Los Novios, Салиас Евгений Андреевич, Год: 1874 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 66 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
ГРАФА
Е. А. САЛІАСА.

Томъ XVI.
Андалузскія легенды.— Los Novios.— Камеръ-юнгфера.— Филозофъ.

Изданіе А. А. Карцева.

МОСКВА.
Типо-Литографія Г. И. ПРОСТАКОВА, Петровка, домъ No 17, Савостьяновой.
1896.

LOS NOVIOS.

ПОСВЯЩАЕТСЯ
Самой Героин.

Mi linda nina, un dia,
Por Dios os pido,
Entregadme al odio,
Mas no ai olvido!
Autor.

ВСТУПЛЕНІЕ.

C’est le secret de polichinelle.
Proverbe.

Les femmes qui ont du temprament,
ont ordinairement plus d’art, etde
man&egrave,ge, que d’amour!…
Vauvenargues.

Что городъ, то норовъ, говоритъ наша пословица, но скоро устаретъ она и уже не будетъ примнима къ жизни.

Наше столтіе быстро и успшно стираетъ съ лица земли вс національныя особенности и характерныя черты нравовъ и обычаевъ всякой страны. Много уже унесло оно дикаго и варварскаго, но много похоронило и хорошаго, патріархально чистаго и поэтическаго.

Одвая вс націи на одинъ общеевропейскій покрой, нашъ вкъ стушевываетъ физіономію каждой изъ нихъ. Индивидуальность всякой націи является взору какъ неудавшійся фотографическій портретъ, гд виденъ одинъ абрисъ лица, а черты и особенности его, то есть выраженіе, расплылось въ туманное пятно.

Изъ всхъ европейцевъ испанцы и русскіе наимене поддались этой нивеллировк и наиболе сохранили свою національную физіономію, которая поэтому рисуется ярче и боле крупными чертами. Перехавъ Пиринеи, положительно вызжаешь изъ Европы, и немногое, что еще можетъ ее здсь напомнить — слабо навяно, поверхностно и уродливо привито, все же коренное и существенное носитъ свой особый и характерный отпечатокъ, отличный отъ Европы.

Испанію долго уберегало ея географическое положеніе (какъ и Россію) и мшало ей вкушать до пресыщенія какъ хорошихъ, такъ и гнилыхъ плодовъ пресловутаго прогресса.

Такимъ образомъ, какъ у насъ въ Россіи, такъ и въ Испаніи, въ наши дни, en plein XIX si&egrave,cle, еще устояли и процвтаютъ обычаи, происхожденіе которыхъ теряется во тьм прошлаго. Никакой философъ, антикварій или простой старожилъ не объяснитъ, откуда взялся тотъ или другой своеобразный и стародавній норовъ Андалузіи, которая особенно богата въ этомъ отношеніи.

— Всегда такъ было! отвчаютъ пытливому туристу.

Самый крупный, извстный и самый странный изъ мстныхъ обычаевъ Испаніи, а въ особенности Андалузіи, есть безспорно обычай, называемый: pelar la pava — въ перевод: ощипывать индйку. Такъ опредляются отношенія novios, жениховъ и обрученныхъ или же большею частью просто двухъ влюбленныхъ или любовниковъ.

Главное основаніе отношеній новіевъ есть укрывательство и соблюденіе тайны. Все длается и говорится, начинается и кончается подъ спудомъ.

Въ маленькомъ городк (какъ вс города Андалузіи), всякій новій и всякая новія какъ бы ни старались скрыть тайну своей сердечной склонности, вс обитатели, разумется, знаютъ наизусть каждый ихъ шагъ и каждое слово, но, въ силу обычая, молчатъ и глядятъ сквозь пальцы. Сами новіи тоже знаютъ, что ихъ комедія или драма любви всмъ извстна, но все-таки укрываются изъ всхъ силъ.

Такимъ образомъ, настоящее опредленіе отношеній новіевъ или pelar la pava такое: это ‘общеизвстная тайна’ или, какъ говорятъ французы: le secret de polichinelle!

Въ наше время, разумется, изъ десяти паръ novios, семь паръ дйствительно нуждаются въ соблюденіи тайны ради приличія, ибо обычай этотъ (въ особенности въ простомъ народ) уже принялъ такой характеръ, что сталъ не обычаемъ и не мстнымъ явленіемъ, а подходитъ подъ разрядъ того, что совершается безъ названія во всемъ мір, какъ въ Мадрид, такъ и въ Москв.

Прежде, говорятъ старожилы, отношенія новіевъ были поэтически чисты и невинны, всегда приводили молодую чету въ церковь, а между тмъ тайна отношеній этихъ все-таки строго соблюдалась и актерами и зрителями. Почему?

— Всегда такъ было!..

Вотъ предисловіе мое, чтобы пояснить слдующій разсказъ, слышанный мною отъ одного русскаго, который долго жилъ въ Испаніи и попалъ въ новіи. Не измняя разсказа этого ни въ чемъ существенномъ, не прибавивъ ни капли вымысла, я только придалъ ему нсколько иную форму.

I.
UNA CHICA.

Въ какомъ городк Андалузіи привелось мн попасть въ число novios и на испанскій ладъ pelar la pava, мн сказать неудобно, а вамъ совершенно безразлично. Моя бывшая новія еще живетъ и процвтаетъ, наша комедія любви не есть еще событіе ‘давно минувшихъ дней’, а дло очень недавнее. Еслибъ отношенія наши не были образчикомъ оригинальнаго и мстнаго обычая, то я, конечно, умолчалъ бы обо всемъ, какъ о факт изъ частной жизни.

Довольно долго проживъ безвыздно въ одномъ изъ великолпнйшихъ городковъ Андалузіи, я поневол перезнакомился и сталъ членомъ чрезвычайно гостепріимнаго и крайне неразвитого мстнаго общества. Остальное, незнакомое мн лично населеніе тоже знало меня и привыкло (хотя съ трудомъ) къ моему блому вуалю на шляп, безъ котораго иностранецъ пропадетъ здсь, запеченный лучами раскаленнаго солнца. Часто люди мн совершенно незнакомые указывали на меня, прибавляя мое имя: Don Andrs, Huso!

Городокъ этотъ былъ все-таки глушь. Я былъ здсь отчасти рдкостью. На меня звали, какъ зовутъ на пирогъ или на фокусника, то-есть приглашали знакомыхъ съ единственною цлью показать вблизи эту заморскую диковину, называемую дономъ Андресомъ. Приглашенные часто усаживались какъ можно ближе ко мн, ничего не спрашивали, даже неохотно отвчали на мои вопросы и попытки завести рчь, а только смотрли мн въ лицо, на руки или на вещи (какъ-то: часы, кольцо, шляпа) и, насмотрвшись, отходили какъ отъ неодушевленнаго предмета.

Часто слышалъ я за своею спиной такого рода разговоръ:

— Ну? Видли?

— Всего разглядлъ. Спасибо за приглашенье.

— Не правда ли muy fino (любезный или милый).

— О, да! Совсмъ какъ андалузъ!

— Куда же вы собираетесь?

— Домой. Своимъ разсказать про русскаго.

Нечего и говоритъ о томъ, что на вечер, когда я появлялся въ дверяхъ patio или внутренняго дворика, служащаго гостиной, то я былъ какъ на сцен. Вс глаза двигались за мной и за всми моими движеніями. Каждый аборигенъ словно ждалъ, что вотъ… вотъ.. сдлаетъ русскій какую-нибудь преинтересную штуку, имъ еще никогда не виданную.

Впрочемъ, мсяца въ три моего пребыванія здсь, публика понемногу привыкла и стала ручне.

Едва въхалъ я въ Испанію, какъ уже слышалъ сотни разъ про андалузское pelar la pava или ощипыванье индйки. Никто мн не объяснилъ этого дикаго и отчасти грубаго наимснованія для отношеній боле или мене поэтичныхъ между молодежью обоего пола.

За то всякій могъ разсказать въ подробностяхъ, какъ все это ощипыванье происходитъ.

Молодой человкъ встрчаетъ una chica или малютку (то-есть молодую двушку) на улиц, на гулянь, въ театр или на бо быковъ… Эта чика бросаетъ на него una mirada, то-есть многозначительный взоръ, и тогда онъ уже получаетъ право слдовать за ней до ея дома и, узнавъ мстожительство, быть около дома въ тотъ же вечеръ, когда смерклось.

Прежде всякій давалъ серенаду, стоя середи улицы, и объяснялся въ любви экспромтами подъ звуки гитары, теперь же… просто тихонько и словесно объясняется на общечеловческій ладъ, а двушка отвчаетъ съ балкона въ случа благосклоннаго пріема, или же броситъ два, три слова холоднаго спасибо и отказа сквозь ставню закрытаго окна.

Если завязывается незатйливая интрига, то бесды новіевъ длятся цлыя ночи напролетъ, каждую ночь, мсяцъ, два, годъ и боле года, и въ наше время изрдка приводятъ въ церковь, чаще кончается все ничмъ.

Въ простомъ народ pelar la pava приводитъ часто къ тому, что новія спускается съ балкона или отъ окна второго этажа къ окну нижняго этажа или къ чугунной ршетк, замняющей входную дверь. Въ самые глухіе часы ночи окно это или ршетка отворяется и въ домъ входитъ уже любовникъ.

Bajar a la reja {Выговаривается: ‘Бахаръ а ла реха’ и значитъ: ‘спускаться къ ршетк’.} есть сакраментальное выраженіе.

Двушка, которая хотя разъ была замчена ночью у ршетки, уже иметъ дурную репутацію, тогда какъ на балкон напротивъ… чмъ чаще съ разными лицами застаютъ ее въ ночной бесд, тмъ большею славой красавицы и кокетки пользуется она въ обществ.

Старые знакомые, разумется, не могутъ быть новіями, такъ какъ главный интересъ заключается въ новизн и въ томъ, что новіо, проводящій ночь подъ балкономъ своей красавицы, не знакомъ совершенно съ ея родными или же просто новый знакомый, еще не бывавшій запросто.

Поэтому иностранцу, говорящему по-испански и усвоившему себ боле или мене окружающіе норовы, легко попасть въ новіи.

Если молоденькая двушка хвастаетъ новіемъ, прізжимъ изъ сосдняго городка, то тмъ боле интересенъ для нея настоящій estrangero, то есть новіо изъ другой національности. Тутъ дйствительно есть чмъ похвастать.

Попалъ я въ новіи отчасти поневол.

Почти каждый день, около трехъ часовъ, я отправлялся аккуратно на почту за письмами и ворочался все по одной и той же улиц. Однажды на балкон второго этажа одного элегантнаго дома съ сажень отъ земли я увидлъ очень красивую молодую двушку. Смуглая, черноволосая, какъ большинство здшнихъ красавицъ, она отличалась отъ виднныхъ уже мною своею миніатюрностью, то-есть не была тяжело и грузно красива, не была belle femme, а походила на прелестнаго чертенка (если таковые есть). Туалетъ ея былъ простъ: черное кисейное платье, роза въ волосахъ, роза на корсаж и пучекъ розъ за поясомъ. Она граціозно оперлась на ршетку балкона и, перевсившись, смотрла прямо мн въ глаза. Взглядъ этотъ былъ, очевидно, не только una mirada, но даже una ojeada.

Говоря по-русски: она длала мн глазки.

Такъ какъ здсь это не диво, то я прошелъ мимо, но потомъ, поворачивая въ переулокъ, оглянулся. Она смотрла въ мою сторону, но при моемъ движеніи быстро повернулась ко мн спиной, очевидно, нарочно.

Черезъ два дня я точно также шелъ по этой улиц и случайно проходилъ со стороны дома незнакомки… Вдругъ, чувствую, что-то стукнуло мн по шляп, и затмъ съ нея упала на тротуаръ большая роза… Я поднялъ голову и увидлъ себя подъ самымъ балкономъ красавицы. Она глядла на меня, но, однако, довольно серьезно.

‘Поднять розу или нтъ?’ мелькнуло у меня въ голов. Поднять опасно, ибо надо поблагодарить, а цвтокъ могъ упасть изъ ея рукъ нечаяно. Не поднять — лучше во всхъ отношеніяхъ.

Цвтокъ остался на тротуар, а какая-то нищенка тотчасъ же подняла его. Поворачивая въ переулокъ, я снова оглянулся.

Незнакомка смотрла мн въ слдъ… и погрозивъ мн пальчикомъ полукокетливо, полусердито, исчезла съ балкона.

Можно было сказать: начало есть!..

Не черезъ нсколько времени (какъ бываетъ въ романахъ), а какъ разъ на другой же день и тоже въ три часа, я ворочался также съ почты, занятый чтеніемъ полученныхъ писемъ, и вдругъ… все подъ тмъ же, разумется, балкономъ, на меня посыпался градъ цвтовъ. Я поднялъ голову.

Незнакомка, усмхаясь, перевсилась черезъ перила. Одна рука пустая, бросившая цвты, а въ другой рукомойникъ съ водой въ угрожающемъ положеніи…

— Cuidado! Cuidado! шепчетъ она лукаво. (Осторожне, то есть, берегитесь).

Меня собирались просто облить водой, если я опять дерзну не поднять цвтка, это была уже не шутка. Я поднялъ дв розы и, сказавъ какую-то пошлость, съ довольно глупою фигурой зашагалъ домой.

Въ тотъ же день я задавалъ себ вопросъ:

— Ну, а что жъ дале? Что длать?

Пошелъ я посовтоваться съ однимъ лысымъ нмцемъ, который уже пятнадцать лтъ живетъ въ Испаніи. Къ туземцамъ мн не хотлось обращаться, чтобы не разболтали.

Нмецъ комично объявилъ мн, что такъ какъ съ нимъ еще ничего подобнаго не случалось, то онъ и не можетъ эмпирически дойти до заключенія: что длать мн?

— Вотъ когда вамъ какая-нибудь красавица плюнетъ на голову, то я знаю, что длать.

— Что же?

— Да родителямъ жаловаться! А то заплюютъ совсмъ. Двушки здсь бсенята, какихъ и въ аду не будетъ.

Не зная, что предпринять и не желая ставить себя въ глупое положеніе незнайки, я не ходилъ уже боле по этой улиц.

Дня черезъ два явился ко мн одинъ мой пріятель туземецъ и предложилъ познакомить меня еще съ однимъ семействомъ, гд тоже есть ила chica muy bonita {Малютка очень хорошенькая. Чика означаетъ всегда молоденькую двушку.}.

Вообще когда молодого человка знакомятъ здсь, то считаютъ необходимымъ общать, что онъ увидитъ красавицу, словно безъ этого онъ не согласится на знакомство. Такъ, какъ мн эти знакомства и представленія начинали прискучивать, то я отказался наотрзъ.

Пріятель мой сталъ убждать меня, говоря, что двушка или малютка en question львица здшняго общества, что всякій считаетъ за честь бывать у нихъ и любезничать съ доньей Долоресъ, которой всего шестнадцать лтъ, но по уму сорокъ…

Я заупрямился, и онъ ушелъ недовольный.

Прошла, кажется, недля. Прізжая труппа актеровъ давала представленія въ какомъ-то балаган, именуемомъ театромъ. Однажды, не зная что длать, я отправился смотрть какіе-то водевили, поразившіе меня на афиш нелпыми названіями.

Въ театр, во второмъ ярус или бельэтаж, налво отъ меня, я увидлъ мою незнакомку въ бломъ плать и все также съ розами въ волосахъ и на груди. Разница заключалась лишь въ томъ, что она была несравненно сумрачне въ этотъ разъ, просто сердитая. Около нея сидла какая-то некрасивая женщина лтъ пятидесяти, сдая, толстая, съ заплывшимъ отъ жира лицомъ.

Красавица тотчасъ же увидала меня въ партер, прищурила на меня свои красивые глаза, тотчасъ же поморщилась и отвернулась, Я счелъ долгомъ обидться, и тотчасъ же, вернувшись въ кассу, перемнилъ мсто свое на другое, прямо около ея ложи. Нсколько разъ поглядывалъ я на нее, но увы! Незнакомка словно забыла о моемъ существованіи. Я еще боле почувствовалъ себя вызваннымъ ею на борьбу, полагая, что я имлъ право на большее вниманіе.

‘Какъ? думалъ я, вы заставляете насильно подымать ваши розы, а тутъ морщитесь и потомъ не удостоиваете и взгляда. Погодите же!’

Я ломалъ себ голову, чтобы придумать что-нибудь, но піесу сыграли, и я, разумется, ничего не придумалъ. Въ антракт я всталъ съ кресла, снова гляжу во вс глаза на красавицу и снова не обращаю на себя ни малйшаго вниманія. Случай вывелъ меня изъ этого обиднаго положенія.

Носовой платокъ мой лежалъ на черной, подушк кресла, и отчетливо отдлялось блое полотно на черной шерсти. Зная, разумется, что Незнакомка играетъ равнодушіе, но въ сущности слдитъ за моими движеніями, я взялъ платокъ, свернулъ его жгутомъ, затмъ уложилъ крючкомъ на подушк кресла и прибавилъ къ нему блую коробочку, случившуюся, по счастью, въ карман. Фигура вышедшая изъ этого соединенья была понятна, однако я обратился къ моему сосду.

— Caballero, извините пожалуйста… скажите мн, что означаетъ эта фигура? Сосдъ добродушно разсмялся.

— Знакъ вопроса, да еще очень мастерски сдланный, не бойтесь, наши малютки отгадали бы, еслибъ и хуже было сдлано.

Отвтъ этотъ убдилъ меня, что я могу довести мой проектъ до конца, не скандализируя никого.

Нечего говорить, что красавица моя давно уже смотрла на мою работу и, укрываясь веромъ, уже усмхалась…

Мать что-то спросила у нея, но она показала ей на какого-то толстяка и снова искоса стала смотрть на мое кресло.

Многіе изъ публики тоже глядли на мою работу, показывали ее другъ другу и затмъ добродушно усмхались.

— Что жъ? Отвтъ получили? обратился ко мн сосдъ.

— Получилъ.

— А нельзя узнать, отъ которой?…

— Можно-съ. Ищите самую красивую!.. она и будетъ!

— Это испанскій отвтъ! восторженно воскликнулъ сосдъ. (Все, что нравится, здсь называютъ испанскимъ).

Я между тмъ принялся за новую работу, выдлывалъ изъ свитого платка буквы, давая время незнакомк поочередно читать каждую. Такимъ образомъ, не безъ труда для меня, прочла она на подушк кресла заповдное слово: quiero — люблю.

Рдко видывалъ я личико женское боле сіяющее и счастливое… Глаза красавицы такъ и горли отъ удовольствія. Она, казалось, забыла уже, что за полчаса назадъ презрительно прищурилась на этого иностранца.

