Легенды, мифы и стихи..., Шилейко Тамара, Год: 1986 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 27 минут(ы)

Тамара Шилейко

Легенды, мифы и стихи…

Этот человек сам никогда не стремился к известности, старался жить как можно скромнее. Ученый с мировым именем, Владимир Казимирович Шилейко посвятил себя ассириологии — науке, которая, собственно, и родилась-то недавно, хотя занимается изучением древнейших цивилизаций Земли: Шумера, Вавилонии, Ассирии.

Печатать свои работы он не любил. Наверное, потому, что перед ним была бездна проблем, связанных с ассириологией, — он видел их в каждой глиняной табличке, в каждом обломке ритуальной чаши или, стершейся цилиндрической печати. Решение их требовало непрестанного напряженного труда. Но скорее всего он не желал размениваться на мелочи, хотел сделать нечто цельное, всеохватывающее.

Таким трудом был для него ‘Ассиро-вавилонский эпос’ — переводы мифов, молитв, заклинаний от болезней, предсказаний по рождениям, посвящений богам и сообщений потомкам древних правителей о своих победах над врагами и грандиозных постройках. Рукопись ‘Эпоса’ была завершена к 1930 году, а может быть, и раньше, потому что еще при жизни Шилейко была включена в план издательства ‘Academia’ (правда, незадолго до его закрытия). ‘Ассиро-вавилонский эпос’ собирались печатать издательства и в Ленинграде и в Москве, но началась Великая Отечественная война — и, конечно, Шумер и Вавилония отошли на дальний план. Однако востоковеды не забывали об этом труде. Академик В. В. Струве опубликовал отрывки переводов Шилейко в своей ‘Хрестоматии по истории Древнего Востока’. Особенно ценил он перевод эпоса о герое царе Гильгамеше. Но судьба ‘Гильгамеша’ оказалась довольно таинственной и несчастливой. Рукопись, затерянная еще в 1918 году, после смерти Шилейко обнаружилась в издательстве ‘Academia’. Ее решили издавать и уже подыскивали, кто бы мог написать введение и комментарии. Но тут она снова пропала и до сих пор нигде не обнаружена. Сохранилась только небольшая часть ее.

У рукописи ‘Ассиро-вавилонского эпоса’ более счастливая судьба. Она по крайней мере не исчезла бесследно, хотя и не была опубликована. С ней тоже происходили странные вещи. Обеспокоенные судьбой рукописи, родные Шилейко решили разыскать ее и сохранить. Но как же трудно оказалось это сделать! Только в 1953 году нехотя один ученый отдал рукопись сыну Шилейко, который, приехав в Ленинград, пришел к нему домой вместе с сотрудником милиции…

Возможно, из-за своей привычки к уединению, сосредоточенным занятиям В.К. Шилейко остается в какой-то мере загадочной личностью. Но нельзя сказать, что о нем совсем забыли. Вот что говорится в Большой Советской Энциклопедии:

‘Шилейко Вольдемар Казимирович (2 (14) 2.1891, Петербург, — 5.10. 1930, Ленинград), советский ассириолог и поэт. Проф. ЛГУ в 1922 — 30. Ввел в науч. обиход мн. шумерийские, ассиро-вавилонские, хеттские и др. письменные памятники из отечественных собраний. Подготовил издание памятников вавилонской лит. в стихотворных переводах…’.

В этой статье есть неточности. Владимир Казимирович умер в Москве, а не в Ленинграде. В ЛГУ он закончил работу не в 1930 году. а а 1929-м.

Имя Владимира Казимировича Шилейко упоминается и во многих книгах, посвященных древнейшей истории, но, к сожалению, никто не написал его хотя бы сколько-нибудь полной биографии. А ведь за свою короткую жизнь он успел сделать очень много, и не только как ученый-востоковед. Об этом человеке известно также и то, что он был наделен большим поэтическим даром, писал стихи. Его литературное дарование оказало влияние на творчество нескольких известных поэтов — его современников. О Владимире Казимировиче Шилейко говорится даже в Краткой литературной энциклопедии:

‘Лирика Ш. (опубл. в 1913-19 в журналах и альманахах ‘Гиперборей’, ‘Аполлон’, ‘Северная звезда’, ‘Тринадцать поэтов’, ‘Весенний салон поэтов’, ‘Сирена’) ориентирована на высокую филос. традицию рус. поэзии, прежде всего Ф. И. Тютчева. Мастер центонной поэзии, оказал влияние на поэзию рус. акмеизма’.

Центон — стихотворение, целиком составленное из строк других стихотворений. В современной литературе рассматривается как поэтическая забава и употребляется редко.

К сожалению, в последнее время о В.К. Шилейко чаще вспоминают только в связи с именем А. А. Ахматовой. Причем добрейший человек каким-то образом оказывается в роли безжалостного ревнивца, чуть ли ш запрещающего своей жене, талантливой поэтессе, писать стихи… Это несправедливые и жестокие вымыслы. Легенды о Шилейко ходили и при его жизни, но он обладал хорошим чувством юмора, к тому же его остроумие и находчивость помогали решительно пресекать различные пересуды.

Разбирая семейный архив, я нашла копию письма моей свекрови Веры Константиновны Шилейко-Андреевой, второй жены В.К. Шилейко, Петру Викторовичу Ернштедту, члену-корреспонденту АН СССР, специалисту по коптскому языку, большому другу Владимира Казимировича: ‘Мысль о том, что образ Володи, такой законченно прекрасный, и неисчерпаемое богатство его духа, большую часть которого он унес невысказанным в могилу, останутся в памяти лишь немногих его друзей, мне представляется иногда как-то мучительно недопустимой’. Это и побудило меня, человека до той поры далекого от ассириологии и литературоведения, начать по крупицам собирать все, что касается личности Владимира Казимировича Шилейко.

Родился Владимир Казимирович в Петергофе в небогатой семье, где было пятеро детей. Вольдемар — старший. Кстати, он не любил романского звучания своего имени и всегда просил называть его Владимиром. Сначала Володя ходил в приходскую школу при лютеранской церкви, а потом стал учиться в гимназии. Бесспорно, это был очень одаренный мальчик: с семи лет он самостоятельно начал изучать древнееврейский язык, а в гимназии настолько увлекся историей Древнего Востока, что завязал переписку со специалистами из Британского музея. Вопросы, поставленные юным историком, были глубоки и интересны, поэтому приходили в Петергоф ответные письма солидных ученых из Лондона.

Что послужило толчком к таким необычным увлечениям мальчика? В какой-то мере ответ на этот вопрос дает сам Владимир Казимирович. В предисловии к своей книге ‘Вотивные надписи шумерийских правителей’ он вспоминает преподавателя гимназии М. М. Измайлова как человека, ‘некогда вложившего в меня первую и самую сильную любовь — любовь к угасшему солнцу Востока’.

Возможно, еще один человек сочувствовал его занятиям — отец. Казимир Донатович. Отставной поручик, затем чиновник, глава большой семьи, он в течение двух лет посещал вечерние лекции в Петербургском археологическом институте и, успешно сдав установленный экзамен, был в 1904 году удостоен звания члена-сотрудника этого института. К сожалению, о причастности отца к увлечениям Владимира прямых свидетельств не сохранилось. Однако при всей скудости семейного бюджета Шилейко-старший давал возможность сыну покупать ‘мудрёные’ книги, коллекционировать старинные монеты и медали. В шкафу гимназиста бережно хранились обломки каменных плит, обрывки старинных рукописей и другие реликвии.
В Петербургский университет В.К. Шилейко поступил в 1909 году, после петергофской классической гимназии. Окончив ее блестяще, на круглые пятерки, он получил золотую медаль.

