ЛТО СРЕДИ СЕЛЬСКИХЪ РАБОТЪ.
ЛТО СРЕДИ СЕЛЬСКИХЪ РАБОТЪ.
——
Лето среди сельских работ, Дубов В., Год: 1878
Время на прочтение: 58 минут(ы)
Шесть лтъ промаячилъ я въ одномъ изъ высшихъ учебныхъ заведеній. Съ перваго же года наткнулся на разсужденія о той практической дятельности, которая должна встртить насъ по окончаніи курса. Чмъ ближе затмъ узнавалъ я, что даетъ учебное заведеніе, кром диплома, тмъ чаще и назойливе являлась мысль о томъ, за что взяться по выход, чтобы не оказаться пятой спицей въ колесниц. Въ литератур, между тмъ, въ послдніе годы появилась новая жилка, біеніе которой захватило и меня: эта жилка — вопросъ о дятельности по сельскому хозяйству. Чмъ больше думалъ я въ этомъ направленіи, тмъ крпче становилось намреніе приняться за такую дятельность. Наконецъ, ршеніе созрло: я вышелъ изъ учебнаго заведенія, написалъ письмо одному изъ нашихъ сельскихъ хозяевъ, получилъ отвтъ и отправился. Проработавъ, въ качеств простого работника, пять мсяцевъ, мн захотлось подлиться своими впечатлніями, подать голосъ идущимъ одинаковою дорогою, такъ какъ я думаю, что не одинъ я пришелъ къ такой дорог. Описываю только то, что видлъ и слышалъ, что думалось и чувствовалось.
Часу въ седьмомъ утра, въ средин мая, я вышелъ изъ вагона на полустанк одной изъ внутреннихъ желзныхъ дорогъ Россіи. Первое попавшееся на глаза лицо былъ священникъ.
— Скажите пожалуйста, далеко ли тутъ до Ддина? обратился я къ нему.
— Верстъ шесть будетъ… Вы къ кому же тамъ?
— Къ помщику… Къ Ивану Ивановичу.
— Знаю. Родственникъ, что ли, будетъ? Погостить?
— Нтъ! Хозяйство посмотрть.
— Дло! Учиться хотите?… Тамъ ужь есть одинъ, учится. Дальній. Изъ духовнаго званія.
Отвтивъ на его вопросы, кто я и откуда, затмъ, распросивъ у сторожа подробно дорогу и оставивъ чемоданъ, я отправился пшкомъ къ Ддино.
Первое время пути думалось только о томъ, что можетъ меня встртить въ Ддин, но думалось безпорядочно. Одно предположеніе быстро смнялось другимъ, въ голов все было спутано, смутно. Ршеніе у меня было очень общее: научиться сельскому хозяйству, но яснаго, опредленнаго плана что длать, чтобы достигнуть этого, не было, да не могло и быть.
Показалось Ддино. Въ голов поневол завертлось: ‘что скажешь, что сдлаешь, на первыхъ шагахъ?’ но ничего дльнаго не придумывалось. Подхожу къ имнію, какой-то парень поправляетъ изгородь.
— Это Ддино?
— Да.
— Какъ найти Ивана Ивановича?
— А вотъ идите прямо по дорожк въ домъ.
Вхожу въ кухню. Доложили. Пригласили въ другую комнату, въ которую чрезъ минуту явился крупный человкъ съ длинными, слегка посдвшими, откинутыми назадъ волосами.
— Что угодно?
— Рекомендуюсь: такой-то. И, видя его недоумніе, добавляю:— Что писалъ вамъ о желаніи учиться хозяйству…
— А! Очень пріятно. Пожалуйте въ кабинетъ.
Входимъ.
— Чмъ же собственно хотите вы заняться?
Я отвчалъ какою-то туманною, общею фразою.
— Понимаю. Но теоріей, системой хозяйства будете заниматься или же хотите работать?
— Собственно системой, работать же боюсь, какъ бы не стснить васъ, вдь я ничего не умю длать.
— О! Что касается этого, то я могу устроить дло такъ, что мн убытка не будетъ.
Затмъ, онъ сообщилъ, что у него есть уже работникъ-практикантъ, пріхавшій не задолго до меня, учившійся раньше въ земледльческой школ. Очень пріятно мн было нежданно-негаданно узнать это.
Попивши чаю, онъ пошелъ по хозяйству и пригласилъ меня. Все время, какъ мы ходили, говорилъ одинъ Иванъ Ивановичъ, я только изрдка вставлялъ слово-два. Главнымъ предметомъ разговора было хозяйство, и онъ указывалъ на массу вещей, которыя нужно знать хозяину, и въ какихъ разнообразнйшихъ комбинаціяхъ встрчаются он на практик. Говорилъ затмъ о сил, ловкости, сметк, выносливости, которыя присущи обыкновенному работнику-мужику, пріобртаются имъ чуть не съ пеленокъ и которые трудно выработать всякому другому, жившему въ иныхъ условіяхъ.
Разговоръ на ту же тэму шелъ, почти цлый день, кое-что поговорилось и о войн и ея значеніи. Вечеркомъ, къ чаю явился и практикантъ, съ которымъ и познакомилъ меня Иванъ Ивановичъ.
На другой день утромъ, я пошелъ по имнію. На хозяйственное устройство я, какъ профанъ, не могъ обращать вниманіе, но хотлъ оріентироваться и обдумать то, что слышалъ.
Все, что говорилось о необходимости самому поработать, чтобы умть вести раціонально хозяйство, было мн совершенно понятно, тмъ боле, что и самъ раньше, хотя можетъ быть и смутно, сознавалъ это. Вопросъ былъ только въ томъ, съ чего и никъ начать работать? Ясно было, что, проживя шесть лтъ въ условіяхъ студенческой жизни, причемъ физической работы никакой не было, я не могу найдти въ себ малой доли тхъ условій, которыя требуются при сельской работ. Сознавая, что ни за какую работу по обработк земли, не испытавъ и не выработавъ своей силы, не должно браться, я желалъ прежде всего взяться за такую работу, которая не могла бы нарушить порядка въ хозяйств, какъ бы медленно она ни велась бы и даже — еслибъ осталась неоконченною. Однако, какъ ни думалъ, но не ршилъ за что взяться.
Посл обда въ этотъ день, я отправился на полустанокъ за чемоданомъ на лошади Ивана Ивановича. Кучеромъ былъ одинъ изъ рабочихъ, мальчикъ лтъ 14-ти. Въ начал дороги я-было началъ разговоръ, но на вс вопросы получалъ крайне односложные отвты. Слушаетъ мой Семенъ, поддакнетъ иногда, а на лиц совершенное безучастіе, на меня и не взглянетъ. Понятно, что я скоро замолчалъ. Дохали до лсу. Дорога была не хорошая: грязная и множество рытвинъ. Въ одной изъ рытвинъ заднее колесо съ моей стороны ушло глубоко, колесо же съ другой стогоны наскочило на пенкъ. При толчк я не усплъ опомниться, какъ вылетлъ изъ телеги, перевернулся и угодилъ носомъ и руками въ лужу. Семенъ перепугался, мн же было крайне стыдно, что я вывалился, да еще такъ некрасиво. Пообтерся кой-какъ, похали дальше: рукава мокрые, втеръ холодный, непріятно. А тутъ еще лзутъ на память разсказы о ловкости рабочихъ. Поневол думалось: ‘эхъ ма! пріхалъ тоже работать, а не съумлъ тамъ усидть, гд всякій крестьянскій мальчикъ усидитъ, гд усидлъ же вотъ Семенъ’ и т. д.
А Семенъ въ это время вроятно думалъ: ‘дернулъ же чортъ его свалиться! Пожалуется еще барину, тотъ набранитъ, матка набьетъ!’
— Вы не сказывайте же барину то, что я васъ вывалилъ.
— Нтъ, не скажу. Зачмъ я буду сказывать?
демъ. Вижу я, что малый начинаетъ безпокоиться, не узнатъ дороги. Пріхали на перекрстокъ, потолковали и ршили хать прямо, хали-хали — не та дорога да и только. Вернулись назадъ, похали вправо и выхали къ селу. Совсмъ не туда попали, куда надо. Разспросили дорогу и похали какъ слдуетъ, но почти передъ самымъ полустанкомъ свернули по дровяной дорог и подъхали къ полнницамъ дровъ. Объзжать было далеко, поэтому я сходилъ на полустанокъ и принесъ чемоданъ.
Похали по знакомой дорог назадъ. Наши общія неудачи, что ли, подйствовали, только Семенъ держалъ себя гораздо свободне, оживился и оказался разговорчивымъ малымъ, закурилъ папироску изъ махорки, чего раньше не длалъ, вроятно, потому, что я не курилъ, предложилъ и мн. Съ этого и завязался разговоръ, перешелъ потомъ на дтскія игры. Онъ разсказывалъ, какія водятся у нихъ, я же о тхъ, какія есть въ нашей мстности. Потомъ разсказывалъ онъ, какъ попалъ разъ ногами въ котелъ съ кипящею водою, показалъ слды обжоговъ, какъ долго и страшно болли ноги, о леченіи дома и пребываніи въ больниц. Мн оставалось только слушать. Увидавъ лошадей около деревни, сталъ выхваливать то ту, то другую, различая масти на такомъ разстояніи, на которомъ я не могъ разобрать гд голова, гд хвостъ.
Всю дорогу до Ддина мы проговорили и разстались довольные другъ другомъ, а онъ тмъ боле былъ доволенъ, что я ему подарилъ двугривенный.
Въ слдующій день, Троицу, я ходилъ смотрть, какъ завиваютъ внки, остальное же время провелъ въ чтеніи газетъ и разговорахъ съ Иваномъ Иванычемъ. Въ Духовъ день, Иванъ Ивановичъ, Васильичъ (такъ звали практиканта) и я отправились гулять. Дорогою зашелъ разговоръ о томъ, чмъ же я буду заниматься. Иванъ Иванычъ, не знаю ужь въ который разъ, сталъ говорить о томъ, какая выносливость, нужна, кром силы, работнику, приводилъ въ примръ человка, офицера, получившаго чуть ли не Станислава съ мечами, за участіе при штурмахъ крпостей въ Туркестанскомъ Кра, который явился къ нему тоже учиться работать и, несмотря на то, что обладалъ большою силою, не выдержалъ: отступился и ухалъ.
— Если хотите, я поставлю васъ скородить. Работа простая: только ходить цлый день. Пахать? Пожалуй можно и пахать поставить. За лошадь я положу въ день извстную, опредленную плату, а что сдлаете, то оцнка какъ обыкновенно.
— Какъ же я возьмусь за такія работы, коли не знаю, что способенъ вынести? Я буду, во всякомъ случа только задерживать рабочихъ, отвчалъ я.
— Какую жъ вамъ работу хочется? Если же не хотите работать, а только смотрть, такъ можете длать со мною каждый день обходъ по работамъ, когда я хожу по хозяйству. Вс объясненія, какія вамъ будутъ нужны и какія смогу, я буду давать съ удовольствіемъ.
Признаюсь, я чувствовалъ себя очень неловко во время этого разговора. Казалось, я пріхалъ только побаловаться, и за какую бы работу ни взялся, при первыхъ же препятствіяхъ, непремнно попячусь и отступлюсь. Говорить противъ этого я ничего не могъ, такъ какъ и въ самомъ дл не зналъ что будетъ дальше.
— Вамъ вдь извстно, сказалъ я:— какія работы теперь есть у васъ, на которыя ставши, я не мшалъ бы никому, никого и ничего не задерживалъ бы.
— Мало ли работъ! Вотъ завтра изгородь будутъ поправлять — становитесь, если хотите.
— Ладно. Вы какъ-то помянули про чистку лядъ. Нельзя ли мн этимъ заняться?
— Можно и этимъ.
— Тутъ, какъ мн кажется, найдутся вс условія, нужныя для меня. Работать я буду одинъ, сколько ни сдлано — вамъ все равно. Значитъ, сколько и когда смогу я сработать, то и ладно, а между тмъ мускулы будутъ развиваться, выносливость тоже постепенно пріобртаться. Утруждать себя не буду, конечно.
— И отлично. Пойдемте, посмотримъ то мсто, гд вы будете работать.
Пошли, осмотрли. Потомъ прошли на участки, гд производилась въ то время чистка, чтобы видть, что отъ меня потребуется.
Подъ вечеръ, я сходилъ на мельницу, саженяхъ въ 200 отъ имнія, и уговорился относительно помщенія и харчей съ арендаторомъ. Во вторникъ же утромъ, я перебрался въ свое новое помщеніе, а затмъ воротился въ хуторъ и отъискалъ старосту, который долженъ былъ показать мн, гд и какъ работать. Захвативши топоръ, мы отправились въ лсъ, гд Николай Ильичъ (староста) срубилъ нсколько кустиковъ, чтобы показать, что я долженъ длать. Сли потомъ отдохнуть, онъ началъ разсказывать о томъ, какъ начиналось ихъ хозяйство, я же слушалъ, но все подумывалъ: скоро ли же кончитъ и уйдетъ? При немъ, мн не хотлось начинать работу, чтобы не выказать своей полнйшей неумлости.
Наконецъ, онъ кончилъ разсказывать, но не уходилъ. Нечего длать, надо было приниматься. Съ краскою въ лиц срубалъ я первые кусты.
— Вотъ такъ, такъ… Не спшите только, не торопитесь, оно пойдетъ… Пойдетъ! приговаривалъ онъ, смотря, какъ я работаю:— всякое дло такъ. Сначала упористо, а потомъ и обойдется. Вы не спшите только, пойдетъ! Работа не мудреная, всякій сдлаетъ, добавилъ онъ, уходя.
День былъ довольно теплый, солнечный, работать приходилось наклонясь, почему съ непривычки кровь сильно приливала къ голов, и я часто отдыхалъ понемножку. Работалъ я очень усердно, и скоро появились на рукахъ мозоли. Часа 3—4 проработалъ я такимъ образомъ, а потомъ, чувствуя сильный аппе титъ, отправился обдать. Пообдать мн дали щей съ солониной, да картофельной похлбки. Плотно повши, я могъ отдохнуть и проспалъ часа два. Вставши, пошелъ въ лсъ и проработалъ до ночи.
Подъ вечеръ, зазжалъ Николай Ильичъ.
— Эге, сколько вы накатали! А руки какъ?
— Вотъ посмотрите! И я показалъ руку, на которой появились кровавые мозоли, а иные ужь прорвались.
— Во какъ! до живого мяса. Вы бы рукавички надвали, а то такъ нельзя.
— Ничего, заживутъ.
— Вы не больно горячо беритесь, а то собьетесь. Работалъ у насъ тоже этакъ одинъ. Необыкновенной былъ силы человкъ, изъ военныхъ онъ. Тоже кусты чистилъ. Граберъ отъ его не подалеку работалъ, такъ сказывалъ ‘какъ стиснетъ — говоритъ — топорище-то, я боялся, что сломаетъ!’
— Что-жь ты ему не показалъ, что такъ нельзя, что руки собьетъ?
— Да я боялся, что осердится. Такъ сбилъ руки, что посл и работать нельзя. Онъ все топорище-то жалъ, думалъ лучше, ежели сожметъ.
Пришелъ вечеромъ домой, напился чаю, поужиналъ и легъ спать, наказавъ разбудить себя пораньше. Уснулъ какъ убитый, несмотря на клоповъ и блохъ, и проспалъ часу до 6-го утра. Вставши, одлся, умылся и пошелъ на работу. Руки немного побаливали, но на работ скоро прошли.
Такъ и пошло день за день. Порубишь топоромъ, устанешь — начнешь таскать нарубленное въ груду, посидишь въ тни. Чувствовалъ себя отлично. Поневол вспоминалось, что въ столиц идутъ экзамены. Сидитъ молодежь въ душныхъ, узкихъ комнатахъ и записки зубритъ. И зубритъ только для того, чтобы ‘зарядиться’, ‘выпалитъ’ на экзамен и забыть. А сколько волненій у иного бдняги, на единичк чуть не жизнь виситъ. Получишь меньше этой единичкой — лишатъ стипендіи или исключатъ, и пойдутъ прахомъ два-три года, которые пробылъ въ заведеніи. И зубритъ же онъ, отчаянно зубритъ. По комнат побгаетъ, за голову схватится, а въ голов безотвязно вертится пустая фраза изъ учебника. Погулять выйдетъ — пыльныя улицы, вонь отъ красокъ, срые дома. Зайдетъ въ садишко — кром чахлыхъ деревьевъ, пыли да вони, не найдетъ ничего. А здсь — благодать: зелено, свжо, ясно, чистый воздухъ, безконечное множество разнообразнйшихъ звуковъ лсной жизни! Кругомъ просторъ, свобода, жизнь. Когда сидишь одинъ одинешенекъ въ лсу, отдыхая посл работы и чуешь окружающую тебя кипучую дятельность, то на душу ложатся такія впечатлнія, которыхъ никто не находитъ, да и найдти невозможно въ большихъ городахъ.
И всего этого лишена учащаяся молодежь въ самую лучшую пору года, въ лучшую пору своей жизни. А чмъ замняется это лишеніе?
Далеко были всякіе экзамены отъ меня, работавшаго въ лсу. Зайдетъ, бывало, Иванъ Иванычъ, сядемъ, потолкуемъ о войн, разскажетъ что нибудь изъ своего прошлаго, богатаго интереснымъ матеріаломъ. Чаще бывалъ у меня Николай Ильичъ, съ которымъ велись длинные разговоры. Въ лсу, онъ чувствовалъ себя какъ дома: ‘куда не заведи меня — выйду, прямехонько куда надо.’ Природа для него — раскрытая интересная книга, въ которой онъ совершенно свободно читалъ. Каждое растеніе онъ знаетъ, знаетъ его свойства, на какихъ мстахъ родится. Наскомыя, птицы, ихъ нравы, обычаи, снаровки — все доподлинно знаетъ.
Слухъ и зрніе у него замчательные и постоянно на сторож. Идетъ онъ, съ кмъ нибудь говоритъ, но ничего не пропуститъ мимо ушей: малйшій звукъ услышитъ и сейчасъ-же скажетъ, откол идетъ. Помятая травка, сломанный сучекъ, мелочь, мимо которой десять разъ пройдешь и не замтишь — онъ увидитъ и соображаетъ, отчего.
Шелъ разъ онъ по лсу, вдругъ ему бросилось въ глаза дерево, на которомъ онъ когда-то убилъ рябчика. Сталъ осматривать мсто, гд стояло дерево, и увидалъ, что дерево вырыто, а ямка закрыта дерномъ. Богъ его вдаетъ, какимъ рядомъ заключеній онъ пришелъ къ тому, но отправился прямо въ сосднюю деревню къ одному крестьянину. Дерево — тутъ.
— У насъ срубилъ?
— Нтъ, что ты!
— Врешь, смотри. Снесемъ-ка его въ лсъ, да положимъ отрубленнымъ корнемъ къ мсту.
— Зачмъ я стану таскаться! Есть время!
— Постой! Если не придется къ корню, я за время теб заплачу, а придется — ты мн заплатишь, и отвчать будешь. Пойдемъ.
Помялся-помялся тотъ, наконецъ, сознался, что мялица понадобилась — онъ и выкопалъ подходящее деревцо.
Въ одну изъ темныхъ осеннихъ ночей волки зали кобылу и загнали жеребнка. Пастухъ и работникъ, бывшій въ ночномъ, что ни разсказывали, Иванъ Иванычъ не поврилъ и послалъ разслдовать дло Николая Ильича. Тотъ сначала осмотрлъ снной сарай, стоявшій на томъ лугу, гд должны были пастись ночью лошади, и нашелъ два належанныя на сн мста. Ночью шелъ дождь, отъ котораго пастухъ укрылся въ сарай и заснулъ. По слдамъ, около сарая онъ опредлилъ, что тутъ паслись только четыре лошади и какія именно. Остальныя лошади были далеко отъ этого мста. Въ полуверст отъ сарая, на зелени, онъ нашелъ накатанныя мста, по которымъ опредлилъ, что тутъ были только кобыла съ жеребнкомъ. Вблизи отъ накатанныхъ мстъ и схватили волки лошадь. Совокупивъ все, что узналъ, Николай Ильичъ пришелъ къ заключенію, что табунъ разбрелся раньше, а не волки разогнали, что пастухъ спалъ въ сара и ничего не слыхалъ, а проснувшись утромъ и увидавъ, что около сарая бродятъ только 4 лошади, пошелъ искать остальныхъ и нечаянно набрелъ на задранную лошадь. Пастухъ посл признавался, что такъ и было.
Кром этого, по мсту борьбы лошади съ волками Николай Ильичъ опредлилъ, что волковъ было два, и какъ они взяли лошадь. Потомъ, какъ страстный охотникъ, до слдамъ волковъ, исколесившихъ значительное пространство, онъ прошелъ къ тому мсту, откуда они пришли, и дознался, въ какомъ направленіи ушли.
Охотникъ онъ страстный, дйствительно. Человкъ больной, знающій хорошо, что, стоитъ только сильно взволноваться, чтобы пошла у него кровь горломъ, онъ на охот все позабываетъ. Стоило сказать ему во время снокоса, что видли выводокъ тетеревей, какъ онъ, улучивъ свободную минуту, бралъ ружье и отправлялся искать.
Былъ у меня и еще поститель. На другой день какъ я началъ чистить, подходитъ ко мн пастухъ ддинскаго стада.
— Богъ въ помочь!
— Спасибо.
— Что это теб за неволя работать?
— Охота пуще неволи.
— Такъ-то-такъ. А все таки… Намъ по привычк, да и то тяжело. А твое дло непривычное, нужды теб нтъ. Лучше бы мсто какое.
— Что же подлаешь, коли охота припала? Время свободное, себя не натужу, поработаю — сильне буду.
— Ну, съ работы какая ужь сила. На работ силы не соберешь. Какъ же ты съ бариномъ порядился: подесятинно, что ли? Сколько за десятину?
— Не уговаривался. Сколько положитъ.
— Вдь ты на харчи не заработаешь. Вонъ сколько на мельниц то платишь: 15-ть рублей! а получишь двугривенный въ день.
Угостилъ я его кваскомъ, который приносилъ съ собою, и пошелъ онъ покрикивать въ лсу, я же за топоръ взялся.
Каждый день ему приходилось прогонять стада около того мста, гд я работалъ, и онъ всегда останавливался попить кваску, поговорить.
— Дорого же взялъ съ тебя мельникъ-то. Полтинникъ въ день — деньги! Что жь онъ теб даетъ?
— Щи, кашу, чай его, молоко.
— И водочки даетъ?
— Какъ же, даетъ. По рюмк выпиваю передъ дой.
— Хорошіе харчи можно давать на полтинникъ. Блый хлбъ, баранки къ чаю.
— Пожалуй, что такъ. Да, вдь, я не зналъ здшнихъ цнъ, такъ и мельнику говорилъ: возьми по совсти, что слдуетъ. Онъ положилъ, я и не торговался.
Вообще, какъ завижу, бывало, что стадо подвигается, такъ и жду, что услышу:
— Помогай Богъ! какъ живенекъ? Что тебя утромъ не было, какъ я проходилъ здсь?
— Гршный человкъ, проспалъ. Палецъ, видишь, нарываетъ, спать ночью не даетъ, только подъ утро и засну.
— То-то, а я думалъ, что ты залнился ужь!
Нарывъ появился недли черезъ 1 1/2 посл начала работы. При работ, онъ хотя и мшалъ, но немного, за то ночью донималъ. Къ тому же, стали одолвать чирьи, съ которыми бился цлый мсяцъ: сойдетъ одинъ — новыхъ два появятся. ‘Петербургскую дрянь и міазму организмъ выгоняетъ’, говорилъ про это Иванъ Ивановичъ.
Про Данилу Иваныча (пастуха) разсказывали, что онъ никакъ не могъ ужиться дома и научиться сельскимъ работамъ. Стоило кому-нибудь замтить, что онъ не такъ что нибудь длаетъ и показать какъ нужно, онъ начиналъ длать совершенно иначе, по своему. Пастухъ изъ него вышелъ хорошій. Пастьбища, дороги, водопои знаетъ отлично, каждую штуку изъ стада, знаетъ по имени, но каждой даетъ кличку отъ себя, не признавая тхъ, которыя далъ баринъ. Ему не нужно пересчитывать стадо: онъ сразу видитъ, которой скотины не достаетъ. Стадо слушается его превосходно, что и доставляетъ ему много наслажденія. Остановится онъ — стадо бродить около, пойдетъ погикивая по лсу — оно потянетъ за нимъ. На отбившуюся корову прикрикнетъ, называя по имени, и та понимаетъ его и ворочается къ стаду. Вроятно, въ голос у него есть что-нибудь особенное, чего боятся и слушаются животныя. Быкъ, который, не обращая вниманія на удары кнутомъ, роетъ землю съ угрожающимъ видомъ, заслыша окрикъ Данила. ‘Что…о…ты?’ — уходитъ въ уголъ. Въ продолженіи трехъ лтъ, какъ онъ пастухомъ, ни одна штука не попадала въ потрав ни на своихъ поляхъ, ни на чужихъ, несмотря на то, что стадо велико, а помощниками у него — два мальчика.
Обязанность его состояла въ томъ, чтобы пять мсяцевъ, изо дня въ день, какая бы погода ни была, раннимъ утромъ выходить со скотомъ въ поле, середь дня пригнать на подой, часа черезъ два выгнать снова и проходить до поздняго вечера. Стоять по долгу на открытомъ мст онъ не любилъ, почему и длалъ по лсу большіе переходы, чмъ нужно. Лтомъ, ему, пожалуй, еще не дурно, въ особенности въ ясные дни, но осенью — плохо. Цлый день мелкій, непрерывный дождь: вокругъ оголившіяся и пожелтвшія поля, не слышно уже стркота, нсшагося раньше отовсюду, безконечно разнообразная лтняя жизнь замерла, а тутъ стой или сиди подъ дождемъ, да слушай, какъ шумитъ въ лсу втеръ, пронизывающій насквозь. Скверно ему приходится, а между тмъ, явится къ ужину, посл такого ненастнаго дня. съ мальчикомъ сыномъ на рукахъ, и ни малйшаго раздраженія незамтно.
Былъ у него и другой сынъ, веселый, умный мальчикъ лтъ девяти. Любилъ и лелялъ его Данило до нельзя: самъ и жена ходятъ въ лохмотьяхъ, а у Симки ситцевыя рубашки, несмотря на то, что жалованье ихъ незначительное. Заговоришь, бывало, о Симк съ нимъ, на лиц у него появляется улыбка, глаза принимаютъ особенное выраженіе. На этого сына возлагалъ онъ вс надежды. Самъ онъ и теперь уже не можетъ работать: сломана ключица, пастухомъ не вкъ быть, тяжело подъ старость, на другого сына надяться нечего, такъ какъ тотъ и родился, съ слабыми ногами, не ходитъ. Одинъ Симка могъ служить опорою подъ старость, и его-то пришлось похоронить ныншнимъ лтомъ. Что онъ чувствовалъ, когда погибала его надежда, знаетъ только онъ. Ни жалобъ, ни оханья, ни слзъ, вообще ни какихъ вншнихъ проявленій чувствъ не было, будто только по скучне сталъ, какъ потерялъ надежду на выздоровленіе Симки. Померъ Симка, когда Данило былъ въ пол со стадомъ. Увидавъ вечеромъ вышедшаго къ нему на встрчу Ивана Иваныча, онъ догадался, и слзы выступили на глаза, какъ ни крпился. Свезъ сына въ село, похоронилъ, а на другой день снова покрикивалъ на стадо.
Стало подвигаться къ мсяцу, какъ я чистилъ ляду. Житье на мельниц длалось невыносиме и невыносиме. Помщался я тамъ въ мельничной изб, раздленной тоненькою переборкой на дв части. Въ одной — помщалась печь, въ другой — чуланчикъ, отдленный переборкою же отъ остальнаго мста, которое и считалось собственно моимъ помщеніемъ. Въ чуланчик спалъ хозяинъ и хранились кое-какіе припасы. Полъ такой, что ходить по немъ было затруднительно, такую прихотливую поверхность онъ имлъ. Въ переднемъ углу столъ, одинъ стулъ. По одной изъ стнъ тянулась лавка, на которой сидть было крайне неловко: ноги не доставали до пола, и лежала она не горизонтально, а шла горкой отъ стны къ полу. То, что служило мн кроватью, состояло изъ трехъ дощечекъ, положенныхъ на подпорочкахъ, около перегородки, въ которой и клопы оказались, на дощечкахъ, блинъ-тюфячекъ. Одно изъ оконъ выходило на рчку, другое — на котловинку, въ которой водилось множество лягушекъ и медвдокъ, каждый вечеръ задававшихъ концерты. Помщеніе, хотя и неприглядное, но это бы ничего: донимали хозяева. Хозяевами были два брата-мщане.
Нанимая у нихъ помщеніе, я условливался, чтобы каждый день были щи съ солониной, а когда можно — со свжей говядиной, каша, молоко, чай два раза въ день, водка. Цну далъ ту, какую они спросили. Кром того, они общали поправить полъ, привезти кровать, никого не пускать въ мое помщеніе! Первое время мн пришлось жить съ младшимъ братомъ Васильемъ, который, чтобы не тратить лишняго чая и пить въ одно время со мною, запретилъ кухарк будить меня раньше, чмъ его, такъ что я предпочелъ уходить безъ чаю. Разливать садился самъ и наливалъ крайне слабый, какого я не люблю. Сахару въ сахарницу клалъ нсколько кусочковъ и зорко слдилъ затмъ, сколько я возьму. Вести себя старался такъ, чтобы показать, что онъ — не мужикъ какой-нибудь, занималъ меня разговорами, спрашивалъ, что читаю, что новаго въ газетахъ, хотя самъ никогда не дотрогивался до лежавшихъ тутъ же газетъ и книгъ, несмотря на то, что читать уметъ и времени свободнаго было много. Иногда вынесетъ изъ чуланчи ка баранокъ и предлагаетъ мн: ‘Вотъ бараночекъ не угодно ли? Положите въ стаканъ сахару, я и ложечку принесу’. Каждый день передъ обдомъ я выпивалъ по рюмк водки, и каждый день приходилось ее спрашивать, иногда же онъ спрашивалъ меня: ‘Водочку кушать будете?’ И несмотря на то, что каждый разъ получалъ утвердительный отвтъ, ни разу не ставилъ водки, не дождавшись требованія.
Масло къ каш появилось только на 2-й недл, молоко же и еще поздне. Солонина не продержалась и недли, а когда я заявилъ о желаніи имть ее, то пообщалъ привести изъ города. Я ждалъ терпливо — не появляется.
— Что, Василій едорычъ, скоро привезете солонины?
— Завтра поду домой, такъ привезу. Да не любите ли вы щи со свининой? У насъ свинина есть. Отличная свинина.
— Ну, свинина, такъ свинина. Привезите только, пожалуйста.
— Непремнно. Завтра же привезу.
Дня три напоминаю ему о свинин, и, наконецъ-то она появляется. Хватило ея не надолго.
Кровати, конечно, не дали. Разъ, только-что хотлъ встать съ дощечекъ, служившихъ кроватью, какъ крайняя изъ нихъ соскочила у изголовья съ подпорки. Хорошо, что я удержался, а то могъ сильно ушибить голову. Попросилъ ее укрпить, но пришедши вечеромъ, нашелъ въ такомъ же вид, и опять чуть не свалился, свши на нее разуваться. На утро хотлъ было укрпить самъ, да не нашлось гвоздя.
Мельницу они снимали только для того, чтобы имть пунктъ для торговли. Дльный человкъ, снявшій мельницу, самъ бы былъ прудникомъ, занялся бы огородомъ, который дается при мельниц, самъ бы между дломъ выкосилъ десятину лугу, тоже отдающуюся при мельниц, завелъ бы торговлю предметами необходимыми для крестьянскаго обихода: солью, мукою, дегтемъ, табакомъ, и т. д. Мои же хозяева старались вести себя купцами: нанимали прудника и кухарку, огородомъ занимались зря, спустя рукава, лугъ косили не сами. Торговлю-было завели, но и торговцами были плохими. Сплошь да рядомъ исчезали куда-то, оставляя меня безъ чаю и водки, и мужику, пришедшему зачмъ-нибудь, приходилось идти въ другое мсто. Часто не оказывалось во время какого-нибудь нужнаго товара. Съ весны они всмъ набивались съ дегтемъ, а началась возка навоза, понадобился всмъ деготь, на мельниц его не оказалось, и пришлось мужикамъ ходить за дегтемъ верстъ за пять. Часто нелегко было вытащить изъ чуланчика разоспавшагося Василья, мужику, пришедшему купить соли, муки.
