отдаваться беззаботно радостямъ переживаемой минуты, не отдаваясь страхамъ и опасеніямъ за завтрашній день, не мучая себя соображеніями долга, обязанностей, совсти. Люди, думаетъ Санинъ, по природ гадки, по природ скоты. Нужно усвоить себ этотъ взглядъ на человка и не волноваться. Все, что настроили люди въ области политики, религіи, соціальныхъ отношеній, только стсняетъ здоровую человческую природу.

Нужно освободиться отъ ненужнаго и вреднаго нароста на здоровомъ тл: долой этику, тяжелый трудъ, общественное строительство, науку. Для счастья человка нужно не много: удовлетворять естественнымъ склонностямъ пола и желудка.

Смшно садиться за какую нибудь конституцію на всю жизнь въ Шлиссельбургскую крпость, глупо отдать молодую жизнь, изсушающей душу научной работ или мщанской погон за деньгами. Нужно наслаждаться жизнью. Но такъ какъ изъ понятія наслажденія энергично изъяты вс т наслажденія, которыя выдляютъ человка изъ міра животныхъ,— область научныхъ, художественныхъ, религіозныхъ и соціальныхъ исканій, то отъ сложнаго комплекса свойствъ, изъ которыхъ слагается человческая личность, остается только два признака: полъ и желудокъ.

И Санинъ весь во власти чувственныхъ аперцепцій. Женщины и водка — вотъ главные источники его жизненныхъ радостей, вотъ въ чемъ смыслъ жизни. Пьетъ Санинъ и его друзья невроятно много и по самымъ разнообразнымъ поводамъ: на вечеринк у товарища, на именинахъ и похоронахъ, отъ скуки и веселья, въ гостяхъ и дома, въ періодъ любовныхъ набговъ, на вод и на суш. Пьетъ съ наслажденіемъ, со страстью, вчно распаляемый изсушающей жаждой. Товарищескій кружокъ собрался, что-бы сообща выработать программу самообразованія. Приходитъ и Санинъ, но программы самообразованія его не интересуютъ: ‘я думалъ, говоритъ онъ, что тутъ даютъ пиво’. Водка и пиво — вотъ т ‘демократическіе’ напитки, которыми довольствуется лучезарная душа свободнаго отъ предразсудковъ новаго человка.

Санинъ — алкоголикъ въ полномъ значеніи этого слова. Это лнивый умъ, сонный, вялый, не способный къ долгому напряженію и систематическому труду. Онъ всегда живетъ ‘какъ нибудь’. То работаетъ, то такъ ‘слоняется’ безъ дла. Ищетъ труда легкаго и заработка случайнаго. Что-то пишетъ, бываетъ въ редакціяхъ, но чаще сидитъ и бражничаетъ въ дешевыхъ ресторанахъ. Надолъ ему городъ, опротивло безцльное слоняніе по ресторанамъ и редакціямъ, — онъ бросаетъ городъ и детъ домой, въ провинціальный городъ на маменькины хлба, благо у матери есть кое какое имущество, и домъ, и садикъ.

Санинъ съ ‘аппетитомъ’ пилъ пиво и водку, и совсмъ мало читанъ. Пробовалъ онъ какъ-то прочесть ‘Такъ сказалъ Заратустра’ Ницше, но плюнулъ и заснулъ надъ книгой. Въ другой разъ сталъ онъ размышлять надъ судьбами христіанства, но это занятіе показалось ему такимъ скучнымъ и непріятнымъ, что онъ незамтно заснулъ и проспалъ до глубокаго вечера.

Авторъ хочетъ уврить насъ, что Санинъ, какъ и его товарищъ Юрій Сварожичъ, были прежде соціалъ-демократами, или чмъ то врод этого, съ тою только разницею, что первый совершенно освободился отъ партійныхъ обязательствъ и ‘предразсудковъ’, ставъ ‘выше’ ихъ, а другой ушелъ изъ партіи въ силу оскорбленнаго самолюбія.

