Лекции по истории Позднего Средневековья, Грановский Тимофей Николаевич, Год: 1850

Время на прочтение: 15 минут(ы)

Тимофей Николаевич Грановский.
Лекции по истории Позднего Средневековья

Предисловие

0x08 graphic
В настоящем издании публикуется курс лекций Тимофея Николаевича Грановского по истории, Западной Европы XV—XVI вв. (период, рассматривавшийся в то время как ‘новая история’), прочитанный им в 1849/50 учебном году студентам третьего курса историко-филологического и второго курса юридического факультетов. Публикация продолжает начатое нами в 1961 г. издание лекций Т. Н. Грановского по истории более ранних периодов средневековья (V—XIV вв.). в основе которого лежал автограф первого курса Грановского и студенческая запись лекций 1848/49 учебного года.
Публикуемый ниже курс лекций Грановского создан в пору расцвета творческих сил ученого. Прогрессивное значение его деятельности живо ощущали передовые люди того времени, его современники — революционные демократы. Грановский был близким другом Герцена и Огарева, они сохранили воспоминания о нем — о его мыслях И сомнениях, о реальных чертах его живого и противоречивого характера. Понимание идейной ограниченности позиций Грановского не помешало Герцену в 60-х годах написать, что кафедра ученого выросла в ‘трибуну общественного протеста’.
Грановский привлекал современников обширными знаниями, разносторонними интересами, новым решением многих исторических проблем, ярким ораторским дарованием. Неотразимая сила лекций ученого заключалась в умении поставить события минувших времен в неразрывную связь с острыми вопросами современности, в стремлении отыскать отдаленные истоки позднейших событий и процессов. ‘Нельзя,— говорил он,— не оглянуться назад и не поискать ключа к открытию причин тех загадочных явлений, на которые мы смотрели и смотрим с удивлением’.
Уже в ранних своих курсах Грановский, высоко ставивший общественное назначение исторической науки, говорил, что ‘история помогает постигать смысл современных событий’. Одним из ‘самых живых вопросов современной науки’, одной из важнейших ее задач он считал разработку истории рабов, истории крестьянства.
Изучая различные стороны жизни народа, он глубоко вникал не только в прошлое, но и в современное его положение.
Рассказ историка с кафедры университета о тяжелой судьбе французского или английского средневекового крестьянства, о столкновении свободомыслия с церковным или монархическим деспотизмом звучал резким осуждением крепостнических порядков в России. Поэтому так точны слова Герцена, что Грановский ‘думал историей… и историей… делал пропаганду’.
Интересный материал по этим вопросам содержится и в публикуемых нами лекциях Грановского по ‘новой истории’ (по периодизации, существующей в советской исторической науке, — по истории позднего средневековья). Они важны не только для изучения истории русской медиевистики, но и для исследования русской общественной мысли, для понимания политических настроений передовой русской интеллигенции.
40—50-е годы XIX в.— время особенно тяжелой николаевской реакции — были вместе с тем периодом напряженных идейных исканий передовой общественной мысли. Именно в ту пору начал читать свой курс ‘новой истории’ Грановский. ‘Это был разгар бюрократического и унтер-офицерского деспотизма, рассвирепевшего от событий 1848 года, — вспоминал один из студентов Грановского Александр Северцов, — учащуюся молодежь давили формализмом, ссылками на Кавказ в солдаты за неосторожное слово… Реакция торжествовала повсюду.
Университетская дисциплина делалась грубее и мелочнее’. Полицейский надзор был установлен и за Грановским. Об условиях, в которых Грановскому приходилось в это время читать лекции, свидетельствует ответ попечителя Московского учебного округа Д. П. Голохвастова на секретный полицейский запрос о Грановском и о другом известном историке-медиевисте П. Н. Кудрявцеве. Отвечая на запрос, он писал, что ‘со времени последних событий в Европе надзор со всех сторон должен быть усилен и что если бы они (Грановский и Кудрявцев.— С. А.) позволяли себе на лекциях, посещаемых многими молодыми людьми, говорить что-либо противное духу правительства, то это никак не могло бы остаться тайной’. Грановский, хорошо знавший об этом надзоре, говорил: ‘Я не могу быть уверен, что, пока я на лекции, не читают здесь моих, бумаг и семейных писем’. В то самое время, Когда читался публикуемый здесь курс, митрополит Филарет пытался призвать его к ответу и вопрошал, почему в лекциях ученого не говорится ‘о воле и руке божьей’. Грановский подвергался постоянным придиркам. ‘В каждом служителе университета — шпион’, — с горечью писал он своему другу Неверову. Усилившийся нажим реакции не давал возможности Грановскому раскрывать на лекциях свои антикрепостнические убеждения так, как он это делал в курсах 40-х годов. Не случайно Северцов, слушавший лекции 1849/50 г., упрекал учителя в том, что не нашел в них привычных и желанных для студентов достаточно ‘резких намеков на современные события’. Ответом на упрек Северцова могут служить слова Грановского: ‘Я иногда не могу говорить так полно и определительно, как желал бы’. Однако, несмотря на известную сдержанность этого лекционного курса, и в нем слышится голос Грановского — взволнованного и чуткого современника исторических событий середины XIX в. В его лекциях, по сравнению с курсами более раннего периода, менее явственны отзвуки борьбы с охранителями, споры со славянофилами, нет таких впечатляющих рассказов о судьбах крепостного крестьянства. Это, конечно, объясняется не только трудными условиями университетского преподавания в конце 40-х — начале 50-х годов и не только тем, что история крестьянства и его борьба в позднее средневековье были, видимо, менее известны Грановскому по источникам. На характер курса, несомненно, влияло и то обстоятельство, что само мировоззрение Грановского в это время становится более противоречивым, в своих лекциях он все чаще подчеркивал необходимость мирных путей разрешения социальных противоречий.
Однако историк не поступился основами своих демократических убеждений. Он по-прежнему сочувствует бедствиям крестьян, обращает внимание студентов на народную борьбу в Германии, Франции, Чехии и скандинавских странах, защищает дело просвещения и свободомыслия, ярко рассказывая о его борцах. Грановский стремится рассматривать историю в развитии, как процесс единый и закономерный. ‘Прогресс истории заключается в том, что человечество становится сознательнее и цель бытия его яснее и определеннее’,— говорил он в 1848 г. В курсе 1849/50 г. он по-прежнему рассматривает исторический прогресс идеалистически, прежде всего как развитие идей, науки, как постепенное достижение нравственных целей. Но здесь заметны уже и поиски новой методологии истории, новых источников исторического познания, возрастает интерес ученого к социально-экономической истории. Как бы предваряя свою актовую речь 1852 г., Грановский говорит о необходимости для лучшего понимания новой истории пользоваться ‘обширной сферой наук политико-экономических’, статистическими данными, способными обогатить историческую науку (л. 3 об.).
Курс 1849/50 г. содержит 49 лекций, из которых публикуются лишь 43 (История Европы XV — XVI вв.). Структура курса отличается от предыдущих курсов Грановского по ‘новой истории’ несколько иной последовательностью изложения материала и его хронологическими рамками. Так, в 1841 г. Грановский закончил курс небольшим разделом, который подводил слушателей к истории
Французской революции, в 1849/50 г. лекции заканчиваются обзором истории Английской революции. В большей части лекций видно постоянное стремление ученого к теоретическим обобщениям, к выяснению коренных причин исторических явлений, однако некоторые лекции (особенно по истории Германии конца 30—40-х годов XVI в.) носят преимущественно повествовательный характер, историк подчас ограничивается сухим перечнем событий, дат, имен.
Грановский открывает курс введением, в котором стремится научно обосновать деление истории на древнюю, средневековую и новую, показывает их различие. Определяя грани курса, Грановский отмечал, что от средних веков ‘новая история’ отделяется эпохой открытия Америки и началом Реформации в Германии, т.е. концом XV и началом XVI столетия (л. 1). Это время Грановский рассматривал как крупный прогрессивный поворот в истории. ‘Может быть, в целой истории человечества нет такой торжественной и радостной эпохи, как эта,— говорил он.— Самые сухие исследования ученых носят в то время какой-то лирический характер. Они думали, что долгие испытания кончились, что все идеалы человечества готовы осуществиться’. Однако путь к прогрессу труден. В новой истории, подчеркивал лектор, происходила непрерывная борьба ‘между старыми и новыми элементами’, появлялись новые требования, новые идеи (л. 3 об.).
Грановский обычно начинал чтение своих лекций с обзора исторической литературы и источников. В курсе 1849/50 г. нет такого подробного обзора, который мы находим в курсах лекций других лет. Но и здесь Грановский дает подчас глубокие оценки концепций историков, меткие характеристики их работ, часто полемизирует со многими авторами по отдельным вопросам.
Еще в рецензии на книгу Ф. Лоренца ‘Руководство к всеобщей истории’, выражая неудовлетворенность состоянием учебной литературы по позднему средневековью, ученый отмечал, что ‘в иностранных литературах мало сочинений, которые могли бы служить надежным руководством к изучению истории трех последних столетий, или так называемой новой истории. Большая часть книг, написанных по сему предмету, неудобна к употреблению… по слишком одностороннему направлению и пристрастию, которого трудно избежать при изложении столь близких к нам событий’. Работы Аксильона и Геерена, по его мнению, ‘стоят ниже уровня современной науки’. Он критиковал Раумерэ, отмечал ‘ложность выводов’ в трудах Лео, ‘недобросовестность и легкомыслие’ Капфига.
Критика этих историков содержится и в лекциях начала 1850г. Грановский снова упоминает работы Капфига, говоря, что они пользуются ‘у нас репутацией, которой они не стоят ни по учености своей, ни по направлению’. Книга Капфига по истории Франции XVI в. наполнена ‘не только грубыми, но даже нечестными ошибками. Капфиг не раз позволял себе искажать истину, он до сих пор не ответил на требования критиков доказать им те акты, на которые он ссылается’ (л. 96). Грановский осуждал историков, произвольно толковавших источники, некритически относившихся к ним, ‘совершенное отсутствие направления’ видел он в некоторых работах Ф. Раумера (л. 33).
Грановский прекрасно знал историческую литературу, в частности по периоду позднего средневековья. Об этом свидетельствует знакомство с книгами его богатой библиотеки.
Рассказывая студентам о недавно вышедших книгах и статьях, он обращал их внимание на труды Мишле, Шлоссера, Мартена, Прескотта, Ранке.
Широко знакомил своих слушателей Грановский и с новыми публикациями источников, сообщая им об издании протоколов судебного процесса Жанны д’Арк, о новых публикациях писем исторических деятелей. Он постоянно напоминал студентам о необходимости работать непосредственно
по источникам, изучать их. Чтобы иметь понятие об инквизиции, говорил Грановский, нужно знать материалы, рисующие ее учреждения: ‘отсюда пахнёт на нас самый дух этих учреждений’ (л. 123). В своих лекциях Грановский широко использовал источники. Немалое место среди них занимали документальные материалы — законодательные, судебные акты, официальная переписка, посольские донесения, папские буллы. Излагая историю Франции XV в.. Грановский анализировал ордонансы Людовика XI, материалы донесений венецианских послов, содержавших подробные оценки событий истории Франции и Турции. Его внимание привлекали акты Констанцского и Базельского соборов. Воссоздавая картины быта и нравов того времени, Грановский обращался к дневникам, эпистолярным источникам, литературному наследию политических деятелей — Никколо Макиавелли и Сюлли.
В лекции нередко включались наиболее выразительные фрагменты из писем и мемуаров. Сочинения Филиппа де Комыина, Лютера, Меланхтона, переписка деятелей эпохи Возрождения, произведения народноготворчества, ‘знаменитые творения’ Рабле, Себастьяна Бранта — все это не только значительно обогащало научное содержание лекций, но придавало им живость и доходчивость.
Особый интерес Грановского привлекали памфлеты — полемические произведения гуманистов и авторов-гугенотов, характеризовавшие острую общественную борьбу. В памфлетах он видел ‘великий фактор, выражавший общественное мнение и в свою очередь влиявший на него’. Так, характеризуя ‘Мениппову сатиру’, он подчеркивал, что этот памфлет исполнен ‘того здравого смысла, который так сильно действует на народ. Среднее сословие здесь было затронуто умно, ловко и метко. Памфлет распространялся быстро, высказывая затаенные чувства среднего сословия… Этот памфлет помог Генриху IV столько же, как выигранные им победы’ (л. 173 об.). Грановский анализировал письма Ульриха фон Гуттена, Лютера, Генриха VIII, Елизаветы и Марии Стюарт.
Знание источников, глубокое проникновение в психологию участников и современников изображаемых событий позволили Грановскому нарисовать яркие образы известных исторических лиц. Многогранны и самобытны в его освещении фигуры Людовика XI и Ричарда III Йорка, Макиавелли, выдающихся деятелей Возрождения.
Начальный раздел курса представляет собой обзор истории Европы XV в. В первых же лекциях по история Франции (2—5-я лекции) Грановский указывал студентам на тяжелое и бесправное положение крестьянства во время Столетней войны, терпевшего бедствия как от английских, так и от французских феодалов. Он подробно рассказывал о подвиге простой крестьянской девушки Жанны д’Арк, о патриотическом подъеме, охватившем народ, в то время как ‘ни феодализм (т. е. дворянство. — С. А.), ни общины, ни духовенство не могли отстоять государство’ (л.5об.). К этой же теме борьбы народа против иноземных захватчиков он обращается в 5-й лекции, бегло касаясь истории Швейцарии (л. 13 об.}. Как здесь, так и в последующих (6-й и 7-й) лекциях, посвященных истории Англии и Испании XV в., Грановский уделяет большое внимание созданию централизованных государств. В своей докторской диссертации ‘Аббат Сугерий’, написанной в это же время, он высоко оценивал роль королевской власти в процессе централизации, которая, по его словам, была призвана ‘поддерживать справедливость и порядок… в пользу всех’. В характеристике Людовика XI (лекция 5-я) сказывается та же идеалистическая тенденция в трактовке королевской власти как защитницы всего общества. Показывая, на какие общественные силы опирался король в борьбе против феодальной раздробленности, Грановский подчеркивал сложность его политики по отношению к городам: использовав поддержку горожан, крепнувшая королевская власть вслед за тем уничтожила независимость городов. Аналогичные явления отмечались им и в истории Испанского государства.
Грановский рассматривает также сословное представительство в XIII—XV вв. Эта тема всегда волновала его и служила материалом для выступлений против самодержавного деспотизма. Однако он трезво оценивает возможности средневековых представительных учреждений, понимает шаткость положения Генеральных штатов, ограниченность прав английского парламента в тот период. Позднее историк отмечал иллюзорность гражданских свобод, провозглашенных Великой хартией вольностей.
Очерчивая круг проблем и исторических явлений, которые как бы отделяют новое время от предшествующих столетий средневековья, Грановский намечает различие в судьбах таких крупных европейских государств, как Франция и Англия, и тех стран, в которых феодальная раздробленность осталась непреодоленной. В этой связи оцениваются (16—17-я лекции) значение и результаты так называемых итальянских войн, главной жертвой которых и оказались раздробленные государства,— иначе говоря, устанавливается непосредственная связь между ‘внутренней историей Италии’ и международными событиями. Усиление централизации, общественные перемены XV— XVI вв. Грановский связывал с ‘процессом образования национальностей’, происходившим в Европе (л. 2 об.).
Интересны его попытки определить понятия ‘народность’ и ‘национальность’.
Важное значение Грановский придает великим географическим открытиям и их последствиям в жизни народов. Рост знаний о природе, развитие географии, астрономии, возникновение представлений о шарообразности Земли создали важнейшие предпосылки для открытий Колумба: ‘Новый, нежданный мир открылся… человеку’ (л. 48 об.).
Основное содержание большого раздела курса (11 — 14-я лекции) — борьба гуманистических идей с реакционным католическим мировоззрением. Грановский взволнованно рассказывал о столкновении пытливой передовой мысли со схоластикой, о конфликте между наукой и церковью. Церковь стремилась подавить ереси, одержать над ними ‘кровавую победу’. Весь свой арсенал — инквизицию, призванную ‘судить мысли человека’ (л. 32 об.), монашеские ордена — все пустила она в ход против новых идей и науки. Однако католическая реакция не смогла помешать зарождению и развитию гуманистических идей.
Грановский еще не видел связи между их появлением и социально-экономическими изменениями: для него гуманизм — это прежде всего расцвет новой культуры. Лектор останавливается на творчестве Данте — поэта и мыслителя, ‘стоявшего на рубеже… двух миров’ (л. 34), Петрарки, Боккаччо, на произведениях народной поэзии и городской литературы. В 14-й лекции Грановский рассказывает о ‘странствующих рыцарях науки’ — немецких гуманистах.
Хотя Грановский еще не выделяет отдельных направлений в гуманизме, все его симпатии на стороне тех, кто открыто и решительно вступал в поединок с церковью, со схоластикой. Таков в его представлении Ульрих фон Гуттен, чье творчество было тесно связано с народной сатирой, разившей алчность, невежество и лицемерие духовенства. Связывая создание ‘Писем темных людей’ с именем Ульриха фон Гуттена, Грановский высоко оценивает сатирическую направленность этого произведения, имевшего большой общественный резонанс. В этом разделе много внимания уделено Макиавелли, которого Грановский считал выдающимся историком и политическим мыслителем. Раскрывая роль его наследия в политической жизни Европы, ученый четко отделяет собственные идеи Макиавелли от того, что позднее стало именоваться ‘макиавеллизмом’.
Реформация в Германии, ее причины, роль Лютера в этом общественном движении рассматриваются в лекциях 18—27-й. В отличие от гуманистических идей, которые не имели, как полагал Грановский, массового распространения, реформационное движение XVI в. охватило широкие слои народа. Излагая события немецкой Реформации, Грановский использовал фактический материал книги Ранке. Однако многие важные проблемы Реформации и Крестьянской войны 1524—1525гг. Грановский излагает по-своему, со своих идейных позиций. Он уделяет большое внимание проявлениям свободомыслия, немецкому гуманизму, дает свою оценку еретическим движениям, роли Лютера как реформатора.
Грановский глубже Ранке раскрывает причины Крестьянской войны, понимая ее историческую обусловленность и рассматривая ее как направление Реформации. Он подчеркивает антагонизм между феодалами и крестьянами, с сочувствием говорит об их ужасной участи после поражения восстания, осуждает позицию Лютера, призывавшего немецких князей к жестокой расправе с восставшими.
Эти оценки характерны как для ранних, так и для поздних курсов Грановского. Но в курсах начала 40-х годов Грановский, опираясь на материалы работы демократического историка Циммермана, более подробно раскрывал историю Крестьянского восстания, подчеркивая, что оно было ‘без сомнения, самым сильным, самым значительным в ряду крестьянских движений’, и признавал большое влияние Мюнцера на массы. В последующую пору, в 1853—1854 гг., судя по дошедшим до нас материалам лекций, Грановский отчасти возвращается к тем проблемам, которых он мало касался в публикуемом нами курсе 1849/50 г., однако его суждения и оценки событий отличаются от первоначальных. Сопоставление курсов различных лет показывает, что это не объясняется лишь цензурными условиями.
В годы углублявшегося кризиса феодально-крепостнической системы в России Грановский опасался возможности революционного разрешения социальных конфликтов, что наложило отпечаток и на его лекции. Именно поэтому его смущали решительные действия крестьянства, восставшего в прошлом, радикализм идей Мюнцера и особенно опыт Мюнстерской коммуны, которую он оценивал отрицательно. Бегло касаясь ее деятельности, историк осуждает ее уравнительные тенденции (25-я лекция).
В лекциях 22 — 27-й рассматривается главным образом история Германии 30—40-х годов XVI в., борьба католических князей и Карла V с распространением протестантизма, анализируется позиция папы в этих событиях. Столкновение различных сил в ходе Шмалькальденских войн имело, в изложении Грановского, не столько религиозный, сколько политический смысл.
Рассказывая о Реформации, историк показывает, что вначале ее исторические условия толкнули Лютера к открытому протесту против католицизма. Лютер без колебания произнес прозвучавшие на всю страну слова: ‘На этом стою’. В 26-й лекции критически оцениваются последние этапы деятельности Лютера: разрушив ‘единство католической Европы’, реформатор не оправдал пробужденных им ‘тревожных ожиданий’ современников. Он счел Реформацию законченной в тот исторический момент, когда ‘другие полагали, что ничего еще не сделано и что дело только начинается’. Требования ‘более последовательных умов’ не были удовлетворены (л. 85 ).
История Реформации в Швейцарии освещается в лекциях 27-й и 28-й, где характеризуется также и деятельность Кальвина. С негодованием говорит Грановский о нетерпимости кальвинистов, об учиненной ими жестокой расправе над идейными противниками (Жаном Грюйе и Серветом): ‘Католики могли… по праву сказать протестантам: зачем вы упрекаете нас в стеснении религиозной свободы, когда сами казните тех, кто ею пользуется?’ (л. 98 ).
Немало места отведено в курсе истории контрреформации в Европе. В 33-й лекции Грановский, рассказывая о зарождении ордена иезуитов, отмечает, что хорошо организованные, воинствующие иезуиты действовали против протестантизма подчас эффективнее инквизиции. Он показывает мораль иезуитов, их стремление поработить волю человека, превратить его в слепое орудие церкви. В этих же лекциях излагается деятельность Тридентского собора как важного этапа контрреформации.
История английской Реформации, начало которой Грановский связывает с личными и династическими интересами Генриха VIII, составляет основное содержание 29-й лекции. Характеризуя деспотическое правление этого монарха, Грановский выясняет отношение королевской власти к парламенту. Не вскрывая основы антагонизма между различными социальными группировками в стране, Грановский подчеркивает лишь, что в Англии так же, как и в Германии, ‘религиозный вопрос сливался с национальным’. То же положение о переплетении в Англии религиозных и политических разногласий Грановский повторяет в 43-й лекции, посвященной времени Елизаветы, значительное место здесь занимает ее конфликт с Марией Стюарт. В то же время в лекции освещается, главным образом с фактической стороны, внешняя политика Англии XVI в. Грановский подчеркивает также значение этого периода английской истории в развитии мировой культуры. В 30-й и 31-й лекциях Грановский излагает историю скандинавских стран.
При рассмотрении истории Испании и Португалии (34—37-я лекции) Грановский обращает внимание на социально-экономические проблемы. Он подчеркивает, что развитие торговли в Португалии, связанное с захватами новых земель, лишь ухудшило положение народных масс: ‘Во второй половине XVI столетия является здесь общее обеднение народа, именно низшего класса, богатства скопляются в руках немногих купцов и аристократии, принимавшей участие в торговых оборотах. К довершению несчастья к этим крайностям присоединилось то, что… иезуиты получили в Португалии великое влияние’ (л. 146). Говоря о хозяйственном развитии Испании, Грановский отмечает, что в середине XVI в. в ряде ее провинций ‘процветало земледелие и скотоводство… Испания ‘…отпускала за границу на огромные суммы хлеб … вино и шерсть. Ее мануфактурная промышленность ставила ее наряду с первыми промышленными народами того времени’ (л. 130).
Крупнейшей в промышленном и торговом отношении страной, входившей тогда в состав Испанской монархии, Грановский считал Нидерланды, которые были, подчеркивал он, ‘перлом в венце испанского короля’ (л. 130 об.).
Хозяйство Испании к концу XVI в. переживает упадок. Причину этого историк видит не только в истощавшей экономику Испании борьбе с Нидерландами, но и в том, что большая часть доходов из американских рудников ‘шла в частные руки’ (л. 145 об.).
Нидерландская революция, которую Грановский рассматривает в тесной связи с историей Испании XVI в. (лекции 34—36-я), представляется ему прежде всего как освободительное движение. Религиозная окраска этого движения не заслоняет главной его задачи, с точки зрения Грановского,— патриотической, национальной. Грановский лишь вскользь затрагивает возникшие в ходе освободительного движения в Нидерландах социальные проблемы, отмечает расхождение интересов знати и народа, рассказывает о выступлении гезов и иконоборчестве. Он обращает внимание на карательную политику герцога Альбы, который ‘казнил, можно сказать, весь народ, обложив его… налогами’ (л. 137 об.). Деспотизм и жестокость Альбы встретили сопротивление народа. Ярко, с увлечением рассказывал Грановский студентам об осаде Лейдена, об отваге и героизме его защитников, изнемогавших в кольце осады, но не сдавшихся врагу.
В ранее прочитанных лекциях (16-й и 17-й) Грановский говорил об усилении монархии во Франции в первой половине XVI в. Он отмечал своеобразие французского гуманизма, рассказывал о реформационном движении, о галликанизме. В лекциях 38—40-й Грановский показал Францию времен религиозных войн, переросших в многолетние гугенотские войны. Не вдаваясь в детальный анализ расстановки общественных сил во время этих войн, Грановский подчеркивал, что для оскудевшего французского дворянства протестантизм оказался политическим знаменем. Он показывал позицию горожан в ходе религиозных войн, отмечая безучастность основных масс крестьянства к тогдашним религиозным разногласиям, к гугенотской оппозиции. С возмущением рассказывает он о Варфоломеевской ночи, расценивая ее как ‘бесполезное преступление’ (л. 165).
Рисуя реалистические образы политических деятелей этой эпохи, Грановский подчеркивает безразличие Генриха IV как к католической, так и к протестантской религии, отмечая, что его переходы от одной религии к другой диктовались изменениями политической ситуации. Признавая общую прогрессивную направленность деятельности Генриха IV, Грановский, однако, отмечает его жестокость и политическое вероломство.
Грановский сумел создать стройный, насыщенный богатым фактическим материалом курс истории позднего западноевропейского средневековья. Историчность в подходе к прошлому, стремление не ограничиваться освещением истории одних только европейских народов, глубина и самостоятельность истолкования многих узловых проблем истории этого периода, что в значительной степени объясняется демократичностью идейных позиций Грановского, делало курс выдающимся явлением в университетской жизни и исторической науке того времени.
В первой лекции, открывавшей этот курс, Грановский определяет место и значение ‘новой истории’ в общем процессе исторического развития. Он подчеркивает связь эпох и периодов, борьбу между наследием ушедших времен и вновь возникающими требованиями общественного развития. Именно поэтому ‘явления новой истории так разнообразны и так обусловлены, что обозреть их можно, только став на вершину науки современной’. Грановский и являлся тем ученым, который стоял вполне на уровне тогдашней прогрессивной науки. Он был, как отмечал Н.Г. Чернышевский, просветителем своей нации, ‘одним из первых историков нашего века, ученым, который был не ниже знаменитейших европейских историков’.

* * *

В отделе письменных источников Исторического музея хранится толстая переплетенная тетрадь (206 л.) студента Петра Бессонова, содержащая записи курса Грановского, прочитанного студентам третьего курса историко-филологического факультета в 1849/50 учебном году. Текст записи Бессонова и публикуется в этой книге. Однако запись Бессонова — не единственный дошедший до нас текст курса 1849/50 учебного года. Этот курс Грановского по ‘новой истории’, дошел до нас в нескольких параллельных студенческих записях.
0x08 graphic
Для курсов 1841/42, 1843/44, 1850/61, 1853/54 годов пока найдено только по одной — единственной записи или сохранились лишь фрагменты второй записи за один и тот же год. Таким образом, публикация именно курса 1849/50 учебного года продиктована не только тем, что он создавался в пору зрелости ученого, но и тем, что он сохранился в нескольких записях студентов.
Запись Бессонова — наиболее полная из всех имеющихся за этот год. Она особенно ценна, так как на большей части этой рукописи имеется правка самого Грановского, на полях многих страниц есть пометы — ‘1849 г.’, ‘1850’ и указания на день, когда читалась лекция. Часть рукописи (лл. 1—74, 191—206) представляет собой черновую запись Бессонова, сделанную непосредственно на лекциях: слова подчас сокращены и расшифровывались Бессоновым впоследствии. Другая часть (лл. 75—190) содержит перебеленный Бессоновым текст записей лекций 22—49-й. Именно на этой беловой части имеется правка Грановского.
Очевидно, впоследствии Бессонов переплел вместе две разные тетради.
Вторая запись принадлежит Петру Бартеневу. Она представляет собой в основном черновой, необработанный текст и потому точнее всего воспроизводит живую речь Грановского. В черновой записи, сделанной рукой Бартенева, в середине и в конце текста содержатся переписанные разными почерками и даже литографированные записи отдельных лекций.
Третья запись — студента второго курса юридического факультета Дмитрия Наумова. Это — текст лекций Грановского, переписанный набело, частично писарем, частично — Наумовым. Часть лекций в записи Бессонова, исправленная Грановским, в записи Наумова уже учитывает правку лектора.
Это дает нам право предположить, что и первая часть записей (черновая и неправленная в тетради Бессонова) правилась Грановским по другому, не дошедшему до нас беловому экземпляру, и эта правка тоже учтена в первой части рукописи Наумова. К сожалению, студенческие записи лекций не могут передать, конечно, всю красочность изложения материала. Живое, горячее устное слово Грановского порой становится тусклым и бесцветным в этих беглых записях.
Из трех студентов, записи которых используются в настоящем издании, двое — П. А. Бессонов и П. И. Бартенев — сыграли впоследствии выдающуюся роль в истории русской науки и литературы. Бартенев с 1863 г. издавал ‘Русский архив’, журнал, на страницах которого публиковались ценнейшие материалы по истории науки, культуры, важные для отечественной истории архивные документы XVIII—XIX вв. Примыкая, как и Бессонов, к славянофилам, Бартенев в то же время, как теперь установлено, был одним из тайных корреспондентов ‘Полярной звезды’. С опасностью для жизни ездил он в Лондон к Герцену. П.А. Бессонов, в будущем известный славист и литературовед, с 1879 г. профессор Харьковского университета по кафедре славянских наречий, со студенческих лет собирал русские, белорусские песни, позднее он издал собрание болгарских и сербских песен, снабдив их комментариями. Известен своей деятельностью и Д.А. Наумов, ставший с 1865 г. председателем Московской губернской земской управы.
Поэтому значение записей этих студентов выходит даже за пределы интереса к научному и педагогическому наследию Грановского. Это также страницы биографии двух других ученых, материалы для истории русского студенчества и Московского университета в переломную эпоху русской жизни. С этой точки зрения не могут не привлечь внимания интересы этих студентов, их духовный облик.
Сохранился достаточно широкий круг источников для знакомства с этим вопросом: переписка Петра Бессонова, Александра Прейса, Алексея К
Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека