Курс теории словесности, Бойчевский Иван Андрианович, Год: 1886 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 143 минут(ы)

КУРСЪ ТЕОРІИ СЛОВЕСНОСТИ.

СОСТАВИЛЪ
И. А. Бойчевскій,
Преподаватель русскаго языка и словесности въ Смоленскомъ Александровскомъ реальномъ училищ.

МОСКВА.
Типографія Э. Лисснеръ и Ю. Романъ,
Арбатъ, домъ Платонова.
1886.

ВВЕДЕНІЕ.

Предметъ Теоріи словесности заключается въ изслдованіи законовъ, управляющихъ литературною дятельностью человка. Эти законы не выдумываются, ибо иначе они были-бъ условными правилами, стснительными для искусства: они — результатъ наблюденій надъ произведеніями литературы, совершившей полный кругъ своего развитія. Значитъ, не словесность была слдствіемъ теоріи, а теорія слдствіемъ словесности.

Въ общей совокупности литературнаго творчества даннаго народа находятся какъ такія произведенія, въ которыхъ разсудокъ преобладаетъ надъ фантазіей и чувствомъ (проза), такъ, напротивъ, и такія, гд фантазія и чувство берутъ верхъ надъ разсудкомъ (поэзія). Притомъ, идея, прежде чмъ сдлаться достояніемъ литературы, должна воплотиться въ слов. Въ виду вышесказаннаго и Теорія Словесности длится на три части: Стилистику, Теорію прозы и Теорію поэзіи.

ОГЛАВЛЕНІЕ.

Введеніе

ЧАСТЬ 1-я. Стилистика.

Понятіе о Стилистик 1

Прозаическій слогъ. Требованія прозаическаго слога: правильность слога, чистота слога, ясность слога, точность слога, благозвучіе слога 1—8.

О періодахъ. Понятіе о простомъ и сложномъ період, виды сложныхъ періодовъ 9—11

Понятіе объ отрывистой и лаконической рчи 12

Краткость рчи 13

Слогъ поэтическій или художественный. Троны. Виды троновъ: сравненіе, метафора, аллегорія, метонимія, синекдоха, олицетвореніе, иронія, гипербола, эпитетъ 14—25

Фигуры. Виды фигуръ: эллипсисъ, антитезъ, анафора, безсоюзіе, многосоюзіе, умолчаніе, поправленіе, апострофа, градація, неожиданномъ, звукоподражаніе 26—37

Стихосложеніе 38—48

О формахъ изложенія прозаическихъ и поэтическихъ сочиненій 49

ЧАСТЬ 2-я. Теорія прозы.

Предметъ прозаическихъ сочиненій 1

Виды прозаическихъ сочиненій: Повствованіе. Виды повствовательныхъ произведеній: лтопись, мемуары, анекдотъ, біографія, автобіографія (некрологъ), характеристика, исторія 2—10

Описаніе. Описанія общія и частныя, прозаическія и поэтическія. Путешествіе, какъ видъ описательныхъ сочиненій 11—16

Разсужденіе 17—20

Ораторская рчь 21—22

ЧАСТЬ 3-я. Теорія поэзіи.

Предметъ поэтическихъ сочиненій 1

Прекрасное, какъ предметъ поэзіи 2

Два вида проявленія прекраснаго 3

Совершенно точное подражаніе природ не есть цль поэзіи 4

Типизмъ въ поэзіи 5—6

Опредленіе поэзіи 7

О личности поэта 8

Объективное и субъективное творчество 9

Роды поэтическихъ произведеній 10

Отличіе устной или безыскусственной народной поэзіи отъ письменной или искусственной 11

Народный безыскусственный эпосъ.

Былины или богатырскія псни 13—14

Историческія псни 15—16

Сказки 17—18

Пословицы 19

Загадки 20

Искусственный или художественный эпосъ.

Виды искусственнаго эпоса 21

Классическая поэма 22—23

Ложно-классическая поэма 24

Художественная поэма новаго времени 25

Романъ и повсть 26—27

Идиллія 28—29

Баллада 30—31

Басня 32—33

Лирическая поэзія.

Общія замчанія о лирической поэзіи 34

Виды лирической поэзіи 35

Псня народная или безыскусственная 36

Псня искусственная или художественная 37—38

Ода (гимнъ, диирамбъ) 39—40

Элегія (романсъ) 41—42

Сатира 43—44

Эпиграмма 45

Антологическія стихотворенія 46

Драматическая поэзія.

Общія замчанія о драматической поэзіи 47

Виды драматической поэзіи 48

Трагедія классическая 49—52

Трагедія ложно-классическая 53

Комедія 54—57

Драма 58—60

Сложные виды драматической поэзіи: мелодрама (монодрама), опера, оперетта, водевиль 61

Приложеніе

I.
Стилистика.

1. Мы вс на письм и въ разговор употребляемъ одни и т-же слова родного языка, по, несмотря на это, у каждаго изъ насъ есть своя манера выражаться, свой особенный складъ рчи, зависящій отъ степени умственнаго развитія индивидуума, его темперамента, привычки и т. д. Эта манера или складъ рчи называется слогомъ, ученіе-же о законахъ и пособіяхъ слога — Стилистикой. Послднее названіе заимствовано отъ стиля (stylus), т. е. металлическаго прутика, заостреннаго на подобіе грифеля, которымъ греки и римляне писали на дощечкахъ, покрытыхъ слоемъ воска.

Слогъ бываетъ прозаическій и поэтическій.

I. Прозаическій слогъ.

2. Отличительная особенность прозаическаго слога заключается въ томъ, что онъ мене заботится объ изобразительности и благозвучіи, нежели правильномъ, точномъ и ясномъ выраженіи мыслей.

3. Требованія прозаическаго слога. Образцовый прозаическій слогъ долженъ отличаться правильностью, чистотой, ясностью, точностью, благозвучіемъ и краткостью.

4. Правильность рчи зависитъ отъ строгаго соблюденія этимологическихъ и синтаксическихъ законовъ языка.

5. Чистота слога требуетъ, чтобъ безъ нужды не употреблялись: архаизмы, неологизмы, варваризмы и провинціализмы.

а) Архаизмами называются древніе слова, формы, а также и обороты рчи, вышедшіе изъ употребленія въ современномъ живомъ язык. Въ русскомъ язык архаизмами служатъ но большей части слова и выраженія ц.— славянскія, напр.: обаче, толикій, сей, оный, купно, паки, перси, почто и друг.

‘Я слышу благовстъ, но вры не иму (вм. не имю)…

А чудеса суть чада вры’.

(‘Фаустъ’ Гэте въ перевод Вронченки.)

Впрочемъ, какъ въ историческихъ сочиненіяхъ, такъ и поэтическихъ, изображающихъ старинный бытъ, архаизмы часто бываютъ необходимы для боле живой характеристики личности или эпохи. Напр.:

‘Царю, прославляему древле отъ всхъ,

Но тонущу въ сквернахъ обильныхъ!

Отвтствуй, безумный, какихъ ради грхъ

Побилъ ecu добрыхъ и сильныхъ?…

И азъ, иже кровь въ непрестанныхъ бояхъ

За тя, аки воду, ліяхъ и ліяхъ,

Съ тобой предъ Судьею предстану’

Такъ Курбскій писалъ къ Іоанну. (А. Толстой.)

‘Ходилъ до реторики, да Богу изволившу, назадъ воротился’ — говоритъ о себ недоучившійся семинаристъ — Кутейкинъ въ комедіи Фонъ-Визина: ‘Недоросль’.

б) Неологизмы. Но мр успховъ просвщеніи въ народ, назрваетъ потребность въ новыхъ словахъ для словеснаго выраженія новыхъ понятій, появившихся въ обществ. Эти слова или изобртаются отъ корней родного языка или заимствуются у другихъ народовъ. Въ обоихъ случаяхъ это — неологизмы^, но ихъ участь бываетъ неодинаковая: удачные неологизмы служатъ къ обогащенію и развитію языка, неудачные-же не входятъ во всеобщее употребленіе и забываются.

Примры удачныхъ неологизмовъ: средоточіе (Кантемиръ), сверное сіяніе (Ломоносовъ), промышленность, предметъ, трогательный (Карамзинъ), пароходъ (Гречъ), чугунка (желзная дорога) и т. п.

Примры неудачныхъ неологизмовъ: числительница вм. ариметика, сострастіе вм. симпатія, присущникъ вм. ассистентъ, мокроступы вм. калоши, шарокатъ вм. бильярдъ, самотникъ вм. эгоистъ и т. п.

Чистота слога нарушается употребленіемъ только неудачныхъ неологизмовъ.

в) Варваризмы суть иностранные слова и обороты рчи, которые легко могутъ быть переданы равносильными словами и выраженіями отечественнаго языка, и оттого не вошли во всеобщее употребленіе.

Варваризмы, заимствованные изъ французскаго яз., называются галлицизмами, изъ нмецкаго — германизмами, изъ латинскаго — латинизмами, изъ греческаго — грецизмами, изъ польскаго — полонизмами.

Примры: казусъ (лат.) вм. случай, регрессивный (лат.) вм. попятный, абсурдъ (франц.) вм. нелпость, респектъ (франц.) вм. почтеніе, цибуля (польск.) вм. лукъ, качка (польск.) вм. утка и т. п.

‘Любезнйшій! ты не и своей тарелк’. (Грибодовъ.)

Бытъ не въ своей тарелк — n’tre pas dans son assiette (франц.). ‘Онъ кричалъ на весь голосъ и это причинилось къ его вреду’ (съ польск. лз.),

‘Покажи твою жалобу бытъ праву‘ (Кантемиръ) — латинская конструкція accusat, cum. infinitivo вм.— ‘покажи, что твоя жалоба справедлива’.

Истлю здсь безъ погребенья

И не оплаканъ отъ друзей. (Жуковскій.)

Отъ друзей (грецизмъ — уло т(оу ср(Хсоу) сказано вм. друзьями.

г) Провинціализмами называются такія слова и выраженія, которыя употребляются не повсемстно въ государств, а только въ говор одной какой-либо извстной мстности,— губерніи, области или узда, напр.: пуня (Смоленск. губ.) вм. сновалъ, алаберъ (Тверск. губ.) вм. порядокъ (откуда — общеупотребительное слово — безалаберный), холодянка (въ Южной Сибири) вм. змя, жаравиха (Пермск. губ.) вм. клюква, втора (Олонец. губ.) вы. бда, знка (тамъ-же) вм. колыбель и друг.

Однако нужно замтить, что въ сочиненіяхъ, изображающихъ бытовую сторону жизни народа въ извстной мстности, провипціализмы могутъ быть допущены, но непремнно съ объясненіемъ ихъ значенія, какъ это мы, напр., видимъ въ ‘Вечерахъ на хутор близъ Диканьки‘ Гоголя, ‘Запискахъ охотника‘ Тургенева, ‘Въ лсахъ’ и ‘На горахъ‘ А, Печерскаго (Мельникова) и друг.

6. Ясность. Только та рчь называется ясной, которая легко и свободно понимается читателями или слушателями. Ясность выраженія мыслей прежде всего зависитъ отъ близкаго и всесторонняго изученія пишущимъ предмета своего сочиненія. Кром того ясности рчи вредятъ также:

а) Двусмысленности, которыя могутъ быть истолкованы такъ или иначе, произвольно.

Крезъ лидійскій, снаряжаясь въ походъ противъ Кира, царя персидскаго, спросилъ у дельфійскихъ жрецовъ: каковъ будетъ исходъ предстоящей войны. Оракулъ отвтилъ: ‘Если Крезъ перейдетъ рку Галисъ, то разрушится великое царство’, но не было сказано, какое именно: лидійское или персидское.

б) Неправильное размщеніе словъ въ рчи. Напр.:

‘Народовъ дикихъ насъ глупе быть считаютъ’. (Хемницеръ)

Въ этомъ стих не ясно, что изъ двухъ: дикихъ-ли народовъ считаютъ глупе насъ, или насъ считаютъ глупе дикихъ народовъ.

Для ясности слдовало-бы сказать такъ: ‘дикихъ народовъ считаютъ (быть) глупе насъ’.

‘Иль въ лодк вдоль рки, по брегу нтъ, верхомъ,

Качусь на дрожкахъ я, сосдей съ вереницей’. (Державинъ.)

По смыслу и теченію словъ выходитъ, что поэтъ на дрожкахъ сосдей катался въ лодк по брегу пшъ верхомъ.

в) Неправильная разстановка знаковъ препинанія. Иное дло написать: ‘казнить (,) нельзя простить’ или ‘казнить нельзя (,) простить’. Первая фраза иметъ тотъ смыслъ, что надо казнить, но не простить, вторая-же — обратный.

г) Ошибки противъ этимологическихъ и синтаксическихъ правилъ языка.

‘Въ одномъ конц залы, по правую сторону, выходя изъ столовой, стоялъ столъ‘. (В. Булгаринъ.)

Можно думать, что столъ выходилъ изъ столовой и въ то-же время стоялъ…

д) Употребленіе длинныхъ и запутанныхъ періодовъ. Напр., Ломоносовъ въ ‘Слотъ похвальномъ Петру I’ между прочимъ говоритъ:

‘Съ того самаго времени, когда онаго, вещію малаго ботика, но дйствіемъ и славою великаго, изобртеніе побуждало неусыпный духъ Петровъ къ полезному раченію основать флотъ и на морской глубин показать россійское могущество, устремилъ (Петръ I) и распростеръ великаго разума своего силы во вс важнаго сего предпріятія части, которыя, разсматривая, убдился, что въ толь трудномъ дл успхъ имть невозможно, ежели онъ самъ довольнаго въ немъ знанія не получитъ’.

е) Техническіе термины, оставленные вовсе безъ объясненія.

‘Волна, ударивъ въ бортъ, разбила старнъ-постъ, расшатала ахтеръ-штевенъ. Пора было подумать о помпахъ, такъ какъ въ трюм было на четыре фута воды… Гротъ и бизань мачты были срублены’ (‘Донъ-Жуанъ’ Байрона въ перев. А. Соколовскаго.)

7. Точность. Рчь называется точной въ томъ случа, если она выражаетъ нашу мысль вполн врно, не придавая ей ни боле широкаго, ни боле узкаго значенія. Точности слога вредятъ:

а) Плеоназмы, слова лишнія и, слдовательно, не нужныя. Напр.: весь круглый годъ, молодой юноша, крошечный карликъ, скупой скряга, бдный нищій.

‘Крикъ и визгъ, умолкнувшіе на минуту, тотчасъ снова возобновились‘. (Пушкинъ.)

б) Тавтологія, т. е. употребленіе словъ однозначущихъ или производныхъ отъ одного корня: думу думать, разговоры разговаривать, горе горевать, итти путемъ дорогою и т. д.

в) Параллелизмъ,— параллельный рядъ тавтологическихъ выраженій:

‘Она глядла на нихъ (сыновей) вся, глядла всми чувствами, вся превратилась въ одно зрніе и не могла наглядться’. (Гоголь.)

‘Принять его, позвать, просить, сказать, что дома,

Что очень радъ’… (Грибодовъ.)

Примчаніе. Хотя плеоназмы, тавтологія и параллелизмы, не внося въ рчь ничего новаго, вредятъ точности рчи съ логической стороны, однако-жъ при осмотрительномъ пользованіи ими они содйствуютъ картинному и живому изображенію предметовъ. Доказательствомъ этого, кром двухъ вышеприведенныхъ примровъ изъ Гоголя и Грибодова, могутъ еще служить слдующіе:

Жены плачутъ, слезно причитаютъ:

Ужъ ни мыслью милыхъ вамъ не смыслить!

Ужъ не думой ладъ (мужей) своихъ не сдумать!

Ни очами вамъ на нихъ не глянутъ!

(‘Слово о полку Игорев’ въ перев. А. Майкова.)

‘Они слышали своимъ ухомъ весь безчисленный міръ наскомыхъ’. (Гоголь.)

г) Смшеніе омонимовъ и синонимовъ.

Омонимы — одинаковыя названія для совершенно различныхъ предметовъ, напр.: ключъ въ замк и ключъ — источникъ, языкъ, какъ членъ человческаго тла, и языкъ, какъ совокупность всхъ словъ въ лексикон даннаго народа.

Примчаніе. Остроумная шутка, построенная на омонимахъ, называется каламбуромъ.

У Мильтона спрашивали, учитъ-ли онъ свою дочь языкамъ?— Женщин довольно и одною собственнаго, отвчалъ авторъ ‘Потеряннаго рая’.

Синонимы — разныя названія для одного и то то-же понятія, одно названіе можетъ указывать на внутреннее свойство предмета, другое — на вншность, третье — на происхожденіе или цль его и т. д. Ботъ нсколько примровъ синонимовъ:

Письмо грамота, посланіе. Письмами сообщаютъ мысли свои люди всякаго званія, но грамоты пишутъ одни Государи. Письма древнихъ называются посланіями (‘Опытъ россійскаго соеловника’ Фонъ-Визина).

Лнивый и праздный. Первый боится при дл труда, а второй не терпитъ самаго дла. Трудолюбивый становится иногда лнивымъ, но не празднымъ, ибо праздный отъ роду не бывалъ трудолюбивымъ (Тамъ-же).

Родъ, племя. Племенемъ въ народ означалась линія нисходящая, а родомъ — восходящая:

‘Стало срамно молодцу появитися

Къ своему отцу и матери

И къ своему роду ‘ и племени’.

Такимъ образомъ въ тождесловномъ выраженіи родъ — племя разумлись вс родственныя связи.

Вопросы: Правильно-ли сказать: Колумбъ изобрлъ Америку, Гутенбергъ открылъ книгопечатаніе? хать желзнымъ путемъ, морской дорогой? Какая разница между синонимами: старый домъ и ветхій домъ? инокъ и чернецъ? свтлица и горница?

8. Благозвучіе слога требуетъ, чтобы рчь произносилась легко и свободно, плавнымъ и стройнымъ теченіемъ длая на слухъ нашъ музыкальное впечатлніе. Благозвучіе прозаической рчи главнымъ образомъ зависитъ отъ періодическаго построенія ея частей.

О періодахъ.

9. Періодомъ называется распространенное предложеніе, простое сложное или слитное, члены котораго расположены особеннымъ искусственнымъ образомъ, отчею развитіе и теченіе мысли пріобртаютъ изящную цлость и стройность.

Въ період надо различать: тему, т. е. главную мысль, которая развивается, и мысли, развивающія ее.

Напр. ‘Здоровье, столь мало уважаемое въ юныхъ лтахъ, длается въ лтахъ зрлости истиннымъ благомъ, самое чувство жизни бываетъ гораздо сильне тогда, когда уже пролетла ея быстрая половина: такъ остатки ясныхъ осеннихъ дней располагаютъ насъ живе чувствовать прелесть натуры, думая, что скоро все увянетъ, боимся пропустить минуту наслажденія’ (Карамзинъ). Тема этого періода: здоровье оцнивается по достоинству въ зрлыхъ лтахъ. Ее развиваютъ дв мысли: 1) ‘Самое чувство жизни бываетъ гораздо сильне тогда, когда уже пролетла ея быстрая половина’ и 2) ‘Такъ остатки ясныхъ осеннихъ дней располагаютъ’ и т. д. до конца.

10. По составу періоды бываютъ простые и сложные. Въ простомъ період всегда заключается одна самостоятельная мысль, вс-же придаточныя предложенія, входящія въ составъ простого періода, служатъ только развитію и округленію темы, не имя самостоятельнаго значенія. Напр. ‘Ученый человкъ, занятый своимъ дломъ, погруженный въ свои размышленія, не иметъ времени являться въ общество и пріобртать навыкъ въ суетной образованности’ (Пушкинъ). Въ этомъ період — одна самостоятельная мысль, соотвтствующая тем: ‘ученый человкъ не иметъ времени являться въ общество и пріобртать навыкъ въ суетной образованности’. ‘Занятый своимъ дломъ’ и ‘погруженный въ свои размышленія’ суть два придаточныя сокращенныя предложенія, которыя опредляютъ подлежащее въ главномъ предложеніи — ‘ученый человкъ’, но сами но себ не имютъ значенія.

Сложный періодъ состоитъ изъ двухъ частей: въ одной содержатся мысли объясняющія, въ другой — объясняемыя. Произнося первую часть, мы постепенно повышаемъ голосъ, отчего она и называется повышеніемъ, вторую-же произносимъ, понижая голосъ: она называется пониженіемъ {Въ простомъ період повышенію соотвтствуетъ логическое подлежащее, а пониженію — логическое сказуемое. Такъ, напр., ‘ученый человкъ, занятый своимъ дломъ, погруженный въ свои размышленія (повышеніе), не иметъ времени являться въ общество’ и т. д., до конца (пониженіе).}.

По количеству сопоставляемыхъ мыслей, или членовъ, сложные періоды бываютъ двучленными, трехчленными и многочленными, по способу-же сочетанія повышенія съ пониженіемъ они длятся на причинные или винословные, послдовательные,сравнительные, условные, изъяснительные, заключительные, противоположные, уступительные и смшанные.

11. Виды сложныхъ періодовъ.

а) Причинные или винословные періоды, въ которыхъ повышеніе составляетъ причину, а пониженіе — слдствіе этой причины. Грамматическая связь между повышеніемъ и пониженіемъ обозначается союзами: потому-что, такъ-какъ, оттого-что, ибо, эти союзы иногда опускаются, и въ такомъ случа принято ставить на ихъ мст двоеточіе (:).

‘Я не люблю краснаго лса, его вчно-однообразной и мрачной зелени, его песчаной или глинистой почвы,— можетъ быть оттого, что я съ малыхъ лтъ привыкъ любоваться веселымъ, разнолистнымъ чернолсьемъ и тучнымъ черноземомъ’. (С. Аксаковъ.)

‘Богатство, котораго многіе добиваются, не можетъ сдлать человка счастливымъ, потому-что оно не приноситъ съ собою ни благоразумія, ни здоровья, ни правъ на уваженіе’.

б) Послдовательные періоды, въ повышеніи и пониженіи которыхъ излагаются дйствія или событія, слдующія другъ за другомъ во времени. Грамматическая связь повышенія съ пониженіемъ выражается парными союзами: когда-тогда, лишь-только-какъ, едва только-какъ и т. д.

‘Когда же съ мирною семьей

Черкесъ въ отеческомъ жилищ

Сидитъ ненастною порой,

И тлютъ угли въ пепелищ,

И спрянувъ съ врнаго коня,

Въ горахъ пустынныхъ запоздалый,

Къ нему войдетъ пришлецъ усталый

И робко сядетъ у огня —

Тогда хозяинъ благосклонный,

Съ привтомъ, ласково встаетъ

И гостю въ чаш благовонной

Чихирь отрадный подаетъ’. (Пушкинъ.)

‘Онъ бросился отъ няни къ сновалу, съ намреніемъ взобраться туда по крутой лстниц, и едва она поспла дойти до сновала, какъ уже надо было спшить разрушать его замыслы взлзть на голубятню, проникнуть на скотный дворъ и, чего Боже сохрани! въ оврагъ’. (Гончаровъ.)

в) Сравнительные періоды. Въ повышеніи и пониженіи сопоставляются предметы или мысли, сколько-нибудь сходные въ количественномъ или качественномъ отношеніяхъ. Грамматическая связь означается сравнительными союзами: такъ, какъ-такъ, подобно, словно, сколько-столько, чмъ-тмъ и т. д.

‘Онъ (Карлъ XII) шелъ на древнюю Москву,

Взметая русскія дружины,

Какъ вихорь гонитъ прахъ долины

И клонитъ пыльную траву’. (Пушкинъ.)

‘Пробжитъ-ли кошка по двору, пролетитъ-ли галка, наблюдатель и ту и другую преслдуетъ взглядомъ и копчикомъ своего носа, поворачивая голову то направо, то налво: такъ иногда собаки любятъ сидть по цлымъ днямъ на окошк, подставляя голову подъ солнышко и тщательно оглядывая всякаго прохожаго’. (Гончаровъ.)

г) Условные періоды. Въ пониженіи высказывается та или другая мысль, какъ слдствіе условія, сдланнаго въ повышеніи. Грамматической связью повышенія съ понижепіемъ служатъ условные союзы: если-то, если-бы — то-бы, когда-то и ли.

‘Реветъ-ли зврь въ лсу глухомъ.

Трубитъ-ли рогъ, гремитъ-ли громъ,

Поетъ-ли два за холмомъ,—

На всякій звукъ

Свой откликъ въ воздух пустомъ

Родишь ты (эхо) вдругъ’. (Пушкинъ.)

‘Если душа твоя невинна, если пылаетъ въ ней тихое пламя добра, то въ мирномъ семейств найдешь безмятежное, постоянное счастіе’. (Жуковскій.)

д) Изъяснительные періоды. Пониженіе изъясняетъ силу, степень, мру какого-нибудь понятія или цлой мысли, выраженной въ повышенія. Грамматической связью служатъ парные союзы: такъ-что, до того-что, не только — но даже, затмъ чтобы, мало того — чтобы и т. д.

‘И т пташечки-касаточки

Пли грустно такъ и жалобно,

Что, ихъ слушая, кровь стынула’. (Кольцовъ.)

‘Наталь показалось уже мало-того, чтобы смотрть на прекраснаго незнакомца и видть нжность въ глазахъ его, ей захотлось слышать его голосъ, взять его за руку, быть поближе къ его сердцу’. (Карамзинъ.)

е) Заключительные періоды. Въ повышеніи заключается тема, а въ пониженіи — выводъ изъ темы. Грамматическая связь: итакъ, слдовательно, другими словами, короче, однимъ словомъ и т. д.

‘Онъ по-французски совершенно

Могъ изъясняться и писалъ,

Легко мазурку танцовалъ

И кланялся непринужденно:

Чего-жъ вамъ больше? Свтъ ршилъ,

Что онъ уменъ и очень милъ’. (Пушкинъ.)

‘Ежели есть предметы различные, необходимо должно быть и то, что различными ихъ длаетъ, другими словами: у каждаго различія должно быть основаніе’. (Павловъ.)

ж) Противоположные періоды. Въ повышеніи и пониженіи раскрываются мысли, не согласныя между собою въ какомъ-нибудь отношеніи. Грамматическая связь — противоположные союзы: а, но, же, напротивъ.

‘Живи и жить давай другимъ,

Но только не за счетъ другого’. (Державинъ.)

‘Онъ рдко предводительствовалъ другими въ дерзкихъ предпріятіяхъ — обобрать чужой садъ или огородъ, но зато онъ былъ всегда однимъ изъ первыхъ, приходившихъ подъ знамена предпріимчиваго бурсака, и никогда, ни въ какомъ случа, не выдавалъ своихъ товарищей’. (Гоголь.)

з) Уступительные періоды. Въ пониженіи излагаются слдствія, противоположныя мыслямъ, высказаннымъ въ повышеніи. Грамматическая связь выражается уступительными союзами и реченіями: согласимся, пустъ, пускай, хотя, правда (въ повышеніи), однако-жъ, но, несмотря на то, тмъ не мене, все-таки (въ пониженіи).

‘Пускай въ Молчалин умъ бойкій, геній смлый,

Но есть-ли въ немъ та страсть, то чувство, пылкость та,

Чтобъ, кром васъ, ему міръ цлый

Казался прахъ и суета?’ (Грибодовъ.)

‘Согласимся, что дянія, описанныя Геродотомъ, укидидомъ, Ливіемъ, для всякаго не-Русскаго вообще занимательне, представляя боле душевной силы и живйшую игру страстей: ибо Греція и Римъ были народными державами и просвщенне Россіи, однако-оюъ смло можемъ сказать, что нкоторые случаи, картины, характеры нашей исторіи любопытны не мене другихъ’. (Карамзинъ.)

и) Смшанные періоды, въ составъ которыхъ входитъ нсколько разнородныхъ періодовъ. Такъ, въ вышеприведенномъ примр: ‘Согласимся, что дянія, описанныя Геродотомъ’ и т. д. мы видимъ соединеніе уступительнаго періода съ причиннымъ.

12. Періодическое построеніе рчи, введенное въ русскую литературу Ломоносовымъ и усовершенствованное Карамзинымъ, преобладало у насъ вплоть до Пушкина. Послдній создаетъ новую форму рчи — отрывистую, которая состоитъ изъ краткихъ сочтенныхъ предложеній и отличается силой и движеніемъ.

Доведенная до крайней степени сжатости, отрывистая рчь превращается въ лаконическую, названную такъ по имени древнихъ Лакедемонянъ, или спартанцевъ, которые, предпочитая дло многословію, любили выражаться коротко, рзко и остроумно. Вотъ, напр., нсколько общеизвстныхъ лаконизмовъ. Одна спартанка, напутствуя сына въ битву, сказала: ‘Иль на щит, илъ со щитомъ!’, т. е. или доблестно погибни, или воротись побдителемъ.

Суворовъ, награждая одного офицера, незаслуженно обойденнаго чинами, увдомлялъ его: ‘За Брестъ — Георгія крестъ, за Тульчинъ — полковника чинъ, за Прагу — золотую шпагу, за долгое терпніе — 600 душъ въ награжденіе‘.

На пьедестал памятника композитору М. И. Глинк въ Смоленск сдлана надпись: ‘Глинк Россія 1885‘.

13. Краткость рчи. Не та рчь называется краткою, въ которой мало сказано, но та, въ которой нтъ ничего лишняго.

II. Слогъ поэтическій.

14. Поэтическій или художественный слогъ отличается отъ прозаической рчи тмъ, что, вліяя преимущественно на чувство и фантазію читателей, онъ даетъ не понятіе или точное познаніе предмета, но наглядный образъ послдняго посредствомъ, такъ* называемыхъ, троповъ и фигуръ.

О тропахъ.

15. Тропами называются слова и цлыя выраженія, употребленныя не въ прямомъ, а въ переносномъ, несобственномъ значеніи. Появленіе троповъ въ язык объясняется тмъ обстоятельствомъ, что различные предметы и явленія какой-нибудь стороной своей не рдко длаютъ на человка сходное впечатлніе. Такъ, сердце, чуждое состраданія, мы сближаемъ мысленно съ безчувственнымъ камнемъ, когда говоримъ: ‘каменное сердце’, причемъ, разумется, слово ‘каменное’ употребляется уже въ переносномъ значеніи.

16. Виды троповъ. Главнйшіе виды троповъ слдующіе: сравненіе, метафора, аллегорія, метонимія, синекдоха, олицетвореніе, иронія, гипербола, эпитетъ.

17. Сравненіе заключается въ уподобленіи одного предмета другому на основаніи сходства между ними въ какихъ-либо общихъ имъ признакахъ, напр.:

‘Имъ (матерямъ) не забыть своихъ дтей,

Погибшихъ на кровавой пив,

Какъ не поднять плакучей мн

Своихъ поникнувшихъ втвей’. (Некрасовъ )

‘Бденъ, какъ церковная мышь’ (Пословица).

Народная поэзія богата еще, такъ-называемыми, отрицательными сравненіями, которыя одновременно раскрываютъ и сходство и различіе уподобляемыхъ предметовъ.

‘Не былинушка въ чистомъ пол зашаталася,

Зашаталася безпріютная головушка.’

‘Не звзда блеститъ далече во чистомъ пол,

Курится огонечекъ малешенекъ.’

‘Не втеръ бушуетъ надъ боромъ,

Не съ горъ побжали ручьи,

Морозъ-воевода дозоромъ

Обходитъ владнья свои’. (Некрасовъ.)

‘Не серна подъ утесъ уходитъ,

Орла послыша тяжкій летъ,

Одна въ сняхъ невста бродитъ,

Трепещетъ и ршенья ждетъ’. (Пушкинъ.)

Распространенное сравненіе называется уподобленіемъ.

‘Пробжитъ-ли кошка по двору, пролетитъ-ли галка, наблюдатель и ту и другую преслдуетъ взглядомъ и кончикомъ своего носа, поворачивая голову то направо, то налво: такъ иногда собаки любятъ сидть по цлымъ днямъ на окошк, подставляя голову подъ солнышко и тщательно оглядывая всякаго прохожаго’. (Гончаровъ.)

18. Метафора есть не что иное, какъ результатъ сравненія. Признаки или дйствія, общіе двумъ предметамъ, переносятся съ одного изъ нихъ на другой въ несобственномъ значеніи.

Указать метафоры въ слдующемъ стихотвореніи Лермонтова:

‘На воздушномъ океан,

Безъ руля и безъ втрилъ,

Тихо плаваютъ въ туман

Хоры стройные свтилъ.

Средь полей необозримыхъ

Въ неб ходятъ безъ слда

Облаковъ неуловимыхъ

Волокнистыя стада.

Часъ разлуки, часъ свиданья

Имъ не радость, не печаль,

Имъ въ грядущемъ нтъ желанья

Имъ прошедшаго не жаль.’

19. Аллегоріей называется нсколько метафоръ, развитыхъ въ цлую картину, отличающуюся единствомъ образа. Въ этомъ троп, гд наряду съ живыми существами говорятъ и дйствуютъ неодушевленные предметы и даже отвлеченныя понятія, всегда скрывается какое-либо иносказаніе, поученіе. Образчикомъ аллегорія можетъ служить любая изъ басенъ Крылова, хоть-бы, напр., ‘Лягушка и Волъ’. Увидя на лугу Вола, завистливая квакушка затяла въ дородств съ нимъ сравняться, и кончила на томъ, что ‘съ натуги лопнула и — околла’. Иносказаніе этой аллегоріи обнаруживается въ заключительныхъ словахъ басни:

‘Примръ такой на свт ее одинъ:

И диво-ли, когда жить хочетъ мщанинъ,

Какъ именитый гражданинъ,

А сошка мелкая, какъ знатный дворянинъ’.

Прелестный образчикъ аллегоріи также представляетъ стихотвореніе Жуковскаго: ‘Дружба‘.

Скатившись съ торной высоты,

Лежалъ на прах дубъ, перунами разбитый,

А съ нимъ и гибкій плющъ, кругомъ его обвитый…

О, дружба, это ты!

20. Метонимія — перенесеніе словъ отъ собственнаго значенія къ несобственному по качеству. Въ частности здсь могутъ быть слдующіе случаи:

а) Имя автора употребляется вмсто названія его сочиненій:

‘Бранилъ Гомера, еокрита,

Зато читалъ Адама Смита’. (Пушкинъ.)

б) Слдствіе — вмсто причины:

‘До сдинъ (=до старости) учился

Мудрости священной’. (Кольцовъ.)

в) Причина — вмсто слдствія:

‘Вдругъ изъ-за двери въ зал длинной

Фаготъ и флейта раздались’. (Пушкинъ.)

г) Содержащее — вмст содержимаго:

‘Ахъ, Боже мой, сюда бжитъ весь домъ!‘ (= домашніе)

(Грибодовъ.)

‘Москва и Петербургъ во всей Россіи то,

Что человкъ изъ города Бордо’. (Грибодовъ.)

‘Москва’ и ‘Петербургъ‘ сказано вм. москвичи и петербуржцы.

д) Вещество — вмсто вещи, изъ него сдланной:

‘Гирей сидлъ, потупя взоръ,

Янтарь въ устахъ его дымился’. (Пушкинъ.)

е) Признакъ — вмсто самой вещи:

‘Въ поляхъ кровавыхъ Марсъ страшился,

Свой мечъ въ Петровыхъ зря рукахъ,

И съ трепетомъ Нептунъ чудился,

Взирая на Россійскій флагъ’. (Ломоносовъ.)

‘мечъ’ сказанъ вм. войны, ‘флагъ’ — вм. флота.

21. Синекдоха — перенесеніе словъ отъ собственнаго значенія къ несобственному по количеству. Въ частности здсь могутъ быть слдующіе случаи:

а) Часть употребляется вмсто цлаго:

‘Я волны (=’море), и суша покорны теб’. (Пушкинъ.)

‘Сытое брюхо къ ученію глухо’. (Пословица.)

Въ примръ синекдохи этого рода укажемъ еще на заглавіе общеизвстной поэмы Гоголя: ‘Мертвыя души‘ и романа Писемскаго: ‘1000 душъ’.

б) Единственное число — вм. множественнаго:

‘Монархъ и узникъ — сндь червей’.

(Державинъ.)

‘Побжденъ-ли шведъ суровый,

Мира-ль проситъ грозный врагъ?’ (Пушкинъ.)

в) Опредленное количество — вм. неопредленнаго:

‘Сто человкъ къ услугамъ’. (Грибодовъ.)

‘Да, мочи нтъ! мильонъ терзаній’ (idem).

г) Собственное имя — вмсто нарицательнаго:

‘Автомедоны *) (= кучера) наши бойки’. (Пушкинъ.)

*) Автомедонъ — возница Ахиллеса, одно изъ дйствующихъ лицъ въ ‘Иліад’ Гомера.

Часто силача мы называемъ Самсономъ, богача — Крезомъ, скупца — Плюшкинымъ, опытнаго наставника — Менторомъ и т. д.

д) Отвлеченное понятіе — вмсто вещественнаго:

…. ‘Лишь захочу…

И вольный геній мн поработится,

И добродтель, и безсонный трудъ

Смиренно будутъ ждать моей награды.

Я свистну,— я ко мн послушно, робко

Вползетъ окровавленное злодйство

Я руку будетъ мн лизать, и въ очи

Смотрть’…. (Пушкинъ.)

‘Страхъ тепло волочитъ’ — народная загадка о волк, увлекающемъ овцу.

22. Олицетвореніемъ называется изображеніе не только явленій и предметовъ природы, но и отвлеченныхъ понятій въ образ живого существа, надленнаго и даромъ слова, и разумомъ.

Ходитъ Спсь надуваючись,

Съ боку на бокъ переваливаясь.

Ростомъ-то Спсь аршинъ съ четвертью,

Шапка-то на немъ во цлу сажень,

Пузо-то его все въ жемчуг.

Сзади-то у него раззолочено.

А и зашелъ-бы Спсь къ отцу къ матери,

Да ворота некрашены!

А и помолился-бъ Спсь въ церкви Божіей,

Да полъ не метенъ!

Идетъ Спсь, видитъ: на неб радуга,

Повернулъ Спсь во другую сторону,

Не пригоже-де мн нагибатися!’ (Л. Толстой.)

Примромъ олицетворенія можетъ служить и ‘Споръ’ Лермонтова.

23. Иронія употребляется въ томъ случа, когда для насмшки говорится противоположное тому, что есть на самомъ дл. Презрніе, гнвъ, отчаяніе, негодованіе и т. подоб. чувствованія нердко обнаруживаются ироническимъ смхомъ сквозь слезы:

‘Надо мной пвала матушка,

Колыбель мою качаючи:

‘Будешь счастливъ, Калистратушка!

Будешь жить ты припваючи!’

И сбылось, по вол Божіей,

Предсказанье моей матушки:

Нтъ богаче, нтъ пригоже,

Нтъ наряднй Калистратушки!

Въ ключевой вод купаюся,

Пятерней чешу волосыньки,

Урожаю дожидаюся

Съ непосянной полосыньки!

А хозяйка занимается

На нагихъ дтишекъ стиркою,

Пуще мужа наряжается —

Носитъ лапти съ подковыркою!’ (Некрасовъ.)

‘Такъ учись приличью: гд пень, тутъ поклонъ, гд люди, тутъ мимо, а гд собаки дерутся, тутъ, — ‘Богъ на помощь!’ (Народ. пословица.)

Примчаніе. Ядовитая и злая насмшка называется сарказмомъ. Когда Спаситель былъ распятъ на крест, проходящіе злословили его, кивая головами и говоря: ‘Э! разрушающій храмъ и въ три дня созидающій! Спаси Себя Самого и сойди съ креста’ (Евангел. отъ Марка, XV, 29—30).

24. Гипербола — преувеличеніе или умаленіе размровъ предмета, съ цлью дать о нихъ наглядное понятіе.

Такъ, въ нашихъ народныхъ сказкахъ излюбленными героями являются: мальчикъ съ пальчикъ, мужичекъ самъ съ перстъ, борода на семъ верстъ и другія подобныя диковинки.

‘Шелъ нкогда обозъ,

А въ томъ обоз былъ такой престрашный возъ,

Что передъ прочими казался онъ возами,

Какими кажутся слоны предъ комарами:

Не возикъ и не возъ, возише то валитъ.

Но чмъ сей баринъ — возъ набитъ?

Да пузырями’ (Хемниперъ).

‘Къ сроку собралися званые гости,

Блдные, чахлые, кожа да кости’ (Жуковскій).

Сюда-же относится и форма учтивости вы вм. ты.

25. Эпитетъ есть не что иное, какъ опредлительное или обстоятельственное слово, которое постоянно или случайно поясняетъ данное понятіе, дйствіе или состояніе предмета. Въ первомъ случа эпитетъ называется постояннымъ, во второмъ — украшающимъ. Напр., въ народныхъ псняхъ читаемъ: теремъ высокій, поле чистое, жемчугъ самокатный, лсъ дремучій, матъсыра земля, море синее, сабля острая, сердце ретивое и т. д.

У Гомера: Ахиллесъ быстроногій, пышно-поножные мужи Ахейцы, Одиссей хитроумный, волоокая или златотронная Гера, Аполлонъ сребролукій, Зевсъ тучегонитель и т. д.

Въ вышеприведенныхъ примрахъ слова, напечатанныя курсивомъ, суть эпитеты постоянные.

Ночь пролетала надъ міромъ,

Сны на людей наввая,

Съ темно-лазуревой ризы

Сыпались звзды, сверкая.

Старые, мошные дубы,

Вчно-зеленыя ели,

Грустныя ивы — листвою

Ночи на-встрчу шумли.

Радостно волны журчали,

Образъ ея отражая,

Рожь наклонялась, сильне

Пахла трава дуговая.

Крики кузнечиковъ рзвыхъ

И соловьиныя трели,

Въ хор хвалебномъ сливаясь,

Въ воздух тихомъ звенли,

И улыбалася кротко

Ночь надъ землей пролетая…

Съ темно-лазуревой ризы

Сыпались звзды, сверкая.

Въ вышеприведенномъ стихотворенія Плещеева слова, напечатанныя курсивомъ, суть эпитеты украшающіе.

Въ эпитет должна быть запечатлна — врно, мтко и наглядно — та сторона предмета, которою особенно поразилась фантазія писателя. Безъ этого условія, эпитетъ не можетъ назваться удачнымъ и не только не способствуетъ изобразительности рчи, но даже обезсиливаетъ ее.

О фигурахъ.

26. Фигурой называется оборотъ рчи, отступающій отъ простого логическаго оборота, подъ вліяніемъ сильно возбужденной дятельности чувства и воображенія.

Наиболе употребительныя фигуры — слдующія, эллипсисъ, антитезъ, анафора, безсоюзіе, многосоюзіе, умолчаніе, поправленіе, апострофа, градація или восхожденіе, неожиданность и звукоподражаніе.

27. Эллипсисъ заключается въ томъ, что, для живости рчи, пропускаются иныя слова, о которыхъ, впрочемъ, легко догадаться.

‘Сли (они). Кони съ мста въ разъ (т. е. рванулись)

Пышутъ дымъ ноздрями’ (Жуковскій).

‘Пойду искать но свту,

Гд оскорбленному есть чувству уголокъ!

Карету мн, карету!’ (т. е. подать) (Грибодовъ).

28. Антитезъ. Черезъ сопоставленіе двухъ предметовъ или явленій осязательно раскрывается ихъ обоюдное несходство.

‘Среди большой площади, украшаемой густыми аллеями, и со всхъ сторонъ окруженной великолпными домами, стоятъ на мраморномъ подножія бронзовая статуя Людовика XIV, такой-же величины, какъ монументъ нашего Россійскаго Петра, хотя сіи два героя были весьма не равны въ великости духа и длъ своихъ. Подданные прославили Людовика: Петръ прославилъ своихъ подданныхъ, — первый отчасти способствовалъ успхамъ просвщенія: второй, какъ лучезарный богъ свта, явился на горизонт человчества и освтилъ глубокую тьму вокругъ себя,— въ правленіе перваго тысячи трудолюбивыхъ французовъ принуждены были оставить отечество: второй привлекъ въ свое государство искусныхъ и полезныхъ чужеземцевъ, — перваго уважаю, какъ сильнаго царя: второго почитаю, какъ великаго мужа, какъ героя, какъ благодтеля человчества, какъ моего собственнаго благодтеля’. (Карамзинъ.)

29. Анафора — повтореніе однихъ и тхъ-же словъ въ начал, средин или конц предложенія.

‘Золото, золото падаетъ съ неба!’

Дти кричатъ и бгутъ за дождемъ…

— Полноте, дти, его мы оберемъ,

Только оберемъ золотистымъ зерномъ

Въ полныхъ амбарахъ душистаго хлба! (Майковъ.)

‘Сергй Сергичъ, запоздали!

А мы васъ ждали, ждали, ждали!’¹ (Грибодовъ.)

30. Безсоюзіе — опущеніе союзовъ и другихъ связующихъ реченій. Эта фигура сообщаетъ рчи сжатость, движеніе и силу.

‘Долъ туманенъ, воздухъ сыръ,

Туча небо кроетъ,

Грустно смотритъ тусклый міръ,

Грустно втеръ воетъ’. (Огаревъ.)

31. Многосоюзіе — обиліе союзовъ и другихъ связующихъ реченій.

‘По небу полуночи Ангелъ летлъ

И тихую псню онъ плъ,

И мсяцъ, и звзды, и тучи толпой

Внимали той псни святой’. (Лермонтовъ.)

32. Умолчаніе, когда говорящее лицо, отъ внутренняго волненія или по другимъ причинамъ, не договариваетъ иныхъ словъ. Напр., въ ‘Скупомъ рыцар’ Пушкина жидъ-ростовщикъ предлагаетъ Альберу отравить отца, стараго барона, но не увренный въ томъ, какъ будетъ принятъ его совтъ, выражается осторожно, полунамеками.

Альберъ. Чтожъ? въ займы на мсто денегъ

Ты мн предложишь стклянокъ двсти яду —

За стклянку по червонцу. Такъ, что-ли?

Жидъ. Смяться вамъ угодно надо мною

Нтъ, я хотлъ… быть можетъ вы., я думалъ,

Что ужъ барону время умереть.

Иногда рчь прерываютъ постороннія обстоятельства, независящія отъ лица говорящаго.

Въ ‘Ревизор’ Гоголя Бобчинскій такъ разсказываетъ о своей встрч съ Хлестаковымъ:

‘Подозвавши Власа, Петръ Ивановичъ и спроси его потихоньку: ‘Кто, говоритъ, этотъ молодой человкъ?’ а Власъ отвчаетъ на это: ‘Это, говоритъ… Э, не перебивайте, Петръ Ивановичъ… вы не разскажете, ей-Богу не разскажете: ни пришептываете, у васъ, я знаю, одинъ зубъ во рту со свистомъ’ и т. д.

33. Поправленіе бываетъ въ тхъ случаяхъ, когда писатель, какъ-бы обмолвясь необдуманнымъ словомъ, спшитъ замнить его другимъ, боле удачнымъ, или вовсе беретъ его назадъ.

‘Вся наша жизнь не что иное,

Какъ лишь мечтаніе пустое,

Иль нтъ: тяжелый нкій шаръ,

На нжномъ волоск висящій. (Державинъ.)

‘Тридцать лтъ живу на служб, ни одинъ купецъ, ни подрядчикъ не могъ провести,— трехъ губернаторовъ обманулъ!… что губернаторовъ! нечего и говорить про губернаторовъ’… (Гоголь.)

34. Апострофа — восклицательное или вопросительное обращеніе къ лицамъ и предметамъ, какъ если-бъ они могли слышать или. понимать насъ.

О, дти, дти! Какъ опасны ваши лта! (Дмитріевъ.)

О чемъ шумите вы, народные витіи? (А. Пушкинъ.)

Ахъ ты, степь моя, степь привольная!

Широко ты, степь, пораскинулась,

Къ морю Черному понадвинулась! (Кольцовъ.)

Откуда ты, о ключъ подгорный,

Катишь звенящія струи?

Кто вызвалъ васъ изъ бездны черной,

Вы, слезы чистыя земли? (Майковъ.)

35. Градація, иначе восхожденіе, состоитъ въ томъ, что писатель ступенеобразно восходитъ отъ мыслей и образовъ, мене убдительныхъ и яркихъ, къ самымъ неотразимымъ, нагляднымъ, или — обратно.

‘Кто слышитъ при Двор привтливое слово?

Максимъ Петровичъ!… Кто предъ всми зналъ почетъ?

Максимъ Петровичъ! Шутка!

Въ чины выводитъ кто и пенсіи даетъ?

Максимъ Петровичъ!… Да! Вы, ныншніе,— нутка!’ (Грибодовъ.)

‘Глядитъ (смерть) на всхъ — и на царей,

Кому въ державу тсны міры,

Глядитъ на пышныхъ богачей,

Что въ злат и сребр кумиры,

Глядитъ на прелесть и красы,

Глядитъ на разумъ возвышенный,

Глядитъ на силы дерзновенны —

И точитъ лезвіе косы’… (Державинъ.)

36. Неожиданность, когда говорится совершенно противоположное тому, что ожидалось услышать по ходу всей рчи.

Сганарель. Вы не врите ни въ александрійскій листъ, ни въ кассію, ни въ рвотный напитокъ?

Донъ-Жуанъ. Съ какой стати мн въ нихъ врить?

Сганарель. Однако у васъ душа совсмъ еретическая! Вы хорошо знаете, какое дйствіе производитъ рвотный напитокъ: его чудесныя свойства убдили самыхъ неврующихъ людей, и я самъ, не дале, какъ три недли тому назадъ, былъ очевидцемъ его удивительнаго дйствія.

Донъ-Жуанъ. Какого дйствія?

Сганарель. Одинъ человкъ уже шесть дней былъ при смерти, не знали, что ему прописать, ипкакое лкарство не помогало, наконецъ, ршились дать ему рвотный напитокъ.

Донъ-Жуанъ. И что-же, онъ выздоровлъ?

Сганарель. Нтъ, умеръ.

Донъ-Жуанъ. Отличное дйствіе!

Сганарель. Помилуйте! Цлые шесть дней онъ не могъ умереть, а только дали ему это рвотное,— онъ сейчасъ-же умеръ. Разв можетъ быть что-нибудь лучше? (‘Донъ-Жуанъ‘ Молльера).

37. Звукоподражаніе. Расчитаннымъ числомъ слоговъ и искусственнымъ подборомъ звуковъ неуловимо передается самая сущность предмета.

Напр., Сумароковъ въ одной притч такъ изобразилъ кваканье лягушекъ,

‘О какъ, о какъ намъ къ вамъ, къ вамъ, боги, не гласитъ’!

‘Реветъ-ли зврь въ лсу глухомъ,

Трубитъ-ли рогъ, гремитъ-ли громъ,

Поетъ-ли два за холмомъ —

На всякій звукъ

Свой откликъ въ воздух пустомъ

Родишь ты (эхо) вдругъ’. (А. Пушкинъ.)

Въ двухъ первыхъ стихахъ какъ-бы слышатся раскаты грома, звриный ревъ и звуки охотничьяго рога.

‘И мы

Гршны. Тому лтъ пять, когда зимой кормы

Намъ были худы,

На грхъ меня лукавый натолкнулъ’. (Крыловъ.)

Въ этой рчи простодушнаго вола мы какъ-бы слышимъ мычаніе и до того естественное, что словъ его нельзя замнить другими звуками.

38. Кром изобразительности, зависящей отъ употребленія троповъ и фигуръ, поэтическій слогъ, долженъ обладать и благозвучіемъ, которое достигается стихотворнымъ размромъ.

Стихосложеніе.

39. Стихосложеніемъ, или просодіей называется та часть Стилистики, которая излагаетъ законы построенія стиха. Стихъ — рчь, обладающая мрнымъ складомъ.

Извстны три рода стихосложенія: метрическое, силлабическое и тоническое.

40. Метрическое стихосложеніе основано на мрномъ расположеніи долгихъ и короткихъ слоговъ. Оно употреблялось греками и римлянами, въ язык которыхъ существовали гласные звуки долгіе и короткіе до природ или положенію (позиціи), Въ XVI — XVII в. Лаврентій Зизаній и Мелетій Смотрицкій пробовали усвоить русской просодіи законы метрическаго стиха, для этого въ своихъ грамматикахъ они длили гласныя буквы на долгія, короткія и обоюдныя. Попытка ихъ осталась безъ успха.

41. Силлабическое стихосложеніе основано на одинаковомъ количеств слоговъ въ стих, отъ 4 до 13, Оно свойственно языкамъ съ неподвижнымъ удареніемъ, напр., французскому (удареніе въ словахъ на послднемъ слог), итальянскому и польскому (на предпослднемъ).

Въ русской литератур силлабическое стихосложеніе пріобрло возможное совершенство подъ перомъ Кантемира (1709—1744 г.) нашего перваго по времени сатирика. У него 13-ти сложный силлабическій стихъ длится на два полустишія: первое о семи слогахъ, второе о шести. Въ первомъ полустишіи тоническое удареніе приходится на пятомъ или седьмомъ слог, во второмъ — на предпослднемъ. напр.:

‘Расколы и ереси || науки суть дти.

Больше вретъ, кому далось || больше разумти,

Приходитъ въ безбожіе, || кто надъ книгой таетъ.

Критонъ съ чтками въ рукахъ || ворчитъ и вздыхаетъ’.

Хотя силлабическое стихосложеніе вовсе не свойственно русскому языку, однако оно существовало въ нашей литератур вплоть до 1739 г., когда Ломоносовъ изъ заграницы прислалъ въ С.-Петербургскую Академію Наукъ свою оду: ‘На взятіе русскими войсками турецкой крпости Хотина’ — оду, впервые написанную тоническимъ размромъ.

42. Тоническое стихосложеніе, основанное на мрномъ расположеніи ударяемыхъ или высокихъ слоговъ съ неударяемыми или низкими, свойственно языкамъ съ подвижнымъ удареніемъ, напр., русскому и нмецкому.

Высокій слогъ принято означать на письм горизонтальной черточкой (-), низкій (U).

При изученіи правилъ тоническаго стихосложенія надобно имть въ виду: стопу, ритмъ, риму и цезуру.

43. Стопа есть сочетаніе высокаго слога съ однимъ или двумя низкими, въ первомъ случа стопа называется двусложной, во второмъ — трехсложной.

Двусложныя стопы:

0x01 graphic

*) Схема — условный знакъ стопы.

Стихъ можетъ имть отъ 1—6 стопъ. По характеру стопы, составляющей стихъ, послдній называется: хореическимъ, ямбическимъ, дактилическимъ, анапестическимъ, амфибрахическимъ, дактилохореическимъ и анапестоямбическимъ

Примчаніе: Ясно, что стихи дактилоямбическіе и анапестохореическіе — не возможны, по причин полнаго несходства дактиля съ ямбомъ, анапеста съ хореемъ.

0x01 graphic

Примчаніе: Случается, что на одномъ и томъ-же слов можетъ быть два ударенія: одно естественное или логическое, другое стихотворное. Примръ — ‘ддушка’ въ послднемъ стих вышеприведеннаго четверостишія.

Примръ ямбическихъ стиховъ:

Примръ дактилическихъ стиховъ:

Примръ анапестическихъ стиховъ:

Примръ амфибрахическихъ:

0x01 graphic

Шестистопный дактилохореическій стихъ называется гекзаметромъ. Въ немъ пятая стопа — дактиль, шестая — хорей, остальныя — то дактили, то хореи, сообразно съ быстрымъ или медленнымъ теченіемъ гекзаметра, Напр.:

0x01 graphic

Русскій гекзаметръ составленъ по образцу греческаго, съ той разницей, что въ послднемъ, на мст нашихъ хореевъ, употреблялся спондей, т. е. стопа о двухъ долгихъ слогахъ (— —).

Шестистопный ямбическій стихъ называется александрійскимъ, оттого что во Франціи въ конц XII вка этимъ размромъ впервые была написана поэма объ Александр Великомъ (‘Аіехапdriade’), сочиненная Ламберомъ Короткимъ и Бернэ.

44. Ритмъ стиха состоитъ въ томъ, что звуки, боле высокіе по тону и, значитъ, боле продолжительные но времени, слдуютъ другъ за другомъ чрезъ правильные и однообразные промежутки, наполняемые ощущеніями звуковъ боле низкихъ и, значитъ, боле краткихъ.

45. Рима. Римой называется совпаденіе созвучій, расположенныхъ въ одинаковомъ метрическомъ порядк. Напр.: молитва — битва, сонъ — стонъ и т. д. Рима бываетъ: дактилическая или скользкая, съ удареніемъ на третьемъ слог отъ конца: странники — изгнанники, женская двусложная, съ удареніемъ на предпослднемъ слог: дорогу Богу, мужская односложная, съ удареніемъ на послднемъ слог: судьба — борьба.

При выбор римъ важно не правописаніе, а произношеніе словъ. Напр.: мчится — птица, ея — мо, смло — пла, могучій — тучи и т. д.

Распорядокъ римъ допускаетъ три простйшихъ случая:

0x01 graphic

I. Весна! выставляется первая рама! (а)

И въ комнату шумъ ворвался, (б)

И благовстъ ближняго храма, (а)

И говоръ народа, и стукъ колеса. (б) (Майковъ.)

II. Ты царь: живи одинъ. Дорогою свободной (а)

Иди, куда влечетъ тебя свободный умъ, (б)

Усовершенствуя плоды любимыхъ думъ, (б)

Не требуя наградъ за подвигъ благородный, (а) (Пушкинъ.)

III. Покрытый ранами, поверженный во прахъ, (а)

Лежалъ я при пути, въ томленья я слезахъ, (а)

И думалъ про себя, въ тоск невыразимой: (б)

‘О, гд моя родня? Гд близкій, гд любимый? (б) (Ю. Жадовская.)

Безрименные стихи называются блыми, напр.: ‘Лсъ’ Кольцова, ‘Опять на родин’ А. Пушкина и мног. друг.

Силлабическіе стихи должны имть риму (обыкновенно женскую), иначе они перестаютъ быть стихами. Напр.:

‘Уме недозрлый, плодъ недолгой науки!

Покойся, не понуждай къ перу мои руки’… (Кантемиръ.)

Черезъ перестановку словъ уничтожимъ риму:

Уме недозрлый, плодъ науки недолгой!

Покойся, не понуждай къ перу мои руки…—

вмсто двустишія, имемъ дв прозаическія строки.

46. Цезурой называется сченіе стиха на дв половины.

Мсто цезуры означается въ произношеніи небольшой паузой, или остановкой голоса, которая даетъ время перевести дыханіе.

Отсутствіе цезуры въ пяти-шестистопныхъ стихахъ длаетъ послдніе тяжелыми и неблагозвучными.

Въ александрійскихъ стихахъ цезура приходится посл третьей стопы. Напр.:

‘По ни||въ про|хожу || я уз|кою | межой,

Порос|шей каш|кою || и цп|кой ле|бедой’. (Майковъ.)

Въ пятистопныхъ ямбахъ — посл второй стопы:

‘Тнь Грознаго || меня усы|нови|ла,

Дими|тріемъ || изъ гро|ба на|рекла,

Вокругъ | меня || наро|ды воз|мути|ла

И въ жер|тву мн || Бори|са обірекла’. (А. Пушкинъ.)

Въ гекзаметрахъ цезура обыкновенно приходится посл высокаго слога третьей стопы:

‘Муза! ска|жи мн о томъ || много опытномъ муж, ко’торый…

Многихъ лю|дей горо|да || постилъ и о|бычаи видлъ’. (Жуковскій.)

47. Строфа. Строфой называется часть объемистаго стихотворенія, содержащая законченную мысль, опредленное количество стиховъ и одинаковый распорядокъ римъ. Для примра укажемъ на оду Ломоносова: ‘На день восшествія на престолъ Елизаветы Петровны‘ и Державина: ‘Фелицу‘. Въ первой од 24 строфы, во второй — 22. Въ обоихъ стихотвореніяхъ каждая строфа иметъ 10 стиховъ:

0x01 graphic

48. Русское народное стихосложеніе.

Число стопъ народнаго стихотворенія зависитъ отъ числа тоническихъ удареній въ стих (отъ 1—4). Напр.

‘Вкъ-то | до’логь, | да часъ-то дорогъ (4 стопы)

‘Не шуми, мати | зелная | дубравушка. (3 стопы)

‘Какъ но морю, | морю синему, (2 стопы)

‘По синему, по Хвалынскому’. (1 стопа).

Тоническое удареніе въ народномъ стихосложеніи обыкновенно совпадаетъ съ логическимъ, т. е. естественнымъ.

49. До сихъ поръ мы изслдовали законы я пособія прозаическаго и поэтическаго слога. Но Стилистика также знакомитъ насъ съ формами изложенія какъ прозаическихъ, такъ и поэтическихъ произведеній.

Есть три формы изложенія сочиненій: монологическая, діалогическая и эпистолярная.

Когда авторъ послдовательно и непрерывно развиваетъ мысли отъ своего лица и, предусматривая возможные со стороны читателей возраженія и вопросы, самъ опровергаетъ первыя и отвчаетъ на вторые, то это — монологъ.

Діалогъ состоитъ въ томъ, что писатель излагаетъ свой образъ мыслей не отъ своего имени, а въ разговор между двумя или нсколькими вымышленными собесдниками, изъ которыхъ каждый старается отстаивать личный взглядъ на предметъ. Сшибка противоположныхъ мнній должна привести наконецъ къ торжеству истины.

Эпистолярною формою рчи называется письменная заочная бесда съ адресатомъ. Задушевность, простота и непринужденность тона — вотъ первыя условія хорошаго письма. По выраженію Лессинга, нмецкаго критика и поэта прошлаго вка: ‘все искусство писать хорошія письма заключается именно въ умньи писать ихъ безъ всякаго искусства’.

II.
ТЕОРІЯ ПРОЗЫ.

1. Предметъ прозаическихъ {Римляне называли прозой (prosa) всякую рчь, свободную отъ стихотворнаго размра. Это формальное значеніе свое проза удерживаетъ и до настоящаго времени.} сочиненій — міръ дйствительный, все то, что есть или было.

Прозу составляютъ повствованіе, описаніе и разсужденіе.

I. Повствованіе.

2. Повствованіемъ называется хронологическій разсказъ о минувшемъ событіи, взятомъ изъ жизни всего человчества, или одного какого-нибудь народа, или отдльной личности.

Всякое происшествіе иметъ свои причины и слдствія. Поэтому и повствованіе обыкновенно длится на приступъ, изложеніе и заключеніе. Въ приступ разсказываются обстоятельства, которыя предшествовали главному событію и были поводомъ къ нему, въ изложеніи излагаются подробности самаго событія, а въ заключеніи — результаты. Такъ, въ прилагаемомъ отрывк изъ ‘Исторіи пугачевскаго бунта’ (см. ‘Приложенія’ 1), Пушкинъ предпосылаетъ повствованію о взятіи Пугачевымъ Нижне-Озерной разсказъ о томъ, какъ самозванецъ повсилъ капитана Сурина и его роту привлекъ на свою сторону, какъ потомъ, въ виду приближенія бунтовщиковъ, казаки Нижне-Озерной измнили своему коменданту Харлову и, оставя его съ малымъ числомъ престарлыхъ солдатъ, помогли Пугачеву овладть крпостью. Это — приступъ или завязка повствованія. Въ самомъ изложеніи Пушкинъ разсказываетъ о взятіи бунтовщиками Нижне-Озерной. ‘Харловъ бгалъ отъ одного солдата къ другому и приказывалъ стрлять. Никто не слушался. Онъ схватилъ фитиль, выпалилъ изъ одной пушки и кинулся къ другой. Въ сіе время бунтовщики заняли крпость, бросились на единственнаго ея защитника и изранили его’ и т. д. Слдствія: казнь коменданта Харлова, прапорщиковъ Фигнера и Кабалерова, одного писаря и татарина Бикбая, жители крпости и гарнизонъ присягнули Пугачеву. Это — заключеніе.

Не вс части повствованія одинаково важны: приступа и заключенія можетъ вовсе и не быть въ иномъ повствованіи. Насчетъ подробностей разсказа замтимъ, что лишь т изъ нихъ, которыя непосредственно вліяли на ходъ событія, заслуживаютъ особеннаго вниманія,— остальныхъ можно коснуться только мимоходомъ.

Примчаніе. Въ старину большее значеніе при составленіи повствовательныхъ сочиненій приписывалось, такъ-называемымъ, общимъ мстамъ (loca topica). Пишущій долженъ былъ отвтить на слдующіе вопросы: кто длалъ? что длалъ? гд? когда? съ кмъ? для чего? какимъ способомъ? (quis? quid? ubi? quando? quibus auxiliis? cur? quomodo?) Напр.: кто?— Христосъ, король надъ королями, панъ надъ панами. Что длалъ?— терплъ муки и смерть отъ человка. Гд?— Въ Іерусалим, столичномъ мст жидовскомъ и проч. (‘Ключъ разумнія’ Іоанникія Голятовскаго, XVII вка).

3. Въ упомянутомъ отрывк изъ ‘Исторіи пугачевскаго бунта’ Пушкинъ разсказываетъ историческій фактъ, не выдумывая отъ себя ни одной подробности. Такое повствованіе называется фактическимъ. Но бываютъ тоже поэтическія повствованія, гд излагаются происшествія, хотя и вымышленныя, но совершенно правдоподобныя, т. е. не противорчащія ни физической, ни нравственной, ни логической возможности. Напр., въ ‘Капитанской дочк’ Пушкина есть образцовый разсказъ о взятіи Пугачевымъ вымышленной Блогорской крпости. Передъ читателемъ, какъ живые, проходятъ: комендантъ Мироновъ, старый, честный служака, самоотверженная супруга его — Василиса Егоровна, скромная, но ршительная капитанская дочка, Марья Ивановна, великодушный Петръ Андреевичъ Гриневъ, злодй Швабринъ и самъ Емельянъ Пугачевъ со множествомъ второстепенныхъ лицъ, они страдаютъ или благоденствуютъ, любятъ или ненавидятъ, жертвуютъ всмъ ради святого долга или измняютъ ему. И хотя все то, что разсказываетъ о нихъ поэтъ,— одинъ голый вымыслъ, но онъ такъ вренъ исторической обстановк Пугачевскаго бунта, безсмысленнаго и безпощаднаго, тогдашнимъ бытовымъ условіямъ Оренбургскаго края, наконецъ, характерамъ дйствующихъ въ повсти лицъ, что не трудно читателю, подъ вліяніемъ неотразимой иллюзіи, увровать въ то, чего не было и что, однако, могло случиться.

По иногда содержаніемъ поэтическихъ повствованій бываютъ совсмъ невроятные и несбыточные случаи. Напр., Лсной царь, ‘въ темной корон, съ густой бородой’, то ласками, то угрозами манитъ въ свои золотые чертоги ребенка, въ испуг прильнувшаго къ груди запоздалаго здока (‘Лсной царь’ Жуковскаго), или къ мужику утопленникъ ‘стучится подъ окномъ и у воротъ’ (‘Утопленникъ’ Пушкина). Такія невроятныя и несбыточныя повствованія называются фантастическими.

4. Повствовательныя сочиненія длятся на лтопись, мемуары, анекдотъ, біографію, автобіографію, некрологъ, характеристику и исторію.

5. Лтопись есть погодная запись важнйшихъ событій внутренней и вншней жизни народа. Обычаи, нравы, врованія, войны, сооруженіе церквей и монастырей, брачные союзы великокняжескіе, знаменательныя небесныя явленія и т. д.— все это съ одинаковымъ усердіемъ и безпристрастіемъ заноситъ лтописецъ на страницы своего ‘безыменнаго’ труда, чуждаго всякихъ ‘лукавыхъ мудрствованій’ {Прекрасную характеристику дренне-русскаго лтописца сдлалъ Пушкинъ устами монаха Пимена въ ‘Борис Годунов’:

‘Еще одно послднее сказанье’… и. т. д. (см. ‘Келья въ Пудовомъ монастыр).}. При изложеніи событій лтописецъ придерживается только одной хронологической послдовательности фактовъ, не подвергая ихъ вовсе критической оцнк и не изслдуя ихъ причинной зависимости. Если иногда онъ и касается вопроса о причинахъ того или другого историческаго происшествія, то ршаетъ его обыкновенно съ религіозной точки зрнія.

Первымъ нашимъ лтописцемъ принято считать преподобнаго Нестора, инока Кіевопечерскаго монастыри. (1056—1114). Древнйшій списокъ Несторовой лтописи, Лаврентьевскій, принадлежитъ XIV вку и носитъ такое заглавіе: ‘Се повсти временныхъ лтъ, откуду есть пошла русская земля, кто въ Кіев нача перве княжити и откуду русская земля стала есть’. Хронологія Несторовой лтописи начинается съ 6360 г. {Лтосчисленіе лтописи велось отъ сотворенія міра.} (852 г.), со вступленія на престолъ византійскаго императора Михаила III, и оканчивается 6618 г. (1110 г.).

Если въ теченіе какого-нибудь года не случилось ничего достойнаго вниманія лтописца,— годъ или оставался пустымъ, или противъ него длалась лаконическая замтка: ‘мирно бысть’, ‘бысть тишина‘, ‘ничесо-же бысть’ (См. ‘Приложенія’ 2).

6. Мемуарами, или памятными записками называются историческія воспоминанія очевидца или участника въ какомъ-нибудь событіи. Какъ современное свидтельство, характеризующее данную эпоху и ея дятелей, мемуары тмъ драгоцнне для историка, чмъ образованне и безпристрастне личность ихъ составителя.

Въ Россіи мемуары появляются съ XVI вка, рядъ ихъ открываетъ ‘Исторія князя великаго Московскаго о длхъ, яже слышахомъ у достоврныхъ мужей и яже видхомъ очи-ма нашима’, написанная княземъ Андр. Мих. Курбскимъ (+ 1583 г.). Назовемъ также записки Котошихипа, Порошина, Вигеля, Тургенева и др. Для ближайшаго знакомства съ мемуарами предлагается прочесть отрывокъ изъ ‘Записокъ’ Порошина (+ 1769 г.), воспитателя Великаго Князя, впослдствіи Императора, Павла Петровича. Мемуары о его педагогической дятельности обнимаютъ почти полуторагодичный періодъ времени отъ 20 сентября 1764 г. (См. ‘Приложенія’ 3).

7. Анекдотомъ называется колкій и остроумный разсказъ, занимательность котораго основана на комическомъ положеніи дйствую щихъ лицъ, оригинальности ихъ характера или наивной глупости. Таковы анекдоты о Суворов, о Балакирев, шут Петра В. и ‘Анекдоты и остроумныя изреченія, выбранные изъ сочиненій древнихъ писателей’, изданіе А. С. Суворина.

8. Біографіей называется описаніе жизни замчательнаго въ какомъ-нибудь отношеніи человка, составленное по письменнымъ документамъ, изустнымъ разсказамъ и личнымъ воспоминаніямъ автора.

Въ вашей литератур, вообще не богатой произведеніями этого рода, образцовыми біографіями признаны слдующія: Крылова и Жуковскаго, сочин. Плетнева, Фонъ-Визина, написанная кн. Вяземскимъ, ‘Жизнь и сочиненія И. А. Крылова’ академика Лобанова, біографія Жуковскаго, составленная Зейдлицомъ, Пушкна — Стоюнинымъ, Кольцова — Блинскимъ.

Къ біографіи относятся некрологъ и автобіографія.

Некрологъ — оповщеніе о чьей-нибудь смерти, съ присовокупленіемъ краткаго біографическаго очерка покойнаго.

Біографія знаменитаго человка, имъ-же самимъ написанная, называется автобіографіей. Послдняя иметъ т преимущества передъ біографіей, что, кром вншнихъ фактовъ, доступныхъ наблюденію каждаго, она даетъ ключъ къ разгадк интимной жизни лица, знакомя насъ съ его мимолетными впечатлніями, сокровенными чувствами и мыслями. Поэтому искренняя автобіографія представляетъ ни чмъ не замнимый психологическій интересъ.

Въ нашей литератур пользуются всеобщей извстностью слдующія автобіографіи: ‘Чистосердечное признаніе въ длахъ моихъ и помышленіяхъ’ Фонъ-Визина, ‘Записки’ Державина, ‘Переписка съ друзьями’ Гоголя, ‘Семейная хроника’ Аксакова и нкотор. друг.

9. Характеристикой называется повствовательное сочиненіе, цль котораго объяснить характеръ даннаго лица, реальнаго или вымышленнаго, въ послднемъ случа является характеристика литературнаго типа, напр.: Фамусова, Чичикова, Евгенія Онгина, Татьяны Лариной и т. д.

Изъ опредленія характеристики ясно, что отъ нея требуется не хронологическій пересказъ всхъ фактовъ жизни данной личности, обязательный для біографа, по лишь систематическая группировка этихъ фактовъ.

Образчикомъ этого можетъ служить характеристика Суворова, соч. Д. Милютина (См. Хрестом. Галахова т. I).

10. Исторія есть повствовательное сочиненіе о жизни всею человчества (всемірная исторія) или одного какою-либо народа (частная, напр., русская исторія).

Появленіе исторіи объясняется естественнымъ и законнымъ желаніемъ человка звать свое и чужое прошлое. Въ періодъ дтства народа этой любознательности удовлетворяютъ былины, историческія псни, легенды и т. п., но съ появленіемъ письменности и успхами образованности — преданіе уступаетъ мсто наук, а баснословіе — исторіи, въ смысл подробной системы достоврныхъ свдній о минувшемъ.

Для своего труда историкъ прежде всего нуждается въ матеріалахъ, или источникахъ. Послдніе могутъ быть трехъ родовъ: письменные (лтописи, мемуары, біографіи, акты, грамоты, указы), устные (былины, преданія) и монументальные (монеты, постройки, остатки домашней утвари, оружіе и т. п.). Весь собранный матеріалъ историкъ долженъ подвергнуть критической оцнк для опредленія: 1) подлинной давности документовъ и 2) степени ихъ достоврности.

Давность письменныхъ документовъ опредляется анализомъ — сначала вншности рукописи (бумаги, почерка, слога, этимологическихъ формъ), потомъ — ея содержанія, относительно монументальныхъ источниковъ необходимыя указанія на этотъ счетъ даетъ археологія.

При опредленіи степени достоврности документовъ должно главнымъ образомъ ршить два вопроса: могъ-ли авторъ знать правду? и, если зналъ, могъ-ли ее высказать? Для этого необходимо познакомиться съ личностью писателя, его образованіемъ и т. п.

Окончивъ подготовительную работу, т. е. критическую оцнку собраннаго матеріала, историкъ наконецъ приступаетъ къ самому изложенію труда. Вс факты онъ излагаетъ не только въ хронологической послдовательности, т. е. въ порядк времени, по и въ строгой причинной зависимости: причины каждаго событія указываются въ событіяхъ предыдущихъ, а слдствія — въ событіяхъ послдующихъ. Такой методъ изложенія называется прагматизмомъ. Слдовательно, ‘въ исторіи дв стороны: вншняя — фактическая и внутренняя — философская. Об он независимо одна отъ другой существовать не могутъ: фактъ самъ по себ, не осмысленный въ связи съ другими, не иметъ значенія, но не имютъ значенія и т философскіе выводы, которые не вытекаютъ непосредственно изъ фактовъ’ {‘Теорія поэзіи’ профес. Колосова.}.

По характеру изложенія исторія называется художественной, если возсоздаетъ минувшія событія и лица до того наглядно, живо и образно, что вкъ какъ будто говоритъ самъ за себя,— философской, если преимущественно раскрываетъ внутренній смыслъ и взаимодйствіе фактовъ.

Въ виду того, что жизнь народа доступна всестороннему изслдованію, возникли слдующіе спеціальные виды исторіи: политическая и военная исторія, исторія церкви, культуры, литературы, искусства, торговли и проч.

Изъ русскихъ историковъ замчательны: Карамзинъ, авторъ художественной ‘Исторіи Государства Россійскаго‘, обнимающей въ 12 томахъ періодъ времени отъ начала Руси до 1611 г., Соловьевъ, написавшій философскую ‘Исторію Россіи съ древнйшихъ временъ‘ (въ 29 том.), смерть историка прервала этотъ замчательный трудъ на изложеніи внутренняго состоянія Россіи за время первой Турецкой войны въ царствованіе Екатерины II. Видное мсто въ русской исторіографіи принадлежитъ также Костомарову, автору ‘Историческихъ монографій и изслдованій’.

II. Описаніе.

11. Изображеніе какого-либо предмета видимаго міра въ опредленный моментъ времени называется описаніемъ.

Описать предметъ — тоже самое, что перечислить т ею признаки, которыми онъ обратилъ на себя вниманіе наблюдателя.

Описаніе должно отличаться полнотой, опредленностью, соразмрностью и точностью.

Полнота и опредленность зависятъ отъ того, въ достаточномъ-ли количеств содержитъ описаніе существенные {Существенными признаками называются такіе, безъ которыхъ предаетъ перестаетъ быть тмъ, что онъ есть: нельзя, напр., вообразить дерева безъ корней, ствола и втвей, стола — безъ потекъ и верхней крышки и т. п.} признаки описываемаго предмета, соразмрность — не заслоняются-ли ничтожными подробностями главныя черты изображенія, наконецъ, точность описанія зависитъ отъ того, насколько оно врно дйствительности.

12. Смотря по тому, что составляетъ объемъ описанія, одинъ-ли извстный предметъ, или цлый родъ предметовъ,— описанія бываютъ двухъ видовъ: частныя и общія.

Прочтя, напр., описаніе губернскаго города N (см. ‘Приложенія’ 4), мста дйствія ‘Мертвыхъ душъ’, мы замчаемъ, что Гоголь пользовался тутъ выводами изъ наблюденій надъ всми губернскими городами, какіе ему удавалось видть. Онъ совмстилъ въ одномъ художественномъ образ вс ихъ характеристическія черты: широкія, какъ поле, улицы, нескончаемые деревянные заборы, курьезныя вывски, плохія мостовыя, тощія деревца и т. д., и на основаніи этихъ признаковъ, общихъ многимъ губернскимъ городамъ того времени, создалъ описаніе вымышленнаго города N., который, однакожъ, ‘никакъ не уступалъ другимъ губернскимъ городамъ’. Это примръ общаго описанія. Наоборотъ, при описаніи Севильскаго собора (см. ‘Приложенія’ 5) цль Боткина состояла въ томъ, чтобы изобразить одинъ этотъ храмъ, не боле и не мене, со всми частными или случайными {Частными или случайными признаками называются такіе, безъ которыхъ предметъ не перестаетъ бытъ тмъ, что онъ есть: чернильное пятно на крышк стола еще не составляетъ его необходимой принадлежности.} признаками его, которыми онъ разнится отъ готическихъ соборовъ Германіи, Франціи и Англіи. Это примръ частнаго описанія.

13. По способу и цли изображенія предметовъ описанія бываютъ двухъ видовъ: прозаическія и поэтическія.

Цль прозаическаго описанія — давать ясное и точное понятіе о предмет въ томъ вид, какъ онъ существуетъ въ дйствительности.

Прозаическія описанія подраздляются на ученыя и художественныя.

Ученыя описанія, въ простой и удобопонятной форм, лишенной всякихъ реторическихъ украшеній, стремятся сообщить читателю полезныя свднія о предмет во всхъ отношеніяхъ, которыми онъ замчателенъ. Образцы такихъ описаній попадаются сплошь и рядомъ въ географіи, ботаник, зоологіи и т. и, т-же изъ прозаическихъ описаній, которыя, независимо отъ врности изображенія предмета, наглядно и живо воспроизводятъ общую картину его, въ связи съ указаніемъ на впечатлнія, вызываемыя имъ въ душ наблюдателя, называются художественными. Таково описаніе Днпра Гоголя (см. ‘Приложенія’ 6). Прочтя этотъ отрывокъ, остаешься въ полномъ невдніи о существ Днпра, какъ самой главной рки южной покатости Россіи: о важности его въ промышленномъ отношеніи для большей части западной и южной Россіи, о направленіи, длин и ширин верхняго, средняго и нижняго теченія, заборахъ и порогахъ и т. п. Зато Гоголь картинно рисуетъ общій видъ Днпра въ три момента времени: днемъ, въ тихую погоду, когда подъ яркими лучами солнца онъ ‘ретъ и вьется по зеленому міру’, при теплой лтней ночи, когда, въ часы всеобщаго сна природы, Богъ одинъ ‘величаво озираетъ небо и землю’ и сотрясаетъ звзды отъ ризы своей,— и во время бури. Картинности этого изображенія очень способствуютъ эпитеты, тропы и фигуры (указать вс ихъ).

14. Поэтическія описанія суть такія, гд, при обрисовк предмета, на ряду съ дйствительными признаками, являются и черты фантастическія, служащія къ боле сильному и мткому указанію на производимое предметомъ впечатлніе при извстномъ настроеніи души поэта. Таково описаніе ‘Лса’ Кольцова (Христ. Галахова т. II).

Жалкій видъ лса въ осеннюю пору произвелъ на Кольцова грустное впечатлніе, особенно когда ему припомнилась лучшая пора лса, пора его весенней и лтней красоты. Но вмст съ этимъ ему также представилось, что такое-же грустное впечатлніе производитъ и видъ хилаго старика при воспоминаніи прежнихъ лтъ его цвтущаго здоровья. Одинаковость впечатлнія была причиною фантастическаго сближенія лса со сказаннымъ богатыремъ — Вовою. Олицетворяя лсъ подъ образомъ богатыря Бовы, вслдствіе сходства въ общихъ между ними признакахъ, поэтъ нашелъ, что въ состояніи осенняго лса и хилаго отъ болзней и старости богатыря выражается та глубокая идея, что только внутренняя сила даетъ истинное благообразіе организму. Эта идея связываетъ и проникаетъ собою вс картины стихотворенія, изображающаго кажущійся образъ лса, создавшійся въ фантазіи, вслдствіе разныхъ сближеній.

15. Вншнее описаніе лица. И вншній видъ человка можетъ быть предметомъ прозаическаго а поэтическаго описанія.

Прозаическое описаніе даннаго лица состоитъ въ точномъ и подробномъ перечисленіи его примтъ, какъ въ паспортахъ: ростъ 2 арш. 5 верш., лобъ — низкій, волосы — русые, глаза голубые, губы — толстыя и т. п.

Цль поэтическаго описанія — въ характеристическихъ вншнихъ признакахъ дать понятіе о внутреннемъ человк. Лермонтовъ, напр., слдующимъ образомъ рисуетъ портретъ Печорина.

‘Онъ былъ средняго роста, стройный, тонкій станъ его и широкія плечи доказывали крпкое сложеніе, способное переносить вс трудности кочевой жизни и перемны климатовъ, непобжденное ни развратомъ столичной жизни, ни бурями душевными, пыльный бархатный сюртучокъ его, застегнутый только на дв нижнія пуговицы, позволялъ разглядть ослпительно чистое блье, изобличавшее привычки порядочнаго человка, его запачканныя перчатки казались нарочно сшитыми по его маленькой аристократической рук, и когда онъ снялъ одну перчатку, то и (авторъ) былъ удивленъ худобой его блдныхъ пальцевъ. Его походка была небрежна и лнива, но я замтилъ, что онъ не размахивалъ руками — врный признакъ нкоторой скрытности характера…. Когда онъ опустился на скамью, то прямой станъ его согнулся, какъ будто у него въ спин не было ни одной косточки, положеніе всего его тла изобразило какую-то нервическую слабость… Въ его улыбк было что-то дтское. Его кожа имла какую-то женскую нжность, блокурые волосы, вьющіеся отъ природы, такъ живописно обрисовывали его блдный, благородный лобъ, на которомъ, только но долгомъ наблюденіи, можно было замтить слды морщинъ, перескавшихъ одна другую и, вроятно, обозначавшихся гораздо явственне въ минуты гнва или душевнаго безпокойства. Несмотря на свтлый цвтъ его волосъ, усы его и брови были черные — признакъ породы въ человк, такъ, какъ черная грива и черный хвостъ у блой лошади. Чтобы докончить портретъ, я скажу, что у него былъ немного вздернутый носъ, зубы ослпительной близны и каріе глаза.., они (глаза) не смялись, когда онъ смялся.— Это признакъ или злою нрава, или глубокой постоянной грусти, Изъ-за полуопущенныхъ рсницъ они сіяли какимъ-то фосфорическимъ блескомъ, если можно такъ выразиться. То не было отраженіе жара душевнаго, или играющаго воображенія: то былъ блескъ, подобный блеску гладкой стали, ослпительный, но холодный…’ и т. д. (‘Герой нашего времени’)

Въ этомъ художественномъ портрет сгруппированы такія черты вншности Печорина, которыя до нкоторой степени могутъ дать ключъ къ разгадк его нравственной личности: ослпительно чистое блье изобличало въ немъ привычки порядочнаго человка, онъ на ходу не размахивалъ руками — врный признакъ нкоторой скрытности характера и т. д.

16. Путешествія. Замчательный отдлъ описательной литературы составляютъ путешествія. Такъ называются путевыя записки, гд, въ обычной форм дневника, авторъ-путешественникъ знакомитъ читателей не только съ картинами природы, исторіей, политикой, торговлей и промышленностью виднныхъ имъ странъ и городовъ,— съ бытомъ, нравами и обычаями туземцевъ, но и передаетъ въ увлекательно-искреннемъ разсказ свои путевыя впечатлнія, дорожныя встрчи, мстныя преданія и любопытные анекдоты. Короче говоря: пестрое разнообразіе содержанія въ связи съ непринужденной и общедоступной манерой изложенія составляютъ главную прелесть путевыхъ записокъ и причину значительнаго распространенія ихъ въ масс читателей. Конечно, интересъ путевыхъ записокъ возрастаетъ въ прямой зависимости отъ степени образованія, развитія и наблюдательности автора: скучнымъ показался-бы путешественникъ, который, подобно любопытному въ басн Крылова, проглядлъ-бы слона за множествомъ диковинныхъ козявокъ и букашекъ… Назовемъ нсколько образцовъ путешествій. Въ древней русской литератур: Паломника Даніила: ‘Сказаніе о пути, иже есть къ Іерусалиму, и о градхъ, и о самомъ град Іерусалим, и о мстхъ честныхъ, иже около града, и о церквахъ святыхъ’, Аанасія Никитина: ‘Хоженіе за три моря’. Въ новой русской литератур: Фонъ-Визина: ‘Письма изъ Франціи’, Карамзина: ‘Письма русскаго путешественника’, Пушкина: ‘Путешествіе въ Арзерумъ’, Гончарова: ‘Фрегатъ Паллада’, Боткина: ‘Письма объ Испаніи’, Максимова: ‘Годъ на свер’, Ковалевскаго: ‘Картины Италіи’, Григоровича: ‘Корабль Ретвизанъ’, В. В. Крестовскаго: ‘Въ дальнихъ водахъ и странахъ’ и много др.

III. Разсужденіе.

17. Въ отличіе отъ повствованія и описанія, которыя изображаютъ предметы и дйствія такъ, какъ они представляются вншнимъ чувствамъ наблюдателя,— цль разсужденія заключается въ раскрытіи взаимныхъ отношеній между предметами и дйствіями и въ опредленіи ихъ значенія и назначенія.

18. Тема, т. е. основная мысль разсужденія, можетъ быть доказала по методу {Логическій методъ есть пріемъ, ведущій мышленіе къ познанію истины.} аналитическому или синтетическому, или-же по тому и другому совмстно.

Аналитическій (индуктивный) методъ развитія мыслей въ разсужденіи состоитъ въ томъ, что писатель, на основаніи предварительнаго изученія и наблюденія единичныхъ фактовъ и явленій, восходитъ при ршеніи извстнаго вопроса отъ частнаго къ общему, отъ примровъ къ правиламъ, отъ слдствій къ причинамъ, отъ извстнаго къ искомому неизвстному.

Синтетическій (дедуктивный) методъ развитія мыслей есть совершенно обратный пріемъ мышленія: отъ общаго къ частному, отъ правилъ къ примрамъ, отъ причинъ къ слдствіямъ.

Впрочемъ, самое лучшее, если авторъ разсужденія всегда иметъ въ виду какъ методъ синтетическій, такъ и аналитическій, т. е. если общія положенія его постоянно подтверждаются фактами, а изученіе фактовъ прямо или косвенно приводитъ къ общимъ положеніямъ.

Какъ на образецъ совмстнаго примненія на практик обоихъ методовъ, укажемъ на разсужденіе Карамзина: ‘.О счастливйшемъ времени жизни‘.

Въ первой половин названнаго сочиненія авторъ хочетъ доказать, что полное счастіе на земл невозможно. Для этого онъ сначала опровергаетъ мнніе Цицерона, превозносившаго старостъ. ‘Можно-ли хвалить болзнь?’ спрашиваетъ Карамзинъ и, увренный въ отрицательномъ отвт, называетъ ее ‘сестрою старости’.

Затмъ одинаково ложнымъ считаетъ онъ не только взглядъ Жанъ Жака Руссо, которому младенчество, ‘сіе всегдашнее бореніе слабой жизни съ алчною смертію’, казалось счастливйшимъ времененъ человческой жизни, но и воззрніе оптимистовъ Лейбница и Попа, утверждавшихъ, будто здшній міръ — лучшій изъ міровъ. Самъ Карамзинъ, напротивъ, склоняется на сторону всемірнаго преданія о томъ, что земное состояніе человка есть его паденіе или наказаніе. ‘Сіе преданіе,— замчаетъ онъ,— основано на чувств. Болзнь ожидаетъ насъ здсь при вход и выход, а въ средин, подъ розами здоровья, кроется змя сердечныхъ горестей’.

Но если ни старость, ни младенчество нельзя назвать счастливйшей эпохой жизни, если здшній міръ остается ‘училищемъ терпнія’, то естественно является вопросъ: возможно-ли счастіе на земл? Нтъ,— отвчаетъ Карамзинъ: полнаго, абсолютнаго счастія въ здшнемъ мір нтъ и быть не можетъ, есть только относительное счастіе по сравненію съ несчастіемъ. ‘Одно лучше другого — вотъ благо! одному лучше, нежели другому — вотъ счастіе!’

Ясно, что къ этой общей мысли Карамзинъ пришелъ постепенно посредствомъ группировки и анализа единичныхъ фактовъ и соображеній, служащихъ для доказательства темы.

Во второй половин сочиненія вопросъ, подлежащій обсужденію, формулированъ уже иначе: ‘Какую эпоху жизни можно назвать счастливйшею по сравненію?’ Старость и младенчество, понятно, не имютъ права на такое названіе по причинамъ, указаннымъ выше, такъ, можетъ быть, юность? Нтъ, и не она, отвчаетъ Карамзинъ, а зрлый возрастъ, ‘когда вс душевныя способности дйствуютъ въ полнот своей, а тлесныя силы еще не слабютъ примтно’.

Эту общую мысль о зрломъ возраст, какъ счастливйшей по сравненію эпох жизни, Карамзинъ доказываетъ и разъясняетъ на основаніи слдующихъ частныхъ примровъ и соображеній, почерпнутыхъ изъ наблюденія и размышленія, т. е. синтетическимъ путемъ:

1. Въ зрломъ возраст люди по большей части бываютъ уже супругами, отцами и наслаждаются самыми врнйшими радостями — семейными. ‘Мы ограничиваемъ сферу бытія своего, чтобы не бгать вдаль за удовольствіями,— говоритъ авторъ, перестаемъ странствовать по туманнымъ областямъ мечтанія, живемъ дома, живемъ боле въ самихъ себ, требуемъ мене отъ людей и свта, мене огорчаемся неудачами, ибо мене ожидаемъ благопріятныхъ случайностей’.

2. Только въ зрломъ возраст люди научаются цнить свое здоровье, столь мало уважаемое въ юныхъ лтахъ: ‘самое чувство жизни бываетъ гораздо миле тогда, когда уже пролетла ея быстрая половина’.

3. Въ это же время наши тлесныя силы еще не слабютъ примтно, а умственныя достигаютъ своего полнаго расцвта: ‘дйствуетъ и торжествуетъ геній… и творенія ума человческаго являются въ совершенств’.

&#167, 19. Планъ разсужденія можетъ состоять изъ слдующихъ пяти частей: 1) вступленія или приступа, 2) предложенія, 3) раздленія, 4) изложенія и 5) заключенія.

Въ приступ или высказывается поводъ, какъ источникъ сочиненія, или намчаются вопросы, подлежащіе дальнйшему обсужденію, или, наконецъ, опредляется то понятіе, которое служитъ предметомъ разсужденія.

Въ предложеніи длается переходъ къ тем, т. е. къ основной мысли сочиненія, которая при этомъ и высказывается въ общихъ чертахъ, коротко и ясно.

Въ раздленіи сложная тема дробится на части: каждая изъ такихъ частей разсматривается въ изложеніи отдльно отъ другихъ. Иногда, вмсто этого, устанавливаются т точки зрнія, съ которыхъ писатель намренъ обсуждать избранный имъ предметъ.

Самая важная и большая часть разсужденія есть изложеніе. Оно содержитъ подробное развитіе темы посредствомъ прямыхъ или косвенныхъ доказательствъ: прямыхъ, если истина темы прямо вытекаетъ изъ истины доводовъ,— и косвенныхъ, если истина темы подтверждается ложностью сужденій противоположныхъ.

Доводы, на которые писатель опирается въ доказательствахъ, бываютъ пяти родовъ:

1. Фактическіе: все то, что есть или было,

2. Аксіомы, т. е. очевидныя истины, не требующія доказательствъ,

3. Общепризнанныя истины науки и жизни,

4. Нравственные принципы, вытекающіе изъ идеи нравственнаго долга,

5. Авторитетъ Св. Писанія и лицъ, заслуживающихъ полнаго доврія.

Въ заключеніи резюмируется, т. е. кратко повторяется сущность темы.

Понятно, не въ каждомъ разсужденіи должны быть налицо вс пять поименованныхъ частей. Случается и такъ, что сочиненіе вовсе не иметъ ни предложенія, ни раздленія, даже приступъ и заключеніе могутъ входить въ составъ изложенія, которое такимъ образомъ остается единственно необходимой и всегда наличной частью всякаго разсужденія.

20. При обработк темы разсужденія полезнымъ подспорьемъ можетъ быть хрія.

Въ старинныхъ реторикахъ хріей называется слово, которое по строю опредленнымъ правиламъ изъясняетъ и доказываетъ нравоучительное изреченіе (сентенцію), или дйствіе какого-нибудь великаго человка, или то и другое совмстно {‘Chria est commemoratio seu explicatio facti alien jus, vel clicti, vel utriusqtie simul, eertis capоtibus comprehensa’. Pomei — ‘Candidatus rhetoricae’.}.

Полная аетоніанская хрія, изобртенная риторомъ Атоніемъ (IV в. по Р. Хр.), иметъ слдующія восемь частей:

1. Приступъ (exordium), гд высказывается сентенція, послужившая источникомъ сочиненія, иногда съ похвалою автору ея (dictum cum laude auctoris),

2. Разъясненіе смысла изреченія — (expositio),

3. Прямыя доказательства (causae) въ пользу справедливости темы.

4. Доказательство отъ противнаго (contrarium), т.е. истина темы должна вытекать изъ ложности сужденій противоположныхъ.

5. Подобіе (simile), находимое въ природ и человческомъ общежитіи.

6. Примръ (ехетріит), Историческіе факты и случаи вседневной жизни.

7. Свидтельство (testimonium). Подъ этимъ разумются изреченія великихъ людей, выдержки изъ поэтическихъ произведеній и пословицы, какъ плодъ многовковой народной мудрости.

8. Заключеніе (condusio) содержитъ краткое повтореніе сущности темы, вооруженной всми средствами убжденія, или увщаніе о практическомъ примненіи изреченія.

Какъ образецъ разсужденія, построеннаго по плану атоніанской хріи, приводимъ слдующій примръ:

**‘Смерть за отечество прекрасна и славна’ *).**

(Dulce et decorum est pro patria mori).

*) И. Гавриловъ: ‘Темы, расположенія и матеріалы для сочиненій въ старшихъ классахъ’.

1. Приступъ, Смерть за отечество прекрасна и славна, говоритъ римскій поэтъ Горацій (од. 3, 2, 13), коего произведенія полны изреченій, продиктованныхъ ему жизненной мудростью.

2. Разъясненіе. Когда отечество въ опасности, то высшая слава и лучшее украшеніе для его сыновъ — отдать за него драгоцннйшее изъ благъ, свою жизнь.

3. Прямое доказательство. Отечество есть общая наша мать. Въ немъ находится все для насъ дорогое: родители, родственники, друзья, родина, родной очагъ.

Съ другой стороны, смерть за отечество не остается безъ награды: признательность современниковъ, слава въ потомств, безсмертіе въ исторіи, образецъ поколніямъ грядущимъ все это самыя благородныя и высокія награды.

4. Доказательство отъ противнаго. Кто не внемлетъ призыву отечества, кто считаетъ свои потери, когда обстоятельства сулятъ общую гибель, кто малодушно боится за свою жизнь, кто изъ личныхъ выгодъ служитъ врагу: тотъ заслуживаетъ всеобщее презрніе и навсегда покрываетъ свое имя позоромъ.

5. Подобіе. Неразумное животное защищаетъ мсто своего рожденія, если ему угрожаетъ опасность. Собака изъ-за куска хлба стережетъ дворъ своего хозяина. Пчелы нападаютъ на того, кто намревается завладть ихъ медомъ.

6. Примръ. Кодръ. Децій Мусъ. Сусанинъ. Герои Севастополя.

7. Свидтельство. Рчь Святослава къ дружин: ‘Не посрамимъ земл Русскі, но ляжемъ костьми, мертвіи бо срама не иматъ’.

‘Слава тхъ не умираетъ,

Кто за отечество умретъ:

Она такъ въ вчности сіяетъ,

Какъ въ мор ночью лунный свтъ.

Временъ въ глубокомъ отдаленьи

Потомство тхъ увидитъ тни,

Которыхъ мужественъ былъ духъ.

Съ гробовъ ихъ въ души огнь польется,

Когда до рощамъ разнесется

Безсмертной лирой длъ ихъ звукъ’.

Державинъ.

8. Заключеніе. Не забывайте, юноши, вками сознанную и высоко оцненную истину, что въ минуты опасности умереть за отечество и славно, и прекрасно.

Ораторская рчь.

21. Разсужденіе, назначенное для устнаго произнесенія передъ собраніемъ слушателей, съ цлью не только убдить присутствующихъ лицъ въ истинности темы, но и преклонить ихъ волю къ извстному образу дйствій,— называется ораторской рчью.

Кром приступа {Приступъ ораторскихъ рчей можетъ быть естественный, искусственный и внезапный. Въ приступ перваго рода ораторъ безъ всякихъ околичностей начинаетъ свою рчь прямо съ предмета, о которомъ намренъ говорить, въ приступ искусственнымъ слушатели постепенно подготовляются къ главной тем рчи, наконецъ, внезапный приступъ (ex abrupto) умстенъ въ томъ случа, когда предметъ возбуждаетъ особенно сильное, потрясающее чувство въ оратор и слушателяхъ.}, предложенія, раздленія, изложенія и заключенія, ораторская рчь, для трогательнаго воздйствія на сердце слушателей, обыкновенно иметъ особую, такъ-называемую, патетическую часть, назначеніе которой состоитъ въ томъ, чтобы возбудить въ слушателяхъ страсти, благопріятныя для успха рчи, и утолить т изъ нихъ, которыя могли-бы вредить оратору.

Для врнаго возбужденія страсти надо, во-первыхъ, живописно и разительно изобразить предметъ,— а главное, надо самому увлечься силою его, чтобы увлечь и другихъ: искреннее и честное убжденіе, высказанное страстно и увлекательно, не замедлитъ сообщиться слушателямъ и подчинить ихъ волю вол оратора. Во-вторыхъ, помимо знанія людей и свта вообще, ораторъ долженъ особенно близко знать уровень образованія и развитія своихъ слушателей и уже сообразно съ нимъ выбирать вншнія средства для убжденія, не выключая отсюда ни ироніи, ни шутки, ни сарказма, лишь-бы они достигали своей цли и не оскорбляли приличія и нравственнаго чувства.

Кром означенныхъ условій, успхъ оратора въ значительной степени зависитъ отъ его декламаціи (произношенія) и мимики (тлодвиженій).

Для ближайшаго знакомства съ ораторской рчью предлагается, какъ высокій образецъ духовнаго краснорчія, ‘Слово въ Великій Пятокъ‘ архіепископа Иннокентія.

Приступъ. Видъ плащаницы, изображающей распятаго Спасителя, мысленно переноситъ оратора къ обстоятельствамъ воспоминаемаго событія, теперь какъ-бы вновь повторяющагося, и заставляетъ его воскликнуть: ‘Паки Голгоа и крестъ! Паки гробъ и плащаница! Итакъ есть еще фарисеи и книжники, убіеніемъ невинныхъ мнящіеся службу приносити Богу! есть еще Іуды, лобызающіе устами и предающіе руками! есть еще Пилаты и Ироды, ругающіеся истин и омывающіе руки въ крови праведниковъ! Но, братія,— вопрошаетъ дальше ораторъ,— есть-ли между нами еще врные и мужественные Іоанны для принятія Божественнаго всыновленія со креста? есть-ли благоразумные сотники, достойные стоять на страж у гроба Сына Божія? есть-ли Іосифы и Никодимы, дерзающіе внити къ Пилату и просить тла Іисусова? есть-ли Содоміи и Магдалины для принятія первой всти о воскресеніи?’

Отсюда и начинается сравненіе того, что было и что есть.

Нкогда Господь воззрлъ съ небесъ на сыновъ человческихъ и не нашелъ ни единаго, кто-бы разумвалъ или искалъ Бога, нын-же Господь смотритъ не съ неба, не съ престола славы, а со креста, смотритъ не на сыновъ человческихъ, а на ‘сыны благодати Своея’ — и что-жъ Онъ видитъ? Видитъ многократныя поклоненія, слезы, слышитъ величанія и воздыханія. Но и на Голго, и въ преторіи Пилата Онъ видлъ и слышалъ то-же самое, и, несмотря на это, Его ‘перси оставались на крест для уязвленія ихъ копіемъ’.

Предложеніе. Теперь не то потребно для Господа нашего,— восклицаетъ ораторъ: здсь, у гроба Сисителя ‘должно быть большему: здсь судъ міру,— судъ нашимъ мыслямъ, нравамъ и дяніямъ. Пріидите и истяжимся!’

Это — главная мысль всей рчи, вытекающая изъ содержанія приступа.

Описательная часть. Призвавъ слушателей къ расчету со Спасителемъ у Его гроба, ораторъ отъ имени распятаго Богочеловка трогательно рисуетъ вс жертвы, принесенныя Имъ для спасенія людей, и т страданія, которыми они отплатили Ему за добро: ‘У Меня была ваша глава, и она въ терновомъ внц, у Меня были ваши руки и ноги, и он прободены, у Меня было ваше сердце, и оно отверсто для васъ копіемъ, у Меня была ваша плоть и кровь, и Я отдалъ ее за всхъ и досел питаю ими васъ въ причащеніи…. Вотъ что Я сдлалъ для васъ: Я весь вашъ! Явите, что вы сдлали для Меня или, иначе, для себя, ибо все Мое для васъ: пріидите и истяжимся!’

Изложеніе. Вопросъ оратора: ‘Можемъ-ли, братія, уклониться отъ сего призванія?’ — служитъ удачнымъ переходомъ отъ описательной части къ изложенію рчи, гд ораторъ вызываетъ къ плащаниц для отданія отчета въ длахъ и помышленіяхъ сначала служителей алтаря, потомъ властелиновъ судьбы ближнихъ, наперсниковъ мудрости и, наконецъ, каждаго, кто носитъ имя христіанина. Такимъ образомъ изложеніе длится на четыре части. Каждая изъ этихъ частей состоитъ изъ двухъ мыслей: если судимый у плащаницы ‘право правятъ слово истины и спасенія’, то онъ приглашается ‘приступить ко Гробу Спасителя съ дерзновеніемъ и вдохнуть изъ язвъ Его новый духъ мужества и любви на новые подвиги’, въ противномъ случа онъ долженъ удалиться отъ гроба, какъ недостойный его лицезрнія.

Слдующій отрывокъ можетъ дать понятіе объ увлекательномъ краснорчіи, глубин мысли и полнот чувства разбираемаго нами ‘Слова’ архіепископа Иннокентія.

‘Итакъ, служитель алтаря, стань у гроба сего и дай отчетъ,— взываетъ ораторъ въ изложеніи рчи: Чтобы раздрать завсу церковную, закрывавшую отъ тебя святое святыхъ, и содлать теб свободнымъ доступъ къ престолу благодати, Спаситель твой взошелъ на крестъ. Какъ пользуешься ты драгоцннымъ правомъ и какъ предстоишь у престола благодати? Низводишь-ли благословеніе на себя и предстоящихъ? возвщаешь-ли имъ пути живота? предходишь-ли примромъ благой жизни? Если ты право правишь слово истицы и спасенія, если для тебя нтъ большей радости, какъ видть или слышать, что духовныя чада твои ходятъ во истин (3 Іоан. 1, 4) Христовой, если въ случа нужды, ты, по примру великаго Пастыреначальника, готовъ душу свою положить за овцы своя’: то благо теб, ты іерей по чину Іисусову, приступай къ сему гробу съ дерзновеніемъ, лобызай сіи язвы и вдыхай изъ нихъ новый духъ мужества и любви на новые подвига. По окончаніи чреды служенія на земл, ты внидешь въ нерукотворенную скинію на небеси, идже Предтеча о насъ вниде Іисусъ (Евр. 6,20). Но если руки твои подъемлются гор, а сердце постоянно вращается долу, если иміамъ восходитъ къ небу, а мысли всегда блуждаютъ но земл, если, предстоя трапез Господней и преломляя хлбъ жизни для другихъ, ты самъ гладенъ духомъ и, вмсто манны, ищешь мясъ Египетскихъ: то удались отъ сего гроба, здсь земля святая, твое мсто не здсь, а во двор Каіафы!

Властелинъ судьбы ближнихъ, коему дано право вязать и ршить, стань у гроба сего и дай отчетъ. И ты не имешь власти никоеяже, аще не бы ты дано свыше (Іоан. 19, 11), и ты творишь судъ Божій. Памятуешь-ли сіе и со страхомъ-ли Божіимъ держишь всы правды? Чтобы ты не страшился за истину потерять, въ случа нужды, имя друга кесарева, пріязнь сильныхъ земли, Голгоскій Страдалецъ пріобрлъ для тебя имя друга Божія, чтобы ты всегда умлъ отличать невинность отъ преступленія, слабость отъ зло намренности, Онъ, въ помощь мерцанію твоей совсти, придалъ свтильникъ слова Своего: пользуешься-ли ты симъ средствомъ во благо ближнихъ и твердо-ли идешь путемъ закона и долга? Если ты не зришь на лица, побораешь по истин, какъ-бы она ни была презрна другими, если твой лиостротонъ не омытъ ни кровію, ни слезами неправедно осужденныхъ: то приступи къ будущему Судіи своему и Господу, лобызай язвы Его и вдыхай изъ нихъ новую силу къ побжденію лжи и лукавства, къ сраженію съ искушеніями и соблазнами, къ священнодйствію правды. Тамъ, на всемірномъ суд, и ты станешь одесную, пріиметь милость и будешь увнчанъ внцомъ правды. Но если ты, имя власть пустить невиннаго и зная невинность его, тмъ не мене готовъ предать его въ руки враговъ, чтобы не оскорбить ихъ гордости, если, вмсто суда и защиты невинности, ты глумишься надъ ея несчастіями и заставляешь ее влачиться изъ одного судилища въ другое, если твоя правда состоитъ только въ омовеніи рукъ предъ народомъ: то удались отъ гроба сего, твое мсто не здсь, а въ преторіи Пилата!…’

Патетическая часть. Изъ произведеннаго суда и произнесеннаго ораторомъ ршенія видно, что у гроба Спасителя могутъ стоять лишь невинные или искренно кающіеся. Но мысль, что первыхъ нтъ, а вторые мало достойны, заставляетъ оратора воззвать къ благочестивымъ душамъ и безплотнымъ ангеламъ, да явятся они и смнятъ недостойныхъ ‘стрещи великую стражбу’.

Заключеніе, Въ заключеніе своего ‘Слова’ ораторъ не оставляетъ преподать слушателямъ спасительный совтъ, смыслъ котораго такой: — если мы по своей грховности и недостойны приблизиться къ плащаниц Жизнодавца, то все-же не должны удалиться, покинувъ лежащаго во гроб Господа, наше единственное прибжище и защиту. Намъ нужно поступить такъ, какъ сдлалъ Петръ, отвергшійся Христа. ‘Нешедши изъ сего храма, удалившись отъ сего гроба, въ какомъ-либо святомъ уединеніи омоемъ горькими слезами прежнія неправды наши и дадимъ обтъ не отвергаться впредь Господа и святого закона Его. Посл такового покаянія, Господь не отвергнетъ и насъ, и если не предаетъ намъ, какъ покаявшемуся апостолу, ключей, то не заключитъ, по крайней мр, отъ васъ дверей царствія’.

22. Виды ораторской рчи. Какъ по содержанію, такъ и по вншнему поводу ораторскія, рчи обыкновенно длятся на четыре слдующихъ вида:

Духовныя или церковныя рчи.

Политическія рчи.

Судебныя рчи.

Академическія или ученыя рчи.

Цль духовныхъ рчей (проповдей, поученій и т. п.) заключается въ разъясненіи извстнаго догмата вры и убжденіи слушателей въ необходимости самосовершенствованія.

Предметомъ политическихъ рчей служатъ вопросы и дла общественной жизни, какъ-то: объявленіе войны, заключеніе мира, введеніе новаго закона и проч.

Цль судебнаго краснорчія заключается въ обвиненіи или защит гражданина по долгу совсти и присяги.

Предметомъ академическихъ рчей служитъ разъясненіе какого-либо научнаго вопроса. Сюда-же относятся, такъ называемые, панегирики, посвящаемые оцнк дятельности и заслугъ гражданина, которыя онъ оказалъ своему отечеству.

III.
ТЕОРІЯ ПОЭЗІИ.

1. Въ отличіе отъ прозы, изображающей дйствительный міръ, поэзія воспроизводитъ міръ идеальный, существующій только въ фантазіи поэта. Творить то, нею не было, на основаніи тою, что есть или было — вотъ задача поэзіи. Слдовательно во всякомъ поэтическомъ произведеніи непремнно заключается вымпелъ, не противорчащій ни физической, ни нравственной, ни логической возможности, т. е. вымпелъ правдоподобный.

2. Прекрасное, какъ предметъ поэзіи. Предметъ поэзіи — прекрасное въ физическомъ и нравственномъ мір. Но что такое прекрасное? Условіе красоты для предметовъ, впечатлнія отъ которыхъ воспринимаются нами посредствомъ зрнія, есть симметрія, т. е. правильное соотвтствіе частей даннаго предмета и соразмрное отношеніе ихъ между собою, для тхъ-же предметовъ, которые дйствуютъ на слухъ, условіе красоты есть гармонія, т. е. стройное сочетаніе звуковъ. Но одной правильности чертъ и симметричнаго соотношенія ихъ между собою еще недостаточно для того, чтобы данное лицо или предметъ могли назваться вполн прекрасными. Трупъ, какъ-бы ни были красивы и правильны черты лица его, не возбуждаетъ ощущенія, производимаго красотою, поэтому второе условіе красоты — это жизненность и разнообразіе. Поле, засянное золотистою рожью, колеблимою втромъ, можетъ произвести на глазъ пріятное впечатлніе лишь въ томъ случа, когда наблюдатель такой картины, видитъ, такъ сказать, рамки ея: съ одной стороны, положимъ, блую полосу гречихи, съ другой — зеленый лсъ, съ третьей — гору, покрытую волнистымъ кустарникомъ, и надъ всмъ этимъ — голубой сводъ неба, Если мы отбросимъ всю обстановку картины и представимъ себ цлое море ржи, уходящее во вс стороны за края горизонта — картина потеряетъ свою прелесть, глазъ утомится однообразіемъ и явится чувство недовольства отъ недостатка частностей, оттняющихъ цлое. {‘Теорія поэзіи’ профес. Колосова.}

3. Два вида проявленія прекраснаго. Есть два вида проявленія прекраснаго: положительно-прекрасное и отрицательно-прекрасное. Если въ произведеніи искусства воспроизводятся возвышенныя и благородныя стороны дйствительности,— такое произведеніе будетъ положительно-прекраснымъ. Безпредльность предмета во времени или пространств, неистощимая энергія силъ природы, мощь человческаго духа, все трогательное, граціозное, наивно-простодушное — суть только разнообразные оттнки положительно-прекраснаго.

Напротивъ (по выраженію Гоголя) ‘страшная, потрясающая тина мелочей, опутавшихъ нашу жизнь’, воспроизведенная искусствомъ такъ, чтобы взглядъ на пошлую дйствительность привелъ читателя къ иде объ истинной жизни, а портреты искаженнаго человка напомнили черты, которыми долженъ отличаться тотъ, кто созданъ по образу Божію,— образуетъ отрицательно-прекрасное, или комическое. Слдовательно отъ воли художника зависитъ воспроизвести-ли прекрасное въ жизни положительно или отрицательно, въ обоихъ случаяхъ его цль можетъ быть одинаково нравственной: такъ точно телескопъ, озирающій солнце, и микроскопъ, передающій движенія невидимыхъ простымъ глазомъ наскомыхъ, равно убждаютъ насъ въ премудрости Творца.

Пояснимъ, это на литературномъ примр.

Въ стихотвореніи ‘Власъ’ Некрасовъ рисуетъ кулака-мірода, въ которомъ ‘Бога не было’, побоями

Въ гробъ жену свою вогналъ,

Промышляющихъ разбоями,

Конокрадовъ укрывалъ,

У всего сосдства бднаго

Скупитъ хлбъ, а въ черный годъ

Не повритъ гроша мднаго,

Втрое съ нищаго сдеретъ!

Бралъ съ родного, бралъ съ убогаго,

Слылъ кощеемъ-мужикомъ…

Въ этомъ изображеніи Власъ, конечно, внушаетъ къ себ отвращеніе и ужасъ, какъ личность, уклонившаяся отъ высокаго при званія человка къ совершенству и, слдовательно, отрицательно-прекрасная. Но вотъ надъ нимъ ‘грянулъ громъ’: онъ опасно занемогъ, въ бреду горячки ему все мерещились картины адскихъ мученій, уготованныхъ гршникамъ, онъ даетъ общаніе построить церковь Божію, если убжитъ смерти, и, выздороввъ, нерушимо сдерживаетъ клятву:

Роздалъ Власъ свое имніе,

Самъ остался босъ и голъ,

И сбирать на построеніе

Храма Божьяго пошелъ…

Сила вся души великая

Въ дло Божіе ушла:

Словно съ роду жадность дикая

Непричастна ей была…

Теперь, когда у Власа ‘великая сила души’ направилась безповоротно на новую, лучшую дорогу, когда онъ, увлеченный сознаніемъ долга и преисполненный раскаянія я неутшной скорби,—

Ходитъ въ зимушку студеную,

Ходитъ въ лтніе жары,

Вызывая Русь крещеную

На носильные дары,—

Онъ уже является личностью нравственно-возвышенной и, слдовательно, положительно-прекрасной.

4. Совершенно точное подражаніе природ не есть цль поэзіи. Цль поэзіи — идеальное воспроизведеніе природы и жизни, но не фотографическое подражаніе. Поэтъ стремится обнаружить какой-либо существенный или наиболе выдающійся характеръ (стало быть какую-нибудь преобладающую идею) ясне и полне, чмъ онъ проявляется въ дйствительныхъ предметахъ. Для этого художникъ устраняетъ вс черты, закрывающія этотъ характеръ, избираетъ между остальными т, которыя лучше обнаруживаютъ его, выправляетъ т, въ которыхъ характеръ этотъ извращенъ, и возстановляетъ т, въ которыхъ онъ почти уничтоженъ.

5. Типизмъ въ поэзіи. Что цль поэзіи — идеальное воспроизведеніе природы и жизни, это всего наглядне доказывается, такъ называемымъ, типизмомъ поэтическихъ сочиненій.

Типъ въ поэзіи — то-же, что родъ и видъ въ природ, что герой въ исторіи. Типическое лицо есть собирательная единица, вобравшая въ себя самыя характеристическія черты цлой группы людей и облеченная собственнымъ именемъ, напр., Плюшкинъ — собственное имя, принадлежащее только одному лицу, изображенному Гоголемъ въ ‘Мертвыхъ душахъ’, равно какъ Гарпогонъ Моллъера (‘L’avare’), тмъ не мене, видя мелочного скрягу, мы называемъ его Плюшкинымъ или Гарпоговомъ, хотя-бы этотъ человкъ назывался Иваномъ или Петромъ, и былъ нмецъ или турокъ, а не русскій и французъ. Это потому, что въ ихъ лиц, вполн выразившемъ собою идею скупости, которая является въ дйствительности въ безконечномъ разнообразіи, видится множество лицъ, зараженныхъ скупостью.

6. Поэтическій типъ можетъ превратиться въ олицетвореніе, если отнять у него условія времени и мста. Лишимъ Евгенія Онгина, этотъ типъ ‘москвича въ Гарольдовомъ плащъ’, тхъ условій, которыя обличаютъ въ немъ русскаго великосвтскаго барича 20-хъ — 30-хъ годовъ,— эпохи крпостного права,— останется олицетвореніе скучающей праздности.

7. Опредленіе поэзіи. Поэзія есть искусство, которое идеально возсоздаетъ, положительно или отрицательно, прекрасное въ мір физическомъ и нравственномъ.

8. О личности поэта. Недостаточно изучить правила стихосложенія да умть правильно писать и выражаться, чтобы сдлаться поэтомъ, для этого нуженъ еще врожденный талантъ, живая фантазія и необыкновенное чутье на все прекрасное.

‘Только пчела узнатъ въ цвтк затаенную сладость,

Только художникъ во всемъ чуетъ прекраснаго слдъ’…

Поэтъ творитъ во вдохновеньи, т. е. въ такомъ душевномъ состояніи, при которомъ чувствуется и потребность къ творчеству (паосъ), и возможность творить. Пушкинъ, вдохновеннйшій изъ русскихъ поэтовъ, такъ описываетъ вдохновенныя минуты художника:

….Лишь божественный глаголъ

До слуха чуткаго коснется,

Душа поэта встрепенется,

Какъ пробудившійся орелъ…

Бжитъ онъ, дикій и суровый,

И звуковъ, и смятенья полнъ,

На берега пустынныхъ волнъ,

Въ широкошумныя дубровы…

Нечего и прибавлять, что научное образованіе, знаніе людей и жизни поэту необходимы такъ-же (если не боле), какъ и всякому другому мыслящему человку.

9. Виды поэтическаго творчества. Поэтическое творчество можетъ быть объективнымъ и субъективнымъ.

Объективное творчество заключается въ способности поэта отршаться отъ своей личности и ея обстановки, чтобы жить въ произведеніи чужою жизнію съ иною обстановкой. Идеальное представленіе такой объективности въ художник превосходно выражено въ слдующихъ стихахъ Баратынскаго о Гэте:

‘Съ природой одною онъ жизнью дышалъ,

Ручья разумлъ лепетанье,

И говоръ древесныхъ листовъ понималъ,

И чувствовалъ травъ прозябанье,

Была ему звздная книга ясна,

И съ нимъ говорила морская волна’ и т. д.

Субъективное творчество заключается въ томъ, что личность поэта главнымъ образомъ отражается въ его произведеніи, потому-что онъ изображаетъ здсь свои собственныя мысли и чувствованія.

10. Роды поэтическихъ произведеній. Поэзія или объективно воспроизводитъ окружающій насъ вншній міръ, и тогда она называется эпической, или изображаетъ душевный міръ поэта, его мысли и чувствованія,— въ такомъ случа она субъективна и называется лирической. Если-же поэзія возсоздаетъ жизнь въ дйствія вымышленныхъ художникомъ лицъ, то называется драматической.

Эпическое творчество въ его первобытной чистот сохранилось лишь въ безыскусственной поэзіи народной.

11. Отличіе устной или безыскусственной народной поэзіи отъ письменной или искусственной. Въ старину преданіе замняло и школу, и науку. Подъ его вліяніемъ протекала вся жизнь человка, отъ колыбели до могилы. Младенецъ, у груди своей матери, уже прислушивался и привыкалъ къ колыбельной псн, которую, въ свою очередь, будетъ онъ пть и своимъ дтямъ. Провожая усопшаго, сродники оплакивали его въ обычныхъ старинныхъ причитаніяхъ и знали наврно, что когда-нибудь и ихъ тми-же словами и тмъ-же напвомъ станутъ провожать т, которые переживутъ ихъ. Два крайніе возраста человческой жизни, старость и дтство, дружно встрчались на сказк: поколніе отживающее передавало преданіе поколнію народившемуся. Старый разсказываетъ сказку и поучаетъ, малый слушаетъ и поучается. Одинъ припоминаетъ въ сказк прошедшее, другой гадаетъ о будущемъ. Оттого-то въ старину поэзія и поэтъ стояли въ иномъ отношенія къ жизни, нежели теперь. Тогда исключительно никто не былъ творцомъ ни сказанія, ни псни.

Поэтомъ былъ цлый народъ, отдльныя-же лица являлись не поэтами, а лишь пвцами и разсказчиками. Они умли только врне и ловче разсказывать или пть то, что извстно было всякому.

По мр распространенія въ народ письменности, а за ней — и образованія, собирательное творчество народной фантазіи уступаетъ мсто личному творчеству, и мало-по-малу письменная искусственная поэзія беретъ перевсъ надъ устной безыскусственной поэзіей народа.— Являются поэты, уже какъ отдльныя личности, съ опредленнымъ характеромъ выступающіе изъ толпы. {. Буслаевъ. ‘Русская народная поэзія’.}

Народный безыскусственный сносъ.

12. Виды его. Къ главнйшимъ видамъ народнаго безыскусственнаго эпоса принадлежатъ: былины или богатырскія псни, историческія псни, сказки, пословицы и загадки.

Былины или богатырскія псни.

13. Въ доисторическій періодъ своей жизни, въ младенческомъ невдніи физическихъ законовъ природы, первобытный человкъ олицетворялъ ея стихійныя силы, небесныя свтила, животныхъ, растенія и т. п. въ образ различныхъ божествъ, то благодтельныхъ, то враждебныхъ ему, къ первымъ онъ питалъ любовь и благоговніе, ко вторымъ — тревожную боязнь. Въ этихъ отношеніяхъ первобытнаго человка къ природ заключается источникъ народной миологіи и поэзіи: здсь начало миическаго эпоса.

Т поэтическія образы, въ какихъ рисовала народная фантазія могучія стихіи природы, почти исключительно брались первобытнымъ человкомъ изъ окружавшей его дйствительности, близкой и доступной ему, онъ даже заставлялъ своихъ боговъ творитъ то-же на неб, что длалъ самъ на земл. И вотъ боги мало-по-малу унизились до человческихъ нуждъ и помысловъ, и съ высоты воздушныхъ пространствъ стали низводиться на землю, гд и приняли человческій образъ (антропоморфизмъ). Поставленные такимъ образомъ въ условіи человческаго быта, воинственные боги утрачиваютъ наконецъ свою прежнюю недоступность: они превращаются въ смертныхъ героевъ или богатырей. Одновременно съ этикъ и миическій эпосъ становится героическимъ, къ которому принадлежатъ былины.

Богатыри нашихъ былинъ длятся на старшихъ) Святогоръ, Минула Селяниновичъ, Полканъ, Самсонъ Колывановичъ,— и младшихъ: Илья Муромецъ, Добрыня Никитичъ, Алеша Поповичъ, Бурило Пленковичъ, Дюкъ Степановичъ, Соловей Будимировичъ и др.

Старшіе богатыри — это представители первоначальнаго періода русской земли, неуспвшей еще сплотиться и окрпнутъ. Вс они одарены какой-то стихійной, подавляющей силой. Святогору, напр., ‘не съ кмъ силой помриться’, ибо у него —

‘Сила-то по жилочкамъ

Такъ живчикомъ и переливается.

Грузно отъ силушки, какъ отъ тяжелаго бремени’.

Другой богатырь, Микула Селяниновичъ, одной рукой бросаетъ за ракитовъ кустъ ту сошку, которую вся Вольтова ‘дружина хоробрая,— тридцать молодцовъ безъ единаго’, не могла и выдернуть изъ земли.

Посл того, какъ звроловный и пастушескій бытъ смнился осдло-земледльческимъ,— старшіе богатыри уступили мсто въ народной фантазіи богатырямъ младшимъ, боле очеловеченнымъ, но все еще изумительно сильнымъ: имъ не почемъ выпить за одинъ духъ чару ‘зелена вина’ въ полтора ведра, не почемъ побить несмтную рать вражескую —

‘Куда-ли махнетъ — тутъ и улицы лежатъ,

Куда отвернетъ — съ переулками’.

Эту преемственность старшихъ богатырей младшими народъ опоэтизировалъ въ былин о Святогор, который назвалъ Илью Муромца младшимъ своимъ братомъ я выучилъ его всмъ ‘нехваткамъ, поздкамъ богатырскимъ’. Сквозь щелочку гроба онъ вдыхаетъ въ него свой богатырскій духъ — и умираетъ.

Младшіе богатыри собираются вокругъ ‘ласковаго князя Владимира стольно-кіевскаго’, въ свтлой гридн княжеской, гд ркой льется зелено вино на нечестныхъ пированіяхъ. Отсюда они вызжаютъ во чистое поле для расправы молодецкой съ вншними и внутренними врагами русской земли, увковченными народной фантазіей въ образ Соловья Разбойника, Змища Горынчища, Идолища поганаго я многихъ друг. чудовищъ.

Но несмотря на всю несбыточность богатырскихъ подвиговъ, былины заключаютъ въ себ и долю исторической были, т. е. намекаютъ на подлинныя событія стародавней жизни русскаго народа. Въ доказательство этого разсмотримъ дв-три былины.

Илья Муромецъ и Идолище. Нкогда къ кіевскому князю Владимиру прискакалъ гонецъ отъ Идолища поганаго съ вызовомъ: ‘ладить поединщика’. Ужаснулся Владимиръ князь, да, спасибо, Илья Муромецъ выручилъ: вызвался убить супротивника, благо — на бою смерть ему не написана. Онъ обулся въ лапотки шелковые, надлъ подсумокъ изъ чернаго бархата, покрылся ‘шляпою земли греческой‘ — и въ путь-дорогу. Только сдлалъ онъ ‘ошибочку немалую’, не взялъ съ собой палицы булатной. Вотъ идетъ онъ, призадумавшись, а на встрчу ему — Каличище-Иванище, Илья отнимаетъ у него клюку богатырскую всомъ въ ‘девяносто пудъ’, и, наконецъ, приходитъ къ Идолищу въ палату блокаменную. Пришелъ,— поздоровался. И начни вдругъ Идолище поганое предъ гостемъ незнаемымъ похваляться: ‘Я, молъ, но семи ведръ пива пью, по семи пудъ хлба кушаю’. Илья на то:

‘У вашего Ильи Муромца батюшка былъ крестьянинъ.

У го была корова дучая:

Она много пила-ла и лопнула…’

Не стерплъ Идолище обидныхъ словъ: онъ метнулъ въ дерзкаго гостя кинжаломъ булатнымъ, но промахнулся. Тутъ Илья схватилъ съ головушки шляпу земли греческой —

‘И ляпнулъ онъ въ Идолище поганое,

И разскъ онъ Идолище на полы.

Тутъ ему, Идолищу славу ноютъ’.

Въ этой былин увковчена народная память о торжеств христіанства надъ язычествомъ, олицетвореннымъ здсь въ образ прожорливаго Идолища. Илья Муромецъ, представитель русской земской силы, побиваетъ его ‘шляпой земли греческой’, т. е. христіанской врой, которую, какъ извстно, Русь приняла отъ Византіи.

Борьба Ильи Муромца съ Жидовиномъ. На лугахъ Цицарскихъ, подъ горою Сорочипскою, стоитъ застава богатырская. Богатыри, составляющіе ее, вс разъхались но своимъ дламъ. Возвращаясь съ охоты, Добрыня назжаетъ на слдъ богатырскій и по ископыти (глыба, вырванная конскимъ копытомъ) узнаетъ Козарскаго богатыря. Онъ собираетъ своихъ товарищей. Ршаются наказать смлаго пришельца, но бой долженъ быть честный, одиночный. Илья Муромецъ не совтуетъ высылать на опасный бой ни Ваську Долгополаго: его погубитъ неловкость, — ни Гришку Боярскаго сына, пропадетъ онъ хвастливости ради, ни Албшу Поповича.:

‘Поповскіе глаза завидущіе.

Поповскія руки загребущія,

Увидитъ Алеша на нахвальщик

Много злата, серебра,—

Злату Алеша позавидуетъ —

Погинетъ Алеша по-напрасному’.

Приходится отправляться Добрын. Онъ выхалъ въ поле, въ серебряную трубочку высмотрлъ богатыря, вызвалъ его на бой, по когда увидлъ его страшную силу, спасся бгствомъ отъ неровной схватки. Некому выручить честь заставы, кром крестьянина — Ильи Муромца. Онъ выхалъ на бой, также разглядлъ богатыря, только не въ трубочку серебряную, а въ кулакъ молодецкій, вызвалъ его и сразился. Долго борятся соперники, равные силой, но неловкое движеніе Ильи роняетъ его на земь. Жидовипъ садится ему на грудь, вынимаетъ кинжалъ и посмивается надъ непобдимымъ старикомъ. Не падаетъ духомъ Илья, онъ знаетъ, что судьбы Божіи не назначили ему погибнуть въ сраженіи: онъ долженъ побдить, и, дйствительно, у крестьянина Ильи, ‘лежучи на земли, втрое силы прибыло’. Однимъ ударомъ кулака вскидываетъ онъ противника на воздухъ и потомъ отрубленную его голову привозитъ на заставу, замчая только товарищамъ, что ‘онъ уже 30 лтъ здитъ по полю, а такого чуда не назживалъ…’

Въ образ Жидовина, богатыря изъ земли Козарской, очевидно, живетъ народная память о Козарахъ, турецкаго племени, которые принесли на Русь сначала идолопоклонство, потомъ — жидовскую вру. Эта былина любопытна также по мткой характеристик сословій: духовнаго, боярскаго и подъяческаго въ лиц Алеши Поповича, Гришки Боярскаго сына и Васьки Долгополаго.

Илья Муромецъ и Соловей Разбойникъ. Соловей Разбойникъ, побжденный крестьяниномъ села Корочаева — Ильею Муромцемъ, является къ народной фантазіи представителемъ тхъ разбойниковъ-станичниковъ, которые нкогда гнздились въ дремучихъ лсахъ и дебряхъ древней Руси. По свидтельству лтописца Нестора, Владимиръ неоднократно даже посылалъ войска для усмиренія ихъ. Грабя и убивая коннаго и пшаго, эти хищники, понятно, должны были наводить ужасъ на окрестное населеніе, подобно Соловью Разбойнику, который, завидя Илью —

Засвисталъ по соловьиному,

Забилъ въ долони по-богатырскому,

Заревлъ вдь онъ по-звриному,

Зашиплъ по-зминому.

Темны лсы отъ его реву къ земл преклонилися,

Матъ-рка Смородина съ пескомъ сомутилися.

Въ то время подъ Ильей конь на колнки палъ…

Хотя богатыри Владимира — краснаго солнышка могли казаться несокрушимыми, однако ихъ вещественная сила, по мр развитія гражданственности въ нашей земл, была сломлена силой духовной (Разсказать содержаніе былины: ‘Отчего перевелись витязи на Святой Руси’ отъ словъ ‘и стали витязи похваляхися’. Хрест. Галахова II, 66).

14. Опредленіе былинъ. Былинами или богатырскими пснями называются фантастическія произведенія безыскусственнаго эпоса, въ которыхъ увковчена народная память о разныхъ эпохахъ стародавняго бытія русской земли и мстами выражаются миическія воззрнія народа на стихійныя силы природы.

Историческія псни.

15. Историческія псни отличаются отъ былинъ тмъ, что дйствующими лицами здсь являются не сказачные богатыри съ ихъ фантастическими подвигами, но личности историческія. Фактъ, положенный въ основу исторической псни, обыкновенно до того видоизмняется и разукрашивается народной фантазіей, что, безъ справокъ съ исторіей, не всегда бываетъ возможно отдлить быль отъ вымысла. Но, несмотря на это, народъ удивительно мтко характеризуетъ замчательныхъ чмъ-либо историческихъ личностей. Для примра передадимъ содержаніе двухъ историческихъ псенъ.

‘Иванъ Грозный’. Однажды у Грознаго царя, Ивана Васильевича, былъ почестный столъ, пированье великое. На томъ пиру вс гости подвыпили: князья, бояре, гостиные люди и купцы сибирскіе, и ну похваляться — кто своей силой, кто богачествомъ.

Не золотая трубонька вострубивала,

Не серебряна си и о лица возыгривала,—

началъ Грозный царь предъ гостями величаться, что-де покорилъ онъ царство Казанское, взялъ Рязань съ Астраханью и вывелъ измну изъ Пскова и Новгорода. Тогда молодой царевичъ замтилъ отцу, что не вывелъ онъ измны изъ каменной Москвы…. Вскиплъ гнвомъ Иванъ Васильевичъ, онъ велитъ боярамъ везти сына за Москву-рку ‘ко плах поганой’. Гости переполошились — вс вонъ бгутъ. Лишь одинъ ‘злодй Малюта Скурлатовичъ’ взялъ царевича за блыя руки и повезъ его на казнь лютую. Свдавъ о томъ, бояринъ Никита свтъ Романовичъ скачетъ за Москву рку, вырываетъ царевича изъ рукъ Малюты и привозитъ на царскій дворъ. Грозный межъ-тмъ остылъ отъ гнва и раскаялся. Видя сына живого и невредимаго, онъ на-радостяхъ обнимаетъ его, Никит-же Романовичу съ поклономъ предлагаетъ на выборъ любую награду: съ конюшни-ли лучшаго коня, съ царскихъ-ли плечъ шубу кунью или золотой казны, сколько надобно. Бояринъ проситъ казнить Малюту.

Вс лица этой псни принадлежатъ исторіи: Грозный, царевичъ Иванъ Ивановичъ, царскій наперсникъ Малюта Скуратовъ (въ псн — Скурлатовъ) и братъ любимой супруги Грознаго Анастасіи Романовны — Никита Романовичъ. Характеры Грознаго и Малюты представлены согласно съ исторіей: въ первомъ мы видимъ т-же припадки бшенаго гнва, смняющіеся минутами страстнаго раскаянія и уничиженія, повторомъ — ту-же зврскую лютость палача. Самое событіе, разсказанное въ псн, намекаетъ на извстный фактъ смерти старшаго сына Грознаго отъ руки отца въ 1582 г., Карамзинъ пишетъ объ этомъ слдующее: ‘Царевичъ…. пришелъ къ отцу и требовалъ, чтобы онъ послалъ его съ войскомъ изгнать непріятеля (Шведовъ), освободить Псковъ, возстановить честь Россіи. Іоаннъ въ волненіи гнва закричалъ: ‘мятежникъ! ты вмст съ боярами хочешь свергнуть меня съ престола!’ и поднялъ руку. Борисъ Годуновъ хотлъ удержать его: царь далъ ему нсколько ранъ острымъ жезломъ своимъ и сильно ударилъ имъ царевича въ голову. Сей несчастный упалъ, обливаясь кровію. Тутъ исчезла ярость Іоаннова. Поблднвъ отъ ужаса, въ трепет, въ изступленіи онъ воскликнулъ: ‘я убилъ сына!’ и кинулся обнимать, цловать его, удерживалъ кровь, текущую изъ глубокой язвы, плакалъ, рыдалъ… сидлъ неподвижно у трупа, безъ пищи и сна нсколько дней (‘Исторія Государства Россійскаго‘ т. IX, 352—353).

Историческая псня о Лжедимитріи. Псня о Лжедимитріи исторически врно приписываетъ гибель Самозванца народной ненависти къ нему, которую онъ навлекъ явнымъ пренебреженіемъ православными свычаями и обычаями.

‘Похотлъ Разстрига женитися

Не у себя-то онъ, въ каменной Москв,

Бралъ онъ, Разстрига, въ проклятой Литв,

У Юрія, пана Сендомирскаго,

Дочь Маринку Юрьеву,

Злу еретницу, безбожницу.

На вешній праздникъ Миколинъ день,

Въ четвергъ у Разстриги свадьба была,

А въ пятницу праздникъ Миколинъ день.

Князи и бояра. пошли къ заутрени,

А Гришка разстрига — онъ въ баню съ женой’.

Любопытно сопоставить съ этими строками псни историческое свидтельство Карамзина:

‘Самозванецъ — пишетъ нашъ историкъ — скоро охладилъ къ себ любовь народную своимъ явнымъ неблагоразуміемъ. Снискавъ нкоторыя познанія въ школ и въ обхожденіи съ знатными Ляхами, онъ…. смялся надъ мнимымъ суевріемъ набожныхъ Россіянъ и, къ великому ихъ соблазну, не хотлъ креститься предъ иконами, не веллъ также благословлять и кропить святою водою царской трапезы, садясь за обдъ не съ молитвою, а съ музыкою… Страстный къ обычаямъ иноземнымъ, втреный Лжедимитрій не думалъ слдовать русскимъ: желалъ во всемъ уподобляться Ляху, въ одежд и въ прическ, въ походк и въ тлодвиженіяхъ, лъ телятину, которая считалась у насъ…. гршнымъ яствомъ, не могъ терпть бани’ {Любопытно, что псня не только не приписываетъ Лжедимитрію отвращенія къ русской бан, но даже ставитъ ему въ упрекъ несвоевременное посщеніе ея:

‘Князи и бояра пошли къ заутрени,

А Гришка разстрига — онъ въ баню съ женой’.}) и проч. (‘Исторія Госуд. Россійск.’ т. XI, 214).

Послднія минуты Лжедимитрія не совсмъ точно воспроизведены въ псн, она разсказываетъ, будто онъ —

‘Бросился…. со чердаковъ на копья острыя

Ко тмъ стрльцамъ, удалымъ молодцамъ.

И тутъ ему такова смерть случшася’.

На дл было иначе. Не видя иного спасенія отъ ярости бунтующей черни, Самозванецъ выскочилъ изъ палатъ въ окно на Житный дворъ — вывихнулъ себ ногу, разбилъ грудь, голову и лежалъ въ крови. Тутъ узнали его Стрльцы, которые въ этомъ мст были на страж и не участвовали въ заговор: они взяли Разстригу, отливали водою, изъявляли жалость, и только когда инокиня Марфа, мнимая мать Лжедимитрія, торжественно объявила, что истинный Дмитрій скончался на рукахъ ея въ Углич,— они согласились выдать его народу. Впрочемъ, о сознаніи инокини Марфы, разоблачившей всенародно самозванство Лжедимитрія, упоминаетъ и псня въ слдующихъ словахъ:

‘А глупцы стрльцы вы, не догадливы,

Какое мое чадо на царств сидитъ?

На царств у васъ сидитъ

Разстрига Гришка Отрепьевъ сынъ,

Потерянъ мой сынъ царевичъ Дмитрій Ивановичъ

На Углич отъ трехъ бояръ Годуновыхъ,—

Его мощи лежатъ въ каменной Москв

У чудной Софіи премудрыя’….

16. Опредленіе историческихъ псенъ. Историческими пснями называются такія произведенія безыскусственнаю эпоса, которыя основаны на какомъ-нибудь историческомъ факт, видоизмненномъ и разукрашенномъ народной фантазіей, и мтко характеризуютъ замчательныхъ чмъ-либо историческихъ личностей.

Сказки.

17. Хотя русскій народъ и называетъ сказку ‘складкой’, т. е. небылицей, тмъ не мене было-бъ ошибочно видть въ сказкахъ только одну праздную игру ума или произволъ необузданной фантазіи. Помимо наивной прелести поэтическаго разсказа и живого, мткаго языка, сказки любопытны еще въ томъ отношеніи, что въ нихъ народъ не только выразилъ свои миическія воззрнія на обоготворенныя силы природы и нравственное міросозерцаніе, но и увковчилъ нкоторыя подлинныя черты своего стародавняго патріархальнаго быта,

Въ эпоху возникновенія миическаго эпоса ( 13), народъ воплощалъ въ матерьяльныхъ образахъ дятельность стихійныхъ силъ природы. Напр., зимнюю стужу онъ представлялъ себ въ образ ддушки Морозна, олицетвореніемъ водяной стихіи являлся Морской царь. Сказочная Жаръ-птица, которая въ глубокую полночь прилетаетъ въ садъ и освщаетъ его собою такъ ярко, какъ тысячи зажженныхъ огней,— есть воплощеніе бога грозы. Когда поетъ Жаръ-птица, изъ ея раскрытаго клюва сыплются перлы, т, е. вмст съ торжественными звуками грома разсыпаются блестящія искры молніи. Сапоги-скороходы, которые могутъ переносить своего владльца и черезъ огонь, и черезъ воду, съ каждымъ шагомъ мча его за семь миль впередъ,— суть поэтическая метафора бурно несущагося облака, равно какъ скатерть-самобранка — метафора дождевой весенней тучи, дарующей земл плодородіе, а людямъ — хлбъ насущный. Часто убитые сказочные герои воскресаютъ, лишь-только окропятъ ихъ сначала мертвой-водой, а потомъ живою, въ этомъ скрытъ глубокій иносказательный смыслъ: въ самой природ первые дожди, сгоняя льды и снга, растаявшіе отъ лучей весенняго солнца, какъ-бы сгоняютъ разсченные члены матери-земли, а слдующіе за вини даютъ ей зелень и цвты.

Эти и подобные имъ поэтическіе образы обоготворенныхъ силъ природы сложились въ народной фантазіи такъ давно, что никому и не вспомнить, гд и когда именно. Отсюда — всегдашняя неопредленность мста и времени сказочнаго дйствія, которое, какъ извстно, происходитъ въ нкоторое время въ нкоторомъ царств, за тридевять земель, въ тридесятомъ государств, за горами, за долами, за дремучими лсами или просто между небомъ и землей.

Нравственное міросозерцаніе народа, его взгляды на жизнь и человческія отношенія составляютъ вторую любопытную сторону сказокъ. Ихъ обычная развязка — торжество добродтели и казнь порока. Такъ въ ‘Морозк’ порокъ въ лиц злой мачихи карается смертію ея дочери, а добродтель многострадальной падчерицы щедро награждаетъ ддъ Морозно. Въ ‘Двухъ доляхъ‘ богатый мужикъ, отказавшійся помочь своему брату, бдняку и неудачнику, наказывается тмъ, что братнино горе привязалось къ нему и, разоривъ его, пустило по міру съ сумою. Такое неизмнное сказочное торжество добродтели надъ порокомъ объясняется, вроятно, естественнымъ побужденіемъ народа — на крыльяхъ мечты унестись подальше отъ неприглядной дйствительности,— въ иной фантастическій міръ, гд кривда не можетъ безнаказанно глумиться надъ правдой.

Высокую идею о томъ, что преступленіе, содянное на земл, рано или поздно обнаруживается Небеснымъ Промысломъ, народа, опоэтизировалъ въ ‘Чудесной дудк‘. Подружки изъ зависти убили Снживиночку и кодъ сосенкой схоронили. На могилк несчастной выросъ камышъ. Бурлаки его срзали, сдлали изъ него дудочку и заиграли. Вдругъ, о чудо!… дудочка, какъ живой человкъ, слова выговариваетъ: ‘ду-ду-ду-ду!… меня двушки убили изъ-за блюдечка, изъ-за ягодокъ. Он меня убили, подъ сосенкой схоронили, катышкомъ укатали, блюдечкомъ утрепали’.

Разсматривая русскія сказки съ точки зрнія нравственныхъ понятій народа, нельзя пройти молчаніемъ сказочнаго героя — Иванушку-дурачка, обычно младшаго изъ трехъ братьевъ. Дурень этотъ вчно лежитъ на печи, вчно попадаетъ въ просакъ и терпитъ побои. Тмъ не мене въ конц сказки онъ благополучно побждаетъ вс ухищренія завистливыхъ старшихъ братьевъ и вмст съ рукою царевны, писанной красавицы, получаетъ полцарства въ приданое. Такимъ неизмннымъ благоволеніемъ къ Иванушк-дурачку народъ доказалъ только, что онъ гораздо выше цнитъ доброе и сострадательное сердце, нежели своекорыстный умъ. Притомъ сказочный дурень въ сущности вовсе не глупъ: онъ только блаженный, небывалый простакъ, но ‘гд просто, тамъ ангеловъ со ста’ говоритъ народная мудрость.

Сказки имютъ и бытовое значеніе, правдиво рисуя нкоторыя подробности будничной семейной обстановки нашего простолюдина. Оказывается, что дти безпрекословно подчиняются во всемъ вол отца, зачастую суровой и даже взбалмошной. Посл его смерти, между сыновьями обыкновенно возникаетъ вражда изъ-за наслдства и первенства въ дом. Въ случа женитьбы братьевъ, она обостряется сварами и ссорами неуживчивыхъ снохъ, что, наконецъ, вынуждаетъ братьевъ раздлять отцовское добро поровну и разойтись (‘Дв доли’). Самой горемычной является въ сказкахъ участь падчерицы, которую стъ подомъ злая мачиха. Каждый Божій день она слезами умывается. Родная дочь что ни сдлаетъ, за все ее гладятъ но головк да приговариваютъ: умница! а падчерица, какъ ни угождаетъ — ничмъ не угодитъ,— все не такъ, все худо (‘Морозко’), Длинный рядъ сказокъ, посвященныхъ горькой дол сиротки въ чужой семь, свидтельствуетъ, конечно, о заурядности этого прискорбнаго явленія въ быту нашего темнаго простолюдина.

Въ народномъ сказочномъ мір видное мсто принадлежитъ сказкамъ о животныхъ. Въ этихъ, такъ сказать, обломкахъ когда-то цльнаго животнаго эпоса животнымъ присвоенъ не только умъ и чувства, но и даръ человческаго слова, хотя ихъ природныя склонности оставлены неприкосновенными: лисица — плутовата, волкъ — глупъ и жаденъ, птухъ — бдителенъ, кошка — блудлива и т. п.

Надленные умомъ и человческою рчью, сказочные зври дйствуютъ совсмъ какъ люди. Напр., журавль съ цаплей строятъ себ по концамъ болота избушки, и долговязый, наскуча одинокой жизнію, идетъ къ цапл свататься, лиса просится къ мужику въ избу ночевать, медвдь, у котораго старикъ отрубилъ лапу, длаетъ себ липовую ногу, идетъ къ нему на деревяшк и поетъ: ‘Скрипи нога! скрипи, липовая!’ Зайчикъ, выгнанный изъ своей хатки ‘козою рьяною, за боки драною’, плачетъ неутшно и т. п.

Сказкамъ о животныхъ, какъ продукту, безмятежно-наивнаго творчества народа, вовсе чужды сатирическія нападки на отдльныхъ личностей или цлыя сословія, исключеніе составляютъ нкоторыя сказки позднйшаго происхожденія, какъ напр. ‘Судное дло леща съ ершомъ‘, гд остроумно и неподдльно весело осмяно наше старинное судопроизводство.

Примчаніе. Въ новйшее время многіе поэты у насъ и въ Западной Европ пробовали сочинять искусственныя сказки въ подражаніе народнымъ, каковы сказки Андерсена, Топеліуса, Мюссе и Сталя, Гофмана, Лабулэ, Жуковскаго (‘О сромъ волк‘, ‘О мудрец Керим’), А. Пушкина (‘О рыбак и рыбк’), Гоголя (‘Вій’), Ершова (‘Конекъ-горбунокъ’), Кота-Мурлыки, Одоевскаго (Ддушки Иринея) и многихъ друг.

18. Опредленіе сказокъ. Сказками называются фантастическія произведенія безыскусственнаго эпоса, въ которыхъ народъ не только выразилъ свои миическія воззрнія на обоготворенныя силы природы и свое нравственное міросозерцаніе, но и увковчилъ нкоторыя подлинныя черты своею стародавняго патріархальнаго быта.

Пословицы.

19. Пословицы — это нравственный законъ и здравый смыслъ, выраженные въ краткомъ изреченіи, которое завщали предки въ руководство потомкамъ. Снисходя къ нуждамъ и потребностямъ насущной жизни, пословицы входятъ во вс ея мелочи, съ тмъ чтобы дать опытное наставленіе, какъ жить, что, когда и какъ длать. Недаромъ жители Востока называли ихъ ‘не нанизанными жемчужинамт, греки и римляне — ‘господствующими мнніями‘, итальянцы — ‘училищемъ народа‘, испанцы — ‘врачевствомъ души’, нмцы — ‘правдивыми словами’, недаромъ и русскій человкъ убжденъ, что ‘пословица не мимо молвится‘ и, стало быть, ‘во вки не переломится’. Подобно крику или возгласу, невольно сорвавшемуся съ души, пословица не сочиняется, но вынуждается силою обстоятельствъ, и служитъ не для праздной потхи, а на пользу всмъ и каждому.

Къ первой групп мы отнесемъ пословицы миическаго содержанія, сложившіяся въ доисторическую эпоху. Эти древнйшія пословицы, утративъ свое собственное значеніе, объяснявшееся старобытною жизнію, стали теперь примняться къ правамъ только въ переносномъ смысл. Такъ, пословица ‘Въ тихомъ омут черти водятся‘, намекающая на суеврное представленіе нашихъ предковъ о стоячей вод, какъ мстопребываніи нечистой силы, примняется теперь въ метафорическомъ значенія къ человку ‘себ на ум’. Не только омутъ, но и древесное дупло, и горы съ оврагами являлись въ народной фантазіи излюбленнымъ убжищемъ сатаны, что видно изъ слдующихъ пословицъ: ‘Горы да овраги — чортово житье’, ‘Изъ пустого дупла — либо сычъ, либо сова, либо самъ сатана’. Обоготвореніе дневнаго свтила нашими предками засвидтельствовано пословицей: ‘Чмъ чортъ не шутитъ, когда богъ спитъ’: Богъ — это солнце. Оно ‘днемъ работаетъ, а ночью отдыхъ беретъ’, съ закатомъ его, міромъ овладваетъ нечистая сила мрака.

Пословицы, какъ изреченія христіанской нравственности, явились въ эпоху, слдующую за крещеніемъ Руси, мы причислимъ ихъ ко второй групп. Он представляютъ иногда почти дословное сходство съ изреченіями изъ Священнаго Писанія. Примры: ‘Кто родителей почитаетъ, тотъ во вки не погибаетъ‘ (V заповдь), ‘Богъ далъ, Богъ взялъ‘ (слова многострадальнаго Іова), ‘Молись втайн, воздастся въ яв’ (слова Спасителя), ‘Безъ добрыхъ длъ — вра мертва предъ Богомъ‘ (Ап. Павелъ) и т. п.

Къ третьей групп относятся пословицы историческія, въ которыхъ увковчена народная память о какомъ-нибудь историческомъ факт, лиц или учрежденіи. Примры:

‘Погибоша, аки Обр’ (фактъ истребленія въ VI вк русскимъ народомъ Обровъ, ‘тломъ великихъ, умомъ гордыхъ’, по выраженію лтописи), ‘Бда, аки въ Родн‘ (голодъ 980 г.), ‘Не въ пору гость — хуже татарина’, ‘Тутъ словно Мамай воевалъ’, ‘Большой въ дому, что ханъ въ Крыму‘ (вс три относятся ко времени татарскаго владычества на Руси), ‘Новгородцы такали, такали, да Новгородъ и протакали’ (о покореніи Новгорода Іоанномъ III), ‘Положитъ въ долгій ящикъ’ (намекъ на ящикъ для просьбъ, учрежденный Алексемъ Мих.), ‘Не диво, что у царя оюсна хороша’ (намекъ на древній обычай избранія царской невсты), ‘Пропалъ, какъ шведъ подъ Полтавой’ (1709 г.), ‘Безъ рубля бороды не отраститъ‘ (намекъ на ‘бородовую’ пошлину, установленную Петромъ I), ‘Голодный французъ и ворон радъ’, ‘Отогрлся въ Москв, да замерзъ на Березин’ (об относятся къ 1812 г.)

Остроуміе составляетъ одно изъ существенныхъ свойствъ русскаго народа. Оно коренится въ самомъ склад его ума и лучше всего выражается въ тхъ пословицахъ и поговоркахъ позднйшаго происхожденія, которыя, утративъ прежній величаво-безпристрастный и строгій тонъ, усвоили себ дкую соль юмора и безпощадной шутки надъ человческими слабостями, привычками и ухватками. Вотъ нсколько примровъ такой остроумной пословицы:

Голодный, бднякъ. Въ одномъ карман сочельникъ, въ другомъ — Иванъ Постный. Живу не хуже людей: за нуждой въ люди не хожу,— своей довольно.

Бдный, но съ претензіями. Три дни не лъ, а тоже въ зубахъ ковыряетъ. Дали голому холстъ, а онъ говоритъ: толстъ.

Умющій наблюдать свои выгоды. Сперва ты меня повези, а потомъ я на теб поду. Не смю, тетенька, просить квасу,— дай пивца.

Двуличный человкъ. Сахаръ Медовичъ Патокинъ. На словахъ его хоть выспись.

Лицемръ, ханжа. Отъ Покрова до Покрова кашлянулъ однова, да и говоритъ: чахотка. На небо посматриваетъ, а по земл-то ошариваетъ. Первое, что я виза въ ротъ не беру, 2-е, и день нын не таковъ, а 3-е, что я уже рюмки три пропустилъ.

Лживый, хвастливый. 30 лтъ, какъ видлъ коровій слдъ, а все молокомъ отрыгается. Путаетъ такъ, что и домой дороги не найдетъ.

Обжора. ‘Что-сытъ?’ — Погоди, дай распоясаться’…

Разсянный, розиня. ‘Какъ теперь помню, что въ Страстную пятницу внчался’. Купилъ мужикъ корову, сталъ доить, анъ бывъ: ну, такъ и быть!’ Все наготов: сани въ Казани, хомутъ на базар.

Неумлый. Ладилъ мужикъ челновъ, а свелъ на уховертку.

Въ позднйшее время нкоторые русскіе писатели, въ особенности Крыловъ и Грибодовъ, дали обществу нсколько удачныхъ и мткихъ изреченій, которыя стали употребляться въ разговорномъ язык подъ стать народнымъ пословицамъ. Примры:

‘Законы святы, да исполнители — лихіе супостаты’ (Капнистъ).

‘Вотъ злонравія достойные плоды’ (Фот-Визинъ).

‘Счастливые часовъ не наблюдаютъ’ (Грибодовъ).

‘Служить-бы радъ, прислуживаться тошно’ (Его-же).

‘Свжо преданіе, а врится съ трудомъ (Его-же).

‘А ларчикъ просто открывался’ (Крыловъ).

‘Что сходитъ съ рукъ ворамъ, за то воришекъ бьютъ (Его-же).

‘Ай моська! знать она сильна,

Что лаетъ на слона’! (То-же.)

‘О, дти, дти! Какъ опасны ваши лта!’ (Дмитріевъ).

‘Тяжкій млатъ, дробя стекло, куетъ булатъ (А. Пушкинъ).

‘Мы вс учились по-немногу,

Чему-нибудь и какъ-нибудь’ (Его-же).

‘Оно, конечно, Александръ Македонскій — герой, по зачмъ-же стулья ломать! (Гоголь).

‘Чему сметесь? надъ собою сметесь!’ (Его-же).

‘Правда, правда! Гд твоя сила?’ (Сухово-Кобылинъ).

‘Суждены вамъ благіе порывы,

Но свершить ничего не дано!’ (Некрасовъ).

Пословица отличается мрнымъ складомъ и римой, этимъ она уберегаетъ себя отъ искаженій въ вковой изустной передач и гораздо легче запечатлвается въ памяти. Кром римы, въ пословицахъ встрчается такъ-называемая аллитерація, т. е. созвучіе не въ конц словъ, а въ начал: ‘хала кума — невдомо куда’.— ‘Изъ большого осла все не выйдетъ слона’.— У Тита было пито, а у Карпа, нтъ ни капли’ и т. п. {Есть много пословицъ, которыя представляютъ забавную игру подобозвучныхъ словъ: ‘Не подъ дождемъ, подождемъ’ — ‘Обдалъ-бы, да не объдалъ-бы,— ‘Для покину, выпить по чину’ и проч.}.

Что касается собственныхъ именъ въ пословицахъ, то они употреблялись не только для римы и аллитераціи, но и для большей изобразительности. Слова ‘человкъ, люди‘ выражаютъ понятія отвлеченныя: пословица любитъ обходиться безъ нихъ, замняя ихъ именами боле частнаго, осязательнаго значенія, каковы: ‘кумъ, кума, сватъ’, или же собственными именами, которыя въ этомъ случа могутъ предложить самый лучшій примръ синекдохи въ употребленіи собственнаго имени вмсто нарицательнаго. напр.: ‘Голодному едоту и щи въ охоту’.— ‘Каковъ Савва, такова ему и слава’.— ‘Богатъ Авдй: полна хата дтей’ и т. п.

Загадки.

20. Въ загадкахъ блещутъ искры народнаго остроумія, которое иногда врно схватываетъ почти неуловимое сходство предметовъ. Напр.: ‘Блое поле, черное смя, кто его сетъ, тотъ разуметъ’. Письмо. ‘Горбатый котъ баб плечи третъ’. Коромысло. ‘Въ одномъ штоф два сорта вина’ Яйцо. ‘Сивая кобыла по нолю ходила къ намъ пришла — по рукамъ пошла’. Сито. ‘Стоитъ палата кругомъ мохната, одно окно и то мокро’. Око.

Впрочемъ, для того, чтобы смыслъ двухъ послднихъ загадокъ сталъ совершенно ясенъ, надо имть въ виду, что слово ‘кобыла’ представляетъ здсь примръ синекдохи въ употребленіи цлаго вмсто части, т. е. конскаго волоса, изъ котораго приготовляется сито, во второй загадк сближеніе окна съ окомъ иметъ лексическое основаніе: окно и око — слова одного корня.

Съ древнйшаго времени загадка считалась у всхъ народовъ признакомъ мудрости. Съ такимъ значеніемъ она является, напримръ, въ сказк о Семилтк, или мудрой дв. Подняли два брата, богатый и бдный, тяжбу за телушку, пришли судиться къ воевод. Воевода и говоритъ имъ: вотъ отгадайте три загадки — кто отгадаетъ, того и телушка? Загадки были слдующія: что всего быстре? что въ свт жирне? что всего миле? Надоумленный дочерью Семилткой, бдный мужикъ сказалъ, что ‘быстре всего мысль, жирне всего земля, миле сонъ’. Онъ выигралъ тяжбу, а воевода женился на мудрой Семилтк. Въ сказкахъ царевны часто выходятъ замужъ только за того, кто отгадаетъ ихъ загадки, а если вызовется да не отгадаетъ, лишается жизни {На подобномъ-же мотив построена прелестная драматическая сказка Шиллера: ‘Восточная звзда‘ (Turandot, Princessin von China).}.

Слдя за главными періодами развитія загадки, нужно на первомъ мст поставить древнйшія загадки — миическія, драгоцнныя тмъ, что представляютъ собой миъ съ разъясненіемъ его, т. е. разгадкой. Напр., у Славянъ день и ночь олицетворялись, какъ братъ и сестра, живущіе между собою въ вчномъ раздор: ‘Сестра къ брату въ гости идетъ, а братъ отъ сестры за лсъ прячется’, Двое стоячихъ (небо и земля), да двое ходячихъ (солнце и мсяцъ), да два здорника (день и ночь). Ботъ еще образчики миической загадки: ‘Сивый жеребецъ на все царство ржетъ’. Громъ. ‘Махнула птица крыломъ, покрыла весь свтъ однимъ перомъ’. Ночь и т. п.

Съ введеніемъ христіанства и письменности началось непосредственное проникновеніе въ народъ книжныхъ загадокъ. Ботъ образчикъ послднихъ изъ повсти объ Аполлон Тирскомъ.

‘Домъ славный, всему свту надобный, той домъ всегда кричитъ, господинъ-же въ немъ молчитъ, мужъ безъ коня прідетъ, господина ршеткою обведетъ, обведши, изведетъ, а домъ ршеткою и уйдетъ’. Разгадка.— ‘Домъ есть море или рка, иже шумитъ, яко кричитъ, господинъ-же, живущій въ немъ, рыба, яко ‘ есть безгласна, молчитъ, тамо рыбарь, кром коня, въ лодниц прідетъ и господина, рыбу, стью обведетъ, обведши-же, мрежею извлечетъ, а домъ, вода, утечетъ’.

Апокриическо-христіанскій видъ имютъ вопросы и отвты, такъ-называемой, Голубиной книги. Напр.

‘Отъ чего у насъ солнце красное?

Отъ чего у насъ младъ-свтлъ мсяцъ?

Отъ чего у насъ звзды частыя?

Отъ чего у насъ ночи темныя?

Отвтъ:

Солнце красное отъ лица Божьяго,

Самого Христа Даря небеснаго,

Младъ-свтлъ мсяцъ отъ грудей его,

Звзды частыя отъ ризъ Божіихъ,

Ночи темныя отъ думъ Господнихъ’ и проч.

Что касается формы народныхъ загадокъ, то он имютъ обыкновенно правильный размръ и риму. Напр. ‘Не высокъ, не низокъ, на немъ сто ризокъ’. Кочанъ капусты. ‘На крайчик, на сарайчик дв куколки сидятъ, об врозь глядятъ’ Рога. Кром римы, загадки имютъ еще аллитерацію, для которой он пользуются большею частью собственными именами: ‘Ддушка Сидоръ гнетъ бабушку сидя’. Сонъ. ‘Загадаю загадку, закину за грядку, моя загадка въ годъ пойдетъ, калачомъ взойдетъ’. Озимъ.

Искусственный или художественный эпосъ.

21. Виды его. Къ главнйшимъ видамъ искусственнаго или художественнаго эпоса принадлежатъ: эпопея или поэма, романъ и повсть, идиллія, баллада и басня.

Классическая эпопея или поэма.

22. Высоко-художественными образцами классическаго эпоса весь міръ признаетъ ‘Иліаду‘ и ‘Одиссею‘ {‘Иліада’ переведена на русскій яз. Н. Гндичемъ, ‘Одиссея’ — В. Жуковскимъ.}, творцомъ которыхъ принято называть Гомера, жившаго, какъ полагаютъ, за 900—1000 лтъ до Р. Хр. {Впрочемъ, авторскія права Гомера на ‘Иліаду’ и ‘Одиссею’ были заподозрны уже въ XVIII столтіи нмецкимъ филологомъ Фридрихомъ Августомъ Вольфомъ, профессоромъ въ Галле. Въ сочиненіи ‘Prolegomena ad Homerum’ (‘Введеніе къ Гомеру’) онъ выступилъ съ остроумной теоріей, суть которой сводится къ слдующему. Письменность явилась у Грековъ не ране VI столтія до Г. Хр. Въ виду этого невроятно чтобы Гомеръ (X в.) могъ устно сложить такой громадный стихотворный трудъ, какъ ‘Иліада и ‘Одиссея’, содержащія десятки тысячъ стиховъ. Въ самомъ прозвищ ‘Гомеръ’ (отъ греческихъ словъ: — вмст и — соединятъ) нужно видть де собственное имя реальной личности, но родовое, общее обозначеніе эпической поэзіи. Спрашивается, какъ-же явились ‘Иліада’ и ‘Одиссея’?

Вольфъ полагаетъ, что нсколько отдльныхъ греко-троянскихъ сказаній, впервые сложенныхъ въ Іоніи, были плодотворнымъ зерномъ обихъ поэмъ. Первоначально эти греко-троянскія сказанія плись подъ акомпаниментъ четырехструнной киары, такъ-называемыми, рапсодами, т. е. странствующими народными поэтами, дополнялись, вбирали въ себя множество варіантовъ, сообразно личному вкусу пвцовъ, и наконецъ въ VI вк до Р. Хр., были приведены въ порядокъ, записаны и литературно обработаны но вол аинскаго тиранна Пизистрата. Этотъ литературный сводъ нкогда самостоятельно существовавшихъ устныхъ былинъ о греко-троянской войн и есть то, что мы теперь называемъ ‘Иліадой’ и ‘Одиссеей’. Позже александрійскій критикъ Аристархъ (III вкъ до Р. Хр.) проврилъ текстъ обихъ поэмъ и раздлилъ каждую на 24 псни, но числу буквъ греческаго алфавита. Такимъ образомъ но теоріи Вольфа оказывается, что ‘Иліада’ и ‘Одиссея‘ суть произведенія многихъ столтній, трудъ цлаго поколнія рапсодовъ, приписанныый впослдствіи идеальной личности Гомера. Это подтверждается не только множествомъ противорчій и эпизодическихъ вставокъ, которыми изобилуетъ ‘Иліада’, не только отсутствіемъ въ ней строго выдержаннаго плана, но и нкоторыми признаками, несомннно ручающимися за то, что ‘Одиссея’ но своему происхожденію нсколькими вками моложе ‘Иліады’.} Первая поэма разсказываетъ о событіяхъ 51 дня послдняго года десятилтней осады Греками Иліона, вторая — о приключеніяхъ Одиссея на возвратномъ пути изъ разрушенной Трои на о. Итаку.

Наблюденіе надъ ‘Иліадой’ и ‘Одиссеей’ приводитъ насъ къ слдующимъ выводамъ о главныхъ особенностяхъ классической эпопеи:

1. Содержаніемъ ‘Иліады’ является Фактъ высокаго общенароднаго значенія: многолтняя борьба Грековъ съ Троянцами — борьба, которая захватываетъ вс интересы обоихъ народовъ: нравственные, умственные, семейные, общественные и политическіе, отчего эпоха, современная взятію и разрушенію Трои, отражается въ ‘Иліад’ глубоко и всесторонне.

2. Въ виду подавляющаго величія событій ‘Иліады’, Гомеръ въ своемъ творчеств легко терялъ собственную личность, и тамъ, гд слдовало-бы ожидать отъ него изліянія чувствъ по случаю какой-нибудь сцены, глубоко трогающей сердце, мы, кром голаго разсказа, ничего не находимъ. Такое объективно-безпристрастное творчество ни разу не покидаетъ Гомера, что, однако, не мшаетъ ему волновать въ насъ самыя разнообразныя чувства: своимъ любовнымъ и теплымъ отношеніемъ къ предмету повствованія онъ невольно подкупаетъ и наше участіе къ нему.

3. Спокойный и ясный взоръ Гомера одинаково сочувственно останавливается на важномъ и смшномъ, на крупномъ и на мелочахъ, подобно равнодушной природ, которая съ равнымъ участіемъ подымаетъ бурю на мор и убираетъ полевой цвтокъ затйливыми красками. Отсюда — Гомеровская живопись подробностей. Какъ на образчикъ ея, указываемъ на нижеслдующее описаніе жертвоприношенія Аполлону.

‘Кончивъ молитву, ячменемъ и солью осыпали жертвы,

Выи имъ подняли вверхъ, закололи, тла освжили,

Бедра не медля отскли, обрзаннымъ тукомъ покрыли

Вдвое кругомъ, и на лихъ положили останки сырые.

Жрецъ на дровахъ сожигалъ ихъ, багрянымъ виномъ окропляя,

Юноши, окрестъ его, въ рукахъ пятизубцы держали.

Бедра сожегши они, и вкусивши утробъ отъ закланныхъ,

Все остальное дробятъ на куски, прободаютъ рожнами,

Жарятъ на нихъ осторожно и, все уготовя, снимаютъ.

Кончивъ заботу сію, Ахеяне пиръ учредили,

Вс пировали, никто не нуждался на пиршеств общемъ,

И когда питіемъ и пищею гладъ утолили,

Юноши, паки виномъ наполнивши до верху чаши,

Кубками всхъ обносили, отъ правой страны начиная’…

(‘Иліада’ I, 458—471).

Нельзя также не упомянуть о знаменитомъ описаніи щита Ахилла, сработаннаго Гефестомъ по ‘творческимъ замысламъ’ (‘Иліада’ XVIII, 478—607). Эта живопись подробностей длаетъ поэмы Гомера превосходными энциклопедіями доисторической культуры Греціи, по словамъ Н. Гндича, ‘Иліада’ и ‘Одиссея’, подобно книгамъ Бытія, суть печать и зерцало вка’.

4. Въ твореніяхъ Гомера богамъ и демоническимъ существамъ предоставлены очень видныя роли: на олимпійскомъ совт они предршаютъ исходъ битвы и даже, оставляя свои эирные чертоги, незримо сражаются — одни за грековъ, другіе за троянцевъ. Это присутствіе чудеснаго и сверхъестественнаго въ поэмахъ Гомера обусловливалось религіознымъ представленіемъ грековъ о возможности непосредственнаго участія боговъ въ длахъ людей. Кром того, ‘Иліада’ знакомитъ насъ съ воззрніемъ классическихъ народовъ на непреложную и таинственную судьбу (Ананкэ), которой подчинялись не только одни люди, но и вс боги, даже самъ Зевесъ, ‘отецъ боговъ и людей’. Напр., когда Ахиллесъ преслдуетъ Гектора вокругъ иліонскихъ стнъ, ‘какъ псъ по горамъ молодого гонитъ оленя’,— Зевсъ беретъ золотые всы и на нихъ —

‘Бросилъ два жребія Смерти, въ сонъ погружающій долгій:

Жребій одинъ Ахиллеса, другой Пріамова сына.

Взялъ по средин и поднялъ: поникнулъ Гектора жребій,

Тяжкій къ Аиду упалъ’ (‘Иліада’ XXII, 210 — 213).

5. Языкъ Гомеровыхъ поэмъ вовсе лишенъ ‘вычуръ, словъ кудрявыхъ’. Рчи его, ‘сладчайшія меда’, льются изъ ‘устъ вщихъ’ въ простыхъ и величаво-спокойныхъ гекзаметрахъ. Неизмнные обороты языка (напр.: ‘крылатое бросилъ-а слово’), постоянные эпитеты и уподобленія встрчаются сплошь и рядомъ.

Постоянные эпитеты:

Пышно-поножные мужи или блестящіе мдью Ахейцы, Аполлонъ сребролукій, стрлы крылатыя, корабль черный, море священное, Ахиллесъ быстроногій, Зевсъ тучегонитель-тучесобиратель-сребромолненный-громовержецъ, Гера волоокая, Елена лпокудрая, Арей смертоносный, Одиссей хитроумный и множество друг.

Уподобленія:

‘Всталъ, всколебался народъ, какъ огромныя волны морскія,

Если и Нотъ ихъ и Эвръ, на водахъ Икарійскаго понта,

Вспучатъ, ударивши оба изъ облаковъ Зевса владыки,

Или какъ Зефиръ обширную ниву жестоко волнуетъ,

Вдругъ налетвъ и, надъ нею бушующій, клонитъ колосья’.

‘Словно огонь истребительный, вспыхнувъ на горныхъ вершинахъ,

Лсъ безпредльный палитъ и далеко заревомъ свтитъ:

Такъ при движеніи воинствъ отъ пышной ихъ мди чудесной

Блескъ лучезарный кругомъ восходилъ по эфиру до неба’.

23. Опредленіе классической поэмы. Классической поэмой или эпопеей называются произведенія художественнаго эпоса, повствующія объективно и подробно о событіи общенародномъ, которое захватываетъ вс интересы націи: политическіе, общественные, семейные, умственные и религіозные.

Поэма ложно-(псевдо)-классическая.

24. ‘Иліада’ и ‘Одиссея’ оказали громадное вліяніе на эпическое творчество послдующихъ вковъ. Уже ‘Энеида‘ римскаго писателя Виргилія (70—10 г. до Р. Хр.), современника императора Августа, есть не что иное, какъ сколокъ съ ‘Иліады’ и продолженіе ея. Предметъ ‘Энеиды’ — многолтнее странствованіе троянскаго вождя Энея посл разрушенія Трои, войны его съ латинскимъ царемъ Турномъ и построеніе города Лавипія при устьи Тибра. Виргилій подражалъ Гомеру даже въ мелочахъ: напр., Калипсо удерживаетъ Одиссея у себя на остров, и Дидона, сгорая любовью къ Энею, не отпускаетъ его изъ Карагена, Одиссей разсказываетъ о своихъ приключеніяхъ Алкиною, царю Феаковъ, Эней — Дидон, Гомеръ описываетъ знаменитый щитъ Ахиллеса,— то-же длаетъ и Виргилій, Одиссей сходитъ въ подземное царство,— Эней слдуетъ его примру и т. д.

Начиная съ XVI столтія почти у всхъ европейскихъ народовъ появляются національныя эпопеи, несомннно, написанныя водъ обаяніемъ Гомерова генія. Таковы: у итальянцевъ — ‘Освобожденный Іерусалимъ’ (XVI в.) Торквата Тасса, воспвающій подвиги крестоносцевъ въ Святой земл и освобожденіе Гроба Господня изъ-подъ власти сарацинъ, у португальцевъ — ‘Лузіада’ (XVI в.) Камоэнса, посвященная прославленію завоеваній Васкоде-Гамы въ Индіи, у англичанъ — ‘Потерянный рай’ (XVII в.) Мильтона, повствующій о жизни въ раю и грхопаденіи первыхъ людей, у нмцевъ — ‘Мессіада’ (XVIII в.) Клопштока, предметъ которой — земная жизнь Мессіи, Его страданія, крестная смерть и вознесеніе на небо, у французовъ — ‘Генріада’ (XVIII в.) Вольтера, разсказывающая о союз между Генрихомъ III и зятемъ его — Генрихомъ IV. Русская литература насчитываетъ три поэмы: ‘Россіаду‘ и ‘Владимира’ Хераскова (1733—1807 г.) и ‘Петра Великаго‘ {Поэма Ломоносова: ‘Петръ Великій’ осталась неоконченной: написано только дв первыхъ псни.} Ломоносова (1712—1765 г.). Предметъ ‘Россіады‘ — покореніе Казанскаго царства Иваномъ Грознымъ, ‘Владимира‘ — крещеніе Руси въ 988 г.

Вс вышеназванныя поэмы, будучи лишены античнаго, дтскинаивнаго міровоззрнія, которое составляетъ выдающуюся прелесть ‘Иліады’ и ‘Одиссеи’, представляютъ въ то-же время слпое и фальшивое подражаніе Гомеровымъ твореніямъ во всемъ, что касается формы, манеры изложенія, обстановки и пружинъ эпическаго дйствія, и потому должны быть названы ложно или псевдоклассическими поэмами. Что эти поэмы подражательныя, видно изъ слдующаго:

1. Самое окончаніе ихъ ‘ада’, ‘ида‘ (‘Лузіада‘, ‘Энеида‘ и проч.) несомннно, внушено ‘Иліадой’.

2. Начальный стихъ ‘Иліады’: — ‘Гнвъ, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына’… и ‘Одиссеи’:— ‘Муза, скажи мн о томъ многоопытномъ муж’… находятъ свое оправданіе какъ въ религіи Гомера, такъ и въ условіяхъ его поэтическаго творчества. Въ виду подавляющаго величія событій ‘Иліады’, въ душу Гомера, естественно, могло вкрасться недовріе къ своимъ авторскимъ силамъ, не надясь всецло на самого себя, онъ призывалъ на помощь музу, которая для врующаго язычника, дйствительно, была богиней, подательницей поэтическаго вдохновенія. Сверхъ того, Гомеръ былъ рапсодомъ: онъ, подлинно, плъ свои псни, подыгрывая себ на лир, слдовательно — его ‘пою’ законно. Межъ-тмъ псевдо-классическіе авторы, изъ одного фальшиваго подражанія Гомеру, присвоили себ и воззваніе къ муз, и слово ‘пою’, хотя они, какъ христіанскіе писатели, не могли, конечно, врить въ музу, и вовсе не пли, но читали свои произведенія, имя дло не съ лирой, а съ церьями и чернилами, Вотъ для образчика вступительные стихи нкоторыхъ изъ ложно-классическихъ поэмъ.

‘Энеида’.

‘Пою я и войны, и вмст героя,

Который, покинувъ Троянское царство,

По вол судьбины въ Италію прибыль’ (Перев. И. Соснецкаго).

‘Генріада’.

‘Je chante ce heros, qui regna sur la France’ (т. e. пою героя, царившаго надъ Франціей).

‘Освобожденный Іерусалимъ’.

‘Священнымъ бранямъ псни гласъ

И подвигамъ героя, который гробъ Господень спасъ…

Ты, муза, мн внуши, вдохни восторгъ высокій

И свтъ на пснь мою пролей’…

(Перев. Раича.)

‘Россіада’.

Пою отъ варваровъ Россію свобождену,

Попрану власть татаръ и гордость низложену’.

‘Петръ Великій’.

‘Пою премудраго россійскаго героя’ и т. д.

‘Владимиръ’.

‘Вдохни небесное мн, муза, восхищенье

Владимирово нтъ святое просвщенье’ и пр.

3. Въ ложно-классическихъ поэмахъ фигурируютъ боги, духи тьмы, и аллегорическія существа, такъ-что христіанскія врованія часто сплетаются съ классической миологіей. Напр., въ ‘Лузіад’ Васко де Гама, во время морской бури, молится предъ иконою Христа, но его спасаетъ не Христосъ, а Венера. У Мильтона свтлые ангелы сражаются съ демонами въ доспхахъ древнихъ героевъ, здсь-же появляются Танталъ, Медуза, Церберъ и друг. миологическіе образы. Но если присутствіе чудеснаго въ твореніяхъ Гомера нужно отнести насчетъ религіи древнихъ грековъ, то нельзя сказать того-же самаго въ оправданіе ложно-классическихъ авторовъ: они, разумется, не могли врить въ непосредственное участіе сверхъестественныхъ существъ въ длахъ и предпріятіяхъ своихъ героевъ, и, слдовательно, вс эти миологическіе боги, геніи, духи тьмы, и т. п. обращались у нихъ въ пустую и ложную прикрасу.

4. Также слпо подражали псевдо-классики Гомеру во всемъ, что касается вншнихъ пружинъ эпическаго дйствія. Такъ, примръ Одиссея, который, посл кораблекрушенія у береговъ Корциры, повствуетъ Алкиною, дарю Феаковъ, о своихъ приключеніяхъ на суш и на мор со дня отъзда изъ-подъ Трои,— нашелъ себ много подражателей. Въ ‘Энеид‘ Виргилія Эней, выброшенный бурей на карагенскій берегъ, и найдя радушный пріютъ въ чертогахъ царицы Дидоны, разсказываетъ ей длинную повсть своихъ скитаній. У Ломоносова Петръ В. также терпитъ кораблекрушеніе на Бломъ мор и также бесдуетъ съ настоятелемъ Соловецкой обители о бунт стрльцовъ и раскол Аввакума. Описаніе морской бури читатель найдетъ и на страпицахъ ‘Жузіады‘, а Херасковъ даже ухитрился устроить кораблекрушеніе на Волг съ ‘ревущими струями и возношеніемъ къ облакамъ великихъ ладей…’

5. Въ противоположность безыскусственнымъ и величаво-спокойнымъ гекзаметрамъ Гомера, псевдо-классики предпочитали высокопарный и вычурный слогъ, они ‘словечка въ простот не скажутъ, все съ ужимкой…’ Въ разсужденіи: ‘О польз книгъ церковныхъ въ россійскомъ язык’ Ломоносовъ, одинъ изъ первыхъ насадителей ложно-классическаго направленія въ русской словесности, поставилъ за правило, что поэмы должны писаться ‘высокимъ штилемъ’ (слогомъ), состоящимъ изъ славяно-россійскихъ реченій.

Художественная поэма новаго времени.

25. Въ первой четверти текущаго столтія ложно-классическую эпопею смняетъ поэма новаго времени, основателемъ которой былъ геніальный англійскій поэтъ — лордъ Байронъ (1788—1824), авторъ ‘Чайльдъ-Гарольда‘, ‘Корсара‘, ‘Абидосской невсты‘, ‘Донъ-Жуана’, ‘Каина‘ и друг. всемірно-извстныхъ произведеній. Для характеристики художественной поэмы новаго времени остановимся на ‘Шильйонскомъ узник’ Байрона.

‘Шильйонскій узникъ’,— это поэтическій разсказъ о печальной судьб трехъ братьевъ, которые были заключены въ мрачномъ и сыромъ подземель Шильйонскаго замка, сооруженнаго на лон водъ Женевскаго озера {Основою ‘Шильйонскаго узника’ послужило истинное происшествіе: семилтнее заточеніе въ Шильйон женевскаго гражданина Боливара.}. Слдовательно, Байронъ воспроизвелъ примчательный случай изъ частной жизни нсколькихъ лицъ, въ противоположность обще-народному интересу псевдо-классической эпопеи.

Повдавъ трогательную повсть многолтняго заточенія узниковъ, поэтъ вслдъ за этимъ приковываетъ, наше вниманіе къ самому идеальному и поэтическому моменту всего разсказа: къ кончин младшаго брата, ‘смиреннаго ангела’, который гасъ въ невол —

‘Какъ радуга, плняя насъ,

Прекрасно гаснетъ въ небесахъ…

Ни вздоха скорби на устахъ,

Ни ропота на жребіи свой’…

Преждевременная потеря нжно-любимаго существа, ‘сокровища родной семьи’, повергаетъ старшаго брата въ какое-то безпредльное отчаяніе, близкое къ помшательству: вокругъ него —

Все въ мутную слилося тнь…

То было тьма безъ темноты,

То было бездна пустоты,

Безъ протяженья и границъ,

То были образы безъ лицъ.

То страшный міръ какой-то былъ

Безъ неба, свта и свтилъ,

Безъ времени, безъ дней и лтъ,

Безъ промысла, безъ благъ и бдъ,

Ни жизнь, ни смерть — какъ сонъ гробовъ,

Какъ океанъ безъ береговъ,

Задавленный тяжелой мглой,

Недвижный, темный и нмой’…

Мысли, волновавшія узника надъ трупомъ брата, его отчаяніе и скорбь, леденящія душу, однимъ словомъ — лирическій элементъ въ поэм Байрона выступаетъ на первомъ мст, что, какъ извстно, противорчивъ невозмутимой объективности ложно-классической эпопеи.

Точно также нтъ въ ‘Шильйонскомъ узник’ ничего сверхъестественнаго, ничего высокопарнаго и ходульнаго: именно тмъ и отличается художественная поэма новаго времени, всегда искренняя и сердечная, отъ ложно-классической эпопеи, что ея задача — правдивое лирическое воспроизведете идеальнаго момента изъ жизни одной или нсколькихъ личностей, историческихъ или вымышленныхъ.

Геній Байрона надолго покорилъ себ умы современниковъ: поэты всхъ странъ заплатили ему дань удивленія и подражанія. Въ русской литератур ‘байронизмъ’ тоже оставилъ яркій слдъ на множеств произведеній, но духу родственныхъ съ свободолюбивой и мрачной музой британскаго поэта. Таковы поэмы Пушкина — ‘Кавказскій плнникъ‘, ‘Бахчисарайскій фонтанъ‘, ‘Цыгане’, — Лермонтова: ‘Демонъ’, ‘Бояринъ Орша’ и ‘Мцыри’. Къ самобытнымъ русскимъ поэмамъ новаго времени относятся: ‘Агасферъ‘ Жуковскаго, ‘Полтава’ Пушкина, ‘Псня про царя Ивана Васильевича’ Лермонтова и нкотор. друг.

Романъ и повсть.

26. Въ средніе вка, сперва по Франціи, а потомъ въ Испаніи, явились рыцарскіе романы, которые изображали необычайныя похожденія рыцарей и пользовались самымъ широкимъ распространеніемъ. Противъ рыцарскихъ романовъ впервые возсталъ испанскій поэтъ Сервантесъ (+ 1616 г.), своимъ ‘Донъ-Кихотомъ’ упрочившій сатирическое направленіе за романомъ. Въ XVIII вк англичане Дефо (‘Робинзонъ Крузоэ’) и Ричардсонъ (‘Клариса’) положили начало поучительному роману, межъ-тмъ какъ Вальтеръ-Скоттъ въ то-же время создаетъ романъ историческій. Наконецъ, въ XIX вк подъ перомъ англійскихъ писателей — Диккенса и Тэккерея романъ получаетъ нравоописательный характеръ.

Въ нашей литератур наибольшею извстностью пользуются слдующіе романисты: Пушкинъ, Лермонтовъ, Гоголь, Лажечниковъ, Загоскинъ, графы — Левъ и Алексй Толстые, Тургеневъ, Гончаровъ, Достоевскій, Писемскій, Печерскій (Мельниковъ), графъ Саліасъ и др.

Въ послднее время романъ вытснилъ вс прочіе виды эпоса. Въ противоположность общенародному событію эпопеи, въ роман изображается жизнь обыденная, бытъ сословій и частныхъ лицъ, съ ихъ вседневными радостями, печалями и, особенно, любовью. Напр., въ ‘Евгеніи Онгин‘ Пушкинъ рисуетъ полную и яркую картину быта дворянъ-помщиковъ 20—30-хъ годовъ текущаго столтія. Каждое изъ дйствующихъ лицъ этого романа преслдуетъ свои собственныя цли и живетъ исключительно личными интересами: Онгинъ, ‘преданный бездлью, томясь душевной пустотой’, ищетъ разсянія отъ хандры въ шум большого свта, ‘среди блистательныхъ побдъ, среди вседневныхъ наслажденій’, Татьяна переноситъ на Евгенія ‘свой тайный жаръ, свои мечты плоды сердечной полноты’, воображая, что нашла въ Онгин воплощеніе идеала своихъ мечтаній, для Ленскаго цль жизни нашей, но словамъ Пушкина,

Была заманчивой загадкой,

Надъ ней онъ голову ломалъ

И чудеса подозрвалъ… и т. д.

Все вышесказанное о роман касается и повсти, съ тою лишь разницей, что объемъ ея гораздо тсне, число лицъ ограниченне и потому содержаніе мене сложно. Напр., въ повсти ‘Шинель’ Гоголь изобразилъ тихое, незамысловатое существованіе Акакія Акакіевича Башмачкина, вчнаго титулярнаго совтника.

Примчаніе. Разсказъ и очеркъ такъ-же относятся къ повсти, какъ повсть къ роману.

Если въ роман выступаютъ историческія личности и канвою для него служитъ историческое событіе, то онъ называется историческимъ романомъ и въ такомъ случа долженъ быть вренъ той эпох, изъ которой взято событіе, развиваемое въ немъ. Въ нашей литератур, какъ историческіе романисты, пользуются извстностью: Карамзинъ (‘Марфа посадница’), Кукольникъ (‘Старый хламъ’, ‘Часовой’) и др., Загоскинъ (‘Юрій Милославскій’), Лажечниковъ (‘Ледяной домъ’, ‘Басурманъ’, ‘Послдній Новикъ’), Пушкинъ (‘Капитанская дочка’, ‘Арапъ Петра Великаго’), Гоголь (‘Тарасъ Бульба’), графы — Левъ Толстой (‘ Война и миръ’) и Алексй Толстой (‘Князь Серебряный’), графъ Саліасъ (‘Пугачевцы’, ‘Петербургское дйство’), Данилевскій (‘Потемкинъ на Дуна’) и др. Если романистъ, основываясь на современной дйствительности, изображаетъ различныя стороны общежитія, какъ-то: кругъ аристократическій (‘Анна Каренина‘ Л. Толстого), бытъ чиновничій (‘Бдные люди‘ Достоевскаго), помщичій (‘Мертвыя души’) Гоголя, ‘Евгеній Онгинъ‘ Пушкина), купеческій (‘Въ лсахъ’ и ‘На горахъ’ А. Печерскаго (Мельникова), крестьянскій (‘Переселенцы‘ и ‘Рыбаки’ Григоровича),— то романъ называется бытовымъ или современнымъ.

27. Опредленіе романа. Романомъ называется эпическое произведеніе, въ которомъ поэтъ задушевно и правдиво рисуетъ бытъ сословій и вседневную жизнь отдльныхъ личностей, съ ихъ завтными цлями, интересами и, особенно, любовью.

Идиллія.

28. Идилліей (отъ греч. слова — видикъ) называется поэтическая картинка, сюжетъ которой заимствованъ изъ патріархальнаго быта земледльцевъ, пастуховъ, рыбаковъ, охотниковъ и вообще такихъ классовъ общества, куда еще не проникла порча нравовъ, и гд человкъ, въ наивной простот ума и сердца, живетъ на лон природы, въ мир съ самимъ собой и со всмъ окружающимъ. Нечего и говорить, что дтство, едва-ли не самый невинный и безмятежный возрастъ человка, представляетъ для идиллиста одинъ изъ благодарнйшихъ предметовъ, какъ это блистательно доказалъ графъ Л. Толстой многими увлекательными страницами ‘Дтства и отрочества’.

Идиллическія произведенія относятся къ описательному роду сочиненій: пастухъ, земледлецъ и вообще всякій мирный гражданинъ, далекій отъ тревогъ житейскихъ, проводитъ дни спокойно и однообразно, сегодня онъ думаетъ и длаетъ то-же, что и вчера, завтра онъ будетъ думать и длать то-же, что и всегда: уже въ самомъ однообразіи его жизни, ничмъ невозмутимомъ, заключается врный залогъ его счастія. Такую жизнь, неизмнную, какъ вншняя природа, можно только описывать, повствовать-же о ней нечего, ибо разсказываются дйствія и событія. Изъ этого слдуетъ, что драматическая борьба съ трагическимъ исходомъ несвойственна идиллія, исключенія изъ этого общаго правила, въ род трогательной кончины Пульхеріи Ивановны и Аанасія Ивановича въ идиллической повсти Н. Гоголя ‘Старосвтскіе помщики‘,— очень рдки. Описанія картинъ природы: сельскій ландшафтъ, море, восходъ и закатъ солнца и т. п. составляютъ не послднюю прелесть идилліи. Что касается языка идиллическихъ произведеній, то онъ долженъ отличаться простотой, искренностью и задушевностью. Нердко идилліи пишутся въ діалогической форм, таковы, напр., ‘Рыбаки’ Гндича и ‘Отставной солдатъ‘ Дельвига.

Укажемъ на главные моменты въ исторіи развитія идилліи.

У всхъ народовъ идиллія возникала въ то время, когда первобытная, близкая къ природ жизнь человческихъ обществъ давно успвала отойти въ поэтическую даль сдого прошлаго, въ которомъ позднйшія поколнія, уже надломленныя отрицательными сторонами цивилизаціи, воображали видть Золотой вкъ всеобщаго равенства, братства и любви. Первые слды идилліи начинаются на Восток: индійская повсть Калидаса, ‘Сакунтала или узнанная по кольцу‘ уже мстами проникнута идиллическимъ настроеніемъ. Въ Греціи Стезихоръ писалъ идиллическія произведенія, вводя въ нихъ лирическій элементъ. Но настоящимъ создателемъ идилліи, какъ особаго самостоятельнаго рода поэзіи, былъ грекъ еокритъ (III в. до Р. Хр.). Живя при александрійскомъ двор Птоломея Филадельфа, онъ, какъ-бы въ противовсъ роскоши и порч нравовъ придворнаго общества, рисовалъ мирныя сцены изъ быта трудолюбивыхъ сицилійскихъ пастуховъ, стремясь этою противоположностью плнить читателей, которые были вовсе удалены отъ природы. По слдамъ еокрита шли Біонъ и Мосхъ. У римлянъ самымъ талантливымъ идиллистомъ былъ Виргилій, хотя нужно сказать, что его ‘Буколики’ (пастушескія стихотворенія) и ‘Эклоги’ (отборныя пьесы) страдаютъ недостаткомъ простоты и правдоподобія: его поселяне слишкомъ напоминаютъ утонченныхъ горожанъ, которыхъ одна только прихоть автора могла заставить взяться за плугъ.

Въ періодъ ложно-классической поэзіи древняя идиллія вырождается въ, такъ-называемыя, пасторали, или приторно-чувствительныя стихотворенія о небывалыхъ аркадскихъ пастушкахъ и пастушкахъ. ‘Такъ какъ ложные классики думали, что природа въ искусств должна явиться въ очищенномъ, облагороженномъ вид, сообразно требованіямъ вкуса высшихъ классовъ общества того времени, то дйствующія лица идиллическихъ произведеній того времени — пастухи и пастушки — являлись въ искусств не такими, каковы они были въ жизни, а чистенькими, опрятными, нжночувствующими и краснорчиво выражающимися существами. Тнистая роща, стадо овецъ, пасущихся на берегу ручья, пастухъ съ свирлью и преданная ему подруга — таковы обстановка и лица ложно-классическихъ идиллій’ (Колосовъ). Изъ Франціи пасторальная поэзія перешла и въ нашу литературу. Везд поспвавшій, неутомимый и плодовитый авторъ, Сумароковъ (1718—1777 г.), въ лиц котораго добродушные современники воображали видть ‘россійскаго еокрита’, написалъ 65 эклогъ, съ посвященіемъ ‘прекрасному россійскаго народа женскому полу’. О фальшивомъ направленіи этихъ эклогъ свидтельствуютъ не только такія вычурныя и замысловатыя имена пастушекъ, какъ напр.: Сильванира, Амаранта, Мартезія, Брадаманта, Альцидалія, Стратоника, Феламира и т. и, но и, главнымъ образомъ, слдующія строки авторскаго обращенія къ ‘прекраснымъ’ читательницамъ, ‘Я вамъ, прекрасныя, сей мой трудъ посвящаю: а ежели кому изъ васъ подумается, что мои эклоги наполнены излишно любовію, такъ должно знати, что недостаточная любовь не была-бы матерію поэзіи, сверхъ того должно и то вообразити, что во дни златого вка не было ни бракосочетанія, ни обрядовъ, къ оному принадлежащихъ: едина нжность только, препровождаема жаромъ и врностью, была основаніемъ любовнаго блаженства‘.

Пасторальная поэзія процвтала довольно долгое время какъ у насъ, такъ и на Запад Европы. Однимъ изъ первыхъ возсталъ противъ нея англійскій священникъ Георгъ Ераббъ (+ 1830 г.), авторъ ‘Приходскихъ списковъ‘ и ‘Мстечка’ — идиллій, въ которыхъ, по его словамъ, онъ старался изобразить ‘истинную, дйствительную жизнь бднаго человка‘. Въ Германіи лучшими идиллистами XVIII вка были: Соломонъ Гесснеръ (см. его ‘Деревянную ногу‘ въ перев. Карамзина, Историческ. Хрест. Галахова), Гебель (см. его ‘Овсяный кисель‘ въ перев. Жуковскаго), Фоссъ, чья ‘Луиза‘ служила образцомъ для ‘Ганса Кюхельгартена‘ Гоголя, и Гэте, авторъ ‘Германа и Доротеи‘. Въ нашей литератур достойны замчанія слдующія идилліи: ‘Рыбаки’ Гндича, ‘Отставной солдатъ‘ Дельвига, ‘Старосвтскіе помщики‘ Гоголя, ‘Дтство и отрочество‘ графа Л. Толстого, ‘Дурочка Дуня‘ Майкова, нкоторыя страницы изъ романовъ А. Печерскаго (Мельникова) ‘Въ лсахъ’ и ‘На горахъ’, также изъ произведеній Григоровича: ‘Переселенцы’ и ‘Рыбаки’, многія сцены изъ ‘Записокъ охотника’ Тургенева и эпизодъ о Фимушк и омушк въ егоже роман ‘Новь’,

29. Опредленіе идилліи. Идилліей, въ современномъ значеніи этого слова, называется эпическое изображеніе тихой, невозмутимо-однообразной жизни какъ высшихъ, такъ и низшихъ классовъ общества.

Баллада.

30. Баллада (отъ греч. слова — плясать) имла первоначально видъ псни о тревогахъ и радостяхъ любви — псни, сопровождавшейся пляскою и обыкновенно состоявшей изъ трехъ или четырехъ строфъ, причемъ каждая строфа заключала 8, 10 или 12 стиховъ съ припвомъ. Въ Италіи звучныя баллады этого рода слагали Петрарка (+ 1374 г.) и Дантъ (+ 1321 г.). Въ Прованс он тоже пользовались всеобщей любовью народа отъ Карла V до эпохи Людовика XIV. Впрочемъ, въ средніе вка, особенно у англичанъ, шотландцевъ и нмцевъ, баллада утратила свой первоначальный смыслъ, и въ содержаніе ея стало входить чудесное мрачнаго и меланхолическаго характера, чему сильно благопріятствовало суеврное настроеніе средневковаго европейскаго общества. Фантазіи слушателя рыцарская баллада не даетъ вполн ясныхъ, опредленныхъ и законченныхъ образовъ: гибель человка то въ борьб съ своими страстями, то съ загадочнымъ рокомъ или, наконецъ, со стихійными силами природы, поединки рыцарей съ фантастическими чудовищами, драконами, змями и съ сарацинами, врагами христіанства — вотъ ея излюбленные сюжеты. Съ паденіемъ феодализма, пала и рыцарская баллада. Забытая на нкоторое время, она возродилась у нмцевъ въ конц прошедшаго столтія, въ періодъ господства въ литератур ихъ, такъ-называемаго, романтическаго направленія, когда Бюргеръ, Гэте, Шиллеръ, Уландъ, Шамиссо, Гейне, Зейдлицъ и друг. даровитые нмецкіе поэты успли пробудить въ соотечественникахъ любовь къ изученію народныхъ преданій и старины въ ихъ фантастической обстановк. Въ Англіи заброшенное поле средневковой баллады начали успшно воздлывать Вальтеръ-Скоттъ, Соути и Робертъ Берисъ. Благодаря соединеннымъ дарованіямъ этихъ и вышепоименованныхъ нмецкихъ поэтовъ, баллада въ наше время пріобрла значеніе небольшой поэмы фантастическаго содержанія, которое берется главнымъ образомъ изъ матеріала народныхъ сказаній, поврій и легендъ.

Въ нашу литературу балладу перенесъ Жуковскій, чьи художественные переводы изъ Соути (‘Епископъ Гаттонъ’), Бюргера (‘Лепора’), Гэте (‘Лсной царь’), Шиллера (‘Ивиковы журавли’, ‘Кубокъ‘, ‘Графъ Габсбургскій‘, ‘Сраженіе со змемъ’, ‘Поликратовъ перстень’, ‘Перчатка‘ и друг.), изъ Уланда (‘Гарольдъ’) и Зейдлица (‘Ночной смотръ’) — чрезвычайно врно передаютъ духъ и поэтическія красоты подлинника {Правда, о точности перевода Жуковскій не всегда заботился, стараясь прежде всего о томъ, чтобы переводъ имлъ съ подлинникомъ одинаковое количество красокъ и производилъ то-же дйствіе, какое производитъ подлинникъ’.} Жуковскій также писалъ и оригинальныя баллады, стяжавшія ему прозваніе ‘балладника’, лучшія изъ нихъ: ‘Людмила’ и ‘Свтлана‘. Пушкинъ подарилъ русскую словесность нсколькими образцовыми по своей художественности балладами, какъ-то: ‘Утопленникъ’, ‘Пснь о вщемъ Олег‘ и ‘Бсы‘. Назовемъ также прекрасныя баллады Лермонтова: ‘Воздушный корабль‘ (изъ Зейдлица), ‘Морская царевна‘ и ‘Тамара’, графа А. Толстого: ‘Василій Шибановъ’, ‘Змй Тугаринъ‘, ‘Садко‘, ‘Ялеша поповичъ‘ и ‘Святогсида’, Некрасова: ‘Власъ’, Полонскаго: ‘Солнце и мсяцъ», ‘Рыбакъ‘, Фета (Шеншина): ‘Тайна’, ‘На двор не слышно вьюги’, А. Майкова: ‘Приговоръ‘ (Легенда о Констанскомъ собор) и друг.

31. Опредленіе баллады. Балладой называется небольшая поэма фантастическаго содержанія, которое берется главнымъ образомъ изъ матеріала народныхъ сказаній, поврій и легендъ, въ отличіе отъ сказки, баллада вноситъ фантастическій вымыслъ только въ повствовательную часть своего содержанія, тогда какъ въ ея описательной части предметы и явленія изображаются чертами, врными дйствительности. Кром того, фантастическій вымыслъ баллады въ большинств случаевъ можетъ быть оправданъ разумными причинами, т. е. другими словами, сведенъ на реальную почву. Напр., въ ‘Утопленник’ Пушкина появленіе мертвеца въ ночную пору, подъ окномъ избы крестьянина, который, вопреки христіанскому долгу, не похоронилъ утопленника, вытащеннаго стями, но оттолкнулъ его отъ берега весломъ,— это сверхъестественное появленіе мертвеца можно объяснить съ одной стороны суевріемъ мужика, съ другой — угрызеніями его преступной совсти.

Въ баллад Шиллера ‘Ивиковы журавли‘ фантастическій вымыслъ, заключающійся въ томъ, что журавля, нечаянные свидтели убійства Ивика, какъ-бы изобличаютъ его убійцъ и предаютъ ихъ въ руки правосудія,— можно свести на реальную почву сообразно указанію, сдланному на этотъ счетъ самимъ Шиллеромъ въ письм къ Гэте: ‘Убійцы между зрителями,— пишетъ онъ, пьеса, правда, не особенно тронула и подавила соучастника Паренія, но она напомнила ему о его дл, а слдовательно и о томъ, что при этомъ случилось (‘шумъ отъ стаи журавлиной’). Явленіе журавлей должно застигнуть его такимъ образомъ въ-расплохъ, онъ человкъ грубый и глупый, надъ которымъ моментальное впечатлніе иметъ полную власть — и громкое восклицаніе (‘Пареній, слышишь?… Крикъ вдали: то Ивиковы журавли!’…) при этихъ обстоятельствахъ естественно’.

Баллада Лермонтова: ‘Воздушный корабль’ (изъ Зейдлица) тоже уясняетъ смыслъ жизненнаго явленія посредствомъ фантастическаго его воспроизведенія. Сверхъестественный образъ Наполеона, который, въ часъ своей грустной кончины, несется на воздушномъ корабл съ о. св. Елены къ берегамъ Франціи,— есть ле боле, какъ поэтически выраженное условіе: если-бъ развнчанный императоръ могъ встать изъ гроба и явиться во Францію, то ни въ комъ не нашелъ-бы участія къ своей превратной судьб и т. д.

Басня.

32. По мннію нмецкаго ученаго — Я. Гримма, корнемъ басни должно считать животный эпосъ, который въ цлости сохранился только у германцевъ (‘Рейнеке-лисъ’) и въ древне-индійской ‘Манна-Тантр’, т. е. пятикнижіи. Обломки или отдльные члены животнаго эпоса стали первымъ зерномъ какъ всхъ позднйшихъ сказокъ о животныхъ, такъ точно и басни.

Въ Греціи древнйшимъ баснописцемъ считается Эзопъ (VI в. до Р. Хр.), пріобрвшій себ всемірную извстность. Преданіе гласитъ, что онъ былъ фригійскій рабъ и, при вншнемъ безобразіи, обладалъ рдкимъ остроуміемъ и находчивостью. Ему приписало цлое собраніе басенъ, которыя онъ слагалъ по поводу какого-нибудь отдльнаго житейскаго случая для вящшаго убжденія людей низкаго уровня развитія, причемъ, ради краткости и наглядности, замнялъ людей — животными и общежитіе первыхъ низводилъ на почву животненныхъ отношеній. Какъ экспромтъ, какъ простое уподобленіе или пословица въ лицахъ, эзопова басня ни мало не претендуетъ на художественныя достоинства: ея цль заключается не въ ней самой, а въ тхъ преходящихъ случаяхъ жизни, разъясненію которыхъ она предназначалась служить. (См. въ приложеніи къ Учебнику басни Эзопа: ‘Воронъ и Лисица’ и ‘Лисица и Виноградъ’).

Когда поводы къ сочиненію эзоповыхъ басенъ были забыты, то он начали снабжаться общею моралью, и такимъ образомъ изъ простого уподобленія обратились въ аллегорическій разсказъ съ назидательнымъ выводомъ. Таковы баспи римскаго писателя Федра (род. за 60 лт. до Р. Хр.), вольноотпущенника императора Августа. Несмотря на стихотворную форму, въ нихъ нтъ ни искры поэзіи, повствовательная часть страдаетъ излишней краткостью и сухостью, а мораль — заурядной пошлостью. Тмъ не мене Федръ въ прозаической передлк неизвстнаго Ромула пользовался въ средніе вка самымъ широкимъ распространеніемъ, его басни часто служили реторическимъ цлямъ, какъ пособіе для доказательствъ.

Забытая на нкоторое время, басня возродилась у нмцевъ подъ перомъ Геллерта, Гагедорна, Глейма и Лессинга, въ первой половин прошедшаго столтія, въ періодъ господства въ нмецкой литератур дидактическаго (поучительнаго) направленія. Любя точность и краткость, предпочитая существенное ненужному и безполезному, Лессингъ (t 1781 г.) усвоилъ своимъ баснямъ форму эзоповыхъ притчей. Выходя изъ того убжденія, что басня исключительно должна служить педагогическимъ цлямъ, онъ даже лишилъ ее прежней стихотворной рчи, чтобы истребить на ней малйшій слдъ поэзіи (см. въ приложеніи къ Учебнику басни Лессинга: ‘Эзопъ и оселъ‘, ‘Дубъ’, ‘Скупецъ’).

Совершенно съ инымъ характеромъ басня является у француза Лафонтена (1621—1685 г.) и у нашего ‘ддушки’ Крылова (1768—1844 г.). И тотъ и другой писатель придавали одинаково важное значеніе какъ морали, такъ точно и поэтическимъ достоинствамъ басеннаго разсказа, который у нихъ всегда легкій, быстрый, естественный, оживленъ умными шутками, веселостью, остротою и такъ пріятенъ, что нельзя вообразить что-нибудь совершенне. У Крылова и Лафонтена, по мткому выраженію послдняго: ‘басня ведетъ нравоученіе не за собою, а съ собою’ (‘le conte fait passer la moral avec lui’), такъ-что оно является какъ-бы логическимъ слдствіемъ изъ предпосланныхъ точныхъ и врныхъ посылокъ, чего нельзя сказать о басняхъ Эзопа или Федра. Въ выводахъ и въ заключеніяхъ Крылова часто прорывается та неодолимая сила эпиграммы, которая все обезоруживаетъ вокругъ себя. Эти-то золотыя, геніальныя мысли уже давно вылились въ народъ, составили его собственность, обратились въ пословицы и въ приговоры народнаго благоразумія.

Зври у Крылова выступаютъ съ полнымъ звринымъ сходствомъ, а людямъ, какъ лицамъ басенъ, приданы общіе, типическіе характеры, но не единичные, индивидуальные. Разсказъ Крылова блещетъ живописью подробностей и удивительной правдой: ‘даже самъ горшокъ поворачивается какъ живой’, по словамъ Гоголя.

Что касается нравоученія, то оно или сопровождаетъ басню (‘Лягушка и Волъ’), или выговаривается въ рчи дйствующаго лица, почему и становится живою частью разсказа (‘Стрекоза и Муравей’), или предпосылается басн, всегда въ ущербъ ея интересу. (‘Ворона и Лисица’), Иногда и того нтъ: баснописецъ предоставляетъ самому читателю сдлать заключеніе, а самъ только даетъ поводъ къ нему своимъ разсказомъ. (‘Булыжникъ и Алмазъ’).

Языкъ Крылова — образцовый: мткій, живой, картонный, онъ отголосокъ языка народнаго, но смягченъ и очищенъ Опытнымъ литературнымъ вкусомъ. Гоголь говоритъ: ‘У Крылова не поймаешь его слога. Предметъ, какъ-бы не. имя словесной оболочки, выступаетъ самъ собою, натурою передъ глаза. Стиха его также не схватишь. Никакъ не опредлишь его свойства: звученъ-ли онъ? легокъ-ли? тяжелъ-ли? Звучитъ онъ тамъ, гд предметъ у него звучитъ, движется, гд предметъ движется, крпчаетъ, гд крпнетъ мысль, и становится вдругъ легкимъ, гд уступаетъ легковсной болтовн дурака. Его рчь покорна и послушна мысли и летаетъ, какъ муха, то являясь вдругъ въ длинномъ, шестистопномъ стих, то въ быстромъ, одностопномъ. Расчитаннымъ числомъ слогомъ выдаетъ онъ ощутительно самую невыразимую ея духовность’.

Кром Крылова, въ нашей литератур, какъ баснописцы, пользуются заслуженной извстностью: Кантемиръ, сатирикъ прошлаго вка, авторъ шести силлабическихъ басенъ (‘Огонь и Восковой болванъ’, ‘Пчельная матка гл Пчела‘, ‘Верблюдъ и Лисица и друг.), Сумароковъ, Хемницер, чьи басни и теперь еще плняютъ читателя неподдльно-веселымъ и добродушнымъ юморомъ, Дмитріевъ, остроумный и наблюдательный разсказчикъ, владющій въ совершенств стихомъ, и Измайловъ, который искусно рисовалъ сцены простыхъ, низменныхъ характеровъ и происшествій. Нижеслдующее четверостишіе Державина довольно удачно характеризуетъ трехъ нашихъ главныхъ баснописцевъ.

Судъ о басельникахъ.

‘Эзопъ Хемницера зря, Дмитрева, Крылова,

Послднему сказалъ: ты тонокъ и уменъ,

Второму, ты хорошъ для модныхъ, нжныхъ женъ,

Съ усмшкой первому сжалъ руку — и ни слова!’

33. Опредленіе басни. Басня есть небольшое эпическое произведеніе, въ которомъ, подъ покровомъ аллегоріи и съ извстною нравоучительною цлью, осмиваются пороки и недостатки общества.

Примчаніе. Басни, дйствующими лицами которыхъ являются люди, называются притчами, таковы, напр., Евангельскія притчи Спасителя.

Лирическая поэзія.

34. Общія замчанія о лирической поэзіи. Лирическая поэзія возникла у грековъ и получила свое названіе отъ греческаго слова lyra — лира, означающаго струнный музыкальный инструментъ, подъ акомпаниментъ котораго греки большею частью пли свои стихотворенія.

Предметъ лирической поэзіи — внутренняя жизнь поэта: чувства и мысли въ ихъ дйствіи на чувства. Значитъ, лирика субъективна попреимуществу.

Примчаніе 1-е. Явленія вншняго міра хотя и могутъ входить въ лирическое стихотвореніе, но здсь они важны не сами по себ, а по тому впечатлнію, которое производятъ на автора.

Примчаніе 2-е. Лирикъ можетъ высказывать свои чувствованія и впечатлнія не только отъ имени посторонняго лица, дйствительнаго или воображаемаго, но даже устами цлаго народа (см. ‘Пвецъ во стан Русскихъ воиновъ’ Жуковскаго или ‘Клеветникамъ Россіи’ Пушкина).

Но какъ-бы ни было субъективно лирическое произведеніе, однако индивидуальныя мысли и чувствованія, въ немъ выражаемыя, должны представлять общечеловческій интересъ, будучи понятны и доступны каждому читателю.

Изъ вышесказаннаго о лирик ясно, что она обречена вращаться только въ предлахъ настоящаго времени, а прошедшее и будущее принадлежатъ ей настолько, насколько воспоминаніе о первомъ или мысли о второмъ могутъ служить предметомъ лирическаго творчества въ настоящемъ.

35. Виды лирической поэзіи. Лирику составляютъ: псня народная и псня художественная, ода (гимнъ, диирамбъ), элегія, сатира, эпиграмма и антологическія стихотворенія.

Псня народная или безыскусственная.

36. Безыскусственная лирика, равно какъ и безыскусственный эпосъ, есть вковое созданіе собирательнаго творчества народа, который просто, искренно и задушевно выражалъ въ ней свои думы, желанія и чувствованія. Главный видъ народной лирики — псня, для знакомства съ нею разсмотримъ два — три произведенія этого рода.

‘Выдавала меня матушка’ (Хрест. Галах. II, 333). Псня рисуетъ неприглядную долю крестьянской женщины на чужедальней сторон, въ семь нелюбимаго мужа. Родимая матушка, навстивъ свою дочь, которая до ‘суда Божія — внчанія’ цвла молодостью и здоровьемъ, была кровь съ молокомъ, теперь и узнать ее не можетъ. ‘Что это за баба, что за старуха?’ — спрашиваетъ она: ‘гд твое двалося блое тло? гд твой двался алый румянецъ?’ Дочка молвитъ матери:

‘Блое тло на шелковой плтк,

Алый румянецъ на правой на ручк:

Плеткой ударитъ — тла убавитъ,

Въ щеку ударитъ — румянцу не станетъ’…

Впрочемъ, не одна только ‘плтка’ да ‘правая ручка’ лютаго мужа сводили крестьянскую женщину въ преждевременную могилу: гнула ее въ три погибели и родня мужа привередливая. Такъ въ псн: ‘Съ рченьки утушка слетывала’, свекоръ-батюшка названъ неласковымъ, свекровь-матушка — угрюмою, деверья невстку обносятъ непригожей, непривтливой, заловки каждый ея шагъ слдятъ, насмхаются надъ ней, дятъ подомъ: и не горазда она ничему и не находчива: ‘словечушко промолвитъ, за другимъ въ карманъ пойдетъ’… Не красна доля молодой женщины… И невольно въ минуту глубокой тоски и сознанія своей безпомощности вспадаетъ ей на умъ прировнять себя къ срой утушк, что слетывала съ тихой рченьки на бурное синее море, гд не укрыться ей отъ непогоды, не спрятаться отъ щипковъ злыхъ гусей. Кабы чуяла утушка такую надъ собой невзгоду,— не подумала-бы слетывать съ тихой рченьки, знай да вдай молодица, что за житье горькое ожидаетъ ее въ замужеств, не разсталась-бы во вки съ родительскимъ теремомъ, не пошла-бъ во чужіе люди:

‘Чужи люди, словно темнай лсъ,

Словно туча грозная:

Безъ морозу сердце вызнобятъ,

Безъ бды глаза выколятъ’…

‘Ужъ какъ палъ туманъ на сине море’ (Хрест. Галах. II, 338). На чужедальней сторон, во чистомъ пол умираетъ одиноко молодой царскій ратникъ. Онъ лежитъ у огонька, на шелковомъ ковр, изъ раны льется кровь горячимъ потокомъ, очи его смежаются могильной дремой, и передъ смертью онъ трогательно прощается съ своимъ конемъ, ‘бодрымъ пайщикомъ службы царской’, отсылаетъ съ нимъ поклонъ отцу-матери, роду-племени, малымъ дтушкамъ, а молодой вдов велитъ сказать, что ‘женился онъ на другой жен, взялъ за нею поле чистое, сосватала ихъ сабля острая, положила спать калена стрла’.

Вс три разобранныя псни дышатъ безропотной покорностью судьб и сосредоточенно-безмолвной грустью, которая не любитъ показываться на людяхъ, не выпрашиваетъ, какъ милостыни, чужого состраданія, но ищетъ выхода изъ наболвшаго сердца въ звукахъ унылой и задумчивой псни. Это — преобладающее настроеніе народной лирики: {Уже Пушкинъ такъ характеризовалъ русскую псню:

‘Отъ ямщика до перваго поэта

Мы вс ноемъ уныло. Грустный вой

Пснь русская’..

И Некрасовъ сказалъ о русскомъ народ, что онъ

‘Создалъ псню, подобную стону’…} бодрый смхъ, тихая радость, какъ чувствованія, вытекающія изъ полноты наслажденія жизнію, въ народной псн — рдкія гости, зато она часто заливается безшабашнымъ разгуломъ отчаянія, которому нечего терять и не на что надяться… Такое настроеніе русской народной лирики объясняется не только суровыми климатическими условіями нашего отечества, съ его пасмурнымъ небомъ, топями, болотами, необозримыми равнинами и лсами, продолжительной зимой и скоротечнымъ лтомъ, не только историческими судьбами Россіи: набгами на нее кочевниковъ — печенговъ, половцевъ и татарскимъ погромомъ, но и, преимущественно — вковымъ гнетомъ крпостного права.

Что касается изложенія и формы, то лирическія народныя псни не имютъ ни изысканныхъ оборотовъ рчи, ни римы, ни строгой мрности стиховъ, зато он отличаются особенной образностью и живописностью, зависящими отъ частаго употребленія:

1. Уменьшительныхъ словъ, напр.: соловейко, соловеюшка, дтинушка, яблонька, муравушка, кукушечка, малешенекъ, тонешенька, поскорешеньку, блешенько и т. п.’

2. Положительныхъ и отрицательныхъ сравненій, напр.:

‘Ужъ какъ палъ туманъ на сине море,

А злодй — тоска въ ретиво сердце’…

‘Не звзда блеститъ далече во чистомъ пол,—

Курится огонечекъ малешенекъ’…

‘Не былинушка въ чистомъ пол зашаталася,—

Зашаталася безпріютная головушка’… и т. п.

3. Постоянныхъ эпитетовъ, напр.: втры буйные, солнышко красное, злодй-тоска, сердце-ретивое, поле чистое, мать-сыра земля, добрый молодецъ, звзды частыя, лсъ дремучій, злая мачиха и т. п.

Въ цлой совокупности своей народныя лирическія псни длятся на два основныхъ вида: на псни бытовыя и псни обрядныя. Предметъ первыхъ — разнообразныя стороны русской жизни въ томъ вид, какъ он отразились въ сознаніи народа и вліяли на чувство послдняго, напр.: прискорбное положеніе женщины въ чужой семь, ратная служба на чужедальней сторон и т. п. Въ обрядныхъ-же псняхъ, которыя напоминаютъ о миическомъ отношеніи къ природ, скрыты намки на древніе языческіе обряды и жертвоприношенія. Таковы псни: колядскія (‘За ркою, за быстрою’…), подблюдныя (‘Катилось зерно по бархату, слава’!), торныя (‘И я золото хороню, хороню’), хороводныя (‘А мы просо сяли, сяли’), свадебныя (‘Идетъ кузнецъ изъ кузницы, слава!’) и друг.

Псня искусственная или художественная,

37. Искусственная или художественная псня явилась результатомъ подражанія псн народной. Начиная съ Кантемира (XVIII в.), который уже слагалъ силлабическія псенки въ дух прославленнаго греческаго поэта — Анакреона (VI в. до Р. Хр.), и до послдняго времени — многимъ изъ нашихъ писателей принадлежатъ посильные вклады въ сокровищницу русской псенной поэзіи. Особенно широкой извстностью въ свое время пользовались псни Мерзлякова (‘Среди долины ровныя’), Дмитріева (‘Стонетъ сизый голубочекъ’) и барона Дельвига (‘Пла, пла пташечка’), хотя справедливость требуетъ сказать, что на взглядъ современнаго читателя он страдаютъ избыткомъ слезливо-приторной чувствительности и жалкихъ словъ. Меньшихъ упрековъ въ этомъ отношеніи заслуживаетъ Цыгановъ: его псни (напр.: ‘Что ты рано, травушка, пожелтла?’) въ большей степени народны и одушевлены неподдльнымъ чувствомъ. Но самыми талантливыми и симпатичными представителями художественно-народной псни въ нашей литератур остаются Кольцовъ (1809—1842 г.) и Никитинъ (1824—1862 г.).

‘Кольцовъ родился для поэзіи, которую онъ создалъ,— говоритъ Блинскій: онъ былъ сыномъ народа въ полномъ значеніи этого слова. Бытъ, среди котораго онъ воспитался и выросъ, былъ тотъ-же крестьянскій бытъ, хотя нсколько и выше его. Кольцовъ выросъ среди степей и мужиковъ. Онъ не для фразы, не для краснаго словца, не воображеніемъ, не мечтою, а душою, сердцемъ, кровью любилъ русскую природу и все хорошее и прекрасное, что, какъ зародышъ, какъ возможность, живетъ въ натур русскаго селянина… Нельзя было тсне слить своей жизни съ жизнію народа, какъ это само собою сдлалось у Кольцова. Его радовала и умиляла рожь, шумящая сплымъ колосомъ, и на чужую ниву смотрлъ онъ съ любовію крестьянина, который смотритъ на свое поле, орошенное его собственнымъ потомъ. Кольцовъ не былъ земледльцемъ, но урожай былъ для него свтлымъ праздникомъ: прочтите его ‘Псню пахаря’ и ‘Урожай’. Сколько сочувствія къ крестьянскому быту въ его ‘Крестьянской пирушк’ и въ псн ‘Что ты спишь, мужичекъ’! (Блинскій, т, XII, 134—5).

До чего удалось Кольцову овладть духомъ, складомъ и даже мотивами народной лирики, въ томъ наглядно убждаетъ насъ простое сопоставленіе нкоторыхъ его псепъ съ пснями народными.

Народная псня разсказываетъ, какъ Иванъ, сударь, Петровичъ, вставъ на зар, чесалъ свои кудри черныя передъ зеркаломъ хрустальнымъ, чесалъ — приговаривалъ:

‘Завивайтесь, кудри,

Завивайтесь, черпы!

Ужъ, какъ завтра-ль васъ, кудри,

Ужъ, какъ завтра-ль васъ, черныя,

Не самъ буду завивати,

Станетъ завивати красна двица’…

Услышавъ т сыновнія рчи, молвила матушка родимая: ‘Дитя-ли мое, милое!

Не гадай впередъ, не загадывай…

Какова еще рука у двицы?…

Либо завьются кудри,

Либо не завьются черныя,

Коли будетъ совтъ да любовь,

Кудри сами станутъ завиваться,

Коли будетъ кось да перекось,

Не развивши, станутъ развиваться.

Ужъ завыотся-ли кудри,

Ужъ завьются-ли черныя…

Не отъ частаго гребешка,

Не отъ частаго костяного,

Завиваются-ли кудри,

Завиваются-ли черныя

Отъ веселья, отъ радости,

Развиваются-ли кудри,

Развиваются-ли черныя

Отъ печали, отъ горести

Отъ тоски, отъ кручинушки’

(‘На зар Иванъ, сударь, Петровичъ‘ Хрест. Филон. II, 25).

На этотъ-же самый народный мотивъ поетъ Лихачъ Кудрявичъ Кольцова:

‘Съ радости — веселья

Хмелемъ кудри вьются,

Ни съ какой заботы

Он не скутся.

Ихъ не гребемь чешетъ —

Золотая доля,

Завиваетъ въ кольцы

Молодецка удаль’.

(‘Первая псня Жих. Кудр.’ Хрест. Филон. II. 104).

‘Въ золотое время

Хмелемъ кудри вьются,

Съ горести-печали

Русыя скутся.

Ахъ, скутся кудри!

Любитъ ихъ забота,

Полюбитъ забота —

Не чешетъ и гребень!’

(‘Вторая псня Жих. Кудр.’ Хрест. Филон. II, 105).

Въ народной псн, ‘А и горе, гореваньице‘ (Хрест. Галах. II, 332) крестьянское горе выступаетъ въ вид какого-то грознаго, безобразнаго призрака, ‘лыкомъ подпоясаннаго’ и по ногамъ ‘мочалами изопутаннаго’. Борьба съ нимъ не по плечу русскому селянину: пойдетъ-ли онъ въ темные лса,— Горе прежде вкъ тамъ сидитъ, его поджидая, завернетъ-ли въ царевъ кабакъ,— Горе навстрчу валитъ и пиво тащитъ. Такими-же мрачными красками рисуется злая судьба у Кольцова во второй псн Лихача Кудрявича:

‘Зла бда — не буря —

Горами качаетъ,

Ходитъ невидимкой,

Губитъ безъ разбору.

Отъ ея напасти

Не уйти на лыжахъ:

Въ чистомъ пол найдетъ,

Въ темномъ лс сыщетъ,

Чуешь только сердцемъ:

Придетъ, сядетъ рядомъ,

Обь руку съ тобою

Пойдетъ и подетъ’…

Но русскій селянинъ носитъ въ себ страшную силу въ страданіи, способность находить въ немъ какое-то буйное, размашистое упоеніе и даже иронически подшучивать надъ нимъ, какъ это видно, напр., изъ этихъ словъ народной псни:

‘А и въ гор жить — некручинну быть,

Нагому ходить — не стыдитися,

А и денегъ нту — передъ деньгами,

Появилась гривна — передъ злыми дни’

(‘А и горе, гореваньиц’ ).

Съ такой-же безшабашной ироніей оглядывается на себя бобыль Никитина (См. ‘Псня бобыля’ Хрест. Филон. II, 109).

У бобыля —

Ни кола, ни двора,

Зипунъ — весь пожитокъ.

Но хоть нтъ у него казны, зато нтъ и назойливыхъ думъ, что богачу глазъ по ночамъ сомкнуть не даютъ… Онъ не тужитъ: слезами горю не пособишь, только пущую бду накличешь —

Слезъ никто не видитъ,

Оробй, загорюй,—

Курица обидитъ…

И вотъ бобыль веселъ размашистой удалью отчаянія:

…Идетъ да поетъ,

Втеръ подпваетъ,

Сторонись, богачи,

Бднота гуляетъ!…

Думы о гробовой доск его ни мало не тревожатъ, смерть бобыля — никому не убытокъ, а для него такъ, пожалуй, и выигрышъ: покрайности

Будетъ голь прикрыта…

Этихъ примровъ довольно, чтобы судить, насколько прочны кровныя связи между поэзіей Кольцова и Никитина и народной безыскуственной лирикой.

38. Опредленіе псни. Псней называется лирическое стихотвореніе, въ которомъ народъ или отдльный поэтъ просто, искренно и задушевно выражаетъ свои думы, желанія и чувствованія.

Ода (гимнъ, диирамбъ).

39. ‘Клеветникамъ Россіи’ Пушкина (Хрест. Галах. II, 320). Это политическое стихотвореніе было написано въ 1831 г., какъ отвтъ на клевету, брань и оскорбленія, вызванныя противъ Россіи стремленіями, возбужденными за-границею польскимъ возстаніемъ. Поэтъ внушаетъ грознымъ оскорбителямъ, что польскій мятежъ это — ‘домашній, старый споръ славянъ между собою’. Цлые вка считаются кровью два близкія родственныя племени — русскіе и поляки, и семейная вражда ихъ можетъ разршиться только исторически, въ будущемъ — вроятнымъ сліяніемъ обоихъ племенъ въ одно славянское тло. Напрасно, поэтому, озлобленные ‘витіи’, въ надежд подчинить Россію своей вол, требуютъ вмшательства 3. Европы для умиротворенія польско-русской борьбы, ‘ужъ взвшенной судьбою’: ихъ вроломныя притязанія, оскорбительныя для народной гордости русскихъ, должны умолкнуть предъ силой русскаго оружія, чьей испытанной доблести Европа обязана своимъ недавнимъ освобожденіемъ отъ ‘наглой воли’ Наполеона, приводившаго въ трепетъ половину вселенной… Патріотическое чувство поэта окрыляется увренностью въ боевомъ могуществ Россіи, которая по первому манію Царя встанетъ, какъ одинъ человкъ, ‘стальной щетиною сверкая’ —

Отъ Перми до Тавриды,

Отъ финскихъ хладныхъ скалъ до пламенной Колхиды,

Отъ потрясеннаго Кремля

До стнъ недвижнаго Китая…

Свою грозную филиппику по адресу ‘народныхъ витій’ Пушкинъ сумлъ облечь въ удивительно-художественную форму, его рчь дышитъ неподдльнымъ восторгомъ и захватывающею силой. Разобранное стихотвореніе можетъ служить превосходнымъ образчикомъ современной оды, которая иначе называется лирической думой.

40. Опредленіе оды. Ода (лирическая дума) есть такое лирическое стихотвореніе, въ которомъ выражаются чувства и мысли поэта, настроенныя на торжественный ладъ какимъ-нибудь важнымъ и высокимъ предметомъ или явленіемъ общественной жизни.

Первоначально ода явилась въ древней Греціи, гд она имла такихъ талантливыхъ представителей, каковы Алкей, поэтесса Сафо (VII в. до Р. Хр.) и особенно Пиндаръ (род. въ 522 г. до Р. Хр), прославленный творецъ эпиникій, т. е. хвалебныхъ псенъ въ честь побдителей на Олимпійскихъ играхъ. Независимо отъ разнообразія сюжетовъ, объема, стиля и формы, каждая ода Пиндара сложена по опредленному плану, въ составъ котораго входили: хвала побдителю, его семейству, его родин и богамъ, какъ покровителямъ игръ и главнымъ виновникамъ побды, также — соотвтственные миы и личныя впечатлнія и мысли поэта.

У римлянъ замчательнымъ лирикомъ былъ Горацій (ум. въ 8 г. до Р. Хр.). Хотя большею частью онъ подражалъ греческимъ образцамъ, тмъ не мене оды его одинаково превосходны какъ по изяществу выраженія, такъ по теплот и искренности чувства.

Со второй половины XVII в., въ періодъ господства французскаго классицизма въ литератур, древняя ода вырождается въ, такъ-называемую, ложно или псевдо-классическую оду, отличительные признаки которой состояли въ слдующемъ:

1. Она должна была имть приступъ, предложеніе, изложеніе и заключеніе, гд обыкновенно помщалась фигура моленія. Приступъ длился на тихій, когда поэтъ начиналъ оду хладнокровно и мало-по-малу воспламенялся,— и стремительный, зависящій, по словамъ Державина, ‘отъ накопленія мыслей, которыя, подобно вод, стснившейся при плотин или скал, вдругъ прорываясь сквозь оныя, съ шумомъ начинаютъ свое стремленіе’ (‘Разсужд. о лирической поэзіи’),

2. Въ ложно-классической од употреблялось слово ‘пою’, что было совсмъ неестественно, такъ какъ она не плась.

3. Обязательная торжественность тона въ изложеніи псевдоклассической оды, за частымъ отсутствіемъ истиннаго восторга и дйствительныхъ къ нему поводовъ, возмщалась громкими, трескучими фразами, въ род слдующихъ: ‘зари багряны персты! и райскій кринъ, и Фебъ, и небеса отверсты!’ (см. сатиру Дмитріева: ‘Чужой толкъ’).

4. Ложно-классическая ода не терпла строго-послдовательнаго расположенія мыслей, отчего въ ней допускался, такъ-называемый, лирическій безпорядокъ. Поэтъ, по выраженію Державина, ‘какъ изступленный мечется отъ одной мысли къ другой, кажется, безъ всякой связи’, по, однако-жъ, ‘между періодовъ, или строфъ находится тайная связь, какъ между видимыхъ, прерывистыхъ колнъ перуна неудобозримая нить горючей матеріи’,

5. Въ ложно-классическую оду вводились эпизоды, т. е. вставочные разсказы о постороннихъ главному содержанію предметахъ, и —

6. Миологическіе боги, богини, геніи и аллегорическія олицетворенія отвлеченныхъ понятій, напр.: храбрости, великодушія, мудрости и т. н.

Вотъ главные отличительные признаки ложно-классической оды. Для практическаго ознакомленія съ ними, разберемъ VIII оду Ломоносова: ‘На день восшествія на Всероссійскій престолъ Ея Величества Государыни Императрицы Елисаветы Петровны’ (1747 г.).

1. Названная ода состоитъ изъ приступа (строфы 1-я, 2-я, 3-я и 4-я), предложенія (строфы 5-я и 6-я), изложенія (строфы отъ 7 — 24-ой) и заключенія, въ которомъ содержится ‘фигура моленія’ (ст. 24-я). Приступъ — тихій, сообразно предмету оды — ‘возлюбленной тишин‘.

2. Слово ‘пою’ встрчается въ 5-ой строф, ‘мы не можемъ удержаться отъ пнія твоихъ похвалъ’…

3. О выспренней торжественности тона и гиперболическомъ изображеніи воспваемыхъ героевъ въ VIII од можно судить по нижеслдующимъ мстамъ. Ломоносовъ называетъ ‘великими именами’ не только Петра I и Елизавету, но даже Екатерину I, чье кратковременное царствованіе не ознаменовано ровно ничмъ замчательнымъ въ лтописяхъ нашей исторіи. Онъ величаетъ ее ‘единой отрадой по Петр’, если-бъ жизнь этой государыни продлилась, то Россія давно-бы посрамила ‘своимъ искусствомъ’ Францію. О Петр Ломоносовъ говоритъ, что онъ явился въ Россіи вслдствіе предвчнаго опредленія Бога, который искони ‘своими положилъ судьбами себя прославить въ наши дни’, для чего и ‘послалъ въ Россію человка, каковъ неслыханъ былъ отъ вка’, Петръ ‘Россію, варварствомъ попранну, съ собой возвысилъ до небесъ‘. Не мене щедръ Ломоносовъ на преувеличенныя похвалы Елизаветы, онъ называетъ ее ‘великой Петровой дщерью‘, которая щедроты отчи превышаетъ’, ‘уста’ у ней — ‘божественны’, душа ея ‘зефира тише, и зракъ прекрасне рая‘ и т. д.

4. Лирическій безпорядокъ мы находимъ въ 10-ой строф, гд восклицаніе ‘но, ахъ, жестокая судьбина!’ выражаетъ неожиданный переходъ отъ описанія мудрыхъ дяній Петра къ печальному событію его кончины.

5. Примромъ эпизодовъ въ разбираемой VIII од могутъ служить строфы 7-я, 8-я, 9-я, 10-я и 11-я, въ которыхъ Ломоносовъ повствуетъ о длахъ Петра В. и внценосной его преемницы — Екатерины I.

6. Встрчаются слдующіе миологическіе имена и боги: Верхи Парнасски, музы, Марсъ, Нептунъ, Плутонъ, Минерва, Борей, не забыта даже пресловутая лира (‘Се хощетъ лира восхищенна’ и проч.), которую Ломоносовъ на самомъ-то дл не биралъ и въ руки,

Что касается слога, то VIII ода написана высокимъ штилемъ, который, какъ это можно видть изъ разсужденія самого-же Ломоносова ‘О польз книгъ церковныхъ въ россійскомъ язык‘, составляется изъ ‘реченій славянороссійскихъ’.

Искусственно-условныя формы ложно-классической оды были ближайшей причиной ея паденія, ускореннаго цлымъ легіономъ бездарныхъ одописцевъ, ‘едва-ли вывски надписывать способныхъ’. Осмянная сатирой, которая между прочимъ приравняла ее жъ шелковому чулку, что на каждую ногу въ-нору (Крыловъ), ложно-классическая ода должна была уступить свое мсто од современной, т. е. лирической дум.

Совершеннымъ особнякомъ занимаетъ почетное мсто въ русской поэзіи ‘Фелица’ Державина. Это — единственный примръ оды-сатиры, здсь искусно слиты два діаметрально-противоположныя начала: патетическое съ забавнымъ, панегирикъ съ незлобивой насмшкой. ‘Фелицу’ нельзя причислить къ ложно-классическимъ стихотвореніямъ, такъ какъ въ ней нтъ ни одного признака ложно-классической оды, за исключеніемъ чрезмрнаго преувеличенія могущества Екатерины В., которой поэтъ приписалъ сверхчеловческую власть — ‘свтъ изъ тьмы творить, для хаосъ на сферы стройно, союзомъ цлость ихъ крпить’ (13-я строфа).

Гимнъ. Ода религіознаго содержанія называется гимномъ. Лучшіе гимны принадлежатъ еврейской поэзіи Ветхаго Завта,— псалмы, и Православной Христіанской Церкви, гд они называются ирмосами и акаеистами. Изъ русскихъ гимновъ пользуются широкой извстностью: народный гимнъ ‘Боже, Царя храни!’ Жуковскаго, ‘Коль славенъ нашъ Господь въ Сгон‘ Хераскова, ‘Богъ’ Державина, ‘Размышленіе по случаю грома‘ Дмитріева, ‘Кому, о Господи, доступны Твои Сіонски высоты?’ Языкова и друг.

Диирамбъ. У грековъ диирамбомъ назывался гимнъ въ честь бога вина — Діониса или Вакха. Въ настоящее-же время подъ диирамбомъ разумется стихотвореніе, изображающее упоеніе земнымъ счастіемъ. Въ нашей поэзіи, вообще не богатой диирамбами, лучшія произведенія этого рода написаны Языковымъ.

Элегія (романсъ).

41. ‘Внимая ужасамъ войны’ Некрасова (Хрест. Галах. II, 366). Эта элегія была написана въ дни ужасовъ Севастопольской войны, когда газеты ежедневно приносили извстія о новыхъ и новыхъ ‘жертвахъ боя’ на бастіонахъ и въ траншеяхъ Севастополя. Внимая скорбнымъ встямъ, поэту жаль не друга, не жены, жаль не самаго героя: время осушитъ слезы вдовы, друга лучшій другъ забудетъ и неувядающими лаврами увнчается воинъ, павшій на ратномъ пол. Такъ о чемъ-же груститъ поэтъ? Онъ груститъ о томъ, что подсмотрлъ въ мір одн святыя, искреннія слзы —

‘То слзы бдныхъ матерей!

Имъ не забыть своихъ дтей,

Погибшихъ на кровавой нив,

Какъ не поднять плавучей мн

Своихъ поникнувшихъ втвей’…

Грустное раздумье въ разобранномъ стихотвореніи Некрасова становится уже похоронной псней всмъ радостямъ жизни въ элегіи Лермонтова: ‘И скучно и грустно’. Разочарованный въ возможности земного счастія, поэтъ лишаетъ жизнь всего того, чмъ красна бываетъ доля человка: дружбы, желаній, любви и страстей. На дружескую руку — думаетъ онъ — нельзя опереться ‘въ минуту душевной невзгоды’… Желанья — не сбыточны, напрасны и только тшатъ и ослпляютъ человка, пока незамтно одинъ за другимъ невозвратно проходятъ его лучшіе годы, любовь тоже не можетъ дать прочнаго счастія: вчно любить певозможно, а навремя — не стоитъ труда… Правда, есть страсти съ ихъ мучительнымъ наслажденіемъ, но и ‘сладкій недугъ’ страстей рано или поздно долженъ исчезнуть при слов разсудка,—

И жизнь — какъ посмотришь съ холоднымъ вниманьемъ вокругъ —

Такая пустая и глупая шутка’…

Обычное содержаніе элегіи составляютъ: сожалніе о протекшей молодости въ виду близкой смерти (‘Вечерній звонъ’ Козлова, ‘Брожу-ли я вдоль улицъ шумныхъ‘ Пушкина), потеря дорогого и любимаго существа (‘На смерть Пушкина‘ Лермонтова, ‘Погребеніе’ Полежаева), равнодушіе къ жизни, какъ ненужному бремени (‘Тоска’ Полежаева, ‘Даръ напрасный, даръ случайный‘ Пушкина), тоска по родин (‘Дорога’ Огарева), борьба идеальныхъ стремленій съ несовершенствами дйствительности (‘Ангелъ* Лермонтова), примиреніе съ тревогами земной жизни въ надежд на загробное блаженство (‘Теонъ и Эсхинъ’ Жуковскаго), нравственное обновленіе и преображеніе человка въ минуту созерцанія очаровательнихъ картинъ природы (‘Когда волнуется желтющая нива‘ Лермонтова) и т. д.

42. Опредленіе элегіи. Элегіей въ нашемъ современномъ смысл называется такое лирическое стихотвореніе, въ которомъ преобладающимъ настроеніемъ поэта являются печаль, грустное раздумье или разочарованіе.

Элегія, какъ особенная форма поэтическаго творчества, впервые явилась въ іоническихъ колоніяхъ М. Азіи въ начал VII в. до Р. Хр., и на этой стадіи своего развитія у грековъ была стихотвореніемъ самаго разнообразнаго содержанія и объема, но непремнно въ извстной метрической форм, такъ-называемаго, ‘двустишія’, т. с. соединенія гекзаметра съ пятистопнымъ стихомъ, или пентаметромъ. Древнйшимъ прославленнымъ элегикомъ Греціи былъ Тиртей (VII в. до Р. Хр.), чьимъ воинственнымъ пснямъ спартанцы, по преданію, были обязаны своими побдами надъ мессинцами (680 г. до Р. Хр.). Впослдствіи, рядомъ съ героической элегіей Тиртея, у грековъ появляется также элегія эротическая, любовная (Мимнермъ Колофонскій за 600 л. до Р. Хр.) и дидактическая, поучительная, почерпавшая свое содержаніе и мораль изъ наблюденій надъ вседневной жизнью (еогнисъ изъ Мегары — за 560 л. до Р. Хр.). Въ элегіяхъ Мимнерма, который пережилъ политическую независимость своей родной Смирны и для котораго, поэтому, настоящее уже не представляло ничего отраднаго,— впервые начинаютъ кое-гд звучать грустныя ноты.

Римская литература насчитываетъ трехъ первоклассныхъ элегиковъ: Тибулла, Проперція и Овидія (вс трое — современники Августа).

Искренность тона, симпатичный, разносторонній талантъ, мелодическій стихъ — вотъ т особенности дарованія Тибулла, которыми онъ стяжалъ себ громкую извстность во вс вка и у всхъ народовъ. (См. ‘Тибуллову элегію‘ въ вольномъ перевод Батюшкова, Хрест. Галах. II, 352).

Меньшей славой пользуется Проперцій, отчасти причина этого — его слогъ, изысканный и темный.

Элегіи Овидія носятъ названіе: ‘Tristia’ (‘Скорби’) и ‘Epistolae ex Ponto’ (‘Понтійскія письма’), он написаны на мст ссылки Овидія, въ Томахъ, близъ устьевъ Дуная и содержатъ жалобы изгнанника, обреченнаго влачить дни среди варваровъ, вдали отъ семьи, друзей и удобствъ римской жизни (См. ‘Посланіе съ Понта’, вольное подражаніе Овидію Майкова. Хрест. Галах. II, 351).

Грустный тонъ, отмченный нами уже въ элегіяхъ Мимнерма, начинаетъ преобладать въ произведеніяхъ римскихъ элегиковъ и съ ихъ легкой руки пріобртаетъ наконецъ полное право гражданства въ элегическихъ стихотвореніяхъ послдующихъ вковъ, не исключая нашего времени.

Примчаніе. Небольшая элегія, предназначенная для пнія, получила во Франціи названіе романса, которое перешло и къ другимъ народамъ.

Сатира.

43. ‘Къ уму своему’ Кантемира (Хрест. Галах. II, 370). Въ этой сатир, написанной въ 1729 г., въ форм діалога между авторомъ-сатирикомъ и умомъ Кантемиръ осмиваетъ тхъ ‘хулящихъ ученіе’, которые, въ своемъ упорномъ мракобсіи, враждебно косились на западную науку, усматривая въ ней источникъ ‘расколовъ и ересей’, и чуждались писателей, ‘какъ мора’. Для этой цли сатирикъ беретъ изъ современнаго ему общества самыхъ типичныхъ представителей умственнаго застоя и уполномочиваетъ каждаго изъ нихъ нападать на западное просвщеніе, тогда едва только насажденное въ Россіи трудами Петра В.,— то изъ побужденій слпого изуврства или узко-практическихъ видовъ, то изъ празднаго легкомыслія.

Ханжа Критомъ ‘съ чтками въ рукахъ’ приписываетъ всеобщій упадокъ благочестія въ его время — тлтворному вліянію наукъ. Онъ ‘ворчитъ и вздыхаетъ’, видя, какъ некстати любознательные молодые люди начинаютъ, къ соблазну Церкви, читать Библію и всему хотятъ знать поводъ и причину, не дорожа обычаями предковъ, не пьютъ кваса, ‘не прибьешь ихъ палкою къ соленому мясу’, постовъ не держатъ, свчекъ не кладутъ, пастырей духовныхъ не почитаютъ и (верхъ дерзости!) смютъ шептать, что церковнымъ рукамъ ‘помстья и вотчины весьма не пристали’.

Сильванъ, типъ скряги-помщика, считаетъ ‘вреднымъ безумствомъ’ все то, ‘съ чего вдругъ карманъ не толстетъ’. Понятно,— для науки онъ не длаетъ исключенія, такъ какъ она въ то время начинала служить въ Россіи только правительству, но еще не могла способствовать матеріальнымъ выгодамъ частныхъ лицъ. Пользу реторики, логики, психологіи, метафизики, химіи, астрономіи, алгебры и медицины Сильванъ отрицаетъ съ узко-практической точки зрнія круглаго невжды. Онъ пренаивно размышляетъ, что такъ-какъ лкарю нельзя-же видть внутренностей живою тла, то, значитъ, совты и рецепты врача — вздоръ, одн только ‘басни’, подъ предлогомъ которыхъ ‘лучшій сокъ изъ нашего мшка въ его входитъ’…. Часъ солнечнаго восхода, когда крестьяне Сильвана начинаютъ полевыя работы, на всякій день показанъ въ часовник: ясное дло, почему астрономіей онъ не интересуется, металлы, изъ которыхъ чеканятся деньги, онъ и безъ металлургіи знаетъ досконально: вотъ почему и въ этой наук не видитъ ни на волосъ проку и т. д., и т. д. Однимъ словомъ —

…Сильванъ одно знаніе слично *) людямъ хвалитъ,

Что учитъ множить доходъ и расходы малитъ’.

*) Слично (польск. слово)= отлично, весьма.

Румяный Лука, представитель золотой молодежи того времени, кутила и вертопрахъ, усматриваетъ въ ученіи одну только скучную помху беззаботному прожиганію жизни въ пріятельскихъ попойкахъ и кутежахъ. Для ‘мертвыхъ друзей’, т. е. книгъ, отказаться отъ компаніи живыхъ пріятелей и, обложась бумагой, чернилами, перьями и пескомъ, запереться въ чулан — разв это не равносильно ‘разрушенію людского содружества’?…

Медоръ, пустйшій франтъ, для котораго фунтъ пудры дороже всей философіи Сенеки, а щегольской камзолъ изъ мастерской моднаго портного Рекса — миле Цицеронова краснорчія, не можетъ одобрить занятій литературой и науками оттого, что ‘на письмо, на печать книгъ’ черезчуръ много истребляется бумаги: иной разъ ему не хватаетъ ея на папильотки для ‘завитыхъ кудрей’.

Довольно и этихъ примровъ, чтобы отбить у писателя охоту къ литературнымъ или научнымъ трудамъ. По предвидя возможные со стороны ума доводы, хотя-бы въ томъ смысл, что мракобсіе Притона, Сильвана, Луки, Медора и подобныхъ имъ невждъ — не уставъ умнымъ людямъ,— Кантемиръ спшитъ обезоружить своего собесдника слдующими возраженіями. въ наше время — говоритъ онъ — ‘злобныхъ слова умными владютъ’ и потому пренебрегать ими не должно. Это разъ. Во-вторыхъ, науки имютъ боле многочисленныхъ недоброжелателей, чмъ сколько онъ ихъ назвалъ для краткости. Ботъ еще, напр., списковъ, всми почитаемый за архипастыря и отца потому только, что ‘клобукомъ покрылъ главу, брюхо бородою’ и, ‘въ карет раздувшися, когда сердце съ гнву трещитъ’, благословляетъ встрчныхъ направо и налво, судья-взяточникъ, который только и длаетъ, что подписываетъ приговоры, предоставляя подьячимъ ‘лзть на бумажны горы’, вотъ (при этомъ сатирикъ мелькомъ заглядываетъ въ низменные слои общества) — ‘безмозглый’ дьячекъ, претендующій на епископскій посохъ, и полуграмотный солдатъ, ропщущій на то, что онъ еще не командуетъ полкомъ…. Однимъ словомъ —

‘Наука ободрана, въ лоскутахъ обшита,

Изо всхъ почти домовъ съ ругательствомъ сбита’.

Итакъ, въ сатир ‘Къ уму своему’ Кантемиръ негодуетъ на невжество своихъ современниковъ, какъ на такое явленіе, которое особенно тормозило умственный и нравственный ростъ русскаго общества того времени.

Совершенно инымъ характеромъ отличается сатира Дмитріева: ‘Чужой толкъ’ (Хрест. Галах. II, 373). Она направлена противъ бездарныхъ одописцевъ, ‘едва-ли вывски надписывать способныхъ’, противъ искусственности, громогласія и безпредметнаго восторга ложно-классической оды. Это ненормальное явленіе русской литературы Дмитріевъ поражаетъ не бичомъ желчной и негодующей сатиры, съ образчикомъ которой мы имли случай познакомиться у Кантемира,— но легкою лозой ироніи и незлобиваго смха. Вотъ какъ, напр., живописуетъ сатирикъ процессъ писанія оды нашими Пиндарами,

Лишь пушекъ громъ подаетъ пріятну всть народу,

Что Рымникскій Алкидъ поляковъ разгромилъ,

Иль Ферзенъ ихъ вождя Костюшку полонилъ,—

Онъ (піита) тотчасъ за перо и разомъ вывелъ — Ода!

Потомъ, въ одинъ присстъ: такого дня и года!

‘Тутъ какъ?… Пою!… иль нтъ, ужъ это старина!

‘Не лучше-ль: даждъ мн, Фебъ! Иль такъ: не ты одна

Попала подъ пяту, о чалмоносна Порта!

‘Но что-же мн прибрать къ ней въ риму, кром чорта?

‘Нтъ, нтъ! не хорошо, я лучше поброжу

‘И воздухомъ себя открытымъ освжу’…

Наконецъ, собравшись съ мыслями, кое-какъ обсудивъ планъ будущей ‘реляціи въ стихахъ’, нашъ поэтъ съ прогулки бжитъ на свой чердакъ, чертитъ — и въ шляп дло:

И оду ужъ его тисненью предаютъ,

И въ од ужъ его намъ ваксу продаютъ….

Если припомнимъ, что большая часть изъ нашихъ Пиндаровъ были — ‘лейбъ-гвардіи капралъ, ассесоръ, офицеръ, какой-нибудь подьячій, иль изъ кунсткамеры антикъ въ пыли ходячій, уродовъ стражъ — народъ все нужный, должностной’, что, наконецъ, одописцы эти сочиняли оды не по вдохновенію, а ради награды перстенькомъ или дружества съ князькомъ,— то, понятно, не станемъ удивляться печальной судьб ихъ пснопній.

44. Опредленіе сатиры. Сатира есть такое лирическое стихотвореніе, въ которомъ поэтъ или негодуетъ на пороки современниковъ, глубоко оскорбляющіе его нравственное чувство, или незлобивой насмшкой поражаетъ людскіе слабости и недостатки съ ихъ забавной стороны. Въ первомъ случа сатира называется важной, серьезной, во второмъ — легкой, шуточной.

Что, однако-жъ, даетъ право сатирику бичевать общественные пороки? Во имя чего длаетъ онъ это? Во имя разумнаго и нравственнаго идеала, который живетъ въ его сознаніи. Только идеальный смхъ и можетъ быть достойнымъ орудіемъ сатирика.

Первыхъ зародышей сатиры нужно искать въ древне-греческой поэзіи, въ ямбахъ {Шерръ говоритъ: ‘Поэтической формой сатиры былъ ямбъ, названіе котораго происходитъ отъ греческаго глагола, означающаго — бросать, метать. Такъ этотъ стихъ названъ потому, что въ немъ насмшка и порицаніе какъ будто бросались въ того, кто служилъ предметомъ сатиры’.} Архилоха и Симонида {Объ Архилох сохранилось преданіе, что онъ былъ виновникомъ смерти нкоего Ликамба и его дочери Необулы, доведя ихъ до самоубійства своими безпощадно-язвительными насмшками. Симонидъ извстенъ желчными и остроумными ямбами на женщинъ.} (оба жили въ VII в. до Р. Хр.). Но сатира у грековъ никогда не была самостоятельнымъ литературнымъ видомъ, какъ это случилось впослдствіи у римляпъ, которые могли съ полнымъ правомъ сказать о себ словами Квинтиліана ‘satira omnis nostra est’ (т. e. ‘вся сатира — наша’). Начатки римской сатиры — фесценнины (versus Fescennini) и тріумфальныя псни (carmina triumphalia). Фесценнипами назывались стихотворныя насмшки, которыми италійскіе поселяне любили пересмивать другъ друга во время отдыха, наступавшаго за уборкой жатвы и сборомъ винограда, carmina triumphalia — хвалебныя и вмст пасквильныя псни, ихъ распвали солдаты за тріумфальной колесницей полководца.

Основателемъ римской сатиры {Слово сатира (въ буквальномъ перевод съ лат. яз.— смсь) обыкновенно производятъ отъ названія одного римскаго блюда (satura), которое приготовлялось изъ всякой всячины, на подобіе теперешняго винограда.}, какъ особеннаго литературнаго вида, былъ Луцилій (180 г., до Р. Хр.). Онъ первый далъ ей форму гекзаметра и ввелъ въ нее самое разнообразное содержаніе, самую безцеремонную шутку надъ лицами и явленіями современной ему жизни. Его преемниками и продолжателями были Горацій, Персіи и Ювеналъ.

Сатиры Горація (род. въ 65 г., до Р. Хр.) отличаются рдкимъ изяществомъ формы, звучнымъ стихомъ, незлобивымъ юморомъ и трезвымъ содержаніемъ морали. Лучшая характеристика сатирическаго направленія Горація заключается въ этихъ словахъ его: ‘Ridendo verum dico (= смясь, я высказываю правду),

Персій (род. въ 34 г. по Р. Хр.) — сатирикъ мрачный и скорбный. Слабая сторона его произведеній — изысканность и темнота слога.

Разгадка озлобленной и бшеной сатиры Ювенала (род. около 47 г. но Р. Хр.) заключается въ собственномъ признаніи поэта: Si natura negat, facit indignatio versus’ (= если у меня нтъ природнаго таланта, то стихи родитъ негодованіе). А въ поводахъ къ негодованію онъ не имлъ недостатка, живя въ эпоху чудовищнаго деспотизма Клавдія, Нерона и Домиціана, когда, не рискуя жизнью, нельзя было обмолвиться правдой даже о лтнихъ жарахъ, дождливой погод или ненастной весн.

Въ нашей литератур первымъ по времени сатирикомъ явился Кантемиръ (+ 1744 г.), авторъ девяти сатиръ, написанныхъ 13-ти сложнымъ силлабическимъ стихомъ. За нимъ слдовали — Сумароковъ, Нахимовъ, Дмитріевъ, Вяземскій, Лермонтовъ (‘Дума’), Некрасовъ и друг.

Примчаніе. Со времени Гоголя въ русской литератур начинаетъ первенствовать сатирическое, обличительное направленіе, которое, однако-жъ, нельзя смшивать съ сатирой, какъ особеннымъ видомъ лирическихъ стихотвореній.

Эпиграмма.

45. Первоначально у грековъ эпиграмма имла значеніе простой надгробной надписи въ форм элегическаго двустишія, т. е. гекзаметро-пентаметра. Точно такія-же надписи, съ обозначеніемъ имени жертвователя и повода къ жертв, вырзывались на обтныхъ приношеніяхъ- богамъ. Но артистическая натура древняго грека не могла долго ужиться съ столь ограниченнымъ и утилитарнымъ назначеніемъ эпиграммы, и вотъ первый Симонидъ (VI в. до Р. Хр.) расширяетъ ея содержаніе, литературно обработываетъ ее и постепенно длаетъ изящнымъ плодомъ свободнаго вдохновенія. Какъ на образчикъ греческой эпиграммы, укажемъ на слдующія дв пьесы:

Къ изваянію Зевеса Олимпійскаго, творенію Фидія.

‘Иль Богъ съ неба сошелъ показать теб образъ свой, Фидій,

Или ты самъ въ небеса Бога узрть возлетлъ’.

* * *

Въ даръ посылаю теб, Родителей, внокъ изъ прекрасныхъ

Вешнихъ цвтовъ, для тебя, милая, самъ его спллъ.

Есть тутъ лилеи и розы душистыя, есть анемоны,

Нжный пушистый нарциссъ, блдны фіалки. Чело

Ими свое увнчавъ, перестань, о краса, быть надменной —

Какъ сей внокъ ты цвтешь, также увянешь, какъ онъ.

Подобныя эпиграммы также называются сентенціями или гномами. Прелестныя стихотворенія этого рода встрчаются и въ русской поэзія. Напр.

Яворъ къ прохожему.

Смотрите, виноградъ кругомъ меня какъ вьется!

Какъ любитъ мой полуистлвшій пень!

Я нкогда давалъ ему отрадну тнь,

Завялъ — но виноградъ со мной не разстается.

Зевеса умоли,

Прохожій, если ты для дружества способенъ,

Чтобъ другъ твой моему былъ нкогда подобенъ,

И пепелъ твой любилъ, оставшись на земли.

(Батюшковъ).

Скатившись съ горной высоты,

Лежалъ на прах дубъ, перунами разбитый,

А съ нимъ — и гибкій плющъ, кругомъ его обвитый.

О дружба, это ты!

(Жуковскій).

Эпиграмма въ новйшемъ вкус, какъ остроумная шутка, выраженная въ летучей форм колкаго стиха, создалась римскими писателями, особенно Марціаломъ (род. въ 40 г. по Р. Хр.). Новйшая эпиграмма обыкновенно состоитъ изъ двухъ частей: изъ ожиданія и развязка. Ожиданіе содержитъ немногословную характеристику какого-нибудь лица или случая вседневной жизни, а развязка — неожиданный оборотъ мысли, игру словъ или забавную гиперболу. Напр.

Мн лкарь говорилъ: нтъ, ни одинъ больной

Не скажетъ обо мн, что недоволенъ мной!

Конечно, думалъ я, никто того не скажетъ:

Смерть всякому языкъ привяжетъ.

(Дмитріевъ ).

Я разорился отъ воровъ!

‘Жалю о твоемъ я гор’.

Украли пукъ моихъ стиховъ!

‘Жалю я о вор’.

(Дмитріевъ).

О, Климъ! дла твои велики!

Но кто хвалилъ тебя? Родня и два заики…

(Фонъ-Визинъ).

Во всхъ вышеприведенныхъ эпиграммахъ развязка напечатана курсивомъ.

Антологическія стихотворенія.

46. Антологія (въ перевод съ греческ. яз.— ‘букетъ цвтовъ‘) есть не что иное, какъ сборникъ мелкихъ, преимущественно лирическихъ стихотвореній, какой-нибудь литературы. Первая антологія,— греческая была составлена Мелеагромъ, современникомъ Юлія Цезаря, она называлась ‘Внокъ изъ эпиграммъ’ и состояла изъ произведеній сорока-шести поэтовъ. Сборникъ этотъ не сохранился.

Въ наше время подъ антологическими стихотвореніями разумются т мелкія лирическія пьесы, которыя соотвтствуютъ крупнымъ видамъ лирики: псн, гимну, торжественной од, элегіи и сатир.

Такъ, псн соотвтствуютъ мадригалы, стихотворныя привтствія и т. п. напр.

Мадригалъ.

Задумчива-ли ты, смешься, иль ноешь,

О Хлоя милая! ты всмъ меня прельщаешь:

Часамъ ты крылья придаешь,

А у любви ихъ похищаешь.

(Дмитріевъ).

* * *

Разстались мы, но твой портретъ

Я на груди моей храню,

Какъ блдный призракъ лучшихъ лтъ,

Онъ душу радуетъ мою.

И, новымъ преданный страстямъ,

Я разлюбить его не могъ:

Такъ храмъ оставленный — все храмъ,

Кумиръ поверженный — все богъ!

(Лермонтовъ ).

Гимну соотвтствуютъ небольшія молитвы и вообще краткія псни религіознаго содержанія, папр. ‘Молитва’ Лермонтова.

Я, Матерь Божія, нын съ молитвою

Предъ твоимъ образомъ, яркимъ сіяніемъ,

Не о спасеніи, не передъ битвою,

Не съ благодарностью, иль покаяніемъ,

Не за свою молю душу пустынную,

за душу странника въ свт безроднаго,—

Но я вручить хочу дву невинную

Теплой заступниц міра холоднаго.

Окружи счастіемъ счастья достойную,

Дай ей сопутниковъ, полныхъ вниманія,

Молодость свтлую, старость покойную,

Сердцу незлобному миръ упованія.

Срокъ-ли приблизится часу прощальному,

Въ утро-ли шумное, въ ночь-ли безгласную,

Ты воспріять пошли въ ложу печальному

Лучшаго ангела душу прекрасную.

Торжественной од соотвтствуютъ хвалебныя надписи и кратко выраженныя похвалы заслугамъ какого-нибудь виднаго государственнаго или общественнаго дятеля. Напр.

Императору Александру II.

Ты взялъ свой день… Замченный отъ вка

Великою Господней благодатью,

Онъ рабскій образъ сдвинулъ съ человка

И возвратилъ семь меньшую братью…

(Тютчевъ).

Къ портрету Жуковскаго.

Его стиховъ плнительная сладость

Пройдетъ вковъ завистливую даль,

И, внемля имъ, вздохнетъ о слав младость,

Утшится безмолвная печаль

И рзвая задумается радость.

(Пушкинъ).

Элегіи соотвтствуютъ эпитафіи, или надгробія. Напр.

Матери и сыну.

Здсь мать двухъ близнецовъ, почила въ цвт дней,

Одинъ на часть отцу, другой оставленъ ей.

(Дмитріевъ ).

Сатир соотвтствуетъ эпиграмма (о ней см. 45).

Наконецъ, къ антологическимъ пьесамъ относится еще сонетъ. Такъ называется стихотвореніе разнообразнаго содержанія, состоящее изъ 14 стиховъ, раздленныхъ на 4 строфы, изъ нихъ первыя дв содержатъ по 4 стиха, а послднія дв по 3. Рима для сонета обязательна, см., напр., ‘Мадонна‘ и ‘Поэтъ’ Пушкина.

Итакъ, въ новйшее время антологическими стихотвореніями называются вс мелкіе виды лирики: мадригалы, молитвы, похвальныя надписи, эпитафіи, эпиграммы, сонеты и т. д.

У насъ лучшія антологическія пьесы принадлежатъ Дмитріеву, Жуковскому, Батюшкову, Пушкину, Лермонтову, Тютчеву, Фету, Майкову, Полонскому, Плещееву и друг.

Драматическая поэзія.

47. Общія замчанія о драматической поэзіи. Драма, бъ перевод съ греческаго языка, значитъ не только дйствіе, но и представленіе дйствія. Такое названіе, какъ нельзя ближе, указываетъ на характеристическую черту драматической поэзіи — черту, состоящую въ томъ, что содержаніе драмы должно развиваться въ нашемъ присутствіи, какъ событіе настоящей минуты.

Основой драмы всегда служитъ борьба человка то съ высшими силами, то съ превратностями и невзгодами жизни, то, наконецъ, съ своими страстями и влеченіями сердца. Въ этой именно борьб, при помощи діалога и монолога, раскрываются характеры дйствующихъ лицъ, которые, нужно замтить, для драматурга должны быть гораздо важне фактовъ, ибо если характеры строго выдержаны, то и поступки, насколько они служатъ слдствіемъ ихъ, покажутся очень возможными и сбыточными.

Драма, такимъ образомъ, представляетъ гармоническое сліяніе двухъ главнйшихъ стихій поэзіи — эпоса и лирики: драматическое дйствіе есть продуктъ эпической поэзіи, мысли-же и чувствованія, какъ источники дйствія — продуктъ лирики, и эти дв поэтическія стихіи выражаются въ слов — діалог и монолог. Вотъ почему драму фигурально называютъ ‘внцомъ поэзіи’.

Драматическія сочиненія должны отличаться единствомъ идеи или (что совершенно одно и то-же) единствомъ дйствія. Здсь предполагаются два случая: во-первыхъ, единство дйствія можетъ обусловливаться присутствіемъ въ пьес одного героя, въ чьихъ стремленіяхъ и выражается идея драмы (‘Скупой рыцар’ Пушкина), во-вторыхъ, какъ, напр. въ ‘.Борис Годунов’ Пушкина,— два самостоятельныхъ дйствія, каждое съ своимъ особымъ героемъ (Борисъ и самозванецъ), могутъ развиваться параллельно и одновременно, стремясь совмстно доказать одну общую для нихъ идею.

Для удобства театральной постановки, драматическія пьесы длятся на дйствія (акты), сцены (картины) и явленія. Дйствіе (актъ) названо такъ оттого, что, будучи отдльнымъ моментомъ драматическаго дйствія, оно въ частности тоже — дйствіе. Число актовъ въ пьес можетъ быть отъ одного до пяти. Сцена (картина) есть та часть акта, которой предшествуетъ перемна обстановки и декораціи. Явленіе начинается или выходомъ на сцену новыхъ персонажей {Персонажъ (франц. сл.) — лицо, дйствующее въ пьес.} или удаленіемъ съ нея прежнихъ лицъ. Число явленій въ пьесахъ не ограниченно.

Въ пяти-актномъ драматическомъ сочиненіи 1-е дйствіе составляетъ экспозицію, т. е. авторъ вводитъ насъ въ кругъ взаимныхъ отношеній дйствующихъ лицъ, посвящая во вс подробности, нужныя для пониманія предстоящаго хода событій. Во 2-мъ акт назрваетъ поводъ для драматической борьбы, это — завязка, коллизія. 3-й актъ заключаетъ въ себ подъемъ дйствія: узелъ интриги затягивается, и борьба, обостряясь постепенно, достигаетъ высшаго напряженія. Въ 4-мъ акт происходитъ переворотъ судьбы, или, такъ-называемая, перипетія. По Аристотелю, это есть ‘перемна длаемаго въ противную сторону и притомъ вроятная или необходимая’. Напр., въ 3-ей сцен ‘Скупого рыцаря’ Пушкина: Баронъ, желая уронить своего сына Альбера по мнніи Герцога и не подозрвая, что сынъ подслушиваетъ изъ сосдней комнаты, обвиняетъ его въ томъ, будто онъ покушался на его (Барона) жизнь и золото. Какъ вдругъ выбгаетъ Альберъ и въ свою очередь уличаетъ отца въ низкой клевет. Въ 5-мъ акт наступаетъ катастрофа, т. е. развязка драматическаго узла. Въ пьесахъ меньшаго числа актовъ — экспозиція, завязка, подъемъ дйствія, перипетія и развязна должны ближе примыкать другъ къ другу {Нкоторыя пьесы сверхъ дйствій имютъ еще прологъ и эпилогъ Прологомъ называется часть драматическаго сочиненія, предшествующая завязк, а эпилогомъ — слдующая посл развязки.}.

Задача драматической поэзіи такъ-же, какъ — эпоса и лирики, заключается въ идеальномъ воспроизведеніи дйствительности, а не въ фотографически-точномъ подражаніи ей. Въ каждомъ явленіи жизни драматургъ схватываетъ только внутренній смыслъ и существенный характер, очищая явленіе отъ примси всего частнаго, случайнаго, неважнаго. Въ самомъ дл: если-бы требованія драматическаго искусства кончались на томъ, чтобы сцена отражала предстоящіе предметы и явленія съ безукоризненностью врнаго зеркала, то что-жъ пришлось-бы думать о тхъ лицахъ нашего театра, которыя разговариваютъ стихами, говорятъ въ сторону, произносятъ длинные монологи, пишутъ письма однимъ взмахомъ пера или умираетъ въ какой-нибудь опер съ трогательной аріей на устахъ? Однако-жъ эти и многія другія условности нашего театра ршительно никому не кажутся странными: сцена и дйствительность — дв вещи разныя, у театральныхъ подмостокъ есть свои идеальныя требованія, зачастую идущія въ разрзъ съ реально-житейскими.

48. Виды драматической поэзіи. Драматическую поэзію составляютъ трагедія (классическая и псевдо-классическая), комедія и драма.

Трагедія классическая.

49. Трагедія возникла у грековъ подъ вліяніемъ празднествъ Діониса (= бога вина), которыя наступали въ начал новаго года, во время сбора винограда. Поселяне, переряженные въ сатировъ съ козлиными бородами и ногами, изображая собою спутниковъ Діониса, водило хороводы, пли и плясали вокругъ Діонисова жертвенника, на которомъ закалывался козелъ. Отъ этого обычая самый диирамбъ хора о приключеніяхъ и страданіяхъ Діониса назывался трагедіей, т. е. козлиной псней (отъ греч. словъ: — козелъ и — псня). Такимъ образомъ первоначальная трагедія имла характеръ чисто-лирическій: ей недоставало двухъ главнйшихъ элементовъ драмы — дйствія и діалога. Только во второй половин VI вка до Р. Хр. аинянинъ есписъ сдлалъ важное нововведеніе въ первоначальной трагедіи: по его иниціатив изъ хора началъ выступать одинъ запвала, который въ промежуткахъ диирамба обмнивался съ хористами мыслями и впечатлніями по поводу видннаго и слышаннаго. Такъ возникъ діалогъ, сообщившій трагедіи небывалое прежде драматическое движеніе. Но съ теченіемъ времени — одного запвалы есписовой трагедіи оказалось уже недостаточно, поэтому въ пьесахъ Эсхила является второй, а у Софокла — даже третій актеръ. Эти три актера греческаго театра назывались: протагонистъ, дейтерагонистъ и тритаіонистъ.

Выйдя изъ религіознаго почитанія Діониса, греческая трагедія долгое время заимствовала свои сюжеты изъ легендарныхъ сказаній о послднемъ. Боги и баснословные герои были ея первоначальными лицами, ими управляла судьба, таинственная и мрачная сила, подчинявшая себ волю самого Зевса. Первый, кто, такъ сказать, очеловечилъ греческую трагедію, низведя ее въ боле обыденную сферу, былъ аинянинъ Фринихъ. Онъ бралъ содержаніе своихъ пьесъ не только изъ миической старины, но также изъ близкой вседневности. Таковы, напр., его трагедіи ‘Взятіе Милета’ и ‘Финикіянки‘ изъ эпохи современныхъ ему греко-персидскихъ войнъ. Фриниху-же приписываютъ введеніе женскихъ ролей и трагическихъ масокъ.

За Фринихомъ слдовалъ аинянинъ Хрилъ, изобртатель сатирической драмы ( ), названной такъ отъ участія въ ней хора сельскихъ сатировъ. Образчикомъ этого вида драматической поэзіи можетъ служить ‘Циклонъ’ Эврипида, единственная изъ уцлвшихъ сатирическихъ драмъ греческаго театра. ‘Сатиры, съ своимъ отцомъ Силеномъ, попадаютъ въ руки Полифема, скитаясь по морямъ и отыскивая Діониса, похищеннаго морскими разбойниками. Полифемъ длаетъ ихъ своими рабами. Они пасутъ его стада и убираютъ его жилище. При помощи своихъ спутниковъ, Одиссей освобождаетъ ихъ тмъ-же способомъ, какой быль придумалъ имъ для себя. Пьеса написана забавно, весело, остроумно, мстами грубо, какъ требуютъ характеры циклопа и сатировъ съ пьянымъ Силеномъ во глав’ (‘Всеобщая исторія литер.’ В. . Корша).

Вроятно, со времени Хрила у греческихъ трагиковъ вошло въ обычай представлять на состязаніе по четыре пьесы: три трагедіи, служившія одна другой продолженіемъ, т. е. трилогію {Какъ на образчикъ трилогіи въ новйшей литератур, укажемъ на ‘Лагерь Валленштейна’, ‘Пиколломини‘ и ‘Смерть Валленштейна Шиллера, ‘Смертъ Іоанна Грознаго‘, ‘Царь еодоръ‘ и ‘Царь Борисъ’ графа А. Толстого.}, и въ заключеніе, соотвтственно теперешнему водевилю,— одну сатирическую драму, чтобы разсять удручающее впечатлніе отъ предыдущаго спектакля. Трилогія и сатирическая драма составляли вмст тетралогію.

Полнаго расцвта греческая трагедія достигла не раньше V вка до Р. Хр., когда побды аинскаго народа надъ персами вознесли его на вершину политическаго могущества, а гордое сознаніе дорого купленной свободы и величія придало мощныя крылья творческому генію аинянъ. Въ эту достославную эпоху въ Аинахъ жили три первоклассные трагика — современники: Эсхилъ (ум. въ 456 г.), Софоклъ (ум. 406) и Эврипидъ (ум. въ 407 г.). Они исчерпали вс сокровища греческой трагедіи, сказали о ней послднее слово. Въ слдующемъ столтіи она уже начинаетъ вырождаться и падать подъ упорнымъ давленіемъ демократической комедіи.

Римская трагедія вовсе не имла той самобытности, какою отличается трагедія греческая, она не была продуктомъ національнаго генія римлянъ, но явилась иноземнымъ произведеніемъ, пересаженнымъ на римскую почву изъ Греціи. Вотъ какъ это случилось.

Посл завоеванія римлянами греческой Италіи, множество образованныхъ грековъ переселилось въ Римъ въ качеств военноплнныхъ и рабовъ. Этимъ греческимъ выходцамъ, изъ которыхъ многіе сдлались впослдствіи гувернерами и воспитателями римской молодежи, суждено было впервые познакомить своихъ суровыхъ завоевателей съ сокровищами утонченной эллинской культуры. Одинъ изъ нихъ, Ливій Андроникъ, уроженецъ Тарента — съ 240 г. до Р. Хр. началъ ставить на римской сцен переводы и передлки греческихъ трагедій. Съ его почина греко-подражательная трагедія прочно водворилась въ Рим, гд впослдствіи даже имла такихъ видныхъ представителей, каковы Невій, Пакувій, Аттій, позже — Сенека и друг. Но завися рабски отъ содержанія и формы греческой трагедіи, она никогда не пользовалась въ Рим общенародной любовью, можетъ быть и оттого, что римскій народъ, воспитанный на грубыхъ фарсахъ гистріоновъ (= наши скоморохи и шуты) и алчный до кровавыхъ зрлищъ цирка, охотно предпочиталъ канатныхъ плясуновъ или бой гладіаторовъ — важнымъ предметамъ трагедіи и высокимъ трагическимъ страстямъ.

Изъ вышеизложеннаго краткаго очерка развитія классической трагедіи можно видть, что для ознакомленія съ ея содержаніемъ и формою надо обращаться къ произведеніямъ Эсхила, Софокла или Эврипида, такъ какъ лишь у этихъ первоклассныхъ поэтовъ она является вполн самобытной и наиболе совершенной.

50. Разборъ трагедіи Софокла: ‘Антигона’ (Хрест. Филонова т. 3-й).

Нкогда Дельфійскій оракулъ предсказалъ Эдипу ужасную судьбу: онъ убьетъ своего отца и женится на матери. Черезъ много лтъ, когда Эдипъ уже царствовалъ въ ивахъ, онъ убдился въ исполненіи страшнаго предвщанія. Пораженный ужасомъ и горемъ, онъ лишилъ себя зрнія и удалился въ добровольное изгнаніе {Трагедія Софокла: ‘Эдипъ-Царь’.}. Антигона не пожелала разстаться съ горемычнымъ отцомъ: вмст съ нимъ она покинула ивы, вмст съ нимъ длила скитальческую жизнь на чужбин. Когда-же Эдипъ умеръ въ Колон, близъ Аинъ {Трагедія Софокла: ‘Эдипъ въ Колон’.}, она поспшила въ ивы къ воевавшимъ между собою братьямъ — Этеоклу и Полинику, чтобы примирить ихъ. Полиникъ, предводительствуя надъ аргосцами, осадилъ ивы. Подъ стнами города братья сразились и смертельно ранили другъ друга. ивскій престолъ наслдовалъ шуринъ покойнаго Эдипа — Креонъ. Онъ веллъ выбросить трупъ измнника Полиника въ добычу псамъ и хищнымъ воронамъ, запретивъ гражданамъ хоронить его подъ страхомъ лютой казни. Такой приказъ былъ величайшимъ святотатствомъ: по врованію грековъ, не зарытымъ костямъ нтъ успокоенія за гробовой доской, въ обители Аида. Поэтому не удивительно, что Антигона, еще такъ недавно доказавшая готовность жертвовать собой для близкихъ сердцу, ршается предать земл прахъ любимаго брата, хотя-бы за это и пришлось поплатиться жизнію. Въ 1-мъ явленіи трагедіи она сообщаетъ о своемъ намреніи сестр Исмен и проситъ ея содйствія. Между двумя двушками завязывается оживленный споръ, раскрывающій все различіе ихъ характеровъ. Исмена тоже любитъ Полдника, тоже соболзнуетъ его поруганной памяти, но слишкомъ робка и мягкосердечна, чтобы ‘съ мужами вступать въ борьбу’… Героизмъ Антигоны даже пугаетъ ее, она пробуетъ образумить сестру нжными жалобами, говоря:

‘Мы — женщины, о томъ подумать надо,

Родились мы не съ тмъ, чтобы съ мужами

Вступать въ борьбу…

А не но силамъ длать — смысла нтъ’…

Но Антигона стоитъ твердо на своемъ и удаляется, чтобы самой привести въ исполненіе опасный замыселъ.

Въ то время, какъ она, ‘подобно пташк горемычной, увидвшей родимаго гнзда пріютъ осиротлый, безъ птенцовъ’, съ громкимъ воплемъ совершала трикратное возліянье надъ прахомъ брата,— ее ловитъ царская стража и приводитъ во дворецъ.

‘Ну, что склонила голову къ земл?

Признаешься, что сдлала, иль нтъ?’.

Такими словами встртилъ Креонъ преступницу. Она отвчаетъ спокойно, какъ-бы съ глубокимъ сознаніемъ своей правоты: ‘Я сдлала и въ этомъ не запрусь!’… и безтрепетно порицаетъ Креола за то, что онъ, смертный, дерзнулъ своими уставами попирать законы боговъ, вчные и незыблемые.

Пусть въ его власти казнить ее, какъ ослушницу царской воли: смерти она не боится, тому, кто, подобно ей, влачилъ жизнь среди однихъ несчастій, смерть — желанный совъ….

И, наконецъ, разв погребеніемъ родного брата она уже не стяжала себ лучшую славу на земл? Не связывай страхъ языка ивскихъ гражданъ,— они вс (она уврена въ этомъ) сказали бы, что одобряютъ ея поступокъ….

Креонъ слышитъ и недоумваетъ. Онъ не можетъ да и не хочетъ понять поведенія Антигоны. Полиникъ — измнникъ, достойный ненависти, а не любви,— настаиваетъ онъ. Зачмъ-же она опозорила память благороднаго Этеокла, сравнявъ его погребальными почестями съ преступнымъ братомъ?

‘Я рождена не для вражды взаимной, а для любви!’…. возражаетъ Антигона…. Въ этихъ трогательныхъ словахъ всепрощенія и любви, какія когда-нибудь произносились устами женщины, заключается разгадка высокаго героизма этой удивительной двушки.

Вошла Исмена, Ужъ не она-ли сообщница Антигоны? подумалъ Креонъ, и рзко спрашиваетъ ее: ‘Была участницей, иль скажешь: нтъ?’ Въ эту минуту въ душ Исмены — борьба: ей жаль сестры и страшно за свою участь, однако врожденное благородство перемогаетъ въ ней чувство самосохраненія: она объявляетъ себя сестриной Сообщницей. Но Антигона, гордая своимъ подвигомъ, отрицаетъ соучастіе Исмены, начиная даже подозрвать ее въ желаніи присвоить себ чужую заслугу….

Трагедія близится къ развязк. Напрасно принцъ Гемонъ, женихъ Антигоны, умоляетъ отца помиловать ее, ссылаясь на общее нескрываемое сочувствіе къ ней ивянъ,— Креонъ непоколебимъ: замурованная въ пещер, Антигона умретъ голодною смертью. Стража уводитъ ее…. Но тутъ, какъ истинный сердцевдецъ, Софоклъ дорисовываетъ личность симпатичной своей героини двумя-тремя новыми, поразительно врными штрихами. Въ предсмертныя минуты Антигоной овладваютъ уныніе и скорбь. Пока энтузіазмъ окрылялъ въ ней мужество и энергію,— она была героиней, способной почти на нечеловческія усилія, теперь-же, когда все копчено, бороться не съ кмъ и не за что,— она вдругъ превращается въ слабую, безпомощную двушку, которая страстно хочетъ жить, терзаясь тоской по отчему дому и неиспытаннымъ ею радостямъ супруги и матери….

‘Къ чему-же съ воплемъ мн взывать къ богамъ теперь?

Кого молить изъ нихъ?… когда похвальное

Здсь, за земл, считаютъ преступленіемъ’!—

восклицаетъ Антигона, усумнясь, наконецъ, въ справедливости самыхъ боговъ. Но вотъ она подавила въ себ минутное уныніе и отдается въ руки Креоновой стражи, чтобы умереть мученицей за святое дло любви….

Насколько плняетъ насъ Антигона, благоуханнйшій цвтокъ греческой поэзіи, настолько-же долженъ внушать отвращеніе Креонъ, чей необузданный произволъ нагло прикрывается соображеніями мнимой политической мудрости. Его девизъ, какъ правителя, такой:

‘Кого народъ поставилъ надъ собой главою.

Тому да повинуются — въ великомъ

И въ маломъ, въ нравомъ и неправомъ вс,

Зане причина золъ всхъ — непокорность’.

Граждане не любятъ Креона, онъ даже слышитъ ихъ тайный ропотъ, но зная, ‘какъ упрямаго коня коротенькой уздою усмиряютъ’, круто ‘гнетъ неврную шею подданныхъ подъ свое иго’. Съ такою-то деспотической силой, опирающейся на законъ и право, вступила въ борьбу слабая, но самоотверженная двушка, вызванная на подвигъ роковымъ стеченіемъ обстоятельствъ, и пала подъ бременемъ непосильной для нея трагической коллизіи…. Но и небесное правосудіе не дремлетъ: оно требуетъ искупительныхъ жертвъ за неправедную смерть Антигоны, жертвы эти — принцъ Гемонъ, который закалывается у ногъ бездыханной невсты, и жена Креона — Эвридика, не пережившая потери сына. Самъ Креонъ на печальныхъ развалинахъ своего семейнаго очага, какъ милостыни, молитъ у неба:

‘Покажись скорй, мой послдній рокъ,

Приведи ко мн мой послдній день’!…

Хоръ заключаетъ трагедію торжественной псней, предостерегая слушателей отъ самоослпленія и тщеславной суетности:

‘Мудрость выше всего, счастье первое въ ней.

И боговъ оскорблять намъ не должно ни въ чемъ.

А надменная рчь горделивыхъ людей

Судьбы страшную казнь призываетъ на нихъ,

И въ лтахъ наконецъ

Они учатся мудрыми быть’…

51. Основной мотивъ греческой трагедіи составляло религіозное врованіе грековъ въ могущество судьбы, загадочной и таинственной силы, которая управляла дяніями людей и боговъ. Борьба съ нею выше силъ человческихъ и всегда гибельна для смертнаго, поэтому интересъ греческой трагедіи заключается не въ исход борьбы, а въ психологическихъ подробностяхъ ея. Эта величавая идея рока, смутно напоминающая христіанское врованіе въ провидніе, особенно грозно и неумолимо выступала въ трагедіяхъ Эсхила, потрясая благоговйнымъ ужасомъ умы и сердца зрителей. Сообщить трагической борьб боле естественный характеръ, чаще усматривая причины ея въ страстяхъ и дйствіяхъ человка, нежели въ произвол слпого случая — это заслуга Софокла. Окончательное-же просвтленіе трагедіи отъ мрачныхъ вліяній судьбы принадлежатъ Эврипиду. Скептикъ и реалистъ, онъ хотлъ изображать людей такими, каковы они въ дйствительности. Для этого онъ лишилъ трагическую борьбу тхъ преувеличенныхъ размровъ, съ какими являлась она у Эсхила и, порой, у Софокла, сумвъ разглядть ея причины только въ человческомъ сердц, такимъ образомъ у Эврипида идея судьбы смняется идеей страсти. Зато въ его трагедіяхъ нтъ той простоты и стройности развитія дйствія, которыми такъ плняютъ насъ Эсхилъ и Софоклъ: у него узелъ драматической интриги иной разъ до того запутанъ, что не можетъ быть разрубленъ иначе, какъ только помощью машины, напр., въ трагедіи ‘Медея‘ эта чародйка, лишенная возможности уйти изъ Корина, взлетаетъ на крылатой колесниц. Такая насильственная развязка чрезъ вмшательство бога или какой-нибудь сверхъестественной власти — у грековъ называлась (= ‘отъ машины’), у римлянъ — deus ex machina (= ‘богъ изъ машины’).

Герой, изнемогающій въ непосильной борьб съ судьбою, не можетъ ни страдать. Страданіе есть второй мотивъ трагедіи, оно должно возбуждать въ насъ: 1) страхъ за самихъ себя, доказывая намъ, что вс люди повинны страданіямъ, и 2) опасеніе за лицъ близкихъ намъ, т. е. состраданіе. Такое искусственное возбужденіе страха и состраданія видомъ чужого, вымышленнаго бдствія очищаетъ въ насъ дв послднихъ страсти отъ примси себялюбія: мы сострадаемъ герою пьесы, кто-бы онъ ни былъ, безъ отношенія къ мсту и времени. Въ этомъ-то очищеніи и заключается нравственно-воспитательное значеніе трагедіи. Но для возбужденія страха и состраданія нужно, чтобы героемъ пьесы былъ не какой-нибудь ‘рыцарь безъ страха и упрека’ и не сплошной злодй, а человкъ самый обыкновенный, такъ какъ въ первомъ случа, по словамъ Аристотеля, ‘переходъ отъ счастія къ злосчастію и не ужасенъ, и не жалостенъ, а только возмутителенъ, во-второмъ — нтъ ни страха, ни состраданія, ибо послднее возможно къ незаслуженно-страдающему, страхъ-же чувствуемъ мы только за равнаго намъ’.

Присутствіе хора въ греческой трагедіи обусловливало т особенности ея, которыми она такъ рзко отличается отъ нашей современной драмы. Обыкновенно хористы изображали престарлыхъ гражданъ, чьи взвшенныя и осмотрительныя рчи невольно внушали къ себ полное довріе. Лишь въ исключительныхъ случаяхъ хоръ состоялъ изъ женщинъ, напр., въ ‘Трахинянкахъ’ Софокла — изъ двушекъ города Трахипы. Помстясь въ орхестр, на ступеняхъ имелы {Для объясненія этихъ терминовъ скажемъ нсколько словъ объ устройств греческаго театра. Онъ не имлъ кровли,— представленія давались подъ открытымъ небомъ и днемъ. Основною формою всхъ греческихъ театровъ служилъ полукругъ (около 180), раздленный на три неравныя части: сцену, орхестръ и сиднья для публики.

Сцена, или логеумъ,— длинный, неглубокій помостъ, имла но обимъ сторонамъ, вмсто нашихъ кулисъ, треугольныя разрисованныя призмы, которыя вращались на оси, лвыя обыкновенно изображали городъ, правыя — поле, морской берегъ или горы. Задняя сторона сцены, обращенная къ зрителямъ, обносилась архитектурной неподвижной декораціей, она представляла фасадъ царскаго дворца или храма, большей частью съ тремя выходами: средній для главныхъ лицъ пьесы, боковые — для прочихъ актеровъ. Сверхъ того, но обимъ сторонамъ авансцены были еще два выхода. Для театральныхъ эффектовъ — проваловъ, превращеній и т. п., служили особенныя машины и летательные снаряды, скрытые подъ сценой и надъ нею. Передъ началомъ каждаго дйствія занавсъ не взвивался вверхъ, какъ теперь, но опускался въ подполье сцены, гд и наматывался на валъ, нашему-же паденію занавса соотвтствовало поднятіе его. Вслдствіе огромныхъ размровъ греческаго театра нужно было усилить голосъ актеровъ, чему служили удлиненныя трагическія маски съ большимъ отверстіемъ для рта. Кром того, актеры, чтобы казаться выше обыкновеннаго человческаго роста въ роляхъ героевъ и боговъ, надвали котурны, т. е. башмаки на огромныхъ пробковыхъ подошвахъ, длинный плащъ скрывалъ котурны отъ взоровъ публики.

Ровное пространство между сценой и зрителями, огороженное отъ послднихъ Высокой террасою, занималъ орхестръ, въ средин ею стояла имела (воспоминаніе о жертвенник Діониса первоначальной трагедіи), досчатое четыреугольное возвышеніе со ступенями. Вокругъ имелы размщался хоръ, управляемый своимъ кориеемъ.

За орхестромъ начинались сиднья для публики, устроенныя въ вид амфитеатра — одни надъ другими.}, онъ наблюдалъ за всею сценой и время отъ времени, въ лиц своего корнеея (дирижера), вмшивался въ діалогъ дйствующихъ лицъ, или, по знаку того-же корнеея, начиналъ пть и плясать кругомъ имелы подъ звуки кларнетовъ. Псня хора длилась на три части: 1) строфу, когда хоръ въ первый разъ обходилъ имелу, 2) антистрофу, когда онъ возвращался на прежнее мсто въ обратномъ направленіи, и 3) эподъ, во время его остановки передъ еимелой посл двухъ круговращательныхъ движеніи.

Хоръ имлъ высокое значеніе на греческой сцен: онъ былъ идеальнымъ свидтелемъ трагической борьбы, представителемъ общественной совсти и въ заключеніе выводилъ практическую мораль всего видннаго и слышаннаго.

Присутствіе-же хора обусловливало единство мста и времени греческой трагедіи: ‘представленія должны были непремнно совершаться въ присутствіи массы народа, изображаемой хоромъ, эта масса постоянно была одна и та-же, которая не могла уходить на большее разстояніе отъ своихъ жилищъ и на боле долгое время, чмъ это обыкновенно длается изъ простого любопытства. Поэтому греческіе трагики и должны были довольствоваться для мста одною и тою-же площадью, а время ограничивать однимъ и тмъ-же днемъ’ (Лессингъ. ‘Гамбургская Драматургія’). Конечно, единство мста и времени въ значительной степени упрощало содержаніе драматическихъ произведеній, но съ другой стороны нердко приводило и къ крупнымъ несообразностямъ. Такъ, въ ‘Просительницахъ’ Эврипида Тезей отправляется съ войскомъ изъ Аинъ подъ стны ивъ, отстоящихъ въ 15 миляхъ, съ минуты его отбытія до появленія встника побды хоръ успваетъ произнести всего только 36 стиховъ.

Въ греко-подражательной трагедіи римлянъ хора уже не было, нтъ его и на нашемъ современномъ театр, хотя нкоторые слды его древняго существованія можно было-бы указать на теперешнемъ амплуа, такъ называемыхъ, резонеровъ.

52. Опредленіе трагедіи. Трагедія есть такое драматическое произведеніе, въ которомъ изображается страданіе человка во имя какой-нибудь высокой идеи, вызвавшей его на борьбу, всегда гибельную.

Трагедія ложно-(псевдо)-классическая.

53. Въ половин XVII вка во Франціи развивается, такъ-называемое, ложно-(псевдо)-классическое направленіе, основанное на одномъ вншнемъ, формальномъ подражаніи, во всхъ родахъ искусства, произведеніямъ древнихъ. Законодателемъ ложно-классической теоріи поэзіи былъ французъ Буало (1636—1711 г.), современникъ Людовика XIV. Разсмотримъ-же значеніе этой теоріи въ примненіи къ трагедіи.

1. Буало, котораго современники называли поэтомъ здраваго смысла’ (le pote du bon sens’), объявилъ разсудокъ — главной способностью, дйствующей въ поэзіи, и подчинилъ фантазію строгой его опек. Отсюда — прозаическій холодъ, бдность вымысла и утомительное однообразіе ложно-классическихъ трагедій, на что досадовалъ уже Карамзинъ въ конц прошлаго вка, въ замчательномъ письм изъ Парижа. Длая безпристрастную оцнку французской трагедіи, онъ между прочимъ говоритъ: ‘Французскіе поэты…. въ искусств писать могутъ служить образцами. Только въ разсужденіи изобртенія, жара и глубокаго чувства натуры…. должны они уступить преимущество англичанамъ и нмцамъ’ (‘Письма русскаго путешественника’ 1789 — 1790 г.).

2. Греки ставили цль трагедіи въ подражаніи природ. Французскіе-же псевдо-классики, въ угоду придворному вкусу, утонченному до жеманства, подражали природ украшенной, облагороженной. Въ виду этого имъ оставалось одно изъ двухъ: или вовсе удалить со сцены простолюдиновъ и мщанъ, или сообщить имъ лоскъ, манеры и языкъ высшаго французскаго общества — ради облагороженной природы. Чтобы не оказаться въ полномъ разлад съ дйствительностью, они предпочли первое: дйствующими лицами ихъ трагедій могли быть только цари, жрецы, полководцы и придворные. Съ другой стороны, пристрастіе къ античному міру и отчужденіе отъ родной исторіи и народа — эти дв черты, характеризующія бытъ высшаго французскаго общества эпохи Людовика XIV, были причиной того, что ложные классики заимствовали сюжеты своихъ трагедій почти исключительно изъ греческой и римской жизни: греки и римляне въ камзолахъ и кафтанахъ французскихъ маркизовъ наполнили французскую сцену.

3. Хотя французская псевдо-классическая трагедія признавала страхъ и состраданіе своими главными стихіями, однако, щадя утонченный вкусъ и слабые нервы придворнаго общества, старалась о томъ, чтобы этотъ страхъ и состраданіе были ‘une douce terreur, une piti charmante‘ — сладки и пріятны. Что изъ этого вышло, даетъ понять Карамзинъ въ вышеупомянутомъ письм изъ Парижа: ‘Если трагедія — пишетъ онъ — должна глубоко трогать наше сердце или ужасать душу, то французы не имютъ можетъ быть и двухъ истинныхъ трагедій… Я удивляюсь имъ по большей части съ холоднымъ сердцемъ.

4. Мы видли, что греческіе трагики заботились только объ единств дйствія, единство-же мста и времени обусловливалось присутствіемъ хора на греческой сцен ( 51). Но французскихъ псевдоклассиковъ хоръ не могъ стснять: его уже не было, несмотря на то, однако-жъ, они упрямо соблюдали единство мста и времени, прислушиваясь къ Властному голосу Буало, который въ своемъ ‘L’art potique‘ объявилъ, какъ непреложное правило:

‘Qu’en un lieu, qu^?eii un jour, un seul fait accompli

Tienne jusqu’а la fin le thtre rempli’.

T. e. ‘чтобы одинъ фактъ, совершившійся на одномъ мст, въ одинъ день, держалъ театръ полнымъ до конца’. Каковы-же были слдствія? Для разъясненія событій, случавшихся за сценой на различныхъ мстахъ и въ разное время, при условной невозможности мнять мсто дйствія или выходить за предлы законнаго суточнаго срока, ложные классики должны были вводить въ трагедію наперсниковъ и встниковъ. Въ широковщательныхъ, высокопарныхъ монологахъ послдніе разсказывали публик о тхъ происшествіяхъ, очевидными которыхъ имъ случалось быть. Вслдствіе этого въ трагедіи отдавалось слишкомъ много мста повствовательному элементу, разумется, въ ущербъ наглядности самаго дйствія. Мало того, остальныя лица тоже охотне говорили на сцен, нежели дйствовали, что и подало поводъ Карамзину въ письм изъ Парижа сказать о грекахъ и римлянахъ французской трагедіи: ‘они таятъ въ любовныхъ восторгахъ, иногда философствуютъ, выражаютъ одну мысль разными отборными словами, и теряясь въ лабиринт краснорчія, забываютъ дйствовать’.

Единство времени имло еще другую неудобную сторону: приходилось скучивать въ предлахъ однхъ сутокъ такое множество всякаго рода событій, что самое это сцпленіе случайностей оказывалось изъ рукъ вонъ неправдоподобнымъ. Дидро (+ 1784 г.), французскій критикъ и драматургъ, остроумный противникъ ложноклассической трагедіи, писалъ насчетъ этого: ‘Гибель или спасеніе государства, бракъ принцессы, паденіе короля — длается во мгновеніе ока. Если рчь идетъ о заговор, то онъ задумывается въ первомъ акт, одобряется во второмъ и приводится въ исполненіе въ третьемъ’ {Diderot. ‘Les bijoux indiscrets‘.}.

5. Французскіе псевдо-классики посвящали много усидчиваго, хлопотливаго труда обработк слога и отшлифовк александрійскихъ стиховъ своихъ трагедій. Щепетильность ихъ въ этомъ отношеніи была настолько забавна, что, напр., слово ‘оселъ’ (l’ne) они объявили не изящнымъ, и превратили его въ ‘animal robuste et patient‘ (= сильное и выносливое животное). Самъ Буало избгалъ въ поэзіи слова ‘парикъ‘, предпочитая писать: ‘sous mes feaux cheveux blonds‘ (= подъ моими накладными блокурыми волосами). Эта страсть къ вычурной стилистик наконецъ до того овладла французскимъ обществомъ, что звучные, гладкіе стихи въ трагедіи цнились выше всего и обезпечивали авторскій успхъ. Въ доказательство этого сошлемся на слдующія строки много разъ упомянутаго письма Карамзина изъ Парижа: ‘Здшняя публика требуетъ отъ автора прекрасныхъ стиховъ, они прославляютъ пьесу, и для того стихотворцы стараются всячески умножать ихъ число, занимаясь тмъ боле, нежели важностію приключеній, нежели новыми, чрезвычайными, но естественными положеніями’.

Въ виду всего вышеизложеннаго, легко представить, до какого нелпаго искаженія должна была выродиться трагедія въ колодкахъ французскаго классицизма, когда крылья свободнаго поэтическаго творчества урзывались по условной мрк разсудочной теоріи, когда форма восторжествовала надъ содержаніемъ, ложь реторики — надъ поэтической правдой! И однако-жъ псевдо-классицизмъ господствовалъ около полутора вка не только во Франціи, гд даже выдвинулъ такихъ блестящихъ представителей, каковы были Расинъ, Корнель и Вольтеръ, но и въ остальной Европ. У насъ ложно-классическая трагедія оглашала своды театровъ еще въ начал ныншняго столтія. Сумароковъ, Княжнинъ и Озеровъ были нашими Вольтерами, Расинами, Корнелями… Межъ тмъ, во второй половин прошлаго вка явились два замчательные критика: во Франціи — Дидро (+ 1784 г.), въ Германіи — Лессингъ (+ 1781 г.). Они дружно возстали противъ ложно-классической трагедіи, доказывая несостоятельность ея, какъ теоретически — рядомъ критическихъ статей, такъ и на практик — своими пьесами боле правдиваго, художественнаго направленія, таковы произведенія Дидро: ‘Отецъ семейства‘ (‘Le p&egrave,re de famille’) и ‘Незаконный сынъ‘ (‘Fils naturel’), Лессинга: ‘Мина фонъ Баригельмъ’, ‘Эмилія Галотти‘ и ‘Натанъ мудрый’. Починъ Лессинга и Дидро нашелъ талантливыхъ подражателей и послдователей: ложно-классическая трагедія пала, хотя, правда, не вдругъ и не везд одновременно, ей наслдовала драма въ нашемъ современномъ смысл.

Комедія.

54. Въ празднествахъ Діониса, подъ вліяніемъ которыхъ возникла трагедія (см. 49), таился и зародышъ комедіи. По окончаніи диирамба и закланіи козла, хоръ въ праздничномъ шествіи, съ фаллическими нескромными пснями, въ изступленной пляск удалялся на заране условленное мсто для общаго пира, гд шумному веселью не было границъ. Одушевляемые виномъ, благодатнымъ даромъ Вакха, пирующіе надвали на себя фантастическія личины, боролись, скакали, перебрасывались шутками и затягивали хоровую псню о веселыхъ приключеніяхъ Діониса во время его земныхъ странствованій — псню, которую греки называли комедіей (отъ греческихъ словъ: — пиръ и — псня). Изъ этого зародышнаго состоянія на путь литературной обработки вывелъ первоначальную комедію Сусаріонъ, уроженецъ Мегары (VI в. до Р. Хр.), Онъ первый установилъ діалогъ, подчинивъ ему хоровое пніе и пляску. Послдователямъ Сусаріона, чьи имена, къ сожалнію, не извстны, приписывается заслуга дальнйшаго усовершенствованія комедіи: они сообщили ей драматическое содержаніе, фабулу, которая прежде бывала обыкновенно плодомъ импровизаціи, а также улучшили хоръ.

Съ этого времени комедія становится однимъ изъ любимйшихъ увеселеній аинянъ. Свободная отъ цензурныхъ колодокъ, благодаря демократическому строю аинскаго государства, она мало-по-малу пріобрла огромное вліяніе, какъ политическая сатира, отражавшая собою, иногда въ преувеличенно-карикатурномъ изображеніи, вс неразумныя стороны публичной жизни Аинъ. Она руководила общественнымъ мнніемъ, безбоязненно отдавала на судъ самодержавнаго народа самыхъ вліятельныхъ государственныхъ дятелей, полководцевъ и демагоговъ, коль скоро честолюбіе или своекорыстіе послднихъ начинало угрожать благосостоянію республики, и при этомъ нисколько не стснялась выводить на сцену обличаемыхъ личностей подъ ихъ собственными именами. Эта личная, политическая комедія называется древне-аттической. Самымъ даровитымъ ея представителемъ былъ Аристофанъ (во второй половин V в. до Р. Хр.), остроумный врагъ всякихъ новшествъ во имя добраго стараго времени. До какой степени аристофановская комедія имла характеръ личности, видно изъ того, что, напр., въ ‘Облакахъ‘ онъ выставилъ на посмяніе славнаго философа Сократа, котораго считалъ за наиболе вліятельнаго и опаснаго для молодежи софиста. Еще упорне обличалъ онъ всесильнаго демагога Клеона.

Посл Пелопонесской войны, когда первенство въ политик Греціи перешло отъ Аинъ къ Спарт, древняя аттическая комедія была изгнана съ театральныхъ подмостокъ новымъ аинскимъ закономъ, который воспретилъ комикамъ выводить на сцену политическихъ людей, И вотъ личная политическая комедія постепенно превратилась въ нравоописательную или бытовую, съ общими типами и вымышленными лицами. Аинянинъ Менандръ (ум. въ 290 г. до P. Xp.) былъ талантливымъ представителемъ этой ново-аттической комедіи, которая оказала сильное вліяніе на творчество римскихъ комиковъ.

Если въ Рим комедія никогда не имла личнаго, политическаго характера и не пользовалась особеннымъ вліяніемъ, то причины этого надо искать въ аристократическомъ склад римской республики. Комики и актеры были подчинены полицейской опек. За рзкую выходку противъ властей имъ грозила тюрьма или ссылка. Цензура настолько стсняла ихъ творчество, что запретила, наконецъ, изображать римскіе нравы и обычаи, длать римскую почву мстомъ дйствія комедіи или выводить на сцену римскихъ гражданъ даже подъ вымышленными именами. Оставался для комиковъ одинъ выходъ изъ этого почти невозможнаго положенія: перенести на римскую сцену многочисленные сюжеты бытовой ново-аттической комедіи. Такъ и было поступлено: въ Рим водворилась грекоподражательная комедія, названная здсь по имени національной верхней одежды грековъ — comoedia palliata — комедіей плаща. Мстомъ дйствія ея была греческая территорія, лица носили греческія прозвища, а излюбленными характерами являлись: скупой отецъ, котораго всячески надуваетъ расточительный сынъ при содйствіи пройдохи раба, паразитъ-прихлебатель, хвастливый воинъ, торговецъ рабынями и т. подоб. личности, цликомъ взятыя изъ ново-аттической комедіи. Въ виду того, что свободная римлянка не смла появляться на сцен, римскіе комики возмщали женскія роли двушками иноземками, вывезенными изъ-за границы. Интрига комедіи плаща обыкновенно строилась на сердечной склонности влюбленной пары, которая должна преодолть сотни помхъ на пути къ желанному союзу. Лучшими авторами комедіи плаща были Плавтъ (ум. въ 183 г. до Р. Хр.), Цецилій (ум. въ 168 г. до Р. Хр.) и Теренцій (ум. въ 159 г. до Р. Хр.).

Въ эпоху Гракховъ, когда демократическая свобода отчасти проникла въ нравы римскаго общества,— греко-подражательной комедіи удалось, наконецъ, выйти изъ тснаго круга воспроизведенія иноземной жизни и сдлаться мало-по-малу бытовой народной комедіей, получившей названіе ‘comoedia togata’ uo имени тоги, въ которую облеклись ея дйствующія лица, теперь уже римскіе граждане съ латинскими именами, а не чужестранцы и рабы съ греческими прозвищами, какъ это было прежде. Мстомъ дйствія комедіи тоги служитъ римская почва и (что всего отрадне) на сцену впервые выходитъ свободная римлянка, своимъ присутствіемъ внося много бытового интереса и оживленія въ комическую интригу. По и комедія тоги не совсмъ еще свободна отъ воздйствія греческихъ образцовъ, ихъ вліяніе обнаруживается какъ въ постройк пьесъ, такъ точно и въ роляхъ паразита и торговца рабынями, въ этомъ несомннномъ наслдіи греческихъ комиковъ. Вполн самобытной римская комедія является лишь въ, такъ-называемыхъ, Ателланахъ, родина которыхъ — Ателлы, городъ Кампаніи. Первоначально Ателмны были импровизированными шутками, литературной обработкой он обязаны Помпонію (89 г. до Р. Хр.). Отличительная особенность Ателланъ та, что при самомъ пестромъ народномъ содержаніи въ нихъ постоянно участвуютъ неизмнные типы въ вид стереотипныхъ масокъ, какъ-то:

Маккъ (Maccus) — толстая, лысая фигура съ ослиными ушами и непомрнымъ аппетитомъ. Страсть къ волокитству, при вншнемъ безобразіи и глупости, служитъ для него источникомъ безчисленныхъ побоевъ.

Бутонъ (Виссо) — плутъ и трусъ, обжора и болтунъ, насчетъ двухъ послднихъ качествъ не оставляютъ сомннія его надутыя щеки и толстыя, отвисшія губы.

Паппъ (Pappus) — скупой старикашка, простоватый до смшного. Ему никакъ не удается заморить въ себ червя честолюбія: при выборахъ на общественныя должности онъ вчно проваливается.

Глупцовъ, въ род Паппа, ловко морочитъ и обираетъ Доссенъ (Dossenus), шарлатанъ, проходимецъ, выдающій себя за ученаго и мудреца.

Кром вышеназванныхъ масокъ, въ Ателланахъ фигурируютъ, Мандукъ, Ламія (вдьма) и друг. фантастическія чудовища. Отдаленную аналогію съ этими неизмнными типами Ателланъ представляютъ механическія фигуры нашего ярмарочнаго кукольнаго театра, которыя, какъ извстно, всегда одн и т-же: Петрушка, два арапа, распорядительный капитанъ-исправникъ и чортъ, въ заключеніе спектакля увлекающій крикуна Петрушку въ преисподнюю…

Изъ вышеизложеннаго слдуетъ, что комедія древнихъ, за рдкими исключеніями, имла народно-бытовой характеръ. Эта народная стихія не только не изсякла въ комедіи въ средніе вка, но даже спасла ее отъ полнаго разобщенія съ жизнію въ эпоху псевдоклассицизма, что, какъ мы видли, случилось съ трагедіей.

Въ исторіи русской комедіи замчательны четыре года: въ 1783 г. явился ‘Недоросль’ Фонъ-Визина, въ 1797 г.— ‘Ябеда’ Капниста, въ 1831 г.— ‘Горе отъ ума‘ Грибодова и въ 1836 г. ‘Ревизоръ’ Гоголя. Названныя пьесы сдлались краеугольными камнями нашего комическаго театра. Въ послднее время лучшія комедіи принадлежатъ Островскому.

55. Разборъ двухъ-актной комедіи Островскаго: ‘Въ чужомъ пиру похмелье‘. Титъ Титычъ Брусковъ, главное лицо комедіи, мальчишкой былъ привезенъ въ Москву изъ деревни и ‘на вс четыре стороны безъ копейки пущенъ’. Что онъ прошелъ трудную школу нищеты, униженія и много крупныхъ и мелкихъ надувательствъ принялъ на свою совсть, прежде чмъ нажилъ капиталъ и въ купцы вышелъ,— это понятно и безъ авторскихъ разоблаченій. Всмъ благосостояніемъ своимъ обязанный себ самому, возросшій на деспотизм купеческихъ нравовъ, Брусковъ выработался въ темнаго и хищнаго самодура: бывало, обидитъ человка, да потомъ за безобразіе и заплатитъ. Впрочемъ, Титъ Титычъ, какъ вс вообще выскочки, очень трусливъ: его ‘на пустомъ спугнуть можно’. Зато въ своей семь, гд никто не сметъ перечить его дикому нраву, онъ — безграничный деспотъ: ‘топнетъ ногой, скажетъ: кто я? Тутъ ужъ вс ему въ ноги должны, такъ и лежать, а то бда’. Его супруга, Настасья Панкратьевна, пикнуть предъ нимъ боится: ‘Что прикажете, Китъ Китычъ?’ ‘Слушаю, Китъ Китычъ!’ — вотъ и весь ея сказъ. Изъ двухъ сыновей Брусковыхъ одинъ, Купидоща, сдлался дурачкомъ отъ тятенькиныхъ колотушекъ въ голову и былъ водворенъ на кухн, чтобы гостямъ не было зазорно. Несчастной малый отводитъ душу крпкимъ табачнымъ куривомъ, посщеніемъ театральнаго райка на выпрошенные гривенники, да иной разъ на клирос поетъ баса, благо у него голосъ зычный, ‘словно изъ ружья выпалитъ’. Послднему дарованію и своей пришибленной наружности Купидоша былъ обязанъ ролью безплатнаго шута въ родительскомъ дом: онъ забавляетъ своихъ домашнихъ, а также и гостей — ломаньемъ ‘по-театральному’… Другой сынъ, Андрей — красивый, смышлный и добросердечный юноша, первый помощникъ отца по фабрик. Но и онъ наплаваться не можетъ на свою долю горькую, что ‘крылья у него обрублены, уродомъ его сдлали, а не человкомъ’. Когда онъ помоложе былъ,— захотлъ учиться, просился въ Коммерческую Академію, отецъ запретилъ. ‘Вы думаете,— говоритъ Андрей,— онъ не знаетъ, что ученый лучше неученаго, только хочетъ на своемъ поставить. Одинъ капризъ, одна только амбиція, что вотъ я неученъ, а ты умне меня хочешь быть’ (I, 4). Въ этомъ случа и Настасья Панкратьевна въ глубин души одобряла поведеніе мужа: ей почему-то всегда казалось, что ученый сынъ пересталъ-бы ее уважать. Въ паук она не видитъ корысти: вонъ сосдка отдала сына учиться, а онъ глазъ и выкололъ…

Яркій контрастъ съ Брусковыми представляютъ отецъ и дочь Ивановы,— Иванъ Ксенофонтычъ и Лизавета Ивановна. Тепло и задушевно изобразилъ авторъ этихъ симпатичныхъ, скромныхъ тружениковъ. Иванъ Ксенофонтычъ, отставной учитель, перебивается съ дочерью-невстой Трошевымъ пенсіономъ да уроками изъ-за куска насущнаго хлба, стоически встрчая недвусмысленныя насмшки надъ своей ‘непокрытой бдностью’ и ветхимъ, поношеннымъ платьемъ. Правда, Иванъ Ксенофонтычъ нсколько страненъ’, весь свой вкъ проведя за любимыми книжками, Плутархомъ и Гораціемъ, онъ и въ 60 лтъ былъ настоящимъ младенцемъ, не зналъ ни жизни, ни людей. И если онъ однажды говоритъ дочери, будто у него за книгами ‘душа зачерствла’, то это не боле, какъ самообманъ, онъ еще удивительно молодъ душою: иной разъ, затолкуясь съ ребятишками на урок, забудетъ, бывало, что и Лизаныса давно поджидаетъ его къ чаю, что и ему пора-бы успокоить свои ветхія кости, наболвшія за трудовой день.

Благодаря одному непредвиднному случаю, Ивановы приплатились горькимъ похмельемъ на пиру Тита Титыча Брускова.

Андрей, хаживая къ учителю за книгами, влюбился въ Лизавету Ивановну, хотя та къ нему равнодушна и обращается съ нимъ даже нсколько покровительственно, какъ съ молодымъ человкомъ ‘такъ себ’ и очень необразованнымъ. Межъ тмъ Титъ Титычъ, ничего не подозрвая о похожденіяхъ сына, вознамрился женить его и уже пріискалъ невсту съ капиталомъ: ‘Тысячъ триста серебра денегъ, рожа, какъ тарелка — на огородъ поставить, воронъ-пугать,— жалуется Андрей Лизавет Ивановн: Я у нихъ былъ какъ-то разъ съ тятенькой, еще не знамши ничего этого. Вышла двка пудовъ въ пятнадцать всу, вся въ веснушкахъ, я сейчасъ съ политичнымъ разговоромъ къ ней: ‘чмъ, говорю, вы занимаетесь?’ Л, говоритъ, люблю жестокіе романсы пть. Да какъ запла, глаза это раскосила, такъ-то убдила народъ, хоть взвой, на нее глядя. Унеси ты мое горе на гороховое поле!’ (I, 4).

Въ отчаяніи отъ навязанной отцомъ невсты, Андрей однажды зашелъ къ Аграфен Платоновн, вдов губернскаго секретаря, квартирной хозяйк Ивановыхъ, и, рыдая, признался ей въ своемъ гор и любви къ Лизавет Ивановн. Аграфена Платоновна, жаля своихъ квартирантовъ, а также въ простот душевной полагая, что можетъ оказать имъ неоцненную услугу, уговорила охмелвшаго Андрея подписать форменную расписку въ томъ, что онъ ‘обязуется жениться на дочери титулярнаго совтника, двиц Елизавет Ивановн Ивановой’. Устроивъ все это безъ вдома жильцовъ, она показала расписку Титу Титычу, вломившемуся къ ней по слдамъ Андрея, и пригрозила ему, что-де учитель предъявитъ документъ въ судъ, если онъ, Брусковъ, немедленно не заплатитъ три тысячи цлковыхъ. Торговались и поладили на тысяч рублей. Брусковъ не спша отсчитываетъ деньги, прячетъ въ карманъ расписку и только тогда разражается цлымъ потокомъ брани: ‘Разбойники, грабители!… Обманули мальчишку, дурака, опутали, а съ отца деньги взяли. Честно это, благородно? А еще благородствомъ похваляетесь!…’ На эту сцену входятъ Иванъ Ксенофонтычъ, возвратившійся съ уроковъ, и Лизавета Ивановна. Возмущенный нахальствомъ незваннаго гостя, старикъ гонитъ его вонъ изъ квартиры. Брусковъ, по обыкновенію, пассуетъ, и уходя, уже въ дверяхъ, кричитъ, что теперь онъ никого не боится: ‘Вотъ она, бумага-то, здсь въ карман. Разбойники, грабители!’ Иванъ Ксенофонтычъ понять не можетъ, что все это значитъ, допрашиваетъ хозяйку и узнаетъ наконецъ о злополучной расписк. Онъ и дочь, какъ громомъ, поражены, видя себя замшанными въ какую-то грязную исторію по милости глупой женщины. Куда имъ дваться отъ оскорбленій, грубости и невжества? Одно спасеніе — ухать скорй, но это — посл, теперь-же старикъ пойдетъ въ Брускову и выкупитъ расписку, выкупитъ безчестіе своей дочери.

Второй актъ переноситъ насъ въ квартиру Брускова. Титъ Титычъ вернулся домой темне ночи. Злость душитъ его при одной мысли, что онъ, Брусковъ, обруганъ и выгнанъ ‘дрянью учителишкой’… Нтъ, погоди! дешево съ нимъ не раздлаются. Онъ кличетъ Захарыча, отставного стряпчаго, посмшище для рядныхъ лавочниковъ и уличныхъ мальчишекъ, и велитъ ему настрочить такое прошеніе, чтобы сослать въ Сибирь троихъ человкъ: учителя Иванова, дочь его и хозяйку ихъ, потомъ призываетъ Андрея и втолковываетъ ему, ‘напрасно, молъ, онъ на красоту свою надется, даромъ не станутъ любить. Еще хорошо, что на тысяч помирились, а то заломили — было три’. Андрей до того пристыженъ словами отца, что готовъ махнуть на все рукой и жениться, на комъ велятъ.

Въ эту минуту входитъ Иванъ Ксенофонтычъ, извиняется въ нелпой исторіи, затянной, безъ его вдома, глупою хозяйкой, и умоляетъ Брускова взять назадъ деньги, а расписку возвратить ему. Онъ изорветъ ее тутъ-же, не сходя съ мста. Ни ему, ни Лизаньк чужихъ денегъ не надо, онъ еще денегъ принесетъ, достанетъ, заработаетъ… Брусковъ не скрываетъ злорадства при вид униженнаго врага. Теперь-то онъ въ волю можетъ поломаться надъ нимъ и потшиться… Конечно, Титъ Титычъ — ‘травленный волкъ’ и расписки не отдастъ,— это ‘надувательная система’: учитель документъ выкупитъ, да потомъ за него, пожалуй, вдвое заломитъ. Межъ-тмъ Ивановъ и проситъ, и грозитъ, и опять умоляетъ, даже падаетъ на колни, какъ помшанный. Желзное сердце не выдержало-бы этой нравственной пытки обезумвшаго отъ горя старика,— смягчается и черствая душа Брускова (онъ къ тому-жъ боится впутаться въ исторію)… Расписка возвращена. Ивановъ разрываетъ ее, съ хохотомъ топчетъ ногами и, убгая, восклицаетъ: ‘Будьте вы прокляты!… Какъ это васъ земля-то терпитъ! Дочь моя! сокровище мое!…’

Вышеописанная сцена, видимо, сдлала впечатлніе на Брускова: въ немъ шевельнулся человкъ — онъ призадумался.

Титъ Титычъ (Сидитъ довольно долго молча, потомъ ударяетъ кулакомъ по столу). Деньги и все это тлнъ, металлъ звенящій! Помремъ — все останется. Такъ тому и быть. Мое слово — законъ. Жена, Андрей, подите сюда! (Настасья Панкратьевна и Андрей Титычъ входятъ). Андрей, я тебя отдляю, полтораста тысячъ теб серебра и живи, какъ знаешь.

Андрей Т. Тятенька…

Титъ Т. Молчи! Не смй со мной разговаривать!

Haсm. Панкр. Какъ это можно, Китъ Китычъ, онъ у насъ еще ребенокъ совсмъ.

Титъ Т. Не твое дло…. Слушай ты, Андрей, вели заложить пару вороныхъ въ коляску, однься хорошенько, возьми мать съ собой, да позжай къ учителю, проси, чтобъ дочь отдалъ за тебя. Онъ человкъ хорошій,

Андрей Т. Помилуйте, тятенька, онъ и прежде-то-бы не отдалъ, а теперь мн и глаза показать нельзя.

Титъ Т. Я теб приказываю, слышишь! Проси, кланяйся въ ноги. Онъ и постарше тебя, да кланялся. Какъ онъ сметъ не отдать, когда я этого желаю. Я на приданое ей денегъ дамъ. Ступай! Небось, не откажется.

Андрей Т. Да они никакихъ денегъ не возьмутъ.

Титъ Т. Молчи!

Haсm. Панкр. А какъ-же, Китъ Китычъ, та-то невста?

Титъ Т. Вы со мной не смйте разговаривать! (Идетъ къ двери). Если онъ не отдастъ за тебя, ты лучше мн и на глаза не показывайся (Уходитъ).

Андрей Т. Что только за жизнь моя! (Махнувъ рукой). Ахъ, маменька, подемте! Ужъ знаю, что толку ничего не будетъ, одна мука (Уходятъ). Акт. II, явл. 10—11.

Итакъ Титъ Титычъ самодурствомъ началъ свой пиръ, самодурствомъ его и кончилъ, людямъ-же близкимъ и чужимъ досталось въ этомъ пиру одно горькое похмелье.

56. Пользуясь вышеизложеннымъ разборомъ пьесы Островскаго, постараемся опредлить цль и средства комедіи.

Въ противоположность трагедіи съ ея высокими героическими страстями, ужасомъ и состраданіемъ, комикъ анализируетъ жизнь съ забавной стороны, разоблачая людскіе слабости и пороки — во имя разумной природы человка, и, значитъ, подобно трагику, преслдуетъ высокую, прекрасную цль только не положительно, а отрицательно, что, разумется, одинаково нравственно. Ибо ‘если выставить всю дрянь, какая ни есть въ человк, и выставить ее такимъ образомъ, что всякій изъ зрителей получитъ къ ней полное отвращеніе: разв это ужъ не похвала всему хорошему? разв это не похвала добру?’ (Гоголь).

Что-же называется комическимъ, или смшнымъ? Смшно все неразумное и несообразное, пока оно не иметъ вредныхъ послдствій. Самодурство Тита Титыча Брускова не только смшно, но и возмутительно, ибо далеко не всегда безвредно: живой примръ — Купидоша. Такимъ образомъ отъ смшного до печальнаго — одинъ шагъ: комическое легко переходитъ къ трагическое. Вслдствіе этого и комедія можетъ быть двухъ родовъ: 1) легкая или шутливая, если въ ней осмиваются забавныя заблужденія и мелкіе, относительно безвредные недостатки общества, 2) серьезная или важная, разоблаченія которой касаются возмутительныхъ сторонъ искаженной природы человка. Образчикомъ легкой комедіи можетъ служить ‘Женитьба’ Гоголя, а серьезной — ‘Недоросль‘ Фонъ-Визина, ‘Ябеда‘ Капниста, ‘Горе отъ ума‘ Грибодова, ‘Ревизоръ‘ Гоголя, ‘Въ чужомъ пиру похмелье‘ Островскаго и др.

57. Опредленіе комедіи. Комедія есть такое драматическое произведеніе, предметомъ котораго служитъ борьба людей съ пустыми, часто выдуманными препятствіями, безъ гибельныхъ послдствій для борющихся сторонъ, а цлью — разоблаченіе общественныхъ пороковъ и слабостей во имя разумной природы человка.

Драма.

58. Драма, какъ одинъ изъ видовъ драматической поэзіи, возникла только у христіанскихъ народовъ на Запад Европы при слдующихъ обстоятельствахъ.

Въ первые вка христіанства торжество новой религіи было во многихъ случаяхъ лишь кажущимся. Повсемстно — народныя массы не могли вдругъ и безповоротно отказаться отъ недавняго языческаго міросозерцанія и связанныхъ съ нимъ суеврій, обычаевъ, зрлищъ и увеселеній, умъ и сердце новообращенныхъ оставались въ прежней темнот,— явилось, такъ-называемое, двоевріе.

Увщаніямъ пастырей церкви и соборнымъ постановленіямъ не всегда удавалось противодйствовать этому злу: чувственнымъ образамъ языческой миологіи христіанство могло противопоставить лишь отвлеченный идеалъ. И вотъ католическая церковь прибгла къ драматизированной литургіи и олицетворенію важнйшихъ событій Евангелія въ наивныхъ и удобопонятныхъ образахъ, чтобы, вліяя этимъ путемъ на умъ и сердце новообращенныхъ, утвердить послднихъ въ догматахъ христіанской вры. Вотъ какъ, напр., было драматизировано Воскресеніе Спасителя. Два молодые священника, представлявшіе Богородицу и Марію Іаковлю, входили во храпъ, восклицая нараспвъ ‘quisrevolvet nobis lapidem?’ (== кто отвалитъ намъ камень?). Діаконъ, въ роли ангела, встрчалъ ихъ у гроба вопросомъ: ‘quem quaeritis?’ (= кого ищете?), и на заявленіе женщинъ: ‘Jesum Nazarenum’ (= Іисуса изъ Назарета), произносилъ: ‘non est hic’ (= Его нтъ здсь). Затмъ, онъ прибавлялъ: ‘ite, nuntiate et caet.’ (= ступайте, возвстите и проч.) и, обратившись къ хору, начиналъ гимнъ: ‘Surrexit Dominus de sepulchro’ (= Христосъ воскресе изъ мертвыхъ) {Алексй Веселовскій.— ‘Старинный театръ въ Европ‘.}.

Подобнымъ образомъ олицетворялись и другія событія Евангельскія: Рождество Спасителя, Страсти Господнія, сошествіе Св. Духа на апостоловъ и т. д. Эти-то драматизированные обряды католической церкви были зародышемъ духовной драмы или мистеріи (отъ латинск. слова Ministerium — обрядъ).

Но первоначальной мистеріи не доставало наглядности и вразумительности, виною чего былъ латинскій языкъ католическаго богослуженія, непонятный народнымъ массамъ, Что-же длаетъ тогда церковь? Идетъ на дальнйшія уступки запросамъ толпы: въ латинскій текстъ церковной драмы она сначала вводитъ только отдльныя выраженія, а потомъ и цлыя роли на язык народномъ, исполненіе которыхъ уже поручается свтскимъ исполнителямъ, а не духовнымъ лицамъ. Отъ сближенія съ народнымъ языкомъ и участія мірянъ духовная драма пріобрла боле жизненный мірской характеръ, но этимъ самымъ уронила свой авторитетъ во мнніи высшаго духовенства, которое начинаетъ мало-по-малу преслдовать ее, какъ суетную забаву, профанирующую святость алтаря. Изгнанная изъ предловъ храма, она сначала пріютилась внутри церковной ограды и на кладбищахъ, но впослдствіи, въ силу новаго ряда синодальныхъ запрещеній, вышла наконецъ, на площадь или перекрстокъ и здсь уже обзавелась своей самостоятельной сценой.

Обычное устройство мистеріальной сцены было такое. На бревенчатомъ помост возводилась трехъ-ярусная постройка: въ среднемъ этаж помщалась земля, въ верхнемъ рай, а въ нижнемъ адъ, въ вид подвижныхъ челюстей громаднаго зва. Каждый ярусъ длился двумя перегородками съ дверьми — на три отдленія. Дв боковыя лстницы сообщали адъ съ землею и одна — землю съ раемъ. Дйствіе могло происходить во всхъ трехъ ярусахъ одновременно. Что декоративныя средства мистеріальной сцены были самыя примитивныя,— видно изъ слдующихъ словъ одного англійскаго писателя напала XV вка: ‘На одной сторон сцены,— говоритъ онъ,— вы находитесь въ Азіи, на другой — въ Африк, а между ними помщается столько мелкихъ королевствъ, что актеръ, входя на сцену, долженъ прежде всего сказать, гд онъ находится, чтобъ зритель могъ понять его.— Три женщины собираютъ передъ нами цвты, и мы должны врить, что сцена изображаетъ садъ, но приходятъ всти о кораблекрушеніи, и насъ покроютъ презрніемъ, если мы не увруемъ, что передъ нами утесъ’.

При постановк мистерій на Запад Европы матеріальную поддержку этому длу оказывали ремесленные цехи, они распредляли между собой и роли, сообразно своему ремеслу: актъ пьесы, гд говорилось о ковчег Ноя, исполнялся плотниками, омовеніе ногъ — водовозами, свадьба въ Кан Галилейской — винодлами и т. д. Представленія давались на открытомъ воздух днемъ, до наступленія суперовъ, если-же представлялись, такъ-называемыя, коллективныя мистеріи, гд къ изображенію главнйшаго евангельскаго событія примыкали вс соприкосновенныя съ нимъ ветхозавтныя сказанія, то въ спектакл бывали передышки, причемъ исполнители обыкновенно удалялись къ своимъ хозяйственнымъ занятіямъ. Такъ, напр., въ одной швейцарской деревн кто-то изъ актеровъ, выйдя на сцену, просилъ зрителей подождать, потому-что вс 12 апостоловъ ушли доить коровъ…

Перешагнувъ за церковную ограду, духовно-народная мистерія начинаетъ чутко прислушиваться къ запросамъ народнаго вкуса, и въ своемъ дальнйшемъ развитіи выдляетъ изъ себя, такъ-называемые, миракль и moralit (мораль). Предметъ миракля — набожныя легенды о святыхъ угодникахъ, особенно чтимыхъ католическимъ. міромъ, таковы, напр., миракли о св. Никола, о сошествіи Спасителя въ адъ и др. Moralits имли исключительно въ виду — нравоученіе, для чего отвлеченныя нравственныя понятія были возводимы на степень живыхъ существъ съ аллегорическимъ значеніемъ. Образчикомъ moralit&#233,s могутъ служить мистеріи о блудномъ сын, о бдномъ Лазар и нкотор. др.

Въ то-же самое время усиливается забавный характеръ въ мистеріяхъ внесеніемъ въ ихъ содержаніе сценъ изъ народнаго быта, часто запечатлнныхъ грубовато-чувственнымъ комизмомъ. Неизмнными носителями этого комическаго начала въ мистеріи, миракл и moralit являются дьяволы, продавецъ мазей, пастухи, которымъ ангелъ возвщаетъ рожденіе Спасителя, воины, длящіе ризы Христовы и т. д. Такимъ образомъ — контрастъ забавнаго съ серьезнымъ, высокаго съ обыденнымъ, отличающій нашу современную драму отъ классической и французской трагедіи, получаетъ полное право гражданства уже въ духовно-народной мистеріи. Она даже выдляетъ изъ себя, такъ-называемыя, интерлюдіи, т. е. небольшія пьесы забавнаго содержанія, которыя исполнялись между актами, для возстановленія веселаго настроенія въ зрителяхъ.

По мр изсякновенія библейскихъ и евангельскихъ сюжетовъ, духовная драма начинаетъ искать для себя матеріала въ средневковыхъ лтописяхъ, въ сборникахъ народныхъ сказаній и даже въ произведеніяхъ классическихъ писателей, касавшихся исторіи христіанства. Результатомъ этого являются историческія мистеріи, какъ, напр., о крещеніи Хлодвига, о подвигахъ Іоанны Д’Аркъ и т. п. Связующимъ узломъ между историческими и духовными мистеріями продолжало служить непосредственное вмшательство божественной силы въ дла людей.

Мы прослдили теперь за развитіемъ духовной драмы на Запад Европы вплоть до первой четверти XVI столтія, или до начала Реформаціи. Религіозная реформа Лютера впервые нанесла сокрушительный ударъ ея общественному значенію. ‘Разладъ, возникшій въ сред духовной, между католиками и протестантами, внесъ полемическую борьбу и въ духовную драму, раздливъ ея дятелей на два враждебные лагеря, ослабивъ ея силы и окончательно лишивъ ее возможности дальнйшаго развитія’. Массы народа совершенно безучастно относились къ католико-протестантской полемик, облеченной въ драматическую форму, и переносятъ вс симпатіи свои на комическій театръ. Что-же касается духовной драмы, то она, постепенно дряхля и разрушаясь, находитъ тихое пристанище въ академіяхъ, семинаріяхъ и духовныхъ училищахъ, гд на нее взглянули, какъ на педагогическое пособіе и даже включили въ программу учебнаго курса. Преподавателю поэзіи вмнялось въ обязанность сочинять мистеріи на латинскомъ язык. Онъ разучивалъ каждую пьесу съ воспитанниками, и т въ положенный день играли ее публично въ стнахъ учебнаго заведенія. Школьное начальство охотно поощряло подобнаго рода спектакли, видя въ нихъ средство не только укрпить учениковъ въ знаніи латыни и церковной исторіи, но также усовершенствовать ихъ мимику и декламацію — качества, весьма желательныя въ будущихъ проповдникахъ. Но само собой понятно, что, низойдя на степень школьной или учебной драмы, многообщавшая нкогда духовно-народная мистерія очутилась въ полномъ разобщеніи съ запросами вседневной жизни.

Первыя попытки вывести драматургію изъ тяжкаго застоя принадлежатъ тмъ общественнымъ кружкамъ З. Европы, гд уже во второй половин XV столтія пробудился сильный интересъ къ изученію классической культуры. Результатомъ этихъ попытокъ явились многочисленные переводы и передлки греческихъ и латинскихъ трагедій. Но мы видли уже, что вншнее, раболпное подражаніе произведеніямъ древнихъ привело Францію, а за ней и остальную Европу, къ господству ложно-классическаго направленія во всхъ родахъ искусства: драматургія изъ одной крайности ударилась въ другую. Только Англія составляла въ этомъ случа завидное исключеніе: здсь въ XVI и первой четверти XVII вка Марло и Шекспиръ создаютъ новую реальную драму, свободную отъ всякихъ разсудочныхъ и предвзятыхъ теорій. Послдователями этого направленія въ драматургіи являются: у испанцевъ — Кальдеронъ, у французовъ — Викторъ Гюго, у нмцевъ — Гэте, Шиллеръ, Лессингъ, у насъ — Пушкинъ, Островскій и др.

Что касается начала драматическихъ представленій у насъ въ Россіи, то оно было положено школьною драмой, занесенной въ юго-западную Русь изъ Польши въ XVI вк. Впослдствіи кіевскіе ученые, какъ-то: Симеонъ Полоцкій, Дмитрій Ростовскій и друг. водворили ее и въ стнахъ Московской Заиконоспасской академіи. Впрочемъ, Москва еще до этого имла случай познакомиться съ мистеріями Запада. Именно — при Алекс Михайлович, 2-го ноября 1672 г., во дворц села Преображенскаго труппой зазжаго нмца — Готфрида Грегори была въ первый разъ представлена духовная драма объ Олоферн. За этимъ удавшимся опытомъ послдовалъ цлый рядъ представленій, и мало-по-малу театральныя ‘позорища? стали привычнымъ увеселеніемъ двора. Въ царствованіе Елизаветы Петровны въ 1756 г. Волковъ уже основываетъ первый общедоступный народный театръ, дирекція котораго поручается бригадиру Сумарокову.

59. Разборъ драмы {Общепринятое названіе Шекспировыхъ пьесъ — трагедіями не иметъ подъ собой серьезныхъ основаній.} Шекспира: ‘Гамлетъ’.

Гамлетъ, принцъ датскій, это — натура спокойная и кроткая, какъ горлица, скептикъ и мыслитель, но не человкъ дла: въ горнил его всеиспытующаго духа даже самый неотразимый фактъ обыкновенно претворяется въ идею. А такъ-какъ ‘расчетливость, исчерпывающая вс отношенія и возможныя послдствія какого-нибудь дла, неизбжно ослабляетъ способность къ совершенію дла’ (Шлегель), то вотъ почему и Гамлетъ обнаруживаетъ въ пьес нершительный характеръ и слабую солю.

Разскажемъ вкратц содержаніе драмы.

Великій и доблестный король Даніи былъ убитъ въ Эльсинор своимъ вроломнымъ братомъ, Клавдіемъ, который овладваетъ престоломъ помимо законнаго наслдника — Гамлета, сына покойнаго короля. Вдова-же послдняго — Гертруда, женщина чувственная и легкомысленная, обвнчалась съ Клавдіемъ, ‘не износивъ башмаковъ, въ которыхъ шла за гробомъ мужа’.

При поднятіи занавса, принцъ еще не подозрваетъ дядю въ братоубійств, онъ только стуетъ и горюетъ о внезапной смерти обожаемаго родителя и предосудительномъ поведеніи своей матери. По вдругъ ему является замогильная тнь отца, разсказываетъ о злодяніи Клавдія и беретъ съ него торжественную клятву отмстить убійц. Казалосъ-бы, что посл этого Гамлету не оставалось другого выхода, какъ съ мечомъ въ рук наказать короля, ‘чудовище разврата и порока’. Даже его щекотливая совсть могла-бы не слишкомъ громко вопіять противъ такого возмездія: по суровымъ законамъ той суровой эпохи онъ явился-бъ только карающимъ орудіемъ небеснаго правосудія. Съ другой стороны — обстоятельства складывались въ его пользу: народъ, любившій принца, врядъ-ли протестовалъ-бы противъ гибели Клавдія, вроломнаго похитителя трона. И мы видимъ, что Гамлетъ въ первую минуту готовъ ‘летть къ отмщенью, будто мысль иль помыслы любви’. Но… только въ первую минуту… Потомъ-же, наедин съ самимъ собой, принцъ отдается привычному раздумью, нить размышленія спутываетъ крылья его мгновенной ршимости, и не чувствуя въ себ достаточно силы воли, чтобъ сдержать клятву, онъ восклицаетъ: ‘Преступленье проклятое! Зачмъ рожденъ я наказать тебя!’

Для боле удобнаго выполненія мести Гамлетъ притворяется помшаннымъ. Вроятно, личину безумія онъ находилъ выгодной для себя въ томъ отношеніи, что подъ ея покровомъ надялся до нкоторой степени избавиться отъ подозрительнаго любопытства Клавдія и его шпіоновъ и, оставаясь загадкой для окружающихъ, наблюдать теченіе придворной жизни въ ожиданіи благопріятной минуты для кроваваго расчета съ королемъ. И что-же?… Мнимое помшательство не только не уравниваетъ для Гамлета путь къ предположенной цли, но даже создаетъ новыя преграды, о которыя дробится слабая по натур ршимость принца: вдь теперь, пользуясь льготами и привилегіями безумца, онъ можетъ наслаждаться наблюденіемъ и критикой себя и другихъ и, праздно губя время въ этомъ излюбленномъ занятіи, не длаетъ ровно ничего въ интересахъ задуманной мести. Разумется, онъ отлично сознаетъ, что онъ — ‘голубь мужествомъ’, но все-таки силится найти хоть какое-нибудь оправданіе своему малодушію. Онъ размышляетъ: Клавдій — братоубійца!… Но гд-жъ улики?… Кто его обличитель?.. Тнь умершаго короля!.. призракъ… мечта!.. не больше… Но —

‘Духъ могъ быть сатана, лукавый властенъ

Принять заманчивый, прекрасный образъ,

Л. слабъ и преданъ грусти, можетъ статься,

Онъ, сильный надъ скорбящею душой,

Влечетъ меня на вчную погибель.

Мн нужно основаніе потврже.

Злодю зеркаломъ пусть будетъ представленье —

И совсть скажется и выдастъ преступленье’. II, 2*).

*) Переводъ А. Кронеберга.

Хитрость, придуманная Гамлетомъ, заключалась въ томъ, что онъ приказалъ трупп бродячихъ комедіантовъ сыграть на дворцовой сцен ‘Убійство Гонзаго’, со вставкою нсколькихъ стиховъ его собственнаго сочиненія, предназначенныхъ сорвать маску съ вроломнаго Клавдія. Замыселъ удался…. Король изобличенъ: сомннья нтъ,— онъ братоубійца! О! теперь Гамлетъ ни минуты не станетъ колебаться!.. ‘Теперь отвдать-бы горячей крови, теперь ударъ-бы нанести, чтобъ дрогнулъ веселый день!…’

Случай не заставилъ себя ожидать. Гамлетъ находитъ короля на молитв. Братоубійца одинъ… помшать некому… Гамлетъ обнажаетъ кинжалъ… Еще мгновенье — и небесное правосудіе восторжествуетъ… Но слабый, нершительный принцъ и на этотъ разъ вдругъ придумываетъ новый, весьма отдаленный поводъ для отсрочки мщенія: ‘Остановись, подумай!’ — нашептываетъ ему его робкая воля:

‘Въ безпечномъ сн отца онъ умертвилъ,

Въ весн грховъ цвтущаго, какъ май.

Что сталось съ нимъ, то вдаетъ Создатель,

Но думаю, судьба его тяжка.

Отмщу-ли я, убивъ его въ молитв,

Готоваго въ далкую дорогу?

Нтъ! III, 3.

Гамлетъ прячетъ кинжалъ и удаляется, не замченный королемъ, чтобъ посл этого еще безжалостнй упрекать себя въ трусости, въ малодушіи… Жизнь наконецъ длается для него ненужнымъ и непосильнымъ бременемъ, но ршиться на самоубійство у Гамлета опять-таки не хватаетъ воли: смерть была-бъ предметомъ его пламенныхъ желаній, если-бъ умереть значило уснуть… Но ‘страхъ чего-то посл смерти — страна безвстная, откуда путникъ не возвращался къ намъ’,— велитъ ему скорй снести земное горе, чмъ ‘убжать къ безвстности за гробомъ…’

Но драма близится къ развязк. Король, какъ западню для Гамлета, устраиваетъ поединокъ на рапирахъ между нимъ и Лаэртомъ. Во время фехтованія Гертруда но ошибк выпиваетъ заздравный тостъ изъ кубка сына, куда королемъ заблаговременно былъ всыпанъ ядъ. Она умираетъ. Гамлетъ закалываетъ Клавдія. Но что-жъ иное доказываетъ эта внезапная ршимость принца, какъ не то, что люди, подобные Гамлету, способны на смлый поступокъ, если имъ не представляется случай задуматься надъ нимъ: иначе мысль у нихъ не переходитъ въ дло. Такъ, напр., Гамлетъ первый всходитъ на судно пирата, онъ закалываетъ Полонія, когда тотъ подслушивалъ за ковромъ его бурное объясненіе съ королевой, онъ-же, наконецъ, видя смерть матери отъ яда и узнавъ, что самъ онъ раненъ на смерть отравленной шпагой, бросается на короля и — закалываетъ его, такъ сказать, помимо воли, неожиданно. Недаромъ, видно, Шекспиръ устами принца высказалъ ту горькую истину, что ‘насъ иногда спасаетъ безразсудство, а планъ обдуманный не удается…’

Итакъ — повторяемъ: разгадка личности Гамлета кроется въ его нершительномъ характер и слабой вол. Въ этомъ отношеніи онъ — прямой контрастъ съ Лаэртомъ, котораго Шекспиръ съ умы сломъ противопоставляетъ ему. Узнавъ о насильственной смерти своего отца — Полонія, Лаэртъ спшитъ изъ Парили въ Данію, сгорая мщеніемъ убійц кровью за кровь. Раздумье надъ законностью такого самосуда ни на минуту не закрадывается въ его душу: онъ увренъ въ своемъ нрав, и не колеблется, какъ человкъ дла, созданный для ограниченныхъ, положительныхъ цлей и не теряющій голову въ простомъ умньи обходиться съ обычными фактами….

Зато какая даровитая, гуманная, обаятельная личность — Гамлетъ! По складу ума онъ юмористъ, онъ протестуетъ противъ окружающей пошлости и лжи то ядовитыми, сарказмами, то граціозной, какъ мечта поэта, шуткой, то смхомъ сквозь невидимыя слезы. Придворныхъ попугаевъ, въ род Озрика, онъ заставляетъ глотать горькія пилюля, приправленныя солью аттическаго остроумія. Недаромъ онъ такъ охотно читаетъ древнихъ сатириковъ, недаромъ его, дитятей, нашивалъ на рукахъ и убаюкивалъ своими остроумными псенками придворный шутъ Іорикъ, умница и весельчакъ!…

Гамлетъ — любитель и знатокъ драматическаго искусства и самъ артистъ въ душ. Наставленія, которыя длаетъ онъ странствующимъ комедіантамъ, обличаютъ въ немъ не только серьезное пониманіе сцены, но и развитой эстетическій вкусъ. А какое благородное, любвеобильное сердце бьется въ груди злополучнаго датскаго принца! И какъ жаль, что этому сердцу суждено непрестанно истекать кровью то отъ загадочной смерти отца, то — легкомыслія матери или недостойнаго поведенія Офеліи. Эта миловидная, но простенькая и наивная двушка позволяетъ другимъ пользоваться ея личностью, какъ западнею для подозрительнаго принца, который любитъ ее, какъ ‘сорокъ тысячъ братьевъ со всею полнотой любви не могутъ любить такъ горячо!’ Пусть въ этомъ возглас Гамлета надъ гробомъ Офеліи много аффектированнаго преувеличенія, но разв не слышится въ немъ и неподдльное чувство жгучей скорби?!…

Таковъ — Гамлетъ, ‘блистательнйшій алмазъ въ лучезарной корон Шекспира’, выражаясь восторженнымъ языкомъ Блинскаго.

60. Въ чемъ-же заключается разница между драмой и трагедіей?

1. Если всмъ движеніемъ древней трагедіи управляла какая-то высшая загадочная сила судьбы, то въ драм, какъ произведеніи христіанскихъ народовъ, которые признаютъ свободу человческой воли и дйствій, люди являются существами нравственно-свободными. Они борятея съ личностями себ подобными, т. е. при условіяхъ боле или мене равныхъ, такъ что характеры могутъ свободно развиваться и съ этимъ вмст исчерпываются до глубины. Въ каждой драм судьба личностей зависитъ отъ борьбы страстей и отъ свойства характеровъ. Гамлетъ, напр., страдаетъ не по вол слпого случая, а потому, что онъ, ‘голубь мужествомъ’, не чувствуетъ въ себ достаточно силы воли для выполненія мести, неизбжной по суровымъ законамъ суровой эпохи. Поступи онъ въ самомъ начал смло и ршительно,— и отъ его руки палъ-бы только злодй Клавдій, межъ тмъ какъ теперь, благодаря его малодушію, гибнетъ и правый и виноватый: король, Гертруда, Лаэртъ и самъ принцъ.

2. Древняя трагедія, вся проникнутая высокимъ героизмомъ, воспроизводила одн только серьезныя и мрачныя стороны жизни, предоставляя комедіи вдаться съ забавными и пошлыми явленіями. У Шекспира-же, геніальнаго представителя новйшей драматургіи, мы видимъ совершенно иное, юмористическое отношеніе къ жизни: во всхъ его драматическихъ произведеніяхъ замчается контрастъ забавнаго съ серьезнымъ, высокаго ‘:ъ обыденнымъ, какъ это часто бываетъ и въ дйствительной жизни, гд отъ печальнаго до смшного одинъ только шагъ: мелкія причины иногда порождаютъ важныя слдствія, а гора, но пословиц, родитъ мышь… Въ виду этого драма занимаетъ средину между трагедіей и комедіей, такъ что можетъ быть названа трагикомедіей. Какъ на образчикъ трагикомическаго въ ‘Гамлет’, укажемъ хоть на слдующія мста пьесы: разговоръ принца съ Полоніемъ (II, 2) и сцена могильщиковъ (V, 1.).

61. Сложные виды драматической поэзіи.

Къ сложнымъ видамъ драматической поэзіи относятся такія драматическія сочиненія, въ которыхъ, кром поэтическаго слова, еще участвуютъ пніе и музыка. Таковы — мелодрама, опера, оперетта и водевиль.

Мелодрамой называется драма, построенная на чувствительныхъ, бьющихъ но нервамъ эффектахъ. Грустное пніе или трогательная музыкальная мелодія, сопровождающая нкоторые монологи дйствующихъ лицъ, составляютъ ея неизмнную принадлежность. Какъ на образчикъ мелодрамы, укажемъ на слдующія пьесы: ‘Ліонскій курьеръ или ограбленная почта’, ‘Воровка дтей’, ‘Парижскіе нищіе‘, ’30 лтъ или жизнь игрока’, ‘Дв сиротки’ и мног. др. Мелодрама, въ которой является только одно лицо, называется монодрамой.

Опера есть такая драма, въ которой мсто діалога занимаютъ пніе, музыка и танцы. Текстъ въ опер называется либретто, лирическія-же мста — аріями, дуэтами, терцетами и т. д. по числу ноющихъ лицъ. Опера возникла въ Италіи въ конц XV вка.

Оперетта — комедія, состоящая изъ діалога, пнія и танцевъ. Содержаніе ея обыкновенно составляютъ какія-нибудь затйливо-забавныя или фантастическія приключенія.

Водевиль отличается отъ оперетты не только тмъ, что въ немъ діалогъ преобладаетъ надъ музыкальными нумерами (= куплетами): но и своимъ боле правдоподобнымъ и вседневнымъ содержаніемъ.

Происхожденіе водевиля относится къ началу XV вка. Въ это время въ Нормандіи, въ долин, орошаемой рчкой Вирой, проживалъ нкто Оливье Баеселенъ, пріобрвшій извстность своими остроумными куплетами на своихъ сосдей. Эти куплеты въ Нормаи діи назывались ‘пснями Вирской долины‘ (du volle de Vire). Впослдствіи и въ Париж, въ подражаніе Басселену, простой народъ началъ слагать острыя псенки, которыя разносились по окрестностямъ подъ именемъ: ‘отголосковъ изъ города‘ (‘Voix de ville’). Эти-то валъ-де-виры или вуа-де-вили, подъ измненнымъ названіемъ водевилей, получили въ XVIII вк литературную обработку подъ перомъ французскаго писателя Скриба.

ПРИЛОЖЕНІЕ
къ
‘КУРСУ ТЕОРІИ СЛОВЕСНОСТИ.’

1. Отрывокъ изъ ‘Исторіи Пугачевскаго бунта’ А. Пушкина.

Изъ Разсыпной Пугачевъ пошелъ на Нижне-Озерную. На дорог встртилъ онъ капитана Сурина, высланнаго на помощь Веловскому комендантомъ Нижне-Озерной, маіоромъ Харловымъ. Пугачевъ его повсилъ, а рота пристала къ мятежникамъ. Узнавъ о приближеніи Пугачева, Харловъ отправилъ въ Татищеву молодую жену свою, дочь тамошняго коменданта Елагина, а самъ приготовился къ оборон. Казаки его измнили и ушли къ Пугачеву. Харловъ остался съ малымъ числомъ престарлыхъ солдатъ. Ночью на 26-е сентября вздумалъ онъ, для ихъ ободренія, палить изъ двухъ своихъ пушекъ. Утромъ Пугачевъ показался передъ крпостью. Онъ халъ впереди своего войска. ‘Берегись, Государь’, сказалъ ему старый казакъ: ‘неравно изъ пушки убьютъ.’ — ‘Старый ты человкъ’, отвчалъ самозванецъ: ‘разв пушки льются на царей?’ — Харловъ бгалъ отъ одного солдата къ другому и приказывалъ стрлять. Никто не слушался. Онъ схватилъ фитиль, выпалилъ изъ одной пушки и кинулся къ другой. Въ сіе время бунтовщики заняли крпость, бросились на единственнаго ея защитника и изранили его. Полумертвый, онъ думалъ отъ нихъ откупиться и повелъ ихъ къ изб, гд было спрятано его имущество. Между тмъ, за крпостью уже ставили вислицу, передъ нею сидлъ Пугачевъ, принимая присягу жителей и гарнизона. Къ нему привели Харлова, обезумленнаго отъ ранъ и истекающаго кровью. Глазъ, вишибенный копьемъ, вислъ у него на щек. Пугачевъ веллъ его казнить, и съ нимъ прапорщиковъ Фигнера, и Кабалерова, одного писаря и татарина Бикбая. Гарнизонъ сталъ просить за своего добраго коменданта, но яицкіе казаки, предводители мятежа, были неумолимы. Ни одинъ изъ страдальцевъ не оказалъ малодушія. Магометанинъ Бикбай, взошедъ на лстницу, перекрестился и самъ надлъ на себя петлю. На другой день Пугачевъ выступилъ и пошелъ на Татищеву.

2. Отрывки изъ лтописи преподобнаго Нестора.

Въ лто 6534 {Лтосчисленіе въ лтописи велось отъ сотворенія міра.}. Ярославъ совокупи воя многы и приде Кыеву и створи миръ съ братомъ своимъ Мьстиславомъ у Городьца. И раздлиста по Днпръ Русьекую землю: Ярославъ прія сю сторону, а Мьстиславъ ону, и начаста жити мирно и въ братолюбьств, и уста усобица и мятежъ, и бысть тишина велика въ земли.

Въ лто 6535. Родися 3-й сынъ Ярославу, и нарече имя ему Святославъ.

Въ лто 6536. Знаменье явися на небеси, яко видти всей земли.

Въ лто 6537. Мирно бысть.

Въ лто 6538. Ярославъ Блзъ взялъ, и родися Ярославу 4-й сынъ, и нарече имя ему Всеволодъ. Семъ же лт иде Ярославъ на Чюдь, и побди я, и постави градъ Юрьевъ. Въ се же время умре Болеславъ великый въ Лясхъ, и бысть мятежъ въ земли Лядьек: вставите людье избиша епископы, и попы, и бояры своя, и бысть въ нихъ мятежъ.

Въ лто 6539. Ярославъ и Мьстиславъ собраста вой многъ, идоста на Ляхы, и заяста грады Червеньския опять, и повоеваста Лядьскую землю, и многы Ляхы приведоста, и раздлиста я, и посади Ярославъ своя по Реи, и суть до сего дне.

Въ лто 6540. Ярославъ поча ставити породы но Ръси.

Въ лто 6541. Мьстиславичь Еустафій умре…

Въ лто 6545. Заложи Ярославъ городъ великый Кыевъ, у него же града суть Златая врата заложи же и церковь святыя Софья, митрополью, и посемъ церковь на Золотыхъ воротхъ святое Богородиц Благовщенье, посемъ святаго Георгія манастырь и святыя Ирины. И при семъ нача вра хрестьяньская плодитися и разширяти, и черпоризьци ночаша множимся, и манастыреве починаху быти. И б Ярославъ любя церковныя уставы, попы любяпіе новелику, излиха же черноризьц, и книгамъ прилежа и почитая е часто въ нощи и въ дне, и собра письц многы, и нрекладаше отъ Грекъ на Словньское писмо, и опнеаша книги многы, и списка, ими же поучащеся врніи людье, наслажаются ученья божественнаго. Якоже бо се нкто землю разореть, другый же насеть, ини же пожинаютъ и ядять пищю бескудну: тако и съ отецъ бо сего Володимеръ взора и умягчи, рекше крещеньемъ просвтивъ: съ же нася книжными еловееы сердца врныхъ людій, а мы пожинаемъ, ученье пріемлюще книжное. Велика бо бываетъ полза отъ ученья книжно то, книгами бо кажеми и учими есмы пути покаянью, мудрость бо обртаемъ и нъздержанье отъ словесъ книжныхъ, се бо суть рвы, напаяющи вселеную, се суть псходища мудрости, книгамъ бо есть неисчетная глубина, еныи бо въ печали утшаеми есмы, си суть узда вйдержанью. Мудрость бо велика есть, якоже и Соломонъ хваля е глаголаніе: азъ премудрость вселихъ, свтъ, разумъ и смыслъ, азъ призвахъ страхъ Господень, мои съвти, моя мудрость, мое у тверженье, моя крпость, мною цареве царствуютъ, а сплніи пишють правду, мною вельможи величаются и мучители держать землю, азъ любящая щя люблю, ищющи мене обрящють благодать. Аще бо попщеши въ книгахъ мудрости прилежно, то обращеніи великую ползу души своей, иже бо книга часто чтеть, то бесдуетъ съ Богомъ, или святыми мужи, почитая пророческыя бесды, и еуангельекая ученья и апостолсцая, житья святыхъ отець, въспріемлеть душа велику лолзу. Ярославъ же ее, якоже рекохомъ, любимъ б книгамъ, многы написавъ положивъ церкви святой Софьи, юже созда самъ, украеи то златомъ и сребромъ и съсуды церковными, въ нейже обычныя псни Богу вздають, въ годы обычныя. И ины церкви ставляше по градомъ и но мстомъ, поставляя попы и дая имъ отъ имнья своего урокъ, веля имъ учити люди, понеже тмъ есть поручено Богомъ, и приходити часто къ церквамъ, и умножишася прозвутери, людье хрестьлньстіи. Радовашеся Ярославъ, видя множьство церквій и люди хрестьяны зло, а врагъ стовашеться, побжаемъ новыми людьми хрестьяньскими…

Въ лто 6610… Бысть знаменье на вебеси, мсяца генваря въ 29 день, по 3 дни: акы пожарная заря отъ ветока и уга и запада и свера, и быеть тако свтъ всю нощь, акы отъ луны полны свтящься. Въ то же лто быеть знаменье въ лун, мсяца февраля въ 5 день. Того же мсяца въ 7 день бысть знаменье въ солнци: огородилося бяше солнце въ три дуги, и быта другая дуги хребты къ себ. И сія видяще знаменья, благоврніи человци со вздыханьемъ моляхуся къ Богу и со слезами, дабы Богъ обратилъ знаменья си на добро: знаменья бо бывають она назло, она ли на добро. На придущее лто вложи Богъ мысль добру въ Русьскы князи, умыслиша дерзнути на Половц и поити въ землю ихъ, еже и бысть.

3. Отрывки изъ ‘Записокъ’ Порошина.

1764 г., октябрь. Воскресенье. По утру изволилъ Его Высочество проснуться, было седьмаго часу три четверти. За чаемъ изволилъ разговаривать со мною, какъ мы въ прошломъ году въ Москв жили. При томъ упоминалъ Государь, что ему миляе зима нежели лто. И какъ я спросилъ, для какой причины? то изволилъ говорить, что зимою кажется ему, что онъ гораздо свже нежели лтомъ, что лтомъ бываютъ жары несносные, что зимою маскарады, на театрахъ зрлища, лтомъ этого нтъ. Во время убиранья Волосовъ, передъ птичнею сидя, спросилъ у меня Его Высочество, можетъ ли птичка на другой вечеръ найтитъ ту конурку, въ которой она сего вечера ночевать усядется? при семъ доносилъ я Его Высочеству о томъ, что въ животныхъ инстинктомъ или побужденіемъ называютъ. Ввернули для фонтану прямую трубку и пустили воду. Вода ударила вверхъ до самой верхней стки и во вс стороны брызгала. Его Высочество веселясь симъ, изволилъ шутить, что по птичьему понятію вода теперь выше облаковъ бьетъ, что ок теперь въ великомъ страх, и можетъ бытъ ждутъ потопу и проч.. Наконецъ изволилъ спросить меня, можно ли воду еще выше пустить и такъ высоко какъ захочешь? Тутъ сказывалъ я Его Высочеству, что вода никакъ не можетъ быть выше того мста, откуда она вытекаетъ, да не только выше того мста, но и сравниться съ пилъ совершенно не можетъ, что иметъ такое свойство и усилованіе, чтобы всегда прійтить въ горизонтальное всхъ своихъ частей положеніе, что отъ того и вверхъ скачетъ, что отдлившіяся отъ общей груды своей части въ оное съ оставшимися положеніе прійтить силятся, что о движеніи воды и всхъ жидкихъ тлъ прекрасныя правила заключаются въ идравлик и въ идростатик, на сіе о силившихся оныхъ частяхъ къ горизонтальному съ прочими, отъ коихъ он отдлились, положенію, изводилъ примолвить Его Высочество: такъ по этому сколько имъ бдненькимъ ни мучиться, а выше того м&#1123,ста не взбжать, откуда вышли. Одвшись изволилъ Великой Князь пойтить со мною въ учительную. Тамъ отъ камину показалось ему нсколько душно. Пошли въ желтую комнату. Туда приказалъ принести отъ вчерашняго корабля шлюпку. Поставя ее на столъ, уставливалъ паруси и раскладывалъ весла. Между тмъ изволилъ разговаривать со мною. Разговорились между прочимъ про людей разумныхъ и про людей глупыхъ. При семъ говорилъ я Его Высочеству, что есть люди, кои съ перваго отзыву и не покажутся разумными, а въ самомъ дл разумны, что напротивъ того иные сперва и покажутся разумными, а въ самомъ дл имютъ только, что Французы называютъ faux-brillant, что особливо Его Высочеству не надобно тотчасъ заключать, что тотъ глупъ, которой иногда вдругъ передъ нимъ обробетъ и не дастъ ему хорошаго отвту, что многіе люди весьма разумные отъ непривычки къ великому обхожденію, отъ всегдашняго упражненія въ длахъ бываютъ застнчивы и торопливы въ большомъ свт, что иные легкомысленные и слабоумные отъ всегдашняго по праздности своей въ свт обращенія бываютъ смлы и на обыкновенные отвты скоры, что блистательная острота хороша и забавна бываетъ въ компаніи, а къ прямому длу ея недовольно: надобно здравое и сильное разсужденіе, обширное воображеніе, глубокое проницаніе, что сего-то послдняго роду людямъ суждено великія роли играть въ свт, обращать временами и случаями. Сего слушавъ у меня Государь Великой Князь съ крайнимъ вниманіемъ, спросилъ про одного человка: теперь насъ двое только, скажи мн пожалуй, такъ—ли я думаю, мн кажется, что у нево такой разумъ, которой въ компаніи только годенъ? Сей Его Высочества вопросъ старался я замять другими рчами, и склонитъ разговоръ въ другую сторону, имя себ за законъ и основаніе, чтобъ его Высочество черезъ меня ни о комъ не имлъ дурнаго мннія, разв-бъ подлинно то былъ человкъ ему и отечеству вредительной…

Государь Великой Князь изволилъ проснуться въ шесть часовъ. Я не усплъ еще надть своей шинели, какъ онъ изъ опочивальня вошелъ ко мн, и вскочивши на мою постелю повалился. Потомъ пошли мы въ маленькой будуаръ чай пить. Камердинеръ спрашивался у меня, какой кафтанъ приготовить для Его Высочества, и какъ я сказалъ, какой онъ самъ изволитъ, то Великой Князь приказалъ приготовить зеленой бархатной, Камердинеръ докладывалъ, что этотъ кафтанъ уже старъ, замшился, не прикажетъ-ли другой принесть? Но Его Высочество выславъ его съ сердцемъ приказывалъ, чтобы тотъ принесъ, о коемъ онъ приказалъ ему. Тутъ говорилъ я Великому Князю: ‘а вить Карла Двнадцатаго за упрямство мы не любимъ. Хорошо-ли это, не принимать резону. Вы приказали прежде не вспомня, что кафтанъ старъ, а теперь когда правильно представляютъ, для чево не перемнить своево мннія и не согласиться?’ Его Высочество тотчасъ приказалъ кликнуть камердинера, я изволилъ сказать ему, чтобъ уже того кафтана не носилъ, а принесъ бы другой, которой по новяе. Изъ сей поступки и изъ другихъ прежде сдлалъ я наблюденіе, что очень возможно исправлять въ Его Высочеств случающіяся иногда за нимъ погршности, и склонить его къ познанію добраго, надобно знать только, какъ за то браться. За чаемъ спросилъ меня вдругъ Его Высочество, скажи мн братецъ пожалуй, вить ты я чаю на олов шь, когда обдаешь дома? Я доносилъ, что всегда почти имю честь при его стол быть и дома не обдаю. Но тмъ не удовольствуясь изволилъ продолжать, однако, ежели случится, что занеможешь, или такъ, захочется дома остаться, такъ на чемъ тогда шь? Я отвтствовалъ, что по моимъ доходамъ на чемъ мн на иномъ сть, какъ не на олов. Тутъ поглядвъ на меня и ухватя за руку изволилъ говорить: не тужи, голубчикъ, будешь и на серебр стъ. Благодаря Его Высочество за милостивую его ко мн горячность, говорилъ я, что мн то всего дороже, чтобъ Господь продолжилъ вседражайшую жизнь его и укрпилъ его здоровье. Потомъ докладывалъ я Государю, что у тафельдекера его, Редрикова, сдлалось несчастье, въ деревнишк выгорлъ дворъ, и отецъ его теперь въ крайней бдности и безо всякаго пропитанія, такъ не изволитъ-ли онъ попросить Никиту Иваныча, чтобъ изъ суммы Его Высочества приказалъ выдать ему рублей пятьдесятъ, коими-бы онъ отцу своему въ такой нужд не малую помочь сдлалъ. Его Высочество тотчасъ на то согласился, и изволилъ говорить, чтобъ я ему о томъ припомнилъ передъ обдомъ, какъ придетъ Никита Ивановичъ.

Разговорились о франкфуртской баталіи, и я доносилъ Его Высочеству, что мн въ то время у Ивана Ивановича Шувалова быть случилось, какъ пріхавшій изъ арміи графъ Яковъ Александрычъ Брюсъ ему объ оной баталіи разсказывалъ, что между прочимъ съ удивленіемъ упоминалъ онъ о примченной въ оную баталію твердости въ граф Петр Семенович Салтыков, что когда ядра мимо его съ свистомъ летали, то онъ съ холодной кровью въ слдъ ихъ хлыстикомъ постегивалъ и шутилъ, что солдаты его чрезвычайно любили и пр.

Обуваясь и убираючись изволилъ мн Его Высочество разсказывать, сколько онъ могъ припомнить, что въ 1758 году въ комнатахъ его происходило, и я все оное записывалъ. Одвшись изволилъ пойтить со мною къ токарному, станку, и тамъ точилъ. Потомъ изволилъ ссть учиться. Въ первомъ часу въ исход сли за столъ.

4. Описаніе губернскаго города N.

(Изъ ‘Мертвыхъ душъ’ Гоголя).

Павелъ Ивановичъ Чичиковъ отправился посмотрть городъ, которымъ былъ, какъ казалось, удовлетворенъ, ибо нашелъ, что городъ пикапъ не уступалъ другимъ губернскимъ городамъ: сильно била въ глаза желтая краска на каменныхъ домахъ и скромно темнла на деревянныхъ. Дома были въ одинъ, два и полтора этажа съ вчнымъ мезониномъ, очень красивымъ, по мннію губернскихъ архитекторовъ. Мстами эти дома казались затерянными среди широкой, какъ поле, улицы, и нескончаемыхъ деревянныхъ заборовъ, мстами сбивались въ кучу, и здсь было замтно боле движенія народа и живости, попадались почти смытыя дождемъ вывски съ кренделями и сапогами, кое гд съ нарисованными синими брюками и подписью какого-то Аршавскаго портного, гд магазинъ съ картузами, фуражками и надписью: иностранецъ Василій едоровъ, гд нарисованъ былъ бильярдъ съ двумя игроками во фракахъ. Игроки были изображены съ прицлившимися кіями, нсколько вывороченными назадъ руками и косыми ногами, только что сдлавшими на воздух антраша. Подъ всмъ этимъ было написано: И вотъ заведеніе. Кое-гд, просто на улиц, стояли столы съ орхами, мыломъ и пряниками, похожими на мыло: гд харчевня съ нарисованною толстою рыбою и воткнутою въ нее вилкою. Чаще всего замтно было потемнвшихъ двухглавыхъ государственныхъ орловъ, которые теперь уже замнены лаконическою надписью: Питейный домъ. Мостовая везд была плоховата. Онъ заглянулъ и въ городской садъ, который состоялъ изъ тоненькихъ деревьевъ, дурно принявшихся, съ подпорками внизу, въ вид треугольниковъ, очень красиво выкрашенныхъ зеленою масляною краскою. Впрочемъ, хотя эти деревца были не выше тростника, о нихъ было сказано въ газетахъ при описаніи иллюминаціи, что ‘городъ нашъ украсился, благодаря попеченію гражданскаго правителя, садомъ, состоящимъ изъ тнистыхъ и широковтвистыхъ деревъ, дающихъ прохладу въ знойный день’, и что ‘при этомъ было очень умилительно глядть, какъ сердца гражданъ трепетали въ избытк благодарности и струили потоки слезъ, въ знакъ признательности къ господину градоначальнику’.

5. Описаніе Севильскаго собора, соч. В. Боткина.

Въ конц XIV-го вка соборный причтъ вздумалъ на мст арабской мечети, обращенной въ церковь, построить новый храмъ, но такой, подобнаго какому не было-бы въ цломъ мір. Не извстно, кто былъ его архитекторомъ, но замчательно то, что на постройку его почтенный причтъ отдалъ вс свои доходы, оставя себ одно только необходимое, и чрезъ 90 лтъ міръ имлъ зданіе, но огромности своей уступившее впослдствіи одному только храму св. Петра въ Рим. Внутренность храма состоитъ изъ пяти сводовъ самаго чистаго готическаго стиля, раздленныхъ колоннами: средній сводъ высоты неимоврной: внутренность готическихъ храмовъ Германіи, Франція, Англіи, даже самого Миланскаго собора, бдна передъ этою страшною громадою, колонны, толщиною съ башни, кажутся тонкими и легкими въ неимоврной высот этихъ сводовъ: 80 огромныхъ расписанныхъ оконъ освщаютъ храмъ: боковыя трубы органа походятъ на труби пароходовъ, но подъ сводами храма звуки этихъ по истин Іерихонскихъ трубъ разносятся мелодически. Вокругъ идутъ придлы, каждый въ обыкновенную церковь, но колоссальность зданія такова, что ихъ не замчаешь. Главный алтарь посреди церкви, и съ трехъ сторонъ, во всю страшную вышину, покрытъ рзьбою изъ дерева въ самомъ фантастическомъ готическомъ вкус: это безчисленныя башни, ниши, статуи, втви, самой тщательной работы.

Художественное богатство собора поразительно. Картины наполняютъ придлы, залы, галлереи,— и не знаешь, куда смотрть, я цлую недлю ходилъ въ соборъ и каждый день выходилъ оттуда съ новымъ изумленіемъ: столько разсыпано тутъ искусствъ и великолпія, изящества, разсыпано съ тою величавою, небрежною роскошью, о которой можетъ дать понятіе одна Италія.

6. Описаніе Днпра.

(Изъ ‘Страшной мести’, разск. Гоголя).

Чуденъ Днпръ при тихой погод, когда вольно и плавно мчитъ сквозь лса и горы полныя воды свои. Ни зашелохнетъ, ни прогремитъ: глядишь и не знаешь, идетъ или нейдетъ его величавая ширина, и чудится, будто весь вылитъ онъ изъ стекла, и будто голубая зеркальная дорога, безъ мры въ ширину, безъ конца въ длину, ретъ и вьется по зеленому міру. Любо тогда и жаркому солнцу оглядться съ вышины и погрузить лучи въ холодъ стекляныхъ водъ, и прибрежнымъ лсамъ ярко отразиться въ водахъ. Зеленокудрые! они толпятся вмст съ полевыми цвтами къ водамъ и, наклонившись, глядятъ въ нихъ и не наглядятся, и не налюбуются свтлымъ своимъ зракомъ, и усмхаются ему, и привтствуютъ его, кивая втвями, въ середину-же Днпра они не смютъ глянуть: никто, кром солнца и голубого неба, не глядитъ въ него, рдкая птица долетитъ до середины Днпра. Пышный! ему нтъ равной рки въ мір! Чуденъ Днпръ и при теплой лтней ночи, когда все засыпаетъ — и человкъ, и зврь, и птица,— а Богъ одинъ величаво озираетъ небо и землю и величаво сотрясаетъ ризу. Отъ ризы сыплются звзды, звзды горятъ и свтятъ надъ міромъ, и вс разомъ отдаются въ Днпр. Всхъ ихъ держитъ Днпръ въ темномъ лон своемъ: ни одна не убжитъ отъ него — разв погаснетъ на неб. Черный лсъ, унизанный спящими воронами, и древне разломанныя горы, свсясь, силятся закрыть его хотя длинною тнью своею,— напрасно, нтъ ничего въ мір, что-бы могло прикрыть Днпръ. Синій, синій ходитъ онъ плавнымъ разливомъ и середь ночи, какъ середь дня, виденъ за столько въ даль, за сколько видть можетъ человчье око. Нжась и прижимаясь ближе къ берегамъ отъ ночного холода, даетъ онъ по себ серебряную струю, и она вспыхиваетъ, будто полоса дамасской сабли, а онъ, синій, снова заснулъ. Чуденъ и тогда Днпръ, и нтъ рки равной ему въ мір!

Когда-же пойдутъ горами по небу синія тучи, черный лсъ шатается до корня, дубы трещатъ, и молнія, изламываясь между тучъ, разомъ освщаетъ цлый міръ,— страшенъ тогда Днпръ! Водяные холмы гремятъ, ударяясь о горы, и съ блескомъ и стономъ отбгаютъ назадъ, и плачутъ, и заливаются вдали. Такъ убивается старая мать казана, выпровожая своего сына въ войско: разгульный и бодрый, детъ онъ на ворономъ кон, подбоченившись и молодецки заломивъ шапку,— а она, рыдая, бжитъ за нимъ, хватаетъ его за стремя, ловитъ удила, и ломаетъ надъ нимъ руки, и заливается горючими слезами.

7. Басни Эзопа.

а) Воронъ и Лисица.

Воронъ, схвативши мясо, слъ на одномъ дерев. Лисица, увидвъ его и желая отъ него достать мясо, стала хвалить его, какъ онъ статенъ, прекрасенъ и что боле всхъ ему пристало бытъ царемъ надъ птицами, что непремнно-бы и сталось, еслибъ у него былъ голосъ. Воронъ, бросивъ мясо, началъ громко кричать, а Лисица, подбжавши, сказала: о! Воронъ, еслибъ у тебя еще былъ разумъ, то бы ничего теб недоставало, чтобъ быть царемъ.

b) Лисица и Виноградъ.

Лисица, увидвши зрлый виноградъ, хотла его покушать. Но какъ ни старалась, не могла его достать, почему, утшая себя въ печали, сказала: еще не созрлъ.

Басня осуждаетъ тхъ, кои по невозможности въ чемъ-либо успть, хотятъ это прикрыть ложью,

8. Басни Лессинга.

а) Эзопъ и Оселъ.

Оселъ сказалъ Эзопу: ‘когда ты еще разъ станешь писать обо мн какую-нибудь исторійку, то ужъ заставь меня говорить что-нибудь разумное и толковое’.— ‘Тебя заставить говорить разумно?’ сказалъ Эзопъ: ‘да разв-бы теб это пристало? Вс стали-бы тогда, пожалуй, величать тебя мыслителемъ, а меня осломъ!’.,

b) Дубъ.

Бшеный сверный втеръ, въ одну бурную ночь, всею силою своею обрушился на высокій и громадный дубъ: — онъ былъ втромъ сломленъ, и при паденіи придавилъ подъ собою множество низкихъ кустарниковъ. Лисица, у которой пора была неподалеку оттуда, взглянула поутру на этотъ поверженный дубъ и воскликнула: ‘Какое громадное дерево! Мн, право, никогда и въ голову прійти не могло, что оно такъ велико!’.

с) Скупецъ,

‘О, я несчастный!’ — такъ жаловался однажды какой-то скупецъ своему сосду. ‘Сегодня ночью у меня похитили то сокровище, которое я закопалъ въ саду, и на мсто его положили камень — будь онъ проклятъ!’.

— Да не все ли равно? отвчалъ ему сосдъ: вдь ты-бы не воспользовался твоимъ сокровищемъ. Ну, такъ и представь себ, что этотъ камень и есть твое сокровище! И выйдетъ на поврку, что ты отъ этой покражи ничуть не обднялъ.

— Да хоть-бы я и ничуть не обднялъ, возразилъ скупецъ,— мн ужъ и то досадно, что другой разбогатлъ моими деньгами! Другой сталъ ровно настолько богаче, насколько я обднялъ. Вотъ что меня приводитъ въ бшенство.

КУРСЪ ТЕОРІИ СЛОВЕСНОСТИ.

ВВЕДЕНІЕ.

I.Стилистика.

11. Виды сложныхъ періодовъ.

О тропахъ.

О фигурахъ.

II.ТЕОРІЯ ПРОЗЫ.

‘Смерть за отечество прекрасна и славна’ *).

III.ТЕОРІЯ ПОЭЗІИ.

Народный безыскусственный сносъ.

Былины или богатырскія псни.

Загадки.

Искусственный или художественный эпосъ.

Классическая эпопея или поэма.

Поэма ложно-(псевдо)-классическая.

Художественная поэма новаго времени.

Романъ и повсть.

Идиллія.

Баллада.

Басня.

Лирическая поэзія.

Псня народная или безыскусственная.

Псня искусственная или художественная,

Ода (гимнъ, диирамбъ).

Элегія (романсъ).

Сатира.

Эпиграмма.

Антологическія стихотворенія.

Драматическая поэзія.

Трагедія классическая.

Трагедія ложно-(псевдо)-классическая.

Комедія.

Драма.

ПРИЛОЖЕНІЕкъ‘КУРСУ ТЕОРІИ СЛОВЕСНОСТИ.’

1. Отрывокъ изъ ‘Исторіи Пугачевскаго бунта’ А. Пушкина.

2. Отрывки изъ лтописи преподобнаго Нестора.

3. Отрывки изъ ‘Записокъ’ Порошина.

4. Описаніе губернскаго города N.

5. Описаніе Севильскаго собора, соч. В. Боткина.

6. Описаніе Днпра.

7. Басни Эзопа.

а) Воронъ и Лисица.

b) Лисица и Виноградъ.

8. Басни Лессинга.

а) Эзопъ и Оселъ.

b) Дубъ.

с) Скупецъ,

Читайте также:

I.
Стилистика.

II.
ТЕОРІЯ ПРОЗЫ.

**‘Смерть за отечество прекрасна и славна’ *).**

III.
ТЕОРІЯ ПОЭЗІИ.

ПРИЛОЖЕНІЕ
къ
‘КУРСУ ТЕОРІИ СЛОВЕСНОСТИ.’