Левъ Александровичъ Мей.
Левъ Александровичъ Мей.
(Изъ личныхъ воспоминаній).
——
——
С. Максимовъ.
‘Русская Мысль’, кн.VII, 1887
Лев Александрович Мей, Максимов Сергей Васильевич, Год: 1887
Время на прочтение: 23 минут(ы)
Двадцать пять лтъ прошло съ тхъ поръ, какъ мы, небольшою групкой, проводили тло одного изъ видныхъ представителей отечественной литературы — поэта Льва Александровича Мея — изъ Дмитровскаго переулка, у Владимірской, на Митрофаніевское кладбище. Здсь, 16 мая, благодаря признательной памяти и живымъ побужденіямъ его близкихъ родныхъ, намъ привелось вмст съ ними помянуть эту симпатичную личность, пожалть, какъ и 25 лтъ тому назадъ, объ ея преждевременной и неожиданной кончин и обратиться къ далекому прошлому, чтобы тамъ вызвать и объяснить причины нашей ныншней встрчи на дорогой и незабвенной могил. Конечно, не праздная задача поврки числа наличныхъ поминальщиковъ, хотя бы на праздный и домашній вопросъ: ‘много ли осталось насъ?’ — привлекла сюда всхъ немногихъ. Пришли немногіе,— это само собою разумется: четверть столтія — достаточное право, чтобъ охладть въ давнихъ, хотя бы и искреннихъ чувствахъ и, съ другой стороны, не успть ознакомиться молодому поколнію съ поэтомъ 40-хъ и 50-хъ годовъ, когда со времени изданія его сочиненій (въ 3 томахъ) истекли т же 25 лтъ. Малое же число собравшихся — по ныншнимъ временамъ — и совсмъ въ порядк вещей. Не такъ давно, почти что надняхъ, въ домовой церкви удльнаго вдовства собралось очень мало для чествованія боле живой памяти умершаго за границей П. В. Анненкова, послдняго представителя эстетической критики, перваго и лучшаго издателя сочиненій Пушкина и перваго его біографа, принадлежавшаго той же литературной эпох и родственнаго по симпатіямъ и убжденіямъ со Л. А. Меемъ. Въ изящно убранномъ и весьма помстительномъ и людномъ столичномъ храм согласный хоръ пвчихъ, очень громкій и сильный голосъ придворнаго протодіакона и молитвы священника, произнесенныя задушевнымъ, трогательнымъ голосомъ, слышали всего лишь десять человкъ (на вторую паннихиду въ обширномъ Казанскомъ собор собралось еще меньше). На могил Л. А. Мея, подъ проливнымъ дождемъ, поминали его, вмст со вдовою и своякомъ, Л. Л. Леонидовъ, Д. В. Аверкіевъ, М. Н. Загуляевъ, В. В. Крестовскій и H. С. Таганцевъ. Не прибгая къ упрекамъ и утшеніямъ мотивами гражданской скорби, поддаемся невольному увлеченію, побуждающему оглянуться далеко назадъ и хоть наскоро заглянуть въ прошлое вашей молодости, въ первую половину пятидесятыхъ годовъ. Тогда произошла наша встрча въ Петербург съ этимъ, только что перебравшійся сюда, кореннымъ москвичомъ,— кореннымъ по рожденію, первоначальному воспитанію, послдующему умственному развитію и по душевнымъ симпатіямъ. Несмотря на то, что Мей перехалъ сюда съ семьей для безвызднаго пребыванія, онъ, все-таки, всецло принадлежалъ Москв, и не потому лишь одному, что въ ней онъ впервые выступилъ на литературное поприще и началъ печататься въ погодинскомъ Москвитянин. Петербургская журналистика, уже успвшая въ то время поглотить всю наличную литературу или, какъ выражались тогда, ‘изящную словесность’, сама продовольствовалась довольно скудными средствами. Газетъ было всего три и, по замчательной случайности, въ полное противорчіе ныншнимъ временамъ, вмст съ ними занимали читающую публику четыре толстыхъ (какъ называютъ теперь) журнала. Издавались Отечественныя Записки, значительно ослабленныя отливомъ талантливыхъ силъ, но сохранившія свое достоинство, признанное и заслуженное, аккуратно выходя въ свтъ къ 1-му числу каждаго мсяца. Блестящій, владвшій общими симпатіями, твердо укрпившійся на ногахъ въ теченіе 5—6 лтъ своего существованія, Современникъ беззастнчиво опаздывалъ выходомъ по недлямъ вслдствіе различныхъ непріятностей и по независящимъ обстоятельствамъ, подъ которыми всегда безошибочно предполагалась цензурная скачка съ препятствіями, а иногда безхозяйная беззаботность издателя. Съ трудомъ и съ опаздываніемъ на мсяцы доживалъ свой жалкій вкъ Пантеонъ, отъ котораго уже оторвался репертуаръ русскихъ театровъ, но съ явными признаками, что существованіе журнала несомннно обязано честной, опытной и трудолюбивой рук одного неутомимаго литератора. Побдительно надъ послднимъ и вдогонку за двумя передовыми силилась поспвать Библіотека для Чтенія. И въ самомъ дл, неизбжно и добросовстно являлась она въ публик перваго числа каждаго мсяца и, согласно общанію годовой подписной рекламы, въ неизмнномъ размр тридцати печатныхъ истовъ. Каждый изъ четырехъ работалъ подъ общимъ строжайшимъ попечительствомъ и подъ надзоромъ отдльныхъ руководителей. Современнику, наблюдаемому самымъ снисходительнымъ и уступчивымъ цензоромъ Бекетовымъ, завидовали прочіе. Отечественныя Записки, съ своимъ строгимъ и опытнымъ Фрейгангомъ, вели постоянную борьбу безъ перемирій. Пантеонъ и Библіотека стремились отстаивать себя искусными переговорами, съ торгомъ и переторжками, на которыя нердко командировали самихъ авторовъ. Народился особый типъ ловкихъ діалектиковъ и умныхъ и счастливыхъ адвокатовъ за себя и другихъ (имена ихъ были извстны и пользовались общею любовью и почетомъ). Такія же литературныя вещи, на которыя накладывался полный и безапелляціонный красный крестъ, тогда уже почти вовсе не писались. Не только что-нибудь недозволенное или смлое, но и просто такое, что могло быть заподозрннымъ, проносилось хорошо спеленаннымъ, крадучись подъ заборомъ. Даже на подобное искусство потребовались особое умнье и травленые люди и нашлись такіе, которые возбуждали удивленіе и служили примромъ. Всякій изъ четырехъ наружно казался довольнымъ своимъ менторомъ и лишь опасался, чтобы котораго-нибудь изъ четырехъ не замнили новымъ и, стало быть, нершительнымъ, или пятымъ, старымъ и очень хорошо извстнымъ: онъ, какъ только поступилъ на мсто, тотчасъ же обзавелся каретой, выкрашенною красною краской, и здилъ въ ней съ такимъ же угрожающимъ самодовольствомъ, съ какимъ подписывалъ свое анекдотически-извстное имя ‘Елагинъ’ надъ литографироваввыми школьными графлеными транспарантами, разршая ихъ къ печати. Кром подобной рзко выдающейся дйствительности, литературныя встрчи и бесды изобиловали частными разсказами и указаніями на ту странную и всегда неожиданную требовательность, какая предъявлялась къ совершенно невиннымъ размышленіямъ, картинамъ и сценамъ въ предъявленныхъ на просмотръ статьяхъ. Ко всему этому, взаимное журнальное соперничество разъединяло согласныя литературныя силы, хотя и поддерживало нравственное напряженіе и умственную бдительность. Послднія въ особенности требовались для Библіотеки для Чтенія, подвергавшейся наибольшимъ упрекамъ и обличеніямъ. Укоряли журналъ въ самодовольств старыми успхами и въ неподвижномъ упрямств не перемнять мста, несмотря на новыя требованія. Затмъ, когда журналъ началъ прислушиваться и выступилъ на путь отступленій и уступокъ, его стал обвинять въ двуличіи, хотя это было уже совершенно несправедливо. Въ первомъ случа обвиненіе попадало въ цль, такъ какъ прямо и непосредственно относилось къ основателю и давнему редактору, во второмъ упреки гршили тмъ незнаніемъ, что въ орган Сенковскаго были уже два редактора: старый и новый. Старый, руководившійся своеобразныя правилами, былъ безцеремоненъ со статьями сотрудниковъ, исправляя и приписывая свое и самонадянно перемарывая иногда до такой степени, что отъ первоначальнаго текста авторскаго не оставалось слова на слов. Новый редакторъ былъ прислушливъ къ добрымъ совтамъ, обнаруживалъ свои симпатіи къ молодымъ писателямъ и современнымъ идеямъ. Однимъ изъ его близкихъ товарищей и друзей былъ поэтъ А. Н. Майковъ другимъ — критикъ и соредакторъ Отечественныхъ Записокъ, Дудышкинъ. Чужія мннія онъ уважалъ, чужой литературный трудъ считалъ неприкосновеннымъ и отвтственнымъ лишь для самого автора. Вс эти обстоятельства вызвали переворотъ и повернули судьбы органа Сенковскаго на новую дорогу и въ противную сторону.
Оффиціальнымъ редакторомъ журнала считался О. И. Сенковскій, но въ данное время начала 50-хъ годовъ онъ оставался лишь номинальнымъ, дйствительнымъ же и уполномоченнымъ отъ него былъ Альбертъ Викентьевичъ Старчевскій, а издателемъ — книгопродавецъ В. П. Печаткинъ. Давній основатель Библіотеки для Чтенія (въ 1834 году для поддержаны и распространенія полезной дятельности книгопродавца Смирдина), двнадцать лтъ писавшій и обрабатывавшій почти сплошь своею рукой вс статьи журнала (за исключеніемъ, конечно, статей компетентныхъ ученыхъ или признанныхъ литераторовъ), къ 50-мъ годамъ, видимо, сталъ охладвать къ нему. Разстроенное усиленными трудами здоровье потребовало отъзда за границу, но и по возвращеніи оттуда Л. И. Сенковскій не возстановилъ своихъ симпатій къ своему дтищу и, конечно, не измнилъ своихъ взглядовъ вообще на журнальную дятельность и задачи. Эти взгляды довольно извстны и засвидтельствованы лицомъ, непосредственно ознакомившимся съ убжденіями нкогда блистательнаго и остроумнаго барона Брамбеуса. Баронъ никогда не врилъ вліянію какого-либо журнала на публику. На этотъ случай у него нашлось обычное парадоксальное уподобленіе. Онъ съ привычною твердостью и увренностью говорилъ, что это мнимое вліяніе ‘похоже на неподвижность земли и движеніе солнца, тогда какъ земля увлечена послднимъ неудержимо и непреоборимо, сама того не замчая и для самой себя совершенно невидимо’. Сенковскій былъ убжденъ, что всякій журналъ доврчиво читается только тми, чьи мннія и страсти онъ угадываетъ, и только въ той же степени, въ какой и въ самомъ дл онъ ихъ угадываетъ. ‘Съ той самой минуты, какъ вздумаетъ журналъ идти съ доврившимися ему наперекоръ или начнетъ уврять ихъ въ томъ, что имъ не по нутру, онъ теряетъ у нихъ милость и благоволеніе и лишается славы’. По числу и разряду читателей, т.-е. любителей журнала, можно только знать число и качество людей, явно или тайно расположенныхъ къ такому-то роду мнній. Журналъ ‘просто товаръ, покупаемый по вкусу покупателей, или особый родъ аптечной приходо-расходной книги, по которой можно опредлить господствующіе роды болзней’. Вліяніе принадлежитъ лишь необыкновенному таланту и производится имъ лично и независимо. Критика — похвала, брань — совершенно безсильны надъ публикой и доставляютъ ей одну только потху во вредъ литератур. Эти убжденія сдлали ученйшаго и образованнаго Брамбеуса равнодушнымъ къ судьбамъ той литературной борьбы, которая затяна была съ нимъ журналами съ новыми направленіями. Онъ оставался хладнокровнымъ и какъ бы далъ себ слово не отвчать на вызовы, хотя ближе знающіе его предполагали это равнодушіе боле искусственнымъ, чмъ естественнымъ. Здсь же ищутъ причину возврата его къ любимымъ занятіямъ археологіей и философіей. Къ началу 50-хъ годовъ онъ уже разнообразилъ привычныя и любимыя изысканія химическими, оптическими и механическими занятіями. Предоставивъ журналъ непосредственному веденію А. В. Старчевскаго, самъ О. И. Сенковскій въ своемъ дом, въ Свчномъ переулк, производилъ опыты надъ жидкимъ стекломъ, обливая имъ, вмсто обоевъ, стны. Занялся акустикой и придумалъ нсколько остроумныхъ примненій къ музыкальнымъ инструментамъ и къ большому, особаго устройства, оркестріону, но къ своему журналу охладвалъ все боле и боле. Такъ, наприм., въ 50-хъ годахъ онъ, лишь по усиленнымъ настояніямъ новаго и молодаго редактора, усплъ дать въ журналъ нсколько крупныхъ разборовъ Путешествій по Азіи Березина, Обозрнія Оттоманской имперіи (Серчевскаго въ 1854 г.) и библіографическихъ замтокъ. Въ числ послднихъ оказался и благопріятный отзывъ въ характеристик и оцнк трудовъ Л. А. Мея, по обыкновенію, написанный на перемченныхъ лоскуткахъ бумаги, съ надписками надъ строками, со вставками между строкъ и за всхъ направленіяхъ по полямъ, крестъ-на-крестъ, вдоль и поперегъ. Въ этомъ отношеніи онъ былъ хорошимъ учителемъ для наборщиковъ и безжалостнымъ мучителемъ метранпажей: доставленную ему корректуру онъ снова испещрялъ поправками, выбросками, вставками, надъ старою статьей воздвигалась совсмъ новая. Вліяніе Сенковскаго въ эти годы выразилось боле рельефнымъ образомъ въ рекомендаціи литературныхъ упражненій женщинъ, находившихся подъ особымъ его покровительствомъ. Появились повсти Лейлы (псевдонимъ г-жи Ахматовой), повсти жены Ос. Ив. (урожденной баронессы Раль) и проч. невыгодныя и неудобныя пріобртенія для журнала, навлекавшія на него всякій разъ новыя справедливыя нападки критики. Будучи послдовательнымъ и не переставая быть противникомъ такъ называвшейся ‘натуральной школы’, Сенковскій, тмъ не мене, не мшалъ уполномоченному редактору дйствовать въ журнал по собственному вкусу и на свой страхъ, по влеченію и симпатіямъ къ новому направленію, обнаружившемуся въ наибольшемъ успх и дйствовавшему съ ускоренною силой въ это самое время, предшествовавшее крупнымъ государственнымъ преобразованіямъ. О. И. Сенковскій не одобрялъ, но снисходительно дозволялъ помщеніе очерковъ изъ народной жизни, проявляя свою требовательность лишь на перемны: рзко не нравившихся ему заголовковъ (такъ, наприм., названіе одного разсказа Пастухъ указалъ перемнить въ Встрчу и постовалъ на то, что дозволилъ оставить за однимъ очеркомъ названіе Извощики). Въ 1854 году остроумный редакторъ совсмъ отсталъ отъ изданія и, кажется, разгнвался на него. Съ большею готовностью согласился онъ потомъ послужить перомъ даже на сторон. По старымъ добрымъ отношеніямъ съ Смирдинымъ-отцомъ, онъ ршился помочь его сыну, задумавшему юмормстическій журналъ: написалъ бойкій проспектъ, пересыпанный блестками юмора въ обычномъ тон, съ приноровкой къ улиц, сдлалъ листку Весельчакъ неожиданно большую подписку, затмъ, какъ бы спвши лебединую псню, вскор совсмъ замолкъ. А. В. Старчевскій ршительно шелъ въ новомъ направленіи, стараясь подровняться съ тмъ, которое было любезно и присуще прочимъ двумъ петербургскимъ большимъ журналамъ. Эти давно уже перестали быть, по иноземнымъ образцамъ и во вкус Сенковскаго, простыми сборниками случайныхъ статей или revues.