Крепким здоровьем Владимир Казимирович не отличался. Еще в юности он заболел туберкулезом легких. Тогда он справился с болезнью. Лето, проведенное в Пскове, и молодой организм совершили чудо. В справке, представленной Владимиром Казимировичем в Петербургский университет в сентябре 1913 года и заверенной доктором медицины, статским советником А. Сердюком, говорится:

‘После соответствующего лечения при отдыхе от всяких занятий в деревне язвы зажили, и в настоящее время у Шилейко не обнаружено никаких явлений как местного, так равно и общего туберкулеза. После подробного медицинского осмотра, произведенного мною сего 23 сентября, я нашел студента Шилейко достаточно окрепшим для возобновления научных занятий, а также не опасным в смысле заразительности для окружающих, что и удостоверяю, как пользующий его врач, моею подписью с приложением печати’.

Если в гимназии он по большей части занимался историей Древнего Востока, то университетские профессора открыли ему доступ к пониманию клинописных текстов. В то время в Петербургском университете работали такие замечательные ученые, как П. К. Коковцов и Б. А. Тураев. Под их непосредственным руководством Шилейко изучил древние языки настолько глубоко, насколько это было возможно в то время. В дальнейшем он оставался одним из тех немногих в мире ученых, кто шаг за шагом приоткрывал тайны мертвых языков, делая доступными, казалось бы, запертые за семью печатями, самые .древние, в большинстве своем каменные и глиняные книги.

Изучив клинопись и получив тем самым доступ к сокровищам древнейшей литературы, Шилейко забыл обо всем на свете. Настолько забыл о себе, о своем здоровье, что обеспокоенный профессор Тураев, не видя иных путей повлиять на слишком увлекавшегося студента, пишет письмо его отцу и просит обратить внимание на здоровье сына.

В своей книге ‘Жили-были’ В. Б. Шкловский вспоминает случай, непосредственно касающийся В.К. Шилейко. Когда в 1913 году канцелярия Петербургского университета за невнесение платы за обучение (двадцать пять рублей) автоматически исключила Шилейко из числа слушателей, пришлось закрыть целое отделение факультета восточных языков (еврейско-арабско-ассирийское), поскольку, как выяснилось, Шилейко был единственным слушателем этого уникального отделения. Это кажется удивительным только поначалу. И сегодня ассириология считается наукой архитрудной, а в то время ученых, занимающихся клинописью, во всем мире были единицы.

Как самостоятельная научная дисциплина ассириология была признана к середине XIX века. В России первым начал заниматься ассириологией и клинописью М. В. Никольский. Преподаватель греческого языка в гимназии, он увлекся молодой наукой, первым из русских ученых стал читать курс ассириологии в Московском университете и много занимался самыми древними письменными знаками — так называемой пиктографией, рисуночным письмом. Правда, к началу XX века он отошел от университетских дел и, чувствуя близкий конец, стремился по возможности завершить труды, начатые в молодые годы.

Шилейко стал изучать ассириологию и клинопись в 1910 году, и через два года уже полностью овладел этими науками. Но спорных вопросов грамматики и произношения клинописных, знаков оставалось столько, что решать их в одиночку было немыслимо. Никто из знакомых Шилейко специалистов не был в состоянии помочь ему, поэтому еще в 1911 году он начал переписку с известным французским ученым Франсуа Тюро-Данженом, основателем шумерологии — истории народа, одним из первых создавшего на земле письменность. Примерно тогда же завязалось его знакомство с немецким ассириологом Вайднером и другими востоковедами в различных странах мира.

‘У нас восходит новое светило в лице Шилейко… Мне, конечно, не угнаться за этим быстроногим Ахиллесом’ — так писал в начале нашего века Михаил Васильевич Никольский, которого современники почтительно называли отцом русской ассириологии. Он узнал, что в Петербургском университете на восточном факультете есть студент, который свободно читает клинописные тексты на шумерском, вавилонском и ассирийском языках, знает древнеегипетские иероглифы, клинопись, арамейский и другие древние языки.

Ознакомившись с работами своего соотечественника М. В. Никольского, жившего в Москве, Шилейко написал ему письмо, в котором высказал беспредельное уважение к трудам старого профессора и просил консультации по нескольким вопросам. Никольский незамедлительно прислал ответ, выражал в нем радость по поводу появления в России подающего большие надежды молодого ассириолога. Вот выдержка из этого пространного (тринадцать страниц) письма, датируемого 6 июля 1912 года:

‘Дорогой коллега! Я много слышал о Вас от Б. А. Тураева, но, несмотря на лестный о Вас отзыв, я все же думал, что Вы только ученик первого элементарного класса, с успехом переходящий во второй, но получив Ваше письмо, был совершенно удивлен, увидев в лице Вашем готового ассириолога, овладевшего всеми важнейшими познаниями в нашей области и с мужеством и успехом берущегося за решение самых трудных и неразрешимых проблем. От души Вас приветствую!..’

В 1912 году, когда было написано это письмо, в Новом энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона была опубликована первая большая статья Шилейко ‘Вавилония’, а также несколько текстов расшифрованных им клинописных табличек..

Хорошо известно, что и сейчас чтение клинописных текстов занятие сложнейшее. А в то время, когда проводились первые опыты чтения древнего письма, все было неимоверно сложно. Даже описание внешнего вида таблички, выявление места и положения, в котором ее нашли, материала, из которого она изготовлена, — все представляло сплошные загадки. К тому же в большинстве случаев это были не целые изделия, таблички или какие-либо другие ритуальные предметы, например чаши, булавы, конусы, а обломки со щербинами-лакунами на самой надписи. Прежде чем попасть к русским коллекционерам, эти древние предметы проходили через множество рук, часто нечистоплотных, и, чтобы заработать побольше, целое изделие нередко разбивали на куски и продавали по частям.

Приступая к работе, специалист-ассириолог должен был восстановить былую часть повествования по уцелевшим лоскутам слов. Для этого надо было разобрать и перерисовать на бумагу все знаки, восстановив стершиеся или выкрошившиеся детали. В иных случаях, чтобы показать, как выглядела надпись в первозданном виде, от ученого требовалось искусство художника. Особенно это касается посвятительных надписей. В отличие от деловой скорописи они зачастую выполнялись замысловатым и тонким письмом. А кроме того, надо было знать, какие аналогичные тексты уже имеются, в каких музеях мира, кто и когда пытался их прочитать и к каким пришел результатам.

С 1913 года В.К. Шилейко, хотя и числился студентом Петербургского университета, стал сверхштатным сотрудником Эрмитажа по научной части. В том же году вышли в свет его статьи ‘Тетраграмматон’ в Еврейской энциклопедии и ‘Иероглифы’ в Энциклопедическом словаре издательства ‘Деятель’. В 1914 году пять его статей напечатали французский журнал ‘Ревю д’ассириоложи’, немецкие журналы ‘Ориенталише литературцайтунг’ и ‘Цайтшрифт фюр Ассириологи’.

Никогда не бывавший на Востоке, Владимир Казимирович для расшифровки текстов пользовался предметами старины, попадавшими в Россию через собирателей древностей. С известным коллекционером академиком Николаем Петровичем Лихачевым Шилейко познакомился в самом начале своих занятий ассириологией. Историк по образованию, Лихачев собрал интереснейшие материалы. Он создал Музей палеографии, все экспонаты которого были приобретены им на собственные средства. В нем были собраны самые различные памятники письма: тексты, выбитые зубилом, нарисованные красками, начертанные палочкой, написанные кисточкой, гусиными, металлическими перьями, первые типографские издания. Трудно даже просто перечислить все экспонаты. Здесь можно было увидеть египетские стелы и папирусы, клинописные таблетки Двуречья и хеттов, китайские гадательные кости, памятники коптского, греческого и арабского письма, надгробья, пергамены и бумаги, дипломы и хартии, многочисленные акты Западной Европы, папские бреве, банди и адити итальянских государств, мазаринады и летучие издания Французской революции, инкунабулы, палеотипы и русские провинциальные издания XVIII — XIX веков.

Материалы эти казались настолько разноплановыми, что некоторые современники Лихачева считали их не связанными друг с другом и утверждали, что собрания Музея палеографии отражают лишь коллекционерские вкусы собирателя. Владимир Казимирович Шилейко придерживался иной точки зрения, потому что в действительности в музее были собраны экспонаты для критического исследования исторических источников, их сопоставления и взаимной проверки. Забегая вперед скажем, что в 1925 году Н.П. Лихачев воплотил свою заветную мечту: передал организованный им Музей палеографии в ведение Академии наук СССР и стал его директором. С Лихачевым и его музеем Шилейко был связан теснейшими узами до конца своей жизни. После смерти Лихачева все экспонаты Музея палеографии были, к сожалению, разрознены. Большая их часть попала в Эрмитаж и Азиатский музей.

Но еще задолго до этого молодой ученый отобрал для работы из коллекции Лихачева 35 ритуальных предметов, принадлежавших 11 царям Шумера. Большинство из них было найдено при раскопках группы холмов Телло, скрывавших под собой древний город-государство Лагаш. Происхождение остальных связано с древними городами Адаб, Урук, Ларса. Среди реликвий — известняковые, алебастровые, глиняные таблички, одна мраморная и одна из лазурита, шестигранная глиняная призма, обломок вазы, глиняные конусы и кирпичи. Некоторые надписи были оттиснуты с помощью глиняных, каменных или металлических цилиндров-печатей. Но большинство текстов было написано от руки. Поэтому каждый отдельный предмет независимо от содержания нанесенного на него текста является единственным в своем роде древнейшим памятником. Несколько надписей было переведено Шилейко впервые в мире, содержание других было известно по переводам главным образом на французский язык. Однако и в этих случаях русский ученый дал важные уточнения транскрипции перевода, основываясь на детальном изучении грамматики мертвого языка.

Эта работа была долгой, кропотливой, но завершилась первой книгой молодого ученого, которому в то время исполнилось всего лишь двадцать четыре года. ‘Вотивные надписи шумерийских правителей’ вышли в свет в 1915 году. В подзаголовке книги указано, что в ней опубликованы клинописные тексты памятников Южной Месопотамии из собрания академика Н.П. Лихачева.

Эта книга ценна не только тем, что в ней помещены переводы древних текстов, описания реликвий, — Владимир Казимирович написал к ней исторический очерк, в котором с наиболее возможной для того времени точностью установил хронологическую последовательность и династические связи шумерийских царей. Чтобы написать подобный очерк, надо было не только прочитать, но и проанализировать все написанные к тому времени материалы по Шумеру, опубликованные в различных странах мира, главным образом на немецком, английском и французском языках. Следовало также изучить и сопоставить многочисленные таблички, относящиеся к шумерийскому периоду из Британского музея, парижского Лувра, Берлинского музея и других собраний.

Старый профессор Никольский был поражен тем, что совсем еще молодой ученый берется за решение сложных и на первый взгляд вовсе неразрешимых проблем и добивается успеха. Другой старший коллега позднее журит молодого ученого за неэкономную трату сил: ассириология — это океан труда и сначала, казалось бы, надо брать то, что лежит на его поверхности, а не нырять в глубину.

Но легкого пути Владимир Казимирович в своей жизни никогда не искал. Книга ‘Вотивные надписи шумерийских правителей’ не осталась незамеченной. В 1916 году ей была присуждена Большая серебряная медаль Российского археологического общества. Одновременно В.К. Шилейко был признан одним из лучших европейских копировальщиков клинописных текстов.

Шилейко был всегда полон творческих планов: разбирал, сопоставлял, отбирал наиболее интересные, на его взгляд, материалы. Несколько раз он возвращался к изданию шумерийских таблеток. В 1916 году в сборнике статей в честь попечительницы Российского археологического общества графини Уваровой опубликовал еще четыре таблетки из лихачевского собрания. В них содержатся данные, до той поры мало известные историкам. Владимир Казимирович обратил внимание на то, что некоторые товары, упоминаемые в этих документах, оцениваются в серебре. Он первым высказывает мысль, что при торговых сделках в Шумере имела хождение металлическая валюта.

В январе 1917 года Владимира Казимировича призвали в армию. Он пробыл в войсках более шести месяцев, до августа 1917 года, и по состоянию здоровья был уволен из пехотного полка, где служил рядовым. От службы в армии у него осталась шинель, которая в течение нескольких последующих лет служила ему и пальто и одеялом.

В этом же году В.К. Шилейко опубликовал еще два текста с шумерийских таблеток, хранящихся в настоящее время в Москве в Музее изобразительных искусств имени А. С. Пушкина.

Зная о перенесенной им болезни, друзья просили его быть внимательным к себе, беречь здоровье. Но когда он увлекался чем-нибудь, то о себе совершенно забывал — мог не есть, не спать. И если принято называть книги духовной пищей человека, то в приложении к Шилейко эти слова звучали почти буквально: без пищи он мог обходиться долгое время, был непритязателен в еде. Без книг же не мог прожить и часа.

Большой их знаток и ценитель, Шилейко покупал у букинистов все, что казалось ему интересным. Он не коллекционировал книги — он с ними работал. Любую, оказавшуюся у него в руках, он прочитывал от начала до конца. Книги стоили дорого, и из-за этого он, постоянно нуждавшийся в деньгах, часто оставлял себе на жизнь жалкие крохи.

Тонкий знаток литературы, Шилейко одинаково хорошо понимал классическую и средневековую западноевропейскую литературу, в особенности поэзию. По воспоминаниям близких ему людей, он имел необыкновенную память, в разговоре мог цитировать любое из называемых литературных произведений — на разных языках, и древних и новых. Переводов он не признавал, только подлинники. Наизусть читал целые таблицы на ассирийской языке. Увлекал своих слушателей рассказами о Древнем Египте, Вавилонии, Ассирии. Об Ашшурбанипале, жившем в VII веке до н.э., мог говорить так подробно и занимательно, будто своими глазами наблюдал жизнь этого правителя, создателя одной из самых древних библиотек мира.

В архиве ГМИИ имени А.С.Пушкина сохранилась анкета, заполненная в 1926 году. В графе ‘Какие знаете языки’ ответ: ‘Знает около 40 языков’. Сын В.К. Шилейко утверждает, что его отец знал в общей сложности 62 языка.

25 октября 1917 года над Невой прогремел исторический выстрел ‘Авроры’. Он возвестил миру о создании первого в мире социалистического государства. В трудные послереволюционные годы многие сотрудники Эрмитажа и других музеев Петрограда стремились во что бы то ни стало сохранить национальные сокровища для народа. Шилейко принадлежит к их числу. В 1918 году его принимают на штатную должность ассистента в Государственный Эрмитаж. В том же году он был утвержден членом Коллегии по делам музеев и охране памятников искусства и старины, созданной по инициативе В. И. Ленина.

Через год его избрали действительным членом Российской академии истории материальной культуры (РАИМК, впоследствии Государственная академия истории материальной культуры — ГАИМК). С этого времени секция археологии и искусства Древнего Востока РАИМК, которую он возглавил, стала центром изучения ассириологии в нашей стране.

Тогда же, в 1919 году, Шилейко утверждают в должности профессора Петроградского археологического института. Он читал историю Шумера и Аккада, историю вавилонской литературы, на практических занятиях разбирал со студентами клинописные тексты.

Несколько лет он прожил в одном из помещений Шереметевского дворца. В мрачной продолговатой комнате размещались кровать, диван и большой круглый стол. За этим-то столом при свете керосиновой лампы, накинув на зябнущие плечи солдатскую шинель, Владимир Казимирович ночи напролет разбирал глиняные таблички. Хозяйства у него не было никакого, не было даже кастрюли — только чайник. Не много он себе позволял, но в чем не мог отказать, так это в чае, причем чай любил очень горячий и очень крепкий. Заваривал за ночь по нескольку раз, для этого разжигал примус. Был еще маленький самовар, но его ставили только в честь прихода гостей — слишком хлопотное это дело отнимало много времени.

По складу ума и характера Шилейко как специалиста-востоковеда привлекала не просто расшифровка текстов, но решение исторических загадок, динамика развития и совершенствования языка. Сочетая исключительную память, блестящий комбинационный дар со строгим логическим мышлением, он всегда приходил к оригинальным выводам. А поэтический дар ученого проявлялся в выборе текстов для работы — в большинстве своем это были исторические надписи, мифы, космогонические и героические, храмовая лирика и обряды.

Большой интерес для историков представлял анализ клинописных текстов, опубликованных Шилейко в 1918 году в ‘Записках Восточного отделения Археологического общества’. При внимательном изучении оказалось, что два из них, те, на которые раньше никто не обращал внимания, содержат договор о взаимопомощи. Египетский фараон и хеттский царь обязывались помогать друг другу в случае возникновения беспорядков внутри их стран. Это был аккадский вариант известного договора между фараоном Рамзесом II и хеттским царем Хаттушилем III (XIII век до н.э.). Поначалу Шилейко полагал, что это предварительный вариант. Но вскоре пришел к правильному выводу, который имел огромное научное значение. Ведь к моменту выхода в свет статьи Шилейко были известны лишь египетские копии этого договора.

По-прежнему много времени он отдает и другой своей работе. Еще в самом начале своей деятельности Владимир Казимирович заинтересовался преданиями о Гильгамеше — богатыре, совершающем, необыкновенные подвиги. Перевод этой работы, как я уже говорила, исчез, и потому хотелось бы рассказать о нем подробнее.

Как и его отдаленный потомок — греческий Геракл, Гильгамеш был причислен к сонму шумерийских и вавилонских богов. Впервые это имя упоминается в списке богов, получающих праздничные жертвы, в записях, относящихся к третьему тысячелетию до н. э. Еще более древние — изображения Гильгамеша на печатях шумерийских царей. На них изображался герой, борющийся с быком или со львом, в несущейся по бурным волнам ладье.

Первые таблички с описанием подвигов Гильгамеша относятся к концу третьего тысячелетия до н.э. По-видимому, это были записи сказаний, которые сложились по крайней мере в первой половине третьего тысячелетия до н. э., а затем изустно передавались из поколения в поколение. Самые поздние таблички, написанные вавилонским письмом, но на ассирийском языке, найдены при раскопках библиотеки последнего из великих ассирийских царей — Ашшурбанипала. Их всего 12, заполненных мелкой клинописью.

После небольшого вступления поэма повествует о постройках, которые Гильгамеш воздвиг в Уруке, где был правителем. А затем слышится жалоба жителей Урука, недовольных буйным поведением Гильгамеша. Боги внимают молитвам людей. Они создают человека-зверя Энкиду, равного по силе Гильгамешу. При встрече Гильгамеш и Энкиду вступают в схватку, но никто не может одержать верх. Борцы не чувствуют вражды друг к другу и вскоре становятся неразлучными друзьями. Так заканчивается первая таблица.

На второй таблице записано, как Гильгамеш и Энкиду задумывают поход против страшного Хумбабы, хранителя священной кедровой рощи. Третья таблица приводит героев к матери Гильгамеша с просьбой склонить всемогущего бога солнца Шамаша к удачному совершению задуманного предприятия. Четвертая описывает путь Гильгамеша и Энкиду к месту обитания Хумбабы. Пятая — бой с Хумбабой, который заканчивается победой героев.

В шестой таблице рассказывается, как Гильгамеш умывается после битвы, надевает чистое платье, возлагает на голову тиару. Он так прекрасен, так мужествен, что подняла на него свои очи и поразилась красоте героя Иштар — богиня любви и плодородия, а также войны и распри. Иштар домогается любви Гильгамеша, обещая ему власть во вселенной. Но Гильгамеш знает капризный нрав прекрасной богини. Он насмешливо отказывается от ее любви и перечисляет всех ее возлюбленных, которым она принесла только зло. Такое пренебрежение к ней заставляет Иштар думать о мести. Она обращается к богам и умоляет их наказать Гильгамеша за дерзость. В конце концов боги соглашаются и насылают на него ужасное чудовище — небесного быка, изрыгающего огонь. Вместе с Энкиду Гильгамеш одолевает и этого противника.

Энкиду, друг Гильгамеша, — бесстрашный и сильный, но все же смертный. Седьмая таблица повествует о его тяжелой болезни и смерти. Плач и скорбь оставшегося в живых Гильгамеша описаны в ней же. Тоска по другу переходит в страх перед неизбежностью собственной смерти. Что делать? Умирать так не хочется. Как обрести бессмертие? Гильгамеш решает идти за советом к обладателю вечной жизни престарелому Утнапиштиму (девятая и десятая таблицы).

Одиннадцатая таблица, лучшая из всех по сохранности, содержит рассказ Утнапиштима о потопе. Кстати, библейская легенда о потопе настолько совпадает с вавилонским сказанием, что сегодня ученые допускают вероятную связь этих легенд. Герой просит Утнапиштима помочь ему получить вечную жизнь, но не выдерживает необходимых для этого испытаний и ни с чем возвращается домгой. Грустный приближается он к Уруку, но видя открывшийся его взору прекрасный город, окруженный мощными стенами, по-новому понимает смысл жизни. Обращаясь к своему спутнику, он говорит, что бессмертие человека заключается не в чем ином, как в творениях его рук.

В последней, двенадцатой таблице Гильгамеш вызывает из преисподней тень Энкиду, и тот рассказывает ему о безрадостном существовании в загробном мире. Содержание этой таблицы не вполне согласуется с духом всей поэмы. По-видимому, двенадцатая таблица была присоединена к эпосу позднее.

Шилейко изучал все имевшиеся тогда материалы о Гильгамеше, знал различные версии эпоса и частично отдельные, так называемые периферийные, фрагменты, которые были найдены при раскопках не в Вавилоне и Шумере, а в других местах. Еще в 1918 году он сдал полный перевод ‘Гильгамеша’ в издательство Сабашниковых в Москве, но, к несчастью, рукопись затерялась. Остался только перевод шестой таблицы, той, где Гильгамеш после битвы с Хумбабой отказывается от любви коварной Иштар, да еще некоторые отрывки.

Но русский перевод эпоса, читанный самим Владимире Казимировичем, слышали многие, и много было об этом в свое время разговоров. Академик Струве, блестящий знаток древних текстов, в былые годы хорошо знал Шилейко. В своей ‘Истории древнего мира’ он вспоминает начало поэмы в переводе Владимира Казимировича:

Об увидавшем все до края мира,

О проницавшем все, постигшем все.

Он прочел совокупно все писанья,

Глубину премудрости всех книгочетов,

Потаенное видел, сокровенное знал

И принес он весть о днях до потопа.

Далеким путем он ходил — но устал и вернулся

И записал на камне весь свой труд.

В 1919 году вышел перевод ‘Гильгамеша’ на русский язык, сделанный поэтом Н. С. Гумилевым. Но Гумилев переводил не клинопись, что вполне естественно, а пользовался французским подстрочником. Большую помощь в толковании различных малопонятных для несведущего читателя мест древней легенды переводчику оказал Шилейко. Он же написал предисловие к книге, которое, по существу, было серьезным исследованием в той области истории древнего мира, которую сейчас называют гильгамешеведением.

Все материалы, связанные с древнейшим на земле эпосом, Шилейко тщательно подбирал, обрабатывал, изучал. Так, в ноябре 1927 года он пишет в Москву: ‘День был удивительно хорош, безветренный и снежный, и с утра я выбрался в Азиатский музей. Ернштедт приготовил для меня издание старинных отрывков Гильгамеша, по которым я тосковал шесть лет, теперь мне их хватит на всю зиму’. ‘Гильгамеша старые отрывки меня научают многому. Бесподобен их язык, тончайший по своему синтаксису’.

Все материалы, касающиеся легенды о Гильгамеше, были интересны не только сами по себе — они широко использовались Шилейко при анализе текстов и особенно древних цилиндрических печатей, которыми он также серьезно занимался.

Научная работа, казалось бы, отбирала все силы без остатка, но были еще и стихи. В 1918 гбду в альманахе ‘Весенний салон поэтов’ в числе других стихи Шилейко. В конце 1918 и в самом начале 1919 года вышли очередные книжки журнала ‘Сирена’, в которых было напечатано 6 его стихотворений.

Излюбленная форма стихов поэта — восьмистишие. В строчках, построенных просто и спокойно, погашены все всплески, крайности чувств, но вместе с тем в них заключены мысли и эмоции человека, много пережившего и много познавшего. Взять хотя бы одно стихотворение из ‘Сирены’:

Над мраком смерти обоюдной

Есть говор памяти времен,

Есть рокот славы правосудной,

Могучий гул: но дремлет он

Не в ослепленьи броней медных.

А в синем сумраке гробниц,

Не в клекоте знамен победных,

А в слабом шелесте страниц.

Стихотворения, напечатанные в ‘Сирене’, насколько сейчас известно, были последними прижизненными публикациями стихов Шилейко. В дальнейшем он перестал печатать стихи. Но это вовсе не означало отхода от поэзии. Напротив, он начал активно сотрудничать в издательстве ‘Всемирная литература’, организованном по инициативе М. Горького.

Вот что писал Алексей Максимович Горький о задачах, стоящих перед издательством:

‘В 19-м году издательство ‘Всемирная литература’, преследуя цель дать русскому читателю лучшие произведения всех литераторов Европы и Америки XIX — XX века, организовало ‘Студию переводчиков’, чтобы воспитать кадры литературно и художественно грамотных переводчиков, способных — насколько это вообще возможно — ознакомить русского читателя с тайнами слова и красотою образов литературы европейской. Задача несколько утопическая, но, как известно, в России всего меньше боятся утопии’.

Будучи членом редколлегии издательства ‘Всемирная литература’ и одним из руководителей ‘Студии переводчиков’, Шилейко редактирует переводы. Одновременно он готовит переводы вавилонской литературы, стремясь как можно точнее воспроизвести ритмику древнего стиха. Чтобы глубже понять художественные достоинства древнейшей литературы, он изучает западноевропейскую средневековую поэзию и вскоре становится крупным специалистом и в этой области.

В 1922 году в первом номере журнала ‘Восток’, выпущенном издательством ‘Всемирная литература’, было представлено несколько фрагментов из переводов древневавилонской литературы. Среди них знаменитая поэма-миф ‘Сошествие Иштар’ — о сошествии богини Иштар в обитель мертвых. Ее перевод подготовил В.К. Шилейко.

В ту пору были известны только две редакции этого мифа. Изучая грамматические особенности текстов, Шилейко впервые высказал предположение о том, что обе копии восходят к подлиннику, который намного старше имеющихся записей и передает трагедию божественных страстей значительно полнее. Впоследствии, уже после смерти Шилейко, это предположение подтвердилось: были обнаружены отрывки из ‘Сошествия Иштар’, датируемые третьим тысячелетием до н.э.

Переводчик Шилейко стремился не только точно рассказать содержание текста, но и средствами современного русского языка по возможности передать своеобразие и выразительность древневавилонского стиха. Работая над переводом, Шилейко, как всегда, стремился выдержать его ритмический строй, сохранить порядок слов подлинника:

Почиют князья, простерты мужи, день завершен:

шумливые люди утихли, открытые замкнуты двери…

В.К. Шилейко отнюдь нельзя было назвать книжным червем, человеком, замкнутым в себе. Круг его знакомых не ограничивался только сослуживцами, специалистами-востоковедами и филологами. Его хорошо знали все, кому так или иначе приходилось сталкиваться с ним в повседневной жизни. В. Д. Блаватский, коллега Владимира Казимировича по РАИМК, рассказывал, что Шилейко часто обедал в столовой неподалеку от Мраморного дворца, где жил. Когда он входил в зал, даже обедавшие дворники, хорошо его знавшие, дружно приветствовали его: ‘Здорово, Мраморный!’

Был еще друг, который требовал непрестанных забот, — сенбернар Тапа. В те годы в Петрограде было много бродячих собак, самых породистых. Удирая за границу, хозяева оставляли животных на попечении прислуги, а те в голодное время выгоняли собак на улицу. Однажды Шилейко подобрал больного пса — голодного, несчастного. Пес обожал нового хозяина. Когда в 1924 году Владимиру Казимировичу по делам службы пришлось уехать в Москву, Тапа лег на его кровать, не желал сходить с нее и не прикасался к пище. Пришлось срочно вызвать Шилейко телеграммой. Только когда пес увидел хозяина, он покинул свое убежище и стал есть.

Выходят в свет новые публикации Шилейко. Зарубежные журналы по ассириологии просят его присылать статьи, но ученый считает своим долгом прежде всего публиковать свои труды в советских изданиях, В 1921 году он частично переиздает, частично публикует впервые 12 староассирийских таблеток из Малой Азии. Эти древнейшие палеографические памятники, написанные на особом варианте аккадского языка и особым видом клинописи, относятся к рубежу третьего и второго тысячелетий до н. э. В то время их язык и письмо только начинали толковать. Он был и в этом пионером.

В 1922 году Петроградский университет приглашает К тому времени уже знаменитого ученого на должность профессора. Шилейко ведет курсы шумерского, аккадского языков, а впоследствии первым в нашей стране вводит преподавание хеттского языка. Здесь также следовало бы исправить небольшую неточность. В БСЭ (том 9) сказано, что впервые в нашей стране ввел преподавание хеттского языка советский языковед, специалист в области ассириологии А. П.Рифтин. Но как же так? Судя по письмам самого Шилейко, Рифтин проходил курс хеттского языка в ЛГУ под его руководством.

Шилейко был твердо убежден, что история Древнего Востока не должна быть привилегией узких специалистов. Люди должны знать, как жили их предки, как развивалась человеческая культура. Он был превосходным рассказчиком, слушать его можно было бесконечно (многие, к сожалению, этим злоупотребляли, не жалея ни сил его, ни здоровья). Он так увлекался, что не замечал времени. Поэтому даже на лекции в университете приносил будильник, заводил его, ставил перед собой на кафедру и лишь после этого начинал занятия.

По записям египтологического кружка при ЛГУ, почетным членом которого состоял Шилейко, только в 1922 году он выступил с 16 общедоступными докладами. Темы самые разнообразные. Среди них: ‘Развалины некоторых городов в Месопотамии’, ‘Из вавилонской литературы’, ‘Значение муки в поэме о Гильгамеше’, ‘Печати Дария и Артаксеркса’, ‘Мужья Иштар’,’Государства Умма и Шургулла’… На его лекции приходили не только члены египтологического кружка и восточного отделения Археологического общества, но и неспециалисты — студенты университета, археологического института и люди, интересующиеся древней историей. К сожалению, конспекты этих докладов в архиве Шилейко не сохранились.

В 1924 году в очередной книге журнала ‘Восток’ печатается перевод 61 строки вступления к вавилонской поэме об Этане ‘Орел и змея’. Стихотворный текст удивительно живо и образно повествует о дружбе орла и змеи, о данной ими перед богом солнца Шамашем клятве верности, о вероломстве орла и мстительной змеиной хитрости.

* * *

Знакомство Шилейко с Анной Андреевной Ахматовой состоялось, по-видимому, еще до 1913 года. Во всяком случае, ее стихотворение ‘Косноязычно славивший меня…’, посвященное Владимиру Казимировичу, отмечено этим годом. Некоторые литературоведы полагают, что оно было ответом на опубликованное позже (в 1914 году), чем было написано, стихотворение Шилейко ‘Муза’:

Ты поднимаешься опять

На покаянные ступени

Пред сердцем бога развязать

Тяготы мнимых преступлений.

Твои закрытые глаза

Унесены за край земного,

И на губах горит гроза

Еще не найденного слова,

И долго медлишь так, мертва…

Но в вещем свете, в светлом дыме

Окоченелые слова

Становятся опять живыми, —

И я внимаю не дыша,

Как в сердце трепет вырастает,

Как в этот белый мир душа

На мягких крыльях улетает.

На стихотворении А. А. Ахматовой ‘Как мог ты, сильный и свободный…’ в его первых публикациях стояло посвящение — ‘В.К. Шилейко’.

Поэтический диалог Ахматовой и Шилейко скреплялся большой дружбой. Ахматова с интересом относилась к рассказам Владимира Казимировича о Древнем Востоке. Она была благодарной слушательницей, понимающей музыку древней речи. Шилейко рассказывал ей о царях и богах, читал таблетки на языке оригинала, а потом переводил на русский. Выбирал то, что казалось ему интересным с общечеловеческой точки зрения. В одном из писем Ахматовой он, к примеру, сообщает, что натолкнулся на одну трогательную таблетку, и спешит передать ее содержание, причем делает это так, словно его корреспондентка является специалистом-востоковедом: сначала дает транскрипцию, а потом точный перевод письма древней вавилонянки сыну.

Брак В.К. Шилейко и А. А. Ахматовой был оформлен в декабре 1918 года в нотариате Литейной части Петроградской стороны. Некоторое время супруги жили в Шереметевском дворце, в комнате Владимира Казимировича. Затем они переселились в Мраморный дворец на Миллионной (ныне Халтурина, 5), где жили сотрудники РАИМК. Шилейко получил там квартирку из двух комнат. По тем временам это были роскошные апартаменты, хотя каждый жилец сам топил печь, электрической проводки во дворце, конечно, не было — помещения освещались керосиновыми лампами и свечами.

В военном билете В.К. Шилейко в графе ‘Семейное положение’ обозначено: четыре человека. Судя по всему, это были сами супруги. Лева, сын Анны Андреевны от первого брака, и Анна Фоминична, мать Владимира Казимировича, которая жила отдельно, но находилась на иждивении сына.

В эти годы семья В.К. Шилейко могла существовать только благодаря пайку, полагавшемуся ему как действительному члену РАИМК, да и А. М. Горький делал все возможное для сотрудников издательства ‘Всемирная литература’, чтобы не дать им умереть от голода. В очередях за пайком приходилось стоять Анне Андреевне. Некоторые мемуаристы ставят это как бы в укор Шилейко. Но он, в этом нет никаких сомнений, мог бы стоять в единственной очереди — в очереди в библиотеку.

Один рассказ глубоко запал в мое воображение. Это произошло в 1969 году, когда я еще почти ничего не знала о В.К. Шилейко кроме того, что он был ученым и поэтом, да еще что Анна Ахматова была прежде его женой. По роду работы мне довелось встретиться с известным физиком Д. А. Франк-Каменецким. Мне как издательскому редактору надо было снять некоторые вопросы. Когда в рукопись были внесены нужные поправки, зная мою фамилию, он спросил, не родственница ли я ‘того самого’ Шилейко. Я ответила, что да, родственница, и тогда услышала:

—— Владимир Казимирович был замечательный человек. Мне о нем много рассказывал брат, который жил в то время в Петрограде и также был действительным членом РАИМК. Вы знаете, он вспоминал, как однажды встретил Владимира Казимировича и Анну Андреевну, кажется, в двадцатом году на Невском проспекте. На ногах у них были калоши, подвязанные веревочками, а рядом шествовал огромный сенбернар.

Писали об этом периоде жизни Шилейко и Ахматовой немало, но, мне кажется, не всегда объективно. Вот как описывает примерно тот же период времени В. М. Жирмунский в своих примечаниях к книге ‘Творчество Анны Ахматовой’:

‘Владимир Казимирович Шилейко — выдающийся ученый-ориенталист, специалист по древним клинописным языкам Месопотамии. Был также поэтом, участвовал в ‘Цехе поэтов’… Шилейко был человеком с большими странностями, ученым в духе гофмановских чудаков, Ахматова впоследствии… так вспоминала о собместной жизни с ним: ‘Три года голода. Владимир Казимирович был болен. Он безо всего мог обходиться, но только не без чая и без курева. Еду мы варили редко — нечего было и не в чем. Если бы я дольше прожила с В. К., я тоже разучилась бы писать стихи… Он просто человек был невозможный для совместного обитания…’

Но В. М. Жирмунский говорит об отношении Ахматовой к Шилейко через третьих лиц, тогда как крупнейший советский филолог Вячеслав Всеволодович Иванов пишет следующее:

‘О взаимоотношении ее поэзии и жизни со стихами и биографией Шилейко писали многие. Мне самому случилось говорить с Ахматовой о Шилейко: несколько расходясь с другими мемуаристами, должен свидетельствовать, что она говорила о нем как о гениальном ученом с восхищением, вспоминала, что он еще юношей получил открытку от великого французского ассириолога Тюро-Данжена. Время, проведенное с Шилейко, она в этом разговоре измерила десятилетием, что, вероятно, нужно понимать как интервал, прошедший после их знакомства.

Кажется возможным предположение, что возрастание сдержанных философских нот в лирике Ахматовой едва ли случайно приходится на конец десятых годов, когда и биографические пути ее скрестились с жизнью Шилейко… Вероятно, существеннее, чем отдельные несомненные совпадения строк, позднее написанных Ахматовой, с тем немногим, что сохранилось нам от написанного Шилейко, это единство аскетического отшельнического тона, для стихов Шилейко изначально заданного, а у Ахматовой постепенно возобладавшего.

Вероятно, в поэтической биографии Ахматовой именно этим и обозначен прежде всего ее длящийся всю жизнь диалог с Шилейко (самим заглавием вавилонского эпоса, в переводе Шилейко называвшегося ‘Когда вверху’), о нем напоминает сожженная пьеса ‘Энума элиш’, написанная Ахматовой в Ташкенте в военные годы, когда вызванное эвакуацией столкновение с Азией оживило и воспоминание о древней ближневосточной поэзии. Мистральная форма пьесы, где, по рассказам Ахматовой, героиня (автор), преследуемая видениями будущего, оказывается на сцене перед судилищем, вела к исходным обрядовым истокам древневосточного театра’.

Даже когда супруги фактически разошлись, это не был полный разрыв — остались теплые, братские отношения. Они по-прежнему нередко видятся. На титульном листе подаренной Шилейко книжки ‘Белая стая’ Анна Андреевна пишет сверху: ‘Владимиру Казимировичу Шилейко с любовью. Анна Ахматова. 1922. Осень’. И внизу строчка из стихотворения Мандельштама: ‘В Петербурге мы сойдемся снова’.

Когда в 1924 году Шилейко начинает работать в Москве, не прекращая преподавательской деятельности в Ленинградском университете, о чем я расскажу чуть позже, он около семи месяцев в году проводит в столице. Во время его отсутствия Ахматова живет в его квартире в Мраморном дворце. На ее попечении остается сенбернар Тапа, для содержания которого Шилейко оставляет доверенность на получение жалованья в ГАИМК.

Когда в марте 1926 года Ахматова на короткое время едет в Москву, она получает ключ от комнатки Владимира Казимировича на Пречистенке (ныне Кропоткинская), которая была ему предоставлена. Хорошо зная характер Анны Андреевны и ее привычки, он поручает заботу о ней Вере Константиновне Андреевой, посылая ей такую записку: ‘Дорогая Вера Константиновна, вот Вам Анна Андреевна. Приголубьте ее на чужой стороне: я очень о ней беспокоюсь. Напишите, здорова ли она. Сама она ленива писать. Искренно Вас любящий В. Шилейко’.

В архиве Шилейко есть только две книги с ее автографами (к сожалению, еще две пропали, на ‘Четках’ я помню начало надписи ‘Букану от Акумы…’). На томике стихов Франсуа Вийона посвящение: ‘Владимиру КазимировичуШилейко от его старого друга Ахматовой. Масленица. Воскресенье. 1927’.

Ахматова очень ценила мнение Владимира Казимировича о своих стихах. Доказательством тому может служить записка, сохраненная Владимиром Казимировичем: ’26 ноября 1928 года. Милый друг, посылаю тебе мои стихотворения. Если у тебя есть время сегодня вечером — просмотри их. Многое я уже изъяла — очень уж плохо. Отметь на отдельной бумажке то, что ты не считаешь достойным быть напечатанным. Завтра зайду. Прости, что беспокою тебя. Твоя Ахматова’.

Разъезжаясь в разные города, они не прерывали связи. И хотя нет ни одного письма Ахматовой Шилейко, его письма к ней Анна Андреевна бережно сохраняла. Судя по его письмам, можно догадаться, что переписка была двусторонней. Письма Владимира Казимировича, необычайно теплые, полные заботы и беспокойства о здоровье Ахматовой, содержат много вопросов, на которые он ожидает получить ответы. Листки пестрят забавными рисунками, содержат прочитанные за последнее время стихи и тексты на разных языках, которые он приводит на память, зная, что ей это будет интересно, она все поймет и оценит. И подпись чаще всего такая: ‘Твой друг и брат’. Ахматова сохранила все письма Шилейко, а на письме от 29 июля 1929 года карандашная пометка рукой Анны Андреевны: ‘Последнее письмо’.

Теперь хотелось бы рассказать подробнее о ленинградско-московском периоде жизни В.К. Шилейко. В Государственном музее изящных искусств в Москве в 1924 году была собрана большая коллекция табличек и печатей, но не было специалиста, способного квалифицированно разобрать и инвентаризировать все материалы. Поэтому решено было обратиться к В.К. Шилейко с просьбой возглавить ассирийский подотдел отдела классического Востока музея. Тогдашний директор музея Н. И. Романов в письме Шилейко от 29 марта 1924 года высказал эту просьбу: ‘Если Вы согласны принять предложение Музея изящных искусств, которое поддерживает своим сочувствием и музейный отдел, предложивший мне вступить в переговоры с Вами, я прошу Вас не отказать письменно сообщить мне Ваш ответ, чтобы я мог доложить о нем ученому совету музея…’

Владимир Казимирович принял предложение музея. С этого момента жизнь его разделилась как бы на две части: свыше полугода он проводил в Москве, работал в Музее изящных искусств’ остальное время в Ленинграде, где читал лекции и вел занятия в ЛГУ, участвовал в работе ГАИМК.

Вообще восточники, как называли себя сотрудники отдела классического Востока Музея изящных искусств, очень любили Владимира Казимировича и всегда с нетерпением ожидали приезда его из Ленинграда.

Работает Шилейко много и плодотворно, авторитет его как ученого высок во всем мире. Бесспорно, в свое время он считался одним из лучших ассириологов не только в нашей стране, но и за рубежом. В сентябре 1925 года Шилейко получил именное приглашение на юбилейное заседание Российской Академии наук.

Этот период жизни В.К. Шилейко до предела был заполнен лекциями и занятиями со студентами, кропотливыми научными исследованиями, инвентаризационной работой в музее, заседаниями в РАИМК, ответами на многочисленные вопросы и запросы от различных советских и зарубежных музеев и отдельных ученых. И хотя некоторые исследователи поэтического творчества Шилейко полагали, что в 1920 году он даже декларировал свой отказ от лирики, сохранились его стихи этого периода — в письмах. В одном из писем 1925 года есть стихотворение:

Скажи, видала ль ненароком

На склоне года, в поздний день,

Пернатой Прокны над потоком

Неуспокоенную тень?

То долу вдруг она слетая,

Узоры пишет в быстрине,

Как бы к летейской припадая

Кипящей холодом волне.

То в непонятном страхе взмоет

У небывалой вдруг меты —

И в самом сердце высоты

Крыла печальные раскроет.