Въ дйствительности трудно допустить, что-бы Санинъ и Сварожичъ были въ партіи. Правда, авторъ увряетъ насъ, что Юрій Сварожичъ писалъ руководящія статейки въ соціалдемократическомъ орган, что въ партіи онъ претендовалъ на первую роль руководителя, но если разсмотрть мннія, высказываемыя и Санинымъ и Сварожичемъ, то ясно, что или самъ авторъ ничего не смыслитъ въ соціалъ-демократическомъ ученіи, или его герои никогда не были марксистами…

Заходитъ рчь о христіанств. Санинъ высказываетъ свое отвращеніе къ ученію Христа. По его мннію христіанство будетъ вспоминаемо человчествомъ не иначе, какъ съ проклятіями: оно принесло громадный вредъ. По глубокомысленнымъ соображеніямъ Санина ко времени появленія на земл Христа все было готово къ возстанію рабовъ противъ господъ. Но явилось ученіе Христа съ его проповдью смиренія и всепрощенія, и возстаніе оказалось немыслимымъ, и на многія сотни лтъ христіанство задержало освобожденіе человка отъ рабства.

Такое наивное изображеніе историческихъ процессовъ не простительно гимназисту, а не сознательному дятелю партіи, усвоившей хотя бы элементарнйшія положенія ученія Маркса.

Историческая схема Санина прямо противоположна основному положенію марксизма, по которому не идея предшествуетъ факту и управляетъ имъ, а какъ разъ наоборотъ, матеріальныя и экономическія формы быта порождаютъ и извстную идеологію, обусловливаютъ т, или другія религіозныя, политическія и соціальныя воззрнія.

Также глубоко невжественъ и Юрій Сварожичъ, писавшій статейки въ партійномъ марксистскомъ орган, а настроенный на старо народническій ладъ.

Онъ носится съ идеей мученичества, героизма и потомъ ужъ вовсе разочарованный восклицаетъ въ совершенномъ не ‘марксистскомъ’ паос: ‘можно-ли страдать и жертвовать собою за это глупое и низкое зврье’.

Если Санинъ и Сварожичъ и попали какъ нибудь случайно въ соціалъ-демократическую группу, то только по недоразумнію, но и въ самой убогой и неграмотной групп подростковъ они могли оставаться только подонками ея, а не героями и вождями, какъ хочетъ насъ уврить авторъ.

Въ умственномъ и общественномъ отношеніи Санинъ стоитъ чрезвычайно низко. Также жалокъ и убогъ Санинъ и во всхъ другихъ отношеніяхъ. Его взглядъ на людей чисто звриный, зоологическій. Санинъ не признаетъ ни дружбы, ни родства, ни теплыхъ сердечныхъ привязанностей. Мать свою онъ презираетъ. Посл одного спора съ ней онъ смотритъ ей вслдъ и говорить про себя: ‘вотъ животное’. Сестру свою онъ изучаетъ, какъ самку. Онъ подглядываетъ ее въ окно, когда она раздвается, смотритъ на нее съ вожделніемъ и, улучивъ минуту слабости, крпко обнимаетъ сестру и обжигаетъ ее горячимъ поцлуемъ, зная, что его сестра въ это время удручена горемъ, разочарованіемъ въ Зарудин и готовится быть матерью. Нтъ въ сердц Санина мста и дружб. У Санина могутъ быть собутыльники, товарищи пирушекъ, но нтъ и не можетъ быть друзей. Дружба обязываетъ, дружба требуетъ извстнаго постоянства настроеній, преданности, симпатій, а Санинъ на это вовсе не способенъ. Совершенно спокойно узнаетъ онъ о смерти еврея Соловейчика, безъ всякихъ колебаній и угрызеній совсти наноситъ страшный ударъ кулакомъ поручику Зарудину и отказывается отъ дуэли, зная, что тмъ толкаетъ его на самоубійство.

