Разсказъ очевидца.
Stendhal.
‘Сынъ Отечества’ и ‘Сверный Архивъ’, NoNo XIX—XX, 1830.
Лорд Байрон в Италии, Стендаль, Год: 1830
Время на прочтение: 14 минут(ы)
Лордъ Байронъ не былъ ли, какъ Отелло, виновникъ какого нибудь убійства? Сей вопросъ не можетъ уже вредить никому, кром самаго вопросителя. И можетъ ли онъ оскорбить великаго человка, уже шесть лтъ покоящагося во гроб, откуда все еще пугаетъ онъ лицемріе, господствующее надъ кичливою Англіею?
На минуту я было призадумался возбуждать такое подозрніе. Не жестоко ли было бы казаться угодникомъ того презрительнаго, ненавистнаго лицемрія (cant), которое называетъ Лорда Байрона главою сатанинской школы, или, подъ видомъ состраданія къ его великимъ заблужденіямъ, еще искусне на него нападаетъ?
Такая глубокая ненависть есть ненависть политическая. Кто вздумаетъ прочесть Путешествіе Г. Кюстина, или създить въ Англію, тотъ удостоврится, что земля сія управляется единственно въ пользу и во славу тысячи или тысячи двухъ сотъ семействъ. Младшіе братья Лордовъ и наставники, заботившіеся объ ихъ воспитаніи, находятъ себ приволье и большіе доходы въ духовномъ званіи. За то обязаны они отуманивать работящій народъ, и учатъ его уважать, почти даже любить аристократовъ, которые раздляютъ между собою десятую часть его прибытка, и боле трети налоговъ, его тяготящихъ. За нсколько лтъ предъ симъ, осмлились напечатать замчательный реестръ, сколько фунтовъ стерлинговъ получаетъ на счетъ общественныхъ доходовъ семья каждаго Лорда и самъ Лордъ, въ вид жалованья по должности, пенсіона, содержанія отъ казны и пр. пр., подъ какимъ бы то ни было предлогомъ. Въ семъ реестр мать Лорда Байрона и ея семья означены съ 1700 фунтами стерл. {Лордъ Грей и его семья съ 5.5000 ф. стерл. Лордъ Бютъ (Bute) и его семья съ 64.391 ф. стерл. Лордъ Вестмореландъ, съ 50.650 ф. стерл. Лордъ Башерфордъ съ 53.265 ф. стерл.}. Нужно ли сказывать, что Авторъ и Издатель были провозглашены низкими обманщиками?
Отдаю полную справедливость любезности и частнымъ добродтелямъ многихъ членовъ Англійской аристократіи. Мн жаль, что пришлось говорить противъ политическаго положенія людей, съ которыми встрчаться очень пріятно, но сія аристократія гнушается Лордомъ Байрономъ, и я долженъ былъ показать, можно ли вришь безкорыстію и безпристрастію ея мнній.
Давно уже мнніе высшаго общества въ Англіи (high life) раздражено было противъ Байрона за его нескромныя рчи, несовершенно опрокинулось на него черезъ годъ посл его женитьбы, когда онъ разстался съ женою. Это приводило его въ отчаяніе, ибо хотя онъ и проповдывалъ Философію, какъ Цицеронъ, однако самъ отнюдь не былъ Философомъ, и тмъ лучше — иначе не былъ бы онъ и великимъ Поэтомъ.
Въ обществ двнадцати или пятнадцати Италіянцевъ, которые собирались по вечерамъ въ лож Маркиза Брема, Байронъ не пріобрлъ себ любви. Друзья мои, Италіянцы, считали его надменнымъ, страннымъ, и даже нсколько сумасброднымъ. Однажды, не помню въ какомъ-то спор, намекнулъ онъ, что ему должно уступить, потому что онъ Неръ и вельможа. Эта дерзость не прошла ему даромъ. Маркизъ Бремъ напомнилъ извстный анекдотъ о Маршал Кастри, который, сойдясь тмъ, что Даламберта слушаютъ съ большимъ и почтительнымъ вниманіемъ, вскричалъ: человкъ хочетъ разсуждать, а не иметъ и тысячи франковъ доходу!
