С. А. Рейсер
С. А. Рейсер
Л. Ф. Пантелеев
Л. Ф. Пантелеев
——————————————————
Л. Ф. Пантелеев, Рейсер С. А., Год: 1958
Время на прочтение: 16 минут(ы)
Книга Л. Ф. Пантелеева ‘Из ранних воспоминаний’, два тома ‘Из воспоминаний прошлого’ и статьи мемуарного характера, включенные в настоящее издание, — важные источники для изучения русской жизни второй половины XIX века.
Пантелеев принимал участие в революционном движении 60-х годов, был членом ‘Земли и воли’, затем был арестован по подозрению в причастности к восстанию 1863 года в Польше, отбыл долголетнюю ссылку в Сибири, а под конец жизни поделился с читателями богатым запасом виденного и слышанного. Его воспоминания — весьма достоверный в своей фактической части документ, хотя и в 60-х годах и позднее, в XX веке, сам Пантелеев далеко не всегда мог подняться до обобщенного понимания идейного, исторического смысла общественного движения своего времени.
Характерным для эпохи 60-х годов является революционный подъем, вера в близость революционного взрыва. Значительные успехи естествознания, способствовавшие популяризации материалистической философии, студенческие волнения в России, восстание в Польше — важные звенья той же цепи. В главах о Петербургском университете, о Литературном фонде, о Шахматном клубе, о петербургских пожарах 1862 года хорошо передана атмосфера эпохи 60-х годов.
Воспоминания Пантелеева — один из немногочисленных мемуарных документов по истории ‘Земли и воли’.
Много важного и интересного содержится и в воспоминаниях о польском восстании 1863 года, хотя некоторые поправки к отдельным местам были уже внесены в нашей и зарубежной литературе 1 [С. Н. Драницын, Польское восстание 1863 г. и его классовая сущность, Соцэкгиз, Л. 1937 (ср. рецензию Н. М. Дружинина в журнале ‘Историк-марксист’, 1937, No 5-6, стр. 213-216), Юзеф Ковальский, Русская революционная демократия и январское восстание 1863 года в Польше. Пер., с польского. Изд-во иностр. лит-ры, М. 1953, J. Witkowski, Powstanie 1863 roku i rosijiski ruch rewolucyiny poczatku 1860-ch lat. Minsk, 1931 и др.].
Главы, посвященные Сибири, важны и интересны для историка русской культуры и живо характеризуют быт этой ‘окраины’ царской России, каким он был почти сто лет назад.
В качестве активного участника студенческой жизни, служащего золотопромышленных фирм в Сибири, издателя, общественного деятеля и публициста Пантелееву приходилось встречаться с огромным множеством самых разных людей. Главы, посвященные отдельным лицам, — одни из самых интересных. Они обнаруживают в авторе качества незаурядного портретиста. Пантелеев в последние годы жизни был — в качестве доброго знакомого — близок к Салтыкову, его воспоминания содержат интересный материал о жизни великого сатирика. Исследователи и биографы П. А. Ровинского, П. П. Маевского, М. А. Антоновича, П. Л. Лаврова и особенно Н. Г. Чернышевского давно пользуются данными, которые сообщает Пантелеев.
Лонгин Федорович Пантелеев родился 6 октября 1840 года в Сольвычегодске. Его отец, кантонист, отслужив на военной службе двадцать с лишним лет, попал в вологодский гарнизон, но вскоре перешел в Сольвычегодск начальником инвалидной команды. Вскоре он заболел и уехал лечиться в Вологду, а командой в это время стала заведовать… его жена Анна Ивановна, энергичная и бойкая женщина из разорившейся купеческой семьи.
Когда отец умер, сыну еще не было полугода, в доме в момент смерти Федора Савельича было три копейки. Семья возвратилась в Вологду, где вынуждена была жить на нищенскую пенсию (28 рублей в год).
В книге ‘Из ранних воспоминаний’ дана выразительная характеристика быта русской провинции середины XIX века, в особенности ярко и живо переданы впечатления о вологодских чиновниках, мещанах и обедневших и опустившихся дворянах, едва ли не единственная мечта которых — быть сытыми. Духовные интересы их ограничивались пересудами и городскими сплетнями, порою доходили слухи о каких-то полутаинственных черкесах, которые где-то воюют с русскими, о немцах, которые делились на ‘амбурских, свейских и аглицких’. С большим опозданием и в чудовищно искаженном виде в провинцию доходили слухи о революции 1848 года на Западе: в Петербурге ‘смятение умов… колебание веры и престола… все это от вольнодумства’. Из книг признавались только часослов и псалтырь, имя Ломоносова было известно очень немногим, да и те знали лишь то, что этому архангельскому крестьянину ‘за его ученость от царя жалованье шло’.
В соседнем женском монастыре за два рубля серебром Пантелеева обучили грамоте. Жестокая нужда заставила мать отдать дочь в семью бездетных вологодских помещиков Одинцовых — там же с 1848 года стал проводить часть года и Пантелеев.
В 1850 году мальчик был принят в гимназию, где вскоре и стал ‘казеннокоштным’: содержать его дома мать не имела средств. Трудовая жизнь Пантелеева началась рано. Гимназистом пятого класса он едет на вакации к соседнему помещику Пеганину обучать за полпуда муки его детей.
В середине 1858 года, после окончания гимназии, при поддержке председателя местной казенной палаты Ф. С. Политковского Пантелеев уезжает в Петербург и поступает в университет.
Молодой провинциал со всей энергией окунулся в общественную жизнь Петербурга конца 50-х — начала 60-х годов. Оживление, охватившее Россию в эпоху падения крепостного права, после крымского поражения и смерти Николая I, напряженная умственная жизнь в университете без остатка захватили его. Не прошло и трех лет, как Пантелеев занял заметное место в общественной жизни университета: мы видим его среди распорядителей студенческой кассы, в совете студенческой библиотеки, непременным участником сходок и пр. Когда в 1861 году начались студенческие волнения (они отражали общий демократический подъем в стране), Пантелеев принял в них самое активное участие. 28 сентября он был арестован и заключен в Петропавловскую крепость. 7 декабря вместе с другими студентами он был освобожден и тотчас же стал членом комитета по организации лекций в здании городской думы, которые должны были заменить временно закрытый правительством университет, тогда же он вошел и в состав так называемого второго отделения Литературного фонда, имевшего целью помочь учащимся, в частности пострадавшим во время студенческих беспорядков студентам.
В начале 60-х годов в России стала оформляться подпольная революционная организация ‘Земля и воля’. Она объединила воедино ряд существовавших уже в это время разрозненных столичных и провинциальных кружков (Петербурга, Москвы, Казани, Саратова, Твери, Нижнего Новгорода, Перми, Вологды, Вятки и т. д.). История этой организации, ее программно-тактические и организационные принципы еще недостаточно изучены и мало освещены в исторической литературе1 [См. ‘Литературное наследство’ No 61, 1953, стр. 459-523, ‘Вопросы истории’, 1954, No 3, 1955, No 5, 1957, No 9, Б. П. Козьмин. Русская секция Первого Интернационала, М. 1957, стр. 34-39 и т. д. Особо следует назвать недавно появившуюся статью М. В. Нечкиной ‘Земля и воля’ 1860-х годов (по следственным материалам)’ (‘История СССР’, 1957, No 1, стр. 105-134)]. Однако известно, что основной целью ‘Земли и воли’, готовившей вооруженное восстание, были освобождение России от ‘императорского самодержавия’ и ‘торжество народных интересов’, то есть прежде всего полная ликвидация крепостнического землевладения, созыв бессословного земского собора. Одним из лозунгов ‘Земли и воли’ было также освобождение Польши. В 1863 году, когда истекал срок ‘временнообязанных состояний’ по ‘Положению’ 19 февраля 1861 года, предполагалось открытое революционное выступление ‘Земли и воли’.
Руководство этой тайной революционной организацией осуществлялось, с одной стороны, петербургскими революционерами (по-видимому, во главе с Чернышевским), с другой — в некоторой степени восходило к Герцену и Огареву в Лондоне. В состав центра входили, как можно думать, сопоставляя различные материалы, — Н. А. и А. А. Серно-Соловьевичи, Н. Н. Обручев, А. А. Слепцов, В. С. Курочкин, может быть, П. В. Пушторский и М. С. Гулевич, а потом вместо двух первых — Н. И. Утин и Г. Е. Благосветлов. В Лондоне в феврале 1863 года в качестве совещательного органа был создан совет общества, — состав его, кроме имен Герцена и Огарева, неизвестен 2 [См. соображения Б. П. Козьмина в ‘Литературном наследстве’, No 63, 1956, стр. 150-152]. Во главе двух самых значительных областных отделений ‘Земли и воли’, московского и казанского, стояли саратовские ученики Чернышевского: М. Мосолов, И. Шатилов и И. Умнов.
