Львы
Львы
* * *
* * *
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Львы, Коровин Константин Алексеевич, Год: 1936
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Коровин К.А. ‘То было давно… там… в России…’: Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 2. Рассказы (1936-1939), Шаляпин: Встречи и совместная жизнь, Неопубликованное, Письма
М.: Русский путь, 2010.
Давно то было. Помню, жарким летом в Москве пришел я писать декорации для оперного театра в мастерскую на Садовой улице, в дом Соловейчика. Завернул в ворота — большой двор, а в конце двухэтажное деревянное здание: декоративная мастерская. Рядом, за забором, виднелись верхушки деревьев большого сада, в котором к вечеру гремела музыка. Там был театр, оперетка, открытая сцена,— певицы, паяцы и всякие представления.
Подходя к крыльцу мастерской, я услышал за воротами заднего двора рычание львов. В мастерской я спросил главного мастера по составлению красок Василия Харитонова Белова:
— Василий, что это тут, на заднем дворе, львы рычат?
— И-и… — отвечает Василий Белов. — Столько львов этих, прямо стадо! Приехали представление давать — вот, в саду у Лентовского. Они в клетках на колесах, вагонами стоят на дворе. Их утром кормили — как орут, ужасти! На улице слыхать. Извозчики, у кого лошадь прямо кляча,— и та, услышит, вскачь лупит. Боится, конечно: сожрут. Да и верно, чего начальство глядит? А ежели они из клеток невзначай выскочут, дак пол-Москвы народу передушат. Вот ведь что…
И Василий показал рукой, что, мол, взятки берет начальство, а то бы львов не пустили.
Я начал писать декорацию и опять услышал, как за стеной мастерской, на заднем дворе, рычат львы. Василий подает мне в горшках разведенные краски:
— Главное, это самое,— говорит он,— их хозяин — укротитель, мадьяр, из немцев, так он с ими вместе в клетке спит. Потому, говорит, что тут у нас, в Москве, мух оченно много — одолевают. Так он к львам спать уходит. Мухи не летают к лввам, боятся. Там с ими спать-то покойней.
‘Вот здорово’,— думаю. И говорю, смеясь:
— Ты, Василий, врешь чего-то.
— Вы ведь ничему, Кинстинтин Лисеич, не верите, вам только смешки. Я верно говорю — сорок львов, а он с ими спит.
— Что же, ты это видел, что ль?
— Чего видел. Вот в портерной хозяин Митрохин говорил, а ему околоточный сказывал — Ромашкин: тот сам видел. Я хотел тоже поглядеть, ну, и пошел. А клетки брезентом закрыты, не видать, а туда, в нутро, не пускают, гоняют. Пусти-ка, народу что соберется, да и опасно. Гляди — выскочит лев, ну и ау, мигом сожрет.
Выйдя к вечеру из мастерской, я зашел на задний двор и, действительно, увидел много вагонов, соединенных вместе и покрытых брезентами. Около стояли какие-то люди, видимо, иностранцы.
У себя дома, на Долгоруковской улице, я застал Серова и рассказал ему про львов.
На другое утро Серов пошел со мной, взял альбом, карандаши, хотел просить разрешения рисовать львов.
Когда мы пришли на задний двор, где стояли вагоны-клетки, около них сидели двое в рубашках и зашивали большие полотна брезента, а другие, в рабочих блузах, разводили в больших низких лоханях мыльный порошок и клали большие трубки, которыми садовники обрызгивают цветы. Все это они подняли и унесли внутрь, за брезенты.
Серов обратился к одному из сидевших по-немецки.
Тот крикнул, кого-то позвал. Из-за опущенного брезента вышел небольшого роста здоровый человек, с широкой шеей и голубыми глазами. Во рту у него была трубка. Он, слушая Серова, смотрел ему в глаза и кивал головой, как бы соглашаясь, и позвал нас за собой.
Он отвернул полу брезента, и мы увидели стоящие покоем длинные клетки во всю площадку открытых товарных вагонов. Слева, в клетках, соединенных вместе, была бурая масса львов, больших, покрытых густыми гривами, а в середине и справа их было меньше, по одному в клетке, без грив.
Хозяин зверинца, укротитель, взял меня за плечо и сказал:
— Не стойте близко к этим,— он показал на небольших львов без гривы,— нельзя близко подходить, могут схватить лапами из клетки. Это молодые и очень злые, дикие, пойманные львы.
— А вот эти,— показал он на массу больших львов,— мои дети. Они смирные. Это вот мой друг, старик-красавец…
И он протянул руку в клетку, погладил морду огромного льва, который открыл пасть и, как бы зевнув, прорычал: ‘Гы, уа…’
И в его огромной пасти были большие темные старые зубы.
— Посмотри, какая громада,— сказал мне Серов. — Какая голова, грива… Грозный красавец.
В это время отвернулся полог, вошли люди в блузах, таща плоские круглые зеленые лохани с водой,— в них белой пеной клубилось разведенное мыло.
Укротитель, подойдя к клетке, схватил рукой железные брусья, и стена клетки покатилась вбок на роликах.
Между нами и львами клетки больше не было.
Мне так и ударило в голову со страху, я почувствовал, что у меня ноги мягкие. Я не мог бежать. А львы стояли перед нами…
Укротитель по железной лесенке прыгнул в львиную клетку, на площадку. Львы посторонились, и люди начали подавать ему туда круглые плоские лохани. Львы медленно отходили в сторону, в глубину. Укротитель потянул за прутья, клетка опять закрылась, скрипя по роликам. Он посмотрел на нас из клетки и, увидя, что мы стоим бледные, сказал по-немецки:
— Не бойтесь. Любая кошка опаснее этих львов.
Он крикнул что-то львам, скидывая с себя желтую кофту, которую бросил на пол, оставшись сам по пояс голым. К нему подошел огромный лев-старик. Немец, нагнувшись к его голове, что-то ему сказал. Старик-лев, подойдя к самой решетке клетки, где мы стояли, и смотря на нас, старался пропихнуть лапу между брусьями клетки.
— Это он вам руку подает в знак дружбы,— сказал укротитель. — Пожмите ему лапу, не бойтесь.
Серов и я еле дотронулись до огромной львиной лапищи.
Лев открыл пасть и как бы сказал: ‘Ы-ы… а-а…’ И, растопырив лапу, выпустил когти. Ну что это была за лапа — ужас! Подняв голову и сверкнув глазами, он снова зарычал ‘у-ы’. Как будто хотел сказать: ‘Вот я какой зверь…’
А укротитель подошел к куче львов, взял одного за гриву и повел с собой к лоханям, сказал что-то, ткнул в бок рукой. Тот сразу лег на пол. Немец сел на него, на шею, спиной к голове льва, достал из лоханки широкую щетку, обмакнул ее в разведенное мыло и стал обеими руками мыть льва…
Он вымыл одну сторону, встал, и лев повернулся на другой бок. Мытье продолжалось. Львов, покрытых мылом, из-за клетки поливали водой из трубки.
Стукнув льва по заду, отчего тот прыгнул, укротитель вел мыть следующего. И так одного за другим… Львы подходили к решетке, и люди, стоявшие около нас, чесали им гривы большим деревянным гребешком, что, видимо, царям зверей очень нравилось.
Мы посмотрели и простились с укротителем. Он сказал из клетки Серову:
— Приходите рисовать от часу дня.
— А струсили мы с тобой, когда клетку-то он открыл… — говорил мне Серов по дороге в мастерскую.
— Ах, не говори! У меня даже как-то ноги обмякли…
Серов приходил рисовать львов каждый день.
— Странная история эти львы,— говорил он у меня в мастерской. — Знаешь, ведь верно: он спит у них в клетке. Сегодня он разбежался и бросился в кучу львов, они его все покрыли. У меня от страху закружилась голова. Эти львы родились в клетках, он их, оказывается, сам выкормил всех с рожка, и они, когда еще львятами были, спали с ним вместе. А когда их кормят сырым мясом, он уходит из клетки: львы дуреют от крови, нечаянно могут ударить лапой. Убить. Но ведь и у собаки нельзя отнять кость.
Мы пошли смотреть, как кормят львов.
— Стойте тут, за брезентом,— сказал укротитель. — А то они стервенеют, когда посторонние смотрят. Они думают, что вы тоже пришли есть мясо, отнимать у них, у них есть эта дурацкая штука. Но только я их отучил драться друг с другом. А вот людей не отучишь…
И он рассмеялся.
