ЛИХОЙ ЧЕЛОВКЪ
ЛИХОЙ ЧЕЛОВКЪ
II.
III.
IV.
Лихой человек, Вовчок Марко, Год: 1861
Время на прочтение: 70 минут(ы)
Петръ былъ изъ себя хорошъ, молодъ былъ, статенъ. Смуглый, чернокудрый — онъ суровъ былъ. А глаза черные, какіе строгіе! Какія уста несмшливыя!
Онъ росъ одиноко, сиротою. Со всми въ мир, а ни съ кмъ въ дружб. Жилъ себ особнячкомъ. Весело ли ему, грустно ли, самъ онъ про то знаетъ. Никому онъ ничего худаго не сдлалъ, а его побаивались. Дти драку бросали, какъ только его завидятъ, двушки притихали, старые говаривали молодымъ: ‘не трогайте его’, самые смлые изъ молодыхъ слушали его молча, когда онъ въ рчь вступалъ, а вступалъ онъ въ рчь рдко. Были суды и пересуды за его нелюдимство, да втихомолку. Тетка его говорила, что давно бы она отречься отъ Петра рада, что онъ за племянникъ, глазъ не кажетъ по году, совта не спроситъ никогда, да боялась она его, потому не отрекалась, а только горевала и жаловалась.
— Я его боюсь, хоть я ему и тетка, говаривала она: — это такой человкъ, что и жизни ршитъ, и самъ въ землю закопаетъ.
Петръ былъ человкъ имущій и трудолюбивый. Честность его была ни въ чемъ неуклонная, ничмъ не подкупная, слово его было врное и надежное. Въ Петр не сомнвался и баринъ, и не заставлялъ его божиться по три раза всми святыми, какъ другихъ людей.
Вдругъ стали замчать, что Петръ мимо старостина двора повадился ходить, что Петръ у старосты въ гостяхъ бываетъ.
Староста былъ бородатъ и приземистъ, нравомъ не строптивъ, вдовъ, глаза у него небольшіе и носъ небольшой, и ротъ небольшой, да ничего особеннаго, только что именемъ его рдкимъ звали — Капитонъ. А у старосты была дочка Параша. Свженькая, веселая, то-то была двушка!
Жили они съ отцомъ на краю деревни, и сколько черезъ ихъ огородъ дорожекъ было проторено! А дорожки торили все наши деревенскіе молодцы. Шелъ ли кто въ лсъ, шелъ ли кто въ поле, имъ всюду ближе черезъ старостинъ огородъ. Ну, сами понимаете, что это былъ за близкій путь: въ поле выйдти изъ огорода — топкое болото обойди, а въ лсъ — черезъ поле дорога.
Идетъ бывало одинъ молодецъ по дорожк, идетъ другой, каждый на окошечко косится, а Параша у окошечка цлый день: Старостина дочка, на работу она не ходила. Параша будто ничего не знаетъ, будто ничего не видитъ, поетъ себ безпечно да распваетъ. И много она беззаботныхъ головъ отуманила, не одно веселое сердце смутила. Параша про то вдала и тмъ тшилась. Люди со стороны тоже видли и знали вс эти сердечныя напасти, что Параша общая сокруха, а когда сталъ Петръ ходить къ старост, вс такъ озадачились, словно на яблон орхи выросли. Зашепталъ весь женскій родъ, удивлялись и разчитывали, когда свадьбу будутъ играть, сколько староста приданаго дастъ, раскидывали умомъ, какой лихой мужъ будетъ Петръ, и каково житье сулится бдной Параш. Петрова тетка ходила изъ дома въ домъ, и всхъ спрашивала, вруютъ ли въ Бога. ‘Вруемъ,’ отвчали ей вс. ‘А коли вы въ Бога вруете, отговорите вы двушку, чтобы не выходила она замужъ за Петра.’
На это ей никто не отвчалъ ни слова.
Но время шло, а Петръ все не сватался. Прошла осень и зима. Люди все дожидалися, что будетъ, а все ничего не было. Сама Параша призадумалась и притихла. Староста ничмъ не крушился. Человкъ-то былъ староста спокойный и со всмъ уживчивый. Если онъ чего и ждалъ, то ждалъ съ разсужденіемъ: ‘Я посю, говаривалъ онъ, взойдти, такъ взойдетъ, уродить, такъ уродитъ, а нтъ такъ нтъ,— и длать нечего. Понапрасну-то кипть, только выкипишь.’
Каковъ онъ былъ по хозяйству, таковъ былъ и въ жизни.
Петръ ходилъ къ старость все чаще да чаще. Вс Парашкины вздыхатели понемножку отстранялися, словно почуяли что-то, вотъ какъ дти разступаются и даютъ дорогу взрослому человку: разступаются передъ нимъ нехотя, а все разступаются.
Параш было досадно, зачмъ они отступаются, она ласковй выглядывала изъ окошечка. Веселили ее печальные ихъ взгляды и тяжелые вздохи. ‘Параша, говорили ей двушки, какъ это Петръ полюбилъ тебя, втрогонку такую?’
Параш сладко т слова слушать, усмхается въ отвтъ двушкамъ: меня ли не полюбитъ?
— А какъ онъ ласкаетъ тебя? Что говоритъ съ тобою? Когда же свадьба?
— Много будете знать, скоро состаретесь, отвтитъ Параша шуткою, а у самой сердце защемитъ: Петръ еще ей ничего не сказалъ. Любилъ и молчалъ. Отчего же это такъ? Отчего не подойдетъ ближе? Сколько разъ она его поджидала вечеромъ у воротъ и встрчала, какъ ея сердце билось, а онъ проходилъ въ избу къ ея отцу, не останавливался, кланялся ей какъ на міру! Другіе не такъ. Другіе простаивали подъ ея окнами цлые ненастные вечера, другіе бжали за нею не мряючи пути, чтобъ только взглянуть на нее. А на улиц ее цлая толпа окружитъ, вс слова къ ней, вс глаза на нее… Она и счастливила и крушила по своей вол, по своей прихоти. Забавно было. Сколько было потомъ смху, сколько рчей потомъ вспоминаючи съ двушками! Теперь одиноко и скучно. Сердце бьется черезчуръ, ужь скоро и больно щемитъ… Что же еще дальше будетъ? Скоро ли тяжелые часы пройдутъ? Притихла Параша, призадумалась, пть перестала. Сядетъ, подпершися рукою, пригорюнится да глядитъ въ чистое поле…
Разъ приходитъ къ нимъ Петръ ввечеру, и говоритъ между прочими рчами, что ему дорога.
Параш холодно стало.
— А куда Богъ несетъ? спрашиваетъ староста.
— Да съ барынею, отвтилъ Петръ.— Беретъ меня съ собою въ городъ, ключникомъ тамъ буду.
— Катитъ на всю зиму, надо полагать? сказалъ староста.
— Надо полагать, что на всю, отвтилъ Петръ.
— Опять продадимъ пшеницу съ убыткомъ. За насъ будетъ Бога молить Маликовъ купецъ.
А Параша думала: ‘на всю зиму!’ и глядла на Петра изъ уголка. Ей показалось, что онъ печаленъ и блденъ: радостно стало ей, да не врилось, она подошла къ столу, поправила огонь, чтобъ поярче свтилъ: да, онъ печаленъ былъ и блденъ. Она опять отошла въ уголокъ, и все на него глядла.
‘А какой человкъ! думала она: кто, кром меня, подстережетъ такую печаль? Иной подумаетъ, что у него только голова болитъ… Хоть бы разъ въ разговор запнулся!.. И отчего ему не поглядть на меня подолже, поласковй?.. Заговоритъ ли онъ хоть нынче сердечно?’ Она все глядла на него.
Вечеръ прошелъ. Петръ сталъ прощаться съ старостою. Параша выскользнула впередъ изъ избы, и въ сняхъ шепнула Петру: ‘Придите еще проститься.’ Онъ вдругъ остановился, но ничего не отвтилъ ей.
— Лобъ береги, темно! сказалъ староста, провожая Петра.
‘Разслышалъ ли Петръ мои слова? мучилась Параша. Еслибы разслушалъ, отвтилъ бы: ему ли съ мыслями собираться? Догадается ли придти самъ? Любитъ ли? Забудетъ ли въ разлук?’
— Когда жь въ путь? послышался ей голосъ отца на улиц.
— Кто его знаетъ, отвчалъ Петръ.— Говорятъ, черезъ недлю, а можетъ черезъ дв.
Параша чуть не вскрикнула съ радости: черезъ недлю! Она думала, что ужь завтра. Отлегло у нея отъ сердца.
— Барыня-то ужь заболла? спрашивалъ староста.
— Со вчерашняго дня.
— Ну, такъ черезъ недлю укатите, увренно сказалъ староста, и заперъ двери за гостемъ.
Надо вамъ знать, что барыня была молодая, и до смерти любила людныя сборища и веселыя бесды. Такой нравъ по наслдству ей перешелъ: у ней папенька на именинномъ пиру Богу душу отдалъ, а маменька скончалась въ гостяхъ. Она сама еще крошкой такъ всякіе танцы выпрыгивала, что вс ахали и утшались. Замужъ ее отдали молоденькую, мужа своего она только-что въ лицо знала, когда онъ ее привезъ въ свой домъ. И стали они жить да поживать. Молодая скучала, молодой ходилъ недовольный, мало къ себ любви видлъ. Началися у нихъ ссоры.
— Что прибыли, что я женился? говаривалъ баринъ въ горькій часъ.— Только сдю!
— Вы не сдете, отвтитъ ему барыня, взглянувши на его голову.
А онъ совсмъ, совсмъ лысый былъ, и все въ томъ не признавался: ‘сдю’, говорилъ.
Ссоры пошли чаще и бурне. Бывало искричатся оба такъ за день, что ввечеру изнемогутъ, лежатъ въ креслахъ, молчатъ, только знаками показываютъ другъ дружк: ‘ты мн постыла’, ‘а ты мн не милъ.’
Объ эту пору пріхала къ нимъ родня, ее ‘тетенькой’ называли изъ уваженія, а по родству она была далекая. Была это барыня старая уже, вдова и великая щеголиха. Общительная, бойкая, и привтливая, и не переборчивая, она всякаго къ себ привлекала. Молодая барыня прильнула къ ней мягкою кошечкой. Родня пожила мсяца два, погостила и у ввела молодую барыню съ собою.
Барину куда какъ не хотлось этого, а самъ попросилъ родню, чтобы взяла жену къ себ въ гости. Какъ нашла на него такая дурь, онъ не могъ вообразить, пенялъ на себя, и по лбу себя постукивалъ.
Погостивши у родни, барыня пріхала совсмъ иная: нжная, и такая во всемъ находчивая, смирная, покорная… Баринъ кричитъ, а она сложитъ ручки да только вздыхаетъ: ‘Успокойся, другъ мой! Теб это вредно!’ А онъ пуще бленится. Стала барыня чаще къ родн здить, и тамъ стала гащивать у ней по цлымъ мсяцамъ. Та пріютила ее подъ свое охранное крыло: такъ сама она писала къ барину въ письмахъ. Барина эти поздки изъ себя выводили, хотлъ онъ разъ не пустить барыню, барыня ему ни слова противнаго, да заболла. Каждый день умирать сбирается, и проситъ барина похоронить ее подъ чернымъ крестомъ, каждую ночь по дому звонъ во вс колокольчики, бготня, суета, послала за родней проститься передъ смертью: родня пріхала не медля и выходила больную, и повезла съ собою для укрпленія въ силахъ.
Баринъ еще тогда же махнулъ рукой имъ вслдъ.
Съ той поры барыня больше жила у родни, чмъ дома. Баринъ попривыкъ жить одинъ: по комнатамъ ходитъ, или два втвистыя дерева рисуетъ, а не то въ окно смотритъ. Скучно ему да спокойно. Встревожится, когда барыня навдаетъ, и разсердится онъ крпко. А она вбжитъ всегда съ радостію, ахаетъ, что наконецъ-то увидались, наконецъ-то до деревни родной добралась. ‘Люблю, говорахъ, ахъ, люблю тишину полей!’ И только пріхала, сейчасъ пяльцы велитъ подать и начнетъ вышивать барину спальные сапоги, по срому полю розанами. Только баринъ въ двери: ‘Чта, мой другъ? Ахъ, какое милое утро! Сядь подл меня, погляди, что я вышила.’ Баринъ не отвтитъ ничего, ходитъ и всми дверями хлопаетъ. Барыня того не замчаетъ.
Дней черезъ пять, барыня начинаетъ вздыхать, и кладетъ на пяльцы платочекъ для слезъ. ‘Вы мн отецъ и мать, вы мн всхъ теперь замняете’, то и дло благодаритъ она барина и умиляется, и жалуется, что грустно ей будетъ съ нимъ въ разлук. Баринъ все молчитъ, и все ходитъ. Что-нибудь разобьетъ или изломаетъ, но все молча. А тамъ и не вытерпитъ: все, что накипло у него на сердц, все выкричитъ. Барыня заболетъ. Баринъ хотя ее упрекаетъ, что притворщица, а за лкаремъ посылаетъ. Лкарь, дучи къ больной, всегда бывало возьметъ отъ своей лкарши порученья въ городъ, чтобы черезъ барыню купить.
Въ дом бготня, смятенье, стонетъ барыня. Баринъ принесетъ деньги и броситъ ей на постель, но барыня еще руки не можетъ приподнять. Еще лчится она дня два-три, потомъ прощается съ бариномъ, слезно плачетъ, и детъ къ родн въ городъ.
Такъ бывало каждую зиму.
‘Ложуся я спать на Сіонскихъ горахъ, три ангела въ головахъ: одинъ видитъ, другой слышитъ, третій мн всю правду скажетъ. Если я что найду, или я что куплю, или я что въ даръ приму — сбудется, если я что продамъ, или потеряю, или отдамъ — не сбудется.’
Такими словами Параша загадывала, ложася спать, и крестилася. Да гаданье ей не вышло: она всю ночь не сомкнула глазъ, думала, думала она… Цлые большіе разговоры вела сама съ собою… Сердце ея билось, не унималось.
Ее тяготила долгая ночь, и вдругъ она удивилась разсвту, точно разсвтъ не въ свою пору пришелъ.
Она все утро спшно работала, и кончила вс свои работы въ дом. Что прежде она не всегда успвала сдлать въ день, теперь было сдлано въ два часа, и она осталась съ пустыми руками. Староста медленно собиралъ по лавк поясъ свой, шапку и рукавицы, оглядывалъ все, и опять клалъ, смотрлъ въ окно и замчалъ по облакамъ какая будетъ погода.
Параша стала торопить отца, чтобъ онъ не опоздалъ.
Староста спокойно удивился.
— Когда жь я опаздывалъ? сказалъ онъ.— Или ты сама-то еще сны видишь?
Параша вздохнула и сла у стола.
— А что же ты гостьею сидишь? спросилъ староста.— Мало ли дла-то! Съ утра-то и начинать, а ты нжишься…
— У меня ужъ все сдлано, перебила Параша.
Староста удивился побольше. Онъ поглядлъ на дочь попристальнй и спросилъ:
— Что это за притча?
Параша тоже поглядла на отца и отвтила холодно:— Такъ…
— Эка блажь-то на тебя находитъ! сказалъ староста и покачалъ головой.
Параша вспыхнула и быстро вышла изъ избы.
Она стояла на двор и, волнуясь, поглядывала вокругъ. Утро было ясное, свжее, пронималъ холодокъ, Параша стояла и глядла точно на перепуть.
Прошелъ мимо ея отецъ и спросилъ, чего она тутъ стоить.
Параша промолчала и вошла въ, избу.
— Ты не дури, сказалъ староста увщательно и ушелъ. Одна осталась Параша.
‘Что длать мн? Что мн длать?’ твердила она, ходячи изъ угла въ уголъ и тоскуя.
Ее томила тишина — улица была пуста, вс уже ушли на работу. Ей казалось, что и солнце стоитъ, что и часы не проходятъ. Вдругъ мелькнула ей мысль, что Петръ ее ждетъ у рки, на берегу, подъ тою ракитой, гд онъ разъ ее встртилъ и воды ей зачерпнулъ и долго съ нею не прощался…
Параша прибжала на берегъ, съ пылающимъ лицомъ: ни души тамъ не было. Глубокая, холодная рка катилась съ глухимъ шумомъ. Параша постояла, поглядла и воротилась домой.
Въ обдъ пришелъ отецъ. Онъ былъ утомленъ и озабоченъ длами, хорошо обдалъ, посл обда уснулъ, посл сна вздыхалъ и опять ушелъ. Опять Параша осталась одна. Она сидла и все тужила: ‘Какъ тяжело да трудно! думала оца. Вотъ она любовь! Вотъ она кручина!’
Вечеромъ отецъ ей приказывалъ, разспрашивалъ, она слушала его и отвчала ему, а въ то же время она точно прислушивалась къ своему сердцу, какъ ея сердце и занывало, и замирало, и сжималось: ‘больно-то какъ!’ чувствовалось ей непривычной къ печали, и печаль ее удивляла и пугала: и сильна, и больна казалася, и неутомима, и привязчива.
Былъ уже поздній вечеръ. Староста сидлъ за столомъ, писалъ по столу мломъ крестики и палочки, стиралъ и опять писалъ — все не выходило, опять стиралъ и думалъ.
Параша спросила, что онъ высчитываетъ — староста качнулъ головой: ‘не мшай!’
Она опять замолчала, и тоска ее сильнй взяла.
Счеты таки вышли у старосты, онъ вздохнулъ и спряталъ млокъ.
— Когда наша барыня детъ, не слыхали? спросила его Параша.
Не стало ей больше терпнья.
— Да скоро, отвтилъ староста. Онъ и головы не поднялъ отвчая.
— Ты думаешь… начала Параша.
— Мн-то что думать?
Лучше бы ей всякій другой отвтъ, да не этотъ, и безучастный и неопредленный!
‘А онъ? Такъ онъ не придетъ ужь къ намъ? Зачмъ же я мучуся? На что?’
Сердце ея ныло отъ обиды и взяла ее такая тоска по немъ. Не знала она, куда бъ ей бжать, гд тоску свою двать, не въ моготу ей стало было оставаться въ душной изб, тяжело видть безмятежнаго отца. Она вышла на улицу.
Небо свтилось въ яркихъ звздахъ, ночь прозрачна и холодна. Уже въ окошечкахъ потухали огоньки, все кругомъ темнло и потухало. Параша ходила взадъ и впередъ по улиц около своего двора.
Вдругъ въ тиши ей послышались чьи-то шаги, почудился чей-то голосъ: она остановилась. Нтъ, все безмолвно. Она опять стала ходить.
И опять ей шаги слышатся, явственно видитъ она кого-то высокаго и статнаго въ темной дали. Она испугалась столько же, сколько обрадовалась. Она пошла на встрчу. Это шелъ Петръ.
Сошлися близко они и остановилися другъ противъ друга. Онъ видно былъ обрадованъ встрчей — она робла.
— Куда шла? спросилъ онъ ее неровнымъ голосомъ.
— Проститься хочу, отвтила ему Параша.
Онъ вдругъ взялъ ее на руки и поднялъ какъ малаго ребенка и крпко ее прижалъ къ своей груди.
Не далеко въ сторон лежала груда камней, онъ ее донесъ туда и посадилъ, и слъ подл нея.
— Ахъ, скажи мн слово ласковое, проситъ его Параша,— обними покрпче!
— Милая моя и вчная моя!
— Сколько я перемучилася! Ужъ сколько сокрушалася! жаловалась Параша.
Онъ ласкалъ ее и нжно и страстно.,
— А ты что думалъ? Что у тебя на сердц лежало? допытывалась Параша.
— Я любилъ тебя, сказалъ онъ.
Она хотла еще что-то спросить и не спросила. Приклонилась къ нему и думала удивляючись: ‘за что мн такъ хочется благодарить его? За слово простое… за одно слово…’ Ей было сладко и безмятежно подл него.
— Я точно по пустымъ полямъ носилась съ вихремъ холоднымъ, говорила она ему,— а вотъ теперь къ теб пристала,— ахъ, мн хорошо теперь!
И шли хорошіе часы.
— Что же ты молчаливъ, желанный мой? Мн хочется послушать твоихъ рчей — поговори! Все разкажи мн: вдь ты еще никогда не говорилъ со мной. Я все ждала: когда-то! Ты теперь поговори со мной!
Онъ склонилъ къ ней на колни голову.
Она усмхнулась и подумала: любитъ! любитъ!
— Скажи жь мн, какъ ты меня любишь, крпко ли? И какъ ты печалился по мн? А отчего давно не признался мн? Отчего?
— Не знаю, отвтилъ онъ.
— А я бывало жду-жду!
Хлопнула гд-то дверь. Они прислушивались.
— Это видно отецъ ищетъ меня, сказала Параша.— Ахъ, не хочется отъ теби идти! Ахъ, не хочется!
— Не ходи отъ меня, сталъ онъ просить и не пускалъ.
Она засмялась.
— Отецъ ищетъ, повторяла ему.
— Что жь отецъ? Не ходи отъ меня.— Она веселе прежняго засмялась и крпко его обняла.
— Вотъ какой ты привязчивый бываешь! Ну, прощай. Завтра я выйду къ рк рано — рано выйду.
— Погоди еще, просилъ Петръ.
Она вырвалась изъ его рукъ и убжала.
Отецъ ее точно искалъ. Онъ встртилъ ее со строгостью должною и во взгляд и въ голос.
— Гд ты пропадала по сю пору? спросилъ онъ.
— На улиц была.
— Все небось зазнобчивые разговоры тамъ приковали! А ты въ другой разъ поздно не выходи — это теб мой приказъ! Что за полуночница такая!
Параша стояла у окна и слушала молча, не обертываясь къ отцу. Счастливое такое лицо ея было, и забывшись, она улыбнулась сама себ.
Темнота рдла и громко запли птухи.
— Что жь не ложишься спать? заговорилъ опять староста,— ужь третьи птухи поютъ.
Параша легла такая счастливая, веселая такая. Уснула она крпкимъ и безмятежнымъ сномъ.
Утромъ рано Параша бжала съ ведромъ къ рк. Осеннее утро было тепло и пасмурно. Солнце ярко сверкнетъ и спрячется. Сильно пахло коноплей, укропомъ и зорей.
‘Тутъ ли онъ?’ смотрла издали Параша.
Онъ былъ тутъ. Онъ ждалъ. Онъ былъ блденъ и утомленъ. Онъ о чемъ-то думалъ.
Какъ озарился онъ счастьемъ, когда ее увидлъ! Вс мысли и думы улетли — осталась одна радость.
— Какъ ты обрадовался! вскрикнула Параша.
Они сли рядомъ.
— Какіе теб сны снились? спрашивала его Параша,— какіе?
— Я не засыпалъ, отвтилъ онъ ей.
— Не засыпалъ? А я такъ заснула, и снилось мн все, что я летаю, лечу-лечу высоко, быстро,— такъ мн жутко и такъ весело — вотъ какъ на высокихъ качеляхъ… А ты что жь длалъ?
— Ходилъ.
— И домой не пошелъ? То-то ты блденъ, да изморенъ.
Она его тихонько обняла и тихонько улыбалась, глядя ему въ лицо. Онъ тоже на нее глядлъ.
— Знаешь какой ты теперь? сказала ему Параша:— точно посл смертной болзни, словно опять на свтъ народился. Что же ты ночью думалъ, когда ходилъ? Про меня?
— Про тебя.
— Любо теб со мной? Мн такъ любо. Мн такъ все и кажется, что птички поютъ… и самой мн на умъ приходятъ какія-то псни такія, какихъ я прежде никогда не знавала…
Онъ только глядлъ да глядлъ на нее. Она вдругъ и сама присмирла и примолкла.
Когда она шла на свиданье, она сбиралась говорить съ нимъ много. Сбиралась разказать ему много, много веселаго, повеселиться съ нимъ, а слова, что дальше, то замирали, а веселость утихала, мсто того заступало что-то чудное, до того незнаемое, что тише веселья и радостнй грусти.
Когда Параша пошла домой, и Петръ пошелъ за ней. Хотла она напомнить ему: воротись, но не вымолвилось это слово. Онъ вошелъ вмст съ ней въ избу.
Староста всталъ съ лавки и поглядлъ на нихъ. Онъ, кажись, такъ же бы поглядлъ, еслибы вмсто Петра влетла птица въ избу. Параша ушла отъ нихъ.
— Что случилось? спросилъ староста у Петра.
— Отдай за меня дочь, сказалъ ему Петръ.
Староста подумалъ, сколько ему надо было подумать, и отвтилъ Петру:
— Согласенъ. Только отчего ты не соблюлъ общаго порядка: ни свтъ ни заря прибжалъ самъ, одинъ безъ свата, и опять теперь бжишь, точно ты огню ухватилъ. Сядь-ка, прошу. Потолковать тутъ надо.
Петръ слъ.
— Такъ полюбилась теб Параша? взять за себя хочешь?
— Да, отвтилъ Петръ.
— Что жь! ты человкъ хорошій и не бднякъ, я согласенъ. Чай и Параша-то не заупрямится. Сыграешь свадьбу какъ прідешь изъ пути.
Петръ проговорилъ:— Долго ждать!
— Раньше нельзя. Черезъ недлю, много черезъ полторы барыня подетъ: гд жь тутъ собраться къ свадьб? Да и къ чему такъ торопиться? На пожар только полошатся.
— Долго, говорилъ Петръ.
— Скорй нельзя. То-есть, пожалуй, оно возможно и въ одинъ день спроворить, да къ чему такъ? Что ты спшишь? Она вдь цла будетъ, или боишься, что пропадетъ?
Петръ вдругъ измнился въ лиц и пересталъ настаивать.
— Такъ по моему оно будетъ? спросилъ староста.
— Хорошо, отвчалъ Петръ.
Староста еще толковалъ о томъ, о семъ, Петръ на все ему отвчалъ: хорошо.
Параша видла, что онъ ушелъ отъ старосты, что-то отуманенный мыслями.
Отецъ ее кликнулъ.
— Чай ужь сама давно все знаешь? сказалъ онъ ей.
— Знаю, отвтила Параша.
— Чай неволить тебя не придется?
— Отдай меня за него, батюшка! промолвила Параша и ближе подошла къ отцу.
— Съ Богомъ, отвчалъ староста,— хотя люди его обходятъ подальше, хотя его бирюкомъ зовутъ, а онъ человкъ хорошій и человкъ съ правдою. Ты только его съ пути не сбивай: вдь вы, говорятъ, иныхъ совсмъ съ пути сбиваете. Ты съ нимъ не шути ничмъ, онъ, кажись, играть не охочъ…
Барыня выбралась въ путь черезъ полторы недли. Эти полторы недли пролетли быстро, а пока пролетали, Параша не думала о разставаньи, забывала о разлук. Разв случится, что останется одна на тихій часокъ, такъ поплачетъ, или ночью проснется, вспомнитъ, такъ защемитъ сердце.
Петръ также, казалось, забылъ о своей дорог, объ отъзд. Все съ ней, все около нея — счастливъ былъ.
Разъ только, за все это время, была тяжелая минута..
Это ужь было за три дня до отъзда. Они сидли подъ вечеръ, вечеръ былъ, румяный и холодный, они сидли за огородомъ на пригорк. Параша безъ умолку говорила — все она ему разказывала, и кто ее любилъ, и кто съ ней враждовалъ, что она кому говорила, надъ кмъ и какъ посмялась, кто ее обидлъ и кому она досадила, онъ глядлъ на нее и слушалъ ее.
Свечерло. Все быстро, вдругъ почернло кругомъ, только багряная полоса отдляла небо отъ земли и сверкала. Послышалось, застучали колеса вдалек по дорог.
— Такъ и ты подешь, проговорила Параша. И такая грусть ее взяла.— Какъ грустно! пожаловалась она, и наклонилась ближе къ нему. Его едва было видно въ сумрак. Онъ крпко держалъ Парашу за руку и словно былъ пораженъ недоброю встью.— Ты не отчаявайся, стала его уговаривать Параша.— Ты скоро прідешь… я буду ждать тебя…
— Ждать? повторилъ онъ.
— Ты думаешь нтъ? Ты можетъ боишься, не забуду ли я тебя?
— Нтъ, нтъ, отвтилъ онъ поспшно, точно испугался.
— А что, какъ вправду забуду? Прідешь, подойдешь, а я не узнаю, я ужь другаго полюбила.
Параша нагнулась ближе, обильныя слезы текли по его липу, она вскрикнула, обняла его, что мочи у ней было.
— Прости, прости мои глупыя шутки! молила она.— Вдь это шутки — ты мн прости!
Онъ не былъ разсерженъ. Онъ припалъ къ ней головой, цловалъ ее и плакалъ.
Долго за полночь, они пробыли вмст. Параша хотла его развеселить, Параша пробовала его успокоить, говорить начинала, умолкала скоро, ей становилось какъ-то боязно.
Поздно разстались. Разставаючись, обнялись крпко, словно сказали: ‘На всю жизнь неразлучны!’
— Говорилъ: не люблю, если полуночничаешь, встртилъ Парашу сонный отецъ такими словами,— и не надо теб было ходить до полуночи.
Параша поглядла на него точно на незнакомаго и ничего не отвтила. Устала она чего-то въ тотъ вечеръ, какъ устала! И на сердц у ней было не спокойно, и долго ей не спалось…. Думать даже не думалось, а она повертывалась на своей постел, будто отъ какой боли безпокойной.
Да утренній сонъ все успокоилъ: она встала опять свжа и весела, только когда подумала какъ онъ ее встртитъ, какой будетъ съ нею — такъ замерло немножко сердце. Но онъ ее встртилъ и нжный и ласковый. Она все забыла, глаза у ней заблестли опять, опять рчи нашлися и шутки… Онъ все съ нею,— не отходитъ. Онъ въ глаза ей глядитъ, совсмъ покорился.
Если шатоватый и слабый человкъ покоряется, жалко его, а если сильный и раздумчивый, страшно бываетъ вчуж.
Настала разлука. Отъ роду своего еще Параша столько слезъ не проливала, отъ роду ей никого такъ жалко не бывало. Она совсмъ въ гор своемъ потерялась: или молила Петра: ‘останься со мною! возьми меня съ собой!’ или только плакала, прижавшись къ нему.
Онъ не плакалъ, но, видно было, терзался. Онъ говорилъ ей: — Свидимся.
Выхали поздно, при потухающей зар вечерней.
Много дней Параш сіялъ передъ глазами прощальный вечеръ, поздній, огнистый. Долго слышался стукъ колесъ и звучалъ тонкій колокольчикъ. Все стало ей не мило, все ей опостылло. Отца своего она въ душ укоряла: ‘видно не любитъ онъ меня — хоть бы немножко пожаллъ!’ Съ грустью она глядла, какъ вс своимъ озабочены, и недоумвала, что никто ея горю не ужаснется.
Плакать она уже перестала, а только вздыхала.
— Не плачется больше, говорила она своей подруг Тан:— вс видно я ужь и слезы свои выплакала!
— Нтъ, еще будутъ слезы, отвчала Таня.
— Ужь я жизнь не красна, Таня,— можетъ скоро и умру я съ горя.
— Съ горя не мрутъ, Параша, печально наставляла Таня.
— Не знала ты видно его! перебила Параша вспыхнувши.
— Знала. Помнишь, прошлаго году какъ меня бросилъ… (имя Таня не сказала) Помнишь?… А вотъ я живу какъ и люди: здорова и псни пою. Ты это съ непривычки пугаешься.
— Богъ съ тобою, прощай! сказала ей Параша съ укоромъ и ушла отъ нея.
‘Никто моего горя не разуметъ, никто меня не утшитъ… Отчего онъ былъ всегда такой печальный? Сладко бы теперь было мн вспоминать его рчи, а что мн вспомнить? Ничего и передъ разлукой почти не сказалъ… ничего не общалъ.. Измучилась я безсчастная!’ А какъ избыть тоску, чмъ ее утолить — Параша не знала.
Параша плакалась на свою судьбу, вспоминала и жалла свое веселое, безпечное прошлое время, то время, когда столько людей занимала ея мысли, тшили ее и забавляли. Т люди стояли передъ ней тогда цлою вереницей, не мшая другъ дружк, печальные, бойкіе, отуманенные, любящіе — вс равно ее забавляли, а теперь не то! Теперъ у ней въ мысляхъ одинъ по немъ сердце болитъ, и сколько ужь горя въ короткое время принесла ей любовь, а ее тянетъ какою-то силой къ нему одному… Какъ ни закрывай она глаза, какъ ни пой псни, одинъ онъ передъ нею, одинъ онъ на ум.
Иногда Параша думала: ‘очень ли онъ меня любитъ? Вдь не рчистъ былъ, вдь не уврялъ какъ другіе…’ Но ей точно голосъ какой-то шепталъ: ‘онъ любитъ, никто лучше и врне его не можетъ любить.’
Тогда Параша начинала еще глубже вздыхать и крпче задумываться. Она больше подружилась съ Танею. Часто он вмст ходили въ какое-нибудь глухое мстечко, чаще всего въ облетвшій березовый лсокъ, садились рядомъ на горк надъ бьютрою рчкой и пли:
‘Какова любовь на свт горюча,
Горюча любовь, слезами полита.’
Допвши псню свою, печально переглядывались, и вздыхали, и задумывались, глядя на свтлую воду, на пустые, еще зеленые берега.
У Параши выступали слезы на глазахъ.
— Ахъ жизнь, жизнь! говорила она съ укоромъ.
Слезы начинали капать.
Таня почти все молчала и слушала уныло. Изрдка разв скажетъ: ‘онъ тебя любитъ’, или: ‘ты еще настоящаго горя не знаешь.’
— Любитъ, да гд онъ? За тридевять земель отъ меня!
— Любитъ, такъ прідетъ.
— Когда это будетъ-то?
Иногда он пересказывали другъ другу про свою зазнобу, и какъ началась, и какъ шла.
— Вотъ ты мое сердце разбередила, говорила Таня:— опять все былое какъ будто передо мною… Что-то онъ теперь?
— А ты и всти объ немъ не имешь? Вдь не далеко — спросить можно.
— Есть слухи, да какіе! Кто знаетъ, что на душ у него? Кто мн скажетъ?
— Какъ, ты не видала его?
— Да зачмъ же мн его видть-то?
— Все бы теб утшнй было.
— Утшнй ли?
— Я бы не вытерпла какъ ты: я бы увидала его… спросила бы о прошломъ.
— Что же? Все знаю и вдаю — все опрошено.
— Да вдь онъ любилъ тебя… не по своей вол покинулъ.
— Любилъ и не по своей вол бросилъ, что же еще тутъ спрашивать? Что говорить?
— Зачмъ ты его пустила? Отчего ты на своемъ не настояла?
— Да что жь мн бы надо все его за руки держать? И во всемъ такъ цлый вкъ… Съ такимъ человкомъ не нынче, завтра, не завтра, послзавтра случай похожій будетъ…
— Родные-то его, говорятъ, лихіе люди.
— Да. Только я тогда не сокрушалась объ этомъ. Я думала: все ничего! Буду съ нимъ и при немъ. Вдь все можно перенесть для милаго человка… да еще въ сласть перенесть…
— Или воротить нельзя?
— Нельзя и не надо.
— Какъ это ты сложила такъ руки, Таня? Легко ли это — отказаться?
— Гд тамъ легко! Да длать нечего.
— Какая жь твоя жизнь будетъ?
— Да какъ ужь Богъ дастъ.
— Замужъ не пойдешь?
— Не знаю. Можетъ пойду. Что жь маяться-то даромъ? Разв лучше такъ? Еслибы, лучше, не пошла бы, а то все одно. Будутъ женихи, станетъ мать просить, можетъ пойду.
— А онъ не женился?
— Еще видно не приказывали, а то бы женился. Что равняешь? Мы другъ другу не примръ!
— Мой не покинетъ меня, или ты не вришь, Таня?
— Врю. Есть такіе люди.
— А вдь почти никогда не говоритъ, какъ меня любитъ, почти ничего про любовь…
— На что говорить? Надо любить!