Поведеніе Санина на похоронахъ Сварожича цинично-развязно. Надъ свжей могилой пріятеля, передъ кучкой опечаленныхъ его друзей онъ не находитъ ничего лучшаго, какъ цинично изречь слдующую сентенцію: ‘Юрій Сварожичъ жилъ глупо, мучилъ себя по пустякамъ и умеръ дурацкой смертью’…

И замчательно то, что авторъ все время на сторон своего любимца. Соловейчикъ автору только жалокъ. Его изображаетъ онъ не безъ доли затаеннаго презрнія къ ‘еврейчику’

Молодецкій ударъ Санина Зарудину, кулакомъ по лицу, и вс послдствія этого удара разсказаны съ какимъ то любовнымъ смакованіемъ.

Циничную рчь на кладбищ авторъ завершаетъ сценой негодованія кружка, въ которой Санинъ остается побдителемъ. Уполномоченные кружка, трепетно и робко, путаясь и запинаясь, хотятъ выразить Санину свое негодованіе, но Санинъ, бодро закинувъ назадъ голову, посрамляетъ ихъ однимъ своимъ видомъ и удаляется побдителемъ… Такъ хочетъ авторъ.

Въ высшей степени характерно отношеніе Санина и другихъ героевъ Арцыбашева къ женщин. Къ ней Санинъ относится съ глубочайшимъ презрніемъ. Женщина — только самка,— глупая самка прежде всего, — жаждущая мужчины. Пріятель Санина, при сочувствіи и самого Санина, увряетъ, что дльные и умные мужчины встрчаются, ну хоть одинъ на тысячу, а женщинъ — ни одной. ‘Голыя, розовыя, жирныя, безхвостыя обезьяны’. Это та же характеристика, которую мы раньше уже слышали отъ Вейнингера. По Арцыбашеву, женщина жаждетъ только чувственнаго наслажденія и счастлива, когда ее берутъ. Сестра Санина очень быстро осваивается съ чувственными поцлуями брата и когда ‘горячія губы брата долго и больно ее цловали, она чувствовала себя неудержимо счастливой. Въ это мгновеніе ей не было дла до того, кто ее цлуетъ’. Когда герои Арцыбашева съ Санинымъ во глав видятъ женщину, они никогда не интересуются ею, какъ человкомъ. Ихъ взоръ всегда устремленъ ниже лица женщины. Ихъ привлекаетъ въ женщин все то, что говоритъ о чувственности. Зина Карсавина купается и Санинъ, подсматривающій за ней, наслаждается тмъ, какъ отъ смха ‘весело дрожали ея розовый животъ и высокія двичьи груди’. Видъ красивой женщины или красиваго мужчины вызыватъ у Санина (и у Арцыбашева) чисто зоологическія сравненія. Красивая походка и фигура сестры Лиды вызываетъ въ немъ образъ кобылы. Зарудинъ сравнивается съ жеребцомъ. Мать съ животнымъ. Въ одномъ мст самъ Санинъ радостно заржалъ… го-го-го! неслось далеко по полю изъ груди Санина.

Такъ же, какъ Санинъ, смотритъ на женщину и поручикъ Зарудинъ: глядя на Лиду, Зарудинъ заране радовался при мысли, что и ‘эта гордая, чистая, умная и начитанная двушка будетъ принадлежать ему (текстъ изъ приличія нами измненъ), какъ и другія двушки, и онъ будетъ длать съ ней все, что захочетъ’. Въ сущности, Зарудинъ тотъ же Санинъ, только въ военномъ мундир, пожалуй, даже выше Санина: онъ, по крайней мр, старательно исполняетъ возложенныя на него службой обязанности, иметъ какое то, хотя бы и одностороннее, понятіе о чести и долг… Но авторъ, должно быть, за офицерскій мундиръ — старается всячески унизить его: то, что вмняется въ заслугу Санину, приводится въ порицаніе Зарудину.

Юрій Сварожичъ не. отстаетъ отъ двухъ предыдущихъ героевъ въ своихъ отношеніяхъ къ женщин. Онъ видитъ Карсавину и сейчасъ-же у него возникаетъ смутная мечта ‘лишить ее чистоты и невинности, какъ выростало у него это желаніе при вид всхъ красивыхъ двушекъ’. Онъ идетъ съ Карсавиной въ пещеру, и первая мысль, какая у него является здсь, это та, что теперь ‘въ сущности она у него въ рукахъ’. И онъ даже высказываетъ эту мысль Карсавиной. На прогулк съ ней Сварожичъ пытается осуществить свои чувственные планы, но все несчастіе Сварожича, что онъ растерялъ свои силы и не способенъ обнаружить во время пылкость звря.

Вотъ Санинъ въ этомъ смысл не теряетъ золотого времени. На баштак онъ быстро сходится съ внучкою стараго дда пасчника. На лодк онъ однимъ звринымъ наскокомъ овладваетъ красавицей Карсавиной. Замчательно при этомъ, что дальше звринаго наскока и кратковременнаго звринаго ‘счастья’ Санинъ не понимаетъ никакой любви. Онъ не ищетъ въ ней никакихъ духовныхъ цнностей, никакой нжности, психологическаго сродства души. Для Санина нтъ даже интереса къ продолжительной чувственной связи. Любовь для него только физіологическій наскокъ, порывъ, и ничего больше. На другой день посл сцены въ лодк онъ торопится уже разстаться съ Зиной, не думая о послдствіяхъ и не собираясь нести за нихъ отвтственности. Милая, красивая, умная двушка, хорошій и честный человкъ нисколько больше не интересуетъ его. Вмст съ -звринымъ наскокомъ у него проходитъ всякій интересъ къ двушк. И хотя онъ говоритъ ей на прощанье нсколько трогательныхъ словъ, но чувствуется, что это только фразы, сказанныя глубоко страдающей и опечаленной двушк для того, что бы сказать что нибудь. Покончивъ съ непріятнымъ разговоромъ и разставшись съ Карсавиной, Санинъ испытываетъ чрезвычайно радостное чувство свободы и простора и громко гогочеть, какъ жеребецъ, выпущенный въ поле…

Въ Санин наблюдается полное отсутствіе привязанностей, нравственнаго чувства. Онъ способенъ радоваться и наслаждаться, когда причиняетъ другимъ страданіе и сознаетъ это. Санинъ нравственно-тупой человкъ, типичный алькоголикъ-дегенерантъ, съ ненормально развитой половой распущенностью. Онъ не положительный типъ, а жалкій выкидышъ нашего общественнаго нестроенія. Это дворянинъ-послдышъ, недостаточно богатый, что-бы пользоваться преимуществами своего дворянскаго положенія, не достаточно трудоспособный, что-бы примкнуть къ какому либо другому классу трудящихся. Стоя вн класса, вн живыхъ связей съ общественными группами, недостаточно талантливый, что-бы создать себ положеніе ярко индивидуальнымъ творчествомъ — онъ превращается въ нравственнаго босяка, въ отбросъ общества, а не героя. Такихъ представителей нравственнаго пропойства и босячества не мало плыветъ на поверхности взволнованной рки, когда она выйдетъ изъ береговъ. Они несутся по ея шумнымъ волнамъ, куда несетъ теченіе, но обмелетъ рка, войдетъ въ берега и вся эта гниль, весь этотъ мусоръ остается гнить на берегахъ жизни.

Русская революція выплеснула на отмели жизни не мало -такого мусора, не мало мути изъ темныхъ ндръ глубокаго дна. Но мусоръ не творитъ жизни и не указываетъ спасительныхъ береговъ.

Санинъ опустошенная душа. У него нтъ привязанностей, нтъ друзей, кром собутыльника Иванова, которому онъ позволяетъ себя любить, нтъ цли и плана жизни, нтъ настоящихъ и прочныхъ радостей, нтъ никакихъ убжденій, нтъ широты и смлости душевнаго размаха, нтъ искренности и честности даже въ той сфер, гд, казалось, Санинъ хотлъ сказать что то новое, свое — въ области полового ‘вольномыслія’.

Что новаго сказалъ намъ Санинъ? Прибавилъ-ли онъ хоть одну черту для разршенія сложнаго комплекса вопросовъ, объединенныхъ общей рубрикой ‘проблеммы пола?’ Ни одной! Санинъ мщанинъ до мозга костей, его совты сестр полны заматерлой мщанской пошлости.

