Литературный процесс по 2-й части ‘Сочинений Д. И. Писарева’, Жизнь_замечательных_людей, Год: 1907

Об издателе
Время на прочтение: 95 минут(ы)
Скачать в PDF

Сочиненія Д. И. Писарева

Полное собраніе въ шести томахъ.

Дополнительный къ шести томамъ выпускъ

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Книгопечатня Шмидтъ, Звенигородская, 20.
1907.

Литературный процессъ по 2-й части ‘Сочиненій Д. И. Писарева.

15-го Іюня 1868 г. въ уголовномъ департамент С.-Петербургской Судебной Палаты, разсматривалось, подъ предсдательствомъ сенатора Д. Я. Чемадурова, при членахъ Н. М. Медвдев и А. Н. Маркевич, прокурор Н. О. Тизенгаузен и секретар Opeстов дло по обвиненію отставнаго поручика Павленкова, въ нарушеніи постановленій о печати при изданіи имъ второй части ‘Сочиненій Д. И. Писарева’.
По введеніи подсудимаго въ залу суда, былъ прочитавъ составленный противъ него обвинительный актъ. Вотъ его содержаніе:
Въ С.-Петербургскій цензурный комитетъ представлена была 2-го іюня 1866 г., отпечатанная въ типографіи А. Головачева, безъ цензуры, въ чисти 3,000 экземпляровъ, часть вторая сочиненій Д. И. Писарева, изданія Ф. Павленкова.
По разсмотрніи этой книги, признавъ, что оная, по содержанію двухъ, заключающихся въ ней статей, не можетъ быть допущена къ обращенію въ публик, и вслдствіе сего сдлавъ распоряженіе, чрезъ С.-Петербургскаго Оберъ-полиціймейстера, о заарестованіи оной, на основаніе ст. 14 отд. III. Высочайше утвержденнаго 6 апрля 1866 года мннія Государственнаго Совта, С-Петербургскій цензурный Комитетъ 7 іюля 1866 года отнесся къ Прокурору С.-Петербургскаго Окружнаго Суда о начатіи судебнаго преслдованія противъ издателя означенной книги Флорентія Федорова Павленкова, изложивъ въ сообщеніи своемъ слдующее:
Разсмотрвъ вторую часть означеннаго изданія, комитетъ нашелъ, что въ первыхъ двухъ статьяхъ этой книги: ‘Русскій Донъ Кихотъ’ и ‘Бдная русская мысль’, заключаются мысли вредныя по ихъ направленію и цли, и противныя существующимъ узаконеніямъ по дламъ печати, именно:
а) Въ стать ‘Русскій Донъ Кихотъ’ и въ особенности на страницахъ 3, 4, 7—10, 16, 19 и 20, авторъ, говоря о литературной дятельности Киревскаго, осмиваетъ православно-христіанскія врованія этого писателя, составлявшія, какъ извстно, основаніе всхъ его философскихъ разсужденій и проводитъ мысль, что врованія эти были плодомъ предразсудковъ и наивно-ребяческихъ понятій, навянныхъ маменьками и нянюшками, называетъ ихъ московскою сантиментальностью, непогршимыми убжденіями убогихъ старушекъ Блокаменной, мистическими инстинктами, зародышемъ того разложенія, которое погубило и извратило умственныя силы Киревскаго, авторъ глумится, какъ надъ невжествомъ и московскою мудростью — надъ мыслями Киревскаго о недостаточности чистаго разума, о необходимости искать другихъ источниковъ познаванія и очистить дорогу къ храму живой мудрости, надъ его убжденіемъ, что философія, исторія и политика нуждаются, для своего оживленія, въ религіозныхъ основахъ. Выписавъ изъ сочиненій Киревскаго то мсто, гд онъ говоритъ, что просвщеніе въ Россіи должно основываться на истинахъ святой православной вры и что образованный классъ нашъ долженъ обратиться къ чистымъ источникамъ этой вры и къ разуму Св. Отцовъ, церкви авторъ сопровождаетъ эту выписку словами, ‘мн нечего прибавлять къ этимъ словамъ: они сами говорятъ за себя’.
б) Въ стать ‘Бдная русская мысль’ авторъ, (въ особенности на стр. 29, отъ словъ ‘наши современныя литературныя партіи’), перетолковываетъ и извращаетъ по-своему ту мысль, что личная воля народныхъ властителей и другихъ политическихъ дятелей всегда оказывается, въ своихъ результатахъ, слабе естественнаго хода народной жизни и окончательно побждается сею послднею. Еслибъ развитіе этой мысли имло у автора характеръ серьознаго философско-историческаго разсужденія, то оно, по мннію цензурнаго комитета, не заключало бы въ себ ничего вреднаго, но авторъ, какъ заключаетъ комитетъ, длаетъ эту мысль только предлогомъ и прикрытіемъ для пропаганды крайнихъ политическихъ мнній, враждебныхъ не только существующей у насъ форм правленія, но и вообще спокойному и нормальному состоянію общества. По изложенію автора, политическіе властители представляются только какъ сила реакціонная, угнетательная и стсняющая естественное развитіе народной жизни, или, по-крайней-мр, какъ начало, несмысленно-мудрящее надъ народною жизнію, вертящее ее по своему и навязывающее народу свою непрошенную опеку, народъ же, или общество выставляются какъ элементъ гонимый, протестующій, борющійся съ гонителями и, наконецъ, поборающій ихъ личную волю (29—34). По мннію автора, въ націи развитой и цивилизованной, личная дятельность правителей не иметъ почти никакого значенія, а вс успхи гражданской жизни совершаются или естественнымъ ея теченіемъ — смною поколній, или же крупными переворотами. Авторъ самыми черными красками, хотя и иносказательно, рисуетъ характеръ неограниченнаго правленія и многознаменательнымъ тономъ напоминаетъ читателю примры Карла I и Іакова II-го англійскихъ и Карла Х-го и Людовика-Филиппа французскихъ, не видитъ въ Россіи ни прежде ни посл Петра великаго никакого историческаго движенія жизни (исключая реформы 19-го февраля 1861 г.), о личности же и дяніяхъ Петра Великаго относится въ самомъ презрительномъ тон, издвается надъ патріотизмомъ и консервативными чувствами прежнихъ нашихъ писателей, восхваляетъ насмшку, презрніе и жолчь, которыми проникнута ныншняя литература наша, и только въ этихъ ея качествахъ видитъ надежду будущаго. Умаливъ, на сколько могъ, значеніе властителей въ жизни государствъ, даже такихъ властителей, какъ Петръ Великій, авторъ прибавляетъ: ‘Жизнь тхъ 70 милліоновъ, которые называются общимъ именемъ русскаго народа, вовсе не измнилась бы въ своихъ отправленіяхъ, если бы напримръ, Шакловитому удалось убить молодаго Петра’ (39). Въ этой же стать есть выраженіе, оправдывающее свободныя отношенія двухъ половъ (32).
Независимо отъ вреднаго содержанія означенныхъ двухъ статей, комитетъ въ настоящемъ случа принялъ также въ основаніе своихъ сужденій слдующія обстоятельства: 1) что упоминаемыя дв статьи и окончаніе второй изъ нихъ, не вошедшее нын во 2-ю часть сочиненій Писарева {Теперь эта половина вошла во 2-ю часть. Изд.}, были напечатаны въ первый разъ въ февральской, апрльской и майской книжкахъ журнала ‘Русское Слово’ за 1862 годъ, т. е. именно въ тхъ нумерахъ, за которыми непосредственно послдовало пріостановленіе изданія этого журнала на восемь мсяцевъ и что эти дв статьи были въ означенныхъ книжкахъ наиболе вредными по направленію, 2) что изданными въ послдствіи узаконеніями, именно Высочайше-утвержденнымъ 6-го апрля 1866 года мнніемъ Государственнаго Совта точне прежняго опредлены преступленія и проступки по дламъ печати, а равно и степень отвтственности за оные авторовъ и издателей, 3) что Высочайшимъ повелніемъ, объявленнымъ 28-го мая 1866 года министру внутреннихъ длъ г-мъ предсдателемъ комитета министровъ, прекращено вовсе изданіе журнала ‘Русское Слово’, въ которомъ г. Писаревъ былъ главнымъ и самымъ плодовитымъ сотрудникомъ, за доказанное издавна вредное направленіе. Въ виду этихъ обстоятельствъ комитетъ полагалъ, что дозволить вторичный выпускъ въ свтъ упомянутыхъ двухъ статей — значило бы допустить, въ явное нарушеніе Высочайшей воли, распространять въ публик наиболе вредныя и возбудительныя статьи изъ запрещеннаго журнала.
По всмъ означеннымъ соображеніямъ комитетъ пришелъ къ заключенію: 1) что статья ‘Русскій Донъ-Кихотъ’, подъ формою литературной критики, заключая въ себ осмяніе нравственно-религіозныхъ врованій и отрицаніе необходимости религіозныхъ основъ въ просвщеніи и нравственности, составляетъ законо-нарушеніе, предусмотрнное въ ст. 1001 улож. о наказ., издан. 1866 года и 2) что статья ‘Бдная русская мысль’, заключая въ себ иносказательное порицаніе существующей у насъ формы правленія, длая вообще враждебное сопоставленіе монархической власти съ народомъ, и стараясь представить первую началомъ безполезнымъ и даже вреднымъ въ народной жизни, составляетъ, какъ по прямому своему смыслу, такъ и по вытекающимъ изъ нея категорическимъ заключеніямъ, законо-нарушеніе, предвиднное въ ст. 1036 того же уложенія.
На основаніи вышеизложенныхъ обстоятельствъ, 545 ст. уст. угол. судопр. и 3 ст. Высочайше утвержденнаго 12 Декабря 1866 года мннія Государственнаго Совта, отставной поручикъ Флорентій Федоровъ Павленковъ, по упомянутымъ обвиненіямъ, предается суду С.-Петербургской Судебной Палаты.
Обвинительный актъ былъ составленъ Прокуроромъ С.-Петербургской Судебной Палаты Тизенгаузеномъ.
Посл обычныхъ вопросовъ, предложенныхъ предсдателемъ Павленкову, который себя виновнымъ въ приписываемомъ ему преступленіи не призналъ, предсдатель предложилъ прокурору изложить обвинительную рчь.
Прокуроръ Тизенгаузенъ.— Издатель сочиненій Писарева, подсудимый Флорентій Павленковъ, подвергнутъ, по требованію с.-петербургскаго цензурнаго комитета, судебному преслдованію по поводу двухъ, помщенныхъ имъ въ своемъ изданія, статей: 1) ‘Русскій Донъ-Кихотъ’, и 2) ‘Бдная русская мысль’.
Не повторяя подробностей обвиненія, которое изложено въ обвинительномъ акт, мы считаемъ лишь нужнымъ, во-первыхъ, указать на главныя черты содержанія этихъ статей, — черты, которыми опредляется общій ихъ характеръ, признанный со стороны цензурнаго комитета заслуживающимъ осужденія, и, во-вторыхъ, изложить нкоторыя соображенія относительно одного довода, который приводимъ былъ подсудимымъ при предварительномъ слдствіи и который, безъ сомннія, будетъ представляемъ имъ и здсь на суд въ свое оправданіе, а именно — того довода, что статьи Писарева: ‘Русскій Донъ-Кихотъ’ и ‘Бдная русская мысль’, какъ дозволенныя предварительною цензурою, при печатаніи ихъ въ 1862 году въ журнал ‘Русское Слово’, не могутъ уже быть преслдуемы судебнымъ порядкомъ въ настоящее время.
Итакъ, сперва скажемъ объ общемъ характер этихъ статей.
Статью ‘Русскій Донъ-Кихотъ’ составляютъ разсужденія объ изданныхъ въ Москв, въ 1861 г., сочиненіяхъ Киревскаго, — разсужденія, имющія цлью — говоря словами автора статьи — ‘объяснять личность Киревскаго, какъ любопытный психологическій фактъ’.
Казалось бы, что заключенная въ такіе предлы статья Писарева о сочиненіяхъ Киревскаго и не могла вмщать въ себ ничего противозаконнаго. Авторъ находить, что ‘Киревскаго слдуетъ причислить’, какъ онъ говоритъ, ‘къ самимъ мрачнымъ и вреднымъ обскурантамъ’, что ‘изъ его сочиненій можно выписать десятки такихъ страницъ, отъ которыхъ’ — выражаясь словами критика — ‘покоробитъ самаго невзыскательнаго читателя’, что ‘Киревскій былъ плохой мыслитель’, ‘боялся мысли’, ‘хотлъ остановить разумъ на пути его развитія’, что ‘его умъ никогда не дошелъ до самоосвобожденія’, что ‘Киревскій — русскій Донъ-Кихотъ’.
Какъ ни строгъ такой приговоръ критика надъ писателемъ, но за эту строгость онъ не можетъ отвтствовать предъ судомъ закона. И въ самомъ дл, почему отказывать критику въ прав имть именно такое, а не иное мнніе о достоинствахъ того или другаго писателя? Почему же и Писареву не думать такъ о сочиненіяхъ покойнаго Киревскаго? А если онъ именно такъ, а не иначе думаетъ о дятельности этого писателя, то почему же не выразить этихъ мнній въ печати? Въ этомъ прав ему невозможно отказать, точно также какъ нельзя отрицать и права всякаго другаго критика произвести подобное-же сужденіе о сочиненіяхъ самого Писарева.
Но этотъ критикъ, въ своихъ сужденіяхъ о направленіи литературной дятельности покойнаго Киревскаго, пошелъ нсколько дале законныхъ предловъ свободы слова, когда сталъ объяснять, какую именно сторону этой дятельности находитъ онъ достойною произнесеннаго имъ строгаго приговора.
Этого приговора заслуживаетъ, по его мннію, ‘православно-славянское’ направленіе Киревскаго, какъ говорится на 16 стр. разбираемой статьи, съ особеннымъ указаніемъ на слово православное, напечатанное курзивомъ: т христіанскія врованія и религіозныя убжденія покойнаго Киревскаго, которыя выразились въ этомъ ‘православно-славянскомъ’, какъ говоритъ критикъ, направленіи его литературной дятельности, въ насмшку называются, въ стать Писарева ‘допотопными идеями’ (стр. 3), ‘московскими убжденіями, казавшимися Киревскому непогршимыми, которыя раздляли съ нимъ вс убогія старушки Блокаменной’ (стр. 4), и которыя были ‘втолкованы ему съ дтства маменькой да нянюшкой’ (стр. 7). Приводя въ своей стать цитаты изъ нкоторыхъ сочиненій Киревскаго, критикъ, между прочимъ, слдующее разсужденіе этого писателя называетъ ‘замысловатымъ міросозерцаніемъ’,
‘Корень образованности Россіи живетъ еще въ ея народ, и, что всего важне, онъ живетъ въ его святой православной церкви. Потому, на этомъ только основаніи и ни на какомъ другомъ, должно быть воздвигнуто прочное зданіе просвщенія Россіи… Построеніе же этого зданія можетъ совершиться тогда, когда тотъ классъ народа нашего, который неисключительно занятъ добываніемъ матеріальныхъ средствъ жизни и которому, слдовательно, въ общественномъ состав преимущественно предоставлено значеніе — выработывать мысленно общественное самосознаніе, — когда этотъ классъ, до сихъ поръ проникнутый западными понятіями, наконецъ полне убдится въ односторонности европейскаго просвщенія, когда онъ живе почувствуетъ потребность новыхъ умственныхъ началъ, когда съ разумною жаждой полной правды онъ обратится къ чистымъ источникамъ древней православной вры своего народа и чуткимъ сердцемъ будетъ прислушиваться къ яснымъ еще отголоскамъ этой святой вры отечества въ прежней родимой жизни Россіи’ (стр. 19).
А въ другомъ мст (стр. 3), говоря о понятіяхъ Киревскаго, съ которыми онъ свыкся съ дтства, и называя ихъ ‘допотопными идеями’ авторъ статьи приводитъ въ примръ слдующую, относимую имъ къ такимъ ‘допотопнымъ идеямъ’, мысль покойнаго Киревскаго, выраженную въ письм его къ Кошелеву:
‘Мы, пишетъ онъ къ г. Кошелеву, мечтая о жизни, возвратимъ права истинной религіи, изящное согласимъ съ нравственностью, возбудивъ любовь къ правд, глупый либерализмъ замнимъ уваженіемъ законовъ и чистоту жизни возвысимъ надъ чистотою слова’.
Изъ этихъ указаній видно, что сущность разбираемой статьи Писарева, общій ея характеръ, представляются не въ критическомъ разбор сочиненій Киревскаго, но въ насмшливомъ осужденіи православно-христіанскихъ воззрній этого писателя.
Во второй изъ разбираемыхъ статей, ‘Бдная русская мысль’, авторъ излагаетъ свои воззрнія на значеніе, въ исторіи человческихъ обществъ, личной воли народныхъ правителей и другихъ политическихъ дятелей. Онъ отрицаетъ вліяніе этой воля отдльныхъ людей, и разныхъ, какъ онъ говоритъ, геніевъ, мудрецовъ и великихъ историческихъ дятелей на предусматриваемыя или предустрояемыя ими событія. По его мннію, вс ихъ усилія, стремленія, соображенія, никогда не приводили къ тмъ послдствіямъ, какихъ желалъ самъ дятель, но единичная ихъ мысль и единичная воля тонули и исчезали, какъ убжденъ Писаревъ, ‘въ общихъ проявленіяхъ великой народной мысли, великой народной воли’. Сами же вс эти великіе дятели, по его понятіямъ, суть ничто иное, какъ ‘мудрители надъ жизнью’, ‘всякій изъ нихъ’ — говоритъ онъ — ‘какъ боле или мене крупный Петръ Ивановичъ Бобчинскій, хотлъ заявить о себ почтеннйшей публик, и часто заявлялъ такою же оригинальною штукою, посредствомъ которой Герострать вошелъ во всемірную исторію’. Таковъ взглядъ Писарева вообще на историческихъ дятелей, изъ числа которыхъ онъ приводитъ и нкоторыя имена, какъ-то: Александра Македонскаго, Наполеона I, Филипа II Испанскаго, Фердинанда II, Императора Германскаго.
Путемъ какихъ ученыхъ историческихъ изслдованій дошелъ Писаревъ до такихъ воззрній — изъ статьи его не видно, — да и нтъ надобности допытываться. Это — воззрнія какъ и всякія иныя, съ которыми можно соглашаться, если они кому нибудь покажутся глубокомысленными, и не соглашаться, если кто либо найдетъ ихъ недостаточно основальными.
Но, предлагая эти мннія всмъ, кто пожелаетъ усвоять ихъ себ, авторъ связываетъ съ ними такія сужденія, выраженіе коихъ въ печати, въ томъ вид какъ они изложены въ разбираемой стать, не можетъ почитаться дозволительнымъ. Это — сужденія его о личности и дятельности покойнаго Императора Петра I.
Исходя отъ той точки зрнія, съ которой онъ смотритъ на всхъ вообще историческихъ дятелей, только ‘коверкавшихъ’ — по его выраженію — ‘на свой ладъ живую дятельность’, ‘ломавшихъ жизнь по своей прихоти или по своимъ, боле или мене, мудрымъ соо6раженіямъ’, ‘продлывавшихъ надъ жизнью народа т или другіе фокусы’, — авторъ разбираемой статьи прилагаетъ эту же оцнку и къ дятельности Императора Петра I, и выражаетъ мнніе, ‘что она вовсе не такъ плодотворна историческими послдствіями, какъ это кажется ея хвалителямъ и порицателямъ. Дятельность эта — говоря словами автора — представляетъ собою только ‘остроумныя затеи Петра Алексевича’, жизнь-же русскаго народа — говорятъ онъ дале — вовсе не измнилась-бы въ своихъ отправленіяхъ, если бы Шакловитому удалось убить молодаго Петра’.
Вотъ къ какому заключенію сводятся вс разсужденія о значеніи историческихъ дятелей, излагаемыя къ стать ‘Бдная русская мысль’.
Итакъ, осмяніе православно-христіанскаго образа мыслей одного изъ нашихъ отечественныхъ писателей, порицаніе литературной его дятельности за его православно-славянское направленіе, и сужденія, путемъ коихъ оправдывается гнусное политическое преступленіе — вотъ темы, развиваемыя въ подлежащихъ нашему разсмотрнію двухъ статьяхъ.
И гд все это проповдуется?— Въ славянской держав, въ христіанской стран, исповдующей православіе, какъ первенствующую и господствующую вру, верховный защитникъ и хранитель догматовъ коей — Императоръ, въ государств, управляемомъ на твердыхъ началахъ монархической власти, столь чтимой народомъ!
И въ этой-то стран провозглашается, что православныя врованія ничто иное, какъ замысловатое міросозерцаніе, допотопныя идеи, сказки нянюшки, и что преступное покушеніе злодя, которое было направлено противъ одного изъ Монарховъ Россіи, если бы оно удалось, вовсе не измнило бы отправленій жизни русскаго народа!
Спрашиваемъ: пристойно ли оглашеніе такихъ сужденій въ печати? Дозволительно-ли свободу печатнаго слова простирать до такихъ предловъ? Отвтомъ на эти вопросы будетъ приговоръ суда, какой состоится по настоящему длу. Мы же, съ своей стороны, выразимъ, не обинуясь, что распространеніе въ нашей стран, путемъ печати, такихъ воззрній, какія излагаются въ упомянутыхъ статьяхъ, признаемъ дломъ, по меньшей мр, непристойнымъ, и потому — противнымъ закону.
Свобода печатнаго слова, какъ и всякая иная законная и разумно понимаемая свобода, должна, прежде всего, основываться на уваженіи свободы другихъ, на уваженіи чужаго мннія, убжденія, врованія, на твердомъ сознаніи лежащей на каждомъ обязанности — не говорить и не длать ничего, что могло-бы оскорбить другаго. Но, спрашиваемъ, не должно-ли глубоко оскорбиться религіозное чувство каждаго изъ православно-врующихъ, коль скоро врованія ихъ будутъ подвергаемы публичному осмянію въ печати, будутъ называемы ‘замысловатымъ міросозерцаніемъ’, ‘допотопными идеями’, ‘толками нянюшекъ и убогихъ старушекъ’. Не оскорбится-ли столь же сильно нравственное и гражданское чувство каждаго изъ врноподданныхъ, когда въ печати будутъ проповдываться такія идеи, что столь гнусное дло, какъ преступное покушеніе Шакловятаго, если бы оно удалось, не оказало-бы никакого вліянія на судьбы народа. Не оскорбляется-ли это чувство гражданина и тмъ презрительнымъ тономъ, какимъ въ стать Писарева говорятся о дяніяхъ одного изъ не столь отдаленныхъ предковъ царствующаго монарха, о дяніяхъ Великаго Петра, которыя авторъ называетъ ‘затями Петра Алексевича’?
Но какое-же именно преступленіе во всемъ этомъ заключается, — гд та статья уголовнаго кодекса, которою оно предусмотрно, которою были-бы воспрещены такія сужденія въ печати?
Разсматриваемыя статьи Писарева слишкомъ несерьезны для того, чтобы искать въ нихъ матеріала для обвиненія въ какомъ либо преступленіи. Преступленіе всегда предполагаетъ существованіе злаго умысла, вліяніе злой воли. Но сочиненія, подобныя этимъ двухъ статьяхъ, при первомъ же знакомств съ ихъ легкихъ содержаніемъ, засвидтельствуютъ сами о себ, сколь мало можно относить появленіе ихъ къ злому умыслу или къ злой вол, или же, если и была эта воля, то сколь безсильно она выразилась. Въ подобныхъ сочиненіяхъ видны не преступные умыслы, но какая-то странная торопливость поскоре высказать въ печати все, что только думаетъ авторъ о различныхъ предметахъ, — торопливость, подъ вліяніемъ которой, въ настоящемъ случа, было забыто то приличіе, какое требуется отъ публичнаго слова, ибо нельзя предавать публичной печати все то, что человкъ думаетъ, точно также, какъ непристойно въ публичномъ мст говорить и длать многое изъ того, что каждый безпрепятственно говорить и длаетъ въ своихъ четырехъ стнахъ.
Итакъ, въ напечатаніи означенныхъ статей мы видимъ явно нарушеніе общественной благопристойности, находимъ, что эти статьи противны закону, потому что, какъ мы уже доказывали, он непристойны по нкоторымъ содержащимся въ нихъ сужденіямъ, оскорбляющимъ религіозное чувство врующаго и нравственное чувство гражданина.
Закономъ воспрещается всякая вообще публичная неблагопристойность, хотя всхъ видовъ, въ какихъ только можетъ выразиться неблагопристойность, законъ, разумется, не предусматриваетъ, и не въ состояніи предусмотрть. Такъ и въ отношеніи печати законъ возбраняетъ, подъ угрозою опредленнаго взысканія, сочиненія вообще противыя благопристойности. Законъ этотъ изображенъ въ 1001 ст. Улож. о нак. Подъ дйствіе этого закона мы и подводимъ напечатаніе упомянутыхъ двухъ статей изъ сочиненій Писарева. На основаніи того же закона подлежитъ осужденію, согласно съ заключеніемъ цензурнаго комитета, и то указанное комитетомъ мсто въ стать ‘Бдная русская мысль’, въ которомъ авторъ оправдываетъ свободныя отношенія двухъ половъ.
За симъ предстоитъ намъ обсудить тотъ приводимый обвиняемымъ доводъ, что онъ не можетъ подлежать отвтственности передъ судомъ за напечатаніе нын двухъ разсматриваемыхъ статей Писарева, такъ какъ он въ 1862 году были напечатаны въ журнал ‘Русское Слово’ съ разршенія предварительной цензуры.
Эта оправданіе подсудимаго мы должны признать совершенно незаслуживающимъ уваженія, такъ какъ оно, прежде всего, заключаетъ въ самомъ себ внутреннее противорчіе, проистекающее отъ того, что приводимый доводъ ставитъ во взаимную между собою связь такіе предметы, которые ничего общаго не представляютъ, ни въ какихъ между собою отношеніяхъ не состоятъ и одинъ отъ другаго, по самой иде своей, существенно отличны.
И въ самомъ дл, разсмотримъ, есть-ли что нибудь общее между напечатаніемъ статей Писарева въ журнал ‘Русское Слово’ въ 1862 году, и напечатаніемъ ихъ въ1866 году въ отдльномъ изданіи подсудимаго Павленкова? — Находятся-ли эти два явленія въ какихъ либо взаимныхъ одно къ другому отношеніяхъ?
Между ними ничего нтъ общаго — въ нихъ все различно:
Во-первыхъ, различно время: въ ‘Русскомъ Слов’ статьи Писарева напечатаны въ 1862 г., — въ изданіи Павленкова он напечатаны въ 1866 году.
Во-вторыхъ, различны отвтственныя лица и изданія, въ 1866 г. статьи напечатаны въ ‘Русскомъ слов’, издававшемся граф. Кушелевымъ Безбородко, въ 1866 г. он помщены въ отдльномъ изданіи, принадлежащемъ подсудимому Павленкову.
Въ-третьихъ, различны законодательства: въ 1862 году, въ длахъ печати дйствовала только предварительная цензура, правила коей были приложены и къ статьямъ Писарева, помщеннымъ въ ‘Русскомъ Слов’, въ 1866 г. изданіе Павленкова напечатано безъ предварительной цензуры, на основаніи новаго, дйствовавшаго уже тогда закона 6 апрля 1865 г., установляющаго цензуру карательную, которая дйствуетъ путемъ судебнаго преслдованія.
Въ четвертыхъ, наконецъ, различны и самыя цензурныя инстанціи: въ 1862 г., печатаніе статей Писарева, разршила единственная власть цензора, въ 1866 году статьи т, въ изданіи Павленкова, задержаны и подвергнуты судебному разсмотрнію по опредленію коллегіальнаго учрежденія — цензурнаго комитета.
Итакъ, что общаго между двумя явленіями, изъ коихъ позднйшее усиливаются оправдать тмъ, которое ему предшествовало?
Это общее, можетъ быть скажутъ вамъ, есть самыя статьи, о которыхъ идетъ рчь. Да, дйствительно, статьи тже самыя, какія были напечатаны въ 1862 г. съ разршенія предварительной цензуры. Но это обстоятельство — весьма дурное оружіе для защиты свободы печати, и, какъ мы сейчасъ постараемся объяснить, обращается противъ этой свободы: обвиняемый желаетъ, въ настоящемъ случа, пользоваться въ одно и то же время льготами обихъ цензуръ — и карательной и превентивной: печатаетъ свое изданіе безъ предварительной цензуры, пользуясь закономъ 6 апрля 1865 г., а между тмъ, когда примняются къ нему невыгодныя стороны этого закона, становитъ себя подъ защиту прежней предварительной цензуры, которая для него, обвиняемаго, въ настоящее время уже не существуетъ. Противорчіе явное. Такое смшанное примненіе двухъ совершенно различныхъ законодательствъ къ одному и тому же длу невозможно. Это немыслимо, ибо, если допустить такое смшеніе, то, въ силу послдовательности (такъ какъ прежде всего надо быть последовательнымъ), мы придемъ къ выводамъ, можно сказать, чудовищнымъ, и именно: защищеніе себя прежними ршеніями предварительной цензуры, когда обвиняемый преслдуется на основаніи правилъ цензуры карательной, сводятся на то, чтобы за прежними ршеніями предварительной цензуры признавать обязательную силу и на то время, въ которое она уже не дйствуетъ, т. е. установить такой порядокъ, и чтобы ныншніе цензурные комитеты, дйствующіе на основаніи закона 6 апрля, разршили къ выпуску въ свтъ все, что было когда либо прежде дозволено предварительною цензурою, — и, съ другой стороны, слдуя тому же началу, заарестовывали бы всякія печатныя изданія, въ коихъ появляется что то такое, что въ прежнее время какой нибудь цензоръ недопустилъ въ печать. Но возможно-ли послднее, возможно ли допустить, чтобы нын цензурный комитетъ возбудилъ какое либо судебное преслдованіе и заарестовалъ книгу на томъ только основаніи, что напечатанное сочиненіе не было дозволено цензоромъ къ печати когда либо прежде, лтъ 10 или боле тому назадъ, при представленіи рукописи на предварительную цензуру. Не былъ-ли-бы такой порядокъ стсненіемъ свободы печати? Очевидно, что это немыслимо. Но если невозможно нын, при дйствіи цензуры карательной, признавать законную силу за прежними запретительными ршеніями превентивной цензуры, то точно также нельзя въ настоящее время опираться и на ея дозволительныя разршенія, относящіяся къ тому времени, когда законъ 6 апрля еще не существовалъ.
Въ этомъ-то и заключается, какъ мы упомянули въ начал, то внутреннее противорчіе, которое мы видимъ въ разбираемомъ довод, коимъ подсудимый отклоняетъ отъ себя отвтственность, ссылаясь на цензорское разршеніе 1862 г., неотносившееся ни до него, ни до его изданія 1866 г.
Относительно этого довода присовокупимъ еще одно соображеніе, касающееся до существа обвиненія: напечатаніе разсматриваемыхъ двухъ статей Писарева признается нарушеніемъ общественнаго благочинія, и судебное преслдованіе возбуждено противъ того, кто въ этомъ нарушеніи обвиняется, въ настоящемъ случа — противъ отставнаго поручика Павленкова. Но неужели можетъ судъ признать этого обвиняемаго неподлежащимъ отвтственности потому только, что другому лицу, въ другое время, за 4 года предъ симъ, когда дйствовали другіе законы, былъ попущено — это же самое закононарушеніе. Полагаемъ, что такое умозаключеніе было бы совершенно неправильно. Закононарушеніе, почему либо оставшееся безнаказаннымъ для одного, не можетъ служить основаніемъ къ требованію такой же безнаказанности для другаго, тмъ боле когда, какъ въ настоящемъ случа, нарушеніе это подлежитъ дйствію совершенно другихъ законовъ, не существовавшихъ въ то время, къ которому относится приводимый прецедентъ. Доводъ, приводимый подсудимымъ въ свое оправданіе, могъ бы имть силу, если бы настоящее судебное преслдованіе касалось тхъ лицъ и того изданія, до которыхъ относилось указываемое цензорское разршеніе 1862 г. Т, дйствительно, могли бы оправдываться этимъ разршеніемъ, если бы ихъ начали преслдовать теперь передъ судомъ, по закону 6 апрля, за напечатаніе въ 1862 году статей Писарева въ ‘Русскомъ Слов’, они могли бы возражать, что разршеніе то было для нихъ законнымъ разршеніемъ, и что законъ 6 апрля не можетъ быть примняемъ къ нимъ въ его обратной сил.— Но подсудимый Павленковъ не можетъ приводить это возраженіе, ибо цензорское разршеніе 1862 года было дано не ему, касалось не до его изданія и съ закономъ 6 апрля, на основаніи котораго онъ преслдуется, никакого соотношенія не иметъ.
Полагаемъ, что вс изложенныя нами соображенія достаточно выяснили вопросъ въ томъ смысл, что отвтственность подсудимаго Павленкова по настоящему длу не можетъ быть поставляема ни въ какую зависимость отъ того разршенія предварительной цензуры, которое въ 1862 году было дано на помщеніе въ ‘Русскомъ Слов’ двухъ статей Писарева за напечатаніе коихъ, въ отдльномъ изданіи въ 1866 году, обвиняемый Павленковъ преданъ суду.
И потому мы полагаемъ: 1) отставного поручика Павленкова признать по настоящему длу виновнымъ въ напечатаніи, во II том издаваемыхъ имъ сочиненій Писарева, двухъ статей этого писателя, явно противныхъ благопристойности, 2) подвергнуть за сіе подсудимаго Павленкова, на основаніи приведенной въ заключеніи Ц. К. 1001 ст. Улож. о нак., денежному взысканію въ 300 рублей, замнивъ оное, въ случа его несостоятельности, временнымъ арестомъ въ соотвтствующей мр, и 3) статьи: ‘Русскій Донъ-Кихотъ’ и ‘Бдная русская мысль:’, уничтожить на основ. 1045 ст. Улож. о нак., дозволивъ остальную часть заарестованнаго II тома сочиненій Писарева выпустить въ свтъ.
Посл обвинительной рчи прокурора подсудимый Павленковъ произнесъ свою* защитительную рчь.
Павленковъ. Г. прокуроръ сказалъ, что нужно прежде всего быть послдовательнымъ, между тмъ все его обвиненіе есть не что иное, какъ одно длинное сплошное противорчіе съ прежней практикой прокурорскаго надзора. Если не ошибаюсь, прокурорская власть иметъ цлью наблюденіе за охраненіемъ закона, т. е. за правильнымъ и, слдовательно, боле или мене единоообразнымъ его примненіемъ. Но…
Предсдатель. Я васъ прошу воздержаться отъ обсужденія прокурорскихъ обязанностей. Говорите только то, что можетъ послужить къ вашему оправданію.
Павленковъ. Въ обсужденіе дйствій и обязанностей прокуратуры я не вхожу. Я заявляю только о противорчіи. Мн кажется, что если г. Тизенгаузенъ можетъ говорить о моемъ будто бы противорчіи, то и я не могу быть лишенъ нрава говорить о его противорчіяхъ.
Предсдатель. Вы этимъ себ не поможете. Говорите непосредственно о дл.
Павленковъ. Я не могу не указать на противорчія прокурорской практики. Доказательствомъ такого противорчія — мои настоящій процессъ. Какъ ни странно и ни голословно съ перваго взгляда высказываемое мною положеніе, но голословность его перейдетъ въ полное доказательство, если припомнить нашъ первый литературный процессъ. На этомъ процесс, происходившемъ по поводу книги ‘Всякіе’, состоявшей изъ очерковъ, на половину цензурованныхъ, а на половину напечатанныхъ безъ цензуры, прокурорскій надзоръ окружного суда, начиная свою обвинительную рчь, прямо и категорически заявилъ, что онъ разскаетъ доставленную ему комитетомъ книгу на дв части, изъ которыхъ первая, какъ цензурованная, не можетъ подлежать преслдованію, что эта часть освящена предварительнымъ разршеніемъ и потому не должна быть предметомъ отвтственности для автора. Итакъ, передъ окружнымъ судомъ говорится одно, передъ судебной палатой совершенно другое. Замчательне всего, что оба говорящія лица — юристы, оба — прокуроры и оба ссылаются въ своихъ діаметрально противоположныхъ взглядахъ на одинъ и тотъ же указъ 6-го апрля.
Всякую статью, прошедшую черезъ цензуру, можно сравнить съ боле или мене богатою золотой розсыпью, побывавшей въ рукахъ жадныхъ промышленниковъ и купцовъ. Изъ ихъ рукъ уже не выскользнетъ ни одна крупинка благороднаго металла — въ томъ порукой ихъ алчность, вооруженная всевозможными средствами для своего удовлетворенія. Поэтому было бы или высшей степенью непониманія дла, или крайней наивностью стремиться къ открытію золота въ обработанныхъ ими пескахъ. Но не то же ли самое представляетъ собою настоящій процессъ? Стараться выжать сокъ изъ лимона, побывавшаго подъ гидравлическимъ прессомъ — по меньшей мр безполезно, это просто значитъ не жалть своихъ рукъ.
О невозможности преслдовать книги, прошедшія цензуру, до изданія законовъ 1865 года, я буду говорить подробне въ конц. Здсь же я хотлъ только намтить противорчіе. Перехожу къ опроверженію обвиненій г. прокурора. Приступая къ защит ‘Русскаго Донъ-Кихота’ и ‘Бдной русской мысли’, я долженъ замтить, что об эти статьи представлены какъ въ акт, такъ и обвинительною рчью прокурора въ превратномъ вид.
Возстановленіе ихъ истиннаго смысла я считаю въ настоящемъ случа особенно важнымъ. Изъ своего личнаго опыта я не вынесъ убжденія, что цензурный комитетъ не затруднился бы при новыхъ изданіяхъ преслдовать Некрасова, Добролюбова и др. Въ виду такихъ обстоятельствъ я имю полное основаніе принимать свой процессъ за первый цензурный камень, направленный въ дорогую для всхъ печать начала настоящаго царствованія. Если позволительны на суд образныя представленія, то, мн кажется, можно безъ натяжекъ сказать, что дерево:)той печати, несмотря на то, что оно выросло на корн самыхъ строгихъ — даже пожалуй драконовскихъ — законовъ, тмъ не мене обладаетъ множествомъ такихъ плодовъ, отъ которыхъ никто не захочетъ отказываться, — отказаться отъ которыхъ можно только заставить или грубою силой, или утонченнымъ принужденіемъ, что, по моему, все равно. Но первый успхъ есть залогъ дальнйшихъ. Вотъ почему допустить создать изъ настоящаго процесса благопріятный для цензурнаго комитета прецедентъ значило бы то же самое, что помогать маляру въ его первой попытк загрунтовать срой краской картинную галлерею.
Надясь не столько на свои ничтожныя силы. сколько на очевидную правоту дла, я думаю, что мн удастся, несмотря на всмъ извстную г. Тизенгаузена, не допустить до созданія такого прецедента.
Въ своемъ возраженіи на обвиненіе г. прокурора я буду держаться того же порядка, который былъ принятъ г. Тизенгаузеномъ. Такимъ образомъ я прежде всего обращу вниманіе судей на статью о Киревскомъ, затмъ на ‘Бдную русскую мысль’ и, наконецъ, на т постороннія соображенія, которыя онъ прибавляетъ къ обвиненію.
Трудно представить себ что нибудь боле голословное, чмъ только что произнесенное обвиненіе по поводу ‘Русскаго Донъ-Кихота’. Снаружи оно какъ будто и обставлено фактами, подтверждено цитатами, но если подойти къ нему ближе, если разсмотрть его внимательне, то оно представитъ собою одно изъ двухъ: или крайнее смшеніе понятій о самыхъ разнохарактерныхъ вещахъ — смшеніе, переходящее всякія границы, или же то… для чего я затрудняюсь найти выраженіе. Г. прокуроръ говоритъ, что въ этой стать нарушены правила благопристойности. Но то, что онъ сводитъ къ этому обвиненію, совсмъ не подходитъ подъ это понятіе. Поэтому оставляя въ сторон благопристойность, я обращу вниманіе на самую сущность обвиненія, охарактеризованную этимъ эпитетомъ. Ядро этого обвиненія, послужившее исходнымъ пунктомъ всхъ дальнйшихъ заключеній г. Тизенгаузена, заключается въ томъ, будто авторъ, говоря о литературной дятельности Киревскаго, осмиваетъ православно-христіанскія врованія этого писателя, составлявшія, какъ извстно, основаніе всхъ его философскихъ разсужденій. Авторъ осмиваетъ… Но гд г. прокуроръ нашелъ осмяніе? Посл такого заключенія я могу предположить, что г. Тизенгаузенъ плохо читалъ статью Писарева. На первой же…
Прокуроръ (къ предсдателю). Я бы желалъ, ваше превосходительство, чтобъ подсудимый не употреблялъ выраженій, несогласныхъ съ уваженіемъ къ прокурорскому надзору. Кром того, моя фамилія здсь не должна упоминаться. Я дйствую не отъ своего лица, а какъ представитель обвинительной власти.
Предсдатель. Подсудимый, будьте осторожне въ употребляемыхъ вами выраженіяхъ.
Павленковъ. Я съ удовольствіемъ буду говорить вмсто ‘г. Тизенгаузенъ’ — ‘г. прокуроръ’. Продолжаю опроверженіе. Я сказалъ, что въ стать ‘Русскій Донъ-Кихотъ’ нтъ и тни осмянія. Писаревъ именно съ того и начинаетъ, что изъявляетъ свое удивленіе, какъ можно глумиться надъ такими людьми, какъ славянофилы вообще, и Киревскій въ особенности. Онъ выражаетъ даже досаду на рецензента ‘Современника’ за то, что тотъ въ своей стать ‘Московское Словенство’ позволяетъ себ насмшливо относиться къ этому направленію. Г. прокуроръ увряетъ, что, по мннію Писарева, отъ статей Киревскаго покоробитъ самаго невзыскательнаго читателя, что он отличаются такой пахучестью, которая отшибетъ отъ нихъ всякаго, но вотъ то мсто, изъ котораго онъ извлекъ свое заключеніе. Въ этомъ мст Писаревъ говоритъ совершенно обратное. Строки эти слдующія:
‘Если бъ подойти къ сочиненіямъ И. В. Киревскаго такъ, какъ подошелъ къ нимъ критикъ ‘Современника’, то съ нимъ поршить было бы очень не трудно. Причислить его къ самымъ мрачнымъ и вреднымъ обскурантамъ вовсе не мудрено, за цитатами дло не станетъ, изъ его сочиненій можно выписать десятки такихъ страницъ, отъ которыхъ покоробитъ самаго невзыскательнаго читателя, ну, стало быть и толковать нечего, привелъ полдюжины самыхъ пахучихъ выписокъ, поглумился надъ каждой въ отдльности и надъ всми въ совокупности, поспорилъ для виду съ авторомъ, давая ему чувствовать все превосходство своей логики и своихъ воззрній, завершилъ рецензію общимъ прогрессивнымъ заключеніемъ, и дло готово — статья идетъ въ типографію’.
Ясно, что Писаревъ здсь не только не напираетъ на пахучесть Киревскаго, а возстаетъ противъ такихъ недобросовстныхъ, по его мннію, пріемовъ. Онъ говоритъ этимъ мстомъ, что коробитъ или не коробитъ отъ чтенія Киревскаго — это вещь посторонняя, что не въ этомъ дло, что на подобную вещь не стоитъ обращать вниманія, что во всемъ этомъ дл есть вещи боле важныя, которыя не слдуетъ упускать изъ виду. Я не думаю, чтобъ такое начало можно было принять за приглашеніе къ насмшк. Прокуроръ не хотлъ также замтить, что Писаревъ, несмотря на радикальное различіе въ міровоззрніяхъ съ Киревскимъ, относится къ нему съ большимъ сочувствіемъ. Онъ въ разныхъ мстахъ своей статьи называетъ его человкомъ неглупымъ, даровитымъ, въ высшей степени добросовстнымъ, а понятно, что такъ нельзя относиться къ человку, надъ которымъ насмхаешься. Всего этого не хотлъ замтить г. прокуроръ. Нужно также согласиться, что смхъ есть литературное оружіе, но кто же берется за оружіе, не предполагая бороться. Между тмъ Писаревъ прямо говоритъ на стр. 2, что ‘бороться съ нимъ (т. е. съ Киревскимъ) но зачмъ, потому что дятельность его принадлежитъ прошедшему’, а главное, что онъ и безъ того забытъ, ‘несмотря на то, что послдняя его статья была написана всего лтъ семь тому назадъ’. Трудно все это согласить съ обвиненіемъ въ насмшк. Но еще трудне понять, какимъ образомъ Писаревъ могъ осмивать православно-христіанскія врованія Киревскаго. Сколько мн извстно, Писаревъ никогда и нигд — ни въ этой, ни въ другихъ своихъ статьяхъ — не считалъ нужнымъ касаться чьихъ бы то ни было врованій. Это слишкомъ индивидуальный міръ. Кром того врованія немыслимы безъ догматовъ. Но въ такомъ случа пусть г. прокуроръ укажетъ, какіе догматы отвергаются Писаревымъ въ ‘Русскомъ Донъ-Кихот’. Если онъ это сдлаетъ, — я тотчасъ же откажусь отъ защиты и признаю себя виновнымъ. Такимъ образомъ я предоставляю ему легкую возможность выиграть настоящій процессъ. Къ сожалнію, сдлать этого невозможно: Писаревъ оспариваетъ мннія Киревскаго, а не врованія его. Разница большая! Не думаетъ ли г. прокуроръ. что выраженія, пересыпанныя словами: святой, церковь, молитвы и т. п. уже по тому самому стоятъ вн всякаго оспариванія и что прикасаться къ нимъ — значитъ то же, что осмивать врованія? Но тогда мы пришли бы къ весьма страннымъ выводамъ. Многіе помнятъ, что одинъ ораторъ въ одномъ публичномъ засданіи сдлалъ такое восклицаніе: ‘Молимъ Бога, чтобъ съ его святою помощью скоре выступили благотворныя охранительныя силы на подобающую имъ высоту’ {Изъ рчи Н. О. Тизенгаузена. Изд.}. Предположимъ, что въ какой нибудь газет оратора этого осмяли бы за это выраженіе. Неужели же нашелся бы такой человкъ, который могъ бы обвинить редакцію въ издвательств надъ врованіями оратора. тогда какъ она смялась бы надъ однимъ только неумньемъ этого господина говорить рчи? Очень можетъ быть, что г. прокуроръ мысленно указываетъ мн на ту тираду Киревскаго (по крайней мр онъ читалъ ее передъ палатой), которая начинается словами: ‘Но корень образованности Россіи живетъ еще въ ея святой православной церкви…’ и посл которой Писаревъ говоритъ: ‘Мн нечего прибавлять къ этимъ словамъ’. Я еще возвращусь къ этой тирад въ конц защиты: но здсь не могу не замтить, что это прочитанное г. прокуроромъ мсто боле всего смахиваетъ на обыденныя разсужденія, пересыпанныя фразами: молимъ Бога, Его святая помощь и т. п. Если вы видите корень цивилизаціи въ церкви, то почему же я въ свою очередь не могу съ той же безопасностью видть этотъ корень въ другихъ государственныхъ учрежденіяхъ? Если бъ взглядъ на источники знанія и просвщенія не съ духовной точки зрнія, а со свтской, могъ считаться осмяніемъ врованій, то во что бы тогда превратились споры о томъ, кому слдуетъ поручить народное образованіе — церкви или земству? Возможно ли было бы тогда, не подвергаясь опасности, отвергать полезность супрематіи духовенства въ такомъ важномъ дл? Практика доказываетъ, что это возможно. На основаніи всего сказаннаго я еще разъ повторяю, что осмяніе врованій безъ осмянія догматовъ такъ же невозможно. какъ оскорбленіе безъ оскорбляемаго.
Дале г. прокуроръ говоритъ, что православно-христіанскія врованія составляли, какъ извстно, основаніе всхъ философскихъ разсужденій Киревскаго.
Кто избираетъ своей спеціальностью обвиненіе, отъ того можно требовать не голословія, а фактовъ. Но какъ похоже на факты это прокурорское ‘какъ извстно!’. Мн кажется, что суду извстно только то, что доказано. Какъ частнымъ лицамъ, судьямъ можетъ быть многое извстно, но такая извстность остается при нихъ и никогда не переходитъ вмст съ ними за порогъ этой залы. Каткова въ Москв вс знаютъ, вс знаютъ его имя, отчество, званіе, профессію, но тмъ не мене, призваннаго къ суду, его, также какъ и меня, спросили бы и объ имени, и о чин, и о занятіяхъ, потому что извстность частная и судебная — дв вещи совершенно различныя. Странно. что г. прокуроръ не привелъ для подтвержденія своего мннія ни одной цитаты изъ ‘Сочиненій Киревскаго’, а ограничился только тми отрывками, которые приведены въ стать Писарева. Я предлагаю ему въ отвт на мое возраженіе подкрпить свое ‘какъ извстно’ указаніями на боле характеристическія мста изъ Киревскаго. Книга со мной.
Предсдатель. Вы не имете права ничего предлагать прокурору. Если онъ найдетъ нужнымъ, онъ самъ безъ вашихъ предложеній сдлаетъ необходимыя указаніи. Обращайтесь ко мн, а не къ прокурору.
Павленковъ. Возвращаюсь къ защит. Я разобралъ составныя части сути прокурорскаго обвиненія по стать ‘Русскій Донъ-Инхотъ’. Признаюсь, что общій смыслъ его для меня непонятенъ. Писаревъ не отрицаетъ никакихъ догматовъ и, слдовательно, смяться надъ врованіями не могъ. Поэтому допущу, въ вид предположенія, что г. прокуроръ хотлъ обвинить Писарева не въ ‘осмяніи христіанскихъ врованій Киревскаго, составлявшихъ, какъ извстно, основаніе всхъ его философскихъ разсужденій’, а наоборотъ въ ‘осмяніи философскихъ разсужденій Киревскаго, основаніемъ для которыхъ послужили, какъ извстно, православно-христіанскія врованія’. Но даже и въ этомъ послднемъ вид обвиненіе не пріобртаетъ состоятельности. Очень часто на дурномъ основаніи могутъ быть сооружены весьма хорошія прочныя строенія, и наоборотъ. на самыхъ прочныхъ основаніяхъ — возвышаться кучи хлама. Петербургъ стоитъ на болот, а Москва на твердой земл. Но неужели же поэтому нужно отдавать ей предпочтеніе? Неужели она, несмотря на свое твердое основаніе, не грязна, не вонюча, не крива и не горбата? И наконецъ съ какихъ это поръ разрушать постройку — значитъ то же самое, что разрушать фундаментъ? Неужели, разрушая навозную кучу, воздвигнутую на неприступной скал, и сбрасывая навозъ въ подобающую ему помойную яму, я могу быть обвиненъ въ разрушеніи скалы. Это воззрніе боле чмъ оригинально.
Вы видите, гг. судьи, какъ произвольно и голословно ядро обвиненія прокурора по стать ‘Русскій Донъ-Кихотъ’. Я не буду слдить шагъ за шагомъ за его обвинительной рчью: это было бы безполезно посл разбора главной сущности ея. Впрочемъ, не могу не обратить вниманія на то, что г. прокуроръ, по всей вроятности для усиленія обвиненія, собираетъ изъ разныхъ мстъ статьи вс прилагательныя и существительныя, употребленныя авторомъ по различнымъ поводамъ, и представляетъ ихъ суду въ одномъ букет. Но, съ одной стороны, такой пріемъ совершенно несогласенъ съ правдой. Изъ самаго слабаго вина я могу помощью концентрированія и дистилляціи добыть самый крпкій спиртъ, но буду ли я правъ, выдавая добытый спиртъ за первоначальное вино? Съ другой стороны, я не думаю, чтобъ пятикратное или шестикратное пронзнесеніе какого нибудь слова, считаемаго неблагопристойнымъ, представляло большую вину, чмъ однократное. Вс эти перечисленія ‘убогихъ старушекъ Блокаменной’, ‘допотопныхъ идей’, ‘мистическихъ инстинктовъ’, ‘зародышей разложенія’ и прочихъ пугающихъ г. прокурора выраженій — есть не что иное, какъ варіаціи на одинъ и тотъ же мотивъ. Вообще я долженъ замтить, что г. прокуроръ старился тщательно выставить вс мннія Писарева о Киревскомъ, но вмст съ тмъ онъ почему то но сказалъ ни слова о тхъ матеріалахъ изъ которыхъ должно было составиться такое, а не иное воззрніе Писарева на этого писателя. Повторяю, что во всемъ своемъ обвиненіи г. прокуроръ не привелъ ни одной цитаты изъ подлинныхъ сочиненій Киревскаго. Мало того, онъ даже не объяснилъ настоящаго смысла статьи Писарева, той задачи, которую авторъ поставилъ себ достичь въ ‘Русскомъ Донъ-Кихот’. Судебная Палата въ своемъ ршеніи по длу Суворина выразила мнніе, что, принимая въ соображеніе одн отдльныя выписки изъ сочиненія, можно упустить изъ виду преступность цлаго, даже въ такихъ случаяхъ, когда преслдуемая книга безспорно принадлежитъ къ подлежащимъ уничтоженію. Если это справедливо, то будетъ еще справедливе обратное: изъ самой нравственной книги можно такъ сдлать выдержки и такъ ихъ сгруппировать, что она покажется непрерывнымъ рядомъ преступленій. Мн самому удалось видть рядъ такихъ выписокъ изъ евангелія.
Предсдатель. Не отклоняйтесь отъ дла.
Павленковъ. Такъ какъ я уже сказалъ, что г. прокуроръ неврно понялъ статью Писарева ‘Русскій Донъ-Кихотъ’, то я считаю необходимымъ представить суду краткое ея изложеніе. Чтобы избгнуть нареканія въ голословности, я буду пользоваться при этомъ не только статьей Писарева, но и самыми ‘Сочиненіями Киревскаго’ и матеріалами для его біографіи. Такимъ образомъ, возстановляя истинный смыслъ статьи, я вмст съ тмъ буду ее какъ бы поврять съ ея первоначальными источниками.
Основная задача статьи Писарева ‘Русскій Донъ-Кихотъ’, мн кажется, должна формулироваться такъ:
Нельзя не сознаться, что источникъ славянофильства самъ по себ достоинъ уваженія. Вообще говоря, славянофилы были люди умные, честные и не безъ характера. Поэтому, къ какимъ бы результатамъ они ни пришли, хотя бы къ самымъ уродливымъ, ничмъ неотличающимся отъ доктрины ‘Маяка’, во всякомъ случа это явленіе русской жизни достойно не гаерства, а внимательнаго разсмотрнія. Интересно прослдить, какимъ образомъ отъ попытки къ самобытности можно было придти къ идеалу полнйшаго оскопленія русскаго ума и русской мысли. Взглянувши на славянофильство съ такой, чисто психологической стороны, Писаревъ беретъ одного изъ его лучшихъ представителей, Киревскаго. и показываетъ на немъ, какимъ образомъ наши борцы постепенно, незамтно для самихъ себя. превращаются въ домъ-Кихотовъ. Отсюда и самое заглавіе статьи.
Можно ли, задавшись такой цлью, быть сколько нибудь близкимъ къ насмшк?
Вдумываясь въ поставленный вопросъ, Писаревъ даетъ въ своей стать характеристику Киревскаго и въ краткомъ очерк рисуетъ развитіе его литературной дятельности. Киревскій былъ одной изъ тхъ честныхъ натуръ, которыя впродолженіе всего своего земного поприща томятся потребностью служить длу и жизни. Къ сожалнію, онъ жилъ въ очень тяжелое время, когда никакое служеніе, кром офиціальнаго, не было возможно. Но совсмъ не того искала его честная натура. Борясь противъ частностей, онъ скоро увидлъ, что несовершенства окружающей Лизни слишкомъ велики, чтобъ такая борьба могла быть дйствительна. Сильныя натуры въ этихъ случаяхъ разбиваются на куски, слабыя поворачиваютъ назадъ, но все таки двигаются, хотя и по противоположному направленію. Киревскій пошелъ по дорог этихъ послднихъ. Убдившись въ невозможности самостоятельной дятельности, онъ весь перешелъ въ міръ мечты, какъ задержанное движеніе всецло переходитъ въ теплоту. Онъ составилъ около себя тсный кружокъ, вполн ему симпатизировавшій и сочвственно относившійся къ нему. Такимъ образомъ міръ мечтаній, которымъ онъ жилъ, который, такъ сказать, поддерживалъ его нравственной существованіе, очень скоро обратился для него какъ мы въ чистую и полную дйствительность.
Въ такомъ настроеніи онъ отправляется за границу. Тамъ онъ встрчается уже не съ воображаемой, а съ реальной жизнью. Но онъ уже къ ней слпъ.Какъ мечтающій философъ-идеалистъ, онъ привыкъ уже видть весь смыслъ жизни, не во вншнемъ мір, а во внутреннемъ. Умозрительная философія, отршенная отъ жизни, принимается имъ за полное выраженіе западно-европейской цивилизаціи. Онъ не хочетъ замтить, что явленіе это есть болзненное, что развитіе умозрительной философіи обязано было гнету живыхъ силъ, стремившихся къ дятельности и ненаходившихъ себ исхода. Понятно, что такая, можно сказать, патологическая философія не могла воздвигнуть себ прочнаго алтаря на запад, тамъ, гд все стремилось къ обновленію бытовыхъ формъ. При такихъ обстоятельствахъ она представляла собою соціальную роскошь. Вотъ причина холодности къ ней многихъ. Но Киревскій не усмотрлъ этой причины и объяснилъ эту холодность сознаніемъ западно-европейскаго общества въ неудовлетворительности чистаго разума. ‘Западная философія’, пишетъ онъ, ‘находится теперь въ томъ положеніи, что ни дале по своему пути она уже идти не можетъ, ни проложить себ новую дорогу не въ состояніи’. Но безъ философіи, думаетъ Киревскій, нтъ цивилизаціи, и вотъ онъ пишетъ:
‘Жизнь западнаго европейца лишена своего существеннаго смысла: непроникнутая никакимъ общимъ сильнымъ убжденіемъ, она не можетъ быть ни украшена высокой надеждой, ни согрта глубокимъ сочувствіемъ… Такимъ образомъ онъ принужденъ или довольствоваться состояніемъ полускотскаго равнодушія ко всему, что выше чувственныхъ интересовъ и торговыхъ расчетовъ, или опять возвратиться къ тмъ отвергнутымъ убжденіямъ, которыя одушевляли западъ прежде конечнаго развитія отвлеченнаго разума’.