Испанка, ребенокъ, незанятая ничмъ головка,— порывисто сказались въ ней. Особенно забавляло ее то обстоятельство, что вмст съ ней читали буквы человкъ двадцать, если не боле, и искали глазами виновницу этого публичнаго объясненія въ любви. Я изрдка, и только искоса, взглядывалъ на ея ложу, и по мн напрасно старались отгадать, съ кмъ я объясняюсь. Она же смотрла на мое кресло и затмъ на ложи, будто отыскивая тоже виновницу.

Слдующая піеса тянулась долго, но за то незнакомка уже безпрестанно косилась на меня и усмхалась, закрываясь веромъ отъ матери.

Во второмъ антракт въ лож ихъ появился ребенокъ лтъ семи. Ко мн подошли знакомые, и я не могъ снова заняться моимъ телеграфомъ, за то могъ видть комедію и мимику незнакомки… Она взяла ребенка къ себ на колни, обняла его и всякій разъ, что я взглядывалъ на нее, нагибалась и, глядя на меня чрезъ хохлатую голову ребенка, цловала его.

Сначала я даже не посмлъ увидть въ этомъ отвтъ… но когда то же самое повторилось разъ десять, то я не захотлъ остаться въ долгу и сталъ искать средства на подачу руки. Въ это время публика, выходившая покурить, ворочалась на мста, и судьба послала прямо мн въ руки старичка и маленькаго мальчика.

Я живо овладлъ послднимъ и отвчалъ тмъ же способомъ. Красавица моя уже стояла въ глубин ложи и едва замтно съ необыкновеннымъ искусствомъ грозилась мн веромъ. Ребенокъ скоро заревлъ, однако, отъ моихъ поцлуевъ, и я освободилъ его. Началась третья піеса…

При выход изъ театра, на подъзд стояла цлая кучка молодыхъ людей. Очевидно, тутъ было боле десятка такихъ же заинтересованныхъ, какъ и я…

Скоро появилась толстая мамаша и за ней моя красавица. Я всталъ какъ можно ближе къ проходу… Когда она поравнялась со мной — то веръ выпалъ у нея изъ рукъ на полъ. И, Боже мой, какъ естественно, искусно… выпалъ?!

Я поднялъ, подалъ и услышалъ громкое:

— Gracias! Спасибо. И затмъ шепотъ:— Testarudo! Упрямецъ!..

Затмъ он, какъ и вся публика, пшкомъ направились домой.

— Упрямецъ? повторилъ я.— Что жъ бы это значило?

За мной раздался голосъ:

— Что жъ? Разв не стоитъ съ ней познакомиться? Una chica preciosa! говорилъ мой пріятель.— Вдобавокъ, она опять просила меня объ этомъ. Удивлялась, отчего я не приведу васъ къ нимъ до сихъ поръ.

— Представьте меня. Я очень буду вамъ благодаренъ.

— Да вдь вы же отказались прошлый разъ.

Я чуть не треснулъ себя по лбу. Красавица была донья Долоресъ. Слово testarudo, то есть крпкоголовый или упрямый, было окончательно объяснено.

‘Если вы желаете познакомиться, то нечего времени терять, говорилъ я самъ себ. Но ужъ не за-просто, а на испанскій ладъ’.

Не медля ни минуты, я направился къ дому незнакомки, догналъ обихъ женщинъ на пол-дорог, и когда он вошли въ домъ, сталъ подъ балкономъ… На сосдней башн било полночь. Прохожихъ почти не было… Въ окнахъ дома забгали огоньки и остановились въ крайнемъ окн. Вроятно, мать и дочь спать ложились…

Однако я не двигался, ибо уже два раза кто-то чуть-чуть шевелилъ ставней одного изъ темныхъ оконъ.

Пробило четверть перваго… Я не унывалъ!.. Пробило половину перваго и погасъ огонекъ въ крайнемъ окн!.. Я уже начиналъ конфузиться предъ самимъ собой, и счелъ долгомъ раскашляться… Кто-то захихикалъ за одною изъ ставней.

‘Небось. Не спитъ…’ подумалъ я.

Вдругъ изъ-за ршетки окна нижняго этажа кто-то шепчетъ:

— Caballero, подойдите!

Я приблизился, разглядлъ женское личико, но другое.

— Sinorita {Senora — барыня (выговаривается — сеньйора), уменьшительное Senorita — барышня.} велла вамъ сказать, чтобы вы ушли.

— Скажите сеньйорит, что я не уйду, пока она не выйдетъ на балконъ.

— Какъ можно?! Что вы!..

— Можно! Можно! Подите скажите…

— Нельзя!.. Нельзя! Ужъ мн лучше знать!.. Вотъ и видно, что иностранецъ. Не понимаете приличій…

— Чего? Какихъ приличій?.. Скажите…

— А вашъ предшественникъ. No esta todavia despachado.

Я невольно разсмялся, ибо выраженіе было чисто лакейское и по-русски будетъ: ‘его еще не спровадили’.

— Такъ у сеньйориты есть новій?

— Maria Santisima! воскликнула вдругъ громко горничная.— Да что жъ вы думаете, у васъ одного глаза есть, чтобы видть и отличить красавицу отъ некрасивой. Yalga me Dios! Господь мн помоги! Я чай, всякій видитъ, что сеньйорита una chica bellisima! Да подъ нашимъ балкономъ камни протоптали наши enamorados!— Обожатели!

— Вотъ какъ? Ну а когда же спровадятъ моего предшественника?

— Кажется, нынче же. Ужъ не знаю, чмъ вы такъ угодили…

— Нынче?.. Да теперь часъ ночи!..

— Поздно разв?

— Разумется!

— Вамъ же не поздно! усмхнулась она.

— Стало быть, онъ еще придетъ?

— Вы же пришли!

— И сеньйорита его ждетъ?..

— Чтобы спровадить!

— Правда? Ну а когда же меня будутъ ждать?

— А вотъ мы увидимъ! Стоите ли вы еще нашего вниманія? разсмялась она.— Мало чего кому хочется? Мн вотъ хотлось бы видть будущій бой быковъ, а билета нтъ, ибо дороги…

Это былъ намекъ,— и не тонкій.

— Завтра въ эту пору вы его получите… если мн буетъ сюда по дорог.

— Gracias! Такъ ужъ пусть будетъ вамъ по дорог… Въ два часа ночи я буду васъ ждать у этого окна!..

— Вы?! воскликнулъ я.

— Охъ, иностранцы! Не сеньйорит же васъ караулить на балкон. Ну, да ужъ не безпокойтесь, я моего новіо съ вами не смшаю, отплатила она мн за понятое ею восклицаніе.

— Спасибо! Доброй ночи.

— Que la pase bien проводила меня болтушка принятымъ выраженьемъ: Проведите ее (то есть ночь) хорошо!

Я вернулся домой довольный и не могъ не смяться при мысли, что донья Долоресъ занята въ эту минуту спроваживаньемъ моего предшественника… Черезъ мсяцъ же будетъ вроятно despachar и меня — для третьяго.

Утромъ я досталъ общанный билетъ на бой быковъ и дожидался ночи съ большимъ нетерпніемъ если не влюбленнаго, то путешественника, для котораго интересна всякая черта нравовъ Испаніи. Мысль же — узнать на себ что такое эти пресловутыя отношенія новіевъ и pelar la pava, меня дйствительно занимала.

Часовъ въ семь вечера, я вышелъ на гулянье, которое во всякомъ город Андалузіи есть для всхъ — мсто сбора и отдыха посл утомительно жаркаго дня. Одно изъ первыхъ лицъ, мн попавшихся, былъ мой пріятель.

— Она въ церкви, слушаетъ Rosario! {Нчто въ род вечерни.} шепнулъ онъ мн наскоро и очевидно отыскивая кого-то въ толп.

— Кто: она! отвчалъ во мн иностранецъ.

— Какъ кто?! Разв у васъ еще другая есть?.. совершенно естественно удивился онъ.— Я говорю о Долоресъ.

— Да что жъ мн за дло до того, гд она! шутливо отвтилъ я. Онъ помолчалъ и прибавилъ:

— Извините меня. Я забылъ, что вы иностранецъ. У насъ принято помогать другъ другу. Вы ее ищете, ну я и говорю вамъ, гд она, чтобы доставить вамъ удовольствіе и ей тоже…

— Спасибо! Но почему же — и ей тоже?

Онъ разсмялся добродушно надъ недогадливостью и странностями иностранца и отвчалъ вопросомъ:

— А почему вчера въ половин перваго вы были вонъ въ той улиц, а въ два часа явился ко мн изъ той же улицы мой двоюродный братъ Рамонъ и клялся истребить иностранца… Впрочемъ, не безпокойтесь, завтра же онъ будетъ (хотя только для виду) занятъ другою. Если и будутъ на васъ нападенія съ его стороны, то словесныя. А вы достаточно знаете нашъ языкъ, чтобы защищаться тмъ же оружіемъ. Ну, до свиданья. Я ищу мою…

Убдясь, что я съ моею таинственностью играю глупую роль, я прямо и поспшно отправился въ сосднюю церковь. На паперти я нашелъ моего знакомаго, а нын уже и соперника, донъ Рамона, съ другимъ молодымъ человкомъ.

Мн, не испанцу, стало какъ-то совстно и неловко. Мы молча раскланялись. Входя по ступенямъ, я услыхалъ дв фразы, сказанныя со злобой:

— Пожалуй, женится!..

— Даже наврное…

Въ испанскихъ церквахъ съ цвтными окнами всегда страшная темь, особенно же въ сумерки. Я около двухъ минутъ простоялъ, никого и ничего не видя, и только понемногу пріучивъ глаза къ этой темнот, разглядлъ въ нсколькихъ шагахъ отъ себя три женскія фигуры, на колняхъ предъ однимъ изъ предловъ.

Въ средин была толстая мать, направо какая-то худенькая блондинка, налво Долоресъ. Около получаса пришлось продежурить, пока он повторяли свои Ave Maria и Pater noster. Наконецъ, вс три поднялись…

Я сталъ въ дверяхъ. Долоресъ тотчасъ замтила меня и ловкимъ маневромъ очутилась послдняя. Когда мать и блондинка были уже на цаперти, она поровнялась со мной.

— Въ два часа я буду подъ балкономъ красавицы Долоресъ, выговорилъ я какъ можно тише и скорй.

Въ ту же секунду шляпа моя, которую я держалъ въ рукахъ, выскочила и покатилась куда-то. Долоресъ вышибла, ее ударомъ вера.

Это была фамильярность, то есть милостивый отвтъ.

Я насилу отыскалъ шляпу у ногъ какого-то на колняхъ молившагося пикадора съ косичкой на затылк, въ отличіе отъ простыхъ смертныхъ. Когда я вышелъ, Долоресъ тихо и чинно шла за матерью и не оглянулась на церковь.

Я отправился въ кафе, гд всегда собирается молодежь предъ тмъ, какъ итти куда-нибудь на вечеръ, и поглощаетъ страшное количество мороженаго. Въ девять часовъ мой пріятель и двое другихъ собрались итти на вечеръ къ донь Долоресъ.

— Ну, а ты идешь? обратился онъ шутя къ моему сопернику, сидвшему въ углу за игрой въ домино. Человка три разсмялись и покосились на меня.

‘И эти знаютъ все?’ подумалъ я и приготовился на словесный поединокъ.

Донъ Рамонъ немного вспыхнулъ и обратился ко мн:

— Don Andres, сколько времени вы думаете пробыть въ нашемъ город?

— Право, не знаю. Собирался выхать… но теперь думаю, что запоздаю и ране мсяца не уду.

— Вотъ какъ?! насмшливо выговорилъ донъ Рамонъ,— черезъ мсяцъ?!

— Что жъ длать! Мн нужна перемна мстъ и лицъ. Я врагъ постоянства по испанской пословиц: Constante y tunante — dos primos (постоянный и глупый — двоюродные братья).

Молодежь разсмялась и закричала:

— Такъ! Такъ!

— Въ такомъ случа я пойду на вечеръ къ донь Долоресъ чрезъ мсяцъ! объяснилъ донъ Рамонъ громко, чуть не всей публик.

Снова послдовалъ смхъ, ибо это былъ намекъ, что посл меня онъ опять будетъ новіемъ Долоресъ.

— А вы разв знакомы съ доньей Долбресъ? улыбаясь, спросилъ я.

— Да, и если угодно, я самъ сейчасъ же поведу васъ къ ней и представлю.

— Крайне вамъ благодаренъ, но я не могу… я долженъ немедленно итти спать, чтобы быть на ногахъ въ два часа ночи.

Снова смхъ. Онъ всталъ и пошелъ къ дверямъ.

— Que la pase bien! (Проведите ее хорошо!) произнесъ, онъ насмшливо, съ удареніемъ, и эта принятая фраза получила другой смыслъ.

— Gracias! Lie va usted feliz viaje! (Спасибо! Добраго пути вашей милости!) {Испанцы говорятъ въ третьемъ лиц. Ваша милость (usted) употребляется въ томъ же смысл, какъ по-польски: панъ.}, отвчалъ я тоже принятымъ выраженіемъ, которое, однако, въ иныхъ случаяхъ употребляется въ смысл: убирайтесь къ черту.

Продолжительный смхъ закончилъ этотъ первый. словесный поединокъ.

Воротясь въ гостиницу, я напился чаю (и даже московскаго чаю), легъ спать и веллъ себя разбудить въ половин второго, наказывая лакею не проспать.

— Да я совсмъ не лягу, если вашей милости надо итти pelar la pava! вкрадчиво замтилъ онъ, понявъ, разумется, зачмъ иностранецъ хочетъ вставать вдругъ среди ночи.

Я заснулъ самымъ не влюбленнымъ образомъ. Разбойникъ-лакей залегъ также и проспалъ…

Среди ночи я увидлъ его предъ собой съ огаркомъ въ рукахъ, заспаннаго, лохматаго и вопіющаго ко мн:

— Caballero! Caballero! Два часа! Уже пробило два на башн… У меня часовъ нтъ! Виноватъ!

‘Ну вотъ и здравствуйте!’ подумалъ я. ‘Хорошо начало. Нтъ, видно, надо для этого испанцемъ родиться!’

Чрезъ полчаса я бжалъ по пустыннымъ улицамъ уснувшаго города.

Когда я остановился подъ балкономъ Долоресъ, пробило три четверти третьяго…

II.
PELAR LA PAVA.

Ночь была великолпная, тихая, ароматная… андалузская ночь. Гд-то вдали слышалась псня, разумется, съ кастаньетами и гитарой!..

Когда я подошелъ къ дому Долоресъ, горничная, на-сторож у нижняго окна, встртила меня угрюмо:

— Это мода, что ли, у иностранцевъ — заставлять на первое же свиданье дожидаться себя.

— Нтъ. Но лучше поздне, чмъ слишкомъ рано, здсь мсто бойкое… Вотъ общанное!..

Я передалъ ей билетъ на бой быковъ.

— Gracias! О, да вы знатокъ. Это лучшее мсто. Asiento de aficionado. Мсто аматра.

Дйствительно, мсто было отличное, то есть у самаго барьера, гд можно при счастьи и на рога быку попасть. Сюда же постоянно перелетаютъ пикадоры, вышибаемые быкомъ изъ сдла, и давятъ собой публику. Иной, пожалуй, найдетъ это мсто сквернымъ. У всякаго свой вкусъ. Двушка была въ восторг, какъ я и ожидалъ.

— Ну, погодите, я доложу сеньйорит.

— Она спитъ?

— Спитъ? Какъ спитъ?! Вы по себ судите. Я объ закладъ бьюсь, что вы уже спали. А вотъ Пепа уже 24 часа не спала!

— Кто это Пепа?..

— Пепа? Я. Или Пепита. Какъ хотите. Ахъ, да… Вы вдь иностранецъ. Если кто мимо пройдетъ, вы отъ балкона отойдите, да лицо-то плащемъ закройте.

— Котораго на мн нтъ.

— И то правда! Да какъ же это вы идете подъ балконъ безъ плаща. Вдь это непростительно! Охъ! Иностранцы!

— Да если у меня совсмъ нтъ плаща!

— Jesus! Чмъ же вы закрываетесь, когда надо? Платками носовыми. Ахъ, нтъ, я забыла… Вы платками пишете на креслахъ!.. И Пепита начала смяться надъ своими намеками.

— Ну, ну, зовите сеньйориту…

— Вы заведите однако плащъ. Безъ него ступить нельзя. Не даромъ говорится: Quien tiene сара — escapa! (Кто въ плащ — улизнетъ!). Болтушка насилу ушла. Я сталъ на другомъ тротуар и началъ дожидаться появленія своей новіи.

Минутъ черезъ десять дверь балкона тихонько отворилась, и появилась Долоресъ въ черномъ плать, съ черною мантильей на голов {Мантилья надвается на голову, спускается на плечи и скрещивается на груди, при чемъ длинное кружево отброшено, или спущено на лицо, какъ вуаль.}.

Она оперлась на ршетку балкона, и невольно пришли мн на умъ слова поэта:

Скинь мантилью, ангелъ милый,

И явись какъ яркій день.

Сквозь чугунныя перила

Ножку дивную проднь!

Дйствительно, мантилья и перила были на лицо, ножка дивная — тоже на лицо. Ангела только нтъ, а скоре черный бсенокъ, но хорошенькій, слдовательно оно почти то же, если не лучше.

Обстановка ли была виновна, или уже сказывались первые припадки влюбленности въ моей голов, но дло въ томъ, что Долоресъ показалась мн восхитительно хороша, мила и граціозна.

Слова, которыми я встртилъ ея появленье на балкон, были приготовлены и ей понравились, но привести ихъ, право, не хватитъ храбрости. Черезъ чуръ они глупы. Двушка свера отвчала бы на нихъ мысленно:— Вотъ дуракъ-то!

Но донья Долоресъ поблагодарила и отвчала на нихъ, вставивъ эпитеты: Hijo de mi alma! Сынъ души моей! Luz de mis ojos! Свтъ очей моихъ!

Посл этого ужъ не удивительно глупъ покажется мой отвтъ: Reyna de mi corazon. Царица моего сердца!

Достаточно этихъ обращиковъ. Глупе ничего не было сказано… Разв мои и ея увренья. Я клялся въ безумной любви! Она тоже! Она клялась въ врности до гробовой доски! Я — и за гробомъ! Она увряла, что я идеалъ любовника, новіо, мужа. Я уврялъ, что за одну улыбку такой новіи, какъ Долоресъ — можно умереть съ наслажденіемъ.

Наконецъ, словарь любви и напускной страсти былъ истощенъ… на башн било половина пятаго и… о, ужасъ!.. я скоропостижно звнулъ… Она тоже!.. Долоресъ поглядла на небо и замтила, что оно великолпно. Я замтилъ мысленно, что у меня безумно шея болитъ, но однако ничего не сказалъ.

Да и какъ не болть? Стоять, опрокинувъ голову на спину, чтобы видть ее на балкон. Поневол приливъ крови сдлается.

Тишина вокругъ насъ была удивительная, весь городъ спалъ (исключая новіевъ), изрдка только появлялись сонные, запоздалые пшеходы. Тогда Долоресъ пряталась за ставню, я отходилъ на секунду вправо или влво, представляя прохожаго.

Сначала болтовня наша шла кой-какъ, но мало по-малу начала прерываться уже совершенно откровенною звотой. Изрдка я потиралъ себ шею ладонью и кивалъ головой, какъ кукла, чтобы привести въ порядокъ кровообращенье…

Наконецъ, стало разсвтать, и мы простились.

— Завтра въ одиннадцать часовъ я буду у обдни! объявила Долоресъ.— Adios, hijo no. Прощайте, сынъ мой!

— То-есть не завтра, а сегодня!

Она послала мн съ балкона поцлуй и скрылась…. не скажу: какъ виднье, а скоре какъ бсъ долженъ при первомъ крик птуха провалиться сквозь землю.

Я пошелъ домой, потирая шею, и думалъ:

‘Въ одиннадцать часовъ! Встать надо, стало быть, въ десять, а теперь шестой… Плохо!.. Да она-то сама? Разв не устала? Или такой образъ жизни уже въ привычку вошелъ. Добро бы она была у окна, или я на балкон… Или въ гостиной, на покойномъ диван. Такъ я согласенъ ночи напролетъ сидть… А на улиц, задравъ голову, трудновато!.. Вотъ и пресловутое pelar la pava. Что жъ нравится?!. Вотъ и новія — красавица. Что жъ? Много выигралъ?’

Не преувеличивая, скажу, что весь день у меня болла шея.

Въ церковь къ обдн я, разумется, опоздалъ, и когда былъ на паперти, то вс уже выходили и впереди всхъ Долоресъ въ бломъ плать съ накинутою черной мантильей, съ цвтами въ волосахъ, бленькая, свженькая, хорошенькая: глаза не красные, лицо не распухшее, взглядъ не лнивый, не сонный.

Словно всю ночь почивала она въ покойной, мягкой постели, дтски-невиннымъ, невозмутимымъ сномъ… Невольно подивился я на нее!..

Она рядомъ съ матерью важно прошла мимо меня… Я, разумется, не поклонился ни той, ни другой, ибо былъ равно для обихъ простымъ прохожимъ.

Долоресъ потомъ съумла однако отстать на шагъ отъ матери погрозиться веромъ и телеграфировать, то есть показать два пальца и затмъ свой крохотный кулачекъ. Это значило два часа ночи. Два пальца (или хоть десять) и затмъ открытая ладонь было бы два часа дня.

Едва об женщины скрылись, ко мн подошелъ знакомый старичокъ и вымолвилъ, улыбаясь:

— Честь имю поздравить Don Andres’а съ новіей!

Я подумалъ, что онъ замтилъ телеграмму Долоресъ, хотя я самъ едва могъ отличить ее отъ простого жеста, и притворился, что не понимаю его словъ.

— Поздно вы разстались вчера съ Долореситой {Doloresita — уменьшительное имени Dolores.}?

Я нсколько смутился.

— Не правда ли, малютка con mucha sal, съ большою солью (то есть съ шикомъ). Не всякому иностранцу удастся такую новію завести.

— Да почему же вы думаете, что я новіо Долоресъ?

— Васъ видли подъ ея балкономъ, то есть недалеко отъ балкона встртили васъ… Ну, и догадались.

— Ну, а скажите пожалуйста, вы врно тоже были не разъ въ молодости чьимъ-нибудь новіо…

— Разумется… Именно у матери Долореситы, годъ цлый стоялъ подъ балкономъ.

Я не позавидовалъ старику и спросилъ:

— Не болла у васъ шея посл pelar la pava?

— Шея? Какъ шея? Какая шея?

— А вотъ эта самая, что соединяетъ голову съ туловищемъ..

— Нтъ. А что? Разв у васъ болитъ…

— Нтъ, не болитъ…

За обдомъ въ гостиниц на тотъ же мой вопросъ двое другихъ молодыхъ испанцевъ почти также отвчали мн вопросомъ:

— Шея? какая шея?..

Съ той минуты и до сихъ поръ я убжденъ, что у испанца особенное устройство затылка и шейныхъ позвонковъ, нарочито приспособленное природой къ обычаю pelar la pava.

Въ семь часовъ я захотлъ сдлать Долоресъ сюрпризъ и пошелъ въ церковь, прослушалъ Rosario и затмъ снова получилъ въ темнот при проход ея ударъ веромъ, но уже не по шляп… а по щек. Она воспользовалась тмъ, что толпа оттерла насъ отъ ея матери.

— За пощечину женщина отплачивается насильственнымъ поцлуемъ, шепнулъ я, смясь.

— Это вамъ не удастся!!.

— Посмотримъ…

— Потому что я сама его дамъ!..

— Долоресъ! раздался строгій голосъ при выход.

Мать дожидалась ее, и когда об исчезли за коврами {Въ церквахъ вмсто дверей висятъ тяжелые ковры, ихъ подымаютъ входящимъ нищенки и за это получаютъ гроши.}, я услышалъ разговоръ матери и дочери.

— Ты съ ума сошла!…. Это русскій….

— Какой русскій, мама?…

— Отчего ты отстала?

— Нищенк подала грошъ.

— Но вы разговаривали?

— Да. Онъ извинялся, что наступилъ на платье, равнодушно отрзала Долоресъ.

‘Молодецъ! подумалъ я.— Шестнадцати-лтній ребенокъ?! Что жъ въ тридцать лтъ будетъ’?

Въ кафе я опять встртился съ соперникомъ, но онъ только сухо поклонился мн и занялъ въ углу три стула… Затмъ, когда появилось какое-то семейство съ дочкой, очень не красивой — онъ уступилъ имъ эти мста. Это была игра.

— Видите, шепнулъ мн пріятель мой.— Онъ уже новіо другой. Мста заготовляетъ.

— Только боле для насъ, чмъ для нея! сказалъ я.

— Конечно.

— Но скажите. Двушка эта и не подозрваетъ, что это комедія?

— Богъ знаетъ. Да если и подозрваетъ… Какъ часто это случается, что эти глупыя отношенія, начатыя ради приличія, кончаются любовью и свадьбой. Впрочемъ Рамонъ убжденъ, что посл васъ опять займетъ свое мсто.

— Отчего же?

— Да другихъ никого нтъ. Вс заняты, она же не захочетъ сидть безъ новіо. Разв какой иностранецъ прідетъ и ршится, какъ вы, воспользоваться испанскимъ обычаемъ. Въ одномъ только случа Рамонъ останется съ носомъ… Если вы женитесь!..

— О! на счетъ этого можете успокоить вашего двоюроднаго брата!

— Не ручайтесь! Долоресъ малютка хитрая. Вдобавокъ, я знаю, что вы ей нравитесь. Потомъ, если вы и не влюблены въ нее, то вообще свободны сердцемъ. Этихъ двухъ причинъ достаточно, чтобы привести васъ обоихъ въ церковь.

— Я вамъ повторяю, что мн Долоресъ слегка нравится, но что я убжденъ, даже знаю наврное, что она меня не любитъ, а шалитъ… И что я чрезъ мсяцъ уду…

— Посмотримъ… Сегодня идете?..

— Иду.

— Въ два часа?

— Въ три. Сегодня праздникъ. Запоздалыхъ прохожихъ больше.

— У васъ сосдъ будетъ!

— Не вы ли?

— Нтъ. Одинъ севильянецъ. Сегодня онъ сдлался новіо одной прелестной малютки, которая живетъ дома за три отъ Долоресъ. Донья Пакита.

— Кого же онъ замнилъ? Кто былъ для него — despachado?

— Никто… Онъ ея первый новіо. Ей всего четырнадцать лтъ {Въ Испаніи, какъ и вообще на юг, двушка развивается ране.}.

— Я познакомлюсь съ этимъ севильянцемъ. Онъ здсь?..

— Не знаю. Можетъ быть. Я его въ лицо не знаю.

— А знаете, что онъ новіо, чей и гд!..

Пріятель мой разсмялся надъ иностранцемъ.

— Знаете вы вотъ этихъ господъ? показалъ онъ мн на кучу молодежи.

— Нтъ, ни одного.

— И они васъ не знаютъ. Знаютъ только, что вы русскій. Но знаютъ отлично, что вы новіо Долоресъ и можетъ быть знаютъ даже, о чемъ вы говорили съ ней вчера.

— Скажите же мн: стало быть, мать Долоресъ и подавно знаетъ, что я новіо ея дочери?

— Можетъ быть! Вроятне же, что не знаетъ и не желаетъ знать. Роднымъ не слдуетъ въ это мшаться. Это до нихъ не касается, до тхъ поръ пока дочь не объявитъ сама, что вы сватаетесь. Или пока не замтятъ дочь a la reja т. е. у ршетки. Иныя матери не любятъ даже знать, кто новіо ихъ дочерей, ибо приличіе заставляетъ ихъ тогда притворяться, играть невднье, а это скучно. Лучше просто не знать. Поэтому весь городъ скоро узнаетъ, что вы новіо Долоресъ, а мать ея вроятно останется въ невдньи… Вплоть до вашей свадьбы!

— Долго же придется ей не знать ничего!.. Но зачмъ же скрываться отъ всхъ? Зачмъ эта глупая таинственность, если никто въ обманъ не дается?

— Такъ заведено, замтилъ мой пріятель серьезно.— Не нами свтъ начался и не намъ передлывать вковые обычаи или предразсудки.

Мы разстались. Онъ отправился на вечеръ въ домъ Долоресъ.

— Вы думаете, я съ ней буду говорить о васъ? сказалъ онъ. И не намекну. Это было бы съ моей стороны безтактно.

Воротясь къ себ, я легъ спать и опять поднялся среди ночи. Въ три часа я былъ подъ балкономъ Долоресъ, и замтя на немъ женскую фигуру, не похожую на нее — прошелъ, не останавливаясь, мимо.

— Шт… Caballero! Don Andres! Не узнали! шептала Пепа, перевшиваясь черезъ перила.— Я остановился.— Senorita не можетъ выйти теперь. Проситъ васъ подождать полчаса. La senora больна, не спитъ и senorita съ нею.

Я согласился и сталъ искать удобное мсто чтобы ссть. Тумбъ здсь нтъ… Я прошелъ нсколько дале, и найдя скамеечку у чьихъ-то дверей — хотлъ ссть, когда вдругъ отворилась ставня во второмъ этаж, высунулась маленькая фигурка и шепнула:

— Luis? Это вы?

— No senora! отвтилъ я, усаживаясь и скручивая сигаретку.

Фигурка исчезла какъ молнія, но чрезъ минуту снова зашевелилась ставня и вдругъ… на меня наводится свтъ какого-то китайскаго фонаря, освщаетъ меня на секунду и снова все исчезаетъ, только слышится шепотъ:

— Не знаешь?

— Не знаю.

— Зачмъ же онъ слъ?

— Пьянъ, можетъ быть. Нынче праздникъ.

— А если не пьянъ… Что жъ Луисъ подумаетъ. Пожалуй заподозритъ. Сдлай милость, узнай, кто это. Что ему надо?.. Снова высунулась женская фигура, но уже другая, и сиповатый голосъ проговорилъ надо мной, въ полголоса:

— Эй! Hombre (человче). Ты бы шелъ домой.

Я молчалъ, закурилъ сигаретку и внутренно смялся.

— Ступай домой… что тутъ сидть… Дождешься новіо, который тебя палкой проводитъ!

Я все молчалъ, догадываясь, что сижу подъ окномъ доньи Пакиты и дожидался прихода севильянца. Надъ головой моей завязался шепотомъ разговоръ:

— Совсмъ пьянъ! ршилъ сиповатый голосъ конфидентки, няни или горничной. Нечего длать, я дождусь тутъ донъ Луиса. Или ужъ до другой ночи отложить? Не заводить же скандала.

— Да вдь мама спроситъ завтра, гд мой веръ. Луисъ его взялъ починить и долженъ принести.

— Ну, веръ возьмете, а pelar la pava до завтра…

Четырнадцатилтняя донья Пакита не соглашалась, вздыхала, пищала какъ малое дитя и чуть не плакала…

Въ то же время въ конц улицы появилась фигура въ плащ и тихо приближалась ко мн, поровнявшись, мущина остановился, поглядлъ на меня, прошелъ мимо и, снова верг нувшись, сталъ предо мной съ вопросомъ:

— Вы здсь живете?

— Нтъ.

— Что жъ вы тутъ длаете?

— Сижу и курю.

— Вы новіо?

— Да.

— Не правда! послышался изъ-за ставни тоненькій голосокъ Пакиты.

— Правда! отвчалъ я, подымая голову къ окну.— Только не вашъ, senorita.

— Чей вы новіо? рзко спросилъ севильянецъ.

— Это до васъ не касается.

— Говорите сейчасъ. Въ этомъ дом ваша новія?

— Нтъ. Въ сосднемъ, я только ее жду на этой скамейк и сейчасъ уйду, не желая мшать Донъ Луису изъ Севильи.

— Jesus! Въ этомъ город всхъ знаютъ! Онъ внимательно сталъ глядть мн въ лицо и наконецъ воскликнулъ, смясь:— Да вы иностранецъ Don Andres, мн васъ на гуляньи показывали. Какъ здоровье красавицы доньи Долоресъ? въ полголоса прибавилъ онъ, усмхаясь и садясь около меня.

— Слава Богу. Que Dios la guarde! А покажите-ка, хорошо ли починили веръ. Севильянецъ сдлалъ движеніе.

— Carr-ram-ba! {Восклицаніе, непереводимое, въ род Французскаго sacrebleu.}. И это извстно. Отрекомендуйте меня вашему помощнику!

— То-есть дьяволу. Хорошо…

Послышался ударъ въ ладоши налво отъ насъ. Мы обернулись, Пепа стояла на балкон… Я всталъ…

— Постойте, вымолвилъ севильянецъ.— Сегодня праздникъ, будетъ много прохожихъ. Заключимте договоръ или союзъ,противъ нихъ. Для tios и tias (дядей и тетокъ, т. е. для простого народа) одинъ свистокъ. Для кого-нибудь изъ общества — два свистка. Для знакомаго — una palmada (ударъ въ ладоши).

— Но какъ же? Знакомый мой можетъ быть незнакомецъ для васъ и наоборотъ. Мы такъ подведемъ другъ друга.

— Правда. Ну такъ una palmada для всхъ личностей, которыя покажутся намъ подозрительными, впрочемъ надо надяться, что знакомые наши спятъ теперь.

— Хорошо… Скажите отъ меня донь Пакит, что я прошу прощенья за то, что услся подъ ея окномъ.

— Я не сержусь! раздался тихій голосокъ изъ-за ставни.

Мы разсмялись, и я пошелъ на свое мсто. Ставня открылась, маленькая женская фигурка появилась у окна, донъ Луисъ началъ pelar la pava.

— Вотъ вашъ веръ, mi reyna, моя королева! разслышалъ я отходя.

Долоресъ уже замнила Пепу на балкон и ждала меня словами:

— Съ двумя малютками за разъ pelar la pava не годится.

Она хотла притвориться ревнующею. Я попросилъ прощенья и поклялся въ томъ, что заболтался съ донъ-Луисомъ.

— Вы видли Пакиту? спросила она сердито.

— Нтъ, не видалъ.

— Такъ ступайте завтра въ церковь San Domingo, куда она ходитъ съ своею бабушкой, и хорошенько разсмотрите ее.

— Зачмъ же это?

— Затмъ, чтобы знать, что она гораздо хуже меня!

— Ну такъ что же? Я и такъ знаю, что вы лучше всхъ здсь.

— Да… но малютка, ночью, за ставней, съ нжнымъ голоскомъ, новія другого… Все это могло заинтересовать васъ хоть немного, и я хочу, чтобы вы знали, какая разница между Долоресъ и Пакитой. Я не боюсь сравненья ни съ кмъ при свт, la luz. Я боюсь ночного сравненья (comparacion de noche).

Я подивился ея фраз. Мы принялись болтать всякій вздоръ.

Вскор послышались два тоненькіе свистка.

— Кто-нибудь изъ общества! сказалъ я.

Долоресъ исчезла съ балкона. Я тихо пошелъ на встрчу какой-то фигур, шедшей со стороны донъ-Луиса. Это былъ не просто членъ общества, а знакомый мн старикъ, бжать или спрятаться было поздно. Да не будучи испанцемъ, я и не считалъ этой встрчи за скандалъ. Довольно того, что я отхожу отъ балкона, думалъ я, и прерываю нашу невинную болтовню.

— Доброй ночи!.. Гуляете?.. спросилъ тотъ же человкъ который утромъ поздравлялъ меня новіемъ Долоресъ.

— Очень доброй!.. Гуляю!..

— До свиданія. Проведите ее хорошо.

— До свиданья. Иди ваша милость съ Богомъ!

Вс эти четыре принятыя казенныя фразы были сказаны ради приличія. Старичекъ скрылся. Донъ-Луисъ появился изъ-за какого-то угла и мы оба стали на свои мста.

— Напрасно вы не спрятались, сынъ мой! Это нехорошо! сказала появившаяся Долоресъ.— И вамъ было неловко и ему тоже.

Я мысленно махнулъ рукой и подумалъ:

‘Ну ужъ люди же вы?! Чудные, какъ есть!’

Разговоръ мой съ Долоресъ былъ въ этотъ разъ иного рода. Она разспрашивала, гд я путешествовалъ, какъ намреваюсь вообще провести жизнь, думаю ли основаться въ Испаніи. Не оставилъ ли я новію на родин, которой теперь измнилъ. Хороша ли она? Лучше ли ея?..

Я отвчалъ, что у меня новіи нтъ на родин. Что я не знаю, поселюсь ли въ ея отечеств, что зависитъ это не отъ меня, а отъ пары волшебныхъ глазъ и т. д. всякую чепуху на эту тему.

— А что вы объ этомъ думаете! выговорила вдругъ Долоресъ, какъ бы собравшись съ духомъ… И перевсившись чрезъ перила, она показала мн руки свои. Указательные пальцы были скрещены въ вид знака умноженья… Я не понялъ.

— Какъ? Вы не знаете, что это значитъ?

— Нтъ. Скажите.

Она словно колебалась и наконецъ, повторивъ жестъ, вымолвила:

— Это значитъ: свадьба, внчанье!..

— И рога… тоже! усмхнулся я.

— Какъ!? Это не рога, сынъ мой.— И она наивно повторила жестъ въ объясненіе.

— Знаю! Знаю!.. Скажите, Долоресъ, вамъ очень хочется замужъ?

— За васъ. Да, сынъ мой.

— Gracias!.. Но вдь въ этомъ случа спшить не годится!

— Правда, но когда много, много любишь, съ афектаціей выговорила она,— какъ я васъ, напримръ!.. то поневол спшишь. Вы не собираетесь?.. Вы бы женились, напримръ, на мн?

Я помолчалъ и выговорилъ:

— Неужели ужъ я надолъ и наскучилъ вамъ?

— Какъ? Что!?..

