Литература и жизнь.
Литература и жизнь.
(Критическія замтки).
Т.
‘Русская Мысль’, кн.III, 1889
Литература и жизнь, Толстой Лев Николаевич, Год: 1889
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Московскія Вдомости, какъ извстно, стоятъ на страж и неустанно оберегаютъ отечество отъ коварныхъ происковъ либераловъ. Средствами газета,— также всмъ извстно,— не стсняется. Но усердіе не всегда совпадаетъ съ искренностью и кое-какими иными душевными свойствами, и я не могу отказать себ въ удовольствіи привести довольно любопытный обращикъ въ этомъ род. Графъ Л. Н. Толстой напечаталъ въ Русскихъ Вдостяхъ, наканун ‘Татьянина для’, горячую статью, возставая въ ней противъ пьянства и разгула, которыми интеллигенція празднуетъ этотъ день. Въ стать знаменитаго писателя было несомннное преувеличеніе. Мн, старому студенту, много лтъ приходилось проводить свтлый праздникъ Московскаго университета въ кругу товарищей, и ни разу у насъ не было ничего подобнаго тому, противъ чего негодуетъ графъ Толстой. Русскія Вдомости радушно приняли статью автора Войны и мира, которому такъ полюбилась и пришлась по характеру роль моралиста, но сдлали маленькую оговорку. Газета замтила, что за обдами 12 января идутъ повсемстно оживленныя рчи, ‘высказывается рзкая правда устами тхъ, у кого они связаны въ другіе дни’. Сейчасъ Мальбруги Московскихъ Вдомостей отправились въ походъ, ехидничая насчетъ ‘столь дорогой Русскимъ Вдомостямъ либеральной болтовни’.
Московскія Вдомости торжественно поднялись на высоту аскетическихъ требованій графа Толстаго и демонстративно напечатали заявленіе какихъ-то близко стоящихъ къ университету, которые въ своемъ умственномъ багаж были совсмъ потрясены горячими словами Л. Н. Толстаго и дали зарокъ отнын 12 января пьяными не напиваться. Предназначенную на сей предметъ сумму они отдали въ общество для вспомоществованія недостаточнымъ студентамъ.
Съ помощью этого… простодушнаго заявленія нкоторыхъ близко стоящихъ къ университету людей (не городовыхъ ли?) Московскія Вдомости взгромоздились, повторяемъ, на головокружительную нравственную высоту, и все для того, чтобы посрамить либераловъ.
Это было напечатано 12 января. А на другой день въ Московскихъ Вдомостяхъ появилось на видномъ мст, сейчасъ же за передовою статьей, извстіе объ обд бывшихъ воспитанниковъ лицея Цесаревича Николая по случаю двадцать первой годовщины этого учебнаго заведенія. За обдомъ было провозглашено много тостовъ, получены и посланы различныя привтствія.
Какъ же это, однако? Неужели бывшіе лицеисты Пили не вино? Или Московскія Вдомости полагаютъ, что безнравственное для либераловъ является Совсмъ подходящимъ и безукоризненнымъ для консерваторовъ, какими, вроятно, бываютъ воспитанники лицея? Очень странно, если только первая замтка Московскихъ Вдомости написана не родственникомъ по духу знаменитаго мольеровскаго героя.