Замтивъ на запад нкоторую усталость, которая всегда естественно является за всякимъ значительнымъ напряженіемъ силъ, онъ принялъ ее за разочарованіе, даже за разложеніе — и, не имя разочарованій въ сред своего кружка, отршеннаго отъ жизни, онъ мысленно начинаетъ чувствовать превосходство своего родного Арбата надъ Европой, и восторженно восклицаетъ:
‘Вообще все русское иметъ-то общее совсмъ огромнымъ, что его осмотрть можно только издали… Нтъ на всемъ земномъ шар народа плоше, бездушне и тупе нмцевъ. И нашъ русскій народъ, который теперь, можетъ быть, одинъ въ Европ способенъ къ восторгу, называютъ непросвщеннымъ’.
Такимъ образомъ онъ незамтно для самого себя уже на пути къ идеализированію всего русскаго. Но въ то же время Киревскій не можетъ не видть, что наше настоящее мрачно, а будущее неизвстно. Остается прошедшее. И вотъ онъ влюбляется въ это прошедшее, ухватывается за него, какъ утопающій хватается за соломенку, клянетъ западъ и реформы Петра, прозрваетъ въ старинной Руси такія качества, какія ей даже и не снились, и начинаетъ смотрть на нашъ народъ такъ же, какъ простонародье смотритъ на обезьяну, которая, по его мннно, все уметъ, все знаетъ, все понимаетъ, только не хочетъ этого показывать и скрываетъ отъ людей свои таланты. Наконецъ, Киревскій заговаривается даже до того, что отрицаетъ возможность существованія Европы безъ Россіи. Возвращаясь къ сочиненному имъ самимъ вопросу о неудовлетворительности чистаго разума и его опасности, Киревскій устремляетъ свои взоры на древнюю Русь, какъ на сосудъ, изъ котораго Европа можетъ почерпнуть живую воду для исцленія своихъ недуговъ. Въ древней Руси онъ видитъ господство врованіи, поглощающихъ дремлющій умъ, принимаетъ это поглощеніе за цльность русскаго духа, и на эту и тему начинаетъ маршровать акафистъ Россіи. Нужно сознаться, что мсто это одно изъ тхъ, къ которымъ Писаревъ относится не скажу съ насмшкой — это будетъ неправда — а съ снисходительнымъ недоумніемъ, съ добродушной улыбкой. Я, впрочемъ, его не буду читать, оно извстно судьямъ. Съ моей стороны достаточно будетъ сказать, что Киревскій приводитъ 23 причины, по которымъ слдуетъ предпочесть Россію Европ. Эта тирада помщена на 17 и 18 стр. 2-й части ‘сочиненій Писарева’. Можетъ быть, найдутся люди, патріотизмъ которыхъ и будетъ польщенъ этимъ панегирикомъ, но всякій обыкновенный читатель, смотрящій на вещи не черезъ патріотическую призму, а прямо, безъ посредства какихъ либо преломляющихъ срединъ, скажетъ, что подобный наборъ бездоказательныхъ восклицаній есть не что иное, какъ всмъ извстная Гоголевская тройка.
Г. прокуроръ можетъ сказать, что Киревскій выводилъ цльность русскаго духа изъ исповдываемаго нами православія, и что, слдовательно, относясь къ его мннію объ этомъ предмет съ снисходительной улыбкой, онъ этой улыбкой награждаетъ самое православіе. Но такой выводъ былъ бы большимъ недоразумніемъ. Авторъ отвергаетъ самую цльность сочиненную Киревскимъ. Онъ не признаетъ народовъ однодольныхъ и двусмянодольныхъ. А отсюда прямо слдуетъ, что Писаревъ ни на волосъ не касается православія.
Мн кажется, что та цлость, которая везд мерещится Киревскому и давитъ его, какъ кошмаръ, есть не что иное, какъ извстнаго рода недоразвитіе. Какъ въ цвточной почк, до полнаго развитія цвтка, сливаются въ одно цлое его чашечка, лепестки, тычинки и плодникъ, такъ точно въ молодомъ обществ рзко выдающіяся качества народовъ зрлыхъ, не успвши спеціализироваться, — находятся въ зачаточномъ состояніи и, повидимому, какъ бы слиты нераздльно, но эта нераздльность, эта цльностъ, какъ выражается Киревскій, только кажущаяся, она есть только первая фаза развитія. Настанетъ время, и непреложные законы роста и организаціи возьмутъ свое. Вотъ въ какомъ смысл улыбается Писаревъ, вотъ въ какомъ смысл онъ относится къ мнніямъ Киревскаго о цльности съ снисходительнымъ изумленіемъ.
Исчисливъ вс добродтели древне-русскаго человка и снабдивъ его такими богатствами. какими не обладалъ еще ни одинъ народъ, Киревскій увидлъ, что съ такой тяжкой ношей русскій человкъ могъ бы раздавить весь міръ лишь одной своей тяжестью, и что у всякаго читателя долженъ непремнно родиться вопросъ: почему же русскій народъ не опередилъ Европу, почему же Россія, имя столько залоговъ, не стала во глав умственнаго движенія всего человчества? Какъ человкъ честный, Киревскій не уклоняется отъ отвта. Но что это за отвтъ! Я предлагаю его преимущественно вниманію г. прокурора.
Предсдатель. Я повторяю вамъ, что вы ничего не можете предлагать прокурору. Прокуроръ самъ знаетъ, на что ему обратить вниманіе. Продолжайте.
Павленковъ. Я хотлъ указать на отвтъ Кировскаго. Вотъ его отвтъ:
‘Это произошло по высшей вол Провиднія. Провиднію видимо угодно было остановить дальнйшій ходъ умственнаго развитія Россіи, спасая ее, можетъ быть, отъ вреда той односторонности, которая неминуемо стала бы ея удломъ, еслибъ ея разсудочное образованіе началось прежде, чмъ Европа докончила крутъ своего умственнаго развитія’.
Я уже не говорю про внутреннюю нелпость этого отвта, по которому слдуетъ, что мы должны ждать для своей умственной зари полнаго заката европейскаго солнца, и что нашей цивилизаціи поставлена такого рода дилемма: если она началась, то европейское умственное развитіе кончилось и разлагается, если же Европа продолжаетъ развиваться, то мы должны коснть. Я не говорю обо всемъ этомъ. Но посмотрите, какая подкладка у всего этого отвта. Россіи предопредлено подождать… Россіи предопредлена лучшая будущность, чмъ Европ… Позволяю себ спросить, неужели понятіе о предопредленіи есть понятіе христіанское, а не фаталистическое, и неужели Писаревъ, читая эти строки, не имлъ права назвать такія нехристіанскія воззрнія Киревскаго — непогршимыми убжденіями убогихъ старушекъ Блокаменной, допотопными идеями и другими одинаково справедливыми эпитетами, такъ ужасающими г. прокурора? Неужели, наконецъ, нельзя назвать мистикомъ человка, признающагося въ томъ, что онъ ходитъ по соборамъ слушать евангелія, предварительно загадавши? Пусть мн докажутъ, что слушаніе евангелія въ вид игры въ лотерею не есть чистйшій мистицизмъ, а вполн согласно съ православно-христіанскими врованіями!
На этомъ я бы желалъ покончить съ ‘Русскимъ Донъ-Кихотомъ’, если бъ не былъ увренъ, что г. прокуроръ можетъ меня заподозрить въ желаніи обойти нкоторыя мста его обвиненія, выраженнаго частью въ рчи, частью въ акт. Такъ онъ могъ бы сказать, что я ничего не отвчалъ на его обвиненіе въ глумленіи Писарева надъ мыслями Киревскаго о недостаточности чистаго разума, о необходимости искать новыхъ источниковъ познаванія, или иначе — надъ его убжденіями, что философія, исторія и политика нуждаются для своего оживленія въ религіозныхъ основахъ. Замчу на это, что Писаревъ прежде всего несогласенъ съ первой посылкой Киревскаго, т. е. съ его мнніемъ о недостаточности чистаго разума. Но кто затрогиваетъ первую посылку, тотъ не затрогиваетъ остальныхъ. Если мн говорятъ, что соха не подъ силу лошади и что необходимо для лучшей распашки земли, для оживленія ея производительности, обратиться къ новой рабочей сил — къ воламъ, и если я отвчу на это: ‘не судите о моихъ лошадяхъ по своимъ’, то я нисколько не глумлюсь надъ волами, а только выражаю увренность въ своей рабочей сил. Неужели точно такъ же надяться на силу разума и признавать его достаточность для развитія философіи, политики и исторіи — значитъ осмивать православно-христіанскія врованія? Но тогда невозможенъ никакой споръ безъ оскорбленія этой святыни. Наконецъ, мннія Киревскаго, защищаемыя г. прокуроромъ, сами по себ страдаютъ неосновательностью. Въ самомъ дл, какими качествами должно отличаться оживляющее начало? Прежде всего оно должно быть ново. Но религія стара какъ міръ, а христіанству около 2.000 лтъ. Съ другой стороны, исторія ни въ какомъ случа не можетъ быть оживлена, хотя бы уже потому, почему не можетъ быть оживлено кладбище. Если бъ вопросъ шелъ не объ исторіи, а объ исторической жизни, тогда бы было дло другого рода. Но въ такомъ случа я повторилъ бы то, что сказано было мною вообще объ оживленіи. Въ заключеніе Киревскій указываетъ на религію, какъ на новый источникъ познаванія. Это боле чмъ странно. Мн кажется, что вра и разумъ слишкомъ различныя области, чтобъ первая могла замнить второй. Какъ ни дорогъ и ни цненъ алмазный порошокъ, но изъ него нельзя свить грошовой пеньковой веревки. Изъ цлой горы золота невозможно получить одной микроскопической крупинки желза. Мы можемъ уважать религію, преклоняться передъ нею, но именно на силу этого самаго уваженія мы не должны призывать ее на неприсущее ей дло: источникомъ познаванія она быть не можетъ, а новымъ тмъ боле. Это иметъ право говорить всякій, безг риска прослыть еретикомъ, безъ опасенія быть обвиненнымъ членами суда.
Наконецъ, обращаюсь къ послдней обвинительной цитат г. прокурора, которая начинается словами: ‘Но корень образованности Россіи еще живетъ въ ея святой православной церкви’ и т. д. Я не буду читать этого мста, оно уже было прочитано моимъ обвинителемъ. Г. прокуроръ негодуетъ на то, что Писаревъ не желаетъ ничего прибавлять къ этимъ словамъ и называетъ ихъ достаточно говорящими сами за себя. Но въ какомъ смысл онъ такъ къ этому относится — г. прокуроръ не поясняетъ. Я долженъ замтить, что слова Писарева относятся, главнымъ образомъ, не къ первой фраз цитаты, а къ послдующимъ. Чтобъ понять это, стоитъ только дать себ отчетъ, что требуетъ Киревскій. Первое условіе дйствительности его рецепта — это признать односторонность и несостоятельность западно-европейской цивилизаціи, отказаться отъ нея, покончить съ ней. Но кто же на это согласится? Мн кажется, само правительство первое представило бы тормазъ осуществленію такихъ попытокъ, если бъ он перешли изъ области разстроенной фантазіи славянофиловъ въ дло. Совсмъ не тому удивляется Писаревъ, что Киревскій опирается на православіе, а тому, что для него, помимо православія, не существуетъ религіи, — тому, что онъ говоритъ: ‘Теперь, кажется, настоящая пора для Россіи сказать свое слово въ философіи, и показать имъ, еретикамъ, что истина науки — только въ истин православія’. Итакъ, вс, кром насъ — еретики, и нтъ никакой истины, кром православно-русской. Это ли христіанство, это ли не чистйшій фанатизмъ? Но Киревскій не останавливается и на этомъ. Онъ пишетъ: ‘Направленіе философіи зависитъ въ первомъ начал своемъ отъ того понятія, какое мы имемъ о Пресвятой Троиц’. Неужели посл такихъ словъ можно что нибудь прибавлять, неужели мнніе Писарева, что слова эти говорятъ сами за себя, несправедливо? Положимъ, что понятіе о Троиц вещь весьма святая, но говорить, что отъ этого зависитъ развитіе всхъ философій земного шара — это значитъ быть не христіаниномъ, а религіознымъ фанатикомъ, значитъ не поддерживать православіе, а оказывать ему медвжью услугу, значитъ обвинять православіе въ чудовищномъ деспотизм — въ томъ, что оно хочетъ поглотить философію, что она у насъ немыслима, что мы можемъ имть лишь одну теологію. Сливать же теологію съ философіей и ставить послднюю не только въ зависимость, но даже въ продуктъ первой — значитъ договориться до того, посл чего, какъ выразился Писаревъ, нечего прибавлять. Гд же тутъ вина со стороны Писарева?
Итакъ, вотъ т причины, вотъ т основанія, которыя послужили Писареву матеріаломъ для произнесенія надъ воззрніями Киревскаго своего приговора. Въ его лиц онъ сдлалъ приговоръ и надъ всми славянофилами. Смыслъ его статьи, мн кажется, таковъ: ‘Господа, перестраивать нашу жизнь въ ея коренныхъ началахъ, безъ помощи опыта западныхъ сосдей, еще не настало время. Славянофилы сдлали было къ этому попытку, но неминуемо должны были зайти въ такую трущобу, изъ которой нтъ выхода. Дло въ томъ, что наши умственные и нравственные Писаровы невозможны до тхъ поръ, пока вся Россія не покроется, какъ стью, живыми Маркинсонами {Типъ безпокойнаго человка, выведенный въ роман Д. Гирса: ‘Старая и юная Россія’.}, и только на томъ чернозем, который произойдетъ отъ ихъ разложенія, могутъ вырости эти гиганты. Не забывайте же этого’. Вотъ смыслъ ‘Русскаго Донъ-Кихота’. Что же тутъ нарушающаго благопристойность и благочиніе, о которомъ заявилъ г. прокуроръ? Неужели сказать: ‘господа! подождите, вглядитесь въ окружающее, изучите его, взвсьте свои силы и не тратьтесь на подниманіе голыми руками Александровской колонны, а поучитесь сначала механик’ — неужели такая мысль сколько нибудь анти-религіозна, неужели въ такой мысли можетъ сколько нибудь слышаться насмшливая нота?
Теперь я нахожу возможнымъ перейти къ слдующей стать, а именно къ ‘Бдной русской мысли’.
Обращаясь къ опроверженію мннія, выраженнаго г. прокуроромъ о стать Писарева ‘Бдная русская мысль’, я не могу не замтить той странности, къ которой приводитъ совокупное обвиненіе этой статьи на ряду съ ‘Русскимъ Донъ-Кихотомъ’. Въ самомъ дл, сначала г. прокуроръ защищаетъ воззрнія Киревскаго, направленныя противъ Петра и его реформъ, а потомъ, тотчасъ же вслдъ за этимъ, переходитъ къ защит Петра и его рсформъ. Для юриста это можетъ быть и понятно, меня же это поражаетъ, какъ всякое рзкое противорчіе. Но что длать, въ виду необходимости приходится подчиниться самому противорчію и даже представить себ, что его нтъ.
Основная идея ‘Бдной русской мысли’ понята г. прокуроромъ совершенно врно. Но на этомъ, конечно, и кончается все мое съ нимъ согласіе. Дйствительно, Писаревъ этой статьей хотлъ сказать, что личная воля одного человка, какъ бы великъ онъ ни былъ, какимъ бы геніемъ онъ ни обладалъ — ничто въ сравненіи съ требованіями жизни цлаго народа, и что одинъ мудрецъ не въ состояніи перемудрить десятки милліоновъ. Но кто не знаетъ, что мысль эта далеко не нова, что она извстна всмъ и каждому, что она повторяется на вс лады и въ жизни, и въ литератур? То, что высказано Писаревымъ, въ гораздо боле рзкой и неумолимой форм можно встртить на каждой страниц Бокля, Дрэпера и др. Но я оставлю въ сторон другихъ, даже не трону Дрэпера. Для меня достаточно одного Бокля. Я преимущественно останавливаюсь на немъ потому, что этотъ писатель прошелъ, что называется — сквозь огнь, воду и мдныя трубы нашей боле чмъ строгой предварительной цензуры, той цензуры, которая самимъ законодателемъ косвенно названа въ указ 6-го апрля тяжелою и обременительною для печати. Бокль подъ этой цензурой выдержалъ четыре изданія: два изданія Тиблена и два изданія Буйницкаго. Кажется, въ цензурномъ отношеніи авторитетъ достаточно убдительный. И что же! Тамъ мы встртимъ буквально то же самое, что такъ поразило г. прокурора въ ‘Бдной русской мысли’. Бокль не только отрицаетъ прочное вліяніе единицъ на массы — онъ отрицаетъ всякое вмшательство правителей въ жизнь народа и везд, безусловно, считаетъ ого вредомъ. Для подтвержденія этого даже не нужно длать никакихъ цитатъ, достаточно пробжать заглавія нкоторыхъ рубрикъ. Вотъ, напримръ, рубрики 5-ой главы І-го тома: 1) вмшательство политиковъ въ торговлю нанесло ей вредъ, 2) законодательство породило контрабанду, 3) законодательство усилило лицемріе и т. д., наконецъ 6-я рубрика: ‘въ Англіи было меньше вмшательства правителей, чмъ въ другихъ странахъ, и потому благосостояніе ея значительне’. Бокль отрицаетъ всякую иниціативу великихъ людей. Онъ говоритъ, что ихъ иниціатива только кажущаяся. Все полезное сдлано не ими, а, такъ сказать, около нихъ: ‘ни одно политическое событіе — говоритъ онъ — ни одна прочная реформа — законодательная или исполнительная — не были задуманы правителями страны. Первыми внушителями такихъ реформъ постоянно были смлые и талантливые мыслители, которые отыскиваютъ злоупотребленіе, указываютъ на него и вмст съ тмъ предлагаютъ средства къ его исправленію… Реформаторы нашего времени плывутъ по теченію. Они способствуютъ торжеству того, чему не могутъ доле сопротивляться’, потому что, какъ бы поясняетъ Бокль черезъ нсколько страницъ: ‘чего одно поколніе проситъ какъ милости, слдующее потребуетъ, какъ права’.
Я бы могъ привести бездну цитатъ изъ этого автора объ отношеніи личнаго мудренія различныхъ великихъ людей къ строю народной жизни и о полномъ безсиліи перваго надъ послднимъ. Но это бы значило только совершенно напрасно утомлять судей. Книга, о которой я говорю, слишкомъ памятна публик. Впрочемъ самъ г. прокуроръ говоритъ въ обвинительномъ акт, что идеи. высказанныя Писаревымъ, сами по себ нисколько не предосудительны, но что предосудительность ихъ происходитъ лишь оттого, что он перетолкованы авторомъ и извращены имъ по своему. Къ сожалнію, это утвержденіе остается фразой. Оно не подтверждено ни однимъ доказательствомъ. Мннія Бокля наша цензура не считаетъ извращеніемъ чего либо — она одобрила ихъ четыре раза. Но пусть сравнятъ ихъ съ мнніями Писарева и покажутъ, чмъ послднія искажаютъ первыя, чмъ они отличаются отъ мнній автора ‘Исторіи цивилизаціи въ Англіи’.
Въ обвинительномъ акт, заключающемъ подробности обвиненія, настолько извстныя палат, что прокуроръ, не желая утомлять судей, счелъ лишнимъ ‘повторятъ’ ихъ вторично въ своей рчи, приведено одно странное основаніе, а именно прокуроръ заявилъ, что преслдованіе не было бы начато, если бы развитіе высказанной авторомъ мысли имло характеръ философскаго разсужденія. Не говоря уже о неосновательности такой претензіи, онъ не объяснилъ, какой смыслъ на его язык иметъ понятіе философскаго разсужденія. Прежде всего нужно спросить, въ какой степени умстно требовать отъ каждой журнальной статьи, чтобъ она была философскимъ трактатомъ, т. е. захватывала всякій вопросъ во всей его глубин и всесторонности. Понятно, что тогда журналъ не былъ бы журналомъ. Журналъ не книга. Онъ разбираетъ въ одно время весьма много вопросовъ. Если сегодня въ немъ помщена статья о какомъ нибудь предмет, разсматриваемомъ съ данной стороны, то при разбор того же предмета въ послдующихъ книжкахъ объ этой сторон необходимо говорить уже мимоходомъ, главное же вниманіе должно быть обращено на стороны, незатронутыя прежде. ‘Бдная русская мысль’ какъ разъ представляетъ такой случай. Въ самомъ дл, книга Бокля была разобрана въ предыдущихъ NoNo ‘Русскаго Слова’, положенія его цитировались чуть не въ каждой журнальной книжк, затмъ дятельность Петра тоже была оцнена въ журнал. Такимъ образомъ задача Писарева состояла въ обсужденіи значенія Петра съ боклевской точки зрнія. Неужели же ему нужно было при этомъ опять перебирать все введеніе къ ‘Исторіи цивилизаціи въ Англіи?’
Наконецъ, какъ оцнить философичность книги? Гд для этого мрка? Не во вншнемъ ли объем? Но тогда многія брошюры, философичность которыхъ не подлежитъ сомннію, оказались бы не философскими. Если же принять за основаніе философичности внутреннія качества сочиненія, то едва ли не будетъ еще хуже, потому что тогда для прокуроровъ откроется такое обширное поле произвола, на которомъ невозможна никакая борьба: философія можетъ пониматься ими слишкомъ различно, настолько различно, сколько заключается степеней между строгимъ и научнымъ взглядомъ и фразой врод того, что ‘человкъ зафилософствовался’. Основанія при этомъ всегда будутъ слишкомъ шатки, по большей части невозможно указать границы гд рядъ авторскихъ разсужденій начинаетъ пріобртать характеръ философичности и гд онъ начинаетъ утрачивать его. Тутъ понадобятся свдующіе люди. Наконецъ, на какомъ закон основалъ прокуроръ свое предположеніе о возможности создать новый критерій преступности идеи, выводя этотъ критерій изъ характера ея развитія, изъ того — философски она изложена или нтъ? Такого закона не существуетъ и не можетъ существовать. Что нибудь одно изъ двухъ: или идея предосудительна, и тогда она сохраняетъ свою предосудительность и въ простомъ, и въ мудреномъ изложеніи, или же она не предосудительна, и тогда, какъ бы она ни была изложена, ее прослдовать нельзя. Доктрины Штрауса и Фейербаха всмъ извстны, не думаю также, чтобы можно было отвергать философичность хоть бы vie de Jesus, но я увренъ, что, при существованіи духовной цензуры, книга эта не могла бы быть у насъ допущена даже и тогда, если бы философичность ея удесятерилась.
Говоря откровенно, все дло здсь совсмъ не въ недостатк философичности. Совсмъ не въ этомъ вина Писарева. Единственный грхъ, который можетъ быть ему поставленъ на видъ въ этой стать, это то, что онъ здсь, какъ и везд, ясенъ и понятенъ до чрезвычайности. Но кто не знаетъ, что у насъ извстныя сферы всегда относились къ общедоступности съ недовріемъ и боязнью. Эта боязнь унаслдована нами еще отъ временъ предшествовавшаго царствованія. Такъ, напримръ, въ 1834 году на сообщеніе Уварова о томъ, что къ нему поступаетъ много прошеній объ изданіи общедоступныхъ дешевыхъ книгъ и журналовъ, и на вопросъ его, полезно ли распространять подобную литературу, Главное Управленіе цензуры отвтило. что это не только безполезно, но даже вредно. Съ той же цлью въ 1850 году князь Ширинскій-Шихматовъ требовалъ, чтобъ простонародныя книги печатались славянскимъ шрифтомъ. Я привожу это затмъ, чтобъ показать, что мое предположеніе не произвольное, что оно основано на фактахъ. Я могъ бы еще принести въ подтвержденіе одинъ циркуляръ бывшаго министра Валуева — циркуляръ, послужившій основаніемъ къ преслдованію многихъ книгъ, но я удержусь отъ этого, полагая, что боязнь понятности не сообщится членамъ палаты: свтобоязнью страдаютъ только люди извстныхъ спеціальностей.
Г. прокуроръ говоритъ, что та мысль, но поводу которой мн приходится возражать ему, служитъ Писареву только предлогомъ и прикрытіемъ для другихъ цлей, а именно для умаленія значенія государственныхъ правителей. Но прикрытіе всегда ведетъ къ противорчію. Противорчіе это можетъ быть искусно спрятано, замаскировано, но оно всегда существуетъ, и его всегда можно открыть при желаніи и умніи. Тотъ, напримръ, кто, печатно возставая противъ свободы слова, проситъ на суд своего оправданія во имя его свободы, тотъ, конечно, только прикрывается знаменемъ свободы. Человкъ, отрицающій бракъ какъ будто по принципу и бросающій женщину въ то время, когда къ его извстнымъ правамъ прибавляются обязанности отца, также прикрывается принципами. Здсь опять противорчіе. И такъ всегда. Но гд же противорчіе у Писарева? Не составляетъ ли вся его статья прямой логическій выводъ изъ той мысли, которая признана прокуроромъ незаключающей въ себ ничего вреднаго — мысли, съ которой можно, ‘смотря по вкусу, соглашаться или не соглашаться’?
Такъ какъ прокуроръ не доказалъ, чтобы Писаревъ прикрывался непредосудительною мыслью для предосудительныхъ цлей, то такое мнніе г. прокурора слдуетъ считать за его субъективное впечатлніе, которое могло только родиться отъ, такъ называемаго, междустрочнаго чтенія. Но я долженъ замтить, что чтеніе между строкъ положительно запрещается цензурнымъ уставомъ: между строками можно прочесть все, что угодно.
Дале г. прокуроръ увряетъ, будто Писаревъ отзывается о власти всхъ вообще правителей, какъ о сил реакціонной, способной на одно только несмысленное мудренье надъ массой. Это совершенно не врно. Авторъ совсмъ не намревался выставить всхъ правителей поголовно сознательными друзьями реакціи. Напротивъ, онъ говоритъ, что ‘ршительно ни одинъ человкъ, имвшій вліяніе на устройство нашего быта, не длалъ намъ умышленнаго зла, всякій хотлъ сдлать получше, всякій мудрилъ надъ жизнью’. Я думаю, что это нисколько не походитъ на то, что угодно было усмотрть г. прокурору въ мысляхъ Писарева. Какъ оказывается, прокурорское ‘мудренье’ и авторское имютъ совершенно различные смыслы. Г. прокуроръ желаетъ показать, что подъ мудреньемъ авторъ подразумваетъ отъявленный произволъ, деспотическую ломку, между тмъ какъ Писаревъ говоритъ о мудреньи съ добрыми намреніями и такимъ образомъ относится къ происходящему отсюда злу, какъ къ злу непроизвольному, т. е. такому, которое не подлежитъ вмненію. Если бы Писаревъ говорилъ, что правители могутъ приносить одинъ только вредъ, что вся ихъ дятельность сводится на гнетъ, тогда было бы другое дло. Но Писаревъ относится къ исторической роли правителей совершенно иначе. Онъ говоритъ, что если ихъ цли и намренія расходятся съ потребностями страны, если они дйствуютъ, не изучивъ этихъ потребностей, не справляясь съ ними, а руководствуются въ своихъ мропріятіяхъ только своей личной логикой, то вс ихъ проекты и созданія, какъ бы хорошо они ни были обдуманы, никогда не привьются къ народной жизни, никогда не составятъ съ ней одного органическаго цлаго, а будутъ приклеены къ ней механически, что при такихъ обстоятельствахъ они никогда не достигнутъ желаемыхъ ими результатовъ, что, напротивъ, результаты всегда получатся обратные ихъ ожиданіямъ. Писаревъ настойчиво утверждаетъ, что въ сущности правители, какъ отдльныя единицы, не могутъ принести народу ни вреда, ни пользы. То и другое будетъ слишкомъ скоропреходяще. Но понятно, что такъ можно смотрть только съ громаднаго отдаленія: возвышенія и углубленія только тогда могутъ сливаться съ поверхностью, когда наблюдающій ихъ зритель слишкомъ высоко поднялся надъ этой поверхностью. Такая высота и обусловливаетъ собой философскій взглядъ. Между тмъ г. прокурору было угодно отвергнуть всякую тнь философскаго характера ‘Бдной русской мысли’.
Повторяю, идеи, послужившія основаніемъ ‘Бдной русской мысли’, встрчаются теперь чуть не въ каждой книг. Возьмемъ, напримръ, ‘Войну и Миръ’ Толстого. Тамъ, въ IV том, просто на просто говорится, что ‘великіе люди составляютъ собою не боле какъ ярлыки, дающіе названіе событіямъ’, ‘Царь есть рабъ исторіи’ и т. п. Нужно понимать смыслъ подобныхъ взглядовъ на роль историческихъ дятелей. Неужели тотъ, кто признаетъ землю круглою, можетъ быть обвиненъ въ отрицаніи Гималаевъ, Альповъ, Пиринеевъ и другихъ горныхъ хребтовъ? Мн кажется, что такое признаніе не ведетъ къ отрицанію не только Гималаевъ, но даже семи московскихъ холмовъ, оно только показываетъ, что величина всхъ этихъ волдырей слишкомъ ничтожна въ сравненіи съ массой земного шара, чтобъ можно было думать объ ихъ существованіи при опредленіи формы нашей планеты. Въ строгомъ смысл центръ тяжести земли измняется отъ простого подниманія и опусканія руки. Съ перемною-же этого центра должно измняться положеніе оси, полюсовъ, экватора и т. д. Но кто же можетъ говорить серьезно о такихъ измненіяхъ? Въ такомъ же философскомъ смысл говорится и о личной исторической дятельности всякой отдльной единицы.
