В. Г. УШАКОВ
В. Г. УШАКОВ
Лаборатория И. П. Павлова в Институте экспериментальной медицины
Лаборатория И. П. Павлова в Институте экспериментальной медицины
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Лаборатория И. П. Павлова в Институте экспериментальной медицины, Ушаков Василий Гаврилович, Год: 1939
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Серия ‘Русский путь’
И. П. Павлов: pro et contra. Личность и творчество И. П. Павлова в оценке современников и историков науки (к 150-летию со дня рождения). Антология
Издательство Русского Христианского гуманитарного института, Санкт-Петербург, 1999
Отделу физиологии в Институте экспериментальной медицины было отведено весьма скромное помещение: он имел всего 4 лабораторных комнаты и очень маленькую операционную. Комнаты эти близко находились от прививочного отделения, где я работал. Скоро я стал частым посетителем лаборатории Ивана Петровича Павлова, проводя там все свободное время. Работа прививочного отделения продолжалась с 10 час. до часу дня, а потом еще была вечерняя прививка в 5 час. Время между прививками, а иногда и после вечерней работы я проводил в физиологической лаборатории, тем более что Иван Петрович сразу привлек к себе своим энтузиазмом и тем особым простым отношением ко всем работающим, которое так для него характерно (не исключая всегдашней возможности получить и основательный нагоняй в случае какого-либо промаха).
Иван Петрович в то время был 40-летним крепким человеком, необычайно выносливым физически, первоклассным ходоком, за которым трудно бывало угнаться. Жил он на Петербургской стороне (на Введенской улице, угол Б. Пушкарской) и в Институт (около 3 км), и в Академию (около 4 км) ходил пешком.
Когда наступили теплые дни и оделся листвой институтский парк, организовался кружок любителей игры в городки, и тут Павлов играл руководящую роль: беда, бывало, попасть в его партию и ‘промазать’ — не попасть в городок или, еще хуже: ‘развалить’ какую-либо фигуру — тут сыпались совсем нелестные эпитеты. Но зато, если удавалось дать удачный удар, разом выбить несколько рюх или спасти положение, убрав какую-нибудь оставшуюся рюшку, Иван Петрович радовался и награждал похвалами: ‘Звезда!’ Играли мы обыкновенно тотчас после обеда — от 1 час 30 мин до 2 час. Тогда в Институте была общая столовая для врачей, и к 1 часу все собирались сразу к обеду.
До наступления весеннего времени мы после обеда сходились в химической лаборатории, где покойный М. Ф. Васильев устраивал чай, подавая его в химических стаканах. Обычными посетителями этих ‘чаев’ были И. П. Павлов, Э. Ф. Шперк (тогдашний директор), В. А. Краюшкин, иногда Н. В. Усков, М. Ф. Васильев и я. Таким образом, удавалось ежедневно видеть Ивана Петровича и оценить его индивидуальность. Увлекали его страстная преданность науке, прямота, неустанное искание истины, постоянное гласное обсуждение и будущих планов, и достигнутых успехов, и причин неудач. При лаборатории Ивана Петровича был устроен хороший собачник, а особо ценные собаки помещались в самой лаборатории, операции велись при соблюдении правил асептики и антисептики. Ассистентом у Ивана Петровича был врач-гинеколог1, проводивший операции на собаках так, как делалось это в хирургической клинике. Из других людей, близких лаборатории первых лет, вспоминаются Д. А. Каменский и В. В. Кудревецкий. Вскоре стали появляться практиканты, и работа стала расширяться и усиливаться. Постоянными темами были изучение желудочного пищеварения, изучение собак со свищами желудка, с маленьким желудочком, с экковской фистулой.
Посещая часто лабораторию и оказывая посильную помощь во время операций, я втянулся в интересы физиологов, и мне захотелось самому принять более близкое участие в работе. Иван Петрович согласился и дал мне тему — проверить в острых опытах влияние блуждающего нерва на желудочное сокоотделение. Оперативная подготовка животного была очень сложной: трахеотомия, перерезка спинного мозга, наложение желудочной фистулы, перерезка блуждающего нерва на шее. Все должно было проделываться быстро, и Иван Петрович все это производил сам с быстротой молниеносной. Мне приходилось помогать — захватывать кровоточащие места и т. п. Беда была, если промедлишь или неловко сделаешь! Сейчас же получалось какое-либо очень нелестное восклицание со стороны Ивана Петровича. Но это были мгновенные вспышки, не мешавшие продолжению работы. Чтобы не губить напрасно животных и не испортить опыт, Павлов все ответственные операции делал сам. Позже появились уже опытные, набившие руку ассистенты, которые стали делать такие операции, ибо работа разрасталась, и все операции Павлов не мог делать собственноручно.
Самые лучшие моменты были после окончания больших операций, например экковских: все сошло хорошо, Иван Петрович доволен, начинается уборка инструментов — все стоят у стола и дружно перетирают инструменты при общем оживленном разговоре, который вел и направлял веселый и довольный Павлов. Разговоры велись на темы лабораторных работ, которые гласно обсуждались, и вся лаборатория знала ход всех работ. Это было особенно ценно и дорого, ибо всякий чувствовал себя членом одной общей семьи и многое узнавал, многому учился, зная ход работы своих товарищей. Секретов никаких не полагалось.
Поработал я над своей темой год, сидя над опытами по целым дням, и извел 4—5 десятков собак. Но после каникул Иван Петрович дал мне другую работу — изучать тонус депрессорного нерва. Опять были деликатные операции (на кроликах), которые Павлов делал самолично, а мне нужно было вести многочасовые опыты. Ушел на эту работу год: сделал я об этом доклад на Пироговском съезде. На третий год Иван Петрович снова вернул меня к первой теме о влиянии блуждающего нерва на желудочное сокоотделение, и только еще после года работы я получил разрешение написать диссертацию, которая была весьма скромна по своим размерам. Защита ее прошла, помню, гладко, а затем нужно было сделать на ту же тему доклад в Обществе русских врачей, где председателем тогда был Л. Попов, а Павлов — вице-председателем. Тут пришлось испытать мне неприятную минуту: лишь только я кончил доклад, как слышу слова Ивана Петровича: ‘Ну, вас никто и не слыхал!’. Голос у меня слабый, говорил с напряжением, мне казалось, что я говорю очень громко, если бы еще усилить, то пришлось бы кричать, а результат получился неудовлетворительный, и вследствие плохой акустики доклада не было слышно. Велик был мой конфуз, но делать было нечего… Этот эпизод оставил у меня на всю жизнь боязнь всяких публичных выступлений. Моих голосовых средств хватало для лекций в комнатах своей лаборатории, а в большие аудитории я старался не попадать.
К сожалению, в дальнейшем работа по прививочному отделению стала так усиливаться, что оставалось мало времени для работ у Ивана Петровича. К тому же уже в начале 1891 г. товарищи избрали меня библиотекарем Института. За эти годы и библиотечная работа разрослась, работать приходилось одному (без писаря), и я стал только случайным посетителем отдела физиологии. Уже не приходилось видеть Ивана Петровича ежедневно, а только по временам, когда я заходил в лабораторию или он стремительно входил в библиотеку, требуя поскорее дать ему какую-либо книгу для справки. Обычно он точно помнил название журнала, год или том, нужный ему, сразу находил статью, быстро пробегал ее и также спешно уходил. По временам заходил в читальню просматривать новости, и тут видна была его необычайная способность схватывать предмет. Натолкнется на что-либо интересное, и тут же, стоя у стола, начнет просматривать статью, водит пальцем по тексту и читает прямо по-русски, какая бы ни была статья — немецкая, французская или английская.
Остается неизгладимым в памяти один момент, когда Иван Петрович выказал в полной мере и свою находчивость, и свой благородный характер. Дело было в 1905 г., в пору первой революции, когда в печати появлялись одно за другим заявления разных крупных учреждений о необходимости изменения государственного строя, о введении представительного образа правления. Такое заявление было напечатано в газете (около 10 октября) и от имени Института и подписано почти всем научным персоналом, за немногими исключениями. Если не ошибаюсь, 15 октября приказано было всему научному персоналу собраться в зале Совета. Приехал попечитель А. П. Ольденбургский и вместо разноса, которого мы ожидали, стал говорить, что он устраивал Институт не для политических целей, а для науки. Если Институт выступает по политическим вопросам, то он, А. П. Ольденбургский, уходит из Института. Говорил он это со слезами в голосе, видимо, взволнованный. Он окончил свою короткую речь, повернулся и пошел к дверям. Все мы были изумлены и молчали. Но не успел Ольденбургский дойти до двери, как вдруг Иван Петрович стремительно вышел вперед со словами: ‘Позвольте… вы создали этот Институт — он ваш. Если же мы поступили несогласно с вашими стремлениями, то мы и должны уйти, а вы остаться’. Ответа не было. Ольденбургский поклонился и ушел.
Мы в тот же день немедленно все подали прошение об отставке. Но судьба судила иначе. 17 октября был обнародован манифест о созыве Государственной думы. Ольденбургский счел инцидент исчерпанным и прошения вернул обратно.
Наконец, вспомню еще случай, когда я пошел к Ивану Петровичу за поддержкой и советом. Это было в 1914 г. Я вел прививочное отделение, где была большая работа и ежедневно приходили на прививки больше 200 больных. В октябре, ноябре и декабре месяцах среди прививавшихся наблюдались 3 случая нервных осложнений: первые два прошли довольно легко и болезнь пошла на поправку, а третий дал картину чрезвычайно тяжелого миелита. Больная была очень истощенной женщиной, матерью 10 детей. Трое из ее детей прививались одновременно с ней и перенесли прививки благополучно, а ее состояние внушило очень серьезные опасения. Связь заболевания с прививками была несомненна, но также известна была и полная беспомощность врача в этих случаях и неимение средств предотвратить эти осложнения. Очень взволнованный картиной заболевания этой больной, я решил повидать Ивана Петровича и рассказать ему как председателю Совета Института об этих осложнениях и спросить его совета… Был я у него на квартире вечером, все ему рассказал. И тут Иван Петрович, всегда вспыльчивый и горячий, спокойно меня слушал и спокойно же мне заявил: ‘Да с вашей-то стороны вы считаете какое-нибудь упущение?’ Я сказал, что в прививочном отделении все как будто идет нормально и упущения не было замечено. ‘А в других местах тоже такие случаи бывают?’ — ‘Бывают’. — ‘Ну так что же особенно волноваться. Надо выждать и наблюдать дальше’.
Здесь Иван Петрович был терпелив, спокоен и доброжелателен. Недаром в прежние годы Иван Петрович был постоянно избираем членом товарищеского ‘суда чести’ 2 Общества взаимной помощи врачей.
<,1939>,
Печатается по подлиннику (Архив Музея акад. И. П. Павлова в ИЭМе. Ф. 1. Оп. 7. No 21). Материал поступил в 1939 г.
Ушаков Василий Гаврилович (1865—1953) — врач. С 1889 г. работал на Пастеровской станции, а затем в ИЭМе в течение 60 лет. Являлся одним из старейших рабиологов. Много лет руководил Пастеровской станцией и одновременно был библиотекарем и организатором научной библиотеки в ИЭМе. Работая в ИЭМе, Ушаков в 1896 г. под руководством И.П.Павлова выполнил диссертацию на тему ‘К вопросу о влиянии блуждающего нерва на отделение желудочного сока у собаки’ (1896). Позже работал в области эпидемиологии и был крупным специалистом по борьбе с бешенством.
1 Ассистентом у И. П. Павлова в это время бы А. П. Соколов, врач-гинеколог.
2 И. П. Павлов состоял действительным членом Петербургского врачебного общества взаимной помощи, учрежденного в 1890 г. и ставившего целью ‘попечение о пользе и нуждах своих членов’. Для разбора недоразумений между членами общества был предусмотрен ‘суд чести’ из трех членов Общества, избираемых общим собранием. И. П. Павлов был избран судьей чести в 1897 г. и с тех пор избирался каждый год.