Г. И. ЧУЛКОВ
Г. И. ЧУЛКОВ
Листопад
Листопад
Быть может, сон создал мои картины,
Но пусть! Мой сон — печаль моей любви…
Иван Бунин
I
II
III
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Листопад, Чулков Георгий Иванович, Год: 1908
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Серия ‘РУССКИЙ ПУТЬ’
И. А. БУНИН: PRO ET CONTRA
Личность и творчество Ивана Бунина в оценке русских и зарубежных мыслителей и исследователей
АНТОЛОГИЯ
Издательство Русского Христианского гуманитарного института, Санкт-Петербург, 2001
Иван Бунин — единственный значительный представитель тургеневской полосы в современной литературе. Как-то странно видеть сборники его стихов и рассказов заключенными в зеленую обложку товарищества ‘Знания’. И талантливые, и бездарные сотрудники ‘Знания’ явно далеки от пушкинско-тургеневских традиций, и развинченный, расшатанный стиль какого-нибудь Юшкевича или даже самого Максима Горького ничего общего не имеет с четким, суховатым, но всегда точным и крепким стилем Ивана Бунина.
Иван Бунин знает, что значит мастерство, и любит его. Он бережно лелеет слова и не расточает случайных эпитетов, натянутых сравнений и фальшивых образов.
Сухость и сдержанность лучше пышности, не оправданной основной темой. Иные современные повествователи, начитавшиеся Бальмонта и переведенного на русский язык Пшибышевского, вообразили, что тайна творчества — в нанизывании неврастенических эпитетов и в истерическом стиле. Но брильянты Бальмонта и Пшибышевского они заменили стеклом, и лишь плохие ювелиры не отличат этого фальшивого блеска от живой игры настоящих камней.
У Ивана Бунина все подлинное. Приятно читать внятные, любовно отшлифованные стихи и рассказы Бунина после этих многословных и неряшливых писаний, которые охотно потребляются теперь книжным рынком.
После того, как определилось ‘Знание’ и его литературное лицо выяснилось окончательно, появилась новая группа повествователей с претензиями на ‘изысканность’. Иные успели уже бесславно погибнуть для литературы, завязнув в своем собственном стиле: ‘модернизм’ кружит голову господам бытописателям, и вульгарная пшибышевщина вопит со страниц журналов и альманахов.
От декадентства взяли не его сущность, а то побочное и случайное, что усвоить легко, не отдавая себе отчета в том, какую ответственность принимает на себя человек, воистину познавший сокровенное крайнего индивидуализма. Словесный разврат и бесстыдная развязность стиля царят в ‘широкой’ литературе.
Но символисты, настоящие символисты, умеют любить стиль и язык, и даже ‘младшие’ из них научились писать четко и красиво.
Малоизвестный Марк Криницкий и совершенно неизвестный Юрий Череда умеют писать с той изысканной простотой, о которой понятия не имеют наши популярные беллетристы.
Так же обстоит дело и со стихотворцами. Многим популярным ‘поэтам’ не мешало бы поучиться тихой ясности у Дмитрия Фридберга или у Корина.
Простой и прозрачный стиль Ивана Бунина построен, однако, по определенному плану, и слова у него двигаются не случайно по точным путям, в строгом и ясном ритме.
Вот отрывок из рассказа ‘Руда’, к которому стоит прислушаться:
‘Осень приходила к нам светлая и тихая, — она воцарялась в степи так мирно и спокойно, что казалось, конца не будет ясным дням. Она делала дали нежно-голубыми и глубокими, небо — чистым и кротким, солнечные дни — веселыми. Тогда можно было различить самый отдаленный курган в степи, на открытой и просторной равнине ярко-желтого жнивья. Осень убирала и березу в золотой убор. А береза радовалась и не замечала, как недолговечен этот убор, как листок за листком осыпается он, пока, наконец, не оставалась вся раздетая на его золотистом легком ковре. Очарованная осенью, она была счастлива и покорна, и вся сияла, озаренная из-под низу желтым отсветом сухих листьев. А радужные паутинки тихо летали возле нее в блеске солнца, тихо садились на сухое, колкое жнивье… И народ называет их красиво и нежно — ‘пряжей Богородицы».
В такой прозе есть определенный уклон, полет, напряжение — все то, что определяет собою ритм, — и нельзя ставить грани между стилем Бунина и его художественной прозой. Обращаясь к внутренней стороне стиля — к образам, мы видим, как Бунин выводит их из состояния неподвижности, как он искусно открывает в них живую пульсацию. Жива светлая и тихая Осень, жива Береза, которая стоит обнаженная на ‘золотистом легком ковре’ из опавших листьев и вся ‘сияет, озаренная из-под низу желтым отсветом’. И, наконец, прекрасны ‘радужные паутинки’, которые тихо садятся на сухое, колкое жнивье…
Это тютчевский образ:
Лишь паутины тонкий волос
Блестит на праздной борозде.
И в стихах своих Бунин умеет дыханием жизни оживлять желанные ему образы:
И Осень тихою вдовой
Вступила нынче в терем свой.
Как хорошо ей на поляне,
Среди широкого двора,
Воздушной паутины ткани
Блестят, как сеть из серебра.
И вот Осень бродит в своем ‘расписном’ тереме, ‘лиловом, золотом, багряном’…
Все строже вдаль она глядит,
Все резче тайное страданье
В ее немых очах сквозит…
Какое вещее молчанье.
В стиле Бунина есть благородная тургеневская ясность, и если стиль его лишен иногда необходимой смелости и окрыленности, зато его язык почти никогда не бывает банальным. И диалог никогда не звучит фальшиво. Крестьянская речь порой возвышается до расцветающего языка Лескова и никогда не расплывается, никогда не утомляет внимания.
Но Иван Бунин — не символист: поэтому всегда между его переживанием, с одной стороны, и образом, стилем, языком, с другой, есть посредствующее звено, которое определяется различными психологическими моментами и, конечно, прежде всего сознанием. Это — как бы холодильник, через который проходит горячая влага непосредственного творчества.
Правда, и в лаборатории символиста есть такой холодильник, но он вводится в цепь опыта после, а не во время самого процесса рождения образа, благодаря этому освобождению от рассудочного контроля образ претворяется в символ, потом мастер-артист холодной рукой завершает свою ювелирную работу, но уже символ, раз рожденный, не сокрушится. У Ивана Бунина образы редко претворяются в символы, но тем не менее искусство Бунина — настоящее, подлинное искусство, и нельзя не ценить его очаровательной лирики.
В поэзии Ивана Бунина есть одна основная тема, с которой связаны почти все его переживания, его любовь и его печаль…
Тема эта — Русь.
И в этой теме поэт является наследником Пушкина и Тургенева. В этой бунинской Руси нет громоздкой эпической России Льва Толстого, нет загадочной и скорбной России Достоевского, нет замученной Руси Глеба Успенского и нет той Руси, которая — по слову Гоголя — несется как ‘необгонимая тройка’, мчится ‘вся вдохновленная Богом’…
Иван Бунин знает и любит ту тихую деревенскую Русь, от которой пахнет стариной не слишком древней, тот мелкопоместный уклад, понять и простить который можно лишь в дни его увядания. Русь полевая, охотничья, обвеянная ясным ветром, напоенная медом и брагой, деревенская Русь с овинами и ригами, с тихими зорями, с квохтаньем дроздов на коралловых рябинах, с русой девушкой в плисовой безрукавке, в строгой поневе — это бунинская Русь.
Бунин любит бытовую Россию, он не сжигает, подобно иным мятежным художникам, своего родного дома, чтобы идти в неизвестную даль вольных полей. Но Бунин — поэт, и тонкий вкус мастера не позволяет ему принять быт в расцвете, в его самодовольной устойчивости. Сам Бунин не ведает исхода из бытовой западни и никогда не пытается расширить основы быта, разрушить основание его, но, как лирик, он поет быт в его распаде, оплакивает его увядание и бессознательно возвышается иногда до иных слез, иной печали — более мудрой: порой Бунин, как поэт, скорбит уже об увядании и смертности нашего мира вообще, и в этом переходе от быта к миру, от устроения человеческой жизни к земле слышится уже, хотя и полувнятно, песня о земле бессмертной.
Даже в рассказе ‘Антоновские яблоки’, где быт представлен пышно, Бунин тихо шепчет о смерти. ‘И вот предо мною проходит целый мир, — говорит Бунин, — целый быт, который скудел, дробился и теперь уже умирает, так что, может быть, через каких-нибудь пятьдесят лет его будут знать только по нашим рассказам…’
Но на Руси есть не только антоновские яблоки, сухие пашни и вишневые сады: есть еще песни на Духов день, вещуньи кукушки, величальные свадебные обряды, а под Петров день игры солнца, есть миф о Николае Чудотворце и, наконец, величайший миф о Заступнице всех скорбящих.
Этот миф о полевой Богоматери связан неразрывно с темою Руси, и Бунин не мог пройти мимо него равнодушно. Вместе с мужиками Бунин молился Ей в открытом поле под старым крестом у березы.
— Пресвятая Богородица, защити нас Покровом Твоим, — бессознательно шепчет поэт таинственные слова перед суздальской иконой Божьей Матери, покровительницы полей.
И в стихах Бунин поет ее:
Не туман белеет в темной роще —
Ходит в темной роще Богоматерь.
По зеленым взгорьям, по долинам
Собирает к ночи божьи травы.
Ели своей черной хвоей застят золотой иконостас заката, под росою пахнет медуница и светит по рощам золотой венец Богоматери:
Как туман бела ее одежда,
Голубые очи — точно звезды.
Соберет она цветы и травы
И снесет их к Божьему престолу.
Но в сердце Бунина ограниченный ‘идеализм’ всегда одерживает верх в борьбе с религиозными томлениями. И порой трезвый Бунин делает свои признания в этом смысле:
Теперь давно мистического храма
Мне жалок темный бред:
Когда идешь над бездной, надо прямо
Смотреть в лазурь и свет.
По счастью, Иван Бунин редко философствует и рассуждает. Бог благословил его сердце на мечты, и ему не надо зарывать таланта в землю и напрасно искать чужих даров.
В теме любви Иван Бунин остается верным тургеневскому идеализму. В творчестве Бунина — та же задумчивая нежность, то же бескорыстное томление, то же рыцарство, та же любовная печаль… И это в наши дни, когда тема любви трактуется в романах и рассказах как тема физиологическая, и мещанское общество читает почти исключительно тех глуповатых беллетристов, которые умеют любить в жизни лишь дебелую бабу или даже еще определеннее — ее жирные бедра.
Дело тут не в порнографии: Константина Сомова занимают иногда не только эротические, но даже явно порнографические темы, но они всегда оправданы высокой иронией, и кто решится упрекать художника в выборе сюжета? Федор Сологуб также не раз раздражал строгих моралистов своим ‘садизмом’, но никогда поэт не был ниже своей темы: он владел ею, а не она им. И призрак холодной Смерти всегда витает над эротическими переживаниями мудрого лирика: под веянием крыльев последней владычицы, Смерти, не улыбнешься нехорошей улыбкой вульгарного эротомана, и напрасно иные скрывают свои пустые душонки под маской морали, удобной для домашнего обихода.
Не таков Бунин. Ему веришь, когда он поет:
Я ль не любил? Я ль не искал мятежно
Любви и счастья юность разделить
С душою женской светлою и нежной
И жизнь мою в другую перелить?
Но та любовь, что душу посещала,
Оставила в душе печальный след, —
Она звала, она меня прельщала
Той радостью, которой в жизни нет.
И от нее я взял воспоминанья
Лишь лучших дней, и уж не ту люблю,
Кого любил… Люблю мечты созданья,
И снова о несбыточном скорблю.
В этом замечательном признании на лермонтовскую тему (‘Люблю мечты моей созданье’) ключ к пониманию любовной лирики Ивана Бунина. И как внятна заключительная строфа этого стихотворения:
И горько я, и сладостно тоскую,
И грезится мне сладкая мечта,
Что воскресит мне радость неземную
Печальная земная красота.
У Ивана Бунина есть рассказ ‘Осенью’. В этом рассказе о любовном свидании столько печальной нежности и тишины, что, узнав его, нельзя не ценить бунинской лирики. ‘И когда я целовал атлас платья на ее коленях, — рассказывает поэт, — а она в ответ на мои бесконечные признания и планы на будущее тихо смеялась сквозь слезы и обнимала мою голову, я смотрел на нее с восторгом безумия, и в тонком звездном свете ее бледное, счастливое и усталое лицо казалось мне прекрасным, как у бессмертной’.
Этот ‘тонкий звездный свет’ и это лицо, ‘прекрасное, как у бессмертной’ — все это к той же теме ‘печальной земной красоты’ и неземной ‘светлой мечты’.
В рассказе ‘Новый год’ — еще одно свидание, странное свиданье мужа и жены, которые вдруг в деревенской пустынной усадьбе очнулись от городской суеты, забыли свою повседневную враждебность друг к другу и отдались на миг любви. Жена выбежала ночью на снежный двор, кружилась при бледном свете месяца по белой земле и бормотала стихи о Татьяне, которая, как сказано у Пушкина, ‘на месяц зеркало наводит’.
Что-то ясное и таинственное, чувственное и целомудренное есть в этом любовном увлечении снежной луной — как непонятный отблеск бессмертной любви.
В рассказе ‘Костер’ поэт увидел случайно во время пути ночью девушку цыганку и тотчас влюбился в ее смоляные волосы, страстную нежность глаз, губ и всего ‘древнеегипетского овала лица’. Но лошади тронули, копыта дружно застучали, — и костер, и цыганка уже далеко. Но ‘и в запахе росистых трав, и одиноком звоне колокольчика, в звездах и в небе было уже новое чувство — томящее, непонятное и от этого еще более сладостное’.
В рассказе ‘В августе’ поэт делает еще раз свое признание: ‘В одной мечте об этом несуществующем женском образе уже было счастье. Но он обещал мне больше — свою близость, свою любовь, понимание самых сокровенных моих помыслов — все, чего я никак не мог выразить не только словами, но даже думами, и что никогда не сбылось и не сбудется’.
Что-то осеннее есть в любви Бунина, какая-то тютчевская ‘улыбка увяданья’, как будто багряные листья тихо падают и тихо кружатся. И неслучайно первую книгу стихов своих Бунин назвал ‘Листопадом’.
Впервые: Слово. 1908. No 538. 17 августа. С. 3. Печатается по: Чулков Г. И. Покрывало Изиды. Критические очерки. М., 1909. С. 136—145.
Георгий Иванович Чулков (1879—1939) — прозаик, поэт, драматург, мемуарист, критик, литературовед.
Быть может, сон создал мои картины, Но пусть! Мой сон — печаль моей любви… — Цитата из ранней редакции стихотворения ‘К прибрежью моря длинная аллея… ‘ (1900).
…сборники его стихов и рассказов заключенными в зеленую обложку товарищества ‘Знания’. — С 1902 по 1909 г. в издательстве товарищества ‘Знание’ вышли первые пять томов собрания сочинений Бунина.
Юшкевич Семен Соломонович (1868—1927) — прозаик, драматург, в 1920 г. эмигрировал во Францию. В издательстве ‘Знание’ выпустил собрание сочинений (т. 1—5, 1903—1908).
…и переведенного на русский язык Пшибышевского… — Станислав Пшибышевский (1868—1927) — польский писатель. Его полное собрание сочинений на русском языке выпустило в 1905—1911 гг. издательство ‘Скорпион’.
Марк Криницкий (наст, имя и фам. Михаил Владимирович Самыгин, 1874—1952) — прозаик, драматург. Первый сборник рассказов ‘В тумане’ вышел в Москве в 1895 г. В 1908—1912 гг. издал в Петербурге трехтомное собрание рассказов. В 1916—1918 гг. в Москве вышло его 15-томное собрание сочинений. См. о нем: Письма В. Брюсова к М. В. Самыгину / Вступит, статья, публикация и комментарии Н. А. Трифонова // Литературное наследство. М., 1991. Т. 98. Кн. 1. С. 362—423.
Фридберг Дмитрий Наумович (псевд. Ефимов, р. 1883) — поэт символистской ориентации, позднее — журналист и партийный работник.
…из рассказа ‘Руда’… — ‘Эпитафия’ (1900).
Лишь паутины тонкий волос Блестит на праздной борозде. — Цитата из стихотворения Ф. И. Тютчева ‘Есть в осени первоначальной…’ (1857).
И Осень тихою вдовой ~ Блестят, как сеть из серебра. — Здесь и далее цитируется ранняя редакция ‘Листопада’ (1900).
…несется как ‘необгонижая тройка’, мчится ‘вся вдохновленная Богом’… — См. финал ‘Мертвых душ’.
‘И вот предо мною проходит целый мир ~ его будут знать только по нашим рассказам…’ —Цитата из ранней редакции ‘Антоновских яблок’ (1900).
Пресвятая Богородица, защити нас Покровом Твоим… — Цитата из рассказа ‘Эпитафия’ (1900).
Не туман белеет в темной роще — ~ Собирает к ночи божьи травы. <,…>, Как туман бела ее одежда, ~ И несет их к Божьему престолу. — Цитаты из стихотворения ‘Канун Купалы’ (1903).
Теперь давно мистического храма ~ Смотреть в лазурь и свет. — Заключительная строфа стихотворения ‘Мистику’ (1905).
…Константина Сомова занимают иногда не только эротические, но даже явно порнографические темы… — Вероятно, имеются в виду иллюстрации К. А. Сомова к сказке А. М. Ремизова ‘Что есть табак. Гоносиева повесть’ (СПб., 1908, книга вышла в свет без обозначения типографии тиражом 25 экземпляров).
Я ль не любил? Я ль не искал мятежно ~ И снова о несбыточном скорблю. — Здесь и далее цитируется стихотворение ‘К прибрежью моря длинная аллея…’ (1900).
…’Люблю мечты моей созданье’… — Цитата из стихотворения М. Ю. Лермонтова ‘Как часто, пестрою толпою окружен… ‘ (1840).
…’В одной мечте ~ не сбылось и не сбудется’. — Цитата из ранней редакции рассказа ‘В августе’ (1901).
…какая-то тютчевская ‘улыбка увяданья’… — См. стихотворение ‘Осенний вечер’ (1830).
…первую книгу стихов своих Бунин назвал ‘Листопадом’. — См. коммент. к статье Блока ‘О лирике’, с. 819.