Культурное значение демонизма, Мечников Лев Ильич, Год: 1879

Критика и публицистика
Время на прочтение: 153 минут(ы)
Скачать в PDF

КУЛЬТУРНОЕ ЗНАЧЕНІЕ ДЕМОНИЗМА.

Демонизмъ или, говоря проще, чертовщина въ исторіи человческой культура занимаетъ одно изъ первостепенныхъ мстъ. Онъ такъ-же вченъ, какъ зло въ природ, человк и обществ, и нельзя не сознаться, что роль чорта у всхъ человческихъ расъ и на всхъ ступеняхъ цивилизаціи — подавляющая роль, заслуживающая, въ научномъ отношеніи, нашего полнаго вниманія.
Къ сожалнію, вопросъ о демонизм такъ тсно переплетается съ общимъ культурнымъ развитіемъ человчества, въ особенности съ этнографіей, что выдлить его изъ этой сферы нтъ никакой возможности. А этнографія, какъ извстно, наука новая и почти непріобртшая еще себ правъ гражданства въ ученомъ мір. По правд сказать, до тхъ поръ, пока она держится исключительно описательнаго направленія, т. е. пока она просто пересказываетъ намъ подробности быта разныхъ отдаленныхъ народовъ,— подробности, заимствованныя ею, по большей части, изъ вторыхъ или третьихъ рукъ, изъ разсказовъ путешественниковъ, обыкновенно купцовъ, промышленниковъ или мисіонеровъ, она даже едва-ли заслуживаетъ названія науки и можетъ интересовать насъ, только какъ пестрое собраніе всякихъ курьезовъ, несвязанныхъ никакимъ внутреннимъ единствомъ, неосвщенныхъ никакою руководящею мыслью.
Совершенно иное дло, когда она принимается обобщать, т. е. строить изъ этого разрозненнаго матеріала осмысленное и цльное зданіе. Тогда, безспорно, она, даже въ глазахъ непосвященныхъ, получаетъ первостепенный интересъ, общая бросить лучъ свта на многія темныя стороны нашего собственнаго современнаго быта. Вс мы знаемъ очень хорошо, что нсколько десятковъ, нсколько сотенъ лтъ толу назадъ, мы были совершенно иными, чмъ теперь, и никто не думаетъ, что мы на безконечное время впредь останемся тмъ, чмъ мы теперь. Какъ незамтно для себя мы участвуемъ въ двоякомъ вращательномъ движеніи земли, такъ точно, незамтно и безсознательно, мы участвуемъ и въ другомъ всемірномъ движеніи, о которомъ всякому полезно и желательно было бы имть по возможности опредленное и точное понятіе. Изучать это другое всемірное движеніе для имъ, собственно говоря, еще необходиме, чмъ познавать астрономическія и космографическія явленія, потому что къ вращательнымъ движеніямъ земли мы вынуждены относиться пасивно, а въ великомъ культурномъ движеніи мы сами, по большей части, безсознательно и незамтно для насъ, играемъ въ то-же самое время активную роль двигателей. Никакою энергіею, никакою умлостью мы не можемъ приблизить или отдалить хоть на одинъ мигъ моментъ весенняго равноденствія или лтняго солнцестоянія, а, между тмъ, наше ближайшее культурное будущее исключительно зависитъ отъ той степени энергіи и умлости, которую вы да я, каждый изъ насъ порознь и вс мы вмст взятые, обнаружимъ при этомъ ежечасномъ и совершенно неотразимомъ для насъ творчеств. Чмъ мы были, и куда мы идемъ? Знать это ршительно необходимо даже для матеріальнаго благосостоянія я насъ самихъ, я нашихъ дтей. Научная этнографія общаетъ намъ дать возможно-обстоятельный отвтъ именно на эти вопросы, но для этого она должна прежде стать научною, т. е., по французскому опредленію, она должна перестать быть этнографіей и сдлаться этнологіей, а по-моему она просто должна научиться групировать свои факты и критически относиться къ нимъ. Не вс точки земного шара участвуютъ съ равной скоростью въ вращательномъ движеніи нашей планеты, такъ точно и не вс группы человчества достигаютъ въ одно и то-же время одинаковыхъ предловъ въ томъ всемірномъ культурной. движеніи, о которомъ я говорилъ. Какіе-нибудь Батокуды Бразиліи, Даяки Борнео и тому подобныя отсталыя племена сегодня представляютъ намъ совершенно ту-же ступень развитія, какую мы сами переживали въ т отдаленныя времена, о которыхъ мы уже утратили всякое воспоминаніе, но которыя, тмъ немене, положили свою неизгладимую печать на нашъ личный и общественный строй, — которымъ мы и теперь еще платимъ нердко тягостную, во всегда безсознательную и непроизвольную дань. Но и Батокуды, и Дакки, и всякіе имъ подобные ныншніе дикари живутъ при условіяхъ нсколько иныхъ, чмъ т, въ которыхъ жили мы, когда были такими-же, какъ они, полудикарями и полуварварами. Ученый этнографъ долженъ умть отршать бытъ этихъ отсталыхъ народовъ отъ всякихъ такихъ случайностей я особенностей и вырисовывать изъ нихъ такую картину, которая наглядно выяснила-бы вамъ внутренній строй даннаго момента культурнаго развитія человчества. Когда такимъ образомъ будетъ разработано значительное количество этнографическаго матеріяла, когда мы будемъ имть вередъ собой цлый рядъ такихъ картинъ, изображающихъ различные моменты культурнаго развитія, тогда осуществится желаніе, высказанное уже въ половин прошлаго столтія президентомъ де-Броссъ (de-Brosses), однимъ изъ даровитйшихъ мыслителей этой, вообще богатой геніальными дятелями, эпохи. ‘Человка должно изучать не въ возможности, а въ самомъ человк’ — говоритъ онъ, и эти его замчательныя слова Эдв. Тэйлоръ избралъ эпиграфомъ къ своему превосходному сочиненію о Первобытной культур, ‘мы не должны теряться въ догадкахъ о темъ, что человкъ могъ-бы или долженъ-бы былъ длать по натнмъ соображеніямъ, а изучать то, что онъ дйствительно длалъ и длаетъ’. Сказать себ, что человчество до сихъ поръ длало только такуй вздоръ, который даже не заслуживаетъ вашего изученія, было-бы непростительнымъ легкомысліемъ съ нашей стороны, кром того, подобный взглядъ на наше культурное прошлое разбивалъ-бы всякую надежду на существенное улучшеніе въ будущемъ: не по наитію-же, въ самомъ дл, тотъ, кто без надежно заблуждался втеченіи нсколькихъ тысячъ лтъ, внезапно образумится и выступитъ на путь истины. Т свтлые проблески, которые встрчаются въ исторіи самыхъ отсталыхъ и грубыхъ народовъ, объясняются очень легко повсюду присущимъ человку желаніемъ устроить какъ можно лучше свою судьбу и несомннною, хотя и далеко не равномрною, способностью всего человчества къ цлесообразной дятельности. Гораздо боле нуждаются въ изученіи и объясненіи т мрачныя вліянія, которыя сказываются слишкомъ очевидно во всякомъ, даже и въ самомъ просвщенномъ, быту, которыя сковываютъ или парализуютъ нашу способность къ цлесообразной дятельности, извращаютъ ее до того, что заставляютъ насъ поворачиваться спиною къ желанной цли съ твердою врою, что это и есть кратчайшій и надежнйшій путь къ ея достиженію. Я приведу здсь одинъ крайне рзкій примръ такого замчательнаго извращенія. Около 200 миліоновъ индусовъ, въ очень понятномъ для насъ стремленіи имть много лошадей, коровъ и рису, пользоваться здоровьемъ, долголтіемъ и многочисленнымъ потомствомъ и т. п., твердо убждены, что лучшее средство къ пріобртенію всхъ этихъ благъ заключается въ отрицаніи всякаго труда, въ созерцательной праздности и въ отдач самихъ себя на беззавтную эксплуатацію браминовъ. Прочтите въ перевод и извлеченіяхъ Макса Мюллера ихъ литаніи и псалмы, которые они втеченіи боле двухъ тысячъ лтъ поютъ своимъ Индр и Агни и т. п., и вы легко убдитесь, что я не клевещу на нихъ, не искажаю факта, а передаю его во всемъ его дикомъ безобразіи. Вс подобныя извращенія человческаго творчества должны найти себ объясненіе въ той научной этнографіи или этнологіи, о которой я говорю, но которая и до сихъ поръ еще находится въ зародышномъ состояніи.
А, между тмъ, какъ я уже замтилъ, исторія демонизма всецло опирается на этнографію, и, касаясь первой, невозможно не коснуться и второй. Это сильно затрудняло меня затронуть вопросъ, подъ которымъ фактическая почва еще такъ непрочна и плохо воздлана, но совершенно непредвиднная встрча вывела меня изъ нершительности… Проходя мимо книжной лавки моего пріятеля Т. Мюллера, я увидлъ чорта…
Это не былъ бредъ или оптическій обманъ. Веельзевулъ (богъ мухъ), Веельзевулъ (богъ нечистотъ), Люциферъ, — такъ какъ зажженная свча, жалкая эмблема утренней звзды, сверкала на его рогатомъ лбу,— назовите его, какъ хотите, потому что онъ иметъ равныя права на вс эти названія… Сатана (противникъ) или Дьяволъ (разрушитель), онъ точно былъ предо мной со всми своими классическими и хорошо вамъ знакомыми принадлежностями: съ коровьимъ хвостомъ, съ козьими догами, унаслдованными имъ отъ эллинскихъ сатировъ. Вчный циникъ, чтобы сочетать свою первобытную наготу съ требованіями нашей полиціи нравовъ, онъ препоясалъ свои чресла какимъ-то фантастическимъ поясомъ, на которомъ крупными нмецкими буквами было пропечатано: Naturgeschichte des Teufels, drei Vortrge von Medicinal-Rath doctor Karsch (Естественная исторія чорта, три чтенія медицинскаго совтника д-ра Карша), Это небольшая брошюрка, надлавшая очень недавно много шума въ Германіи, уже переведенная, между прочимъ, и на итальянскій языкъ, красуется и теперь въ окнахъ всхъ главнйшихъ книгопродавцевъ. Успхъ этихъ чтеній ученаго нмецкаго Medicinal-Rath’а служилъ мн несомнннымъ ручательствомъ за то, что именно на этомъ чертовскомъ поприщ этнографія, даже въ ныншнемъ ея незаконченномъ и недодланномъ вид, можетъ оказать моимъ читателямъ довольно цпныя услуги.
Я не думаю умалять достоинства и заслуги почтеннаго нмецкаго конферента, который съ замчательнымъ остроуміемъ и званіемъ дла изложилъ своимъ слушателямъ въ сжатой форм, такъ-сказать, всю соль и суть очень солиднаго и мало-доступнаго публик труда внскаго професора Роскофа ‘Исторія Дьявола’, появившагося уже нсколько лтъ тему назадъ и пользующагося совершенно заслуженною извстностью въ ученомъ мір. Я замчу только, что докторъ Каршъ читалъ свои лекціи въ Мюнстер, одномъ изъ главнйшихъ центровъ ультрамонтанскг.го движенія Германіи. Изъ-за готическихъ шлицевъ и средневковыхъ куполовъ своего родного города ученый врачъ очень естественно долженъ былъ видть этотъ интересный вопросъ въ нсколько съуженномъ его вид. Полемическій тонъ становился для него обязательнымъ при той неутшительной обстановк, при которой онъ читалъ свой публичный курсъ.
Не подлежитъ никакому сомннію, что за послднія десять-пятнадцать лтъ въ нкоторыхъ слояхъ католическаго населенія западной Европы (и притомъ не только въ самыхъ пасшихъ и невжественныхъ его слояхъ) обнаруживается ретроградное движеніе, снова выводящее на сцену нкоторые вопросы, съ которыми уже привыкли считать доконченными вс счеты добрыхъ полтора вка тому назадъ. Изъ политическихъ честолюбивыхъ стремленій такъ-называемая клерикальная или ультрамонтанская партія напрягаетъ послдніе остатки своей жизненности и вліянія на то, чтобы разжечь народный фанатизмъ до его крайняго предла, и побдоносному прусскому орлу приходится нешутя считаться съ этимъ средневковымъ пугаломъ. Здсь неумстно было-бы пересказывать вс т скандальныя и невроятныя продлки нмецкихъ ультрамонтановъ въ Эльзас, въ Мсйрингед, весь этотъ Wunderschwindel (мистическое мошенничество), который совершается и теперь еще на вашихъ глазахъ, вынуждая просвщенныхъ и свободомыслящихъ людей прибгать къ охран прусскихъ жандармовъ,— что само-по-себ уже очень печально и нежелательно. Замчу только, что это неожиданное возрожденіе мракобсія ограничивается не одною только Пруссіею, ни даже католическою Германіей. Оно едва-ли даже не сильне во Франціи, гд процвтаетъ совершенно своеобразная литература, достойная занять мсто наряду съ самыми чудовищными порожденіями демонологіи XIV или XV столтій. Я говорю не о какихъ нибудь трущобныхъ произведеніяхъ, продающихся по грошамъ я предназначенныхъ для того, чтобы смущать какихъ-нибудь деревенскихъ кумушекъ политическою встью о томъ, что антихристъ уже народился и прозывается Бисмаркъ или Кар.ть Марксъ, Гарибальди или Гамбетта я т. п. Этого мало. Одна изъ извстнйшихъ парижскихъ издательскихъ фирмъ (Plon et Со), напечатавшая нсколько очень почтенныхъ ученыхъ трудовъ, иметъ, между прочимъ, своею спеціальностью изданіе цлой библіотеки трудовъ монсиньора Гома (Gaume), отца Вентуры и нсколькихъ свтскихъ авторовъ, врод кавалера Гужно де-Муссо (Gougenot des Mousseaux), маркиза де-Мервиля и т. п., гд вс невроятности и безобразія папскихъ буллъ и инквизиторскихъ наказовъ излагаются ученымъ и изящнымъ языкомъ, выставляются за послднее слово истинной пауки, продаются въ вид изящныхъ томиковъ, съ нарочитою рекомендаціею архіепископовъ и другихъ вліятельныхъ свточей французскаго офиціальнаго міра. Французскіе я бельгійскіе доблестные рыцари, собравшись на копгрее въ Малин всего нсколько лтъ тому назадъ, даютъ другъ другу и самимъ себ клятвенныя общанія перомъ и мечомъ повсюду сокрушатъ ежечасно возростающее могущество демоновъ и майи, которая будто-бы, подъ различными, боле или мене благовидными, названіями, совершенно опутала собою западную Европу. ‘Миліоны демоновъ, насъ окружающихъ, становятся все дерзостне и предпріимчиве съ каждымъ днемъ’, говорится въ сочиненіи епископа Гома, изданномъ подъ нарочитымъ покровительствомъ папы Пія IX, Кардиналъ Донпэ, епископъ бордосскій, пишетъ въ особомъ письм въ вышепомянутому кавалеру Гужно: ‘искореняйте одну изъ главнйшихъ язвъ нашего времени — чародйство, какъ-бы ни называлось оно и какою-бы личиною оно ни прикрывало себя’…
Суевріе, остроумно замчаетъ Андрэ Дефевръ, — составляетъ живую противоположность пресловутому ‘колосу на глиняныхъ ногахъ’. Это колосъ съ пустою головою, но глубоко пустившій корни въ самые мрачные тайники нашего быта. Удары, столько разъ уже нанесенные въ его пустую голову, какъ ни были они тяжеловсны и мтки, не нанесли ему пика кого вреда. Пора подкопаться подъ самые егі корни. Эту-то именно благодтельную работу всего лучше способно совершить добросовстное и спокойное этнографическое разслдованіе. По, съ другой стороны, легко понять, что людямъ здравомыслящимъ, осужденнымъ жить и дйствовать среди только-что помянутаго чертобсія, не пойдутъ на умъ спокойныя научныя изслдованія, и что они впадаютъ въ ту односторонность и въ тотъ политическій тонъ, которые, съ вашей точки зрнія, значительно ослабляютъ значеніе конференціи доктора Парша. Дли него гораздо больше, чмъ для его ученаго предшественника Густава Роскофа, суеврія и чертовщина представляются созданіемъ людей, готовыхъ изъ своекорыстныхъ, властолюбивыхъ замысловъ спекулировать на невжество к грубость своихъ собратій. ‘Какъ невжественная нянька, говоритъ онъ,— путаетъ непослушныхъ дтей букою или трубочистомъ, такъ точно ультрамонтанство, едва замтивъ въ своихъ адептахъ попытку самостоятельности и непочтенія, спшитъ показать имъ чорта съ его кипящими котлами и прочими ужасами’. ‘Ультрамонтанство и чортъ, продолжаетъ онъ, — срослись пуще всякихъ сіамскихъ братьевъ, каждая попытка ихъ разлучить приведетъ неизбжно къ погибели того и другаго’… Короче говоря, лекціи доктора Карша касаются почти исключительно и единственно чорта въ ультрамонтанств. По его мннію, у народовъ языческихъ чертовщина существуетъ только въ зародышномъ состояніи, или, выражаясь его живописнымъ языкомъ, чортъ у дикарей и у древнихъ былъ еще наивнымъ младенцемъ, совершенно неспособнымъ играть той первостепенной исторической роли, которая ждала его при его совершеннолтіи, т. е. начиная, главнымъ образомъ, съ XIV столтія, когда онъ встртилъ себ мощнаго и дятельнаго сотрудника, въ лиц приверженцевъ свтской власти папъ, искажавшихъ ради политическихъ цлей нравственный смыслъ христіанскаго ученія.
Невозможно отрицать, что народныя суеврія были всегда золотымъ дномъ эксплуатаціи для всякаго рода шарлатановъ, маговъ, жрецовъ, галовъ, метагиртовъ, длателей дождя, колдуновъ, ворожей и т. п., черпавшихъ изъ этого смраднаго болота единственную опору своего вліянія и могущества. Нельзя отрицать также и того, что римско-католическое духовенство не гнушается, даже въ настоящее время, приставать къ этому позорному ряду фокусниковъ и обманщиковъ суеврнаго закала. Вотъ что пишетъ по этому поводу въ 1864 г. Падре Вентура, генералъ ордена театинцевъ, экзаминаторъ епископовъ римско-католическаго клира и совтникъ извстной римской конгрегаціи, къ вышепомянутому кавалеру Гужно де-Муссо по поводу его сочиненія ‘Высшія проявленія магіи’: ‘Изобличая сатанинскія дянія, вы установляете одинъ изъ существеннйшихъ догматовъ католицизма,— догматъ, служащій основою нашему ученію, и безъ котораго вра была-бы пустымъ словомъ’. Впрочемъ, подобными признаніями самоновйшихъ столповъ ультрамонтанства можно-бы исписать нсколько страницъ. Однако, лягушки не создаютъ того болота, въ которомъ он копошатся я кишатъ съ превеликимъ наслажденіемъ, также точно неснисобны создавать я эту мрачную трущобу человческихъ суеврій и безумій т, которые, какъ я только-что замтилъ, глубоко пускаютъ въ нее свои корни и черпаютъ изъ нея элементы своего могущества. Ошибочно было-бы смотрть на всякое общественное и нравственное зло, какъ на продуктъ заговора ловкаго и беззастнчиваго меньшинства противъ невжественнаго. большинства. Какъ ни невжественно это большинство, но согласитесь, что въ немъ должна существовать большая охота быть обманутымъ, если оно такъ добродушно отдаетъ себя на жертву перваго охотника нагрть свои руки на-счетъ его легковрія. Господство египетскихъ жрецовъ или халдейскихъ маговъ можно было объяснять тмъ несомнннымъ умственнымъ и культурнымъ превосходствомъ, которое возвышало ихъ надъ общимъ уровнемъ, но въ ныншнихъ эксплуататорахъ суеврій толпы прежде всего бросается въ глаза то, что сами они далеко ни отличаются ни умственными, ни культурными заслугами. Если въ странахъ римско-католическихъ они до нкоторой степени пользуются прикрытіемъ или даже содйствіемъ свтской власти, то мы все-же не должны забывать, что, напримръ, въ свободныхъ Соединенныхъ Штатахъ Сверной Америки, предоставленные своимъ собственнымъ средствамъ, эксплуататоры народныхъ суеврій процвтаютъ не въ примръ больше, чмъ въ Европ. Доблестные потомки пуританъ, покинувшихъ свое отечество и потерпвшихъ мученичество для того, чтобы не преклониться передъ ‘папскимъ идолопоклонствомъ’, скоро чуть-что не поголовно обратятся въ спиритизмъ, а въ Европ они уже втеченіи многихъ лтъ являются главнйшими насадителями этого чуть-что недопотопнаго мракобсія. Замчательно, что спириты въ Европ имютъ наибольшій успхъ именно въ тхъ странахъ, гд ультрамонтанство не играетъ ршительно никакой роли, и гд свтская власть вовсе не считаетъ нужнымъ поощрять, или хотя-бы только освящать своимъ признаніемъ эти опоздавшія на три или четыре вка попытки обращать насъ къ блаженнымъ временамъ Торквемады и колдуновъ… Докторъ Каршъ, поглощенный борьбою съ отживающимъ. но еще далеко не безвреднымъ, политическимъ врагомъ, можетъ,— да, пожалуй, даже и долженъ,— упускать изъ вида вс эти соображенія, которыя для насъ,— жителей страны, обставленной счастливе, по крайней хр, въ этомъ отношеніи,— естественно выдвигаются на первый планъ. Увримся въ одномъ — было-бы болото, а черти заведутся — и для насъ ршительно все равно, какъ-бы ни назывались она: ультрамонтанами, спиритами, гипнотистами, месмеристами или еще какимъ-нибудь инымъ, боле мудренымъ, прозвищемъ. Отецъ Вентура совершенно справедливо замчаетъ, что подъ всми этими прозвищами укрывается одно — сатанизмъ, по-нашему — чертовщина. Станемъ-же изучать самое болото и оставимъ на-время въ поко кишащихъ въ немъ гадовъ. Мы коснемся ихъ тогда, когда придетъ ихъ законный чередъ въ этомъ обзор вредныхъ суеврій, игравшихъ или играющихъ въ нашей современной жизни боле или мене замтную роль. Само собою разумется, что въ этомъ обзор я вынужденъ выпустить ршительно все, касающееся чуждой моимъ изслдованіямъ теологической стороны этого вопроса, и замкнуться въ одной строго-этнографической области.

——

Какъ мало современная этнографія приспособилась еще къ тому, чтобы давать обстоятельные и вразумительные отвты на вопросы, безспорно подлежащіе ея вденію, но способные интересовать собою не только однихъ адептовъ этой scienza nuov’а нашего времени, но и мыслящихъ людей вообще,— объ этомъ вы легко можете судить по нижеслдующему примру. Спрашивается, гд начинается область тхъ суеврій, изъ которыхъ иныя можно признать невинными, другія-же безусловно вредными и вполн заслуживающими названія чертовщины, во которыя мы необходимо должны изслдовать сообща, такъ-какъ вс они плоды одного и того же корня? На этотъ простой и основный возросъ и не могу вамъ дать отвта во имя пауки, потому что самые противоположные отвты на этотъ вопросъ можно подкрпить ссылками на равно почтенные этнографическіе и антропологическіе авторитеты. По мннію однихъ, суеврія свойственны безъ исключенія всмъ человческимъ группамъ, такъ-что способность къ суеврію, которое, въ свою очередь, способно развиться въ мистицизмъ, предлагаютъ считать за отличительную черту человка отъ животныхъ. Этого мннія держится между прочимъ и Катрфажъ и лучшіе изъ позитивистовъ школы Огюста Конта. А, съ другой стороны, не мене уважаемый въ ученомъ мір докторъ Поль Топинаръ въ новйшемъ изданія своего учебника антропологіи, подвергнувъ этотъ вопросъ тщательному изслдованію, приходитъ къ тому заключенію, что суще ствуютъ многія первобытныя племена, неимющія ршительно никакого представленія о сверхъестественныхъ вліяніяхъ, живущія исключительно грубою, животною жизнью, Оскаръ Пешмь въ своей, тоже очень новой ‘Vlkerkunde’, не становясь на точку зрнія Катрфажа или позитивистовъ, плохо вритъ въ существованіе племенъ, которыя были-бы свободны отъ всякихъ суеврій, хотя и вынужденъ сознаться, что у нкоторыхъ дикарей нашимъ путешественникамъ до сихъ поръ не удалось еще найти никакихъ слдовъ суеврныхъ, или вообще мистическихъ, врованій и обрядовъ, Англійскій полковникъ Дальтонъ, жившій на Борнео, утверждаетъ положительно про тамошнихъ дикарей, что они живутъ совершенно скотскою жизнью: не образуютъ обществъ, не строятъ жилищъ, не готовятъ пищи. Поймавъ какую-нибудь женщину. они тащатъ ее подъ дерево, гд проводятъ съ нею одну ночь, а затмъ расходятся навсегда.
Такимъ образомъ, вопросъ о повсемстномъ или неповсемстномъ распространеніи вры въ какія-бы то ни было сверхъестественныя вліянія даже еще не поставленъ съ должною научною опредленностью. а, между тмъ, уже накопилось немало препятствій въ его разршенію, ужо нагроможденъ вокругъ него цлый ворохъ предвзятыхъ мнній, скоросплыхъ обобщеній и тому подобныхъ порожденій, имющихъ только отрицательное научное значеніе, но нердко прикрываемыхъ мнніемъ тяжеловсныхъ авторитетовъ.
Конечно, слди за общимъ ходомъ развитія цивилизаціи, мы вправ различать въ человческомъ творчеств два совершенно своеобразныя, даже враждебныя одно другому направленія. Мы вправ назвать одно изъ этихъ направленій цлесообразнымъ или утилитаристическимъ, а другое — мистическимъ, или суеврнымъ, такъ-какъ оба эти названія отчасти уже заключаютъ въ самихъ себ характеристику самыхъ направленій. Мы, наконецъ, вправ утверждать, что съ каждымъ дальнйшимъ развитіемъ цивилизаціи, роль цлесообразности значительно расширяется въ ущербъ суеврію. Но только мы никогда не должны забывать, что въ своей исходной точк и въ непосредственномъ ихъ сосдств оба эти направленія сходятся такъ близко, что только очень зоркій и безпристрастный взглядъ способенъ ихъ различить. Я постараюсь пояснить свою мысль нсколькими примрами. Дикое племя Талиба въ Гвіан принадлежитъ къ числу тхъ, у которыхъ наши путешественники не нашли до сихъ поръ никакой мифологіи и никакихъ суеврныхъ обрядовъ, но только они собираются на свжей могил одного изъ только-что погребенныхъ своихъ собратій и выплясываютъ на ней очень оживленный танецъ. Это, конечно, можно легко принять за погребальный обрядъ, связанный съ какими-нибудь мистическими представленіями о смерти, но сами Галиби утверждаютъ, что они имютъ при этомъ только въ виду сгладить и убить землю вновь насыпаннаго холма. Здсь мы цлесообразное дйствіе склонны принять за суеврный обрядъ. Жители Филипипскихъ острововъ, если имъ случится, дучи на лодк, повстрчать алигатора, бросаютъ ему разныя вещи, а, наконецъ, и людей. Легко предположить, что они это длаютъ только для того, чтобы отвлечь вниманіе опаснаго чудовища и успть убжать, но боле обстоятельное знакомство съ ихъ бытомъ и нравами убждаетъ насъ, что они поклоняются алигатору, какъ божеству, и при каждой встрч считаютъ нужнымъ приносить ему умилостивляющія жертвы. Здсь мы суеврный обрядъ склонны принять за цлесообразное дйствіе.
Иногда между цлесообразнымъ дйствіемъ и суевріемъ существуетъ только чисто-субъективная, психологическая грань. Доктора очень недавняго времени лчили, напримръ, большую часть недуговъ кровопусканіями. Это было, конечно, крайне нецлесообразно, а, между тмъ, мы не вправ назвать этотъ невжественный медицинскій пріемъ суевріемъ, хотя онъ и близко граничитъ съ нимъ. Иногда даже эту психологическую, субъективную грань уловить нтъ почти никакой возможности. На моей родин, богохранимой Украйн, вы и теперь еще можете встртить почтенныхъ кумушекъ или тетушекъ, которыя отъ нездоровья посовтуютъ вамъ выпить какой-нибудь кровоочистительный декогтъ. Ничего не можетъ быть нецлесообразне принятія этихъ декогтовъ, ничего не можетъ быть сбивчиве ихъ понятія о кровоочищеніи, а, между тмъ, тетушка или кумушка, предлагающая декогты, не можетъ быть названа суеврною въ сравненіи съ другою тетушкою или кумушкою, которая предложитъ вамъ поставить подъ кровать ведро со щукою, чтобы она переняла вашу болзнь, ила проглотить бумажку съ надписью абракадабра, или умоетъ васъ съ уголька, или ‘сваритъ саешницу’. Въ чемъ заключается тутъ психологическое развитіе, да и есть-ли тутъ какое-нибудь психологическое развитіе — этого я ршительно не берусь разъяснять, такъ-какъ субъективная психологія совершенно не подлежитъ какому-нибудь обобщенію. Можно предложить только одну границу, дйствительно, строго-отдляющую область цлесообразности отъ области суеврія: довріе только къ тому, гд причинная связь нашего дйствія съ ожидаемыми отъ него послдствіями совершенно выяснилась въ сознаніи самого дятеля. Только перешедшій за эту роковую черту можетъ считать себя дйствительно свободнымъ отъ всякихъ суеврныхъ вліяній. Но такое разграниченіе должно существенно перевернуть вс ходячія понятія о суевріи и цлесообразности.
Вс эти различія и тонкости были-бы совершенно ненужны, еслибы въ области общественныхъ и нравственныхъ явленій мы больше держались пріемовъ наблюдательныхъ, а не смлыхъ обобщеній и выводовъ, кажущихся намъ непогршимыми и неотразимыми вслдствіе какого-нибудь діалектическаго недосмотра или просто вслдствіе того, что вс окружающіе насъ тоже считаютъ ихъ неотразимыми и непогршимыми. Мы такъ привыкли считать, будто суеврія являются продуктомъ какой-то своеобразной, специфической потребности человческаго ума, что даже французскіе позитивисты, — эти непримиримые противники всякаго мистицизма, супра-натурализма и самой метафизики, — ведутъ серьезную рчь о томъ, чтобы изготовить для будущихъ поколній какую-то боле здоровую пищу, имющую удовлетворить будто-бы боле нормальнымъ образомъ эту вашу неизлчимую потребность идолопоклонства, таинственности и чудеснаго. При всемъ моемъ глубокомъ уваженіи къ Огюсту Конту и нкоторымъ лучшимъ изъ его послдователей, я все-же долженъ сознаться, что мн претитъ то неудобоваримое мсиво, которое они изготовляютъ для имющихся народиться поколній, подъ именемъ religion positive. но какъ быть? Сектаторы всегда и везд отличались крайне своеобразною логикою. Такъ, Веглей, напримръ, находя, что въ протестантизм слишкомъ много сектъ, вчно враждующихъ между собою, не нашелъ ничего лучшаго какъ создать свою, боле нетерпимую и боле сварливую, чмъ вс прочія. Оставимъ-же сектаторовъ въ сторон и вернемся къ этнографіи.
Проходя молчаніемъ т, во всякомъ случа, очень немногочисленныя и очень отсталыя племена, у которыхъ не замчено никакихъ суеврныхъ обрядовъ, мы встрчаемъ, преммущественно въ Африк, въ нкоторыхъ частяхъ, Азіи, также на островахъ Тихаго Океана и въ Южной Америк, множество такихъ группъ, которыя не имютъ между собою ршительно ничего общаго ни въ племенномъ, ни въ лингвистическомъ, ни въ историческомъ отношеніи, которыя слишкомъ очевидно не могли ничего перенимать другъ у друга, ли черпать изъ какого-нибудь общаго имъ всмъ посторонняго источника, — племена, у которыхъ нтъ религіи даже въ элементарномъ значеніи этого слова, нтъ и мифологіи, но въ жизни которыхъ суеврія играютъ ршительно всепоглощающую роль, каждый самый простйшій и обыденнйшій шагъ которыхъ неизбжно сопряженъ съ суеврнымъ обрядомъ, если только онъ самъ по себ не составляетъ суеврнаго обряда. Не имя боговъ, племена эти поклоняются ршительно всему, всякому вещественному предмету, съ которымъ имъ приходится имть дло, всякому даже невещественному предмету, насколько абстракціи могутъ имть мста въ ихъ скудномъ и физически и нравственно быту. Мн нтъ надобности очень углубляться въ тонкое и подробное изслдованіе суеврій этихъ племенъ, нтъ надобности забрасывать васъ безчисленнымъ множествомъ фактовъ для того, чтобы установить здсь съ нкоторою опредленностью ту исходную точку мистической эволюціи, которая въ значительной степени облегчитъ намъ предпринятый мною бглый обзоръ чертовщины всхъ вковъ и народовъ. Установить здсь эту исходную точку становится для меня ршительно необходимымъ еще и потому, что она-же должна придать строго-опредленный смыслъ нкоторымъ такимъ слонамъ, какъ фетишизмъ, мифологія, пантеизмъ, которыя я поневол долженъ употреблять за неимніемъ въ нашемъ язык другихъ, но которыя въ публик, какъ и въ замкнутомъ ученомъ кругу, всякъ холодецъ понимаетъ обыкновенно на свой образецъ, чмъ и вноситъ полнйшій хаосъ въ эту и безъ того туманную область.
Слово фетишизмъ (отъ португальскаго faitico, искуственный, дланный) пустилъ въ ходъ уже помянутый выше президентъ де-Броссъ, чтобы обозначать имъ вообще культы или врованія нисшихъ народовъ. Съ тхъ поръ наши незнанія и въ географіи, и въ сравнительной мифологіи расширились уже настолько, что теперь не можетъ быть и рчи о нпешихъ народахъ вообще, а еще мене о какой бы то ни было общей религіи нисшихъ народовъ. Останавливаясь въ моемъ обзор только на однихъ языческихъ религіяхъ, я вполн убждаюсь, что многія изъ нихъ не меньше разнятся другъ отъ друга, чмъ электрическое фортепіано Гинна отъ какой-нибудь первобытной балалайки, чмъ апаратъ г. Яблочкина или Эдисона, грозящій обанкротить компаніи газоваго освщенія всхъ главнйшихъ европейскихъ городовъ, разнится отъ той ковырялки, при помощи которой иныя дикія племена до сихъ поръ добываютъ себ огонь съ громадною затратою труда и времени. Сравнивая между собою такія сродныя и близкія, не только въ географическомъ отношеніи, религіи, какъ, напримръ, браминство и зародившійся изъ него-же буддизмъ, я нахожу, что первая изъ нихъ предполагаетъ во всякомъ явленіи природы присутствіе особаго личнаго и сверхъестественнаго существа, — существа глубоко-безнравственнаго не только съ нашей точки зрнія, но и съ точки зрнія своихъ собственныхъ поклонниковъ, существа капризнаго и всмъ распоряжающагося по своему произволу, доступнаго грубйшей лести и подкупу. Браминскія божества не требуютъ отъ своихъ поклонниковъ никакихъ нравственныхъ подвиговъ или чистоты, они не цнятъ внутреннихъ побужденій, по за то раздражительны и придирчивы до крайности, въ смысл педантическаго исполненія обрядовъ. Они жестоко мстятъ своимъ поклонникамъ за малйшую неточность въ способ приношенія жертвъ, въ причитаніи молитвъ и т. п. А, между тмъ, изучать свой ритуалъ они ршительно воспрещаютъ простымъ смертнымъ, такъ-что эти послдніе не могутъ ступить ни шагу безъ опеки жрецовъ, подъ опасеніемъ страшной кары и мукъ и въ этой жизни, и въ будущей. Буддизмъ-же видитъ во всемъ вещественномъ мір проявленіе только одной безличной силы, исключающей всякій произволъ, и ставитъ идеаломъ человчества въ умственномъ отношеніи познаваніе вчной, неизмнной стороны вещей, а въ нравственномъ — прямоту и безграничное милосердіе ко всему существующему, милосердіе, на нашъ взглядъ, можетъ быть, дйствительно близко граничащее съ безуміемъ. Очевидно, что дв эти системы врованій и міровоззрній принадлежатъ двумъ, существенно различнымъ, возрастамъ умственнаго и нравственнаго развитія человчества. Тамъ, гд браманистъ колдуетъ или ворожитъ, буддистъ разсуждаетъ метафизически и стремится познавать. Классифицируя системы человческихъ воззрній на міръ и на природу, мы найдемъ гораздо ближайшее тожество между буддизмомъ и нмецкою философіею, не выключая даже самаго новйшаго ея порожденія, ‘философіи безсознательнаго’ Гартмана, чмъ между буддизмомъ а браманствомъ, неумющимъ во всемъ мірозданіи различить ничего, кром грубаго, животнаго произвола безконечнаго множества олицетворенныхъ космическихъ силъ, несвязаннаго никакою причинною связью, никакими нравственными соображеніями.
Но буддизмъ не одинъ въ языческомъ мір возвышается неизмримо въ умственномъ и нравственномъ отношеніи надъ браминскимъ многобожіемъ или надъ всякимъ другимъ человкоподобнымъ или скотоподобнымъ, олицетвореніемъ силъ природы, неприведенныхъ ни къ какому внутреннему метафизическому единству. Совершенно параду съ буддизмомъ въ этомъ отношеніи мы можемъ поставить маздеизмъ, т. е. такъ-называемую религію Зороастра, которая видитъ во всей природ, борьбу двухъ нравственно различныхъ началъ, добра и зла, свта и тьмы, созданія и разрушенія. Оба эти ученія, зародившіяся изъ одного общаго арійскаго корня, отличаются отъ большей части другихъ языческихъ мифологій своими метафизическими воззрніями на міръ и своимъ стремленіемъ подчинить обрядовую сторону своимъ нравственнымъ требованіямъ или даже основать свою обрядовую сторону на своихъ нравственныхъ требованіяхъ. Высоки или низки эти ихъ нравственныя требованія — этого мы здсь не станемъ разбирать, а замтимъ только, что самая способность метафизическаго отношенія къ мірозданію и отожествленія религіи съ нравственностью свойственна только очень немногимъ языческимъ системамъ, которыя мы поэтому и соберемъ въ одну высшую группу. Группу эту принято называть монотеистическою или единобожною, но нельзя не сознаться, что названіе это придумано крайне неудачно: буддизмъ, напримръ, не признаетъ ни одного бога, политеизмъ признаетъ ихъ два, Ормузда и Аримана, а, между тмъ оба они выказываютъ вс отличительные признаки этой группы. Во избжаніе этого противорчія, я буду называть просто культами, метафизическими религіями эти нравственно-философскія системы, имющія общаго съ язычествомъ только олицетвореніе метафизическихъ силъ по человческому образцу (антропоморфизмъ) и нкоторую обрядовую сторону.
Браминство въ наиболе распространенной его форм очень удобно можно признать за типическое порожденіе того возраста или періода человческаго самопознанія, когда мы повсюду склонны видть въ природ проявленіе недоступныхъ нашему пониманію таинственныхъ силъ, когда весь міръ представляется намъ гнздилищемъ безконечнаго множества сверхъестественныхъ существъ, устроенныхъ отлично отъ него, но по сходному съ нами образцу, и образующихъ духовную монархію или республику, подобную той, въ которой живутъ на земл ихъ поклонники. Названіе политеизма или многобожія дйствительно характеризуетъ этотъ періодъ, который, однакожь, далеко не выражаетъ еще собою исходной точки или нисшаго предла развитія человческихъ воззрній на природу. Здсь все-таки человкъ еще различаетъ естественное отъ сверхъестественнаго, духовное отъ матеріальнаго, предметъ отъ живущаго въ немъ божества. Этнографія, однакожъ, несомннно убждаетъ насъ, что человкъ и до этой низкой степени раздльности понятій дошелъ не сразу, а только путемъ длиннаго и послдовательнаго совершенствованія, отправляясь отъ той низкой ступени, на которой всякій существующій предметъ представлялся ему такимъ-же загадочнымъ, недлимымъ, какъ онъ самъ, когда между естественнымъ и сверхъестественнымъ онъ не усматривалъ и даже не искалъ никакого разграниченія, когда цлесообразность и суевріе сливались въ его представленіи ршительно въ одно. Ниже этой ступени развитія мы даже не можемъ себ представить ничего, кром уже совершенно скотскаго состоянія, а потому мы и должны признать ее за первоначальное звно той цпи, которой изслдуемая мною чертовщина представляетъ только одну, хотя, быть можетъ, поучительнйшую часть. Эту-то нисшую ступень мы и будемъ называть здсь именемъ фетишизма, наперекоръ Тэйлору, который создаетъ свою, довольно, впрочемъ, сбивчивую терминологію, наперекоръ Лебоку, который въ своихъ ‘Началахъ цивилизаціи’ громоздитъ, по моему мннію, будто-бы различныя ступени мифологической эволюціи: безбожіе, фетишизмъ, тотемизмъ, шаманизмъ, идолопоклонничество, или антропоморфизмъ, не давая имъ никакого точнаго опредленія и не проводя послдовательно черезъ весь этотъ рядъ какого-нибудь одного преемственнаго начала. Жираръ де-Ріаль въ своей только-что вышедшей ‘Сравнительной мифологіи’ держится, однакожь, того же самаго порядка, который я сейчасъ изложилъ и которымъ мы обязаны Огюсту Конту, посвятившему этому предмету едва-ли не самыя лучшія, страницы своей ‘Положительной философіи’. Я бы только хотлъ оттнить еще рельефне то, что составляетъ въ моихъ глазахъ самую характеристическую черту фетишизма, т. е. исходной точки всей мифологической эволюціи: человкъ въ этомъ возраст относится ко всему міру совершенно такъ, какъ наши дти относятся къ своимъ кукламъ или деревяннымъ лошадкамъ, вовсе не предполагая, будто въ этихъ куклахъ живетъ какой-нибудь духъ, а просто бесдуя съ куклами, погоняя кнутикомъ лошадокъ только потому, что ихъ ребяческій умъ не хочетъ и не можетъ углубляться in naturam rerum. Не забудемъ только, что наши дти въ этнографическомъ отношеніи старше многихъ далеко даже непервобытныхъ дикарей. Они всегда окружены взрослыми, которые не скрываютъ отъ нихъ своего боле зрлаго отношенія къ ихъ кукламъ и лошадкамъ, а потому у нихъ очень рано можетъ проявиться умнье различать ‘кукольный* міръ отъ ‘реальнаго’, хотя это извн заимствованное раздвоеніе и не играетъ еще въ ихъ психической жизни сколько-нибудь активной роли. Предоставленныя-же самимъ себ дти или дикари только тогда могутъ естественно дойти до этого сознанія, когда у нихъ уже накопится достаточная доля опыта, свидтельствующая о томъ, что съ камнемъ, съ деревяшкою или съ пнемъ нельзя обращаться по-человчески.
Плутархъ въ жизни Тезея говоритъ, что у царя Синниса, убитаго этимъ героемъ, была прекрасная дочь, по имени Перигона или Перигина. Спасаясь отъ преслдователей по смерти отца, она забжала въ болото, поросшее дикою спаржею и высокимъ тростникомъ. Она умоляетъ этотъ тростникъ и эти растенія прикрыть ее отъ враговъ, общая имъ за это всякія блага въ будущемъ. Изъ этой легенды развился впослдствіи у римлянъ цлый культъ ‘ Венеры въ тростникахъ’ Но здсь для насъ интересно не то, какимъ образомъ цлый культъ могъ развиться изъ басни, непредставляющей ршительно ничего замчательнаго. Перигона или т, кто выдумалъ Перигону, представляютъ превосходный и крайне назидательный примрь фантастическаго міросозерцанія: она обращается не къ духу, будто живущему въ этихъ тростникахъ, а къ самымъ растеніямъ совершенно съ тмъ-же чувствомъ, съ которымъ вашъ ребенокъ цлуетъ какую-нибудь вкусную конфекту или любимую игрушку, съ такимъ-же точно чувствомъ, съ которымъ мы сами злимся на перо, когда оно дурно пишетъ, срываемъ повязку съ раны, которая болитъ, т. е. безъ всякой задней мысли, а просто отъ избытка чувствъ, притомъ же не какихъ-нибудь своеобразныхъ чувствъ, неспецифическихъ стремленій къ таинственному и чудесному.
Дикарь мало уметъ цлесообразно обращаться съ вещами, добиваться отъ нихъ желаннаго послдствія разумнымъ сочетаніемъ собственныхъ усилій. Чтобы разжечь огонь, употребленіе котораго въ наше время извстно ршительно всмъ племенамъ, онъ долженъ по нскольку часовъ сряду непрерывно тереть два куска дерева одинъ о другой. Малйшая влажность атмосферы длаетъ эту утомительную операцію еще боле утомительною, а успхъ ея еще боле сомнительнымъ. Вчера огонь зажигался легко, сегодня онъ, не хочетъ’ разжигаться. Дикарь сердится или льститъ, грозитъ или приноситъ ему подарки. Стрла не попала въ цль, а, между тмъ, онъ съ своей стороны прилагалъ вс усилія, чтобы охота была удачная: ему ясно, что слдовательно стрла была дурно расположена, сдлала ему это на-зло или просто уклонилась отъ исполненія своихъ обязанностей,— и опять т-же подарки, т. е. жертвоприношенія, т-же ласкательныя слова, т-же угрозы и т-же наказанія. Примры дикарей, исправляющихъ на тл своихъ фетишей, крайне часты во всхъ углахъ земного шара. Это одно уже показываетъ намъ, въ какой степени мы должны быть осторожны въ выбор словъ, когда говоримъ о психическихъ явленіяхъ этого отдаленнаго, но безспорно пережитаго нами самими въ лиц нашихъ предковъ періода. Съ вашими понятіями о поклоненіи чему-бы то ни было ршительно невозможно сочетать мысль о наказаніи ни тл обожаемаго предмета, а въ понятіяхъ дикарей одно очень тсно вяжется съ другимъ, служитъ логически необходимымъ его послдствіемъ и дополненіемъ.
Фетишистъ не поклоняется огню, дереву, вод или тому подобнымъ естественнымъ явленіямъ, или предметамъ. Въ его мозгу не укладываются общія видовыя или родовыя понятія, представляющія, однакожъ собою довольно низменную ступень отвлеченія или абстракціи. На язык народовъ, переживающихъ еще эту низменную ступень культурнаго развитія, не существуетъ даже словъ для выраженія такихъ понятій: дикарь знаетъ дубъ, сосну, пальму, но онъ не знаетъ дерева вообще. Фетишизмъ созданъ вовсе не для того, чтобы объяснять или обожать неизвстное, какъ намъ это часто твердятъ на вс лады. Дикарь слишкомъ поглощенъ злобою дня, въ конц всхъ его жертвоприношеній и умилостивленій предвидится непремнно какое-нибудь вещественное и очень ощутительное для него благо. Онъ слишкомъ бденъ и не станетъ удлять крупицы своего скуднаго имущества огню вообще, или огню своего сосда, но онъ готовъ пожертвовать частицу своей пиши тому огню, который изжарилъ ему эту пищу, или обогрлъ его, или оказалъ ему иную вещественную услугу. Когда онъ убдился наконецъ, что огонь его очага тожественъ съ огнемъ очага его сосда, съ огнемъ вулкана, если таковый имется поблизости, или со всякимъ другимъ огнемъ, тогда енъ уже совершилъ значительный шагъ впередъ на пути культурнаго развитія и, незамтно для себя, изъ фетишиста сталъ многобожникомъ. Онъ иначе неспособенъ, понять и выразить то, что есть тожественнаго или общаго во всхъ огняхъ, какъ назвавъ его душою или духомъ, или божествомъ огня, маниту. А такъ какъ такія-же точно маниту окажутся и во всемъ остальномъ, какъ скоро человкъ доразвился до подобнаго отношенія къ природ, то весь міръ въ его глазахъ быстро населяется цлимъ легіономъ духовъ и боговъ. Но, прежде чмъ совершился этотъ знаменательный шагъ впередъ, у ли варя уже усплъ образоваться цлый строй обрядовъ и привычекъ, навянный ему прежнимъ фетишистскимъ міросозерцаніемъ. Рабъ своего прошлаго, никогда неотдававшій себ строгаго отчета въ томъ, для чего онъ совершалъ вс эти жертвоприношенія, причитывалъ вс эти ласкательныя и жалостныя слова, онъ и самъ мало склоненъ внезапно отказаться отъ нихъ. Но, къ этому еще прибавляется то, что большинство его собратій, всенепремнно достигшее вмст съ нимъ этой передовой степени развитія, принудитъ его подчиниться этой, потерявшей для него смыслъ, обрядовой сторон, изъ опасенія, чтобы онъ своимъ нечестіемъ не раздражилъ ихъ собственныхъ или общихъ племенныхъ фетишей. И вотъ цлый фетишистскій строй переносится въ новую эпоху мифологической эволюціи. Нкоторые изъ этихъ первобытныхъ обрядовъ легко могутъ быть приспособлены къ новымъ мифологическимъ воззрніямъ и станутъ признаннымъ или законнымъ достояніемъ новаго культа. Другіеже, совершенно враждебные духу новаго времени, будутъ офиціально отброшены, осуждены, но это не помшаетъ отдльнымъ лицамъ оставаться врными этой отверженной рутин, которая тогда принимаетъ названіе волхвованія, колдовства, магіи или вообще чертовщины. Наконецъ, старые обряды, непризнанные новою мифологіею, но и неосужденные ею, примутъ просто характеръ суеврій, т. е. врованія неистиннаго, но и непредосудительнаго, а тщетнаго, суетнаго, безразличнаго. Латинскій языкъ оставилъ намъ очень пластическое слово, наглядно изображающее роль суеврія въ общей мистической эволюціи: super-stitio, осадокъ разложившагося или отжившаго организма.
Намъ пришлось потратить немало времени только на то, чтобы твердо установить смыслъ нсколькихъ словъ, во вдь люди могутъ понимать другъ друга только подъ условіемъ, чтобы оки говорили однимъ языкомъ, т. е., чтобы они придавали употребляемымъ ими словамъ совершенно тожественное значеніе, а въ затронутой нами области слова больше, чмъ гд-нибудь играютъ совершенно первостепенное значеніе. Максъ Мюллеръ превосходно показалъ, какимъ образомъ нкоторыя особенности языка отражаются на всей народной мифологіи. Если арійскіе народы говорятъ о небесныхъ тлахъ и явленіяхъ природы, какъ о человкоподобныхъ существахъ, и семитическіе ихъ сосди употребляютъ въ этихъ самыхъ случаяхъ выраженія, гораздо боле точныя и недопускающія двусмысленности, то это происходитъ, я полагаю, оттого, что наши арійскіе предки дйствительно очень долго воображали себ феномены природы, какъ проявленія человкоподобныхъ невидимыхъ силъ, а народы семитическіе гораздо скоре изжили періодъ космическаго многобожія. Это даетъ Ренану нкоторое право утверждать, будто семиты споконъ-вка оставались врными единобожію… Племенныя различія въ интересующей насъ области играютъ совершенно второстепенную роль, они, такъ-сказать, вліяютъ только на колоритъ мифологическихъ построеній, которыхъ контуры везд одни и т-же, а я не имю времени углубляться здсь въ эти второстепенныя различія раскраски. Возвращаясь къ языку, замчу, что мы имемъ много такихъ примровъ, гд понятія переросли языкъ, служащій для нихъ выраженіемъ, но примры противоположные могутъ встрчаться только, какъ исключенія. Мы, современные европейцы, о многихъ отвлеченностяхъ не можемъ говорить иначе, какъ человкоподобнымъ языкомъ, унаслдованнымъ отъ нашихъ языческихъ предковъ. Романо-германскіе народы до сихъ поръ говорятъ о солнц, какъ о человк, который вечеромъ ложится спать, а утромъ встаетъ. Солнцу, лун, небу и пр. они приписываютъ полъ. Онъ (Діаусъ или Зевсъ) или оно (небо) гремитъ, значитъ на этихъ языкахъ ‘громъ гремитъ’ и т. д. Но уже съ давнихъ поръ сознаніе этихъ народовъ успло отршиться отъ того полудтскаго строя, которымъ навяны эти выраженія, перекисшія свой дйствительный смыслъ до закону инерціи, косности, атавизма.
Теперь я долженъ замтить, что мифологическое міросозерцаніе разныхъ народовъ представляется намъ вовсе по неподвижно-разложеннымъ по тремъ только-что установленнымъ вами отдламъ, что оно вовсе не застываетъ на період фетишизма, многобожія или нравственно-метафизическаго развитія, а постоянно стремится съ нисшей ступени подняться на высшую, такъ-что вс намъ извстныя лифологіи представляютъ собою обыкновенно только переходныя ступени отъ одного изъ вышепомянутыхъ терминовъ къ другому. Фетишизмъ особенно бденъ внутреннимъ содержаніемъ, а потому народы, если они только не остаются совершенно и подвижными, скоро выходятъ изъ этихъ первобытныхъ рамокъ, иногда даже оставаясь при прежнихъ грубо-фетишистскихъ обрядахъ и обычаяхъ. Совершенно освободиться отъ этихъ фетишистскихъ остатковъ по удалось еще ни одному самому просвщенному въ мір. Будизмъ представляетъ намъ чрезвычайно рдкій и характерный примръ того, какъ иногда религія, исповдуемая сотнями миліоновъ людей, далеко не варваровъ, представляетъ крайне разнородный сумбуръ высоко развитыхъ метафизическихъ теорій съ грубйшими и дтски-наивными фетишистскими обрядами. Большинство будистовъ крайняго Востока знаютъ о философской сторон своего ученія гораздо меньше, чмъ наши Бюрнуфы, Бартелеми Сент-Илеры, Васильевы и пр. Они даже неспособны интересоваться философской его стороной и отъ имени Буды Сакья Муни съ наивною врою творятъ и говорятъ такой вздоръ, отъ котораго этотъ дйствительный или мнимый предшественникъ Шопенгауэра и Гартмана, еслибы онъ воскресъ, отвернулся бы съ отвращеніемъ. Когда мы хотимъ изучать соціальное или историческое значеніе будизма, то мы вовсе не должны погружаться въ малоизвстные самимъ будистамъ чистйшіе источники ихъ ученія, а должны исключительно имть въ виду ту амальгаму философскихъ доктринъ и фетишистскихъ отрядовъ, которую сами врующіе принимаютъ за истинный будизмъ, и которая совершенно иная на Цейлон, чмъ въ Кита, Тибет или Японіи. Можно бы наполнять цлая страницы описаніемъ остатковъ грубйшаго и первобытнйшаго фетишизма и у самыхъ передовыхъ народовъ Европы, но это тема далеко не новая, и вы сами, конечно, легко найдете множество подобныхъ примровъ изъ наиболе близкой къ вамъ среды. Вс т случаи, когда мы придаемъ какому-нибудь вещественному предмету сверхъестественное значеніе, суть атавистическіе остатки того давнопрошедшаго времени, когда паши предки не звали иного высшаго міровозрнія, вс они — боле или мене тягостная дань, отдаваемая нашему темному произволу, въ-силу присущей намъ косности и неподвижности…

——

До сихъ поръ я говорилъ о мифологической эволюціи вообще, но уже давно-бы пора перейти къ чертовщин, которой посвящены мои этюды.
Я уже показалъ, что подъ именемъ чертовщины, окрещенной какимъ ни будь спеціальнымъ прозвищемъ: волхвованія, чернокнижія, волшебства и т. п., я разумю отчасти атавистическіе остатки отжившихъ врованій. Но это только часть того обширнаго поприща, которое намъ предстоитъ обозрть. Говоря о чертовщин, слдуетъ начинать пряно съ самого чорта. Чтоже мы будемъ разумть подъ этимъ неблагозвучнымъ прозвищемъ?
Каждому періоду мифологической эволюціи соотвтствуетъ и своеобразное представленіе о дух зла. Въ мусульманств чортъ представляется, какъ Шайтанъ, т. е. противникъ и олицетворенная противоположность Аллаха. Еще наглядне эта его роль выставлена на видъ въ религіи Зороастра, гд Арманъ есть прямо обратная сторона Ормузда и, слдовательно, сосредоточиваетъ въ себ вс т признаки и свойства, которыхъ противоположность олицетворяетъ собою Ахура Мазда, или Ормуздъ. Ахура есть властелинъ (мазда, отсюда названіе маздеизмъ) свта и дня, Агриманью — владыка свта и тьмы, Ахура — создатель, Агри — разрушитель, Ахура — правда, Агри — ложь, Ахура — благо, Агри — зло. При метафизическомъ міровоззрніи, чортъ повсюду является, какъ сатана (противникъ) или дьяволъ (разрушитель), племенныя или другія особенности разныхъ народовъ, достигшихъ этой ступени развитія, обусловливаютъ собою только различную раскраску этого образа.
Но само собою разумется, что это представленіе о чорт или чертяхъ совершенно непримнимо къ политеистическимъ мифологіямъ, гд ни одно божество не олицетворяетъ собою какого-нибудь метафизическаго начала, котораго отрицаніе, въ силу закона противоположностей, олицетворялось-бы въ соотвтственномъ чорт или противник этого божества. Мифологичеснія существа этого порядка не олицетворяютъ собою никакихъ нравственныхъ требованій. Ни одинъ языческій богъ не предполагается абсолютно благимъ, и, слдовательно, абсолютно или принципіально злые боги или духи немыслимы въ политеистическомъ пантеон. За чертей, слдовательно, мы могли-бы признать здсь только такія божества, которыя имютъ своею спеціальностью непріятную или пагубную для человка отрасль природныхъ явленій. Таковъ, напримръ, Сива, духъ разрушенія у бранамстовъ и его жена Кали, богиня смерти. Но у самихъ поклонниковъ эти грозные или мрачные боги ничмъ не отличаются отъ другихъ, боле свтлыхъ или боле благодушныхъ божествъ, такъ-что примнять къ нимъ названіе чертей можно только въ очень условномъ значеніи. Въ греческой мифологіи значительную часть демоническихъ атрибутовъ совмщали въ себ Титаны, которые передали свой мятежническій характеръ, свою склонность возмущаться противъ боговъ-зиждителей, нкоторымъ демонамъ высшихъ метафизическихъ религій. Низверженные съ небесъ съ большимъ или меньшимъ членовредительствомъ, они, однакожь, къ человчеству не питали враждебныхъ чувствъ и этимъ довольно существенно отличаются отъ чертей въ общепринятомъ значеніи этого слова. Въ малороссійскихъ народнымъ поврьяхъ, даже позднйшаго времени, святой Юрій, ‘небесный казакъ’, напоминаетъ чорту, какъ онъ былъ низвергнутъ съ неба и навки остался хромымъ. Это далеко не единственный примръ передачи титаническаго наслдства чорту или чертямъ въ современной Европ.
Та сбивчивость, которую мы находимъ въ многобожіи, достигаетъ въ фетишизм высшаго своего предла. Здсь даже но можетъ быть рчи о добрыхъ и злыхъ фетишахъ, такъ-какъ самое фетишистское міровоззрніе ршительно не допускаетъ подобнаго разграниченія. Дикарь черпаетъ не только своихъ фетишей, но и вс свои воззрнія изъ вншней среди, онъ не обладаетъ еще нозговою силою для того, чтобы изъ массы фактовъ и впечатлній отвлечь метафизическое или, по крайней мр, отвлеченное понятіе добра и зла. Обратимся-ли мы къ вншней природ, мы увидимъ, что именно т ея явленія, которыя могутъ служить для дикаря источникомъ наслажденій и удовольствій, способны причинять ему также и величайшія несчастья, которыя онъ не въ силахъ по только отразить собственною своею иниціативою, но которыя онъ даже не можетъ послдовательно отнести къ какой-нибудь реальной причин. Огонь, который въ дикомъ быту играетъ такую разностороннюю и благодтельную роль, который согрваетъ дикаря, сушитъ его доспхи, жарятъ и варитъ его пищу, ограждаетъ его своимъ свтомъ ночью отъ дикихъ зврей, позволяетъ ему изготовлять свои челноки и другія необходимые для него орудія, — этотъ-же самый огонь можетъ обжечь его, спалить все его скудное достояніе. Солнце, этотъ всесогрвающій и всеозаряющій свточъ, опасне всякаго врага въ знойный полдень подъ тми близкими къ экватору широтами, гд преимущественно гнздится первобытная или, точне говоря, отсталая культура. Короче говоря, каждый фетишъ, заимствованный изъ вншней природы, можетъ быть добръ или золъ, богъ или чортъ, смотря по обстоятельствамъ. Фетишъ абсолютно-добрый былъ-бы логическою невозможностью, нелпостью: весь смыслъ фетишистскаго міросозерцанія заключается именно въ томъ, что дикарь усиливается подачками и ласковыми словами привести въ доброе расположеніе духа т предметы, отъ которыхъ онъ ждетъ себ пользы или удовольствія, но которые могутъ также и причинить ему боль или вредъ.
Переходя къ сфер общественныхъ отношеній въ томъ ея вид, въ которомъ она существуетъ для дикаря, и отказавшись отъ золотыхъ мечтаній о блаженномъ ‘природномъ состоянія’, мы увидимъ, что и она никоимъ образомъ не можетъ служить ему школою познанія добра и зла. Въ хорошо всмъ извстной ‘Антропологіи первобытныхъ народовъ’ Вайца собрано на эту тему такъ много вразумительныхъ данныхъ, я данныя эти такъ часто повторялись потомъ въ популярныхъ книжкахъ и журнальныхъ статьяхъ, что я даже не считаю нужнымъ распространяться объ этомъ. ‘Добро — это то, когда я отниму у другаго жену, оружіе и скотъ, если-же у меня ихъ отберутъ, то это будетъ зло’, побдоносно отвчаетъ дикарь, вроятно, крайне удивляясь, что блому человку приходитъ на умъ задавать ему такіе глупые вопросы. Этотъ избитый примръ даетъ намъ вполн удовлетворительную мрку для оцнки затронутой здсь стороны нравственнаго вопроса. Напомню, пожалуй, того мисіонера. который, обративъ въ христіанство очень умнаго и по-своему очень развитого бушмена, не могъ никакъ добиться отъ него, чтобы онъ раскаяніе или угрызеніе совсти понималъ иначе, какъ въ вид страшной колики въ живот. Очевидно, отношенія дикаря къ своему фетишу и къ своему вождю — плоды одного и того-же корня. Вождь для дикаря такой-же человкъ-фетишъ, какъ и т знахари или колдуны краснокожихъ, которыхъ американцы называютъ ‘medicino-man’ (человкъ-лекарство). Но только дикарю никогда не придетъ въ голову спросить себя: добръ или золъ его вождь? За то онъ съ полною достоврностью знаетъ всегда, силенъ-ли этотъ вождь или слабъ. Достаточно вспомнить, что даже у современныхъ албанцевъ ‘сильный’ значитъ хорошій, добрый, а ‘слабый’ есть синонимъ злого или дурного. Въ собственномъ своемъ духовномъ мір дикарь встрчаетъ едва-ли еще не большую неопредленность въ дл разграниченія добра и зла. Человкъ только на высшей степени культуры пріобртаетъ драгоцнную способность сводить свой психическій строй къ какому-нибудь внутреннему единству, дикарь-же — по-преимущсству человкъ минутныхъ побужденій и увлеченій. Онъ готовъ радоваться, ликовать, плакать, умиляться, приходить въ ярость отъ совершенно ничтожнаго вншняго побужденія. Вс эти свои настроенія онъ принимаетъ, какъ постороннія наитія, всего меньше помышляя о томъ, чтобы дать имъ какую-нибудь нравственную оцнку или чтобы выровнять ихъ усиліемъ собственной воли. Вспомните того дикаго царька, котораго Дарвинъ встртилъ въ своихъ странствіяхъ на ‘Бигл’, и который катался по земл отъ ярости, вслдствіе того, что вновь подаренный ему мундиръ былъ слегка запачканъ мукою. Ж. Бэсакъ приводитъ примръ негра, нжнаго отца семейства, который, будучи раздраженъ неудачною охотою, схватилъ за ноги свою любимую дочь, радостно выбжавшую къ нему на-встрчу, и размозжилъ ей голову о камни. Совершенно такими-же воображаетъ онъ себ своихъ фетишей, которыхъ мы съ равнымъ основаніемъ можемъ считать за боговъ или за чертей. Ихъ дйствительная этнографическая роль не зависитъ ни на-волосъ отъ нашей терминологіи.
Но именно потому, что фетишистъ черпаетъ своихъ боговъ изъ вншней среды, первобытныя мифологіи разныхъ народовъ отражаютъ на себ, въ легко доступной нашему пониманію форм, географическія особенности породившей ихъ мстности. Такимъ образомъ, одни фетиши могутъ имть на нашъ взглядъ боле дьявольскій характеръ, чмъ ихъ сверстники, даже прежде, чмъ ихъ поклонники доразвилась до разграниченія добра и зла. Везд, гд только есть вулканы или какія-нибудь иныя грозныя или гибельныя геологическія явленія, сольфатары, нефтяныя болота, дымящіяся озера, ледники, всасывающія дюны и ланды и т. п.— они непремнно являются въ мсткомъ пантеон или пандемоніум, сперва, какъ особенно раздражительныя и грозныя божества, а потомъ, въ періодъ многобожія, какъ жилища грозныхъ духовъ, легко перерождающихся въ титановъ или и въ совершенныхъ демоновъ. Везувій и Этна, исландскіе гейзеры, альпійскіе ледники и т. п. обожались напііінк предками и до сихъ поръ еще внушаютъ нкоторый суеврный страхъ окрестнымъ жителямъ. Но всего лучше первоначальная египетская мифологія показываетъ намъ, въ какой мр цлая система врованій, цлый мистическій строй можетъ создаться изъ географически врнаго описанія нкоторой мстности, незаключающаго въ себ ничего искаженнаго, ничего даже преувеличеннаго, а только разсказаннаго живописнымъ, человко уподобляющимъ языкомъ. Всмъ очень хорошо извстно, что египетская територія состояла изъ плодородной нильской долины и сосдней съ нею песчаной земли, прилежащей къ знойной пустын. Первая называлась Изида и, такъ-какъ египтяне дйствительно жили ея дарами, скаталась за щедрое, благое существо. Но Изида рождала плоды только тогда, когда Озирисъ-Нилъ оплодотворялъ ее своими разлитіями, т. е. обнималъ ее своими супружескими объятіями. Сестру Изиды, печальную Нефтиду, ласкалъ только пустынный втеръ Тифовъ, жегшій и изсушавшій ее своимъ огненнымъ дыханіемъ. Но случалось порою, что Налъ, вслдствіе особенно сильныхъ дождей, разливался дальше обыкновеннаго и оплодотворялъ также безплодную Нефтиду, которая рождала тогда тощія травы и цвты. При вид ихъ Тифовъ узнавалъ, что его супружеской чести было нанесено кровное оскорбленіе, и разгорался ненавистью противъ Озириса. Отъ этой канвы египетская мифологія не отдлялась до самаго конца, но только съ каждымъ дальнйшимъ успхомъ въ общемъ культурномъ развитіи воображеніе египтянъ рисовало по ней новые узоры. Первоначальная легенда носитъ, однакожь, ршительно фетишистскій характеръ, такъ-какъ въ ней дйствующими лицами являются не духи, не силы природы, а вещественные предметы и явленія. Нельзя не замтить, однакожь, что въ эпоху ея созданія египтяне стояли уже не на первобытной ступени развитія: такъ-какъ въ ней рчь идетъ о нарушеніи супружескихъ правъ, слдовательно, авторы ея уже вышли въ это время изъ періода общности женъ или первобытнаго гетеризма. Но и въ первоначальномъ своемъ вид она уже заключаетъ въ себ вс главнйшіе элементы мифологическихъ драмъ или эпопей: ненависть двухъ божествъ, которая роковымъ образомъ приведетъ къ метафизическому дуализму, причемъ злой Тлфонъ постепенно превратится въ дьявола, имющаго подъ своимъ начальствомъ цлую рать грозныхъ божествъ Кабировъ или Кабейра, заимствованныхъ у сосднихъ семитическихъ народовъ. Изрзанный на куски Озирисъ, съ вашей точки зрнія, конечно, не имлъ права сказать, что онъ пострадалъ за правду, но его поклонники не были такъ придирчивы. Эта насильственная смерть бога, котораго нжно любящая супруга собираетъ опять и воскрешаетъ, какъ разбитую куклу, служитъ удобнымъ поводомъ къ кровавымъ мистеріямъ и т. д.
Конечно, не во всхъ странахъ встрчаются мстныя особенности, способныя такъ тсно и непосредственно обусловить весь строй зарождающейся въ нихъ мифологіи. Но повсюду боле или мене встрчаются горы съ печальными каменистыми вершинами или съ причудливыми формами, или только служащія сдалищемъ грозовыхъ тучъ и облаковъ. Этого совершенно достаточно, чтобы въ запуганномъ, неразвитомъ человк возбудить суеврное почтеніе или фетишистскій культъ. Въ эпоху одухотворенія природы культъ этотъ еще усилится, но уже горамъ станутъ поклоняться не какъ фетишамъ, а только какъ мстамъ жительства боле или мене грозныхъ божествъ. Когда, наконецъ, религіозное развитіе народа дойдетъ до высшаго своего предла, поклоненіе горамъ сдлается волшебствомъ, непризнаннымъ суевріемъ, чертовщиною. Въ IX и X вк католическая церковь въ западной Европ строго преслдовала поклоненіе горамъ, но еще и до настоящей поры нтъ тамъ ни одной страны, въ которой не было-бы холмовъ или горъ, съ которыми связаны суеврныя представленія и преданія. Самое названіе ‘черной’, оставшееся за многими изъ вершинъ различныхъ европейскихъ горныхъ цпей, служитъ уже указаніемъ на т волшебныя представленія, которыя связывались съ ними въ боле или мене отдаленномъ прошломъ. Цитеронъ въ Греціи, Blocks (Blacks) berg въ Германіи, Blckail въ Швеціи и т. п.,— все это только переводы на различные языки одного названія ‘Черной горы’. Въ нкоторыхъ названіяхъ идея колдовства или проклятія высказана еще боле непосредственнымъ образомъ. Такова Maledtta или Mont Perdu въ Пиренеяхъ, Лысая гора въ Кіев, на которой потому трава не ростетъ, что она потоптала ногами пляшущихъ вдьмъ.
Везд, гд есть вредные или страшные зври, гады или наскомыя, они поставляютъ туземной мифологіи цлый рядъ божествъ или фетишей, имющихъ боле ршительный чертовскій характеръ. Маздеисты, которыхъ называютъ огнепоклонниками, хотя они вовсе не поклоняются огню, а смотрятъ на него, только какъ на орудіе духовнаго очищенія, до сихъ поръ считаютъ даже блохъ, комаровъ, клоповъ и т. п. порожденіемъ Агри-манью, т. е. дьявола, и ихъ воззрнія не разъ проникали въ Европу черезъ ученія нкоторыхъ сектъ, осужденныхъ въ средніе вка за смшеніе христіанскихъ ученій съ восточными суевріями. Въ южной Россіи вліяніе этихъ сектъ сохранилось, однако, и до сихъ поръ на народныхъ поврьяхъ и преданіяхъ. У народовъ отсталыхъ сами эти созданія или имъ подобныя почитаются за чертей или за боговъ. Многія африканскія племена приносятъ правильныя человческія жертвы льву, малайцы поклоняются тигру. Ни т, ни другіе не позволяютъ себ произносить имя этихъ грозныхъ фетишей. Гд водятся алигаторы, тамъ они неизмнно играютъ важную роль въ мстной демонологіи. У египтянъ Себ или Себекъ, крокодилъ, былъ отцомъ всхъ боговъ. Всего-же распространенне изъ этого порядка культъ змй, которыя встрчаются подъ самыми различными широтами. Хотя далеко не вс зми ядовиты, тмъ не мене только очень немногіе народы, напримръ, греки, почитали змй въ двоякой форм — добрыхъ и злыхъ демоновъ. Большинство-же приписываютъ змямъ-фетишамъ ршительно бсовскій характеръ, который остается за ними даже въ самыхъ отдаленныхъ фазисахъ мифологичссной эволюціи. Персидскій титанъ Загакъ, возмутившійся противъ Ормузда, былъ царь змй, будучи низверженъ съ небесъ, онъ разсыпался по земл змями. Вслдствіе повсемстнаго распространенія поклоненія змямъ, Фергюсонъ посвятилъ этому предмету самостоятельное изслдованіе въ связи съ культомъ деревъ. Но мы не станемъ теряться здсь въ безконечныхъ примрахъ, которые вс доказываютъ только то, что самые отдаленные одинъ отъ другаго народы считаютъ змю одаренною особою мудростью и могуществомъ, а слдовательно и способностью длать зло. Поэтому въ ряду первоначальныхъ божествъ она пользуется совершенно особымъ почетомъ. Единственная извстная намъ въ фетишистскомъ мір деспотическая теократія встрчается у кафровъ и создана жрецами зми. Какъ и слдовало ожидать изъ сказаннаго выше о сущности фетишизма, повсюду наиболе ревностнымъ поклоненіемъ пользуются т божества, которымъ приписывается особенная раздражительность или чисто-бсовская злоба. Когда іезуитъ Лафито говоритъ, что американскіе краснокожіе чтутъ только чорта или чертей, то мы этому еще не можемъ придавать никакого этнографическаго значенія, такъ-какъ почтенный мисіонеръ твердо убжденъ, что эта ненавистная ему часть свта, по невдомымъ причинамъ, вообще была отдана на жертву дьяволу, который и орудуетъ въ ней на всей казацкой вол, потшаясь и надъ протестантскими колонистами, и надъ краснокожими туземцами, выступая во всемъ шаловливомъ безобразіи ‘божьей обезьяны’ (Singe de Dieu) — это подлинное и любимое выраженіе нкоторыхъ новйшихъ ультрамонтанскихъ писателей легитимистской французской аристократія. Нельзя также признать безъ всякой проврки и безъ всякаго ограниченія показанія Добрицгофера, тоже іезуита, хотя и боле умреннаго въ своихъ обобщеніяхъ, который называетъ южно-американскихъ абипоновъ ршительными демонопоклонниками. Но и за устраненіемъ этихъ показаній, у насъ остается обширный запасъ фактовъ, свидтельствующихъ о томъ, что народы отсталые считаютъ обыкновенно излишнимъ поклоняться чмъ изъ своихъ божествъ, которыхъ они считаютъ добрыми, вс ихъ жертвоприношенія и другіе обряды сосредоточиваются главнйшимъ образомъ вокругъ змй или другихъ боговъ, грозныхъ или опасныхъ для личнаго благополучія человка. Камчадалъ глумится надъ своимъ Куткою, котораго онъ считаетъ создателемъ міра, но въ то же время добродушнымъ простакомъ. Мадагассы, негры Невольничьяго берега, патагонцы, не считая другихъ, изслдованныхъ Добрицгоферомъ, южно-американскихъ племенъ, йезиди въ западной Азіи — слывутъ въ этнографіи за чертопоклонниковъ, и Пешель указываетъ, какъ на рдкое исключеніе, на туземцевъ Новаго Южнаго Валиса, которые, хотя и имютъ въ своемъ пантеон злобное божество Потопнъ. отвчающее нсколько нашимъ представленіямъ о черт, но покланяются все-же доброму божеству — Котояну. Замтимъ, что обрядовая сторона фетишизма живетъ всегда значительно дольше въ памяти и въ обычаяхъ людей позднйшихъ культурныхъ періодовъ, чмъ вс остальныя стороны и порожденія этого ребяческаго міровоззрнія, тогда намъ станетъ ясно, почему на позднйшихъ ступеняхъ мифологической эволюціи мы на каждомъ шагу встрчаемъ такіе обряды и обыкновенія, которыя, разсуждая а priori, казалось-бы, невозможно совмстить съ догматическою и нравственною стороною господствующей системы врованій. Крестьяне южной Италіи и парижскія аристократическія барыни исповдуютъ, обыкновенно съ большимъ жаромъ и искренностью, христіанскую религію. Но еслибы мы этого не знали изъ какихъ-нибудь постороннихъ источниковъ, а были-бы вынуждены судить ихъ только по тмъ обрядамъ, которые они исполняютъ, по будучи вынуждаемы къ тому никакою постороннею силою, то мы должны были-бы заключить, что они находятся еще на одной изъ первичныхъ ступеней фетишизма, начинающаго перерождаться въ смутное и безсознательное многобожіе. Не подлежитъ ни малйшему сомннію, что въ ихъ глазахъ христіанство совершенно утратило свой духовный и даже монотеистическій смыслъ. Къ сожалнію, мы не можемъ объяснить этого явленія даже ихъ невжествомъ, такъ-какъ ученые прелаты и высшіе сановники католической церкви, положимъ, неблистающіе особенною ученостью, но всегда обладающіе нкоторымъ образованіемъ, не красня выказываютъ почти такую-же склонность къ давно отжившимъ и давно осужденнымъ фетишистскимъ порожденіямъ. Особенно назидательны въ этомъ отношеніи проповди отца Феликса, надлавшаго такъ много шума въ Париж и съ жонглерскою ловкостью умющаго забрасывать своихъ слушателей цитатами изъ ученйшихъ книгъ, дико перепутанными съ такими сентенціями и афоризмами, которые сдлали-бы честь любому длателю дождя центральной Африки. А въ совершенно другомъ лагер разв мы не видимъ ученйшихъ натуралистовъ, продлывающихъ на спиритскихъ засданіяхъ такія манипуляціи, которыя непремнно заставили-бы случайно попавшаго на ихъ собраніе негра вспомнить своего гри-гри и не безъ нкотораго основанія заключить, что блые далеко ушли отъ него только въ умньи эксплуатировать своего ближняго. Полемизировать противъ подобныхъ міровоззрній нельзя, но необходимо розыскать и опредлить ихъ истинную роль въ общей исторіи культурнаго развитія. Андрэ Лефевръ совершенно правъ, говоря, что ‘фетишизмъ не есть дтская болзнь человчества, какъ это иногда говорятъ: мы встрчаемъ его въ разныхъ степеняхъ во вс времена’.

——

До сихъ поръ я старался уяснить, какъ первобытный человкъ, незнающій еще религіи и мало способный къ метафизическимъ построеніямъ, длаетъ себ чертей. Теперь посмотримъ, какимъ длаютъ человка эти уродливыя порожденія его ребяческаго воображенія. Оставимъ въ сторон психическій, субъективный міръ дикаря, такъ-какъ онъ намъ мало извстенъ, и ограничимся нкоторыми крупными, огуловыми явленіями, которыя, въ силу самой общераспространенности, гораздо лучше поддаются критической оцнк.
Нкоторые новйшіе антропологи, Шафгаузенъ, Карлъ Фогтъ, давно уже замтили, что человкъ по устройству своихъ зубовъ и пищеварительнаго апарата не принадлежитъ къ числу плотоядныхъ, а, между тмъ, онъ питается не только мясомъ другихъ животныхъ, но и тломъ своихъ ближнихъ, а это послднее въ животномъ царств составляетъ большую рдкость и исключеніе. Только мученіями страшнаго голода можно заставить крысу сть другихъ крысъ, только подъ вліяніемъ сильно-возбужденной половой ревности нкоторыя, даже плотоядныя, животныя — напримръ, кротъ — съдаютъ побжденнаго въ борьб за самку противника. Въ человчеств-же людодство составляетъ такой повсемстно-распространенный фактъ, что мы ршительно не можемъ приписать его какимъ нибудь случайнымъ, частнымъ причинамъ. Нтъ ни одного сколько-нибудь культурно-развитого народа, который не перешелъ-бы черезъ періодъ людодства. Остроумный французскій писатель Туссенель, правда, замтилъ, что дурно не то, что человкъ съдаетъ убитаго своего врага, а скверно то, что онъ убиваетъ живыхъ людей. Однакожь, принимая въ соображеніе, что для того, чтобы състь трупъ, необходимо прежде убить живого человка,— за исключеніемъ разв тхъ, не особенно рдкихъ случаевъ, когда пирующіе разрываютъ на части живого человка и пожираютъ сырые куски его мяса на его-же глазахъ,— мы должны признаться, что людодство вполн заслуживаетъ названія самой возмутительной чертовщины, если только можно признать, что оно является результатомъ не какой-нибудь реальной необходимости, а какихъ-нибудь суеврныхъ представленій. Ни Фогтъ, ни Шафгаузенъ этого по доказываютъ, но имъ несомннно удалось установить между людодствомъ и суеврными обрядами нкоторую связь, нуждающуюся, какъ мн кажется, въ дальнйшемъ развитіи и дополненіи. Людодство, говорятъ только-что названные антропологи,— не встрчается вовсе на тхъ нисшихъ ступеняхъ, гд нтъ никакихъ суеврныхъ обрядовъ, во за то нтъ на свт такой мифологической системы, которая-бы въ извстномъ фазис своего развитія обходилась безъ человческихъ жертвоприношеній, иногда тожественныхъ съ людодствомъ, иногда-же только близко граничащихъ съ нимъ.
Случаи людодства въ новйшей Европ представляются очень рдко, однакожь, и они, по моему мннію, могутъ уже пролить нкоторый свтъ на этотъ темный вопросъ, благодаря главнйшимъ образомъ тому, что по ихъ поводу намъ нтъ ни малйшей надобности вдаваться въ предположенія или гаданія. Мн случалось года два-три тому назадъ. читать сообщенія съ крайняго свера, гд родители зимою подали своихъ дтей. Это происходило несомннно отъ нужды и голода, точно такъ-же, какъ и вс т случаи, когда европейскимъ морякамъ, спасшимся на лодк отъ кораблекрушенія, приходится съдать своихъ товарищей. Суевріе тутъ ршительно не причемъ. Но современное людодство иметъ гораздо мене рдкій и исключительный характеръ въ южно-итальянскихъ провинціяхъ, гд съ 1860 г. ведется упорная политическая борьба, принявшая, подъ вліяніемъ римскокатолическаго духовенства, религіозный характеръ. Самыя достоврныя показанія убждаютъ насъ, что эта борьба ежечасно порождаетъ такія дикія явленія самаго возмутительнаго каннибальства, которыя буквально воспроизводятъ вс ужасы Вароломеевской ночи и, пожалуй, даже превосходятъ все то, что недавніе путешественники встрчали у самыхъ дикихъ варваровъ отдаленныхъ острововъ. Одной ссылки на Варфоломеовскую ночь или на исторію современнаго разбойничества на юг Италіи было-бы совершенно достаточно для того, чтобы дать намъ право сказать, что суевріе длаетъ человка въ высшей степени склоннымъ къ людодству, что оно въ особенности изощряетъ его воображеніе на изобртеніе такихъ истязаній и мукъ надъ побжденнымъ врагомъ, которыя никакъ не могутъ быть отнесены къ цлесообразной дятельности. Но это не даетъ еще намъ никакого права утверждать, будто людодство, какъ повсемстный фактъ культурной исторіи, порождено суевріемъ. Слдуя мудрому правилу Монтана: ‘въ сомнніи воздержись’,— я скажу, что людодство во многихъ случаяхъ могло быть порождено голодомъ, нуждою, въ другихъ — оно могло являться результатомъ сильнаго возбужденія страстей не непремнно суеврныхъ. Затмъ я сообщу вамъ только нсколько достоврныхъ свденій о томъ, въ какія отношенія становятся суевріе къ людодству тамъ, гд уже возникъ варварскій обычай питаться мясомъ побжденнаго противника.
Многочисленные примры, заимствованные у самыхъ разнобразныхъ племенъ, убждаютъ насъ, что дикаря, остающіеся въ фетишистскомъ період мифологическаго развитія или на нисшихъ ступеняхъ многобожія, длаютъ своихъ идоловъ или фетишей соучастниками своихъ каннибальскихъ пировъ, не придавая, однакожь, этимъ послднимъ значенія человческихъ жертвоприношеній. Изъ вышеразвитой мною теоріи фетишизма явствуетъ уже само собою, что дикарь, желающій ублажать своихъ фетишей, долженъ предполагать въ нихъ т-же самые вкусы, которые свойственны ихъ поклоннику. Заключеніе это вполн подтверждается наблюденіемъ. Дикарь повсюду преподноситъ своимъ фетишамъ кусочки мяса съдаемаго имъ врага или онъ смазываетъ своего фетиша кровью съдаемаго имъ человка. Даже на этой ранней ступени, мы можемъ различать племена боле или мене нечестивыя или почтительныя къ своимъ кумирамъ: одни оставляютъ фетишамъ только такіе остатки, которые въ нихъ самихъ возбуждаютъ отвращеніе, напримръ, кишки, тогда какъ другіе, напротивъ, преподносятъ имъ самые лакомые куски, глаза, сердце, и т. п. Дикарь не связываетъ съ этимъ никакого мистическаго или символическаго представленія. Онъ дастъ своимъ фетишамъ то, что считаетъ лакомымъ кускомъ, для того, чтобы привести ихъ въ хорошее расположеніе духа, чтобы задобрить, умилостивить ихъ, а потому лучшія жертвоприношенія онъ всегда оставляетъ для тхъ боговъ, которые могутъ ему причинить наиболе зла, и которые всего больше отвчаютъ вашимъ представленіямъ о демонахъ. Онъ очень хорошо видитъ, что кумиры его ке дятъ предлагаемой имъ пищи, но ее очень часто подбираютъ служители или жрецы этихъ боговъ, всегда умющіе уврить суеврныхъ поклонниковъ, что ‘браминъ тотъ-же огонь, принятое браминомъ должно считать пожертвованнымъ огню’ и т. п. Но жрецы встрчаются не везд, во многихъ случаяхъ дикарь самъ състъ то, что онъ пожертвовалъ божеству и будетъ даже считать, что этимъ путемъ онъ особенно интимно сближается съ кумиромъ, вкусившимъ отъ этого куска по-своему, т. е. невидимо. Когда-же отъ грубаго фетишизма онъ переходитъ къ поклоненію духамъ, то невидимое поглощеніе пищи богами становится даже интегральною частью его мифологической системы. Японцы-синтоисты ставятъ въ открытыхъ часовняхъ пищу для своихъ кепки (духовъ). Лисицы тотчасъ-же сбгаются и на глазахъ врующихъ пожираютъ эти дары. Вы думаете, что врующіе схватятся за оружіе, чтобы помшать этому хищничеству, которое доля по-бы казаться святотственнымъ въ ихъ глазахъ? Ничуть не бывало: они убждаются, что духи, принявъ духовную сторону жертвы, послали лисицъ подобрать вещественные ея остатки, и лисица становится въ ихъ глазахъ особенно почтеннымъ существомъ. Первоначально людодъ длится съ своими богами кровью и мясомъ съдаемаго имъ человка точно такъ-же, какъ онъ длится съ ними всмъ, что у него есть вкуснаго я хорошаго.
Мало-по-малу войны, поставляющія жертвы, становятся рже, плнники малочисленне, человчиною питаться правильно уже нтъ возможности, и дикарь вынуждается добывать себ пропитаніе какимъ-нибудь правильнымъ трудомъ. При этомъ онъ скоро убждается, что съдать плнника для него убыточно, что гораздо разсчетливе заставлять его работать на себя. Отвыкая отъ людодства понемногу, дикарь доходитъ до того, что начинаетъ чувствовать къ этой пищ отвращеніе. Но въ это время уже установился обрядъ кормить боговъ человческимъ мясомъ или смазывать ихъ изображенія человческою кровью. Тогда наступаетъ пора человческихъ жертвоприношеній, которыя долго еще удерживаютъ характеръ людодства, такъ-какъ врующіе считаютъ своею обязанностью съдать по кусочку убитой жертвы, но уже смотрятъ на это не какъ на обдъ, а какъ на исполненіе обряда. Остатки этого періода въ современной Европ гораздо многочисленне, чмъ думаютъ обыкновенно. Напомню только, что съ человческою кровью, съ истязаніями, съ остатками насильственно умершихъ повсюду связано еще множество суеврныхъ представленій, несомннно перешедшихъ къ намъ отъ языческихъ религій, господствовавшихъ у насъ до введенія христіанства. Въ особенности кровь невинныхъ младенцевъ играетъ въ чернокнижіи или чертовщин очень важную роль. Это прямо напоминаетъ намъ, что у большинства нашихъ предковъ, съ тхъ поръ, какъ людодство приняло исключительно характеръ культа, особенное стараніе прилагалось къ тому, чтобы жертва, обреченная на пищу идоламъ была чиста, какъ въ нравственномъ, такъ и въ физическомъ отношеніи, для этого обыкновенно выбирали красивыхъ и очень молодыхъ двочекъ или маленькихъ дтей, которыхъ ласкали и ублажали всячески, чтобы поддержать ихъ въ веселомъ и пріятномъ настроеніи духа. Такъ-какъ въ мифологіи очень многихъ народовъ встрчаются кровавыя легенды, то человческое жертвоприношеніе очень часто принимало характеръ мистеріи, т. е. театральнаго представленія, въ которомъ жертва играла роль истязуемаго божества. Такіе примры представляютъ намъ какъ египтяне, такъ и арійскіе народы басеііна Средиземнаго моря, такъ много завщавшіе остатковъ своего варварства нашей современной культур. У египтянъ я уже указалъ на легенду Озириса, разрзаннаго на куски Тифономъ за его любовныя шашни съ Нефтидою. У европейцевъ-же мы встрчаемъ легенду титана Діонизоса, который добровольно изрубилъ себя, чтобы изъ своихъ членовъ создать видимый міръ. Кровавые культы Озириса и Діонизоса часто измнялись въ подробностяхъ, но они подъ разными варіаціями сохранились и удержали свой первоначальный каннибальскій характеръ до конца классическаго міра, а потомъ возродились съ примсью новыхъ оттнковъ въ западно-европейской Европ въ XIV и XV вкахъ подъ видомъ колдовства. Въ Париж еще въ прошломъ столтіи дамы и кавалеры высшаго общества справляли чортову или черную обдню, воспроизводившую подробности кровавой мистеріи Діонизоса. Но если въ двухъ помянутыхъ культахъ закалываемая или разрываемая на части жертва должна была изображать самого бога и для этого выбиралась нарочито-непорочною, красивою и веселою духомъ, то во многихъ другихъ такихъ-же людодскихъ мистеріяхъ фантазія нашихъ предковъ не требовала подобныхъ утонченностей. Такъ, напримръ, у сенатовъ и аріанъ богъ времени самымъ вещественнымъ образомъ пожиралъ своихъ дтей, т. е. Живыхъ людей, не разбирая, были-ли то невинные младенцы, взрослые плнники или рабы, или преступники. Наконецъ, во многихъ другихъ культахъ или мистеріяхъ, первоначально порожденныхъ людодствомъ, жертва, отдаваемая на пожраніе кумиру, имла очистительный характеръ, т. е. вмст съ нею божество должно было пожирать грхи цлой семьи, рода или племени жертвоприносителей. Чмъ больше грховъ совмщала въ себ убиваемая жертва, тмъ лучше очищенными считали себя приносившіе ее. При этомъ, конечно, не требовалось, чтобы убиваемый дйствительно совершилъ вс т грхи, которые истреблялись въ его особ,— большая часть этихъ грховъ переносилась на него символическимъ обрядомъ,— но легко понять, что такими жертвами всего удобне должны были быть по тогдашнимъ понятіямъ преступники, казнь которыхъ принимала, такимъ образомъ, характеръ общественнаго очистительнаго жертвоприношенія. Мы обыкновенно не хотимъ замчать тхъ глубокихъ слдовъ, которые вся эта чертовщина нашихъ предковъ наложила на наши современные правы и даже на наши учрежденія. Благодаря этой добровольной слпот, намъ на каждомъ шагу приходится становиться втупикъ передъ тмъ или другимъ безобразіемъ окружающей насъ дйствительности, когда она вдругъ обратитъ на себя наше, обыкновенно потерянное въ совершенно иныхъ сферахъ, вниманіе. Тогда мы горячимся, леземъ изъ кожи вонъ, грозясь искоренить возмутившее насъ зло, во такъ-какъ мы не имемъ никакого понятія о томъ, гд лежатъ его корни, то и угрозы наши ведутъ вовсе не къ искорененію или устраненію зла, а только къ утомленію и разочарованію. Немного лтъ тому назадъ, въ Швейцаріи, прогресивное меньшинство вело энергическую борьбу за отмну смертной казни, высказывая при этомъ много свтлыхъ, гуманныхъ мыслей, подъ которыми я радъ-бы былъ имть право подписаться обими руками. Усилія его увнчались успхомъ и, по ршенію Федеральнаго совта, гильотина была сдана въ музей или разломана на дрова. Немного лтъ прошло съ тхъ поръ, и теперь, когда Франція, быть можетъ, увлеченная примромъ Швейцаріи, ратуетъ, если но за отмну смертной казни, то, по крайней мр, за скрытность ея, — въ большинств нмецкихъ кантоновъ Швейцаріи уже открыты листы, на которыхъ желающіе ходатайствовать о ея возстановленіи приглашаются подписывать свои имена. Говорятъ, подписка идетъ успшно. Отъ такихъ-то безплодныхъ колебаній то вправо, то влво, можетъ насъ избавить разъ навсегда только одно добросовстное и строго-научное изслдованіе нашего прошлаго. Впрочемъ, я еще буду имть случай вернуться основательне въ затронутому мною здсь вопросу о связи площадныхъ казней съ очистительными жертвоприношеніями, которыя, въ свою очередь, ведутъ свою генеалогію отъ людодства.
Нтъ никакой возможности услдить за тми фантастическими, безобразными и неожиданными узорами, которые воображеніе отсталыхъ народовъ вышивало, а отчасти еще и вышиваетъ повсюду, на этой канв ненужнаго, часто утонченно-мучительнаго избіенія человческихъ жертвъ, которое на нисшихъ, извстныхъ намъ культурныхъ ступеняхъ, иметъ возмутительный, но все же цлесообразный характеръ людодства, и которое на слдующей ступени развитія, подъ вліяніемъ несомннно уже одного только суеврія, переходитъ въ умилостивительныя или въ очистительныя жертвоприношенія. Такимъ образомъ, роль суеврія, по отношенію къ людодству мн кажется достаточно уясненною. Та связь между этими явленіями, которую указываетъ Карлъ Фоггъ, можетъ быть формулирована очень опредленно въ немногихъ словахъ:
1) мы не знаемъ, суевріе-ли побуждаетъ человка, развившагося отъ плодояднаго и наскомояднаго праотца, питаться въ одномъ изъ позднйшихъ періодовъ своего развитія мясомъ себ подобныхъ, но мы усматриваемъ, нсколько постороннихъ побужденій, которыя могли породить т-же самыя безобразныя послдствія,
2) но суевріе, отнимая у людодства его первоначальный утилитарный характеръ, тмъ самымъ способствуетъ его продолженію на тхъ ступеняхъ развитія, на которыхъ экономическій и нравственный прогресъ длаютъ цлесообразное людодство уже невозможнымъ.
Въ подтвержденіе сказаннаго можно-бы было привести цлые темы примровъ, самыхъ неоспоримыхъ, заимствованныхъ изъ самыхъ разнообразныхъ и наиболе достоверныхъ источниковъ, географическихъ, этнографическихъ, историческихъ, изъ такихъ, свободныхъ отъ всякой предвзятой идеи, или даже проникнутыхъ враждебнымъ нашему духомъ, трудовъ, какъ, напримръ, ‘Исторія язычествъ’ Будка и десятки т. п. Однакожь, такъ-какъ подобный перечень фактовъ только помшалъ-бы стройности и цлостности изложенія, такъ-какъ у меня на него даже не достало-бы времени, то я ограничусь въ слдующей стать ссылками на такіе народы, у которыхъ современная наша цивилизація сдлала всего больше заимствованій, и память о которыхъ всего больше живетъ до сихъ поръ не въ однихъ только нашихъ историческихъ учебникахъ, но и въ нашихъ нравахъ и учрежденіяхъ.

Левъ Мечаниковъ.

(Продолженіе слдуетъ.)

‘Дло’, No 1, 1879

КУЛЬТУРНОЕ ЗНАЧЕНІЕ ДЕМОНИЗМА.

(Статья вторая.)

Людодство составляетъ одну изъ выдающихся страницъ въ исторіи чертовщины, начиная отъ простого канибальства и проходя самыя разнообразныя формы развитія — до утонченныхъ уголовныхъ кодексовъ, оно, какъ мы уже замтили, оставило свои слды въ нашихъ современныхъ учрежденіяхъ и правахъ. Посмотримъ, какъ варьировалось оно у различныхъ народовъ.
Въ басейн Средиземнаго моря, финикіяне и карфагеняне, до окончательнаго своего исчезновенія съ исторической сцены, приносили человческія жертвы преимущественно богу времени Молоху и Мелькарту, но также и другимъ б’елимъ и баолимъ, т. е. богамъ и богинямъ. Евсевій разсказываетъ, что въ Карфаген была устроена мдная статуя Мелькарта (Хроноса) съ поднятыми кверху руками. На нихъ клали дтей, которыя скользили во внутренность колосса, раскаленную, какъ огненная печь. Врующіе плясали вокругъ, радуясь, что кумиръ пожираетъ предложенныя ему жертвы. Неистовая музыка заглушала крикъ заживо сжигаемыхъ дтей, родителямъ которыхъ запрещалось оплакивать ихъ смерть подъ страхомъ ужасныхъ казней. Впрочемъ, для этой цли карфагеняне покупали также чужихъ дтей. Жертвоприношенія Мелькарту имли періодическій характеръ, но рядомъ съ ними существовали и другіе людодскіе обряды, сопровождавшіеся сжиганіемъ или избіеніемъ взрослыхъ, военноплнныхъ, рабовъ и т. п. Во время битвы съ Гелономъ Сиракузскимъ, Гамилькаръ жегъ съ утра до вечера живыхъ людей, увидвъ, что непріятель одолваетъ, онъ самъ бросился въ огонь, чтобы этою добровольною жертвою купить побду своимъ соотечественникамъ. Когда Агафоклъ подступилъ къ стнамъ Карфагена, то побжденные сожгли 200 живыхъ дтей въ помянутой стату Мелькарта. Убдившись, что это не даетъ имъ побды, они прибавили еще 300. Все это длалось уже въ такое время, когда они совершенно отвыкли собственно отъ людодства, т. е. отъ пожиранія человческаго тла, но собирали кусочки костей и носили ихъ, какъ талисманы, или устраивали алтари изъ этихъ костей. Обычай собирать кости казненныхъ или убитыхъ удержался до сихъ поръ въ южныхъ мстностяхъ Европы.
Въ Египт, не считая мистерій Озириса и Изиды, продолжавшихся потомъ въ Греціи и въ Италіи подъ разными названіями, въ храм Геліополиса ежедневно жгли живьемъ трехъ младенцевъ. Когда Амазисъ прогналъ Гиксовъ, то онъ приказалъ замнить эти человческія жертвоприношенія сжиганіемъ трехъ восковыхъ свчей, такъ-какъ богамъ все равно, ‘какія-бы три жизни ни сжигались въ ихъ честь, а восковая свча такъ-же чиста, какъ и непорочный младенецъ’. Подобная символистика составляетъ повсемстный законъ, по законъ этотъ можетъ дйствовать различными путями. Эдв. Тейлоръ, коснувшись вскользь этого вопроса во 2-мъ том своей ‘Primitive culture’, даетъ намъ нсколько небезъинтересныхъ указаній во этому поводу. Но все-же человческія жертвоприношенія не прекратились у египтянъ со временъ Амазиса: Ювеналъ упрекаетъ ихъ не только въ томъ, что они въ его время отдавали живыхъ людей на пожраніе своимъ богамъ, но и въ томъ, что они сами ли мясо и пили кровь этихъ жертвъ. Даже во время завоеванія Египта Абд-эль-Азисомъ при халиф Омар, египтяне ежегодно приносили въ жертву Нилу непорочную дву, но мусульманскіе завоеватели заставили ихъ замнить въ этомъ обряд живую двушку папирусовымъ или пальмовымъ листомъ.
Греки завщали позднйшимъ европейскимъ народамъ кровавое наслдство человческихъ жертвъ, которыя до очень близкаго къ христіанской эр времени приносились у нихъ повсемстно въ самыхъ разнообразныхъ формахъ. На греческихъ островахъ мы встрчаемъ многіе изъ людодскихъ обрядовъ финикіянъ, карфагенянъ и египтянъ во всей ихъ чистот, мало-по-малу они начинаютъ тамъ видоизмняться и приспособляться къ арійскимъ мифологическимъ воззрніямъ и легендамъ. Такъ, напримръ, на Тенедос господствовалъ уже описанный выше обычай жечь живыхъ дтей въ стату Мелькарта. На Саламин, котораго имя происходитъ отъ финикійскаго и вмст арабскаго слова селямъ (миръ, благословеніе), человческія жертвы приносились по финикійскому обряду въ честь Кекропса, потомъ обрядъ этотъ измнился и превратился въ кровавую мистерію Діонизоса, справлявшуюся по неизвстнымъ мн соображеніямъ во храм богини мудрости Минервы, между тмъ какъ, вообще говоря, культъ Діонизоса въ классическомъ мір переродился въ культъ Бахуса, бога вина. Впрочемъ, человческія жертвоприношенія въ Греціи и въ островахъ оставались до конца тсно связанными со многими другими туземными или извн заимствованными мифами и легендами. Семитическій богъ времени, превратившись ві, греческаго Хропоса. продолжалъ питаться живыми людьми, но только уже не требовалъ непремнно невинныхъ дтей, а довольствовался осужденными на смерть преступниками, военноплнными и рабами. Особеннымъ обиліемъ человческихъ жертвоприношеній отличался, культъ богини Артенизы, считавшейся покровительницею фокейцевъ. Очевидно фокейцы же занесли этотъ культъ и во Францію, гд онъ долго еще справлялся въ ныншней Марсели. Культъ Артенизы удержался, впрочемъ, въ большей части элинской конфедераціи. Богатыя и просвщенныя Афігаы не щадили издержекъ для того, чтобы на іонійскихъ празднествахъ принести какъ можно больше жертвъ этой кровожадной богин. Если не хватало преступниковъ и рабовъ, то они ловили нищихъ: существовало даже обыкновеніе вербовать охотниковъ на эту ужасную роль, Условія того времени, столь опоэтизированнаго позднйшими классиками, были таковы, что охотники находились постоянно и вовсе не изъ религіознаго фанатизма, а просто потому, что этихъ кандидатовъ откармливали и холили при храм на общественный счетъ въ ожиданіи ближайшихъ праздниковъ. Только суровая Спарта, сберегавшая своихъ сыновъ для избіенія ихъ на поляхъ битвъ, рано (утверждаютъ будто-бы со временъ Ликурга) запретила у себя человческія жертвоприношенія Артемиз. Чтобы утолять жажду богини, передавшей свое имя полыни (такъ горька была она своимъ поклонникамъ), алтарь Артемлзи, Orthia въ Спарт, постоянно долженъ былъ быть смачиваемъ человческою кровью, для этого у подножія статуи богини истязали эфебовъ, а также съ утра до ночи скли дтей. Этотъ послдній обычай существовалъ также и въ Аркадіи, гд, впрочемъ, въ то-же самое время приносились и человческія жертвы Артемил Ортузія. Аркадія вообще славилась свирпыми обрядами и дикими суевріями, изъ которыхъ нкоторыя долго жили потомъ въ христіанской Европ, а отчасти живутъ въ ней и теперь. Съ наибольшею жестокостью культъ Артенизы практиковался въ греческихъ колоніяхъ на Черномъ мор. Въ Таврид ей приносились въ жертву спасенные отъ кораблекрушеній, а за неимніемъ ихъ, и путешественники вообще. Обряды въ честь Зевса Laphystios, въ честь Тантала и самого лучезарнаго Аполлона сопровождались также человческими жертвоприношеніями, при которыхъ жертвы нердко бывали живыми разрываемы на части, которыя съдались поклонниками въ изуврскомъ возбужденіи. Фемкстоклъ собственноручно закалывалъ плнниковъ, обртенныхъ богамъ. Александръ Македонскій дома приносилъ человческія жертвы духу отца своего Филиппа, а своими походами и побдами пропагандировалъ суеврное людодство у персовъ, которые въ его время уже успли отдлаться отъ этихъ варварскихъ обычаевъ.
Въ разныя времена въ Греціи были длаемы попытки замнить человческія жертвы животными или символическими изображеніями. На Тенедос мало-по-малу установился обычай вмсто дтей убивать въ честь Хроноса телятъ. Но попытки эти не удавались, и классическіе эллины ршительно не соглашались довольствоваться символическими или иными уподобленіями человческихъ жертвъ. Если врить преданію, то Орфей, задумавшій прекратить человческія жертвоприношенія во Фракіи, самъ былъ принесенъ въ жертву богамъ. Когда Агезилай принесъ въ жертву Діан курицу, вмсто женщины, то народъ возмутился, говоря, что богиня любитъ не птичью, а людскую кровь. Въ послдніе вка западной имперіи, греческіе колдуны и колдуньи, особенно изъ Фессаліи, наполняли всю просвщенную Европу и учили тамошніе народы, подъ видомъ волшебства и чернокнижія, обрядамъ, представлявшимъ какое-нибудь видоизмненіе суеврно-людскихъ обрядовъ, невошедшихъ въ офиціальные обычаи.
Впрочемъ, на итальянскихъ островахъ почти повсемстно господствовали карфагенскія, финикійскія или египетскія человческія жертвоприношенія съ незначительными измненіями обстановки. Такъ, напримръ, въ Агригент въ Сициліи, вмсто мдной статуи Мелькарта, стоялъ на площади мдный быкъ, въ которомъ жарились жертвы, отдаваемыя на пожраніе богу времени. Толпа съ дикими ликованіями слушала мычаніе этого раскаленнаго мднаго чудовища, т. е. дикій вопль сжигаемыхъ людей, раздававшійся изъ мдной пасти быка. Если правъ Гоголь, утверждающій, что еще въ XVII-мъ столтіи поляки въ Варшав точно такимъ-же образомъ истязали мятежныхъ, хлоповъ и плнныхъ казаковъ, то это представитъ намъ довольно замчательный примръ того, какъ живучи подобныя безобразія, и какъ они способны передаваться даже отдаленнымъ народамъ совершенно неизвстными папъ путями, Но, во всякомъ случа, примръ этотъ нельзя считать ни невроятнымъ, ни даже особенно рдкимъ и исключительнымъ, такъ-какъ случаи подобной передачи языческихъ обрядовъ и обычаевъ отдаленнйшимъ вкамъ и народамъ встрчаются на каждомъ шагу. Такъ, напримръ, совершенно доказано, что тонзура католическихъ поповъ, т. е. ихъ обычай брить себ волосы на макушк, заимствованъ ими у египетскихъ жрецовъ. Самюэль Шарцъ въ своей ‘Egyptian Mythology’ утверждаетъ, что англиканскіе пасторы точно также заимствовали у египтянъ обыкновеніе совершать церковную службу не иначе, какъ непремнно въ льняной одежд. Во всей Франціи, Швейцаріи, и отчасти въ Англіи, распространено обыкновеніе въ праздникъ Крещенія подавать къ столу сладкій пирогъ, въ которомъ запеченъ бобъ. Тотъ или та, кому попадется кусочекъ пирога съ этимъ бобомъ, провозглашается королемъ или королевою на цлый вечеръ. Изслдуя происхожденіе этого своеобразнаго обычая, доискались, что у римскихъ цезарей и патриціевъ послдняго времени подобный-же пирогъ употреблялся для азартной игры, и что римляне, въ свою очередь, заимствовали его у египетскихъ жрецовъ, которые длали между собою этотъ пирогъ въ торжественномъ собраніи вскор посл праздника зимняго солнцестояніи, совпадавшаго съ нашимъ Рождествомъ, но только они нешутя повышали въ высшій чинъ того, кому попадался завтный бобъ. Такимъ образомъ, обрядъ этотъ, у римлянъ совершенно отклонившійся отъ своего первоначальнаго значенія, теперь снова приблизился къ нему, несмотря на то, что изъ ста человкъ, ежегодно участвующихъ въ длеж итого ‘пирога королей’ (gteau des rois), едва-ли даже одинъ подозрваетъ, что ага невинная забава представляетъ замчательный примръ атавизма. Я выбралъ примръ на-удачу и очень радъ, что попалъ на полудтскую забаву, а не на какой-нибудь кровавый ужасъ, которыхъ въ нашемъ прошломъ встрчается, однакожь, гораздо больше, чмъ невинныхъ забавъ. Къ тому-же все то, что дйствуетъ потрясающимъ образомъ на нервы, что переполняетъ насъ ужасомъ или трепетомъ, обыкновенно я вполн естественно оказывается гораздо живуче дтскихъ шалостей.
Италія, по отношенію къ человческимъ жертвоприношеніямъ, вышедшимъ изъ людодства, представляетъ много своеобразнаго и поучительнаго. Первоначальный мстный плебейскій культъ чудовищнаго Кикка утратилъ въ ней спой людодскій характеръ еще въ доисторическія времена. Вмсто живыхъ людей италіоты стали приносить въ жертву пещерному чудовищу вылпленныя изъ воска куклы или отдльные члены человческаго тла. По преданію, ихъ научилъ атому Гераклесъ. Во всякомъ случа, сомннію здсь можно подвергать только имя или, пожалуй, даже самое существованіе мифическаго реформатора. Но едва освободившись отъ ненужныхъ кровопролитій, съ которыми было связано поклоненіе Каику и его жен Какк (имена эти до сихъ поръ остались въ римскихъ языкахъ не въ первоначальномъ смысл зла, а въ смысл всего вонючаго, отвратительнаго), римляне встртились съ арійскимъ божествомъ Dians Pyter (небо-отецъ) или Юпитеромъ, имвшимъ съ Нумой Помпиліемъ нижеслдующій назидательный разговоръ,
— Чтобы почтить меня, ты долженъ рубить головы, — этого требуетъ Громовержецъ.
— Маковыя, доказываетъ находчивый царь, полученный нимфою Эгеріею, ‘принимавшею его за мужа’.
— У человка ты долженъ отрзать для меня… настаиваетъ Зевесъ.
—…Волосъ, прерываетъ его Нума Помнилій.
— Я требую жизней!
— Рыбьихъ, досказываетъ царь и бжитъ прочь, чтобы не дать грозному божеству высказать свои людодскія требованія въ боле категорической форм.
Въ начал своего историческаго поприща римляне являются уже на той степени культуры, когда символика употребляется вмсто простого людодства. Вмсто людскихъ головъ, они, дйствительно, приносятъ въ жертву своимъ богамъ головы маковыя или луковицы, вмсто живыхъ людей, они бросаютъ въ Тибръ куклы и т. п. Конечно, эти обряды свидтельствуютъ достаточно о томъ, что они въ предыдущемъ період были почитателями человческихъ жертвопринопіеній. Эти послднія не исчезали у нихъ никогда, но имли характеръ неправильный, и даже назывались sacrificia aliquot extraordinaria. Изъ историческихъ учебниковъ вы вс очень хорошо знаете нсколько примровъ доблестныхъ римлянъ, добровольно приносившихъ себя въ жертву земнымъ богамъ съ лошадью и доспхами, т. е. бросавшихся въ пропасть. Никому не придетъ въ голову жертвовать собою, если отъ этого онъ не предвидитъ ршительно никакой пользы, по крайней мр, для другихъ, а слдовательно римляне и въ золотые годы республики считали своихъ боговъ склонными полакомиться человчиной, но только они не баловали ихъ такъ, какъ ихъ балуютъ другіе европейскіе, азіятскіе и африканскіе сосди. Впрочемъ, человческія жертвоприношенія, хотя и рдко, по бывали въ Рим, и притомъ далеко не всегда добровольныя. Вс они предназначались неизмнно земнымъ богамъ и отожествлялись съ казнями: весталку, потерявшую двственность или давшую угаснуть священному огню, зарывали живьемъ въ землю, уличеннаго политическаго преступника низвергали съ знаменитой Тарпейской скалы. Только если не было подъ рукою виновныхъ, а обществу грозила какая-нибудь бда, моровая язва или непріятельское нашествіе, ршались точно такой-же участи подвергать невинныхъ рабовъ и плнниковъ. Мстомъ такихъ жертвоприношеній служилъ тотъ-же forum bovarium, на которомъ совершались обычныя казни.
Въ противоположность всмъ другимъ извстнымъ народамъ, римляне, вмсто того, чтобы освобождаться отъ этихъ остатковъ суеврнаго людодства, съ дальнйшимъ развитіемъ своей исторіи, почти съ каждымъ новымъ завоеваніемъ обогащаютъ свой канибальскій пантеонъ заимствованіями, длаемыми ими у побжденныхъ варваровъ. Къ концу республики они ужо справляютъ человческія жертвоприношенія карфагенянъ въ честь Мелькарта-Сатурна, греческія — въ честь Зевса Latiares’а, не считая множества другихъ, неимвшихъ, кажется, общенароднаго характера. За 186 лтъ до P. X. знаменитый процесъ вакханокъ обнаружилъ, что въ Рим тайнымъ образомъ распространилась въ ужасающихъ размрахъ секта поклонниковъ Вакхи-Діонизоса, которая по ночамъ, въ рощ Семелы на берегу Тибра, праздновала кровавую мистерію титана Діонизоса. Юноши и женщины стекались голые и предавались въ бшеномъ экстаз всмъ утонченнйшимъ извращеніямъ половой любви. Тотъ, кто отставалъ отъ другихъ въ этомъ сладострастномъ неистовств, объявлялся Діонизосомъ. Главная жрица указывала на него, какъ на бога, непощадившаго собственнаго тла, чтобы создать міръ, и приглашала ликующихъ, умыться его кровью, которая омоетъ ихъ отъ всхъ грховъ, совершенныхъ, ими въ эту ночь или прежде. Несчастнаго разрывали на куски и, дйствительно, съдали или топили въ рк, распространяя мухъ, будто-бы его похитилъ Бахусъ. Сенатъ, по тщательномъ изслдованіи этого дла, осудилъ этихъ сектаторовъ на страшныя казни.
Но вскор взгляды римскихъ властей и судовъ на подобное Сектаторство измнились радикально. Изъ помянутаго выше сочиненія Весака я заимствую слдующій разсказъ: трибунъ Фимбріа задумалъ почтить похороны диктатора Марія человческою жертвою и избралъ для этого самого великаго первосвященника Сцеволу. къ которому питалъ личную ненависть. Сцевола былъ привлеченъ къ праху Марія и убитъ кинжаломъ въ грудь по обычаю, успвшему уже установиться для подобныхъ жертвоприношеній, которыхъ, однакожь, въ древнемъ Рим мы не находимъ слда. Ударъ былъ несмертельный, и Сцевола начиналъ выздоравливать, когда Фимбріа потребовалъ его къ суду, обвиняя его въ томъ, что онъ ненадлежащимъ образомъ принялъ ударъ. Судъ приговорилъ первосвященника къ смерти, найдя, что его положеніе тожественно съ положеніемъ побжденнаго гладіатора, который-бы но далъ себя убить. Сцеволу поволокли въ храмъ Весты и растерзали легальнымъ образомъ у подножія алтаря.
При цезаряхъ, начиная съ Юлія, который учредилъ человческія жертвоприношенія въ своихъ легіонахъ, суеврное людодство въ Рим достигло такихъ размровъ, которыхъ мы по находимъ нигд, ни лажа въ Мехик съ ея чудовищнымъ культомъ Вицлипуцли. Едва-ли не каждый преемникъ Августа обогащалъ какимъ-нибудь новымъ представленіемъ этотъ кровавый репертуаръ, въ которомъ вс ужасы канибальскихъ мистерій, испанскихъ бычачьихъ боевъ и инквизиціонныхъ застнковъ смшались въ одинъ кровавый хаосъ…
И этотъ-то Римъ до сихъ поръ еще остается школою, гд западно-европейскія государства не перестаютъ поучаться правосудію и гражданственности.
Сонъ и смерть, даже для передовыхъ и просвщеннйшихъ мыслителей нашего времени, представляютъ еще слишкомъ много загадочнаго, неразъясненнаго съ достодолжною ясностью и полнотою. А, между тмъ, эти два явленія, нсколько сходныя между собою по вншности, весьма естественно должны были обращать на себя вниманіе людей уже на тхъ раннихъ ступеняхъ ихъ умственнаго и культурнаго развитія, когда для нихъ ршительно невозможны не только раціональные отвты на интересующіе ихъ вопросы, но невозможна, даже сколько-нибудь сообразная съ современнымъ представленіемъ о раціональности, постановка этихъ вопросовъ. Неудивительно, слдовательно, что несообразныя съ дйствительностью представленія о сн и смерти играютъ чрезвычайно важную роль въ суеврномъ міровоззрніи ршительно всхъ вковъ и народовъ. Цлая сторона, умственной, нравственной, и отчасти общественной, жизни человчества останется для насъ совершенно непонятною, если мы упустимъ изъ виду, что значительная часть психологической исторіи человчества иметъ своею исходною точкою сонныя виднія или даже творится во сн. На вершин культурной лстницы, человкъ, доработавшійся до вполн трезваго отношенія къ дйствительности, не всегда можетъ, однакожь, избжать подавляющаго вліянія какого-нибудь тяжелаго, мучительнаго сна. Очень хорошо создавая, что сонныя грезы не могутъ имть никакого непосредственнаго соотношенія съ дйствительностью, мы, тмъ не мене, втеченіи нсколькихъ часовъ можемъ оставаться подъ впечатлніемъ какой-нибудь страшной картины, виднной нами во сн. Точно также мы не можемъ удержаться отъ нервнаго содроганія при вид хорошаго актера, который душитъ Дездемону въ роли Отелло на театральныхъ подмосткахъ, хотя и знаемъ очень хорошо, что черезъ полчаса свирпый мавръ вмст съ воскресшею супругою будутъ самымъ прозаическимъ образомъ ужинать за общимъ столомъ. Но самое умнье различать дйствительное отъ кажущагося является уже въ результат нкоторой умственной зрлости. Его совершенно нтъ въ дтяхъ и, слишкомъ очевидно, не было въ нашихъ предкахъ фетишистской поры религіознаго развитія. Для ребенка, какъ и для дикаря, реально и дйствительно только воспринятое ими впечатлніе. Ихъ скептическія и критическія стремленія вполн удовлетворены, какъ только они съумли выразить поразившее ихъ явленіе человко-уподобляющимъ языкомъ.
Эдвардъ Тайлеръ въ своемъ двухтомномъ сочиненіи о первобытной культур прекрасно уясняетъ ту роль, которую сонныя виднія должны были играть въ порожденіи такъ-называемаго анимизма, т. е. такого психическаго строя, при которомъ весь видимый и осязаемый міръ представляется намъ только вншнею оболочкою чего-то невидимаго, невещественнаго, пожалуй, даже нереальнаго, но, все-таки, существующаго и состоящаго въ самой тсной связи съ нашимъ личнымъ страданіемъ или благополучіемъ. Грубый дикарь, ежечасно подавляемый то тяжкою работою, то нуждою, оставался-бы навсегда погруженнымъ въ самыя будничныя матеріальныя заботы и наслажденія, онъ не думалъ-бы ни о чемъ духовномъ, неосязаемомъ, еслибы ему не случалось порою видть во сн предметы и явленія, совершенно отличныя отъ тхъ, съ которыми онъ привыкъ встрчаться на-яву. Во сн ему случалось охотиться за такимъ звремъ, у котораго на львиной голов ростутъ оленьи рога, а на ногахъ конскія копыта. Во сн ему приходилось встрчать такихъ своихъ пріятелей, которые давно ушли въ какія-нибудь отдаленныя края, а, можетъ быть, и вовсе уже не существуютъ на бломъ свт. Пенять, что сонныя виднія реальны только, какъ извстное физіологическое состояніе спящаго,— неспособенъ ле только грубый дикарь, но даже и очень многіе почтенные обитатели роскошнйшихъ и просвщеннйшихъ городовъ современной Европы. Фетишистское отношеніе къ снамъ и галюцинаціямъ въ особенности интересно для насъ потому, что оно боле всхъ другихъ сторонъ первобытнаго суеврнаго міросозерцанія способно уживаться въ людяхъ съ довольно высокимъ уровнемъ односторонняго культурнаго развитія. Достаточно вспомнить, что и въ текущемъ году во всхъ европейскихъ столицахъ печатаются на паровыхъ станкахъ десятки тысячъ экземпляровъ снотолковательныхъ и гадательныхъ книгъ за всевозможныхъ языкахъ. Въ Австріи и въ Италіи чиновники, состоящіе на государственной служб, обязываются читать и пояснять эти снотолкователи въ конторахъ, гд продаются билеты государственныхъ лотерей. Но для дикаря не подложитъ ни малйшему сомннію какъ то, что виднное имъ по сн должно непремнно имть близкое соотношеніе съ его дйствительною судьбою, такъ точно и то, что предметы, виднные имъ во сн, существуютъ дйствительно, но только существуютъ въ иныхъ сферахъ, чмъ т, въ которыхъ онъ вращается во время бодрствованія. Вотъ это-то смутное первоначальное различеніе міра грезъ отъ міра трезвой дйствительности Эдвардъ Тайлоръ считаетъ за походную точку анимизма, который естественнымъ путемъ приводитъ человка отъ первобытнйшаго поклоненія вещественнымъ предметамъ къ политеизму.
Короче говоря, съ этнологической точки зрнія, сновиднія и грезы оказываютъ первобытному человчеству весьма существенную заслугу: заставляютъ оцпенлое сознаніе полу-животнаго дикаря углубиться въ раскрывающійся передъ нимъ міръ дальше и разносторонніе, чмъ это было-бы возможно при одномъ первобытно-матеріялистическомъ отношеній къ этому міру. Благодаря сновидніямъ и грезамъ, дикарь научается за видимою и осязаемою вншностью вещей угадывать кіікую-то ихъ утонченную, рафинированную, такъ-сказать, сущность. Само собою разумется, что эта вновь раскрывающаяся передъ нимъ сторона очень долго будетъ представляться ему въ искаженномъ, ложномъ, ненатуральномъ свт. Увидавъ во сн своего давно умершаго дда или прадда, дикарь приходитъ къ тому заключенію, что умеръ не весь его ддъ, а умерла одна грубо-вещественная оболочка его дда, по внутренняя сущность отжившаго праотца, его душа, одарена способностью посщать дорогихъ его сердцу потомковъ. Но такъ-какъ во сн налъ случается видть не только умершихъ, но и просто отсутствующихъ друзей и знакомыхъ, то отсюда уже логически выводится заключеніе, что духъ или душа способна покидать обитаемое ими тло еще и при жизни на боле или мене продолжительные сроки. Случаи обмиранія, т. о. летаргіи, каталепсіи и т. п., нердко встрчаемые въ дйствительности, еще боле убждаютъ дикаря въ справедливости этого предположенія. Наконецъ, ему самому случается нердко во время сна видть себя среди обстановки, существенноотличной отъ той, которая возможна для него на-яву. Это наводитъ его на мысль, что его собственная душа отлучалась во время сна и посщала недоступныя для тла области, т. е. духовные міры, которые станутъ постояннымъ ея мстопребываніемъ посл смерти, т. е., когда она освободится отъ бренной своей оболочки. Вс предметы, виднные во сн, потому и различаются отъ предметовъ, съ которыми мы обходимся во время бодрствованія, что они не сами предметы, а только души или сущности предметовъ.
Способность видть сны свойственна не только людямъ на самыхъ низшихъ культурныхъ ступеняхъ, но также и очень многимъ животнымъ. Вполн позволительно предполагать, что качество сновъ въ значительной степени обусловлено умственнымъ строемъ спящаго субъекта, что мы видимъ во сн только такіе предметы и явленія, которые играютъ роль въ нашемъ дйствительномъ существованіи. Дикари, которыхъ полковникъ Дальтонъ изслдовалъ на Борнео, потому, напримръ, не могутъ видть во сн своихъ предковъ, что они не знаютъ даже своихъ отцовъ. Но для того, чтобы изъ сонныхъ грезъ создать хотя бы элементарнйшую анимистическую теорію, недостаточно только видть сны, а необходимо еще обладать тою способностью наблюдательности и обобщенія, въ которой нкоторые новйшіе путешественники ршительно отказываютъ многимъ грубйшимъ представителямъ современнаго человчества. Мы легко можемъ замтить даже въ нашемъ обществ, что люди, запятые утомительнымъ мускульнымъ трудомъ, рдко видятъ сны, или, по крайней мр, рдко помнятъ ихъ. Этимъ, отчасти, можетъ быть объяснено, что въ крестьянств всей Европы женщины и старики гораздо боле склонны къ суеврію, чмъ молодые работники. Обратное можно замтить у краснокожихъ сверной Америки (и, вроятно, у многихъ другихъ дикарей), гд мужчины, занятые только охотою и войною, а потому проводящіе значительную часть времени въ праздности и бездйствіи, превосходятъ своимъ суевріемъ всякихъ крестьянскихъ бабъ и мщанскихъ кумушекъ. Извстно, что сверо-американскія охотничьи племена всецло погружены въ полнйшій и разносторонвйшій анимизмъ. Міръ вещественный, въ ихъ глазахъ, рисуется какимъ-то маревомъ, до того бреннымъ и скоропреходящимъ, что серьезный индецъ не удостоиваетъ даже его своимъ вниманіемъ. Существенно во всемъ мірозданіи только маниту или манедо, кроющееся ршительно во всемъ: въ людяхъ и въ звряхъ, въ природныхъ и даже въ искуственныхъ предметахъ и явленіяхъ. Слово маниту получило даже право гражданства во всхъ европейскихъ языкахъ, для того, чтобы обозначать невещественную сущность, супранатуральное начало. Но въ развитіи этого начала были свои переходныя стадіи, своя историческая эволюція — отъ самого грубаго фетишизма до метафизическихъ утопій.
Такъ наприм., для эскимосовъ, жителей самыхъ непріютныхъ снжныхъ сверныхъ равнинъ, точно такъ-же, какъ и для полинезійскихъ обитателей цвтущихъ острововъ Тихаго океана, для степныхъ монголовъ и для приморскихъ американскихъ племенъ Атлантическаго океана, душа равно представляется чмъ то далеко небезплотнымъ, но только плоть ея гораздо утонченне, чмъ наше бренное тло. Климатическія и племенныя отличія сказываются только тмъ, что для однихъ эта духовная плоть рисуется сотканною изъ морскихъ или горныхъ тумановъ, другіе же уподобляютъ ее цвточной пыли или т. п. На грубомъ язык непросвщенныхъ людей душа повсюду уподобляется пару, такъ-какъ имъ неизвстны слона: газъ или эфиръ. Читатель очень хорошо знаетъ, что и въ наше время въ тхъ темныхъ слояхъ, гд еще сохранилась вра въ страшныя исторіи о появленіи душъ усопшихъ или привидній, ходячія понятія о душ не возвысились надъ этимъ первобытнымъ, фетишистскимъ представленіемъ. Ниже такого представленія о душ не спустились ни гренландскіе аскимосы, ни караибы, ни остронитяне Тонга, но нельзя не замтить, что писатели классической древности не только гомеровскихъ, но и временъ Марка Аврелія, стоятъ ничуть не выше подобнаго представленія, а они такъ долго были нашими единственными учителями въ области метафизической и психологіи. Быть можетъ, благодаря этому послднему обстоятельству, фетишизмъ такъ рзко проглядываетъ въ міросозерцаніи современныхъ культурныхъ народовъ.
Будучи предполагаема небезплотною, душа, по понятіямъ первобытныхъ народовъ, вовсе не считается стоящею вн всякихъ условій времени и пространства. Души далеко ушедшихъ родственниковъ, друзей или враговъ посщаютъ всхъ на свт дикарей во время сна, а къ утру снова возвращаются къ тламъ субъектовъ, покинутымъ ими за нсколько сотъ верстъ. Иногда наша собственная душа отлучается во время бодрствованія и успваетъ въ одинъ мигъ слетать въ отдаленныя края, такъ-что паціентъ, остававшійся во время ея отсутствія въ совершенно безчувственномъ или безсознательномъ состояніи, даже не замтилъ ея кратковременной отлучки. Обыкновенно-же душа выбираетъ для подобныхъ экскурсій то время, когда тло спитъ, а, слдовательно, не нуждается въ ея присутствіи. Но перемщенія ея всегда грубо-вещественны, матеріальны. Не могу не привести по этому случаю одно малоизвстное японское поврье, носящее крайне первобытный фетишистскій характеръ. Во время глубокаго сна, голова наша отдляется отъ тла и улетаетъ въ далекіе края, вслдствіе чего и самое явленіе называется року-рикуби (т. е. голова на шесть милъ). Шея страшно удлиняется, растягивается и становится не толще шелковинки или чуть примтнаго волоска. Если спящаго въ это время разбудить, то волосокъ разрывается, и голова вмст съ сидящею въ ней душой не можетъ ужо вернуться на свое мсто. Сродное съ этимъ доврье существуетъ и у гагатовъ на Филипинскихъ островахъ. Впрочемъ, и у большой части отсталыхъ народовъ разбудить человка въ то время, когда онъ гуляетъ, пируетъ, охотится или воюетъ въ отдаленныхъ краяхъ, считается дломъ крайне опаснымъ. Вра въ способность души отлучаться изъ тла преимущественно во время сна можетъ считаться распространенною повсемстно. Мы встрчаемъ ее не только въ древнйшихъ греческихъ поэмахъ, но даже въ ученыхъ трудахъ Плинія: по свидтельству этого классическаго натуралиста, душа нкоего Гермолима. такъ долго блуждала въ невдомыхъ странахъ, что родственники, считая его умершимъ, сожгли на костр его бездыханное тло. Вернувшись, но уже слишкомъ поздно, блуждавшая душа эта была горестно поражена, не найдя своей вещественной оболочки. Въ европейскихъ легендахъ сравнительно очень недавняго времени, душа для такихъ экскурсій принимаетъ видъ какой-нибудь птицы (ласточки, голубя), зврька или наскомаго, бабочки, паука и т. п. Душа не можетъ переправляться черезъ рку или черезъ другія естественныя препятствія, но ничтожная соломинка способна служить ей надежнымъ мостомъ. У многихъ народовъ существуетъ по этому случаю обыкновеніе перетягивать черезъ ручьи и оврага топкія нити или гибкія втви деревъ, чтобы облегчить переправу душамъ, блуждающимъ во время сна или обморока своихъ владльцевъ.
Душу можно поймать въ лукошко или въ шапку. По крайней мр, у самыхъ разнообразныхъ и отдаленныхъ одинъ отъ другого народовъ существуютъ цлыя классы знахарей и колдуновъ, которыхъ искуство и обязанность состоятъ въ томъ, чтобы ловить души, произвольно отлучающіяся изъ тла живыхъ людей, которые вслдствіе этого подвергаются обморокамъ, болзнямъ или умственному разстроству. Алгонкинцы всякую болзнь объясняютъ себ тмъ, что отахчукъ, т. е. душа, сбжала, и призываютъ колдуна, который уметъ изловить и снова вложить ее въ голову паціента. То-же самое извстно и о нкоторыхъ индйцахъ сверной и южной Америки. Въ Индо-Кита колдуны теченье всевозможныхъ болзней полагаютъ въ неистовой бготн вокругъ больного, причемъ они длаютъ видъ, будто ловятъ муху или бабочку, т. е. душу своего паціента. Если больной выздоровлъ, то это считается за доказательство, что колдунъ поймалъ душу, если-же больной умеръ, то виноватъ все-же не колдунъ, а душа, которая обманула его опытность, ради неприличной склонности къ праздношатанію. У тунгузовъ и якутовъ, даже исповдующихъ буддизмъ, вра въ отсутствіе души во время болзни удержалась крпко и до сихъ поръ. Поддлываясь подъ предразсудки своей паствы, буддійскіе ламы придумали цлый торжественный обрядъ водворенія бглой души на ея обычномъ мстожительств. Больного одваютъ для этого въ парадныя одежды и окружаютъ тми предметами, которые должна казаться приманчивыми для тунгузской души. Затмъ лама торжественно приглашаетъ бродячую душу вернуться въ страждущее тло, угрожая ей страшными муками за непослушаніе. Замчательно, что немало русскихъ, и притомъ не только безграмотныхъ крестьянъ, иногда прибгаютъ къ знахарскому искуству шамановъ и ламъ. Сходныя съ этимъ представленія о душ замчены у западно-африканскихъ племенъ въ окрестности экватора, а въ отдаленной Гренландія атакуты, т. е. эскимосскіе волшебники, отличаются умньемъ не только ловить и снова вгонять въ тло больного сбжавшую душу, но еще и замнять ее чужою душою, обыкновенно дтскою, иногда заячьей или оленьей. А въ совершенно противоположномъ углу, на Мадагаскар, предусмотрительные люди собираютъ души про запасъ: похоронивъ покойника, они стараются поймать въ шапку отлетающую душу для того, чтобы въ случа надобности передать ее какому-нибудь страждущему родственнику…
Съ первоначальными представленіями о душ вовсе не связываются понятія о нетлнности и вчности ея. Такъ-какъ намъ никогда не случается видть во сп такихъ отдаленныхъ предковъ, о которыхъ до насъ вовсе не дошло какихъ-либо живыхъ, подробныхъ свденій, и о которыхъ мы никогда но думаемъ и наяву, то многіе языческіе народы думаютъ, что, хотя души и живутъ гораздо дольше людей, но, по истеченіи очень долгаго періода времени, он все-таки умираютъ. Почти вс первобытные народы врятъ, что душу можно убить, хотя и несовершенно, тми-же средствами, которыя обыкновенно губительны для тла. Душа можетъ сгорть въ огн или утонуть въ вод. Убить душу саблею или кинжаломъ нельзя потому-же, почему нельзя разрубить паровой столбъ какимъ-нибудь ржущимъ оружіемъ. Это представленіе такъ вкоренилось въ мозгахъ даже западно-европейскихъ народовъ, что въ нсколькихъ новйшихъ сочиненіяхъ о спиритизм (напр., выше-упомянутые трактаты кавалера Гужно-де-Муссо) мы встрчаемъ глубокомысленныя соображенія о томъ, цлесообразно-ли было-бы употреблять холодное или огнестрльное оружіе противъ духовъ и привидній? Впрочемъ, чтобы читатель не заподозрилъ меня въ преувеличеніи или клевет, я предпочитаю говорить подлинными словами самого пресловутаго кавалера.
‘Доказано исторіею, говоритъ г. Гужно-де-Муссо на стр. 147 своего трактата ‘Des hauts phnom&egrave,nes de la magie’, отпечатаннаго въ 1864 г. въ Париж что, въ большей части случаевъ, привиднія или призраки, выдающіе себя за. души, охватываются необъяснимымъ страхомъ при вид оружія. Можно-бы было подумать, что свинецъ и сталь такъ-же гибельны для нихъ, какъ и для живыхъ людей. Наше время оказывается такъ непростительпо-холодно и равнодушно къ этому міру призраковъ и видній, мнимые мудрецы такъ упорно зажимаютъ себ уши, коль скоро рчь находитъ о немъ, что міръ этотъ опять сталъ для насъ новымъ и какъ-бы невдомымъ’… Слдуетъ желчная и нелишенная пикантности, но, къ сожалнію, слишкомъ длинная выходка противъ близорукаго скептицизма и невжественнаго самодовольства лицъ, дерзающихъ въ конц XIX вка не врить въ привиднія и призраки. Показавъ выписками изъ Гомера, Виргинія и нкоторыхъ средневковыхъ схоластическихъ, писателей, что вра въ страхъ душъ, духовъ и призраковъ передъ оружіемъ существовала во вс времена, почтенный авторъ разсуждаетъ: ‘Но почему же духъ, призракъ можетъ дрожать передъ шпагою? Какой вредъ этотъ тонкій клинокъ способенъ нанести существу невещественному и безсмертному? Много различныхъ отвтовъ было дано на этотъ вопросъ, но я склоняю свой слухъ только къ тмъ, которые говоритъ: да, духи и призраки должны бояться оружія. Подобно живымъ существамъ, духи и призраки способны чувствовать и осязать, слдовательно, они доступны физической боли. Одно существенно отличаетъ ихъ отъ живыхъ людей: разрубите ихъ хоть на множество частей, части эти мгновенно сростутся снова, подобно воздуху или вод, которую-бы вы стали рубить мечомъ, но тмъ не мене нанесенныя раны, хоть и сростающіяся въ одно мгновеніе ока, причиняютъ имъ мучительную боль. Вотъ почему духи, призраки и демоны боятся шпаги и всякаго лезвія. Пусть-же всякій, кто хочетъ испугать или прогнать призракъ или духа, смло хватается за шпагу и за всякое другое оружіе, которое случится у него подъ рукою’.
Парижскій авторъ заимствуетъ это объясненіе изъ демонологическихъ трактатовъ XVI в., самъ онъ не вполн соглашается съ ними, но я не серьезно-же думаю заставить читателя присутствовать при ученомъ спор о томъ, изъ Миргорода-ли идутъ вдьмы или изъ Переяславля? Я только хотлъ въ немногихъ словахъ передать сущность одной интереснйшей стороны фетишистскаго воззрнія на душу и на духовный міръ. Только что приведенная выписка изъ французскаго писателя показываетъ вмст съ тмъ, что намъ нтъ надобности вдаваться богъ-знаетъ въ какую археологію, чтобы возстановить это воззрніе во всей его первоначальной чистот: достаточно только внимательно приглядться и прислушаться къ тому, что длается и говорится вокругъ насъ людьми, которыхъ мы, опираясь только на форменныя отлички, пожалуй, могли-бы отнести къ представителямъ позднйшаго культурнаго періода. Кстати замтимъ, что ни всемъ романскомъ Запад, преимущественно же на юг Италіи, вра въ дйствительность всякаго лезвія или острія противъ духовъ и призраковъ крпко вкоренена еще и до сихъ поръ. Всякій калабріецъ, неаполитанецъ, или сипилілнецъ считаетъ необходимымъ имть постоянно на себ коряловый или иной какой нибудь рогъ, который онъ не преминетъ повернуть остріемъ къ тему, отъ него онъ боится вреднаго духовнаго вліянія, эттатуры или сглаза. Если-же, паче чаянія, подобнаго оружія при немъ нтъ, то онъ выставитъ впередъ два протянутые на подобіе роговъ пальца.
Изображая умственный бытъ первобытныхъ или, по крайней мр, отсталыхъ дикарей съ его преувеличенною простотою и немногосложностью, вы легко впадемъ въ односторонность, которою такъ сильно гршатъ многіе авторы, слишкомъ боящіеся утомить вниманіе читателей тщательнымъ и мелочнымъ иногда анализомъ своего предмета. Не одни только сонныя виднія и грезы наводятъ предоставленнаго самому себ динара на догадку о существованіи внутренняго, невещественнаго міра. Отличительная черта дтскаго умственнаго строя для отдльныхъ лицъ и для цлыхъ народовъ заключается именно въ томъ, что вниманіе приковывается попреимуществу къ явленіямъ, на нашъ взглядъ нестоющимъ выденнаго яйца, тогда какъ явленія многозначительныя и существенныя для васъ ускользаютъ отъ всякаго разсмотрнія. Объяснивъ себ боле или мене удовлетворительно по своимъ понятіямъ, куда двается тло и душа человка посл его смерти, дикарь находится лицомъ къ лицу съ вопросомъ, логичность и важность котораго въ нашемъ культурномъ быту могутъ уже только понять разв малыя дти или помшанные: куда же двается тнь, которая неразлучно сопровождала человка во всхъ его странствіяхъ по этому свту?
Сравнительная мифологія не оставляетъ никакого сомннія въ томъ, что мысль человческая много и упорно трудилась надъ этимъ вопросомъ въ различныхъ углахъ земного шара, повсюду доходя если не до тожественныхъ, то, по крайней мр, до очень сходныхъ между собою ршеній. Такъ, напр., нкоторыя племена юго-восточной Азіи врятъ, что тнь (ла или кела на язык кареновъ) исполняетъ большую часть того, что выше мы приписали душ вообще, т. е. что она, напр., отлучается и странствуетъ во время сна, между тмъ какъ другая душа, тха, остается неотлучно при тл до самой смерти. На этомъ раздвоеніи нашего духовнаго я строится цлая теорія духовной борьбы, неимющей, однакожь. ничего общаго съ представленіемъ о добр и зл. Ла предполагается одаренною бродячими склонностями и ежечасно готова покинуть бренную свою оболочку, во тха приковываетъ ее къ тлу и обуздываетъ своимъ верховнымъ вліяніемъ, Если въ дом есть покойникъ, то дтей и другихъ близкихъ родственниковъ привязываютъ въ отдаленномъ углу хижины, чтобы ихъ ла по вселились въ трупъ и не были-бы унесены изъ дому вмст съ нимъ. Ла, гд можетъ, мститъ своему тха, причиняя тлу всякія непріятности, болзни, особенно обмороки и безуміе. По смерти, ла остается блуждающею на могил или по близости дома усопшаго, а тха переселяется въ духовный міръ. Многія американскія племена точно также признаютъ въ человк дв души, г. е. тнь и собственно духъ, это-же утверждаютъ и объ эскимосахъ. У островитянъ Фидаіи черный духъ, т. с. тнь, переселяется по смерти въ загробный міръ, а блый духъ остается на земл и воскресаетъ въ какомъ-нибудь потомк. Негры считаютъ тнь чмъ-то врод ангела-хранителя, есть основаніе предполагать, что и большая часть ныншнихъ западно-европейскихъ народовъ имла подобныя-же воззрнія. По крайней мр, мы достоврно знаемъ, что въ очень еще неотдаленныя отъ насъ времена колдуны и люди, продававшіе свою душу чорту, считались потерявшими свою тнь, какъ у латинскихъ, такъ и у германскихъ народовъ. Слишкомъ хорошо извстная легенда о Петр Шлемил, продавшемъ, свою тнь, представляется позднйшимъ, и притомъ литературнымъ, а не народнымъ отголоскомъ этого поврья. Однакожь, въ большинств случаевъ, въ первоначальной пор анимизма у человка предполагалось не дв, а три духовныхъ сущности: душа, тмъ и духъ. Отдать себ отчетъ въ появленіи этого послдняго довольно легко, принимая во вниманіе, что душа, въ смысл манату, предполагалась ршительно у всего существующаго, способность бросать тнь точно также свойственна ршительно всмъ предметамъ. Однакожь, мысль дикаря очень рано должна была замтить различіе между предметами одушевленными и неодушевленными. Различіе-же это въ фетишистскомъ сознаніи и не могло отразиться иначе, какъ въ вид человкоподобнаго, боле или мене субтилизированнаго существа, которое живетъ въ людяхъ и животныхъ, но не живетъ въ неподвижныхъ организмахъ и въ предметахъ. Нкоторые народы не ограничиваются тремя душами. Хонды, сіамцы, дакота и нкоторые другіе предполагаютъ ихъ четыре, ипые-же идутъ еще дальше и предполагаютъ множество душъ, засдающихъ въ различныхъ частяхъ человческаго тла и имющихъ каждая свою особенную судьбу, какъ при жизни, такъ и посл смерти нашего тла. Однакожь, эти послдніе случаи представляются только рдкими исключеніями. Тройственностьже души для насъ особенно интересна потому, что высшіе культурные народы, какъ арійцы, такъ и семиты, одинаково различали душу (психея, manes), тнь (скія, umbra) и духъ (пневма, spiritus). Когда-же въ новйшее время спириты стали лриподносить намъ это совершенно первобытное фетишистское ученіе съ ничтожными перемнами мелкихъ подробностей и словъ, то многіе просвщенные умы естественно, безъ сопротивленія, какъ-бы по наклонной плоскости, устремились въ этотъ архаическій пріютъ, совершивъ какъ-бы полный циклъ, т. с. съ туманныхъ вершинъ нмецкаго трансцендентализма, представляющаго собою кульминаціонную точку этой еволюціи, вернувшись къ младенческимъ пеленкамъ фетишизма.

——

Изъ изложенной выше въ немногихъ словахъ анимистской теоріи явствуетъ само-собою, что представленіе о смерти отсталыхъ народовъ ничмъ существенно не отличается отъ ихъ представленія о сн. Оба эти явленія равно объясняются тмъ, что духовная сущность — душа, тнь или духъ,— отлетла отъ насъ, но она можетъ вернуться, и бездыханное тло проснется вновь. Если душа вернется скоро, то пробужденіе совершится само-собою, какъ это и бываетъ съ просыпающимися каждое утро. Но совершенно иное дло, если собственныя бродяжническія склонности, естественныя препятствія или чьи-нибудь козни заставятъ блуждающую душу замшкаться: тло можетъ въ такомъ случа сгнить, оскверниться, и душа уже не захочетъ или не сможетъ снова вселиться въ него. Ближайшимъ послдствіемъ такого міросозерцанія было, конечно, то, что люди повсюду потратили въ общемъ итог, быть-можетъ, боле заботливости, энергіи и труда на сохраненіе своихъ труповъ способными и достойными къ воспринятію временно покинувшей ихъ души, чмъ на благоустройство своей судьбы въ земной жизни. Всмъ очень хорошо извстны т гигантскія усилія, которыхъ стоило древнимъ египтянамъ сооруженіе ихъ могильныхъ пирамидъ, служившихъ посмертными дворцами для ихъ царей. Но большая часть отсталыхъ народовъ всми условіями своего историческаго быта были поставлены въ невозможность даже помышлять о такомъ буквальномъ и совершенномъ сохраненіи своихъ труповъ отъ гніенія, которое представляютъ намъ египетскія муміи: у нихъ не было, съ одной стороны, необходимыхъ для этого химическихъ свденій, съ другой стороны, не повсюду въ распоряженіи сильныхъ міра находились неисчислимыя массы безотвтныхъ рабовъ, на костяхъ которыхъ воздвигнуты величественные памятники египетскаго зодчества. Солнцепоклонники Южной Америки и нкоторыя караибскія племена представляли солнцу очищать свои трупы отъ скверны, т. е. отъ гніенія. Трудно сказать, обязаны:ти они успхомъ собственному своему искуству въ дл высушиванія мумій или-же особеннымъ свойствамъ своего климата, но во всякомъ случа искуство предохранять трупы отъ разложенія далось очень немногимъ народамъ. Вс-же остальные вынуждены были прибгать ко всякаго рода натяжкамъ и діалектическимъ уловкамъ для того, чтобы успокоить самихъ себя насчетъ посмертной участи собственной особы. Большая часть сверо-американскихъ племенъ выставляютъ свои трупы на очищеніе воздухомъ и солнцемъ, т. е. раскладываютъ ихъ на высокихъ подмосткахъ въ пустын или въ лсу. Хищныя птицы съдаютъ вс мягкія части, а кости тщательно собираются и хоронятся въ земл, если только скелетъ сохранился въ цлости, то этого считается совершенно достаточнымъ для того, чтобы душа могла снова возвратиться на свое прежнее мсто жительства, такъ-какъ оно гніеніемъ не осквернено, а тло можетъ нарости снова. Очищеніе труповъ водою встрчается очень рдко, но оно исходитъ изъ тхъ-же самыхъ представленій о душ и о смерти. Въ эскурьяльскомъ ‘podridero’ трупы испанскихъ королей кладутся подъ искусно-устроенный фонтанъ, когда останутся одн чистыя кости, то ихъ хоронятъ въ фамильномъ склеп. Сожженіе труповъ, котораго держатся почти вс азіятскія племена, на первый взглядъ можетъ показаться исключающимъ всякую заботу о сохраненіи тла до ожидаемаго возвращенія отлучившейся изъ него души, но въ дйствительности оно есть только дальнйшее развитіе тотчасъ указаннаго начала: по мннію трупосожигателей, важно сохранить не самое тло, а составныя части тла, если он неосквернены, то тло сложится вновь при возвращеніи въ него души, а огонь считается попреимуществу очищающимъ всякую скверну. Благодаря этой натяжк, суеврные китайцы, готовые лучше умереть у себя дома съ голода, чмъ посл безбдной жизни быть погребенными на чужбин, гд душа, неизмнно возвращающаяся къ сонму своихъ предковъ и родныхъ, не найдетъ уже ихъ тла въ желанный мигъ своего возвращенія,— совершенно успокоиваются мыслью, что оставшійся отъ сожженія ихъ пепелъ будетъ отосланъ заботливыми соотечественниками на родину.
Мы не можемъ прослдить здсь даже вкратц того многосторонняго вліянія, которое это первобытное воззрніе на смерть оказываетъ на гражданскія и другія бытовыя условія первоначальныхъ обществъ. Укажемъ только вскользь и мимоходомъ, что оно особенно примтно отражается на уголовной процедур почти всхъ отсталыхъ народовъ. Нкоторыя членовредительства, напримръ, особенно гибельныя я мучительныя для живого человка, считаются у многихъ народовъ гораздо ужасне самыхъ варварскихъ истязаній только потому, что они длаютъ оскверненный или изувченный ими трупъ негоднымъ ко вторичному воспринятію души, когда она снова вздумаетъ въ него возвратиться. Предусмотрительные убійцы часто считаютъ нужнымъ произвести надъ своею жертвою извстныя истязанія единственно для того, чтобы, воскреснувъ вновь, убитые имя не могли-бы уже отомстить имъ. У народовъ, которыхъ обычное оружіе — стрлы и лукъ, для этого считается совершенно достаточнымъ только содрать кожу съ пальцевъ руки, другіе-же отрубаютъ кисти рукъ и ноги своимъ жертвамъ и т. п. Мы твердо убждены, что въ этихъ мрачныхъ трущобахъ первоначальнаго анимизма кроется ключъ къ разгадк многихъ преступленій, поражающихъ насъ теперь своимъ возмутительнымъ варварствомъ.
Очень немногіе народы, доразвившись до анимистическаго представленія о душ, съунли, однако-же, избавить себя отъ усиленныхъ заботъ о посмертномъ сохраненіи собственнаго своего тла. Очень удобную форму для этого представляло предположеніе, что душа не возвращается уже въ однажды покинутое ею надолго тло, а переселяется, посл боле или мене продолжительнаго скитанія, въ какое-нибудь другое родственное или чужое тло. Многіе народы восточной и юго-восточной Азіи врятъ въ то. что души предковъ оживаютъ въ дтяхъ, нарождающихся посл ихъ смерти. При рожденіи каждаго новаго младенца въ семь особенно тщательно стараются изслдовать, какой, именно, предокъ воплощается снова въ ней? Само собою разумется, что при этомъ всякаго рода, знахари и волшебники оказываютъ недоумвающимъ родителямъ дорого цнимыя услуги. Какъ-только тло великаго ламы, признающаго себя не только непогршимымъ, но и безсмертнымъ начинаетъ изнашиваться, душа покидаетъ его и переселяется въ новое, свжее и молодое. Хласскіе конклависты въ Тибет легко узнаютъ того счастливаго преемника, въ котораго переселилась душа ихъ владыки: они показываютъ подозрваемому ими въ этомъ юнош какіе нибудь предметы, принадлежавшіе прежнему далай-лам. Избранный юноша, иногда ребенокъ, немедленно признаетъ ихъ за свои и вступаетъ на священныя циновки безъ прекословія. Почти то-же длается и у многихъ африканскихъ племенъ. Въ-Конго, гд мы встрчаемъ довольно рдкій примръ могущественной теократіи на фетишистской ступени религіознаго развитія, читомъ, т. е. верховный жрецъ зми не умираетъ никогда. Въ предупрежденіе печальной катастрофы, чуть-только въ немъ замчаются признаки опасной болзни или глубокой старости, нсколько ревностныхъ поклонниковъ и второстепенныхъ жрецовъ прокрадываются къ нему и вынимаютъ изъ него душу, прежде-чмъ она успла вылетть изъ изношенной своей оболочки. Душа его тотчасъ-же поселяете, я въ одномъ изъ оказавшихъ ей эту услугу, который немедленно и вступаетъ во вс нрава исчезнувшаго читома. По вообще африканскіе негры, отличающіеся своею особенною ревностью къ фетишистскому и анимистическому обрядничеству, мало заботятся о возвращеніи души въ однажды покинутое ею тло, это можетъ считаться за расовую особенность, гораздо боле характеристичную, чмъ многія изъ тхъ, которыя перечисляетъ Фридрихъ Мюллеръ въ каждомъ отдл своей этнографіи. Негръ, даже у себя дома, считаетъ собственное существованіе не настолько заманчивымъ, чтобы утруждать себя заботами о его продолженіи, онъ утшаетъ себя мечтою, что его душа по смерти его самого улетитъ на западъ, гд много живыхъ тлъ, въ которыя она можетъ вселиться и продолжать свое земное существованіе гораздо дйствительне, чмъ въ немъ. Блые европейцы очень долго были принимаемы нкоторыми чернокожими за подобныя воплощенія негритянскихъ душъ. То же передается многими путешественниками и о темнокожихъ жителяхъ нкоторыхъ австралійскихъ острововъ. Новогебридскія старухи неоднократно встрчали какого-нибудь европейскаго матроса изъявленіями живйшей радости, принимая его за одного изъ своихъ давно умершихъ сыновей или мужей.
Но что-же длаетъ душа въ долгій промежутокъ времени, когда она остается безъ бренной оболочки, т. е. между смертью и возрожденіемъ законнаго своего владльца?
Еслибы мы интересовались обрядными подробностями, то вынуждены-бы были исписать цлые темы самыми фантастическими и неожиданными отвтами на этотъ вопросъ, такъ-какъ ребяческое воображеніе въ разныхъ странахъ вышиваетъ по этой канв самые разнообразные и причудливые узоры. Однако-же, это многообразіе, эта пестрящая въ глазахъ разбросанность суеврныхъ представленій о духовномъ бытіи въ большей части случаевъ только поверхностныя, несущественныя, кажущіяся. Вря въ двойственность, тройственность или множественность душъ со своей стороны не мало усложняетъ и затрудняетъ этотъ обзоръ. Многіе народы, различая душу, тнь и духъ, сами ежечасно путаются въ этомъ слишкомъ утонченномъ для младенческихъ умовъ подраздленіи.
По представленіямъ однихъ народовъ, душа одарена неудержимою склонностью къ бродяжничеству, къ скитанію. Къ бренной своей оболочк она не привязана никакою собственною притягательною силою, она пользуется каждою, даже временною, слабостью тла, чтобы покинуть его и рыскать по свту, то вселившись въ какого-нибудь звря, а то и въ естественномъ своемъ образ, представляющемъ туманное подобіе живого своего обладателя. Мы уже видли, что карены Индо-Китая считаютъ необходимымъ привязывать молодыхъ родственниковъ, которыхъ думіи еще недостаточно свыклись или срослись съ тлами, прятать ихъ во все время, дока въ дом есть трупъ, а не то эти юныя души тотчасъ вселятся въ трупъ или отправятся гулять на вол вмст съ душою покойника. Китайцы думаютъ, что душа умершаго человкъ стремится вырваться на волю, блуждать безъ опредленнаго пристанища по мстамъ, гд протекла ея земная жизнь и тревожить близкихъ ей людей, причиняя имъ страхъ и всякія непріятности. Врованіе это очень распространено и у множества другихъ народовъ, но только смышленные китайцы придумали довольно оригинальный способъ удерживать души отъ этого бродяжничества. Въ трудахъ русской духовной миссіи въ Кита можно прочесть очень подробное описаніе этого способа, заключающагося въ тонъ, что у смертнаго одра на почетномъ кресл усаживается кукла, разодтая въ самыя парадныя одежды покойника, окруженная всмъ, что, но мннію родственниковъ, должно казаться соблазнительнымъ для китайской души. Присутствующіе стараются ласковыми словами и торжественными заклинаніями загнать душу въ это подобіе человческаго тла. Когда, по ихъ мннію, душа исполнила ихъ желаніе, то одушевленная ею кукла пріобщается къ сонму семейныхъ боговъ, ей приносятся жертвоприношенія въ установленные сроки, у нея просятъ содйствія въ трудныя минуты. Однакожь, европейскіе писатели ошибочно, но мнему мннію, принимаютъ такія куклы за фетиши: поклоненіе въ ятомъ случа относится не къ самому предмету, а къ переселившейся въ нее душ. Не только китайцы, но даже и гораздо боле дикіе островитяне Тихаго океана и Южнаго моря самымъ такимъ кукламъ не придаютъ никакого религіознаго значенія, пока въ нихъ еще не поселилась душа. Они ведутъ довольно дятельный торгъ подобными куклами съ европейцами и малайцами, пріобртающими эти игрушки не всегда только изъ любви къ рдкостямъ, но иногда и изъ суеврія. Продать-же освященную и одушевленную куклу не ршится ни одинъ самый бдный китаецъ, хотя они и раздражаютъ и смущаютъ европейскихъ миссіонеровъ своимъ равнодушіемъ къ духовному вообще.
Многіе другіе народы, совершенно напротивъ, воображаютъ себ, что души усопшихъ сильно привязаны къ своему жилищу, съ трудомъ покидаютъ его, даже посл выноса трупа, и пользуются первою возможностью, чтобы снова вернуться въ домъ, который он почему-то должны непремнно покинуть черезъ нсколько дней посл смерти, по обыкновенно въ то-же самое время, когда выносятся трупъ. Нкоторыя меланезійскія племена Океаніи, также негры Конго не метутъ довольно долго хижины, гд случилась смерть, изъ опасенія вымести вмст съ соромъ также и душу покойника. Они считаютъ непозволительнымъ заниматься въ дом по близости какимъ-нибудь шумнымъ или непріятнымъ дломъ, изъ опасенія потревожить душу и заставить ее удалиться изъ дома раньше срока. Но это довольно рдкій примръ. Почти всюду забота ближайшихъ друзей и родственниковъ покойника сосредоточивается главнйшимъ образомъ на томъ, чтобы какъ можно скоре выгнать душу умершаго изъ дома и воспрепятствовать ей снова возвратиться туда. Обрядъ изгнанія души криками, маханьями и т. п., т. е. совершенно тми-же способами, которыми выгоняютъ влетвшую въ комнату летучую мышь или шмеля, составляетъ важную часть погребальныхъ обрядовъ такого значительнаго числа народовъ, что я считаю излишнимъ ихъ даже перечислять. Почти повсемстно распространено поврье, будто душа стремится вернуться тмъ-же путемъ, которымъ она была изгнана изъ дома или которымъ вынесенъ трупъ. Поэтому для изгнанія души устраивается обыкновенно особое отверстіе, которое потомъ задлывается, какъ-только завершенъ погребальный обрядъ. Повсюду распространенный въ Европ обычай держать въ комнат окна открытыми до тхъ поръ, пока въ ней лежитъ покойникъ, очевидно, находится въ связи съ этимъ поврьемъ. Мертвое тло избгаютъ выносить черезъ дверь, иногда для этого нарочно разламываютъ стну. Сіамцы три раза быстро обгаютъ вокругъ дома съ трупомъ, чтобы сбить его душу съ дороги. Эскимосы забрасываютъ слдъ покойника горящими головнями, а чуваши для этой-же цли употребляютъ раскаленные кирпичи. Въ Помераніи въ настоящее время на пути отъ кладбища къ дому раскладываются пылающіе костры, чтобы удержать душу, буде она вздумаетъ возвратиться, а въ иныхъ прусскихъ мстностяхъ, напримръ, въ Бранденбург, слдъ покойника заливаютъ водою. Однако и эти средства считаются не всегда достаточными для предотвращенія появленій души покойника въ дом, изъ котораго ее однажды изгнали, Чаще всего думаютъ, что она прокрадывается ночью чрезъ отверстіе, оставляемое для выхода дыму или-же черезъ трубу надъ погасшимъ очагомъ. Этотъ путь и до сихъ поръ остался столбовою дорогой всякой чертовщины. Если на очаг пасыпать пеплу, то душа оставитъ на немъ какъ-бы птичьи слды. Тамъ, гд земли вдоволь, и гд постройки стоятъ небольшого труда, для пущей безопасности отъ возвращенія мертвыхъ душъ, предпочитаютъ вовсе разрушать домишко, гд случилась смерть, илиже предоставлять его во владніе привидніямъ, васлдпики-же усопшаго строятъ себ другой, по возможности въ отдаленіи отъ перваго. Впрочемъ, еще нсколько мсяцевъ тому назадъ, одному моему знакомому, удалось купить за безцнокъ хорошенькую дачу вблизи промышленнаго Страсбурга только потому, что умершій владлецъ этого дома, скряга-нотаріусъ, оставилъ по себ демоническую репутацію, и душа его по ночамъ блуждала по комнатамъ, въ которыхъ онъ, живой, обдлывало, свои нечистыя дла. Такимъ образомъ, говорить о фетишистскомъ возраст самосознанія, какъ объ отжившемъ для современнаго европейца, мы имемъ только относительное право. Если и допустить, что подобныя пережившія свой вкъ анимистскія представленія довольно невинны сами по себ, то все-же-таки не слдуетъ забывать, что нашъ умъ въ значительной степени подчиненъ закону логическаго единства, а фетишизмъ и анимизмъ способны творить не одну только невинную или безвредную чепуху.
Религіозныя системы нкоторыхъ низшихъ народовъ, — напримръ, негровъ-байту (кафровъ), папуасовъ и т. п., — совершенно исчерпываются обрядами и врованіями, непосредственно вытекающими изъ вышеизложеннаго представленія о смерти и о душ. Но во всхъ, безъ исключенія, отсталыхъ языческихъ религіяхъ погребальные обряды, т. е., съ одной стороны, стремленіе устроить комфортабельно души усопшихъ въ загробномъ мір, а съ другой стороны, попытка оградить живыхъ отъ всякаго покушенія мертвецовъ на ихъ благосостояніе, играютъ ршительно преобладающую роль. Обряды эти до того многочисленны, разнообразны и мелочны, что только немногіе спеціалисты умютъ исполнять ихъ со всмъ желаннымъ совершенствомъ и тонкостью. А, между тмъ, по суеврному представленію большой части человчества, достаточно малйшаго упущенія, самой ничтожной неточности, чтобы весь обрядъ оказался недйствительнымъ. Душа усопшаго, оставаясь, такимъ образомъ, блуждающею или томящеюся, будетъ ежечасно посщать нерадивыхъ родственниковъ, мстить имъ за ихъ небрежность. Множество людей умираютъ повсюду, не оставляя наслдниковъ и потомковъ, которые озаботились-бы исполненіемъ надъ ихъ прахомъ необходимыхъ обрядовъ. Поэтому весь міръ представляется анимисту переполненнымъ сонмами скитающихся душъ, которыя не предполагаются безусловно алыми, но тмъ не мене повсюду внушаютъ къ себ паническій страхъ, какъ и все волшебное, фантастическое, таинственное.
Души усопшихъ предполагаются обуреваемыми точно такими-же страстями, какъ и т, которыми волнуются сердца живыхъ людей. Он принимаютъ близкое участіе но всемъ, что касается ихъ родственниковъ или племени, къ которому он принадлежали на земл. Он жестоко мстятъ за потерпленныя ими обиды, но мстятъ не непремнно оскорбителю, а тому, на кого искусные волшебники съумютъ направить ихъ гнвъ. Души лицъ, умершихъ насильственною смертью, предполагаются обуреваемыми не утолимою яростью, готовою обрушиться на все живое. Въ Японіи, гд поклоненіе душамъ усопшихъ до сихъ поръ составляетъ сущность національной религіи — такъ-называемаго синтоизма — нердко бывали обоготворяемы души казненныхъ государственныхъ преступниковъ только потому, что он, мстя своимъ единоплеменникамъ, насылали на нихъ эпидемическія болзни, засуху или какіе-нибудь общественныя бдствія. На этихъ-же врованіяхъ основанъ весьма распространенный у многихъ народовъ варварскій обычай ‘длать демоновъ’. Многіе дикари, будучи оскорблены сильнымъ врагомъ, ршаются добровольно умереть мучительною смертью, чтобы преобразиться въ свирпыхъ демоновъ и наносить оскорбителю страшныя мученія. Эдв. Тайлоръ разсказываетъ примръ меланезійскаго островитянина, который, посл полученнаго имъ тяжкаго оскорбленія, возвращается домой и предлагаетъ своей матери убить ее, чтобы она преобразилась въ демона и мстила за него оскорбителю. Добродтельная островитянка находитъ этотъ планъ совершенно разумнымъ и естественнымъ и добровольно принимаетъ мучительную казнь за злодяніе, совершенное постороннимъ лицомъ. На Молюкскихъ островахъ подобное дланіе демоновъ возведено на степень общественнаго учрежденія и сопровождается особенно возмутительною обстановкою. При постоянной вражд между тамошними народами, считается необходимымъ, для блага отечества, имть въ запас нсколько разъяренныхъ демоновъ, которыхъ можно-бы было посылать потомъ на враговъ. Для этой цли молюкскіе колдуны зарываютъ по шею въ землю живыхъ дтей на солнечномъ припек, заставляя ихъ медленно умирать отъ жажды. Чтобы усилить мученія, имъ набиваютъ ротъ солью и перцемъ, когда-же они умрутъ, то, при помощи особыхъ чаръ, волшебники направляютъ ярость, накопившуюся въ ихъ душахъ, противъ враговъ своего племени. Паши собственныя легенды и связки иногда наводятъ на мысль, что нчто подобное такому дланіи’ демоновъ должно было существовать и у нашихъ предковъ. Не подлежитъ никакому сомннію, что въ старыя времена въ Европ существовалъ обычай замуровывать живыхъ людей въ каждомъ углу важныхъ построекъ: крпостей, замковъ, каменныхъ мостовъ и т. п. Въ настоящее время совершенно подобное обыкновеніе существуетъ не только у островитянъ Фиджи и имъ подобныхъ людодовъ, но также и у нкоторыхъ южно-азіятскихъ народовъ, достигшихъ гораздо высшаго уровня цивилизаціи. При постройк королевскаго дворца и гаремовъ новой столицы Бирманіи: Мендалэ, не боле полувка тому назадъ, погребено было подъ стнами множество человческихъ жертвъ. По анимистическимъ понятіямъ, это длается для того, чтобы Пріобрсти, такъ-сказать, духовныхъ цпныхъ собакъ, въ предположеніи, что разсвирпвшія души этихъ мучениковъ будутъ охранять воздвигнутыя на ихъ трупахъ постройки. Во всей юго-восточной Европ сохранились еще до сихъ поръ преданія, будто въ фундамент того или другого монастыря или цитадели живьемъ погребены невинные люди. Въ нкоторыхъ германскихъ мстностяхъ, при постройк монументальныхъ віадуковъ желзныхъ дорогъ, два или три десятка лтъ тому назадъ, крестьяне нердко бунтовали, утверждая, будто эти новыя сооруженія только потому и не разваливаются, что ихъ охраняютъ души погребенныхъ въ ихъ основаніи живыхъ людей, дтей или двушекъ. А вдь не изъ трактатовъ-же сравнительной мифологіи, столь немногочисленныхъ еще на всхъ европейскихъ языкахъ, нмецкіе крестьяне узнали, что это, дйствительно, длается въ невдомыхъ имъ краяхъ съ подобною-же цлью!
Добро и зло не играютъ въ первичныхъ представленіяхъ о загробной жизни никакой примтной роли. Если нкоторыя души и предполагаются преимущественно злыми, то вовсе, однакожь, не потому, что он при жизни на земл воодушевляли собою злодевъ. Нкоторые народы даже предполагаютъ, что души людей, при жизни подлавшихъ никакого зла и поубивавшихъ себ подобныхъ, особенно опасны потому, что он какъ-бы спшатъ въ загробной жизни наверстать потерянное для кровопролитія и злодйства время. Жираръ де-Ріаль приводитъ курьезный примръ этого воззрнія въ VII глав своей сравнительной мифологіи, составляющей одинъ изъ интереснйшихъ томовъ ‘Современной научной библіотеки’ (‘Biblioth&egrave,que des sciences contemporaines’) изданія Рейнвальда въ Париж. Но и подобныя парадоксальныя воззрнія далеко неповсемстно распространены у отсталыхъ народовъ. Вообще говоря, загробная участь души, по понятіямъ анимизма, обусловливается гораздо больше вншнею обстановкою смерти, а въ особенности тщательнымъ исполненіемъ погребальныхъ обрядовъ, а отнюдь не добродтельными и злодйскими подвигами усопшаго. Мы очень нердко встрчаемъ крайне откровенныя возвращенія къ этому первобытному анимизму. Такъ, напр., нкоторыя очень распространенныя на псомъ крайнемъ Восток будійскія секты прямо ставятъ на своемъ знамени, что спасеніе души зависитъ исключительно отъ безукоснительнаго исполненія обрядовъ, а не отъ чего-бы то ни было прочаго. У множества народовъ въ лучшую юдоль допускаются только татуированные, т. е. вольнорожденине покойники. Кастальныя различія цликомъ переносятся и на загробный міръ. По понятіямъ всхъ воинственныхъ народовъ, души убитыхъ какимъ-нибудь путемъ въ ятомъ мір будутъ рабами его души въ загробномъ царств. ‘Предпочтительне быть послднимъ свинопасомъ среди людей, чмъ царствовать надъ тнями’, говоритъ одинъ изъ гомеровскихъ героевъ, — и эта-же мысль рзко и послдовательно проведена черезъ всю анимистскую фантасмагорію отсталыхъ народовъ. Душа, призракъ или тнь повсюду представляется сознающею, что она только блдное подобіе человка, и она мучительно ноетъ отъ этого сознанія. Ей недостаетъ теплой живой крови, чтобы снова насладиться тмъ существованіемъ, которое она вела на земл, и которое навсегда остается для нея заманчивымъ идеаломъ. Отсюда кровожадность, приписываемая всми первобытными мифолопями привидніямъ и мертвецамъ. Вс старинныя легенды и преданія распространяются о злой жадности, съ которою души усопшихъ упиваются кровью жертвъ, заполотыхъ въ ихъ честь, не разбирая, животная-ли та кровь или человчья. Он съ сладострастнымъ воемъ витаютъ цлыми сонмами надъ теплыми кровавыми лужами, и, только упившись этой живительной влагою, он нсколько ободряются, вступаютъ даже со смертными въ благодушный разговоръ. Въ современной Европ эта сторона анимистическаго міровоззрнія сохранилась въ отрывочной форм вры въ вампиризмъ.
Ошибочно было-бы предполагать, будто вра въ мертвецовъ, сосущихъ кровь живыхъ людей: упырей (вампировъ), бурколаковъ или вонколаковъ, оборотней (loup-garon), лемуровъ и т. п.. составляетъ достояніе одной какой-нибудь (юго-восточной или греко-славянской) группы. Она логически вытекаетъ изъ самыхъ основъ анимизма и распространена ршительно по всему свту. На цвтущихъ и благодушныхъ островахъ Таити души усопшихъ, тіи, прокрадываются по ночамъ въ хижины, раздираютъ сердца и внутренности спящихъ и упиваются ихъ горячею кровью съ неизъяснимымъ сладострастіемъ. Негритянскія племена, почти вс безъ исключенія, боятся упырей и приписываютъ имъ вс изнурительныя болзни. Народы Индо-Китая врятъ въ то, что души нкоторыхъ людей могутъ и при жизни отлучаться по ночамъ, высасывать жизненные соки изъ сильныхъ и здоровыхъ юношей и изъ цвтущихъ двъ и обогащать этими соками обитаемое ими тло. Нкоторыя малайскія племена воображаютъ, что души ихъ волшебниковъ превращаются или переселяются въ тигровъ точно такъ-же, какъ по повріямъ пастуховъ Аркадіи и южныхъ славянъ, он переселяются въ волковъ. Краснокожіе сверной Америки признаютъ, что высокочтимыя ими души ихъ предковъ вс безъ изъятія вампиры. Когда они терзаютъ плнника, то они никогда не преминутъ призвать дорогія имъ души упиться горячею кровью еще трепещущей въ мукахъ жертвы. Очень часто убійства совершаются только для того, чтобы дать мертвымъ душамъ утолить свою кровожадность, не поставляя ихъ въ необходимость тревожить живыхъ людей.
Маори, патагонцы, начезы, нкоторыя австралійскія племена и пр. предполагаютъ, что міръ загробный находится въ высшихъ, заоблачныхъ или надзвздныхъ сферахъ, а нкоторыя другія, часто сосднія и сродныя съ ними, племена представляютъ его, напротивъ, въ ндрахъ земли, считая кратеры вулкановъ за окна или двери этого послдняго убжища всего земного. Другіе народы думаютъ, что души усопшихъ погружаются на морское дно и т. д. Иные воображаютъ себ разомъ нсколько загробныхъ міровъ, между которыми души мертвыхъ распредляются первоначально не но заслугамъ, а по чинамъ, или по роду смерти. Если и можно установить на этотъ счетъ какой-нибудь общій законъ, то разв тотъ только, что въ большинств случаевъ царство смерти предполагается непремнно на запад, т. е. въ той сторон, гд ежедневно умираетъ солнце, имющее снова возродиться на слдующій-же день. Точно также вс народы представляютъ себ переселеніе въ этотъ загробный міръ въ вид путешествія, совершенно сходнаго съ тмъ, которое сами они совершаютъ при своихъ охотничьихъ и военныхъ экспедиціяхъ. Путешествіе это обставлено всевозможными препятствіями, непосредственно заимствованными изъ дйствительности, а потому предполагающимися различными въ разныхъ странахъ. Тутъ бдной, страдальческой душ, утомленной недавними страданіями, испуганной новизною своего положенія, приходится переходить черезъ дымящіяся сольфаторы, смрадныя пещеры, тамъ — черезъ необозримыя снжныя равнины, гд она изнемогла-бы отъ холода, еслибы заботливые родственники не поддерживали на ея могил постоянный огонь. По понятіямъ однихъ, въ своихъ странствіяхъ душа подвергается ежечаснымъ опасностямъ отъ фантастическихъ дикихъ зврей, по представленіямъ другихъ — страшне всякихъ зврей ожидаютъ ее грозные блюстители порядка въ загробномъ мір, и она погибнетъ, если ее позабыли снабдить должнымъ паспортомъ или деньгами для подкупа этихъ мрачныхъ и свирпыхъ сторожей. Большая часть народовъ прежде всего заботится о томъ, чтобы покойникъ былъ снабженъ хорошею обувью: сверо-американскіе краснокожіе надваютъ ему на ноги добрые макасины изъ буйволиной или лосьей кожи. Самые разнообразные предметы, считаемые полезными для покойника: оружіе, платье, нкоторые инструменты, деньги и т. п., погребаются вмст съ нимъ. Многіе народы доводятъ эту послдовательность суеврій до конца. Въ царств душъ, разсуждаютъ они, самые предметы не могутъ служить ни къ чему, а полезны только души предметовъ. Поэтому все, даваемое покойнику на дорогу, такъ-же, какъ и на пользованіе въ загробномъ мір, должно быть изломано или сожжено. Извстно классическое греческое преданіе, по которому Мелиса, жена Поріандра, возвращалась изъ царства тней и горько жаловалась на то, что на ея погребальномъ костр сожгли недостаточно теплой одежды, я что она, вслдствіе ятой небрежности въ исполненіи обряда, сильно страдала отъ холода. Краснокожіе сверной Америки, между которыми въ большомъ ходу фантастическіе разсказы объ обмираніи, иногда возвращались съ того свта и упрекали своихъ родичей въ томъ, что они снабдили ихъ всякими предметами, но не изломали этихъ предметовъ, такъ-что они оказываются ни на что негодными въ загробномъ мір. Впрочемъ, многіе другіе народы совершенно не обращаютъ вниманія на эту тонкость. Въ восточной Европ, гд сильно распространенъ обычай ставить въ извстные сроки на могилу усопшаго състные припасы, совершенно не задаются даже мыслью, какимъ образомъ вещественное вареное пшено или другое вареное снадобье переносится въ духовный міръ? Истые фетишисты въ подобныхъ случаяхъ оказываются послдовательне: они и изъ пищи, и изъ одежды извлекутъ ея маниту.
На дорогу они снабжаютъ покойника, надежнымъ проводникомъ. Охотничьи народы убиваютъ обыкновенно для этого собаку, но иногда, вмсто нея, убивается врный слуга, пстунъ или дядька. Въ нкоторыхъ случаяхъ къ этому-же присоединяется верховая лошадь, чтобы душа усопшаго могла на ея душ удобно совершить опасный путь. Настоящая-же бойня начинается только тогда, когда покойникъ снабженъ уже всмъ нужнымъ на дорогу, и остается позаботиться объ его устройств въ загробномъ мір. Въ настоящее время особенною пышностью такого загробнаго устройства отличаются похороны нкоторыхъ западно-африканскихъ царьковъ, преимущественно-же короля дагомеевъ въ Гвине. Этотъ могущественный монархъ долженъ явиться въ область тней, окруженный многочисленною стражею, а потому изъ войска тотчасъ-же выбираются сто отборныхъ лейбъ-гвардейцевъ, которые немедленно убиваются на королевской могил. За ними слдуютъ восемь отборныхъ танцовщицъ изъ королевскаго гарема. Чтобы укомплектовать эту замогильную свиту, пятьдесятъ любителей приглашаются добровольно зарзаться въ королевскомъ склеп, не имя себ другого утшенія, какъ то, что души ихъ будутъ врными рабами покойнаго своего повелителя. Новый король вступаетъ въ свои наслдственныя права только полтора года спустя посл этого избіенія. Онъ обязуется ознаменовать свое вступленіе на престолъ новымъ и щедрымъ посланіемъ даровъ своему предшественнику. Обыкновенно, при этомъ избивается поголовно весь гаремъ умершаго короля съ придачею множества хорошенькихъ молодыхъ двушекъ. Тысячи злополучныхъ дагомейцевъ, безъ разбора пола, возраста, чина и званія, избиваются на улицахъ столицы Абгомэ и въ провинціяхъ только для того, чтобы умершему королю было надъ кмъ царствовать въ загробномъ мір. Дасомейскіе гранды и магнаты спшатъ, каждый на свой счетъ, послать по нскольку отборнйшихъ рабовъ-поклонниковъ и невольницъ. Отъ времени до времени подобнал-же рзня повторяется, правда, въ меньшихъ размрахъ. При каждомъ торжественномъ или чрезвычайномъ событіи отправляютъ на тотъ свтъ по нскольку гонцевъ и курьеровъ.
Впрочемъ, относительно восточныхъ племенъ это извстно уже давно, но только прежде наши историки считали обычай гекатомбъ исключительно монгольскимъ и скифскимъ обыкновеніемъ. Въ настоящее-же время достаточно открыть любой учебникъ сравнительной мифологіи или исторіи язычества, чтобы убдиться въ его повсемстномъ распространеніи. Начиная съ Америки, мы находимъ, что у ацтековъ не только цари, но и вс сколько-нибудь достаточные люди отправлялись на тотъ свтъ съ возможно-многочисленною и разнообразно-составленною свитою. Гватемальскія племена врили, что души тхъ простолюдиновъ, которые добровольно дадутъ себя убить на могил кациковъ, облагораживаются въ загробной жизни, благодаря этому поврью, въ добровольцахъ тамъ никогда не было недостатка. У начезовъ простолюдинъ могъ облагородиться и въ этой жизни, отдавая своихъ сыновей въ замогильную свиту царьковъ. Въ царств инковъ, при довольно высокомъ уровн цивилизаціи и при вообще мягкихъ нравахъ перуанцевъ, смерть царя опустошала столицу и страну не хуже моровой язвы. Перуанскія гекатомбы славились своею роскошною обстановкою и многолюдствомъ погибавшихъ при этомъ жертвъ: не только жены короля, но цлыя военныя, духовныя и свтскія корпораціи избивались при этомъ поголовно. О боле отсталыхъ американскихъ племенахъ нечего и говорить: погребальныя избіенія рабовъ и женъ составляютъ у лихъ заурядное явленіе. Въ Старомъ-же Свт спеціалистами такихъ избіеній можно, дйствительно, считать такъ-называемыя туранскія племена, но разв только потому, что у пахъ пышныя гекатомбы справлялись въ очень недавнія еще времена, и иногда при довольно высокомъ уровн цивилизаціи. Въ Кита обычай этотъ, однажды отмненный въ очень отдаленныя времена, возстановляется вновь, почти триста лтъ посл Конфуція, императоромъ Цинь ши Хоангъ-ти, на похоронахъ котораго въ 210 г. до P. X. были избиты вс бездтныя жены и наложницы его, нсколько сотъ стрлковъ изъ императорской гвардіи были зарыты живьемъ подл его могилы, въ которой схоронено также множество всякой драгоцнной утвари и рухляди. Въ Японіи обычай икипи-йе. заключавшійся въ томъ, что вмст съ покойникомъ погребали его женъ, рабовъ, лошадей, собакъ и т. п., окончательно уничтожился только въ VIII или IX столтіи по P. X., подъ вліяніемъ будизма, хотя уже за 1000 лтъ передъ тмъ передовые люди, и даже императоры, возмущались безуміемъ и варварствомъ итого обыкновенія и изыскивали средства положить ему конецъ, не оскорбляя поврій своихъ современниковъ.
Излишне было-бы распространиться о томъ, что сутти, т. е. обычай сожженія индійскихъ вдовъ на кострахъ ихъ мужей, представляется только какъ частный случай того-же самаго міровоззрнія. Не дале какъ въ 1877 г., дв жены умершаго непальскаго регента раджи Джунгъ-Блгадура никакими увщаніями не могли быть отклонены отъ ршенія подвергнуть себя этой участи. Англичанъ неоднократно упрекали въ томъ, что они еще не искоренили подобнаго варварства въ западной Индіи, мы не станемъ оправдывать ихъ, но нельзя не замтить, что искорененіе офиціальными декретами того, что глубоко гнздится въ народномъ міровоззрніи, дло далеко но легкое. Извстно, напримръ, что всего нсколько десятковъ лтъ тому назадъ, когда въ самой Англіи умеръ цыганскій царекъ, тамошнимъ властямъ по безъ труда удалось помшать тому, чтобы его вдова не была погребена съ нимъ вмст живою. Я упоминаю здсь о всхъ этихъ случаяхъ потому, что они должны-бы излечить насъ отъ голословнаго предположенія, будто наши арійскіе предки были всегда свободны отъ тхъ ужасовъ, черезъ которые проходили вс другія племена. Въ классическихъ греческихъ памятникахъ нердко упоминается о.великомъ обыкновеніи’, вполн сходномъ съ ныншнимъ дагомейскимъ. Такъ, напримръ, Ахиллъ избиваетъ на похоронахъ Патрокла многочисленныхъ троянскихъ плнниковъ и отправляетъ вслдъ за покойникомъ души любимыхъ его собакъ и лошадей. Обыкновеніе это сохранилось во многихъ греческихъ мстностяхъ и въ гораздо-позднйшія времена. О германцахъ мы достоврно знаемъ, что ихъ погребальные обряды немногимъ разнились отъ современныхъ западно-индійскихъ: имена нкоторыхъ врныхъ женъ, желавшихъ послдовать за своими мужьями въ мрачную обитель смерти, и до сихъ поръ прославляются въ народныхъ преданіяхъ. Такъ Брингильда добровольно ложится на костеръ Зигурда и сгораетъ, обнимая его трупъ, Нана тмъ-же путемъ слдуетъ въ загробный міръ за своимъ Вальдромъ и т. д. Цезарь говоритъ, что обычай избивать невольниковъ, животныхъ и женъ при похоронахъ былъ во всеобщемъ ходу у галловъ. Про славянъ мы узнаемъ то-же самое изъ Ибнъ-Фецлана и Бонифація (про вендовъ). Добровольны или нтъ со стороны самыхъ жертвъ подобныя избіенія — это для насъ ршительно все равно, да и установить какія-нибудь границы нтъ никакой возможности въ подобномъ дл. Даже тамъ, гд власти выказываютъ полнйшую готовность покровительствовать обрекаемымъ суевріями на смерть, он необходимо должны оказываться безсильными. Общественное мнніе и весь бытовой строй повсюду умютъ душить всякій личный протестъ хуже всякаго офиціальнаго принужденія…
Замчая, что погребаніе богатствъ и избіеніе многочисленныхъ рабочихъ силъ сказывается убыточно на его матеріальномъ благосостояніи, отсталое человчество начинаетъ измышлять средства, чтобы, не раздразнивъ духовъ, не разорить, однакожь, въ-конецъ и самого себя. Изобртательность его и въ этомъ направленіи поражаетъ насъ своимъ однообразіемъ и ребячествомъ. У всхъ народовъ долго, посл того какъ исчезаетъ обычай дйствительныхъ гекатомбъ, остаются еще въ ходу различныя подобія этихъ могильныхъ избіеній, боле или мене идеалистическія и символическія. Прежде всего, повидимому, ла выручку его является нижеслдующая ребяческая загадка: тни и души по суть живые люди, а только подобія живыхъ, слдовательно он и не могутъ нуждаться въ дйствительныхъ рабахъ, женахъ, невольницахъ и т. п., а только нуждаются въ ихъ подобіяхъ. Дйствительно, мы замчаемъ у многихъ народовъ, что въ могилу начинаютъ зарывать уже только глиняныя или деревянныя куклы, долженствующія изображать собою живыхъ людей и животныхъ. Мы знаемъ, что въ Японіи фарфоровое производство, столь прельщавшее своими новйшими продуктами европейскихъ любителей на послдней парижской выставк, возникло въ очень отдаленныя времена, благодаря тому, что нкто Номини Сукунэ надоумилъ императора завести цлую фабрику глиняныхъ куколъ для погребальныхъ избіеній. Въ Кита фабрикація деревянныхъ и картонныхъ дворцовъ, помстій, стадъ, прислужниковъ обоего пола, очаровательныхъ женъ и наложницъ и т. п., ведется въ огромныхъ размрахъ. На гробниц сколько-нибудь достаточнаго китайца, сжигается цлая игрушечная лавка, при одномъ описаніи которой у самаго балованнаго европейскаго ребенка разбжались-бы глаза… Другіе народы считаютъ нужнымъ, вмсто животныхъ и людей, зарывать, по крайней мр, нкоторыя ихъ части, преимущественно, конечно, такія, которыхъ отнятіе не увчило-бы паціента, какъ, наприм., ногти, волосы и т. п. Иные-же и до сихъ поръ приводятъ на могилу живьемъ все то, что прежде полагалось разбить, убить или закопать въ этой могил, но по окончаніи погребальной церемоніи уводятъ и уносятъ все это опять, разсуждая, что для покойника совершенно достаточно уже и того, что вс эти земныя блага душевно или умственно посвящены ему.

Левъ Мечниковъ.

(Продолженіе будетъ.)

‘Дло’, No 2, 1879

КУЛЬТУРНОЕ ЗНАЧЕНІЕ ДЕМОНИЗМА.

Мы видли, какъ неразрывно, на первыхъ ступеняхъ культуры, сливается человкъ съ окружающей его природой, какъ неотразимо она дйствуетъ на его дтскую фантазію, возбуждая въ немъ пасивный, всеподавляющій страхъ передъ ея загадочными и таинственными явленіями. Отражаясь въ несовершенно еще проснувшемся отъ животнаго оцпеннія мозгу, природа порождаетъ въ немъ какую-то смутную фантасмагорію, обильно пропитанную какимъ-то кровавымъ паромъ. Естественное и мистическое, божественное и демоническое, духовное и животное свиваются въ одинъ нестройный хаосъ, и только длиннымъ рядомъ постепеннаго отрезвленія мы научаемся расчленять эти понятія и объяснять ихъ противорчія. Изъ сказаннаго на предъидущихъ страницахъ, мн кажется, достаточно выясняется, что мы не должны искать въ первобытныхъ мифологіяхъ духа зла, противополагаемаго духу добра. Но только въ нашихъ современныхъ представленіяхъ существуетъ нкоторая спиритуалистическая градація между существами различнаго порядка, что безразлично и хаотически смшивается въ фетишистскомъ міровоззрніи. Бытіе камня для насъ рисуется совершеноо инымъ, чмъ органическое бытіе. Въ самомъ органическомъ мір мы возвышаемъ животную жизнь надъ растительною, а человческую надъ тою и другою. Наконецъ, духовное бытіе рисуется намъ, какъ нчто существенно отличное отъ бытія всхъ другихъ перечисленныхъ категорій. Ничего подобнаго нтъ въ томъ младенческомъ мір, котораго своеобразную демонологію мы изслдовали въ этомъ очерк. Для фетишиста бытіе тни, соннаго виднія рисуется столь-же реальнымъ, столь-же вещественнымъ, какъ и его собственное бытіе. Во всемъ міросозданіи онъ ясно и опредленно различаетъ свое я, отъ всего, что не я, считая оба эти представленія за совершенно сходныя и равнозначащія. Все, лежащее вн его я, интересуетъ его исключительно въ той мр, въ какой оно для него можетъ служить непосредственнымъ источникомъ удовольствія или горя. Между я и не я онъ допускаетъ всего только одинъ доступный ему возможный рядъ воздйствій: вся природа, по его представленію, реагируетъ на него также, какъ и онъ реагируетъ на весь вншній міръ. т. е. стремясь подчинить его своему личному побужденію, хотнію, капризу. Вс различія, послдовательно добываемыя опытомъ и умозрніемъ, долго еще тонутъ для него въ этомъ основномъ единств. Сверхъестественное существо, духъ, конечно, представляется ему снабженнымъ нкоторыми атрибутами, отличными отъ тхъ, которые онъ замчаетъ въ тигр, льв или другомъ извстномъ ему дикомъ звр. А между тмъ, совершенно ясно, что эти духовныя существа, тни или призраки, которыя, по мннію душепоклонниковъ всхъ странъ, наполняютъ весь міръ, гнздятся во всхъ притонахъ, выжидая запоздалаго или отсталаго путника, чтобы высосать изъ его сердца столь любезную имъ горячую, живую кровь, — приближаются гораздо ближе къ дикимъ зврямъ, чмъ къ нашему представленію о духовномъ. Самъ дикарь ежечасно смшиваетъ существа низшія, наилучше ему знакомыя, съ своими представленіями о высшемъ существ. Не злая предловъ естественнаго могущества ни своихъ, ни чужихъ силъ, онъ не можетъ разграничить ихъ въ своемъ смутномъ воззрніи на окружающій его міръ.
На первоначальныхъ порахъ развитія, человкъ вовсе не выдляетъ себя изъ животности и не возвышаетъ себя надъ ней. ‘ Человкъ, говоритъ Вуттко въ своей исторіи язычества,— первоначально не различаетъ себя отъ животнаго, и считаетъ себя психически совершенно равнымъ ему’. Это отношеніе сохранилось еще и до сихъ поръ у множества народовъ, которыхъ нельзя назвать первоначальными, даже въ очень относительномъ смысл этого слова. Не говоря о гоголевскомъ Селифан, готовомъ по цлымъ часамъ разговаривать по душ съ ‘чубарымъ’ и съ ‘засдателемъ’, Миддендорфъ въ своемъ путешествіи въ Таймырскій край находилъ, что тамошніе самоды относятся къ блымъ медвдямъ, какъ къ совершенно подобному имъ, но гораздо боле могущественному, племени. Многіе другіе путешественники подтверждаютъ то-же самое о самыхъ разнообразныхъ народахъ. Не мало уже было говорено о томъ, что негры считаютъ обезьянъ за совершенно подобныхъ себ людей, и даже за боле смышленыхъ. Малайскіе пираты уврены, что акулы не могутъ имъ длать зла, потому что он тоже морскіе разбойники и пираты считаютъ ихъ за союзниковъ. Американскіе краснокожіе воздаютъ чуть не божескія почести убиваемому ими на охот медвдю, чтобы умилостивить его маниту. Негры точно также относятся къ убиваемымъ слонамъ. Нкоторыя африканскія племена платятъ правильную дань львамъ двушками и и дтьми и твердо уврены, что эти животныя не будутъ имъ длать вреда, пока они честно исполняютъ принятое ими на себя обязательство. Малайцы воздаютъ тиграмъ божескія к вмст царскія почести, а нкоторые другіе народы видятъ въ крокодилахъ строгаго, но справедливаго своего повелителя. Народы сверной половины Тихаго океана, сахалинскіе и японскіе Анны, курилы и алеуты считаютъ себя потомками совокупленія какой-то принцесы со псомъ. Алеуты гордятся своимъ происхожденіемъ отъ собаки и увряютъ, будто люди долго ходили на собачьихъ ногахъ, и только за грхи лишены этого почетнаго наслдства. Почти вс краснокожія американскія племена ведутъ свой родъ отъ какого-нибудь звря. Крайне-любопытна мифологія колошей острова Ванкувера и прежнихъ русскихъ владній въ Америк, записанная г. Хлбниковымъ, состоявшимъ на служб вашей американской компаніи, и напечатанная въ прибавленіяхъ къ ‘Мірскому Встнику’ 1863 года. Это смлое и, относительно, развитое племя считаетъ создателемъ вселенной воропа, которому, однако, оно не воздаетъ никакихъ особенныхъ почестей. Среди нихъ существуетъ, однакожъ, довольно многочисленная секта, считающая создателемъ вселенной не воропа, а волка. Об эти секты ведутъ между собою упорную и ожесточенную войну. Прародитель племени колошей разрзалъ нарывъ на лап у ворона и въ благодарность за это получилъ даръ съдать баснословное количество жирной пищи. Сами колоши считаютъ себя за полубоговъ, а блыхъ, т. е. русскихъ, испанцевъ и американцевъ, они признаютъ за полныхъ боговъ, только это отнюдь не мшало имъ торговаться съ пришельцами, а при случа даже убивать ихъ со всею утонченною жестокостью свероамериканскихъ туземцевъ. Замтимъ кстати, что, по свидтельству Прескота, мексиканцы точно также обоготворили первыхъ испанскихъ пришельцевъ, но что они гораздо выше этихъ блокожихъ боговъ ставили лошадей, которыхъ увидли при этомъ въ первый разъ.
Впрочемъ, не одни только колоши приписываютъ созданіе свта какому-нибудь животному. Но мы спшимъ кончить, а потому замтимъ вкратц, что, по непонятному для насъ извращенію мыслительныхъ принциповъ, созданіе вселенной вовсе не представляется дикарю доказательствомъ сверхъестественнаго могущества. Мы уже видли, что, по понятіямъ камчадаловъ, свтъ созданъ кучкою, самымъ дряннымъ божкомъ изъ всего ихъ незатйливаго Олимпа. Многіе народы утверждаютъ, что снгъ создавъ первымъ человкомъ, а иные островитяне южнаго моря говорятъ, будто онъ созданъ ихъ царьками, которые хоть сейчасъ могутъ создать другой такой-же. Изъ этого можно-бы заключить, что, по ихъ представленіямъ, родъ людской существовалъ раньше мірозданія. Но фетишистская логика тмъ-то и отличается, что она, отправляясь, напримръ, отъ довольно распространенной данной, будто свтъ стоитъ на трехъ китахъ, на четырехъ слонахъ, на одномъ дракон и тому подобное, выводитъ изъ этого вс мельчайшія и отдаленнйшія умозаключенія, съ глубокомысліемъ и послдовательностью, вполн достойными самоновйшихъ и ученйшихъ мудрецовъ. Одного только она не приняла въ разсчетъ: да на чемъ-же стоятъ сами киты или слоны, или что выигрываемъ мы, отсылая такимъ образовъ неразршенный вопросъ во вторую, все предршающую, инстанцію! Съ нкоторыхъ поръ ученые натуралисты, въ томъ числ Валласъ, котораго имя такъ недавно еще считалось навсегда связаннымъ съ дарвинизмомъ, накопляя разнообразнйшіе научные факты, способные подорвать довріе къ такъ-называемой эволюціонистской гипотез, ссылаются, между прочимъ, и на то, что мозгъ дикарей, вообще говоря, очень похожъ на мозгъ цивилизованныхъ людей, но ихъ умственные процесы очень различны отъ на тихъ. Связь между анатомическимъ строеніемъ мозга и психическими процесами слишкомъ еще неуяснена, да я и не думаю ршать здсь этотъ вопросъ, нуждающійся, во всякомъ случа, еще во многихъ спеціальныхъ разслдованіяхъ. Я только хочу замтить, что демонологія первобытныхъ народовъ съ тхъ поръ, какъ въ ней является анимизмъ, разоблачаетъ повсюду такую интенсивную головную работу, которая возможна не иначе, какъ на подкладк довольно совершеннаго мозгового вещества. Въ головоломпости эта кровавая чертовщина нашего историческаго младенчества, служащая неизмннымъ фономъ всхъ демоническихъ врованій и суеврій дальнйшихъ вковъ, не уступаетъ самымъ плодотворнымъ и свтлымъ порожденіямъ человческаго творчества, а, пожалуй, и превосходитъ ихъ. Вся бда только въ томъ, что младенческая мысль роковымъ образомъ направляется на такія тернистыя тропинки, которыя только и ведутъ къ могильному склепу и его мрачной обстановк.
Въ чемъ-же культурный смыслъ и значеніе этой безобразной фантасмагоріи?
— Пока еще только въ томъ, что она подстрекаетъ сонную мысль дикаря интересоваться тми сторонами природы, къ которымъ онъ навки оставался-бы глухъ и слпъ, еслибы не усплъ уврить себя, что он служатъ гнздилищемъ чудовищныхъ духовъ, ежечасно готовыхъ броситься на него и мучительно высосать мозгъ изъ его костей, выпить послднюю каплю крови изъ его сердца. Дикарь не наблюдалъ бы звздъ, если-бы не полагалъ, что тмъ или другимъ сочетаніемъ ихъ управляется его судьба, а астрологи очень послдовательно и естественно развились изъ первоначальнаго анимистскаго міровоззрнія. Не забудемъ, что колдуны и вдьмы до сихъ поръ въ очень недалекихъ отъ насъ краяхъ не кабинетными побужденіями направляются на путь, ведущій къ естествознанію.
Свтъ божій втеченіи двухъ послднихъ вковъ изъзженъ весьма основательно по всмъ направленіямъ. Повсюду предпріимчивые изслдователи находятъ еще непочатые углы дикости, невжества, отупнія. Нигд, одни кожъ, не встрчено до сихъ поръ такого племени, которое застыло-бы на исходной точк культурнаго развитія такъ, чтобы его можно было назвать первобытнымъ въ сколько-нибудь строгомъ значеніи этого слова. Какъ ни отсталыми кажутся намъ какіе-нибудь дикари Борнео, Цейлонскіе Ведзы, жители Сендомянскихъ острововъ и т. п., мы все-же должны признать, что человчество переживало въ неизвстныя вамъ времена еще боле низменную ступень развитія, что и мы сами ведемъ свой родъ отъ предковъ, еще боле отсталыхъ, хоть, быть-можетъ, и одаренныхъ значительно высшею культурною способностью. Мало-мальски спокойное изученіе насущной дйствительности убждаетъ насъ, что отъ этихъ то отдаленнйшихъ предковъ мы получили роковое наслдство суеврныхъ представленій и демоническихъ обрядовъ, играющихъ еще и въ современной нашей жизни иногда замтную роль. Печальное наслдство это способно принимать крайне разнообразныя формы и видоизмненія безъ конца, но оно неизмнно пребываетъ врнымъ своему фетишистскому и анимистскому корню, а корень этотъ кроется въ такихъ тайникахъ, гд мы ршительно не можемъ изучать его наглядно, съ полною научкою достоврностью. Мифологіи самыхъ передовыхъ народовъ рзко помчены печатью самаго грубаго, самаго ребяческаго фетишизма и анимизма, но за то, съ другой стороны, мы не встрчаемъ такихъ народовъ, которыхъ религіозныя представленія ограничивались-бы фетишизмомъ и анимизмомъ во всей первобытной чистот этихъ младенческихъ воззрній на явленія и силы природы, Та наука, которую нмцы остроумно назвали Vlker-Psychologie (народная психологія) и которой интереснйшую часть составляютъ изслдованія о суеврныхъ и демоническихъ представленіяхъ различныхъ народовъ, выступила на свойственную ей этнографическую почву еще очень не давно, а потому ея настроеніямъ и опредленіямъ еще очень существенно недостаетъ надлежащей точности, ясности и простоты. Фетишизмъ и анимизмъ, конечно, явленія, не вовсе тождественныя между собою и психологическое содержаніе ихъ обоихъ недостаточно еще выяснено, а между тмъ, на этомъ психологическомъ содержаніи основана вся, употребительная въ настоящее время въ наук, классификація мифологій и суеврно-метафизическихъ системъ. Нагляднымъ изображеніемъ фетишистскаго отношенія къ природ я выше привелъ бесды и игры нашихъ дтей съ куклами и деревянными лошадками: здсь впечатлніе воспринимается вполн цлостно, пи о какой двойственности духовнаго и физическаго міровъ здсь еще ко начинается даже и рчи. Анимистъ-же повсюду за видимою и неосязаемою вншностью предполагаетъ скрытую сущность, — духъ или маниту. На первый взглядъ легко можетъ показаться, что оба эти воззрнія взаимно исключаютъ другъ друга, а между тмъ, по Тайлору оказалось-бы, что фетишизмъ есть только частный случай анимизма, а по Огюсту Конту и его послдователямъ выходитъ совершенно наоборотъ. Для насъ совершенно безразлично принять ту или другую терминологію. О фетишизм и анимизм я старался дать читателю возможно опредленное понятіе на предъидущихъ страницахъ, Здсь мн остается только замтить, что анимизмъ, въ сущности, есть ничто иное, какъ фетишистское отношеніе къ тому, что мы видимъ не во вншней природ, а въ нашихъ собственныхъ сонныхъ видніяхъ или галюцинаціяхъ. Въ этомъ смысл оба они, дйствительно, принадлежать одному младенческому возрасту умственнаго развитія.
За этимъ первоначальнымъ періодомъ суеврной эволюціи въ прогресивной лстниц французскихъ позитивистовъ является новая ступень — многобожіе, или политеизмъ, къ которому мы теперь и перейдемъ. Политеистическихъ мифологій на свт существуетъ много, но мы возьмемъ за образецъ пресловутый пантеонъ классической Греціи, которымъ втеченіи послднихъ трехъ вковъ такъ много восторгались поэты, художники и даже ученые мыслители всей просвщенной Европы. Благодаря эпох возрожденія, оставившей на всемъ нашемъ современномъ развитіи столь многочисленные и плодотворные слды, мы едвали можемъ считать себя окончательно изжившими интересный періодъ пластическаго греческаго политеизма. Недаромъ же страницы лучшихъ нашихъ литературныхъ произведеній всевозможныхъ родовъ испещрены именами олимпійскихъ боговъ, полубоговъ и героевъ. Сатурны, Меркуріи, Венеры, Вулканы, Нептуны, нимфы, сатиры и т. п. Живы еще на страницахъ даже всякихъ химическихъ, геологическихъ, астрономическихъ, медицинскихъ и др. учебниковъ, наговоря уже о нашихъ музеяхъ и художественныхъ выставкахъ, гд они, съ беззастнчивостью чуждаго намъ времени, выставляютъ на показъ свою гармоническую наготу, къ которой мы ршительно уже неспособны относиться по-перикловски или даже по-алкивіадовски. Конечно, втеченіи послднихъ нсколькихъ десятковъ лтъ, классическое направленіе въ наук и въ искуств уже отзывается запахомъ археологической пыли. Но даже и тогда, когда мы вовсе отдлаемся отъ него, мы еще далеко не вправ будемъ сказать, будто мы вовсе покончили вс свои счеты съ этими пластическими и грандіозными порожденіями цивилизаціи, исторически погребенной около 1,500 лтъ тому назадъ. Вліяніе классическаго политеизма пустило во всемъ пашемъ современномъ міросозерцаніи сотпи или тысячи разностороннихъ корней, которые тмъ живуче, чмъ они мене замтны, чмъ они боле всосали въ себя лучшихъ соковъ блестящаго научнаго и умственнаго движенія, начавшагося, какъ извстно, съ страстнаго обращенія къ греческому многобожію даже католическихъ папъ и самыхъ черствыхъ схоластовъ. Не пытаясь и перечислять здсь вс эти многообразнйшія и надолго еще живыя вліянія, считаю нелишнимъ обратить вниманіе только на ту сторону этого дла, къ которому почему-то серьезнйшіе умы нашего времени привыкли относиться презрительно. Я имю въ виду то эстетическое значеніе образцовъ греческаго искуства, о которомъ уже такъ много было писано и говорено, что самое слово эстетика невольно возбуждаетъ звоту во всякомъ, не замариновавшемъ себя въ прянномъ соку академической или салопной рутины. А между тмъ, невозможно отрицать, что соображенія о красот, г. е, о правильномъ, гармоническомъ развитіи нашего тла, далеко не лишены живого, практическаго смысла, если только взглянуть на это дло съ антропологической точки зрнія. Перенимая у классическаго міра его созданія, его формы, мы какъ-то странно съумли упустить изъ виду тотъ духъ, который одушевлялъ и порождалъ эти заманчивые образцы, и чисто греческое, языческое положеніе, что здравый духъ можетъ обитать только въ правильно, т. о., гармонически или красиво развитомъ тл, для насъ все еще сдается школьною, мертвенною сентенціею. Разнымъ условіямъ и разному времени соотвтствуютъ и различныя понятія о красот, по везд натъ взглядъ съ любовью и наслажденіемъ останавливается на форм, наилучше приспособленной служить вмстилищемъ тому, что мы сами считаемъ за идеалъ относительно каждаго даннаго случая. Красоту лошади или вола мы мряемъ иною мркою, чмъ красоту ребенка или женщины. Китаецъ, негръ, древній римлянинъ и современный европеецъ имютъ или имли каждый свое особое представленіе о человческой красот, и это очень легко объясняется тмъ, что и ихъ понятія о назначеніи человка также очень различны. Эта тема далеко не нова, но тмъ боле, мн кажется, мы не вправ упускать изъ вида, что до сихъ поръ идеалы физической красоты современныхъ европейцевъ мряются, вообще говоря, греческою классическою мркою. Принимая во вниманіе то, совершенно первостепенное, значеніе, которое приписывается новйшими біологами половому подбору въ сознаніи органическихъ формъ, мы невольно должны-бы остановится передъ вопросомъ: какое морфологическое вліяніе оказали образцы классическаго искуства, популяризируемые везд, гд только правительство или общество прилагаютъ какую-нибудь заботу о процвтаніи изящныхъ искуствъ на физическій складъ современныхъ европейцевъ? О томъ-же, что этотъ физическій складъ тсно обусловливаетъ всю внутреннюю, духовную и умственную жизнь субъекта, излишне былобы и распространяться, какъ о слишкомъ избитой истин. Интересный вопросъ этотъ, однакожъ, насколько мн извстно, не былъ еще до сихъ поръ изслдованъ антропологически съ надлежащей обстоятельностью и полнотою. Мы можемъ съ достоврностью сказать, что въ странахъ, гд образцы классическаго искуства встрчаются на каждомъ шагу, — какъ, напримръ, въ Италіи, — на площадяхъ, въ многочисленныхъ и легко доступныхъ церквахъ, музеяхъ и т. п., мы и въ дйствительности на каждомъ шагу встрчаемъ живыхъ Венеръ, Діанъ. Адонисовъ, Антиноевъ и т. п. Въ странахъ-же, гд изящныя искуства распространены гораздо мене или гд они приняли направленіе, существенно отличное отъ классическаго, самый типъ народонаселенія поражаетъ всякими непропорціональностями и уклоненіями глазъ, привыкшій любоваться только размрами, выражавшими человческій идеалъ Праксителей, Апелесовъ и ихъ ближайшихъ послдователей и преемниковъ. Когда только-что поставленный выше вопросъ будетъ разршенъ сколько-нибудь научно, только тогда мы увидимъ, въ какой мр боги языческаго Олимпа до настоящаго времени еще лпятъ насъ самихъ по своему классическому образу и подобію. То-же самое научное разршеніе этого вопроса послужитъ вмст съ тмъ и антропологи ческою подкладкою для цлаго ряда интересныхъ изслдованій врод т его напримръ, въ какой мр различные передовые народы успли перерости древне-греческій критеріумъ красоты и установить свои собственныя мрки гармоническаго, т. е. идеальнаго, по ихъ мннію, развитія человческаго типа? Со временъ Винкельмана всмъ хорошо извстно, что греки не считали хорошо развитую по нашимъ современнымъ понятіямъ голову за неизбжный атрибутъ красоты: ихъ Венеры, Діаны, Аполоны, Антинои и т. п. обладали такимъ маленькимъ черепомъ, при которомъ они должны были близко граничить съ совершеннымъ идіотизмомъ. Везд въ Европ мы встрчаемъ въ просвщенныхъ классахъ населенія сознаніе, что физическая красота рзко встрчается рядомъ съ умомъ. Это уже можетъ служить прямымъ указаніемъ на то, что наша эстетическая требовательность, по крайней мр, въ извстныхъ случаяхъ, переросла древне-греческіе шаблоны, но еще не успла выработать своихъ. Тому, кто посщалъ международныя художественныя выставки, не могло не броситься въ глаза, что пластическія искуства повсюду очень замтно начинаютъ уклоняться отъ древне-греческихъ образцовъ, сохраняя въ этихъ уклоненіяхъ свой особый національный характеръ. Мало-мальски опытный взглядъ уже легко можетъ различить даже по одному очерку обнаженной фигуры, женской или мужской, нарисованной даровитымъ художникомъ, нкоторыя особенности воззрнія на природу вообще и на человка въ частности, господствующія въ обществ, воспитавшемъ этого художника. Такъ, напримръ, каульбаховскія героини такъ и выглядятъ добродтельными матронами, самою природою предназначенными для увсистыхъ объятій геркулесовъ, попорченныхъ въ своемъ развитіи кирасирскими ботфортами и солдатскою амуниціей. Одинъ тотъ фактъ, что французскіе артисты сосредоточиваютъ весь свой талантъ почти исключительно на изображеніи голыхъ женскихъ формъ, уже съ разу поясняетъ намъ, что ихъ представленія о красот слишкомъ односторонне уклонились въ сторону граціозной чувственности боле съ клубничнымъ, чмъ съ семейственнымъ или героическимъ оттнкомъ. За то эти французскіе художники, кажется, одни до сихъ поръ въ цлой Европ успли выработать самостоятельный и своеобразный физическій типъ женщины, столь-же отличный отъ классическихъ Венеръ и Діанъ, какъ и отъ сухопарыхъ Рахилей и Мадонъ Альберта Дюрера. Типъ этотъ, отличающійся преувеличеннымъ развитіемъ того, что можно считать вторичными половыми признаками женщины, механически, такъ сказать, пропагандируется на всю Европу не одними только артистами, но и модистками: какъ туго зашнурованный корсетъ, сжимавшій съ очень ранняго возраста грудную клтку нашихъ прабабушекъ и бабушекъ, изъ поколнія въ поколніе оказалъ, наконецъ, очень замтное вліяніе на анатомическое строеніе тла европейскихъ женщинъ, такъ точно и новыя французскія моды указываютъ ихъ физическому развитію искуственный предлъ, придуманный не чьимъ-бы то ни было необузданнымъ воображеніемъ, но созданный цлымъ строемъ медленно и непримтно слагавшагося воззрнія на природу, на человка, на женщину, а этотъ предлъ, въ свою очередь, черезъ чисто механическое дйствіе всякихъ корсетовъ, повязокъ, юбокъ, сжимающихъ колни, какъ въ мшк, и т. п., не можетъ остаться безъ вліянія на антропологическій складъ дальнйшихъ поколній…
Я хотлъ только показать, что эпоха классическаго многобожія вовсе не такъ безповоротно и окончательно пережита нами, какъ это можетъ показаться на первый взглядъ. Мы слишкомъ много заботились о классицизм, объ эстетик, основанной на неизмнной подкладк древне-греческихъ представленій о красот и т. н. Мы упускали изъ вида только т, довольно многочисленныя, стороны, которыми это дло можетъ еще представлять для насъ въ настоящее время живой, насущный, а не археологическій, кабинетный интересъ. Впрочемъ, изучили-ли мы, по крайней мр, основательно греческое многобожіе, хотя бы только съ чисто археологической, книжной стороны? Это еще вопросъ. Не дале, какъ въ начал ныншняго года, Дешармъ (Descharme) издалъ о греческой мифологіи новый и довольно полновсный трактатъ, встрченный, по крайней мр, французскою публикою весьма сочувственно. Это одно уже показываетъ, что французское образованное общество, одно изъ наилучше воспитанныхъ на классицизм, считаетъ, однакожь, нелишнимъ расширить свой запасъ свденій даже по этой части. Однако, во всякомъ случа, греческая мифологія извстна намъ все-же гораздо лучше другихъ политеистическихъ религій, равнозначащихъ съ нею въ смысл общаго культурнаго развитія, она мене другихъ отвлечетъ насъ отъ насущной дйствительности въ археологическую даль и глушь, а потому мы и изберемъ ее здсь за образецъ того возраста общечеловческаго самосознанія, котораго характернйшимъ порожденіемъ можно признать суеврно-метафизическое воззрніе на природу, окрещенное прозвищемъ многобожія или политеизма.
Выше я уже имлъ случай замтить, что въ исторіи развитія суеврныхъ демоническихъ представленій народы, крайне-отдаленные другъ отъ друга и обставленные крайне-различно въ смысл вншнихъ условій, приходятъ въ извстномъ возраст своего самопознанія къ порожденіямъ вполн однороднымъ, а часто и вовсе тождественнымъ. Національныя и другія особенности оказываются только различіемъ въ раскраск образовъ, создаваемыхъ въ разное время нашею фантазіею подъ вліяніемъ мало еще разслдованныхъ универсальныхъ законовъ. Такою національною особенностью грековъ было ихъ восторженное и эпикурейское поклоненіе красот, отнимайте у всего ихъ суеврно-метафизическаго развитія всякій характеръ аскетизма и сподвижничества. Во всемъ греческомъ пантеон не было ни одного божества, которое можно было бы назвать національнымъ въ строгомъ значеній этого слова, т. е. которое не было бы заимствовано изъ источника, доступнаго также и другимъ народамъ. Главнйшіе обитатели и повелители ихъ Олимпа были только дальнйшимъ видоизмненіемъ тхъ первоначальныхъ мифовъ, которымъ общіе индо-европейскіе предки поклонялись еще до своего распаденія и до эмиграціи ихъ въ Европу. Самыя имена ихъ измнились мало, или даже вовсе не измнились: Дивъ или Діеусъ такъ и остался Зеусъ-питеромъ, т. е. небомъ-отцемъ, Веруна сталъ Ураномъ и т. п. А между тмъ, эти-же самыя суеврно-метафизическія представленія въ браминской Индіи привели къ созданію мифовъ замчательно безобразныхъ, ужасающихъ и подавляющихъ,— мифовъ дйствительно демоническихъ на нашъ взглядъ, хотя-бы съ ними и не связывалась демоническая спеціальность зля и разрушенія. Поклоненіе этимъ уродливо-чудовищнымъ богамъ, неимющимъ въ себ ршительно ничего человческаго, привело очень естественно индйцевъ къ чудовищной теократіи, сковавшей и задавившей все ихъ дальнйшее умственное и общественное развитіе. Грекъ-же, воображая себ своихъ боговъ не только человкоподобными, но и, сравнительно, гораздо боле человчными, приближался къ нимъ безъ особаго ужаса самъ, не нуждаясь въ неисчисленномъ количеств посредниковъ, заставляющихъ азіятскихъ арійцевъ еще и до сихъ поръ дорого платить себ за свои фиктивныя услуги. Точно также, заимствуя безобразные и отвратительные мифы у египтянъ, финикіянъ и карфагенянъ, греки облагороживаютъ и очеловчиваютъ ихъ. Эта національная особенность древнихъ грековъ въ высшей степени драгоцнна и замчательна.
Со временъ Гумболдтова ‘Космоса’ эту замчательную гуманизирующую способность древнихъ грековъ принято объяснять, главнйшимъ образомъ, рдкою красотою и роскошью природы Эллады. Это объясненіе въ значительной степени подтверждается еще и тмъ, что греческія политеистическія порожденія не везд отличались равною красотою и гуманностью: въ Фессаліи и Аркадіи, напримръ, гд природа замтно бдне и сурове, чмъ на юг, и суеврныя представленія отличались характеромъ мрачнымъ, грубымъ, подавляющимъ. Отсюда распространились на всю Европу разнообразныя колдовства и волшебства, часто вполн людодскаго свойства. Фессалійскія чаровницы учили и римлянъ временъ имперіи приготовлять всякіе адскіе напитки и приворотныя снадобья изъ крови невинныхъ младенцевъ, печенки или сердца убитыхъ людей и т. п. Аркадія же, какъ выше уже было замчено, можетъ считаться родиною по-преимуществу поврій въ упырей, оборотней, вампировъ и т. п. Однакожь, Пешель, по моему мннію, совершенно правъ, замчая, что одними географическими условіями мстности невозможно объяснить различный характеръ религіозныхъ и суеврныхъ представленій развившихся въ ней народовъ. Онъ (въ послднемъ изданіи своей ‘Vlker-Kunde’) ссылается на очень краснорчивый примръ Мексики, гд климатическія и почвенныя условія исключительно благопріятны, во гд, между тмъ, цивилизація прививается плохо и гд политеистическія врованія анахуаковъ отличались выходящими даже изъ ряда чудовищностью и безобразіемъ. Вокль. какъ извстно, хорошо сознавалъ проблъ гумбольдтовскихъ воззрній и пытался разслдовать вліяніе, оказываемое на суеврно метафизическія воззрнія и представленія разныхъ народовъ пищею. Ему удалось подмтить нсколько во безынтересныхъ аналогій и совпаденій въ этомъ отношеніи. Такъ, напримръ, онъ установіяетъ, что народы, питающіеся исключительно растительною пищею, отличаются особенною склонностью къ аскетизму и мистицизму. Однакожь, въ цломъ его попытка едва-ли можетъ быть названа удачною. Не имя возможности вдаваться въ тщательное изслдованіе этого вопроса, я замчу только, что вышеупомянутый пластическій и гуманный характеръ греческой мифологіи можетъ легко быть объясненъ не однми только географическими особенностями ихъ страны, также не тмъ только, что древніе греки питались мясною пищею и не были исключительно вегетаріанцами, какъ браманистскіе индійцы, а всмъ складомъ греческой жизни. Древнему греку, особенно, смышленому и щедро одаренному природою афинянину, вообще говоря, жилось хорошо, и потому онъ не ощущалъ ни малйшаго побужденія воображать себ своихъ боговъ палачами человческаго рода. Индусъ, вчно терзаемый голодомъ, болзнями, безпощадными кшатріями и браминами, смотрлъ въ жизнь, какъ на каторгу. Блаженство или, по крайней мр, отсутствіе горя и страданія онъ не могъ себ вообразить иначе, какъ въ форм небытія. Если все это злополучное племя не самоистребилось поголовно, то единственно потому, что анимистскія суеврія убждали его, что смерть не есть конецъ личнаго бытія. Безсердечные боги, или демоны браманизма, заставляютъ каждаго, освободившагося смертью изъ этой юдоли плача, начинать свое земное странствованіе вновь въ какой-нибудь новой форм (метампсихоза, аватегръ). Избавиться отъ этого, вчно возобновляющагося мученичества, можно не иначе, какъ снискавъ себ особую благосклонность и милость этихъ жестокихъ божествъ, они-же не разумны, не справедливы, они только причудливы, мелочны и капризны. Одни только брамины знаютъ съ точностью ихъ правы, только они одни могутъ указать путь ко спасенію, г. е. къ конечному уничтоженію,— путь, обставленный тысячно безсмысленныхъ, безобразныхъ обрядностей.
Конечно, и древніе греки не благоденствовали заурядъ, и они знали болзни, нужду, горе, страданія, но въ общемъ они мирились съ земною жизнью и не только не боялись возобновленія ея посл смерти, но даже не считали нужнымъ придумывать себ какія-нибудь загробныя утшенія. Лучше этой земной жизни они не воображали себ ничего и сосредоточивали, главнйшимъ образомъ, свое вниманіе на томъ, чтобы изъ нея извлечь лучшій ея цвтъ, а это возможно не иначе, какъ при соблюденіи во всемъ мры, гармоніи, ритма. Переходя за извстный предлъ, даже наслажденіе, физическое и духовное, переходитъ въ страданіе, слдовательно, все дло только въ предл. Вотъ почему они не придумываютъ спеціальныхъ боговъ зла даже тогда, когда нравственное разграниченіе понятій и чувство справедливости развиваются у нихъ до высокаго уровня. Добро и зло исходятъ изъ одного корня, они относительны. Одно и то-же божество можетъ быть добрымъ ко мн и злымъ къ моему сосду, пріятелю или врагу. Боги греческаго Олимпа такіе-же люди, какъ и мы, но только они уравновшенне, грандіозне, красиве. Не находя въ природ ничего красиве хороню сложеннаго человческаго тла, древній трекъ одваетъ своихъ боговъ этимъ тломъ, которое онъ усиливается вообразить себ совершенно освобожденнымъ отъ всякихъ несовершенствъ, неизбжно встрчающихся въ живой дйствительности. Такимъ образомъ, греки первые въ Европ и во всемъ басейн Средиземнаго моря возвысили понятіе о своихъ богахъ надъ животными и населили свой Олимпъ одними только человкоподобными существами, да и то идеализированными, усовершенствованными. Животныя встрчаются еще въ классическомъ пантеон, но они уже неравноправны богамъ, между тмъ, какъ у египтянъ, служившихъ учителями грекамъ во многихъ отношеніяхъ, быкъ Аписъ, рожденный отъ двственной коровы, получаетъ еще божескія почести отъ своихъ поклонниковъ. Однакожь, и греки, даже на высшей ступени своего развитія, не доросли еще до представленія о божеств, какъ о чемъ-то абсолютно-сверхъестественномъ и возвышенномъ: ихъ боги, точно также, какъ и люди, и все существующее подчинены какой-то таинственной космической необходимости — анангке, но это сбивчивое понятіе не играетъ въ ихъ суеврной эволюціи никакой роли и можетъ быть всецло отнесено къ области чисто-метафизическихъ порожденіи.
Въ греческой мифологіи демонизму, собственно говоря, не находилось мста. Они завщали намъ, правда, цлый контингентъ противниковъ божества — титановъ, громоздившихъ Пеліонъ на Оссу для того, чтобы добраться до небо-громовержца и отнять у него верховную власть. И по греческимъ понятіямъ, олимпійцы не были существами настолько справедливыми и благими, чтобы возстаніе противъ нихъ заслуживало проклятія, отверженія, неизгладимаго клейма позора и зла. Греческіе титаны такъ-же грандіозны, такъ-же красивы, какъ и сами боги, титанъ-же Прометей, олицетворяющій въ себ все, что способно въ человк возмущаться несправедливостію и зломъ, безспорно больше отвчаетъ нашимъ современнымъ представленіямъ о добродтели, чмъ самъ громовержецъ Зевсъ, осудившій его на жестокія муки за его смлый и свтлый протестъ. А между тмъ, не одинъ только Байронъ, но и нкоторые другіе поэты отрицательнаго направленія нашего вка смшиваютъ Прометея съ сатаною, Каиномъ и т. п. Рядомъ съ титанами мы находимъ въ классическомъ мір множество другихъ мифовъ, повліявшихъ боле или мене существенно на общеевропейскія представленія о чертяхъ. Таковы, напримръ, кабиры, т. е. адскія божества, заимствованныя изъ Финикіи, Египта, таковы фуріи, гарпіи и т, п. По вс они играютъ слишкомъ второстепенную роль. Вообще, греческому міровоззрнію чужда идея проклятаго отверженнаго міра. Страданіе, зло, по ихъ понятіямъ, представляются необходимымъ, законнымъ элементомъ природной гармоніи. Оно въ значительной степени смягчается, скрашивается покровомъ пластическаго гармояизма, величія и красоты, который древне греческое воображеніе накидывало на вс свои созданія. Сами греки до такой степени съумли проникнуться этимъ своимъ типическимъ міровоззрніемъ, что даже спартанскіе отроки, истязуемые у алтаря кровожадной Артенизы, сосредоточивали всю свою энергію только на томъ, чтобы, подъ вліяніемъ страданія, не опозорить себя безобразнымъ движеніемъ или негармоническимъ крикомъ.
Но мы слишкомъ долго остановились на той сторон греческаго политеизма, которою онъ отличается отъ всхъ другихъ извстныхъ вамъ политеизмовъ. Гуманизирующій, гармоническій элементъ, свойственный, вообще, греческому національному строю, породилъ на политеистической почв явленія, въ высшей степени знаменательныя и привлекательныя, но мы должны заняться здсь самою этою почвою, которая для всхъ народовъ одна и которая только подъ вліяніемъ совершенно исключительныхъ условій порождала обворожительныхъ Венеръ, стройныхъ Діанъ, сладострастныхъ нимфъ и тому подобные первоклассные образы. Почти вс политеистическія мифологіи отличаются, совершенно напротивъ, уродствомъ, чудовищностью и карикатурностью своихъ порожденій. Конечно, въ очень многихъ случаяхъ эта карикатурность, это уродство языческихъ идоловъ можетъ быть объяснено просто техническою неумлостью живописцевъ и скульпторовъ, изготовляющихъ для врующихъ ихъ изображенія. Въ нкоторыхъ другихъ случаяхъ изваянія языческихъ боговъ кажутся намъ безобразными, но это не мшаетъ имъ выражать, быть можетъ, идеалы красоты но понятіямъ народовъ, поклоняющихся этимъ изваяніямъ. Но и то, и другое будетъ только частнымъ случаемъ, вообще же говоря, въ представленіяхъ о божеств политеистическихъ народовъ изображенія красоты играютъ такую-же ничтожную роль, какъ и соображенія о добродтели или справедливости. Та сбивчивость или неразграниченность понятій божественнаго, демоническаго, человческаго и скотскаго, которую мы замтили въ низшемъ фетишистскомъ період, долго еще замчается и въ мифологіяхъ этой второй и сравнительно высшей формаціи. Но намъ уже давно пора заняться вопросомъ: гд-же начинается собственно многобожіе или политеизмъ, въ чемъ заключается его сущность и чмъ отличается онъ отъ низшихъ фетишистскихъ и анимистскихъ порожденій?
Французскіе позитивисты, въ томъ числ и помянутый уже выше Жираръ де Ріалъ, избравшій своею спеціальностью сравнительное изученіе мифологій всхъ народовъ, даютъ на эти вопросы категорическій и вполн удовлетворительный отвтъ. Сущность многобожія, по ихъ опредленію, заключается въ томъ, что въ этомъ новомъ період своего умственнаго развитія человчество уже начинаетъ понимать божество или духъ, какъ нчто отличное отъ матеріи, остающееся вн ея и управляющее ею. Дло, слдовательно, заключается не въ количеств почитаемыхъ божествъ или демоновъ, а въ качеств того представленія о божественности и духовности, которое составляютъ себ поклонники какого-нибудь языческаго пантеона. Мы знаемъ множество низшихъ религіозныхъ системъ, гд весь видимый міръ представляется населеннымъ неисчислимымъ количествомъ духовъ, или геніевъ, гд пантеонъ, слдовательно, еще многочисленне греческаго, египетскаго или браминскаго, но по мннію новйшихъ изслдователей, эти системы духопоклонничества или обожанія геніевъ, не заслуживаютъ названія политеистическихъ, потому что представленія объ этихъ геніяхъ слишкомъ еще грубо, вещественно, не достаточно метафизично. Прекраснымъ примромъ такой низшей религіозной системы можетъ служить національная японская религія, или синтоизмъ, сохранившаяся отчасти и до нашего времени, хотя и значительно видоизмненная буддійскимъ и конфуціевскимъ вліяніемъ. Въ этой систем имется спеціальный геній ршительно для каждаго разряда явленій не только вещественныхъ, но и отвлеченныхъ, не только природныхъ, но и искуственныхъ. Такъ, напримръ, существуетъ особенный геній или духъ, обитающій въ каждомъ отхожемъ мст и особенно преслдующій женщинъ въ пору мсячныхъ очищеній, особенные геніи живутъ въ колпакахъ и въ плащахъ, въ пищ, въ слезахъ, въ изверженіяхъ человческаго тла и т. п. Дйствительно, подобныя чувственныя воззрнія могутъ имть мало общаго съ пластическимъ пантеизмомъ классической Греціи и служатъ памятниками міровоззрнія очень еще ребяческаго, а потому и понятно, что французскіе изслдователи не считаютъ ихъ даже за религіи, а всецло относятъ къ области фетишизма. Съ этнографической точки зрнія, однакожь, вс эти тонкія подраздленія могутъ имть только очень мало значенія. За исключеніемъ очень немногихъ, особенно рзкихъ, примровъ, мы на каждомъ шагу будемъ встрчать самыя серьезныя затрудненія, если вздумаемъ классифицировать извстныя намъ суеврно-метафизическія системы отсталыхъ народовъ по шаблонамъ Огюста Конта. Затрудненія эти вытекаютъ не только изъ невозможности собрать вс необходимыя подробнйшія свденія объ отношеніяхъ различныхъ отсталыхъ народовъ къ своимъ богамъ, но еще. и гораздо боле существеннымъ образомъ, изъ того, что самому первобытному анимизму свойственна уже извстная, довольно сложная метафизика, а вс метафизическія представленія до крайности растяжимы, а такъ какъ наша собственная метафизика идетъ изъ того-же самаго источника, то мы на каждомъ шагу рискуемъ понимать и толковать различныя религіозныя системы дикарей по нашему, а не по ихнему. Когда мы узнаемъ, напримръ, что остяки скутъ своихъ боговъ, провинившихся чмъ-нибудь передъ ними, то мы совершенно вправ заключить, что они пребываютъ въ період самаго ребяческаго фетишизма, но если намъ приходится длать оцнку или классификацію не на основаніи положительныхъ фактовъ, то построенія паши непремнно будутъ ошибочны или, по крайней мр, произвольны. Такъ, напримръ, нкоторые ученые лзутъ изъ кожи вонъ, чтобы доказать, будто китайское поклоненіе Тьянъ, т. е. небу-отцу, или оплодотворяющему, мужескому и эфирному началу, должно быть отнесено къ чистйшему фетишизму, другіе, столь-же авторитетные ученые, никакъ не могутъ согласиться въ этомъ съ ними. Я, съ своей стороны, могу только замтить, что китайское представленіе о неб, чуждое всякаго антропоморфизма, гораздо отвлеченне, метафизичне греческаго Зевса даже позднйшей эпохи. Въ моихъ глазахъ важно, впрочемъ, не распредленіе мифологій по контовскимь рубрикамъ или кадрамъ, но интересно прослдить, какимъ образомъ человчество, начавъ съ животно-соннаго отношенія къ реальному міру, приходитъ къ созданію боле или мене стройныхъ и цлостныхъ фиктивныхъ міровъ, населенныхъ призраками и демонами, эти суеврныя созданія, не существующія нигд кром, какъ въ воображеніи своихъ поклонниковъ, оказываютъ, однакожь, гораздо боле вліянія на матеріальное благосостояніе и умственное развитіе народовъ, чмъ многія реальнйшія и существеннйшія географическія и иныя условія.
Выше мы уже видли, какъ возникаютъ въ дтскомъ невжественномъ мозгу представленія фетишистскія и анимистскія, которыя, въ силу косности или атавизма, доживаютъ до самыхъ высшихъ предловъ осуществленнаго до сихъ поръ культурнаго развитія, переплетаясь на каждомъ шагу съ созданіями несравненно высшаго порядка, побуждая цлыя группы человчества ко множеству непослдовательныхъ поступковъ и нарушая внутреннюю гармонію и цлостность нашего позднйшаго міросозерцанія. По нашему мннію, весь многовковой прогресъ заключается только въ послдовательномъ исчезновеніи этихъ призраковъ, созданныхъ запуганнымъ воображеніемъ въ пору перваго пробужденія человческаго самопознанія среди неизслдованной еще опытомъ и наукою природы. Прогресъ этотъ осуществляется чрезвычайно медленно и идетъ вовсе не прямымъ путемъ, а ежечасно уклоняясь во всевозможныя окольныя трущобы и дебри. Суеврно-метафизическія представленія совершенствуются, т. е. приходятъ къ самоотрицанію, не въ силу присущаго имъ самимъ прогресивнаго начала, а только подъ постороннимъ руководящимъ вліяніемъ опыта и знанія. Дикарь могъ-бы безъ конца приносить кровавыя жертвоприношенія своему очагу и все-таки но замтить, что огонь этого очага тождественъ съ огнемъ очага всхъ его сосдей. Но когда опытомъ и наблюденіемъ онъ дошелъ уже до признанія этого тождества, то ему самому кажется ребячествомъ его поклоненіе своему очагу: онъ начинаетъ поклоняться генію всхъ очаговъ, такимъ образомъ, неисчислимое количество фетишей каждаго очага сливается въ лиц одного генія всхъ очаговъ, а слдовательно, и исчезаетъ цлый рядъ ребячески-суеврныхъ порожденій. Исчезаетъ онъ, къ сожалнію, не безслдно, такъ какъ порожденные имъ обряды остаются еще на долгое время, отчасти приноровившись къ новымъ суеврнымъ воззрніямъ, отчасти въ форм волшебства или колдовства, отчасти-же, наконецъ, въ совершенно безсмысленной форм.
Но опытъ и наблюденія боле или мене скоро приводятъ дикаря къ сознанію, что огни всхъ очаговъ не только тождественны между собою, но тождественны также и со всми извстными ему огнями. Тогда онъ начинаетъ собирать геніевъ всхъ огненныхъ явленій въ одну группу, которую онъ не замедлитъ снабдить соціальною іерархіею, совершенно сходною съ устройствомъ общества, въ которомъ онъ самъ живетъ на этомъ свт. Какой-нибудь особенно грозный геній или демонъ будетъ провозглашенъ царемъ этой группы, а остальные ея члены низведутся на второстепенную роль служителей и подручныхъ, которымъ вскор и вовсе перестанутъ приносить всякія жертвы, сосредоточивая все свое вниманіе на томъ, чтобы ублажить ихъ повелителя. Когда этотъ новый процесъ обобщенія дойдетъ до своего конца, тогда цлый новый рядъ геніевъ исчезнетъ, поглощенный въ лиц одного повелителя всхъ огней, который уже не составляетъ частицы каждаго огня, а распоряжается всми огненными явленіями въ мір, т. е. отвчаетъ коптовскому опредленію мифа политеистической или многобожной системы. Но въ исторіи этотъ процесъ объединенія совершается чрезвычайно медленно, многіе народы, по недостатку-ли культурнаго инстинкта или по другимъ, плохо извстнымъ вамъ, причинамъ, застываютъ на различныхъ его ступеняхъ. Многіе народы, достигшіе значительно высшихъ предловъ развитія, переживали различные фазисы или ступени этого процеса уже въ историческую эпоху. Мы обыкновенно говоримъ о мифологіи египтянъ, грековъ и т. п., какъ о чемъ-то цлостномъ, неподвижномъ и законченномъ. Въ дйствительности-же это было далеко не такъ: каждый изъ вышеупомянутыхъ народовъ оставилъ намъ достоврные памятники своего прохожденія по разнымъ ступенямъ этой лстницы, причемъ онъ на каждую высшую ступень взносилъ съ собою цлые грузы хлама, нажитаго имъ еще на первой ступени этого восходящаго шествія.
Достигнувъ того предла, который по новой научной терминогіи составляетъ характерную сущность многобожія, это прогресивное движеніе не останавливается и не измняетъ своего направленія: при каждомъ новомъ успх въ способности обобщенія, цлые сонмы мифовъ начинаютъ групироваться вокругъ одного какого нибудь царька или архонта и постепенно поглощаются имъ. Явленія, которыя ребячески неопытному уму представляются совершенно разнородными, неимющими между собою ничего общаго, при сколько-нибудь зрломъ ихъ разслдованіи, оказываются порожденіемъ одной общей имъ всмъ причины. Человкоуподобляющее представленіе этой причины становится сперва главноуправляющимъ, а потомъ и единственнымъ мифомъ всего этого разряда явленій, а слдовательно, и становится мене вещественнымъ, а боле приближается къ отвлеченному, метафизическому понятію міровой силы. Нельзя не замтить одного, что выборъ названій, придуманныхъ позитивистами для обозначенія трехъ намченныхъ ими этаповъ, крайне неудачный. Такъ, напримръ, періодъ многобожія тмъ отличается на первый взглядъ отъ фетишизма, со включеніемъ въ этотъ разрядъ и первоначальнаго анимизма и сравнительно высшаго поклоненія геніямъ, что въ немъ суеврнометафизическихъ построеній оказывается гораздо меньше. Однакожъ, въ самомъ умренномъ политеистическомъ пантеон боговъ все еще такъ много, что необходимы цлые вка и громадная способность безостановочнаго прогресивного развитія для того, чтобы достигнуть тхъ предловъ, которые въ исторіи язычества помчены религіею Зароастра, признающаго во всемъ мірозданіи только два мифа: добро и зло,— Магомета — плохо-ли, хорошо-ли — сводящаго и эти два мифа къ міровому единству и, наконецъ, Будды Сакья-Муни, котораго религія, по словамъ Бюрнуфа, Бартелеми де Сэнт-Илера и пр., атеистична, г. е. которые стремятся свести вс мифы къ нулю, а слдовательно, и вывести своихъ послдователей изъ области суеврно-метафизическихъ построеній вообще и демонизма въ частности, которую я намревался обозрть на этихъ бглыхъ страницахъ. Маздеимъ и буддизмъ начинаютъ оба съ очень возвышеннаго идеала, но они развились изъ браминства, а слдовательно, и пережили низшія стадіи въ немъ. Мусульманство, какъ извстно, заимствовало щедрою рукою свои построенія у евреевъ, тоже прошедшихъ, по свидтельству священнаго писанія, періодъ поклоненія фетишамъ, которыхъ Рахиль похищала у своего отца, слдуя за Іаковомъ, золотымъ тльцамъ и пр. Греческая мифологія представляется намъ особенно интересною еще и въ томъ отношеніи, что она (какъ и египетская) пережила цлый долгій рядъ послдовательныхъ превращеній отъ ребяческаго фетишизма временъ Гомера до возвышеннаго единобожія Клеоята и Сократа. Намъ, собственно, все равно, съ какихъ-бы поря, мы ни вздумали считать греческую мифологію за политеистическую, а не за фетишистскую систему. О многочисленныхъ остаткахъ грубйшаго фетишизма, сохранившихся у грековъ даже въ самую цвтущую пору ихъ исторіи, выше уже было говорено. Замтимъ, что у грековъ не только первоначально, но даже и въ позднйшую пору, имется множество отдльныхъ божествъ для совершенно однородныхъ явленій. Солнце весною, когда оно пріятно гретъ и оплодотворяетъ новые посвы, управляется, но ихъ понятіямъ, совершенно инымъ божествомъ, чмъ солнце осеннее, жгучее, страстное, вливающее въ виноградные грозды живительную кровь титана Діонисона. Солнце на зенит и солнце, появляющееся утромъ на горизонт, почитаются также въ вид двухъ, совершенно равноправныхъ и различныхъ, божествъ. Мало-по-малу скромная Аврора становится служанкою Аполлона, отворяющею ему небесныя ворота, когда онъ побдоносно вызжаетъ на своей колесниц, запряженной ретивыми конями и т. д. Это объединеніе и подчиненіе цлыхъ сонмовъ боле вещественныхъ и человкоподобныхъ мифовъ сравнительно меньшему числу метафизическихъ, отвлеченныхъ божествъ совершается далеко неодновременно у различныхъ народовъ греческой федерація. Разные слои народонаселенія одного и того-же народа ежечасно отстаютъ другъ отъ друга въ этомъ прогрессивномъ шествіи. Протагоръ уже провозглашаетъ свое знаменитое numen-anomena, что значитъ, что олимпійскіе мифы суть только различныя названія, придуманныя для обозначенія невдомой причины явленій, кажущихся разрозненными только на невжественный взглядъ, а его сограждане еще вритъ въ реальное бытіе этихъ мифовъ, и власти изгоняютъ оскорбителя боговъ изъ родного города. Точно также въ браминской Индіи мудрецы уже Споковъ-вка додумались до того, что Ати, Индра. Вишну и т. п.— только разныя названія единаго вчнаго начала, а браминство и до настоящей минуты остается религіею политеистическою въ строжайшемъ значеніи этого слова. Когда мы разсуждаемъ о какой-нибудь религіозно-метафизической систем, то необходимо принимать во вниманіе не т высшіе предлы, до которыхъ добрались немногіе избранники. Культурное значеніе этихъ системъ не въ ихъ метафизическихъ утонченностяхъ, а въ ихъ способности примирять съ постоянно измняющимся духомъ времени первобытныя фетишистскія порожденія умовъ, неспособныхъ къ логическому мышленію.
Труды и изслдованія по сравнительной мифологіи пріобртаютъ въ нашихъ глазахъ интересъ по мр того, какъ они выставляютъ на видъ читателя эту существеннйшую сторону суеврно-метафизической эволюціи, возможно меньше путаясь и теряясь во всевозможныхъ подробностяхъ, утомляющихъ вниманіе и заводящихъ насъ въ археологическую глушь. Къ сожалнію, изъ довольно уважительнаго количества, сочиненій, появившихся за послдніе годы на разныхъ европейскихъ языкахъ по этой части, мы знаемъ только ‘Les Origines de la Religion’ Жюля Бэссака, гд эта руководящая пить намчена врною и смлою рукою. Въ особенности французскому писателю удалось очень хорошо показать, какимъ образомъ мистическая или суеврная эволюція не только не руководитъ общимъ культурнымъ развитіемъ, но постоянно отстаетъ отъ него, противопоставляя ему всю силу инерціи или атавизма, стремящуюся на-вки приковать человка къ фетишизму, т. е. къ ребячески безсмысленной обрядности. Мы уже видли, что въ политеистическую эпоху сонмы божествъ іерархически групируются вокругъ одного какого-нибудь повелителя, который мало-по-малу поглощаетъ въ себ ихъ вс. Точно также между отдльными группами устанавливается своего рода іерархія: одни языческіе народы отдаютъ ршительное предпочтеніе богамъ земнымъ (хтонійскимъ), другіе — богамъ небеснымъ или звзднымъ, третіе — огненнымъ и т. д. Ж. Бэссакъ показываетъ намъ, что этимъ предпочтеніемъ руководятъ не какія-нибудь племенныя особенности, а общій культурный строй данной эпохи, дйствующій у самыхъ разнообразныхъ народовъ съ замчательнымъ однообразіемъ. Такъ, напримръ, пока породы остаются въ період гетеризма, т. е. общности женъ, т. с. пока каждый знаетъ только свою мать, а не можетъ знать отца, иногда и въ мифологіи преобладаетъ образъ хтонійскихъ божествъ, сосредоточивающихся вокругъ ‘матери земли’, т. е. все порождающей богини безъ всякаго оплодотворенія. Эта ‘всемірная мать’ воображается иногда въ вид двственницы, но чаще въ образ божественной блудницы,— обширное лоно, которое всегда готово къ воспринятію каждаго смени. Въ этомъ період зарождается культъ женскихъ половыхъ органовъ (ктайсъ), котораго слды открыты и въ современной Франціи, и который недавно запрещенъ правительствомъ въ Японіи. Но нравы измняются: общность женъ, составлявшая прежде законъ, становится исключеніемъ, нарушеніемъ граждански то закона, проституціею. Тогда мифологіи принимаетъ ее подъ свое, боле или мене могучее, покровительство, и эта суеврная проституція долго еще носитъ общественный характеръ посл того, какъ семья уже образовалась подъ главенствомъ отца. Только посл упорной и продолжительной борьбы, хтопійская мать съ своимъ причтомъ уступаетъ первенство ‘небу-отцу и кормильцу’ (Dians piler)… Ж. Бэссакъ не оставляетъ въ насъ никакого сомннія какъ насчетъ универсальности этого первобытнаго культа, такъ и насчетъ его тсной связи съ поклоненіемъ небу и земл. Въ особенности-же въ его сочиненіи собрано много интересныхъ фактовъ относительно того вліянія, которое лингвистическія представленія оказали на культурное развитіе и на мистическія воззрнія Европы…
До сихъ поръ мы разсматривали суеврно-метафизическую эволюцію такъ, какъ-будто человкъ стоялъ непосредственно лицомъ къ лицу съ природою, какъ-будто между нимъ и нею не существовало никакихъ посредниковъ, заинтересованныхъ въ томъ, чтобы придать его ребяческой запуганности и умственной несостоятельности опредленное направленіе. Первоначально, дйствительно, такіе посредники не должны были существовать, и предположеніе, будто человчество наведено на мысль суеврно-метафизическихъ порожденій какими нибудь злонамренными или своекорыстными шарлатанами и обманщиками, не выдерживаетъ никакой критики. Вся удушливая и головоломная путаница фетишистскихъ и анимистскихъ хитросплетеній есть роковой продуктъ отраженія реальности въ сонномъ, неосвщенномъ знаніемъ и цлесообразнымъ мышленіемъ мозгу, вс-же полнйшія суеврно-метафизическія построенія, включая въ ихъ число и утонченнйшій спиритизмъ и т. п. чертовщину новйшаго времени, суть только дальнйшія метаморфозы этихъ-же самыхъ хитросплетеній,— продуктъ боле или мене удачнаго и сознательнаго стремленія примирить современныя представленія разумности и причинной связи явленій съ атавистскими врованіями и обрядами темныхъ ребяческихъ временъ.
Мы знаемъ народы, у которыхъ не замчено вовсе никакихъ жрецовъ, волхвовъ, кудесниковъ и т. п. посредниковъ между простымъ смертнымъ и обожаемыми имъ фетишами или геніями. Само собою разумется, что мы при этомъ имемъ въ виду не только т совершенно отсталые народы, у которыхъ не замчено даже до сихъ поръ никакихъ суеврій и обрядовъ. Но, напримръ, въ китайской исторіи нтъ никакого упоминанія о жрецахъ или колдунахъ, по крайней мр, до V столтія до P. X., т. е. до тхъ поръ, пока не распространилось въ стран мистическое ученіе Лао-дзе (такъ-называемая секта даосовъ), ведущее свое начало, по мннію европейскихъ изслдователей, отъ браминства. А между тмъ, китайцы, по меньшей мр за тысячу или полторы тысячи лтъ передъ тмъ, знали уже семью, устроенную подъ главенствомъ отца, знали земледліе, гидравлическія работы, съемку плановъ и свойства прямоугольнаго трехугольника, имли календарь, письменность, т. е. никоимъ образомъ не могли считаться за дикарей, хотя бы въ очень условномъ и относительномъ смысл этого слова. Замчательно, что въ то-же самое время они никакъ по могли считаться отсталыми въ суеврно метафизической эволюціи, такъ-какъ они имли уже сохранившійся до сихъ поръ культъ предковъ и цлыхъ сонмовъ геніевъ земныхъ и небесныхъ, которымъ приносились жертвы, въ честь которыхъ справлялись таинственные обряды. Они уже успли подчинить земныхъ духовъ одному отвлеченному, метафизическому женскому началу, которое воображали себ уже по въ человкоподобной форм ‘хтонійский матери’, а въ вид очень сложной абстракціи, совмщавшей въ себ представленія мрака, косности, бездйствія, слабости матеріи. Точно также духи небесные были уже подчи йены началу мужскому, дятельному, лучезарному, эфирному, движущему, согрвающему и оплодотворяющему. Небо, т. е. Тьянъ, было какъ-бы тломъ или вмстилищемъ этого мужскаго начала, ему одному приносились жертвы, какъ отцу и кормильцу вселенной, т. е. Діаусъ-Питеру. воображаемому, однакожь, гораздо мене фетишистскимъ образомъ, чмъ у азіятскихъ арійцевъ и у грековъ. Что китайцы дошли до этого продла не сразу, а перейдя по всмъ промежуточнымъ ступенямъ, по которымъ проходили и другіе народы, — за это можно поручиться не только на основаніи апріористическаго положенія, что законы развитія тождественны везд, но еще и потому, что мы встрчаемъ и у китайцевъ остатки литсшзма, т. е. поклоненія половому отношенію, какъ символу того мистическаго процеса, которымъ небо оплодотворило землю,— сила матерію.— а заставила и породить вселенную. Слдовательно, у китайцевъ не было недостатка ни въ суевріяхъ, поглотившихъ значительную долю ихъ національнаго творчества на свое отршеніе отъ первобытной фетишистской вещественности и грубости, ни въ жертвоприношеніяхъ и обрядахъ, а вмст съ тмъ все-таки не было у нихъ ни жрецовъ, ни кудесниковъ. Каждый отецъ семейства приносилъ за себя и за семью жертвы домашнимъ богамъ, князь приносилъ урочныя жертвы Тьянъ за всхъ своихъ васаловъ, пока, наконецъ, императоры, подчинивъ себ удльныхъ князей, не сдлали жертвоприношенія Тьянъ отъ лица всего народа своею исключительною привилегіею.
Точно также обходились безъ жрецовъ и волхвовъ японцы, пока они держались исключительно своего національнаго культа, хотя они тоже имли довольно сложные обрядники, справляли всевозможныя очистительныя жертвоприношенія (харай, т. е. ‘вытряхиваніе скверны’), процесіи, очень сходныя съ тми, которыя и до сихъ поръ справляются въ Италіи, Испаніи и во Франціи, а на похоронахъ своихъ вождей избивали десятки и сотни невольниковъ и женъ, не считая всякой домашней живности. Но и у нихъ, какъ у сосднихъ китайцевъ, всякій обращался къ геніямъ или духамъ самъ за себя, за своихъ женъ, дтей и домочадцевъ. Жители боле сверныхъ острововъ Тихаго Океана, отставшіе отъ китайцевъ и японцевъ въ своемъ развитіи, точно также не знаютъ ни жрецовъ, ни кудесниковъ, хотя многіе изъ нихъ, напримръ, Айно-ни-Йезо и на Сахалин, отличаются большею набожностью, но только отцы семействъ справляютъ сами свои обряды въ честь медвдя или въ честь камы или камуй, т. е. гатовъ, а старшины или князьки отдльныхъ родовъ священнодйствуютъ за все подвластное имъ народонаселеніе. Въ этихъ случаяхъ невозможно даже предполагать, что свтскіе вожди первоначально были жрецами и, благодаря своему жречеству или кудесничеству, успли забрать силу въ свои руки, т. е., что въ нихъ свтская власть слилась съ духовною и поглотила ее въ себ. Подобные примры тоже встрчаются въ этнографіи, по про Китай, напримръ, мы съ достоврностью знаемъ, что въ немъ императоры присвоили себ исключительное право приносить жертвоприношенія небу за весь свой народъ уже посл того, какъ въ ихъ рукахъ была сосредоточена свтская власть въ очень значительной степени. Отсталые народы вообще склонны обращаться къ власть имущему съ чисто-фетишистскимъ поклонничествомъ, а потому у многихъ народовъ какъ Стараго, такъ и Новаго Свта свтскій глава есть вмст съ тмъ и лицо изъ ихъ апимистскаго или фетишистскаго пантеона, но эти примры мало имютъ отношенія къ вопросу о возникновеніи и развитіи жрецовъ и кудесниковъ, какъ отдльнаго сословія, пользующагося большею или меньшею властью и почетомъ въ обществ. Китайскій богдыханъ — сынъ неба и одаренъ нкоторыми сверхъестественными атрибутами, японскій микадо — преемникъ богини солнца и можетъ причинять землетрясеніе своимъ безпокойствомъ, французскіе короли излчиваютъ золотуху своимъ прикосновеніемъ и т. д. Но во всхъ этихъ случаяхъ суеврные атрибуты не служатъ опорою власти, а. являются только ничтожными ея придатками. Мы не можемъ смотрть на только-что помянутыхъ монарховъ, какъ на коронованныхъ жрецовъ, а на практик это развитіе чрезвычайно важно, теократіи, т. е. жреческія царства, всегда и повсюду отличались крайнею исключительностью и жестокою нетерпимостью, а въ Кита и Японіи всякая религіозная пропаганда споконъ-вку пользовалась замчательною свободою. Желая уяснить вопросъ: какими побужденіями руководится человчество, отдавая повсемстно дань типу лучшихъ плодовъ своего труда свою свободу, семью и нердко самихъ себя въ безконтрольной распоряженіе людей, необлеченныхъ никакою властью, неоказывающихъ своимъ согражданамъ никакихъ вещественныхъ услугъ!— Мы не можемъ извлечь изъ вышеприведенныхъ примровъ ничего поучительнаго и вынуждены обратиться къ другимъ разрядамъ явленій.
Докторъ Онимюсъ, лучшій электропатъ въ настоящее время въ Париж, наживаетъ своею практикою по нскольку сотъ тысячъ франковъ въ годъ и еще иметъ время писать брошюры о психіатрическомъ состояніи героевъ драмъ Шекспира. Д-ръ Онимюсъ очень образованный человкъ, и электричество — дйствительная, реальная сила, способная оказывать медицин большій услуги и до сихъ поръ эксплоатируемая по большей части шарлатанами весьма низменнаго порядка. По большинство публики иметъ самое сбивчивое понятіе объ электричеств вообще, а въ особенности о его роли въ нашей органической экономіи. Въ глазахъ этого большинства, посл нсколькихъ замчательныхъ случаенъ излченія нкоторыхъ болзней электричествомъ, само медицинское электричество становится таинственнымъ фетишемъ, обладающимъ способностью изгонять вс наши болзни, а д-ръ Онимюсъ и нсколько другихъ извстныхъ электропатовъ — жрецами этого фетиша, и про нихъ уже слагаются цлыя легенды, страждующіе всхъ странъ торопятся покупать себ ихъ услуги, нещадно повышая цну этихъ услугъ своей ревнивой конкуренціей. Но здсь мы еще видимъ такой примръ, въ основ котораго лежитъ нчто реальное, непротиворчащее законамъ разума и требованіямъ цлесообразности. А что сказать, напримръ, о гомеопатіи, исходящей изъ того мудраго положенія, что Укьооонми больше 1, о матеопатіи, вновь изобртенной раззорившиися итальянскимъ кутилою и всходящей единственно изъ того руководящаго начала, что поправлять разстроенное состояніе пріятно всякими средствами, о магнетизм, спиритизм и т. п. возрожденіяхъ первобытнаго фетишизма, имющихъ громадный успхъ въ самыхъ просвщенныхъ столицахъ и передовыхъ центрахъ новйшей цивилизаціи! Можно сказать одно: въ человчеств во вс времени живетъ неудержимая потребность отдлаться какими-бы то ни было мрами, per fas и nefas, отъ подавляющихъ и разъдающихъ его золъ. Не видя разумнаго выхода, оно, съ поспшностью испуганнаго стада, бросается во вс, открываемыя передъ нимъ, ворота, усиливаясь само заглушить въ себ слабый голосъ здороваго скептицизма и обрушиваясь съ слпою яростью на добросовстнаго смльчака, который вздумаетъ предостерегать его отъ табуннаго ослпленія. ‘Обмани меня, по скажи, что ты меня любишь!’ восклицаетъ сантиментальный шиллеровскій любовникъ, убдившись въ измн своей возлюбленной, Слова эти можно-бы избрать девизомъ ко всей изслдуемой нами здсь суеврно-метафизической эволюціи, но только боле человчная, чмъ шиллеровская коварная кокетка, цлая группа всякихъ колдуновъ, знахарей, волшебниковъ, метагиртовъ, жрецовъ и т. п., тронутая этимъ отчаяннымъ воплемъ, соглашается обмануть съ такою услужливостью, что обманываетъ при этомъ, и, можетъ-быть, всхъ прежде, самое себя, тмъ боле, что для нея этотъ самообманъ служитъ источникомъ очень выгодной спекуляціи.
Не подлежитъ никакому сомннію, что крайне-многочисленное и разношерстное сословіе эксплуататоровъ человческихъ суеврій иметъ чисто-утилитарное происхожденіе. Фетишисту и анимисту точно также но хочется болть и умирать, какъ и самому просвщенному скептику или самому пламенному идеалисту. Но болзнь и смерть, по его представленіямъ, ничто иное, какъ несвоевременная или слишкомъ продолжительная отлучка души изъ его тла. Стоитъ только эту праздношатающуюся душу ‘изловить и водворить’, и все устроится ко всеобщему благополучію. но какъ совершить эту ловлю?— ни самъ больной, ни иной простой смертный этого не вдаетъ. Понятно, что первый, предлагающій свои услуги вдунъ будетъ принятъ съ распростертыми объятіями. И дйствительно, мы видимъ, что одинъ изъ первйшихъ и наиболе распространенныхъ видовъ колдуновъ и волшебниковъ, фетишистскихъ жрецовъ и т. п.— лкаря, они-же и воскресители мертвыхъ. Даже тамъ, гд въ лиц одного волхва или шамана сосредоточивается множество разнообразнйшихъ спеціальностей, лкарскіе атрибуты преобладаютъ на-столь ко, что американцы называютъ шамановъ своихъ краснокожихъ ‘medicine men’. Римскіе авгуры, какъ извстно, не могли смотрть другу другу въ лице безъ смха, т. о. знали очень хорошо, что они плуты, безъ зазрнія совсти собирающіе доходъ съ тупости и невжества своихъ ближнихъ. Многіе путешественники и этнографы старались наблюдать, не такъ-ли точно смотрятъ на себя вс шаманы, заклинатели духовъ и иные анимистскіе исцлители плотскихъ недуговъ человчества? Почти вс приходятъ къ заключенію, что сознательный обманъ не играетъ въ этомъ дл существенной роли. Добрицгоферъ, такъ прекрасно описавшій нкоторыя южно-американскія племена, положительно утверждаетъ, что тамошніе пьяйе, или караибы, прежде всхъ другихъ врятъ въ дйствительность своихъ чаръ, а Добрицгоферъ самъ іезуитъ и, слдовательно, вполн компетентный судья въ этомъ дл. Петель приводитъ доказательство, что и папуасскіе колдуны относятся къ своему ремеслу добросовстно и съ полною врою въ дйствительность продлываемыхъ ими кривляній. Это нисколько не удивляетъ насъ относительно того періода, когда уже образовался цлый, боле или мене сложный, ритуалъ, обставленный всевозможными таинственными и дйствующими на воображеніе подробностями. Шаманъ, научившійся этимъ обрядамъ часто съ большимъ трудомъ, подвергавшійся мучительнымъ и даже опаснымъ для его жизни искусамъ, весьма естественно склоненъ смотрть на всю эту фантастическую чепуху, какъ на науку, и совершенно добросовстно преувеличивать ея значеніе въ собственныхъ своихъ глазахъ. но какъ возникли и сложились эти первые шаманскіе или колдовскіе обрядники? Этотъ вопросъ кажется намъ очень еще мало уясненнымъ психологически.
Ограничимся на первый разъ областью анимистскаго лченія болзней и смерти, такъ какъ она составляетъ одну изъ главнйшихъ и повсесвтно распространенныхъ сторонъ колдовства, шаманства и жречества всевозможныхъ оттнковъ. По своему общественному положенію жрецы очень многихъ отсталыхъ народовъ всего боле приближаются къ нашимъ ярмарочнымъ зубнымъ врачамъ и шарлатанамъ, которые и до сихъ поръ еще продаютъ на торговыхъ площадяхъ южно-европейскихъ городовъ при фантастической, не рдко шутовской обстановк, симпатическія лкарства отъ всякихъ болзней. Можно предположить, что первоначально въ какомъ-нибудь дикомъ обществ выздоровленіе больного сопровождалось совершенно случайнымъ обстоятельствомъ, почему-либо обратившемъ на себя вниманіе окружающихъ. По своей фундаментальной неспособности улавливать причинную связь явленій, дикари эти должны, весьма естественно, впадать въ очень распространенную даже въ высшихъ сферахъ логическую ошибку: ‘post ergo propter hoc’, т. е. воображать себ, будто больной выздоровлъ именно вслдствіе этого чисто случайнаго, обстоятельства, несостоявшаго съ его болзнью или выздоровленіемъ ршительно ни въ какой связи. Всякій другой больной при этомъ непремнно захочетъ и на себ испытать это средство но на немъ оно уже можетъ оказаться недйствительнымъ. Это сейчасъ-же вызываетъ длинные толки и пересуды: да точно-ли средство во второй разъ было употреблено точно такъ-же, какъ и въ первый? Можетъ-быть, щука, оказавшаяся подл постели выздороввшаго отъ желтухи, была не въ кругломъ, а въ овальномъ, не въ глинянномъ, а въ деревянномъ сосуд, и т. п.? Можетъ-быть, слова, которымъ приписывается выздоровленіе перваго больного, были произнесены въ иной послдовательности, съ ппою интонаціею, или что-нибудь въ этомъ род. Обо всемъ этомъ считаютъ нужнымъ справиться у кого-либо изъ присутствовавшихъ при первомъ выздоровленіи и знающихъ доподлинно вс его подробности. Такимъ образомъ, одинъ изъ чисто-случайныхъ близкихъ свидтелей перваго выздоровленія будетъ призываться къ постели каждаго заболвающаго и тщательно воспроизводить у нея все то, чему приписывается выздоровленіе перваго больного. Если изъ десяти новыхъ больныхъ посл подобныхъ продлокъ выздороветъ еще одинъ, то въ дйствительности цлебнаго средства не останется уже никакого сомннія. Девять несчастныхъ случаевъ будутъ приписаны всевозможнымъ фиктивнымъ причинамъ, или-же вовсе ускользнутъ отъ вниманія. Случайный знахарь обратится въ цховаго, присяжнаго, къ нему придутъ учиться другіе, самъ онъ передастъ свою премудрость ближайшимъ наслдникамъ. Случай, породившій это колдовство, давно уже исчезнетъ изъ памяти и знахарей, и ихъ паціентовъ, а самое средство тщательно сохранится и дойдетъ до отдаленнйшаго потомства, быть-можетъ, значительно украшенное и искаженное фантастическимъ творчествомъ позднйшихъ вковъ, опутанное всми хитросплетеніями фетишистской обрядности и анимистской метафизики. Этотъ случайный элементъ несомннно игралъ очень важную роль въ возникновеніи колдовства и шаманства у всхъ народовъ. Имъ однимъ могутъ быть очень удобно объяснены вс т причудливыя средства, которыми столь богата знахарская и симпатическая медицина всхъ странъ. Но при сколько-нибудь внимательномъ изученіи демоническихъ и вообще суеврныхъ обрядовъ различныхъ народовъ насъ всего боле поражаетъ замчательное однообразіе шаманскихъ пріемовъ во всхъ частяхъ свта. Сибирскіе шаманы, ведущіе, какъ извстно, свой родъ отъ индйскихъ грамана и нердко офиціально считаемые принадлежащими къ буддійской вр, medicine-men, подъ разными мстными названіями встрчающіеся въ обихъ Америкахъ, отъ Канады до Огненной земли, лапландскіе знахари и волшебники Индо-Китая, папуасскіе колдуны и люди-фетиши нкоторыхъ негритянскихъ племенъ,— прибгаютъ вс въ излченіи болзней и заклинаніи смерти къ такимъ сходнымъ средствамъ, что это уже никакъ не можетъ быть объяснено однимъ только случайнымъ совпаденіемъ, о которомъ сейчасъ было говорено.
Наиболе распространенные пріемы суеврной медицины легко могутъ быть отнесены къ двумъ разрядамъ: изловленіе и водвореніе души, покинувшей тло больного или мертваго паціента, и изгнаніе болзни, воображаемой тоже, какъ особое духоподобное существо. Душу, какъ выше уже было замчено, ловятъ, какъ шмеля или бабочку, шапками, подолами, лукошками, сопровождая эту ловлю особыми причитаніями. Болзнь выгоняютъ неистовыми криками, пляскою, музыкою, трещетками и т. п., или тоже причитаніями и даже угрозами. Все это такъ ребячески-просто и такъ непосредственно вытекаетъ изъ общей анимистской теоріи, что невольно недоумваешь, почему-же всякій врующій не производитъ этого самъ для себя и для своихъ близкихъ, а прибгаетъ къ помощи посредниковъ, заставляющихъ всюду дорого платить себ за свои сомнительныя услуги и ложащихся повсюду тяжелымъ бременемъ на экономическое и общее культурное развитіе человчества? Отвтъ, мн кажется, очень простъ: даже на низшей степени культурнаго развитія въ среднемъ человчеств живетъ струнка скептицизма и здраваго смысла настолько, что онъ не вритъ вполн въ возможность остановить смерть заклинаніемъ или прогнать лихорадку трещоткою. Но этотъ скептицизмъ въ немъ такъ слабъ, что передъ лицомъ перваго изувра, заморившаго въ себ эту скептическую жилку, онъ робко прячется, говоря: ‘ну, такъ ты и попробуй’. И изувръ, дйствительно, пробуетъ, не стсняясь никакою застнчивостью, не замчая никакихъ самыхъ вопіющихъ противорчій, онъ длаетъ изъ анимистскихъ данныхъ вс т неожиданнйшіе выводы и заключенія, къ которымъ только способенъ ослпленный фанатизмомъ или нервно-истерическимъ разстройствомъ мозгъ. Въ ста случаяхъ его пробы дадутъ самый печальный результатъ, по вра его въ себя этимъ не можетъ быть поколеблена ни на волосъ, слдовательно, и скептицизмъ другихъ передъ нимъ также робокъ и безотвтенъ. Замчательно, напримръ, что большая часть отсталыхъ народовъ до сихъ поръ еще не считаютъ смерть естественнымъ удломъ всего живого, а неизмнно приписываютъ ее недостаточному искуству собственныхъ своихъ знахарей или непреодолимой сил чаръ враждебнаго колдуна. Но если хоть въ одномъ случа кудеснику удалось продлать свои причитанія надъ паціентомъ, который впослдствіи выздоровлъ, то скептицизму остается только молчать подъ опасеніемъ навлечь на себя самыя мрачныя и далеко уже не фиктивныя послдствія. Почти повсюду, гд жреческое сословіе не захватило еще въ свои руки свтскую власть, оно внушаетъ къ себ гораздо больше страха и презрнія, чмъ уваженія и благоговнія. Въ нормальномъ состояніи дикарь по большей части чуждается общенія съ нимъ и встрчу съ нимъ на дорог считаетъ обыкновенно для себя печальнымъ предзнаменованіемъ. Совершенно иное дло, когда страданіе, опасность или горе ослабили его неустойчивый внутренній строй: тогда онъ готовъ отдать послднюю крупицу своего зерна за слабую надежду исцленія, предлагаемую ему шаманами, заклинателями, продавцами талисмановъ и т. п.— И они жадно сторожатъ его въ эти тяжелыя и критическія для него минуты его существованія, являясь неизмнными спутниками болзней, смерти, опасности, всякихъ домашнихъ и общественныхъ бдствій, съ которыхъ они взимаютъ повсюду обильную дань. Толпами странствуютъ они по ярмаркамъ и инымъ люднымъ сборищамъ, привлекая къ себ толпу своимъ причудливымъ костюмомъ, своими, въ глаза бросающимися, ухватками, не пренебрегая никакою мелочною подробностью, могущею произвести на зрителей потрясающее впечатлніе. Если мы ихъ всхъ не можемъ поголовно считать за обманщиковъ и злостныхъ насадителей самыхъ пагубныхъ суеврій, составляющихъ ихъ наслдственный вертоградъ, то единственно потому, что сословія кудесниковъ, шамановъ, жрецовъ и волхвовъ являются повсюду какъ-бы поликлиникою всхъ одержимыхъ падучею болзнью, разнообразнйшими видами чисто-нервнаго разстройства. Сибирскіе шаманы избираютъ преимущественно своими адептами эпилептическихъ мальчиковъ, также точно поступаютъ и очень многіе сродные съ пили жрецы и волшебники другихъ странъ. Почти повсемстно въ этомъ сословіи распространено употребленіе всякихъ одуряющихъ напитковъ, а во многихъ странахъ для той-же самой цли прибгаютъ къ неистовымъ тлодвиженіямъ, крикамъ, круговой пляск и т. п. Чтобы еще боле отчудить свое сословіе отъ массы простыхъ смертныхъ, сознательные или искренніе эксплуататоры народныхъ суеврій подвергаютъ себя всякимъ мучительнымъ или стснительнымъ искусамъ, постамъ, воздержанію, нердко опасному увчью.
Чмъ сложне общественная жизнь, тмъ разнообразне услуги, которыхъ наивное человчество можетъ ожидать отъ людей, увренныхъ въ своемъ сверхъестественномъ могуществ и тсномъ сближеніи съ духами и фетишами. Впрочемъ, и на низшихъ ступеняхъ культуры роль ихъ не ограничивается однимъ только лченіемъ тлесныхъ недуговъ. Земледльческія племена, которыя Самюэль Бекеръ встрчалъ на верхнемъ басейн Нила, смущали этого почтеннаго пастора своимъ скептицизмомъ. Они, въ самомъ дл, представляются намъ замчательно свободными отъ разнообразныхъ анимистскихъ и фетишистскихъ суеврій. Такъ-какъ они въ то-же время вовсе не воинственны, то и пользуются довольно значительною гражданскою свободою. Но для удачнаго всхода своихъ посвовъ они нуждаются въ дожд и твердо врятъ, что нкоторые избранники способны вызывать дождь по своему усмотрнію. Процедура вызыванія дождя самая ничтожная, по тмъ не мене длатель дождя является ршительнымъ царькомъ этихъ интересныхъ народцевъ. Правительство ихъ можетъ быть названо чистою теократіею, такъ-какъ свтская власть иметъ единственною своею опорою предполагаемую способность побдителя давать своимъ подданнымъ дождь въ полезное для ихъ посвовъ время. Какъ скоро окажется, что царекъ въ этомъ дл плохъ, его тотчасъ же низвергаютъ съ престола и даже убиваютъ, замняя другимъ и не стсняясь никакими соображеніями наслдственности. Изъ описанія Бекера можно заключить, что эти длатели дождя — сознательные плуты. Въ Лоанго король не только длаетъ дождь, но и располагаетъ по своему усмотрнію всми атмосферическими явленіями, за что и взимаетъ съ своихъ подданныхъ обременительные налоги и пользуется крайне-деспотически своею верховною властью. У Бенджаровъ жреческое значеніе царя еще обширне: его сверхъестественное вліяніе не иметъ предловъ, но за то, если окажется, что нчто непріятное для его подданныхъ произошло безъ его вдома, злополучнаго правителя колотятъ палками до полусмерти. Однакожь у большинства отсталыхъ народовъ жрецы или шаманы оказываютъ своимъ согражданамъ самыя разнообразныя услуги, не переставая быть бродячими шарлатанами, живущими только доброхотными даяніями врующихъ и непользующихся чрезмрнымъ уваженіемъ и почетомъ. Кром врачебнаго искуства, загнанія мертвыхъ душъ въ нарочно устраиваемыя ими для этого куклы, кром изготовленія дождя и вёдра они боле или мене повсемстно имютъ своею спеціальностью предсказанія и гаданія всякаго рода. Эта отрасль жреческаго искуства очень логически вытекаетъ тоже изъ общей анимистской теоріи, уже изложенной мною на предъидущихъ страницахъ. Посредствомъ какихъ-либо опьяняющихъ напитковъ или особыхъ тлодвиженій, иногда-же просто только продолжительнымъ воздержаніемъ отъ пищи и т. п., жрецъ приводитъ себя въ изступленное или безчувственное состояніе. На язык фетишистовъ это значитъ, что онъ изгналъ свою душу изъ собственнаго тла и отправилъ ее, конечно, въ ту область, гд она можетъ наглядно почерпнуть требуемыя свденія о предмет гаданія или предсказанія. Вра въ магнетическое ясновидніе, столь распространенная повсюду въ Европ, представляетъ замчательный образчикъ фетишистскаго и анимистскаго порожденія, сохранившагося во всей первобытной своей чистот, несмотря на то, что теорія, изъ которой оно возникло и развилось, для насъ уже отжига, и мы не можемъ привести въ пользу нашего посщенія разныхъ ученицъ г-жи Ленорманъ даже тхъ аргументовъ, на которые опирается вра всхъ дикарей въ ихъ изступленныхъ или сонныхъ оракуловъ. Передавать какія-либо этнографическія особенности объ этой предвщательной или гадательной спеціальности жрецовъ различныхъ народовъ я считаю совершенно излишнимъ, такъ-какъ нтъ того европейскаго города, гд-бы читатель не могъ наблюдать самъ это фетишистское порожденіе непосредственно.
Какъ на частный случай гадательной и предвщательной способности шамановъ, слдуетъ указать на ордаліи, т. е. на примненіе этой-же самой способности къ разысканію виновнаго по какимъ-бы то ни было тяжебнымъ дламъ и уголовнымъ процесамъ. Въ настоящее время въ Европ очень еще нердки обращенія къ вороже или къ ясновидящей при всякомъ воровств, но только наша юриспруденція уже не довольствуется добытыми этимъ путемъ указаніями. Очень недавно, однакожь, испытанія и такъ-называемые ‘Божьи суды’ служили главнйшею основою судебныхъ приговоровъ по самымъ важнымъ дламъ, какъ это и теперь еще длается почти повсемстно въ Африк, гд колдуны или жрецы при всякихъ уголовныхъ ддахъ замняютъ собою и присяжныхъ, и судей. Чаще всего колдуны приготовляютъ со всякими наговорами ядовитый напитокъ и заставляютъ подсудимаго выпить его, или-же они принуждаютъ его вынуть голыми руками змю изъ горшка, и т. п. Если онъ умретъ отъ яда, то признается виновнымъ, въ противномъ-же случа оправдывается. Нельзя не замтить, что этотъ способъ дознанія юридической истины все-же гораздо, мене нелпъ, чмъ тотъ, къ которому прибгали у насъ въ инквизиторскихъ процесахъ, гд обвиняемый въ колдовств признавался невиннымъ только тогда, когда онъ погибалъ при испытаніи, если-же паче чаянія выходилъ изъ него невредимымъ, то это значило, что дьяволъ ему помогъ, и онъ обрекался на сожженіе.
У нкоторыхъ народовъ вс перечисленныя выше спеціальности сосредоточиваются въ лиц одного и того-же волшебника или жреца, у другихъ-же существуютъ разнообразные классы жрецовъ для каждой отдльный спеціальности. Для насъ важно замтить, что втеченіи очень долгаго времени между жрецами и волшебниками не существуетъ никакого различія. Кудесникъ, обладающій способностью исцлять одного больного, совершенно естественно предполагается способнымъ также ниспосылать эту самую болзнь своему недругу, или, вообще, другому лицу, не купившему по условной цн его къ себ благорасположенія. Волшебники или жрецы враждебнаго племени а priori предполагаются злостными, и американскіе краснокожіе распоряжаются съ ними точно также, какъ недавно инквизиторы обращались съ колдунами и вдьмами въ Европ, да и дйствительно, все колдовство и волшебство нашихъ знахарей сводится почти исключительно на возрожденіе обрядовъ побжденныхъ, вытсненныхъ послдними завоеваніями и историческою борьбою культовъ. Въ какой мр эта темная сторона нашего прошлаго уцлла еще въ современномъ быту, можно судить не столько по примру русскихъ степныхъ деревень, сколько, напримръ, по многолюднйшимъ и просвщеннйшимъ департаментамъ Франціи, гд судьямъ и въ настоящее время ежечасно приходится то разбирать жалобы по обвиненію такого-то въ волхвованіи, то преслдовать крестьянъ, варварски убившихъ какого-нибудь старика или бабу за чародйство. ‘По легко понятному сочетанію идей’, говоритъ Жираръ де-Ріаль на стр. 226 своей сравнительной мифологіи, ‘французскіе крестьяне, считая католическихъ священниковъ присяжными врагами колдовства, въ то-же самое время смотрятъ на нихъ, какъ на особаго рода чернокнижниковъ и чародевъ. Въ Оверни распространено поврье, будто грозовыя и градовыя тучи суть души умершихъ абатовъ и канониковъ, которымъ и при жизни приписывается власть посылать грозу или градъ. Какъ дикарю естественно удлять своимъ фетишамъ лучшіе куски своего обда, — будетъ-ли онъ состоять изъ плодовъ, рисовой каши или челческаго мяса, чтобы этою подачкою обезпечить себ пользованіе остальнымъ,— такъ-же точно онъ стремится подлиться съ ними всми своими другими наслажденіями, считая въ особенности почетнымъ и полезнымъ для себя и для потомства вступить съ своимъ божкомъ въ общность какъ женъ, такъ и пищи. Мы знаемъ, что даже у народовъ, достигшихъ замчательной высоты гражданскаго развитія и особенно цнившихъ чистоту семейныхъ отношеній и брачнаго ложа,— напримръ у римлянъ, — фалическимь божествамъ предоставлялось право очень сходное съ droit du seigneur или съ jus primae noctis феодальнаго строя. Но заботливость язычниковъ о половыхъ наслажденіяхъ своихъ фетишей не ограничивается этою подачкою. Фетиши, по мннію своихъ поклонниковъ, не прочь попользоваться насчетъ чужихъ женъ, но они хотятъ также имть и своихъ собственныхъ женъ, за нравственностью которыхъ они ревниво слдятъ. Для божествъ этолійскихъ, воображаемыхъ большею частью въ вид женщинъ, точно такъ-же устраиваются цлые гаремы мужчинъ, обязанныхъ строго сохранять свою непорочность для ласкъ богиня. Очень часто, чтобы вполн оградить ихъ отъ искушенія, ихъ подвергаютъ кастраціи, какъ галловъ и метагиртовъ… Отчужденные отъ дйствительной жизни, они живутъ въ досужей созерцательности среди исключительной атмосферы капищъ, пропитанной одуряющими куревами, направляя свою болзненную экзальтацію на мистическіе предметы и создавая своеобразный фетишизмъ словъ, до котораго нормальное человчество никогда не доработалось-бы собственнымъ умомъ. Этотъ фетишизмъ словъ до конца остается непонятнымъ для непосвященнаго человчества, но самая его непонятность придаетъ ему сугубо-потрясающій и подавляющій колоритъ и упрочиваетъ его вліяніе ни умы, недисциплинированные критикою и знаніемъ.
Мн кажется, что я уже достаточно указалъ т разнообразныя стороны, которыми шаманы, колдуны и т. п. эксплуаторы народныхъ суеврій, отправляясь отъ площадной и часто даже вовсе неприбыльной роли уличныхъ жонглеровъ и площадныхъ шарлатановъ, захолустныхъ знахарей и гадателей, мало-по-малу охватываютъ всю домашнюю и общественную жизнь дикихъ народовъ.

Л. Мечниковъ

(Окончаніе слдуетъ.)

‘Дло’, No 3, 1879

КУЛЬТУРНОЕ ЗНАЧЕНІЕ ДЕМОНИЗМА.

(Окончаніе).

Исторія классическаго политеизма, которой мы коснулись въ нашемъ прошломъ очерк, представляетъ одну выдающуюся черту — постепенное упрощеніе этой сложной и запутанной системы. По мр того, какъ понятія вообще расширяются и обобщаются, отршаясь отъ своей первоначальной грубой образности и вещественности, число боговъ, роковымъ образомъ, уменьшается, а этому уменьшенію невозможно указать никакого численнаго предла. Не подлежитъ никакому сомннію, что между развитіемъ образованія и общей культуры и уменьшеніемъ числа боговъ существуетъ неразрывная интимная связь. Убдившись, что въ мір самыя разнообразныя явленія подчиняются одному общему закону, человческая мысль оказывается ршительно неспособною признавать существованіе множества личныхъ человкоподобныхъ существъ, будто-бы управляющихъ этими явленіями по своему произволу, но она еще далека отъ того, чтобы вполн отршиться отъ старыхъ суеврныхъ традицій. Чрезвычайно поучительный примръ въ этомъ отношеніи представляетъ намъ уже вышеупомянутая классическая эллинская мифологія, до конца относимая нашими учеными и профанами къ образцовому политеизму. А между тмъ, благодаря главнйшимъ образомъ отсутствію у грековъ могущественнаго жреческаго сословія и неразрывно связанной съ нимъ догматической, неподвижной обрядности, мифологія эта не стояла и двухъ вковъ на одной точк, а постоянно двигалась впередъ въ указанномъ выше направленіи. Боги гомеровскихъ эпопей уже существенно отличны отъ боговъ гезіодовской ‘Теогоніи’, Зевсъ трагиковъ уже гораздо возвышенне этого небеснаго фетиша первичной и вторичной эпохи. Протагоръ уже отрицаетъ существованіе человкоподобныхъ боговъ, а Сократъ провозглашаетъ трансцендентальный монотеизмъ. Правда, и Протагоръ, и Сократъ платятъ жизнію за то, что забжали слишкомъ впередъ большинства своихъ согражданъ. Однакожь, предосудительнымъ и не правоврнымъ въ ученіи Протагора и Сократа должно было казаться только то, что они говорили слишкомъ рзкимъ языкомъ и избирали для выраженія своихъ теогоническихъ идей иныя формы, чмъ т, которыя давала въ ихъ распоряженіе традиціонная мифологія. Это предположеніе вполн оправдывается тмъ, что стоикамъ, напримръ, никто не мшалъ провозглашать ученіе единаго трансцендентальнаго Зевса, въ которомъ поглощались и исчезали безслдно вс остальные олимпійцы всякихъ ранговъ. Наконецъ, Клеантъ вливаетъ въ это стоическое построеніе совершенно новый духъ и проповдуетъ открыто монотеистическое ученіе, выше котораго язычество не поднималось никогда. Зевсъ, по его понятію, есть единый царь природы, всмъ управляющій сообразно съ законами разума и добра. Клеантъ превосходитъ даже проповдниковъ всхъ другихъ высшихъ языческихъ религій, такъ-какъ его ученіе не оставляетъ вовсе никакого мста демонизму: зло. страданіе есть только продуктъ человческаго невжества и безумія, училъ онъ. Свой гимн Зевсу онъ заключаетъ нижеслдующимъ гуманнымъ воззваніемъ: ‘Милосердый отче! выведи людей изъ невжества, разсй ихъ умственный мракъ, даруй имъ ту мудрость, съ которою ты самъ такъ справедливо управляешь міромъ’. Конечно, одна ласточка весны не длаетъ, но не подлежитъ никакому сомннію, что къ концу классическаго міра не одинъ только Клеантъ или два-три избранника поднимались до такого возвышеннаго и упрощеннаго толкованія политеизма. Гасюнъ Буасье въ своемъ изслдованіи мифологіи римлянъ въ эпоху первыхъ цезарей (‘Religion romaine d’Auguste aux Antonins, т. II, стр. 417) говоритъ: ‘Въ это время большая часть мыслящихъ людей признавали единаго Бога и съ большимъ трудомъ старались примирить вс мифологическія порожденія съ этимъ единствомъ. Народъ, съ своей стороны, признавалъ верховнымъ существомъ своего стараго Юпитера, котораго со временъ гомерическихъ уже привыкли считать отцомъ боговъ и людей. Но съ тхъ поръ про другихъ боговъ уже успли забыть почти совершенно’. Онъ ссылается на народные гимны, въ которыхъ, дйствительно, одному только Юпитеру приписывается божеская власть, и совершенно основательно заключаетъ изъ этого, что передъ римской имперіей, въ Европ, первоначальный греческій политеизмъ уже перерождался въ новый культъ въ умахъ черни, точно также, какъ и въ умахъ просвщеннйшихъ людей.
Весьма сходное съ этимъ движеніе обнаруживается, какъ выше было замчено, въ браминств, но только въ немъ, благодаря сковывающему и тормозящему жреческому вліянію, оно гораздо въ слабйшей степени дошло до народныхъ массъ. Эта вчная подвижность системъ, наиболе законченныхъ и установившихся, съ этнографической и исторической точки зрнія гораздо интересне всякихъ попытокъ классификаціи, какъ-бы он ни были заманчивы своею кажущеюся категоричностью и простотою. Въ самомъ дл, это движеніе вноситъ съ собою въ общую исторію цивилизаціи чрезвычайно живой и сложный элементъ? который неизмнно упускается изъ виду доктринерами и схоластами всхъ направленій. Въ этомъ движеніи не только низшія, невжественныя сословія, ежечасно отстаютъ отъ высшихъ въ пониманіи догматическихъ истинъ, но и внутри каждаго отдльнаго сословія или каждой отдльной группы одни и т-же слова понимаются совершенно различно разными лицами. Поэтому-то вс попытки преобразованій и вс историческія движенія, исходящія изъ замкнутой среды, приводятъ къ результатамъ, часто діаметрально противоположнымъ тому, что собственно имлось въ виду проповдниками.
До сихъ поръ мы старались прослдить это непрерывное шествіе отъ первобытнаго фетишизма и анимизма только въ его восходящемъ направленіи, отъ грубо-вещественныхъ представленій и кровожадныхъ духовъ, тней или геніевъ до боле высокаго философскаго представленія единой разумной и благой силы, совершенно чуждой матеріи и управляющей вселенною не по произволу, а по неизмннымъ, подлежащимъ нашему изслдованію, законамъ. Этнографія, однакожь, представляетъ намъ много положительныхъ данныхъ прослдить это движеніе въ обратномъ порядк. Дйствительно, мы на каждомъ шагу встрчаемъ случаи, когда высшая система историческою случайностью, т. е. завоеваніемъ или насильственною пропагандою, прививается обществу, недозрвшему еще до ея пониманія. Такъ, напримръ, случилось съ буддизмомъ у нашихъ сибирскихъ инородцевъ, совершенно подобное же мы видимъ въ западной Европ въ средніе вка… Дале, на всемъ крайнемъ восток впродолженія многихъ вковъ Будда обожается, какъ совершенно самостоятельное божество, и это чистометафизическое, идеальное ученіе, неоставляющее, повидимому, никакого мста для суеврныхъ и демоническихъ представленій, постепенно перерождается въ политеизмъ или фетишизмъ самаго низшаго порядка. Мы никогда не составимъ себ даже приблизительно врнаго понятія объ исторической жизни буддійскихъ народовъ, если будемъ судить о самомъ буддизм только по одной его философской сторон. Тоже самое слдуетъ замтить и о всхъ другихъ сродныхъ съ нимъ системахъ.
Нтъ сомннія, что высшій предлъ изслдуемой нами эволюціи представляютъ религія Зороастра и буддизмъ, разыгравшій въ высшей степени знаменательную и совершенно первостепенную роль въ исторіи всего передового человчества. Цифра буддистовъ, правда, и въ настоящее время еще весьма уважительная, т. е. круглымъ числомъ около 560 миліоновъ, тогда какъ браманистовъ и мусульманъ мене чмъ 180 миліоновъ, всхъ остальныхъ вроисповданій вмст около 120 миліоновъ, маздеистовъ-же или огнепоклонниковъ нтъ и 1/2 миліона, разсянныхъ преимущественно по англійской Индіи, гд они составляютъ скоре промышленную касту, чмъ самостоятельное племя, какъ еще недавно еврея въ Европ. Однако, внутреннее значеніе этихъ дв^хъ системъ (буддизма и маздеизма), особенно съ точки зрнія вашей современной культуры, далеко непропорціонально числу ихъ поклонниковъ. Скоро, вроятно, маздеизмъ вовсе исчезнетъ съ лица земли, и еслибы очень недавнія открытія англійскихъ и французскихъ ученыхъ, не ознакомили насъ съ гвоздеобразными надписями, то въ нашей умственной и нравственной исторіи цлыя страницы оставались бы намъ совершенно непонятными, многія бытовыя особенности цлыхъ массъ европейскаго населенія, въ томъ числ и нашей Малороссіи, представлялись-бы намъ только, какъ этнографическій курьезъ, мало назидательный съ научной точки зрнія. Отнести зороастрову религію къ единобожію невозможно уже потому, что она признаетъ двухъ боговъ. Относя ее къ политеизму, мы становимся въ необходимость отдать предпочтеніе надъ нею исламу, а это было-бы противно здравому смыслу уже потому только, что мусульманство въ самыхъ существенныхъ отношеніяхъ представляется только жалкимъ плагіатомъ возвышенной Зороастровой метафизики и этики. Мусульманинъ поклоняется, дйствительно, единому Аллаху, богу силы, ревнивому, пристрастному, несправедливому, требующему, по примру первобытныхъ жителей, ежечасной лести, крови своихъ враговъ-гяуровъ, ненужнаго аскетизма и національной замкнутости. Въ награду за безпрекословное и рабское исполненіе своихъ требованій, онъ общаетъ своимъ поклонникамъ животное блаженство на седьмомъ неб въ объятіяхъ полногрудыхъ гурій, вчно возбуждающихъ желанія и никогда вепресыщающихъ ихъ. Трудъ, по мусульманскимъ понятіямъ, составляетъ проклятіе, идеалъ святости — нищій. дикій, безумный и паршивый факиръ.
Не таковъ Ахура-мазда, начало свта и добра въ представленіяхъ гебровъ или огнепоклонниковъ. Все благое исходитъ отъ него и онъ творитъ только благое, не разбирая племени и лица. Высшая правда его — законъ, и маздеистъ не знаетъ худшаго оскверненія, какъ ложь, въ какихъ бы то ни было мелочахъ, даже въ отношеніяхъ съ врагомъ его вры. Ахура-мазда, вчный творецъ, требуетъ отъ своихъ обожателей не хвалебныхъ гимновъ, не праздной созерцательности, не мистическихъ экстазовъ. Только становясь, въ свою очередь, творцомъ добрыхъ длъ, маздеистъ вступаетъ въ общеніе съ своимъ божествомъ, уподобляется ему въ доступныхъ для человка предлахъ. Честный производительный трудъ — лучшая молитва въ глазахъ Ахура-маздова поклонника. Онъ посланъ въ этотъ міръ не на тяжелый искусъ, а для совершенія возможно большаго числа добрыхъ длъ, а потому отъ него и не требуется пренебреженія вещественными благами… Легко понять тотъ восторгъ, который зороастрово ученіе внушаетъ своему новйшему изслдователю, талантливому лингвисту Абелю Говлакъ (Hovelaque), который посвящаетъ ему свои лучшіе этюды въ ‘Rpublique Franaise’. Мене увлекающійся Пешель тоже вынужденъ признать не только чистоту и возвышенность маздеистскаго ученія, но и то, что ученіе это ознаменовываетъ собою въ высшей степени знаменательный моментъ въ исторіи развитія человчества: съ него начинается подчиненіе суеврно-метафизическихъ порожденій сознательной требовательности справедливости и нравственности. Все, неотвчающее этимъ требованіямъ и понятіямъ маздеиста, есть дло рукъ и достояніе Агри-Манью, отца лжи, разрушенія, зла, т. е. дьявола. Маздеизмъ иметъ еще и то неоцненное достоинство, что его метафизика крайне-проста, его мораль, главнйшимъ образомъ, утилитарная, практическая. Онъ не даетъ утонченныхъ опредленій добра и зла, а только говоритъ, что все, считаемое нами за благо, есть дло Ормузда, состоящаго съ богомъ зла Ариманомъ въ безконечной и непримиримой борьб. Человкъ, творя добро какимъ-бы то ни было образомъ, становится союзникомъ свтлаго Мазды, который, въ-конц-концовъ, непремнно побдитъ, но только благодаря тому, что въ человчеств вообще онъ найдетъ себ больше дятельныхъ союзниковъ, чмъ представитель враждебнаго ему начала страданія, разрушенія и зла. Такимъ образомъ, маздеизмъ вовсе не создаетъ разрозненности духовныхъ и свтскихъ интересовъ. Устраивая комфортабельно свою жизнь, ограждая себя отъ нищеты, грязи, невжества и страданія, Парси творитъ дло владыки свта, но вмст съ тмъ, имя въ виду, что собственное вчное спасеніе зависитъ отъ побды добра надъ зломъ, онъ долженъ пріобртать Ахура-Мазд возможно большее число дятельныхъ союзниковъ. Такимъ образомъ, маздеистское милосердіе предписываетъ не раздачу милостыни для пріобртенія молельщиковъ о своей душ, а дятельную и разумную взаимопомощь. Невозможно отрицать, что вліяніе этой системы на практическую нравственность своихъ поклонниковъ до сихъ поръ остается еще въ высшей степени благодтельнымъ. Ихъ глубокогуманное обращеніе не только съ единоврцами испыталъ на себ молодой французскій ученый, Анкетиль дю-Перронъ, котораго страсть къ изслдованіямъ загнала безъ всякихъ матеріальныхъ средствъ въ англійскую Индію, гд безъ благодтельныхъ Парси онъ не преминулъ-бы умереть съ голоду… Но мы, однакожь, не должны забывать, что маздеизмъ, — какъ и вс сродныя ему системы,— прежде, чмъ дойти до этой, дйствительно, замчательной высоты и чистоты, пережилъ цлый длинный рядъ промежуточныхъ ступеней, начиная съ тхъ-же неизмнныхъ грубо-фетишистскихъ порожденій. Слдами этого вкового прогресивнаго шествія остается множество мифовъ, мелочныхъ обрядовъ, анимистскихъ фикцій и формулъ, которые въ глазахъ образованнйшихъ его поклонниковъ не играютъ съ давнихъ поръ уже никакой существенной роли, но за то въ понятіяхъ отсталаго большинства совершенно затемняютъ руководящій смыслъ возвышеннйшихъ его построеній. Для слиткомъ значительнаго количества маздеистовъ вся сущность служенія Ахура, т. е. добру, заключается въ соблюденіи всякихъ ребяческихъ вжливостей въ обращеніи съ огнемъ и водою, да въ очищеніи себя отвратительнымъ напиткомъ безсмертія хаома, перенятымъ ими отъ браманистовъ (или, по крайней мр, отъ общихъ имъ и браманистамъ арійскихъ предковъ) и приготовляемымъ изъ коровьей мочи. Но таково вообще свойство всхъ изслдуемыхъ нами системъ: становясь философскими, он выходятъ изъ предловъ суеврно-метафизической области, въ которой исключительно вращаются отвлеченныя построенія, доступныя для невжественныхъ массъ.
Еще ярче и лучше эта послдняя особенность всхъ, изслдуемыхъ здсь мною, системъ, обнаруживается въ буддизм, исторія котораго крайне поучительна въ самыхъ разнообразнйшихъ отношеніяхъ. Какъ протестъ противъ брамапистскихъ безобразіи въ лиц Готамы, Капилы и самого Сакья Муни, онъ поднимается на такую высоту чистой метафизики, на которую не безъ труда взбираются наши Гегели, Шопенгауэры и Гартманы по его слдамъ. Какъ положительная религія 560 миліоннаго населенія, — онъ переживаетъ въ обратномъ порядк всю, уже указанную выше, всемірную эволюцію, теряетъ свою отвлеченность и трансцендентальность вмст со всякимъ внутреннимъ единствомъ и дробится на безконечное множество политеистическихъ и шаманскихъ фокусничествъ. Одинъ примръ буддизма долженъ-бы уже предостеречь позитивистовъ, что вопросъ прогреса заключается вовсе не въ созданіи новыхъ системъ, возможно чистыхъ отъ первороднаго грубаго фетишизма. Просвщенные знаніемъ и мышленіемъ умы въ самыхъ безобразнйшихъ фетишахъ усматривали свтлую и разумную сущность, изъ нелпйшихъ суеврій созидали стройныя, послдовательныя міросозерцанія. Но нтъ также самой простой истины, которая-бы, будучи однажды систематизирована, возведена на пифійскій треножникъ, не разложилась-бы тотчасъ-же въ невжественныхъ умахъ на многообразнйшіе ряды противообщественныхъ и безнравственныхъ суеврій… Какъ бы то ни было, но въ маздеизм впервые представленіе о демонизм является отдленнымъ рзкою и опредленною чертою отъ представленія о дух добра. Тснимый на Восток буддизмомъ, на юг и на запад другими врованіями, маздеизмъ уже сталъ почти этнографическою рдкостью и скоро, какъ сказано, исчезнетъ, вроятно, совсмъ. Но его систематическій дуализмъ глубоко проникъ въ сознаніе многихъ восточныхъ и европейскихъ народовъ. Мусульманскій шайтанъ есть только новый псевдонимъ того-же стараго иранскаго Аримана, и все единобожіе ислама чисто кажущееся, такъ-какъ Магометъ вовсе не объясняетъ намъ, почему этотъ царь зла и лжи, столько разъ уже побжденный Аллахомъ, все еще сопротивляется ему и смущаетъ міръ Божій.

——

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Въ одной изъ своихъ комедій Аристофанъ, желая осмять Сократа и подобныхъ ему мудрецовъ, неумющихъ длать существенныя уступки нетерпимой косности и самодовольному невжеству своихъ согражданъ, уловилъ одну высокую траги-комическую черту общей исторіи развитія человческаго самосознанія. Въ Аристофановскихъ ‘Облакахъ’ афинскій мудрецъ, страстно проникнутый врою въ единаго всемогущаго Бога, пытается убдить нкого доблестнаго старца въ суетности олимпійскаго владыки.— ‘Но кто же гремитъ, какъ не Зевсъ-громовержецъ?’ — спрашиваетъ старикъ, котораго грубый умъ находится еще въ младенческой пор первобытнаго фетишистскаго воззрнія на природу. Сократъ разсказываетъ ему довольно обстоятельно по своему времени, какимъ образомъ облака, гонимыя втромъ, оказываютъ одно на другое электрическое взаимодйствіе. Изо всего это старецъ понялъ только одно: новый могучій мифъ: — Втеръ низвергъ Зевса съ его олимпійскаго престола и отнялъ у него громометныя стрлы. Эту самоновйшую политическую всть съ Олимпа онъ спшитъ сообщить всмъ и каждому.
Почти въ такой же точно форм, но въ гораздо крупнйшихъ размрахъ подобныя недоразумнія встрчаются неизбжно съ каждымъ глашатаемъ какого-нибудь новаго ученія, слишкомъ возвышеннаго для средняго уровня просвщаемыхъ имъ взрослыхъ или хотя-бы даже перезрлыхъ младенцевъ. Давно уже было замчено, что умъ невиннйшихъ младенцевъ или невжественнйшихъ дикарей вовсе не представляется намъ образчикомъ простаго, здраваго, неиспорченнаго никакими искуственными ухищреніями отношенія къ дйствительности и природ. Какъ кожа дикарей съ головы до пятъ испещрена непонятными намъ, часто безобразными или причудливыми на нашъ взглядъ узорами, выведенными на ней иглою татуировщика съ мучительною болью, часто съ опасностью жизни для фешіонебельнаго людода, обыкновенно даже незнающаго, зачмъ онъ подвергаетъ себя этой операціи,— такъ точно и сознаніе дикаря переполнено фантастическими представленіями, о которыхъ уже иного было говорено на предъидущихъ страницахъ. Но до сихъ поръ мы обращали исключительно вниманіе на т случаи, когда суеврное творчество дикаря предоставлено вполн своей собственной иниціатив. Поставленный лицомъ къ лицу съ природою, безъ всякаго посторонняго руководства и посредничества, человкъ,— младенецъ или дикарь,— непремнно начнетъ съ того,’ что будетъ сердиться на неодушевленные предметы или ощущать къ нимъ нжное расположеніе, онъ будетъ угрожать имъ или ублажать ихъ, неизмнно относясь къ нимъ, какъ къ себ подобнымъ существамъ, и этого одного уже вполн достаточно, чтобы образовался у него цлый пантеонъ фетишистскихъ представленій, цлый ритуалъ суеврныхъ обрядовъ. Сны и галюцинаціи обогащаютъ этотъ пантеонъ самыми разнообразными анимистскими порожденіями. Каждый шагъ на пути прогреса къ цлесообразному мышленію знаменуется для дикаря боле стройною, легко понятною намъ классификаціею самыхъ природныхъ явленій, а слдовательно и маниту или геніевъ, являющихся только какъ отраженіе этихъ явленій въ тускломъ младенческомъ самосознаніи. Научаясь управлять нкоторыми природными явленіями, дикарь чувствуетъ себя уже мене подавленнымъ передъ лицомъ природы вообще, онъ начинаетъ предъявлять своимъ геніямъ, маниту или геніямъ свои личныя требованія, представленія правды, добра, хоть и различныя въ разныя времена и у разныхъ народовъ, начинаютъ играть въ его суеврномъ міровоззрніи все боле и боле замтную роль. По этимъ характеристическимъ ступенямъ повсюду проходитъ общечеловческое творчество въ интересующемъ насъ здсь направленіи, но далеко не везд дйствительное историческое развитіе шло именно этимъ простйшимъ и естественнымъ своимъ путемъ. Исторія буддизма, какъ уже выше было замчено, представляетъ намъ крайне назидательный примръ того, очень распространеннаго случая, когда высшее метафизическое и нравственное ученіе становится достояніемъ народовъ, находящихся на относительно слишкомъ низменной ступени психическаго развитія. Какъ въ мозгу аристофанавскаго старца втеръ, электричество, о которыхъ ему говорить Сократъ, рисуются грозными, капризными, человкоподобными, но сверхъестественными существами, такъ точно въ мозгахъ нсколькихъ сотъ миліоновъ поклонниковъ Будды, Капила, Готама Амида и самого Сакья-Муни, т. е. ревностнйшіе провозгласители на восток правъ разума и гуманности предъ лицомъ браманистскаго чудовищнаго суеврія сами перерождаются въ суеврныя существа, въ честь которыхъ ихъ мнимо-усердные поклонники творятъ, въ свою очередь, возмутительный вздоръ, нердко стоящій браманистскихъ безобразій. Руководящій и вдохновляющій смыслъ буддизма очень удобопонятенъ и простъ. Человкъ страдаетъ въ этомъ мір отъ множества разнообразнйшихъ причинъ, которыя не только не всегда возможно устранить, но даже не легко отнести къ какой нибудь одной общей и доступной нашему вліянію причин. Будда и его предшественники и послдователи понимали очень хорошо, что значительная доля этихъ страданій проистекаютъ изъ суеврія и опирающейся на него общественнной неправды, потому они и отрицаютъ огуломъ все браминство съ его кастами, съ его подчиненіемъ законнйшихъ человческихъ требованій бездушному формализму. Но и они были сыны своего народа и своего времени, а потому и не могли вполн оторваться отъ міровоззрнія, противъ котораго они ратовали по-своему очень энергически и умно. Но у нихъ не могло быть многочисленныхъ приверженцевъ уже потому, что высшимъ кастамъ индійскаго общества аристократическое браминство со всми его нелпостями и зврствами гораздо выгодне, чмъ космополитическій и демократическій буддизмъ, а для обездоленныхъ паріевъ непонятенъ тотъ философскій языкъ, которымъ говорили эти реформаторы. Сакья-Муни переноситъ дло реформаціи браминства изъ области отвлеченнаго мышленія въ область чувства и страсти. Онъ поучаетъ притчами и живымъ примромъ. Человкъ, согласно этому сводному ученію, страдаетъ главнйшимъ образомъ потому, что онъ исключительно привязывается къ скоропроходящему, личному, частному. Чмъ ограниченне тотъ мірокъ, на которомъ мы сосредоточиваемъ свои привязанности, тмъ боле мы становимся доступными страданію. Любя только самихъ себя, мы направляемъ вс помыслы на сохраненіе своего вождленнаго здравія, на накопленіе богатствъ. Но здоровье наше можетъ испортиться отъ множества самыхъ непредвиднныхъ и неуловимыхъ причинъ, имущество наше можетъ сгорть, стадо передохнуть отъ эпидемій, наконецъ, даже если не случится никакихъ особенно неблагопріятныхъ катастрофъ, естественно наступаетъ старость, а за нею и смерть. Разв можетъ разумный человкъ съ такою перспективою не страдать, если его помыслы всецло поглощены его крошечнымъ, узкимъ, ничтожнымъ я? Расширяя кругъ своихъ привязанностей, живя въ нашихъ ближнихъ, отождествляя себя съ семейными, гражданскими, національными интересами, мы мене зависимъ отъ неблагопріятныхъ случайностей, мене подвергаемся возможности страданія, но и семья, и общество, и нація — все иметъ извстный предлъ. Безпредльна и вчна только міровая жизнь, а потому, только сливаясь духомъ съ ней, мы освобождаемся отъ самой возможности страданія. Это слитіе съ міровою жизнію — Нирвана, представляетъ собою верховный идеалъ, къ которому каждый ревностный буддистъ долженъ стремиться всми своими силами и ради котораго онъ безъ всякаго сожалнія долженъ жертвовать всми своими вещественными, низменными интересами. Душа его будетъ воплощаться въ органическія формы до тхъ поръ, пока она не достигнетъ, наконецъ, желаннаго совершенства. Нравственную оцнку этой несложной метафизики читатель легко сдлаетъ и самъ, мы же замтимъ только, что этотъ чистый буддизмъ, дающій возможность инымъ умнымъ и образованнымъ проповдникамъ крайняго Востока выдерживать съ частью полемику съ протестантскими мисіонерами, оказывается слишкомъ простъ и слишкомъ возвышенъ для сотенъ миліоновъ своихъ поклонниковъ. Китайцы, японцы, тунгусы, буряты, тураны и пр. подставляютъ подъ буддійскіе мифы и религіозныя представленія собственныя свои, боле или мене грубо-фетишистскія и анимистскія понятія и, такимъ образомъ, въ общемъ итог ихъ религіозныя врованія образуютъ такую нестройную смсь, въ которой ни сами они, ни европейскіе ученые ихъ изслдователи не могутъ добиться ршительно никакого толку. Изъ основныхъ данныхъ чистой буддійской метафизики они длаютъ всевозможные выводы и заключенія кром тхъ, которые могъ имть въ виду самъ Будда, или тхъ, которыя могли-бы показаться логическими и нормальными для умовъ, отршившихся отъ низменныхъ ступеней суеврнаго міросозерцанія. А между тмъ эти неожиданныя и непонятныя ни для насъ, ни для нихъ умозаключенія, выводимыя буддійскими народами изъ элементарныхъ положеній этого искуственно или, по крайней мр, извн привитаго имъ ученія, играютъ въ практической жизни буддійскихъ народовъ крайняго Востока очень существенную роль. Въ народныхъ массахъ тамъ вками накопляется смутное сознаніе, что въ ихъ врованіяхъ живетъ элементъ вовсе чуждый имъ, вполн недоступный ихъ пониманію, а это сознаніе особенно подавляющимъ образомъ дйствуетъ на ихъ мыслительную иниціативу, оно длаетъ ихъ черезъ мру склонными подчиняться безъ разсужденія и прекословія всякимъ требованіямъ жрецовъ и бонзъ, ежечасно готовыхъ усмирить ихъ зарождающійся критицизмъ множествомъ тарабарскихъ причитаній и формулъ, внушающихъ робкимъ поклонникамъ Будды тмъ боле суеврнаго ужаса и уваженія, чмъ мене эти чуждыя и таинственныя для нихъ слова говорятъ что-либо опредленное и уловимое ихъ сознаніемъ… Однимъ изъ повсемстныхъ и неизбжныхъ результатовъ подобнаго заимствованія отсталыми народами первобытныхъ врованій и метафизическихъ системъ, доступныхъ только для высшихъ сознательныхъ ступеней, можно считать усиленіе свтской власти жреческаго сословія. Это также легко можно прослдить на исторіи тхъ мусульманскихъ народовъ, которые не знаютъ арабскаго языка: ихъ фетишистское поклоненіе корану замтно возростаетъ отъ того, что книга эта для нихъ ршительно непонятна. Они ни въ одномъ сколько-нибудь знаменательномъ момент своей жизни не могутъ обходиться безъ муллы, который одинъ считается способнымъ толковать имъ священный законъ. Но такъ-какъ толкованіе муллы не можетъ подлежать никакому контролю, то нердко бываетъ, что и самъ толкователь не боле невжественной своей паствы посвященъ въ тайны арабскаго языка и способенъ читать Магометовъ ‘Килабъ-эль-Китабъ’ точно также, какъ, напримръ, полуграмотный французъ прочелъ-бы англійскую книгу, т. е. произнося на свой ладъ каждую букву и не понимая ни одного прочтеннаго имъ слова…
Исторія первыхъ вковъ христіанства въ Европ давно уже разслдована очень хорошо въ самыхъ разнообразныхъ направленіяхъ. Мы знаемъ, что евангельское ученіе въ высшей степени благопріятствовало сплавленію въ одно новое культурно-историческое цлое всхъ, не сгнившихъ заживо остатковъ классическаго міра съ одной стороны, а съ другой — разнообразнйшихъ варварскихъ завоевателей и пришельцевъ. Многіе утверждаютъ, будто неиспорченные языческою культурою дикари были даже лучше умнйшихъ и образованнйшихъ римлянъ и грековъ приготовлены къ воспріятію возвышенныхъ истинъ этого обновляющаго религіознаго ученія. Быть можетъ, во многихъ частныхъ случаяхъ оно и было, дйствительно, такъ, но эти частные случаи не слдуетъ возводить въ общее правило, и мы съ достоврностью можемъ сказать, что многіе свтлйшіе и сильнйшіе мыслители классическаго міра, даже раньше появленія первыхъ христіанскихъ проповдниковъ въ Европ, уже выказывали несомннное стремленіе и готовность отказаться отъ многобожія, суетность котораго они уже понимали давно, и обратиться къ поклоненію единому вчному Богу. Юстинъ-мученикъ прямо говоритъ, что Платонъ за 400 лтъ до P. X. уже предугадывалъ нкоторыя христіанскія истины, а другой христіанскій-же писатель Афенагъ (II то в. по P. X.) въ своемъ прошеніи императорамъ Марку Аврелію и Коммоду за своихъ единоврцевъ, обвинявшихся въ атеизм, утверждаетъ, что и Платонъ, и Аристотель проповдывали вру въ единаго Бога. Гоненіе на христіанскихъ проповдниковъ въ Рим шло, конечно, изъ офиціальнаго источника, но не должно забывать, что въ это время между Цезарями и передовыми классами римскаго, а въ особенности провинціальнаго общества, существовала очень слабая солидарность. Къ тому же побужденіемъ къ гоненіямъ служилъ не языческій фанатизмъ, а совершенно постороннія политическія и общественныя соображенія. Случалось нердко и такъ, что власти и высшее общество относились къ христіанамъ благосклонно, а чернь возмущалась противъ нихъ. Такъ ювелиръ Димитрій Эфесскій возстановилъ противъ апостола Павла работниковъ своего цеха, утверждая, что успхъ проповдниковъ христіанства грозить оставить ихъ безъ куска хлба, потому что, обратясь къ вр въ единаго истиннаго Бога, богатые люди перестанутъ докупать и заказывать золотые и серебряные истуканы…
Впрочемъ, здсь нтъ надобности пересказывать хорошо всмъ извстныя подробности водворенія христіанства въ западной Европ. Замтимъ только, что ходячая языческая религія въ Рим съ давнихъ поръ уже успла стать сводомъ почти всесвтныхъ суеврій, въ классическихъ боговъ и ихъ мифы вс уже изврились давно, а религіозной исключительности и нетерпимости въ римлянахъ во вс времена было не много. Высшее и низшее городское общество въ Рим такъ-же, какъ и въ Византіи и въ другихъ большихъ городахъ, нердко и долго, изъ бренныхъ свтскихъ разсчетовъ, дйствительно, отвращалось отъ истинъ, проповдуемыхъ вдохновенными глашатаями возрожденія и обновленія, но однажды, признавъ эти истины, оно было способно принять ихъ безъ всякаго искаженія. Совершенно иначе шло дло среди невжественнаго населенія деревень, котораго отношенія и къ христіанству и къ язычеству оставались очень долго крайнесмутными и неопредленными. Извстно, что самое названіе раgani осталось и до сихъ поръ за язычниками именно отъ того, что римская деревенщина (pagus, pagatus, т. е. податной) долго упорствовала въ соблюденіи языческихъ обрядовъ и жертвоприношеній даже посл того, какъ христіанство стало господствующею религіею во владніяхъ Цезарей. Это можетъ наводить на мысль, будто деревенщина, вообще и повсюду упорно противодйствующая всякимъ нововведеніямъ, долго сопротивлялась принятію христіанства. Читая однакожь, напримръ, Беньо (Beugnot, ‘Histoire de la destruction du palytheisme dans l’Occident’), мы убждаемся, что дло было не совсмъ такъ: тогдашняя деревенщина, по примру многихъ, обращаемыхъ и въ настоящее время къ христіанству полу-дикарей, обращаясь къ обновленному религіозному ученію, не могла, однакожь, разстаться навсегда съ своими суеврными обрядами и понятіями. Тщетно императоры, начиная съ Константина, издаютъ строгіе указы о запрещеніи, даже подъ страхомъ смертной казни, языческихъ обрядовъ и жертвоприношеній. Претакстатъ, проконсулъ Ахайи, отвчалъ императору Валентиніану, что еслибы такой его указъ исполнить въ точности, то пришлось бы истребить чуть не поголовно всхъ грековъ. Такимъ образомъ, вынуждены были офиціально разршить грекамъ уже въ эпоху торжества христіанства справлять свои элевзинскія таинства. Во множеств другихъ случаевъ администраторы вынуждаемы были придумывать обходы и компромиссы для того, чтобы примирить строгіе указы противъ остатковъ язычества императоровъ Констанція, Валенція и Валентиніана съ косностью и невжествомъ ихъ обращенныхъ подданныхъ. Иногда этимъ указамъ умышленно придавали ограниченный смыслъ, преслдуя исполненіе только тхъ языческихъ обрядовъ, которыя сопровождались человческими или, по крайней мр, кровавыми жертвоприношеніями. Но и это удавалось не всегда, Мори (Maury) въ своемъ сочиненіи ‘Магія и Астрологія въ средніе вка’, выдержавшемъ уже четыре изданія и ставшемъ библіографическою рдкостью, утверждаетъ съ указаніемъ на источники, что даже человческія жертвоприношенія въ честь Митры долго еще совершались среди нкоторыхъ слоевъ средневковой Европы. Впрочемъ, одна уже упорная борьба, которую власти вынуждены были вести втеченіи долгихъ вковъ съ самыми вопіющими языческими суевріями и обрядами, можетъ служить врнйшимъ ручательствомъ за то, что слишкомъ многія изъ самыхъ вопіющихъ языческихъ заблужденій древняго міра были перенесены цликомъ въ культурную исторію средневковой западной Европы. Мы знаемъ вообще, какъ безсильна офиціальная иниціатива въ дл искорененія того, что вками накопилось въ народныхъ нравахъ. А въ этомъ случа должно еще замтить, что искоренявшіе сами не всегда стояли на умственной и нравственной высот совершаемаго ими культурно-историческаго начинанія. Такъ, напримръ, императоръ Валенцій, одинъ изъ ревностнйшихъ гонителей остатковъ язычества, самъ отличался грубыми суевріями, свойственными тогдашней темной масс, онъ неотлучно держалъ при себ языческаго чародя Геліодора, вліянію котораго приписываютъ даже многіе изъ его особенно строгихъ указовъ, которыхъ продажная администрація того времени въ особенности жаждала потому, что искорененіе язычества давало удобный поводъ ко всякаго рода вымогательствамъ.
Нравственный міръ и его воззрнія всегда переживаютъ паденіе міра дйствительнаго и его матеріальныхъ основъ. Поэтому когда уже остались одн развалины отъ классическаго міра, его мифологія все еще господствовала надъ умами. Въ самой сред мыслящихъ людей въ это Время рзко обозначаются два существенно различныя воззрнія на языческихъ боговъ: боле просвщенные, раздляя въ этомъ отношеніи образъ мыслей классическихъ философовъ, видятъ во всхъ этихъ Зевсахъ, Венерахъ, Минервахъ и т. п. только порожденія невжественнаго антропоморфизма и суеврія. Другіе-же сами врятъ въ реальное существованіе этихъ боговъ, но только считаютъ ихъ уже за дьяволовъ. Приверженцы этого послдняго воззрнія демонизируютъ, такимъ образомъ, весь классическій Олимпъ, но этимъ вовсе не отвращаютъ массы населенія отъ поклоненія низверженнымъ богамъ, а только насаждаютъ смена того суеврія, которое пышно расцвло въ романо-германскихъ странахъ въ средніе вка, пережило эпоху возрожденія и реформаціи и до настоящаго времени еще не вовсе исчезло во многихъ мстностяхъ католической Германіи и Франціи. Невжественный земледлецъ, всецло пребывающій въ фетишистскомъ и анимистскомъ міровоззрніи, только боле пріучался смотрть на каменное изваяніе Венеры или Марса, не просто какъ на куклу или истуканъ, а какъ на нчто одаренное волшебною, таинственною силою. Этого было совершенно достаточно для того, чтобы онъ продолжалъ поклоняться этому изваянію тайкомъ. Замчательно, что даже тамъ, гд въ послдніе годы язычества существовалъ полнйшій религіозный индиферентизмъ, гд гомеровскія и гезіодовскія преданія объ олимпійскихъ богахъ считались уже дтскою сказкою, теперь эти же. самые боги, но только обращенные въ злыхъ духовъ, возбуждаютъ то за себя, то противъ себя кровавыя народныя волненія.
Если среди осдлаго населенія Византійской имперіи, привычнаго съ давнихъ поръ къ нкоторымъ, по крайней мр, элементарнйшимъ условіямъ государственности и гражданственности суеврія, офиціально отжившія свой вкъ, возрождаются въ самомъ начал среднихъ вковъ съ давно уже невдомою тамъ остротою и силою, то легко понять, что въ сред пришлыхъ варваровъ, стоявшихъ на Лстниц культурнаго развитія значительно ниже туземной черни, дло принимаетъ еще боле мрачный и печальный оборотъ. Вс эти дикія орды приносили съ собою свои грубо анимистскія и фетишистскія воззрнія и обряды самаго грубаго свойства, къ которымъ он были привязаны со всею наивностью дикихъ дтей лсовъ, недоступныхъ никакимъ возвышеннымъ метафизическимъ соображеніямъ. Всмъ извстно, сколько доблестныхъ христіанскихъ проповдниковъ мученическою смертью заплатили за стремленіе поставить этихъ варваровъ отъ ихъ зврскихъ заблужденій и поставить ихъ на путь истинный. Но чтобы подйствовать на воображеніе этихъ дикарей, необходимо было говорить съ ними понятнымъ для нихъ языкомъ, приноровлять свою проповдь къ ихъ грубо-животному міросозерцанію. Въ начал VII в. папа Григорій I въ своей инструкціи миссіонеру Августину предписываетъ считать существованіе всхъ вообще языческихъ мифовъ конкретнымъ и реальнымъ, но признавать ихъ за дьяволовъ. Съ тхъ-же поръ какъ западное духовенство боле и боле разобщается съ восточною церковью и начинаетъ уже преслдовать открыто политически-властолюбивыя цли, оно заходитъ въ своемъ стремленіи дйствовать во чтобы то ни стало на воображеніе народныхъ массъ, ихъ вождей, такъ далеко, что даже епископъ Ліона Агобертъ, умершій въ 840 г., т. е. два года посл возстановителя западной имперіи Карла Великаго, самъ возмущается этою безцеремонностью, съ которою честолюбивые проповдники извращаютъ евангельскія истины, подъ предлогомъ будто-бы приноровить ихъ къ низменному уровню понятій своей паствы, но въ дйствительности только насаждая, такимъ образомъ, вредныя отжившія суеврія. Протестъ его однакожь остается безъ всякихъ послдствій. Римская курія рано намтила свои вовсе не духовныя цли и упорно стремилась всми путями perfas и nefas къ ихъ достиженію, нисколько не помышляя о томъ, какія послдствія ея честолюбивая дятельность будетъ имть для психическаго развитія народныхъ массъ и для культурной исторіи цлаго свта. Съ 1054 г. она, какъ извстно, разрываетъ даже вншнюю связь съ восточною, православною церковью, а въ 1077 г. незабвенный папа Гильдебрандъ уже заставляетъ непокорнаго императора Генриха IV пресмыкаться съ веревкою на ше у воротъ его замка въ Каносс, т. е. въ Европ уже создана чудовищнйшая теократія изъ всхъ, когда-либо существовавшихъ на свт. Какими психическими путями достигнута эта цль,— не вдаваясь въ излишнія подробности,— объ этомъ мы уже можемъ судить потому, что пресловутая Дантова божественная комедія, т. е. первый литературный памятникъ возрожденной латинской культуры, представляетъ на безпристрастный взглядъ величавый и въ тоже время безобразный сводъ всхъ грубо суеврнйшихъ, чувственныхъ фетишистскихъ воззрній и представленій, которыя мы можемъ встртить въ любой изъ низшихъ мифологій, — которыхъ по большей части уже не было и слда въ классическомъ мір за восемь или за девять даже вковъ до паденія языческой западной имперіи. А вдь поэма эта была лучшимъ умственнымъ плодомъ всего варварски латинскаго предъидущаго развитія, иначе она не могла-бы стать школою, гд столько послдующихъ поколній поучались не однмъ только прелестямъ итальянскаго стиха, а также и этическимъ и эстетическимъ воззрніямъ новаго времени.

——

О волшебств и демонизм въ средніе вка существуетъ уже въ настоящее время на французскомъ, нмецкомъ и англійскомъ языкахъ цлая литература, та тяжеловсно ученая какъ нмецкая ‘Geschichte des Teufels’ внскаго професора Роскофа или трудъ Вутке о ‘Народныхъ суевріяхъ’ (Des Volksaberglaube), то археологическая, какъ, напримръ, ‘Die Hexen processe, Сольдана, англійская работа о вдьмахъ Райта (Wright) и изданія подлинныхъ протоколовъ нкоторыхъ замчательнйшихъ судебныхъ процесовъ противъ еретиковъ, колдуновъ и вдьмъ, недавно обнародованные документы Бастиліи и т. п., то, наконецъ, чисто-популярная врод уже выше упомянутаго французскаго сочиненія Мори о магіи и астрологіи въ средніе вка, его-же о легендахъ первыхъ вковъ христіанства, нмецкія лекціи о естественной исторіи чорта доктора Карта, въ особенности, замчательный томикъ извстнаго историка Мишлэ ‘La sorci&egrave,re (волшебница), не смотря на свою чисто-литературную и крайне изящную форму, совмщающій однакожь въ себ — какъ это очень часто бываетъ у даровитыхъ французскихъ писателей — плоды весьма серьезныхъ историческихъ и археологическихъ изслдованій. Особенный интересъ представляютъ на нашъ взглядъ довольно многочисленныя французскія изданія всевозможныхъ свтскихъ и духовныхъ столповъ современнаго парижскаго ультрамонтанства, выходящія въ свтъ съ нарочитою рекомендаціею епископовъ и даже самого папы, въ которыхъ о чародяхъ и вдьмахъ говорится какъ о насущнйшемъ и реальнйшемъ вопрос нашего времени. Одинъ кавалеръ Гужно-де Муссо издалъ пять или шесть такихъ томовъ, да въ Париж и въ Бельгіи онъ иметъ не мало ученыхъ друзей и сотрудниковъ. Впрочемъ, и въ ученой Германіи подобные труды, хотя и отличающіеся боле педантическимъ характеромъ и обыкновенно сочиняемые на латинскомъ язык, составляютъ еще далеко не рдкость. Докторъ Картъ въ ученыхъ примчаніяхъ къ своимъ лекціямъ о Чорт приводитъ нсколько крайне-поучительныхъ выписокъ изъ ‘Compendium theologiae moralis, auctore P. Joanne Petro Gury, изданной въ Регенсбург въ 1874 году и принятой за руководство во всхъ нмецкихъ католическихъ семинаріяхъ. Съ противоположной, такъ-сказать, демоняческой стороны, не мене поучительны всевозможные демонологическіе трактаты професоровъ магіи и чернокнижія, въ род изданнаго недавно въ Париж подъ псевдонимомъ Элифаса Леви и продающагося во всхъ лучшихъ книжныхъ магазинахъ по тридцати франковъ за томъ, а, слдовательно, предназначеннаго вовсе не для большинства читателей.
Еслибы задаться цлью описать хотя-бы только въ самыхъ общихъ чертахъ т многообразнйшія формы, въ которыхъ выразились остатки прежнихъ суеврій въ западной Европ въ средніе вка и которыя живутъ еще въ массахъ не одного только невжественнаго сельскаго населенія самыхъ просвщенныхъ европейскихъ странъ, да за одно и матеріялистически-промышленвой сверной Америки, то понадобились-бы цлые томы. Но насъ интересуетъ здсь не самый демонизмъ, а только его культурно-историческое значеніе, поэтому намъ нтъ надобности гоняться за всми, часто очень пикантными, подробностями ритуала ‘Темной синагоги’, имвшей такое безсчисленное количество адептовъ въ конц среднихъ вковъ и въ эпоху возрожденія ршительно во всхъ классахъ западно-европейскаго общества, не выключая ни чернаго, ни благо духовенства, ни даже самихъ папъ, извстно, напримръ, что папа Іоаннъ XXII, уроженецъ юга Франціи, растратилъ громадное состояніе на разныя волшебства, особенно-же на пріобртеніе какого то зминаго рога, который по тогдашнимъ суеврнымъ воззрніямъ служилъ врнйшимъ предохранительнымъ средствомъ отъ отравы. Впрочемъ, при всей кажущейся своей пестрот, новая европейская демонологія не заключаетъ въ себ ршительно ничего такого, что-бы не представлялось намъ боле или мене своеобразно окрашеннымъ варьянтомъ тхъ фетишистскихъ и анимистскихъ суеврій, о которыхъ уже было говорено въ предъидущихъ моихъ очеркахъ.
Очень недавно еще сравнительное языкознаніе, замчая между нкоторыми словами различныхъ языковъ боле или мене поразительное сходство, торопилось сдлать заключеніе о родств народовъ, говорящихъ этими языками, но теперь этотъ, такъ-называемый этимологическій пріемъ, породившій не мало смшныхъ курьезовъ, считается уже вовсе ненаучнымъ. Сравнительная мифологія до сихъ поръ еще значительно отстала отъ лингвистики, однакожь, и въ этой области мы уже поняли, что сходныя психическія состоянія должны или, по крайней мр, могутъ вызывать сходныя послдствія. Наши дти, напримръ, любятъ сть сладкое и не любятъ, чтобы ихъ скли, дти древнихъ египтянъ и современныхъ китайцевъ обнаруживаютъ такія-же точно наклонности, но это еще никому не даетъ права заключать, будто европейцы, древніе египтяне и китайцы происходятъ отъ одного общаго племеннаго корня. Положимъ, пристрастіе дтей къ сладостямъ и ихъ отвращеніе отъ боли представляютъ черезчуръ универсальное явленіе, но и сходство признаковъ даже исключительныхъ, даже парадоксальныхъ, все еще не можетъ служить доказательствомъ этнографическаго родства народовъ или заимствованія этихъ признаковъ народами другъ у друга. Мы знаемъ, напримръ, что спартанскія дти не любили сть сладости, а безпощадное сченіе у алтаря Вертемизы переносили безъ слезъ и жалобъ и считали его за честь. Это уже явленіе совершенно исключительное, но мы снова встрчаемся съ нимъ въ юго-западномъ японскомъ княжеств Сацума, отличавшемся какъ и Спарта, своею воинственностью. Это совпаденіе безспорно доказываетъ, что между Спартою и Сацумомъ существовала нкоторая аналогія культурныхъ условій, по отнюдь не племенное родство. Точно также, встрчая у двухъ народовъ совершенно сходныя суеврія, мы можемъ заключать о сходств психическихъ состояній этихъ народовъ, но не боле того. Современный образованный человкъ не повритъ, чтобы злыхъ духовъ можно было ловить въ бутылки, глотать какъ мухъ, вдыхать, какъ болзненные міазмы и т. п. А потому, когда мы узнаемъ, напримръ, что въ западной Европ въ XIV столтіи и даже позже очень распространена была ловля чертей въ бутылки, или что тамъ, не смотря на офиціальныя преслдованія, процвтала ересь мессальянцевъ, постоянно отхаркивавшихся отъ проглоченныхъ ими чертей, сморкавшихся, чтобы избавиться отъ чертей, которыхъ они незамтно вдыхали въ себя носомъ, и т п., то мы вправ сказать, что умственное состояніе нашихъ западныхъ сосдей этого времени близко граничило съ умственнымъ состояніемъ ныншнихъ тунгусовъ и эскимосовъ. А откуда взялось это поврье? Это уже вопросъ совершенно второстепенный на нашъ взглядъ и къ тому-же спеціальный. Во многихъ европейскихъ странахъ существенно тождественныя суеврія проявлялись въ формахъ крайне различныхъ. Въ Италіи и нкоторыхъ мстностяхъ Франціи до настоящей минуты еще играютъ очень значительную роль суеврія классическаго міра, тамъ еще справляются и до сихъ поръ, подъ разными названіями, луперкаліи (карнавалъ), сабіинъ и другія античныя торжества. Этотъ вопросъ очень обстоятельно разслдованъ у Мори, изъ котораго здсь, однакожъ, неудобно быбыло-бы длать выписки. Южная чернь въ средніе вка, какъ и во времена классическаго политеизма, не переставала требовать хлба и зрлищъ! Средневковая офиціальная жизнь, по мр того какъ она утрачивала первоначальный характеръ хаотическаго броженія и безсознательной борьбы разнороднйшихъ элементовъ, все меньше и меньше оставляла хлба для удовлетворенія народнаго голода, и Мишлэ совершенно былъ вправ сказать, что огуловая, повальная народная болзнь въ средніе вка было голодное истомленіе. Какъ быть! рыцари, совершавшіе чудные титаническіе подвиги въ битвахъ съ сарацинами и на своихъ турнирахъ, обладали чудовищнымъ апетитомъ, монахамъ и монахинямъ нужно было такъ много муки на печеніе своихъ вкусныхъ пироговъ и лепешекъ, а земля рожала такъ плохо, потому что обнищалый и апатичный народъ не могъ ее хорошо обработывать, да къ тому-же посвы ежечасно топтались вооруженными бандами, охотничьими ватагами. За то, по крайней мр, въ первые вка не скупились на зрлища. Мы уже видли, что въ Греціи элевзинскія процесіи были офиціально дозволены средневковыми правительствами. На Запад множество языческихъ торжествъ и обрядовъ даже, вошло въ новый ритуалъ только съ незначительными измненіями. Въ Испаніи бычачьи бои были только терпимы, но за то многія другія языческія представленія, имвшія нердко еще боле кровавый характеръ, были взяты подъ особое покровительство епископовъ и назывались вообще autos sacramentales. Знаменитыя autos dafe были только частнымъ случаемъ этихъ площадныхъ зрлищъ, ведущимъ свой родъ слишкомъ очевидно отъ классическаго политеизма. Въ нкоторыхъ европейскихъ мстностяхъ, гд классическіе обряды никогда не существовали въ чистой своей форм, они были заносимы вновь уже въ средніе вка, такъ, въ Германіи и въ славянскихъ земляхъ до сихъ поръ еще живы отголоски измненныхъ луперкалій и саббазій (шабашей). То, что сказано здсь объ обрядахъ и суевріяхъ классическаго язычества, слдуетъ повторить и относительно остатковъ варварскихъ религій, занесенныхъ въ Европу арійскими пришельцами, обряды эти частію входили въ новый ритуалъ, частью только были терпимы, частью-же объявлены чертовщиною или колдовствомъ и черезъ то получили соблазнительно-суеврное значеніе въ глазахъ народа. Многочисленныя, преимущественно гностическія секты распространяли въ Европ суеврія Востока, главнйшимъ образомъ культъ Зороастра. Со времени-же крестовыхъ походовъ, рыцари и ихъ челядь, возвращаясь изъ Азіи, при посиди съ собою оторванные клочки самыхъ разнообразныхъ системъ.
Короче говоря, въ отношеніи суеврій, какъ и во всхъ другихъ отношеніяхъ, мы замчаемъ въ Европ нигд невстрчаемое въ исторіи разнообразіе элементовъ, переварить которыя и переплавить въ одно сколько-нибудь стройное цлое могла только мощная и дятельная иниціатива, но для этого во всякомъ случа требовались цлые вка. А между тмъ офиціальная иниціатива утомилась очень скоро. Уже при Гильдебрант римская курія, успвъ занять крайне выгодную для нея боевую позицію, какъ по отношенію къ свтской власти, такъ и по отношенію къ народнымъ массамъ, сосредоточиваетъ вс свои помыслы на томъ, чтобы укрпиться на этой позиціи и остановить броженіе, она упорно отвергаетъ новые элементы, въ изобиліи приносимые извн, отчасти-же создаваемые на мст творчествомъ народныхъ массъ. Истребленіе еретиковъ, демонизація офиціально непризнанныхъ поврій и обрядовъ принимаетъ острый, ожесточенный видъ. Возникаетъ рзкій антагонизмъ между жизнью народною и жизнью офиціальною, послдняя хотя и длится на два враждебные лагеря — духовный и свтскій, но въ интересующемъ насъ направленіи оба эти лагеря дйствуютъ за одно. Практическая исторія среднихъ вковъ слишкомъ хорошо всмъ извстна, но только большая часть почтенныхъ историковъ всевозможныхъ направленій упускаютъ изъ вида ту народную иниціативу, которая на политическомъ поприщ появляется только значительно позже, но появляется съ такою силою, что мы а priori уже можемъ заключать, что она должна была сложиться и созрть значительно раньше. Со временъ Феодосія и до свирпыхъ крестьянскихъ войнъ показная, обыкновенно называемая историческою, жизнь западной Европы успла окончательно замкнуться въ такія удушливыя формы, что еслибы подъ этимъ склепомъ, гд-нибудь въ недоступной глубин, живая народная иниціатива не пробила себ спасительнаго пути, она неизбжно должна-бы была задохнуться, въ итог этой длинной и скучной исторической трагикомедіи получился-бы не блестящій, богатый всемірными послдствіями восемнадцатый вкъ, а мертвенный застой, подобный тому, который мы видимъ на развалинахъ египетской теократіи или въ браманисткомъ царств въ Индіи. О колдовств, чернокнижіи и еретичеств въ средніе вка было уже говорено и писано очень много, но, насколько намъ извстно, Ж. Мишлэ первый въ своей ‘Колдунь’ съумлъ рзко оттнить и поставить на видъ такъ мало извстный фактъ, что подъ безотраднымъ политическимъ, духовнымъ и экономическимъ гнетомъ среднихъ вковъ въ западноевропейскомъ населеніи сложилась и развилась цлая, стройная и послдовательная система поклоненія духу зла, которому его поклонники, а за ними и ихъ непримиримые враги инквизиторы, придавали почетный титулъ ‘Князя свта’, первые во Франціи какъ и въ Германіи и въ нкоторыхъ славянскихъ земляхъ называютъ его еще очень часто ‘Обиженнымъ’, celui qui on a fait du tort. Еслибы подобный культъ своеобразный и рзко помченный печатью дикаго, но послдовательнаго народнаго творчества, могъ появиться гд нибудь на отдаленныхъ островахъ, среди какого-нибудь цвтнокожаго населенія, говорящаго на мудреномъ и никому непонятномъ нарчіи, то о немъ, вроятно, уже было-бы написано множество ученыхъ трактатовъ и онъ уже занималъ бы почетное мсто на страницахъ учебниковъ сравнительной мифологіи, но онъ нашелъ удобную для себя почву въ центр самой европейской культуры и, черпая свои элементы изъ суеврныхъ представленій различныхъ странъ и различныхъ эпохъ, существовалъ у насъ, такъ-сказать, подъ носомъ, былъ законнымъ дтищемъ того еще не окончательно пережитаго нами времени, которое мы привыкли считать эпохой умственнаго и нравственнаго возрожденія. А потому, хотя многія его частности и подробности изслдованы и описаны, очень хорошо, но въ цломъ онъ представляетъ для насъ еще много неразгаданнаго, таинственнаго, и многіе почтенные историки и ученые, пожалуй, даже готовы отрицать, чтобы самостоятельный суеврный культъ, вполн заслуживающій права стоять на страницахъ сравнительно-мифологическихъ трактатовъ на ряду съ шаманствомъ, символизмомъ и т. п. безобразными порожденіями, когда-либо существовалъ въ нашей просвщенной Европ.
Мишлэ превосходно уясняетъ ту связь, которая существуетъ между этою, такъ-называемою, ‘Темною синагогою’ съ одной стороны и съ другой — политическими и общественными условіями породившаго ее времени. Культъ этотъ, — справедливо говоритъ онъ.— есть прежде всего продуктъ экономической подавленности, нищеты и безвыходнаго положенія. И онъ дйствительно былъ распространенъ всего, боле между тми классами населенія, которые всего боле имли причинъ, самыхъ непреодолимыхъ и реальныхъ, доходить до такого отчаянія. Мишлэ яркими красками рисуетъ безотрадное положеніе крестьянина, изъ вассала, ставшаго крпостнымъ, но объ этомъ здсь было-бы излишне распространяться. Замтимъ только, что злополучный крпостной въ западной Европ, поставленный въ необходимость исполнять такія требованія, которыя ршительно не подъ силу живому существу, обркался на вчное мученіе не только въ этой жизни, но и въ будущей, въ особенности если владлецъ его принадлежалъ къ духовному сословію: за малйшую недоимку, за всякое поползновеніе къ улучшенію своей участи, ему уже грозили не только карами въ этой жизни, но и рчными муками ада. Обреченный за живо сатан, онъ весьма естественно долженъ былъ помышлять о томъ, чтобы заране снискать себ благорасположеніе будущаго своего повелителя. Къ тому-же въ немъ необходимо должно было зарождаться сомнніе: — дйствительно-ли такъ страшенъ духъ зла, какъ его рисуютъ? Вдь онъ очень хорошо понималъ, что самъ онъ, осужденный и обиженный со всхъ сторонъ, не отъявленный-же извергъ рода человческаго, онъ понималъ, что его осуждаютъ и обижаютъ даже вовсе не за то, что составляетъ нравственное зло по ходячимъ понятіямъ… Обиженный, онъ шелъ къ ‘обиженному’, котораго инстинктивно любилъ уже потому, что сгоралъ безсильною злобою противъ общаго обидчика.
Еще ниже самаго осужденнаго и обиженнаго крестьянина или раба, отверженнаго всми, стояла крестьянка, жена, сестра, мать или дочь этого злополучнаго раба, всегда безотвтная и безпомощная его рабыня… Кстати замтить, что намъ и до настоящаго времени лучше извстенъ строй патріархальной семьи древнихъ іудеевъ и полигамія или поліандрія иныхъ среднеазіатскихъ племенъ, чмъ обыденныя родственныя и брачныя отношенія западно-европейскихъ крестьянъ недавно прошедшей эпохи. А это очень жаль, такъ-какъ эти отношенія, вкоренившіяся вками, не безслдно изгладились и до сихъ поръ часто еще ведутъ къ явленіямъ, нарушающимъ и нравственныя, и уголовныя предписанія. Мы очень хорошо знаемъ офиціальныя постановленія и предписанія о брак разныхъ эпохъ нашего историческаго прошлаго, но дло въ томъ, что эти офиціальныя по становленія также мало способны отражать насущную дйствительность своего времени, какъ нкоторые портреты Вильгельма Теля и меровингскихъ королей могутъ считаться за дйствительныя подобія этихъ легендарныхъ или историческихъ дятелей. Мы знаемъ, напримръ, что церковное законодательство повсюду въ Европ запрещало очень строго браки между отдаленными даже или хотя-бы только духовными родственниками. А такъ-какъ въ немноголюдныхъ деревняхъ трудно найти дв семьи, которыя такъ или иначе не породнились-бы или не покумились-бы между собою, то можно сказать вообще, что церковный законъ запрещалъ эндогамію, т. е. браки между жителями одной деревни. Въ то же время экзогамія, т. е. бракъ между крестьянами разныхъ деревень былъ фактически чрезвычайно затрудненъ тмъ, что либо мужъ переходитъ въ собственность помщика своей жены {Въ силу французской поговорки: ‘tu monte, ma poule, tu es mon coq’.}, либо жена становилась крпостною владльца своего мужа. Конечно, возможенъ былъ-бы обмнъ, но сосдніе помщики въ вчной вражд между собою рдко могли доходить до соглашенія, да и не считали нужнымъ утруждать себя ради ‘волковъ’, такъ они называли своихъ крестьянъ, отъ которыхъ они, однакожь, требовали дтей подъ страхомъ всякихъ истязаній. На практик вопросъ разршался вопіющею половою распущенностью, сожительствомъ вповалку, доходившимъ до того, что любовная связь между братьями и сестрами составляла обыкновенное явленіе. По уставамъ ‘Темной синагоги’ только такія преступныя связи и считались законными, а верховная жрица шабашей должна была рождаться отъ преступной связи матери съ сыномъ. Такъ, по крайней мр, по увренію Мишлэ, было во Франціи, по весьма вроятно, что демоническій культъ, о которомъ мы говоримъ, руководился въ разныхъ мстностяхъ различными уставами. Само собою разумется, что уставы эти никогда не были писаны, столько-же потому, что многочисленнйшіе адепты демоническаго культа не умли писать, сколько и потому, что самое элементарное благоразуміе должно было побуждать ихъ по возможности хоронить концы своего преступнаго отступничества. Тщательныхъ и подробнйшихъ описаній шабашей мы имемъ множество, правда, далеко не вс он заслуживаютъ нашего доврія, а многія изъ нихъ переполнены такою отъявленною ложью, которая наводитъ на мысль, что и кажущееся правдивымъ можетъ быть только плодомъ болзненной фантазіи пишущаго. Но о внутреннемъ стро этой суеврной системы приходится ограничиваться только тми немногими и крайне отрывочными указаніями, которыя можно извлечь изъ инквизиторской литературы того времени. Она довольно обширна, но состоитъ преимущественно изъ педантическихъ руководствъ инквизиторамъ, писанныхъ доминиканскими монахами подъ разными заглавіями. Изъ нихъ самое полное и самое извстное составлено нмецкимъ монахомъ Яковомъ Шпренгеромъ. Доминиканецъ Михэлисъ и испанскій іезуитъ Дель-Ріо тоже прославились подобными трактатами, но вс эти почтенные авторы, занятые исключительно схоластическими подраздленіями и тонкостями, обнаруживаютъ такой низкій уровень критическихъ способностей, что труды ихъ могла-бы занять почетное мсто разв только въ какомъ-нибудь музе или архив человческихъ глупостей, но, къ сожалнію, такового еще не существуетъ нигд. Даже т ихъ сообщенія, которыя основаны на признаніяхъ самихъ вдьмъ, не заслуживаютъ почти никакого доврія, такъ-какъ подъ пыткою можно вынудить мало-ли какія признанія. Совершенно понятно, что Мишлэ отдаетъ предпочтеніе французу Деланкру, писавшему, правда, уже въ XVII ст., при Генрих IV, когда демоническій культъ во Франціи былъ уже мене распространенъ, чмъ въ конц среднихъ вковъ и въ эпоху возрожденія (по крайней мр, въ низшихъ слояхъ населенія, но за то онъ именно въ это время, и даже позже, сталъ распространяться въ великосвтскихъ салонахъ и среди самаго духовенства). Деланкръ, раздляя общій суеврный строй понятій своего времени, былъ, однако, неглупый человкъ и даже держался либеральнаго образа мыслей въ политик. Провряя его показанія, гд можно, другими источниками, Мишлэ извлекаетъ изъ него слдующую картину:
‘Можно отправиться отъ того положенія, что втеченіи нсколькихъ вковъ крпостной велъ дйствительно жизнь волка или лисицы, что онъ былъ ночнымъ животнымъ, скрываясь по возможности днемъ и дйствуя, т. е. дйствительно живя только ночью… До 1000 г. между народомъ и офиціальнымъ міромъ въ средніе вка еще не существовало ршительнаго, систематическаго антагонизма, а потому до этого времени ночные шабаши были только блднымъ отголоскомъ язычества. Крестьяне почитали луну и поклонялись ей, приписывая урожаи ея вліянію, старухи жгли свчи въ честь Діаномъ, смшивая подъ этимъ именемъ Діану и Гекату. Женщины и дти продолжали бояться луперкала, воображая его себ въ вид привиднія съ чернымъ лицомъ и называя его Арлекиномъ. 1 мая тщательно справляли pervigilium Veneris, а 29 іюня убивали козла въ честь Пріапа и Бахуса-Сабазія… Все это были только невинные отголоски прошлаго, имющіе мало значенія…’
‘Съ началомъ XI столтія разобщеніе между сословіями быстро ростетъ. Страшныя и продолжительныя возмущенія XII столтія олжны были оказать сильное вліяніе на весь строй и на образъ жизни этихъ ‘волковъ’ или ‘дикихъ зврей’ (gibier sauvage), какъ ихъ величали бароны. Возмущенія эти подготовлялись въ ночныхъ сборищахъ, гд мятежники приносили взаимную присягу, сопровождая ее суеврными обрядами, пили кровь другъ друга, ли землю и т. п. Все это длалось, конечно, по ночамъ и при пніи псни:
Nous sommes hommes comme ils sont!
Tout aussi grand coeur nous avons!
Tout autant souffrir nous pouvons!
‘Въ 1200 г. надъ народомъ какъ-бы опускается гробовая крышка… Ночныя привычки естественно должны были развиться въ немъ еще сильне, но странно, что въ это время въ немъ обнаруживается особенное пристрастіе къ языческимъ суеврнымъ пляскамъ, которые получаютъ какой-то бшенный оттнокъ. Впрочемъ, на Антильскихъ островахъ негры-невольники, истомленные дневною работою на плантаціяхъ, ночью точно также собираются для бшеной пляски, къ которой, разумется, примшиваются юмористическія выходки противъ плантаторовъ, переходящія въ крики злобы и жажду мщенія. Тутъ слагается цлая подземная, ночная литература, неписанная, неимющая ничего общаго съ литературою дня, ни даже съ циническими буржуазными фабулами. ‘Таковъ смыслъ шабашей до начала XIV ст. Но чтобы изъ этихъ ночныхъ сборищъ развился цлый демоническій культъ, необходимо, чтобы несчастные, уже доведенные до крайняго предла, еще потеряли послднее уваженіе къ себ самимъ и во всему. Это случилось въ XIV ст., когда папы въ Авиньон, во время великаго раскола, сами доводятъ представляемую ими власть до крайняго униженія, когда король и дворянство въ позорною плну у англичанъ выжимаютъ изъ народа послднія капли его средствъ, чтобы собрать деньги на выкупъ. Только тогда шабаши отважной черни принимаютъ характеръ ужасный и величественный, только тогда слагается эта Черная обдня, передъ которою какихъ-нибудь сто лтъ тому назадъ ревностнйшіе изъ адептовъ отшатнулась-бы сами съ отвращеніемъ и содраганіемъ. Позже, въ XV вк въ народ не оставалось уже достаточно творческой силы, чтобы создать столь чудовищное порожденіе. Оно по правд принадлежитъ вку Данта…’
‘Въ эластическія рамки Черной обдни поздне удобно могли быть вставлены тысячи варьянтовъ и разныхъ подробностей, но цлое ея, вроятно, вылилось сразу изъ одного порыва возбужденнаго творчества. Я открылъ эту драму въ 1857 году въ ‘Histoire de France’. Я разложилъ ее на четыре акта, сдлать это было легко, но тогда я оставилъ за нею т шутовскія подробности, которыя прибавились къ ней потомъ, въ новйшія времена. Порвоначальная-же ея форма, которую я достаточно оттнилъ, мрачна и величественна’. ‘Въ этой первоначальной своей форм она сильно помчена печатью прошлаго времени, а также преобладающая роль, которую въ этой драм играетъ женщина, заставляетъ предполагать, что она возникла въ XIV ст.’.
Мишлэ приходитъ къ тому заключенію, что своеобразную мистерію шабаша создала женщина, замчая, не безъ основательности, что крестьянинъ везд и всегда слишкомъ грубъ, слишкомъ склоненъ преклоняться передъ физическою силою для того, чтобы первенствующую роль въ чемъ-бы то ни было уступить женщин. Вопросъ этотъ впрочемъ мало интересенъ. Изъ всхъ описаній шабаша, которыя мн приходилось читать, не выключая изъ нихъ и того прекраснаго картиннаго описанія, которое даетъ намъ мастерская рука Мишлэ и которое я вынужденъ здсь пропустить ради краткости и по нкоторымъ другимъ соображеніямъ, мн кажется очевиднымъ, что эта возмутительная мистерія не была сочинена ни мужчиною, ни женщиною, а сложилась послдовательно, начавъ съ тхъ невинныхъ языческихъ сборищъ, о которыхъ самъ Мишлэ говоритъ въ начал приведенной здсь выписки. Самое названіе наводитъ уже на мысль, что эти народныя жертвоприношенія дьяволу были только позднйшимъ извращеніемъ сабазій, т. е. вакханалій, а такъ-какъ въ вакханаліяхъ везд распоряжалась женщина, то понятно, что и во глав европейскаго демоническаго культа явилась колдунья или вдьма. Изображеніе сатаны при этихъ сборищахъ устроивалось такъ, что и самъ Мишлэ признаетъ въ немъ вмст Бахуса и Пріапа. Но каковъ-бы ни былъ этотъ шабашъ и откуда-бы западноевропейская чернь ни заимствовала атрибуты и элементы этого въ высшей степени замчательнаго суеврнаго представленія, не подлежитъ ни малйшему сомннію, что эта западно-европейская чернь вдохнула въ эти чудовищныя и подражательныя формы свой собственный смыслъ и духъ, и этотъ-то смыслъ и духъ Мишлэ очень врно угадалъ и художественно воспроизвелъ въ своей ‘Волшебниц’. Что колдунья въ европейскомъ демоническомъ культ играла верховную роль, — это, по моему мннію, легко объясняется языческимъ ритуаломъ вакханалій или сабазій, все производимымъ въ своихъ основныхъ чертахъ очень врно въ средневковыхъ шабашахъ, но что въ тогдашней Европ повсюду такъ много расплодилось жрицъ сатаны, т. е. вдьмъ — это уже можетъ только быть объяснено тмъ безотраднымъ положеніемъ въ которое средневковая жизнь ставила женщину вообще, особенно бдную крестьянку и женщину безъ рода и племени. Это Мишлэ понимаетъ также очень хорошо и развиваетъ художественно на своихъ страницахъ.
Замтимъ одно: шабаши не были явленіемъ случайнымъ, изолированнымъ. Втеченіи нсколькихъ вковъ они были правильными періодическими сборищами своихъ поклонниковъ даннаго околотка. Первоначально они привлекали къ себ только чернь, но мало-по-малу любопытство высшихъ классовъ было задто на ихъ счетъ, и въ числ ихъ постителей начинаютъ уже появляться особы, преимущественно женщины, даже изъ привилегированныхъ сословій. Имлъ-ли этотъ безобразный культъ свои другія правильныя сборища и свои иные уставы и обряды?— этого съ достоврностью не знаетъ никто. Несомннно только, что колдуньи и вдьмы были признанными офиціальными жрицами этого культа, он имли свою хоть и незатйливую іерархію, он на шабашахъ возводились въ свой санъ, совершая свой homagium сатан или изображавшему его козлу. Существовали несомннно также и волшебники, но ихъ сравнительно съ вдьмами было очень мало. Яковъ Шпренгеръ на Рейн говорилъ, что слово ‘колдунъ’ должно бы только употребляться въ женскомъ род, а во Франціи Людовикъ XI утверждалъ, что на каждаго колдуна приходится десять тысячъ вдьмъ. Были повсюду такія мстности, гд вс женщины считались или даже сами себя сочили колдуньями. Объ офиціальномъ положеніи колдуновъ въ сатанинскомъ культ мы не имемъ ршительно никакихъ данныхъ. Поклонники и поклонницы этого общераспространеннаго суеврія часто выказывали на дл смлость и готовность постоять за свои убжденія, достойныя, какъ говорится, лучшей участи. Они не только не прятались, но, повидимому, добровольно шли на-встрчу ожидавшимъ ихъ мученіямъ и почти хвастались своими интимными отношеніями съ ‘Обиженнымъ’. Тмъ не мене признаній, которыя-бы могли разоблачить внутреннюю организацію своего союза, они не длали никогда. Кром жрицъ сатанинскаго культа, въ средневковомъ и позднйшемъ обществ было еще множество самозванныхъ знахарокъ и колдуній, которыя во всхъ своихъ дйствіяхъ сообразовались съ примромъ первыхъ и, вроятно, поучались отъ нихъ, но существенно отличались отъ первыхъ тмъ, что смотрли на свое дло, какъ на опасное, но прибыльное ремесло.
Прибыльность этого ремесла объясняется тмъ, что въ эти темныя времена медицина, какъ извстно, считалась дломъ нечистымъ, а между тмъ, нищета, голодъ и невжество вызывали повсемстно мучительныя и отвратительнйшія болзни, по какой то необъясненной до сихъ поръ причин смнявшіяся правильною чередою почти изъ вка въ вкъ: въ XIII столтіи проказа, лепра и накожныя болзни, въ XIV — эпидемическія нервныя разстройства, падучая, пляска св. Вита, чума и т. п., въ XV — злокачественныя язвы и, наконецъ, сифилисъ. ‘Полагаютъ-говоритъ Ж. Мишлэ въ подстрочномъ примчаніи къ стр. 119 своей ‘Волшебницы’ — что проказа занесена въ Европу изъ Азіи крестоносцами. Но Европа носила проказу въ самой себ. Война, которую средневковое міровоззрніе объявило плоти вообще, а чистот въ частности, должна была принести свои плоды. Много благочестивыхъ матронъ хвалились тмъ, что он ни разу въ жизни не мыли себ даже рукъ, не говоря уже о всемъ прочемъ! Обнаженіе хоть на минуту, хоть наедин считалось тяжкимъ грхомъ… Ни единой войны за цлое тысячелтіе! Будьте уврены, что вс эти доблестные рыцари и эфирныя романтическія красавицы, Персивали, Тристаны и Изоліды не мылись никогда’. Конечно, офиціально проповдуемая мораль предписывала со смиреніемъ переносить каждый тлесный недугъ. Прибгать къ помощи врача благочестивые люди считали такимъ-же преступнымъ дломъ, какъ и искуственное орошеніе полей. Впрочмъ, прибгать къ пособію тхъ врачей, которые въ нкоторыхъ, преимущественно итальянскихъ, мстностяхъ обучались въ дозволенныхъ школахъ, никому, повидимому, не приходило и въ голову: вс понимали очень хорошо, что преподаваемая тамъ схоластическая тарабарщина не могла помочь больному. Однакожъ, жить хотлось всякому. Знатные и богатые съ страшными издержками выписывали себ издалека арабскихъ и жидовскихъ врачей, которыхъ они никогда не отличали строго отъ колдуновъ и которые въ то же время вс были обыкновенно астрологами. Народу предоставлялось обращаться къ монахамъ, которые посл обдни на папертяхъ давали обыкновенно свои консультаціи, считая медицину какъ-бы прирожденнымъ атрибутомъ своего званія. Но народъ предпочиталъ обращаться къ жрицамъ своего собственнаго суеврнаго культа. Выше мы уже говорили, какимъ образомъ въ понятіяхъ фетишистовъ и анимистовъ сливались эти дв профессіи — врача и шамана или заклинателя духовъ, тоже самое съ буквальною точностью повторяется и въ средневковой Европ. Точно также, какъ современный остякъ, тунгузъ или эскимосъ, европеецъ этого времени не длаетъ никакого различія между естественнымъ и суеврнымъ: отъ своего знахаря, колдуна, астролога онъ съ одинаковою наивною врою ждетъ и излеченія мучающей его накожной сыпи, и привороженія сердца красавицы, слабительнаго или предсказанія судьбы, въ силу только одного того, что этотъ колдунъ или знахарь играетъ из встною дятельную роль въ тхъ суеврныхъ обрядахъ и жертвоприношеніяхъ, при которыхъ онъ присутствуетъ въ роли пасивнаго зрителя. Это смшеніе понятій втеченіи долгаго времени развивалось до того, что каждый знахарь или колдунъ считался непремнно врачемъ и философомъ даже въ образованномъ европейскомъ обществ, и не было ршительно ни одного ученаго или врача, который-бы не заподозривался въ колдовств и чернокнижіи. Въ лтописяхъ инквизиціи нердки примры, когда почтенный и завдомо благочестивый гражданинъ предавался сожженію единственно за то, что онъ исцлилъ больного, хотя онъ и не прибгалъ для этого исцленія ни къ какимъ подозрительнымъ средствамъ. Такъ, напримръ, въ Гамбург въ 1521 г. былъ сожженъ докторъ Фейтесъ (Veithes) за особенно искусно оказанную имъ помощь при тяжелыхъ родахъ. Парацельзъ, котораго при всемъ его юродств нельзя, однакожь, не признать отцомъ современной біологіи и медицины, былъ ученикомъ и питомцемъ вдьмъ. Своею знахарскою стороною вдьмы становились ршительно необходимыми членами тогдашняго общества и открывали себ доступъ въ замки самыхъ неприступныхъ бароновъ и прелатовъ, а иногда и во дворцы. Соблазнъ долженъ былъ быть великъ для несчастной, вчно голодающей, всми истязуемой крестьянки. Этимъ объясняется, что множество женщинъ разныхъ классовъ повсюду объявляли себя вдьмами, вовсе не принадлежа къ тому демоническому культу, который мало-по-малу утрачивалъ свой цлостный характеръ вслдствіе множества разнообразнйшихъ причинъ и распадался на сотни разрозненныхъ обрядностей и поврій, терявшихъ всякій смыслъ, по мр того, какъ сглашвалась изъ памяти руководящая нить, связывавшая въ одно стройное тло эти отдльныя звенья.
Рядомъ со знахарками и колдуньями по ремеслу демоническій культъ имлъ въ средніе вка въ Западной Европ еще многочисленный разрядъ, такъ сказать, пасивныхъ адептовъ, тоже преимущественно женскаго пола, которыхъ иначе нельзя назвать, какъ жертвами повальнаго ослпленія. Множество молодыхъ двушекъ и женщинъ городскаго и даже аристократическаго сословія, часто монахинь, увлекаемое просто любопытствомъ, появлялось на шабаши сперва въ качеств случайныхъ зрительницъ, incognito, въ сообществ какой-нибудь служанки или крестьянки, глубоко потрясенныя этимъ зрлищемъ, опьяненныя мрачнымъ разгуломъ этой изступленной вакханаліи, он потомъ уже становились присяжными постительницами этихъ ночныхъ собраній, смыслъ которыхъ до конца оставался имъ вовсе непонятнымъ. Другія, боле слабыя, теряли разсудокъ, воображая себя обреченными дьяволу на вкъ. Такимъ образомъ, возникали т нервныя и чисто-психическія разстройства, о которыхъ за послдніе годы появилось множество медицинскихъ изслдованій и которыя нердко принимали эпидемическій характеръ.

——

Всего мене офиціальный, клерикальный и свтскій средневковый міръ зналъ о томъ, что творится у него за кулисами, въ этихъ темныхъ народныхъ массахъ, на которыя смотрли, какъ на свирпаго звря. Вскор посл того, какъ римскіе папы ршительно подчинили своему вліянію свтскую власть въ лиц императора Генриха IV въ Каносс и Фридриха Барбароссы въ Венеціи, они находятъ полезнымъ имть повсюду своихъ нарочитыхъ надсмотрщиковъ и соглядатаевъ, которыя бы ни зависли ни отъ кого и никому ни давали отчета въ своихъ дйствіяхъ, кром самого папы. Епископы, бывшіе вмст и феодальными баронами, не возбуждаютъ уже достаточнаго доврія, а потому въ 1233 г. папа Григорій IX посылаетъ доминиканскихъ монаховъ въ качеств ‘инквизиторовъ ереси’ во Францію, вскор затмъ въ Италію, Испанію и Германію. Учрежденіе это съ самаго начала возбудило повсюду сильныя неудовольствія. Города и цлыя провинціи отстаивали упорно привилегію не принимать этихъ черныхъ агентовъ. Мстами и свтскія власти и духовенство отнеслось къ этимъ съищикамъ очень неблагопріятно. Въ Марбург въ томъ-же 1233 г. возмутившаяся чернь убила своего инквизитора Конрада, какъ поздне арагонцы убили у подножія алтаря своего перваго инквизитора, знаменитаго Д. Педро Арбузсъ д’Атела. Втеченіи, однакожъ, слишкомъ двухъ вковъ это учрежденіе не играетъ еще въ западно-европейской исторіи никакой особенно дятельной роли. Въ 1454 году, когда папою былъ избранъ Ивокентій VIII (Жанъ Баптистъ Сибо), прославившійся несмтнымъ количествомъ побочныхъ дтей, два доминиканскіе монаха — Яковъ Шпренгеръ, инквизиторъ въ Райнскомъ Палатинат, и его товарищъ Генрихъ Инститоръ или Инститорисъ, страсбурскій инквизиторъ, подали пап чувствительное и наивное прошеніе, въ которомъ они горько стуютъ на то, что ихъ положеніе обставлено всякими трудностями и препятствіями, что язва ереси и колдовства распространяется съ чудовищной быстро тою по всей стран, что дьяволъ, исконный врагъ рода человческаго, повсюду одолваетъ, а они не имютъ силы противопоставить ему дятельный отпоръ. Короче говоря, эти сіамскіе близнецы доминиканскаго ордена, повидимому, съ твердою врою и полною искренностью угрожаютъ всему католичеству неминуемою гибелью, если немедленно не будутъ приняты самыя дятельныя мры, чтобы сковать народную жизнь во всхъ ея интимнйшихъ и сокровеннйшихъ проявленіяхъ. Въ отвтъ на это-то достопамятное посланіе, папа Инокентій издалъ свою пресловутую буллу Summis desiderantis, которая одна стоила западно-европейскому человчеству боле страха, мученій, крови, слезъ, чмъ десять чумныхъ эпидеміи и двадцать кровопролитнйшихъ войнъ вмст. Въ этой чудовищной булл поясняется, что святой отецъ съ глубокимъ прискорбіемъ узнаетъ, что въ нкоторыхъ мстностяхъ, особенно въ Германіи, мужчины и женщины разныхъ классовъ, забывъ о спасеніи и отступая отъ истинной вры, живутъ прелюбодйной связью съ демонами incubi и succubi, предаются колдовству, волшебству, разными чародйными способами производятъ выкидыши у беременныхъ женщинъ и у коровъ, причиняютъ скотскіе падежи, неурожаи, засухи, и пр., длаютъ мужей неспособными къ отправленію своихъ супружескихъ обязанностей, и т. д., почти безъ конца въ томъ-же род, что не смотря на самыя энергичныя усилія инквизиторовъ Инститора и Шпренгера, злодянія эти не прекращаются, главнымъ образомъ, благодаря тому, что свтскія и духовныя власти въ своей гордын, претендуя знать и вдать больше чмъ имъ подобаетъ по рангу, чинятъ этимъ инквизиторамъ всякія препятствія. Въ заключеніи папа подтверждаетъ прежнюю инструкцію инквизиторамъ, но въ гораздо боле опредленной форм, объявляетъ мятежниками и врагами церкви всхъ, кто не окажетъ имъ въ отправленіи ихъ обязанностей должнаго содйствія и грозитъ имъ не только отлученіемъ, но и строжайшими карами въ этой жизни при содйствіи свтской власти, такъ-какъ императоръ Максимиліанъ поспшилъ отдать приказъ, по которому свтскія власти поставлялись въ слпое и безконтрольное распоряженіе инквизиторовъ. Этихъ нсколькихъ страницъ скверной латыни оказалось достаточнымъ для того, чтобы по всей Европ сотнями запылали костры, на которыхъ корчились въ неописанныхъ предсмертныхъ мукахъ истерзанные палачемъ лучшіе люди этого безотраднйшаго времени.
Для руководства инквизиторамъ составлено было множество трактатовъ подъ разными мудреными латинскими названіями. Отъ всхъ этихъ трактатовъ такъ и пышетъ гарью человческаго мяса, атмосферою застнка и дома умалишенныхъ, но ни въ одномъ изъ нихъ послдовательность безумія, спокойный, даже благодушный педантизмъ изуврства, не доходятъ до такихъ чудовищныхъ размровъ, какъ въ трактат Шпренгера. Свое сухое дидактическое изложеніе Шпренгеръ оживляетъ нсколько анекдотами, отъ которыхъ просто дыбомъ можетъ стать волосъ, но которые яркими чертами рисуютъ эпоху и отчасти самого автора, въ которомъ васъ всего больше поражаетъ неожиданностью оттнокъ непритворнаго добродушія.
Книга Шпренгера, подъ названіемъ ‘Молотъ злодевъ’, оставалась надолго руководствомъ и настольною книгою инквизиціи во всхъ католическихъ странахъ. Она состоитъ изъ трехъ частей: догматической, прагматической и юридической. Въ первой ученый и глубокомысленный авторъ обстоятельно, по пунктамъ, излагаетъ весь сводъ своихъ демоническихъ врованій. ‘Approbate’, данное кельнскимъ университетомъ въ 1387 г. Шпренгеровскимъ воззрніямъ, является уже излишнею роскошью, гораздо существенне то, что самъ авторъ въ послднемъ параграф первой части объявляетъ еретикомъ или колдуномъ и, слдовательно, подлежащимъ, въ свою очередь, инквизиторскому преслдованію каждаго, кто усомнится въ истин его догматовъ. Своими 18-ю вопросами первой части доминиканскій монахъ однажды навсегда повелваетъ всмъ врнымъ сынамъ римско-католической церкви отнюдь не считать обвиненія въ волшебств, чародйств, колдовств и т. п. суевріемъ или вымысломъ, съ схоластическимъ высокомріемъ онъ безапеляціонно ршаетъ, что черезъ плотское слитіе съ incubus женщины могутъ рожать дтей, а мужчины, въ свою очередь, могутъ оплодотворять дьявола, являющагося имъ, какъ succubus, и сотни подобныхъ нелпостей. Въ третьей части излагаются правила инквизиціонныхъ преслдованій. Само собою разумется, что при той точк отправленія, на которую становится Шпренгеръ, т. е. инквизиція вообще, не можетъ быть даже и рчи о какомъ-нибудь подобіи юридически, о процеса. Вс средства вымогать собственное признаніе обвиняемыхъ, отъ ужаснйшей пытки до іезуитскихъ интригъ и наглаго обмана, предписываются самымъ формальнымъ образомъ. Но для чего нужно это признаніе? Этого мы ршительно не можемъ понять. Если обвиняемый выдержитъ пытку, не признавшись ни въ чемъ, то это ни на волосъ не облегчитъ его судьбы: дьяволъ сдлалъ его нечувствительнымъ къ физической боли, замчаетъ инквизиторъ, и онъ даже знаетъ наврное, что эта нечувствительность пріобртается при помощи навара, приготовляемаго изъ разныхъ частей тла зарзаннаго ребенка. Чувствительность можетъ быть притуплена не въ цломъ тл, а только въ нкоторыхъ его частяхъ. Чтобы узнать части, оставшіяся чувствительными, инквизиція рекомендуетъ раздть жертву до-нага и не оставить на ней ни одного волоса, а нотамъ колоть ее въ разныхъ направленіяхъ иглами. Если хоть въ одномъ мст она окажется нечувствительною, то это уже не должно оставлять сомннія въ ея договор съ дьяволомъ. Пытку должно прилагать и къ свидтелямъ, если они не даютъ требуемыхъ показаній, но и свидтельскія показанія точно такъ-же, какъ и собственное признаніе, вовсе не необходимы для обвиненія. Если жертва во всемъ созналась или даже добровольно обвинила себя, ее все-же подвергаютъ пытк, очевидно считая нужнымъ исполнить надъ нею какой-то чудовищный ритуалъ, подъ который нтъ возможности подставить ршительно никакого подобія юридическихъ понятій. Сюда-же относились и ордаліи, т. е. испытаніе вдьмъ водою или огнемъ, но если эти испытанія дадутъ благопріятные результаты, то имъ не слдуетъ доврять, напротивъ, они тогда послужатъ доказательствомъ особеннаго могущества засдающаго дьявола въ осужденной. Если подсудимый докажетъ alibi, если въ то время, когда совершалось приписываемое ему преступленіе, онъ завдомо былъ въ другомъ мст, это никакъ не должно считаться инквизиторомъ за доказательство его невинности: дьяволъ могъ принять его образъ на время отсутствія. Въ особенности-же, если вдьма докажетъ, что она была дома въ то время, когда доносчикъ будто бы видлъ ее на шабаш, то это показываетъ, что на шабаш она все-же была, и что дьяволъ въ ея образ явился къ мужу, какъ succubus. Болзненное состояніе, особенно-же нервное разстройство или забытье, сомнамбулизмъ и т. п., составляютъ вовсе необлегчающее вину обстоятельство, не право на снисхожденіе, а напротивъ, ихъ однихъ совершенно достаточно, чтобы жертва, даже ни въ чемъ необвиняемая, была осуждена на костеръ. Молодая женщина ночью выбгаетъ полунагая изъ своего дома и просыпается только тогда, когда попавшійся ей на-встрчу прохожій начинаетъ съ нею говорить. Она испугана, сконфужена, она видла страшный сонъ. Ее отводятъ домой къ мужу, который очень хорошо знаетъ, что его жена подвержена припадкамъ лунатизма. Случай этотъ доходитъ до свденія инквизиторскаго трибунала. Несчастную живую сжигаютъ на костр посл всей возмутительной и ужасной мнимо-судебной процедуры по Шпренгеру. Инквизиторъ,— не Шпренгеръ, а другой,— заноситъ этотъ случай на свои мрачныя скрижали для поученія своихъ собратій съ единственною помткою: ‘erit pulchra et satis pinguis’ (она была красива и достаточно жирна). Въ самыхъ закоренлыхъ злодяхъ замчаются проблески человчности, но въ инквизиторахъ никогда. Самыя ужасныя корчи и вопли жертвъ не вызываютъ въ нихъ ни признаковъ сожалнія, ни даже злобныхъ сарказмовъ, а только методическія и. сентенціозныя замчанія о нравахъ и обычаяхъ дьявола, противъ котораго они ведутъ эту невроятную борьбу совершенно съ тмъ-же беззлобіемъ, съ которымъ тунгузскій колдунъ обращаетъ маленькихъ дтей въ демоновъ, какъ мы уже видли на предъидущихъ страницахъ. Существовало единственное средство, однажды, попавъ въ когти этихъ черныхъ людей, вырваться оттуда живымъ. Шпренгеръ передаетъ слдующій, бывшій съ нимъ случай. Передъ его инквизиторскій трибуналъ являются три дамы, говоря, что въ одинъ прекрасный день он вс три почувствовали одновременно въ одной и той-же части своего тла мучительный ударъ, он убдились, что ударъ этотъ былъ нанесенъ имъ дьявольскою силою черезъ посредство нкоего чародя. Его немедленно привлекаютъ къ суду. Тщетно несчастный уврялъ, что онъ никогда не видалъ обвинительницъ и о самомъ ихъ существованіи не имлъ никакого понятія. Шпренгеръ уже готовился перейти къ пытк. ‘Постойте, восклицаетъ подсудимый: — въ этотъ день, какъ я теперь вспоминаю, на меня напали три черныя кошки и стали свирпо кусать и царапать мн ноги. Я, дйствительно, сильно ударилъ ихъ палкою’. Лицо инквизитора расцвтаетъ, вмсто одного подсудимаго, онъ приказываетъ судить и трехъ обвинительницъ не за клевету, а какъ уличенныхъ въ сношеніи съ нечистою силою и въ превращеніи въ кошекъ. Онъ заноситъ этотъ случай какъ замчательный примръ своей проницательности: вдьмы хотли поддть его, забжавъ, такъ-сказать, впередъ его бдительности и прозорливости… Но и это средство было не всегда надежное. Не вс инквизиторы были такъ скромны, какъ авторъ ‘Молота’, многіе соображали, что неожиданный подарокъ трехъ новыхъ жертвъ вовсе не резонъ для того, чтобы упускать изъ рукъ четвертую.
Объ инквизиціи писано уже очень много. Тема эта, какъ весьма способная дйствовать на нервы, нещадно эксплуатировалась писателями съ необузданнымъ воображеніемъ, которые, взваливая на плечи всхъ этихъ Арбуосовъ, Торкемадъ и ихъ мрачной братіи даже кровавыя небылицы, не могли, однакожъ, изобразить ихъ хуже и отвратительне, чмъ они были въ дйствительности. Но историко-психологическое значеніе этого мрачнаго явленія остается еще до сихъ поръ мало разъясненнымъ. Очень скоро повсюду распространилось мнніе, будто инквизиція есть ‘своего рода алхимія, придуманная для того, чтобы обращать въ золото человческую кровь’. Это высказывалъ даже іезуитъ Шпее, бывшій самъ втеченіи очень долгаго времени духовникомъ безчисленныхъ жертвъ инквизиціоннаго трибунала. Обвиненію этому давало солидную опору то, что имущества осужденныхъ дйствительно конфисковались въ пользу учрежденія, и не подлежитъ никакому сомннію, что множество частныхъ случаевъ объясняются вполн удовлетворительно корыстолюбіемъ судей. Однакожь, на одного еретика или колдуна, который могъ обогатить доминиканскую казну хоть нсколькими червонцами, приходились тысячи, а, можетъ быть, и десятки тысячъ несчастныхъ, неимвшихъ ничего, кром рубища и сумы. Не могло также руководить ими только одно властолюбіе, потому что многолтній опытъ могъ-бы убдить ихъ вполн, что именно этимъ-то путемъ они всего врне подрываютъ корни клерикальнаго могущества въ западной Европ: достаточно вспомнить, что реформаціонная буря разразилась надъ Европою едва полвка спустя по изданіи достопамятной буллы Инокентія VIII. Да, наконецъ, психологически ршительно невозможно допустить, чтобы человчество когда-либо, изъ поколнія въ поколніе, боле трехъ вковъ подъ рядъ, длилось на дв группы: горсть мелодраматическихъ злодевъ, способныхъ холодно, разсчитанно, безъ убжденія лить рками человческую кровь, и массы идіотовъ, идущихъ безропотно на костры и въ застнки, какъ бараны на бойню. Къ тому-же мы видимъ, что Якова Шпренгера можно обозвать какимъ угодно обиднымъ словомъ, но невозможно видть въ немъ мелодраматическаго, сознательнаго злодя. Демонизмъ шабашей создало отчаяніе, офиціальный демонизмъ инквизиціи есть продуктъ страха. Шпренгеръ говоритъ это довольно прямо въ послдней части своего ‘Молота’. Онъ сознается, что, сидя въ своей инквизиторской ряс передъ изможденною, беззубою старухою съ вывихнутыми пыткою суставами, онъ дрожитъ, чувствуетъ, какъ морозъ пробгаетъ у него по кож, и употребляетъ геройскія усилія для того, чтобы не выказать своего страха передъ окружающими. Чтобы придать себ бодрости, онъ прибгаетъ къ уловкамъ, къ хвастовству, онъ бросаетъ вызовъ смущающему его дьяволу. ‘Ты говоришь, что твой властелинъ такъ могучъ, что ему никто не можетъ противостоять, замчаетъ онъ одной вдьм, смло смотрвшей ему въ глаза, признаваясь въ своихъ любовныхъ связяхъ съ сатаною, а ко мн-то онъ и не сметъ подступить’. Но тутъ-же онъ прибавляетъ: ‘въ это самое время я чувствовалъ, какъ врагъ рода человческаго подступаетъ ко мн, понимая, что для него было бы истиннымъ торжествомъ вселиться въ инквизитора’. Шпренгеръ предупреждаетъ, что дьяволъ особенно склоненъ, покидая тло колдуна или вдьмы, которое уже измождено страданіями и скоро будетъ предано пламени, перелетть въ кого-нибудь изъ присутствующихъ, отдавая особое преимущество патерамъ и монахамъ. Всего легче онъ можетъ влетть въ нихъ черезъ ротъ. Даже шептаніе молитвы не можетъ избавить отъ него, потому что онъ легко можетъ прокрасться въ промежутк между двумя молитвами. Страхъ, какъ и отчаяніе, равно отшибаетъ въ человк способность сознательности, цлесообразнаго мышленія. Лишенное этого руководящаго свточа, человчество повсюду роковымъ образомъ притягивается на путь уже выше очерченной суеврной эволюціи.
Ошибочно было-бы предполагать, что въ это время не было въ Европ людей, способныхъ понимать вс натяжки и нелпость инквизиторской процедуры и даже изобличать ея темныя стороны. Не говоря уже о ‘Cautio criminalis’ вышеупомянутаго іезуита Шпее, разбивающей по пунктамъ безсмысленную схоластику доминиканцевъ (сочиненіе это, однакожъ, появилось въ печати только въ 1631 г.), не было, кажется, на одного класса или сословія въ обществ, которое устами какого нибудь почтеннаго своего представителя не заявило-бы о своей несолидарности съ инквизиціей. Многіе поплатились за этотъ протестъ своею свободою и даже жизнью, какъ, напримръ, Дитрихъ Влеціусъ или Фладе, сожженный въ 1589 г. Но уже гораздо раньше, двадцать или тридцать лтъ спустя по изданіи буллы ‘Summis desiderantis’, пріоръ августинскаго монастыря въ С.-Жермен, по имени Вильгельмъ Эделинъ, съ своей кафедры громилъ варварство и безуміе доминиканскаго заблужденія и, къ нашему удивленію, поплатился за это только тмъ, что въ 1483 г. долженъ былъ публично отрчься отъ своей ереси, посл чего приговоренъ къ пожизненному тюремному заключенію. Юристы въ лиц Молитора, ученые и мыслители, Кардонъ, Агриппа, знаменитый врачъ Бейеръ или Віерусъ-Писпинаріусъ Шатильонъ и множество другихъ въ разныя времена и въ разныхъ мстностяхъ указывали съ большимъ или меньшимъ остроуміемъ и ученостью, но всегда съ большимъ запасомъ гуманности, всю несообразность Шпренгеровскихъ теорій и съ здравымъ смысломъ, и съ истиннымъ духомъ христіанства. Относительно больше успха имли сатиры Эразма и Ульриха Густенскаго, но разсуждавшихъ съ безуміемъ, а бичевавшихъ его жгучимъ бичомъ своего остроумія, какъ поздне длалъ Вольтеръ. Но вс эти проблески здраваго смысла тонули почти безслдно въ кровавомъ мор. Не только въ католическихъ, но и въ протестантскихъ странахъ инквизиція торжествовала и костры пылали зловоннымъ заревомъ. До самой французской революціи сожженіе еретиковъ было еще довольно обычнымъ дломъ почти повсюду. Въ 1783 г. одинъ французскій легистъ преподнесъ Людовику XVI ученый трактатъ о благодтельности пытки и о польз распространенія инквизиціонной процедуры на т немногія уголовныя дла, которыя еще не подлежали ей, а въ Рим сожженіе колдуновъ и еретиковъ продолжалось до самого позднйшаго времени, правда, оно уже производилось тайкомъ, и о немъ почти не существуетъ печатныхъ свденій, кром нсколькихъ брошюръ Шрамма, бывшаго прусскаго консула въ Милан. Въ достоврности этого печальнаго явленія не сомнваются однако-же т, кому извстны уголовные порядки бывшей Церковной области.
Ошибочно было-бы предполагать, будто Шпренгеровское суевріе и ужасы инквизиціи были достояніемъ одного только доминиканскаго ордена, нтъ, къ инквизиціи протягивали руку и другія власти. Прежде всего не надо забывать, что уже въ начал XVI столтія свтская власть становится весьма независимою отъ папства, но Карлъ V въ начал своего царствованія тщетно пытается хоть сколько нибудь облегчить участь своихъ подданныхъ, Вироіемъ даже и такіе суеврные императоры, какъ, напр., Фердинандъ II неоднократно пытались обуздать усердіе инквизиціи, но также не достигали полнаго успха. Инквизиція имла противъ себя не одни просвщенные взгляды и гуманность нкоторыхъ лучшихъ умовъ того времени — они были еще слишкомъ немногочисленны и сами находились подъ ея угрожающимъ вліяніемъ, гораздо опасне для нея была зависть другихъ монашескихъ орденовъ (въ томъ числ и вліятельныхъ іезуитовъ), а также парламентовъ и свтскихъ судовъ, жаждавшихъ вырвать неограниченную власть изъ рукъ ненавистныхъ и славившихся уже тогда своимъ невжествомъ и неотесанностью доминиканцевъ. Въ этомъ направленіи противъ инквизиціи велась упорная практическая и литературная борьба, но обществу было отъ нея нисколько не легче. Противники инквизиціи задавались цлью показать, что они съумли-бы обдлать дло истребленія еретиковъ и колдуновъ еще лучше самихъ инквизиторовъ. Тулузскій парламентъ, чтобы наглядно убдить публику въ безполезности инквизиціи, приговариваетъ къ сожженію въ одинъ день до четырехсотъ колдуновъ и волшебницъ. Въ Лотарингіи свтскій судъ Реми наводитъ (въ конц XVI столтія) такой ужасъ на жителей, что оставшіеся въ живыхъ собрались переселяться поголовно. Почтенный судья хвалится этимъ въ своей книг, посвященной имъ кардиналу лотарингскому: ‘мое правосудіе — пишетъ онъ — такъ хорошо, что въ одномъ прошломъ году шестнадцать вдьмъ удавились, чтобы не попасть въ мои руки’. Анжерскій юристъ Баденъ, прославившійся своимъ опроверженіемъ книги Писцинаріуса, съ горемъ восклицаетъ, что волшебство и чертопоклонничество во Франціи слишкомъ распространено и не можетъ быть истреблено такими добродушными и наивными судьями, каковы доминиканскіе инквизиторы. По какимъ-то невдомымъ стастическимъ соображеніямъ, онъ опредляетъ въ 1,800,000 душъ число тхъ французовъ всхъ половъ, возрастовъ и званій, которыхъ необходимо слдуетъ сжечь, а это, по его убжденію, съ успхомъ могли-бы исполнить только свтскіе судьи. Всхъ ихъ, однакожъ, перещеголялъ Боге, бывшій уже въ начал XVII ст. судьею во французской Юр. Онъ истреблялъ поголовно жителей, особенно жительницъ цлыхъ деревень этой нищенской и дикой мстности. Недовольствуясь. однакожь, этою практическою дятельностью, онъ пишетъ цлый трактатъ противъ самыхъ основныхъ началъ инквизиторской процедуры, которую онъ обличаетъ въ незнаніи самыхъ элементарныхъ юридическихъ положеній. Но нелпо-ли, — восклицаетъ онъ,— полагать, будто сатана станетъ заключать договоры съ дтьми: вдь онъ знаетъ очень хорошо, что до четырнадцатилтняго возраста никто не признается отвтственнымъ, по малолтству, за принятыя на себя обязательства? Слдовательно, по крайней мр, дтей не слдуетъ мучить и жечь — спшите вы заключитъ изъ этого глубомысленнаго замчанія французскаго юриста. Ничуть не бывало, по его логик выходитъ, что инквизиція потому никогда не доведетъ своего дла до вожделннаго конца, что она не принимаетъ необходимости жечь дтей еще въ колыбели. Нсколько лтъ спустя, свтскій, остроумный и либеральный Деланкръ говоритъ уже нсколько инымъ языкомъ. Въ немъ нтъ и слдовъ педантизма, онъ наблюдателенъ, въ своемъ сочиненіи ‘Le Prince’, изданномъ въ 1617 г., онъ высказывается ревностнымъ партизаномъ законности. Онъ ненавидитъ католическое духовенство и смло бросаетъ ему въ лицо обвиненіе въ богоотступничеств и изуврств. Но посланный въ 1609 г. преслдовать знаменитыхъ бискайскихъ вдьмъ, онъ значительно перещеголялъ испанскихъ инквизиторовъ, трудившихся въ состязаніи съ нимъ на юг отъ французской границы. Всего боле онъ гордился тмъ, что приговорилъ къ костру восемь священниковъ.
Такимъ образомъ западно-европейское общество входитъ въ новую эру, переживъ тяжелыя годины — внизу самаго мрачнаго демонизма шабашей, вверху — инквизиціонный демонизмъ преслдованія. Первый, — продуктъ народнаго отчаянія, влечетъ, своихъ адептовъ въ уединенныя и скрытыя захолустья, загоняетъ колдуній и вдьмъ въ неприступныя дерби и лса, гд он не только прячутся отъ своихъ гонителей, но еще собираютъ травы и зелья для своихъ чаръ, и передаютъ свои тайны потомъ базельскому шарлатану Филиппу-Авреолу Парацельсу, Теофрасту Бомбастусу… Въ этой низменной сфер, подъ вольнымъ небомъ, зарождается не одна только медицина, но и вс другія отрасли современнаго положительнаго знанія: астрономія, химія, физика, біологія — все это было еще въ очень недавнее время достояніемъ демонизма.
Другой продуктъ — инквизиторскій демонизмъ, подъ удушливыми сводами тюрьмы, прячется въ свою рясу, закрывая глаза, чтобы не видть леденящаго образа истязуемой имъ колдуньи, и безсознательно лепечетъ непонятныя формулы только для того, чтобы окончательно притупить въ себ послднюю искру доступности живымъ вліяніямъ дйствительнаго міра. На свтъ божій, на городскую площадь, онъ выходитъ только тогда, когда она освщена пламенемъ костровъ, когда атмосфера насыщена міазмами жженнаго человческаго мяса…

Левъ Мечниковъ.

‘Дло’, No 4, 1879

Мечников Лев Ильич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Эра просвещения Японии, Мечников Лев Ильич, Год: 1876
  2. Евгений Сю, Мечников Лев Ильич, Год: 1871
  3. Желтый вопрос, Мечников Лев Ильич, Год: 1878
  4. До-азбучная цивилизация, Мечников Лев Ильич, Год: 1877
  5. В тайге и тундрах, Мечников Лев Ильич, Год: 1876
  6. Изнанка цивилизации, Мечников Лев Ильич, Год: 1876
  7. Джемс Фази, Мечников Лев Ильич, Год: 1878
  8. Джордж-Генри Льюис, Мечников Лев Ильич, Год: 1879
Электронная библиотека