София Парнок

Лоза

(Стихотворения 1922 года)

‘Там родина моя, где восходил мой дух…’ Орган Дирижер ‘У Гофмана такие маги…’ Тоска В толпе ‘Краснеть за посвященный стих…’ Поэту ‘Не под женский вопль умирать герою…’ 30-е июля ‘Увидеть вдруг в душе другой…’ ‘Который час?’ — Безумный — Смотри, смотри…’ ‘Целый день язык мой подличал…’ ‘Дом мой в снежном саване…’ ‘Играют гусли-самогуды…’ ‘Еще не дух, почти не плоть…’ ‘И вот — по мановенью мага…’ ‘А где-то прохладные реки…’ ‘Не внял тоске моей Господь…’ ‘Отчего от отчего порога…’ ‘Отметил Господь и меня…’ ‘Беллерофонт взвился на Пегасе…’ Кубарь ‘Паук заткал мой темный складень…’ ‘Испепелится сердце…’

========== Там родина моя, где восходил мой дух, Как в том солончаке лоза, где откипела Кровь трудная моя, и окрылился слух, И немощи своей возрадовалось тело. Там музыкой огня звучал мне треск цикад И шорохи земли, надтреснутой от зноя, Там поднесла ты мне прохладный виноград К губам обугленным — причастие святое… И если то был сон, то, чтобы я Сна незабвенного вовеки не забыла, О, восприемница прекрасная моя, Хотя во снах мне снись, Сугдейская Сибилла!

ОРГАН Помню, помню торжественный голос, Иноземную службу и храм. Я — подросток. На солнце волос — Что огонь, и мой шаг упрям. Заскучав от молитвенных взоров, От чужих благолепных святынь, Я — к дверям, но вот она, с хоров, Загремела не та латынь… Кто вы, светлые, темные сонмы? Я не знала, что плачут в раю. От такой ли тоски огромной, От блаженства ли так поют? И какое пронзило сверканье Этот громоклокочущий мрак? Я закрыла глаза. — Закланья Так покорно ждал Исаак. — И тогда пало на душу семя Огневое, — тогда, обуян Исступленьем последним, всеми Голосами взыграл орган. И не я закричала, — поэта В первый раз разомкнули уста Этот ужас блаженства, эта Нестерпимая полнота!

ДИРИЖЕР У Гофмана такие маги: Он был вертляв и невысок, Он был, как черный завиток, К нам с нотной спрыгнувший бумаги. Взмахнул, — и горлицы душа Затосковала в тесной флейте, Кивнул он струнам: ‘Ветры, вейте’, — И вот Эол в них задышал. Как крылья, две его руки, Взлетев, над нами тьму простерли, И зазвенело в медном горле Рыданье древнее тоски. И вот, отрывисто и сухо, Мелькнула палочка, и ввысь Из плена струнного взвились Им расколдованные духи, — И темноогненный прибой В тот миг заклокотал в оркестре, И дивный ужас нас посестрил На веки вечные с тобой!

ТОСКА Ты была в беспамятстве природы, В дни, когда катил сплошные воды Океан. Бог еще не создал мир наш слезный, Но рыдал уже во тьме над бездной Твой орган. И, тобою вызван к сотворенью, Над водой возник летящей тенью Саваоф. И во мне горит твой древний пламень, И тобой поет поющий камень Этих строф.

В ТОЛПЕ Ты вошла, как входили тысячи, Но дохнуло огнем из дверей, И открылось мне: тот же высечен Вещий знак на руке твоей. Да, я знаю, — кольцо Венерино И твою отмечает ладонь: Слишком поступь твоя размеренна, Взгляда слишком померк огонь, И под пудрой лицо заплакано, На губах, под румянами, кровь, — Да, сестра моя, да, вот так она Зацеловывает — любовь!

========== Краснеть за посвященный стих И требовать возврата писем, — Священен дар и независим От рук кощунственных твоих! Что возвращать мне? На, лови Тетрадь исписанной бумаги, Но не вернуть огня, и влаги, И ветра ропотов любви! Не ими ль ночь моя черна, Пустынен взгляд и нежен голос, Но знаю ли, который колос Из твоего взошел зерна?

ПОЭТУ День твой бурный идет на убыль. Время жатвы. А игры — юным. Укроти же докучную удаль Легких рук по наигранным струнам. Жгучий луч, что ни миг, отвесней, А тебе даже слезы — внове? Нет, не накипь, не наигрыш — песня: Пурпур розы нетленной — из крови! Не хочу вина молодого, И не в нем утоленье духу, — Ты мне древнего дай, рокового, Что, как страсть, благородное, сухо.