Фальшь выходки Московскихъ Вдомостей по адресу Русскихъ Вдомостей бьетъ въ глаза. Но вновь поднятый графомъ Л. Н. Толстымъ вопросъ вызвалъ довольно оживленные толки и повелъ, такъ сказать, къ пересмотру общаго вопроса объ отношеніяхъ между интеллигенціей и народомъ. Для меня въ стать Л. Н. Толстаго дорого косвенное признаніе пользы тхъ заботъ о просвщеніи народа, которыя выражаются въ устройств музеевъ, публичныхъ чтеній и т. п. Правда, строгій моралистъ находитъ, что вредъ, который происходитъ отъ зрлища пьянства и разгула интеллигентныхъ людей, перевшиваетъ пользу всхъ подобныхъ учрежденій. Но, какъ я замтилъ выше, графъ Л. Н. Толстой сильно, очень сильно преувеличиваетъ темныя стороны товарищескихъ обдовъ въ Татьянинъ день и совсмъ упускаетъ изъ вида ихъ свтлыя стороны. Глубокое чувство правды, которое характеризуетъ произведенія великаго писателя, и его страстно стремящаяся къ истин мысль даютъ надежду, что Л. Н. Толстой не убоится признать своихъ ошибокъ, что онъ дастъ еще намъ много добраго и, быть можетъ, окажетъ не малое вліяніе на распространеніе въ нашемъ обществ разумныхъ взглядовъ на личныя и общественныя отношенія. Недостаточность индивидуальной точки зрнія въ вопросахъ нравственности и общежитія не можетъ долго укрываться отъ сильнаго и пытливаго ума.
Если до графа Толстаго дойдетъ извстіе о ныншнемъ обд бывшихъ студентовъ Петербургскаго университета, онъ, по всей вроятности, самъ признаетъ, что подобныя торжества не заслуживаютъ осужденія, что они заключаютъ въ себя глубокій нравственный смыслъ. Петербургскій большой обдъ прошелъ на этотъ разъ, по извстіямъ мстныхъ газетъ, съ особеннымъ одушевленіемъ. Горячія оваціи выпали на долю бывшаго ректора университета, г. Андреевскаго, и бывшихъ профессоровъ 0. . Миллера и П. Г. Рдкина. Овація послднему изъ названныхъ ученыхъ, нын члену государственнаго совта, была вызвана появленіемъ его книги {Изъ лекцій заслуженнаго профессора, доктора правъ Л. Г. Рдкина по исторіи философіи права, въ связи съ исторіей философіи. Спб., 1889 г. Томъ первый.}. Книга посвящена бывшимъ слушателямъ П. Г. Рдкина въ Московскомъ и Петербургскомъ университетахъ. Эпиграфомъ къ своему труду восьмидесятилтній авторъ избралъ русскую пословицу: все минется, одна правда остается.
Та горячая преданность наук, которую обнаруживаетъ знаменитый профессоръ, та глубокая вра въ торжество добра и разума, которою проникнуты слова честно и долго поработавшаго старца, производятъ, въ особенности въ наши унылые дни, поистинн освжающее и возвышающее душу впечатлніе. Вотъ новый примръ для нашей учащейся молодежи, примръ неустаннаго и безкорыстнаго труда и неслабющей любви къ ряду смнявшихся молодыхъ поколній.
Во вступительной лекціи къ курсу 1871—72 года П. Г. Рдкинъ говорилъ слдующее: ‘Если мы вдумаемся въ значеніе годовъ, проводимыхъ студентами въ университет, въ жизненную задачу ихъ, единственную въ своемъ род, то мы не можемъ не признать этого, короткаго періода человческой жизни за самый счастливый въ сравненіи съ остальнымъ временемъ, ибо здсь передъ вами то призваніе, которое не начинается никакимъ принужденіемъ и которое, дйствительно, осуществляется только тогда, когда вы сами полюбите это призваніе, а предметъ этого призванія — одинъ изъ лучшихъ и благороднйшихъ предметовъ, какіе только входятъ въ составъ человческой жизни и дятельности: это — наука, знаніе, длающія человка могучими, какъ ни одно изъ всхъ прочихъ благъ міра. Вы вспомните, надюсь, эти слова мои, когда, въ буряхъ жизни, за этими мирными стнами, вы невольно повторите за мною полныя глубокаго смысла слова поэта-философа Гёте: ‘So gieb mir die Zeiten wieder da ich noch selbst in werden war’ {‘Возвратите же мн то время, когда я самъ еще развивался!’.}.