По смыслу прочитанныхъ выписокъ, обвинительному акту и нкоторымъ мстамъ рчи, обвиненіе прокурора сводится къ тому, что будто бы Писаревъ набрасываетъ иносказательно тнь на существующую у насъ форму правленія, что считается прокуроромъ ‘по меньшей мр непристойнымъ’. Но конецъ его по этому поводу обвиненія противорчитъ и не согласуется съ началомъ.
Такъ, въ подтвержденіе непріязненнаго отношенія Писарева къ существующей у насъ форм правленія, г. прокуроръ въ обвинительномъ акт указываетъ на примры, выставленные авторомъ въ лиц Карла I и Якова II англійскихъ, и Карла X и Людовика-Филиппа французскихъ. Къ сожалнію, вс эти четыре государя не были неограниченными монархами. Вс они были правители конституціонные. Но такъ какъ въ доказательство ядовитости стрихнина нельзя указывать на примры отравленія меркуріальными пилюлями, то ясно, что смыслъ этихъ примровъ совершенно другой. Я не виноватъ, что г. прокуроръ неврно понялъ ихъ истинный смыслъ. Объяснять его считаю лишнимъ. Съ моей стороны достаточно того, что я показалъ ложность силлогизма.
Что же касается до иносказанія, то я позволю себ усомниться въ справедливости такого пріема. Этимъ способомъ можно заподозрить все, что угодно. Допустивъ законность иносказанія. можно провести параллель между самыми разнородными вещами, можно, напримръ, доказать, что ‘Ревизоръ’ Гоголя не ‘Ревизоръ’, а иносказательное изображеніе страшнаго суда. Чиновники — это совратившіеся съ истиннаго пути христіане, Хлестаковъ — антихристъ, жандармъ — труба второго пришествія…
Предсдатель. Не отклоняйтесь въ сторону.
Павленковъ. Я хотлъ только наглядне показать, къ чему можно придти путемъ иносказанія.
Писареву еще ставится въ вину то, что онъ не видитъ въ Россіи никакого историческаго движенія жизни, за исключеніемъ реформы 19-го февраля. Я не знаю, обвиненіе это или полемика. Мн кажется, на этотъ счетъ не запрещается никому имть свое мнніе. Вонъ Тургеневъ — тотъ въ своемъ ‘Дым’ не признаетъ даже 19-го февраля: у него все дымъ:— и земство, и гласный судъ, и крестьянская реформа. Между тмъ его никто еще не звалъ за это въ судъ и, вроятно, не позовутъ.
Что касается до того, что будто бы Писаревъ отзывается о Петр презрительно — по моему же только какъ о простомъ смертномъ — то я жалю, что прокуроръ, какъ видно, не знаетъ о существованій комитета, бывшаго въ 60 году и состоявшаго изъ министровъ юстиціи, просвщенія, внутреннихъ длъ и шефа жандармовъ. Комитетъ этотъ положилъ не допускать къ печати неосновательныхъ и неприличныхъ отзывовъ, и извстій о жизни и правительственныхъ дйствіяхъ лицъ царствующаго дома по смерти Петра. Ршеніе этого комитета было высочайше утверждено. Какъ широко пользуется литература этимъ разршеніемъ, можетъ служить образчикомъ слдующій отзывъ Погодина объ Иван IV, напечатанный въ его газет ‘Русскій’:
‘Что есть въ немъ высокаго, благороднаго, прозорливаго, государственнаго? Злодй, зврь, говорунъ-начетчикъ въ подъяческимъ умомъ, — и только. Надо же вдь, чтобъ такое существо, потерявшее даже образъ человческій, не только высокій ликъ царскій, нашло себ представителей!… Обозрвая несчастное царствованіе, надо только удивляться этому великому, необыкновенному, ангельскому терпнію русскаго народа (не исключая и бояръ), который двадцать пять лтъ сносилъ мучителя, видлъ въ немъ наказаніе Божіе за грхи свои, и молился объ немъ столько же, сколько о себ, и долго, долго, чуть-ли не до послдняго времени служилъ панихиды по цар Иван Васильевич Грозномъ. Вотъ, вотъ чмъ украшается, сіяетъ русская исторія, сравнительно съ западной!’
Ничего подобнаго нельзя встртить у Писарева.
Никакого ‘презрительнаго тона’ въ ‘Бдной русской мысли’ нтъ. Напротивъ, Писаревъ во многихъ мстахъ своей статьи относится къ Петру съ большимъ уваженіемъ. Такъ, на одной изъ страницъ, онъ прямо говоритъ, что Петръ былъ бы везд выдляющейся личностью: былъ ли бы онъ ученымъ, писателемъ или простымъ рабочимъ, — онъ всюду бы заявилъ себя, всюду бы стоялъ цлою головой выше окружающихъ его лицъ. Не думаю, чтобъ это сколько-нибудь походило на презрніе. Писаревъ даже отчасти оправдываетъ его историческую дятельность. Онъ сознается, что въ 18-мъ столтіи сынъ Алекся и не могъ дйствовать иначе, чмъ Петръ. Но г. прокуроръ не останавливается на презрніи, онъ идетъ гораздо дале: Онъ увряетъ, что Писаревъ, говоря о покушеніи на жизнь Петра, оправдываетъ ‘гнусныя политическія убійства’. На самомъ дл Писаревъ въ своей стать ‘Бдная русская мысль’ высказываетъ лишь мнніе о томъ, что жизнь русскаго народа нисколько не измнилась бы въ своихъ существенныхъ отправленіяхъ, еслибъ Шакловитому удалось убить Петра. Можно ли изъ этого вывести одобреніе покушенія? Это такъ странно, такъ странно, что я считаю лишнимъ отвчать на подобное обвиненіе. Если бы въ какомъ нибудь переулк совершилось убійство, а я бы сказалъ, что по случаю этого убійства никакъ не можетъ случиться свтопреставленія, — неужели этими словами я одобрялъ бы сдланное убійство? Что же касается до того, что въ этихъ словахъ слышится желаніе Писарева умалить значеніе Петра, то и это не что иное, какъ недоразумніе г. прокурора. Относительная величина зависитъ не отъ размровъ измряемаго предмета, а отъ размровъ мрки. Еслибъ длину стола, за которымъ сидятъ судьи, смрить миллиметромъ, то она выразилась бы безконечно большимъ числомъ, но если тотъ же самый столъ смрить нмецкой географической милей, то эта длина представилась бы безконечно малой величиной. Понятно однако, что самый столъ отъ этого не сдлается короче ни на волосъ. Или представимъ себ, что въ то время, какъ у меня въ сундук лежало 25 аршинъ матеріи, длина аршина увеличена въ 100 разъ противъ прежняго. Неужели же, если бы я, узнавши, что у меня теперь вмсто 25 аршинъ всего только одна четверть., подалъ жалобу въ судъ о пропаж матеріи, то жалоба моя не была бы по меньшей мр странной? Но не тоже ли самое обвиненіе прокурора въ умаленіи значенія Петра? Тутъ дло не въ форм моихъ сравненій (форма — дло второстепенное), но согласитесь, что сущность одна и та же. Сущность въ томъ, что г. прокуроръ увеличеніе авторской марки принимаетъ за уменьшеніе разбираемыхъ предметовъ. Виноватъ ли Писаревъ, что г. прокуроръ въ своихъ воззрніяхъ на міровыя событія стоитъ на ряду съ тми историками. которые приписываютъ измненія въ судьбахъ Европы посл Ватерлооскаго разгрома — низкимъ передковымъ колесамъ французской артиллеріи, а потерю французами Бородинскаго сраженія — каммердинеру, не подавшему Наполеону непромокаемыхъ сапогъ?
Кром всего этого. г. прокуроръ усматриваетъ въ стать ‘Бдная русская мысль’ еще нсколько вивъ. Такъ, онъ жалуется суду, что, по мннію Писарева, ‘вс успхи гражданской жизни совершаются или естественнымъ ея теченіемъ, или же крупными переворотами’. Я смю думать, что если даже назначить 100-тысячную премію, то и тогданиктоне укажетъ ничего средняго между этими двумя путями, точно такъ, какъ никто не въ состояніи назвать дв такія однородныя величины, которыя не были бы одно изъ двухъ — равны между собою или одна больше другой. Дале г. прокуроръ доводитъ до свднія судей, что Писаревъ смется надъ консервативными чувствами прежнихъ писателей. Я не понимаю этого обвиненія: еслибъ онъ смотрлъ на палату не какъ на судебную коллегію, а какъ на извстную политическую партію, напримръ, какъ на партію ‘Всти’, какъ на друзей Скарятина, то подобное донесеніе имло бы практическую серьезность, но я не думаю, чтобъ онъ согласился такъ взглянуть на находящихся здсь судей. Поэтому я считаю лишнимъ отвчать на консервативное соболзнованіе прокурора.
Наконецъ, еще одно послднее обвиненіе, обвиненіе въ присутствіи выраженій, ‘оправдывающихъ свободныя отношенія половъ’. Какъ-то странно видть такое обвиненіе на ряду съ обвиненіемъ въ иносказательномъ отрицаніи пользы властей и оправданіи ‘гнусныхъ политическихъ убійствъ’. Это, можетъ быть.— на случай, если не посчастливится въ боле серьезныхъ обвиненіяхъ. Я|удивляюсь только, какъ можно было найти въ указанныхъ прокуроромъ строкахъ то, что онъ выдаетъ за существенный ихъ смыслъ. Вотъ это мсто:
‘Кто изъ насъ не знаетъ, напримръ, что ревность — чепуха, что чувство свободно, что полюбить и разлюбить не отъ насъ зависитъ, и что женщина не виновата, если измняетъ вамъ и отдается другому? Кто изъ насъ не ратовалъ словомъ и перомъ за свободу женщины? А пусть случится этому бойцу испытать въ своей любви огорченіе, пусть его разлюбитъ женщина, къ которой онъ глубоко привязанъ! Что же выйдетъ? Неужели вы думаете, что онъ утшитъ себя своими теоретическими доводами и успокоится въ своей безукоризненно-гуманной философіи? Нтъ, помилуйте! Этотъ непобдимый діалектикъ, этотъ вдохновенный философъ ползетъ на стны и надлаетъ такихъ глупостей, на которыя, можетъ быть, не ршился бы самый дюжинный смертный’.
Ясно, что смыслъ прочитаннаго мной какъ разъ обратный тому, который усмотрлъ въ этихъ строкахъ г. прокуроръ. Писаревъ, напротивъ, какъ бы признаетъ мннія о свобод отношенія половъ расходящимися съ практикой, онъ допускаетъ ихъ возможность лишь въ области теоріи и совершенную несостоятельность при первомъ прикосновеніи съ реальной жизнью. Если въ чемъ нибудь можно обвинять Писарева, читая приведенныя строки, такъ это разв въ совершенно обратномъ — въ томъ, что онъ недостаточно сильно вритъ въ нераздльность идеи съ дломъ. Статья эта принадлежитъ къ тому времени, когда онъ еще начиналъ свою литературную карьеру. Въ другихъ мстахъ своихъ сочиненій боле позднйшаго періода онъ относится къ этому вопросу иначе: но здсь, какъ будто нарочно. онъ. противорча самому себ, отнимаетъ обвинительную пищу отъ прокурора.
Вотъ все, что я желалъ привести въ защиту ‘Русскаго Донъ-Кихота’ и ‘Бдной русской мысли’, теперь я перейду къ постороннимъ соображеніямъ г. прокурора, Но прежде чмъ это сдлать, я позволю себ обратиться къ нему, черезъ предсдателя, съ однимъ вопросомъ…
Предсдатель. Вы не имете права длать прокурору какіе-либо вопросы.
Павленковъ. Въ такомъ случа я отказываюсь отъ обращенія къ нему. Но мн все-таки необходимо знать, какъ слдуетъ смотрть на разницу между концомъ рчи прокурора и обвинительнымъ актомъ. Въ акт, между прочимъ, указывается, какъ на обстоятельство, усиливающее вредность статей, — на пріостановку ‘Русскаго Слова’ въ 62 году, будто бы, за т нумера, въ которыхъ он были помщены, и на запрещеніе этого журнала въ 66 году. Между тмъ въ рчи объ этомъ не говорится ни слова. Считать ли мн, что прокуроръ не желаетъ поддерживать двухъ первыхъ доводовъ? Наконецъ, въ акт я обвиняюсь по 1001 и 1035 ст. Уложенія, а въ рчи только по одной 1001 ст. Могу ли я ничего не говорить о 1035 ст.?
Предсдатель. Оба упомянутыя вами довода есть только мнніе цензурнаго комитета. Вы слышали, что васъ обвиняютъ только по 1001 ст.
Павленковъ. Развивая свои постороннія соображенія объ отношеніи указа 6-го апрля къ цензурному уставу и моей неминуемой отвтственности, г. прокуроръ сказалъ, что онъ отвчаетъ на мои доводы, будто бы приведенные мной во время предварительнаго слдствія. Но я не длалъ на этотъ счетъ никакихъ заявленій (предсдатель беретъ дло) и не знаю, почему онъ приписываетъ ихъ мн? Поэтому я не буду отвчать ему на подробности, тмъ боле, что ихъ трудно понять, по крайней мр я, признаюсь, ихъ не понялъ. Однако общій смыслъ этихъ соображеній, кажется, таковъ. что, на основаніи указа 6-го апрля, возможна отвтственность за то, за что прежде она была невозможна. потому что въ эятомъ указ подробне и опредленне прежняго изложены преступленія и проступки печатнаго слова. Это, впрочемъ, уже извстный мн доводъ цензурнаго комитета. Позволю себ сказать нсколько словъ объ указ 6-го апрля и объ его неудобопримнимсти къ книгамъ, разъ ужо разршеннымъ предварительной цензурой.
Прежде всего мн кажется, что указъ 6-го апрля изданъ для произведеній печати, минующихъ предварительную цензуру: въ немъ опредлена отвтственность авторовъ, редакторовъ, издателей, типографщиковъ и книгопродавцевъ. По отвтственность за книги, одобренныя цензурой, лежитъ на цензорахъ. Статьи ‘Русскій Донъ-Кихотъ’ и ‘Бдная русская мысль’ были одобрены цензурой, поэтому къ нимъ непримнимъ на суд указъ 6-го апрля, особенно при существованіи 178 статьи Цензурнаго Устава. Кром формальной невозможности такой отвтственности, я еще укажу на невозможность лошческую. Когда авторъ представляетъ свою рукопись въ цензуру и беретъ ее обратно со множествомъ различныхъ помарокъ, тогда его статья въ строгомъ смысл теряетъ свой первоначальный характеръ. Посл цензурныхъ сокращеній писатель говоритъ уже не то, что хотлъ сказать, или не совсмъ то. Но разв возможна отвтственность за то, чего не хочешь сказать и что вышло, такъ сказать. само собой? Во вторыхъ, указъ 6-го апрля изданъ, какъ говоритъ самъ законодатель, ‘для облегченія отечественной печати’. Отсюда прямо слдуетъ, что прежняя цензура была тяжела для печати. Теперь спрашивается, если рукопись разршается и одобряется даже тяжелой, обременительной цензурой, то какъ же можно ее преслдовать посредствомъ указа, написаннаго для облегченія? Вдь, подобное преслдованіе провозглашаетъ начало, совершенно обратное мысли законадателя, такое преслдованіе какъ бы говоритъ: ‘прежде печать была слишкомъ распущена, нужно подобрать ей возжи’. Что указъ 6 апрля окончательно и на вчныя времена застраховываетъ отъ судебнаго преслдованія вс произведенія печати, вышедшія въ цензурный періодъ нашей литературы — это прямо слдуетъ изъ 7-й статьи 3-го отдла Высочайше утвержденнаго 6 апрля 1865 г. мннія Государственнаго Совта, гд говорится, что срокъ для возбужденія судебнаго преслдованія по нарушеніямъ постановленій о печати полагается годовой со дня нарушенія. Указъ этотъ вошелъ въ силу 1-го сентября 1865 г. Значитъ, при самомъ его введеніи все напечатанное по 1-е сентября 1864 г. уже выходило изъ сферы преслдованія при всхъ послдующихъ перепечаткахъ. Скажутъ, что это правило существуетъ только для безцензурныхъ изданій. Но это будетъ несправедливо. Въ самомъ дл, если безцензурныя изданія, изданія ускользнувшія отъ цензурныхъ помарокъ, нельзя преслдовать посл годичнаго срока со дня ихъ выхода, то изданія, побывавшія въ комитет, изданія со всхъ сторонъ имъ разсмотрнныя, обсуженныя, доложенныя и т. .д., тмъ боле не могутъ, безъ нарушенія здраваго смысла, подвергаться суду впродолженіе боле длиннаго срока. Мн кажется, что если необходимо установить неравные сроки для возбужденія преслдованія, то относительная продолжительность ихъ должна быть какъ разъ обратная, т. е. для безцензурныхъ книгъ боле значительная, чмъ для книгъ, когда либо цензурованныхъ, если только послднія можно преслдовать. Между тмъ настоящій процессъ какъ бы устанавливаетъ совершенно противоположное начало — начало, въ силу котораго безцензурныя книги преслдуются годъ, а цензурованныя — вчно. Цензурный комитетъ самъ чувствовалъ эту неловкость и потому прибгнулъ въ этомъ случа къ такому толкованію указа 6-го апрля, которое я считаю крайне неосновательнымъ. Это толкованіе, по моему мннію, возможно только для него, прокуроръ же, спеціальность котораго состоитъ въ вдніи законовъ, не долженъ былъ его поддерживать и опираться на него. Но изъ его объясненій видно, что онъ также стоитъ за возможность отвчать по указу 6-го апрля при невозможности отвта по цензурному уставу, слдовательно также соглашается, что указъ 6-го апрля опредлительне (въ смысл строгости) прежнихъ узаконеній. Я считаю необходимымъ сказать, что если ставится вопросъ объ опредленности, то для того чтобы онъ вышелъ изъ области фразъ, необходимо показать, съ одной стороны, ту неопредленность въ старыхъ узаконеніяхъ, которая въ 62 году давала возможность легальному появленію преслдуемыхъ теперь статей, и съ другой — ту точность новыхъ, которая теперь прямо бьетъ по этимъ статьямъ и превращаетъ ихъ въ закононарушеніе. Короче, я предлагаю г. прокурору прибгнуть къ одному изъ первыхъ четырехъ правилъ. Пусть онъ вычтетъ изъ полныхъ узаковеній неполныя, и дополненіе первыхъ, полученное въ остатк, покажетъ суду. Тогда мы увидимъ, имла ли въ виду эта опредленность что нибудь похожее на статьи въ род ‘Русскаго Донъ-Кихота:’ и ‘Бдной русской мысли’. Въ противномъ случа доводъ объ опредленности и неопредленности останется голословнымъ. Къ сожалнію, исполнить мою просьбу невозможно по той простой причин, что г. прокуроръ самымъ подведеніемъ преслдуемыхъ статей по 1001 ст. Улож. о наказ. уже доказалъ противное, т. е. математическую точность прежнихъ узаконеній о печати, по крайней мр относительно ‘Русскаго Донъ-Кихота’ и ‘Бдной русской мысли’. Въ самомъ дл, статья, предусматривающая преступленіе, взводимое на меня г. прокуроромъ, существовала и въ уложеніи 1857 г. съ той лишь разницей, что тамъ она стоитъ подъ No 1356. Но гд же тогда неопредленность постановленій, дйствовавшихъ до указа 6-го апрля, или, можетъ быть, номеръ 1001 опредленне 1356-го?.. Но тогда пусть г. прокуроръ объяснить мн эту кабалистику.
Вотъ къ какимъ несообразностямъ можетъ привести преслдованіе цензурованныхъ книгъ. Но понятно, что если обвиненіе въ нарушеніи той или другой статьи закона приводитъ къ несообразности, то значитъ, что его не существуетъ. Поэтому я утверждаю, что если мной сдлано какое либо закононарушеніе, то это — закононарушеніе, предусмотрнное ст. 1712 Улож. о наказ. (Предсдатель берется за Уложеніе.) Къ сожалнію, для обвиненія по этой стать нужно быть въ одно и то же время прокуроромъ и законодателемъ, что, очевидно, невозможно.
Но если я напечатаніемъ преслдуемыхъ статей не сдлалъ никакого закононарушенія, то какъ объяснить себ заарестованіе 2-й части ‘Сочиненій Писарева’ до выхода въ свтъ, которое по указу б-го апрля производится только въ самыхъ крайнихъ и серьезныхъ случаяхъ? По всей вроятности, большая часть конфискаціи произошла потому, что господинъ Щербининъ, бывшій начальникъ главнаго управленія по дламъ печати, издалъ въ 1866 году распубликованный въ газетахъ циркуляръ, въ которомъ предписалъ цензурнымъ комитетамъ ‘относительно изданіи, изъятыхъ отъ предварительной цензуры, безотлагательно пріостанавливать и подвергать судебному преслдованію всякія нарушенія законовъ о печати’. Цензурной комитетъ такъ и дйствовалъ, несмотря на то, что пріостанавливать книги до выхода въ свтъ дозволяется указомъ 6-го апрля не за всякія нарушенія законовъ. Строго говоря, онъ не былъ виноватъ, если различныя указанія и циркуляръ, данный ему для руководства, радикально расходились по этому предмету съ указомъ. Сочиненія Писарева дйствительно, можетъ быть, погршаютъ противъ 1712 ст. Улож. о наказ. и это съ моей стороны не фраза, такъ какъ я подъ этой статьей подразумваю секретныя инструкціи цензорамъ. Но секретныя канцелярскія указанія никогда не должны являться на гласный судъ. При конфискованіи 2-й части ‘Сочиненій Д. И. Писарева’ все дло состояло совсмъ не въ закононарушеніяхъ. Посл всмъ извстныхъ событій, цензурный комитетъ такъ засуетился, что сталъ въ суетахъ обращать свои преслдованія не столько на идеи, сколько за знамена этихъ идей, на извстныя имена. Но понятно, что съ именемъ Писарева соединено много воспоминаній. Поэтому возобновленіе его статей могло показаться комитету отступленіемъ отъ рескрипта. Что въ то время преслдовалось имя Писарева — это доказывается, между прочимъ, запрещеніемъ публикацій о его сочиненіяхъ. Цензура просто хотла заставитъ меня прекратить начатое мной изданіе, какъ заставила Звонарева сжечь до суда изданныя этимъ книгопродавцемъ сочиненія М. Л. Михайлова. Къ сожалнію, со мной это ей не удалось: вс части ‘Сочиненій Д. И. Писарева’ отпечатаны въ томъ вид, въ какомъ предполагалось, несмотря на то, что два тома, 2-й и 6-й, были конфискованы до выхода въ свтъ. Повторяю, на самомъ дл во 2-й части ‘Сочиненій Писарева’ нтъ ничего предосудительнаго. Если бъ она вышла позже. то ее бы не конфисковали, а если бы преслдуемыя теперь статьи были подписаны не Писаревымъ, а кмъ нибудь дргимъ, то он прошли бы даже и въ 1S66 году. Я знаю, мн могутъ возразить, что это не идетъ къ длу, что все это — одни мои ни на чемъ не основанныя предположенія, которыхъ нельзя подтвердить доказательствами и которыя, слдовательно, будутъ оставлены судомъ безъ вниманія. Но въ томъ то и дло, что за моими словами стоитъ неопровержимый фактъ. Будучи вполн увренъ, что въ статьяхъ ‘Бдная русская мысль» и ‘Pycскій Донъ-Кихотъ’ преслдуются не идеи, а вывска надъ ними имени Писарева, я, по полученіи обвинительнаго акта, отправился въ Москву, по извстному палат длу, а главное съ цлью, перемнивъ заглавіе преслдуемыхъ статей и имя автора, отпечатать ихъ тамъ вторично не только безъ всякихъ измненій. но даже съ прибавленіемъ второй половины ‘Бдной русской мысли’, которая не вошла въ мое конфискованное изданіе. Я зналъ, что у насъ относятся съ недовріемъ къ общедоступности, и потому положилъ себ выставить на обертк крупную цну, я зналъ, что у насъ обращается вниманіе на число печатаемыхъ экземпляровъ, и потому положилъ себ оговориться въ предувдомленіи, что книжка эта печатается въ незначительномъ количеств. Принявъ вс эти чисто вншнія предосторожности. я могъ разсчитывать на полный успхъ. Ожиданія мои оправдались какъ нельзя лучше. Книжка прошла. Я ее сюда принесъ. Вотъ четыре экземпляра. Такимъ образомъ палата можетъ видть, какъ послдовательно наше цензурное вдомство. Одну и ту же книгу, на основаніи одного и того же указа. оно считаетъ возможнымъ и справедливымъ безпрепятственно допускать къ обращенію и преслдовать съ предварительной конфискаціей, т. е. мирить дв такія крайнія противоположности, какъ полнйшая безвредность и выходящая изъ ряда преступность. Вы видите также, гг. судьи, въ какое странное положеніе вы поставили бы свое ршеніе, если бъ обвинили меня согласно мннію прокурора. Т же самыя статьи, посл ихъ осужденія, посл приговора объ уничтоженіи, могли бы свободно обращаться въ публик черезъ посредство московскихъ книжныхъ магазиновъ. Ваши ршенія не всеобщи, палата не кассаціонный департаментъ Сената, ея приговоры недйствительны для московскаго судебнаго округа, гд статьи эти допущены своей мстной цензурой. Вотъ какая изъ всего этого процесса является цпь несообразностей. Найти тотъ или другой изъ нея выходъ, конечно, зависитъ отъ суда. По моему же мннію, выходъ этотъ можетъ быть только одинъ — это оправдать меня.
Прокуроръ противъ защитительной рчи Павленкова не возражалъ.
Когда были поставлены вопросы, Павленковъ, на основаніи ст. 763 Уст. угол. судопр., просилъ ввести новый вопросъ и поставить его прежде всхъ остальныхъ, а именно: вопросъ о томъ, можетъ ли, при существованіи указа 6-го апрля, считаться закононарушеніемъ воспроизведеніе книги, напечатанной съ оригинала, разршеннаго предварительной цензурой? Въ случа, если бы судъ не согласился на постановку этого вопроса, Павленковъ заявилъ желаніе, чтобы въ первомъ вопрос было оговорено о состоявшемся прежде цензурномъ разршеніи на напечатаніе преслдуемыхъ статей. Члены палаты согласились съ послднимъ его заявленіемъ, и вопросы въ своей окончательной форм были поставлены слдующіе:
1) Виновенъ ли Павленковъ въ напечатаніи двухъ статей, заключающихъ въ себ непристойныя сужденія и разршенныхъ въ 1862 г. предварительной цензурой, 2) если виновенъ, то какому подлежитъ за то наказанію, и 3) должно ли уничтожить самыя статьи?

ПРИГОВОРЪ СУДЕБНОЙ ПАЛАТЫ.

1868 года, іюня 5-го дня, по указу Его Императорскаго Величества, е.-петербургская судебная палата, по уголовному департаменту, въ публичномъ судебномъ засданіи, подъ предсдательствомъ старшаго предсдателя, сенатора Я. Я Чемадурова, въ состав членовъ: Л. Н. Маркевича и Н. Н. Медвдева, при секретар Д. С. Оростов, въ присутствіи прокурора судебной палаты П. О. Тизенгаузена, слушала дло объ отставномъ поручик Флорентіи едоров Павленков, обвиняемомъ въ нарушеніи постановленій о печати. Въ іюн мсяц 1866 года, въ е.-петербургскій цензурный комитетъ представлена была отпечатанная безъ предварительной цензуры вторая часть сочиненій Д. И. Писарева, изданія Флорентія Павленкова. Но разсмотрніи этой книги, цензурный комитетъ нашелъ, что въ первыхъ двухъ статьяхъ оной: ‘Русскій Донъ-Кихотъ’ и ‘Бдная русская мысль’ заключаются мысли вредныя по ихъ направленію и цли, а потому, сдлавъ распоряженіе объ арестованіи отпечатанныхъ въ числ 3000 экземпляровъ означенной книги, отнесся къ прокурору с.-петербургскаго окружнаго суда о преданіи издателя книги Павленкова суду, обвиняя его въ напечатаніи такихъ двухъ статей, изъ коихъ первая — ‘Русскій Донъ-Кихотъ’, заключая въ себ осмяніе нравственно-религіозныхъ врованій и отрицаніе необходимости религіозныхъ основъ въ просвщеніи и нравственности, составляетъ закононарушеніе, предусмотрнное въ 1001 ст. Улож., и вторая — ‘Бдная русская мысль’, въ коей есть выраженіе, оправдывающее свободныя отношенія двухъ половъ, заключая въ себ, сверхъ того, иносказательное порицаніе существующей у насъ формы правленія, длая враждебное сопоставленіе монархической власти съ народомъ и стараясь представить первую началомъ безполезнымъ и даже вреднымъ въ народной жизни, составляетъ закононарушеніе, предвиднное въ стать 1035 Улож. Вслдствіе сего, прокуроръ судебной палаты, составивъ о Павленков обвинительный актъ, въ коемъ прописалъ изложенные выше выводы цензурнаго комитета, предложилъ оный на разсмотрніе палаты. Въ публичномъ засданій судебной палаты по сему длу, прокуроръ палаты, въ обвинительной своей рчи, не указывая боле нарушенія Павленковымъ правилъ, предусмотрнныхъ 1035 ст. Уложенія, объяснилъ, что, по мннію его, поименованныя статьи въ книг, изданной Павленковымъ, заключаютъ въ себ: первая — оскорбительное для чувства врующаго осмяніе православно-христіанскаго образа мыслей и православно-славянскаго направленія одного изъ отечественныхъ писателей, а вторая — сужденія, путемъ коихъ умаляется значеніе гнуснаго политическаго преступленія, и презрительный тонъ, какимъ говорится о дяніяхъ Великаго Петра, что об эти статьи слишкомъ несерьезны для того, чтобы искать въ нихъ матеріала для обвиненія въ преступленіи, что преступленіе, предполагающее всегда существованіе злого умысла, не можетъ крыться въ сочиненіяхъ столь легкаго содержанія, что въ подобныхъ сочиненіяхъ видны не преступные умыслы, но странная торопливость высказать поскоре въ печати все, что думаетъ авторъ о разныхъ предметахъ, торопливость, подъ вліяніемъ которой авторъ разсматриваемыхъ сочиненій забылъ то приличіе, какое требуется отъ публичнаго слова, что такимъ образомъ напечатаніе этихъ сочиненій, содержащихъ въ себ неприличныя сужденія, оскорбляющія религіозное чувство врующаго и нравственное чувство гражданина, составляетъ явное нарушеніе общественной благопристойности, воспрещенное 1001 ст. Улож., подъ дйствіе коей подводится и указанное цензурнымъ комитетомъ мсто въ стать ‘Бдная русская мысль’, въ которомъ авторъ оправдываетъ свободныя отношенія двухъ половъ. При этомъ, какъ и въ обвинительномъ акт, прокуроръ указалъ т мста и выраженія статей Писарева, на коихъ основаны вышеизложенныя обвиненія.— Оставляя безъ разсмотрнія первоначально взведенныя на Павленкова обвиненія, какъ неподдерживаемыя въ судебномъ засданіи обвинительной властью, и приступая къ обсужденію сего дла по отношенію къ указанной въ обвиненіи 1001 ст. Улож., судебная палата усматриваетъ, что означенная статья подвергаетъ взысканію того, кто тайно отъ цензуры будетъ печатать или инымъ образомъ издавать въ какомъ бы то ни было вид, или же распространять подлежащія цензур сочиненія, явно противныя благопристойности.— Такимъ образомъ. для признанія какого либо издателя книги виновнымъ въ нарушеніи постановленій, указанныхъ въ 1001 ст. Улож., нужно, во первыхъ, чтобы издаваемая имъ книга содержала въ себ что либо явно противное благопристойности, и, во вторыхъ, чтобы книга эта была тайно отъ цензуры отпечатана и распространяема. Изъ этого видно, что 1001 ст. можетъ относиться къ такого рода сочиненіямъ, которыя, подлежа предварительной цензур, не будутъ въ оную представлены, а, напротивъ, тайно отъ нея напечатаны и распространены. Обращаясь затмъ къ разсмотрнію дйствій Павленкова, при изданіи имъ разсматриваемой нын книги, оказывается, что книга эта, по объему своему, могла быть и была напечатана безъ предварительной цензуры, что затмъ, по отпечатаніи, она представлена была въ узаконенномъ порядк въ цензурный комитетъ, и тайно отъ цензуры распространяема Павленковымъ не была. Признавая посему, что въ дйствіяхъ Павленкова не было одного изъ существенныхъ признаковъ проступка, предусмотрннаго 1001 ст. Улож., а именно тайнаго отъ цензуры распространенія сочиненія, что посему за одно не тайное отъ цензуры напечатаніе безъ распространенія книги, если бы въ ней и заключалось что либо явно противное благопристойности, Павленковъ не могъ бы подвергнуться личному, указанному въ 1001 ст. взысканію, и переходя къ разсмотрнію самого содержанія тхъ двухъ статей книги, которыя послужили поводомъ къ преслдованію издателя оной передъ судомъ, такъ какъ при существованіи въ нихъ чего либо воспрещеннаго 1001 ст. Улож., он, на основаніи этой статьи закона, должны быть уничтожены, палата находитъ: 1) что статья ‘Русскій Донъ-Кихотъ:’ составляетъ критическій обзоръ сочиненій П. В. Киревскаго и разсужденія о личности этого писателя.— Не соглашаясь съ воззрніями Киревскаго и съ его направленіемъ, Писаревъ называетъ Киревскаго ‘смрачнымъ и вреднымъ обскурантомъ’, называетъ ‘допотопными’ выработавшіяся съ дтства у Киревскаго идеи, его направленіе ‘православно-славянскимъ’, а убжденія — ‘московскими’, которыя ‘раздляли съ нимъ вс старушки блокаменной’, которыя ‘были втолкованы ему съ дтства маменькой да нянюшкой,’. Эти выраженія, вызванныя у Писарева чтеніемъ сочиненій Киревскаго, не составляютъ, по мннію палаты, ничего противозаконнаго. Они касаются единственно Киревскаго и его личнаго направленія, нельзя придавать выраженіямъ этимъ смысла боле обширнаго, чмъ придавалъ имъ самъ авторъ, и потому затронуть, а тмъ мене оскорбить, чувства всякаго православно-врующаго они не могутъ, наконецъ, и по форм своей эти выраженія не переходятъ границъ благопристойности. Въ стать ‘Бдная русская мысль’ Писаревъ, выражая свой взглядъ на значеніе личной воли правителей и политическихъ дятелей въ историческомъ развитіи народовъ, находитъ, между прочимъ, что дятельность Петра Великаго не была вовсе такъ плодотворна историческими послдствіями, какъ это кажется его восторженнымъ поклонникамъ и ожесточеннымъ врагамъ, что она представляетъ собой только ‘остроумныя зати Петра Алексевича’ и что если бъ ‘Шакловитому удалось убить молодого Петра’, то ‘жизнь русскаго народа вовсе не измнилась бы въ своихъ отправленіяхъ’. Это послднее выраженіе, употребленное Писаревымъ въ подкрпленіе мннія своего, какъ о дятельности Петра I и о вліяніи его на историческое развитіе Россіи, такъ и о вліяніи вообще единоличныхъ политическихъ дятелей, не заключаетъ ничего воспрещеннаго закономъ. Длать же изъ этого выводъ, что Писаревъ старается этимъ умалить гнусность политическаго преступленія Шакловитаго, палата не считаетъ себя въ прав, ибо выводъ такой не оправдывается общимъ смысломъ статьи Писарева, въ которой онъ о дйствіи Шакловитаго вовсе и не разсуждаетъ. Эта статья, имющая предметомъ разсужденія о дятеляхъ, имена которыхъ принадлежатъ исторіи и о дятельности коихъ не воспрещено писать, не заключаетъ въ себ, ни по содержанію, ни по способу выраженій, ничего такого, что могло бы оскорбить чувство гражданина и быть признаваемо неблагопристойнымъ. Вообще, при чтеніи этихъ двухъ статей Писарева, составляющихъ не что иное, какъ коротенькія журнальныя статейки, нельзя не согласиться съ мнніемъ прокурора, что он лишены всякаго серьезнаго значенія, и искать въ нихъ какого либо преступнаго умысла не слдуетъ. Что касается, наконецъ, обвиненія въ оправданіи Писаревымъ въ послдней изъ разсматриваемыхъ статей его теоріи свободныхъ отношеній двухъ половъ, то объ этомъ предмет сказано имъ на страниц 32 вскользь только нсколько словъ, въ коихъ онъ самъ отчасти опровергаетъ основательность этой, какъ онъ называетъ, ‘безукоризненно гуманной философіи’. Вслдствіе всего изложеннаго, судебная палата приходитъ къ заключенію: 1) что въ статьяхъ Писарева: ‘Русскій Донъ-Кихотъ’ и ‘Бдная русская мысль’, нтъ ничего противозаконнаго и, какъ по содержанію своему, такъ и по способу изложенія, он не заключаютъ въ себ ничего противнаго благопристойности и воспрещеннаго 1001 ст. Улож. Этотъ выводъ палаты подкрпляется и тмъ: а) что 1001 ст. Улож. изд. 1866 г. существовала и въ Уложеніи 1857 г. (ст. 1356), что, при существованіи этой статьи закона, сочиненія явно неблагопристойныя, не могли бы быть допущены къ распространенію въ публик печатно. а между тмъ об означенныя статьи Писарева были пропущены въ начал 1862 г. цензурой, напечатаны въ журнал ‘Русское Слово’ и находятся донын въ обращеніи въ публик, и б) что хотя въ томъ же 1862 г. и было прекращено на нкоторое время изданіе журнала ‘Русское Слово’, но изъ произведеннаго по настоящему длу предварительнаго слдствія не видно, чтобы основаніемъ къ такой мр послужили именно означенныя дв статьи Писарева, 2) что при печатаніи Павленковымъ 2-й части сочиненій Писарева не было нарушено правило, предусмотрнное 1001 ст. Улож. Посему, и принимая во вниманіе, что высочайшее повелніе о прекращеніи вовсе изданія журнала ‘Русское Слово’, состоявшееся въ 1866 г., не относится къ статьямъ, напечатаннымъ въ этомъ журнал еще въ 1862 г., судебная палата опредляетъ: отставного поручика Флорентія едорова Павленкова, 28 лтъ, на основаніи 1 п. 771 ст. Уст. угол. суд., признать оправданнымъ, а арестъ, наложенный с.-петербургскимъ цензурнымъ комитетомъ на напечатанную Павленковымъ 2-ю часть сочиненій Д. И. Писарева снять.

——

На помщенный здсь оправдательный приговоръ судебной палаты (согласный съ мнніемъ московскаго цензурнаго комитета 1868 г. и с.-петербургскаго комитета 1862 г.), прокуроръ ея. г. Тизенгаузенъ, подалъ въ уголовный кассаціонный департаментъ сената апелляціонный протестъ, въ которомъ объясняетъ, что въ стать ‘Бдная русская мысль’ содержатся вообще неприличное по изложенію своему и неуважительное сужденіе, о личности и дятельности покойнаго императора Петра I, о дяніяхъ котораго выраженъ отзывъ, что они представляютъ собой только ‘остроумныя зати Петра Алексевича’, и излагается мнніе, что жизнь русскаго народа ‘вовсе не измнилась бы въ своихъ отправленіяхъ’, если бъ ‘Шакловитому удалось убить молодого Петра’, каковымъ сужденіемъ умаляется значеніе преступнаго покушенія на убійство одного изъ монарховъ Россіи. Упомянутыя сужденія, если и не обнаружили со стороны издателя злого умысла. который поступку его сообщалъ бы значеніе преступленія,— представляются, во всякомъ случа, непристойными въ печати, какъ оскорбляющія нравственное чувство врноподданнаго гражданина страны, управляемой на твердыхъ началахъ монархической власти. Почему напечатаніе означенной статьи, содержащей въ себ такія сужденія, должно быть признано нарушеніемъ общественной благопристойности и подлежать дйствію закона, изображеннаго въ 1001 ст. Улож. о наказ., воспрещающей, подъ угрозой опредленнаго взысканія, изданіе всякихъ вообще сочиненій, противныхъ благопристойности. Столъ же непристойнымъ и подлежащимъ дйствію того же закона представляется и то указанное цензурнымъ комитетомъ мсто въ этой стать, въ которомъ оправдываются свободныя отношеніи двухъ половъ. Разршеніе этой статьи предварительной цензурой къ напечатанію въ 1862 г. въ журнал ‘Русское Слово’, на что ссылается подсудимый, не представляетъ оправданія для него, такъ какъ разршеніе, данное въ 1862 г., когда дйствовали правила предварительной цензуры, не можетъ быть примнимо къ изданію, вышедшему въ 1866 г., когда дйствовалъ уже новый законъ 6-го апрля 1865 г., установившій цензуру карательную, разршеніе, данное при существованіи прежняго закона единоличной властью цензора, не можетъ сохранять обязательную силу для цензурнаго комитета — учрежденія коллегіальнаго, и притомъ тогда, когда прежній законъ уже отмненъ, разршеніе цензора, данное графу Кушелеву-Безбородко, издававшему журналъ ‘Русское Слово’ въ 1862 году, не относилось и не относится до Флорентія Павленкова, издававшаго упомянутую статью въ 1866 году, подсудимый Павленковъ, обвиняемый нын по поводу напечатанія той статьи въ нарушеніи законовъ общественнаго благочинія, не можетъ быть оправдываемъ на томъ только основаніи, что то же самое закононарушеніе попущено было другому лицу, въ другое время, примненіе къ одному и тому же длу двухъ различныхъ законодательствъ, изъ которыхъ одно нын уже не дйствуетъ, невозможно, какъ потому, что отмненный законъ вообще не примнимъ къ событіямъ, послдовавшимъ поздне его отмны, такъ и потому. что въ длахъ печати допущеніе такого смшаннаго примненія двухъ различныхъ законодательствъ привело бы къ невозможному выводу, а именно: надлежало бы признать тогда, что дйствующіе на основаніи закона 6-го апрля цензурные комитеты, ссылаясь на обязательную для нихъ силу всхъ ршеній прежней предварительной цензуры, и потому, разршая къ выпуску въ свтъ все, что было когда либо той цензурой дозволено, должны съ другой стороны и преслдовать безусловно вс изданія, печатаемыя нын, въ которыхъ заключалось бы что либо изъ запрещеннаго въ прежнее время предварительной цензурой.
За симъ прокуроръ объясняетъ, что приводимыя въ ршеніи палаты основанія опровергаются еще слдующими соображеніями. Ни изъ разума, говоритъ прокуроръ, ни изъ буквальнаго смысла 1001 ст. Улож. не слдуетъ, чтобы законъ этотъ могъ быть примняемъ, какъ заключаетъ палата, лишь къ тмъ сочиненіямъ, которыя, подлежа предварительной цензур, будутъ тайно отъ нея напечатаны и распространены. Законъ этотъ, по точному его смыслу, воспрещаетъ, подъ страхомъ наказанія, какъ тайно отъ цензуры печатать, такъ и инымъ образомъ издавать, въ какомъ бы ни было вид, подлежащія цензурному разсмотрнію сочиненія, противныя благопристойности. Посему не представляется основанія ограничивать примненія этого закона исключительно тми сочиненіями, которыя подлежатъ предварительной цензур: во первыхъ, такое ограниченіе не выражено въ самой стать закона, ибо въ ней упоминается не исключительно о предварительной цензур, но вообще о цензурномъ разсмотрніи, которое иметъ мсто и при дйствіи цензуры карательной, во вторыхъ, 1001 ст. Улож. о наказ., соотвтствующая стать 1356 по изданію 1857 года, оставлена безъ измненія и посл изданія закона 6-го апрля 1865 года, изъ коего въ Улож. изд. 1866 г. включены вс статьи, опредляющія за нарушеніе постановленія о печати наказанія, на основаніи правилъ цензуры карательной, слдовательно, существуя въ Улож. совмстно съ сими послдними правилами, приводимая 1001 ст. не можетъ не относиться и къ тмъ нарушеніямъ постановленій о печати, кой преслдуются путемъ цензуры карательной. Наконецъ, въ третьихъ, по самому значенію своему и по той цли, которую законъ этотъ иметъ, онъ не можетъ быть понимаемъ въ томъ, тсномъ смысл, какой данъ ему приговоромъ палаты, ибо невозможно допустить, чтобы законъ, возбраняя тайное печатаніе неблагопристойныхъ сочинскій, оставлялъ безнаказаннымъ открытое печатаніе и распространеніе ихъ. Кром того, подобное предположеніе было бы не согласно съ 12—14 ст. Высоч. утвер. 6 апрля 1865 г. мннія госуд. совта, ибо, отвергая наказуемость въ тхъ случаяхъ, когда преслдуемое судебнымъ порядкомъ неблагопристойное сочиненіе распространено не тайно отъ цензуры, надлежало бы допустить, что судебное преслдованіе со стороны цензурныхъ комитетовъ должно всегда быть соединяемо съ наложеніемъ предварительнаго ареста на такого рода сочиненія, тогда какъ на основаніи приведенныхъ 1214 статьи закона 6-го апрля, возбужденіе судебнаго преслдованія не всегда сопровождается этой мрой, принимаемой лишь въ чрезвычайныхъ случаяхъ.
Приводимое въ приговор палаты указаніе на то, что не тайное отъ цензуры напечатаніе упоминаемой статьи Писарева не было соединено въ настоящемъ случа съ распространеніемъ книги, не можетъ вести къ тому заключенію, что подсудимый долженъ, какъ полагаетъ палата, быть освобожденъ отъ личной отвтственности вслдствіе этого обстоятельства. Такое заключеніе палаты представляется неправильнымъ прежде всего потому, что, принявъ оное, надлежало мы допустить, что авторъ или издатель подобнаго рода сочиненій, напечатавшій оное въ объем не мене 10-ти листовъ и подвергнутый судебному преслдованію на основаніи установленныхъ закономъ 6-го апрля правилъ карательной цензуры, никогда не можетъ быть приговоренъ къ личному наказанію, какъ бы противузаконно ни было содержаніе книги, ибо возбужденіе судебнаго преслдованія въ длахъ этого рода всегда сопровождаетъ одно изъ двухъ: или дозволеніе отъ цензурнаго комитета выпустить преслдуемое сочиненіе въ свтъ, когда не признается необходимымъ предварительное заарестованіе онаго, слдовательно распространить оное съ вдома цензуры, или же наложеніе до судебнаго приговора ареста на изданіе, въ первомъ случа обвиняемый, согласно съ изложенными въ приговор палаты соображеніями, не могъ бы подлежать наказанію, вслдствіе того, что сочиненіе распространено не тайно отъ цензуры, а въ послднемъ — онъ освобождался бы отъ наказанія на томъ основаніи, что распространеніе сочиненія вовсе не послдовало. Очевидно, что законъ не можетъ быть подвергаемъ такому толкованію, которое лишало бы оный смысла. Независимо отъ сего признаніе подсудимаго неподлежащимъ взысканію на томъ основаніи, что напечатанное сочиненіе не было допущено къ распространенію, противорчитъ ршенію палаты 20-го декабря 1866 года по длу Суворина, судившагося за напечатаніе сочиненія ‘Всякіе’. Это сочиненіе также не было допущено къ распространенію, но подсудимый тмъ не мене приговоренъ былъ къ наказанію, предварительное же заарестованіе этой книги принято было палатой лишь за основаніе къ тому, чтобъ въ дйствіяхъ подсудинаго признать не вполн совершившееся противузаконное дяніе, а только покушеніе на оное. Наконецъ, приводимый доводъ не можетъ служить основаніемъ къ оправданію подсудимаго Павленкова еще потому, что въ настоящемъ случа распространеніе сочиненій, за напечатаніе коихъ онъ былъ преданъ суду, имло мсто, такъ какъ Павленковъ, какъ онъ самъ заявилъ на суд (что внесено въ протоколъ судебнаго засданія), об преслдуемыя статьи Писарева, ‘Русскій Донъ-Кихотъ’ и ‘Бдную русскую мысль’, выпустилъ въ свтъ въ Москв отдльной брошюрой, измнивъ названіе статей и утаивъ отъ московскаго цензурнаго комитета, что статьи эти уже заарестованы и подвергнуты судебному преслдованію спб. цензурнымъ комитетомъ.
Что касается до заключенія палаты о самомъ содержаніи упомянутой статьи Писарева, которая, какъ выражено въ приговор палаты, не заключаетъ въ себ ничего противузаконнаго и противнаго благопристойности, то таковое заключеніе не можетъ быть признано правильнымъ въ виду тхъ доводовъ обвиненія, которые указывали, что непристойная сторона разсматриваемой статьи состоитъ не въ общихъ сужденіяхъ автора о значеніи государственной дятельности Петра I, но въ тхъ нкоторыхъ, приведенныхъ въ обвиненіи мстахъ, въ которыхъ выражены неприличные для оглашенія въ печати отзывы о лиц и дятельности одного изъ монарховъ Россіи. Неприличіе это, явствующее изъ самыхъ словъ и смысла выраженій, въ коихъ т отзывы изложены, не можетъ быть извиняемо тмъ, что такія сужденія вызваны разсужденіями о вліяніи Петра I на историческое развитіе Россіи, и что означенная статья Писарева была пропущена предварительной цензурой въ 1862 г. Выраженіе мысли, что убіеніе монарха не иметъ вліянія на отправленія жизни русскаго народа, если въ настоящемъ случа не иметъ характера преступленія. по ничтожности разсматриваемой статьи, то во всякомъ случа должно быть признано дломъ непристойнымъ, независимо отъ того, соединяется ли обнаруженіе этой непристойности съ сужденіями о какомъ либо отдльномъ лиц, или нтъ. Равнымъ образомъ и непристойность того сужденія, въ которомъ оправдываются свободныя отношенія двухъ половъ, не можетъ быть извиняема тмъ, что объ этомъ сказано авторомъ только нсколько словъ, а заключеніе палаты, что самъ авторъ отчасти опровергаетъ основательность этого сужденія, представляется несогласнымъ съ настоящимъ смысломъ приводимаго мста изъ статьи ‘Бдная русская мысль’, въ которомъ авторъ, прямо высказывая, что женщина не виновата, если измняетъ и отдается другому, и называя эту мысль безукоризненно-гуманной философіей, осуждаетъ слабость тхъ людей, которые не имютъ достаточной нравственной силы, чтобъ такую философію примнить къ длу. Что же касается до ссылки на цензурное разршеніе 1862 г., то выраженные противъ сего обвинительной властью доводы оставлены вовсе безъ возраженія, какъ со стороны обвиняемаго, такъ и со стороны судебной палаты. По этимъ основаніямъ прокуроръ находитъ приговоръ палаты несогласнымъ съ существомъ дла, съ точнымъ смысломъ 1001 ст. Улож. о наказ. и съ закономъ 6-го апрля, и полагаетъ, что Павленковъ долженъ быть признанъ подлежащимъ одному изъ взысканій, опредленныхъ приведенной статьей Уложенія, а именно денежному взысканію 300 руб., и кром того должна быть уничтожена статья на основаніи 1045 ст. Улож. о наказ.
Г. оберъ-прокуроръ Ковалевскій, не соглашаясь вполн съ только что изложенными здсь взглядами г. Тизенгаузена, нашелъ возможнымъ поддерживать преслдованіе 2-й части ‘Сочиненій Д. И. Писарева’ только по отношенію къ одной ‘Бдной русской мысли’ или, врне, къ первой (т. е. меньшей) ея половин, помщенной издателемъ вт, упомянутой книжк. Что же касается до статьи ‘Русскій Донъ-Кихотъ’, то онъ, не видя въ ней никакого матеріала для обвиненія, вошелъ въ министерство юстиціи съ представленіемъ о прекращеніи преслдованія по этой стать, на что и послдовало разршеніе г. министра юстиціи, графа Палена.
Въ такомъ сокращенномъ вид дло поступило на разсмотрніе Сената, въ публичномъ засданіи 14 мая 1869 года. Подсудимый Павленковъ, содержавшійся въ крпости, сталъ на этотъ разъ подъ юридическую защиту предсдателя С.-Петербургскаго совта присяжныхъ повренныхъ К. К. Арсеньева.
Судоговореніе началось докладомъ сенатора Н. И. Стояновскаго, который прочелъ передъ судомъ: 1) обвинительный актъ, предававшій Павлевкова суду С.-Петербургской судебной палаты, 2) оправдательное ршеніе судебной палаты,
3) апелляціонный протестъ на это ршеніе, поданный прокуроромъ Тизенгаузеномъ, и наконецъ
4) вс мста ‘Бдной русской мысли’, инкриминируемыя обвинительной властью. Излагать здсь этотъ докладъ было бы лишнимъ, такъ какъ съ первыми тремя документами читатель уже познакомился изъ предыдущихъ страницъ, послднее же вошло цликомъ въ приговоръ сената, который помщенъ ниже.
По выслушаніи доклада, предсдательствующій сенаторъ В. Л. Арцимовичъ далъ слово состязающимся сторонамъ.
Оберъ-прокуроръ М. Е. Ковалевскій. Состоявшійся въ судебной палат приговоръ объ издател сочиненій Писарева г. Павленков подлежитъ разсмотрнію Сената въ предлахъ аппеляціоннаго отзыва, принесеннаго прокуроромъ палаты, а именно правительствующему Сенату подлежигъ разршить: дйствительно ли въ стать ‘Бдная русская мысль’, подвергнутой преслдованію, не заключается ничего неблагопристойнаго, ничего такого, что нарушало бы законъ изображенный въ 1001 ст. Ул. о нак.? Но предварительно разсмотренія содержанія этой статьи, я остановлюсь на тхъ вопросахъ, разршеніе которыхъ въ смысл противномъ заключенію, данному прокуроромъ судебной палаты, послужило отчасти поводомъ къ освобожденію палатой г. Павленкова отъ всякой отвтственности. Первый изъ этихъ вопросовъ касается до примненія 1001 ст. Ул. къ тмъ сочиненіямъ, которыя могутъ быть напечатаны безъ разршенія предварительной цензуры. По мннію палаты, статья эта можетъ относиться лишь къ такимъ сочиненіямъ, которыя, подлежа предварительной цензур, будутъ тайно отъ нея напечатаны или издаваемы. Буквальный смыслъ 1001 ст. не подаетъ никакого повода къ недоразумнію. Статья эта положительно говоритъ только о сочиненіяхъ, подлежащихъ предварительной цензур, тайно отъ нея печатаемыхъ и распространяемыхъ, и нельзя не признать, что, дйствительно, въ Уложеніи нтъ прямой спеціальной статьи, которая бы предусматривала изданіе и распространеніе безнравственныхъ сочиненій, нарушающихъ общественную благопристойность, которыя могутъ быть издаваемы безъ предварительной цензуры на основаніи правилъ закона 6-го апрля 1865 г. Но изъ этого еще не слдуетъ, чтобъ сочиненія, противныя правиламъ благопристойности, могли быть безпрепятственно распространяемы и издатели ихъ не могли бы подлежать никакому взысканію потому только, что сочиненіе, по числу печатныхъ листовъ, не подлежало предварительному разсмотрнію цензуры.Если правило, заключающееся въ 151 ст. Улож. объ аналогическомъ примненіи закона, когда либо можетъ имть мсто, то, конечно, въ настоящемъ случа. А такъ какъ въ Улож. нтъ другой статьи, которая предусматривала бы преступленіе, по роду своему наиболе подходящее къ настоящему случаю, то, но мннію моему, не можетъ подлежать никакому сомннію, что 1001 ст. должна быть примняема и къ тмъ сочиненіямъ, нарушающимъ благопристойность, которыя могутъ быть издаваемы безъ предварительной цензуры. Второй вопросъ, вытекающій изъ приговора палаты заключается въ томъ: дйствительно ли одно напечатаніе подобнаго рода сочиненія, безъ распространенія его, хотя бы сочиненіемъ этимъ дйствительно нарушались правила благопристойности, не можетъ имть послдствіемъ подверженіе г. Павленкова взысканію по 1001 ст.? Въ 1001 ст. говорится какъ о лицахъ, которыя будутъ распространять тайно сочиненія, такъ и о тхъ, которыя будутъ печатать или инымъ образомъ издавать ихъ, хотя они, слдовательно, и не будутъ принимать никакого участія въ распространеніи этого рода сочиненій. Если бъ возможно было примнить эту статью по аналогіи не только относительно наказанія, во буквально въ полномъ ея объем, то, конечно, разршеніе настоящаго вопроса не представляло бы затрудненія, но я сказалъ уже, что въ стать этой говорится только о тайномъ печатаніи, тайномъ распространеніи, а эти дянія составляютъ самостоятельныя преступленія независимо отъ содержанія сочиненія. Примняя же эту статью лишь но аналогіи къ такому сочиненію, которое могло быть напечатано безъ предварительной цензуры, конечно, встрчается вопросъ: можетъ ли одно печатаніе тайнаго сочиненія безъ распространенія его подлежать уголовной отвтственности? Разршеніе этого вопроса зависитъ, во первыхъ, отъ того, представляется ли одно печатаніе, безъ распространенія сочиненія, совершившимся преступленіемъ, покушеніемъ на оное или только приготовленіемъ къ преступленію, и, во вторыхъ, если печатаніе есть только приготовленіе, то наказуется ли такое приготовленіе по нашимъ законамъ? На основаніи ст. 10 Ул. о наказ., преступленіе считается совершившимся, когда на самомъ дл послдовало преднамренное зло. Преднамренное зло всякаго литературнаго произведенія, всякаго печатнаго слова можетъ заключаться въ распространеніи въ обществ ложныхъ ученій, въ нарушеніи законовъ благопристойности, нравственности, чести или въ возбужденіи къ какому либо противузаконному дянію, слдовательно, преднамренное зло можетъ быть достигнуто только посредствомъ распространенія сочиненія, покуда же распространеніе не началось. до тхъ поръ одно напечатаніе противузаконнаго сочиненія — не можетъ считаться совершившимся преступленіемъ, въ этомъ, мн кажется, сомнваться невозможно. Боле серьезный вопросъ заключается въ томъ, составляетъ ли напечатаніе покушеніе или приготовленіе?