========== Не под женский вопль умирать герою, И не женский хор отпевал Ахилла, — Запевали песню над славным сами Вещие Девять. Ни одна из них над тобой не плачет, Даже та, которой всю жизнь служил ты, — Я за всех одна над тобой склоняюсь Плачущей Музой. Ты, обретший здесь роковую Трою! На земле, твоей обагренной кровью, Под родимым небом, тебе да будет Вечная память!

30-е ИЮЛЯ Как стужа лютая, так зной суров. Об этом дне в народе притчу знают: Выдаивают ведьмы всех коров И, молоком опившись, обмирают… И дождь прошел, земли не утоля, — Что эти капли? Ей бы пить запоем! — Струится даль, расплавленная зноем, И трещинами вся пошла земля… В такой же день, давно тому назад, Под стрекот, скрежет, хруст и треск цикад, То навзничь падая, то, опершись на локти, Приподымаясь вновь, вонзая ногти В ладони, до крови кусая рот, Свой женский подвиг жалобно и пылко Свершала мать, и билась-билась жилка Во впадине виска, где стынул пот. Трещали недра, как земля от зноя, В ушах с цикадами сливался звон, — И в этот день ведьмовского упоя Новорожденной было мне святое, Святейшее дано из всех имен. Как зов на подвиг, мне звучит — СОФИЯ: Да победится мной моя стихия, Сквозь вихри зла небесную красу, Как огонек страстной, да пронесу!

========== Увидеть вдруг в душе другой Такой же ужас, ночь такую ж, — Ах, нет1 Нет, ты не затоскуешь Моей запойною тоской. Как хорошо, что ты воркуешь, Как голубь, под моей рукой! Ты, как на солнце, греешь пух… Да не прожжет тебя мой трепет, Пусть мимо мчат и не зацепит Твоей души мой темный дух, И в час мой смертный пусть твой лепет Последним звуком примет слух.br&gt,

========== ‘Который час?’ — Безумный — Смотри, смотри: Одиннадцать, двенадцать, час, два, три В мгновенье стрелка весь облетает круг. Во мне ль, в часах горячечный этот стук? Он гонит сердце биться скорей, скорей Скороговоркой бешеною своей… Ах, знаю, — скоро я замечусь сама, Как этот маятник, который сошел с ума, И будет тускло-тускло гореть ночник, И разведет руками мой часовщик, И будет сердце биться, хрипя, стеня, И на груди подпрыгивать простыня… Где будешь ты в ту полночь? Приди, приди, Ты, отдыхавшая на моей груди!

========== Целый день язык мой подличал И лицо от улыбок болело. И познал меня кто-то под вечер, — Ты ли, пленница, голубь белый? И еще волочилось волоком Это тело, а там. в раздолья, Сквозь туманы запел уже колокол К Благовещенью — к вечной воле. Благовещенье! Так завещано: Всем крылатым из плена-вылет. И твои встрепенутся, всплещутся, Голубь мой, в поднебесье крылья. Но чертог скудельный — прочен он, И не рухнуть ему до срока- Разъедай же его, червоточина, Дожигай его, огнь высокий!

========== Дом мой в снежном саване. Ледяной покой… Прыгает душа во мне С радости какой? Может быть, обещано — Разве знаем мы? — Птице Благовещенье Посередь зимы, Что без слез мне музыки Не перенести И от пальцев узеньких Глаз не отвести?

========== Играют гусли-самогуды, Летает коврик-самолет, Когда — нечаянное чудо! — Бог весть за что, Бог весть откуда На душу музыкой дохнет. Блаженно руки простирая, Внимает, обворожена, И мир — от края и до края — Такая влажная, такая Венецианская тишина!

========== Еще не дух, почти не плоть, Так часто мне не надо хлеба, И мнится: палец уколоть, — Не кровь, а капнет капля неба. Но есть часы: стакан налью Вином до края — и не полон, И хлеб мой добела солю, А он губам моим не солон. И душные мне шепчут сны, Что я еще от тела буду, Как от беременной жены, Терпеть причуду за причудой. О, темный, темный, темный путь, Зачем так темен ты и долог? О, приоткрывшийся чуть-чуть, Чтоб снова запахнуться, полог! Себя до Бога донести, Чтоб снова в ночь упасть, как камень, И ждать, покуда до кости Тебя прожжет ленивый пламень!

========== И вот — по мановенью мага Воздушный мой распался сад, И нет тебя, иссякла влага, И снова в жилах треск цикад. Прохлада милая! Сибилла! В руках простертых — пустота… Так не было того, что было? Единственная! Ты — не та? Но нет, нет, тлеет плащ твой вдовий От искры моего костра, По духу — по небесной крови — Сестра!

========== А где-то прохладные реки И нет ни проклятых, ни милых, И небо над всеми одно. И каждое слово навеки, И дивнопевучее в жилах Небесное бродит вино. И вечная прялка Прохлады Бесшумно с дремучего кряжа Сучит водопадную нить. И светят такие лампады, Которых и дьяволу даже В червонцы не перетопить.

========== Не внял тоске моей Господь И холодом не осчастливил, Из круга пламенного плоть Изнеможенную не вывел, И люди пьют мои уста, А жар последний все не выпит. Как мед столетний, кровь густа, — О, плен мой знойный! Мой Египет!. Но снится мне, с глухого дна Идет струенье голубое, И возношусь я, — и одна — Лицом к липу перед Тобою.

========== Отчего от отчего порога Ты меня в кануны роковые Под чужое небо уводила, Поводырка страшная, любовь? Отчего меня замкнули Альпы В год, когда он грянул, — гром Цусимы, И обидой содрогнулось сердце Семнадцатилетнее мое? Отчего не раньше, не позднее, — В день, когда заполыхала Пресня, Не изгнанница и не беглянка, Шла я по Торкватовой земле? Отчего под мертвым небом Сити В попуганном звуке чуждой речи Я услышала с полей родимых Головокружительную весть? Отчего, как в том июле грозном, Я брела опять за поводыркой И ушла из дому накануне Огнедышащего октября?.. Если мать лежит на смертном ложе, Сыновья — стоят у изголовья, Дочь — хладеющие руки греет… А чужих не ведено впускать.

========== Отметил Господь и меня, И тайные звуки мне снятся: Не в книгах ищу имена, Во мне мои кровные святцы. Крещу я в купели святой, — Кого я обидела кличкой, — Не тщилась замок золотой Пытать воровскою отмычкой. Пусть мало мой мир населен, Но с крестниками я моими, И в вечной кошнице имен Цветет мною данное имя.

========== Беллерофонт взвился на Пегасе, и с высоты смертоносными стрелами поразил Химеру. Да, он взлетел когда-то Над страшной пустотой, Герой и конь крылатый С уздечкой золотой. Беллерофонт в Химеру Низринул ливень стрел… Кто может верить, веруй, Что меток был прицел! А я без слез, упрямо Гляжу на жизнь мою, И древней той, той самой, Я когти узнаю, И знаю, кем придушен Глубокий голос мой И кто дохнул мне в душу Расплавленною тьмой.

КУБАРЬ Теща ль тощая брюзжит, Веретенце ли жужжит, — Чуть забрезжится заря, Черт пускает кубаря. Ночь и день, день и ночь Чертова погудка! Больше мне кружить невмочь За вертушкой жуткой. Только что замедлит ход, Он ее хвостом стегнет: ‘Люлю-люшеныси-люли, Ты юли, юла, юли!..’ Кто-то плачет во сне, Жалко-жалко-жалко… Душу выжужжала мне Шалая жужжалка!

========== Паук заткал мой темный складень, И всех молитв мертвы слова, И обезумевшая за день В подушку никнет голова. Вот так она придет за мной, — Не музыкой, не ароматом, Не демоном темнокрылатым, Не вдохновенной тишиной, — А просто пес завоет, или Взовьется взвизг автомобиля, И крыса прошмыгнет в нору. Вот так! Не добрая, не злая, Под эту музыку жила я, Под эту музыку умру.

========== Испепелится сердце, Из пепла встанет дух. Молюсь всем страстотерпцам, Чтоб пламень не потух. Свирепствуй в черной чаще, Огонь — моя метель, — Доколе дух обрящет В костре огнекипящем Крестильную купель!

Комментарии

Публикуется по изд.: Парнок С. Лоза М., 1923 (где одно стихотворение перепечатано из сборника ‘Розы Пиерии’).

‘Там родина моя, где восходил мой дух…’ — Вариант Зт: ст. 5 — 8 —

Там в душной музыке, в скрипении цикад, Мне мнился треск земли, надтреснутой от зною, И был губам моим прохладный виноград, Как бы причастие, святой голубизною.

