‘Міръ Божій’, No 4, 1895
Ломоносов и его современники, Ломоносов Михаил Васильевич, Год: 1895
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Ломоносовъ и его современники. ‘Ломоносовъ есть, безъ сомннія, величайшее имя нашей литературы XVIII вка, величайшее по цлому литературному вліянію, которое давно побуждало видть въ Ломоносов ‘отца’ новой литературы’ — такъ начинаетъ г. Пыпинъ свою статью о Ломоносов, напечатанную въ мартовской книжк ‘Встника Европы’.
‘По извстнымъ словамъ Пушкина, Ломоносовъ былъ первымъ нашимъ университетомъ, и этими словами врно обозначается основной смыслъ дятельности Ломоносова, заключавшейся именно въ томъ, что онъ пролагалъ пути въ самыхъ различныхъ отрасляхъ науки и литературы, становился руководящимъ авторитетомъ въ такой широкой отрасли знанія и поэзіи, какой съ тхъ поръ не обнималъ ни одинъ изъ нашихъ писателей, и своимъ стремленіямъ на поприщ знанія и литературы придавалъ ту властную силу, которую сообщаетъ сильный первостепенный умъ и глубокое убжденіе’.
Въ этой первой стать г. Пыпинъ говоритъ не о самомъ Ломоносов, а объ его современникахъ — Тредьяковскомъ и Сумароков. Онъ указываетъ на то, что Ломоносовъ и его современники явились ‘первыми писателями въ настоящемъ смысл слова, для которыхъ литература была профессіей, а не случайнымъ любительствомъ, какъ для ихъ предшественниковъ, врод Кантемира и др.’ Первые представители литературной профессіи принадлежали къ различнымъ слоямъ общества: Ломоносовъ былъ свободный крестьянинъ, Третьяковскій былъ церковникъ, Сумароковъ происходилъ изъ стараго дворянскаго рода. Дятельность этихъ трехъ писателей и положила начало новой русской литературы. Хронологически она восходятъ къ 30-мъ и 40-мъ годамъ прошлаго столтія. Благоговя передъ памятью Петра Великаго, они стремились продолжать его дло и насадить въ Россіи искусства и науки. ‘Въ сил политической Россія со временъ Петра сравнялась съ самыми могущественными государствами Европы, нужно было, чтобы она не уступала имъ въ просвщеніи и литератур. Достичь этого можно было только перенесеніемъ въ Россію тхъ успховъ просвщенія, какими гордилась тогда Европа. Если можно было заимствовать устройство войска, флота и т. д.— отчего нельзя было такимъ же образомъ усвоить и успхи литературы?’
Г. Пыпинъ указываетъ дале, что но тяготніе къ Западной Европ вовсе не было случайнымъ капризомъ Петра и его сподвижниковъ, а подготовлялось всмъ предшествующимъ ходомъ исторіи, начавшись еще со времени первыхъ сношеній съ Византіей. Татарское нашествіе ‘насильственно измнило ходъ нашей образованности, ослабивъ или совсмъ уничтоживъ на время общеевропейскія связи’, но какъ только татарское иго было, наконецъ, свергнуто, такъ одной изъ постоянныхъ заботъ московскихъ государей стало привлеченіе въ Москву западныхъ ученыхъ людей и техниковъ, такъ-что ‘призывъ иностранныхъ ученыхъ при Петр могъ бы считаться послдовательнымъ продолженіемъ ране принимавшихся мръ’. При Петр былъ только ‘приведенъ въ сознаніе давно, въ сущности уже нсколько вковъ, бродившій историческій инстинктъ’. Этотъ періодъ заимствованій у запада не представлялъ чего-либо исключительнаго въ общемъ историческомъ ход цивилизаціи: ‘въ исторіи всхъ народовъ можно указать эту международную связь знаній, обычаевъ, искусствъ. Заимствованія не уничтожали племенныхъ особенностей даннаго народа, но обогащали племенное содержаніе, развивали его силы, давали возможность боле широкаго историческаго дйствія’.