— Вы мн даете отставку.

— Что вы, сынъ мой! Santa Maria! Нисколько!

— Когда двушка-новія заговоритъ своему новіо о женитьб, то это принятый способъ, чтобы сказать: вы мн наскучили и я уже взяла другого новіо.

— Или же это означаетъ съ ея стороны muy gran amor!!

— Въ такомъ случа вы влюбляетесь какъ ребенокъ. Ваша любовь какъ ракета — блеснетъ, и чрезъ секунду нтъ ничего, одна только обожженная стружка летитъ на землю или на голову прохожему. Вы меня въ два дня успли полюбить такъ сильно?

— Да. Время ничего не значитъ… Это сравненье дерзко… и глупо.

— Во сколько дней полюбили вы моего предшественника?— Она молчала.— Ну, толстаго донъ-Фернандо, годъ назадъ, вы тоже въ два дня полюбили?

— Вы злы! Какъ вы злы! Вы змя! Впередъ я буду осторожне!

— Не будете говорить о женитьбахъ, свадьбахъ, внчаньяхъ и т. д.?

— Не буду, змя!

— Не будете уврять въ muy gran amor?

— Нтъ! И до тхъ поръ пока вы сами не заговорите обо всемъ этомъ! какъ бы съ угрозой вымолвила она.— И тогда я… буду злая! да!

— Хорошо. Такъ ждите же, пока я не заговорю.

Наступило минутное молчанье.

— Когда вы дете? вымолвила она.

— Черезъ недли три!

— Непремнно? Безотлагательно? Что бы ни случилось?..

— Даже если конецъ свту будетъ, но пойдетъ дилижансъ, то я поду.

— Когда же вы вернетесь?

— Мсяцевъ черезъ восемь или черезъ годъ.

— Годъ? Годъ — страшно много! Вы меня забудете!

— Не думаю.

Мы опять помолчали. Я былъ все еще золъ за ея рзкій и безтактный маневръ касательно нашей свадьбы.

— Теперь вы къ себ на родину дете?

— Нтъ, въ Валенсію.

— Это въ Испаніи… Большой городъ! А потомъ?..

— Потомъ въ Швейцарію!

— Она больше Валенсіи или меньше?

— Какъ?! возразилъ я и поднялъ голову, чтобъ увриться, не Пепа ли замнила Долоресъ на балкон.

— Который изъ двухъ городовъ больше?

— Да Швейцарія не городъ.

— Не городъ? Маленькая poblasion? Деревня?

— Да это страна. Государство! почти конфузясь, вымолвилъ я.

— А — а?! И большая? съ интересомъ допрашивала Долоресъ.

— Не очень большая… Даже скоре — маленькая.

— Маленькая! Такъ зачмъ же вы въ нее дете?

‘Глупо!’ подумалъ я и прибавилъ ради объясненія:— Там меня мать ждетъ теперь.

— Разв ваша мать швейцарка?

Я не выдержалъ, помолчалъ, поглядлъ направо, налво, и вздохнулъ — подъ бременемъ обдавшей меня пошлости.

— Что же вы молчите, сынъ мой?

— Разв я испанецъ, Долоресъ?

— Нтъ, русскій! А что?

— Однако я теперь въ Испаніи?

— Да. Въ Андалузіи. Ну такъ что жъ? Я васъ не понимаю.

Не знаю, хорошо ли было донъ-Луису съ доньей Пакитой, но импровизованному въ лиц моемъ новію донъ-Андресу съ доньей Долоресъ стало вдругъ какъ-то… неловко.

— Andres! у меня просьба къ вамъ! продолжала Долоресъ.— Попросите, чтобы васъ представили намъ. Мы такъ больше будемъ видться. Вечеръ вы будете проводить у насъ а la terttilia {Маленькій званый вечеръ.}, а ночь со мной здсь. Согласны?

Я согласился… Въ конц улицы раздался колокольчикъ и шоявился вдругъ свтъ.

— Hay uno, que se muere! тихо и вздохнувъ произнесла Долоресъ.— Кто-то умираетъ!

Дйствительно это оказалась процессія. Несли къ умирающему Святые Дары.

Впереди шелъ мальчикъ съ колокольчикомъ и изрдка звонилъ какъ-то погребально-тихо, за нимъ двое причетниковъ, въ блыхъ кружевныхъ мантіяхъ, несли два большихъ церковныхъ фонаря на высокихъ шестахъ, затмъ шелъ священникъ со Св. Дарами въ полномъ облаченьи и еще двое причетниковъ съ фонарями. Процессія поровнялась съ донъ-Луисомъ и освтила его и Пакиту, у окна. Оба они по обычаю стали на колни. Долоресъ тоже опустилась на колни на своемъ балкон. Я конечно послдовалъ ея примру.

Процессія медленно и какъ-то отрадно подвигалась мимо насъ.

Я невольно оглядлся, и замтилъ оригинальную картинку съ типичнымъ мстнымъ колоритомъ. Узенькая пустынная улица, ночная тишина, лишь прерываемая одинокими ударами колокольчика, нсколько темныхъ профилей оригинальныхъ зданій, рисующихся на звздномъ неб, нсколько фигуръ новіосъ на колняхъ и наконецъ эта тихо двигающаяся фигура священника со Св. Дарами среди четырехъ ярко горящихъ фонарей! Будь тутъ мастеръ — онъ сейчасъ бы схватилъ поэтическій сюжетъ для картины…

Когда процессія завернула на ближайшую площадь, Долоресъ шепнула съ балкона:

— Сынъ мой, это хорошая примта! Изъ двухъ паръ новіевъ, одна кончитъ непремнно свадьбой!

— Такъ я поздравлю пойду — Луиса съ Пакитой!

— Неужели же… Скажите, неужели вы… Нтъ! Я общала молчать! произнесла Долоресъ и афектированно вздохнула.

Раздался свистокъ Луиса. Я пошелъ къ нему, но кром него никого не было на улиц.

— Извините. Я свистнулъ не для tio, а для того, чтобы пригласить васъ на ужинъ къ себ. Я кончилъ и иду домой. Хотите раздлить со мной мой gaspacho {Gaspacho — холодный супъ: вода, деревянное масло и хлбъ. Ужаснйшее съ мір блюдо, но обожаемое въ Испаніи.}.

— Съ удовольствіемъ… Но Долоресъ еще не собирается спать…

— Скажите ей, что это было условлено еще прежде. Я васъ дождусь за угломъ.

Долоресъ догадалась, что я ее промнялъ на гаспачо, но мило простилась и отпустила, снова наказывая быть у обдни въ San Domingo, чтобы видть ее и Пакиту для сравненья!.. Я, смясь этой настойчивости, согласился.

Севильянецъ жилъ въ дом родственника на другомъ конц города. Свистка четыре было и на нашемъ пути, и не мало спугнули мы новіевъ. Одного изъ нихъ, знакомаго донъ-Луису, завербовали съ собой. Пришедши къ нему, мы вошли черезъ окно, ибо вс въ дом спали мертвымъ сномъ.

Гаспачо былъ раздленъ, разумется, на двоихъ. Я притронулся только къ печеному картофелю и съ удовольствіемъ сълъ блюдечко какого-то турецкаго шербета.

— А! позвольте же поздравить васъ! воскликнулъ Луисъ.— Вы женитесь… Знаете примту…

— Знаю! поэтому берегитесь… Я не могу жениться ни подъ какимъ видомъ на Долоресъ… Слдовательно, это наврное васъ и донью Пакиту ожидаетъ!

— Ну, что жъ… Я не прочь!..

Мы проболтали до семи часовъ утра, благодаря пріятелю Луиса, который разсказалъ намъ тысячу и одинъ случай изъ исторіи novios всхъ вковъ и всхъ городовъ Андалузіи.

Когда я вышелъ изъ дома донъ-Луиса, то отворялись лавки и всюду двигался просыпающійся людъ.

Трудно передать, какъ хороша Андалузія при восход солнца. Прозрачное, голубое небо полно лиловатыхъ, причудливроящихся, облачковъ. Въ окрестности въ садахъ и улицахъ все пропитано ароматомъ померанцевыхъ и лимонныхъ деревьевъ. Корридорчики-улицы, маленькія площадки въ зелени и въ цвту, миніатюрные домики, ряды пустынныхъ балконовъ надъ пустынною мостовой — все это — граціозно и мило!! Кой-гд только бжитъ въ плащ запоздавшій и заболтавшійся до солнца новіо. Или же высокій, плотный и загорлый tio, поднявшійся на работу, бодро шагаетъ, звеня подковками своихъ сапоговъ. И по всему этому скользятъ малиновыми пятнами теплые, яркіе лучи восходящаго солнца.

— Buenas dias! Добраго дня! говорятъ другъ другу незнакомые встрчные, приподнимая на головахъ края широкихъ sombreros {Sombrero — шляпа, отъ слова sombra — тнь.}.

— Muy buenas tenga us ted. Очень добраго имй ваша милость.

— Vaya usted con Dios! Иди ваша милость съ Богомъ.

И слова эти словно гармонируютъ съ этою окрестностью, съ этимъ міромъ, столь чуждымъ намъ, дтямъ Свера.

III.
TERTULIA.

Повидавшись съ Долоресъ въ церкви Святого Доминга, и сравнивъ ее съ Пакитой, какъ было мн приказано, и съ другими двушками, по собственной вол, я убдился, что красиве моей новіи нтъ.

Вечеровъ я собрался однако на тертулію, и зашелъ въ кафе за своимъ пріятелемъ съ просьбой представить меня въ домъ Долоресъ. Соперникъ мой былъ тутъ и, иронически улыбаясь, началъ снова словесный поединокъ.

— Вамъ будетъ у нихъ очень пріятно. Увидите много chicas bonitas и много мущинъ… Кстати увидите одного господина (при вход, направо, гд зеркало), который очень, говорятъ, нравится Долоресъ. Пожалуйста не судите по немъ о дурномъ вкус нашихъ малютокъ.

— Кто не нравится мущинамъ, всегда нравится женщинамъ, и наоборотъ. И нтъ ничего безотрадне для молодого человка какъ слыть красавцемъ въ мужскомъ мнніи.

— Пожалуй, однако…

— Да всякій и не можетъ быть красавцемъ. Я бы, напримръ, радехонекъ былъ помняться съ вами, ибо вы (на мои глаза и по мннію этихъ господъ) писаный красавецъ.

Раздался дружный смхъ, и вся кучка молодежи начала кричать:

— Ты Аполлонъ! Apollo! Мы въ этомъ убждены! Тмъ хуже для тебя, querido Apollo! Милый Аполлонъ!

Половина публики кафе стала съ громкимъ смхомъ на мою сторону, человкъ двнадцать держали сторону моего противника.

Разговоръ нашъ долгій, пошлый, не остроумный нисколько, не то пикировка, не то просто потха для окружающей молодежи, мн надолъ страшно. Я чувствовалъ, что скоро отъ скуки перейду къ боле крпкимъ и боле яснымъ намекамъ и нападеніямъ, чтобы такъ или иначе избавиться отъ соперника и отъ этихъ глупыхъ словесныхъ поединковъ…

Молодежь судила по-своему, находила, что наша распря очень интересна и особенно удивлялась тому, что иностранецъ можетъ на испанскій ладъ pelar y pelear, т. е. ухаживать и сражаться. Здсь же я получилъ прозвище, данное мн за эти диспуты.

— El Andaluz de Rusia — русскій андалусъ!

Въ ихъ устахъ это была величайшая похвала, какою только можно удостоить человка.

Въ девять часовъ мы были близъ знакомаго мн дома.

Странно мн было входить въ него, я словно уже привыкъ останавливаться подъ балкономъ и не переступать порога. Мы постучали желзнымъ кольцомъ. Лакей, котораго я никогда не видалъ еще (вроятно потому, что онъ всегда сладко спалъ уже, когда я появлялся здсь), отперъ дверь. За нимъ мелькнула болтушка Пепа, кивнула мн украдкой головой и усмхнулась фамильярно.

— Gracias! чуть слышно шепнула она.— Божественное было зрлище. Funcion divina! Богъ знаетъ, когда увижу!

Я насилу догадался, что она была въ этотъ день утромъ на бо быковъ, и общалъ ей снова билетъ на слдующій бой.

Patio, т. е. внутренній дворикъ, куда мы вошли, былъ ярко освщенъ и очень красивъ. Ярко-блыя мраморныя колонны, порниши и арки, кой-гд зелень и цвты, по угламъ громадные канделябры. На самой средин на одну ступень ниже остального каменнаго пола patio былъ красивый мраморный фонтанъ и изъ него била довольно высокая серебристая струя. Маленькіе ручейки, журча и тоже блестя въ лучахъ свта, лились изъ чаши фонтана въ небольшой бассейнъ, наполненный мхомъ, каменьями и золотыми рыбками…

Подъ колоннами сидла группа гостей. Надъ всмъ же: patio было растянуто, замняя потолокъ, блое полотно. За patio виднлась зала, а за нею, въ настежъ раскрытыя двери, темный садъ, аллея съ подстриженными кипарисами, въ конц, которой опять фонтанъ, но уже среди кустовъ блыхъ акцій и лимоновъ, увшанныхъ разноцвтными фонариками.

Все это походило на театръ и декораціи. Домъ этотъ былъ, одинъ изъ красивйшихъ въ город, а равно и одинъ изъ. самыхъ гостепріимныхъ, судя по количеству вечеровъ и баловъ, даваемыхъ въ зимній сезонъ.

Хозяйка-мать оказалась въ саду. Долоресъ во второмъ, этаж, въ аппартаментахъ, гд принимаютъ зимой. Предупрежденная Пепой, она сошла въ patio чинно и важно, въ черномъ шелковомъ плать, но съ открытымъ воротомъ и длиннымъ шлейфомъ и почти вся покрытая пунцовыми розами. На голов гирлянда изъ маленькихъ розъ, на груди букетъ, изъ розъ, тоже и подъ корсажемъ у таліи. Наконецъ, въ рукахъ неизмнный веръ и великолпная столистная роза.

Она, очевидно, похлопотала надъ собой въ этотъ вечеръ и была еще боле… картина, самое лучшее и самое холодное украшеніе этого мраморнаго patio. Эффектъ, на который она разсчитывала, удался вполн. Ея черная стройная фигура отчетливо отдлялась и даже фантастически обрисовывалась на мраморныхъ стнахъ. А плечи, которыхъ я еще не видалъ, обрамленныя теперь чернымъ воротомъ, были дйствительно изваяніемъ. И строгимъ, античнымъ, идеальнымъ изваяніемъ!

Меня представили и назвали.

Она чинно и даже гордо раскланялась и объявила холодно, что очень рада познакомиться со мной, что видала меня на гуляньяхъ.

Я готовъ былъ улыбнуться, но, поглядвъ на ея серьезную фигуру, на столь же серьезную мину моего пріятеля и наконецъ на совершенно серьезное лицо бывшаго тутъ знакомаго старичка, поймавшаго меня наканун подъ балкономъ… я, вмсто улыбки, изобразилъ тоже своимъ лицомъ все, что только могъ серьезне.

Черезчуръ глупо однако показалось мн все это. Предъ, кмъ же мы играемъ? Предъ кучкой гостей? Но вдь и они знаютъ, почти наврное, что мы — новіи… Да и скрывать, намъ нечего, подумалъ я. Къ несчастію! добавила во мн мысль, прикованная теперь къ блестящей близн плечъ моей ночной пріятельницы.

Долоресъ пригласила меня нсколько театральнымъ жестомъ слдовать за ней къ матери въ садъ. Мы вышли. Веселый смхъ и говоръ слышались направо въ алле. Долоресъ быстро взяла налво и замелькала въ темной зелени.

Едва только мы были въ темнот… гордая и церемонная донья Долоресъ обернулась и зашептала какъ чертенокъ:

— Отчего вы такъ поздно явились, сынъ мой? Я думала, что вы ужъ отложили вашъ визитъ… А я старалась, заботилась объ васъ. Во-первыхъ, цлый часъ занималась для васъ моимъ туалетомъ (что скажетъ на это двушка Свера?!), во-вторыхъ, позвала одного преумнаго старичка, съ которымъ вы можете обо всхъ наукахъ толковать!..

— Но куда же вы меня ведете? невольно выговорилъ я, чувствуя, что гулять въ саду въ великолпную ничь съ такимъ собесдникомъ не поведетъ къ добру. Здсь она переставала быть для меня картиной и автоматомъ.

— А мы дадимъ кругъ по саду, и я васъ представлю мама.

— Я бы желалъ итти прямо къ вашей мама… Сейчасъ.

— Отчего? Со мной вамъ пріятне. Вдь я тутъ не на балкон, прямо отвчала она.

— Въ томъ именно и бда, Долоресъ, что вы тутъ не на балкон.

— Ага!.. сразу догадалась испанка.— Нтъ, mi nino (мой ребенокъ). Cuidado! Берегитесь!…. Я вамъ приказываю итти за мной. Въ самую чащу! Tengo que volverle loco listed! Я должна свести съ ума вашу милость!

И она, смясь, пустилась по алле, я едва посплъ за ней…

Когда мы, чрезъ нсколько времени, подошли къ кучк гостей, то я уже, дйствительно, былъ отчасти сведенъ съ ума и влюбленъ не на шутку. Долоресъ чинно представила меня матери и объявила, что по всему саду искала ее.

Затмъ вс вернулись домой и услись въ patio.

Началось представленіе, то есть т изъ гостей, которые первый разъ видли меня вблизи, начали разглядывать мою личность съ ногъ до головы.

Долоресъ приняла на себя роль вопрошателя. Посыпались вопросы:

— Нравится ли вамъ Испанія? Лучше ли она Россіи? Холодно ли тамъ? Какая у васъ вра? Христіанинъ ли вы? Женаты ли вы? Есть ли у васъ отецъ, мать, сестры, братья? Гд живутъ? Что длаютъ?

На нкоторые вопросы Долоресъ могла уже отвчать сама, но длала ихъ съ серьезною миной, а другіе слушали, только при вопрос: женаты ли вы? она усмхнулась слегка. Затмъ посыпались вопросы съ прибавленіемъ:— No es verdad? Не правда ли?

— Не правда ли, что ваши малютки не носятъ мантилій, а мущины плащей? Не правда ли, что вы не признаете папу главой церкви, и что глаза церкви русскій императоръ? Не правда ли, что вамъ запрещаетъ законъ сть свинину и пить вино? Не правда ли, что зимой бываетъ нашествіе волковъ и медвдей на города, и что они выдаютъ иногда цлыя народонаселенія?

И на все это надо отвчать, уврять и клясться…

Посл этого ко мн подслъ тотъ старичекъ, котораго Долоресъ пригласила, чтобы толковать со мной обо всхъ наукахъ. Между нами произошелъ длинный діалогъ, окончившійся такъ:

— Какъ вамъ нравится Испанія?

— Очень нравится! отвчалъ я казеннымъ тономъ, приготовляясь къ дюжин такихъ же вопросовъ.