Въ другой вступительной лекціи П. Г. Рдкинъ говорилъ слушателямъ: ‘Одностороненъ тотъ взглядъ на науку и на университеты, который ведетъ къ отчужденію науки отъ жизни и жизни отъ науки, послдствіемъ чего бываетъ, какъ свидтельствуетъ исторія, что наука превращается въ абстрактныя метафизическія бредни, мечтанія или соціальныя и политическія химеры, а общественная и государственная практическая жизнь, дятельность — въ бездушную, безсмысленную рутину, которая, не двигая общества и государства впередъ, тмъ отодвигаетъ ихъ собственно назадъ до такой степени, что они очутятся, наконецъ, отсталыми отъ прочихъ прогрессивныхъ народовъ, такъ что становится уже весьма труднымъ, даже сомнительнымъ, если не невозможнымъ, догнать ихъ на пути развитія, а тмъ мене опередить ихъ’.
‘Истинный юристъ,— говорилъ съ каедры г. Рдкинъ,— долженъ всегда, везд и во всемъ проводить въ жизнь правду и справедливость. Но для этого онъ долженъ все боле и боле возвышаться до яснаго, полнаго, отчетливаго и связнаго сознанія правды и справедливости, это сознаніе и есть истинно-научное правосознаніе’. Г. Рдкинъ горячо и основательно вооружается противъ стремленія съузить составъ преподаванія на юридическихъ факультетахъ, противъ попытокъ превратить ихъ въ юридическія школы и тмъ нарушить основную цль существованія именно университетовъ. Профессоръ настаиваетъ на живой и неразрывной связи юридическихъ наукъ въ тсномъ смыл слова съ философіей и со всми общественными науками и называетъ предметъ своего преподаванія — энциклопедіей юридическихъ, соціальныхъ и политическихъ наукъ.
Отъ новой книги ученаго юриста непосредственный переходъ къ новому изданію сочиненій Г. И. Успенскаго можетъ поразить своею неожиданностью. Но, какъ увидитъ читатель, и тамъ будетъ рчь о правд и прав, о совсти и чести, и наша бесда только подтвердитъ лишній разъ существованіе той живой связи между наукой и жизнью, на которую постоянно указывалъ въ своей профессорской дятельности П. Г. Рдкинъ.
Новое изданіе Сочиненій Глба Успенскаго заключаетъ въ себ вступительную статью Н. К. Михайловскаго, который даетъ общую литературную характеристику автора Нравовъ Растеряевой улицы. На нкоторыхъ мысляхъ, развиваемыхъ въ этой стать, я и остановлю вниманіе читателей Русской Мысли.
‘Успенскій, — говоритъ г. Михайловскій,— началъ свою литературную Дятельность отрывками и обрывками, и не только не отдлался отъ этой юношеской манеры, но съ теченіемъ времени точно укрпился въ сознаніи законности и необходимости этого рода литературы’. Критикъ полагаетъ, что читатель находится въ относительномъ проигрыш, ‘когда ему предлагается смшеніе публицистики съ беллетристикой въ тхъ пропорціяхъ, какія усвоилъ себ въ послднее время Г. И. Успенскій. Назначеніе логическаго анализа — разрзать, расчленять живыя явленія, назначеніе поэтическаго творчества, напротивъ, возсоздавать ихъ именно въ ихъ живой цльности. Оба эти процесса могутъ имть мсто въ голов одного и того же богато одареннаго писателя, но въ исполненіи на бумаг, въ одномъ и томъ же произведеніи, имъ очень трудно ужиться рядомъ, не нанося другъ другу ущерба’. Г. Михайловскій полагаетъ, что въ данномъ случа нтъ никакой преднамренности: ‘просто такъ выходитъ, такъ пишется, полоса такая нашла’. И критикъ желаетъ добраться до подкладки этой полосы, разъяснить это очень важное явленіе.
Вншнія условія съ первыхъ шаговъ литературной дятельности Г. И. Успенскаго принуждали его писать отрывками. Другая категорія этихъ вншнихъ условій длала изъ его отрывковъ уже совершенные обрывки. Но г. Михайловскій не думаетъ этимъ все объяснить въ характер литературной дятельности Г. И. Успенскаго. Онъ указываетъ на необыкновенную сжатость и содержательность произведеній г. Успенскаго, который совсмъ изгналъ изъ своихъ беллетристическихъ произведеній пейзажъ и сосредоточиваетъ свое вниманіе только на существенномъ и главномъ. Это придаетъ, конечно, извстную силу образамъ г. Успенскаго, ‘но понятно также, что художественная воздержность, доведенная до степени аскетизма, должна имть не малую роль въ отрывочности и Незаконченности его писаній’.
Быть можетъ, это и такъ, но для меня неясно, почему аскетическая воздержность, о которой говоритъ г. Михайловскій, влечетъ за собою отрывочность и незаконченность. Я понимаю, что при указанномъ свойств дарованія Г. И. Успенскаго произведенія его будутъ кратки, но не вижу достаточнаго основанія находить въ этомъ свойств причину ихъ незаконченности въ художественномъ отношеніи. Критикъ говоритъ дале: ‘Всякую архитектурную стройность Успенскій всегда готовъ заклать на алтарь занимающей его мысли. Ему не дорога никакая художественная подробность, если она не ведетъ прямо въ цли, онъ безъ всякой жалости на нее наступитъ, смажетъ ее и сдлаетъ это такимъ пріемомъ, какой попадется подъ руку: просто умолчитъ или обойдетъ словами отъ себя, публицистическою экскурсіей’.
Эта аргументація не убждаетъ меня. Условимся, что называть короче. Несомннно, что архитектурная стройность для читателя короче публицистической экскурсіи: однимъ образомъ, двумя-тремя художественными штрихами писатель-беллетристъ ярче и сильне повліяетъ, чмъ публицистическимъ отступленіемъ. Для самого художника написать такое отступленіе, во многихъ случаяхъ, можетъ быть короче, чмъ создать образъ. Сказать отъ души нсколько словъ по горячо занимающему его въ данный моментъ вопросу въ состояніи каждый писатель. Образы создаются не по произволу,— они являются результатомъ иной разъ быстраго, иной разъ медленнаго процесса, въ которомъ стройно, органически соединились и наблюденія, и размышленія, и фантазіи художника. Г. Михайловскій пишетъ, что онъ никогда не пытался предложить г. Успенскому подождать печатать свое произведеніе, которое иногда, по мр работы, клочками отправлялось въ типографію. ‘Я зналъ,— говоритъ критикъ,— что это было бы совершенно безполезно, потому что не можетъ онъ, органически не можетъ, что называется, вынашивать свои произведенія и обставлять ихъ. Они льются изъ него, какъ жидкость изъ переполненнаго сосуда. Льются необработанныя, но съ явственными слдами породившей ихъ жизни. Я не говорю,— прибавляетъ г. Михайловскій,— что это хорошо или худо,— я говорю только, что такъ есть. И въ этомъ заключается послдняя и, можетъ быть, самая важная причина своеобразной формы писаній Успенскаго, всхъ этихъ отрывковъ и обрывковъ, вдоль и поперекъ изрзанныхъ публицистикой’.
Мн кажется, что въ этомъ мнніи г. Михайловскаго заключается, если не ошибка, то, во всякомъ случа, сильное преувеличеніе. Гл. И. Успенскій, по мткому замчанію его критика, дйствительно, не пишетъ, не сочиняетъ, а живетъ съ перомъ въ рук. Но, думается мн, все же печальна необходимость, — если и до сихъ поръ существуетъ эта необходимость,— немедленно печатать написанное хотя бы и кровью сердца и сокомъ нервовъ. Гл. И. Успенскій можетъ подвергать обработк свои произведенія: такъ, очерки, первоначально появлявшіеся въ Русскихъ Вдомостяхъ, были значительно переработаны для Русской Мысли и иного’ выиграли именно въ сжатости и стройности. Да это и не единственныя случай. Изъ набросна отлично задуманнаго разсказа, который такъ наброскомъ и появлялся въ печати, Гл. И. Успенскій нсколько разъ впослдствіи создавалъ гораздо боле законченную и художественную вещь.