Так отдан малый прах земной

Небес чудовищному бреду,

Так ад скучает надо мной

Торжествовать свою победу.

Без стихов, без поэзии Шилейко не мог жить. Всю жизнь у него была потребность не только самому переживать красоту слова, красоту мысли и чувства, но и делиться этими сокровищами с другими, близкими людьми.

Острый ум и наблюдательность В.К. Шилейко проявились даже в рутинной музейной работе, заключающейся в описании и переписывании таблеток и цилиндров. Он придумал собственный метод учета инвентаря ассириологического подотдела, который оказался очень удобным на практике. Выполненными Шилейко описаниями экспонатов в Государственном музее изобразительных искусств имени А. С. Пушкина и по сей день пользуются работники этого музея.

О жизни Владимира Казимировича в 1926 — 1929 годах могут поведать его письма из Ленинграда в Москву жене Вере Константиновне Шилейко-Андреевой. Эти письма, бережно сохраненные, представляют поистине энциклопедию поэзии. В них на латыни, старофранцузском, итальянском, английском, немецком и других языках цитируются выдержки из ‘Анналов’ Тацита, ‘Песни о Роланде’, стихи Данте, Петрарки, Микеланджело, Тассо, Рутбефа, Вийона, Ронсара, Шекспира, Броунинга и других поэтов. Сами письма его читаются как стихи.

Даже краткие выдержки, в которых Владимир Казимирович описывает, казалось бы, несущественные события своей жизни, поэтичны и многозначительны. Они дают представление о незаурядном человеке, которого, несмотря на исподволь развивавшуюся тяжелую болезнь, живо интересует окружающая жизнь и который стремится успеть сделать кай можно больше. Кроме того, Шилейко делал ‘свою’ работу — составлял сборник переводов вавилонской поэзий. Его ‘Ассиро-вавилонский эпос’ включал более 15 тысяч стихотворных строк.

Но не хватает сил, чтобы делить себя надвое, работая и в Ленинграде и в Москве. С лета 1929 года Шилейко решает окончательно остановиться на одном городе. Он выбирает Москву, где живет и работает его жена. В Ленинград же намеревается приезжать два-три раза в год на заседания ГАИМК и для отчетов по своему восточному разряду. В Ленинградском университете вместо него остались ученики, которым уже по плечу самостоятельная работа. Это законченные специалисты-востоковеды, овладевшие клинописью. Среди них А.П. Рифтин, который через несколько лет, в 1938 году, получил звание профессора.

Шилейко полагал, что, сняв с себя часть обязанностей, он сможет больше времени уделять сборнику ‘Ассиро-вавилонский эпос’. Но работы было много и в Москве, к тому же он сильно тосковал по Ленинграду, где остались его друзья. К этому городу он оказался привязанным тысячью незримых нитей.

Судьба распорядилась так, что он прожил неполных сорок лет. Туберкулез, который он победил в юности, в тридцать девять лет все-таки взял над ним верх.

Последней прижизненной публикацией Владимира Казимировича на русском языке стала статья в первом номере ‘Докладов АН СССР’ за 1929 год. В ней приведен перевод текста глиняной таблички, хранящейся в Эрмитаже. Он содержит заговор, чтобы успокоить младенца. Этот поэтический текст, по существу, является древнейшей колыбельной песенкой в магической оправе, состоящей из обычных в заклинаниях из Ашшура заглавия, ритуала и концовки:

Житель потемок прочь из потемок

ушел поглядеть на солнечный свет…

___________________(Таблетка Касир-Набу, заклинателя)

Потрясенный кончиной Шилейко редактор международного научного журнала по востоковедению ‘Архив фюр Ориентфоршунг’ Эрнст Вайднер так писал другу Владимира Казимировича ленинградскому ученому П. В. Ернштедту: ‘Я знал, что он не совсем здоров, но никак не мог предположить, что мы потеряем его так скоро. Немецкие коллеги высоко ценили этого выдающегося ученого и прекрасного человека. Для всех нас это тяжелая утрата’.

От имени французских ученых в письме Вере Константиновне Шилейко выразил скорбь главный хранитель восточных древностей парижского Лувра крупнейший ученый-востоковед Франсуа Тюро-Данжен: ‘Мадам, вернувшись из поездки на Восток, я нашел Ваше письмо от 25 ноября, и меня глубоко опечалила весть, которую оно принесло. Мы испытывали глубокое уважение к работам Вашего оплакиваемого супруга, который с честью представлял в области ассириологии русскую науку, — его уход оставил брешь, которую мы все живо ощущаем’.

В некрологе, опубликованном в ‘Сообщениях ГАИМК’, после перечисления заслуг В.К. Шилейко в науке сказано, что в памяти всех знавших его останется облик блестящего ученого с оригинальным складом ума и благожелательным, но независимым характером.

В.К. Шилейко жил в очень сложное и трудное время, и он, невзирая ни на что, продолжал делать свое дело, веря в его ценность и необходимость для своего народа, своей родины. Уважение, восхищение чувствуются в словах крупнейшего американского шумеролога С. Крамера, когда он говорит о советских востоковедах в своей книге ‘История начинается в Шумере’:

‘Россия никогда не производила раскопок в Ираке, на родине клинописи, и тем не менее начиная со второй половины XIX века и вплоть до наших дней у русских была и есть замечательная школа научного изучения клинописи. После первых исследований, проделанных двумя заслуженными учеными Н.П. Лихачевым и М.В. Никольским, эта наука быстро двинулась вперед благодаря трудам В.К. Шилейко, А.П. Рифтина и, наконец, академика В.С. Струве, одного из виднейших востоковедов и историков мира… Поэтому я считаю большой честью то, что моя книга ‘История начинается в Шумере’ переведена на русский язык и стала доступной людям страны, сумевшей воспитать замечательную плеяду ученых’…

Проживи Владимир Казимирович дольше, он мог бы сделать еще очень много, но и то, что им создано, не в полной мере изучено. Научное и творческое наследие В.К. Шилейко ждет своих исследователей. Хотя опубликовано около 40 его статей, включая небольшие заметки в различных энциклопедиях, многие работы вообще не издавались.

Кроме того, судя по его письмам, В.К. Шилейко очень серьезно относился к отчетам в ГАИМК, а он был ее членом более десяти лет. Каждый год по меньшей мере один отчет. Вполне вероятно, .что в них есть немало ценного для современных ассириологов. И еще, возможно, сохранились протоколы заседаний в ГАИМК, где он выступал. В его речах, утверждали слушатели, всегда был тончайший анализ, удивительные аналогии. Многого стоили, например, и переводы надписей на сузианских чашах, но и эта работа сейчас неизвестна.

Остались инвентарные описи в ГМИИ имени А.С. Пушкина, заполненные его рукой. Он описывал хранящиеся в музее реликвии, давал им свою оценку. Если это были таблички, то иногда он переводил текст дословно, иногда пересказывал содержание своими словами. Возможно, сохранились его описи и в Эрмитаже. Пока, к сожалению, личный архив В.К. Шилейко в Эрмитаже считается утерянным. А если все эти музейные записи найти и изучить с позиций сегодняшней ассириологии, по всей вероятности, выявится еще много интересного и значительного.

—————————————————————————

Источник: журнал ‘Новый мир’, No 4, 1986.

Тамара Шилейко

Легенды, мифы и стихи…

Читайте также: