Владимир Германович Тан-Богораз
Владимир Германович Тан-Богораз
Лебеди
Лебеди
(Из очерков полярной охоты)
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/tan-lebedi-1.jpg)
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/tan-lebedi-2.jpg)
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/tan-lebedi-3.jpg)
Лебеди, Тан-Богораз Владимир Германович, Год: 1908
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Источник текста: В.Г. Тан — ‘Северная охота’,
Издательство: ‘Молодая гвардия’, Москва, 1931 г.
Рисунки: В. Милашевского
OCR и spell check: Хемингуэй старик и море
Они белы, как хлопья снега. У них черные ноги и длинные шеи. И когда они кличут, как будто кто-то трубит в большой серебряный рог:
— Кугу, кугу, кугу!..
Милые лебеди. Я видел их близко весной на реке, перед самым ледоходом, Они плясали на льду свои первые брачные пляски и тихо трубили, как будто воркуя, и обнимались широкими крыльями и заплетали друг другу за плечи свои белые змеиные шеи.
Река уходила прямо на север, как зеркало льда, нагое и жесткое. И полуночное солнце горело, как круглый костер на краю гори-
зонта и заливало алым светом льды и пески, и полоску воды у самого берега. Все пылало, и лебеди порозовели, как будто горели от зноя пылкой, весенней любви.
Льды прошли, и лето настало, потом покатилось на убыль. Мы идем по берегу на лебединую охоту и тащим за собой свои тяжелые лодки. Все мы впряглись в бечевку, собаки и люди. Все мы босые, и на прибрежной тине рядом остаются отпечатки следов — собачьи, круглые с когтями, и наши, с широкой подошвой, как будто медвежьи.
Полдень теперь или вечер, мы не знаем. День долог, солнца нет, и на небе серая дымка. Светло, тихо. Река течет по илистому дну лениво и густо, как масло. Кругом безлюдно, безжизненно. На голых берегах ни дерева, на реке ни птицы. Только песцовые ‘пасти’, ловушки из бревен, там и сям поднимают свои длинные устья. Они похожи на старинные развалины. И кажется, будто в этой светлой пустыне мы одни живые.
Три лодки у нас и три бечевы. Первую лодку ведет Федюшка Киричонок. У него резвые собаки и проворные ребятки, все на подбор молодые.
Они убегают вперед и весело гикают, и уходят за поворот плеса.
Нам их не видно.
Вторую лодку ведет Васька Дауров, казак, маленький, злой и удалой. Лицо у него рябое и серьга в ухе. Рядом с ним выступает Яков Мальцев, толстый мужик, рыжий и жадный и еде.
Зовут его по-уличному Протолкуем. В прошлую зиму он съел на спор сорок сушеных рыб и вместо чаю выпил полведра рыбьего жиру. После того его два дня несло, как несет медведя.
Третью лодку ведет Мишка Ребров. Старый Матвей Атыкан как будто присох на корме. Он весь как мумия, обтянутая замшей. Он сжал кормило пальцами рук, костлявыми, как у скелета.
Мишка Ребров налегает широким плечом на ременную лямку, и лодка вздрагивает и зарывается носом. Мишка еще налегает и весь нагибается и взвизгивает. Собаки, идущие с ним, тоже взвизгивают и вытягиваются, и рвутся вперед, хватаясь за землю когтями. Они бегут по берегу и тянут, и визжат. Нельзя разобрать, где человеческий голос и где собачий.
На повороте, за плесом, на низком взгорье, горит огонек. Костер крохотный, сложен из тонких палочек, будто игрушечный. Пламени не видно, только шнур дыма уходит и небу, тонкий, прямой и кудрявый, как будто рассеченный кверху. Перед костром сидит человек в потертой рубахе из оленьего меха. Он держит перед собой кремневое ружье, упертое на сошки. Сидит неподвижно, нагнулся вперед, и палец у курка.
Эка, леший! Это Нуват, полевой пешеходец. Во что он метится? Нигде ничего не видно. Он как будто заснул над ружьем
Нуват — великий охотник. Лето и зиму он бродит по тундре пешком, с ружьем за плечами. В сумке у него порох и кремни, и трут, нож у бедра, топор за поясом. И больше ничего. Даже собаки у него нет. Он не знает устали, ходит кругами и петлями вместе с диким оленем, выхаживает в день верст по сто.