Сестра признается ему въ томъ, что она беременна. Что можетъ сказать ей Санинъ? Быть можетъ онъ утшитъ и успокоитъ ее? Скажетъ, что имть ребенка великое счастье. Что право материнства — священное право, котораго нечего стыдиться. Ничуть не бывало. Санинъ даетъ совтъ отдлаться отъ ребенка обычнымъ акушерскимъ путемъ,— путемъ умерщвленія плода. Когда сестра Лида съ омерзеніемъ отшатнулась отъ этого способа, Санинъ находитъ другой мщанскій выходъ — выйти замужъ за нелюбимаго человка и, такимъ образомъ, покрыть ‘грхъ’ и избжать ‘скандала’. И самъ устраиваетъ соглашеніе съ врачемъ Мироновымъ. Таковъ новый человкъ Санинъ!

Накуралесивъ изрядно въ родномъ город, и чувствуя, что дольше оставаться въ немъ и ‘скучно’ и неудобно, Санинъ пробуетъ перемнить мстожительство и украдкой отъ всхъ спшитъ скрыться. Ночью вытаскиваетъ онъ въ окно свой пустой чемоданъ (какой символическій чемодана!) и спшитъ на вокзалъ. Вотъ онъ уже въ позд. Въ третьемъ класс вмст съ грязными мужиками, которыхъ онъ всей душой ненавидитъ за ихъ мщанство. Куда онъ детъ? Неизвстно. Въ душ пусто, въ чемодан пусто, въ кошельк ни гроша. Авторъ самъ не знаетъ, что сдлать со своимъ героемъ, куда, его пристроить,— этого новаго человка, душа котораго выросла и сложилась такъ свободно, какъ дерево въ пол! Вернуть его въ большой городъ въ атмосферу дешевыхъ ресторановъ и редакціонныхъ задворокъ? Тамъ уже онъ былъ и больше тамъ ему нечего длать. Нечего длать и на родин. И вотъ авторъ заставляетъ Санина бросить свой легковсный чемоданъ, что-бы соскочить съ позда гд то на полустанк и бодро итти навстрчу солнцу!

Какой жалкій и безсодержательный аллегорическій образъ. Гд то солнце, на встрчу которому идутъ Санины? Кто то бросилъ терминъ ‘солнечности’ чувства любви. У Санина и этого солнца нтъ, ему ‘свтитъ’ только половой инстинктъ, которому онъ и будетъ служить до тхъ поръ, пока онъ ему не измнитъ, пока не настанетъ физическое истощеніе.

Застрявъ на полустанк, на полдорог между городомъ и деревней, Санинъ пойдетъ не на встрчу солнцу, а въ ближайшій кабакъ, если по дорог ему не поломаютъ ребра ревнивые парубки за слишкомъ смлые наскоки неутомимагогероя на деревенскихъ пейзанокъ…

На встрчу солнцу золотому,— солнцу разумнаго труда и истинной свободы пойдетъ трудовая Русь, а не бездльники ‘индивидуалисты’, опростившіе идеи Ницше и декадентовъ до чисто русскаго босячества.

VII.

Волна порнографіи, вынесшая на поверхность жизни романъ Арцыбашева, выплеснула на берегъ и еще нсколько беллетристовъ, увы — торговавшихъ тмъ-же товаромъ. Къ числу такихъ-же писателей, приспособлявшихъ свой безспорный талантъ къ требованіямъ рынка, приходится отнести, къ сожалнію, и Анат. Каменскаго. Это несомннно талантливый писатель, съ литературнымъ вкусомъ, хорошимъ стилемъ, но безъ внутренняго огня, безъ собственнаго ‘я’, безъ своей опредленной мелодіи.

Обладая живымъ, гибкимъ умомъ, онъ легко откликается на запросы дня. Когда читаешь повсти и разсказы Каменскаго, имъ нельзя отказать во вншней занимательности и живости, но души автора въ нихъ не чувствуется. Авторъ культивируетъ порнографическіе сюжеты, но любви къ порнографіи у него нтъ, авторъ не обнаруживаетъ чувственнаго темперамента, который оправдывалъ бы и соотвтствующія темы. Охотно врится заявленію Каменскаго, что онъ примрный семьянинъ и самый уравновшенный человкъ въ мір {‘Литерат. календарь’ на 1908 годъ, автобіографія.}. Но тогда вс его писанія надуманы въ расчет на моду и спросъ. Въ нихъ не чувствуется искренности увлеченія, честности творчества. Вотъ разсказъ ‘Четверо’, повствующій, какъ одинъ бравый поручикъ совершилъ въ самыхъ невроятныхъ условіяхъ четыре удачныхъ наскока на четырехъ женщинъ, самаго разнообразнаго общественнаго положенія, (продавщица конфектъ, попадья, учительница и т. д.). Тщательныя, старательныя описанія въ границахъ приличія, нисколько не волнующія крови въ силу своей расчитанности. Вотъ нашумвшій разсказъ ‘Леда’. ‘Эманципированная барынька прихватываетъ въ ресторан понравившагося ей студента и ведетъ его домой на глазахъ у мужа, спокойно и ‘либерально’ взирающаго на кратковременныя любовныя ‘утхи’ своей супруги. Кром свободы любви барынька проповдуетъ еще культъ тла и потому разгуливаетъ по всмъ комнатамъ своей квартиры въ весьма облегченномъ костюм: въ однихъ ботинкахъ, причемъ весьма не эстетично усаживается во время разговора со знакомыми въ столовой на буфетный столъ… Въ комнатахъ жарко натоплено, чтобы не мерзнуть въ легкомъ костюм. И ‘либеральный’ супругъ, одтый въ обычный костюмъ, принужденъ претерпвать не только эстетическія и половыя причуды своей жены, но и атмосферу бани… Не правдоподобно, но модно и пикантно,— думаетъ авторъ, нарочито измышленнаго разсказа. Тому-же автору принадлежитъ разсказъ, гд культу тла предается только что проснувшійся десятилтній мальчуганъ. Вейнингеръ и мода на его теоріи немедля породили разсказъ, гд молодой человкъ, перерядившійся въ женское платье, начинаетъ чувствовать въ себ свое женское начало (Ж!) и проникается женской психологіей. Беллетристъ превращается въ моднаго закройщика и, недостойно своего таланта, ищетъ успха минуты.

Порнографическому повтрію поддались многіе современные писатели. Появились разсказы, изображающіе преступную любовь матери къ сыну, отца къ дочери, двухъ старушекъ сестеръ, которыя ‘подъ занавсъ’ восклицаютъ, обнимаясь:— О, мой мужъ! О, моя жена! Появился даже журналъ ‘Вопросы пола’, спекулировавшій на модное настроеніе, сборникъ ‘жизнь’ далъ намъ разсказы шести беллетристовъ: Муйжеля, Куприна, Арцыбашева, Крачковскаго, Айзмана, соблазнившихся общимъ увлеченіемъ. По мткому замчанію Тана, эпиграфомъ для этого сборника могли бы служить слова: здсь насилуютъ!.. И даже талантливый, богато одаренный Купринъ унизилъ свое дарованіе грязнымъ разсказомъ ‘Морская болзнь’… Ярится г. С. Городецкій, восхваляетъ ‘святую плоть’ Мережковскій, затеплилъ лампадку надъ супружеской постелью. Розановъ…

Не мало чувственности, боле органической, но антипатичной, вливается мутной полосой въ творчество Соллогуба (‘Навьи чары’ и пр.), получая временами противоестественную окраску. Противоестественнымъ настроеніямъ и ‘увлеченіямъ’ посвящены произведенія Кузьмина (Крылья связаны), Зиновьевой-Аннибалъ (Тридцать три урода), предлинно размышляетъ г. Чулковъ о ‘Тайнахъ любви’ и даже почтенный, философъ-мистикъ Вячеславъ Ивановъ сочиняетъ статьи ‘О любви дерзающей’ (‘Факелы’ II т.) и на вс лады раздлываетъ своимъ Тредьяковскимъ стилемъ Veneris figurae:

‘Триста тридцать три соблазна, триста тридцать три обряда

Гд страстная ранитъ разно много-страстная услада,

На два пола — знакъ Раскола — кто умножитъ, можетъ счесть

Шестьдесять и шесть объятій и шестьсотъ пріятіи есть’.