Въ другой разъ Лордъ Байронъ выказалъ себя очень смшнымъ, возставая съ гнвомъ на одного Журналиста, вздумавшаго уподобить его Ж. Ж. Руссо, съ которымъ не полагалъ онъ въ себ ни малйшаго сходства. Главная причина, которой онъ не сказывалъ, и которая приводила его въ бшенство, именно та, что Ж. Ж. Руссо былъ нсколько времени слугою. Кром того, онъ былъ сынъ часовщика. Мы смялись отъ всей души, когда, кончивъ о томъ разговоръ, Лордъ Байронъ сталъ распрашивать у Маркиза Брема о семейств Говона, у котораго Жанъ-Жакъ находился въ услуженіи.
Душа Лорда Байрона весьма сходствовала съ душеіо Руссо въ томъ отношеніи, что онъ всегда и постоянно былъ занять собою и тмъ дйствіемъ, какое производилъ на другихъ. Еще не бывало Поэта, столь мало драматическаго: онъ никакъ не могъ преобразиться въ другаго. Отсюда въ немъ и замтная ненависть къ Шекспиру, думаю, что онъ презиралъ его и за то, какъ могъ онъ преобразовывать себя въ Шилока, ничтожнаго Венеціанскаго Жида, или въ Жана Када, презрннаго демагога.
Лордъ Байронъ чрезвычайно боялся потолстть. Въ этомъ состояла его затвердлая мысль (ide fixe). Полидори, молодой медикъ, путешествовавшій съ нимъ, сказывалъ намъ, что мать Байрона была невелика ростомъ и тучна.
Разбирая по частямъ характеръ Лорда Байрона (признаюсь, что это всегда насъ занимало, когда онъ удалялся отъ насъ, и я удивлялся тонкой наблюдательности Италіянцевъ: они не такъ-то легко врятъ наружности), разсматривая въ микроскопъ характеръ великаго Поэта, который упалъ, какъ бомба, среди насъ, друзья М. Брема положили, что цлую треть дня Лордъ Байронъ бываетъ денди: онъ не хотлъ толстть, пряталъ свою правую ногу, немного скривленную, и желалъ нравиться женщинамъ. Но его тщеславіе въ семъ отношеніи было такъ неумренно, что онъ забывалъ цль для средства. Когда любовь мшала ему прозжаться верхомъ, онъ жертвовалъ любовью. Въ Милан, и особенно, спустя нсколько мсяцевъ, въ Венеціи, его красота, его отличныя лошади и его слава пораждали начало страсти во многихъ женщинахъ, молодыхъ, благородныхъ и безъ сомннія прекрасныхъ. Одна изъ нихъ пріхала даже за сто миль, чтобъ явиться въ маскарад, гд надлежало ему быть. Онъ зналъ это, но, по гордости или застнчивости, не удостоилъ ея взаимности. Это олухъ! вскричала она, и ухала. Несчастное тщеславіе уморило бы Лорда Байрона, если бъ случилось ему желать понравиться какой нибудь женщин въ обществ, и не успть въ томъ. Мелочныя требованія Англійской свтскости были причиною того, что онъ обращалъ вниманіе только на такого разбора женщинъ, въ глазахъ которыхъ богатство любовника составляло величайшее достоинство.
Мало того, что онъ былъ прекраснйшій мужчина въ Англіи: Лордъ Байронъ желалъ быть и боле всхъ въ мод. Когда онъ бывалъ денди, то съ трепетомъ обожанія и зависти произносилъ имя Брюммеля, это былъ царекъ моды съ 1796 по 1810, человкъ, котораго жизнь въ семнадцатомъ столтіи была самая замчательная въ Англіи, и можетъ быть въ цлой Европ. Сей свергнутый царекъ оканчиваешь дни свои въ Кале.
Когда Лордъ Байронъ не думалъ о своей красот, онъ занимался высокою своею породою. Молодые Миланцы съ видомъ чрезвычайно забавнаго простодушія спорили о томъ, могъ ли Генрихъ IV по справедливости называться кроткимъ (clment), велвъ отрубишь голову Герцогу Бирону, своему старому товарищу. Наполеонъ этого бы не сдлалъ, сказалъ притомъ Байронъ. Тушъ было особенно забавно, что Байронъ то считалъ себя знатне Герцога Бирона, то завидовалъ знатности сей Фамиліи. Въ Англіи дйствительно мало Фамилій, отличающихся столь многими храбрыми воинами, какъ родъ Бироновъ.
