ЛЕКАРСТВО ОТЪ ЛЮБВИ
Повсть.
ГРАФИНЯ БЛЕССИНГТОНЪ.
‘Отечественныя Записки’, No 5, 1841
Лекарство от любви, Блессингтон Маргарет, Год: 1841
Время на прочтение: 33 минут(ы)
— И такъ, это не сонъ, мы въ Неапол! говорила прелестная женщина высокому и красивому двадцати-пяти-лтнему мужчин, который повидимому былъ старе ея годами десятью. Опираясь на его руку, она всходила по лстниц Великобританской Отели, слдуя за содержателемъ этого лучшаго неаполитанскаго трактира, и сопровождаемая своимъ курьеромъ.
— Да, Елена, наконецъ мы здсь! отвчалъ молодой человкъ.— Довольна ли ты? Оправдались ли твои ожиданія?
— Довольна ли? Ахъ, Эдуардъ! я восхищена, обворожена всмъ, что вижу. Не повторяла ли я это теб пятьдесятъ разъ? чувства мои не выражались ли ясно на лиц моемъ, когда мы съзжали съ холма, съ котораго вдругъ открылся намъ Неаполь? Его зданія, эта странная смсь разнородной архитектуры, сгруппированная въ одно цлое, плняющее и своею оригинальностью, и разнообразіемъ частей своихъ, эта пестрая, одушевленная, шумная толпа веселаго народа, въ которой встрчаются восточныя физіономіи, восточные костюмы,— все — все приводитъ меня въ восторгъ, тмъ боле, что здсь ничто не походитъ на виднное мною прежде, хотя все совершенно точно такъ, какъ я воображала. Не правда ли, Эдуардъ, кажется, будто кровь здшнихъ людей разогрта лавою, выбрасываемою Везувіемъ? такъ ярко пылаютъ лица ихъ, такъ ослпительно блестятъ ихъ чорные, огненные глаза!
Этотъ восторгъ былъ прерванъ трактирщикомъ, который, доложивъ леди Елен Мередейсъ и мужу ея, что комнаты готовы, повелъ ихъ чрезъ длинный корридоръ въ нанятую ими половину, и, какъ водится, расхваливалъ ее въ самыхъ краснорчивыхъ выраженіяхъ, наконецъ онъ оставилъ путешественниковъ однихъ, для того, чтобъ приказать кухмистеру изготовить имъ легкій ужинъ.
Маленькая овальная комнатка, отдленная отъ гостиной зеркальною дверью, особенно привлекла на себя вниманіе леди Елены Мередейсъ, стны комнатки окружены были турецкимъ диваномъ, посредин стоялъ красивый столикъ, а изъ оконъ виднъ былъ прелестный Неаполитанскій Заливъ.
— Ахъ, какой миленькій будуаръ! вскричала Елена: — не правда ли, онъ, кажется, назначенъ для чтенія, поэзіи, или для разсказовъ о тхъ безчисленныхъ романическихъ происшествіяхъ, которыя здсь такъ обыкновенны?
— Что за мысль, Елена! возразилъ il marito, обнимая тонкій и гибкій станъ жены своей.— Долго ли теб во всемъ находить романы? Ты непремнно хочешь сколько-нибудь пріятное мсто длать сценою романическаго приключенія!
— Эдуардъ! ты, право, становишься похожъ на положительнаго, прозаическаго, хотя впрочемъ предобраго дядюшку моего, лорда Мортимера, который въ каждомъ романическомъ происшествіи видитъ только сцпленіе обстоятельствъ самыхъ обыкновенныхъ и смется надъ всякою трогательною исторіею, основанною на любви!
— ‘Надъ ранами смется тотъ, кто вкъ свой не былъ раненъ’ говоритъ пословица, вс современники дядюшки твоего Мортимера утверждаютъ, что онъ былъ влюбленъ только одинъ разъ во всю жизнь свою, но и то не въ прелестные глаза красавицы, а въ шкатулку ея, то-есть въ десять тысячь фунтовъ стерлинговъ годоваго дохода, которыми она пользовалась.
— Бдный дядюшка! возразила Елена. Я помню, Эдуардъ, однажды, когда маменька упрекала его въ этомъ постыдномъ происшествіи его жизни, онъ въ оправданіе свое сказалъ ей извстный стихъ:
‘What dust we do te on, when ’tis man we love!(*).
(*) Какую пыль любимъ мы, любя мужчину?
‘Но если мужчина только пыль’ прибавилъ онъ, ‘то женщина, будучи частью мужчины, составлена также изъ пыли, а какъ золотая пыль, по мннію моему, дороже всякой другой, то, слдовательно, виноватъ ли я, что люблю ее?’
— Много найдется людей одинакаго вкуса съ твоимъ дядюшкою, очень немногіе, однакожъ, признаются въ томъ.
— Но оставимъ дядюшку. Знаешь ли, что ты часъ отъ часу длаешься грубе и положительне?
— Обвиненіе твое несправедливо, Елена. Укажи мн хоть на одинъ примръ моей грубости.
— О! я могла бы найдти тысячу примровъ, но пока удовольствуюсь однимъ, очень недавнимъ. Именно теперешнею насмшкою твоею надъ живостію моего воображенія, которую называешь ты глупымъ романизмомъ и говоришь, что я ‘каждое сколько-нибудь пріятное мсто тотчасъ длаю сценою какого-нибудь романическаго приключенія’. Было время, Эдуардъ, и не дале,— какъ полгода назадъ, когда и ты любилъ все романическое, но, къ-несчастію, супружество — врагъ поэзіи, и я уврена, что по возвращеніи нашемъ въ Англію, ты частенько будешь сидть въ углу съ дядюшкой Мортимеромъ, смяться съ нимъ въ запуски надъ всмъ, что хоть нсколько выходитъ изъ пошлой колеи, и заставишь его повторять въ сотый разъ т неприличные разсказы, которые возбуждаютъ негодованіе во всемъ семейств нашемъ.
— Ты ужь слишкомъ строга, Елена, сказалъ Эдуардъ: — однакожь позволь мн, продолжалъ онъ,— быть пророкомъ въ свою очередь. Я вотъ что вижу въ будущемъ: между-тмъ, какъ я хохочу въ углу съ дядюшкою Мортимеромъ, ты сидишь возл тетушки Фэйнфильдъ, слушаешь со вниманіемъ трогательное повствованіе ея о внезапной смерти ея мужа, пересказываемое теб въ пятисотый разъ со всми слезами, со всмъ отчаяніемъ недавней потери, хотя горестному происшествію этому минуло уже четверть вка.
— Какъ можешь ты смяться этому, Эдуардъ?
— А какъ можешь ты слушать съ печальнымъ видомъ и слезами на глазахъ несносное хныканье тетушки?
— Ахъ, еслибъ ты зналъ, Эдуардъ, какъ огорчаетъ меня твоя нечувствительность! Ты улыбаешься, ты не вришь этому, втренникъ?
— Ну, полно! полно! будь добра по-прежнему, помиримся… Съ этими словами лордъ Мередейсъ обнялъ и поцаловалъ жену свою.
Елена и Эдуардъ были супругами только шесть мсяцевъ, изъ которыхъ пять провели въ путешествіи по Европ. До свадьбы, они были страстно влюблены другъ въ друга, но родители Елены почти, цлый годъ не давали Мередейсу ршительнаго отвта, подъ тмъ предлогомъ, что состояніе его еще не было устроено. И во время этой тяжкой неизвстности, Эдуардъ, по обычаю всхъ влюбленныхъ, длалъ всевозможныя дурачества. Чтобъ доказать Елен страсть свою, онъ повсюду слдовалъ за нею, какъ тнь, не смотря на гримасы ея матери и косые взгляды отца, каждое утро скакалъ какъ сумасшедшій возл ея кабріолета, когда каталась она съ братомъ въ Гайд-Парк, и дерзкимъ видомъ своимъ давалъ чувствовать другимъ молодымъ людямъ, что не допуститъ никого хать возл нея,— словомъ, Елена встрчала его везд, гд только сбиралось высшее лондонское общество, и онъ, какъ-будто забывъ, что существовали въ свт другія женщины, ни на минуту не спускалъ съ нея глазъ. Легко себ представить, что такое явное и постоянное волокитство было въ полной мр оцнено Еленою, взоры ея очень-часто обращались украдкою на Эдуарда, и нкоторыя изъ подругъ ея замтили даже, что она всегда сухо и отрывисто отвчала на любезность молодыхъ денди, толпившихся вокругъ нея.
Не знаемъ, до какой степени были справедливы подозрнія молоденькихъ миссъ на счетъ пріятельницы ихъ, но не можемъ скрыть отъ читателей, что Елена находила тысячи средствъ утшать отчаяннаго Эдуарда. Иногда, на балъ, когда онъ стоялъ возл нея,— вдругъ выпадалъ изъ букета ея цвточекъ, и въ ту же самую минуту, по какому-то странному случаю, падала на полъ перчатка Эдуарда. Въ концертахъ, въ опер, нмое краснорчіе глазъ ея повторяло ему вс нжныя слова аріи, все то, чмъ могущественный языкъ мелодіи заставлялъ трепетать ея сердце. Наконецъ Елена, не смотря на гнвъ отца, увщанія матери и ежедневныя проповди дядюшекъ, тетушекъ и всей родни, отказавъ многимъ выгоднымъ женихамъ и въ томъ числ одному богатому графу, предлагавшему ей съ рукою своею тысячу ливровъ въ годъ на булавки, ршительно объявила, что не пойдетъ ни за кого, кром Эдуарда Мередейса.
Графъ Дельфильдъ, отецъ Елены, услышавъ такой отвтъ, сказалъ ей, что она дура, а графиня, задыхаясь отъ бшенства и слезъ, кричала, что не признаётъ больше дочерью своею негодной двчонки, которая жертвуетъ безразсудной страсти своей графскимъ гербомъ и огромнымъ состояніемъ. Изъ всего семейнаго парламента, одинъ дядюшка Мортимеръ и тетушка Фэйнфильдъ не сердились на бдную Елену. Первый хохоталъ во все горло, клянясь, что со стороны молодой двушки все это было просто одно упрямство, а нжная мистриссъ Фэйнфильдъ говорила, что чувства милой Елены къ Эдуарду были такъ же пламенны и постоянны, какъ т, которыя сама она сохраняла къ памяти незабвеннаго супруга своего, сэра Эвелина, котораго смерть не перестанетъ она оплакивать во всю жизнь свою.
— Ахъ, и я также, сестрица!.. сказалъ Мортимеръ.
— Ты удивляешь меня, братецъ, я никогда не видала еще въ теб такого сочувствія къ моей горести, но хотя ты оказываешь его и поздно, я все-таки благодарю тебя.
— Не за что, сестрица, да и удивляться, кажется, почему, потомучто, видя въ-теченіи цлыхъ двадцати-пяти лтъ безпрестанныя слезы, поневол станешь наконецъ принимать въ нихъ участіе. Клянусь теб, что для меня гораздо-лучше было бы видть Фэйнфильда твоего въ живыхъ, и по старин, браниться съ нимъ отъ утра до вечера, нежели слышать вчныя стованія твои о его смерти. Кстати, давно ли видла ты пріятельницу твою мистриссъ Эффингэмъ? Бдняжка, какъ она жалка!
— Жалка? она жалка, братецъ? она, у которой еще живъ мужъ, такъ страстно любившій ее въ молодости? мужъ, который…
— Охладлъ къ ней, когда она достигла зрлыхъ лтъ, и ненавидитъ ее въ старости.
— Въ старости, братецъ?.. Вспомни, что мистриссъ Эффингэмъ однихъ лтъ со мною.
— Право? а я считалъ ее годами двумя или тремя моложе тебя.
— Ты вчно все смшиваешь, братецъ! Какъ ничего не помнить?
— Оставимъ это, сестрица, и обратимся къ мистриссъ Эффингэмъ. Какъ бы, я думаю, желала она помняться съ тобою и взять воображаемую печаль твою, основанную на воспоминаніяхъ о сомнительной нжности мужа, давно умершаго, за вс т истинныя и ежедневныя оскорбленія, которыя наноситъ ей живой мужъ?
— Не стыдно ли теб говорить, что покойный, незабвенный мой сэръ Эвелинъ поступалъ со много дурно,— онъ, который былъ весь любовь, весь нжность, который жилъ моею улыбкою!.. О, Боже!.. И добрая старушка, вынувъ изъ кармана батистовый платокъ, отерла слезы, которыми наполнились глаза ея.
— Пощади мою чувствительность, братецъ! сказала она всхлипывая.— Разв забылъ ты, какъ онъ былъ добръ, кротокъ, снисходителенъ? Какъ убгалъ всякихъ ссоръ и споровъ? Я… я такъ пламенно любила его, что ни въ чемъ не могла ему противорчить… О, какъ могу я не скорбть вчно о потер того, котораго прекрасныя черты такъ живы еще въ моей памяти, какъ-будто эти глаза, столько лтъ его оплакивающіе, видли его только вчера… Милый голосъ его безпрестанно раздается въ моемъ сердц. Боже милосердый! зачмъ ты отнялъ его у меня такъ рано? для чего я пережила его?
Тутъ мистриссъ Фэйнфильдъ заплакала опятъ, и братъ, отворотясь отъ нея, комически искривилъ ротъ, чтобъ скрыть улыбку, или проглотить насмшливое возраженіе.
— Но послушай, сестрица, сказалъ онъ немного оправясь:— вдь онъ умеръ черезъ два мсяца посл вашей свадьбы, то-есть, почти тотчасъ посл медоваго мсяца, слдовательно, ему некогда было еще обнаружить тхъ маленькихъ неровностей характера, которыя въ супружескомъ состояніи неизбжны.
— Молчи, братецъ! ради Бога, молчи!
— Притомъ же, продолжалъ лордъ Мортимеръ:— сэру Фэйнфильду было бы теперь шестьдесятъ-два года, слдовательно, онъ былъ бы ужъ старикъ.
— Шестьдесятъ-два года? можно ли такъ клеветать!
— Какая тутъ клевета, сестрица? Сочти сама: онъ умеръ на тридцать восьмомъ году, не правда ли? этому въ апрл будетъ ровно двадцать пять лтъ, слдовательно, тридцать семь и двадцать пять, по всмъ правиламъ ариметики, составляетъ шестьдесятъ-два.
Мистриссъ Фэйнфильдъ съ глубокимъ вздохомъ качнула головой, проворчавъ сквозь зубы: Удивительно, какъ иные хорошо помнятъ чужія лта!
— Вроятно, мужъ твой, продолжалъ Мортимеръ:— страдалъ бы теперь подагрою, которой онъ чувствовалъ уже нкоторые припадки еще до женитьбы.
— Это неправда, онъ самъ говорилъ мн, что докторъ ошибается на счетъ его болзни.
— Можетъ-статься, но онъ, помнится, подверженъ былъ рож, потому-что лицо у него всегда было чрезвычайно красно и одутловато.
— О Боже! Нтъ, ты его совсмъ забылъ, братецъ!
— Извини, сестрица,— очень помню, и даже какъ теперь смотрю на него. У него были черные волосы съ просдью, начиналась лысина…
— Нтъ, ужь это слишкомъ! Сэръ Эвелинъ сдой? Сэръ Эвелинъ плшивый? Такъ вотъ какъ ты помнишь его, братецъ… На, посмотри!
Съ этими словами она вынула изъ-за пазухи золотой медальйонъ и, открывъ, подала его брату.
— Во-первыхъ, отвчалъ онъ:— портретъ этотъ не могъ никогда походить на сэра Эвелина, во-вторыхъ, онъ, по-видимому, писанъ съ него тогда, когда ему было только двадцать лтъ, а въ-третьихъ, сэръ Эвелинъ, какъ я слыхалъ, назначилъ его въ подарокъ той молодой двушк, въ которую онъ въ молодости своей былъ влюбленъ до безумія, но которая, прококетничавъ съ нимъ мсяцевъ шесть, наконецъ его отставила. Какъ бишь ее звали?… Миссъ Эл… миссъ Эр… миссъ Эрлингтонъ… Точно, Марія Эрлингтонъ!… Она ушла съ какимъ-то гвардейскимъ офицеромъ, и, кажется, черезъ годъ посл того умерла.
— Вздоръ, сударь! вздоръ! Этотъ портретъ писанъ для меня одной и не бывалъ ни въ чьихъ рукахъ, кром моихъ. Слдовательно, вы очень, очень ошибаетесь, если думаете, что онъ когда-нибудь принадлежалъ миссъ Эрлингтонъ, съ которою незабвенный мой сэръ Эвелинъ былъ почти совсмъ незнакомъ, и я не понимаю, съ чего вы и многіе другіе взяли, что будто онъ былъ когда-то влюбленъ въ нее. Напротивъ, я всегда отъ него слыхала, что онъ не только не любилъ во всю жизнь свою никакой другой женщины, кром меня, но даже до самой той минуты, какъ встртился со мною, никогда не располагалъ жениться.
— И ты, сестрица, была такъ проста, что ему врила? Но это въ теченіи медоваго мсяца обыкновенно говорятъ женамъ своимъ вс мужья, не смотря на то, что иному, можетъ-быть, половина лондонскихъ невстъ отказала.
— Сэру Эвелину не отказалъ никто, я знаю это наврное, потому-что онъ принадлежалъ къ числу тхъ мужчинъ, которымъ ни одна двушка на въ состояніи отказать, если только сердце ея не занято уже другимъ. Притомъ же, Эвелинъ не имлъ привычки свататься безъ истинной, исключительной и страстной любви, а такую любовь онъ чувствовалъ только ко мн одной, когда предложилъ мн свою руку.
— Тю-тю-тю! отвчалъ Мортимеръ, произведя губами своими звукъ очень-похожій на свистокъ.— Какія же простофили женщины-то!… Вы принимаете за наличную монету то, что хоть нсколько льститъ вашей суетности… И ты, любезная сестрица, увлекаясь самолюбіемъ, не знаешь, сколько женщинъ отвергло твоего бднаго сэра Эвелина, прежде, нежели ты надъ нимъ сжалилась. Ну, такъ позволь же мн сказать теб, что онъ въ цломъ Лондон давно слылъ всесвтнымъ женихомъ, и я думалъ всегда, что именно это самое обстоятельство заставило его предложить теб руку. Что жь касается до тебя, ты пошла за него, потому-что теб было тогда давно подъ тридцать…
— Ошибаетесь, братецъ! Ошибаетесь! очень ошибаетесь! Позвольте мн знать лта мои лучше васъ.
— Не спорь, сестрица!… Не то, я тотчасъ докажу теб, что они извстны мн какъ — нельзя-лучше. Вдь годъ и число твоего рожденія записаны у меня въ Библіи!
— Ты всегда говоришь мн непріятности, братецъ…
— А ты, сестрица, всегда сама вызываешь меня къ непріятностямъ странными понятіями своими о вещахъ.
— Грубость твоя кого не выведетъ изъ терпнія!
— Ахъ, я и забылъ, что говорить правду и грубить — для женщинъ одно и то же, особенно, если дло идетъ о лтахъ. Вотъ, на-примръ, когда на прошлой недл бдная мистриссъ Эффингэмъ жаловалась на подлый эгоизмъ и поступки своего мужа, иногда, чтобъ утшить ее, я сказалъ ей: впрочемъ, сударыня, мн кажется, вы уже должны нсколько привыкнуть къ дурному нраву своего супруга, потому-что живете съ нимъ ужь двадцать-шесть лтъ?— посмотрла бы ты, какъ она вдругъ вспыхнула, и съ жаромъ, съ досадою принялась доказывать мн, что она за мужемъ всего только двнадцатый годъ. Ахъ, сестрица! счастлива ты, что провела цлую четверть столтія въ мир и тишин, и не мучишься теперь, подобно бдной мистриссъ Эффингэмъ! Поврь, что жизнь твоя съ сэромъ Эвелиномъ была бы очень-незавидна.
— А разв лучше она съ-тхъ-поръ, какъ я лишилась его?.. Ежеминутная, ничмъ неразвлекаемая грусть сндаетъ мое сердце, и я утшаюсь только мыслію, что рано или поздно мы соединимся въ лучшемъ мір. Тамъ я увижу моего друга, тамъ узнаю милыя черты незабвеннаго,— потому-что съ самой ужасной минуты, въ которую смерть похитила его, не проходило еще дня, чтобъ я тысячу разъ не цаловала портрета его, не смотрла на него по цлымъ часамъ, обливаясь горькими слезами.
— Все это очень-хорошо, но не-ужь-ли никогда не приходило теб въ голову, что съ-тхъ-поръ, какъ онъ видлъ тебя въ послдній разъ, ты сдлалась старе двадцатью-пятью годами, и что слдовательно ему не легко узнать тебя?— Сказать ли теб откровенно, сестрица? ты ужасно постарла,— больше даже, нежели думаешь.
— А разв ты молодъ, братецъ?
Подобные споры, происходившіе безпрестанно между мистриссъ Фэйнфильдъ и братомъ ея, сильно разстроили чувствительную вдову, которая, будучи сложенія нервическаго и раздражительнаго, принимала насмшки Мортимера близко къ сердцу, между-тмъ, какъ онъ, будто покрытый желзною бронею, слушалъ слабыя ея возраженія очень-равнодушно. Елена сдлалась вдругъ любимицею тетки своей, которая, думая, что она была чрезвычайно на нее похожа и довольная, какъ-нельзя-больше, этимъ сходствомъ, существовавшемъ только въ ея воображеніи, осыпала молодую двушку ласками, подарками, и въ душ своей одобряла любовь ея къ Эдуарду, столь разительно напоминавшему ей, какъ говорила она, ея милаго, незабвеннаго сэра Эвелина. Съ другой стороны, Елена, одаренная отъ природы сердцемъ нжнымъ и головою пламенною, читала много романовъ, слдовательно, удивительно ли, что частыя бесды съ тетушкою еще боле усилили любовь ея ко всему неестественному, мечтательному, выходящему изъ предловъ обыкновенной жизни и приготовили для нея множество разочарованій? Это несчастное расположеніе, усилившееся отъ запрещенія родителей думать объ Эдуард, обратилось наконецъ въ родъ какого-то нравственнаго недуга, во что-то, похожее на сантиментальный бредъ, она видла во всякой женщин или мужчин, недостигшихъ еще сорока лтъ,— жертвы, обреченныя той неминуемой, роковой страсти, которая, по мннію ея, была единственною цлію всего бытія нашего. Мистриссъ Файнфильдъ, сдлавъ Елену наслдницею всего своего имнія, надялась, что это заставитъ, можетъ-быть, родителей ея согласиться на бракъ съ Эдуардомъ, потому-что ограниченное состояніе юныхъ любовниковъ было главнымъ предлогомъ отказа. Но добрая тетушка ошиблась. Графъ и графиня Делефильдъ не только не перемнили прежняго ршенія своего на счетъ дочери, но говорили еще, что она съ помощію богатаго наслдства мистриссъ Фэйнфильдъ могла ожидать теперь самой блестящей партіи. Въ этомъ мнніи еще боле утверждали ихъ колкія насмшки лорда Мортимера, который уврялъ во-первыхъ, что любовь есть нравственная болзнь, происходящая отъ разслабленія разсудка, что супружество съ Мередейсомъ, хотя можетъ-быть и вылечило бы Елену, но впослдствіи открыло бы въ ней способность видть вс существенныя невыгоды такого необдуманнаго брака, и наконецъ, что такое сознаніе гораздо горестне мечтательныхъ обольщеній сердца. Лордъ и леди Делефильдъ, давно уже позабывшіе о сердечныхъ своихъ страданіяхъ, безпрекословно соглашались съ Мортимеромъ, тмъ боле, что онъ былъ неженатъ, бездтенъ, очень любилъ сестру свою леди Делефильдъ и намекалъ не разъ, что по смерти оставитъ все имніе свое ей, если она будетъ слушаться его совтовъ.
Елена и тетушка ея всми силами боролись съ могущественною партіею, оспоривавшею у нихъ побду. Он гордились упрямствомъ своимъ, называя его — одна благородною настойчивостію, другая постоянствомъ, въ чемъ однакожь не вс соглашались съ ними, и въ числ этихъ холодныхъ, нечувствительныхъ людей первую роль игралъ дядюшка Мортимеръ.
— Вы вс думаете, повторялъ онъ на дамскихъ сеймахъ:— что любовь, всесильная Любовь, какъ называютъ ее дураки, есть главная и единственная причина этой исторіи. Вы очень ошибаетесь, и еслибъ съ самаго начала спросили моего мннія, то я посовтовалъ бы вамъ сказать этой глупой двчонк: ‘ты можешь выйдти за Эдуарда Мередейса и сдлаться ничмъ въ большомъ свт’, тогда увидли бы вы, какъ скоро забыла бы она безразсудную страсть свою,— но безпрестаннымъ сопротивленіемъ вы только раздражили ея воображеніе и усилили въ ней то упрямство, отъ котораго раждаются вс эти нелпые ‘браки по любви’.
Между-тмъ, какъ такія совщаніи происходили въ дом Делефильдовъ, ближайшій родственникъ Эдуарда умеръ, и съ титломъ лорда оставилъ ему огромное наслдство. Это происшествіе значительно измнило мысли графа и графини, которые вдругъ вообразили себ, что дочь ихъ не могла быть ни за кмъ такъ счастлива, какъ за новымъ лордомъ. Такое нечаянное открытіе слдовало немного скоро за строгимъ запрещеніемъ Елен говорить и танцевать съ Эдуардомъ, но, какъ бы то ни было, лордъ Мередейсъ былъ единогласно провозглашенъ въ семейномъ парламент графа Делефильда чрезвычайно-выгодною партіею для миссъ Елены и сверхъ-того самымъ отличнымъ молодымъ человкомъ. Въ-слдъ за тмъ приняли это какъ-нельзя-лучше, и дозволили ему оказывать молодой двушк вс т нжности, которыя принадлежатъ къ правамъ ‘объявленнаго’ жениха и сокращаютъ для него скучное время, опредленное для свадебныхъ переговоровъ и совщаній съ маклеромъ. Но тонкій наблюдатель (а дядюшка Мортимеръ былъ, какъ извстно, не изъ послднихъ) могъ бы замтить, что со дня помолвки Эдуардъ уже не такъ пламенно смотрлъ на Елену, какъ тогда, когда онъ еще не смлъ глядть на нее, конечно, онъ, какъ водится, прізжалъ каждый день, сидлъ возл нея съ утра до вечера, былъ постояннымъ сосдомъ ея за обдомъ, въ лож, безпрестанно танцовалъ съ ней на балахъ, присылалъ ей каждое утро букетъ свжихъ цвтовъ и дарилъ ее самыми модными и дорогими вещами, но со всмъ тмъ, не чувствуя уже ни тревогъ, ни ревности отчаяннаго любовника, мало-по-малу становился спокойне, разсудительне, почти холодне, и наконецъ предсталъ съ Еленою предъ алтаремъ, не ощущая въ себ тхъ пламенныхъ восторговъ, которымъ за шесть недль до того предавался онъ при одной мысли обладать нкогда ею. ‘Странно’ говорилъ онъ самъ себ: ‘жена моя, конечно, все такъ же прекрасна, какъ была прежде, и любитъ меня безъ памяти, но отъ-чего же для меня гораздо-лестне было видть доказательства нжности ея тогда, когда ей запрещено было любить меня и когда она ежеминутно подвергалась гнву родителей, или пересудамъ общества, нежели теперь, когда вс препятствія исчезли и взаимная привязанность наша одобрена цлымъ свтомъ?’ Елена же была такъ молода и неопытна, что перемна, происшедшая въ чувствахъ Эдуарда, не могла быть ею замчена. Если жь порою она и замчала ее, то не боле, какъ слегка, мимоходомъ, не стараясь отъискивать причинъ ея. Упоенная счастіемъ, она не могла вообразить, чтобъ онъ не раздлялъ ея восторговъ, и потому, когда видла его нсколько-небрежную и лнивую угодливость, то приписывала ее нжности, когда же не безъ нкотораго удивленія ловила на лиц его слды едва-удерживаемой звоты, то старалась не врить самой себ, или позабыть о ней, думая о прежнемъ постоянств и пламенной любви Эдуарда. Но, увы, если мы для утшенія себя въ настоящемъ, прибгаемъ къ воспоминанію прошедшаго — значитъ, любовь потеряла уже и первый цвтъ и свжесть свою! И бдной Елен предстоялъ урокъ горестный, но неминуемый для всхъ женщинъ, урокъ, который обнаруживаетъ, что страсть любовника самая пламенная, самая восторженная во время исканія, ослабваетъ въ безмятежномъ обладаніи и, побдившая тысячи препятствій, она утомляется и засыпаетъ.
Въ первые два мсяца путешествія по Европ, новость предметовъ, безпрестанная перемна мстъ и свжесть впечатлній, развлекая Елену, не давали ей чувствовать утрату тхъ безчисленныхъ доказательствъ ежеминутнаго вниманія, которыми окружалъ ее Эдуардъ въ то время, когда все противилось его счастію. Можетъ-быть, онъ уже мало-по-малу пріучилъ ее къ супружеской безпечности своей, сдлавшись ‘объявленнымъ женихомъ’, и потомъ мужемъ ея. Но какъ все въ свт иметъ конецъ, то и заблужденіе Елены было непродолжительно: она не могла уже скрывать отъ самой себя того, что съ нкоторыхъ поръ Эдуардъ спалъ посл обда доле, нежели позволяла благопристойность, что онъ поминутно звалъ, не стараясь даже удерживать своей звоты, сдлался записнымъ гастрономомъ и, скучая разговорами съ нею, искалъ общества веселыхъ молодыхъ товарищей. Все это открылось постепенно Елен по прізд ихъ въ Неаполь, то-есть въ то время, съ котораго начинается наша повсть, и бдная женщина, уже не разъ съ глубокимъ вздохомъ признававшаяся самой себ, что дйствительно можно разочароваться на счетъ страстно-любимаго мужа, ршилась наконецъ откровенно объясниться съ Эдуардомъ.
На земномъ шар нтъ мста, которое такъ сильно располагало бы человка къ лни и бездйствію, какъ Неаполь,— роскошный, обаятельный Неаполь, котораго огненный воздухъ дышетъ нгою, и, погружая васъ въ счастливое самозабвеніе, ослабляетъ и нравственныя и тлесныя ваши силы. Древняя Паренопа, избравъ жилищемъ своимъ эти живописныя берега, еще и понын сыплетъ чары свои на здшнихъ жителей, усыпляя ихъ посреди живыхъ, пламенныхъ, но утомительныхъ наслажденій.