— Скажите, caballero, какая разница между Испаніей и Россіей?

— Большая.

Старичекъ вполн удовольствовался и продолжалъ:

— Сколько городовъ въ Россіи?

— Много.

— А жителей?

— Еще больше!

— И вс блокурые?

— Моя голова служитъ вамъ доказательствомъ, что не вс блокурые.

Старичекъ смолкъ и все прицливался еще спросить что-нибудь похитре. Я такъ и ждалъ:— Опредлите мн сумму небесныхъ тлъ! Какая пропорція на свт дураковъ и умныхъ?

Старичекъ снова спросилъ:

— Говорите ли вы по-испански?

— Ни слова! отвчалъ я, смясь.

Раздался залпъ хохота. Старичекъ треснулъ себя по лбу и скрылся. Мать Долоресъ подошла ко мн и объявила:

— Вы не подумайте дурного, Andres {Здсь обычай называть человка съ перваго же знакомства просто на имени, безъ прибавленія don, dona, если только общественное положеніе лица одинаковое.}. Этотъ старичекъ очень умный, но конфузливый… Онъ отъ излишняго вниманія къ вашимъ рчамъ спутался и по разсянности сдлалъ этотъ вопросъ. Обыкновенно онъ мастеръ разспрашивать потому что все знаетъ и обо всемъ спросить можетъ.

Этой фразы не надо оставлять безъ должной оцнки.

Въ такихъ глухихъ уголкахъ Испаніи, какъ этотъ городокъ, на иностранца спускаютъ всегда такую крпкую голову, которая слыхала въ жизни кое-что и можетъ задавать серьезные и ученые вопросы. Въ этомъ разговор или, лучше сказать, въ разспрашиваньи попадаются слова: Наполеонъ, электричество, паръ, Суэзскій каналъ, кислородъ, Гомеръ, Большая Медвдица и, наконецъ, два горемычныя затасканныя слова: цивилизація и прогрессъ.

Итакъ, здсь вмняется уже въ ученость и образованье — способность спросить, не совравъ… ибо большинство поведетъ рчь какъ Долоресъ:

— Что больше, Валенсія или Швейцарія?

Или же спроситъ, какъ одна молодая двушка и сдлала на этомъ вечер. При слов германцы, во время нашего второго ученаго разговора съ вернувшимся старичкомъ, она встрепенулась и сказала:

— Германцы? Ахъ! это т, что все сражаются!.. Скажите пожалуйста, далеко они отъ Испаніи живутъ?

— Далеко. За Франціей! ршилъ старикъ важно.

— Въ какой стран?

— Въ Германіи.

— А что, если они придутъ къ намъ воевать?

— Ну, что жъ, мы ихъ и побьемъ, ршилъ кто-то, не сморгнувъ.

Посл ученаго разговора гости разсыпались по разнымъ угламъ, куда кто хотлъ. Старики сли играть въ tres-sillas (три стула), по нашему въ преферансъ. Молодежь разбрелась, кто въ залу, кто въ въ уголъ patio, кто въ садъ.

Мать Долоресъ объявила мн, по обычаю, чтобъ я былъ какъ дома, что все въ дом въ моемъ распоряженьи, и затмъ сла за карты. Она была со мной удивительно любезна, называла меня не только просто Andres, а даже hijo mio (сынъ мой), но я напрасно старался прочесть на ея физіономіи — играетъ ли она или дйствительно не знаетъ, что я новіо ея дочери.

Долоресъ была со мной чинно любезна, когда мы сидли въ групп гостей, но усвшись со мной въ углу patio, она стала болтать проще и безъ афектированной сдержанности.

Когда я позвалъ ее снова гулять въ садъ, она разсмялась и отвчала пословицей въ род нашего выраженія: хорошенькаго понемножку! Затмъ она прибавила слдующую тираду, возможную только въ устахъ испанки:

— Я и такъ вами довольна теперь. Вы сегодня послушне и не такой злой, какъ вчера. Вотъ когда вы снова начнете мн дерзости говорить и опять застынете, я васъ опять уведу въ садъ, чтобы разогрть вашу русскую кровь… А теперь вы и такъ смотрите на меня влюбленными глазами. Вы теперь, еслибы вамъ общать поцлуй, съ башни спрыгнете!..

— Ошибаетесь! И я начну съ тотъ, что иду любезничать съ этою двушкой. Я указалъ на блондинку, уже виднную мной въ церкви, и которая сидла теперь одна въ углу.

— Если вы это сдлаете… то я… Вы не смете!

Я всталъ.

— Сынъ мой! Это уже не шутка… Это… оскорбленье… произнесла Долоресъ съ такимъ оттнкомъ обиженности, что я опять слъ.

— Что вы сдлаете, если я пойду и весь вечеръ просижу съ ней? спросилъ я, съ любопытствомъ изучая этотъ субъектъ.

— Если она холодно приметъ васъ, то я вамъ отомщу, если же она осмлится хорошо принять васъ, то я ей отомщу. Она невста одного моряка… Я ему напишу и наклевещу на нее.

— Это очень дурно. Ну, а мн какъ же вы отомстите?..

— О! это не трудно! Я васъ теперь знаю, какъ свой веръ!

— Однако… какъ же?

— Я васъ уведу въ садъ и проведу чрезъ тысячу мученій.

— Да я только этого и прошу. Слдовательно…— И я опять всталъ.

— Сынъ мой!.. Даю вамъ мое честное слово двушки хорошаго рода, что нельзя итти теперь. Если бъ было можно… разв я стала бы упрямиться… Не обижайте меня. Если вы сдлаете хоть одинъ шагъ — я расплачусь… Я страшно ревнива, сынъ мой!..

Лицо Долоресъ выражало такую неподдльную печаль, что я путался въ догадкахъ: игра ли это, или правда?

Когда же я опустился снова около нея, она снова звонко разсмялась, погрозилась веромъ и процдила сквозь зубы:

— Que testarudo, este поуіо de pays nevado! Какой вдь упрямица этотъ новіо изъ снжной страны!

— Какая же кокетка эта новія! И какъ она отлично уметъ играть комедію любви! сказалъ я.

— Комедію?! Что вы, сынъ мой? Да если бы вы отъ меня ушли, я бы глупость… скандалъ бы сдлала. Вы какъ-то ужасно странно судите меня.

Я мысленно согласился съ этимъ и сказалъ:

— Знаете, Долоресъ, я думаю, что бсенята въ аду не что иное какъ маленькія Долореситы. Теперь я не боюсь въ адъ итти.

— Ахъ, что вы это!. Maria Santissima! Разв можно такія вещи говорить? Dios nos guarde! воскликнула католичка и чуть не перекрестилась.

Въ эту минуту человкъ подавалъ на поднос какія-то конфекты.

— Хотите dulce (сладкаго)? спросила она.— Я взялъ что-то и похвалилъ.

— Ну, это что за dulce!— Долоресъ быстро нагнулась и шепнула мн на ухо:— Вотъ если бы мы повнчались, такъ вы бы узнали, что такое настоящее dulce.

Я чуть не выронилъ мою тарелочку съ конфектами и совершенно пораженный поглядлъ на Долоресъ.

— Что? Вы не поняли… Не разслыхали! Она снова потянулась ко мн и, закрывая веромъ и свою и мою голову отъ публики, снова повторила фразу и прибавила:

— Когда малютка такъ хороша, какъ я, и такъ любитъ, какъ я васъ люблю… то это рай.

— Однако, ршился я выговорить,— почему вы знаете… какъ можете вы это знать?

Звонко расхохоталась испанка надъ этимъ вопросомъ жителя свера, глупаго и наивнаго иностранца. Даже вс оглянулись на насъ.

— Что съ тобой? обернулась ея мать.

— Andres мн смшныя вещи говоритъ! лаконически отвчала она, и когда вс занялись снова своими длами, она снова зашептала мн на ухо вещи почти непередаваемыя.

Мн стало неловко, то есть, сказать просто, мн стало противно, и я сухо вымолвилъ:

— Не нагибайтесь такъ! Сядьте прямо! Вы со мной обращаетесь не какъ съ новіо, а какъ съ женихомъ… Если будутъ затмъ сплетни посл моего отъзда, то вина ваша.

Я только это и съумлъ сказать для самооблегченья.

— Какой вы странный! какой вы странный! серьезно заговорила она, качая головой, и стала глядть на меня во вс глаза.

Я тоже сталъ внимательно смотрть на нее съ тою же мыслью и невольно путался и въ соображеніяхъ и даже въ ощущеніяхъ. Сейчасъ мн было противно… Теперь же я видлъ около себя двушку-ребенка, съ неподдльно-удивленнымъ взоромъ, съ наивно раскрытыми устами, и во всемъ лиц, во всей фигур ея было что-то поэтическое, напоминавшее Мадонну Мурильйо. Это было дитя, которое расшалилось, и, остановленное рзко, полуудивилось, полуразсердилось за это. Теперь я даже не врилъ себ, что этотъ же граціозный младенецъ могъ быть хотя секунду противенъ мн.

Однимъ словомъ, я путался и сбивался съ толку даже въ ощущеніяхъ.

— Скажите мн, Долоресъ, los novios всегда ведутъ такіе разговоры?

— Да, иногда… то есть не слово въ слово, но говорятъ о томъ же.

— И вы, стало быть, со всми вашими новіями, моими предшественниками, вели такіе же разговоры?

— Какіе же разговоры? Я наконецъ васъ не понимаю. Объ этомъ?

И она показала конфекту. Я кивнулъ головой.

— О, нтъ! Какой же вы странный! Вы не длаете разницы между собой и другими.

— Да въ чемъ же она — эта разница? Въ томъ, что я иностранецъ, что ли?

— Ахъ, сынъ мой. Та разница, что я васъ люблю… Понимаете? Люблю и смотрю какъ на будущаго мужа.

— Долоресъ, я вамъ десять разъ, кажется, говорилъ, чтобы вы не считали меня своимъ будущимъ мужемъ!..

— Calle, hijo! Замолчите, сынъ мой! нжно вымолвила она.— Что вы повторяете все эту проклятую фразу…

Мы помолчали.

— Скажите, неужели вы меня ревнуете къ моимъ прошлымъ новіямъ, къ тому tunante (болвану), что я прогнала для васъ? Неужели вы думаете, что я съ ними была какъ съ вами, такъ же сидла и говорила? Да спросите хоть вашего пріятеля, онъ знаетъ… Я не скрываюсь, у меня было много новіевъ, потому что я хороша собой. Вонъ тотъ toro del muerte {Быкъ смерти, т. е. ожирвшій быкъ, назначенный не на бой быковъ, а на убой.}, что играетъ въ карты, тоже былъ недлю подъ моимъ балкономъ. Вы, иностранцы — чудаки! Что жъ мн было длать, если вс они мн не нравились и я все мняла и мняла! Не могла же я спать по ночамъ, какъ старуха! Потомъ я все надялась, что наконецъ найду новіо по себ… и не ошиблась. Вы пріхали въ нашъ городъ, и я почувствовала, что вы мой суженый. Оттого я первая, не дожидаясь, чтобъ вы замтили меня, кинула вамъ тогда розу… Помните! А потомъ, когда вы молча ушли, я ршила облить васъ водой. Облитый водой непремнно заговоритъ!.. Такъ вдь? Правда?.. Ну, потомъ вы пропали, отказались съ нами познакомиться, и я еще больше стала думать о васъ. Надясь встртить васъ въ театр, я три раза упросила мама взять ложу. Наконецъ, вы разъ явились… Пепа посовтывала мн не обращать на васъ никакого вниманія.

— Ну, полноте… Сами вы додумались такъ поступить?

— Ну хоть даже и сама. Тутъ ничего дурного нтъ — притворяться съ хорошею цлью… Когда же вы написали мн на кресл платкомъ слово: люблю, то я ршила, что никогда никого не буду любить кром васъ… Спросите у Пепы, какъ я прежде ждала моихъ новіевъ и какъ васъ жду теперь…

— Какой же вы ребенокъ, Долоресъ…

Она звонко разсмялась.

— Или скоре не ребенокъ, а страшно ловкая, опытная кокетка.

— Кокетка! кокетка! Разумется, кокетка! Но разв нельзя быть кокеткой и любить?

— Можно. Но вы-то не любите, хотите во что бы то ни стало, чтобъ я влюбился въ васъ, посватался… Для того чтобы отказать, можетъ быть…

— А! Вотъ что?.. Попробуйте, посватайтесь… Не успете сказать три раза Ave Maria, какъ будете моимъ мужемъ. Не врите?

— И врю и не врю. Увренъ же вполн только въ томъ, что если не попаду въ ваши когти, то ужъ не попаду никогда ни въ чьи.

— Да! А мн вотъ одна гитана предсказала, что я умру отъ язычника… Это было ровно за годъ до вашего прізда.

— Да я не язычникъ, разсмялся я.

— Иностранецъ! Все равно! Она велла мн избгать этого язычника… А я что длаю? Еслибъ мама и Пепа знали это предсказанье, то васъ бы не было ни здсь, ни подъ балкономъ!

Личико Долоресъ стало вдругъ невыразимо печально, и задумчивые глаза грустно остановились на мн. Я опять внимательно смотрлъ ей въ лицо и опять не зналъ: играетъ она или нтъ.

— Можно ли до такой степени владть и играть своимъ лицомъ? вымолвилъ я.

Въ ту же секунду она шевельнулась и веръ ея хрустнулъ у меня на щек. Пощечина была громкая…

Долоресъ быстро оглянулась на гостей. Вс были заняты собой, одни за столами съ картами, другіе въ углахъ со своими новіями. Только одна блондинка поглядла на Долоресъ и укоризненно покачала головой. Долоресъ приложила палецъ къ губамъ: та усмхнулась и кивнула головой въ знакъ согласія.

— Вы съ вашими дерзостями заставляете меня глупости длать, строго и внушительно выговорила Долоресъ, обращаясь ко мн.

— За вами еще поцлуй.

— Не стоите вы… Не только поцлуя, вы не стоите даже вотъ этого цвтка, но я добрая…

Она передала мн свой веръ, потомъ взяла одну розу съ корсажа и воткнула мн въ бутоньерку.

— Извольте съ ней ходить, въ наказанье, до завтрашняго вечера, ну, а теперь довольно.

Она быстро встала, вышла на середину patio, потомъ въ садъ и созвала всю молодежь. Поставили стулья около фонтана, и начались невинныя игры въ фанты.

Въ дверяхъ появился донъ Рамонъ, очевидно ждавшій на улиц этой минуты. Войдя раньше, онъ долженъ бы былъ сидть одинъ, ибо не принято подходить и прерывать разговоръ двухъ новіевъ, а то получишь замчанье:

— Usted toca el violin! Ваша милость играетъ на скрипк, т. е. вы лишній и намъ мшаете.

— Отчего вы такъ поздно? обратился кто-то къ вошедшему. Наступило минутное молчаніе. Кто-то захихикалъ, и почти вс обернулись на меня. Мать Долоресъ тоже смотрла на меня и, кажется, теперь только догадывалась, что есть что-то. Нкоторыя лица просіяли: игра будетъ интересне, ибо два соперника будутъ оживлять ее обоюдными шпильками.

— Я опоздалъ нарочно, объявилъ онъ, кланяясь Долоресъ,— ибо по Св. Писанію первые будутъ послдними, а послдніе первыми.

— Да вдь это только въ раю, сухо вымолвила Долоресъ, глядя на него наискось, черезъ свое красивое обнаженное плечо.

— Я и шелъ въ рай, любезно отвтилъ онъ, снова склоняясь предъ ней.

— А! И пронесли съ собой контрабандой свои грхи нравственные и физическіе… дерзко и презрительно выговорила красавица. Эта фраза по-испански была страшно зла и, вдобавокъ, неприлично двусмысленна. Придраться было нельзя, а понять дерзость не трудно.

Послышался смхъ. Донъ Рамонъ быстро обернулся ко мн и выговорилъ сухо:

— Вы, можетъ быть, не согласны, донъ Андресъ?

— Съ чмъ? вымолвилъ я, развертывая веръ Долоресъ, который остался у меня въ рукахъ посл пришпиливанья розы, и началъ обмахиваться имъ тмъ способомъ, который здсь въ рукахъ женщины означаетъ отказъ.

— Что первые будутъ послдними въ раю! уже сердито произнесъ онъ, слдя за игрой вера.

— Напротивъ! Моя личность служитъ этому доказательствомъ: вы прежде меня бывали у Долоресъ, а сегодня вы послдній здсь… появились.

Пока я не прибавилъ слова ‘появились’, вс переглянулись. Я говорилъ слишкомъ ясно. Прибавленное слово, измнившее смыслъ фразы, привело эти ничмъ не занятыя головы въ полный восторгъ. Вс смялись, но однако никто не показывалъ и виду, что дло идетъ о чемъ-то постороннемъ Св. Писанію, вечеру и раю.

Между тмъ вс уже услись въ кружокъ, оставалось только два мста: одно около Долоресъ, другое около толстяка, бросившаго карты для игры въ фанты. Я поскоре слъ около Долоресъ, и такимъ образомъ случай свелъ вмст двухъ ея прежнихъ новіевъ. Это замтили, и снова смхъ, хотя никто ни слова о причин.

При выкуп фантовъ (какъ и у насъ въ Россіи) всякаго заставляли что-нибудь сдлать, разсказать, спть, представить. Соперникъ мой представилъ, какъ каталонцы (слдовательно иностранцы) говорятъ по-испански. Онъ сдлалъ предисловіе, что каталонецъ преисполненъ дерзости и самоувренности и т. д., все это были камешки въ мой огородъ. Представляя каталонца, онъ путался въ словахъ, перевиралъ ихъ и заикался.

Затмъ толстякъ разсказалъ, какъ однажды одинъ новіо изъ иностранцевъ смшалъ домъ своей новіи съ другимъ домомъ и дожидался тамъ появленья своей красавицы, пока его не облили водой. И это было — въ мой огородъ.

Наконецъ наступила моя очередь.

Я началъ цлую исторію о двухъ прокаженныхъ, которыхъ общество отвергло и изгнало изъ своей среды. Двое прокаженныхъ, гонимые судьбой и людьми, подружились, ибо не боялись другъ друга. Одинъ былъ некрасивый, зеленолицый, другой толстый, жирный и т. д.

Повствованье мое было длинное и грустное. Вс слушали со вниманьемъ, принимая его за настоящую исторію и только подъ самый конецъ я заставилъ ихъ догадаться, что двое прокаженныхъ друзей — мои два соперника, отвергнутые Долоресъ.

Тогда хохотъ начался внезапный и безумный.

— Браво, браво! Andaluz de Rusia! воскликнулъ мой пріятель, не ожидавшій, что я съумю отомстить обоимъ.

— Да вы совсмъ испанецъ! вопилъ одинъ.

— Васъ не узнаютъ на родин, когда вы вернетесь: такъ вы съ нами навострились! уврялъ другой.