Сугдейя — древнее название Судака, где Парнок прожила после революции несколько лет. Сивилла (Сивилла) — прорицательница, ясновидящая, которая делает предсказания в состоянии экстаза, спонтанно. В античности были известны несколько Сивилл, среди них — эритрейская и кумекая. Здесь под Сибиллой подразумевается Е. К. Герцык (о ней см. с. 561), близкий друг Парнок судакских лет и адресат ее писем многие годы спустя. В стихотворении ‘И вот — по мановенью мага…’, посвященном Б. К. Герцык, автор обращается к ней также под именем Сибиллы.

Орган — Перепечатано: Музыка. Ст. 14 — ‘громоклокочуший’ — ср. у Тютчева ‘громокипящий’ (‘Весенняя гроза’, 1828 — 1854). Парнок, как и другие поэты Серебряного века, — например Белый, Ходасевич, Северянин, — часто пользовалась составными эпитетами: ‘темноогненный, ‘дивнопевучий’, ‘темнокрылатый’, ‘среброствольный’, ‘огнекипящий’ и др. В сохранившемся экземпляре книги Баратынского, принадлежавшем Парнок, ею выделены аналогичные эпитеты: ‘душемутительный’, ‘бурнопогодный’, ‘златочешуйчатый’ (см. изд. Поляковой, с. 332). Исаак — по библейскому преданию, сын Сарры и Авраама. Когда Исаак был ребенком. Бог велел Аврааму принести Исаака во всесожжение. Авраам проявил готовность принести Исаака в жертву Богу, но Бог не потребовал этого, а лишь хотел испытать преданность Авраама (см. Быт. 22, 1 -18).

Дирижер — Москва. 1922, Љ 7, Беседа. 1923, июль — август. Перепечатано: Музыка, где вариант ст. 6 — ‘душной’. Гофман Эрнст Теодор Амадей (1776 — 1822) — немецкий писатель и композитор.

Тоска — Саваоф — в иудаизме один из эпитетов бога Яхве.

В толпе — Москва. 1922, Љ 7. Включено в Антологию Ежова и Шамурина.

‘Краснеть за посвященный стих…’ — Беседа, 1923, июль — август. Варианты: ст. 8 — ‘И ветра этих слов любви’ (как и в Зт), ст. 11 — ‘И знаю ли’. Возможно, речь в стихотворении идет о разрыве с М. Цветаевой (см. изд. Поляковой, с. 322-333).

Поэту — Ст. 11 — 12 — образ вина, утрачивающего свою сладость, неоднократно использовался Парнок, и не только в поэзии: ср. в статье ‘Дни русской лирики’ (Шиповник. М., 1922, Љ 1. С. 158): ‘Сахар молодого вина испарился, и вот оно, благородное, лишенное всякой сладости, сухое вино страсти’ (см. изд. Поляковой, с. 333).

30-е июля — 30 июля (по ст. ст.) — день рождения С. Я. Парнок. Ст. 14 — 15 — ср. у Тютчева:

Поочередно всех своих детей, Свершающих свой подвиг бесполезный… (‘По дороге во Вщиж’)

‘Свершая честно трудный подвиг свой…’ (‘Шеншиной’, 1873), ‘И ты свершал свой подвиг роковой…’ (‘Наполеон III’, 1872) (см. изд. Поляковой, с. 333).

‘Который час?’ — Безумный. Смотри, смотри…’ — Ст. 1 — ср. у Цветаевой в стихотворении, примыкающем к циклу ‘Подруга’ (1 ноября 1914 года): ‘Уж часы — который час? — //Прозвенели…’ Можно предположить, что стихотворение Парнок является поздним ‘ответом’ на стихотворение Цветаевой и обращено к ней.

‘Целый день язык мой подличал…’ — Беседа. М., 1923, июль — август. Датировка — по Зт.

‘Дом мой в снежном саване…’ — Перепечатано: Музыка.

‘Играют гусли-самогуды…’ — Перепечатано: Музыка.

‘Еще не дух, почти не плоть…’ — Вариант Зт:ст. 20 — ‘неспешный пламень’. Ст. 4 — ср., ‘По духу — по небесной крови — //Сестра!’ (‘И вот — по мановенью мага…’). В экземпляре сборника Тютчева, которым пользовалась Парнок, подчеркнуты строки: ‘Как бы эфирною струею,//По жилам небо протекло’ (‘Слыхал ли в сумраке глубоком…’, 1825). Возможно, что ст. 3 — 4 навеяны именно этими строками Тютчева. Ст. 13 — ср.: ‘О, печальный, далекий мой, темный,//Мне одной предназначенный путь’ (‘Не придут, и не все ли равно мне…’, с. 348) (см. изд. Поляковой, с. 333).

‘И вот — по мановенью мага…’ — В Зт — посвящение Е. К. Герцык. Сивилла — см. коммент. К стихотворению ‘Там родина моя, где восходил мой дух…’

‘А где-то прохладные реки…’ — Ст. 7 — 9 — ср. у Мандельштама (см. изд. Поляковой, с. 334),

Ну, а в комнате белой как прялка стоит тишина… (‘Золотистого меда струя…’, 1917) Какая роскошь в нищенском селенье — Волосяная музыка воды! Что это? пряжа? звук? предупрежденье?.. (Цикл ‘Армения’, Љ 10, 1930)

Мотив прохлады в данном случае безусловно связан с ‘райской прохладой’ и указывает на рай (см. Быт. 3, 8). Ср. также использование этого мотива в других стиховорениях Парнок: ‘И шорох крыл, и райская прохлада’ (‘Какой-то еле уловимый признак…’), ‘Там поднесла ты мне прохладный виноград/К губам обугленным — причастие святое…’ (‘Там родина моя, где восходил мой дух…’), ‘Прохлада милая! Сибилла!..’ (‘И вот по мановенью мага…’). Ср. также использование этого мотива у А. Герцык:

Одной рукой глаза мои накрыл, Другую мне на сердце положил, Дрожащее, как пойманная птица, И вдруг затихшее, готовое молиться И ждущее Его завет. Но я не знала, здесь Он или нет. Лежала долго так, боясь пошевелиться. И тлела жизнь, как бледною лампадой Чуть озаренная страница. Вокруг была прохлада. (Лето 1920).

(Полный текст стихотворения Герцык обнаруживает адекватность смысла мотива прохлады у Герцык и у Парнок).

‘Не внял тоске моей Господь…’ — Альм. ‘Лирический круг’. М., 1922.

‘Отчего от отчего порога…’ — Ст. 4 — ср.: ‘И, как слепец за поводыркой,//Вновь за душою плоть идет’ (‘А под навесом лошадь фыркает…’), ст. 7 — 8 — ср. у К. Павловой: ‘И плакало сладко и радостно пелоУ/Шестнадцатилетнее сердце во мне…’ (‘Фея’) и у М. Цветаевой: ‘Сердце — лет пяти…’ (цикл ‘Подруга’, Љ 13) (см. изд. Поляковой, с. 334). Приписка С. В. Поляковой в исправленном личном экземпляре сборника: ‘Очевидно, посвящено И. К. Альбрехт (Раечке)’. Речь идет об Ираиде Карловне Альбрехт, подруге Парнок в 1913 — 1914 годы. Весть о начале первой мировой войны застала Парнок и Альбрехт в Лондоне (см. ст. 13 — 16. Подробнее об И. К. Альбрехт см.: Burgin Diana Lewis. Sophia Parnok. The Life and Work of Russia’s Sappho. New York and London: New York University Press, 1994. P. 95-96, 98 — 99.). Однако ст. 17 — 20, очевидно, связаны с Л. В. Эрарской и их с Парнок отъездом в Судак в 1917 году.

‘Отметил Господь и меня…’ — Ст. 5 — 6 — ср. у Цветаевой (см. изд. Поляковой, с. 334 — 335),

Руки даны мне — протягивать каждому обе, Не удержать ни одной, губы — давать имена… (Цикл ‘Ахматовой’, Љ 12, 1916) Руки люблю Целовать, и люблю Имена раздавать… (Цикл ‘Бессонница’, Љ 2, 1916).

‘Да, он взлетел когда-то…’ — Беллерофонт — в греческой мифологии сын Главка, один из великих героев Греции, особенно прославившийся подвигами, совершенными по поручению царя Ликии Иобата. Самый знаменитый его подвиг — уничтожение грозного чудовища Химеры: Беллерофонт, следуя повсюду за нею на своем крылатом коне Пегасе, посылал смертоносные стрелы в чудовище, пока Химера не была убита. В дальнейшем боги отказали Беллерофонту в покровительстве, и Пегас сбросил его на землю.

Кубарь — Вариант Зт: ст. 3 — ‘Нет! Чуть брезжится заря…’. Кубарь (устар.) — юла.

‘Паук заткал мой темный складень…’ — Варианты: Зт: ст. 10 — ‘взметется’, в автографе Ходасевича (см. коммент. С. В. Поляковой): ст. 4 — ‘К подушке никнет голова’. Включено в Антологию Ежова и Шамурина.

(источник — ‘Sub rosa’: А. Герцык, С. Парнок, П. Соловьева, Черубина де Габриак’,
М., ‘Эллис Лак’, 1999 г.)