Законодатальство наше раздляетъ періодъ приведенія злого умысла въ исполненіе до окончательнаго совершенія преступленія на дв части, на приготовленіе и покушеніе. Приготовленіемъ, на основаніи 8 стат. Улож. о наказ., называется пріисканіе или пріобртеніе средствъ для совершенія преступленія, а покушеніемъ называется всякое дяніе, коимъ начинается или продолжается приведеніе злого намренія въ исполненіе. Изъ сопоставленія этихъ двухъ опредленій очевидно, что покушеніемъ на преступленіе можетъ быть признаваемо лишь такое дяніе, которое слдуетъ посл окончательнаго уже пріисканія средствъ, по исполненіи всхъ необходимыхъ условій для совершенія преступленія, и притомъ дяніе это должно быть неразрывно связано съ тмъ дйствіемъ, исполненіемъ коего заканчивается совершеніе преступленія. Дяніе, коимъ приводится преступленіе печати въ исполненіе, заключается въ распространеніи сочиненія, слдовательно, покушеніе на это преступленіе можетъ заключаться лишь въ дйствіяхъ, относящихся до распространенія, какъ то: отсылка сочиненія на почту и т. п. Напечатаніе же сочиненія, литографированіе и переписка его безъ попытки на распространеніе не составляетъ покушенія, а только пріисканіе средствъ для распространенія, ибо ненапечатаннаго сочиненія распространять нельзя. Эта граница, отдляющая въ длахъ печати покушеніе отъ приготовленія, указана и въ особенной части Уложенія, а именно въ ст. 245, 247, 251, 252 и 275 Улож., предусматривающихъ самыя тяжкія преступленія, которыя могутъ быть совершаемы посредствомъ печати. Въ этихъ статьяхъ ясно указано, что совершившимся преступленіемъ называется распространеніе переписаннаго или печатнаго сочиненія, или воззванія, составленіе же письменныхъ или печатныхъ сочиненій и воззваній безъ распространенія называется безразлично въ этихъ статьяхъ приготовленіемъ, умысломъ, а въ 251 ст.— началомъ покушенія. Это послднее выраженіе, встрчающееся только въ 251 ст., ясно показываетъ, что оно употреблено здсь для означенія такого приготовленія, которое весьма близко къ покушенію, но которое не составляетъ собственно того покушенія, о коемъ говорится въ 9 ст. Улож., вслдствіе чего оно и наказывается не по правиламъ о наказаніяхъ за покушеніе, а какъ самостоятельное преступленіе. Изъ смысла этихъ статей очевидно, что законодательство наше не длаетъ различія между напечатанными, переписанными или литографированными сочиненіями и признаетъ составленіе какъ тхъ, такъ и другихъ, т. е. переписку, напечатаніе или литографированіе ихъ за приготовленіе, а не за покушеніе на преступленіе, ибо не подлежитъ сомннію, что законодательство подъ словомъ ‘составленіе’ разумло не одно изложеніе сочиненія въ рукописи, но напечатаніе и литографированіе его. Въ этомъ именно смысл поименованныя мной выше статьи постоянно толковались и примнялись въ прежнемъ порядк судопроизводства высшими судебными учрежденіями, какъ Правительствующимъ Сенатомъ, такъ и Государственнымъ Совтомъ. Точно также, по мннію моему, нельзя считать покушеніемъ на распространеніе обязательное представленіе экземпляровъ отпечатаннаго сочиненія въ цензурный комитетъ. ибо подобнымъ представленіемъ исполняется лишь предписаніе закона, посл котораго можетъ только начаться покушеніе и совершеніе преступленія. т. е. представится возможность приступить къ распространенію сочиненія. Но признаніемъ напечатанія сочиненія и представленія его въ цензурный комитетъ приготовленіемъ еще не разршается вопросъ о томъ, наказуемо ли подобное приготовленіе по нашимъ законамъ?
Ст. 1001, подъ которую прокуроръ палаты подводилъ поступокъ г. Павленкова, предусматриваетъ такое нарушеніе печати, которое, но свойству и роду своему, а также по свонству налагаемаго за него наказанія, должно быть причислено къ такимъ нарушеніямъ правилъ печати, которыя предусмотрны въ VIII отдл главы 5 Улож. о наказ. Слдовательно, разршеніе вопроса о томъ, наказуемо ли напечатаніе сочиненія, подходящаго подъ 1001 ст., зависитъ отъ разршенія того, наказуемо ли вообще одно напечатаніе безъ распространенія сочиненіи, предусмотрнныхъ въ VIII разр. глав. 5. Въ этомъ отношеніи требованія закона, мн кажется, весьма ясны и опредлительны. Ст. 1034 наказываетъ за перепечатываніе произведенія, запрещеннаго судомъ, ст. 1035 саказываетъ напечатавшаго оскорбительные и направленные къ колебанію общественнаго доврія отзывы о дйствующихъ въ имперіи законахъ, постановленіяхъ и распоряженіяхъ правительственныхъ и судебныхъ установленій, ст. 1036 — учинившаго въ печати воззваніе, возбуждающее вражду одной части населенія государства противъ другой или одного сословія противъ другого, ст. 1037 наказываетъ за прямое оспариваніе или порицаніе началъ собственности и семейнаго союза. Буквальный смыслъ этихъ выраженій, въ особенности ‘за перепечатаніе и напечатавшій’, даетъ уже полнйшій поводъ предполагать, что законодательство наказуетъ напечатаніе сочиненія, независимо отъ того, было ли оно распространено или нтъ. Что такое буквальное пониманіе закона есть именно то, которое имло въ виду законодательство, — доказывается тмъ, что въ тхъ случаяхъ, когда законодательство не хотло подводить какихъ либо сочиненій подъ это общее правило, то объ этомъ оно спеціально указывало въ закон. Такъ по ст. 1038 напечатаніе безъ разршенія подлежащаго начальства постановленій дворянскихъ, земскихъ и городскихъ собраній наказывается только въ томъ случа, когда напечатаніе соединено съ распространеніемъ. Это же самое подтверждается и правилами, установленными для преслдованія обвиняемыхъ по дламъ печати. На основаніи ст. 14 гл. 3 прил., 5 ст. Улож. ценз. по продолж. 1868 года предоставляетъ цензурнымъ комитетамъ право, когда распространеніе какого либо сочиненія не представляется особенно вреднымъ, налагать на такое сочиненіе арестъ и возбуждать въ то же время судебное преслдованіе противъ виновнаго. Если бъ одно напечатаніе, безъ распространенія, было наказуемо, то незачмъ было бы поручать цензурному вдомству преслдованіе обвиняемыхъ. Понимать же это правило въ томъ смысл. что судебное преслдованіе въ этихъ случаяхъ можетъ имть цлью только остановку распространенія книги и наложеніе судебнаго запрещенія на изданіе, невозможно, потому что наложеніе ареста на литературное произведеніе, безъ личнаго взысканія съ издателя, въ нашихъ законахъ допущено лишь относительно періодическихъ изданій, и то только въ порядк административномъ, судъ же не иначе можетъ воспретить распространеніе книги, какъ при доказанной виновности подсудимаго и при назначеніи ему наказанія, — это ясно и положительно выражено въ ст. 1045 Ул. о нак. Вотъ почему я ршительно несогласенъ съ мнніемъ палаты о томъ, что одно напечатаніе книги безъ распространенія ея, хотя бы книга и была противузаконна, не можетъ имть послдствіемъ личную отвтственность издателя.
Затмъ я перейду къ третьему вопросу, касающемуся того значенія, которое могло имть на наказуемость дянія г. Павленкова разршеніе. данное предварительной цензурой на напечатаніе въ 1862 году этой статьи. Прокуроръ палаты доказывалъ въ судебномъ засданіи, что г. Павленковъ, воспользовавшись правомъ, дарованнымъ литератур закономъ 6-го апрля 1865 года печатать сочиненія подъ личною своей отвтственностью, не иметъ законнаго основанія оправдываться въ нарушеніи закона дозволеніемъ напечатать эту статью, даннымъ не ему, а другому лицу предварительною цензурой, несуществующей нын для сочиненій подобнаго рода. Къ этому совершенно справедливому выводу я прибавлю только то, что въ нашемъ закон не существовало правила, по которому дозволеніе, данное предварительною цензурой, покрывало бы незаконность содержанія сочиненія. Дозволеніе цензора только въ нкоторыхъ исключительныхъ случаяхъ могло имть вліяніе на ненаказуемость писателей и издателей, но и въ этихъ исключительныхъ случаяхъ разршеніе цензора могло имть значеніе лишь относительно того изданія, на выпускъ коего оно послдовало, съ новымъ же изданіемъ того же сочиненія, авторъ, несмотря на прежде данное разршеніе, долженъ былъ представлять сочиненіе вновь въ цензурный комитетъ, какъ будто бы перваго разршенія вовсе не существовало. Такимъ образомъ, если бъ г. Павленковъ издавалъ сочиненія Писарева при дйствіи предварительной цензуры, онъ долженъ былъ бы представлять книгу вновь въ цензуру. Въ настоящее же время, пользуясь правомъ, предоставленнымъ закономъ 6-го апрля, онъ издавалъ ее подъ личною отвтственностью и не можетъ, слдовательно, прикрываться прежнимъ цензурнымъ дозволеніемъ, потерявшимъ всякое юридическое значеніе.
Наконецъ, я перейду къ самому существу дла, на которомъ, впрочемъ, долго останавливаться не буду. Въ доклад дла подробно изложено было содержаніе статьи ‘Бдная русская мысль’, и я не буду утруждать вниманіе присутствія повтореніемъ одного и того же. Всякое литературное произведеніе можетъ нарушить законы общественнаго благоустройства и благочинія не только противузаконностью предмета сочиненія, но и формою изложенія, т. е. употребленіемъ выраженій неблагопристойныхъ, сравненій, нарушающихъ правила нравственности и общественнаго приличія, и прокуроръ судебной палаты обвинялъ г. Павленкова именно въ томъ, что выраженія, употребленныя въ изданной имъ стать ‘Бдная русская мысль’, нарушаютъ нравственныя чувства каждаго гражданина. Критическій обзоръ минувшихъ царствованій, сдлавшихся уже достояніемъ исторіи, конечно, не представляетъ собою ничего противузаконнаго. Судъ исторіи, какъ бы онъ ни былъ строгъ, никогда не можетъ имть послдствіемъ колебаніе основныхъ началъ управленія или уваженія къ сану Императора. Но величіе этого сана и то чувство народнаго къ нему уваженія и благоговнія, — чувство, основаніе котораго лежитъ въ нравственномъ и религіозномъ убжденіи народа, безусловно требуютъ, чтобъ авторъ, излагая свои убжденія, не позволялъ себ выраженій и сравненій, которыя оскорбляли бы это чувство. Приличіе и благопристойность выраженій никогда не стсняютъ, не имютъ ничего общаго съ свободой историческаго заключенія. Намъ нтъ дла до личныхъ мнній автора о дяніи Петра Великаго, о вліяніи его царствованія на дальнйшее развитіе нашего отечества, но обвинительная власть не могла оставить безъ вниманія и не возбудить преслдованія противъ издателя этой статьи, въ виду тхъ нарушающихъ чувство благопристойности выраженій, въ которыя авторъ облекалъ свои мысли. Я не буду утруждать вниманіе Сената разборомъ всхъ такихъ выраженій, встрчающихся на каждомъ лист этой небольшой статьи, а ограничусь указаніемъ лишь нкоторыхъ обращиковъ: такъ, авторъ, желая выразить несогласіе свое съ свойствомъ преобразовательной дятельности Петра Великаго, говоритъ, что иметъ ‘отвращеніе’ къ преобразователямъ, насильно благоденствующимъ человчеству, — дале сравниваетъ Петра Великаго съ Паньшинымъ, героемъ одной изъ повстей г. Тургенева, и, наконецъ, заключаетъ тмъ, что еслибъ Шакловитому удалось убить молодого Петра, то судьба русскаго народа ни мало бы отъ этого не измнилась. Я согласенъ съ мнніемъ судебной палаты, что въ этомъ послднемъ выраженіи нельзя видть преднамренной цли умалить гнусность поступка Шакловитаго, но тмъ не мене нельзя не признать выраженія эти въ высшей степени неприличными, въ высшей степени нарушающими правила общественной благопристойности. Вслдствіе сего я покорнйше прошу Правительствующій Сенатъ воспретить распространеніе статьи ‘Бдная русская мысль’, а издателя ея, на основаніи 1001 ст. Улож., подвергнуть денежному штрафу въ томъ количеств, въ которомъ Правительствующій Сенатъ признаетъ необходимымъ.
Присяжный повренный Арсеньевъ (защитникъ Павленкова). Возражая оберъ-прокурору, я измню нсколько тотъ порядокъ, котораго онъ держался. потому что вопросъ о томъ, составляетъ ли одно напечатаніе сочиненія, безъ его распространенія, приготовленіе или покушеніе на преступленіе — вопросъ самый важный въ настоящемъ дл, — можетъ возникнуть только тогда, если подсудимый будетъ признанъ виновнымъ въ возводимомъ на него проступк. Прежде чмъ перейти къ вопросу о приготовленія, поставленному оберъ-прокуроромъ на первый планъ, я разсмотрю поэтому примнимость къ настоящему длу 1001 ст. Улож. о наказ.
Я совершенно согласенъ съ оберъ-прокуроромъ только въ одномъ отношеніи. Я нахожу, что хотя по буквальному своему смыслу ст. 1001 примняется только къ сочиненіямъ, напечатаннымъ тайно, безъ вдома цензуры, и слдовательно не относится къ сочиненіямъ, печатаемымъ по закону безъ предварительной цензуры, но по внутреннему ея смыслу она должна быть распространена и на эти послдніе случаи. Невозможно предположить, чтобъ законодатель, наказывая за безнравственныя сочиненія, напечатанныя тайно, безъ вдома цензуры, просмотру которой они подлежали, хотлъ оставить безнаказанными точно такія же сочиненія, если они принадлежатъ къ числу тхъ, которыя, на основаніи закона, могутъ быть напечатаны безъ предварительной цензуры. Поэтому я вполн допускаю, что съ точки зрнія только что мною высказанной ст. 1001 можетъ имть примненіе къ настоящему длу и что соображенія палаты, клонящіяся къ разршенію вопроса въ противоположномъ смысл, должны быть отвергнуты Правительствующимъ Сенатомъ. Но затмъ я встрчаю другія боле важныя препятствія къ примненію ст. 1001. въ случаяхъ, подобныхъ настоящему. Ст. 1001 помщена въ 4-й глав VIII раздла Уложенія, озаглавленной слдующимъ образомъ: ‘О преступленіяхъ противъ общественной нравственности и нарушеніи ограждающихъ оную постановленій’. Эта 4-я глава раздляется на два отдленія: въ первомъ говорится ‘о соблазнительномъ и развратьюмъ поведеніи, о противоестественныхъ порокахъ и о сводничеств’, а во второмъ — ‘о противныхъ нравственности и благопристойности сочиненіяхъ, изображеніяхъ, представленіяхъ и рчахъ’. Уже изъ одного мста, занимаемаго статьею 1001, нельзя не видть, что эта статья, подобно всмъ другимъ постановленіямъ 4-ой главы VIII раздла, направлена только противъ поступковъ безнравственныхъ, только противъ такихъ сочиненій, которыя развращаютъ добрые нравы, возбуждаютъ чувственность и должны быть признаны неприличными и неблагопристойными въ спеціальномъ смысл этихъ словъ. Къ тому же заключенію ведутъ послдующія статьи того отдленія, въ которомъ помщена статья 1001. Такъ, вслдъ за 1001 ст. была помщена въ Улож. по изд. 1857 г. ст. 1357, въ которой говорилось о продаж фабричныхъ издлій съ явно соблазнительными на нихъ изображеніями. Подъ именемъ соблазнительныхъ изображеній, конечно, никто не будетъ понимать изображеній неприличныхъ съ точки зрнія чисто условной, изображеніи, нарушающихъ т утонченныя понятія о приличіи, которыя существуютъ только въ высшихъ классахъ общества, подъ именемъ соблазнительныхъ изображеній можно разумть только изображенія прямо направленныя къ тому, чтобъ раздражать чувственность и развращать добрые нравы. Ст. 1359, перешедшая въ уст. о нак., нал. мир. суд., опредляла наказанія за слова, тлодвиженія или другія дйствія, публично совершенныя, которыми явно оскорбляются добрые нравы и благопристойность. И здсь очевидно слово ‘благопристойность’ употреблено въ тсномъ его смысл. Въ такомъ же смысл употреблено оно въ ст. 1001 (по изданію 1857 года — 1356). къ разбору которой я теперь перехожу. Эта статья назначаетъ наказаніе за напечатаніе сочиненій, имющихъ цлью развращеніе нравовъ или явно противныхъ нравственности и благопристойности. или клонящихся къ сему изображеній… Буквальный смыслъ этой статьи приводитъ къ убжденію, что она, подобно всмъ другимъ, которыя помщены въ томъ же отдл, направлена только противъ сочиненій неблагопристойныхъ и безнравственныхъ въ извстномъ смысл, т. е. циническихъ, возбуждающихъ чувственность, развращающихъ нравы. Я полагаю, что этому толкованію 1001 статьи соотвтствуетъ и тотъ общежитейскій смыслъ, въ которомъ употребляются слова: нравственность, благопристойность. Никто, конечно, не скажетъ, что правила нравственности и благопристойности могутъ быть нарушены легкомысленнымъ отношеніемъ къ тому или другому серьезному предмету. Если подобное отношеніе, по мннію законодателя, требуетъ карательныхъ мръ. то оно должно составлять предметъ особаго уголовнаго закона. Такъ, напримръ, нашъ законъ назначаетъ особое наказаніе за легкомысленное отношеніе къ предметамъ вры, т. е. за кощунство. За легкомысленное отношеніе къ серьезнымъ предметамъ государственнаго устройства, государственной жизни нашъ законъ не назначаетъ никакого наказанія. Примнять къ нему 1001 ст., имющую такой ясный, опредлительный смыслъ, значило бы создавать какъ бы новый законъ, до сихъ поръ несуществующій. Въ подкрпленіе моего мннія я позволю себ привести еще одно доказательство, почерпнутое также изъ текста 1001 ст. Судебныя мста, на основаніи нашихъ законовъ, имютъ право (но не обязаны) уничтожать напечатанныя сочиненія, которыя почему либо будутъ представляться опасными или вредимый (Улож. ст. 1045). Этимъ правомъ судъ можетъ пользоваться или не пользоваться по своему усмотрнію. Даже въ тхъ случаяхъ, когда сочиненіе представляется направленнымъ къ колебанію доврія къ закону, къ постановленіямъ и распоряженіямъ правительственныхъ и судебныхъ учрежденій, судебныя мста могутъ не уничтожать сочиненія, признаннаго противузаконнымъ, если оно уже слишкомъ долго обращается въ публик или по своему содержанію не можетъ произвести никакихъ особенно вредныхъ послдствій. Между тмъ 1001 ст. вмняетъ суду въ непремнную обязанность уничтожать вс сочиненія и изображенія, противъ которыхъ она направлена. Если ограничивать примненіе статьи 1001 сочиненіями, возбуждающими чувственность и развращающими нравы, то обязательное уничтоженіе подобныхъ сочиненій представляется вполн понятнымъ. Но если распространять дйствіе статьи 1001 на сочиненія, несовмстныя съ условными правилами приличія — правилами, о которыхъ каждый можетъ имть свое особое мнніе, нарушеніе которыхъ никакой опасностью не угрожаетъ, то между постановленіемъ статьи 1001, требующимъ уничтоженія сочиненій, и постановленіемъ статьи 1045, представляющимъ его на усмотрніе суда, окажется вопіющее противорчіе, ничмъ необъяснимое. Объ аналогическомъ примненіи ст. 1001 къ случаямъ, подобнымъ настоящему, также не можетъ быть и рчи. Для того, чтобъ судъ могъ воспользоваться предоставленнымъ ему ст. 151 Уложенія весьма важнымъ, но вмст съ тмъ весьма опаснымъ правомъ, необходимо, чтобъ между проступкомъ, за который не назначено въ закон опредленнаго наказанія, и между проступкомъ, къ которому его приравниваютъ, была тсная внутренняя связь, чтобъ дйствіе, подводимое по аналогіи подъ кару уголовнаго закона, было дйствіемъ несомннно противузаконнымъ, преступленіемъ, такъ какъ по 151 ст. назначается наказаніе по аналогіи только за преступленія, за противузаконныя дйствія. Гд можетъ быть сомнніе относительно противузаконности дянія, тамъ немыслимо примненіе статьи 151. Между тмъ противузаконность неприлично легкомысленнаго отзыва о томъ или другомъ предмет — вопросъ крайне спорный и подлежащій, по моему мннію, скоре отрицательному, чмъ утвердительному разршенію. Между сочиненіями, развращающими добрые нравы — сочиненіями, которыхъ послдствія могутъ быть гибельны для многихъ членовъ общества, и между сочиненіями, которыя, можетъ быть, возбудятъ въ нкоторыхъ читателяхъ, на нсколько минутъ, не совсмъ пріятное чувство, нтъ никакой внутренней аналогіи, они совершенно не сходны между собой. Такъ какъ все обвиненіе противъ Павленкова построено исключительно на 1001 ст., и такъ какъ никто не утверждаетъ, чтобы изданныя имъ статьи клонились къ развращенію нравовъ или возбужденію чувственности, то приведенныхъ мною соображеній достаточно для поколебанія обвиненія въ самомъ его основаніи. Правда, въ обвинительномъ акт и въ протест прокурора судебной палаты говорилось объ оправданіи, будто бы, Писаревымъ свободныхъ отношеній между двумя полами, но такъ какъ это обвиненіе не было поддерживаемо обвинительною властью въ настоящемъ засданіи, то я не считаю нужнымъ входить въ подробное его разсмотрніе. Достаточно бросить бглый взглядъ на слова, приведенныя г. прокуроромъ судебной палаты, чтобы убдиться въ томъ, что они заключаютъ въ себ не оправданіе теоріи, на которую они намекаютъ, а указаніе на непримнимость ея къ практической жизни. Но для того, чтобы исчерпать вс вопросы, которые возбуждаютъ настоящее обвиненіе, я считаю необходимымъ перейти къ самому существу дла. Въ этомъ отношеніи я ограничусь весьма немногими замчаніями, какъ потому, что г. оберъ-прокуроръ коснулся только двухъ-трехъ мстъ въ стать Писарева, такъ и потому, что Правительствующему Сенату, конечно, извстна защита, которая была представлена самимъ Павленковымъ въ судебной палат — защита, заключающая въ себ самый полный и обстоятельный разборъ фактической стороны дла.
Доказывая неблагопристойность статьи Писарева, г. оберъ-прокуроръ ссылается преимущественно на сравненіе императора Петра Великаго съ Паншинымъ, героемъ одного изъ романовъ Тургенева, и на то мсто статьи, гд говорится о покушеніи Шакловитаго на жизнь Петра Великаго. Я не стану утверждать, что сравненіе Петра Великаго съ Паниншымъ можно одобрить, но неприличія, неблагопристойности я въ немъ не вижу. Что касается до словъ о покушеніи Шакловитаго, то, по общему смыслу статьи ‘Бдная русская мысль’, эти слова заключаютъ въ себ не оправданіе преступленія Шакловитаго, какъ полагаетъ г. прокуроръ судебной палаты, но логическое его сужденіе. Писаревъ говоритъ, что ни одна личность не иметъ господствующаго вліянія на ходъ историческихъ событій, что ни одна личность, какъ бы она ни была сильна, ршительно не можетъ, по своему произволу, измнить теченіе жизни. Если Писаревъ выводитъ отсюда то заключеніе, что личная дятельность реформаторовъ большею частью остается безплодною, то съ такою же послдовательностью можно прійти и къ другому заключенію — что всякая попытка остановить подобную дятельность путемъ насилія не только безнравственна, но и совершенно безполезна, такъ какъ реформатора и безъ того остановитъ самая сила вещей. Я не вхожу здсь въ разсмотрніе того, насколько правильно это воззрніе: я утверждаю только, что изъ него вытекаютъ, какъ необходимое послдствіе, оба приведенные выше вывода. Если нтъ такого властителя, который могъ бы осуществить идею, несоотвтствующую положенію народа въ данную минуту, то столь же невозможенъ успхъ и для насильственнаго движенія, начатаго снизу. Теорія, развиваемая Писаревымъ, осуждаетъ одинаково всякое насиліе, слова его о Шакловитомъ не могутъ имть поэтому никакого предосудительнаго смысла.
Такимъ образомъ, гг. сенаторы, если бъ даже и можно было распространять понятіе о неприличіи и неблагопристойности до тхъ далекихъ границъ, до которыхъ распространяетъ его г. оберъ-прокуроръ, то и тогда слдовало бы признать, что эти границы не нарушены статьей Писарева въ отношеніи къ Петру Всликому. Можетъ быть, было бы лучше, если бъ Писаревъ воздержался отъ нкоторыхъ выраженій, имъ употребленныхъ, но, во всякомъ случа, онъ не нарушилъ уваженія къ личности императора, и статья его не можетъ низвести Петра Великаго съ того мста, которое совершенно законно принадлежитъ ему въ исторіи Россіи.
Прежде чмъ перейти къ разсмотрнію послдняго, самаго существеннаго, вопроса о томъ, что такое напечатаніе книги безъ распространенія, я долженъ сказать нсколько словъ о вопрос, возбужденномъ въ судебной палатъ и затронутомъ обвинительной властью и сегодня. Г. оберъ-прокуроръ доказываетъ, что позволеніе цензуры, съ которымъ напечатана статья Писарева въ 1862 г., не можетъ имть въ настоящее время никакого значенія, онъ полагаетъ, что нтъ закона, на основаніи котораго сочиненіе, разъ пропущенное цензурой, могло бы быть печатаемо вторично безнаказанно, и указываетъ на то, что при дйствіи прежняго порядка для новаго изданія сочиненія, однажды пропущеннаго цензурой, нужно было новое разршеніе цензуры.
Съ точки зрнія юридической, формальной, противъ этого взгляда довольно трудно возражать, но мн кажется, что прежнее одобреніе статьи цензурой все таки не можетъ быть упущено изъ виду при разсмотрніи дла по существу. Прежній пропускъ цензурой показываетъ. что извстная статья съ точки зрнія правительства представлялась невредной, неопасной, слдовательно, неподлежащей наказанію, всякое лицо, знающее, что правительство разъ выразило, такимъ образомъ, свой взглядъ на извстную статью, можетъ разсчитывать на безнаказанность въ случа новаго изданія ея. Издавая новый законъ о печати, законодатель хотлъ измнить положеніе печати не къ худшему, а къ лучшему. Это даетъ право предполагать. что если такая то статья прошла въ печать при порядк гораздо боле строгомъ, то она тмъ боле можетъ быть напечатана при новомъ порядк, боле благопріятномъ для печати. Точно также и Павленковъ, приступая къ изданію сочиненій Писарева, зналъ, что они уже появлялись въ печати въ журнал ‘Русское Слово’ въ 1862 году, слдовательно, появлялись въ такой форм, надъ которою у насъ существуетъ особенно строгое наблюденіе, и въ такое время, когда еще не былъ изданъ законъ 6-го апрля 1865 года. Я думаю, что судъ, судящій по совсти, не можетъ не обратить вниманія на эти обстоятельства. потому что они разъясняютъ побужденія, которыми руководствовался Павленковъ при напечатаніи сочиненія Писарева. Что въ 1862 году статьи Писарева издавались графомъ Кушелевымъ-Безбородко, а въ 1866 году были изданы Павленковымъ — это совершенно безразлично, потому что дло не въ томъ, кто издаетъ книгу, а въ томъ, какая книга издается. прокуроръ судебной палаты указывалъ еще на то, что принятіе того мннія, которое поддерживалъ подсудимый, привело бы къ невозможнымъ, нелпымъ результатамъ, что освобожденіе отъ всякой отвтственности всего того, что было напечатано съ разршенія предварительной цензуры, предполагаетъ преслдованіе всего того, что не было пропущено цензурою. Противъ этого я считаю достаточнымъ указать только на то, что законъ 6-го апрля изданъ для облегченія литературы. и что если позволительное при прежнемъ порядк вещей остается позволительнымъ и при новомъ, то отсюда еще не слдуетъ, чтобъ граница позволеннаго и непозволеннаго осталась на прежнемъ мст. Законъ 6-го апрля подвинулъ ее впередъ, и сдлалъ, слдовательно, позволеннымъ многое изъ того, что считалось непозволеннымъ въ прежнее время.
Я старался доказать, что 1001 ст. Уложенія ни по буквальному, ни по внутреннему ея смыслу не можетъ имть примненія къ такимъ нарушеніямъ приличія, о которыхъ идетъ рчь въ настоящемъ дл, что въ стать Писарева ‘Бдная русская мысль’ нтъ никакихъ неприличныхъ словъ и выраженіи, и что прежнее напечатаніе, съ разршенія предварительной цензуры, устраняетъ возможность осужденія г. Павленкова за новое изданіе этой статьи.
За симъ я перехожу къ вопросу, сегодня въ первый разъ поступающему на обсужденіе Правительствующаго Сената — къ вопросу о томъ, какъ слдуетъ разсматривать напечатаніе статьи, когда она не была распространена. По этому предмету соображенія г. оберъ-прокурора распадаются на дв части, изъ которыхъ я вполн согласенъ съ одной и безусловно несогласенъ съ другой. По мннію г. оберъ-прокурора, преступленіемъ въ длахъ печати можетъ считаться только распространеніе сочиненія, покушеніемъ — только попытка распространенія, поэтому онъ признаетъ, что не только составленіе статьи, но и напечатаніе ея должно быть признаваемо только приготовленіемъ къ преступленію. Въ этомъ отношеніи я раздляю мнніе г. оберъ-прокурора, и считаю нужнымъ дополнить его только указаніемъ на ршенія е.-петербургской судебной палаты, въ которыхъ былъ затронутъ вопросъ о приготовленіи къ проступкамъ печати. Въ одномъ изъ этихъ ршеній (по длу Соколова), отличающемся большой подробностью и основательностью, вопросъ о приготовленіи разршенъ въ томъ же смысл, въ какомъ предполагаетъ разршить его г. оберъ-прокуроръ. Въ другомъ ршеніи (по длу Суворина) признано, что напечатаніе книги есть покушеніе на преступленіе, и въ числ соображеній, которыя были приведены для того, чтобъ опровергнуть теорію защиты, ту самую теорію, которая была развита сегодня г. оберъ-прокуроромъ, указывается на то, что нашъ законъ считаетъ приготовленіемъ одно составленіе статьи, когда она заключаетъ въ себ государственное преступленіе. Изъ этого выводится заключеніе, что если приготовленіемъ считается составленіе статьи, то все идущее дальше составленія должно быть признаваемо покушеніемъ на преступленіе. Мн кажется, что законъ о государственныхъ преступленіяхъ, совершаемыхъ путемъ печати, даетъ ключъ къ разршенію спорнаго вопроса въ совершенно другомъ смысл. Этотъ законъ различаетъ распространеніе сочиненія отъ простого сопоставленія, и назначаетъ за первое наказаніе гораздо боле строгое, чмъ за второе. Изъ двухъ соприкасающихся между собою постановленій уголовнаго закона въ ограничительномъ смысл должно быть толкуемо то, которымъ назначается наказаніе боле строгое. Отсюда слдуетъ, что вс дйствія, занимающія средину между составленіемъ и распространеніемъ, должны быть уравниваемы не съ послднимъ, а съ первымъ, и что понятіе о приготовленіи, въ длахъ печати, оканчивается только тамъ, гд начинается распространеніе.
Находя совершенно справедливымъ мнніе г. оберъ-прокурора о приготовленіи вообще, я не вполн понимаю, какимъ образомъ можно перейти отъ этой первой посылки къ тому заключенію, на которомъ остановился г. оберъ-прокуроръ. По мннію г. оберъ-прокурора, законы о печати, помщенные въ 5-й глав VIII раздла, которую онъ считаетъ себя въ прав примнять по аналогіи къ статьямъ, помщеннымъ въ 4-й глав того же раздла, назначаютъ большею частью наказаніе за самое напечатаніе статьи или книги. Это мнніе опровергается прежде всего простымъ сопоставленіемъ узаконеній б-й главы VIII раздла. Если бъ законодатель считалъ наказуемымъ самое напечатаніе статьи или книги, то онъ, конечно, примнилъ бы это общее начало одинаково ко всмъ проступкамъ печати, въ особенности къ проступкамъ боле важнымъ. Между тмъ мы видимъ, что, по буквальному смыслу закона, въ нкоторыхъ случаяхъ, боле важныхъ, наказуемымъ признается только распространеніе статьи или книги, а въ другихъ, мене важныхъ — простое напечатаніе ея. Такъ, напримръ, по стать 1039 назначается наказаніе за оглашеніе въ печати фактовъ, вредящихъ достоинству извстнаго лица, а по стать 1040 — за простое оскорбленіе. Само собою разумется, что оскорбленіе есть проступокъ мене тяжкій, нежели опозореніе или диффамація, это подтверждается и различіемъ наказаній, которыя установлены въ той и другой стать. Между тмъ, если толковать законъ, какъ толкуетъ его г. оберъ-прокуроръ, простое оскорбленіе будетъ подлежать наказанію даже тогда, когда статья только напечатана, а опозореніе или диффамація только тогда, когда сочиненіе будетъ распространено въ публик. Я вывожу это изъ первыхъ словъ 1039 ст., которая говоритъ объ оглашеніи въ печати, разумется, что подъ оглашеніемъ въ печати можно понимать только распространеніе, поэтому, если нтъ распространенія, то нтъ и наказанія. Въ 1040 стать говорится о всякомъ оскорбительномъ въ печати отзыв и т. д. Слдовательно, здсь возможно наказаніе за простое напечатаніе, возможно наказаніе даже тогда, когда арестъ наложенъ на книгу до выхода ея въ свтъ, но частное лицо случайно узнало, что въ книг содержатся оскорбительные о немъ отзывы. Можно ли допустить толкованіе закона, приводящее къ подобнымъ результатамъ? Не ясно ли, что слово ‘напечатаніе’ употребляется вашимъ закономъ наравн съ словами:’ распространеніе, публикація, оглашеніе въ печати, въ печатныхъ изданіяхъ’. Въ подтвержденіе этого я сошлюсь еще на 1042 ст. Улож., въ которой сказано, что сочинитель призывается къ суду, когда не докажетъ, что публикація его сочиненія произведена безъ его вдома и согласія, слдовательно, наказуемость сочинителя становится возможной только тогда, когда сочиненіе опубликовано, пока оно не опубликовано, не можетъ быть и рчи о наказаніи.
Затмъ обратимся къ общему характеру той теоріи, которую выставляетъ обвинительная власть, и посмотримъ, къ какимъ результатамъ она насъ приведетъ. Мы увидимъ одно изъ двухъ: или въ преступленіяхъ печати нтъ никакой разницы между приготовленіемъ, покушеніемъ и совершеніемъ, или, что еще боле странно, покушеніе наказывается мене строго, чмъ приготовленіе. Если допустить, что законы, помщенные въ 5-й глав VIII раздла, назначаютъ наказаніе за приготовленіе, то нужно будетъ признать, что то же самое наказаніе назначается и за покушеніе, т. е. за попытку выпустить книгу въ свтъ, или за совершившееся преступленіе, т. е. за дйствительное ея распространеніе. Но такой выводъ противенъ тому общему правилу, на основаніи котораго преступленіе совершившееся наказывается строже, нежели приготовленіе или покушеніе, не успвшее осуществиться. Между тмъ, здсь отвтственность будетъ одинаковая. Если же признать, что наказаніе за покушеніе смягчается на дв или боле степени (Ул. ст. 114 и 115), тогда окажется еще большая несообразность, т. е. покушеніе будетъ наказываемо мене строго, нежели приготовленіе. Между тмъ, на какомъ основаніи преступленія по дламъ печати, въ большинств случаевъ гораздо больше заслуживающія снисхожденія, чмъ другія преступленія, должны быть изъяты изъ дйствія того общаго правила, по которому покушеніе наказывается мене строго, чмъ совершившееся преступленіе? Кром того, если принять теорію г. оберъ-прокурора, то что сдлается съ другимъ общимъ правиломъ, на основаніи котораго покушеніе, остановленное по собственной вол, оставляется безнаказаннымъ? Представимъ себ такой случай: я представилъ въ цензурный комитетъ извстное сочиненіе, по закону оно должно лежать тамъ 2—3 дня, впродолженіе которыхъ я ршаюсь остановить выпускъ его въ свтъ, я готовлюсь заявить объ этомъ, я могу, впрочемъ, обойтись и безъ заявленія, такъ какъ цензурный комитетъ не разршаетъ выпускъ книги, а только допускаетъ его своимъ безмолвіемъ, по въ это же время на книгу налагаютъ арестъ и меня предаютъ суду. Если признавать наказуемымъ уже приготовленіе, то я подвергнусь наказанію, несмотря на то, что я ршился не публиковать напечатанную мною книгу. Наконецъ, если считать безразличнымъ въ длахъ печати и приготовленіе, и покушеніе, и совершеніе преступленія и признавать ихъ одинаково наказуемыми, то нтъ причины ограничивать наказуемость только вполн отпечатанными сочиненіями, можно начинать преслдованіе за напечатаніе нсколькихъ страницъ, хотя бы послдующее давало имъ совершенно другой смыслъ. Наконецъ, я позволю себ указать еще на одно чрезвычайно важное противорчіе, которое вытекаетъ изъ теоріи, защищаемой г. оберъ-прокуроромъ. Я позволю себ обратить вниманіе ваше, гг. сенаторы, съ одной стороны, на ст. 1035 Уложенія, съ другой — на ст. 275 и 274. Въ ст. 274—5 говорится о распространеніи и составленіи такихъ сочиненій, которыя возбуждаютъ сопротивленіе или противодйствіе властямъ, отъ правительства установленнымъ. Наказаніе за распространеніе — ссылка въ Сибирь, а за составленіе — заключеніе въ тюрьм на время отъ двухъ до четырехъ мсяцевъ. Статья 1035 опредляетъ наказаніе за возбужденіе неуваженія къ закону, т. е. за проступокъ мене важный, чмъ тотъ, который предусмотрнъ ст. 274—275. Maximum наказанія, опредленнаго въ ст. 1035 — заключеніе въ тюрьм на одинъ годъ и четыре мсяца. Представимъ себ, что появляются въ свтъ два сочиненія, изъ которыхъ въ одномъ заключается возбужденіе къ насильственному сопротивленію власти, а въ другомъ — возбужденіе только къ неуваженію закона. Оба сочиненія подвергаются предварительному аресту, начинается судебное преслдованіе, и признается какъ въ томъ, такъ и въ другомъ случа приготовленіе. Затмъ, на основаніи спеціальнаго закона, 275 ст., тотъ, который совершилъ боле важное преступленіе, подвергается заключенію въ тюрьм на четыре мсяца, а тотъ, который совершилъ преступленіе мене тяжкое, на основаніи 1035 ст., можетъ быть заключенъ въ тюрьм на годъ и четыре мсяца. Такимъ образомъ за преступленіе боле важное, но относительно котораго существуетъ спеціальный законъ, можетъ быть назначено наказаніе мене тяжкое, нежели за преступленіе мене важное, но относительно котораго нтъ спеціальнаго закона, назначающаго наказаніе за приготовленіе.
Изъ всего сказаннаго я вывожу заключеніе, что толкованія обвинительной власти не соотвтствуютъ ни общему, ни буквальному смыслу нашихъ законовъ. Я думаю, что во всхъ случаяхъ, когда въ закон не назначено спеціальнаго наказанія за приготовленіе, оно должно быть признаваемо не наказуемымъ. Здсь я встрчаюсь съ послднимъ доводомъ обвинительной власти. Она выводитъ изъ закона 6-го апрля, что такъ какъ судебное преслдованіе можетъ быть начинаемо и противъ сочиненій, подвергнутыхъ аресту прежде выхода въ свтъ, то послдствіемъ такого преслдованія непремнно должно быть личное наказаніе виновнаго, въ противномъ случа самое преслдованіе не имло бы никакой цли. Но если бъ это было и такъ, то законъ 6-го апрля измнилъ бы положеніе нашей литературы не къ лучшему, а къ худшему. При дйствіи прежняго порядка, запрещеніе статьи цензурою не влекло бы за собой личной отвтственности автора, если въ его сочиненіи не было признаковъ государственнаго преступленія, между тмъ въ настоящее время, по мннію г. оберъ-прокурора, лицо, представившее въ цензурный комитетъ статью или книгу, можетъ подвергнуться личному наказанію независимо отъ уничтоженія статьи или книги. Это была бы слишкомъ явная несообразность. Съ другой стороны, судебное преслдованіе книги, арестованной до выхода въ свтъ, не можетъ быть названо ни къ чему не ведущимъ, хотя бы оно и не могло окончиться личнымъ наказаніемъ виновнаго. Статья 1045 Уложенія дастъ суду право уничтожить статью или книгу при назначеніи наказанія за преступленіе или проступокъ печати. По аналогіи, статья эта можетъ быть примнена и къ тмъ случаямъ, когда никакого наказанія не назначается, когда существуетъ только приготовленіе къ преступленію. Прежде уничтоженіе статьи или книги зависло отъ усмотрнія цензуры, теперь оно можетъ воспослдовать только по опредленію суда (за исключеніемъ, конечно, тхъ сочиненій, для которыхъ продолжаетъ существовать предварительная цензура). Слдовательно, преданіе суду, несмотря на то, что авторъ не можетъ подвергнуться личному наказанію, не есть пустая формальность, отъ суда зависитъ разршеніе вопроса, часто боле важнаго, нежели личная отвтственность автора, вопроса о томъ, должна ли быть уничтожена статья или книга.
Вс соображенія, мною приведенныя, сводятся къ тому, что подсудимый Павленковъ не совершилъ никакого преступленія, которое могло бы подлежать наказанію по букв или по общему смыслу нашихъ законовъ. Если же Правительствующій Сенатъ признаетъ, что дйствіе Павленкова можно подвести подъ 1001 ст., то во всякомъ случа, на основаніи того общаго правила, по которому виновный наказывается за приготовленіе только тогда, когда существуетъ о томъ спеціальный законъ, я прошу оставить Павленкова свободнымъ отъ всякой личной отвтственности.
Что касается уничтоженія статьи, то я полагаю, что эта крайняя мра только тогда можетъ быть примнена, когда статья представляетъ большую опасность, но та статья, за которую судится Павленковъ, была и находится въ обращеніи въ публик, слдовательно, никакой опасности отъ новаго выпуска ея въ свтъ нельзя ожидать. Притомъ подсудимый уже достаточно наказанъ: изданная имъ книга арестована три года тому назадъ, и онъ несетъ отъ того большой убытокъ. Я просилъ-бы Правительствующій Сенатъ, даже въ случа признанія Павленкова виновнымъ, не подвергать его личному наказанію и не уничтожать ни всей статьи, ни тхъ частей ея, которыя составляютъ предметъ настоящаго дла.
Оберъ-прокуроръ. На вс возраженія защитника противъ возможности примненія къ настоящему случаю ст. 1001 Улож., я представляю на разршеніе Правительствующаго Сената слдующее замчаніе. Не раздляя мннія защитника о возможности толковать понятіе о благопристойности, заключающееся въ 1001 ст., въ такомъ ограниченномъ смысл, я тмъ не мене сдлаю предположеніе, что толкованіе защитника справедливо, и затмъ разсмотрю, къ какому практическому результату такое толкованіе закона должно привести насъ въ примненіи его къ данному случаю. Самъ г. защитникъ, разбирая выраженія, употребленныя въ стать ‘Бдная русская мысль’, пришелъ къ убжденію. что нкоторыя изъ нихъ. конечно. похвалить невозможно. Я съ своей стороны нахожу, что выраженія эти не только нельзя похвалить, но что они заслуживаютъ полнйшаго осужденія. Я убжденъ, что Правительствующій Сенатъ признаетъ, что по духу нашего законодательства о печати невозможно допустить въ печати такія выраженія’ которыя употреблены въ этой стать. Нельзя допустить въ государств, управляемомъ самодержавной властью, чтобъ авторъ, говоря объ император, дянія котораго хотя и сдлались уже достояніемъ исторіи, могъ позволить себ сказать, что если бъ Шакловитому удалось убить его, то судьба Россіи отъ этого бы не измнилась.
Я ни минуты не сомнваюсь въ томъ, что Правительствующій Сенатъ признаетъ слова эти въ высшей степени неприличными и неблагопристойными, и что статья эта не можетъ быть разршена къ распространенію. Если же подобное сочиненіе не могло быть допущено къ распространенію, то Правительствующій Сенатъ, въ силу 1045 ст. Улож. о наказ., обязанъ будетъ подвести поступокъ издателя подъ одну изъ статей Улож. о наказ., предусматривающую подобнаго рода поступокъ. Статьи же наиболе подходящей, а по моему мннію, и вполн предусматривающей этотъ поступокъ, какъ ст. 1001, нтъ въ Уложеніи. Что же касается за симъ до возраженій защитника относительно ненаказуемости будто бы одного напечатанія по всмъ преступленіямъ печати, предусмотрннымъ въ 5 глав VIII разд. Улож. о наказ., и той несообразности въ наказаніи за приготовленіе и самое совершеніе преступленія, которое непремнно будетъ, если признать одно напечатаніе наказуемымъ, то въ дополненіе перваго заключенія моего я обращу вниманіе Правительствующаго Сената на то, что въ каждой изъ статей, предусматривающихъ эти преступленія, опредлено не одно какое либо, а различныя наказанія, какъ то: тюремное заключеніе. арестъ и денежное взысканіе. Слдовательно, отъ суда зависитъ примнить то или другое наказаніе, соображаясь не только съ содержаніемъ сочиненія, по и съ тмъ, въ какой мр самое преступленіе приведено въ исполненіе, т. е. совершилось ли преступленіе вполн, было ли покушеніе или только приготовленіе къ преступленію.
Защитникъ. Я не говорю, что въ стать Писарева есть неприличныя выраженія, я замтилъ только, что лучше было бы не употреблять нкоторыхъ словъ дающихъ поводъ къ недоразумніямъ, но за употребленіе такихъ словъ возможно осужденіе только съ точки зрнія литературной, а не съ точки зрнія судебной. Я полагаю, что для предупрежденія такихъ отзывовъ объ историческихъ дятеляхъ, которые могутъ имть вредныя послдствія, наши уголовные законы вполн достаточны, но примненіе ихъ немыслимо, когда идетъ рчь только о рзкихъ выраженіяхъ, не принятыхъ въ печати. Желательно или нежелательно изданіе закона, который былъ бы направленъ противъ такихъ выраженій, — это вопросъ, не подлежащій обсужденію въ настоящемъ дл, несомннно только то, что пока такого закона не существуетъ, не существуетъ и возможности наказанія за выраженія, неприличныя лишь по своей рзкости. Аналогическое примненіе закона не можетъ здсь имть мста. Что касается до второго замчанія оберъ-прокурора, то я не могу признать его правильнымъ по весьма простой причин. Онъ полагаетъ, что неудобства, мною указанныя, не существуютъ при томъ большомъ простор въ выбор наказаній за проступки печати, который предоставленъ суду. Но весьма легко можетъ встртиться такой случаи: судъ, признавая распубликованную статью преступною, но усматривая вмст съ тмъ обстоятельства до крайности смягчающія вину подсудимаго, считаетъ справедливымъ назначить наказаніе въ низшей степени и въ низшей мр, какую только допускаетъ законъ. Представимъ себ, что статья точно такого же содержанія осталась нераспубликованною, была задержана до выхода въ свтъ. Понизить наказаніе еще въ большей мр судъ не будетъ имть права, и такимъ образомъ онъ будетъ поставленъ въ необходимость назначить одно и то же наказаніе и за приготовленіе къ преступленію, и за преступленіе, вполн совершившееся. Такая несообразность противна духу закона, и нельзя предполагать, чтобъ она была допущена законодателемъ. Отсюда явствуетъ, что приготовленіе, въ длахъ печати, ненаказуемо, за исключеніемъ случаевъ, особо предусмотрнныхъ въ закон.

ПРИГОВОРЪ СЕНАТА 1)
(14 марта 1869 года).

1) Ршали дло сенаторы: В. А. Арцымовичъ, Н. А. Буцковскій, Н. И. Стояновскій, К. Н. Лебедевъ, К. К. Петерсъ и И. И. Полнеръ при оберъ-секретар г. Угин. Мы пропускаемъ начало этого приговора, которое представляетъ собой буквальное изложеніе ршеніе судебной палаты и протеста прокурора Тизенгаузена. То и другое уже извстно читателю изъ предыдущихъ страницъ.
По выслушаніи заключительныхъ преній между оберъ-прокуроромъ и защитникомъ подсудимаго, присяжнымъ повреннымъ Арсеньевымъ, Правительствующій Сенатъ принялъ на видъ, что въ перепечатанной Павленковымъ стать Писарева: ‘Бдная русская мысль’, авторъ главнымъ образомъ разбираетъ споръ между западниками и славянофилами о значеніи реформы императора Петра I, и что въ этой стать къ числу самыхъ рзкихъ сужденій принадлежатъ нижеслдующія.
Предпосылая главному предмету статьи общія соображенія о значеніи историческихъ дятелей, Писаревъ между прочимъ говоритъ:
‘Область неизвстнаго, непредвидннаго и случайнаго еще такъ велика, мы еще такъ мало знаемъ и вншнюю природу, и самихъ себя, что даже въ частной жизни наши смлые замыслы и послдовательныя теоріи разбиваются въ прахъ то объ вншнія обстоятельства, то объ нашу собственную психическую натуру. Кто изъ насъ не знаетъ, напримръ, что ревность — чепуха, что чувство свободно, что полюбить и разлюбить не отъ насъ зависитъ, и что женщина не виновата, если измняетъ намъ и отдается другому? Кто изъ насъ не ратовалъ словомъ и перомъ за свободу женщины? А пусть случится этому бойцу испытать въ своей любви огорченіе, пусть его разлюбитъ женщина, къ которой онъ глубоко привязанъ. Что же выйдетъ? Неужели вы думаете, что онъ утшитъ себя своими теоретическими доводами и успокоится въ своей безукоризненно гуманной философіи? Нтъ, помилуйте. Этотъ непобдимый діалектикъ, этотъ вдохновенный философъ ползетъ на стны и надлаетъ такихъ глупостей, на которыя, можетъ быть, не ршился бы самый дюжинный смертный… Если намъ трудно и даже невозможно расположить собственную жизнь по той программ, которую совершенно одобряетъ нашъ разумъ, то тмъ боле историческому дятелю, т. е. человку, стоящему на замтной ступеньк, совершенно невозможно сдлать такъ, чтобы нсколько тысячъ или милліоновъ людей завели между собою именно такія отношенія, какія онъ считаетъ разумными и нормальными… Жизнь не терпитъ произвольныхъ ампутацій и механическихъ склеиваній, кто хочетъ коверкать на свой ладъ живую дйствительность, тотъ этимъ самымъ желаніемъ обнаруживаетъ полное непониманіе жизни и полную неспособность дйствовать на нее благотворно… Въ цивилизованной націи, въ которой каждый отдльный гражданинъ считаетъ себя полноправнымъ лицомъ и знаетъ, гд кончается свобода и гд начинается нахальный произволъ, въ такой націи… возможны или постоянныя измненія въ нравахъ и идеяхъ, — измненія, происходящія отъ смны поколній и отъ естественнаго движенія жизни, или крупные перевороты, соотвтствующіе той или другой неудовлетворенной потребности цлаго сословія, цлой массы людей. По иде одного мыслителя, по вол одного генія, какъ бы ни былъ уменъ этотъ мыслитель, какъ бы ни былъ силенъ этотъ геній, не сдлается никакого ощутительнаго измненія ни въ жизни, ни въ понятіяхъ, ни въ стремленіяхъ. Когда мыслятъ, когда живутъ полной человческой жизнью цлыя тысячи или милліоны разумныхъ существъ, тогда, конечно, единичная мысль и единичная воля тонутъ и исчезаютъ въ общихъ проявленіяхъ великой народной мысли, великой народной воли… Въ какой нибудь имперіи негровъ-ашантіевъ, властелинъ, имющій подъ своимъ начальствомъ преданное войско, можетъ, пожалуй, по своему благоусмотрнію, измнять у жителей моды, обычаи, образъ жизни, онъ можетъ насильно дать имъ новую религію, новые законы, новыя увеселенія. Не составивъ себ яснаго понятія о своихъ чисто-человческихъ правахъ, бдные ашантіи покорятся, привыкнутъ, можетъ быть, къ новымъ искусственнымъ порядкамъ и даже, можетъ быть, согласятся быть въ рукахъ своего властелина послушными орудіями для дрессированія своихъ упорныхъ, или непонятливыхъ соотечественниковъ. Въ образованномъ обществ, конечно, немыслима даже подобная попытка. Самый сумасшедшій изъ римскихъ Цезарей, какой нибудь Кай Калигула, Коммодъ или Геліогабалъ не пытался произвольно перестроить соціальныя отношенія, установленные обычаи, существующіе законы. Въ новйшее время самое легкое посягательство отдльнаго лица на такія права, которыя общество привыкло считать своею неотъемлемою и законною собственностью, вело за собою самые рзкіе и ршительные перевороты. Достаточно назвать Карла 1 и Іакова II англійскихъ, Карла X и Людовика-Филиппа французскихъ. Эти четыре имени напомнятъ читателю четыре многознаменательные историческіе эпизода’.— Переходя затмъ къ спору между западниками и славянофилами. Писаревъ замчаетъ, что нельзя не раздлять какъ стремленіе западниковъ къ европейской жизни, такъ и отвращеніе славянофиловъ противъ цивилизаторовъ la Паньшинъ, или что то же самое, la Петръ Великій…….. Въ настоящее время мы, русскіе, почувствовавъ свою незрлость, стали строги и требовательны къ самимъ себ, и потому стремимся къ настоящему европеизму и не удовлетворяемся остроумными затями Петра Алексевича. Сходясь съ славянофилами въ ихъ отвращеніи къ цивилизаторамъ, насильно благоденствующимъ человчеству, мы бы желали, чтобы народъ развивался самъ по себ, чтобы онъ собственнымъ ощущеніемъ сознавалъ свои потребности и собственнымъ умомъ пріискалъ средства для ихъ удовлетворенія. Мы въ этомъ случа не возстаемъ противъ подражательности, если только народъ собственнымъ процессомъ мысли доходитъ до сознанія необходимости позаимствоваться у сосдей тмъ или другимъ изобртеніемъ или учрежденіемъ. Мы не желаемъ только, чтобы надъ жизнью народа продлывали т гни другіе фокусы, чтобы способъ проведенія реформы въ жизнь былъ насильственный. Но, придавая важное значеніе самостоятельному развитію народной жизни, мы не думаемъ, чтобы мыслящій историкъ могъ въ исторіи московскаго государства до Петра подмтить какіе нибудь симптомы народной жизни, чтобы онъ нашелъ въ ней что нибудь, кром жалкаго подавленнаго прозябанія… Славянофильское отрицаніе дйствій Петра во имя допетровскаго порядка вещей оказывается несостоятельнымъ, хотя это отрицаніе основано на очень законномъ и понятномъ отношеніи славянофиловъ къ тмъ бытовымъ формамъ, которыя выработались у насъ въ XVIII и въ половин XIX вка. Сухой бюрократизмъ этихъ бытовыхъ формъ тяготлъ надъ ними свинцовою тяжестью, и они видли, что этотъ бюрократизмъ ведетъ свое происхожденіе изъ заморскаго запада и постоянно указываетъ на свою непосредственную связь съ дйствіями Петра… Накидываясь на Петра за то, что онъ нарушилъ гармонію прошедшаго, славянофилы не сообразили того, что одинъ человкъ не можетъ измнить строй народной жизни, если эта жизнь построена на крпкихъ и разумныхъ основаніяхъ, сознанныхъ и любимыхъ своимъ народомъ. Если Петръ дйствительно опрокинулъ что нибудь, то онъ опрокинулъ только то, что было слабо и гнило, только то, что повалилось бы само собою. Мы видимъ такимъ образомъ, что и славянофилы и западники преувеличиваютъ значеніе дятельности Петра, одни видятъ въ немъ исказителя народной жизни. другіе какого то Самсона, разрушившаго стну, отдлявшую Россію отъ Европы. Метафорамъ съ одной и съ другой стороны нтъ конца, потому что только метафорами можно до нкоторой степени закрасить нелпость того или другого положенія. Дятельность Петра вовсе не такъ плодотворна историческими послдствіями, какъ это кажется его восторженнымъ поклонникамъ и ожесточеннымъ врагамъ. Жизнь тхъ семидесяти милліоновъ, которые называются общимъ именемъ русскаго народа, вовсе не измнилась бы въ своихъ отправленіяхъ, если бы, напримръ, Шакловитому удалось убить молодого Петра… Вотъ манифестъ 19 февраля 1861 года дло совсмъ другое. Этотъ манифестъ — историческое событіе, эпоха для жизни Россіи. Но кто же, кром Устрялова, ршится считать эпохою закладку Петербурга, или учрежденіе академіи, или основаніе потшныхъ ротъ? А между тмъ нельзя не замтить, что многосторонняя. кипучая дятельность Петра представляетъ собою оригинальное и характерное явленіе. Эта дятельность важна и замчательна, какъ барометрическое указаніе, она доказываетъ намъ, какъ глубоко спалъ русскій народъ, какъ безсиленъ былъ противъ этого богатырскаго сна тотъ шумъ, который производилъ Петръ, и какъ непробудно продолжалъ спать этотъ народъ во время дятельности своего властелина и посл ея окончанія. Проснулся ли онъ теперь, просыпается ли, спитъ ли но прежнему, мы не знаемъ. Народъ съ нами не говоритъ, и мы его не понимаемъ. Врно только одно: если онъ проснется, то самъ по себ, по внутренней потребности, мы его не разбудимъ воплями и воззваніями, не разбудимъ любовью и ласками, какъ не разбудилъ Петръ Алексевичъ ни казнями стрльцовъ, ни изданіями голландской типографіи Тессинга’.
Сопоставляя эти сужденія съ выведенными изъ нихъ прокурорскимъ надзоромъ обвиненіями. Правительствующій Сенатъ находитъ, что изъ нсколькихъ словъ. сказанныхъ Писаревымъ о супружескихъ отношеніяхъ, вовсе нельзя заключить, чтобы онъ оспаривалъ начало семейнаго союза, или оправдывалъ свободныя отношенія двухъ половъ, какъ выражается о томъ прокуроръ судебной палаты. Не говоря ужо о томъ. что Писаревъ лишь вскользь коснулся этого предмета, въ вид примра, а не въ вид заданной себ темы, нельзя не замтить, что онъ самъ признаетъ теорію о свобод чувствъ и отношеній между супругами неосуществимою утопіей, слдовательно не одобряетъ этой теоріи, ставя везд и во всемъ реальныя цли выше идеальныхъ Писаревъ глумится надъ послдними. Поэтому, сужденія Писарева по означенному предмету не могутъ быть признаны противузаконными ни въ смысл 1037 ст. Улож. о наказ., воспрещающей оспариваніе или порицаніе въ печатныхъ изданіяхъ начала семейнаго союза, ни въ смысл указанной прокуроромъ судебной палаты 1001 ст. того же Улож., воспрещающей изданіе сочиненій, явно противныхъ нравственности и благопристойности, тмъ боле, что эти сужденія и по форм употребленныхъ Писаревымъ выраженій не заключаютъ въ себ ничего непристойнаго. Переходя затмъ къ другому предмету обвиненія, а именно къ непристойнымъ отзывамъ Писарева въ стать. напечатанной Павленковымъ, о государственной дятельности Императора Петра І-го. Правительствующій Сенатъ остановился на вопрос о томъ: насколько можетъ быть свободна, по нашимъ законамъ, критика въ историческихъ изслдованіяхъ о государственной дятельности почившихъ монарховъ Россіи? Не подлежитъ сомннію, что историческіе труды не могутъ быть поставлены въ такую рамку, въ которой историческому изслдователю дозволялось бы разбирать только полезныя дйствія почившаго монарха и воспрещалось бы касаться дйствій неодобрительныхъ и вредныхъ по ихъ существу или по ихъ послдствіямъ. Такое воспрещеніе было бы искаженіемъ исторической истины и лишило бы народъ его исторіи, т. е. того самосознанія, которое служитъ основаніемъ всякаго развитія народной жизни. Въ дйствующихъ у насъ законахъ нтъ ничего подобнаго такому воспрещенію исторической критики. Напротивъ того, не только въ отношеніи къ временамъ давно минувшимъ, но даже и въ отношеніи къ настоящему времени, дозволяется у насъ обсужденіе какъ отдльныхъ законовъ и цлаго законодательства, такъ и распубликованныхъ правительственныхъ распоряженій, если въ напечатанной стать не заключается возбужденія къ неповиновенію законамъ, не оспаривается обязательная ихъ сила имть выраженій оскорбительныхъ для установленныхъ властей (прилож. къ ст. 5 цензур. уст. по прод. 1868 года, гл. IV, ст. 16). Но вмст съ тмъ законы наши требуютъ. чтобы въ печатныхъ сочиненіяхъ упоминаемо было съ должнымъ уваженіемъ и приличіемъ о предметахъ важныхъ и высокихъ, чтобы безвредный шутки отличались отъ существенныхъ оскорбленій нравственныхъ приличій, и чтобы недопускались оскорбительныя насмшки надъ цлыми сословіями или должностями государственной и общественной службы (Уст. ценз. ст. 7, 13, и примч. къ 5 и. продол. 1863 г.). Очевидно, что, по разуму этихъ законовъ, историческій изслдователь въ прав критиковать дянія историческихъ дятелей, не исключая и почившихъ монарховъ, но онъ обязанъ сохранять тонъ, приличный предмету. Величіе царскаго сана и чувство народнаго къ нему уваженія и благоговнія — чувство, основаніе котораго лежитъ въ нравственномъ и религіозномъ убжденіи народа, — безусловно требуютъ. чтобы авторъ, излагая свои убжденія, не позволялъ себ выраженій и сравненій, оскорбительныхъ для этого чувства. Съ этой точки зрнія нельзя призвать дозволенною закономъ критикою глумленіе Писарева надъ государственной дятельностію императора Петра І-го, глумленіе это бросается въ глаза какъ въ намекахъ, что самый сумасшедшій изъ римскихъ цезарей не пытался произвольно перестроить соціальныя отношенія, установленные обычаи и существующіе законы, — что въ настоящее время мы не желаемъ, чтобы надъ жизнью народа продлывали т или другіе фокусы, такъ и въ прямыхъ отзывахъ автора о такъ называемыхъ имъ ‘затяхъ Петра Алексевича’, о ‘цивилизатор la Паньшинъ’ (ничтожная личность въ повсти Тургенева Дворянское гнздо’), или, что то же самое, ‘ la Петръ Великій’, и наконецъ, о томъ, что ‘жизнь русскаго народа вовсе не измнилась бы въ своихъ отправленіяхъ, если бы, напримръ, Шакловитому удалось убить молодого Петра’. Изложенныя въ стать Писарева сужденія, имющія извстный въ исторической литератур взглядъ на значеніе политическихъ дятелей, непозволительны ни по существу своему, ибо врность того или другого взгляда на политическихъ дятелей можетъ быть предметомъ ученаго спора и свободнаго состязанія, ни по тому въ высшей степени неприличному, ни по выраженіямъ, несообразнымъ съ должнымъ уваженіемъ къ государственному дятелю и бывшему русскому императору. Неразборчивость выраженій доходитъ здсь до того, что Писаревъ отзывается легкомысленно даже о такомъ ужасномъ преступленіи, каково цареубійство, и для указанія, насколько онъ считаетъ безполезною дятельность императора Петра І-го, говоритъ, что жизнь русскаго народа вовсе не измнилась бы, если бы Шакловитому удалось убить молодого Петра. Но сколь бы ни былъ неприличенъ и непозволителенъ тонъ статьи Писарева, этого еще недостаточно для осужденія Павлевкова за перепечатаніе этой статьи. Для признанія извстнаго дянія преступнымъ, а виновника дянія подлежащимъ наказанію недостаточно того, чтобы это дяніе было противно духу существующихъ законовъ, необходимо, сверхъ того, чтобы оно было воспрещено закономъ подъ страхомъ наказанія, или по крайней мр, чтобы оно имло сщественное сходство съ дяніемъ, за которое законъ угрожаетъ наказаніемъ (Улож. о наказ. ст. 1, 90, 147 и 151, Уст. Угол. Суд. ст. 12 и 771 пунктъ 1-и). Въ настоящемъ случа обвинительмая власть подводитъ поступокъ подсудимаго Павленкова подъ дйствіе 1001 ст: Улож. о наказ. Чтобы опредлить съ точностію, какое именно преступленіе предусмотрно въ этой стать закона, слдуетъ обратить вниманіе, во первыхъ, на мсто, занимаемое ею въ Уложеніи о наказаніяхъ, т. е. на то, къ какому разряду уголовныхъ законовъ она отнесена, а во вторыхъ, на буквальный ея смыслъ. По систем, принятой въ Уложеніи о наказаніяхъ, раздла VIII, глава IV, о преступленіяхъ противъ общественной , нравственности, раздляется на два отдленія: первое о соблазнительномъ и развратномъ поведеніи, о противоестественныхъ порокахъ и сводничеств, и второе — о противныхъ нравственности и благопристойности сочиненіяхъ, изображеніяхъ. представленіяхъ и рчахъ. Это послднее отдленіе начинается означенною 1001 статьею, въ которой изображено: ‘если кто либо будетъ тайно отъ цензуры печатать или инымъ образомъ издавать въ какомъ бы то ни было вид, или же распространять подлежащія цензурному разсмотрнію сочиненія, имющія цлію развращеніе нравовъ, или явно противныя нравственности и благопристойности, или клонящіяся къ сему соблазнительныя изображенія, тотъ подвергается за сіе: денежному взысканію не свыше пятисотъ рублей, или аресту на время отъ семи дней до трехъ мсяцевъ. Вс сочиненія или изображенія сего рода уничтожаются безъ всякаго за оныя вознагражденія’. Очевидно, что этотъ законъ, какъ по мсту, занимаемому имъ въ систем Уложенія о наказаніяхъ, такъ и по своему точному смыслу, относится къ такимъ безнравственнымъ и неблагопристойнымъ сочиненіямъ, которыя противны чувствамъ цломудрія, непорочности и стыдливости, и которыя имютъ цлію, по словамъ закона, развращеніе нравовъ, почему законъ не предоставляетъ на усмотрніе суда, но безусловно предписываетъ уничтожать вс сочиненія или изображенія этого рода. Между неблагопристойностію въ этомъ смысл и неприличіемъ въ смысл изъявленія неуваженія къ предметамъ высокимъ, въ смысл язвительной насмшки или кощунства надъ предметами народнаго почитанія, нтъ никакого близкаго сходства, ни мо роду, ни по важности проступка, и если бы проступки послдняго рода были предусмотрны въ Уложеніи о наказаніяхъ, то карательный законъ, къ нимъ относящійся, былъ бы помщенъ не въ IV глав VIII раздла, а въ глав V, въ развитіе примчанія къ 1035 ст. Но какъ эта статья, такъ и примчаніе къ ней имютъ предметомъ охраненіе уваженія лишь къ дйствующимъ законамъ и къ существующимъ властямъ, и вовсе не касаются злоупотребленій правомъ исторической критики. Поэтому нельзя не признать, что въ отношеніи злоупотребленія правомъ исторической критики наше уголовное законодательство представляетъ проблъ, который не можетъ быть пополненъ толкованіемъ закона по аналогіи, т. е. по правилу, предписанному въ 151 ст. Улож. о наказ., такъ какъ для опредленія наказанія по этому правилу необходимо. чтобы въ Уложеніи о наказаніяхъ существовалъ законъ, который предусматривалъ бы преступленіе, имющее близкое сходство съ даннымъ случаемъ по роду и важности преступленія, а такого закона, какъ выше объяснено, въ отношеніи къ поступку Павленкова, не существуетъ. Постановленное въ 151 ст. Улож. правило, но источникамъ его, допускало опредленіе по аналогіи только наказанія, а по преступности факта, который долженъ быть установленъ закономъ. Но на практик примненіе закона по аналогіи допускалось и въ тхъ случаяхъ, когда факту приписывались вс признаки опредленнаго въ закон преступленія не по буквальному смыслу закона, а по его разуму, т. е. по основаніямъ и цли закона. За расширеніемъ судебными уставами власти суда въ толкованіи закона, въ настоящее время судебныя установленія распространяютъ законъ и на такіе факты, которые не вполн подходятъ подъ опредленные закономъ виды преступленій, но имютъ основныя черты преступленія, или, лучше сказать, имютъ характеръ той группы преступленій, подъ которую подводится фактъ. Простирать примненіе закона по аналогіи дале этого значило бы присвоить суду законодательную власть и уничтожить всякую опредленную черту въ томъ разграниченіи между судебною властію и властію законодательною. которое постановлено было во глав основныхъ положеній преобразованія судебной части (ст. 1). Не слдуетъ думать, что 12 ст. Уст. уг. суд., опредляющая власть суда въ примненіи уголовнаго закона, не поставляетъ въ этомъ отношеніи никакихъ предловъ для суда, и что такъ какъ по 13-й ст. того же устава воспрещается останавливать ршеніе дла подъ предлогомъ неполноты, неясности или противорчія законовъ, то судъ, при неимніи въ виду закона, воспрещающаго судимое дяніе подъ страхомъ наказанія, можетъ примнить къ этому дянію законъ о другомъ преступленіи, не стсняясь неправильностью аналогіи между судимымъ дяніемъ и предусмотрннымъ въ закон. Такой выводъ изъ вышеозначенныхъ законовъ былъ бы совершенно несогласенъ съ ихъ разумомъ, какъ потому, что вмст съ ними дйствуютъ 90, 147 и 151 ст. Улож. о наказ., которыхъ смыслъ опредленъ выше, такъ и потому, что уставъ уголовнаго судопроизводства, воспрещая останавливать ршеніе дла за какими-либо недостатками въ закон, вовсе не предписываетъ подвергать тому или другому наказанію всякаго, кто признанъ будетъ виновнымъ въ судимомъ дяніи, а напротивъ того прямо указываетъ въ 1 п. 771 ст., что судъ постановляетъ приговоръ объ оправданіи подсудимаго, когда дяніе, въ коемъ онъ обвиненъ, не воспрещено законами подъ страхомъ наказанія. Уставъ уголовнаго судопроизводства расширяетъ власть суда въ толкованіи законовъ лишь въ томъ отношеніи, что онъ дозволяетъ суду, въ примненіи къ данному случаю, разъяснять недомолвки и неточное изложеніе закона, а также соглашать кажущееся или дйствительное въ законахъ противорчіе, но и затмъ остаются непоколебимыми основныя правила толкованія законовъ судебной властью — правила, состоящія въ томъ, что судъ можетъ подводить, по аналогіи, подъ извстную статью Уложенія о наказаніяхъ лишь такое дяніе, которое несомннно подходитъ подъ эту статью по разуму закона и только въ ней именно не упомянуто, что явные проблы въ кодекс можетъ пополнить только законодатель, а не судья. Въ настоящемъ случа примненіе къ поступку подсудимаго Павленкова указываемой обвинительною властью 1001 ст. Улож. о наказ. тмъ мене возможно, что статья эта не только предусматриваетъ дяніе, неоднородное съ дяніемъ Павленкова, но вмст съ тмъ наказуемость за это дяніе обусловливаетъ такими обстоятельствами, которыя вовсе не встрчаются въ дл Павленкова, а именно обстоятельствами тайнаго отъ цензуры печатанія, изданія или распространенія. Разсматриваемая статья Писарева была напечатана Павленковымъ въ сборник сочиненій Писарева, не подлежавшемъ, по своему объему, предварительной цензур, и статья эта не была Павленковымъ распространена, а задержана при самомъ напечатаніи ея, слдовательно, въ поступк Павлевкова нтъ и тхъ признаковъ преступленія, предусмотрннаго въ 1001 ст. Улож., которые состоятъ въ тайномъ отъ цензуры печатаніи и распространеніи такого сочиненія. Что же касается указанія прокурора судебной палаты на выпускъ Павленковымъ преслдуемой статьи, вмст съ другою, въ Москв, отдльною брошюрой съ измненіемъ названія статей и съ утайкою отъ московскаго цензурнаго комитета, что статьи эти уже заарестованы и подвергнуты судебному преслдованію с.-петербургскимъ цензурнымъ комитетомъ, то это новое обвиненіе, какъ не предусмотрнное въ обвинительномъ акт и не разсмотрнное судомъ первой степени, за силою 751—753, 858, 863, 878 и 892 ст. уст. угол. суд., не можетъ быть предметомъ сужденія апелляціоннаго суда. Указанныя въ 1001 ст. Улож. о наказ. условія наказуемости предусмотрннаго въ ней проступка не такъ маловажны, чтобы можно было не стсняться отсутствіемъ ихъ въ примненіи этого закона, и они не потеряли своей силы и въ настоящее время, за отмною предварительной цензуры для сочиненій извстнаго объема, какъ это доказываетъ оставленіе прежняго закона безъ измненій и въ новомъ изданіи Уложенія, послдовавшемъ въ виду постановленныхъ 6 апрля 1865 г. временныхъ правилъ о цензур и печати. Конечно, такимъ образомъ остается неразршеннымъ вопросъ о наказуемости виновнаго въ напечатаніи сочиненія, которое по роду своему подходитъ подъ указанныя въ 1001 ст. Уложенія, но, по объему, не подлежало предварительной цензур и задержано до его распространенія. Очевидно, что вина въ такомъ проступк несравненно мене вины въ проступк, предусмотрнномъ 1001 ст. Уложенія, а потому отсутствіе спеціальнаго закона о первомъ изъ этихъ проступковъ неосновательно было объяснять тмъ, что законодатель приравнивалъ оба проступка, различные по своей важности, и полагалъ подводить ихъ подъ одинъ и тотъ же карательный законъ, а скоре можно допустить, что законодатель не счелъ нужнымъ облагать личнымъ наказаніемъ виновныхъ въ одномъ лишь напечатаніи, безъ всякаго распространенія, такихъ сочиненій, которыя не заключаютъ въ себ важныхъ злоупотребленій. Понятно, что одно уничтоженіе такихъ сочиненій можетъ служить достаточной уздою для лицъ, предпринимающихъ подобныя изданія. Но здсь Правительствующій Сенатъ по необходимости долженъ коснуться боле общаго вопроса, а именно: какою степенью осуществленія злого умысла надлежитъ считать напечатаніе преступнаго сочиненія, задержаннаго до обращенія его въ употребленіе? По закону (Улож. о наказ. ст. 9 и 10), преступленіе почитается совершившимся, когда въ самомъ дл послдовало преднамренное виновнымъ, или-же иное отъ его дйствій зло, а покушеніемъ на преступленіе признается всякое дйствіе, коимъ начинается или продолжается приведеніе злого намренія въ исполненіе. Если приложитъ эти опредленія закона къ преступленіямъ печати, имющимъ цлью распространить въ обществ вредныя мысли, описанія или изображенія, то окажется, что преступленіе этого рода надлежитъ считать совершившимся лишь съ распространеніемъ, или по крайней мр съ выпускомъ сочиненія въ обращеніе, а покушеніемъ на такое преступленіе слдуетъ считать всякое дйствіе, коимъ начинается распространеніе или выпускъ его въ обращеніе. Поэтому одно напечатаніе сочиненія, когда выпускъ его еще не послдовалъ или былъ задержавъ, должно быть призваваемо лишь приготовленіемъ къ преступленію, наказуемымъ, по общему закону, только въ особыхъ, именно означенныхъ законодателемъ случаяхъ, а также тогда, когда содянное при приготовленіи есть само по себ преступленіе (ст. 112 и 113). Эти соображенія вполн подтверждаются и тми законами, въ которыхъ законодатель, по важности преступленій или по инымъ причинамъ, призналъ нужнымъ, не отсылая къ общимъ положеніямъ о мр наказаній, опредлить спеціально по каждому роду преступленія, какому наказанію подвергаетъ не только совершившееся преступленіе, но и предшествующія восходящія ступени осуществленія злого умысла. Такъ, по ст. 245, 248, 251, 252, 274 и 275 Улож. о наказ., виновные въ составленіи и распространеніи письменныхъ или печатныхъ сочиненій съ преступною цлію, опредленною въ тхъ статьяхъ, приговариваются къ наказанію за совершенное ими преступленіе, а виновные въ составленіи такихъ сочиненій, но неизобличенные въ злоумышленномъ распространеніи ихъ, приговариваются къ наказанію, по словамъ закона, какъ за преступный умыселъ, приготовленіе или начало покушенія. Это послднее выраженіе, встрчающееся только въ 251 стат., употреблено въ ней, повидимому, лишь для означенія такого приготовленія, которое весьма близко къ покушенію, но которое однако не составляетъ собственно прямого покушенія, предусмотрннаго въ 9 ст. Уложенія. Правда, въ вышеозначенныхъ спеціальныхъ законовъ не указано съ точностью промежуточной ступени между распространеніемъ напечатаннаго сочиненія и составленіемъ его, но при объясненіи этой неполноты опредленія признаковъ преступленія надлежитъ слдовать тому общему въ толкованіи законовъ правилу, что изъ двухъ соприкасающихся между собою постановленій уголовнаго закона, въ ограниченномъ смысл должно быть толкуемо то, которымъ назначается наказаніе мене строгое. Отсюда слдуетъ, что вс дйствія, занимающія средину между составленіемъ и распространеніемъ, должны быть уравниваемы не съ послднимъ, а съ первымъ, и что понятіе о приготовленіи въ длахъ печати, какъ это вытекаетъ и изъ общихъ положеній закона, оканчивается только тамъ, гд начинается распространеніе. Законъ, опредляя наказаніе за извстное преступленіе, всегда иметъ въ виду преступленіе совершенное или оконченное, а въ тхъ случаяхъ, когда, въ вид изъятія изъ общихъ правилъ, полагаетъ особое наказаніе и за одну изъ предшествующихъ ступеней осуществленія злого умысла, обыкновенно означаетъ при этомъ, какъ выше сказано, что наказаніе полагается, какъ за преступный умыслъ, приготовленіе или покушеніе. Поэтому статьи закона, опредляющія самостоятельное наказаніе, повидимому, лишь за дйствіе, которое должно служить предварительною ступенью къ совершенію преступленія, безъ указанія этой ступени, слдуетъ толковать съ особенной осмотрительностью, а въ длахъ печати не выпускать изъ виду и того, что слово ‘напечатать’ иметъ въ общежитіи двоякое значеніе: въ тсномъ смысл оно значитъ — оттиснуть въ типографіи, а въ пространномъ — публиковать, т. е. оттиснуть и пустить въ обращеніе. Два значенія этого слова были уже источникомъ разнообразнаго толкованія закона судебными мстами. При толкованіи этого слова въ законахъ о печати, необходимо принять во вниманіе: во-первыхъ, что въ 1021 ст. Улож., объемлющей почти вс преступленія печати, или по крайней мр вс боле важныя изъ нихъ, наказанія полагаются за выпускъ въ обращеніе не пропущенныхъ цензурою книгъ преступнаго содержанія, означеннаго, между прочимъ, въ ст. 1001, 1035 и 1039 Улож. Это преступленіе, какъ вполн совершенное и, притомъ, вопреки запрещенію цензуры, несравненно важне, чмъ одно напечатаніе такихъ сочиненій, когда они не подлежали цензур и не были еще выпущены въ обращеніе, а посему нтъ никакого основанія полагать, чтобы законодатель сравнялъ въ мр отвтственности приготовленіе къ преступленію, мене важному, съ совершеніемъ преступленія боле важнаго. Однако къ такому заключенію неминуемо слдовало бы придти, если бы употребленныя въ означенныхъ статьяхъ слова ‘напечатать, огласить въ печати’, принимать въ тсномъ ихъ значеніи. Во-вторыхъ, наше уголовное уложеніе подвергаетъ наказанію за одно приготовленіе къ преступленію только въ случаяхъ самыхъ опасныхъ и важныхъ зломышленій (ст. 241, 242, 244, 245, 248—254, 274, 275, 1457, 1611), и придерживается того же взгляда и въ преступленіяхъ печати, какъ это видно, между прочимъ. изъ того, что даже наказаніе за богохуленіе въ печатныхъ сочиненіяхъ обусловливается распространеніемъ этихъ сочиненій (ст. 181), слдовательно, нтъ никакого основанія полагать, чтобы въ преступленіяхъ печати, несравненно меньшей важности, какъ-то въ преступленіяхъ, предусмотрнныхъ въ ст. 1001, 1035—І037, 1039 и 1040, законодатель желалъ обложить наказаніемъ даже одно приготовленіе къ преступленію, а между тмъ къ такому именно заключенію приводитъ принятіе слова ‘печатать’, встрчающееся въ этихъ статьяхъ, въ тсномъ его значеніи. Въ-третьихъ, съ принятіемъ этого слова въ его тсномъ значеніи, пришлось бы наказывать за оскорбительныя слова или отзывы, предусмотрнные въ 1040 ст. Улож. о наказ., коль скоро сочиненіе, въ которомъ содержатся эти слова или отзывы, было отпечатано, хотя бы оно было задержано до распространенія его и о существованіи такого сочиненія обиженный зналъ лишь по слухамъ или по догадк, а такой выводъ противорчитъ общему понятію объ обидахъ, какъ непосредственныхъ личныхъ оскорбленіяхъ, и о ненаказуемости заочныхъ обидъ. Въ-четвертыхъ, вообще, если допустить, что законы, помщенные въ V-й глав, VIII раздла Улож., назначаютъ наказаніе за приготовленіе къ преступленіямъ печати, въ нихъ предусмотрннымъ, то нужно будетъ признать, что то же самое наказаніе назначается и за покушеніе, т. е. за попытку выпустить книги въ свтъ, и за совершившееся преступленіе, т. е. за дйствительное ея распространеніе, такъ какъ осуществленіе злого умысла въ его послднихъ степеняхъ окажется предусмотрннымъ въ законахъ, но такой выводъ противенъ тому общему и весьма важному правилу, на основаніи котораго преступленіе совершившееся наказывается строже, нежели приготовленіе или покушеніе, не успвшее осуществиться, притомъ въ такомъ случа нтъ причины ограничивать наказуемость только вполн отпечатанными сочиненіями: можно начать преслдованіе за напечатаніе нсколькихъ страницъ, хотя бы содержаніе послдующихъ страницъ давало первымъ совершенно другой смыслъ. Въ-пятыхъ, по ст. 1042 Улож., опредляющей постепенность отвтственности сочинителя, издателя, типографщика и книгопродавца, сочинитель призывается къ суду во всхъ случаяхъ, когда онъ не докажетъ, что публикація его сочиненія произведена безъ его вдома и согласія, а изъ этого ясно видно, что употребленныя въ предыдущихъ статьяхъ слова ‘напечатать, въ печати’ должны быть понимаемы не въ тсномъ, а въ пространномъ смысл публикаціи напечатаннаго сочиненія. Если такимъ образомъ принять все вышеизложенное во вниманіе, то не остается никакого сомннія въ томъ, что одно напечатаніе сочиненія, не подлежавшаго предварительной цензур и задержаннаго до выпуска его въ обращеніе, можетъ подвергать наказанію сочинителя, издателя или типографщика лишь тогда, когда оно, по содержанію своему, принадлежитъ къ роду тхъ преступныхъ злоумышленій, въ которыхъ законъ караетъ даже одно приготовленіе къ преступленію (ст. 112, 245, 248, 251, 252, 274 и 275 Улож. о наказ.). Поэтому, если бы поступокъ подсудимаго Павленкова и могъ быть подведенъ, по аналогіи, подъ дйствіе 1001 ст. Улож. и, то и въ этомъ случа онъ не могъ бы подлежать наказанію, такъ какъ напечатанное имъ сочиненіе было задержано до выпуска его въ обращеніе, слдовательно. напечатаніе его составляло лишь одно приготовленіе къ преступленію, не наказуемое въ преступленіяхъ этого рода. Наконецъ, Правительствующій Сенатъ не можетъ оставить безъ вниманія, что подсудимый Павленковъ только перепечаталъ сочиненія Писарева, пропущенныя предварительною цензурой и находящіяся въ книгахъ, неизъятыхъ изъ обращенія и невнесенныхъ въ каталогъ запрещенныхъ книгъ, а по закону (Улож. ст. 1034) даже перепечатаніе произведенія, запрещеннаго по суду, Подвергаетъ наказанію лишь тогда, когда произведеніе это было внесено въ каталогъ запрещенныхъ книгъ. Согласно съ этимъ правиломъ и книгопродавцы, за храненіе, продажу и распространеніе такой книги, которая сперва была позволена, а впослдствіи подверглась запрещенію, не подлежатъ отвтственности, если книга эта не была внесена въ каталогъ запрещенныхъ, или если о запрещеніи ея не было установленнымъ порядкомъ объявлено (ст. 1019). Слдовательно, если бы поступокъ подсудимаго Павленкова и былъ воспрещенъ уголовнымъ закономъ подъ страхомъ наказанія и если бы подсудимый оказался виновнымъ въ самомъ совершеніи преступленія, а не въ одномъ лишь приготовленіи къ оному, ненаказуемому въ этомъ род преступленій, то и въ такомъ случа онъ не подлежалъ бы наказанію за перепечатаніе такого сочиненія, которое не было запрещено и не внесено въ каталогъ запрещенныхъ книгъ. Что же касается разсматриваемой статьи Писарева, перепечатанной Павленковымъ, то хотя содержаніе ея и не можетъ быть признано преступнымъ, по неимнію въ виду спеціальнаго закона, воспрещающаго подъ страхомъ наказанія сочиненія подобнаго содержанія, но какъ тонъ статьи Писарева и выраженія, въ ней употребляемыя, противны общимъ цензурнымъ правиламъ и дальнйшее распространеніе такого сочиненія можетъ имть вредное вліяніе, то означенную статью, согласно съ указаніемъ закона (Улож. ст. 1045), слдуетъ уничтожить. Хотя въ закон этомъ сказано, что судъ можетъ опредлитъ уничтоженіе этой книги при назначеніи наказанія виновному въ преступленіи печати, но, очевидно, что здсь слова: ‘при назначеніи наказанія’ опредляютъ скоре время, въ которое эта мра принимается, чмъ условіе, при которомъ она можетъ быть принята. Конечно, въ большей части случаевъ уничтоженіе вредной книги будетъ совпадать съ назначеніемъ наказанія, однако могутъ быть и такіе случаи, въ которыхъ книга оказывается самаго вреднаго или даже преступнаго содержанія, а между тмъ сочинитель или издатель книги не можетъ быть подвергнутъ наказанію, или потому, что совершилъ преступленіе въ состояніи невмняемости, или потому, что виновенъ въ одномъ лишь приготовленіи къ преступленію, или потому, что вредное его сочиненіе не воспрещено закономъ подъ страхомъ наказанія, или же потому, что привлечено къ суду не то лицо, которое по закону подлежитъ отвтственности (ст. 1042 Улож. о наказ.) и т. п. Изъ этого видно, что уничтоженіе вредной книги невозможно поставлять всегда и безусловно въ зависимость отъ назначенія наказанія виновному въ преступленіи печати.
По всмъ симъ соображеніямъ Правительствующій Сенатъ опредляетъ: 1) подсудимаго отставного поручика Флорентія едорова Павленкова отъ наказанія по настоящему длу освободить, а перепечатанную имъ статью Писарева ‘Бдная русская мысль’ уничтожить, 2) приговоръ Судебной палаты, въ чемъ онъ не согласенъ съ вышеизложенными соображеніями. отмнить, о чемъ и послать указъ С.-Петербургской судебной палат съ возвращеніемъ подлиннаго дла.
Жизнь_замечательных_людей
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. От издателя (Собрания сочинений Д. И. Писарева), Жизнь_замечательных_людей, Год: 1867
  2. Иллюстрированная сказочная библиотека Ф. Павленкова, Жизнь_замечательных_людей, Год: 1894
  3. На пороге 9-го года, Беляев Александр Романович, Год: 1925
  4. Тайна Гамелена, Ромен Жюль, Год: 1940
  5. Юмор И. С. Тургенева, Тургенев Иван Сергеевич, Год: 1894
  6. А. В. Кольцов. Народные песни и песни Кольцова, Кольцов Алексей Васильевич, Год: 1875
  7. Тургенев и Достоевский, Никольский Юрий Александрович, Год: 1921
  8. В мире мерзости запустения, Воровский Вацлав Вацлавович, Год: 1919
Электронная библиотека
© 2024 Электронная библиотека