Когда блажь породы и красоты выходила изъ головы Байрона, онъ длался вдругъ великимъ Поэтомъ и человкомъ благоразумнымъ (Isomme de sens). Никогда не сочинялъ онъ фразъ, какъ напримръ Г-жа Сталь, которую лишь передъ тмъ оставилъ онъ въ Кодпет, и которая вскор пріхала къ намъ въ Миланъ. Когда разсуждали о Литератур, Лордъ Байронъ былъ вовсе не Академикъ: — онъ выказывалъ боле мыслей, нежели пустословія, и никогда не выражался отборными словами. Особенно въ т вечера, когда бывалъ онъ тронутъ оперною музыкою, ни мало не помышляя производить впечатлніе на другихъ, предавался онъ вполн своимъ чувствамъ, какъ уроженецъ Юга.
Очень странно, что въ проз своей онъ всегда хотлъ умничать, и притомъ самымъ дурнымъ образомъ: примненіями къ нкоторымъ мстамъ изъ какого нибудь классическаго Автора. Но я могу уврить, что ничто мене не походило на его прескучную прозу, какъ прелестный разговоръ его, когда онъ не былъ въ туман тщеславія или сумасбродства, ибо, боле въ оправданіе, чмъ въ обвиненіе великаго человка, надобно признаться, что треть времени, каждую недлю, казался онъ намъ сумасбродомъ. Не случилось ли ему, говорили мы между собою, въ припадк аристократической гордости, или когда корчилъ онъ денди, раздробить голову какой нибудь прекрасной Гречанк, ему измнившей?
Пока Парламентъ, или какое нибудь событіе не разрушитъ тиранніи, съ какою, однимъ магическимъ словомъ improper, высшее Англійское общество ослпляетъ глаза девятнадцати Англичанамъ изъ двадцати, я нимало не удивляюсь, если какое нибудь Обозрніе объявитъ сатанинскаго Лорда Байрона виновнымъ въ убійств. Вдь бдныя Обозрнія не могутъ жить и благоденствовать, когда high life не станетъ покупать ихъ. На твердой земл Европы никому нельзя вообразить, до какой степени аристократія господствуетъ въ высшихъ обществахъ въ Англіи. Наши знаменитйшіе Ульгиры ничто передъ тмъ. Англійскій Герцогъ, напримръ, никогда не можетъ быть смшнымъ, что бъ онъ ни длалъ. Не правда ли, что это соблазнительно! Одинъ академическій Поэтъ, по имени Сутей (Soulhey), былъ покровительствуемъ высшимъ обществомъ потому, что онъ осыпалъ самыми жестокими ругательствами Лорда Байрона, такъ, чхпо сей однажды, въ Пиз, былъ готовъ взять почтовыхъ, и хать въ Англію для одного пистолетнаго выстрла. ‘Берегитесь,’ сказалъ ему одинъ пріятель: ‘аристократія будетъ платишь всмъ дурнымъ Поэтамъ, если хоть немного уврится, что нарушаетъ тмъ спокойствіе Автора Донъ Жуана.’
По моему мннію, Англійская аристократія нашла бы свои счеты, пожертвовавъ тысячъ десять франковъ, уничтожить всего Донъ Жуана. Въ своемъ глупомъ бшенств, она не допустила даже того, чтобъ Лордъ Канцлеръ предоставилъ книгопродавцу, печатавшему Донъ Жуана, преслдовать контрафакторовъ. Слдствіемъ того было, что Англія наводнена изданіями Донъ Жуана по 2 шиллинга (2 фр. 50 сант.) вмсто 15 или 20 франковъ.
Не забавно ли, когда видишь, что гнвъ, въ своемъ неистовств и ослпленіи, вредитъ самому себ? Почему бы всей честной компаніи дйствительно не объявить Лорда Байрона убійцею? Обвинительный актъ напечатанъ въ Запискахъ Лорда Байрона, которыя Муръ недавно продалъ книгопродавцу Муррею за полтораста тысячъ Франковъ.
Въ своемъ Дневник Лордъ Байронъ намекаетъ на происшествіе, котораго воспоминаніе тревожитъ его сонъ и чрезвычайно мучитъ его.— ‘Я сочинилъ Невсту Абидосскую въ четыре ночи, говоритъ онъ, чтобъ отвратить сновиднія о ***. Если бъ я не задалъ себ этого урока, я потерялъ бы разсудокъ отъ угрызеній сердца.’ Дале: ‘Я пробудился отъ сновиднія.— Что жъ? Разв другіе не видятъ сновъ? Но какой сонъ! Однако, она не могла догнать меня. Неужели мертвые не могутъ покоиться съ миромъ? Ахъ, какъ застыла кровь моя!— И я не могъ пробудиться!— И…
‘Тни поразили въ эту ночь душу Ричарда несравненно сильнйшимъ ужасомъ, нежели какой могли навести на нею десять тысячъ солдатъ, предводимыхъ злодемъ {Изъ Шекспирова Ричарда III.}.
‘Я не люблю этого сна! Я гнушаюсь его окончаніемъ, давно прошедшимъ. Неужели дозволю тнямъ пугать себя? Ахъ, но когда намъ напоминаютъ он… Нужды нтъ! Но ежели еще увижу такой сонъ, тогда испытаю, являются ли въ другомъ сн, самомъ глубокомъ изъ всхъ, т же виднія.’
Онъ присовокупляетъ: ‘Гобгоузъ сказалъ мн о странномъ слух, будто бы я самъ истинный Конрадъ, настоящій корсаръ моей Поэмы, и полагаютъ, что эта часть моего путешествія осталась въ секрет.
… Гмъ! какъ люди близко попадаютъ иногда на истину, но вполн ее никогда не узнаютъ. Онъ не знаетъ, что я былъ въ тотъ годъ, когда ухалъ съ Востока. Никто другой не знаетъ, ни… ни… ни… И такъ, это ложь. Но я боюсь этихъ двусмыслій злаго духа, который ложью передразниваетъ истину.’
Муръ не длаетъ никакихъ объясненій. Вроятно, этотъ умный человкъ не подумалъ, что сіи немногія строки послужатъ текстомъ для проповдей всхъ пастырей въ Англіи и въ Америк.
Какая нужда Лорду Байрону? Высшее общество можетъ подавить великаго человка, но когда уже онъ сдлался извстенъ, то будетъ расчитываться съ потомствомъ. Греція теперь станетъ образоваться, не въ 1821 ли году игралъ Байронъ роль Отелла? Въ этомъ году, въ Аинахъ, въ монастыр Францисканскомъ, имлъ онъ минуты сумасбродства. Такъ надобно судить по его отвту одному монаху. Если что нибудь есть существенное въ этой мысли, нашлись бы, въ случа нужды, сотни свидтелей, и можетъ быть, рано или поздно, потомство узнаетъ, дйствительно ли Байронъ имлъ угрызенія совсти, или причудничалъ и въ этомъ.
Разв Отелло былъ человкъ презрительный, давши надъ собою власть жестокому припадку ревности?
Какъ бы то ни было, но душа Лорда Байрона была до того раздражительна, когда не корчилъ онъ денди, что угрызенія весьма легко могли преувеличить въ немъ какой нибудь проступокъ молодости. Мнніе двнадцати Присяжныхъ, которыхъ случай свелъ въ лож Маркиза Брема было таково, что проступокъ, отъ котораго иногда прекрасные глаза Лорда Байрона становились дики и свирпы, совершенъ противу женщины. Между прочимъ, въ одинъ вечеръ говорили объ одной прекрасной Миланк, которая выходила на дуэль съ любовникомъ, ее покинувшимъ, потомъ зашла рчь объ одномъ Государ, который убилъ, безъ околичностей, женщину изъ простаго народа, съ нимъ жившую и сдлавшую ему неврность. Лордъ Байронъ не растворялъ рта, нсколько времени крпился онъ, а потомъ въ досад вышелъ изъ ложи. Если то была дйствительно досада, она свидтельствовала противъ него, и конечно оправдывала его въ глазахъ нашихъ. Я сравниваю это преступленіе, каково бы оно ни было, съ кражею куска лентъ, сдланною Жанъ-Жакомъ Руссо, когда онъ жилъ въ Турин. Между людьми, имвшими житейскую опытность и негоняющимися за фразами гостиныхъ, найдется ли кто-либо, который бы объявилъ за это Жанъ-Жака мене почтеннымъ, нежели большая часть другихъ честныхъ людей? Правда, что въ 18і5, одинъ Писатель перемнилъ, по собственному своему полномочію, украденный кусокъ ленты на серебряный столовый приборъ. Такое важное открытіе въ пользу правой стороны конечно не осталось безъ награжденія. Это примръ вроятія, какого будутъ заслуживать вс простонародные историки, пока существуетъ могущественная партія, которая преслдуетъ своею ненавистью всхъ, кто только съ нкоторымъ успхомъ смялся надъ лицемріемъ.
Не прошло и нсколькихъ недль, какъ Лорду Байрону чрезвычайно полюбилось, по видимому, Миланское общество, единственное, въ которомъ допускается еще простодушіе въ девятнадцатомъ вк. Часто, посл спектакля, мы останавливались въ сняхъ Театра смотрть на проходящихъ прекрасныхъ женщинъ. Въ немногихъ городахъ бывало сборище красавицъ, подобныхъ тмъ, которыхъ случай свелъ въ Милан въ 1817. Многія изъ нихъ ожидали, что Лордъ Байронъ пожелаетъ быть имъ представленнымъ. Изъ гордости или робости, или по желанію денди, длать именно на перекоръ тому, чего ожидаютъ, онъ отклонялъ отъ себя эту честь. Ему боле нравилось проводить вечера въ разговорахъ о Поэзіи или Философіи. А помню, что мы такъ горячо объяснялись, что нердко разгнванный партеръ заставлялъ насъ умолкнуть.
Въ одинъ вечеръ, когда мы были въ самомъ жару Философическаго спора о начал пользы, вошелъ Сильвіо Пеллико, отличный Поэтъ, умершія потомъ въ Австріи, и сказалъ Лорду Байрону, что Полидори, его медикъ, взятъ подъ арестъ.
Мы побжали въ кордегардію. Полидори, который былъ очень высокъ и хорошъ собою, стоя въ партер, попросилъ гвардейскаго офицера снять его высокую мохнатую шапку, которая, какъ онъ говорилъ, мшаетъ ему видть пвца. Но дло въ щамъ, что Полидори, хотя Италіянецъ по имени, былъ рожденъ въ Англіи и слдственно часто имлъ нужду vent his spleen on somebody (изливать свой сплинъ на что нибудь или на кого нибудь).
Великій Поэтъ Монти пришелъ съ нами въ кордегардію, мы окружили арестанта, въ числ пятнадцати или двадцати человкъ. Вс говорили вдругъ. Полидори былъ вн себя и красенъ, какъ жаровня. Напротивъ того Лордъ Байронъ былъ блденъ и едва удерживалъ свое бшенство. Его патриціево сердце разрывалось съ досады, что онъ ничего не можетъ сдлать, и что ему такъ мало оказываютъ уваженія. Безъ сомннія, въ эту минуту онъ весьма сожаллъ, что не былъ въ числ Ульптровъ и не обдывалъ въ семейномъ кругу Эрцгерцога, Вице-Короля Миланскаго. Таково было наше мнніе. Между тмъ Австрійскій офицеръ счелъ, можетъ быть, сборище наше зародышемъ возмущенія, или, если онъ былъ ученъ, можетъ быть пришелъ ему на мысль Генуэзскій мятежъ 1740 года. Онъ выбжалъ изъ кордегардіи за солдатами, которые схватили свои ружья, выставленныя за дверью. Тогда Поэту Монти пришла славная мысль: Sortimo tntli, res lino solamente i tilolali (выйдемъ вс, останьтесь только титулованные).
Маркизъ Бремъ остался съ братомъ своимъ, Маркизомъ Сартираною, Граномъ Конфалоніери и Лордомъ Байрономъ. Вс они записали свои имена, увидвъ титулы, гвардейскій офицеръ забылъ оскорбленіе, нанесенное его мохнатой танк, и выпустилъ Полидори. Лишь только офицеръ показалъ свое великодушіе, какъ мы приняли его сторону. Онъ дйствительно былъ человкъ добрый. Снявъ свою мохнатую тапку, дюймовъ тридцати вышиною, Австрійскій офицеръ, имвшій до пяти футовъ росту, представлялъ жалкую фигуру подл Полидора, прекраснаго собою мужчины пяти футовъ и шести дюймовъ ростомъ, одно тщеславіе удержало бы инаго гвардейскаго офицера выпустить арестанта. Въ ту же ночь Полидори получилъ приказаніе выхать въ двадцать четыре часа изъ Милана. Это привело его въ бшенство, онъ клялся, рано или поздо, воротиться въ Миланъ и дать пощечину Губернатору, который ршился его выгнать. Онъ не давалъ пощечины, а черезъ два года отравился цною бутылкою синильной кислоты (по крайней мр sic dicitnr).
На другой день по отъзд Полидори, Лордъ Байронъ, случившись со мною однимъ въ темномъ и обширномъ Фойе театра Scala, сталъ горько жаловаться на переносимое имъ гоненіе. Въ Копет, проговорилъ онъ сквозь зубы, какъ будто разсуждая съ самимъ собою и кипя отъ гнва, когда я входилъ въ дверь гостиной, вс эти твари (pecores) Англичане и Женевцы уходили въ другую. Эти слова произнесены были не совсмъ явственно. Изъ снисхожденія къ несчастію или сумасбродству, я отошелъ отъ него на нсколько шаговъ. Потомъ, когда я опять къ нему приблизился, онъ снова началъ жаловаться, но боле умреннымъ и общимъ образомъ. Знавши очень мало сихъ і tilorati, по выраженію Монши, я очень простодушно сказалъ Лорду: ‘Соберите четыреста или пятьсотъ тысячъ наличныхъ денегъ, распространите молву о вашей смерти, двое или трое врныхъ друзей похоронятъ чурбанъ въ какомъ нибудь углу — напримръ, на остров Эльб. Протоколъ о смерти вашей прійдешъ въ Англію, а вы, между тмъ, подъ именемъ Смита или Дюбуа, будете жить въ Лим спокойно и счастливо. Нтъ помхи даже и въ томъ, чтобы, когда Г. Смитъ посдетъ, явился онъ опять въ Европу, и въ Рим или Париж купилъ экземпляръ тридцатаго изданія Чальдъ-Гарольда или Лары. Въ минуту же дйствительной смерти Г. Смитъ можетъ, если захочетъ, позабавить себя блистательною, оригинальною сценою. ‘Тотъ Лордъ Байронъ, котораго считаютъ умершимъ за 30 лтъ, скажетъ онъ, это я. Англійское общество показалось мн столь безсмысленнымъ, что я убжалъ отъ него.’
— Мой двоюродный братъ, наслдникъ моего титула, обязанъ бы былъ прислать вамъ самую искреннюю благодарность, сказалъ мн Лордъ Байронъ холодно.
Я удержался отъ колкаго отвта, почувствовавъ и свою нескромность. Вроятно и Байронъ подверженъ былъ тому несчастію, которое нердко встрчается у людей, избалованныхъ Фортуною: онъ питалъ въ себ два противоположныя желанія,— въ чемъ именно заключается великій источникъ злополучія. Не хотлось ли ему, чтобъ его принимали, какъ вельможу въ высшемъ обществ, и чтобъ удивлялись ему, какъ великому Поэту? Но никогда люди большаго свта не ладятъ съ людьми, которые пишутъ. Можетъ быть, иначе было во времена великаго Корнеля, но и самъ великій Корнель былъ только добрый человкъ, (bon homme) въ глазахъ барича Данжо. (Смоіи. Записки его.) Въ тотъ же вечеръ случилось мн похвалить Великаго Герцога Тосканскаго. Лордъ Байронъ, бывши на этотъ разъ въ дух праводушія, чрезвычайно благодарилъ меня.
Тогда на Миланскомъ театр давали Элену стараго Мейера, въ которой было одно превосходное sestelo. Публика выслушивала два посредственные акта, выжидая только этого sestto. Однажды, когда пли еще лучше обыкновеннаго, меня поразили глаза Байрона. Если бъ какая нибудь женщина увидла его въ такую минуту, она бы непремнно влюбилась въ него. Я далъ себ слово, никогда не огорчать столь прекрасной души церемонными фразами, выдуманными для поддержанія гордости народной и частной.
Гостинница, гд останавливался Лордъ Байронъ, была въ полумил отъ театра, въ конц самаго глухаго квартала, надобно было проходить одному, въ два часа утра, черезъ маленькія, очень мрачныя улицы, въ которыхъ часто случались грабежи. Это придавало что-то поэтическое жилищу Лорда. Не понимаю, какъ ни разу на него не напали. Думаю, что онъ почелъ бы себя чрезвычайно униженнымъ, если бъ его обобрали, потому что воры подшучивали самымъ забавнымъ образомъ надъ бдными пшеходами. Тогда было холодно и ходили обыкновенно закутавшись въ плащъ, воръ, подкравшись сзади, набрасывалъ черезъ голову обручъ до самыхъ рукъ, и тогда преспокойно обиралъ свою жертву.
Полидори намъ сказывалъ, что Лордъ Байронъ часто сочинялъ до ста стиховъ въ утро. Вечеромъ, возвратясь изъ спектакля, растроганный музыкою и разговорами, онъ принимался опять за свою бумагу, и работая иногда до утра, сокращалъ эти сто стиховъ въ двадцать пять или тридцать, собравъ же ихъ до четырехъ или пяти сотъ, отсылалъ къ Муррею, своему книгопродавцу въ Лондон. Работая ночью, онъ пилъ родъ грогу изъ можжевеловой водки съ водою. Правда, что когда мысли не шли ему въ голову, онъ пилъ много этого грогу, но и этотъ порокъ онъ самъ преувеличивалъ, ибо никогда не былъ невоздержнымъ въ пить. Часто, чтобъ не потолстть, онъ оставался безъ обда, или лъ какіе нибудь овощи и немного хлба. Такой обдъ стоилъ не боле одного или двухъ Франковъ, тогда Лордъ Байронъ приписывалъ себ другой порокъ, хвастаясь, что онъ скупъ.
Полидори разсказывалъ намъ много объ его женитьб. Жена его была молодая наслдница большаго имнія и единственная дочь у родителей, она имла все неразлучное съ тмъ тщеславіе, доходящее даже до глупости. Ожидая, что будетъ вести самую пышную жизнь знатной дамы, она въ муж своемъ нашла только геніальнаго человка, который не хотлъ властвовать въ дом, но не хотлъ и того, чтобъ имъ повелвали. Леди Байронъ стала сердиться, одна злая служанка, которую пугали странности Лорда Байрона, усилила гнвъ своей госпожи, она оставила мужа. Высшее общество воспользовалось благопріятнымъ случаемъ, чтобъ отлучить отъ себя великаго человка, и жизнь его была отравлена навсегда.
Можетъ быть, такому положенію безпрестаннаго раздраженія и несчастія обязанъ онъ своею чувствительностію къ музык, которая смягчала его горесть, и заставляла его проливать слезы. Лордъ Байронъ чувствовалъ красоты музыки, но чувствовалъ, какъ начинающій. Слушавъ новыя Оперы въ теченіе года или двухъ лтъ, онъ восхитился бы тми, которыя въ 1816 году не доставляли ему удовольствія, и которыя онъ даже чрезвычайно хулилъ. Въ сію минуту я узнаю, что Леди Байронъ, или какой нибудь пастырь отъ ея имени, будутъ отвчать на книгу Г. Мура. Тмъ лучше. Когда разладятъ между собою люди, сжегшіе оригинальныя записки, тогда окажется, съ какими душами Лордъ Байронъ имлъ дло.
Лордъ Байронъ былъ милъ, какъ веселое, замысловатое дитя, въ тотъ день, когда мы здили, за дв мили отъ Милана, слушать эхо Симонетты, знаменитое по Энциклопедіи и повторяющее тридцать или сорокъ разъ выстрлъ пистолетный.
За то на другой день, пріхавъ на званый обдъ, который давалъ для него Маркизъ Бремъ, онъ былъ мраченъ, какъ Тальма въ роли Нерона. Онъ пріхалъ послдній, и принужденъ былъ пройти обширную залу, и выказать всмъ свою, нсколько искривленную ногу. Лордъ Байронъ ни мало не былъ такъ холоденъ и пресыщенъ, какъ бы надлежало для его роли денди, его, напротивъ, безпрестанно волновала какая нибудь страсть. Когда благороднйшія страсти молчали, его мучило глупое тщеславіе, во всемъ находящее колкости. Но когда пробуждался геній, тогда все забывалось — Поэтъ улеталъ въ небеса и насъ увлекалъ за собою. Какую безподобную Поэму сочинилъ онъ намъ однажды ночью, по случаю разговора о жизни Каструччіо-Кастракани, Наполеона среднихъ вковъ. Мы водили его тогда, при лунномъ свт, смотрть маковки изъ благо мрамора на каедральной Миланской церкви.
Онъ имлъ недостатокъ, общій всмъ Писателямъ: чрезвычайную чувствительность къ хул или похвал, особенно происходящимъ отъ людей того же ремесла. Онъ не замчалъ, что притворство диктуетъ вс эти сужденія, и что лучшія изъ нихъ могутъ быть только свидтельства въ сходств съ Критикомъ.
Друзья мои, Италіянцы, неумолимые къ Лорду Байрону, замтили, что онъ гордился, какъ ребенокъ, умньемъ говорить на многихъ языкахъ. Одинъ истинный Ученый, заходившій иногда въ ложу Маркиза Брема, сказывалъ намъ однако, что Лордъ Байронъ худо зналъ оба Греческіе языка, древній и новый. Точно то же было и съ Исторіей, въ которой считалъ онъ себя знатокомъ.
Лордъ Байронъ сталъ смяться надъ нами, когда въ первый разъ ему сказали, что существуетъ не одинъ Италіянскій языкъ, а десять, что, напримръ, Миланскій иметъ двухъ великихъ живущихъ Поэтовъ, Томазо Гросси и Карлина Порту, и сверхъ того есть прекрасный лексиконъ Милано-Ншаліянскій, что наконецъ изъ девятнадцати милліоновъ Ищаліянцевъ, только т, которые живутъ въ Рим, Сіенн и Флоренціи, говорятъ почти письменнымъ языкомъ. Сильвіо Пеллико сказалъ однажды Лорду Байрону: изъ этихъ десяти или двнадцати языковъ Италіянскихъ, которыхъ существованіе неизвстно за Альпами, самый лучшій есть Венеціанскій. Венеціанцы суть Французы Италіи.— Такъ у нихъ есть какой нибудь живущій комическій Поэтъ?— Да, отвчалъ Пеллико, и притомъ отличный, но какъ онъ не можетъ отдавать своихъ Комедій на Театръ, то и пишетъ ихъ въ форм сатиръ. Этотъ превосходный Поэтъ называется Буратти, и черезъ каждые полгода Губернаторъ Венеціи сажаетъ его въ тюрьму.
Эти слова Сильвіо Пеллико ршили, по моему мннію, поэтическую будущность Лорда Байрона. Онъ тотчасъ спросилъ имя книгопродавца, который продаетъ сочиненія Буратти. Уже Лордъ былъ пріученъ къ Миланскому простодушію, почему нимало не воздержались отъ смха при такомъ вопрос, а потомъ сказали, что если бъ Буратти имлъ охоту цлую жизнь провести въ тюрьм, то нашелъ бы самый лучшій для того способъ — печатать свои сочиненія, а притомъ гд найти столь отважнаго издателя {Посл того, спустя много времени, одинъ Швейцарецъ осмлился напечатать наимене сильныя стихотворенія Бураттіи.}? Очень неполныя рукописи сочиненій Буратти стоили три и четыре червонца. На другой же день прелестная Графиня Н. ссудила одного изъ насъ своею рукописью. Лордъ Байронъ, знавшій Италіянскій языкъ Данта и Аріоста, ничего не понялъ сначала въ этихъ стихахъ. Мы прочитали съ нимъ нсколько Комедій Гольдони, тогда онъ сталъ немного понимать и Буратти. Нашлись даже нескромные люди, которые дали ему экземпляръ Сонетовъ Баффо. Какое преступленіе въ глазахъ Сутея! Какъ жаль, что онъ ране не зналъ о такомъ ужасномъ дл.
По моему мннію, Лордъ Байронъ не написалъ бы Беппо и превосходнаго Донъ Жуана, если бъ онъ не читалъ Буратти, и не видалъ, какое удовольствіе доставляютъ стихи его Венеціянскому обществу. Эта страна есть отдльный міръ, о которомъ скучная Европа не иметъ понятія. Стихи Буратти упояютъ сердца восторгомъ. Никогда въ мою бытность, черное на бломъ, какъ говорятъ Венеціянцы, не производило такого дйствія.
Полагаю, что въ глубин души Лордъ Байронъ питалъ сильное желаніе побывать въ Париж, но ему бы хотлось быть принятымъ, какъ былъ нкогда принятъ Юмъ Энциклопедическимъ Обществомъ.