Въ половин XVIII вка во всей европейской литератур господствовало вліяніе французской ложно-классической поэзіи. ‘Въ то время, когда наша литература длала свои первые школьные опыты, французская литература была во всемъ блеск своей славы’, и понятно, что она сдлалась образцомъ для нашихъ писателей. Старая письменность не могла ничмъ послужить имъ: она давала только церковныя поученія и вирши Симеона Полоцкаго и его преемниковъ.
Кром собственныхъ произведеній, новые писатели занимались также теоріей литературы. Тредьяковскій переводилъ піитику Буало, писалъ трактатъ объ эпопе и ‘Мнніе о начал поэзіи и стиховъ вообще’. Это былъ первый въ своемъ род трактатъ на русскомъ язык, свидтельствующіе о большой начитанности и трудолюбіи автора. Любопытенъ, между прочимъ, его взглядъ на стихи: онъ говоритъ, что въ древнія времена поэзія имла большое значеніе, потому что она прославляла подвиги героевъ и воспвала добродтель, теперь же на ея мсто явилась проза, которая исполняетъ ту же задачу. И такъ, прежде стихи были нужное и полезное дло, а ‘нын-утшная и веселая забава’. Но, хотя теперь въ стихахъ особенной нужды не представляется, Тредьяковскій все-таки признаетъ за ними нкоторое право на существованіе: ‘потолику между ученіями словесными надобны стіхи, поколику фрукты и конфекты на богатый столъ по твердыхъ кушаніяхъ’.
Остановившись довольно подробно на другихъ прозаическихъ трудахъ Тредьяковскаго, г. Пыпинъ обходитъ молчаніемъ его собственныя поэтическія произведенія, считая, что характеръ ихъ достаточно извстенъ, и переходитъ къ другому литературному работнику той же эпохи — къ Сумарокову. ‘Свое положеніе въ литератур онъ понималъ такъ же, какъ и Тредьяковскій: онъ считалъ себя призваннымъ насаждать новую литературу по тмъ образцамъ, какіе представляла въ то время литература французская. Ломоносову, съ которымъ онъ вчно ссорился изъ за соперничества, онъ предоставлялъ роль ‘нашихъ странъ Малерба’ и уподоблялъ Пиндару, но за собой хотлъ имть славу россійскаго Расина, а иногда не уклонялся отъ сопоставленія себя съ Вольтеромъ. Для своихъ трагедій онъ выбиралъ русскіе сюжеты, но къ русскимъ героямъ онъ прилагалъ т же шаблоны французской трагедіи и заставлялъ, напримръ, Дмитрія Самозванца говорить своему наперснику такія тирады:
Зла фурія во мн смятенно сердце гложетъ,
Злодйская душа спокойна быть не можетъ.
Онъ повторяетъ свои образцы со всми ихъ вншними особенностями: съ торжественными рчами героевъ, съ наперсниками, и пр. У него, по мннію г. Пыпина, была ‘большая воспріимчивость, но не было и тни самостоятельнаго таланта’. Но, несмотря на вс свои недостатки, трагедіи Сумарокова имли большой успхъ у современниковъ: он были первымъ примромъ правильной, по тогдашнимъ понятіямъ, трагедіи, и языкъ ихъ, по сравненію со старыми силлабическими виршами, казался даже изящнымъ.
На старости лтъ Сумарокову пришлось увидть, что французская литература вступила на новый путь и что тамъ, на ряду съ смежно классическими драмами, появляются такія легкомысленныя произведенія, какъ комедіи Бомарше я Дидро. Сумароковъ былъ очень опечаленъ этимъ обстоятельствомъ, и когда одну изъ комедій Бомарше перевели и на русскій языкъ, онъ разразился громами негодованія противъ переводчика, называя его ‘подъячимъ’ и восклицая съ паосомъ: ‘Уже-ли Москва боле повритъ подъячему, нежели г. Вольтеру и мн, и неужели вкусъ жителей московскихъ сходняе со вкусомъ сево подъячева?’
Кром драмъ, Сумароковъ писалъ еще сатиры, басни и мелкія статьи, касавшіяся современной жизни. Историки литературы находятъ, что этими своими произведеніями онъ открывалъ путь явившимся вскор сатирическимъ журналамъ и самому Фонвизину.