Пора покинуть г. Иванова и присныхъ со всми ихъ шестью сотнями ‘пріятій’.

Волна порнографіи теперь уже спала. Она никогда и небыла высока. Никогда не выражала дйствительныхъ настроеній нашего общества. Ея вліяніе было преувеличено любящими рекламу и сенсацію газетчиками. Отдльные случаи возводили въ правило, въ эксцессахъ видли типичное. Газеты опережали событія, прибывали за два часа до пожара, какъ хорошіе репортеры, но часто пожара никакого и не было. Всегда, были эксцессы, увлеченія, всегда существовали склонные къ разврату и всецло занятые чувственными утхами. Они нe составляли правила. Быть можетъ, они дали своимъ старымъ, привычкамъ новыя модныя названія, но сущность отъ этого не измнилась. Пусть прежніе салоны встрчъ получили названіе ‘Лиги свободной любви’— перемна названія не доказываетъ, что русское общество вообще и русская молодежь въ особенности стали иными. Эта послдняя въ корняхъ своихъ здорова, честна и цломудренна. Послдняя московская анкета это доказала статистически. Никогда серьезная молодежь не увлекалась Саниными и ихъ зоологическими идеалами. Высшіе духовные и общественные интересы по прежнему находятъ въ ней горячую отзывчивость и неослабвающее вниманіе. Годы реакціи не поколебали ея настроеній {Что молодежь не раздляетъ Санинскихъ идеаловъ — въ этомъ мн лично пришлось убдиться много разъ: напечатанную выше лекцію я читалъ много разъ въ Петербург и около 10 разъ въ провинціальныхъ городахъ и всегда моя точка зрнія вызывала горячее сочувствіе молодежи, переполнявшей лекціи. Эта-же лекція была встрчена полнымъ сочувствіемъ и перваго всероссійскаго женскаго създа.}.

Порнографическая волна подняла со дна русскаго болота много мути и грязи. Она ничмъ не послужила длу разршенія женскаго вопроса и проблемм пола, скоре даже повредила, внесла въ важные вопросы налетъ игривой пошлости и легкомыслія.

Общественное движеніе ищетъ разршенія трудныхъ вопросовъ вн порнографическаго теченія, доживающаго свои послдніе дни.

Считаю умстнымъ въ заключеніе указать на драмы талантливаго малорусскаго писателя Винниченка: ‘Дізгармонія’, ‘Щаблі життя’ и ‘Молохъ’, гд трактуются т-же вопросы, которые затронуты г. Арцыбашевымъ въ его ‘Санин’, но разработаны гораздо тоньше, умне, талантливе и чище. Героини Винниченка не похожи на ‘жирныхъ розовыхъ обезьянъ’, легко длающихся жертвами чувственнаго плотоядства Саниныхь и Зарудиныхъ. Он сопротивляются ихъ упрощеннымъ зоологическимъ влеченіямъ. Он ставятъ любви иныя задачи. Он не довольствуются звринымъ началомъ, не примиряются съ одними влеченіями тлъ, он ищутъ высшей духовной связи, глубокой гармоніи душъ, борятся за эту высшую гармонію и побждаютъ. Он идутъ впереди мужчинъ. Въ этомъ ихъ громадное преимущество передъ героинями русскихъ разсказовъ. Надо замтить, что Винниченко одинъ изъ тхъ не многихъ малорусскихъ писателей, которые, затрагивая не бытовыя, а общечеловческія темы, трактуютъ ихъ серьезно, глубоко въ свт продуманнаго, строго демократическаго міровоззрнія, ничуть не теряютъ и въ перевод, и потому могутъ быть смло рекомендованы русскимъ издателямъ для перевода на русскій языкъ.

К. И. АРАБАЖИНЪ.

ПУБЛИЧНЫЯ ЛЕКЦІИ О РУССКИХЪ ПИСАТЕЛЯХЪ.

Любовь и бракъ въ современной литератур.

Читайте также: