Сергей Минцлов.
Лесные курганы
Сергей Минцлов.
Лесные курганы
Примечания
Примечания
Лесные курганы, Минцлов Сергей Рудольфович, Год: 1892
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Велико и глухо Полесье на севере Орловской губернии. Широкой полосой вышло оно с запада, охватило Карачев и Брянск и потянулось дальше, по пескам и болотам, к Калуге.
Вековые сосны почти сплошь составляют его, в самое небо уходят красноватые стволы их с темно-зелеными вершинами. А меж сосен над мшистыми кочками, залитыми черникой и костяникой, то здесь, то там подымаются седые шатры елей. Под ними нет кустов, — серый мягкий мох ковром выстилает их корни. Кусты и трава под соснами, трудно пробраться там непривычному человеку.
Вечная тишина и полумрак в этих лесах. Изредка хрустнет где-то отпавшая ветка, вскрикнет и постучит в сосну дятел.
Птицы там гибель, а по темным верхам немало попадается и берлог ‘лесного хозяина’.
В это-то Полесье и отправился я на охоту с кучером тетки, в имении которой, Шемякине, я гостил тем летом. Звали его Абрамом.
Он был маленького роста, коренастый, с могучими руками и грудью, обросшими волосами, широкое лицо его скрывала большая рыжая борода, нос был точно расплющен, темно-серые глаза смело и умно смотрели из-под густых, льняных бровей.
Выехали мы с ним часов в пять вечера. Бодро бежал Богатырь — крепкий степной меринок, запряженный в дрожки. Абрам правил.
Дорога была неблизкая: до лесника Максима, куда направлялись мы, считалось верст сорок, верст десять из них приходилось ехать лесами по пескам и колдобинам.
Солнце уже совсем заходило, когда, наконец, встали перед нами леса, красноватый отблеск еще играл на вершинах сосен.
Длинные тени лежали повсюду, небо было бирюзовое, чистое.
Еще немного — и темная чаща охватила нас со всех сторон.
Дорога пошла по песку, дрожки то и дело стали накреняться набок, Богатырь пошел тише. Ночь окутывала нас все больше и больше.
— Эге-гой? — закричал Абрам, — сторонись!
Навстречу нам спускался с бугра обоз с бревнами и досками, слышался скрип колес и фырканье лошадей, различить же что-нибудь, кроме черных пятен, было нельзя…
Обоз прошел мимо. Дорога сделалась ровнее, густо обступил дорогу кустарник, было тихо…
Лес начал редеть, забелели просветы и мы выбрались на обширную поляну.
Звездное небо глянуло нам в глаза, ехать стало светлее, от росистой травы тянуло холодом. Где-то далеко справа замигали чуть заметные огоньки полесской деревушки, оттуда доносились едва слышная, заунывная песня.
— Ишь, разгулялись, — словно под праздники, — заметил Абрам, иронически, как и все луговые, относившийся к полехам.
Колеса дрожек запрыгали по корням и темный лес снова обступил нас. Но то были уже дубы, дорога вошла словно в туннель — ни зги нельзя стало различить под переплетшимися ветвями.
— Ну, ночка, хоть убей, ничего не вижу! — сказал Абрам и натянул вожжи. — Как раз угодишь лбом в дерево!
Богатырь пошел шагом. Абрам предоставил ему полную волю, благо умная лошадь знала дорогу.
Темень была такая, что я едва различал своего спутника. Слышал только, как он, закуривая трубку, чиркнул спичкой, на секунду осветилось его лицо, круп лошади и ближние кусты и стволы деревьев.
Наконец, опять несколько посветлело, донесся отдаленный лай.
— Сейчас сторожка! — сказал Абрам и подхлестнул Богатыря.
Темная изба двумя желтыми зрачками глянула на нас с небольшой полянки.
Навстречу вынеслись с лаем собаки, почти сейчас же стукнула в избе дверь и чей-то голос прикрикнул на них.
Я слез с дрожек и вошел в сени.
Кто не знает русской избы?.. Земляной пол, широкая печь, лавки вдоль стен, потемневший стол в красном углу, низкий прокопченный потолок — вот и вся ее внутренность.
За столом, где дымилась чашка со щами, сидели несколько полехов-обозников, заночевавших в дороге. Вечно все серое носит этот народ, начиная с портов и посконной рубахи и кончая шляпами и армяками, которые валяют из белого войлока. Все полехи белокурые, — я, по крайней мере, ни разу не видал черноволосых.
Я пожелал им хлеба и соли и присел рядом. Они потеснились и чья-то мозолистая рука протянула мне ложку.
— Что, барин, поохотиться приехали к нам? — сказал хозяин Максим, высокий, почти совсем седой старик с крупными глазами и носом. Словно резцом прорезаны были морщины на лице его, белая борода спадала на грудь.
— Охотиться, дедушка, — ответил я.
— Вот бы ты, барин, Мишку нам ухлопал? — промолвил один из проезжих, тщедушный, рябой мужичок. — Третью корову он у нас режет!
Полехи разговорились. Пошли рассказы о медведях, об охоте, перескочили и на леших.
Темен люд, живущий в лесах, куда темнее, суевернее лугового народа. Да и как быть ему иным, когда обступил его со всех сторон дремучий бор, на сотни верст разросшийся без просвета, когда во всю свою жизнь только и видит и слышит он лишь вечный шум зеленых вершин — летом, да вой волков и метелицы длинными зимними вечерами. Много, если побывает который из них в ближнем городишке: это уже бывалый!..
— А ну-ка, ребятушки, пора и на боковую? — сказал, подымаясь из-за стола, старый полех, — завтра до зорьки выезжать надо!
Все встали, перекрестились на иконы, поклонились мне и хозяину и вышли из избы, — ‘под возы спать’, как пояснил Максим.
— А вам, барин, я здесь на лавочке постелю? — предложил он.
Я отказался: душно было и мухи целыми роями сонно жужжали на потолке и на стенах.
— Мы, дед, к тебе на стог пойдем? — сказал Абрам, уже убравший Богатыря и отужинавший с полехами.
— Ин и там хорошо! — согласился Максим.
Мы вышли из избы. Два стога — маленький и большой — высились неподалеку от нее. Мы забрались с Абрамом на меньший и улеглись на душистое, свежее сено.
Максим пожелал нам доброй ночи и ушел, я лег на спину и заложил руки за голову.
Темное, звездное небо раскидывалось надо мной, кругом чернел лес, на лугу кое-где фыркали пасшиеся кони, у опушки глухо позванивала балаболка.
Лес не подавал ни звука, что-то торжественное было в чарующей тишине ночи, сквозь всеобщий неподвижный сон чуялась таинственная близкая жизнь.
Я закутался покрепче в шинель и закрыл глаза. Хорошо протянуться на мягком сене после сорока верст проселочной дороги! Тепло лилось по всему телу. Все смутнее и смутнее слышал я балаболку. Легко дышалось на свежем воздухе…
Еще минута и я погрузился в сон…
Резкий холод разбудил меня, я открыл глаза. Рассветало, серое небо низко висело над лесом, на другом конце поляны колыхался туман.
Проснулся, поеживаясь, и Абрам.
Максим был уже на ногах, когда мы пришли в избу. Он дал нам умыться, мы закусили черным хлебом, сунули пару краюшек в небольшой походный котелок и тронулись в путь. Солнце еще не вставало, трава на лугу серебрилась от сильной росы. Я отправился в одной ситцевой рубашке, холод пробирал до того, что посинели руки.
Максим шел впереди.
По узкой тропинке добрались мы до речушки, переправились через нее по двум перекинутым бревнам и очутились в чащобе, на тропке.
Исполинские сосны красноватой стеной подымались кругом, кое-где выступали мохнатые ели, вверху, словно врезанная в сплошную зелень, синела узенькая полоса неба, солнце уже встало — вершины леса горели румянцем.
Рядом идти сделалось невозможно: слишком густа была чаща. Пришлось разделиться.
Я пошел влево, к речке, в надежде на уток, Абрам с Максимом углубились в сторону от нее.
Узкая просека скоро вывела меня к воде: речка текла по широкой прогалине и давала легкие повороты.
Отошел я берегом версты с две — уток все не было. А из леса эхо раза три доносило отдаленные ружейные выстрелы и я завидовал счастливым товарищам.
Вдруг в чаще, неподалеку от меня, раздались странные звуки, — точно урукали голуби. Я свернул по направлению их и увидал двух крупных вяхирей, сидевших на моховых кочках. На выстрел они не подпустили, — перелетели шагов за сто и опять сели. Я начал подкрадываться. Они не подпустили снова.
Долго тянулась эта история. Наконец, вяхири снялись и полетели куда-то над лесом.
Я опустил ружье и осмотрелся: всюду теснились кусты, сосны да ели. И откуда пришел я? Я так был увлечен преследованием, что ничего не замечал и не видал, кроме птиц.
Я стал искать следов своих, но их нельзя было различить на сухой листве и валежнике, чаща, между тем, становилась все глуше.
Уж давно я должен бы был выйти к речке, а она все не показывалась, солнце стояло высоко.
Сильная усталость и голод заставили меня присесть на бугорок перед вывороченной с корнем елью и заняться обедом, товарищей что-то слышно не было.
Дичь и глушь кругом были непроходимые, я ощупал захваченные на всякий случай патроны с пулями и стал вслушиваться в тишину. Солнце нежило и пригревало, не то пчела, не то шмель жужжал надо мной.
А не выстрелить ли? — пришла в голову мысль.
Но стрелять было рано: Абрам подумал бы, что я бью по дичи и не пришел бы. Оставалось ждать ночи.
С час просидел я на своем бугорке. Дремота понемногу одолела меня, я прилег на мягкий мох и уснул.
Сумерки спустились на землю, когда я проснулся. Лес потемнел, надвинулся ближе. Черным, вытянувшимся чудовищем казалась упавшая ель. Выстрелов слышно не было.
Я ощупал карман и вынул револьвер.
Гулко грянул выстрел, на миг осветилось все кругом, далече запрядало эхо.
Я прислушался… Ответа не было… Еще с час прошло в томительном ожидании.
Совсем черная, непроглядная ночь окутала мир. Только и различал глаз, что темные изломы леса, проглядывали звезды, тишина была невозмутимая.
Я выстрелил снова.
Словно захохотал лес, пробужденный от сна, крикнул в чаще испуганный ворон и, тяжело хлопая крыльями, полетел прочь. И опять тишина… Опять ни звука в ответ..
Я зарядил ружье. Неужели же ночевать тут? Едва слышный звук выстрела докатился до меня. И еще… Стреляли у меня за спиной: меня искали!
Я вскочил и грянул раз за разом из обоих стволов. Два удара ответили мне.
Радостное чувство наполнило душу. Опять раздался выстрел — уже совсем близко…
— А-а-у? — донесся, наконец, голос Абрама.
— Э-гой! — отозвался я и пошел навстречу.
Густые сучья царапали лицо, цеплялись за рубашку, я закрыл глаза рукой и направился напролом.
Через несколько минут мы встретились.
— Ну, барин, и забрался же ты в местечко? — сказал Максим. — Еле сыскали тебя. Как это ты сюда угораздился?!
Я рассказал, в чем дело.
— Вяхири? — повторил Максим. — Вот что…
Мы стали продираться в чаще, приходилось почти держаться за старого лесника, хорошо знавшего лес.
— А близко до дома? — спросил я.
— До дому? Да верст двенадцать будет!
— А не заночевать ли нам у бугров? — предложил Абрам. — Куда это переть такую силу в потемках? Того и гляди, без глазу останешься!
— И то придется! — согласился Максим. — И кстати, у нас и поужинать есть чем! Да вот барин захочет ли?
Я, разумеется, согласился.
Лес начал редеть. Немного погодя показалась прогалина. Стало светлее.
— Вот и речка! — сказал Максим.
Прямо перед нами у самой реки намечался курган, вокруг него не виднелось ни кустика. Максим и Абрам сняли шапки и перекрестились.
Мы подошли ближе. Курган был приблизительно сажен двух в вышину и пяти в поперечнике.
— Вот мы и на месте! — заявил Абрам и отправился набирать сучьев и хвороста. Максим уселся щипать дичь. Скоро костер ярко озарил нас и скат кургана, светлый круг от огня лег на траве.
Скоро поспел и ужин из дичи.
Все ели с большим аппетитом, да и немудрено, когда за целый день, кроме ломтя черного хлеба, во рту ничего не было. Нежные кости рябчиков так и хрустели на крепких зубах Абрама, Максим медленно отдирал руками и ел белое мясо.
Разговор зашел о приключении со мной.
— А мы думаем, куда бы это мог барин деваться? — говорил Абрам. — Уж не вернулся ли, мол, в сторожку? Да, нет, смекаем, быть того не может, — сюда должон был бы прийти!.. Сидим, сидим, ждем — все нет! Мы и двинулись бережком, отошли версты с две, заслышали выстрел. Еле нашли! Эки леса-то здесь, Господи!
— Глухо, глухо у нас!.. — проговорил Максим, встал, утер рот и покрестился широким крестом.
Абрам подкинул еще сучьев в огонь.
— И все вяхири, что за притча такая? — сказал он. — Помнишь, дед, летось Хвостовский барин здесь заплутался: тоже вяхири завели!..
Максим молчал.
Тепло, уютно было у пылавшего костра. Я лежал возле огня, Абрам и Максим сидели по другую сторону.
— А что такое было с ним? — полюбопытствовал я.
— Да тоже вот… завели! — ответил Максим. — Пошли мы на тетеревей тогда, разделились, вот как нонче — он и наткнись на них… и завели!.. Меня самого заводили, — добавил он спустя некоторое время.
— Вяхири?
Резкий, злорадный крик раздался почти рядом в чаще. Я быстро оглянулся.
Дед усмехнулся.
— Сова это! — сказал он, — много их тут…
Послышались тяжелые удары крыльев и точно смех донесся к нам издалека спустя минуту.
— Ишь, ты, нечисть! — заметил Абрам, всматриваясь в чащу. — Зарядом бы ее попотчевать!
— Да… — опять начал Максим, — не впервой это по здешним местам!.. Слыхал ты вот об этих буграх?.. — Максим указал на тот, у которого сидели мы: немного подальше темнел другой.
— Нет, а что такое?
— Ну, слушай! — сказал Максим. — Давно тому было… — татарин тогда русскую землю воевать приходил, стояла в те годы вон там церква — доселе еще ее место значится! Василий поп ее строил. Бог весть, отколе он тут объявился, только вызнал люд, что подвижничает какой-то старец в наших лесах, сказывали, звери и те его не боялись. Повалил, понятно, к нему народ. Наша сторона глухая, дикая — и теперь на десять деревень церкви не сыщешь, а тогда и совсем, почитай, не было их, поставил народушко рядом с землянкой Васильевой церковку, священствовать тот стал. И Бог весть откуда и приезжали к нему люди — исцеление старец подавал, умилительный был, бессребреник, а сам все в ямке в своей жил, лишь на службу и выходил из нее!
Только раз глядят люди, что-то нет его и нет, сунулись к нему, а он уж кончается.
Плач пошел!
— Не плачьте, — говорит, — обо мне, о себе плачьте! Скорблю о том, что одни останетесь вы… Молите Бога — Его святая воля!
И помер. Здесь, сказывают, всем миром и погребли его.
Максим указал рукой на ближайший курган.
— По горстке нанесли его православные, святое место здесь, безбоязненное!
Он снял шапку и набожно перекрестился на могилу, Абрам сделал то же. На минуту воцарилось молчание.
— А с той же ночи знамения пошли, — продолжал Максим. — Хвостатая звезда огненная появилась на небе, ночью плач в церкви стал слышаться, солнце как кровь было, волки нашли целой тучей.
Испугался народ. А тут невдолге и вести пали, — татары идут! Не поспели сообразиться, — нагрянули они, только и удалось нашим, что добро церковное в лесу закопать!
Кто поробчей наутек пошли, другие обороняться решили, большое село, — сказывают, здесь за церковью стояло.
Тучей, что саранча, нашли татары, наших вчистую побили, село спалили, разграбили.
Запалили и церкву, — думали они богачества много забрать в ней — слухи такие были — ан только голые стены нашли!
А привели их два брата, князья татарские — мурзы-богатыри сказать. И разузнай они от кого-то, будто здесь старец богатый зарыт, раскопали могилу, вытащили колоду, крышку сорвали с нее, а он, святитель-батюшка, нетленный лежит, будто сейчас положенный! Только из лика потемнел, да брови будто сдвинул.
Стали это татары тащить его из гроба, чтоб поглядеть, нет ли чего под ним, а святитель открыл глаза и глянул на них. Так и покатились оба князя с бугра, — как молоньей их опалило! Все, сколько тут было татар, бежать кинулись. Опомнились версты через две, вернулись, — глядь, князья мертвые лежат! Взвыли татары, отвели речку с версту отсюда, похоронили их там, у камней, и ушли скорей прочь!
Наутро, кто уцелел из наших, высыпали из лесу и прямо сюда, к могиле. Видят, — святитель открытый лежит… Лицо тихое, а на щеках слезы застыли.
Похоронили его опять православные…
Максим замолчал, молчали и мы с Абрамом, только костер потрескивал.
— Вот с той то поры татарской и повелось у нас в лесах нехорошее! — заговорил опять старик. — Сказывают люди, ни днем, ни ночью нет покою богатырям тем — все клад ищут… Эти вяхири твои — они были!.. — добавил он. — Счастье, нашли тебя скоро: медвежьи лога там кругом! На моей памяти был случай: мужик наш тоже за ‘ними’ пошел и пропал. Нет его и нет, искать стали: глядь — а он лежит под сосной с развороченной грудью и ружье рядом, перешибленное. Ночью ружье не помощник! Это ‘они’ его навели… Вот какие дела, — закончил дед и вздохнул.
— А пора бы и спать — ишь, забалакались? — сказал он и поднялся.
Встал и Абрам.
А я лежал на боку и, задумавшись, глядел на алмазную россыпь неба. Слегка жуткое, замирающее и вместе с тем сладкое чувство наполняло душу. Вокруг было тихо, торжественно. Чернел лес, Большая Медведица сильно подалась вниз — поздно уже. Над рекой вставал туман, где-то кричал коростель…
Холодно! Брр! Поближе к костру! Завтра рано вставать надо… Спать, спать!!..
Тифлис, 1892 г.
Публикуется по сб. ‘Святые озера. Недавнее’ (Рига: Сибирское книгоизд., 1927).