Въ это самое время, когда было начато коренное, можно сказать, преобразованіе внутренняго содержанія Библіотеки для Чтенія, прибылъ въ Петербургъ Л. А. Мей, присоединился прямо къ этому журнальному органу и на первыхъ порахъ даже поселился въ квартир радушнаго редактора, выхавшаго на лто на дачу. Въ это время мы, уже ране работавшіе въ журнал, и спознали лично новоприбывшаго поэта-москвича.
Прибылъ Л. А. Мей молодымъ человкомъ — по годамъ, изящнымъ — по наружному виду и усвоеннымъ манерамъ. Его вншность, какъ живая, и сейчасъ возстаетъ прежде всего въ моей памяти: до того была типична его невысокая фигура, статная, выступавшая твердымъ и ршительнымъ шагомъ, съ открытымъ красивымъ лицомъ, съ откинутыми назадъ и на высокія плечи длинными вьющимися черными волосами {Портретъ, который надняхъ выдала за Мея Всемірная Иллюстрація, не имтъ ни одной живой и хотя бы сколько-нибудь схожей черты, это — несчастная копія какой-то лубочной фотографіи. Покойный Мей сниматься не любилъ и подлинныхъ, схожихъ портретовъ его намъ случалось видть немного.}. Для щеголеватаго мундирнаго Петербурга онъ какъ разъ приходился ко двору, хотя въ этомъ наружномъ облик художника или поэта, въ то время вовсе не казавшемся страннымъ, онъ не предъявлялъ особенно кричащихъ претензій. Онъ былъ совершенно искреннимъ и самимъ собою, авторомъ тхъ пьесъ, гд въ такихъ прелестныхъ образахъ представлена имъ пластическая красота древняго міра. Лучшія изъ его стихотвореній,— и между ними ‘Сплю, но сердце чуткое не спитъ’,— мы вс уже знали наизусть. Знакомство съ авторомъ казалось въ высшей степени лестнымъ и желательнымъ и при встрч съ нимъ его приподнятая и откинутая назадъ голова и нсколько театральная выступка насъ не поразила. Видлся поэтъ — поклонникъ античной красоты, толкователь быта классическихъ временъ и переводчикъ классическихъ поэтовъ. Наша забитая и напуганная всяческими страхами, а потому недоврчивая и осмотрительная молодая товарищеская семья пишущихъ всего больше боялась именно неудачи первыхъ впечатлній и разочарованій. Однако, мы не вдолг убдились, что предъявленная намъ оригинальность костюма, прически и посадки была лишь обманчивая вншность, пріобртенная привычкой и воспитаніемъ. Онъ былъ заботливъ и внимателенъ къ себ, по крайней мр, въ такой степени, что любилъ заниматься гимнастикой, выработалъ крпкія желзныя мышцы и былъ въ самомъ дл очень силенъ. Любя иногда, при случа, въ товарищескомъ кружк, прихвастнуть этими преимуществами, онъ производилъ наглядные опыты съ достаточнымъ успхомъ: оказывался ловкимъ въ борьб и удачливымъ въ подъем значительныхъ тяжестей одной и обими руками. Однако, вс эти особенности обманчиво говорили въ пользу его долгой жизни: нашлись иныя, враждебныя причины, истекавшія изъ увлекающейся, чрезвычайно воспріимчивой и несомннной поэтической природы его. Въ послдней, во всякомъ случа, нельзя было не признать присутствія полнаго изящества, которое лишь по неприглядк могло казаться нкоторою аристократичностью, излишкомъ привязанности къ высшимъ общественнымъ сферамъ, очевиднымъ стремленіемъ попасть туда, гд богато до роскоши живутъ, весело до одуренія проводятъ время и дятъ тонкія блюда до полнаго пресыщенія. Нашъ поэтъ такъ уже наладилъ себя и былъ послдователенъ въ своихъ привычкахъ и потребностяхъ: наприм., при скудныхъ средствахъ нанималъ дорогія квартиры только по той причин, что он были или просторны, или оригинальны, или оказывали изъ оконъ хорошіе виды. Нужда его не пронимала: въ обширной квартир не хватало мебели, другая, красивая, стояла нетопленной, да за то была просторна и свтла, отвчала его изящному вкусу и извстнымъ привычкамъ. Пусть кричатъ птицы въ клткахъ и мшаютъ бесд, пусть снуетъ подъ ногами шаршавая собаченка, — поэтъ любилъ природу и питалъ нжныя чувства ко всмъ ея созданіямъ. Это стремленіе ко вншнему блеску въ самомъ дл инымъ казалось личной слабостью поэта, и несомннно, по общественному положенію его, было недостаткомъ характера, за каковой и приводилось ему дорого расплачиваться. Во всякомъ же случа подобнымъ претензіямъ напрашивалось оправданіе и объясненіе въ воспитаніи, полученномъ имъ въ привилегированномъ Александровскомъ лице, къ тому же, онъ поступилъ сюда не изъ простой всесословной или народной гимназіи, а изъ московскаго дворянскаго института (впослдствіи 4 гимназія, когда она помщалась въ самомъ изящномъ до замчательной, художественности дом Пашкова, на углу Моховой и Знаменки). Въ Москв Мей началъ проходить службу въ привилегированной и блестящей канцеляріи генералъ-губернатора, гд отъ высшихъ чиновниковъ не требовалось особеннаго канцелярскаго труда, но было обязательнымъ знаніе въ совершенств моднаго языка, вншняя представительность и свтская ловкость на роскошныхъ балахъ. Здсь умньемъ танцовать и выдающеюся вншностью можно было — и многимъ удавалось — пробить себ путь съ низшихъ должностей чиновниковъ особыхъ порученій до высшихъ ступеней длинной и широкой бюрократической лстницы. Мею одновременно довелось вращаться я въ праздной сред богатаго московскаго барства, отживавшаго свой вкъ по Староконюшеннымъ, на Сивцевомъ Вражк и т. под., но еще цплявшагося за крпостное право и все еще не переставшаго держаться многвъ традицій грибодовскихъ временъ. Затмъ и въ литературной дятельности Мей неизмнно продолжалъ показывать пристрастіе къ изящной форм изложенія, къ красивымъ и образнымъ выраженіямъ старинныхъ лтописей и живаго народнаго языка,— стало быть, и на этотъ разъ былъ искреннымъ и послдовательнымъ.
Намъ приходится останавливаться за этотъ разъ съ нкоторою подробностью здсь именно въ силу того, что въ нашемъ поэт замчалась видимая двойственность и какъ будто противорчіе въ характер. По наружности — аристократъ и щеголь, какъ бы намренно, въ отличіе съ прочими рядившійся въ художественную тогу, въ товарищескомъ кругу — подлинный демократъ и въ иныхъ проявленіяхъ даже до нкоторыхъ крайностей. Намъ всмъ казалось тогда, что микробъ демократизма съ рожденія въ бдной чиновничьей семь сидлъ уже въ немъ и только задерживался въ развитіи до сихъ поръ случайными моментами. Лишь только нашлась благопріятная почва, вотъ онъ и развился въ удобную для наблюденій и хорошую культуру. Эта почва дана была тмъ литературнымъ кружкомъ, который группировался около новой редакціи Библіотеки для Чтенія. Она естественно нуждалась въ молодыхъ силахъ и собрала ихъ: Кукольника уже вовсе перестали читать, Лейлу никто не читалъ, у публики отошла охота читать популярные пересказы сочиненій иностранныхъ ученыхъ, пожелали статей руководящихъ и направляющихъ въ политическомъ и соціальномъ отношеніяхъ. Въ состав новой редакціи Библіотеки для Чтенія, какъ и везд, оказались и начинающіе изъ студентовъ, офицеровъ и вообще почувствовавшихъ въ себ желаніе печатно высказаться въ томъ или другомъ направленіи, тми или иными заране пріобртенными наблюденіями. Примкнули вскор и нкоторые уже изъ работавшихъ въ счастливыхъ, т.-е. боле распространенныхъ, журналахъ. Первые прибгли охотно, вторые — съ оглядкой, принеся на первый разъ остатки или излишки тхъ литературныхъ работъ, которыя не попали въ Отечественныя Записки и Современникъ по недостатку мста, по неполному соотвтствію требованіямъ этихъ двухъ журналовъ и по другимъ авторскимъ домашнимъ соображеніямъ. Издатель Библіотеки расплачивался аккуратно и не въ стснительномъ размр гонорара, въ то время когда наиболе счастливый журналъ зачастую платежи задерживалъ и на требованія платы откровенно сердился и упрекалъ. Сенковскій также былъ своеобразенъ въ этомъ отношеніи. Для него еще было живо въ памяти то недалекое время, когда иные писатели за честь считали себ печататься безъ всякаго денежнаго вознагражденія. Когда двадцатилтняя редакторская и издательская практика заставила измнить взгляды, онъ, все-таки, включилъ въ параграфы условій съ авторами то, чтобы начинающему не выдавать денегъ за первыя три статьи, въ смысл взысканія за рекомендацію публик или врод тюремнаго ‘влазнаго’, когда со всякаго новичка арестанты берутъ вкупную плату. Старый редакторъ Библіотеки считалъ занятіе литературою простымъ и свободнымъ искусствомъ, — занятіемъ, не нуждающимся ни въ какихъ матеріальныхъ поощреніяхъ. По свидтельству близко стоявшаго къ нему человка, не одинъ незнакомецъ, по незнанію этихъ убжденій или капризовъ барона, заговаривавшій съ нимъ о цн своего рукописнаго произведенія, встрчалъ не совсмъ любезный пріемъ. Лишь только онъ смшалъ умъ съ деньгами, то былъ сухо отправляемъ въ книжную лавку или контору издателя, гд литература становится товаромъ. Новый редакторъ Библіотеки началъ дйствовать въ противуположномъ направленіи, но въ согласіи съ Отечественными Записками, гд расплачивались съ небывалою аккуратностью, и достигъ именно тхъ результатовъ, что въ редакцію Библіотеки для Чтенія стали прибгать и даже перебгать. Въ числ перебжавшихъ были люди суровой школы воспитанія, съумвшей сдлать ихъ робкими, недоврчивыми къ себ и до излшества осмотрительными, а тяжелая, принижающая нужда не позволила развиться достаточной смлости и ршительности, хотя бы только для того, чтобы позвонить у дверей богатыхъ квартиръ редакторовъ съ признаннымъ литературнымъ авторитетомъ. Къ тому же, на рынк предложеніе услугъ, все-таки, увеличивалось. Библіотека для этихъ свжихъ и новыхъ оказалась дйствительно вновь открытымъ рынкомъ для сбыта, когда на все сталъ уже сердито ворчать, а потомъ и взлаивать, при помощи Сверной Пчелы, аддй Булгаринъ. До того времени онъ считалъ себя съ этимъ журналомъ въ любви, согласіи и союз.
Въ это самое время переворота и прибылъ Л. А. Мей и не только пристроился къ Библіотек и помстился въ квартир редактора, но и отдался дловымъ интересамъ изданія съ тмъ увлеченіемъ, которое составляло отличительную и поучительную черту его характера. Тогда же и оказалось, что вншнее высокомріе и видимая недоступность были обманчивы до послдней степени. Совсмъ напротивъ: проще въ сношеніяхъ и охотливе на послугу мало было въ литературныхъ кружкахъ людей, подобныхъ ему. Петербургскіе литераторы казались слишкомъ занятыми собой, чтобы замчать подъ ногами копошившихся и изнывающихъ въ нужд и въ безсиліи борьбы съ нею маленькихъ начинающихъ. Исключеніе составляли по счету трое, однако, чтобы достичь до И. С. Тургенева, около котораго группировались тогда вс лучшія и вс талантливыя силы, надобилось особое счастіе понравиться его требовательнымъ вкусамъ какимъ-нибудь случайно-удавшимся разсказомъ или стихотвореніемъ. Чтобы узнать добрйшаго человка И. И. Панаева, надо было очутиться съ нимъ либо лицомъ къ лицу, чтобы никого другаго въ это время онъ уже и не могъ бы видть, либо принести благонадежную рекомендацію. П. В. Анненковъ, отличавшійся изумительнымъ добродушіемъ и прославившійся готовностью на всякую помощь, стоялъ настолько вдалек и былъ скроменъ, что до него трудно было доискаться. Новоприбылой Л. А. Мей съ сильнымъ московскимъ закаломъ и со свойственною его поэтической натур впечатлительностью тотчасъ же и предъявилъ вс т данныя, съ помощью которыхъ люди обыкновенно занимаютъ самую середину кружка и въ которыхъ робкіе и неумлые сильно нуждаются.
Добрйшій человкъ по самой природ, радушный и хлбосольный съ московскаго обычая, Л. А. Мей оказался съ такимъ избыткомъ сердечности, на которую способна лишь несомннная и чистая поэтическая натура. Какъ натура цльная, онъ былъ и во всхъ отношеніяхъ неизмннымъ: къ забитымъ, заброшеннымъ и потеряннымъ всегда чувствовалъ особенное влеченіе. Онъ не смотрлъ при этомъ на частыя личныя разочарованія и т непріятности и огорченія, которыя этимъ природнымъ свойствомъ причинялъ семь своей, горячо имъ любимой и платившей ему взаимностью. Встртитъ онъ гд-нибудь въ трущобномъ мст захудалаго оборванца, въ поэтическомъ увлеченіи заподозритъ въ немъ какую-нибудь симпатическую добрую черту, увлечется — обласкаетъ, приведетъ къ себ на квартиру, украдкой накормитъ и затмъ долго возится съ нимъ, рекомендуя всмъ, какъ алмазъ въ грязи. Онъ долго потомъ возится съ этимъ человкомъ, пока тотъ чуть не на его глазахъ не снесетъ въ кабакъ пожертвованныя имъ на картузъ или обувь деньги. Иной просто и на чистоту, бывало, обворуетъ благодтеля, или, по долгомъ испытаніи, покажетъ ему и досконально докажетъ всю свою нравственную пустоту или умственную безсодержательность. Будучи деликатнымъ, онъ никогда не прибгалъ къ упрекамъ и стованіямъ на виноватаго, и, оставаясь обманутымъ, никогда не вдавался въ раскаяніе. На справедливые упреки онъ отвчалъ глубокимъ молчаніемъ: бывало, ходитъ себ торопливымъ шагомъ изъ угла въ уголъ по комнат и съ удвоенною силой потягиваетъ изъ памятнаго намъ коротенькаго чубука жуковскій табачокъ, который онъ, по московскимъ привычкамъ, не обмнивалъ на папиросы, получившія уже тогда большія права гражданства. Многіе изъ насъ, уцлвшихъ, помнятъ (а намъ лично никогда не забыть), съ какою неожиданною и удивившею всхъ стремительностью, въ легонькомъ домашнемъ пальто и безъ шапки въ холодный и мокрый осенній день онъ бросился изъ квартиры, пробжалъ по холоднымъ длиннымъ снямъ и выскочилъ на улицу спасать щенка, котораго безжалостно топилъ дворникъ въ Лиговк. Онъ щенка отнялъ, что-то сунулъ дворнику въ руку и затмъ не брезговалъ воспитывать этого ‘непородистаго, нескладнаго, невзрачнаго, постоянно злаго и постоянно мрачнаго’ пса. Онъ какъ бы сочувственно вспомнилъ самымъ дломъ того, которому онъ далеко раньше посвятилъ цлое стихотвореніе, озаглавивъ: Чуру.
Дай лапу мн!… вотъ такъ.
Теперь я успокоенъ:
Есть сторожъ у меня!…
Пускай насъ осмютъ,
Какъ прежде, многіе:
Немногіе поймутъ.
Мы, однако, хорошо понимали, сколько разъ видавши его сидящимъ въ карет! зда въ карет была слабостью, доводившею его иногда до комическихъ положеній и трагическихъ результатовъ: приводилось отдавать за нее все то, за чмъ поэтъ здилъ и что усплъ получить на домашнія потребности и семейныя нужды. Но не въ этомъ дло, а суть вся, въ томъ, что Левъ Александровичъ несомннно халъ хлопотать за кого-нибудь, за какого-нибудь начинающаго писателя по редакціямъ. Надо было слышать всю неотразимость представляемыхъ аргументовъ, щедро собранныхъ воедино, въ соотвтствіе лицу и сообразно окружающимъ обстоятельствамъ, чтобы выпросить денежную поддержку покровительствуемому имъ лицу. Онъ не соображалъ, наприм., при этомъ случа, что фельетонистъ Библіотеки для Чтенія Егоръ Моллеръ задолжалъ издателю свыше головы. Онъ забывалъ даже и то, что выхлопотанныя деньги пойдутъ на обдъ непремнно у Доминика, и что онъ самъ оторвался отъ спшной и срочной работы для этихъ разъздовъ, чтобы, будучи обманутымъ, подчиниться одному лишь влеченію добраго сердца. Случай, приведенный въ Новомъ Времени (въ ст. г. Быкова), когда нашъ поэтъ, обезпечившійся 25 руб., отдалъ ихъ Льву Камбеку на лстниц своей квартиры, въ которой въ клткахъ любимыхъ имъ птичекъ замерзла вода,— случай не единственный, а одинъ изъ цлаго десятка.
Эта возня съ потерянными и это хожденіе по трущобамъ съ очевиднымъ и доказаннымъ демократическимъ оттнкомъ легко уживались въ немъ съ аристократическою вншностью безъ всякихъ сдлокъ съ совстью и безъ обмана. Извстно до очевидности было то, что онъ имлъ товарищей по лицейскому выпуску, стоявшихъ уже въ то время на высокихъ ступеняхъ іерархической лстницы. Однако, нашъ поэтъ, вчно нуждавшійся и недостаточно вознаграждаемый въ силу присущей его духу литературной спеціальности, никогда не искалъ въ нихъ. Былъ онъ настолько гордъ, строгъ къ себ и независимъ по профессіи, что такъ и не устроилъ ни себ самому, ни семь прочно обезпеченнаго состоянія и виднаго положенія. Работать онъ, однако, любилъ, отъ труда никогда не бгалъ. Извстны его пробы въ государственной служб въ Москв для дла: посл канцеляріи генералъ-губернатора онъ пыталъ свои силы на педагогическомъ поприщ — нкоторое время былъ инспекторомъ 2-й гимназіи (на Разгуля), но не удержался, повредила ему откровенная поэтическая беззаботность въ рутинномъ хомут гимназическаго чиновника и та независимость убжденій и стойкость во взглядахъ, которыя показались гордостью и сочтены были за либеральное непочтеніе къ начальству. Послднее въ т времена старалось быть и казаться въ особенности строгимъ и придирчивымъ, не сдерживалось въ дерзостяхъ, что прямой и мягкой душ поэта естественно казалось грубымъ и жестокимъ до невыносимаго. Московскія неудачи дали ему внушительный урокъ и вынудили искать средствъ къ жизни исключительно въ свободныхъ литературныхъ занятіяхъ. Для нихъ онъ пріхалъ въ Петербургъ, который къ той пор уже усплъ отвлечь отъ Москвы многія художественныя силы и продолжалъ соблазнять и увлекать остальныя. Москва съ единственнымъ журналомъ Москвитяниномъ не въ силахъ была удержать даже и ту искусно подобравшуюся и, согласно наладившуюся литературную группу, во глав которой стоялъ крупный талантъ и великая литературная сила — А. П. Островскій, а около него группировалась такъ называемая ‘молодая редакція Москвитянина’. По одиночк, одинъ за другимъ, ея члены перенесли свою дятельность въ петербургскіе журналы, какъ сдлали А. И. Островскій, А. . Писемскій, А. А. Потхинъ, и даже вс, за исключеніемъ перваго, самолично перебрались въ Петербургъ на постоянное житье. Такъ поступили даже и самые дятельные, по постоянному участію въ журнал, каковы: А. А. Григорьевъ, Т. И. Филипповъ и Е. И. Эдельсонъ. Л. А. Мей оказался только первымъ изъ всхъ, передовымъ изъ нихъ, отправившимся какъ бы для рекогносцировки. Затмъ, въ качеств обжившагося старожила, онъ поставилъ для себя священнымъ долгомъ — встрчать каждаго москвича хлбомъ-солью: непремнно устраивалъ вечерокъ. Такъ какъ большею частью эти неожиданные назды застигали его врасплохъ, во время полнаго безденежья, то онъ бросался занимать. Добывши средства, любилъ угостить широко и сытно — по-московски и со вкусомъ. Собственноручно на садк у Аничкова моста убивалъ колотушкой по голов налимовъ, наберетъ по пути гастрономическихъ закусокъ, цнныхъ винъ, самъ бгалъ на кухню, изготовляя московскую уху или солянку. Хлопоталъ, чтобы гостямъ было весело, и, дйствительно, былъ въ этомъ находчивъ. Торжествовалъ съ сіяющимъ лицомъ, когда удавалось всхъ перезнакомить, въ чемъ и заключался весь секретъ его преднамренныхъ желаній и затянныхъ хлопотъ. При неудач промыслить деньги, доходилъ онъ до такого отчаянія, что совсмъ пропадалъ, не возвращаясь домой. Потомъ, при встрч съ несолоно-хлебавшимъ, онъ простодушно извинялся, искренно просилъ прощенія. При удачахъ все добытое истрачивалъ, такъ что для расплаты съ извощикомъ приходилось ему вновь призанивать у того изъ гостей, съ которымъ находился въ наиболе близкихъ отношеніяхъ. Библіотек для Чтенія этимъ способомъ удалось ему оказать серьезныя услуги, въ виду того, что у москвичей онъ пользовался большимъ уваженіемъ и самъ, словно тоскующій въ разлук, искренно радовался имъ, какъ своимъ роднымъ. Когда за поэтическое увлеченіе и московское доврчивое добродушіе онъ наказалъ себя неудачами, набжалъ на дловую холодность, а посл погодинской распущенности и безсистемности на организацію петербургскихъ редакцій, на подлинное подобіе дловыхъ коммерческихъ конторъ, нашъ поэтъ не растерялся, не пришелъ въ отчаяніе и не опустилъ рукъ. Примирившись съ новыми требованіями, онъ принималъ заказныя работы и, любя трудъ, велъ ихъ съ образцовою добросовстностью: старательно собиралъ и изучалъ матеріалы, не выходя по цлымъ недлямъ изъ дому. У насъ сохранились новгородскія лтописи (1, 2 и 3-я), вс испещренныя по полямъ и между строками текста замтками Мея, свидтельствующими объ его замчательной филологической подготовк, остроуміи въ объясненіи непонятныхъ и изжившихъ словъ выраженій и вообще въ выдающейся подготовк къ разумнію древнихъ памятниковъ и въ изумительной начитанности. По новгородскимъ лтописямъ, очевидно, онъ подготовлялъ себя къ разумнію частной жизни сверныхъ вольныхъ общниковъ, столь трудному и темному вопросу, который, однако, съ художественною правдой, простотой и рельефностью онъ разршилъ въ своихъ историческихъ драмахъ: въ Царской невст и особенно въ Псковитянк, а также въ псняхъ Про Евпатія Коловрата, княгиню Ульяну Вяземскую и проч. Точно съ такою же добросовстностью отнесся онъ и къ заказной работ, произведенной на нашихъ глазахъ. Редакторъ разсчитывалъ (ошибочно и непрактично) освжить и оживить Библіотеку прибавленіемъ, вмсто обычныхъ переводныхъ романовъ, пространнаго энциклопедическаго словаря. Подчиняясь закону алфавита, Мею онъ поручилъ составить статью объ Абиссиніи. Левъ Алекс. исполнилъ задачу первымъ съ привычными ему внимательностью и добросовстностью, настолько образцово, что редакторъ справедливо и основательно ставилъ намъ эту статью въ образецъ. Самъ авторъ откровенно и искренно сознавался, что онъ съ наслажденіемъ подписалъ подъ статьей свое имя, хотя эта работа и противорчила его прямому направленію и призванію и давала прекрасный поводъ къ легкимъ остроумнымъ насмшкамъ, а, быть можетъ, должна была вызвать и горькіе упреки.
Въ сущности, Мей былъ человкомъ глубоко-образованнымъ, въ самомъ строгомъ значеніи этого слова, и, притомъ, прекрасно воспитаннымъ. Завидныя фундаментальныя знанія, поразившія даже такого Энциклопедиста, какимъ несомннно былъ высокоталантливый и разносторонне-ученый Сенковскій, не ограничивались однимъ знаніемъ многихъ языковъ. Въ самомъ дл, онъ переводилъ подстрочно съ подлинниковъ образцы поэзіи еврейской, римской, греческой, польской, нмецкой, англійской и французской. Лингвистъ онъ былъ замчательный, но эта исключительная, какъ бы прирожденная способность, подкрпленная поэтическою воспріимчивостью, всегда дополнялась съ его стороны строгимъ историческимъ изученіемъ и обязывала его на комментаріи, блистательные по остроумной находчивости и глубокой вдумчивости въ самую суть и корень художественнаго замысла (примръ, между прочимъ, въ перевод Слова о полку Игорев, въ преданіи: Отчего перевелись на св. Руси витязи, въ драм изъ римской жизни: Сервилія и многомъ другомъ). Филологическія изслдованія были его самымъ любимымъ занятіемъ, и въ этихъ знаніяхъ онъ также былъ весьма силенъ. Вслдствіе послдняго обстоятельства, къ родному языку Мей питалъ горячую любовь, доходившую до боготворенія. При изложеніи собственныхъ думъ, вырабатывая слогъ и подыскивая эпитеты, онъ былъ настолько строгъ и, въ то же время, такъ сказать, чистоплотенъ, что въ ныншнія времена нельзя встртить и отдаленнаго подобія этому образцовому стилисту и высоко-талантливому поэту {Какъ увлекающійся всегда и во всемъ, онъ и въ этомъ вопрос способенъ былъ доходить также до нкоторыхъ крайностей. Владя тонкимъ и чуткимъ слуховъ, онъ, наприм., искренно не любилъ шипящихъ и свистящихъ грамматическихъ формъ причастій, а депричастія считалъ незаконною, извн навязанною формой рчи, не приличною строгому и безъ того богатому языку, и никогда ихъ не употреблялъ. Мало того, что всхъ серьезно упрашивалъ онъ не прибгать къ подобному обороту рчи,— онъ написалъ, для вящаго убжденія, цлый разсказъ Кирилычъ въ Библіотек, забракованный самимъ авторомъ для полнаго собранія сочиненій, но для насъ въ настоящее время имющій автобіографическое значеніе.}. Образцомъ, добрымъ совтникомъ и опытнымъ проводникомъ онъ и служилъ съ полною и беззавтною охотой. Самъ же дошелъ до той изумительной виртуозности стиха и пластичности образовъ, что не только въ т времена не видлъ соперниковъ, но не пріобрлъ таковыхъ даже и до сего дня. Стихъ давался ему легко, рифмы уловлялись съ поразительною быстротой и были изумительны по успхамъ побды надъ чрезвычайными трудностями. Сказать экспромтъ было для него такъ же легко, какъ выпить стаканъ воды. Экспромты Мея еще ждутъ собирателя: онъ ихъ разбросалъ и записалъ во множеств, но ни одинъ не попалъ въ полное собраніе его стихотвореній 1862 года. Въ числ таковыхъ изъ памятныхъ намъ одинъ былъ записанъ въ теченіе какихъ-нибудь пяти минутъ въ раскрытый и подложенный подъ руку альбомъ брата переводчика Беранже (Вас. Степ. Курочкина), Николая Степановича, котораго мы въ тотъ день собрались провожать на Черное море, въ службу врачомъ за пароходахъ тогда молодаго южнаго общества пароходства и торговли. Мей недолго думалъ и со свойственною ему быстротой и сердечною теплотой написалъ:
Я люблю въ васъ — не врача,
Не хвалю, что честно лечите,
Что рецептами съ-плеча
Никого не искалчите.
Я люблю въ васъ смлость думъ,
Руку дружественно-твердую,
И пытливо-гордый умъ,
И борьбу съ невзгодой гордую…
За свою любовь къ родному языку, за почтительное обращеніе съ этимъ могущественнымъ орудіемъ, за сознательное увлеченіе его красотами, неустанное исканіе сокровищъ народной поэзіи и глубокое, всестороннее ихъ изученіе Мей награжденъ литературнымъ успхомъ. Въ переводахъ и переложеніяхъ Мей былъ точенъ и столько же строгъ съ себ, какъ и во всхъ литературныхъ замыслахъ и работахъ. Въ доказательство мы имемъ возможность въ конц нашихъ воспоминаній представить одинъ образецъ Меевскаго перевода псни Беранже Въ день именинъ моего доктора. Хотя онъ и былъ напечатанъ въ 3-мъ том полнаго собранія, но въ параллель къ нему у насъ сохранилось на ту же тему подражаніе Беранже В. С. Курочкина, не попавшее въ полное собраніе сочиненій столь же незабвеннаго, милаго и дорогаго поэта. Тотъ же случай отъзда брата на далекія моря и въ опасныя плаванія далъ возможность Василію Степановичу выступить въ товарищеское, невинно-милое состязаніе со Львомъ Александровичемъ, успвшимъ уже написать въ тотъ же альбомъ свой подстрочный переводъ Беранже.
Такого симпатично-милаго человка, образцоваго литературнаго дятеля и безцннаго товарища мы получили въ то самое время, когда въ особенности нуждались въ поддержк и руководств. Припоминая теперь эти первые пятидесятые года, едва врится въ то приниженное и заглавное положеніе, которое переживалось нами. Точно какая-то непогодливая темная осенняя ночь заслпила глаза и путники, желавшіе продолжать путь дальше, готовы были остановиться, предавшись полному отчаянію. Невольно они цплялись за тхъ, которые были впереди и общали вести на свтъ и просторъ еще до-свту. Заднимъ приходилось вполн имъ довриться. Когда же, среди непроницаемой тьмы, слышались твердые и торопливые шаги догонявшаго и пристававшаго къ намъ со стороны свжаго спутника, мы какъ будто подбодрялись, заручались смлостью и надеждой и безостановочно шли впередъ, приглядываясь и прислушиваясь къ этому еще неусталому прибылому. И страшная гроза успла за это время разразиться надъ нами, и ужасный ураганъ, ломавшій съ корнемъ деревья темнаго и дремучаго лса, которымъ мы самохотно брели, пронесся надъ нашими головами. Мы держались за провожатыхъ, не спуская ихъ съ глазъ и ни минуты не теряя изъ вяда. И въ сумерки разсвта, и посл уходившейся бури, во время отдаленныхъ раскатовъ смолкавшаго грома, мы все тянулись себ впередъ, стараясь насильно попадать со всми въ ногу. Когда вдругъ разсвло, мы вс оказались налицо: между нами не было ни отсталыхъ, ни изнемогшихъ, были спотыкавшіеся и немного усталыхъ по причин чрезвычайныхъ трудностей пути по колеямъ, рытвинамъ и черезъ валявшіяся подъ ногами кокоры и сучья. На этотъ разъ, какъ и всегда посл грозы и бури, на полномъ затишь и при яркомъ блеск солнца, въ разряженномъ и очищенномъ воздух стало легче дышать и вольне идти.
Въ конц пятидесятыхъ годовъ, т.-е. въ первые годы преобразовательной эпохи, въ освободительную пору жизни русской, литературная дятельность Мея выразилась естественно наибольшею силой и велась имъ съ удвоенною энергіей. Живой и чрезвычайно подвижный по темпераменту, онъ сталъ работать торопливо и поспшно,— можетъ быть, и съ ущербомъ для себя въ смысл законченнаго развитія своего большаго художественнаго таланта. За то онъ везд поспвалъ: подкрплялъ добрымъ совтомъ начавшихъ, поддерживалъ участіемъ и личными хлопотали начинающихъ, ни разу не отказалъ нуждавшимся въ его личныхъ литературныхъ трудахъ (благодарная память, на недавней поминк на могил, сразу привела трехъ обязанныхъ дружб и помощи Льва Александровича во многомъ). Когда была дана свобода высказываться печатно, когда литература освобождена была отъ стснительныхъ путъ и появились новые журналы и газеты, Мей охотно вызывался на помощь всякому, кто умлъ возбудить его сочувствіе, не отказывалъ даже маленькимъ уличнымъ листкамъ. Все это производилось подъ вліяніемъ тхъ же присущихъ его характеру увлеченій и готовности помогать всмъ просящимъ людямъ, безъ разбору. Когда задумана была Искра, а при недостатк денежныхъ средствъ искали мы безуспшно матеріальной опоры, Мей много вложилъ сердечнаго участія въ поддержку упадавшей энергіи и много хлопотъ, чтобы поставить дло на ноги въ коммерческомъ отношеніи. Эти хлопоты не удались ему не по его вин, но сочувствіе къ виновнику новаго журнальнаго предпріятія, В. С. Курочкину, не переставало длать многое въ нравственномъ отношеніи. Сочувствіе Мея продолжало оставаться всегда неизмннымъ, было очень кстати и имло особенное значеніе. Курочкинъ испытывалъ постоянныя неудачи на первыхъ шагахъ житейскаго и литературнаго поприща. Начавши службу въ одномъ изъ гренадерскихъ полковъ, онъ, вмст съ товарищемъ, халъ однажды съ парада на извощик, забывши, по природной разсянности, снять полукруглый офицерскій значекъ съ груди, теперь даже совершенно исчезнувшій у всхъ. На бду, попался онъ прямо на глаза великому князю Михаилу Павловичу, который и приказалъ ему отправиться на гауптвахту. Все дло для другаго этимъ бы и кончилось, но полковое начальство съумло затснить молодаго офицера, только что начинавшаго, по выход изъ корпуса, военную службу. Затснили его до того, что Василій Степановичъ принужденъ былъ выйти въ отставку. Онъ началъ писать стихи, но первые опыты, отданные въ журналы, не были напечатаны. Онъ собралъ вс ихъ въ кучу и сдалъ въ Современникъ, и долго ждалъ, и едва дождался, что они явились въ журнал забитыми въ отдл Смси, безъ означенія его фамиліи и съ оговоркой врод того, что вотъ-де, кажется, и не дурно, а на свой отвтъ принять помщеніе ихъ не можемъ, а напечатать не прочь, и пусть же сами читателя обсудятъ, правы ли мы въ этомъ дл. Василій Степановичъ находился въ полномъ разочарованіи самимъ собою, считалъ себя бдовикомъ и серьезно стовалъ даже и на доставшуюся ему отъ родителя фамилію. Но онъ сдлалъ опытъ перевода Стараго капрала Беранже, мы передали его въ Библіотеку для Чтенія. Кажется, литературный товаръ былъ высокой пробы, большой цны и яркаго блеска въ отдлк, но страшно то, что тутъ предъявляется солдатъ, прибившій офицера, и т. д. На выручку выступилъ Мей, очарованный мастерствокъ стиха. Онъ, не говоря ни слова, слъ въ карету, похалъ куда слдовало и силою своихъ неотразимыхъ аргументовъ, съ помощью и подъ защитою авторитетности, признанной за нимъ всми тогдашними опекунами печати, отстоялъ прелестный переводъ, которымъ и украсилась книжка Библіотеки.
Мей казался всхъ оживленне и первымъ принесъ на новоселье свой вкладъ, когда вызвавшійся быть издателемъ (Базилевскій), для знакомства и закрпленія отношеній, предложилъ починное пиршество. Обдомъ дло началось, да имъ же и кончилось, опекуны неудачнаго, хотя и охотливаго издателя дали Василію Степановичу новый поводъ продолжать считать себя въ бдовикахъ, а Льву Александровичу — опять любезныя ему и никогда не стснявшія его хлопоты поймать гд-либо боле важнаго и надежнаго издателя съ свободнымъ капиталомъ. Когда Библіотека для Чтенія обнаружила полную готовность слдовать новому направленію, согласному съ прочими передовыми журналами, задумано было фактическое знакомство и сближеніе съ редакторами и сотрудниками изданій. Ршенъ былъ парадный вечеръ съ танцами и роскошнымъ ужиномъ. Мей опять оказался впереди всхъ насъ, самодовольно потиралъ себ руки, похаживая по большой бальной зал, энергически затягивался изъ завтной трубочки, опять взялъ карету, слъ и похалъ за закупками закусокъ, расходы по которымъ лежали на насъ, сотрудникахъ. Мей уже раньше согласилъ на то, чтобы А. В. Старчевскій, жившій тогда въ дом Авериныхъ на Петербургской Сторон, на Зелениной улиц (прозванной нами за дощатую, выстилавшую ее, мостовую ‘клавикордной’), очистилъ все свое прекрасное и обширное помщеніе и приготовилъ ужинъ. Издатель В. П. Печаткинъ обязался поставить вина и холодную закуску, мы, сотрудники,— фрукты, мороженое и музыку. Еще раньше Мей ршилъ, кому изъ насъ хать приглашать гостей изъ литераторовъ. Прибыло много, почти вс званые, и между ними, по замчательной и счастливой случайности, т два передовыхъ представителя литературы, которые впослдствіи и преемственно были редакторами этой же самой Библіотеки для Чтенія, т.-е. А. В. Дружининъ и А. . Писемскій. Удостоилъ посщеніемъ нашъ вечеръ и самъ маститый и домосдливый основатель нашего журнала, О. И. Сенковскій. Захотлось ему посмотрть на выросшее новое дйствующее и похитившее у него любовь публики молодое поколніе пишущихъ. Онъ поигралъ въ карты, побесдовалъ кое-съ-кмъ, блеснулъ умомъ и очаровалъ всхъ привтливостью и любезнымъ обращеніемъ. Всмъ было весело, вс разошлись довольными и для журнала вечеръ нашъ оказался не безрезультатнымъ. Мей, по просьб самого Сенковскаго, перезнакомилъ всхъ съ нимъ, самъ былъ до избытка оживленъ и веселъ, и объ этомъ событіи вспоминалъ потомъ какъ о самомъ радостномъ и дорогомъ въ его жизни. Но кончился пиръ нашъ бдою. Левъ Александровичъ, подъ веселую минуту и въ экзальтированномъ настроеніи, любилъ прихвастнуть и показать какой-нибудь замысловатый фокусъ, все въ томъ же прямомъ разсчет оживить собравшееся общество. Не любилъ онъ серьезныхъ компаній и нахмуренныхъ лицъ и неналаживавшихся бесдъ. На этотъ разъ онъ выдумалъ фокусъ съ бокалами, ножки которыхъ должны были отскакивать, какъ бы отрзанными, если ударить по верхней чашк сосуда особенно ловко и сильно ладонью руки. Первый опытъ оказался блестящимъ. При второмъ изъ руки брызнула кровь фонтаномъ. Арника не помогла, Николай Курочкинъ ухалъ, другаго доктора среди насъ не нашлось, мы повезли раненаго, чтобы перевязать разрзанную артерію ладонной дуги въ ближайшей больниц св. Маріи Магдалины, на Васильевскомъ остров.
Забыли мы и не въ силахъ вспоминать, за добрыми качествами поэта, его недостатковъ, на которые успли уже на этихъ дняхъ указать въ печати также встрчавшіеся съ поэтомъ и неспознавшіе ни причинъ, ни поводовъ его общенародной русской слабости. Чужая душа — потемки. Мей же былъ такъ деликатенъ по природ и воспитанъ прекрасно, что, будучи раздражительнымъ и впечатлительнымъ до обидчивости, умлъ искусно сдерживать себя и вызывалъ этимъ легкомысленное мнніе иныхъ судей о своей скрытности. Въ самомъ дл, въ своей жизни онъ прошелъ, какъ солдатъ сквозь строй, между цлымъ рядомъ неудачъ и невзгодъ, будучи приготовленнымъ въ привилегированномъ заведеніи къ успхамъ въ служб и къ жизни на гладкомъ пути, какъ на налощенномъ паркет. Онъ спокойно, съ выдержаннымъ равнодушіемъ, шелъ мимо неудачъ, не возмущался и не измнялъ своему по наружности самодовольному и неунывающему настроенію духа.
И недаромъ вс, вспомнившіе Л. А. Мея черезъ 25 лтъ по его смерти, согласились на одномъ, что въ русской литератур онъ представляетъ собою рзко выдающійся образецъ несправедливо, неблагодарно и незаслуженно ‘забытаго поэта’.