Я искренно сожалю, что высокодаровитый художникъ не далъ русской литератур архитектурно-стройнаго произведенія. Я ршительно ничего не имю противъ смшенія беллетристики съ публицистикой. Т честныямысли, то страстное исканіе правды, которыя характеризуютъ сочиненія. Гл. И. Успенскаго, становятся доступны, благодаря такому смшенію, обширному кругу читателей и будятъ въ нихъ не одни, но и чувства. Много у насъ писали, напримръ, о переселенцахъ въ Сибирь, много толковали о нихъ въ обществ. Но вотъ написалъ Гл. И. Успенскій горячія фельетонъ въ Русскихъ Вдомостяхъ, и на помощь переселенцамъ явились пожертвованія (хотя и небольшія,— русское общество не скоро раскачаешь). Въ этомъ отношеніи заслуги Гл. И. Успенскаго несомннны я велики. Но еслибъ онъ подарилъ намъ произведеніе съ стройнымъ замысломъ, съ гармоничнымъ сочетаніемъ частей, съ яркими образами, на’ которые онъ такой мастеръ, то и наша къ нему благодарность, и литературное значеніе одного изъ любимйшихъ русскихъ писателей возросли? бы еще боле.
Это, конечно, не требованіе критика, а желаніе читателя, за которое да проститъ мн Гл. И. Успенскій. Ему до сихъ поръ, по вин многихъ, условій, недоставало художественной концепціи. Вотъ и хотлось бы, чтобы хоть теперь настала другая пора, чтобы наряду съ текущею работой, съ горячими и глубоко симпатичными откликами на горе и радость нашей жизни создавались у Гл. И. Успенскаго и произведенія, въ которыхъ, вполн выразилось бы его огромное художественное дарованіе.
Г. Михайловскій проводитъ въ своей стать очень оригинальную и замчательную мысль, и проводитъ съ не мене замчательнымъ талантомъ: ‘Общій принципъ,— говоритъ критикъ,— къ которому могутъ быть сведены: вс волненія Успенскаго, есть принципъ гармоніи, равновсія’. Онъ страдаетъ отъ нарушенія этой гармоніи и неустанно стремится къ ней. За обстоятельнымъ доказательствомъ этой мысли я отсылаю читателей къ стать, г. Михайловскаго, — стать, которая проливаетъ яркій свтъ на литературную дятельность Гл. И. Успенскаго и принадлежитъ къ лучшимъ произведеніямъ нашей критики. Я остановлюсь на другой мысли этой мастерской литературной характеристики. ‘Мысль и чувство, — говоритъ г. Михайловскій,— безжалостно и неподкупно сверлящія душу, принимаютъ длю Успенскаго почти исключительно форму совсти, то-есть сознанія виновности и жажды соотвтственнаго искупленія и покаянія’. Препятствіе длю этой работы совсти могутъ быть только внутренними: вншнія условіе на такой психическій процессъ не вліяютъ, для кающагося человка, пожалуй, чмъ хуже жизненная обстановка, тмъ лучше,— тмъ больше онъ пострадаетъ и тмъ скоре очистится этими страданіями отъ Собственной скверны. Но коррективомъ работы совсти должна быть работа чести. Честь требуетъ расширенія личной жизни и потому не мирится съ оскорбленіями и бичеваніями. ‘Работ совсти соотвтствуютъ обязанности, работ чести — права’. Эту мысль г. Михайловскаго нельзя не признать особенно плодотворною именно для нашего общества, въ которомъ еще такъ мало работы чести.