Видно было, что этот сильный и добродушный человек любил своих львов. Он рассказал нам забавный случай: в клетку случайно забрел маленький котенок. Увидав львов, ощетинился и зашипел. Львы бросились от него во все стороны как угорелые, перепугались до смерти, тряслись, орали как бешеные…
А после представления укротитель со служащими обычно сидел в портерной на Садовой и пил пиво. Ему нравилось русское черно бархатное пиво и русский портер. Старик-лев тоже любил черное пиво и русский мед.
Как-то укротитель показал мне одну львицу, которая ходила неустанно по клетке взад и вперед, худая и скучная. Около нее лежал на полу львенок.
— Молока у ней нет,— сказал мне укротитель. — Это добрая мать, она уже дала мне много львов.
И он внезапно открыл передо мной клетку, прыгнул к львице, нагнулся, взял львенка и подал его мне из клетки.
С перепугу сердце у меня разрывалось на части. Львенок оказался тяжелым, как налитый свинцом, тонкая шейка, большая голова, большие лапы. Он сейчас же открыл рот и стал кусать мне руку. Но у него не было еще зубов.
Укротитель взял у меня львенка и подошел к деревянной закутке, отодвинул полог из грязной тряпки. Там на сене лежал большой дог — самка, и два львенка сосали у ней грудь. И этого львенка он положил к догу. Он сейчас же, взяв в рот сосок, уперся лапами догу в живот. Дог полизал его голову. ‘Мать…’ — подумал я.
— Вот,— сказал укротитель,— собака их кормит, и я из рожка, а то у собаки не хватает.
— Смотрите, как она смотрит,— показал он на львицу. — Она понимает. Она собаку не трогает. Львы любят особую породу собак, а кошек боятся…
Вечером в саду у Лентовского гремела музыка. Масса народа. Рычали львы. За огромной железной загородкой, на открытой сцене, тридцать львов. Я увидел большого старого льва, знакомого, который давал нам лапу. Он открывал огромную пасть и глухо рычал, негодуя. Львы были в возбуждении.
В клетку вошел укротитель, одетый в светлое трико и в ярко-голубой камзол, обшитый блестками. Лихо завитой, румяный. Голубые глаза его улыбались. Публика аплодировала. В руках у него был маленький серебряный хлыстик, через который высоко прыгали львы, потом они прыгали и через его голову. Он изящно помахивал хлыстиком. Львы кружились вокруг, быстрее и быстрее. Вдруг они все бросились в сторону, и все заревели, и, рыча, медленно стали приближаться к укротителю. Он сделал вид, что испугался, пятился от них задом, смотрел на них в упор, все отодвигаясь. Он как бы хотел уйти в дверь и остановился и уперся задом в испуге в железную загородку.
В публике прошел тревожный шепот. Кто-то крикнул. А львы приближались, рыча, к укротителю, все ближе и ближе — вот бросятся.
В это время старик-лев, загородив укротителя, встал на задний лапы, открыв пасть и подняв обе лапы, в которых был пистолет, выстрелил в львов. Те все упали, как убитые…
Укротитель рукой посылал публике поцелуи.
Когда кончились представления зверинца и львы уехали с укротителем из Москвы, Василий Белов мне как-то в мастерской сказал:
— Да, вот этот мадьяр — хозяин, что львов показывал, и… и денег с публики нагреб. А какие это львы? Телята. Он ведь что… Вот спросите дворника, Миколая Тихонова, он знает, он сам видал… Он у всех что ни на есть, у этих львов, все зубы и когти повыдергал клещами… Ну и что… Тада его хочь за хвост тащи. Лев!.. Чего он такой может? Зверь умный, он видит… чего ему без его оружия делать? Ни зубов, ни когтей… Вот ведь что, плутня какая… Человек-то хитрее зверя, набивает карман. То-то он с ими, как с телятами,— спит, и все такое. А у их чего — ни зубов, ни когтей, чем им жить? А то бы они его давно сожрали, только бы косточки хрустели…
Василий сердито налил в стакан пива и выпил разом с досадой. Он бойко надел картуз и, уходя из мастерской, сказал:
— Смешного в этом самом мало, одна плутня…
Львы — Впервые: Возрождение. 1936. 31 мая. Печатается по газетному тексту.
…в саду у Лентовского — см. прим. к с. 583 кн. 1 наст. изд.