КВИКВЕРНЪ.
КВИКВЕРНЪ.
Разсказъ изъ жизни эскимосовъ
Редьярда Киплинга.
Редьярда Киплинга.
Квикверн, Киплинг Джозеф Редьярд, Год: 1895
Время на прочтение: 17 минут(ы)
‘Взгляни, онъ уже смотритъ’!
— ‘И правда, положи же его на мсто. Хорошій будетъ песъ! На четвертомъ мсяц мы дадимъ ему кличку’.
— ‘Въ честь кого’?— спросила Аморака.
Кадлу окинулъ взоромъ свой снговой домикъ, увшанный шкурами, и посмотрлъ на четырнадцатилтняго Котуко, который сидлъ на скамейк и вытачивалъ пуговицу изъ моржоваго клыка.
— ‘Пусть онъ носитъ мое имя’,— улыбаясь сказалъ Котуко: ‘со временемъ онъ мн сослужитъ службу’.
Кадлу въ отвтъ также улыбнулся, отчего его глаза совсмъ ушли въ плоскія жирныя щеки, и кивнулъ головой Аморак. Злая мать щенка принялась визжать, глядя на своего дтеныша, который покачивался въ мховой сумк, прившенной высоко надъ свтильникомъ изъ тюленьяго жира. Котуко продолжалъ свою работу, а Кадлу вынесъ свернутую собачью упряжь въ сосднюю каморку, потомъ снялъ съ себя тяжелую охотничью куртку и положилъ ее въ стку изъ китоваго уса, которая висла надъ огнемъ другого свтильника. Опустившись на скамейку, онъ принялся стругать кусокъ мерзлой тюленины въ ожиданіи того, пока Аморака подастъ настоящій обдъ, т. е. вареное мясо и кровяную похлебку. Его разбиралъ голодъ. Еще на разсвт онъ ушелъ осматривать проруби за восемь миль отъ дома и возвратился съ тремя большими тюленями. Въ ближайшей половин узкаго и длиннаго снгового корридора, который велъ къ внутреннему входу въ жилище, раздавался лай и визгъ: это упряжныя собаки посл дневныхъ трудовъ дрались за теплое мстечко.
Когда визгъ непомрно усилился, Котуро лниво поднялся съ мста, взялъ бичъ съ длинной упругой ручкой изъ китоваго уса и трехсаженной ременной плетью и юркнулъ въ корридорчикъ. Раздался такой лай, словно собаки собирались растерзать мальчика: это он радовались предстоящему кормленію. Котуко проползъ въ самую отдаленную часть корридорчика, гд на подставкахъ изъ китоваго уса висло мерзлое мясо для собакъ, которое онъ разбилъ широкимъ копьемъ на большіе куски. Затмъ онъ остановился съ бичемъ въ одной рук и съ мясомъ въ другой. Каждую собаку онъ вызывалъ по имени, начиная съ самой слабой. Горе той изъ нихъ, которая выскакивала не въ очередь: въ мгновеніе ока взвивался длинный бичъ и вырывалъ у нея клокъ шерсти съ кожей. Собака рычала, схватывала на лету свою порцію и, чавкая, отправлялась назадъ въ корридорчикъ. А Котуко, стоя на снгу, при свт яркихъ сверныхъ звздъ, продолжалъ свою раздачу. Послдней къ нему подошла черная собака, ‘вожакъ’, которая руководила всей сворой. Котуко бросилъ ей двойную порцію мяса и на придачу лишній разъ щелкнулъ бичемъ.— ‘Да!’ — сказалъ онъ, свивая бичъ: ‘тамъ у меня грется щеночекъ, который будетъ здорово лаять. Ну, будетъ теб, ступай на мсто’!
Котуко проползъ назадъ черезъ кучу собакъ, смахнулъ снгъ со своей мховой одежды выбивалкой изъ китоваго уса, которую Аморака всегда держала у дверей, потрепалъ рукой по шкур, натянутой вмсто потолка, чтобы сбить сосульки, падавшія со снгового купола, и затмъ прилегъ на скамейку. Собаки въ корридорчик храпли и повизгивали со сна, маленькій ребенокъ Амораки, лежавшій въ ея мховомъ капюшон, дрыгалъ ножками, чмокалъ и что-то лепеталъ. Собака, мать щенка, лежала возл Котуко, не спуская глазъ со свертка, прившеннаго въ тепл, надъ ярко-желтымъ пламенемъ свтильника.
Все это происходило на дальнемъ свер, за Лабрадоромъ, за Гудзоновымъ проливомъ, куда морское теченіе наноситъ льдины, сверне Мелвильскаго полуострова и даже проливовъ Фуріи и Геклы, на сверномъ берегу Баффиновой земли, гд во льдахъ Ланкастерскаго пролива, какъ опрокинутая кастрюля, стоитъ о — въ Байлотъ. Къ сверу отъ Ланкастерскаго пролива мы знаемъ только Сверный Девонъ и Эльсмерову землю, но тамъ, въ такомъ близкомъ сосдств съ полюсомъ, живутъ лишь немногочисленные ко чевники.
Кадлу былъ эскимосъ. Его племя, числомъ до тридцати человкъ, заселяло Тунунирмьютъ, т. е. ‘землю на краю чего-то’. На картахъ этотъ пустынный берегъ именуется Адмиралтейскимъ, но эскимосское названіе къ нему особенно подходитъ, такъ какъ эта земля, дйствительно, лежитъ на краю свта. Девять мсяцевъ въ году здсь только ледъ, снгъ и непрерывныя бури. Человкъ, не видавшій, какъ термометръ спускается ниже нуля, даже не можетъ себ составить понятія о тамошнемъ холод. Цлыхъ шесть мсяцевъ изъ этихъ девяти бываетъ совершенно темно, и это ужасне всего. Въ продолженіи трехъ лтнихъ мсяцевъ морозитъ только по ночамъ, да черезъ день по утрамъ. Южные склоны на это время очищаются отъ снга и поростаютъ чахлой травой, приземистыя ивы выгоняютъ свои пушистыя почки. На взморь появляется мелкій гравій и круглые камешки, но на большихъ отточенныхъ голышахъ и изборожденныхъ скалахъ все еще лежитъ зернистый снгъ. Черезъ нсколько недль и этому настаетъ конецъ: лютая зима опять сковываетъ всю страну. Морскія льдины сталкиваются, плывутъ рядомъ, трескаются, затмъ смерзаются такъ, что отъ берега на громадное разстояніе тянется ледяное поле футовъ въ девять толщиною.
Зимою Кадлу отправлялся за тюленями на самый край этого ледяного поля и подстерегалъ ихъ, когда они выплывали подышать воздухомъ у проруби. Тюленямъ нужна открытая прорубь, чтобы дышать и ловить рыбу, а зимою ледъ тянется отъ берега иногда миль на восемьдесятъ безъ перерыва. Весною жители Тунунирмьюта перебирались съ тающаго льда на твердую землю, они раскидывали палатки изъ звриныхъ шкуръ и ловили силками морскихъ птицъ или метали копья въ молодыхъ тюленей, вылзающихъ погрться на берегу. Потомъ они перекочевывали на югъ Баффиновой земли, гд охотились на сверныхъ оленей и запасались на цлый годъ семгой, которая въ изобиліи водится въ тамошнихъ ркахъ и озерахъ. Въ сентябр или октябр они опять возвращались на сверъ, чтобы охотиться за мускусными быками и тюленями. Перезжали они, обыкновенно, на саняхъ, запряженныхъ собаками, длая до тридцати миль въ день. Иногда они плыли вдоль берега, отъ мыса къ мысу, въ большихъ лодкахъ изъ звриныхъ шкуръ, причемъ собаки и дти лежали между ногами гребцовъ, а женщины распвали псни. Вс предметы роскоши, извстные въ Тунунирмьют, какъ-то: дерево для санныхъ полозьевъ, желзо для гарпуновъ, стальные ножи, жестяные котелки, въ которыхъ гораздо удобне было варить пищу, чмъ въ прежнихъ каменныхъ горшкахъ, кремень и огниво, даже спички, цвтныя ленты женщинамъ въ волосы, грошевыя зеркальца, красное сукно для оторочки оленьихъ куртокъ — все это доставлялось съ юга. Кадлу продавалъ цнный рогъ нарвала и зубы мускуснаго быка южнымъ эскимосамъ, а т, въ свою очередь, сбывали ихъ: китоловамъ или въ миссіонерскія поселенія на берегахъ Эксетерскаго и Кумберлендскаго проливовъ. Эти сношенія приводили къ тому, что иногда какой-нибудь котелокъ, украденный корабельнымъ поваромъ и спущенный за безцнокъ, доживалъ свой вкъ по ту сторону полярнаго круга, надъ свтильникомъ изъ тюленьяго жира.
Кадлу, какъ хорошій охотникъ, имлъ достаточный запасъ желзныхъ гарпуновъ, дротиковъ, острогъ и тому подобныхъ предметовъ, необходимыхъ для существованія на дальнемъ свер. Онъ былъ начальникомъ племени или, какъ его звали, ‘человкомъ на вс руки’. Впрочемъ, это не давало ему особыхъ правъ: онъ могъ лишь посовтовать своимъ товарищамъ перебраться для охоты на другое мсто. Зато Котуко любилъ немножко командовать другими мальчиками, когда они при лун играли въ снжки или пли ‘дтскую пснь’ сверному сіянію.
Въ четырнадцать лтъ всякій эскимосъ уже считаетъ себя взрослымъ, а мальчику — Катуко уже давно наскучило длать силки для морской птицы и лисицъ. Но больше всего ему надоло жевать оленьи и тюленьи шкуры, чтобы он сдлались мягкими. Этой работой занимаются женщины и дти по цлымъ днямъ въ то время, какъ мужчины ходятъ на охоту. Ему хотлось бы пойти въ квагчи (домъ для пнія), гд по вечерамъ собирались охотники, и колдунъ, или атекокъ, потушивъ огонь, расказывалъ имъ страшныя вещи, а они потомъ слышали, какъ духъ свернаго оленя ходилъ по крыш, и если бросали копье во мракъ ночной, то оно возвращалось, обагренное кровью. Ему хотлось бы кинуть свои большіе сапоги въ стку съ утомленнымъ видомъ хозяина и присоединиться къ охотникамъ, которые иногда играли вечеромъ въ доморощенную рулетку изъ жестянки и гвоздя. Да мало ли чего ему хотлось, но взрослые посмивались и говорили: ‘Погоди, пока не побываешь въ перевязк, Котуко. Охота еще не заправская ловля’.
Теперь же, когда отецъ назвалъ щенка его именемъ, дла Котуко начали поправляться. Эскимосъ не отдастъ сыну хорошей собаки, если мальчикъ не уметъ править, а Котуко былъ увренъ, что онъ еще и не то уметъ.
Должно быть, щенокъ былъ желзнаго тлосложенія, если онъ не умеръ отъ обкармливанія и переутомленія. Котуко соорудилъ ему маленькую упряжь и цлый день гонялъ его, покрикивая: ‘Ауа! Джа ауа’! (Направо)! ‘Чоячой! джа чоячой’! (Налво)! ‘Огага’! (Стой)! Щенку это приходилось не по вкусу, но что это было въ сравненіи съ тмъ, когда его въ первый разъ запрягли въ сани! Онъ сидлъ себ преспокойно на снгу и игралъ ремешкомъ изъ тюленьей кожи, который шелъ отъ его упряжи къ питу, или большому ремню саней. Вдругъ вся свора двинулась съ мста, и щенокъ почувствовалъ, какъ тяжелыя сани покатились и потащили его, а Котуко хохоталъ до слезъ. Для щенка настали тяжелыя времена: неумолимый бичъ свисталъ надъ нимъ, собаки кусались, потому что онъ не зналъ своего дла, упряжь немилосердно терла, ему уже не позволялось спать вмст съ Котуко, а взамнъ того досталось самое холодное мсто въ корридорчик.
Самъ Котуко не мене трудился. Править собаками не легко. Слабйшую изъ собакъ помщаютъ ближе всего къ кучеру, у каждой — отдльная упряжь, отъ которой идетъ ремешокъ, проведенный подъ ея лвой передней ногой и пристегнутый къ главному ремню посредствомъ особой пуговицы и петли, его можно отстегнуть и на время выпречь собаку. Это особенно необходимо для молодыхъ собакъ, которыя часто запутываются въ своемъ ремешк задними ногами, и онъ имъ натираетъ раны. Затмъ он заигрываютъ другъ съ дружкой или дерутся и перепутываютъ всю упряжь. Тутъ надо большое умніе владть бичемъ. Каждый эскимосскій мальчикъ гордится, если достигнетъ этого искусства: легко зацпить бичемъ по земл и, наоборотъ, очень трудно, перегнувшись впередъ, на полномъ ходу стегнуть непокорную собаку. Если окликнешь одну собаку за ‘заигрываніе’ и въ то же время случайно стегнешь, вмсто нея, сосднюю, то он подерутся и задержатъ остальныхъ. Если дешь и разговариваешь съ кмъ-нибудь или если самъ затянешь псню, то собаки остановятся, обернутся, присядутъ и будутъ слушать. Раза два собаки понесли Котуко, такъ какъ онъ, останавливаясь, забывалъ подпереть чмъ-нибудь сани, онъ порвалъ не мало упряжи и ремней, пока не научился въ совершенств управлять легкими санками съ цлой сворой изъ восьми собакъ. Но за то теперь онъ былъ преисполненъ чувства собственнаго достоинства и съ гордостью въ сердц быстро носился по гладкому льду. Онъ отправлялся за десять миль къ тюленьимъ прорубямъ и тамъ, отстегнувъ ремень, выпрягалъ большого чернаго вожака, который считался самой умной собакой во всей свор. Перевернувъ сани, онъ втыкалъ глубоко въ снгъ пару отпиленныхъ оленьихъ роговъ: они подпирали сани и не давали собакамъ уйти. Котуко осторожно подползалъ къ проруби и выжидалъ, пока тюлень выплыветъ подышать воздухомъ. Тогда онъ вскакивалъ со своимъ копьемъ и арканомъ и, убивъ тюленя, тащилъ его по льду къ санямъ съ помощью чернаго вожака. Тутъ собаки поднимали такую возню и такой визгъ, что Котуко долженъ былъ до крови хлестать ихъ бичемъ, пока тюленья туша не замерзала совершенно. Домой возвращаться было трудненько. Приходилось перетаскивать нагруженныя сани черезъ ледяные бугры, а собаки садились и, вмсто того, чтобы везти, жадно поглядывали на мясо. Наконецъ, попавъ на проторенную дорогу къ деревн, он успокаивались и мчались во весь опоръ подъ тусклымъ, звзднымъ небомъ. Котуко затягивалъ: ‘Ангутивунъ тайна таунане тайна’ (пснь возвращающагося охотника), и изъ каждаго дома его привтствовали голоса.
Когда Котуко-песъ совсмъ выросъ, то и онъ вошелъ во вкусъ зды. Онъ постепенно завоевывалъ себ положеніе среди другихъ собакъ, а въ одинъ прекрасный вечеръ во время кормленія напалъ на чернаго вожака и поборолъ его. Съ тхъ поръ ему отведено было мсто вожака, который бжитъ на пять футовъ впереди остальныхъ собакъ, привязанный къ длинному главному ремню, или питу. На его обязанности лежало наблюденіе за сотоварищами, чтобы они не дрались ни въ упряжи, ни безъ упряжи. Ему одли тяжелый и толстый ошейникъ изъ мдной проволки. Въ особыхъ случаяхъ его звали въ домъ и кормили варенымъ мясомъ: подчасъ ему даже позволялось спать на скамейк вмст съ Котуко. Это была прекрасная охотничья собака, она могла удержать на мст мускуснаго быка, хватая его зубами за ноги, а храбрости у нея было столько, что она не пугалась борьбы съ худымъ полярнымъ волкомъ, котораго сверныя собаки боятся пуще всего на свт. Она со своимъ хозяиномъ (остальная свора въ ризсчетъ не принималась) по цлымъ днямъ ходила на охоту, и юношу, закутаннаго въ мховую одежду, всегда сопровождалъ этотъ дикій лохматый рыжій зврь съ маленькими глазками и острыми блыми клыками. Каждый эскимосъ долженъ добывать пищу и звриныя шкуры для себя и для своей семьи. Женщины шьютъ изъ шкуръ одежды и иногда случайно помогаютъ при какой-нибудь мелкой ловл. Но вообще доставленіе пищи — а дятъ они ужасно много — дло мужчинъ. Если състные припасы истощатся, то вдь эскимосамъ негд купить, занять или попросить, и приходится умирать съ голоду.
Кадлу, Котуко, Аморака и маленькій мальчикъ, который лежалъ въ мховомъ капюшон матери и по цлымъ днямъ жевалъ кусокъ сала, вели вполн счастливую семейную жизнь. Они принадлежали къ кроткому народу: эскимосъ рдко выходитъ изъ себя и почти никогда не бьетъ дтей. Ложь и кража ему незнакомы. Они перебивались при самыхъ ужасныхъ, жестокихъ морозахъ, ли сколько влзетъ, по вечерамъ разсказывали страшныя сказки, а по цлымъ днямъ при свт масляной лампы чинили платье и охотничьи доспхи, распвая безконечную псню женщинъ: ‘ая амна, амна ая, а, а!’
Но вотъ въ, одну лютую зиму все пошло прахомъ. Возвратившись посл ежегодной ловли семги, тунунирмьютцы устроились на свжемъ льду, приготовляясь къ тюленьей охот, какъ только океанъ замерзнетъ. Осень была ранняя и суровая. Въ теченіе всего сентября были страшныя бури, которыя проломили ледъ тамъ, гд онъ имлъ четыре — пять футовъ толщины. Льдины неслись къ берегу и нагромоздились цлой стной около двадцати миль ширины, немыслимо было черезъ нее перетаскивать сани. Край плотнаго льда, около котораго тюлени зимою ловили рыбу, лежалъ далеко за этой стною: эскимосы не могли туда добраться. Они еще, можетъ быть, кое-какъ перебились бы со своимъ запасомъ мерзлой семги и сала, да въ декабр одинъ изъ нихъ набрелъ на тупикъ, или палатку изъ шкуръ, гд оказались три женщины и двушка, полумертвыя отъ голода. Он пришли съ свера вмст съ мужчинами, которые погибли, охотясь за длинорогимъ нарваломъ. Кадлу распредлилъ женщинъ по хатамъ зимняго селенія. Эскимосъ не отказываетъ въ гостепріимств чужеземцу: вдь и для него можетъ настать такая же тяжелая нужда. Аморака взяла къ себ въ домъ двушку, которой было около четырнадцати лтъ, и сдлала изъ нея нчто въ род служанки. По покрою ея остроконечнаго капюшона и всего платья можно было предполагать, что она съ Эльсмеровой земли. Она въ первый разъ видла жестяные котелки и сани на деревянныхъ полозьяхъ. Котуко-мальчикъ и Котуко-собака очень полюбили ее.
Но вотъ вс лисицы ушли къ югу, и даже маленькая россомаха больше не попадалась въ силки, которые разставлялъ Котуко. Племя лишилось двухъ лучшихъ охотниковъ, погибшихъ въ борьб съ мускуснымъ быкомъ, и другимъ еще прибавилось работы. Котуко каждый день вызжалъ на легкихъ санкахъ съ шестью — семью самыми сильными собаками и до боли въ глазахъ присматривался, нтъ-ли гд на льду свтлаго пятна,— дыры, которую себ процарапалъ тюлень. Собака-Котуко бгала вдоль и поперекъ, и въ гробовомъ молчаніи ледяного поля Котуко-мальчикъ за три мили могъ услышать ея лай. Если собака находила тюленье отверстіе, то Котуко устраивалъ себ неподалеку снжный холмикъ для нкоторой защиты отъ втра и ждалъ здсь 10—12—20 часовъ, пока выплыветъ тюлень. Не спуская глазъ съ проруби, онъ сидлъ на маленькой подстилк изъ тюленьей шкуры, надвъ на ноги тутареангъ, (перевязку, о которой ему говорили старые охотники). Она надвается для того, что-бы колни не стучали отъ холода въ то время, когда приходится безконечно ожидать чуткаго тюленя. Сидть неподвижно въ перевязк при сорокаградусномъ мороз, это ужасная мука даже для эскимоса. Если удавалось поймать тюленя, то собака-Котуко, волоча свою упряжь, помогала дотащить тушу до саней, гд усталыя и голодныя собаки уныло лежали, подъ защитою ледяной стны.
Убитаго тюленя хватало не надолго: каждый изъ жителей поселка имлъ право на извстную долю туши, кости, шкура и жилы тоже шли въ дло. Мясо, предназначенное для собакъ, раздавалось людямъ, а собакамъ Аморака бросала куски лтнихъ палатокъ изъ шкуръ, и он выли отъ голода.. По свтильникамъ въ домахъ видно было, что приближалась голодовка. Въ хорошія времена, когда жиру бывало вдоволь, веселое, яркое пламя въ лодкообразномъ свтильник доходило до двухъ футовъ высоты. Теперь оно, понизилось до шести дюймовъ, при малйшей яркой вспышк Аморака глубже заправляла фитилекъ, а вся семья слдила за движеніемъ ея руки. Умирать въ потьмахъ казалось еще страшне, чмъ голодать! Каждый эскимосъ боится мрака, которымъ онъ окруженъ шесть мсяцевъ въ году, и когда свтильники плохо горятъ, то падаетъ духомъ.
Но впереди предстояли еще худшія испытанія.
Отощавшія собаки выли и рычали въ корридор, поглядывая на безчувственныя звзды и вдыхая холодный ночной воздухъ. Когда вой прекращался, наступала такая тишина, что люди, казалось, слышали біеніе собственныхъ сердецъ. Однажды вечеромъ собака — Котуко, которая, противъ обыкновенія, въ тотъ день страшно упрямилась, вдругъ вскочила и положила голову на колни Котуко. Тотъ отогналъ ее, но она продолжала лзть къ нему, помахивая хвостомъ. Проснувшійся Кадлу повернулъ къ себ тяжелую лохматую голову собаки и посмотрлъ въ ея стеклянные глаза. Она жалобно застонала и припала къ ногамъ Кадлу. Шерсть стала у нея дыбомъ, и она завыла, какъ будто въ домъ лзъ чужой, потомъ вдругъ радостно залаяла, стала кататься по полу и, какъ щенокъ, грызть самого Котуко.
— Что это?:— спросилъ Котуко, которому становилось жутко..
— Болзнь,— отвчалъ Кадлу,— собачья болзнь.
Собака задрала голову и принялась опять выть.
— Я этого никогда не видлъ. Что-жъ дальше будетъ?— спрашивалъ Котуко.
Кадлу пожалъ плечами и направился къ стн за короткимъ гарпуномъ. Собака взглянула на него и съ воемъ бросилась бжать по корридору, остальныя собаки разступились передъ нею. Выскочивъ на снгъ, она съ неистовымъ лаемъ умчалась и скрылась изъ виду. Это не была водобоязнь, а особаго рода безуміе. Холодъ, голодъ, а въ особенности мракъ подйствовали на нее. Подобныя заболванія распространяются въ свор чрезвычайно быстро. На другое утро заболла еще одна собака, которая такъ боролась и кусалась, что Котуко убилъ ее. Затмъ большой черный песъ бывшій когда-то вожакомъ, напалъ на мнимый звриный слдъ, когда его спустили съ ремня, онъ бросился къ ледяному утесу и также убжалъ со своею упряжью. Посл этого никто уже не здилъ на собакахъ. Он нужны были для другой цли, и собаки это сами чувствовали. Ихъ попривязывали и кормили изъ рукъ, но он сохраняли выраженіе испуга и отчаянія. Въ довершеніе всего, старухи откопали какія-то страшныя сказки и стали уврять, что он осенью видли духовъ умершихъ охотниковъ, которые предрекли имъ разные ужасы.
Котуко больше всего былъ огорченъ потерей своей собаки. Эскимосъ стъ много, но при случа уметъ и голодать. На Котуко вс испытанія подйствовали такъ, что онъ сталъ слышать какіе то внутренніе голоса и видть несуществующихъ людей. Однажды посл десятичасового ожиданія у тюленьей дыры, онъ снялъ перевязку и, изнемогая отъ усталости, поплелся домой. Дорогой у него такъ закружилась голова, что онъ долженъ былъ прислониться къ ледяному выступу, лежавшая на выступ скалистая глыба потеряла равновсіе и съ грохотомъ покатилась внизъ, а когда Котуко отскочилъ, она со свистомъ упала на ледъ.
Котуко привыкъ врить, что въ каждой скал, въ каждой глыб живетъ одноглазая торнака, и что когда торнака хочетъ помочь человку, то со своимъ каменнымъ жилищемъ катится за нимъ, спрашивая, согласенъ ли онъ стать подъ ея покровительство. (Лтомъ когда ледъ въ трещинахъ оттаиваетъ, обломки скалъ рушатся и скатываются на землю, отсюда и возникло повріе о духахъ камней). Котуко почувствовалъ, какъ кровь ударила ему въ голову, и подумалъ, что это торнака заговорила съ нимъ. Приближаясь къ дому, онъ уже былъ вполн увренъ, что имлъ съ нею длинный разговоръ, а домашніе, вполн допуская это, не противорчили ему.
— Она мн сказала:— я скачу, скачу по снгу!— восклицалъ Котуко въ своей полуосвщенной хижин.— Она сказала: я поведу тебя къ хорошимъ тюленьимъ прорубямъ. И вотъ я завтра пойду, а торнака меня поведетъ.
Затмъ пришелъ ангекокъ, деревенскій колдунъ. Котуко и ему разсказалъ о своемъ приключеніи.
— Иди на зовъ духовъ, и они дадутъ намъ пищу,— сказалъ ангекокъ.
Сверная двушка все это время лежала у огня, ла мало, а говорила еще меньше. Но когда Аморака и Кадлу стали снаряжать маленькія ручныя санки для Котуко и положили туда его охотничьи доспхи сала и мерзлаго тюленьяго мяса, сколько оказалось возможнымъ удлить, то она смло стала рядомъ съ юношей, приготовляясь тащить санки.
— Твой домъ — мой домъ,— говорила она, въ то время, какъ маленькія костяныя сани скрипли и подпрыгивали за ними посреди ужасающей полярной ночи.
— Мой домъ — твой домъ,— отвчалъ Котуко,— но я боюсь, что мы оба пойдемъ къ Седн.
Седна, по врованіямъ эскимосовъ,— владычица подземнаго міра, каждый умершій проводитъ годъ въ ея ужасномъ царств, прежде чмъ отправиться въ Квадлипармьютъ, ‘счастливую страну, гд нтъ морозовъ и въ изобиліи водятся сверные олени’.
Въ деревн все еще продолжали кричать: ‘духи говорили съ Котуко, они приведутъ его на открытое мсто. Онъ добудетъ намъ тюленей!’ Но голоса терялись въ холодной мгл, а Котуко и двушка вмст тащили санки по направленію къ Ледовитому океану. Котуко уврялъ, что торнака велла ему итти на сверъ, и они шли, руководствуясь Тунтукджунгомъ, т. е. ‘Оленемъ’ или, по нашему, созвздіемъ Большой Медвдицы.
Двушка шла молча, наклонивъ голову, и втеръ хлесталъ ее мховой бахромой капюшона по широкому смуглому лицу. Небо надъ ними было бархатисто-чернаго цвта и только на горизонт прерывалось алыми полосами. Большія звзды свтились, какъ фонари. Иногда падающая звзда оставляла за собою огненный слдъ, въ такую минуту неровная поверхность льда отливала краснымъ, коричневымъ и синимъ цвтами, тогда какъ при звздахъ она казалась безжизненно срой. Осеннія бури образовали во льду выбоины, рытвины, ямы и нагромоздили цлыя кучи льдинъ, отточивъ ихъ мстами, какъ пилы. Нкоторыя глубокія ямы были сверху засыпаны снгомъ. Обломки льда издали походили на тюленей, моржей, на перевернутыя сани и даже на десятиногаго Духа Благо Медвдя. И по этому необозримому пространству, при полномъ безмолвіи, двое людей, какъ во сн, тащили за веревку сани.
Когда они уставали, Котуко устраивалъ такъ-называемый охотничій ‘ полудомикъ’, т. е. маленькую снжную избушку, гд они могли бы развести походный свтильникъ и отогрть мерзлую тюленину. Подкрпившись сномъ, они шли дальше, совершая въ день по тридцать миль, чтобы подвинуться по прямому пути на пять миль къ сверу. Двушка всегда молчала, а Котуко бормоталъ про себя или напвалъ какую-нибудь ‘лтнюю’ псню объ олен и семг, совсмъ не подходящую къ ужасной обстановк. Онъ заявлялъ, что торнака нашептываетъ ему рчи, и дико сбгалъ съ ледяного бугра, выкрикивая что-то зловщимъ голосомъ. Котуко находился все время въ какомъ-то изступленіи, но двушка была уврена, что имъ руководитъ духъ, и надялась на благополучный исходъ. Она ничуть не удивилась, когда на четвертый день Котуко съ горящими глазами объявилъ ей, что торнака идетъ за ними въ вид двуглавой собаки. Двушка посмотрла въ указанномъ направленіи, и видніе скрылось въ овраг. Оно не походило на человка, но извстно, что духи любятъ принимать образъ медвдя, тюленя или другого животнаго.
Можетъ быть, это былъ даже самъ десятиногій Духъ Благо Медвдя! Котуко и двушка отъ истощенія не могли уже доврять своимъ глазамъ. Съ тхъ поръ, какъ они вышли изъ деревни, они ровно ничего не поймали и даже не напали на звриные слды. Провизіи у нихъ оставалось меньше, чмъ на недлю, а тутъ вдобавокъ приближалась буря. Полярная буря длится дней десять безъ перерыва, и всякому путнику въ это время грозитъ неминуемая смерть. Котуко сложилъ снговой домикъ такой величины, чтобы въ него можно было поставить санки: вдь, нельзя же бросить зря свои припасы. Въ то время, какъ онъ клалъ послднюю ледяную глыбу, замняющую конекъ на крыш, онъ увидлъ на разстояніи полумили нчто, стоявшее на вершин утеса. Былъ туманъ, и этотъ предметъ, казалось, имлъ футовъ сорокъ длины и десять высоты и хвостъ длиною футовъ въ двадцать, очертанія его все мнялись. Двушка тоже замтила его, но не только закричала отъ ужаса, а, напротивъ, спокойно сказала:
— Это — Квиквернъ. Что-то дальше будетъ?
— Онъ это повдаетъ мн,— отвчалъ
Котуко, но ножъ задрожалъ въ его рук, такъ какъ человкъ, врящій въ покровительство неземныхъ духовъ, не боится ихъ только, пока дло не дойдетъ до встрчи. Квиквернъ — это призракъ гигантской беззубой и безшерстной собаки, который по эскимосскимъ врованіямъ живетъ на свер и показывается передъ великими событіями, но будь это горестныя — или радостныя событія, а даже колдунъ самъ не ршается говорить съ Квикверномъ. Онъ насылаетъ болзни на собакъ. Подобно Духу Медвдя, у него необычное число ногъ — шесть или восемь. У существа, которое прыгало въ туман, тоже было больше ногъ, чмъ у простой собаки.
Котуко и двушка тотчасъ же забились въ свой домикъ. Конечно, снговой покровъ не могъ бы ихъ предохранить отъ гнва Квикверна, если бы тотъ желалъ имъ зла, но все-таки, не видя его больше, они почувствовали облегченіе. Буря разразилась страшнымъ воемъ, который въ теченіе трехъ сутокъ не ослабвалъ ни на минуту. Они поставили свтильникъ между колнъ, ли разогртое тюленье мясо и въ продолженіи семидесяти двухъ долгихъ часовъ смотрли, какъ скоплялась сажа на потолк. Двушка вынула провизію изъ саней: ея оставалось дня на два, поэтому Котуко освидтельствовалъ желзныя наконечники своихъ гарпуновъ, острогу для тюленей и дротикъ для птицъ. Надо было что-нибудь предпринять.
— Мы скоро, очень скоро пойдемъ къ Седн,— шептала двушка.— Черезъ три дня мы будемъ лежать, и намъ придетъ конецъ. Отчего же твоя торнака не помогаетъ намъ? Спой ей псню ангекока, чтобы она къ намъ пришла.
Онъ началъ пть или, точне, завывать одно изъ заклинаній. Буря не унималась. Посредин пнія двушка вскочила и вдругъ приникла ухомъ къ ледяному полу дома. Котуко послдовалъ ея примру, и они смотрли другъ другу въ глаза, напряженно прислушиваясь. Онъ оторвалъ тонкую пластинку китоваго уса отъ силка, который лежалъ въ саняхъ, расправилъ ее и всадилъ въ маленькое отверстіе во льду, придавивъ своей рукавицей. Теперь вмсто того, чтобы слушать, они стали наблюдать. Пластинка сначала чуть-чуть задрожала, потомъ стала колебаться сильне и измнила свое направленіе, точно компасная стрлка.
— Что это!— воскликнулъ Котуко: — должно быть, снаружи откололась большая льдина.
Двушка указала на пластинку и покачала головой.
— Это большой ледоходъ,— сказала она. Прислушайся, ледъ подъ нами трещитъ.
Приникнувъ къ полу, они на этотъ разъ услышали странный шумъ и стукъ, какъ будто у себя подъ ногами. Этотъ шумъ напоминалъ то пискъ слпого щенка, то царапанье камнемъ по льду, то заглушенные удары барабана.
— Мы ужъ скоро отправимся къ Седн,— сказалъ Котуко:— это дйствительно ледоходъ. Торнака обманула насъ. Мы умремъ.
Дйствительно, имъ грозила опасность. Трехдневная буря погнала воды Баффинова залива къ югу до самаго края ледяного поля, которое тянется на западъ отъ о-ва Байлота. Сильное теченіе несло съ собою пловучія льдины, которыя надвигались на плотный ледъ въ то самое время, какъ волненіе бурнаго океана подмывало и расшатывало его снизу. Котуко и двушка слышали отдаленные раскаты этой борьбы, происходившей за тридцать — сорокъ миль отъ нихъ. Маленькая пластинка также отзывалась на это сотрясеніе.
Но, какъ говорятъ эксимосы, когда ледъ пробуждается посл долгой зимней спячки, то нельзя заране знать, что случится, потому что плотный ледъ мняетъ очень быстро свои очертанія. Налетвшая буря была, повидимому, изъ числа весеннихъ, только разразилась раньше времени, и трудно было предугадать ея послдствія.
Все-таки имъ было какъ-то легче на душ отъ сознанія, что если ледъ идетъ, то имъ больше не придется ждать и страдать. По льду бгаютъ духи, водяные, вдьмы, и они войдутъ въ страну Седны въ обществ разныхъ другихъ существъ. Когда они выбрались изъ своего домика посл бури, то отдаленный шумъ все еще усиливался, а плотный ледъ гудлъ и стоналъ около нихъ.
— Онъ все еще ждетъ,— сказалъ Котуко.
Не вершин бугра сидло восьминогое существо, которое они видли тремя днями раньше, и ужасно выло.
— Пойдемъ за нимъ — сказала двушка:— онъ можетъ быть знаетъ какую-нибудь дорогу, которая не ведетъ къ Седн.
Но она зашаталась отъ слабости, когда попробовала тащить санки. Таинственное существо медленно шло на западъ. Гулъ все усиливался. Поверхность льда давала трещины по всмъ направленіямъ, откалывались большія ледяныя глыбы въ десять футовъ толщиною. Море стремительно толкало льдины подъ плотный ледъ, подобно тому, какъ быстро прячутъ колоду картъ подъ скатерть. Кром того, бурей и теченіемъ нанесло съ Гренландіи цлыя пловучія ледяныя горы. Он надвигались на ледяное поле, какъ старинный флотъ на полныхъ парусахъ. Иногда огромная гора вдругъ безпомощно останавливалась, пошатнувшись и далеко разбрызгавъ пну, и уходила назадъ, тогда какъ другая, поменьше и пониже, вкатывалась на плоскую ледяную поверхность, разбивала и толкала ледъ на пути и оставляла слдъ на протяженіи цлой мили. Одн льдины работали, какъ скиры, другія, какъ тараны, третьи кружились вихремъ, и эта разрушительная работа шла во всей сверной части ледяного поля, насколько глазу было видно. То мсто, гд стоялъ Котуко съ двушкой, было очень удалено отъ ледохода, но все-таки онъ надвигался на нихъ. Они слышали глухой гулъ, напоминающій пушечные выстрлы въ туманную погоду. Это показывало, что ледъ шелъ на югъ, къ острову Байлоту, который остался у нихъ въ тылу.
— Этого прежде никогда не бывало,— говорилъ Котуко.— Еще не время. Какъ же ледоходъ начинается уже теперь?
— Идемъ за нимъ!— говорила двушка, указывая на привидніе, которое то прыгало, то бжало впереди нихъ.
И они шли, волоча свои санки. Уже ледъ вокругъ нихъ трещалъ, открывая пропасти, зіяющія, какъ волчьи пасти. Но тамъ, гд остановился страшный призракъ, на возвышеніи изъ старыхъ сбившихся льдинъ, все еще было спокойно. Котуко дико ринулся впередъ и потащилъ съ собою двушку, они поползли на вершину холма, на высоту какихъ-нибудь пятидесяти футовъ. Льдины рычали все грозне, но холмъ стоялъ твердо. Котуко знакомъ показалъ своей спутниц, что подъ ними находился островокъ, куда ихъ привело восьминогое существо. Онъ былъ такъ покрытъ льдомъ, что человкъ не могъ бы угадать, что снизу находится твердая земля. Конечно, имъ еще грозила опасность отъ пловучихъ льдовъ, но Котуко и двушка перестали бояться, они сложили себ ледяную избушку и, забравшись въ нее, принялись за ду. Онъ исчезъ, и Котуко возбужденно толковалъ о могуществ духовъ. Посреди его несвязной рчи, двушка вдругъ стала неудержимо хохотать, покачиваясь изъ стороны въ сторожу.
За его спиной въ отверстіи хижины показались дв головы,— рыжая и черная,— принадлежавшія двумъ собакамъ: Котуко и черному вожаку. Об выглядли прекрасно, разжирли и казались совершенно здоровыми, но он были какъ то странно соединены между собою. Черный вожакъ, вдь, убжалъ въ упряжи, повидимому, онъ встртился съ Котуко, и они играли или боролись. Петля отъ его ремешка зацпилась з