Застрелит оленя, вырубит яму в мерзлой земле, мясо положит в яму, дерном прикроет, еще и метку поставит, сам пойдет дальше. Добрые люди потом приезжают и находят, и воруют. Многие русские казаки едят это мясо и славят бога.
Над ним смеются, говорят, что он всю пустыню ископал своими погребами. Чтобы ему заодно вырубить погреб побольше да и таскать с собой с места на место!
Нуват чукотского рода, но хорошо говорит по-русски. Ничего у него нет, ни чаю, ни сахару, ни ситцевой рубахи под его меховой одеждой. Он весь в долгу у Встречного и поперечного. Дикий олень тоже у всех в долгу. Кто поймает, тот и шкуру спустит.
Я встретил его однажды в поле. Был дождь и ветер.
Он забрался в огромную груду наносного леса, развел огонь, снял одежду и уселся голый. Со всех четырех сторон он обложил себя кострами, сидел и дымился от пара…
Мы всходим наверх и подходим и костру.
Нуват не спит. Глаза его широко раскрыты. Рука закоченела на узком ложе ружья. Весь он как деревянный.
— Нуват, чего ты?
Он поднимает голову и смотрит на нас тусклым, стеклянным, бессмысленным взглядом.,
— Уйдите, убью!..
— Ты на кого, сатана?
Он долго молчит, и взгляд его постепенно яснеет.
— Духи, — говорит он или, скорее, шепчет, — Кишат, мочи нет.
Вот отчего в этой пустыне так тихо и так странно. Духи кишат кругом и носятся без ветра, и подступают незримые в каждой струйке тумана, что поднялась над рекой.
— Кругом духи, — шепчет Нуват, — в земле и в воздухе. Рыщут, крадутся. Я в него мечу, а он в меня.
Не знаю только, какие это духи. Покойники, должно быть. Непогребенные с тундры и утопленники из океана. В прошлую зиму молодой Кулдаренок с зятем своим утонули во льдах на тюленьей охоте.
И наши тут есть, все добровольные, ибо для наших здешняя жизнь не лучше смерти. Эдельман утопился, и Гуковский застрелился, и Калашников поднял на себя руки от несмываемой обиды. Призраки их тоже, быть может, перелетают через пустыню, с востока направляются на запад…
— Покойники приходят, — говорит Нуват. Он как будто прочитал мои невеселые мысли.
Васька Дауров нагибается и жадными глазами смотрит в лицо Нувату.
— Кто приходит и тебе?
— Жена приходит. Волосы распустит длинные. Чешет их гребнем. Смотрит в лицо, только словами не говорит.
Нуват недавно был хозяином и женатым человеком, но ему не было счастья в женах. Первая жена была старее его, по отцовскому выбору. Она умерла от заразы. Вторую жену не хотели отдавать за него. Он выкрал ее из дому. В ближайшее лето она вышла
из шатра в поле собирать коренья и с тех пор не возвращалась. Говорят, что родители в гневе заколдовали ее разум. Быть может она утонула или заблудилась. Нуват бросил шатер и пошел на поиски.
С тех пор он ходит по тундре и не возвращается домой.
— Я ли не любил ее, — шепчет Нуват. — Увижу — ум теряю. Реки перебредал, чтобы увидать ее. На руках ее переносил, чтобы она не замочила ноги.
— Брось, не думай!
Он подымает голову и говорит с испугом:
— Не покидайте меня. Возьмите меня с собой…
— Полно тебе, притча. Уймись, ненашинская!.. Идем с нами на лебединую охоту!..
Озеро Седлы лежит в самом сгибе каменной гряды Едомы. С трех сторон у него ржавое болото, а с четвертой — бурый кряж, высокий и ровный, как вал. В своей темной рамке оно лежит широко и округло, как светлая чаша.
На озере лебеди. Они разбросаны далеко кругом, как белые клочья, как будто кто бросил сверху горсть пуха, и она рассеялась по ветру и упала на воду.
Дальние белые лебеди, мы сделаем вас нашей добычей…
Тихо мы подползаем с разных сторон и синему озеру, так тихо, — сами себя не слышим. Как будто лисица в траве. Сделаем шаг и замрем, и ждем, и глядим, не началась ли тревога, ибо лебедь — царь-птица северной тундры — всегда настороже. Только услышит малейший шорох, привстанет на длинных ногах, вытянет шею и глянет, и вдруг сорвется с места — и поминай, как звали. Уйдет в болото, нырнет в ‘ зыбун ‘ с головой, только кончик черного носа выставит наружу и дышит незаметно.
Пройдешь над ним и ничего не заметишь, — разве сам провалишься туда же.
Вот, наконец, подползли. Ближе, все ближе. — Пора, выскакивай, братцы! Гого!
Федя и Ванька Чукчонок забегают с болота. Слышно, как шлепают их ноги в ржавой воде: хлюп, хлюп, хлюп!
Ванька Ухват и Зиновий, и сука Белуга взбегают на каменный кряж и бегут по краю, над самой водой. Я бегу вслед за ними и забираюсь наверх, на гребень гряды.
Предо мной открывается великолепная картина. Ровная тундра, как стол, изрезана множеством протоков, вся усеяна озерами и зелеными травянками, заросшими осокой. Из озера в озеро проходят речные переузья, и нет нигде ни кустика, и все вместе похоже на географическую карту, вышитую синим шелком на ржаво-зеленой скатерти.
Под ногами моими стелется гладкое озеро, и с правой стороны дальний конец чуть всплывает в сизом тумане. И с левой стороны из каждого узкого затона выскакивает пластина лебедей и бежит по берегу лентой, норовя перескочить на другие озера.
— Федя, прибавь!
Челноки наши уже спущены на воду. Гребцы напрягаются, стараясь обогнать лебедей и отбить их от берега. Васька Дауров творит чудеса.
Его челнок ныряет, как рыба, вьется вправо и влево, как водяная змея. Он калился водой до половины. Васька в азарте гребет, сгибая весло, весь мокрый, как утопленник.
Целый день было туманно, но теперь туман разорвался и выглянуло солнце, низкое, ночное. Лебеди рассыпались по озеру, как клочья пены. Они плавают то по одному, то шеренгой штук в восемь или в десять.
Тихо на озере. Челноки скользят мимо, как тени. Только узкие лопасти поблескивают на солнце. .
Молодые ребята гоняют по одному лебедю вдоль всего озера.
Васька Дауров ездит у стада, стараясь сбить его теснее.
— Сюда, сюда греби! — несутся по воздуху его хриплые крики. — Федюнька, гони в груду…
Мало-помалу челноки собираются вместе, сбивая лебедей. Только упрямый старик Атыкан гонит пластину, лебедей в десять, на верхний конец озера, хотя следует гнать сюда, под заветерье.
— Старик, старик, вернись!
Но старик не слышит.
— О, старый черт! Федюнька, догони его и опрокинь прямо в воду!
Вот и старик повернул, и лебеди в груде. Их всего штук полтораста или двести, но они сбились так тесно, что кажется, будто их мало. Их длинные шеи тянутся вверх, как ровные белые стебли, и головы их, как странные цветы, как будто вода поросла стеной лотосов, цветущею, живою.
У тех двоих над белоснежной грудью шеи темнее и тоньше. То прошлогодние слетки. Они меньше и грациознее.
Отдельные лебеди вырываются из круга и, подплывая и Едоме, быстро поднимаются наверх и быстро убегают прочь. Они странно белеют на буром камне, поросшем коричневым мхом.
Тот или другой из сторожевых челнов летит вдогонку, стараясь отрезать беглецу дорогу. Лебедь, тревожно кликая, бежит по воде, толкаясь черными ногами и помогая себе крыльями.
Челнок наезжает, но верткого лебедя трудно убить. Он круто поворачивает в сторону, ‘и челнок пробегает мимо.
Вот лебедь выскочил на берег прямо подо мной и стал подниматься на кручу. Я ждал совершенно неподвижно. Он остановился. Глаза у него были круглые, дикие, и белые крылья распустились и обвисли. Он отдыхал на скале, тяжело дыша, как человек. И вдруг он повел глазами и увидел меня, и тотчас же метнулся и пустился по серому камню, хлопая крыльями и задыхаясь от усталости. Я почти настигал его, но он бросился с обрыва в озеро и упал грузно, как мешок, растопырив крылья и ноги. Мишка Ребров тут же наехал и поймал его рукой за голову, и сломал ему шею у первого позвонка, и бросил его на воду, как рыхлую связку белых перьев, и поехал дальше.
Через минуту другой лебедь поднялся на гору немного подальше. Он был моложе и, наверное, ушел бы. Но белая сука набежала и бросилась и тотчас же отскочила. Он встретил ее сильными ударами крыльев и ног. Я стоял и смотрел на их единоборство. Белуха бегала кругом и старалась напасть сзади.
Но лебедь вертелся так быстро и шипел, подставляя ей свои крепкие черные лапы. Еще раз — и опять неудачно. Белуха рассердилась, с визгом бросилась вперед и сцепилась с лебедем. Оба покатились по земле, как белый клубок, и когда Белуха опять отскочила, лебедь лежал с перекушенным горлом и судорожно хлопал крыльями.
Огромное гусиное стадо, тысячи в три или больше, разбившись пластин на десять, плавало взад и вперед по озеру, но охотники не обращали на него внимания. Они загнали лебедей в узкий залив, куда с обеих сторон уже прибежали подростки с собаками. Я сошел вниз и побежал туда же по песчаному мысу подгорного берега. Залив был, как западня. Лебеди стали смирнее и, сбившись в кучу, плавали взад и вперед и жалобно кликали:
— Киги, киги, киги!
Люди, челноки и собаки окружали их со всех сторон и не давали им отбиваться в сторону.
Лебеди сжались так тесно, что казалось, будто плавает белый ком, остров лебяжьего пуха, из которого выросли длинные белые шеи, плавает взад и вперед и кличет неустанно:
— Киги, киги!
Солнце снова исчезло, и тучи сгустились, стало темнее. Поднялся сильный ветер, и брызнул дождь. По озеру забегали волны с белыми гребнями. И вдруг далеко впереди, за грудой наносного леса, затеплился и, ярко разгораясь под ветром, засиял и забрызгал огонь. То Протолкуй обвел лодку по узкому протоку, разбил становище и кипятил воду для чая.
Теперь начинался второй акт лебединой охоты.
Один челнок стал настороже, переезжая устье залива от края до края. Другой нажимал сзади и гнал лебедей.
Они протянулись длинным и узким клином. И вдруг быстрым поворотом челнок врезался в стадо и отрезал голову клина, пять лебедей, и выгнал их вперед на вольную воду. Стадо осталось в заливе. Каждый челнок, кроме сторожевого, наметил себе лебедей и помчался в погоню.
Это было красивое, странное зрелище. Охотники гоняли лебедей по всему озеру взад и вперед. Лебеди хлопают крыльями, пока стволы маховых перьев не нальются кровью, тогда опустятся крылья, лебеди становятся тише и начинают нырять.
Первого лебедя загнал Васька Дауров. Он наехал на него как на поныре, закинул ему лопасть весла на шею, подтащил и себе и тотчас же опрокинул на спину и сломал ему шею у самого затылка.
Второго лебедя он не успел опрокинуть. Лебедь вскочил в челнок и залил его водой чуть ли не доверху. Ваське пришлось пристать и берегу, чтобы вылить воду. Он стучал зубами от холода и злости. И тотчас же схватил весло и умчался обратно….
Еще раз. Новые пять лебедей вышли на волю, и опять начинается гонка. Это как в цирке или на ипподроме. Люди и птицы мчатся по водной арене, как будто на приз.
Люди догнали. Раз, раз, раз! Все лебеди мертвы и плывут по озеру вверх брюхом, как белые мешки.
Мишка Ребров показывает искусство высшей школы. Он гонит двух лебедей сразу. Они плывут вместе, должно быть это самец и самка.
Самец большой и красивый. У него отметина — темное кольцо кругом шеи, как галстук.
— Обоих возьму! — кричит Мишка, ликуя, и разгоняет челнок.
Лебеди ныряют, — один вправо, другой влево. Челнок пробегает вперед.
— О, черти!..
Лебеди опять вместе. Та же погоня и тот же успех. Лебеди вместе.
Мишка скрежещет зубами и вдруг бросает весло и начинает выть от злости на все озеро.
— Сволочь, убью!
Он разгоняет челнок слепо, не глядя, и вдруг поворачивает влево.
— Ага, — шипит он сквозь зубы, — попался!..
Белый труп всплывает рядом, как будто покойник в саване. Это лебедка.
Другой лебедь тоже поворачивается и тоже шипит, и вдруг бросается навстречу.
Он бьет крыльями и вскакивает в челнок. Еще минута и Мишка будет в воде.
— Зубами заем!
Мишка протягивает руку, хватает лебедя за голову и одним взмахом выкидывает его наружу. Шея у лебедя сломана. Мишка хватает его опять и встаскивает назад и начинает с остервенением грызть его мертвую голову.
— Не тронь!
С берега несется дикий крик. Нуват беснуется и топает ногами о землю. У него нет челнока. Он вместе с пешими и не принимает участия в охоте.
— Чего ты, мечта?
Мишка даже останавливается от изумления. Но Нуват уже опомнился.
— Так, в сердце вступило, — говорит он с застенчивой улыбкой. — Брось лебедя, Миша…
Лебеди плавают кучей и жалобно кличут. Их все меньше, и жалоба их тише. Последнюю шестерку охотники расхватали на-ура и тут же убили в три-четыре минуты. Последний голос оборвался:
— Киги!
Во всех концах плавают лебединые трупы и смутно белеют. Иные прибились и берегу. Другие качаются в волнах. Озеро молчит.
Мы всех умертвили, и опять в этой пустыне мы одни остались живые.
Мы вышли на берег и стали собирать лебедей и связали их попарно, шея за шею, взвалили на шесты и понесли и ночлегу.
Нуват связал вместе большого лебедя с серым кольцом на шее и его лебедку.
— Жили парой! Пусть после смерти будут тоже парой…
Два часа таскали в сумерках тяжелые трупы. Перед кострами своими мы навалили их, как гору. И сели у огня и стали сушить одежду.
Матвей Атыкан закурил свою трубку и сказал задумчиво:
— Трех лебедей я убил. Спасибо вам, ребята. Это мои последние лебеди. Знаю, на будущий год мне уж ходить не доведется.
Ребятки уселись все вместе. Ванька Ухват рассказывает длинную сказку о Морском Скакуне и о лебединой женке:
— Вот свекровка говорит невестке: ‘Поди потрох чистить’. — ‘Не стану я. Одежда моя белая. Пища моя — трава да коренья. Боюсь я крови’.
Пурх — улетела.
— Ох, ты! — говорит Морской Скакун, — женка моя заколдованная…
… Пошел Морской Скакун на степные озера. На озере плавает лебедь, такая же белая…
Ну ват сидит у костра и смотрит на огонь.
— На озере Олерском я видел лебедь… — заговаривает он нерешительно.
Он говорит, обращаясь не и людям, а и огню.
— Она плавала одна, ныряла, купалась, как человек. Стал я красться, а она смотрит на меня и только словами не говорит.
Мы молчим и слушаем.
Какая странная мечта живет в его сердце, диком и унылом…
Он замолкает и долго пристально глядит на огонь.
— Лебедь моя, — говорит он чуть слышно…
Лебеди лежали и не шевелились, только ветер раздувал их мертвые белые перья.
Лебедь с серым кольцом и его лебедка лежали с самого краю. Их шеи сплетались, и головы касались, и при неверном свете костра казалось, что они целуются и после смерти.
Мы прикрыли лебедей хворостом и легли Спать.
И проснувшись и полудню, мы увидали, что у крайней пары расклеваны головы и выедены глаза. Это сделали чайки. Большой лебедь и его лебедка пострадали вместе и после смерти.
Мы изрубили на части эти два лебединые тела и сварили в котле. Остальное сложили в лодки и отправились обратно…
С.-Петербург, 1908.