Известно, что имелись такие не дошедшие до нас документы, как программа организации и инструкция, которая знакомила с основными задачами общества и указывала правила приема. Программа распространялась в рукописном виде, с печатью. Землевольцы выпустили No 1 журнала ‘Земля и воля’, NoNo 1 и 2 листовки ‘Свобода’ и несколько прокламаций.
У Центрального комитета имелись денежные средства, употреблявшиеся для организации и работы тайных типографий, организации побега революционеров, для революционеров, сосланных на каторжные работы, и т. д. В Лондоне при ‘Колоколе’ существовала особая ‘открытая касса’, которая принимала пожертвования для ‘Земли и воли’. Для сбора внутри России Центральный комитет снабжал своих ‘агентов’ особыми квитанциями.
‘Земля и воля’ имела своих ‘агентов’ в военном министерстве, среди жандармерии в III Отделении, следственных и судебных органах.
‘Правда, — писал в 1901 году В. И. Ленин, — на наш современный взгляд кажется странным говорить о революционной ‘партии’ и ее натиске в начале 60-х годов. Сорокалетний исторический опыт сильно повысил нашу требовательность насчет того, что можно назвать революционным движением и революционным натиском’1 [В. И. Ленин, Сочинения, т. 5, стр. 26. В этой статье Ленин между прочим ссылается на некоторые очень интересные факты ‘о революционном возбуждении 1861-1862 гг. и полицейской реакции…’, сгруппированные в статье Пантелеева о петербургских пожарах]. ‘Земля и воля’ была партией всесословной, интеллигентской по своему составу. Наряду с небольшой группой подлинных революционеров, всю жизнь боровшихся с самодержавием, в нее входила молодежь, захваченная мощным движением 60-х годов за подготовку буржуазно-демократической революции в России.
В первой половине 1862 года один из создателей ‘Земли и воли’ — А. А. Слепцов — привлек Пантелеева к участию в ‘пятерке’ Н. И: Утина2 [В нее входили еще М. С. Гулевич, А. А. Жук и В. В. Лобанов — все они впоследствии отошли от революционного движения].
Пантелеев, как видно из его воспоминаний, в свою очередь привлек не менее двадцати человек, кроме того, он помогал в организации подпольных типографий, писании и распространении листовок, сборе средств и т. д. Имя Пантелеева, как одного из видных участников и деятелей ‘Земли и воли’, было известно Герцену и Огареву. В письме к последнему Н. И. Утин 9 июля (н. ст.) 1864 года называет Пантелеева ‘наиболее близким соучастником моим в делах’. При этом имя его даже в заграничной переписке обозначалось шифром3 [‘Литературное наследство’, No 62, 1955, стр. 662 и 665.]. Через семь дней после ареста Пантелеева Герцен уже был об этом осведомлен: 30 декабря 1864 года он извещал об этом Огарева4 [‘Литературное наследство’, No 61, 1953, стр. 393] и Н. А. Тучкову-Огареву 5 [А. И. Герцен, Полное собр. соч. и писем, 1922, т. 17, стр. 431].
В середине марта 1862 года состоялось знакомство Пантелеева с Чернышевским. Пантелеев сообщает в воспоминаниях, что бывал у Чернышевского до его ареста несколько раз весною 1862 года в связи с организацией публичных лекций для студентов. Чернышевский обратил внимание на начинающего литератора (к этому времени Пантелеев начал печататься) 1 [Я. П. Исарлов, конечно, ошибается, называя Пантелеева сотрудником ‘Современника’ и заставляя его встречаться у Чернышевского с умершим уже Добролюбовым (см. Г. М. Туманов, Характеристики и воспоминания, изд. 2, кн. 1, Тифлис, 1913, стр. 232).]. Он был, вероятно, осведомлен, что Пантелеев — член ‘Земли и воли’. Трудно предположить, что Чернышевский не знал членов ‘пятерки’ Н. И. Утина: в момент, когда арестованного Чернышевского увозили в крепость, он просил передать Н. И. Утину, чтобы он не беспокоился, 2 [Сб. ‘Шестидесятые годы’. М. А. Антонович, Воспоминания, Г. З. Елисеев, Воспоминания, Academia, M.-Л. 1933, стр. 130] это означало, по-видимому, что компрометирующих Утина материалов при обыске не взято.
11 декабря 1864 года Пантелеев был арестован ‘за принадлежность к С.-Петербургской революционной организации, с целью возбуждения и поддержания польского мятежа…’ Дело было передано в Виленскую комиссию М. Н. Муравьева. 30 декабря 1865 года Пантелееву был объявлен приговор: ‘По военно-судному делу, произведенному при управлении Виленского губернского воинского начальника <,?…>, осужденных по полевому уголовному уложению, по лишении чинов, орденов, если имеют, дворянского достоинства и всех прав состояния, сослать <,…>, в каторжную работу на заводах <,…>, на 6 лет, имущество же <,…>, какое <,…>, окажется в северо-западном и юго-западном краях и пределах Царства Польского или будет принадлежать по наследству от родителей — конфисковать в казну’ 3 [‘Голос’, 1866, 5 октября, No 275.].
По разным поводам, в течение нескольких лет, было арестовано довольно значительное число лиц, им предъявлялись обвинения в принадлежности к ‘преступной’ организации, например, основным выводом следственной комиссии по делу Андрущенко была констатация существования тайной революционной организации ‘Земля и воля’. Но сама организация в целом не была разгромлена, она прекратила свою деятельность в конце 1863 года4 [Эту дату указывает Н. И. Утин в статье ‘Пропаганда и организация’, напечатанной в женевском журнале ‘Народное дело’, 1868, октябрь, стр. 40] в условиях правительственного террора.
В середине 1866 года Пантелеев в сопровождении своей жены прибыл в Енисейскую губернию. Власти, вероятно не без помощи покровительствовавших ему золотопромышленников (по связям тестя Пантелеева, В. Н. Латкина), применили к осужденному так называемое предписание от 16 апреля 1866 года, по которому приговоренные за участие в польском мятеже в каторжные работы на шесть и менее лет от каторги освобождаются и становятся ссыльнопоселенцами, и оставили его на свободе в Енисейской губернии1 [Попытка применить к нему этот закон в Петербурге не удалась из-за отказа шефа жандармов П. А. Шувалова второй раз докладывать дело царю (см. А. И. Герцен, Полн. собр. соч. и писем, т. 16, 1920, стр. 164)].
Там Пантелеев начал служить в различных золотопромышленных компаниях, сначала у своего родственника по жене — П. Н. Латкина, потом у В. И. Базилевского. Недюжинные практические способности позволили ему быстро выдвинуться, стать сначала управляющим приисками Базилевского, а затем начать собственное дело. Оно быстро обеспечило его немалым капиталом.
В 1874 году Пантелеев был восстановлен в правах и снова поселился в Петербурге.
Своеобразие подготовки буржуазно-демократической революции в России состояло в том, что в движение 60-х годов было вовлечено все сколько-нибудь прогрессивное.
Однако в дальнейшем, в условиях наступившей реакции, только немногие, как, например, Н. Г. Чернышевский, Н. А. Серно-Соловьевич, сохраняли веру в революцию, хотя и признавали, что она наступит позднее их первоначальных расчетов. ‘Почва болотистее, чем думалось’. В сложившихся условиях надо ‘приняться вбивать сваи’2 [См. письмо Н. А. Серно-Соловьевича первой половины 1864 г. к Герцену и Огареву из Алексеевского равелина Петропавловской крепости (‘Литературное наследство’, No 62, 1955, стр. 560)]. Большинство (в том числе и Пантелеев) довольно быстро утратило былую революционность: ‘Теперь ничего решительно нельзя делать’, — передавал Утин слова Пантелеева 3 [Письмо Н. И. Утина к Огареву от 9 июля 1864 г. (там же, стр. 660)].
Л. Ф. Пантелеев выражал искреннее недовольство существующим порядком, однако, ища новых путей и форм жизни, он удовлетворялся скромнейшими из скромных реформами. В этом смысле характерно славословие Пантелеева в воспоминаниях по адресу либерала Кавелина. Пантелеев без всякой иронии называет преобразования, которые в 60-70-х годах провело, ограждая себя от революции, правительство, — ‘великими реформами’, активный участник студенческого движения 1861 года, он всерьез уверяет читателя, что ‘по существу в студенческом движении ничего не было политического’ и т. д. Однако Пантелеев, вероятно, был бы искренне возмущен, если бы его укорили в измене идеалам юности. Более того: он сам склонен был укорять в этой измене других. В его воспоминаниях мы не раз читаем горестные сетования о том или ином некогда видном землевольце, которого спустя столько-то лет Пантелеев встретил добродетельным мещанином и не помышлявшим о делах прошлого.
Воспоминания Пантелеева интересны для нас, в частности, тем, что автор их был в высшей степени характерной фигурой, одним из типичных представителей того движения, которое вовлекло в свои ряды многие десятки людей, затем, в соответствии с закономерностями классовой борьбы, перешедших на другие позиции. Со спадом волны революционного движения либеральная сущность этих людей выявилась в полной мере. Вспомним судьбы даже таких, совсем не рядовых деятелей, как В. А. и Н. Н. Обручевы, некогда близких к руководству революционным подпольем и окончивших свои дни верными слугами самодержавия.
Характерный и почти трагический пример — Н. И. Утин, видный деятель ‘Земли и воли’, впоследствии член Первого Интернационала, журналист, автор революционных прокламаций, энергичный, полный сил подпольный работник, потом политический эмигрант, а в 80-х годах коммерческий делец, поверенный крупнейшего русского капиталиста 1 [См. его письма к Герцену и Огареву в ‘Литературном наследстве’, No 62, 1953, стр. 625-690. Подробный очерк деятельности Н И. Утина см. в книге Б. П. Козьмина, Русская секция Первого Интернационала, М. 1957, стр. 73-85].
Такая эволюция была характерна для целого поколения значительной части русской интеллигенции. ‘Бедняк, либерал и даже демократ в начале своего жизненного пути, — писал В. И. Ленин об А. С. Суворине, — миллионер, самодовольный и бесстыдный хвалитель буржуазии, пресмыкающийся перед всяким поворотом политики власть имущих в конце этого пути. Разве это не типично для массы ‘образованных’ и ‘интеллигентных’ представителей так называемого общества? <,…>, девять десятых, если не девяносто девять сотых — играют именно такую же самую игру в ренегатство, начиная радикальными студентами, кончая ‘доходными местечками’ той или иной службы, той или иной аферы’2 [В. И. Ленин, Сочинения, т. 18, стр. 250]. Путь Пантелеева был далек от пути Суворина, но направление эволюции обоих было сходным, различие сводилось к конечному пункту, к итогу.
Субъективно Пантелеев был честен и искренен. Он расплатился за свою деятельность десятью годами подневольной жизни в Сибири и всегда считал себя истинным представителем и наследником идеалов 60-х годов. Однако член подпольной ‘Земли и воли’ в 60-х годах, Пантелеев после 1905 года стал кадетом.
Либеральная позиция Пантелеева была очевидна, Чернышевский в 1889 году, в беседе с сыном Михаилом Николаевичем, характеризовал недавно бывшего у него Пантелеева как ограниченного человека 1 [См. Н. М. Чернышевская, Летопись жизни и деятельности Н. Г. Чернышевского, М. 1953, стр. 598]. В этой связи важно указать на отношение В. И. Ленина к идеологической позиции Пантелеева. В 1913 году в ‘Правде’ в статье ‘Откровенные речи либерала’ В. И. Ленин с негодованием привел сочувственно процитированные в газетной статье Пантелеева слова редактора ‘Русских ведомостей’ В. М. Соболевского, вскрывавшие его неверие в творческие силы и возможности народа (‘миллионов полурабов, нищих, голодных, пьяных, невежественных’) 2 [В. И. Ленин, Сочинения, т. 19, стр. 111-112, см. также т. 18, стр. 342]. Вместе с тем Пантелеев никогда прямо и активно не поддерживал самодержавие. В 1901 году, например, он подписал коллективный протест по поводу спровоцированного полицией избиения студентов на Казанской площади в Петербурге. В ответ у него был произведен обыск. По этому поводу Пантелеев обратился к министру внутренних дел Д. С. Сипягину с письмом, в котором выражал свое возмущение действиями полиции: ‘вместо того, чтоб наложить печати до моего возвращения, был призван слесарь вскрыть письменный стол и все запертые шкафы. Полиция, конечно, хорошо знала, что меня нет в Петербурге, так как я выехал за границу с ее разрешения, ради чего же она вломилась в мою квартиру со свитою понятых, состоящих у нее на жаловании? Чего она искала, бомб? их теперь скорее всего надо искать в охранном отделении. План всероссийского заговора? Да ведь вся образованная Россия в одном заговоре, что Вы не на своем месте, а Победоносцев не святой! Но этого заговора не только Вы, но даже всемогущий бог не в силах искоренить.
Моя деятельность совершенно открытая, в течение 25 лет у всех на виду, она может Вам нравиться или нет, — это другое дело, Вы даже можете раздавить меня. Но я не прячусь, я дал свою подпись под двумя протестами по поводу избиений 4 марта и от нее никогда не откажусь. <,…>, можно не стоять на высоте своего положения и, однако, понимать такие простые вещи: что издевательство над человеческим достоинством в прах роняет значение власти и сильнее всяких анархических идей разлагает общественный строй. Говорят, Вы гордитесь тем, что Вы русский дворянин. Так сдержите же ту расходившуюся орду, которая называется русской полицией и которая ежедневно и по всей России попирает ничем у нас не огражденную человеческую личность. Или честь русского дворянина только и сказывается в выпрашивании подачек из казны да хорошо оплачиваемых мест?’1 [‘Былое’, 1906, No 4, стр. 214-215].
За это письмо Пантелеев должен был быть выслан из Петербурга на три года, так как он был в это время в Триесте, то провел этот срок за границей.
Пантелеев несомненно принимал близкое участие и в делах семьи арестованного в июле 1862 года Чернышевского. Это устанавливается следующим документом, обнаруженным нами в архиве Пантелеева: ‘Сердечно благодарим вас с Н<,иколаем>, Г<,авриловиче>,м, добрый друг наш, за все, что Вы сделали и делаете для нас. Привет Вам искренний от нас обоих. О. Н. Ч. Крепко жму Вашу руку. Очень сожалею, что не застала Вас’ 2 [Институт русской литературы Академии наук СССР, Архив Пантелеева, ф. 224, No 441]. Подпись, очевидно, должна расшифровываться — ‘Ольга и Николай Чернышевские’. Записка написана рукою Ольги Сократовны карандашом на обрывке бумаги и, конечно, относится ко времени после ареста Чернышевского. (Начало свиданий Н. Г. с женой не ранее 23 февраля 1863 г.). Пантелеев и впоследствии оказывал Чернышевскому и его семье помощь. В 1879 году он приобрел некоторое количество экземпляров ‘Оснований политической экономии’ Милля в переводе Чернышевского (об этом О. С. Чернышевская 8 февраля 1879 года писала сыну Александру — Центральный государственный архив литературы и искусства), в 1883 году, как только Чернышевский возвратился из ссылки, Пантелеев обеспечил его литературной работой — переводами Спенсера, Карпентера, пытался переиздать его ‘Эстетическое отношения искусства к действительности’, высылал ему свои издания и т. д.3 [Н. Г. Чернышевский, Полное собр. соч.. т II, 1949, стр. 834 и ел., т. XV, 1950, стр. 618, 621, 666-668]. Следует также отметить, что в понимании классовой природы польского восстания Пантелеев стоял на прогрессивных позициях. Он не примыкал к той ораве русских либералов, которая, по словам Ленина, ‘отхлынула от Герцена за защиту Польши’4 [В. И. Ленин, Сочинения, т. 18, стр. 13].
Восставшие боролись не только с военно-феодальной политикой царизма, но и с феодально-крепостническими отношениями в Польше. Классовую суть этого движения точно формулировал В. И. Ленин в 1914 году: ‘Пока народные массы России и большинство славянских стран спали еще непробудным сном, пока в этих странах не было самостоятельных, массовых, демократических движений, шляхетское освободительное движение в Польше приобретало гигантское, первостепенное значение с точки зрения демократии не только всероссийской, не только всеславянской, но и всеевропейской’1 [В. И. Ленин, Сочинения, т. 20, стр. 403.].
‘В случае успеха восстания, — писал Пантелеев, — старого уже не вернуть, более того — восстание могло иметь шансы на успех только при широком участии крестьянской массы’.
В 1877 году началась деятельность Пантелеева-издателя. Далеко не на всех книгах было обозначено его имя, и только на основании позднейших библиографий мы имеем возможность установить полный перечень осуществленных им изданий2 [См. И. Г. Безгин, Издания Л. Ф. Пантелеева 1877- 1895 гг. СПб. 1895, 36 стр., Его же, Издания Л. Ф. Пантелеева 1895-1907 гг., СПб. 1907 (экземпляры библиотеки ИРЛИ с пометками и добавлениями Пантелеева)].
За тридцать лет, с 1877 и до 1907 года, он издал свыше двухсот пятидесяти пяти книг, общим тиражом почти 650 000 экземпляров — цифра по тем временам огромная.
В списке издававшихся Пантелеевым авторов — много имен передовых русских ученых второй половины XIX века: И. М. Сеченов, A. Н. Бекетов, И. Р. Тарханов, В. А. Манассеин, Ф. Ф. Эрисман, Н. И. Кареев, В. И. Модестов, Н. П. Вагнер, А. И. Кирпичников, B. М. Шимкевич, В. В. Водовозов, М. М. Ковалевский и целый ряд других. Особо следует отметить издание сочинений публициста ‘Русского слова’ В. А. Зайцева и предпринятое Пантелеевым переиздание сочинений Н. А. Добролюбова.
Значительная часть изданных Пантелеевым книг — переводные. И здесь нужно привести обширный и разнообразный список, в который среди прочих входят: Апулей, Тацит, Платон, Спиноза, Паскаль, Монтескье, Рескин, Морган, Вундт, Тэн, Рикардо, Генри Джордж, Ф. Ланге, Масперо, Джевонс Стенли, Сорель, Топинар, Поль-Луи Курье, Гексли, Максвелл, Карпентер, Лесаж, Мицкевич и пр. — этот список в значительной мере определяет интересы и настроения издателя, который сам выбирал книги для перевода.
Издание целой библиотеки по философии, социологии, политической экономии, физике, естествознанию, истории и литературе — немалая заслуга Пантелеева. Конечно, коммерческие интересы имели значение в подборе авторов и оригинальных и переводных, но культурное значение издательства Пантелеева отрицать невозможно.
На склоне лет, обеспеченным и независимым человеком, Пантелеев ликвидировал издательство. Он собирал коллекции портретов, принимал активное участие в делах Литературного фонда, активно сотрудничал в ряде периодических изданий конца XIX — первых десятилетий XX века: составленный самим Пантелеевым список его газетных статей включает более ста названий.
Шестнадцатого декабря 1919 года, на восьмидесятом году жизни, Пантелеев скончался. Смерть его, в условиях гражданской войны и революционных событий тех лет, прошла незамеченной, и только в немногих и притом запоздалых некрологах было отмечено значение деятельности покойного.
В предисловии к первому тому воспоминаний, изданному в 1905 году, Пантелеев сообщал, что он писал свои воспоминания, полагаясь ‘исключительно на память <,…>,, все же в некоторых случаях <,…>, считал необходимым наводить справки’.
Изучение архива Пантелеева в Пушкинском доме Академии наук СССР позволяет утверждать прямо противоположное. Мемуары Пантелеева — плод упорной и тщательной работы, исподволь и долго подготовлявшейся. Совсем не в ‘некоторых случаях’, а в огромном количестве их Пантелеев забрасывал письмами ряд знакомых и вовсе не знакомых ему людей с мельчайшими справками о годе, месяце и дне того или иного события, проверками чужих реплик, своего впечатления или оценки того или другого лица, Пантелеев настойчиво собирал документы и многие из них использовал непосредственно в воспоминаниях.
Только для такой центральной и важной главы, как ‘Земля и воля’, не оказалось ни достоверных свидетелей, ни документов. К тому же недоброжелательные отношения к одному из бывших руководителей ‘Земли и воли’ — А. А. Слепцову (‘господину с пенсне’) — отношения, которым Пантелеев не изменил и полвека спустя, предопределили ряд неточностей этой главы, впрочем и в таком виде очень важной для историка русского революционного движения.
Не осведомленный до конца в делах центра организации, Пантелеев и в 60-х годах и сорок с лишним лет спустя считал себя членом центрального комитета ‘Земли и воли’ (на самом деле он им никогда не был). Не будучи по условиям конспирации посвящен во многое, он сообщает по догадкам и предположениям ряд неточных фактов.
Верный требованиям революционной конспирации, А. А. Слепцов не сообщал утинской ‘пятерке’ состав центрального комитета — любопытно, что ни одного имени членов центра Пантелеев не смог назвать и много лет спустя. Он догадывался о руководящей роли Чернышевского1 [Этот вопрос долгое время оставался неясным, но теперь существенно прояснен недавно опубликованным письмом Герцена конца 1864 г. к неизвестному: ‘На одной сильной личности держалось движение, а сослали — где продолжение’ (‘Литературное наследство’, No 61, 1953, стр. 275 и поправка — No 63, 1957, стр. 150-151)], но имена Н. Н. Обручева, В. С. Курочкина и др. в этой связи остались ему неизвестными. Когда связь этой ‘пятерки’ с центром (она осуществлялась через Слепцова) порвалась, ‘пятерка’ самовольно превратила себя в центральный комитет. В действительности дела центра были ей неизвестны, и фактически она осуществляла только функции петербургского городского комитета.
Воспоминания Пантелеева о ‘Земле и воле’ вызвали ответные мемуары А. А. Слепцова, незаконченные вследствие его смерти и частично (в отрывках) напечатанные М. К. Лемке в примечаниях к полному собранию сочинений и писем Герцена2 [В существовании этих воспоминаний долгое время некоторые авторитетные исследователи вообще сомневались, предполагая здесь едва ли не подлог М. К. Лемке. Находками В. Э. Бограда (они публикуются в No 67 ‘Литературного наследства’} аутентичность воспоминаний теперь доказана].
К сожалению, воспоминания Слепцова в свою очередь проникнуты явной враждебностью к Пантелееву и не могут быть признаны достаточно достоверным документом. Они писались по памяти, в глубокой старости, автор их стремился преувеличить свою роль и значение в ‘Земле и воле’.
Извращая факты, А. А. Слепцов изображает в своих мемуарах дело так, что ‘ловкий Утин, с помощью Пантелеева, ища роли и влияния, каким-то путем (сейчас просто не помню) устроили так, что наш комитет не мог не признать их пятерку полномочным петербургским окружным комитетом, а так как центральный комитет держался вообще очень конспиративно, то роль афишировавшего себя окружного комитета поддавала ему жару’1 [А. И. Герцен, Полное собр. соч. и писем, т. 16, стр. 85. М. Н. Слепцова (жена А. А. Слепцова) в своих воспоминаниях ошибается, сообщая, что Петербургский областной комитет был якобы создан Слепцовым. (‘Штурманы грядущей бури. Из воспоминаний’, ‘Звенья’, вып. 2, М.- Л. 1933, стр. 447). Окружной комитет, отдельно от центрального, был, между прочим, предусмотрен в планах Огарева. См. его статью <,’О руководящих органах ‘Земли и воли’ и программе работ ее окружных комитетов’>, (Н. П. Огарев, Избранные социально-политические и философские произведения, т. II, Госполитиздат, М. 1956, стр. 92)].
На самом деле центральный комитет никого не признавал и не уполномочивал. Но справедливость требует отметить, что Н. И. Утин и его группа развили довольно значительную деятельность. ‘Пятерка’ (на самом деле она в это время уже значительно превзошла размеры пятерки в буквальном смысле слова) организовала две подпольные типографии (в Петербурге и на мызе Мариенгаузен в Витебской губернии) и выпустила несколько агитационно-пропагандистских листков и прокламаций, в том числе такие значительные, как ‘Свобода’ (NoNo 1 и 2), ‘Предостережение’, ‘К образованным классам’, ‘Льется польская кровь, льется русская кровь…’ и др. Утин и его группа вошли в контакт с польскими подпольными революционными кругами и т. д.
А. А. Слепцов довольно рано, в половине 1863 года, отходит от революционной работы2 [В Центральном государственном историческом архиве в Ленинграде, в фонде ученого комитета министерства народного просвещения (No 733), хранится целый ряд документов, наглядно свидетельствующих о проделанной А. А. Слепцовым эволюции], в то время как Утин и Пантелеев ее еще продолжали. 11(23) ноября 1863 года Н. И. Утин писал Огареву о Слепцове: ‘У него было желание работать, за это желание я уважаю его, он сознал тщетность своих трудов — сознание это тяжело’3 [‘Литературное наследство’, No 62, 1955, стр. 630]. В полемике Пантелеева со Слепцовым истина, как это часто бывает в таких случаях, находится посередине. Слепцов, конечно, неправ, интерпретируя всю деятельность Пантелеева в ‘Земле и воле’ как несерьезное занятие самолюбивого и притом болтливого юноши, привлечение которого в подпольную организацию едва ли не было вынужденным, так как он якобы тенью следовал за Утиным, уже состоявшим в ‘Земле и воле’. Неправ Слепцов, шаржировано изображая командировку Пантелеева в Москву и Вологду как попытку избавиться от назойливого юнца хоть на время и услать его подальше. Создание областных (районных) отделений общества справедливо считалось одной из важнейших задач возникавшей массовой организации, ведь и сам Слепцов совершал аналогичные поездки.
С другой стороны, неправ и Пантелеев, изображая Слепцова как фразера и едва ли не как обманщика. Связанный требованиями партийной конспирации, Слепцов не имел права раскрывать перед утинской ‘пятеркой’ состав и деятельность центрального комитета, особенно в условиях террора, последовавшего после майских пожаров 1862 года.
Революционная организация 60-х годов продолжает ждать своего исследователя, который должен будет критически отнестись к воспоминаниям обоих мемуаристов и установить долю правоты каждого из них.
Источник текста: Пантелеев Л.Ф. Воспоминания. — Л., 1958