На другой день по прізд, леди Елена вынула изъ ящика свои книги, устроила себ столикъ для рисованья, и посл завтрака сла къ окну любоваться очаровательными видами Неаполя. Голубое небо было ясно, и лазурь его отражалась въ тихой влаг, какъ въ прозрачномъ зеркал,— дале, свжія, зеленыя рощицы Виллы-Реале успокоивали взоръ, утомленный ослпительнымъ блескомъ окружныхъ предметовъ, на которые лучезарное солнце бросало весь огонь свой, безчисленное множество блыхъ парусовъ развивалось надъ заливомъ, свтившемся подобно масс крупныхъ брильянтовъ, разсыпанныхъ по сапфирному блюду, вдали на горизонт разстилалось Капри, какъ мягкое ложе, уготованное гиганту, покровительствовавшему нкогда эту прелестную дщерь Греціи.
— Эдуардъ! Эдуардъ! поди сюда скоре! вскричала Елена: — посмотри на эту очаровательную картину! Удивляясь ей, я думала: какъ правъ Циммерманъ, говоря, что самый прелестный видъ нравится только въ половину, когда намъ некому сказать: ‘посмотри, какъ это хорошо!’
— Я любовался имъ еще давича, до завтрака, милая Елена, отвчалъ сухо Эдуардъ:— съ меня довольно, и правду сказать, мн гораздо пріятне соснуть на этомъ диван, который впрочемъ немного жестокъ и совсмъ не такъ покоенъ, какъ въ другихъ итальянскихъ отеляхъ.
Бдная Елена вздохнула, перестала звать его и скоро погрузилась въ сладкую задумчивость, которая вдругъ прервана была громкимъ храпніемъ мужа, заснувшаго крпкимъ-сномъ. Надо знать читателю, что для женскихъ ушей нтъ въ свт звука противне храпнія — отъ-того ли, что онъ напоминаетъ нжно-воспитанной женщин о равнодушіи спящаго, который, въ-присутствіи ея, не стыдится посвящать грубому забвенію часы, неопредленные для сна, или потому-что молодой мужчина, какъ бы онъ хорошъ ни былъ, кажется дуренъ и даже отвратителенъ, когда, развалясь на соф, храпитъ во всю комнату и, наводя на другихъ скуку, мшаетъ всякому занятію. Какъ бы то ни было, но увряю васъ, что вы не встртите ни одной женщины, которая бы, при всей мягкости своего нрава, не обнаружила въ подобномъ случа нкотораго нетерпнія,— и леди Елена, взглянувъ на Эдуарда, проворчала съ внутреннею досадою: ‘Онъ вчно лежитъ на диван и вчно спитъ! Но я бы еще простила ему это, еслибъ онъ не храплъ такъ ужасно: кто можетъ вынести это нестерпимое храпнье!.. Боже, могла ли я ожидать этого шесть мсяцевъ назадъ!.. Еслибъ кто-нибудь сказалъ мн тогда, что Эдуардъ будетъ по цлымъ днямъ валяться на соф какъ пудель, что онъ будетъ храпть… храпть!.. при всей любви къ нему, я никакъ не вышла бы за него.— Эти черные, кудрявые волосы, которыми я такъ прельщалась, теперь всклочены какъ мохнатая шерсть на собак, эта запрокинутая голова съ открытымъ ртомъ пугаетъ меня, но ужасне всего это храпніе, это грубое, подлое, скотское храпніе… Нтъ силъ выносить боле, я разбужу его… Эдуардъ, Эдуардъ!
— Что такое? что сдлалось? сказалъ полусонный Эдуардъ, звая и потягиваясь.
— Ты такъ ужасно храпишь, что я, право, думала, ты задыхаешься.
— Не-уже-ли я храплъ? Это странно!
Съ этими словами онъ приподнялся съ дивана, положилъ руки на столъ, взялъ книгу и началъ читать, между-тмъ, какъ жена его открыла Джелево описаніе Помпеи. Но едва успла она пробжать въ немъ страницы дв, какъ il marito (‘молодой’) захраплъ сильне прежняго. Елена покраснла отъ стыда, увидя вошедшаго трактирнаго лакея, который спросилъ ее, въ которомъ часу она прикажетъ быть наемной карет, и, поспшно отославъ его отъ себя, раскрыла опять книгу и старалась углубиться въ чтеніе.
Между-тмъ, храпніе продолжалось и сдлалось наконецъ такъ громко, что было слышно даже въ передней. Въ это время дверь въ комнату отворилась, и графъ Вайндермеръ вошелъ вслдъ за слугою, доложившемъ о его прізд. Ни скрипъ шаговъ его на паркет, ни стукъ креселъ, которые подвинулъ онъ, садясь возл миледи, не могли разбудить Эдуарда. Лицо Елены пылало отъ стыда, и сердце ея разрывалось на части, когда она примтила, что графъ съ удивленіемъ посмотрлъ на диванъ. Посщеніе всякаго другаго гостя было бы для нея легче въ эту минуту: графъ Вайндермеръ былъ тотъ самый, которому отказала она, не смотря на его гербъ, на предложеніе давать ей по 100 тысячь ливровъ въ годъ на булавки, и предпочла ему Эдуарда, этого грубаго Эдуарда, котораго храпнье, безъ сомннія, казалось графу неоспоримымъ доказательствомъ дурнаго воспитанія, неблагородныхъ привычекъ и — что всего хуже — оскорбительнаго равнодушія къ молодой жен.
Елена разбудила мужа, который, звая и протирая глаза, бормоталъ себ что-то подъ посъ и вроятно ворчалъ на то, что ему не давали покою. Когда же леди Мередейсъ сказала ему вполголоса: ‘другъ мои, здсь лордъ Вайндермеръ’, онъ вдругъ вскочилъ съ дивана, сталъ очень-неловко изинняться передъ графомъ, ссылаться на дневной зной и чрезмрную усталость.
Лордъ Вайндермеръ, принадлежавшій къ числу лондонскихъ красавцевъ, слылъ также однимъ изъ первыхъ щеголей, онъ отличался изъисканною учтивостію и ршительно сводилъ съ ума всхъ больше-свтскихъ женщинъ, слдовательно, очень-естественно, что отказъ Елены всми принятъ былъ съ удивленіемъ. ‘Не-ужь-ли она предпочитаетъ этого ничтожнаго Мередейса ловкому, любезному, блистательному Вайндермеру?’ кричали въ одинъ голосъ во всхъ лондонскихъ обществахъ. Елена въ то время презирала этимъ крикомъ, но теперь, увы! въ первый разъ въ жизни своей длала тотъ же вопросъ самой-себ, взглядывая неперемнно то на мужа, то на отверженнаго жениха своего, котораго модный фракъ, отлично-повязанный галстухъ и фешёнебльная прическа представляли разительную противоположность съ небрежнымъ туалетомъ Эдуарда. Сверхъ-того, графъ затмвалъ его знаніемъ свтскости, тонкою сметливостію, и тмъ строгимъ соблюденіемъ приличій, которыя обнаруживаютъ аристократическое воспитаніе и привычку жить въ высшемъ и образованнйшемъ кругу. Ко всмъ этимъ блистательнымъ достоинствамъ, лордъ Вайндермеръ присоединялъ еще какую-то увлекательную полу-задумчивость, чрезвычайно нравившуюся женщинамъ, и особенно тмъ, которыя принимали ее на свой счетъ.
‘Не-уже-ли я была такъ слпа, что не видала, какъ далеко Эдуардъ отсталъ отъ Вайндермера?’ думала Елена. ‘Ужь врно онъ не храплъ бы по цлымъ часамъ на диван въ комнат жены своей, не сидлъ бы развалясь въ большихъ креслахъ съ сигарою или зубочисткою во рту, не оставлялъ бы меня одну заниматься чмъ мн угодно’… Размышляя такимъ образомъ, она невольно вздохнула, и этотъ глубокій, тяжелый вздохъ, не достигшій до ушей il marito, услышанъ былъ милымъ, любезнымъ графомъ, котораго голосъ, обыкновенно тихій и гармоническій, длался еще нжне и музыкальне, когда онъ говорилъ съ леди Мередейсъ.
Лордъ Вайндермеръ, прибывшій за нсколько дней въ Неаполь, остановился въ одной отели съ нашими супругами, и прочтя имена ихъ на реестр, счелъ за нужное сдлать имъ визитъ, желая доказать этимъ, что онъ, хотя и отверженный искатель руки Елены, не питалъ къ ней ни досады, ни ревности. Однакожъ онъ шелъ съ чувствомъ не совсмъ спокойнымъ, надясь увидть двухъ страстныхъ и пламенныхъ любовниковъ, которыхъ блаженство невольно возбуждало въ сердц его нкоторую зависть. Но вообразите его удивленіе, когда онъ нашелъ совершенно противное!..
Узнавъ, что Вайндермеръ жилъ съ ними въ одномъ трактир, лордъ и леди Мереденсъ просили его видться съ ними чаще, удержали обдать и предложило ему хать вмст съ ними осматривать Неаполь.
Предложеніе принято съ радостію, и къ вечеру лордъ Вайндермеръ былъ уже такъ коротокъ съ ‘молодыми’, какъ-будто-бы-провелъ съ ними десять дней въ какомъ-нибудь загородномъ замк въ Англіи. Легкость, съ которою женатые Англичане принимаютъ въ семейства свои молодыхъ людей, позволяя имъ сидть по утрамъ въ будуарахъ женъ своихъ, бродить по всмъ комнатамъ, подобно любимымъ собачкамъ, участвовать въ семейныхъ прогулкахъ ихъ въ Гринвич, или Ричмонд, и здить верхомъ съ молодыми и прекрасными леди,— эта непонятная легкость всегда удивляла людей степенныхъ, давала поводъ къ злословію и клеветамъ, а иногда разстроивала на вкъ домашнее счастіе и согласіе супруговъ. Не знаю, что причиною такой безразсудной безпечности въ молодыхъ мужьяхъ: скука ли, находимая ими въ семейств своемъ и заставляющая ихъ искать развлеченія въ обществ ‘домашнихъ друзей’, такъ-называемыхъ habitus de maison, или глупое желаніе видть прелестныхъ женъ своихъ окруженными толпою поклонниковъ, знаю только, что все это чрезвычайно-опасно для доброй славы молодой и неопытной женщины, и влечетъ за собою самыя вредныя и горестныя послдствія.
Удовольствіе, съ которымъ Мередейсъ принималъ посщенія лорда Вайндермера, оскорбило леди Елену.
‘Ему надоло быть безпрестанно со мною’ думала она. ‘Конечно, я давно ужь замчала это по всегдашней скук его, когда мы бывали вмст, но никакъ не воображала, чтобъ онъ съ такою поспшностію, съ такою жадностью бросался на первое попавшееся ему новое знакомство, и съ кмъ же? съ человкомъ, съ которымъ не хотлъ прежде встрчаться. Нтъ’ продолжала она со вздохомъ: ‘Эдуардъ не ревнивъ, онъ не такъ сильно любитъ меня, чтобъ быть ревнивымъ, однакожь было время, когда онъ ревновалъ меня безъ причины, и мн стояло большихъ трудовъ успокоивать его.
— Какой пріятный человкъ этотъ Вайндермеръ! сказалъ однажды Эдуардъ.— Впрочемъ, Елена, ты очень-хорошо длаешь, что все-таки предпочитаешь ему меня.
— Я то же думаю, отвчала она съ коварною улыбкою.
— Это мн не очень нравится! возразилъ Мередейсъ, немного надувшись.
— Ты, Эдуардъ, даешь мн столько времени на размышленіе, что не долженъ удивляться, если я иногда слишкомъ-далеко увлекаюсь.
— Что ты хочешь этимъ сказать? разв я оставляю тебя когда-нибудь одну?
— Нтъ, но ты забылъ, что большую часть дня спишь, вмсто того, чтобъ говорить со мною. Что пользы мн имть тебя передъ глазами, когда ты не видишь меня и не чувствуешь, что я въ комнат? Увряю тебя, что мн гораздо пріятне было бы не видать тебя, но знать, что ты веселишься или длаешь движеніе, полезное для твоего здоровья, нежели замчать присутствіе твое только по храпнью.
Этотъ легкій упрекъ, не смотря на нжность свою, разсердилъ Эдуарда. Мередейсъ принадлежалъ къ числу тхъ людей, которые воображаютъ, что супружеское состояніе избавляетъ ихъ отъ всякихъ церемоній въ домашней жизни, слдовательно, не терпятъ, чтобъ жены ихъ осмливались выговаривать имъ за невниманіе и грубость.
— Ты не хочешь понять, Елена, дйствія этого жаркаго климата, къ которому я не привыкъ.
— Не климатъ, а лнь твоя наводитъ на тебя безпрестанную дремоту. Если бъ ты, вмсто того, чтобъ валяться съ утра до вечера на диван, ходилъ по городу, разсматривалъ антики, музеумы и вс рдкости, которыми Италія такъ богата, то конечно проводилъ бы время гораздо пріятне и полезне, нежели теперь.
— Но ты забываешь, что все это нисколько не интересуетъ меня, и что у меня нтъ еще ни вкуса, ни познаній какого-нибудь virtuoso, или антикварія.
Этотъ непріятной споръ между супругами былъ прерванъ приходомъ Вайндермера, который предложилъ имъ прогулку по живописнымъ окрестностямъ Неаполя.
Эдуардъ и Елена очень обрадовались графу, потому-что посщеніе его прекратило начинавшуюся между ими ссору, но оба чувствовали, что теперь, когда первый шагъ къ ней сдланъ, не возможно уже будетъ въ-послдствіи удерживать себя въ тхъ границахъ, изъ которыхъ они дотол не выходили, и что случай высказать другъ другу то, на что прежде ни одинъ изъ нихъ не смлъ даже намекнуть, былъ отъ нихъ недалеко.
Вообще, въ супружеской жизни гармонія существуетъ до-тхъ-поръ, пока об стороны, не смотря на взаимныя оскорбленія, не сбросили еще съ себя оковъ приличія и по-крайней-мр по наружности щадятъ другъ друга. Но первый язвительный упрекъ раздираетъ завсу заблужденія и губитъ на вки нжный цвтъ домашняго спокойствія и блаженства.
Во время giro, Елена наслаждалась всмъ, что поражало глаза ея, и когда открылась имъ Strada Nuova, она не могла уже скрывать своего восторга, и выразила его громкими восклицаніями. Эдуардъ, между-тмъ, ни мало не обращая вниманія на прекрасные виды, разспрашивалъ Вайндермера о подробностяхъ прошлогодней охоты въ Мельтон, о томъ, чьи собаки особенно отличились въ ней, какіе охотники почитались лучшими, и проч. и проч. Графъ удовлетворялъ любопытству его, и потомъ, когда дозволило приличіе, обратился къ Елен и завелъ съ нею разговоръ боле сходный съ ея вкусомъ, но въ которомъ мужъ ея не принималъ никакого участія. Елена нсколько разъ выходила изъ терпнія, когда лордъ Мередейсъ прерывалъ вдругъ поэтическія описанія Вайндермера какимъ-нибудь вопросомъ или разсужденіемъ, касавшимся до охоты, досада ея, незамчаемая Эдуардомъ, не могла ускользнуть отъ проницательнаго графа, который давно уже примчалъ, что между молодыми супругами не было прежняго согласія. Съ другой стороны, разница между учтивымъ и въ высшей степени образованнымъ Вайндермеромъ и прозаическимъ мужемъ ея боле, нежели когда-нибудь заставляла Елену удивляться глупому заблужденію своему на счетъ Эдуарда и жалть, что она отдала ему свою руку.
Лордъ Вайндермеръ не былъ ни развратнымъ повсою, ни человкомъ злонамреннымъ, онъ не искалъ короткости съ Мередейсомъ, не имлъ никакихъ преступныхъ видовъ на жену его, но бывъ до крайности самолюбивъ, сдлалъ имъ визитъ изъ одного тщеславія, желая доказать, что отказъ Елены и прежнія чувства къ ней давно изгладились изъ души его.
Но тщеславіе очень-часто производитъ столько же зла, сколько и самый закоренлый развратъ, если по внушеніямъ его дйствуетъ тотъ, кто не всегда основываетъ поступки свои на правилахъ честности и благоразумія. Мы сказали, что Вайндермеръ былъ тщеславенъ, самолюбіе его, сильно оскорбленное отказомъ Елены, не могло простить ей предпочтенія, оказаннаго Эдуарду, но когда онъ увидлъ, что она ошиблась въ выбор и начинала чувствовать свою ошибку, то ршился, во что бы ни стало, утвердить ее въ мнніи, что она была до крайности несчастлива, отдавъ руку свою человку, недостойному обладать ею. Замтивъ страсть ея ко всему романическому и презрніе къ положительному характеру Эдуарда, онъ ршился хитрыми и топкими намеками безпрестанно давать ей чувствовать, что онъ, онъ одинъ понималъ ее, раздлялъ вс ея мысли, вкусъ, склонности,— однимъ словомъ, былъ созданъ для нея именно, и что имъ невозможно было жить другъ безъ друга.
Слдуя этому плану, достойному самаго отъявленнаго волокиты, Вайндермеръ сдлался неразлучнымъ спутникомъ Мередейсовъ въ прогулкахъ по Неаполю, обдалъ у нихъ каждый день, всякій вечеръ сидлъ въ лож ихъ въ театр Сан-Карло, давалъ имъ за городомъ веселые пикники, серенады на залив, при томномъ свт луны, однимъ словомъ, употреблялъ вс средства, чтобъ сдлать для нихъ Неаполь и общество свое не только пріятными, но необходимыми. Такимъ-образомъ, ставъ совершеннымъ другомъ, графъ Вайндермеръ пользовался своимъ званіемъ во всей его обширности и часъ-отъ-часу боле и боле сближался съ молодою леди. Съ другой стороны, безпечный Эдуардъ, не боясь теперь упрековъ Елены, за то, что оставлялъ ее одну, свободно и спокойно спалъ по цлымъ днямъ, убаюкиваемый соловьинымъ пніемъ жены своей, сливавшимся съ голосомъ Вайндермера въ нжномъ дуэт, или страстнымъ выраженіемъ графа, читавшаго вслухъ итальянскіе стихи. Всякій разъ, когда какая-нибудь строфа особенно нравилась Елен, Вайндермеръ клалъ тотчасъ книгу на столъ, и, слушая ея замчанія, хвалилъ изящный вкусъ ея, умъ, душу, но съ такою скромностію, съ такимъ уваженіемъ, что самая строгая и цломудренная добродтель не могла бы оскорбиться ни взорами его, ни словами. Часто, въ эти эстетическія минуты, громкое храпніе del marito заставляло вдругъ Елену вздрогнуть отъ ужаса, и тогда взглядъ молодаго лорда, полный участія и состраданія, устремясь на молодую женщину, покрывалъ лицо ея румянцемъ тяжкаго стыда, и оба вздыхали. Мередейсъ не зналъ по-итальянски и подъ тмъ предлогомъ, что ему скучно было слушать стихи, которыхъ онъ не понималъ, ложился на софу и, погрузясь въ глубокій сонъ праведника, оставлялъ друзей читать, пть или изъясняться свободно на этомъ обворожительномъ и опасномъ язык. Обладая тмъ, что обыкновенно называется добрымъ сердцемъ, но что въ нкоторыхъ людяхъ приличне бы называть добрымъ желудкомъ, Эдуардъ былъ нрава смирнаго, сговорчиваго, и не имлъ никакихъ порочныхъ склонностей. Любя боле всего хорошо сть, спать на мягкой постели и здить въ покойномъ экипаж, и поставляя все это въ непремнное условіе домашняго счастія, онъ наслаждался всми этими благами, тщательно убгая сантиментальныхъ разговоровъ, жаркихъ преній, или утомительнаго напряженія ума, но никогда не мшалъ тмъ, которые находили въ нихъ удовольствіе.
Не подозрвая опасности, Елена быстро стремилась въ бездну, увлекаемая Ванндермеромъ, который, сдлавшись мужемъ ея, поступалъ бы можетъ-быть съ нею не лучше Эдуарда, но, подстрекаемый теперь тщеславіемъ, окружалъ ее всми попеченіями страстнаго любовника и старался уврить, что дйствительно былъ влюбленъ въ нее до безумія.
У мужчинъ множество средствъ убждать женщинъ въ любви своей безъ той классической, формальной деклараціи, которую свтскій человкъ никогда не позволитъ себ съ женщиною, понимающею приличіе и живущею въ хорошемъ обществ, слдовательно, графъ Вайндермеръ, зная, что открытое объясненіе могло только раздражить Елену и вывести ее изъ заблужденія, избралъ не столь явный, но не мене дйствительный способъ волокитства, оказывая молодой леди безпрестанное вниманіе свое услугами, столь осмотрительными, что он не могли оскорбить ея гордость, но и такъ замтными, что она не могла ошибаться на-счетъ значенія ихъ. Хотя она была уврена въ страсти графа, даже внутренно была очень довольна ею, однакожь, какъ она не имла въ этой страсти никакихъ другихъ доказательствъ, кром пламенныхъ взглядовъ его, нжныхъ вздоховъ, иногда внезапнаго молчанія, посреди какого-нибудь занимательнаго разсказа, и желанія быть безпрестанно съ нею, то и не считала себя виноватою ни въ чемъ, пока графъ оставался въ предлахъ скромности и уваженія.
Все это продолжалось такимъ образомъ до прибытія въ Неаполь многихъ англійскихъ фамилій, между которыми скоро пронесся слухъ о связи леди Елены Мередейсъ съ графомъ Вайндермеромъ, и, какъ водится, произвелъ толки и преувеличенія.
— Какъ слпъ и глупъ этотъ Мередейсъ! сказалъ одинъ молодой денди.
— Какой хладнокровный плутъ долженъ быть Вайндермеръ! возразилъ другой.
— Но какая же она-то безстыдная женщина!
— О, они давно были влюблены другъ въ друга! On en revient toujours а ses premiers amours, говоритъ старинная псня.
— Однакожь, господа, увряю васъ, что Мередейсъ совсмъ не такой дуракъ, какъ думаютъ. Ему надоло быть женатымъ, и потому онъ радъ избавиться отъ брачнаго ярма,— вскричалъ одинъ изъ прежнихъ друзей Эдуарда.
Между-тмъ, все это злословіе ни мало не тревожило ни Эдуарда, ни Елены. Эдуарду и въ голову не приходило, чтобъ онъ могъ быть предметомъ свтскихъ сплетней, чтобъ прелестная Елена все еще не предпочитала его Вайндермеру, хотя уже все англійское общество единогласно провозгласило его простакомъ. А Елена, еслибъ и въ состояніи была задуматься на-счетъ холоднаго обхожденія съ нею ея соотечественницъ,— обхожденія, прикрытаго лакомъ учтивости, тмъ боле оскорбительной, что она была двусмысленна,— то не только бы не огорчилась этимъ, но еще почла бы обязанностію показать предъ цлымъ свтомъ, до какой степени Вайндермеръ любилъ ее и какъ возвышенны и непорочны были чувства его къ ней. Что жь до самого Вайндермера, то ему невозможно было не знать всхъ толковъ общества, которые, однакожь, не заставили его отступить ни на шагъ отъ принятаго имъ плана.
И такъ, леди Мередейсъ сдлалась въ короткое время баснею всего Неаполя и предметомъ дерзкихъ шутокъ втреной молодёжи. Многія молодыя женщины перестали къ ней здить, хотя въ нкоторыхъ почтенныхъ домахъ принимали ее еще съ прежнимъ уваженіемъ. ‘Покамстъ еще мужъ не обличилъ ее, мы должны обходиться съ нею, какъ всегда обходились’, говорили важные милорды и чопорныя жены ихъ. Это свтское правило, основанное на глубокой безнравственности, наноситъ истинный вредъ обществу тмъ, что ободряетъ порочное поведеніе женщины, давая ей средства обманывать мужа своего, и такимъ-образомъ соединять съ дерзкимъ нахальствомъ разврата всю гнусность лицемрія.
Въ это самое время пріхалъ въ Неаполь дядя Елены, лордъ Мортимеръ, и скоро узналъ вс подробности о своей племянниц.
— Графъ Ваиндермеръ живетъ, какъ я вижу, вмст съ вами? сказалъ онъ ей на третій день своего прізда.
— Да, мы видимъ его очень-часто, отвчала Елена.
— И я увренъ, ты теперь согласишься со мною, что онъ чрезвычайно любезенъ.
— О, конечно, дядюшка! Съ-тхъ-поръ, какъ мы здсь, я очень-часто думаю, что вы были правы, когда говорили о немъ такъ много хорошаго.
— Жаль, что ты не думала этого тогда, когда онъ за тебя сватался! Впрочемъ, мн досадно, что я такъ хвалилъ его.
— Какъ, дядюшка, разв вы перемнили о немъ свое мнніе?
— Да, въ нкоторомъ отношеніи. Но знаешь ли, почему жалю я, что такъ много хвалилъ его? Потому, другъ мой, что еслибъ я говорилъ теб о немъ худо и превозносилъ достоинства Мередейса, то онъ, можетъ-быть, былъ бы теперь твоимъ мужемъ.
Елена невольно вздохнула и тяжелый вздохъ ея не пропалъ для Мортимера.
— Впрочемъ, продолжалъ онъ:— если я желалъ, чтобъ онъ женился на моей племянниц, то теперь, когда она уже за другимъ, отнюдь не хочу, чтобъ онъ за нею волочился.
При этихъ словахъ, леди Елена покраснла до ушей.
— Я… васъ непонимаю… Вы что-то странны, дядюшка!.. проговорила она, запинаясь.
— Нтъ, не страненъ, и ты очень-хорошо понимаешь меня.
— Божусь вамъ, не знаю, что вы хотите сказать…
— Ты, я вижу, сдлалась очень недогадлива, Елена. Я хочу сказать то, что ты скоро привыкла къ свобод свободныхъ нравовъ, и, но примру Итальянокъ, завела своего cavalieri serventi, хочу сказать, что, по-видимому, лордъ Вайндермеръ занимаетъ при теб это мсто, и что наконецъ вс Англичане, живущіе въ Неапол, говорятъ о теб очень-худо, почти презираютъ тебя…
— Боже мой! что вы говорите? вскричала леди Мередейсъ: — неуже-ли люди такъ злы, такъ несправедливы, что станутъ клеветать на женщину, отъ-того только, что она принимаетъ самыя обыкновенныя учтивости отъ человка, который другъ мужу ея?
— Но разв ты такъ неопытна, любезная племянница, что до-сихъ-поръ не знаешь еще, когда за молодой и хорошенькою женщиною слдуетъ повсюду ловкій и прекрасный собою мужчина, сидитъ у нея по цлымъ днямъ, и проводитъ вечера наедин съ нею, то въ свт тотчасъ заключаютъ, что между ими существуетъ связь, не похожая на простую и невинную дружбу?
— Но если мужъ, если законный покровитель ея не находитъ тутъ ничего худаго, то какое право имютъ другіе осуждать ее?
— Мужъ, который смотритъ равнодушно на дурное поведеніе жены своей, есть или пошлый дуракъ, или безчестный подлецъ, и какъ въ обоихъ случаяхъ онъ неспособенъ быть ея покровителемъ, то общество и присвоиваетъ себ право произносить надъ нею строгій приговоръ свой.
— Т, которые чувствуютъ себя невинными, презираютъ мнніе толпы.
И при этихъ словахъ Елена приняла на себя гордый видъ.
— Я желалъ бы знать, что он выиграютъ, презирая его? спросилъ Мортимеръ.
— Независимость и уваженіе къ самимъ-себ.
— Браво! это совершенно въ дух тетушки твоей Фэйнфильдъ!
Сравненіе съ тетушкою Фэйнфильдъ оскорбило Елену, которая, зная, что Мортимеръ всегда издвался надъ образомъ мыслей сестры своей, вооружилась противъ наставленій его всмъ своимъ самолюбіемъ. Желающіе подавать добрые совты, должны тщательно избгать всего, что можетъ уязвить чувствительность людей, къ которымъ они обращаются. Вс мы вообще рдко съ удовольствіемъ принимаемъ совты, потому именно, что внутреннее сознаніе нкотораго преимущества въ совтующемъ уже невольно располагаетъ насъ противъ него, какъ бы впрочемъ высоко ни цнили мы безкорыстное его участіе и желаніе быть намъ полезнымъ.
Отвтъ Елены доказалъ Мортимеру эту истину:
— Я надюсь, сказала она, подымая голову и вытянувшись пряме обыкновеннаго:— надюсь, что чувства мои будутъ всегда достойны одобренія почтенной тетушки мистриссъ Фэйнфильдъ, и что въ нихъ нтъ ничего предосудительнаго.
Съ этими словами она встала и вышла изъ комнаты со всею важностію обиженнаго достоинства, которую бы не могла ловчее принять на себя знаменитая примадонна оперы Сан-Карло въ самыхъ лучшихъ и разительныхъ роляхъ своихъ.
— О-го! проворчалъ Мортимеръ: — такъ-то вы поговариваете, мистриссъ Мередейсъ! А! вы прогнвались на меня! Въ такомъ случа, дло серьёзне, нежели я воображалъ: потому-что когда женщина сердится не на самое-себя за вину свою, но на тхъ, которые по дружб къ ней хотятъ предостеречь ее отъ бды, то это врный знакъ, что она близка къ погибели. Впрочемъ, я напугалъ ее и это послужитъ ей въ пользу. Но какія, право, странныя созданія эти женщины! Та самая глупая двчонка, которая за шесть мсяцевъ передъ симъ готова была выцарапать мн глаза за то, что я уговаривалъ ее выйдти за Вайндермера, разгнвалась теперь на меня, потому-что я не одобряю кокетства ея съ этимъ же самымъ Вайндермеромъ, и тотъ Мередейсъ, безъ котораго, по словамъ ея, не могла она жить, надолъ ей теперь пуще стараго ея платья или полинялой ленточки, отъ-того-только, что любитъ посл обда спать и не ухаживаетъ за нею какъ страстный пастушокъ. Вс он таковы!.. Однакожь я не допущу ее до погибели, и притворюсь, будто Вайндермеръ обворожилъ и меня.
Мортимеръ остался обдать съ Мередейсами, но какъ, вскор посл кофе, Эдуардъ, по обыкновенію своему, заснулъ на диван крпкимъ сномъ,— дядюшка тотчасъ замтилъ, что присутствіе его сдлалось для Елены и Вайндермера лишнимъ. Немного погодя, молодая леди вышла на балконъ (скажемъ въ скобкахъ читателю, что вообще балконы въ подобныхъ случаяхъ чрезвычайно-выгодны), и опустила голову на цвты, которыми онъ былъ уставленъ, Вайндермеръ вскор за нею послдовалъ, и дядюшка, оставшись одинъ, слышалъ отрывками разговоръ ихъ о лун, которой томный свтъ внушалъ имъ самыя нжныя и поэтическія выраженія. Но какъ Мортимеръ, страдая, по примру многихъ шестидесяти-лтнихъ стариковъ, ревматизмами, боялся сыраго, ночного воздуха даже въ жаркомъ климат Неаполя, то нсколько времени не ршался идти на балконъ. Однакожъ, увидя, что Елена и Вайедермеръ, увлеченные краснорчіемъ своимъ, ненамрены были еще возвратиться въ комнаты, онъ вдругъ вздумалъ надть свой срый плащъ, подвязалъ уши краснымъ фуляровымъ платкомъ, и покрывъ голову шляпой, сталъ въ дверяхъ позади племянницы. Странная фигура Мортимера, который, боясь втра, закрылъ себ ротъ носовымъ платкомъ, могла бы разсмшить самаго мрачнаго ипохондрика, но ни Елена, ни Вайндермеръ не были расположены смяться: они въ эту минуту несли взапуски сантиментальную чепуху о симпатіи душъ, гармоніи склонностей, предопредленіи судьбы, и старались уврить другъ друга, что оба они были существа отличныя, утонченныя и воздушныя, такъ-что грубая, пошлая толпа не могла разумть ихъ.
Увидвъ Мортимера, графъ и Елена умолкли, но взоры ихъ продолжали прерванный разговоръ. Въ эту минуту, свтъ луны, падая на прелестно-обрисованный лобъ Елены, придавалъ ей блдность мрамора, между-тмъ, какъ густые волосы ея, завязанные сзади, какъ у древнихъ Гречанокъ, и блое платье, упадавшее вокругъ ея тонкаго стана, еще боле увеличивали разительное сходство ея съ прекрасною статуею. Лордъ Вайндермеръ смотрлъ на нее съ тмъ явнымъ восторгомъ, въ которомъ каждый увидлъ бы страсть его, но глаза Елены были обращены на мистическій полукругъ луны и, казалось, искали въ немъ тайну будущаго.
— Мн послышалось, вы говорили что-то о вліяніи луны, сказалъ вдругъ дядюшка, посмотрвъ на ночное свтило.— Что касается до меня, продолжалъ онъ,— то оно не только не смягчаетъ чувствъ моихъ, но, напротивъ, длаетъ ихъ какъ-то грубе обыкновеннаго… Впрочемъ, мы, кажется, довольно налюбовались природою, а какъ я страдаю хроническимъ ревматизмомъ, то и оставляю васъ однихъ.
Съ этими словами онъ возвратился въ будуаръ, снялъ съ себя плащъ и слъ на соф противъ дивана, занятаго спавшимъ Мередейсомъ.
Графъ Вайндермеръ и леди Елена, войдя скоро посл того въ комнату, посмотрли и на диванъ и на софу, на которой сидлъ дядюшка.
— Не хотите ли почитать что-нибудь? сказала Елена графу.
— Съ удовольствіемъ, вы знаете, что ваша просьба для меня законъ. Но что жь мы будемъ читать? Данта?…
— Ахъ, Данта! конечно, Данта! Мн грустно, и потому я съ удовольствіемъ буду слушать что-нибудь меланхолическое.
— Вамъ грустно, говорите вы? О, лэди Елена, не смотрите такъ печально! Уныніе ваше длаетъ васъ слишкомъ-опасною…
Елена покраснла и потупила глаза, чтобъ не встртить страстнаго взора, который устремилъ на нее графъ. Вайндермеръ взялъ со стола маленькое изданіе Данта, перевернулъ нсколько листковъ, и началъ читать прекрасный эпизодъ Франчески де-Римини, а дядюшка, притворись спящимъ, думалъ про себя, что отрывокъ этотъ совершенно относился къ положенію Вайндермера и Елены:
‘Ma же а conoscar la prima radice
Del nostro amor tu bai cotanto affetto
Faro, corne celui, ehe piange, e dice.
Noi legge vamo un giorno, per diletto,
Di Lancilotto, соще amor lo strinse
Soli erayamo, e senza alcun sospetto!
Per piu fiate gli occhi ci sospinse
Quella leltura, e scolorocci lviso:
Ma solo un punto fu quel, che ci Vinse.
Quando leggemmo il disiato riso
Esser baciato da contanto amante,
Questi, ehe mai, da me non fia diviso
La hocca mi bacio tutto tremanto’ (*).
(*) ‘О, если ты такъ ревностно же лаешь узнать о начал любви нашей, то слушай, я разскажу теб о немъ точно такъ же, какъ разсказывалъ бы тотъ, кто говоритъ и вмст плачетъ.
‘Однажды читали мы о томъ, какъ любовь пронзила сердце Jamnuotto, мы были одни и ничего не подозрвали. Не разъ, во время этого чтенія, глаза наши закрывались и лица блднли, но одно обстоятельство побдило насъ: когда мы читали, съ какою улыбкою страстнаго желанія любовникъ безпрестанно цаловалъ возлюбленную свою, тогда тотъ, который не раздлялъ меня съ нею, трепещущій, поцаловалъ меня въ уста’.
Тутъ Мортимеръ, испугавшись страстнаго голоса Вайндермера и смущенія Елены, и боясь, чтобъ за этимъ чтеніемъ не послдовала такая же развязка, какъ въ Дант, чихнулъ, звнулъ и, вставъ съ софы, громко, героическимъ тономъ договорилъ послдній стихъ отрывка:
‘Quel giorno pi non, vi leggemmo avante’ (*).
(*) И въ этотъ день мы ужъ не читали дале.
Елена чрезвычайно смшалась, Вайидермеръ вспыхнулъ, глаза его засверкали, но онъ удержался отъ гнва, и молча закрылъ книгу.
Черезъ нсколько минутъ посл того, Мортимеръ намекнулъ, что уже было поздно, и графъ долженъ былъ встать и раскланяться. Елена, боясь отъ дядюшки своего второй проповди, ушла въ спальню, оставя его одного съ храпвшимъ мужемъ. Мортимеръ взглянулъ на него.
— Ты самый покойный мужъ, проворчалъ онъ: самый невзъискательный, самый снисходительный опекунъ молодой женщины, склонной къ кокетству боле, нежели весь полъ ея. Дуракъ! ты похожъ на спящаго биржеваго парьера, который, повривъ деньги свои другимъ, полагается на честность ихъ и почиваетъ себ спокойно, не думая о проигрыш.
Съ этими словами Мортимеръ подошелъ къ Мередейсу, нсколько разъ кликалъ его, но какъ онъ не просыпался, сильно потрясъ его за плечо.
— Кто это? что такое? гд Елена и Вайндермеръ?.. за чмъ разбудили меня?
— Это я, а разбудилъ тебя для того, что мн нужно съ тобой поговорить.
— Говорите, только пожалуйста не долго, милый дядюшка, мн ужасно хочется перелечь на постель, потому-что на этомъ проклятомъ диван я пролежалъ себ бока.
— Я долженъ долго говорить съ тобою, Эдуардъ, долженъ объяснить теб многое, чего ты не понимаешь, и что чрезвычайно важно для обоихъ насъ.
— Вы меня пугаете. Нтъ ли какихъ худыхъ встей изъ Англіи?
— Нтъ.
— Такъ что жь такое? я понять не могу…
— Ослпленіе и безпечность твоя удивляютъ меня, Мередейсъ. Возможно ли, чтобъ ты не чувствовалъ опасности, которой подвергаешь молодую и неопытную жену, оставляя ее ежедневно, ежечасно одну съ лордомъ Вайндермеромъ? Знаешь ли ты, что и ты, и она сдлались предметомъ сплетень и насмшекъ во всхъ англійскихъ обществахъ Неаполя?
— Какъ?… кто сметъ позорить честь мою и честь леди Мередейсъ? Этого быть не можетъ!.. Вы шутите…
— Какая шутка! Къ-несчастію, все это слишкомъ правда.
— Но назовите мн того негодяя, который первый осмлился распустить на нашъ счетъ обидные и нелпые слухи, и я…
— Вызовешь его на дуэль, неправда ли? Это самое врное средство зажать ротъ цлой публик!.. Пустое, другъ! Притомъ же я не могу назвать теб этого человка, потому-что самъ не знаю, кто онъ.
— Но какъ возможно было выдумать такую глупую и ни съ чмъ несообразную клевету? Мы такъ недавно женаты, такъ нжно любимъ другъ друга и притомъ везд и всегда бываемъ вмст. Замтили ль вы, дядюшка, чтобъ я когда-нибудь оставлялъ Елену одну хоть на минуту?
— Другъ мой! Гораздо лучше было бы иногда отлучаться отъ нея, нежели, будучи безпрестанно съ нею, спать безъ просыпу по цлымъ днямъ — да, г-нъ Мередейсъ, по цлымъ днямъ!.. И между-тмъ, какъ она свободно наслаждается опаснымъ обществомъ ловкаго, свтскаго и внимательнаго молодаго человка, который всячески стараетея убдить ее въ разниц, существующей между имъ и тобою, ты спишь-себ и ничего не знаешь.
— Но разв не извстно всмъ, что она отказала Вайндермеру потому-только, что любила меня, а не его? Обстоятельство это должно бы, кажется, заставить молчать клевету и злословіе. Если же она дйствительно предпочитала его мн, то скажите, кто помшалъ бы ей тогда за него выйдти? И возможно ли, чтобъ теперь, когда религія, нравственность, правила, внушенныя ей воспитаніемъ, однимъ словомъ все запрещаетъ ей думать о Вайндермер,— возможно ли, чтобъ Елена была такъ безчестна, чтобъ любила его, или такъ втрена, чтобъ кокетничала съ нимъ?
— Позволь напомнить теб, любезный племянникъ, что въ то время, когда Елена предпочитала тебя Вайндермеру, она знала тебя очень-мало, и только изрдка встрчалась съ тобой на балахъ, въ концертахъ, или въ театральныхъ корридорахъ, а лорда Вайндермера видала еще рже. Но гнвъ ея родителей, строгое запрещеніе говорить съ тобою, и сверхъ того тайное ободреніе сумасшедшей сестрицы моей, мистриссъ Фэйнфильдъ, вскруживъ голову молоденькой двчонк, зажгли въ сердц ея чувство, которое угасло бы само собою, какъ огонь отъ соломы, еслибъ не раздували его со всхъ сторонъ. Смло говорю, еслибъ отецъ и мать не сопротивлялись любви ея къ теб, еслибъ все семейство не твердило ей безпрестанно о Вайндермер, то Елена, конечно, скоро забыла бы прежнюю страсть свою, и даже можетъ-быть влюбилась бы въ твоего соперника.
— Но позвольте… однакожь…
— Не позволю ничего, пока ты не выслушаешь меня до конца. Итакъ, изъ всего этого вышло вотъ что: Елена поставила на своемъ, вы обвнчались, ухали въ чужіе краи, и поселились въ Неапол, но здсь, вмсто того, чтобъ стараться быть мужемъ любезнымъ и внимательнымъ, надзирать за поступками жены, не давать ей ни на одну минуту чувствовать скуку, ты, г. Мередейсъ, спишь съ утра до ночи, оставляя ее или размышлять въ уединеніи о разности, существующей между супругомъ и любовникомъ, или, что всего хуже, слушать напвы молодаго, красиваго обожателя.
— Боже! что вы говорите!.. Не-ужь-ли лордъ Вайндермеръ, нарушивъ законы чести, подло обольстилъ жену своего друга?
— Нтъ, до этого еще, слава Богу, не дошло, но можетъ очень-скоро дойдти, если ты будешь давать къ тому безпрестанные случаи.
— Но жена моя? но леди Елена?…
— Леди Елена, какъ вс женщины, втрена, напитана романами, заражена кокетствомъ, и слдовательно любитъ, чтобъ за нею ухаживали и вздыхали по ней.
— Могъ ли я когда-нибудь вообразить себ, чтобъ она предпочла мн кого-нибудь, не только того, кого отвергла для меня!..
— Многіе думали однакожъ объ этой возможности, господинъ Мередейсъ. Впрочемъ, къ-счастію, пособить бд еще не поздно.
— Скажите! что я долженъ длать?
— Слдовать моему совту.
— Я завтра же уду изъ Неаполя… и увезу жену отъ Вайндермера.
— Вотъ это будетъ очень-благоразумно! Но знаешь ли, что, разлучивъ ее вдругъ съ тмъ человкомъ, съ которымъ ты позволялъ ей быть ежечасно вмст, ты не только усилишь склонность ея къ нему, но подтвердишь еще вс худые толки?
— Такъ что жь мн длать?.. Ахъ! ради Бога, сжальтесь надо мной! Я въ отчаяніи!
— Отчаиваться не для-чего, потому-что ты можешь еще поправить все. И такъ — перестань валяться на диван, отвыкни днемъ спать, одвайся порядочно, будь съ женою веселъ, разговорчивъ, помни, что она молода, хороша, и слдственно любитъ, чтобъ ею занимались, однимъ словомъ, поступай какъ лордъ Вайндермеръ: увряю тебя, что ты не можешь найдти лучшаго образца тонкой вкрадчивости и благороднаго волокитства.
При этой колкой насмшк, Мередейсъ вздыхалъ и ломалъ себ руки, но дядюшка Мортимеръ не имлъ привычки щадить самолюбіе другихъ.
— Боле же всего, продолжалъ онъ: — остерегайся показывать имъ подозрніе и недоврчивость. Не забывай, что въ жен твоей все это только одно кокетство, а со стороны Вайндермера тщеславіе, или можетъ-быть легкое чувство, существующее боле въ его воображеніи, нежели въ сердц, и развившееся отъ привычки видть безпрестанно молодую и прекрасную женщину. Впрочемъ, виноватъ ли онъ въ этомъ? Гд тотъ молодой человкъ, который на его мст не захотлъ бы воспользоваться случаемъ, доставляемымъ ему самимъ мужемъ? Но возвратимся къ теб… Старайся отбить у Вайндермера жену свою, а я съ своей стороны буду также работать въ твою пользу.
— О! какъ я буду благодаренъ вамъ, дядюшка!
— Страпные люди мужья! Вотъ, не боле какъ за часъ времени, ты, не думая объ Елен, ни мало не заботясь о ея поведеніи, спалъ на диван крпкимъ сномъ, а теперь съ ума сходишь отъ одной мысли, что она могла бы измнить теб!
— О! я чувствую всю вину мою!.. Я люблю Елену страстно,— я…
— Хорошо, хорошо! И такъ, мы начнемъ тмъ, что завтра посл обда станемъ вс играть въ карты. Ты отъ этого не будешь спать, Елена и Вайндермеръ не будутъ сантиментальничать, стоя на балкон, а я не простужусь, стоя за ними и подслушивая разговоръ ихъ.
— Вы шутите, дядюшка! Можно ли играть въ карты въ моемъ положеніи?.. Воля ваша…
— Не упрямься, самъ увидишь, что это послужитъ къ твоей польз.
— Я повинуюсь… хоть, правду сказать, никакъ не понимаю вашей цли.
Мередейсъ, противъ обыкновенія, провелъ чрезвычайно-безпокойную, если не совершенно-безсонную ночь, и, вставъ рано, обрадовался, что леди Елена еще спала,— онъ боялся первой встрчи съ нею, и долго сидлъ погруженный въ глубокую и грустную задумчивость. Наконецъ Елена вышла изъ спальни, подали завтракъ, пришелъ лордъ Вайндермеръ. Эдуардъ, съ трудомъ удерживая запальчивость свою, въ первый разъ еще замтилъ вниманіе молодаго лорда къ жен своей и не могъ надивиться, какъ онъ прежде не видалъ того.
Наступилъ вечеръ, явился дядюшка, и Мередейсъ, по привычк, подходилъ уже къ дивану, какъ вдругъ Мортимеръ сказалъ ему:
— Мередейсъ! вели-ка подать столъ и карты. Это лучше, нежели спать, или стоять на балкон въ сырую ночь.
Лордъ Вайндермеръ посмотрлъ на него съ удивленіемъ, а Елена сказала, что ненавидитъ карты и не знаетъ ршительно ни одной игры.
— Какой вздоръ! возразилъ дядюшка:— ты прежде очень любила макао. Эта игра очень легка и забавна… Сядемте же.
Нечего было длать. Елена знала, что дядюшка не терплъ противорчій, и потому, взглянувъ на графа, сла противъ него за карточный столикъ. Мортимеръ предложилъ играть по гине партію и принялся учить Эдуарда. Вайндермеръ сначала игралъ чрезвычайно разсянно, но когда выигралъ небольшую кучку денегъ, тогда Мортимеръ замтилъ съ удовольствіемъ, что глаза его, оставя прелестныя черты Елены, обратились единственно на карты, между-тмъ, какъ она съ своей стороны, начавъ также выигрывать, въ свою очередь, обнаруживала дтскую радость, принимая деньги, и при этомъ маленькая ручка ея дрожала, глаза блистали, лицо горло. Красота ея была въ эту минуту такъ блистательна, что Мортимеръ тихонько взглянулъ на Вайндермера, ожидая найдти въ пламенномъ взор его восторгъ страстнаго любовника, но, къ неописанному удивленію своему, замтилъ, что взоръ молодаго лорда, устремленный на Елену, выражалъ не только равнодушіе, но даже презрніе. Графъ много проигрывалъ, и часъ-отъ-часу длаясь пасмурне, терялъ постепенно всю обыкновенную любезность свою, а леди Елена, примчая явное невниманіе его къ ней, краснла, блднла и съ досады кусала нижнюю губу свою почти до крови.
Наконецъ судьба игры перемнилась: куча золота, возвышавшаяся возл Елены, умалилась, и она уже не владла своими чувствами, совершенно вышла изъ себя,— между-тмъ, какъ Вайндермеръ, забывъ и приличія свтскаго человка, и роль страстнаго обожателя, принималъ отъ нея деньги съ какимъ-то особеннымъ удовольствіемъ.
Мортимеръ, отъ котораго ничто не укрывалось и который хотлъ вылечить племянницу во что бы то ни стало, вдругъ умножилъ пулю, и тогда Вайндермеръ показалъ такую жадность къ деньгамъ, такое корыстолюбіе, что Елена почувствовала къ нему ршительное и глубокое презрніе.
— Конечно, леди Мередейсъ хороша собою и довольно любезна, думалъ Вайндермеръ, пришедши въ-вечеру къ себ:— но, признаюсь, она совершенно разочаровала меня страстію своею къ игр, жадностью къ деньгамъ, отвратительною въ молодой женщинъ, и дурнымъ тономъ своимъ. Заблужденіе мое кончилось, продолжалъ онъ:— слава Богу, что я не мужъ ея!.. Завтра же уду въ Палермо!
Леди Елена очень-равнодушно узнала на другой день объ отъзд Вайндермера, и, размышляя о самой-себ, думала: ‘Если страсть къ игр отклонила меня отъ него, то какъ же должна она безобразить молодую женщину въ глазахъ самаго нжнаго ея обожателя! Нтъ, съ этой минуты клянусь не брать въ руки картъ во всю жизнь мою!’
Англичане, бывшіе въ Неапол, ахали цлые три дня, удивляясь и не понимая, для чего Вайндермеръ ухалъ въ Палермо. Но большая часть говорила, что причиною скораго отъзда его была безнадежная любовь къ леди Мередейсъ, это мнніе подтверждалось нжностію Мередейса къ жен его. И такъ, Эдуардъ пересталъ спать по цлымъ днямъ, а Елена перестала сантиментальничать, сидя на балкон и глядя на луну.