ЛИТЕРАТУРА И ЛИТЕРАТОРЫ В СОВЕТСКОЙ РОССИИ
ЛИТЕРАТУРА И ЛИТЕРАТОРЫ В СОВЕТСКОЙ РОССИИ
Беседа Ганса Веземана с Юрием Тыняновым
Беседа Ганса Веземана с Юрием Тыняновым
Перевод с немецкого Г. Ратгауза
Литература и литераторы в Советской России, Тынянов Юрий Николаевич, Год: 1928
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Седьмые тыняновские чтения.
Рига Москва 1995-1996
Юрий Тынянов, один из самых значительных русских литературоведов, обладает известностью и как писатель. Его роман о декабристах ‘Кюхля’ считается лучшим историческим романом в новой России. Сценарий фильма ‘Союз великого дела’ также принадлежит ему.
— Нет, старая русская интеллигенция умерла как класс. Больше нет писателя того типа, который был наделен избытком разных возможностей, зато лишен чувства собственной нужности. ‘Обломов’ для нас — только историко-литературная реминисценция.
Если с этим согласиться, каково же сейчас воздействие и значение великой русской литературы прошлых лет?
Она обладает ценностью воспоминаний — и сверх того, особым значением, если она автобиографична. В этом смысле незавершенные сочинения Толстого о своей жизни или, например, ‘Мои университеты’ Горького — книги и сегодня очень живые и влиятельные.
А Достоевский?
Это — типично немецкий вопрос, когда и сегодня наша русская духовность меряется масштабами ‘Романского кафе’. Для нас больше не существуют проблемы ‘Идиота’ или ‘Братьев Карамазовых’. Наше поколение не одержимо мифическими и мечтательными томлениями о смерти, — оно, напротив, сознательно реалистично, жизнелюбиво и стремится к немедленному действию. Может быть, этим объясняется то, что в сегодняшней России, собственно говоря, нет чисто философских систем.
Но разве это не изъян, если сегодняшняя русская литература только реалистична, —при этом, по крайней мере для иностранца, чувствуется несколько фатальный привкус тенденции?
У нас остался позади период ‘литературы факта’. Конечно, было время молодого большевизма, которое имело и чисто литературное выражение: в этом смысле, например, ‘Бронепоезд’ Всеволода Иванова по праву стал одним из самых популярных произведений в России. Александр Блок в <,’Двенадцати’>, {В немецком тексте: in seiner ‘Ballade von der zehn Gehenkten’ <,!>, — Ред.} нашел четкую формулу для своего времени, — но, несомненно, художественно сильнее Бабель со своей ‘Конармией’ и ‘Одесскими рассказами’. Здесь сказано большое и важное о жизни и смерти. Из кровавых и жестоких событий гражданской войны рождается судьба человека. И что еще больше значит, все это сделано невероятно искусно и уверенной рукой.
Как обстоят дела с новой русской поэзией?
Здесь, безусловно, Пастернак — самый выдающийся. Его поэма ‘Девятьсот пятый год’ вобрала в себя, кроме чистой предметности, грандиозной и дерзкой, и метафизику нового русского человека. Совершенно иначе, на горячем дыхании импрессионистического переживания, написаны баллады о гражданской войне Тихонова. Я должен назвать здесь еще и ‘Уляляевщину’ Сельвинского, эпос о гражданской войне, который по своей впечатляющей простоте напоминает ‘Казаков’ Толстого.
Существует ли новая русская драма?
У нас в России на сцене нет настоящей литературы. Театр могущественнее драмы, а режиссер значит больше драматурга.
Как обстоит дело с сатирой?
Здесь у нас есть традиция, начиная с Гоголя. Этой комической, сентиментальной интонацией сегодня, наверное, лучше всех владеет сатирик Зощенко. И вожак бывших футуристов Маяковский наделен отточенной и остроумной риторикой, которая во многих отношениях делает его таким же представителем нашей духовности для Западной Европы, каким был в ином качестве Илья Эренбург в своих фельетонных романах. И тут я должен еще назвать фельетониста Кольцова, который мне всегда напоминает вашего Хельригеля или Тухольского.
Какие книги точнее всего выражают душу русского крестьянина?
Русские романы о деревне — это особый разговор. Но я считаю, что Федин в своем ‘Трансваале’ и Леонов в ‘Воре’ верно уловили тип современного русского крестьянина. Это, конечно, образы без всякой сентиментальности и того несколько наивного нимба, которым окружал мужика хотя бы Лев Толстой.
Каковы наиболее значительные литературные журналы?
В Ленинграде у нас есть ‘Звезда’, весьма значительный журнал, в котором, между прочим, впервые напечатаны роман Федина ‘Братья’ и Каверина ‘Скандалист’, роман из жизни русских писателей с конкретными прототипами (SchlЭsselroman). В Москве есть два журнала — ‘Новый мир’ и ‘Читатель и писатель’.
Много ли сегодня читают в России и каковы отношения писателя со своим читателем?
Массовое потребление литературы — если выразиться языком хозяйственников — сильно выросло. Сегодня можно рассчитывать на тираж в шесть — десять тысяч экземпляров для каждой новой книги. Именно в среде рабочих читают очень много, притом читают с толком и здоровой требовательностью. И в деревне у нас сейчас везде библиотеки и читальни, но здесь, конечно, преобладают газеты. Но одно характерно для всех нас: прямая связь современной русской литературы с народом, который часто с большим пристрастием высказывается за или против какого-нибудь писателя или его книг, — вам здесь в Германии эту пристрастность трудно понять.
Какая из иностранных литератур в России наиболее влиятельна?
В чисто эмоциональном плане — американская. Такие книги, как ‘Манхэттен’ Дос Пассоса или ‘Бэббит’ Синклера Льюиса имели поразительное воздействие. Много говорят о Драйзере. Может быть, именно их беспечность и неотягощенность по части традиций нам так удивительно нравятся! Потом мы, конечно, знаем Шоу, Голсуорси и Уэллса. Из немцев особенно любят Верфеля, его ‘Верди’ имел особый успех. И Келлерман, Томас Манн и Гауптман не безвестны в среде интеллигентов. С политической точки зрения привлекли внимание и революционные пьесы Толлера. Но сильнее всех этих ныне живущих писателей взволновал нашу душу и сердце Рильке. Он во многом для нас один из тех великих немцев европейского масштаба, каким был и остается Гейне.
Есть ли у вас представители l’art pour l’art?
Возможно, Хлебников (он умер в 192<,2>, году) был поздним потомком наших архаистов 1820-х годов, одним из тех причудливых интеллектуальных романтиков, которые так редки у нас в России. Его ‘Мирсконца’ какой-то своеобразной красочностью напоминает живопись Сезанна. Он был и духовным вождем русских футуристов, но не создал школы. Даже Виктор Шкловский, который своим циническим изяществом во многом близок Гейне, всегда озабочен ясностью и понятностью. Это видно, например, по его забавному философскому роману в письмах ‘Zoo’. И даже если, например, ‘Стенька Разин’ сочинен так, что его можно читать сзади наперед, — это все же еще далеко не ‘Анна Блюме’, а явление суверенной и творческой фантазии. Дадаизм у нас вообще несколько подозрителен, но это, собственно говоря, уже не имеет ничего общего с литературой.