Старшій братъ почти все время разъжаетъ по деревнямъ, скупаетъ у крестьянъ что придется, но и тутъ что-то плохо ладится. Труда несетъ много, рискуетъ быть поколоченнымъ за обвсъ, лошадь гоняетъ, а добудетъ 20—30 коп. въ день. Торговой сметки, разсчета ни у котораго изъ нихъ нтъ. Есть только страстная жажда наживы, сильное желаніе ‘урвать’ гд удастся, а о томъ, что будетъ дальше — и не думаютъ.
‘Пріхали они сюда, разсказывалъ Николай Ильичъ:— попросили у меня денегъ. Думаю: народъ молодой, бдный — отчего, не помочь? Далъ имъ сто рублей. Пришло время, когда общали отдать, и не кажутся. Поймалъ старшаго. ‘Что же? молъ’.— ‘Да неуправка. Погодите, отдадимъ’. ‘Ладно’. Жду. Приноситъ это старшій 25 рублей. ‘Вотъ, Николай Ильичъ, получите, остальные пождите еще’. Хорошо и то. Черезъ недлю приходитъ снова. ‘Николай Ильичъ! дай рубликовъ двадцать’.— ‘Денегъ нтъ’.— ‘Да мы вамъ отдадимъ. Процентовъ прибавимъ’.— ‘Ты, вотъ что! Обернулся хорошо, нажилъ много, принесъ деньги и прибавляй тогда.— А то не знаешь еще какъ поторгуется, а общаешь процентовъ прибавить’. Ушолъ. Глупъ человкъ… Отдалъ сначала, думалъ заманить. Уменъ бы былъ, такъ принесъ бы деньги въ срокъ, ужь какъ бы нибудь вывернулся, а принесъ, я бы и видлъ, что человкъ врный. Въ другой бы разъ попросилъ — отчего же не дать? А то вижу: крутятся только безъ толку. Насилу у нихъ деньги-то выцарапалъ.’
Заняли они также у мужика изъ ближайшей деревни, такъ тотъ до сихъ ничего получить не можетъ. Судиться начиналъ, да не помогло.
Приторговали они весной лнъ въ одномъ имніи, дали задатку десять рублей. Хотли по образчику перепродать, взять барышка, но цна на лнъ упала, они и отъ задатка отступились.
Прихожу разъ съ работы домой и нахожу въ своемъ помщеніи цлую ораву мщанъ, пирующихъ съ моимъ хозяиномъ. Разговоры велись на ту тэму, кому и какъ удалось обдутъ, обвсить, обмрять. Они здили по узду и скупали паклю.
— Прізжаю я въ деревню, разсказываетъ одинъ изъ мщанъ бойкій, живой парень:— ‘У кого есть пакля — кричу — неси скоре. 12 коп. за фунтъ’. Бабы торопятся поскоре сдать, да получить деньги, потому красная цна была 8 коп., а мн это на руку. Замуздалъ безмнъ, тороплюсь, да вшу 5 фунт. за 10, 3 за 6. Шесть копеекъ за фунтъ кругомъ пришла!
Вс хохочутъ, а у Василья на лиц такъ и написано: ‘Ахъ, кабы мн… вотъ нагрлъ… есть же людямъ счастье!’
Осенью они должны были испытывать муки Тантала. Цна на льняное смя поднималась не по днямъ, а по часамъ, кругомъ шныряютъ ихъ братья-мщане и рвутъ куски подъ носомъ. Задутъ такіе счастливцы на мельницу, разсказываютъ братцамъ, т слушаютъ съ сердечнымъ томленіемъ и ничего подлать не могутъ. Сунутся въ одно мсто, безъ большаго задатка не продаютъ, денегъ же достать негд, въ другомъ — и не покажутъ, у крестьянъ скупать и подавно деньги нужны.
Къ концу мсяца я сталъ было подумывать о томъ, чтобы перебраться въ деревню и тамъ устроиться, но дло уладилось иначе: я перешелъ на хуторъ по предложенію Ивана Иваныча. На хутор устроился такъ: спалъ въ амбар, вмст съ Николаемъ Ильичемъ и Васильичемъ, кроватью служило большое корыто, въ какомъ рубится капуста и въ которое наложилъ сна. Днемъ же пилъ чай, писалъ письма и т. д. въ изб, называвшейся молочной, въ которой помщался другой староста — Петръ, завдывающій рабочими. Обдать и ужинать ходилъ въ семейную избу, въ которой помщалась кухня и столовая для рабочихъ. Помщенія эти располагались по тремъ сторонамъ краснаго двора, а четвертую занималъ барскій домъ, выходившій балкономъ на противоположную отъ двора сторону, въ огородъ.
Подходило время снокоса. Желая попрактиковаться въ косьб, я пошелъ разъ съ однимъ изъ рабочихъ косить траву лошадямъ. Показать пріемы косьбы взялся Петръ-староста. Пришедши на мсто, онъ покосилъ немного, потомъ отдалъ косу мн. Трудно передать, что я чувствовалъ, взявъ въ руки это орудіе и длая первые взмахи. Ноги не длали шага, какой нужно и когда нужно. Руки точно не свои водили косу, которая не слушалась, не рзала траву, и я ее засадилъ мысомъ въ землю на первыхъ же взмахахъ, да и вытащить не съумлъ. Мн было стыдно Петра, стыдно рабочаго, стыдно бабъ, возившихъ навозъ и прозжавшихъ вблизи по мосту. Увидавъ мою неудачу, Петръ посовтовалъ крпче прижимать пятой косы къ земл и показалъ, какъ это длать, взявшись за косовище вмст со мною и сдлавъ нсколько взмаховъ. Потомъ, показавъ какъ точить косу, ушелъ. По его уход, я прокосилъ полчаса и усталъ страшно. Къ концу подошелъ Иванъ Иванычъ, сказалъ, чтобъ я покосилъ нсколько, потомъ заставилъ рабочаго косить по кошенному мною мсту, который и тутъ накосилъ порядочно. Нсколько дней посл того я еще ходилъ косить не надолго, но вскор привелось косить въ заправду.
Около Петрова дня, рано утромъ, я, Васильичъ и Петръ отправились косить клеверъ. Первымъ пошелъ размахивать Петръ, за нимъ Васильичъ, сзади я. Не успли мы дойти до половины прокоса, какъ Петръ началъ новый, а у конца опять пошелъ впереди. Кончивъ прокосъ, я сильно усталъ, почему и слъ отдохнуть, прежде чмъ начать новый. До завтрака я усплъ сдлать только два съ половиною прокоса, Васильичъ три, Петръ же шесть. Позавтракали, отдохнули и пошли снова. Между тмъ, роса сошла, косить стало трудне. Трудно приходилось съ непривычки, въ особенности мн.
При косьб, на каждый взмахъ, требуется незначительное усиліе, но на прокос длиною въ 80 саженъ приходилось длать около 2,000 взмаховъ, такъ какъ при каждомъ я подвигался впередъ мене, чмъ на два вершка. Солнце пекло невыносимо, потъ катилъ съ меня градомъ, кровь сильно приливала къ голов, и въ вискахъ страшно стучало, біеніе сердца усиливалось чрезвычайно и дыханіе затруднялось. Сдлавъ 30—40 взмаховъ, я долженъ былъ останавливаться и отдыхать, такъ какъ дышать становилось трудно и передъ глазами начинали ходить круги, а руки отказывались двигать косою. Бывало, подойдешь къ концу прокоса, остается аршина два, очень хочется кончить — не тутъ-то было! приходится прежде постоять, такъ какъ, положительно, не въ силахъ вздохнуть.
На другой день — та же исторія, да еще хуже, пожалуй: руки болли съ предыдущаго, спина тоже, подъ лвою рукою, около соска, натеръ, и тло саднло.
Покосивъ дня три, я всталъ на пахату, что мн предложилъ Иванъ Иванычъ. Условія для пробы были удобныя, такъ какъ оставался невспаханнымъ отдльный кусочекъ съ полдесятины, а рабочіе были нужны для покоса. Поймалъ и привелъ лошадей Васильичъ, который въ этотъ день почему-то не работалъ, взялъ прогулъ, онъ же и запрегъ лошадей въ плугъ. Первыя борозды прохалъ Васильичъ, чтобы показать мн какъ нужно длать, потомъ передалъ плугъ мн. Зналъ я по какимъ направленіямъ дйствуютъ силы въ плуг, зналъ, гд, какъ и когда нужно нажать, но, пройдя шаговъ пять, шатаясь во вс стороны, я неуправился дальше съ плугомъ и сдлалъ огрхъ: плугъ выскочилъ и пошелъ по прежде сдланной борозд. Лошадей я не усплъ остановить во-время, почему и пришлось тащить плугъ назадъ и пятить лошадей. Затмъ, чмъ дальше, тмъ хуже. Лошади виляли во вс стороны, когда нужно, насилу остановишь, понукаешь — не трогаются, безъ кнута не ходятъ хорошо, а кнутъ путается въ ногахъ, когда безъ того ходить неловко, махнешь кнутомъ — плугъ выпустишь. Плугъ-то заберетъ въ сторону, пластъ выйдетъ или очень широкъ и не срзывается, какъ нужно, или очень узокъ и сойдетъ на нтъ, то уйдетъ глубоко въ землю, такъ что лошади остановятся, то выскочитъ вонъ. Только-что наладишь, продешь шагъ — опять что нибудь случится: волоки плугъ назадъ, а онъ все-таки 2—3 пуда всомъ. На двухъ оборотахъ, усталъ страшно и потерялъ терпніе: такого испытанія не ожидалъ. Къ тому же, примшивалось сознаніе, что только портишь пашню, и кому-нибудь придется перепахивать. Взбшенъ и сконфуженъ былъ страшно. Бросивъ плугъ, я отошелъ въ сторону, чтобы поуспокоиться. Васильичъ смется. Промаялся я, такимъ образомъ, почти до вечера, ругался на чмъ свтъ стоитъ. Разъ хотлъ бросить кнутъ на землю, въ припадк злости, да взмахнулъ неловко и хватилъ себя по носу. И больно, и смшно, и досадно. Только подъ конецъ дня я нсколько поналадился, по крайней мр, не такъ часто приходилось таскать плугъ назадъ. Вспахалъ очень мало и пошабашилъ. Прізжаю домой, надо выпрягать, а я не умю. Васильичъ гд-то гулялъ, другихъ рабочихъ просить стыдно, тмъ боле, что я съ ними еще не ознакомился. Началъ разсматривать, соображать и выпрягъ-таки, хотя не такъ какъ нужно. Наказавъ шедшему въ ночное привести утромъ лошадей, я завалился спать.
Утромъ, во всемъ тл чувствовалъ какую-то особенную боль, руки и ноги ныли. Отыскавъ Николая Ильича, я попросилъ его показать мн, какъ нужно запрягать въ плугъ и выпрягать лошадей, что онъ и исполнилъ. Пахалъ въ этотъ день спокойне, дло начинало ладиться: огрховъ было меньше и, хотя пахота выходила не хороша, но сравнительно съ началомъ — все же прогрессъ. На работ поразмялся: боль, которую чувствовалъ съ утра, прошла, и я чувствовалъ себя въ хорошемъ расположеніи.
Такъ и пошло. Пахалъ, да пахалъ и сталъ приноравливаться по-немногу. Лошади шли ровне, плугъ выскакивалъ рже, но до сносной пахаты не дошелъ: пластъ выходилъ неодинаково широкъ и неодинаково толстъ. Когда начиналъ второй загонъ и прогонялъ середнюю борозду, лошадей привести на вшку было н кому — мн въ пору было управляться съ плугомъ, а не править — и я страшно бился и волновался. дутъ въ это время по пролегавшей вблизи дорог мужички, немножко подгулявши, слышу — кричатъ: ‘Эй, ты… (слдуютъ неудобныя для печати слова, безъ которыхъ русскій человкъ — ни шагу) халъ бы лучше въ Питеръ, а то пашетъ тоже!’
Подъ конецъ, пришлось вспахивать дорогу, на которой земля была сильно убита. Трудненько было, да подошелъ Николай Ильичъ и помогъ.
Вспахавши этотъ участокъ, я сталъ его скородить. Работа эта состояла въ томъ, чтобы, идя между парой лошадей, запряженныхъ въ бороны, водить ихъ по пашн. Цлый день я проходилъ такимъ образомъ и выскородилъ все, что было мною вспахано. Нсколько разъ наступала лошадь мн на ногу, да не больно, потомъ раза два выскакивала изъ постромокъ при поворотахъ. Работа эта показалась мн скучною.
Все время, пока я пахалъ и скородилъ, мн приносили завтракать и полудневать. Вмст со мною лъ и дневной пастухъ лошадей, пасшихся на прилежащемъ лугу, мальчикъ Гриша, лтъ десяти. Кром того, какъ пригонитъ онъ лошадей близко ко мн, подойдетъ, ходитъ со мной рядомъ, болтая все время. Сочувствовалъ моему горю, что лошади лнивы и не дружны, покрикивалъ на нихъ. Маленькій ростомъ, толстенькій, въ зипун чуть не до пятъ, черезъ плечо мшокъ, въ которомъ носилъ хлбъ, ножикъ, дудки, удочки. Фуражка, слишкомъ большая для него, нахлобучивается, закрываетъ глаза, и онъ то и дло поправляетъ ее. Круглое, слегка курносое личико съ ямочками на щекахъ, срые, бойкіе глаза. Увидитъ, что лошадь думаетъ перейти на заказной лугъ, закричитъ и покатится въ ту сторону. Нельзя сказать — побжитъ: маленькій, кругленькій, ногъ не видно — именно, покатится.
Съ перваго раза, какъ я увидалъ его, онъ мн очень понравился. Вскор посл моего прізда, сидли мы въ рощ, пили чай и благодушествовали. Приходитъ извстіе, что Гришу лошадь убила, а немного спустя, явился и онъ, подалъ руку Ивану Иванычу, пригласили чай пить — слъ, поднесли водки — выпилъ, ни малйшаго смущенія незамтно.
— Больно тебя зашибла лошадь?
— Нтъ, не дуже.
— Какъ же это случилось?
— Да, сталъ я садиться на кобылу. Лошади черезъ кусты подрали, впередъ ушли. Слъ я — и кобыла за ними, не сдержу, волкъ ее заржъ, да въ олешникъ. Меня и сшибло, не могъ сдержаться. Свалился въ кусты, а за уздечку держусь. Потащила-потащила, да я не выпустилъ!
— Какъ же ты садишься на лошадь? ты, вдь, ей подъ брюхо подойдешь.
— А сначала на шею. Она наклонится, я и влзу. Потомъ переползу.
Часто видалъ я его потомъ, проходя изъ лсу на мельницу, такъ какъ дорога проходила и черезъ тотъ лугъ, гд паслись лошади. Ходитъ около ручейка, ловитъ руками рыбу, разговариваетъ съ нею.
— Здравствуй, Гриша!
— Здравствуй! И начинаетъ снимать фуражку, что, при ея величин, затруднительно: задваетъ за затылокъ.
Съ лошадями замчательно смлъ и любитъ поздить верхомъ, чувствуя себя на лошади совершенно свободно. У него была облюбована одна лошадь изъ табуна, на которой онъ и разъзжаетъ всегда, какъ только понадобится перегнать лошадей на другое мсто или гнать домой.
Осенью пріучилъ онъ къ себ собаку, которую сначала водилъ на вервочк и съ ней возился цлый день, ловилъ, напримръ, полевыхъ мышей. Въ ловл этой онъ достигъ совершенства: найдетъ норочку, заставитъ собаку рыть землю съ одного выхода, а къ другому приладитъ устьемъ мшокъ и ждетъ. Мышь уходитъ да уходитъ отъ собаки и зайдетъ въ мшокъ, а Гриш того и надо: вытащитъ, отдастъ собак, а потомъ отправится искать новую норку. Разъ ему удалось затравить хорька, и надо было видть, въ какомъ восторг онъ былъ и съ какимъ наслажденіемъ разсказывалъ, какъ это случилось.
Однако, благодаря тому, что онъ искалъ развлеченій, съ нимъ случилось непріятное происшествіе. Когда началась осенняя вспашка, то онъ постоянно бывалъ съ лошадьми около того мста, гд пахали. Самъ терся около пахарей, а лошади бродили безъ присмотра. По сосдству лежало деревенское поле, на которое разъ лошади и зашли, что давно смотрли мальчишки изъ той деревни. Всхъ лошадей и загнали къ себ. Приходитъ Гриша въ овинъ, сообщилъ отцу о своемъ несчастьи, тотъ передалъ Ивану Иванычу, бывшему на току. Подошелъ посл и Гриша, со слезами разсказываетъ, какъ это случилось, стараясь конечно, выгородить себя, но это не помогло: пришлось ему отдать 2 р. 50 коп., чтобы не относился такъ небрежно къ своему длу, а то было избаловался. Деньги ему были возвращены посл, когда попались въ Ддино лошади изъ той деревни.
Къ отцу Гриша замчательно привязанъ. Отецъ его — безсрочноотпускной солдатъ, почему въ начал покоса, за нимъ пріхали ночью изъ волости и увезли въ городъ. Сына онъ не будилъ. Не видя утромъ отца, Гриша спросилъ, гд онъ, рабочіе сказали, что ухалъ за водкой, баринъ послалъ. Гриша сейчасъ же догадался въ чемъ дло, благодаря тому, что много толковалось раньше о требованіи на службу, и заплакалъ. Стоило, въ тотъ день заговорить съ нимъ объ отц или помянуть при немъ, какъ губы у него начинали дрожать и на глаза навертываться слзы. Цлый день онъ былъ скученъ: какъ же зато и радовался, когда отецъ вернулся на другой день!
Въ то утро, какъ увезли его отца въ городъ, рабочіе за завтракомъ говорили объ этомъ. Гриша былъ тутъ — и заплакалъ. Поплакалъ Гриша, а успокоившись немного, сквозь слзы, говоритъ пресерьзно:
— Пойду, въ воскресенье, къ сапожнику. Сапоги надо заказать.
Такъ курьзно это вышло, что вс засмялись: слзы объ отц рядомъ съ заботою о сапогахъ. Онъ сознавалъ, что съ этихъ поръ о немъ некому будетъ позаботиться, что онъ самъ за себя отвтственъ. Меня поражало въ немъ, что онъ, такой маленькій, хорошо сознаетъ свое положеніе, какъ работника. Пришла как-то разъ на хуторъ его мать съ маленькой дочкой, захожу я, вечеромъ, въ семейную: возится Гриша съ сестренкой, та лопочетъ что-то, а онъ заливается хохочетъ.
— Отработаю, получу деньги, куплю хлба, теб, мамка, два куля дамъ, куль теб, да куль Анютк, себ куль возьму, свой хлбъ будетъ.
— А батьку, что же?
— Батько самъ заработаетъ — сможетъ.
Лежу я, въ какой-то лтній праздникъ, въ своемъ корыт, да читаю послднюю книжку ‘Отеч. Зап.’, вдругъ вбгаетъ Гриша.
— А! вотъ гд ты! Я тебя давно ужь ищу. Бгалъ-бгалъ. Въ молочную заходилъ, въ дом спрашивалъ, а ты вотъ гд. Пойдемъ, угощу. Изъ своихъ рукъ поднесу.
Ведетъ меня, взявши за руку, въ семейную, гд сидятъ его мать и отецъ за полуштофомъ. Гриша наливаетъ стаканъ водки, беретъ въ руки и подноситъ мн.
— Вотъ и я тебя угощаю. Пей до-дна.
— Будь здоровъ, Григорій!
Онъ пивалъ иногда у меня чай и поэтому, вроятно, считалъ долгомъ угостить меня.
Вчно веселый, живой какъ ртуть, умный, бойкій, онъ производилъ на меня сильное, пріятное впечатлніе. Прелестный мальчикъ!
Кончивъ скородьбу, я началъ косить. Въ рядъ съ рабочими я становиться не хотлъ, боялся мшать имъ, почему и сталъ отдльно. Опять страшно тяжелою показалась мн эта работа. Сильная одышка и приливы крови къ голов больше всего мшали работать. Точить умлъ плохо, коса оказалась расклиненною, сидла плохо, чего я не замчалъ цлый день, а показали рабочіе на другой ужь день, косить отъ этого было еще трудне. Косилъ нечисто и тихо. Разсчитавъ, во время отдыховъ, сколько могу выкосить за день, увидалъ, что едва-едва смогу съ 1/8-ю десятины, заурядный же рабочій выкоситъ 1/4, а хорошій косецъ — 1/3.
Вскор присталъ ко мн старый знакомый, Семенъ, тоже только-что начавшій косить. Вдвоемъ мы прокосили три дня, а потомъ пошли выкашивать дорогу вмст съ двумя рабочими, затмъ, и съ артелью — на клеверъ. Гнаться за рабочими я немогъ, но увидалъ, что помхи не будетъ, становился я самымъ заднимъ, сзади только Семнъ, а сейчасъ передо мною — Васильичъ. Наше тріо и отставало, да отставало, рабочіе кончали прокосъ, начинали новый, нагоняли насъ и, перейдя съ прокоса на прокосъ, шли снова впереди. Сдлавъ 3 — 4 прокоса, вс усаживались курить и звали насъ. Пріхавъ сюда, я не курилъ, но, когда выкашивали дорогу, одинъ изъ рабочихъ сталъ меня убждать: ‘Что же такъ будешь сидть, безъ дла! Рабочему нельзя не курить. Староста и посидть не дастъ, не дастъ и отдохнуть хорошенько, сейчасъ погонитъ. А куришь — покурить дастъ’.
Усядемся въ кружокъ, вс закурятъ, и пойдутъ шутки, разсказы о поп, попадь, батрак и тому под., неудобные, большею частью, для печати. Разсказчикомъ главнымъ былъ безсрочно отпускной солдатъ, Дмитрій. Анекдотовъ онъ зналъ массу и умлъ ихъ такъ мастерски разсказывать, что возбуждалъ интересъ во всхъ. Странное дло: читалъ я, кажется, много, и разсказать бы есть что, но я чувствовалъ полнйшее безсиліе передъ Дмитріемъ. Непріятное сознаніе, что русскій русскимъ ничего разсказать не можетъ или разскажетъ совершенно непонятно для нихъ и неиніересно. На работ Дмитрій бывалъ всегда веселъ, въ хорошемъ расположеніи духа, похохотать вообще любилъ. Одно только озабочивало его: чтобы не потребовали на службу, и поэтому часто спрашивалъ о ход военныхъ дйствій. И пришлось-таки ему идти на службу. На дорогу онъ получилъ только 1 р. 50 к., такъ какъ все жалованье, которое онъ получалъ, шло на содержаніе семьи, состоявшей изъ жены, двухъ дочекъ, одной — грудной, другой — лтъ 10-ти, и слпой старушки-матери. Въ послднемъ письм онъ писалъ, что стоятъ подъ Карсомъ гд-то, слышна стрльба изъ пушекъ, скоро-скоро въ бой пойдутъ. Побаивался онъ, должно быть, и непріятно, жутко себя чувствовалъ, такъ какъ на каждой строчк встрчается: ‘молитесь обо мн Богу’. Въ томъ же письм онъ спрашиваетъ жену, выжала ли она десятину ржи, что обязалась раньше сдлать.
Ходила его жонка въ волость, подавала прошеніе о пособіи, такъ старшина постращалъ ее въ холодную посадить.
— Не вздумай еще въ городъ идти. Вашу братію пускать не велно.
Что-то давно нтъ писемъ отъ Дмитрія. Жаль, если не дошла до Бога молитва слпой матери, и какая-нибудь шальная пуля или турецкій штыкъ уложили его на вчный покой, отправили въ ту страну, гд не будетъ думаться: ‘какъ-то пожинаетъ жонка съ дтками? Кто-то ей дровецъ навозитъ (лошади-то своей нтъ)? Гд-то хлба достанетъ? Урожай-то плохъ, въ кусочки туго подаютъ’. Не будетъ ужь разсказывать о томъ, какъ жидъ на войну собирался и его спрашиваютъ: ‘Что же ты длать тамъ будешь?’ ‘Какъ что? Сражаться. Двухъ-трехъ убью, да и домой приду’.— ‘Ну, а какъ тебя убьютъ?’ — ‘А за что? что же я имъ худого сдлалъ?’
Останется живъ, руки и ноги будутъ цлы — явится опять сюда, пойдетъ размахивать косою, про турку разсказывать. Впрочемъ, можетъ быть, и не услышишь отъ него разсказовъ. Есть у насъ, напримръ, отставной солдатъ, участвовавшій въ нсколькихъ походахъ, былъ на Кавказ, въ Туречин, такъ отъ него никакихъ разсказовъ о прошломъ не слышно. Рдко-рдко и въ разговоръ вступаетъ.
Услыхалъ онъ разъ, что Петръ разспрашиваетъ, откол вата берется, и говоритъ:
— Знаетъ ли кто, на чемъ вата родится?
— А на чемъ?
— Трава такая есть, вотъ въ род какъ у насъ на низкихъ мстахъ родится, блое сверху, сется она. Шелкъ вотъ тоже. Знаете ли, изъ чего онъ длается?
— Нтъ, не знаемъ.
— Червяковъ взанарокъ содержатъ, деревья для нихъ садятъ, кормятъ. Червякъ-то, и завертывается, вотъ какъ иногда на древахъ здсь бываетъ. Потомъ это и разматываютъ.
— Мы этотъ Карсъ брали ужь, да опять назадъ отдали, сказалъ онъ, услыхавъ, какъ я сообщалъ о побд подъ Карсомъ.
Разговорился онъ какъ-то разъ, противъ обыкновенія, съ Иваномъ Иванычемъ.
— Ты, говорятъ, въ Карс былъ?
— Нтъ, нашъ полкъ не входилъ. Мы только стояли подъ нимъ.
— И въ перестрлкахъ бывалъ?
— Случалось, какъ Шмеля усмиряли. Строили мы тогда дорогу. Холодно. Выроемъ ямку, въ середин костеръ разложимъ, уляжемся вокругъ огонька. Уснетъ, бывало кто, шинель сожжетъ, или сапогъ спалитъ. Сколько шинелей пожгли. Всю зиму почитай такъ прожили.
— А харчи каковы были?
— Плохи. Сухари такіе, что жевать нельзя: на половину песокъ. Сухіе — страсть. Разотрешь, разведешь въ вод, да и пьешь съ водою-то, чтобы на зубы не попадали.
— Крестъ кавказскій дали теб?
— Нтъ. Медаль на егорьевской лент есть.
— Что же, пенсію получаешь?
— Нтъ.
— Отчего?
— Просилъ, да сказали, что молодъ, нельзя. Да ужь счастье мое такое. Просилъ, хоть бы сорокъ то рублей выдали, что на обзаведенье даются безсрочнымъ — старъ, говорятъ — и тхъ не дали.
Больше же онъ молчалъ и работалъ. Что онъ въ это время думаетъ — Богъ всть. Лицо окружено густою растительностью, фуражка нахлобучена низко, такъ что лица собственно и не видно: одна борода, на которой ничего не выражается, изрдка только шевелится усъ и изъ бороды выползетъ какое-нибудь слово. Никогда и никуда не заторопится, ни одного рзкаго движенія не сдлаетъ: громко слова не скажетъ, выругается — такъ и то не повышая голоса. Хохота его я не слыхивалъ, а улыбку только потому и замтишь, что носъ къ бород наклонится, какъ будто разглядть ее хочетъ.
Николай Ильичъ назвалъ его какъ-то невзначай ‘Китаемъ’, да такъ и прилипло къ нему это прозвище, и пошли съ тхъ поръ его звать ‘дядя Китай’ даже въ той деревн, гд его семья, и тамъ какъ-то узнали, и зовутъ его такъ.
Первымъ по сил въ артели былъ рабочій Иванъ, молодой еще парень, лтъ 27. Его довольно круглое лицо, окаймленное небольшою бородсю, съ узенькими, полузаплывшими, срыми глазами при улыбк, производило непріятное впечатлніе. Да и улыбка-то была какая-то насильственная. Первое время, какъ я косилъ съ артелью, онъ во время отдыховъ, большею частью, молчалъ, слушалъ, что разсказываютъ, похохочетъ, но самъ ничего не разсказывалъ. Забавлялся тмъ, что поймаетъ какое нибудь наскомое, кузнечика, напримръ, и начнетъ угощать сокомъ изъ трубки. Тотъ корчится, а Иванъ смотритъ съ улыбкой, а при особенно сильныхъ конвульсіяхъ наскомаго, и захохочетъ. Сказывали, что когда онъ жилъ еще въ своей деревн, ребятишкамъ тамошнимъ бда была: чуть только напьется, проходу имъ не давалъ, и т его боялись. Странно, что его не боится сынишка, здоровенный мальчуганъ, лтъ трехъ. Собаки его боятся, лошади тоже: самая лнивая летитъ, когда онъ правитъ.
Косилъ онъ хорошо: гналъ широкій прокосъ, чисто, неспша и какъ будто не уставая. При возк сна и сноповъ, онъ накладывалъ больше всхъ возы и почти всегда первымъ. На этой работ онъ бывалъ веселъ и говорливъ, вроятно, благодаря присутствію бабъ, съ которыми любилъ повозиться. Молотилъ превосходно. Вообще, заурядная батрацкая работа ему ни почемъ.
Съ перваго взгляда могло показаться, зачмъ такой ловкій и сильный рабочій живетъ въ батракахъ, а не ведетъ своего хозяйства. Было и у него хозяйство, были лошади, корова, все какъ слдуетъ, и все прахомъ пошло. Лошадей — одну загналъ, другихъ продалъ, а деньги пропилъ. Пьянство-то у него и было главной причиной, что онъ очутился въ батракахъ. Стоило ему выпить полуштофъ — давай другой, третій, и пьетъ, пока не свалится. Къ тому же, одинъ пить не любитъ: непремнно подберетъ компанію и угощаетъ, не жаля ничего — что ни попадетъ подъ руку, пропьетъ. И это въ какое угодно горячее, рабочее время, лишь бы было на что. Въ это лто, каждое почти воскресенье напивался. Возьметъ денегъ на сапоги и пропьетъ, кстати и армякъ заложитъ, телегу разъ продалъ, овецъ послднихъ, и что дали денегъ — пропилъ. Семь сть нечего, хлба нтъ, а изъ жалованья то и захватятъ, что харчами заберутъ изъ Ддина. Повезъ осенью продавать льняное смя — половины денегъ не привезъ. Станетъ что-нибудь говорить жонка — бить ее примется, и бьетъ не на животъ, а на смерть. А въ то же время заднь кто-нибудь его жонку — бды надлаетъ.
Случилось по осени два праздника сряду. Иванъ пропалъ и на третій день пришелъ въ овинъ, когда уже высадили рожь, и пьяный. Заставлялъ староста молотить, не слушается. Стали уговаривать бабы. ‘Разв такіе черти, какъ я, молотятъ?’ сказалъ онъ съ какою-то горечью и засмялся, но какъ-то надтреснуто вышло и оборвалось. Не знаю, откуда явилось у него такое настроеніе, раньше я его такимъ не видалъ. Голова ли трещала отъ двухдневнаго, безпрерывнаго пьянства, или что-нибудь горькое думалось — узнать нельзя. Словъ у него нтъ для выражеженія чувствъ, да еслибъ и были, такъ какъ-то не въ натур русскаго человка размазывать.
Совсмъ не похожъ на Ивана другой рабочій Павелъ. ‘Не гляди на него, что онъ мшковатъ, носъ башмакомъ, ходитъ бокомъ, не спша да почесываясь онъ везд бабу найдетъ: все будетъ сидть коло ее, пока не высидитъ’, говорилъ Николай Ильичъ. Павелъ шутилъ и острилъ постоянно, но нельзя сказать, чтобы остроумно, а только смшно. Суть его шутокъ въ томъ, что перекувырнетъ какъ-нибудь слово, сдлаетъ неправдоподобное объясненіе, сравнитъ несравниваемые предметы. Разсказывать онъ тоже не разсказывалъ, а посмяться любилъ. Не глупъ, сметливъ, на работ толковъ, но по характеру какъ-то безформенъ, дряблъ. Стоитъ ему выпить стакана два водки и онъ не то чтобы опьянетъ, а какъ-то раскиснетъ. Дйствовать прямо и открыто не любитъ. Сошелся онъ съ кухаркой, готовившей кушанье для рабочихъ. Скоро всмъ стало это ясно, и, разумется начались шутки. Заставить молчать открытымъ протестомъ — не хватало духу, скрыть совершенно — не умлъ, а жить открыто — не ршался. Онъ только отнкивался, на шутки хотя сердится, но сдлаетъ видъ, что не понимаетъ или понимаетъ иначе, большею частью смолчитъ, только злобно взглянетъ.
Первыя полторы недли косьбы погода была сырая, солнышко рдко проглядывало, и цлый день стоялъ туманъ, нтъ-нтъ дождь пойдетъ, а иногда зарядитъ съ утра да до вечера. Не весело было и работать. Я уже попривыкъ косить: той страшной устали, которую чувствовалъ при начал, не было, и я останавливался на прокос только наточить косу, но все-таки косилъ вдвое медленне рабочихъ. Кончатъ т прокосъ, идутъ назадъ и. поровнявшись съ мною, кто-нибудь заговоритъ со много.
— Что, побратимъ, ржешь?
— Ржу, братъ, ржу.
— Востра ли коса? Дай повострю.
Иной возьметъ у меня изъ рукъ косу и попробуетъ покосить.
— Давно ли она клпана?
— Давно ужь, третьяго дни.
— Надо побить, плохо ржетъ.
— Вотъ ужо попрошу Петра, побьетъ.
Клепать я не умлъ, да не пробовалъ и учиться. Сначала хотлось добиться того, чтобы чувствовать измненія въ наладк косы, чтобы знать что, гд и когда нужно поправить.
На работу выходили очень рано: только-что разсвтаетъ, солнышка еще не видно, а староста подниметъ уже всхъ. Я часто просыпалъ и выходилъ на работу часомъ-двумя поздне, благодаря тому, что по вечерамъ долго не ложился спать, по старой привычк. Около девятаго часа утра завтракали, выпивая передъ дой по стаканчику водки, которая была очень кстати. Въ первомъ часу обдали, посл чего заваливались вс спать часа на два. Отдохнувши, опять на работу. Часовъ въ шесть вечера полудновали и затмъ работали — пока солнце за лсъ — часу до десятаго вечера. Поужинавъ, ложились спать и спали, пока не явится будить староста.
Выскочилъ, наконецъ, хорошій денкъ. Вс отправились разбивать сно, лежавшее въ прокосахъ, чтобы высушить, пользуясь хорошимъ днемъ. Какъ ни проста эта работа: ходи съ граблями вдоль валовъ да разбивай сно, но все-таки я шелъ далеко позади всхъ. Оказалось, что и она требуетъ навыка и сноровки. Около полудня, на неб показались тучки, общавшія дождь, почему и начали сгребать сно и складывать въ копны. Гресть-то хотя и тихо я могъ, но носить охапки и класть въ копны не умлъ.
Наконецъ, настала давно жданная хорошая погода. Въ первое же воскресенье, явилось много поденщицъ, которыхъ и отправили гресть сно, посл же обда, пошли и рабочіе. Работа эта веселая, праздничная, вс принаряжены, народу много, и дло идетъ живо. Съ одиннадцати часовъ дня, до поздняго вечера посидть приходится только во время полудня, за дой, а то все одно и тоже, греби, да носи, не тяжело, но надодливо.
На другой день, сно, сложенное въ копны, принялись возить въ сарай. Такъ какъ не было одного изъ рабочихъ, лошадь была свободна, то и мн было позволено возить. Лошадь запрегъ мн Семенъ, я же только вымазалъ телегу дегтемъ. Какъ неумющему накладывать воза, мн дана была въ помощницы баба, которая и становилась на телегу укладывать и утаптывать сно, я же подавалъ его снизу вилами. Уложивъ 1 1/2 копны, я увязалъ возъ и подалъ возжи топтальщиц, которая и похала, сидя на верху воза, я же пошелъ пшкомъ.
— Что же ты сюда не лзешь?
— Позжай, я и такъ дойду. Вдь не шибко подешь, поспю.
— Боишься видно?
— Нтъ не боюсь, а зачмъ же лошади лишнюю тяжесть везть?
Мн не хотлось только признаться, а въ дйствительности я побаивался: а ну какъ опрокинется телега? Не очень пріятно будетъ летть съ верху, къ тому же, на дорог придется перезжать черезъ дв канавы, долго ли до грха? Однако, возъ прослдовалъ благополучно до сарая, гд складывалось сно. Тамъ шла толкотня отъ раньше пріхавшихъ. Каждый возъ живо развязывался, ловко подвертывался и опрокидывался, затмъ узжали за новымъ. Сваливши свой возъ, я сталъ въ тупикъ передъ самою простою вещью: какъ связать удобне веревку, и, связавъ кое какъ, вывелъ лошадь изъ сарая, слъ съ поденщицей на телегу и возжи ей отдалъ. Вслдъ за другими, мы похали во всю прыть, на которую былъ способенъ нашъ конь, я старался только усидть. По дорог еще сносно было, но какъ похали вскачъ по полю, я закаялся и здить, а предпочиталъ посл ходить прямою дорогою черезъ овесъ. Каждый старался поскоре подъхать къ облюбованной имъ копн, живе уложить возъ и ухать первымъ. Веревка частью распустилась у меня по дорог, а остальное на силу распуталъ, когда пришлось увязывать возъ.
Этотъ день я провозилъ сно, но на другой день явился уходившій рабочій, и меня послали въ сарай прибирать сно вмст съ поденьщицами. Возъ за возомъ възжаетъ въ сарай, развяжутъ, подъдутъ половче, затмъ трое или четверо становятся съ вилами въ рядъ съ одной стороны, съ другой имъ помогаютъ, и возъ сна, въ два-три-пріема, черезъ головы рабочихъ, поднимается на нужную высоту, гд я и еще одинъ снимали сно съ вилъ и перекатывали его дальше къ бабамъ, которыя и разравнивали. Работа идетъ живо, усиленно, быстро опоражниваются вс телеги и отправляются за новыми возами, прибирающіе же отдыхаютъ, пока не подъдутъ снова. На верху очень жарко, душно и вс мокры отъ пота. При приборк, я наткнулся разъ на вилы и укололъ руку.
Въ одинъ изъ дней уборки сна, подаю я въ сара сно на верхъ, Иванъ Иванычъ стоитъ тутъ же, разговариваетъ, входятъ въ сарай человкъ шесть незнакомыхъ людей. Поговорилъ одинъ изъ нихъ что-то съ Иваномъ Иванычемъ, и тотъ отправился съ ними по хозяйству: любопытство бабъ возбудилось.
— Кто это? спрашиваютъ он меня.
— Не знаю.
Черезъ нсколько времени, они вернулись въ сарай осматривать укладку сна. Одинъ, юркій такой, увидавъ вилы, заговорилъ о непрактичности такихъ и что, ему кажется, деревянныя, иного устройства удобне. Ушли.
— Нмцы, что-ли это? говорятъ бабы.
— Нтъ, русскіе.
— Что же они, какъ говорятъ?
— По русски же.
— И одты то не по нашему. По городски, что-ли?
— По городски.
Одна изъ поденьщицъ, нмая, стала передразнивать жесты толковавшаго о непрактичности вилъ, вышло похоже. Вс засмялись.
Разсказывалъ про нихъ же посл одинъ мужикъ.
— Началъ-было только я косить посл обда. Подошли они съ бариномъ ко мн, посмотрли какъ кошу, потомъ одинъ взялъ у меня косу, попробовать вздумалъ. Вижу — тычетъ въ землю, побоялся, что сломаетъ.
— Дай, говорю, баринъ, поточу… Спасибо отдалъ.
Былъ посл Иванъ Иванычъ на постояломъ двор, хозяинъ котораго сообщилъ, что зазжали къ нему нмцы, какъ называлъ ихъ онъ, которые осматривали хозяйство-де у васъ.
Эти нмцы-русскіе, обучающіеся сельскому хозяйству въ одномъ изъ земледльческихъ учебныхъ заведеній и прізжавшіе сюда съ однимъ изъ профессоровъ, должно полагать, на практику, въ разговор съ Иваномъ Ивановичемъ выражали свое недоумніе, чему можно выучиться по хозяйству, работая, какъ обыкновенный работникъ. Говорили, что должно же существовать раздленіе труда, что не всмъ же работать — нужно кому нибудь и руководить работами.
Соглашаясь на послднее, все-таки непонятнымъ кажется, какъ можно руководить, не зная работъ, не умя показать никому самаго обыкновеннаго пріема какой нибудь работы. Возможно ли тогда вести какой нибудь новый, незнакомый окружающему люду способъ обработки земли? Разв оцнишь тогда работу, увидишь, хорошо ли и добросовстно она сдлана? разв будешь знать, сколько, когда, въ какое количество времени можно сдлать ее и за какую цну? Придется, пожалуй, держать при себ помощниковъ, которые бы умли и могли работать. Не говоря уже о томъ, что не будешь знать ни натуры рабочихъ, ни ихъ потребностей, что, какъ люди, они будутъ совершенно незнакомы такому руководителю, такъ же какъ и языкъ ихъ и понятія — разв возможно будетъ при такихъ условіяхъ поставить хозяйство на желаемую ногу, несмотря даже на помощниковъ-мужиковъ, расходъ на которыхъ, все-таки, ляжетъ на хозяйство лишнимъ бременемъ?
Въ два дня все сухое сно было перевезено, прибрано, и мы снова отправились косить клеверъ, съ которымъ скоро прикончили и принялись за траву. Я уже поприсмотрлся къ порядкамъ, и то сильное впечатлніе, которое производило на меня по началу постоянное стремленіе рабочихъ просидть безъ дла, лишь бы староста или баринъ не видали, значительно сгладилось. Точно, они старались и въ покосъ просидть подольше, побольше отдохнуть, чего, конечно, не длали бы, еслибъ работали на себя, но знали и мру. Придутъ, напримръ, посл обда косить.
— Закуривай, ребята! Петръ придетъ, не дастъ покурить. Закурятъ и просидятъ съ полчаса, но, принявшись косить, курили только черезъ извстное количество прокосовъ, будь это при старост, или безъ него. Иногда староста понажметъ на прокосъ, а иногда и рабочіе, видя, что накосили мало, приналягутъ, чтобы не стыдно было передъ старостой и не дать тому права говорить, что плохо работали, хотя это онъ скажетъ, по обязанности, всегда. Иногда же чаще садились курить, въ особенности въ дождливую погоду. Разъ, во время отдыха, Петръ прилегъ и заснулъ. Тотчасъ же рабочіе притихли, чтобы не разбудить его, и такъ просидли довольно долго. Поднявшись, Петръ, хотя и замтилъ, что долго просидли, но ничего не сказалъ, кром какъ: ‘Курить — курите, да и косить надо!’ Кто поступалъ въ артель, тотъ долженъ былъ тянуться за всми, каждый смотрлъ, чтобы никто меньше другихъ не сдлалъ, а не можешь — не становись въ рабочіе. Каждый долженъ пройдти столько же прокосовъ, какъ и другіе, если почему либо остался, то кончи тогда, когда т будутъ отдыхать, и догони ихъ. Рабочій, шедшій впереди, на 1-мъ прокос, длался какъ бы распорядителемъ всхъ: отъ него зависитъ скорость работы, когда закуривать и когда приниматься снова за косьбу. Рядъ косцовъ устанавливался такъ, что на лвомъ боку были лучшіе косцы, потомъ постепенно хуже и хуже, а на правомъ оказывались самые плохіе. У насъ первымъ шелъ Павелъ, по поводу чего у него было въ начал покоса соперничество съ Иваномъ.
При уборк сна, каждый долженъ привести то же количество возовъ и даже копенъ, какъ и другіе, хоть до полночи вози, если не поспваешь за всми. Работа ведется рьяно, и если у кого завалится возъ на дорог, того изругаютъ какъ нельзя хуже за задержку работы: не умешь наложить воза — не нанимайся въ рабочіе, не возить за тебя другимъ.
Помню такой случай съ Петромъ: разъ, вечеромъ, ему хотлось на послдніе воза забрать все оставшееся на лугу въ копнахъ сно, приходилось, почитай, по дв копны на брата. Желая самъ взять дв копны, онъ позвалъ меня — я тутъ на грхъ подвернулся — топтать. Уложили, копны попали большія, и возина вышелъ громадный. При увязк, сбился на одинъ бокъ, поправляли, поправляли, а все-таки того и гляди завалится, но длать нечего, не перекладывать. Я влзъ наверхъ воза, чтобы перемстить своимъ всомъ центръ тяжести, а Петръ повелъ подъ узцы лошадь. Похали, душа у меня въ пятки ушла. Немного было осталось хать до мста, пришлось спускаться съ горки, колесо съ той стороны, которая нависла, и попади въ рытвину, возъ на бокъ, меня чуть не закинуло въ рожь… Представьте себ положеніе Петра, который только что передъ этимъ ругалъ одного рабочаго, что тотъ, заваливъ возъ, задержалъ другихъ. Попробовали было мы вдвоемъ поднять, да непосильно. Подъзжаютъ рабочіе, и еще издали слышно, что хохочутъ надъ нами, а выруганный раньше злорадно кричитъ: ‘Что! самъ завалилъ!’ Вс шутятъ, хохочутъ, а Петру и осердиться нельзя. Подняли возъ, перетянули, часть сложили на другой и похали.
Покосъ — самая горячая пора, въ которую нельзя терять ни минуты. Рабочіе знаютъ это и сознаютъ свою силу. Въ обыкновенное время, что и когда бы староста ни приказалъ, прекословить ему не будутъ и сдлаютъ, поворчатъ подъ носъ, будутъ длать нехотя, но все-таки сдлаютъ, въ покос же — не то. Выдался разъ отличный денкъ. Съ ранняго утра пошли косить, захвативши и грабли, чтобы сначала косить, а, чуть сойдетъ роса — разбивать валы. Покосили, вода пообсохла, и подошло время завтрака, а Петръ заставляетъ еще по покосу пройдти. Прошли. За тмъ Петръ думалъ было заставить разбивать ряды, но не тутъ-то было: рабочіе — косы и грабли на плечи и домой-завтракать. Такая же исторія повторялась и посл иногда. Въ условіи при найм хотя и говорится, что съ работы, безъ дозволенія старосты, не уходить, по до условій ли въ покос, да еще когда сть хочется.
Подошла жатва. Жницъ явилось много, и поле скоро оголилось. Посл проскочившихъ-было дождей наступила сухая погода, почему и принялись за возку сноповъ. Я не возилъ, а прибиралъ снопы съ поденщицами на хлбномъ двор. Приборка состояла въ томъ, что на землю сначала становился стоймя рядъ сноповъ верхъ колосомъ, затмъ на этотъ рядъ и накладывались снопы въ лежку. Я и еще рабочій подавали снопы, а бабы укладывали. Кладка постепенно становилась выше и выше, и подъ конецъ ея пришлось кидать снопы на высоту 1 1/2 саженъ. При возк сноповъ является опять таже живость, тоже соревнованіе между рабочими, что и при возк сна. Петръ и Иванъ привезли двумя возами больше, чмъ каждый изъ остальныхъ, а самый плохой — вдвое больше, чмъ Васильичъ, который обладаетъ силою большею, чмъ кто-либо изъ артели. По крайней мр, онъ перетянулъ на палк Ивана, который за то его и побаивается, въ другой разъ, боровшись съ Павломъ, легко перекинулъ того черезъ себя. Несмотря на такую силу, незнаніе пріемовъ, которые вками выработались у крестьянъ, неимніе сметки и способности приспособляться въ каждомъ данномъ случа заставляли его оставаться далеко позади.
При возк сноповъ у насъ появился новый полевой работникъ — женщина. Высокаго роста, плотно сложенная, некрасивая, говоритъ рзко и крикливо (‘такая ужъ у меня говорка: я и не сержусь, а выходитъ будто съ сердца’), держитъ себя независимо.
— Я ее давно запримтилъ разсказывалъ Николай Ильичъ: — былъ какъ-то въ деревн, тутъ недалеко, вижу баба пашетъ, и отлично нашелъ, недалеко отъ ее мужикъ тоже пашетъ. Не заладилось что-то у мужика, закричитъ какъ на него баба, подошла, учитъ, загоняла совсмъ. Любопытно мн это показалось, спросилъ въ деревн, что это за баба. Батрачка, говорятъ, того мужика, да она его шпыняетъ. Жила она раньше на постояломъ двор кухаркой, я и тамъ справился.— Хвалятъ. Понадобилась посл намъ въ застольную кухарка, она и перешла.
Въ кухаркахъ Марья ужилась, однако, недолго: поссорилась съ женою старосты Петра, а та иметъ сильное вліяніе на своего мужа. Къ тому же, рабочіе были недовольны ею, хотя она готовила чисто, вкусно, умла разнообразить столъ изъ тхъ матеріаловъ, какіе давались. Крестьяне изъ сосдней деревни увряли, что Марья слово знаетъ и поэтому хлба на каждаго человка въ застольной выходитъ меньше, чмъ у нихъ въ семьяхъ, а не оттого, что варево лучше. Рабочіе недовольны были, вроятно, тмъ, что она держала себя строго, не давала уносить съ собою хлба, а приходи и шь. Обдать давала всмъ вмст и въ опредленное время, такъ же и завтракъ, опоздавшему не по длу не давала сть одному и ругалась. Начались мелкіе, неуловимые подкопы, противъ которыхъ не убережешься: чуть хлбъ плохо испеченъ — къ барину съ жалобой, въ воровств уличали, но факты были такіе, что ничего не доказывали, а то, что продуктовъ выходило мене, чмъ у предыдущей кухарки — это говорило за нее. Преслдованія, придирки на каждомъ шагу, ругань доняли таки ее, наконецъ: она явилась къ барину и сказала, что доживетъ только до году, до срока, а дальше не можетъ, и просила пріискать другую крхарку. Иванъ Иванычъ назначилъ ее въ подойницы, и хотя это уже пониженіе — не по жалованью (жалованье одно и то же 2 р. въ мсяцъ), а по должности — но Марья осталась, несмотря на то, что ее снова приглашали на тотъ постоялый дворъ, гд она жила раньше. На скотномъ двор, гд подойница, жена Петра, тоже была ея врагомъ, преслдованіе не прекратилось: наговоры, сплетни, ругань сыпались безостановочно. Кто-то отрзалъ хвостъ у лошади, на которой она возила молоко, это считается оскорбленіемъ и ставилось въ укоръ Марь. Несмотря на это, Марья жила, длала свое дло, отругивалась, смялась и держала себя какъ ни въ чемъ не бывало, не мняя своихъ рзкихъ манеръ и ничмъ не поступаясь. Лтомъ нынче приходилось убавить подойницъ, Иванъ Иванычъ спросилъ ту, которая играетъ роль хозяйки на скотномъ двор, которой отказать, указали на Марью. Назначили Марью въ полевыя работницы — еще пониженіе — но она ни слова противъ и принялась за работу, да еще какъ принялась! Снопы возила заурядъ съ Павломъ, первая за Петромъ и Иваномъ, ни одинъ возъ не завалился, каждый отлично уложенъ и отлично связанъ. Рабочаго, что обучалъ меня курить, положительно загоняла, забила.
Посл возки, ее поставили перепахивать сохою подъ рожъ — пахала и соху налаживала, что не всякій мужикъ сдлаетъ. Косить уметъ. Жаль, не пришлось мн увидать ее заурядъ съ артелью, да думаю, что согналась бы.
За какую бы работу она ни взялась — каждую длаетъ чисто, отчетливо, толково. Да и не мудрено: чуть не съ 12-ти лтъ она пошла на работу, а умомъ и силой Богъ не обидлъ. Замужъ вышла молодою и, вроятно, натерплась съ мужемъ горя: ревнивый былъ страшно. Разсказывала она какъ-то разъ:
‘—Бывало, на пригон возишь съ нимъ сно, такъ стану прибирать наверху, молодые парни тамъ видятъ, что мужикъ злится, сердится, самъ не въ себ, на смхъ примутся со мной баловать, я и не рада: знаю, что посл достанется. Того стукнешь, другого — не отстаютъ. Сбросятъ, бывало, къ нему на возъ, онъ клочить примется. Ужъ такъ отъ его доставалось, не въ терпжъ пришлось! Молотили разъ на току, поставили меня ребята молодые въ свою вятку, балуются, онъ злится, ничего подлать не можетъ, они хохочутъ, а мн не до смху. Отмолотили — мужъ ко мн, да какъ цпомъ стукнетъ. И больно-то, и зло-то меня взяло… Ловко какъ-то пришлось — подмяла я его подъ себя, держу за глотку, спрашиваю: ‘Будешь ты, будешь?’ Возится онъ, ‘пусти, говоритъ, пусти!’ — ‘Не пущу. Скажи, что не будешь больше драться!’ Давлю за глотку, хрипть началъ. Поворочался, поворочался, видитъ, что не вывернуться. ‘Не буду’, говоритъ. ‘Побожись!’ Побожился — отпустила. Самой стыдно стало, смются вс, да зло ужь больно взяло. Съ тхъ поръ и не билъ. Попробовалъ въ тотъ день дома, да я не далась.
Была у нея дочка, умная двочка.
‘— Жили мы у купца, такъ бывало видитъ, что мн не управка — самоваръ поставитъ, посуду вымоетъ. ‘Да разобьешь, вдь, ты’ — скажешь’.— ‘Нтъ, мамочка, я потихоньку, не разобью’. Девяти годочковъ померла, больно жаль.
Рабочіе относятся къ ней съ уваженіемъ, и ставятъ, какъ работника, высоко. Нтъ у нея стремленія ‘стереть’ время, какъ у батрака, взяться за пустяшное дло и показывать видъ, что работаешь. Донимала она многихъ этимъ: чуть увидитъ, что кто-нибудь безъ пути толчется, прикрикнетъ и укажетъ дло. Иной и самъ видитъ, за что взяться, да авось сдлаетъ кто-нибудь другой, огрызнется такой, выругается, но все-таки примется за дло.
Вообще Марья — женщина далеко не заурядная: умная, выносливая, съ замчатальной выдержкой и стойкостью, она гордится тмъ, что длаетъ все старательно, добросовстно и хорошо. Много она видла всякихъ невзгодъ на своемъ вку, а и теперь постоянно въ хорошемъ расположеніи духа, работаетъ наравн съ мужчиной, находитъ время для шутокъ, псенъ. Куда бы ни толкнула ее судьба, везд найдется, не будетъ ныть и плакаться, а примется сейчасъ же за дло.