Нельзя не отмтить съ особеннымъ удовольствіемъ, что статья г. Михайловскаго напечатана какъ введеніе именно къ новому изданію г. Павленкова. Въ библіографическомъ отдл февральской книжки нашего журнала было отмчено, что сочиненія Гл. И. Успенскаго, благодаря этому изданію, получатъ широкое распространеніе. Если мы не ошибаемся, первоначально отпечатанные десять тысячъ экземпляровъ уже на исход. Потребуется новое изданіе, и Гл. И. Успенскій, такимъ образомъ, пошелъ въ народъ. Вотъ открытый для сильнаго дарованія и пытливой мысли путь для сближенія интеллигенціи съ народомъ,— иными словами, для поднятія умственнаго и нравственнаго уровня рабочихъ слоевъ населенія вообще, крестьянскаго люда въ особенности. Честныя мысли и добрыя чувства, которыя несетъ за собою талантливый писатель, широкою волной будутъ вливаться черезъ сельскаго учителя, черезъ каждаго образованнаго человка, близкаго къ народу, въ глубину народнаго міропониманія и облегчать самостоятельную работу народной мысли. Народъ нашъ не только не чуждается европейскаго просвщенія, но, наоборотъ, все сильне и настойчиве стремится къ нему. Народные запросы ростутъ, пониманіе личныхъ и общественныхъ задачъ развивается, и добросовстное изученіе въ этомъ отношеніи приводитъ къ самымъ утшительнымъ результатамъ. Обращикомъ такого изученія можетъ послужить недавно вышедшій второй томъ извстнаго критическаго указателя книгъ для народнаго и дтскаго чтенія — Что читать народу? Вопросы историческіе и экономическіе, данныя наукъ естественныхъ и общественныхъ вызываютъ все большій и большій интересъ въ воспріимчивой народной сред. Крестьяне начинаютъ говорить (составительницы названной прекрасной книги имли дло съ населеніемъ Харьковской губерніи) такія рчи: ‘Люде въ книжокъ, а книжки въ людей, такъ воно одно за одно и чипляется’, ‘усе почерпается въ книжокъ’, ‘зъ грамати усі новости пішли’, ‘книжки указуютъ путь’. При чтеніи Бесдъ о законахъ и порядкахъ С. Горянской {Книжка издана подъ редакціей г. Абрамова.} лишній разъ обнаружилось, какъ много терпятъ крестьяне отъ незнанія законовъ. ‘Одинъ какой-то скептикъ, — читаемъ мы въ изданіи харьковскихъ учительницъ,— замтилъ иронически: ‘намъ не бійсь пишутъ закони, а якбижъ начальникамъ писали!’
Составительницы сборника справедливо замчаютъ, что, ‘распространяя въ народ здравыя экономическія понятія, нужно быть крайне осторожнымъ, чтобы не прививать такихъ мнній и не возбуждать такихъ чувствъ, которыя могутъ лишь разлагать лучшіе обычаи и учрежденія народа’. За тмъ слдуетъ лестный отзывъ объ изданной редакціею Мысли брошюрки Что такое подати и для чего ихъ собираютъ? Крестьяне, оказывается, относятся къ этой книжк съ большимъ интересомъ и пониманіемъ. Долженъ сознаться, — книжечка написана мною, — ни одинъ литературный успхъ, ни одинъ добрый отзывъ не былъ мн такъ дорогъ, какъ то мнніе, которое высказываетъ о моей первой въ этомъ род попытк харьковскій указатель, основываясь на отзывахъ крестьянъ. Постараюсь исполнить совтъ, (данный въ этомъ отзыв, т.-е. составлю еще нсколько книжечекъ по основнымъ вопросамъ общественныхъ наукъ. Мн особенно пріятно видть, что на дл оправдался мой взглядъ, который часто приходилось мн защищать: не мудрствуйте лукаво, идите къ народу честно и просто, опираясь на строгую науку, на т основы права и нравственности, которыя выработаны европейскимъ просвщеніемъ. Народъ не можетъ не понять васъ и не признать за вами правды, когда она въ дйствительности за вами. Говорите ясно, не подлаживаясь подъ мнимо-народный складъ рчи, ибо языкъ Пушкина, языкъ Гоголя именно и есть русскій языкъ. Такое отношеніе къ народу одинаково далеко какъ отъ слащаваго я нелпаго превознесенія этого народа надъ интеллигенціей, такъ и отъ тни высокомрнаго и пренебрежительнаго отношенія къ общественнымъ классамъ, которые, въ силу горькихъ историческихъ условій, только что выбираются на столбовую дорогу образованія и благосостоянія. Поэтому поводу слдуетъ отвтить на упрекъ, съ которымъ недавно обратился въ Новостяхъ къ Русской Мысли г. Скабичевскій. Почтенный критикъ говоритъ, что нашъ журналъ ‘на каждой своей страниц, во всхъ своихъ углахъ, очень энергически и дльно ратуетъ противъ всякаго рода азіатской односторонности, нетерпимости и изуврства разныхъ нашихъ новйшихъ народниковъ, толстовцевъ и т. п.’ И вдругъ, прибавляетъ г. Скабичевскій, въ этомъ журнал мы встрчаемъ повсть г. Каронина: На границахъ человка. Единственная цль автора, по мннію критика, заключалась въ томъ, чтобы разказнить интеллигантнаго человка, который осмливается благородными искусствами заниматься въ то время, когда возл него голодные и нагіе люди живутъ въ земляныхъ норахъ, какъ зври’ {Литературная хроника (Новости, No 33).}.
Мы не знаемъ, конечно, такова ли была цль автору названнаго разсказа. Во всякомъ случа, не за эту мысль стоитъ редакція Русской Мысли. Другой критикъ иначе понялъ ‘естественно-историческій очеркъ’ г. Каронина. Г. Ар. говоритъ въ Русскихъ Вдомостяхъ: ‘Разсказъ г. Каронина мало художественъ: не образами говоритъ онъ,— вы не видите тутъ ни бдняковъ-золоторотцевъ настоящимъ образомъ, ни Зернова и т. д. Но глубокое чувство автора сообщается и читателю. Авторъ называетъ свой разсказъ не соціологическимъ и не этнографическимъ, а естественно-историческимъ очеркомъ, не рискуя поставить своихъ золоторотцевъ въ ряды человчества. Горькая иронія, подготовленная жизнью самой!…’ {Русскія Вдомости, No 40: Журнальные отголоски.}
Вотъ какъ различны отзывы критиковъ. Различны, по всей вроятности, и мннія читателей Русской Мысли о разсказ г. Каронина. Но, кажется мн, самое разнообразіе этихъ отзывовъ указываетъ на то, что редакція нашего журнала не сдлала ошибки, не отступила отъ своего направленія, напечатавши На границ человка. Я согласенъ съ г. Скабичевскимъ, что пріемъ г. Каронина — пріемъ опасный и что на этомъ пути можно дойти до неправильныхъ и вредныхъ выводовъ. Но и г. Скабичевскій, я думаю, согласится со мною, что проблемы современной цивилизаціи очень трудны и сложны, что, всею душей отстаивая европейское просвщеніе, необходимо чутко и сострадательно прислушиваться къ тому, что творится въ глубин народной жизни. Для дйствительнаго таланта, для серьезнаго знанія нтъ задачи, которая была бы плодотворне труда въ области искусства и знанія, но диллетантовъ не мшаетъ подводить къ границ человка и указывать имъ, что тамъ творится. Кто выдержитъ это испытаніе, кто останется писателемъ (какъ г. Каронинъ), тотъ, слдовательно, не можетъ ни на минуту сомнваться въ благословенномъ значеніи для народа и художниковъ, и ученыхъ. Передъ великими задачами, которыя встаютъ для современнаго человчества, малъ и незначителенъ отдльный человкъ, если даже онъ отмченъ печатью генія, но нтъ общественной задачи, которая была бы непосильна для великаго собирательнаго цлаго — для просвщеннаго народа. Именно просвщеннаго, потому что одними добрыми чувствами да хорошими инстинктами не одолешь стихійныхъ бдствій, не подчинишь служенію человчнымъ цлямъ силъ природы, не установишь разумныхъ и справедливыхъ общественныхъ отношеній.