Когда стрлка часовъ остановилась на двнадцати, вс поднялись и пошли къ шляпамъ.

Мать Долоресъ при прощаньи снова объявила мн, что очень рада знакомству, что ея домъ — мой и все въ немъ находящееся въ моемъ распоряженіи и т. д., разныя принятыя фразы учтивости. Долоресъ чинно поклонилась мн, пока ручка ея длала знакъ: два часа ночи.

Я едва держался на ногахъ отъ усталости и хотлъ отказаться, но бсенокъ этотъ такъ умилительно повторялъ свой жестъ, поправляя, будто бы, то цвты, то платье, что я поневол согласился движеньемъ головы.

Такимъ образомъ побывавъ у себя въ гостиниц, я въ половин второго снова ворочался въ ту же улицу… но уже тихо, лниво и думая о чемъ-то совершенно постороннемъ… Я даже не замтилъ, что вошелъ въ улицу и что Долоресъ уже на балкон, меня разбудила и остановила неизмнная фраза-вопросъ:

— Es usted, hijo mio? Это вы, сынъ мой!..

IV.
BAJAR А LA REJA?!..

Представленный матери Долоресъ и какъ ея тайный новіо, я имлъ право бывать у нихъ не только вечеромъ, но и днемъ, въ полдень, посл обдни и въ сумерки. На гуляньи, когда он останавливались около музыки въ экипаж, я имлъ право подходить къ коляск и болтать съ ними, стоя на подножк. Если он выходили и гуляли пшкомъ, то я могъ итти впереди съ Долоресъ и даже на довольно далекомъ разстояніи отъ матери и ея кавалера — старичка.

Кром того Долоресъ, какъ бойкая и опытная кокетка, находила возможность давать мн особенныя свиданья въ магазинахъ, куда она отправлялась съ Пепой всякій день за покупками, или у фотографа, гд она нарочно длала цлую недлю кряду свои карточки и все оставалась недовольна…

Наконецъ, мы видались всякій день въ церкви и даже въ кафе, куда она упросила свою мать заходить, ибо здсь это принято. Тутъ моя обязанность заключалась въ томъ, чтобы бжать впередъ и занять три мста къ ихъ появленью.

Длалъ я все это неохотно, по неотступнымъ просьбамъ Долоресъ. Весь городокъ, разумется, привыкъ видть насъ всегда и повсюду вмст и несмотря на мои постоянные протесты, послдній — я думаю — нищій ожидалъ нашего внчанья и отъзда Долоресъ въ далекую страну — Россію.

Видаясь съ Долоресъ и днемъ и ночью и говоря съ нею по восемнадцати часовъ въ сутки, мы ускорили, разумется, развязку и конецъ отношеніямъ новіевъ.

Какъ ни мила и граціозна была моя новія, какъ ни изощрялась она, чтобы разнообразить наши отношенія пустой болтовни, должность новіо до такой степени надола мн, утомила меня, что я невольно становился рзокъ и, пожалуй, неучтивъ. Внутренно я призывалъ къ себ на помощь моего соперника (все еще влюбленнаго въ Долоресъ) и мысленно умолялъ спасти меня отъ моей красавицы.

Не могу найти выраженія, чтобы достаточно опредлить ту нравственную ничтожность, которою облеклась для меня личность Долоресъ. Иногда, глядя на ея веселое, довольное и цвтущее личико, меня брала какая-то досада.

Наконецъ, я сталъ откровенно опаздывать или просто не ходить на свиданія — скоро мы видались только вечеромъ на тертуліяхъ.

Долоресъ начала жаловаться, плакаться и уже окончательно сдлалась невыносима.

Такъ прошла еще недля. Однажды отправившись, по ея настоятельному требованію, къ ней подъ балконъ, я явился ужасно не въ дух.

— Вотъ какъ у васъ любятъ? Вы, жители свера, холодны какъ снга Сіерры-Невады.

Я заступился за себя и за своихъ соотечественниковъ, оправдываясь тмъ, что мы не привыкли имть съ женщиной отношеній, подобныхъ этимъ отношеніямъ novios. Они только дразнятъ влюбленнаго, не удовлетворяя стремленіямъ сердца! уврялъ я ее. Это комедія, игра въ любовь, а не настоящее сильное чувство, какъ понимаютъ его на моей родин. По-моему нтъ разницы между мной и какимъ-нибудь простымъ знакомымъ Долоресъ. Разв оба не имемъ мы одинаковаго права говорить съ ней. Разница пустая — что я и ночью могу болтать, а тотъ только днемъ. Она говоритъ, что любитъ меня, но какое доказательство имю я, что это правда?.. Пускай же дастъ она мн доказательство своей любви!

Однимъ словомъ, я просилъ ее намекомъ: бахаръ а ла реха — спуститься къ ршетк… иначе говоря, принимать меня по ночамъ не на балкон, а внизу у открытой ршетки дверей… слдовательно и за дверями, въ дом.

Такъ какъ я зналъ, что никакая двушка изъ общества не можетъ согласиться на это, если она не безумно любитъ, и что Долоресъ откажется, то это и была съ моей стороны отставка по правиламъ Андалузскаго кодекса любви.

Это былъ неожиданный ударъ.

Долоресъ была явно поражена,— молчала, не шевелилась и смотрла на меня съ балкона словно не вря ушамъ. Мн даже досадно стало, что она положительно не предвидла подобнаго результата. Не думаю, чтобъ она была опечалена, а скоре оскорблена, разсержена, унижена невроятно въ своей андалузской женской гордости.

Ей, львиц и королев этого общества и городка, въ умъ не приходила возможность получить отставку. Быть можетъ, она даже жалла въ эту минуту, что не предупредила меня и не взяла наканун другого новіо.

Прошло около пяти минутъ, появился какой-то прохожій, я отошелъ отъ балкона, воротился снова — Долоресъ все молчала. Становилось скучно… Замтя мое нетерпніе, она заговорила гробовымъ голосомъ, который вовсе не шелъ къ ея красивой фигур.

— Вы меня обманывали? Вы со мной играли какъ съ куклой? Не я играла, а вы… Вы меня, стало быть, ни капли никогда не любили.

Мн оставалось только молчать и желать скорйшаго окончанія этого послдняго объясненія.

— Вы давно въ Андалузіи. Васъ зовутъ даже Andaluz de Rusia, слдовательно, я не могу сомнваться, что вы просите меня принимать васъ внизу, какъ иностранецъ, не знающій нашихъ обычаевъ. Вы знаете, что это не принято и вы знаете тоже, что это требованіе оканчивается двояко… Если я не спущусь, вы боле не придете сюда, говоря, что я васъ не люблю. Если я послушаюсь моего сердца и буду принимать васъ такъ… то навсегда буду опозорена въ глазахъ всего города. Вдобавокъ, какъ и всякій андалузъ, вы бросите меня, говоря: что же это за двушка, которая ршилась спуститься!.. Вы первый разскажете это всему городу… Похвастаетесь! И будетъ чмъ похвастаться! Долоресъ у ршетки!!. Этого еще не видали стны этого дома, гд уже давно живетъ нашъ родъ. Итакъ, если я откажу, вы меня бросите. Если я соглашусь, вы меня тоже бросите и покажете на гулянь со словами: ha bajado! Спускалась!.. Вы молчите? Вы знаете все это? Стало быть, это… отставка?

Я сталъ уврять Долоресъ, что похвастать передъ кмъ-либо, не только ея любовью, но даже простымъ вниманьемъ ко мн, а въ особенности тмъ, что она принимала меня за ршеткой — такая большая низость, которую я не могу сдлать по правиламъ чести моей родины.

Однако я, разумется, не настаивалъ и согласился, что ей нельзя исполнить это требованіе, и что единственный исходъ — проститься друзьями.

— Иди, ваша милость, съ Богомъ, и пусть Святая Марія проститъ вамъ ваше поведеніе со мной! трагически проговорила Долоресъ.— Я васъ люблю, но я не дочь zapatero (сапожника), а дочь caballero, и поэтому — bajar la reja — не могу!!.

Посл этой тирады Долоресъ тихо и важно ушла съ балкона. Я постоялъ секунду и медленно пошелъ домой.

— Конецъ! проговорилъ я самъ себ и… подивился тому, какъ глупо, невообразимо глупо созданъ человкъ!

Мн вдругъ будто жаль стало, что эти отношенія novios кончились, да еще такъ рзко. Вспомнились мн вдругъ чудные глаза Долоресъ, черные волосы съ синеватымъ отливомъ, красиво примыкающіе къ чистому матовому лбу, надъ которымъ всегда покачивается малиновая роза, кокетливо пришпиленная къ виску, вспомнилась и ея крошечная блая ручка, вчно играющая веромъ, вспомнился и граціозный станъ, и художественно правильныя очертанія плечъ и бюста. Припомнилъ я и ея шалости, то рзко оригинальныя, то ребячески наивныя…

И къ стыду моему я пожаллъ искренно, что она не дочь zapatero.

Но благоразуміе, когда я былъ уже дома, взяло верхъ. Я заставилъ себя вспомнить безсмысленные вопросы, пошлые отвты, безграмотныя выходки, приторную, сентиментальную болтовню, нкоторыя мщанскія нжности, а затмъ скучныя, убійственно-монотонныя ночи, проведенныя мной подъ ея балкономъ съ чертовской болью въ ше и во всей спин!

И я почти порадовался, что она дочь caballero.

На другой день я почилъ отъ трудовъ новіо. Я наслаждался своею свободой и съ удовольствіемъ длалъ, шелъ или собирался куда и какъ хотлъ, а главное, спокойно, напролетъ спалъ ночи. Теперь только сообразилъ я, чти находился около мсяца въ крпостной зависимости и оцнилъ за то возвращенную мн свободу.

Прежде всего я принялся за разсчеты въ гостиниц и за укладку чемодана, чтобъ хать. Оставалось еще une mer boire — удивленные вопросы, глупыя догадки и дикія соображенія нкоторыхъ знакомыхъ. Особенно бсили меня наивныя догадки моего пріятеля. Онъ былъ убжденъ, что я ду въ Мадридъ за свадебными подарками.

— У васъ девятнадцать паръ новіевъ на двадцать, говорилъ я ему почти обидчиво,— кончаютъ ничмъ и одна пара внчается. Почему же вы не допускаете мысли, словно не даете права иностранцу кончить такъ, какъ эти девятнадцать андалузовъ, а хотите, требуете мысленно, чтобъ онъ кончилъ какъ этотъ одинъ на двадцать?

Онъ ничего не отвчалъ мн.

Уже на слдующій день, выходя изъ конторы дилижансовъ, гд я взялъ билетъ, я прямо столкнулся съ Долоресъ и ея матерью.

— Ахъ, Andres?! Отчего вы вчера у насъ не были на тертуліи? Васъ вс ожидали! сказала старуха.

Она казалась такъ искренна, что я не зналъ что отвчать. Долоресъ, закусивъ губу, вымолвила сквозь зубы: Buenas dias! и отвела глаза въ сторону.

— Что вы длали въ контор? продолжала мать.

— Мсто взялъ.

— Мсто? Разв вамъ надо създить въ Velez! Зачмъ?

— Я узжаю совсмъ… какъ собирался…

— Maria!! воскликнула старуха, призывая Богородицу… и выпучила глаза.

Наступило неловкое молчаніе. Я мысленно развелъ руками. Стало быть, и мать и дочь были убждены въ иномъ исход нашего знакомства. Кто же виноватъ? Конечно не я, а ихъ увренность, что иностранецъ и чижикъ въ клтк оба обладаютъ одинаковою дозой свободы мысли и дйствій.

Долоресъ между тмъ повернулась спиной къ намъ, смотрла на улицу и нещадно терла себ платкомъ лицо и глаза. Вроятно для того, чтобъ я подумалъ, что она плачетъ.

— Заходите проститься! странно выговорила мать.— Я вамъ дамъ рекомендательныя письма въ Валенсію и Барселону. У меня тамъ родственники, чрезъ которыхъ вы можете познакомиться со всмъ обществомъ. У насъ большая и дйствительно знатная родня en las Espanas.

Тутъ я долженъ былъ выслушать тираду объ ихъ общественномъ и имущественномъ положеніи. Если это было сдлано съ цлью… то напрасно приступила она къ этому предмету на улиц и съ человкомъ, у котораго билетъ на мсто въ дилижанс.

Долоресъ не оборачивалась и не шевелилась.

Между тмъ былъ полдень, насъ нещадно жгло и припекало солнце. Прохожіе, входившіе въ контору и выходившіе, безцеремонно толкали насъ со всхъ сторонъ. Наконецъ, старуха протянула мн руку и прибавила, показывая на дочь:

— А у нея, знаете, все головка болитъ. До слезъ боль доводитъ. Не знаете ли, чмъ помочь?

Долоресъ обернулась. Лицо и глаза ея были дйствительно красны. Платкомъ ли натерла, или плакала?.. Если даже и плакала, то какія это слезы?

Есть слезы горя, страданія душевнаго. Есть слезы боли физической, есть и слезы досады, каприза, мелкаго самолюбьица. Мало ли слезъ у женщинъ!.. И не перечтешь! А льются вдь вс он одинаково, такъ же теплы и съ тмъ же серебристымъ блескомъ!..

— Adios, caballero! гордо и напыщенно вымолвила Долоресъ и пошла за матерью, словно коронованная особа на, большомъ выход.

Если ты собиралась сказать adios вмсто прежняго ‘до свиданія’ и caballero вмсто прежняго: ‘сынъ мой’, думалъ я досадливо, то не слдовало тереть и портить кожу своего хорошенькаго личика. Это не логично и не достойно опытной кокетки и львицы.

Я былъ немного не въ дух отъ глупаго исхода нашихъ отношеній, однако положилъ итти вечеромъ проститься и постараться узнать наврное, что волнуется въ моей ех-новіи? Сердце ли доброе? Самолюбивая ли головка?..

За обдомъ въ четыре часа мн подали записку слдующаго содержанія и написанную крайне плохо:

‘Una chica, надясь на то, что вы caballero {Въ этомъ употребленіи оно означаетъ: честный человкъ.}, доврится вамъ сегодня въ ночь, въ три часа, на старой Alameda, около Распятія, ради очень важнаго дла’.

Мн сказали, что записку эту принесъ мальчишка, играющій около гостиницы.

Посл обда я сошелъ и приблизился къ гурьб ребятишекъ, игравшихъ просто въ чехарду, съ той разницей, что каждый предъ прыжкомъ обязанъ былъ сдлать на разбг три съ половиной прыжка, не боле и не мене, иначе онъ становился лошадью, и другіе прыгали черезъ него. Кром того, предъ прыжкомъ каждый громогласно объявлялъ:

— Con eilas! Съ ними! Sin ellas! Безъ нихъ! и затмъ прыгалъ опираясь руками на нагнутую спину лошади, или держа руки надъ головой.

Десять прыжковъ sin ellas равнялись только двадцати con ellas при разсчет. Безпрестанно случалось, что объявлявшій sin ellas невольно помогалъ себ руками и проигрывалъ.

Я вынулъ монету и разстроилъ игру, вс окружили меня съ лошадью включительно.

— Кто сейчасъ подалъ записку въ гостиницу?

— Рерісо подалъ! закричали вс, выталкивая впередъ смуглаго и чернорожаго мальчугана.

— Откуда вы ее принесли? Отвчайте подробно всю правду и берите монету.

— Ни откуда! воскликнули вс. Мы видли, какъ проходившая abuela (бабушка, старушка) ему дала записку.

— И велла снести въ гостиницу, прибавилъ Пепико, получая монету.

— Кто она такая?..

— Abuela Incarnacion! {Женское имя.}. Она живетъ въ улиц Почты.

Больше мальчуганы ничего не знали.

Свднія эти очень мало разъяснили мн, выспрашивать же было неловко. Послать за старухой, она непремнно не скажется дома. Кто-нибудь, быть можетъ, нанялъ ее, и тогда она подавно отопрется. Несомннно одно — что эта записка не отъ Долоресъ, ибо она не послала бы ее чрезъ какую-то старуху и написала бы вроятно почище. Да наконецъ донья Долоресъ и не можетъ назначить свиданья въ три часа ночи на Аламед, то есть въ заглохшемъ и запущенномъ саду, за городомъ. Это, слдовательно, какая-нибудь chica нисколько меня не интересующая, или западня и мошенники еще мене интересные… Или же наконецъ шутка какого-нибудь врага Caballero. Слдовательно, итти не зачмъ.

Я вернулся въ гостинницу и до сумерекъ окончательно приготовилъ багажъ къ отправк на другое утро въ контору. Затмъ зайдя въ церковь и убдясь, что въ ней нтъ ни Долоресъ, ни ея матери, прямо пошелъ къ нимъ, чтобы проститься безъ свидтелей.

Меня впустили безъ доклада, какъ хорошаго знакомаго. Мать сидла одна въ patio и что-то вышивала. Лакей чистилъ чашу фонтана.

— Моя Долоресита больна, объявила мн старуха.— Она въ постели и очень сожалетъ, что не можетъ съ вами проститься. Она проситъ сказать вамъ, что сохранитъ о расъ самое лестное и пріятное воспоминаніе. Если же вы вскор вернетесь въ нашу глушь, то она проситъ васъ навстить ее, у меня ли въ дом или въ дом ея мужа, если она будетъ уже замужемъ…

— Разв Долоресъ… невста? спросило во мн мелкое чувство. Извстно, что мужчины въ подобныхъ случаяхъ не логичне женщинъ.

Старуха пожала плечами и вымолвила:

— Нтъ… Но я надюсь, скажу вамъ откровенно, что черезъ мсяцъ она будетъ замужемъ. Это давнишняя привязанность.

— Съ ея стороны?

— Какой любопытный…

Старуха играла, и я взбсился на себя, что поддался обману, а главное, что осмливаюсь безъ стыда предъ самимъ собой интересоваться судьбой Долоресъ. Я просидлъ съ четверть часа, разсянно слушая болтовню старухи о томъ, что браки по любви хуже браковъ по разсудку.

— Стало быть, я долженъ ухать, не видавъ Долоресъ, прервалъ я ее наконецъ. Это мн очень жаль.

— Остались бы вы лучше… на ея свадьбу… Шаферомъ бы были… Право!

‘Что же? И это комедія!’ думалъ я и сказалъ: — За кого же она выходитъ?..

— Теперь я вамъ сказать еще не могу. Черезъ три дня вы узнаете… какъ и вс наши друзья… Впрочемъ, мы вамъ напишемъ, если васъ это интересуетъ.

Я поскоре всталъ и простился. Мн начинало надодать и то, что я слушалъ (не зная, правда ли это или ложь), и то, что чувствовалъ. Напутствуемый пожеланіями благополучно дохать до родины, я вышелъ изъ patio. Лакей, вычистившій фонтанъ, стоялъ въ дверяхъ.

— Гд горничная Пепа? спросилъ я.

— Вроятно въ комнатахъ сеньйориты, на верху, отвчалъ лакей.

— Не въ аптеку ли она пошла? сказалъ я, пристально глядя на него.

— Зачмъ? Для кого?

— Да разв у васъ никто не боленъ?

— Никто-съ.

— А донья Долоресъ?

— Она не больна-съ! Que Dios la guarde! Она въ саду гуляетъ. Сеньйорита никогда не бываетъ больна.

— Можете вы мн позвать Пепу?

Чрезъ минуту спустилась моя болтушка угрюмая и не въ дух. Я вызвалъ ее на улицу.

— Скажите отъ меня сеньйорит, чтобъ она меня простила, если я ее чмъ-нибудь… разсердилъ…

— Или оскорбилъ, унизилъ, неслыханно насмялся, подсказала Пепа съ досадой.

— Ну, пожалуй… если оскорбилъ…

— Вы непремнно дете? Вы не останетесь? Ни за что?

— Ни за что! Въ 12 часовъ я буду сидть въ карет, по пути въ Velez.

— Сегодня!?.. воскликнула Пепа, какъ уколотая булавкой.

Недоумвая и еще не понимая причины этого внезапнаго возгласа, я счелъ лучшимъ соврать.

— Да. Сегодня. Въ двнадцать часовъ ночи съ вечернею каретой.

— Быть не можетъ. Мы думали… то есть я думала, что вы дете завтра въ полдень! Какъ же это? Такъ это я все напутала! Постойте! Что жъ тутъ длать? Я все напутала! въ отчаяньи проговорила Пепа.

Я между тмъ тоже былъ пораженъ. Долоресъ… ни кто другая какъ львица Долоресъ назначила ночное свиданье въ загородномъ саду, почти въ лсу! Ну, Андалузія!

— Caballero! Я васъ умоляю! Подите, перемните. Ахъ, да что жъ тутъ длать!.. Да вы разв не получали ничего?

— Получилъ записку, но не зналъ, что она отъ Долоресъ.

— И вы не хотите пожертвовать для сеньйориты полсотней реаловъ и взять другое мсто… если ужъ непремнно заупрямитесь хать, даже и посл… Вамъ жаль денегъ?

— Успокойтесь. Я ду завтра, а не сегодня. Долоресъ съ вами будетъ на Alameda?

— Да! вы шутите или…

— Говорю вамъ, что мое мсто на завтра! Я солгалъ, чтобъ узнать наврное, отъ Долоресъ ли записка.

Пепа зарумянилась отъ злости. Будь я испанецъ — ей понравилась бы моя продлка, но мысль, что ее провелъ иностранецъ, была ей нестерпима.

— Ваша милость такъ фальшива, зла и дерзка! заговорила Пепа въ ярости,— что я на мст синьйориты отдлала бы васъ по своему, насмялась бы надъ вами, проучила бы васъ хорошенько на всю жизнь. Вы счастливо попали на такого angelito, какъ синьйорита. Другая бы вамъ показала, что такое una chica andaluza. Ну, да Богъ дастъ, попадетесь вы когда-нибудь въ такія лапки, которыя изъ васъ azucarillo {Бисквитъ изъ чистаго сахара.} сдлаютъ.

Пепа круто повернулась ко мн спиной и пошла домой, бормоча сквозь зубы:

— Nino Jesus! Младенецъ Іисусъ! Que satnas! Какой сатана! И зачмъ Ты, Матерь Божья! Madr de Dios! допускаешь путешествовать понашей Андалузіи такихъ satnas!..

Я, признаться, боялся этого гнва.

Трудно передать и объяснить, какія отношенія здсь между горничной и ея синьйоритой. Будучи конфиденткой своей барышни съ самыхъ ея раннихъ лтъ, она научаетъ ее понимать, разбирать и судить факты и людей во вседневной жизни. Когда же синьйорит минетъ четырнадцать, пятнадцать лтъ, она же беретъ на себя роль необходимаго въ Андалузіи, женскаго Лепорелло.

Такимъ образомъ въ главномъ проявленьи этой пустой и однообразной жизни — въ дл любви, горничная стоитъ ближе къ двушк, чмъ ея собственная мать. Если отношенія, гд заступницей, совтницей и главнымъ актеромъ была эта горничная, приведутъ новіевъ въ церковь, то виновница ихъ счастья, эта же горничная, остается любимицей въ семь и няней будущихъ дтей.

Не мудрено, слдовательно, что и Пепа имла большое вліяніе, пользовалась довріемъ своей синьйориты и могла, при случа, руководить ею въ важныхъ обстоятельствахъ.

Я серьезно опасался, чтобы Пепа изъ одной досады, изъ одного мщенія не разстроила этого свиданія…, котораго я (къ стыду моему) желалъ и ожидалъ теперь съ нетерпніемъ.

‘Но какъ же ршилась Долоресъ на такой поступокъ? Что же хуже-то по здшнему кодексу морали: спуститься къ ршетк или итти за городъ въ три часа ночи?’

Вообще я задавалъ себ кучу вопросовъ, сидя у себя въ номер, и не замтилъ, какъ до двухъ часовъ включительно продумалъ о Долоресъ!

— Такимъ-то непримтнымъ образомъ и влюбляются, замтилъ я самъ себ въ вид нравоученія.

Однако, прежде чмъ итти на это свиданіе, я далъ себ честное слово ни подъ какимъ видомъ не оставаться въ этомъ город ни днемъ боле, а выхать на другой день, не смотря ни на что…

Въ третьемъ часу я побрелъ на старую Alameda. Городъ спалъ, улицы были совершенно пустынны и мертвы, кое-гд только чернлись фигурки новіевъ. Къ счастію, я не встртилъ ни одного знакомаго между ними и поэтому избгнулъ необходимости объяснять, зачмъ и куда иду я въ такую пору.

Но какъ же пройдетъ Долоресъ? Женщинъ никогда нтъ на улицахъ въ такое время. Если ее узнаютъ, подстерегутъ со мной и будетъ нечаянный, а то и заране устроенный скандалъ? И вдругъ придется поправить репутацію этой красавицы, предложивъ ей руку безъ сердца.

Я остановился и не зналъ, что длать. Мн казалось, что моя обязанность не ходить на это свиданіе.

Но теперь уже поздно! Надо было отказаться раньше. Нельзя же заставить ее напрасно прождать меня ночь. Это невозможно!.. Если же это западня для насильственнаго пріобртенія мужа, то при такомъ образ дйствій должно не жертвовать собой, а проучить примрно и безжалостно тхъ, кто все подстроилъ.

V.
ALAMEDA.

При выход изъ городка, я увидлъ невдалек отъ кладбища назначенное мн мсто. Пустынне и боле одичалой мстности выбрать было нельзя. Во все время моего пребыванія здсь, я врядъ ли былъ на этой Alameda два раза…

Ночь была великолпная! Полная луна плыла по чистому, безоблачному небу и яркимъ свтомъ обливала всю окрестность, каждый камешекъ дорожный, каждый кустъ, каждый цвтокъ…

Права красавица-двушка, если беретъ одного новія за другимъ, чтобы только не спать въ такія сказочно чудныя ночи. Одн только хилыя, старческія кости, одно только уже пожившее и утомившееся сердце могутъ спокойно, безтрепетно, безстрастно просыпать эти ночи. Молодое должно пользоваться тайными, глухими часами… чтобы жить, чтобы красть у жизни и у своенравнаго случая все, что они могутъ дать!

Alameda была въ большой мод въ начал этого столтія, теперь же заброшенный и запущенный садъ превратился въ лсъ и только въ насмшку сохранилъ имя гулянья, да дв полусгнившія скамьи.

Не смотря на полнолуніе и яркую ночь, въ чащ Аламеда была страшная темнота. Я прямо направился къ саженному кресту съ мраморнымъ Распятіемъ, поставленному надъ какимъ-то юношей, убитымъ здсь во цвт лтъ, но надо прибавить, что цвтъ этотъ былъ уже, разумется, лтъ сто тому назадъ. Теперь уже забыто и кто онъ былъ, и за что убитъ.

Я оглянулся и прислушался, все было кругомъ мертвенно тихо. Усвшись на ступеняхъ пьедестала Распятія, я сталъ ждать…

Вотъ развязка комедіи! думалъ я… Какъ это все дико и глупо. Двушка просто шалила на ладъ своей родины. Я хотлъ знакомства съ интереснымъ обычаемъ и сколько не старался увлечься — не могъ. Если же она увлеклась немного то какое это увлеченіе? Разв можетъ двушка, у которой: перебывало подъ балкономъ боле двухъ дюжинъ новіевъ-ухаживателей, вдругъ увлечься такъ же чисто, искренно молодымъ порывомъ, какъ способна на это двушка свера, проводящая день въ занятіяхъ, а ночь не на балкон, а въ постели. Эта послдняя увлечется безсознательно, и вдругъ… сама въ себ подстережетъ негаданное чувство, давно уже водворившееся въ ея сердц… Первая же начинаетъ игрою и въ этой игр въ любовь поневол молчитъ ея сердце, ибо главная роль принадлежитъ голов. Если же случайно встрепенется это сердце, то все-таки его порывы искусственны, ибо сдерживаемы, да и вообще управляемы любовною тактикой. Тогда, словно въ наказаніе, случайный и лучшій порывъ этого сердца принимается за разсчетъ и за махинацію…

Просидвъ около получаса, я всталъ и началъ ходить около Распятія. Вдругъ шевельнулось что-то за кустами и раздался визгливый крикъ:

— Mariquitta! Это ты, Mariquitta?..

Къ Распятію вышла какая то женщина и остановилась, какъ вкопанная. Вспомнивъ, что здсь есть поврье о томъ, что убитый юноша прогуливается по ночамъ на мст своей погибели, я поспшилъ вымолвить:

— Не бойтесь, я не сатана и не юноша!

— Охъ, какъ я испугалась!.. Не видали ли вы моей, двочки?

Я отвчалъ отрицательно.

— Пропала, просто пропала. А мсто здсь нехорошее. Охота вамъ здсь гулять въ такое время!

Женщина пошла дале и еще раза два взвизгнула: Mariquitta!..

Черезъ минуту я услыхала, разговоръ шаговъ за сто отъ. себя:

— Синьоры, не встрчали ли вы двочку?..

— Нтъ! послышался какой-то странный голосъ.

Я тотчасъ же въ немъ узналъ, однако, Пепу, которая съ умысломъ измнила выговоръ и интонацію.

— Ваша милость лучше бы сдлала, если бы не брала на себя такія обязанности… Хотя мы об съ сестрой севильянки и намъ дла нтъ до тхъ, кто за нами шпіонитъ, но все-таки… этого не любимъ…

‘Что такое? думалъ я. Неужели старуха подослана’?..

— Да, вотъ Mariquitta пропала…

— Хорошо, хорошо, продолжала Пепа тмъ же поддльнымъ голосомъ. Только не совтую вамъ искать около Распятія. Мы хоть и иностранки, а найдемъ, кому жаловаться…

Между тмъ, слушая этотъ діалогъ, я не замтилъ, что въ двухъ шагахъ отъ меня уже стоить неподвижная черная фигура. Я невольно сдлалъ движеніе и отступилъ на шагъ, принявъ ее если не за юношу, то за новаго лишняго свидтеля.

— Испугались, сынъ мой! выговорила Долоресъ тихо и не шевелясь, словно приговоренная къ смерти.

Если она и въ эту минуту играла, то, надо честь отдать, очень эффектно.

Я взялъ ее за руки и посадилъ на ступеньки у Распятья.

Долоресъ развязала и спустила съ головы мантилью, совершенно скрывавшую ея лицо и талію, и изъ монашенки превратилась въ простую смертную. Я пытался подмтить выраженіе лица ея, но напрасно, ибо окружавшая насъ темнота была непроницаема, и я могъ разглядть только позу Долоресъ. Она сидла полулежа, облокотясь на верхнюю ступень, понурившись и опустивъ голову на грудь, словно горюя или стыдясь своего прихода на свиданіе.

Взявъ за правило не врить ни словамъ, ни интонаціи ихъ, ни позамъ этого бсенка, я только наблюдательно относился къ нимъ, не вдаваясь въ разныя заключенія.

Послышался шелестъ кустовъ шагахъ въ тридцати. Я обернулся.

— Это Пепа. Она не придетъ сюда! вымолвила Долоресъ.— Она будетъ стеречь тропинку изъ города, чтобы предупредить насъ въ случа, если опять кто-нибудь будетъ искать пропавшихъ Марикитъ!..

— Вы думаете, что эта женщина была подослана?

— Разумется! Но она, кажется, глупа и насъ не узнала.

— Врядъ ли… Во всякомъ случа она видла меня и двухъ женщинъ и донесетъ это. А тотъ, кто послалъ ее, уже будетъ въ состояніи назвать по имени этихъ ночныхъ незнакомцевъ!

— Что жъ длать? Поздно раскаиваться!.. И если завтра… Но нтъ, я не думаю этого… Тотъ, кто ее послалъ, въ моихъ рукахъ и я всегда съумю заставить его молчать. Да потомъ и не поврятъ… Скажите, сынъ мой, что вы думаете въ гордости вашей побды… о моемъ поступк?

— Ничего! невольно усмхнулся я.— Что жъ тутъ необычайнаго… И я въ гордости моей побды думаю, что не первый разъ видитъ васъ это Распятье…

— Меня? Первый разъ!

Я промолчалъ.

— Вотъ чмъ дурны дурные поступки! вспыльчиво воскликнула Долоресъ, выпрямляясь.— Я ршилась, съ опасностью быть узнанною, пробжать въ три часа ночи весь городъ и прійти сюда, чтобы дать вамъ доказательство любви моей… А вы заподозриваете меня, что я уже не въ первый разъ и не для васъ перваго ршаюсь на такой отчаянный, безсмысленный поступокъ… Скажите, вы должны быть страшна фальшивы, хитры, безсердечны и судите всхъ по себ…

— Ну простите, я врю, что вы въ первый разъ здсь. Сужу я васъ не по себ, а думаю, что вы chica con mucha sal — малютка съ большою солью, какъ говорится по-вашему,по-моему же: вы преопасная кокетка.

— Не шутите! Я не за тмъ здсь, чтобы шутить. Вопервыхъ, я объясню вамъ, почему, не согласившись спуститься къ ршетк, я ршилась на это странное свиданіе которое кажется вамъ гораздо худшимъ, нежели первое..Такъ, вдь?

— Это правда.

— Слушайте. Я не вполн уврена въ васъ. Вы все-таки иностранецъ. Вы хитры и даже злы. Вы втренникъ и дерзкій. Можетъ быть, вы даже не честный человкъ.

— Спасибо. Дале…

— Вы шутили! Вы играли комедію, а не я! Или потому, что оставили на родин новію, или потому, что неспособны любить. Такіе нравственные уроды есть и, къ несчастію, нравятся испанкамъ боле тхъ, которые какъ овцы повинуются намъ. Это васъ удивляетъ, но это правда. У насъ, en las Espanas, такъ, въ другихъ земляхъ, вроятно, иначе….

— Нтъ, Долоресъ, къ стыду женщинъ везд то же…

— А-а?.. Стало быть, не мы одн — бдныя… глупыя, любимъ этихъ…

— Уродовъ!

— Да, уродовъ!.. Итакъ, не зная, честный ли вы человкъ, я не могла спуститься къ ршетк. Вы могли сдлать со мной то же, что длается всякій день въ Андалузіи. Новіо соблазняетъ двушку и бросаетъ, говоря всмъ: какъ я могу жениться на малютк, которая спускалась… Если бы вы сдлали это, вамъ поврили бы вс, ибо вс знаютъ, что я люблю васъ, и что двушка изъ сильной любви готова ршиться на все… Теперь же, если вы завтра объявите всему городу (или тотъ, кто подослалъ старуху, разскажетъ), что донья Долоресъ приходила къ вамъ на свиданье ночью на Аламеду… то ни вамъ, ни другому кому — никто не повритъ. И вы только прослывете за пустого и глупаго хвастуна! Поняли вы теперь мой…

— Вашъ разсчетъ? Понялъ. За то многаго другого, то есть вообще всего остального — не понимаю.

— Чего? Скажите. Я вамъ все объясню.

— Извольте… По порядку, такъ какъ дло запутанное… Правда ли, что вы выходите замужъ, какъ объявила мн ваша мать?

— Да. Если вы на мн не женитесь!

— Стало быть, вы ищете мужа, а не человка?..

— Я выйду замужъ, чтобы не говорили, что меня иностранецъ провелъ… Я выйду на смхъ вамъ, и себ, и всмъ… Словомъ, съ отчаянья… И затмъ сейчасъ же умру.

— И все это вздоръ, выговорилъ я.

— Спасибо, невозмутимо отвчала Долоресъ, поправила мантилью и отвернулась.

— Разумется… но дале: вы боялись спуститься, чтобы я васъ не соблазнилъ и не бросилъ.

— Тогда на мн никто бы не женился. Теперь же хотя будутъ знать, что вы со мной играли, но за то не скажутъ, что я спускалась къ ршетк.

— Прекрасно. Дале… Вы говорите, что я втренникъ, фальшивый, злой и даже не честный человкъ, и въ то же время увряете, что вы меня любите. Какъ же можно любить такого человка?

— Не должно, а можно, отвчала Долоресъ, и этотъ отвтъ мн показался очень ловокъ и уменъ. Вообще, она въ этотъ разъ была какъ-то умне, ибо была боле возбуждена.

— Ну, выслушайте меня внимательно. Иностранцы не глупе, если не умне, вашихъ соотечественниковъ. Я не ребенокъ и вы не первая женщина, конечно, которую я встрчаю… слдовательно, я легко могу распознать истинное чувство отъ игры въ любовь… Вы играли и играете… Ну, положимъ даже, что мы играли и играемъ. Положимъ, что я satnas, какъ говоритъ Пепа, или даже язычникъ и боле игралъ, чмъ вы. Прекрасно. Я признаюсь. Признайтесь же и вы… И разстанемтесь друзьями.

— Такъ вы меня не любили ни капли и не полюбите, сказала Долоресъ вмсто отвта и начала стучать веромъ о камень.

— Вы не отвчаете! Не ломайте веръ! Онъ не виноватъ.

— Люблю ли я васъ или играю… Вы узнаете сейчасъ же! какъ-то грозно воскликнула она.— А теперь скажите… отчего вы меня не любите? Пожалуйста!.. Сынъ мой, отчего вы не хотите меня въ жены? вдругъ понизивъ голосъ до нжности, прибавила Долоресъ и нагнулась ко мн.

— По той простой причин, что люди моей родины не способны влюбиться въ три недли настолько, чтобы ршиться на женитьбу. Мы созданы иначе. Мы ищемъ въ женщин не одни чудные глаза и граціозный станъ. Не ищемъ также и то, что зовете вы salado, соленымъ. Мы способны любить женщину такъ же страстно, какъ и ваши андалузы, если не боле страстно… Но не за это все, а за другое.

— За то, чего во мн, стало быть, нтъ?

— Могло бы быть, еслибы вы родились и воспитались не въ Андалузіи. Еслибы вы были не испанкой.

— О, помняться я не согласилась бы ни съ какою другой! воскликнула Долоресъ съ сухимъ смхомъ и снова выпрямилась.— Лучше испанокъ нтъ женщинъ. Это вс говорятъ.

— И не мняйтесь. Вы правы по своему.

— Если вы ищете богатства, то вдь я одна дочь и все будетъ мое. У васъ за это любятъ? иронически вымолвила она.

— Нтъ, Долоресъ, напротивъ! Большинство считаетъ большою подлостью…

— Знатность? Мой предокъ сопровождалъ Изабеллу Католическую при взятіи Гренады, пріосанившись и съ разстановкой выговорила аристократка.

— Знаю, Долоресъ. Но и богатство и знатность вовсе тутъ не идутъ къ длу.

— Такъ что же вамъ надо? Вы сметесь! Вы лжете! Скажите сейчасъ, что вы ищете? За что вы будете любить?.. Все это ложь! Вы любите кого-нибудь на родин. Вы несвободны сердцемъ и честнымъ словомъ. Вотъ что правда! Иначе вы бы меня… Да!.. Меня нельзя не любить!!

— Нтъ, Долоресъ, совершенно свободенъ сердцемъ и все-таки признаюсь…

— Знаю, знаю!.. Вы ищете ученость… Но неужели нельзя любить двушку, которая не знаетъ по-французски или не знаетъ всхъ исторій, когда кто гд воевалъ или былъ королемъ?.

— Прекратимте этотъ разговоръ, Долоресъ, и простимся.

— Проститься! Нтъ, сынъ мой! Вы меня можете не любить теперь, полюбите посл, но я-то васъ люблю! Потому я и пришла сюда… Я васъ заставлю себя любить!.. Какъ? Вы свободны сердцемъ, я имю все, что можетъ желать человкъ, я замчательная красавица… И вы не хотите меня любить, потому что я не ученая… Вздоръ! сынъ мой! Вздоръ! Вы полюбите меня…

Долоресъ была неподражаема. Она давала мн рдкое на этой планет представленіе.

Двушка говорящая: Да какъ вы смете не любить меня! И васъ заставлю любить меня! Такихъ только и встртишь въ глуши Андалузіи. Долоресъ взяла меня за руки, нагнулась во мн слишкомъ близко и шепнула въ лицо:

— Я красавица и знаю всю власть, какую можетъ имть красавица, когда захочетъ. Сынъ мой забудетъ, что Долоресита не ученая…

Изъ моего положенья было два исхода: или забыть не только что Долоресъ не ученая, но забыть все, и видть только красивое и граціозное существо, отдающееся въ порыв неподдльной страсти, и затмъ погубить и ее и себя. Или же: не потерявъ голову и видя во всемъ этомъ игру — согласиться мысленно, что граница позволительнаго въ этой игр пройдена, и что пора прекратить комедію, въ которой играешь поневол пошлую роль.

Къ счастію, я представилъ себ, что Долоресъ, быть можетъ, уже не первый разъ кидается такъ въ объятья мущины. Этого было достаточно, и я тремя словами ее успокоилъ.

Она была вн себя, руки ея дрожали, но она спокойно услась на мсто. Положеніе сдлалось не ловко, мы оба замолчали, какъ убитые. Долоресъ выговорила наконецъ:

— Что жъ мн теперь длать?

И чрезъ минуту она начала плакать.

— Это слезы самолюбія, злобы! шепнулъ я.

— Да. Я готова зарзать васъ. Это было бы наслажденіемъ теперь! вскрикнула она.

Я понемногу успокоилъ ее и сталъ объяснять (дабы поскорй прекратить это свиданье), что я сначала не врила искренности ея чувства, но теперь врю, что я не люблю ее, но могу полюбить со временемъ, что я ду завтра, но вернусь назадъ, что мы будемъ снова novios, а затмъ увидимъ… что судьба велитъ.

Я говорилъ какъ можно серьезне, но она, не вря, потребовала страшной клятвы и заставила меня поклясться, что если я не вернусь, то пусть небо проклянетъ меня и всхъ моихъ родныхъ. (Роднымъ-то за что въ чужомъ пиру похмлье?) Затмъ Долоресъ оживилась.

— Вотъ это хорошо, свтъ очей моихъ! воскликнула она,взявъ меня за руки.

И затмъ весело болтая, длая разные безсмысленные планы на будущее, она незамтно открыла мн, что была уврена заране въ такомъ результат нашего свиданья, ибо нельзя не любить такой двушки, какъ она, и нельзя устоять противъ того, чего захочетъ Долоресъ. Что ей и въ умъ не приходила возможность моего отъзда и возможность представить обществу иного мужа, а не меня, что она хотла сковать меня безразсуднымъ поступкомъ и, отдавшись мн,принеся эту жертву, овладть мной, благодаря этой жертв… Тмъ лучше, если все обошлось проще…

Я на все это не отвчалъ ни слова и только удивлялся.

Наконецъ, за нами раздался голосъ Пепы:

— Сеньйорита! Пять часовъ пробило. Разсвтаетъ.

— Хорошо! Сторожи прохожихъ!

Затмъ Долоресъ ршила переписываться какъ можно больше и чаще, адресуя письма на имя Пепы, и общала, по моему настоятельному требованію, не говорить никому о моемъ намреніи вернуться. Я не хотлъ поставить ее въ дйствительно смшное положеніе.

— Я оставляю здсь друзей, незнакомыхъ вамъ, и они мн все напишутъ. Если вы хоть кому-либо скажете, что я общался вернуться, то я никогда не вернусь и перестану писать. Скажите всмъ, что я ухалъ навсегда, ибо вы дали мн отставку.

— Хорошо. Никто не будетъ знать ничего, и мам я даже скажу, что мы простились совсмъ.

— Кстати, знаетъ она, что вы здсь?

— О, нтъ! Сохрани Богъ.

— Но если она ночью, теперь, встанетъ, позоветъ васъ или Пепу?

— Я ухала на нашу дачу съ Пепой вчера въ десять часовъ, а должна вернуться въ полдень.

— Какъ? Я не понимаю? Лошади гд же?.. И какъ же вы вернетесь?..

— Лошади и коляска у брата Пепы въ предмстья. Я пробуду тамъ до полудня и выду днемъ, будто возвращаясь съ дачи.

Кто такъ великолпно обманываетъ мать, еще великолпне и съ большею охотой обманетъ мужа, хотлъ я сказать Долоресъ, но благоразумно промолчалъ.

Привычка — вторая натура. Говорятъ, что любовникъ замужней женщины никогда не долженъ жениться на ней, если она овдоветъ, ибо замщая вакансію — открываетъ другую.

Я сталъ уговаривать Долоресъ итти, ибо уже становилось свтло, и сказавъ ей: до свиданья! протянулъ руку.

— Какъ, сынъ мой? Такъ проститься? Такъ?!..

Я поцловалъ у нея об руки.

— И только? Вдь это вамъ… одному! шаловливо шепнула кокетка. А мн-то что же? Вы поцловали мои руки, а я вдь только смотрла.

Я невольно смутился. Она очевидно врила вполн, что я прощаюсь не навсегда.

— Да вы овца! звонко разсмялась Долоресъ.— Вы часъ тому назадъ оттолкнули меня потому, что были сердиты! Ну, а теперь вы не смете?.. Я позволяю, овечка!!

И чтокая губками, она поманила меня кончиками пальцевъ, какъ здсь манятъ овецъ.

И я очутился подъ минутнымъ вліяніемъ красоты и повиновался опять Долоресъ…

— Jesus Maria!!.. Да вы головы потеряли! какъ громъ разразилось наконецъ надъ нами. Долоресъ даже вздрогнула и вскрикнула.

Пепа стояла предъ нами яростная, но, очевидно, вздремнувшая.

— Можно ли такъ пугать, Пепа! пожаловалась Долоресъ.

— Maria Santissima! Да вы безумные и я съ вами обезумла. Вдь городъ весь проснулся. Отсюда подземныхъ ходовъ домой нтъ. Ваша мать скоро проснется. Люди на ногахъ будутъ. А ни меня, ни васъ нтъ!..

— Да вдь вы на дачу похали? сказалъ я.

— Что?! Вы, кажется, совсмъ… того! Un poquito! Немножко! выговорила Пепа, злобно показывая пальцемъ на лобъ.

Долоресъ длала ей какіе-то знаки. Пепа остолбенла.

— Да вы дйствительно оба помшались отъ любви. Одинъ про дачу говоритъ какъ съ просонокъ, другая глаза таращитъ и гримасы длаетъ.

— Ты дура! вымолвила Долоресъ, смясь.

— То-есть вы раскрыли ложь! сказалъ я и подумалъ: — ‘не нужную даже ложь!’

Долоресъ встала и сунула мн свой полуизломанный веръ..

— Возьмите на память о ночи на Аламед. До свиданья, сынъ мой! До свиданья, мужъ мой!

Она накинула мантилью на голову, скрестила половинки на подбородк, спустила густое кружево на лицо и вымолвила, шаловливо сгорбившись и нагибаясь ко мн:

— Можно узнать старуху Инкарнасіонъ!

— Разумется можно! бормотала Пепа, точно также окутывая въ мантилью свою голову и талію.

— Невозможно! Ни той, ни другой!.. сказалъ я, глядя на обихъ монашенокъ.

— А вы? повернулась ко мн бойкая Пепа.— Сдлайте еl favor, милость… Узжайте сегодня какъ общали.

— Да онъ и детъ! Въ полдень! сказала Долоресъ.

Пепа остолбенла опять.

— Навсегда? вымолвила она.

— Да! Мы боле не увидимся никогда! сказалъ я ей.

— И слава Богу. Te agradesco, Madr mia! Благодарю Тебя, Мать моя! произнесла трагически Пепа, поднявъ руку къ небу…

И затмъ она прибавила съ жестомъ:

— Сеньйорита! Я ухожу…

Мы простились. Об женщины пустились бгомъ по тропинк и скоро исчезли за крайними домами.

Я снова слъ на ступени и, глядя на веръ, началъ философствовать:

— Вотъ все, что останется у меня отъ всей комедіи: Novios. И кром того убжденіе не садись не въ свои сани

Становилось совсмъ свтло.

Скоро изъ города стали долетать до меня звуки и шумъ поднявшагося люда. Гремли колеса на мостовыхъ, звенли бубенчики и постукивали подковы муловъ, а за ними погонщики, спша на утренній базаръ, хлопали бичами, покрики, покрикивали и напвали псни… Наконецъ, мимо самаго Распятья прошли какіе-то поселяне съ граблями и лопатами и, пожелавъ мн: buenas dias!, оглядли подозрительно.

Дйствительно дикое представленіе далъ я имъ: сидитъ человкъ при восход солнца около Распятья среди чащи, и при утренней прохлад обмахивается веромъ по разсянности.

Боясь встретить знакомыхъ въ запоздавшихъ новіяхъ, я ршился дать кругъ по полю и войти въ городокъ другими улицами.

Солнце словно дожидалось меня. Едва я вышелъ изъ Аламеды, все загорлось малиновымъ свтомъ, и сразу сонливое утро преобразилось въ яркій, чудный, прохладный день. Народъ повалилъ толпами и въ церковь, и на работу и на базаръ.

Долоресъ, вроятно, въ эту минуту была уже дома.

Въ полдень, когда я садился въ дилижансъ, меня остановилъ мальчишка и сунулъ мн дв маленькія розы, перевитыя вмст стебельками и ленточкой.

— Вы иностранецъ, Русскій?..

— Да. Отъ кого это?

— Вы же знаете, такъ что жъ спрашивать? весело вымолвилъ онъ.

— Нтъ, не знаю… Можетъ быть, это не мн!

— Отъ той, что дала мн грошикъ, и тому, что дастъ мн ихъ десять. Ошибиться тутъ нельзя! усмхался мальчуганъ, бойко жестикулируя руками и головой.

— Дамъ двадцать, только скажите, отъ кого?

— Отъ малютки, которую вс зовутъ Пепой, а вы — новіей, Какъ бы озлилась Пепа, еслибы слышала, въ чемъ ее подозрвали въ эту минуту.

Я досталъ бумажникъ, написалъ на листк: Gracias. Adios! и веллъ мальчугану передать записку той же Пеп.

Слово: Прощайте, вмсто: До свиданія, должно было отчасти приготовить Долоресъ къ полученію будущаго объяснительнаго посланія которое я собирался написать изъ перваго города на пути моемъ.

Чрезъ полчаса я выхалъ уже изъ города очень довольный, но… прозжая мимо Аламеды, невольно оглянулся на нее, увидлъ Распятіе надъ убитымъ юношей… и вздохнулъ…

О чемъ? Право, самъ не знаю!.. Но только не объ юнош!..

Ужъ не о томъ ли, что зналъ наврно, что никогда боле не увижу Долоресъ, никогда не буду снова pelar la pava и никогда боле не встрчу другой красавицы-двушки, которая скажетъ мн, грозно замахиваясь веромъ:

— Да какъ вы смете не любить меня!..

VI.
ЭПИЛОГЪ.

Черезъ недлю посл прізда моего въ маленькій и чудно красивый приморскій городокъ той же волшебной Андалузіи, я получилъ пачку писемъ. Въ числ прочихъ было письмо съ испанскою маркой.

— Отъ Долоресъ, воскликнулъ не я, вслухъ, а воскликнуло или встрепенулось что-то во мн…

Однако, если вс воспоминанія мои о моей новіи, то на балкон въ мантильи, то среди мраморнаго patio, въ черномъ плать съ пунцовыми розами и чудно красивыми плечами, то у Распятія Аламеды… если все это сравнить съ бочкой меду, то теперь одно письмо Долоресъ стало ложкой дегтя…

Развернувъ это письмо за обдомъ и увидя почеркъ и орографію, я отложилъ его въ сторону и затмъ вечеромъ занялся работой. Только посл усиленной мозговой дятельности письмо это было разобрано и понято мною вполн.

Между тмъ одинъ весельчакъ-французъ, съ которымъ я познакомился, поднялъ съ полу брошенный пакетъ, повертлъ въ рукахъ и вымолвилъ, смясь:

— Tiens! Monsieur est en correspondance avec des femmes de chambre?! J’esp&egrave,re du moins que c’est quelque gentile soubrette.

Онъ по почерку на пакет пришелъ къ этому предположенію. Я же, по письму, пришелъ къ этому убжденію.

Вотъ обращики посланія моей бывшей новіи:

‘Подъ балкономъ моимъ никого нтъ и не будетъ никого, покуда сынъ мой не вернется.

‘Если вы влюбитесь въ кого-нибудь въ нашихъ испанскихъ городахъ, то поскоре напишите. Неврному я врна не буду.’

Дале черезъ страницу:

‘Если вы меня разлюбите, я умру. Предсказаніе гитаны объ язычник исполнится’…

Затмъ посл десятка нжныхъ изліяній, изъ которыхъ одни невыразимо пошлы, а другія непередаваемы, ибо вполн… не цензурны, слдовалъ post-scriptum:

‘Охотникъ занять ваше мсто есть. Знайте! Въ меня безъ ума влюбленъ прізжій Caballero изъ Саламанки. Онъ удивительно красивъ собой и свелъ съ ума всхъ нашихъ chicas (малютокъ)’.

Знаковъ препинанія во всемъ письм было два. Одна запятая, заблудившаяся какъ въ лсу, и одна точка предъ подписью: Ваша новія Долоресита.

Буквы h, которая не произносится, но которой изобилуетъ испанскій языкъ, не было ни одной. Буква b всюду замняетъ букву v и наоборотъ. Это случилось потому, что испанцы не произносятъ отчетливо ни того, ни другого звука, а нчто среднее между ними.

Долоресъ хотла, напримръ, сказать: Не hecho un gran retrato, que voy mandar le а Usted! (Сдлала большой портретъ, который пошлю вашей милости)’. Но вышло: ‘Eecho un granrit trato que boy amanarle а Uste’.

Понятно, какая работа выпала на мою долю, чтобы разобрать такое письмо.

Я немедленно отправилъ мое объяснительное посланіе, прося не пренебрегать кавалеромъ изъ Саламанки, сознаваясь, что я уже сильно занятъ одною путешественницей англичанкой и наконецъ, что я ду немедленно по дламъ прямо въ Россію, не надясь когда-либо вернуться въ Андалузію.

Черезъ недлю я имлъ ужъ отвтъ, затмъ еще письмо…

Долоресъ клялась, что кавалера изъ Саламанки придумала, и вмст съ тмъ горячо упрекала меня во лжи касательно англичанки.

‘Ложь — не хорошая вещь (писала она) и вы не малютка,чтобы лгать. Да, и можно разв влюбиться въ англичанку? Que tonteria, mi corazon! Что за глупость, сердце мое!’

Второе письмо было еще ужасне перваго. Надъ тмъ Долоресъ, очевидно, постаралась.

Въ третьемъ же письм положительно не могъ разобрать и половины. Въ одномъ мст Долоресъ объявляла мн соболзнуя, что кто-то, любимый ею, выкололъ себ глазъ.

Господинъ ли это былъ — (caballerо), или же какая-то лошадь — (caballo), неизвстно, но предполагаю, что вроятно дв пропущенныя ею буквы превратили человка въ коня.

Въ конц письма стояло слово abuela — бабушка, а по смыслу требовалось vuelta — по возвращеньи. Вроятно Долоресъ и хотла написать второе, но спутала по привычк буквы b и v, да пропустила t. И вышло для меня довольно странное съ ея стороны общаніе:

‘Я васъ буду любить еще боле бабушкою!’

Но довольно… довольно… Богъ съ нимъ, съ этимъ кокетливымъ и милымъ младенцемъ!

Что сталось теперь съ Долоресъ — я не знаю.

Вроятно, благодаря темпераменту и красот своей, она уже замужемъ и стала отличная семьянинка, страстно-привязанная жена, нжная мать.

Если обратиться на минуту въ испанца, умющаго вести ученые разговоры, то можно даже позавидовать мужу Долоресъ, но оставаясь русскимъ,— мудрено…

Если же Долоресъ еще не замужемъ, то, вроятно, продолжаетъ pelar la pava съ туземцами и съ ‘язычниками’. И проводя жаркіе и душные дни — во сн, или у фонтана patio не съ книгой, не съ работой, а съ вчнымъ веромъ въ рукахъ, или серебристыя и ароматныя ночи съ новіемъ, на своемъ балкон, она, конечно, не горюетъ и не завидуетъ, судьб двушки свера.

Да и права ты, красавица, подъ небомъ Андалузіи!..

LOS NOVIOS.

ВСТУПЛЕНІЕ.

I.UNA CHICA.

II.PELAR LA PAVA.

III.TERTULIA.

IV.BAJAR А LA REJA?!..

V.ALAMEDA.

VI.ЭПИЛОГЪ.

Читайте также: