КУЛЬТУРА РОЖДАЮЩЕГОСЯ СОЦИАЛИЗМА
КУЛЬТУРА РОЖДАЮЩЕГОСЯ СОЦИАЛИЗМА
Культура рождающегося социализма, Радек Карл Бернгардович, Год: 1933
Время на прочтение: 12 минут(ы)
Карл Радек. Портреты и памфлеты. Том второй
Государственное издательство ‘Художественная литература’, 1934
Несколько тысяч представителей мелкой польской шляхты, которые после разгрома восстания 1831 г. были загнаны в чужие страны, создали на чужбине польскую романтическую литературу. Вне зависимости от того, как мы станем расценивать социальное содержание творчества Мицкевича или Словацкого,— а это содержание далеко не одинаково,— одно несомненно: блестящая плеяда романтиков подняла польскую литературу на небывалую, па сегодняшний день непревзойденную высоту, создала одну из самых прекрасных страниц мировой литературы.
Сотни тысяч русских капиталистов, помещиков, чиновников, офицеров, писателей, смытых шквалом революции с лица родной земли и разбросанных по всему миру, не сумели в продолжение пятнадцати лет дать ни одной повести, ни одной драмы, ни одного сборника стихов, которые потрясли бы до глубины, которые рассказали бы миру — хотя бы тому миру, который относится к ним с действительной симпатией,— о том, что русские эмигранты пережили, выстрадали, продумали. Историк, который через сто лет будет писать о них, вероятно, вспомнит лишь трогательную песенку Вертинского — кабаретного поэта — о ‘сумасшедшем шарманщике’. Вот все, что современная русская эмиграция сумела ‘спасти’ из культуры Пушкина, Гоголя, Толстого.
Различие между культурным творчеством польской эмиграции и творческой немощью русской эмиграции надо взять исходным пунктом для размышлений о процессах развитая, которое переживает культура в Стране советов, о величайшем процессе нарождения новой культуры на территории бывшей царской империи.
Польская эмиграция создала великую литературу благодаря тому, что дворянскую Польшу не смогли задушить поражения, нанесенные ей царизмом. В Польше — даже после подавления восстания 1830-1831 гг.— господствовали дворянские усадьбы и церковный приход, в Польше и после 1831 г. культурные слои города внимательно прислушивались к тому, чем живет эмиграция. Польская эмиграция знала, что ее место никем не занято, она не чувствовала себя обреченной на гибель, подобно высохшей ветке, которую ‘ветер унес далеко за опушку леса’. Страдания и потрясения превратили ее в арфу, звучащую полно и глубоко.
Русская эмиграция бесплодна, ибо ничто, кроме ненависти, не связывает ее с жизнью бывшего отечества, ибо в жизни победоносных народных масс Союза ей нет места. Вырванная с корнем из Страны советов, она не может, пустить новые ростки на чужой почве. Та часть ее, которая связалась с зарубежной жизнью,— слой спекулянтов,— не знает другой культуры, кроме культуры коктэйлей. Большинство же эмигрантов, живущее в нужде, в борьбе за кусок хлеба, ненавидит свое новое окружение, ненавидит труд и свою нужду и может только вздыхать с потерянном рае. Но в глубине души они знают, каким отталкивающим и безгранично пустым был этот рай, и поэтому даже тоска их никчемна и мелка.
Для того, чтобы понять, что происходит в области культуры в Стране советов, необходимо понять те перемены, которые произошли в социальной жизни бывшей России, понять те принципиально новые отношения, которые являются основой культуры,— новой и коллективно и качественно.
Первое, что бросается в глаза, что — огромные массы людей, которые учатся, читают, дискутируют.
Не могу здесь привести статистические данные. Остановлюсь только на нескольких фактах. До мировой войны тираж всей русской прессы составлял 4 млн. экземпляров’ Теперь он вырос до 30 млн. Пределы роста его определяются не количеством читателей (число их растет в неслыханных темпах), а количеством бумаги, которую может дать бумажная промышленность. До войны Россия ввозила бумагу из Эстонии, Финляндии, из-за границы. Теперь продукция бумаги увеличилась в десять раз и все же не может удовлетворить все возрастающие потребности страны. ‘Известия’ и ‘Правда’ имеют тираж более чем в полтора миллиона экземпляров каждая. А еще в январе 1932 г. эти газеты не могли удовлетворить половину из числа тех подписчиков, которые прислали подписную плату вперед за целый год. Каждая книга расхватывается немедленно после выхода в свет, хотя печатается в количествах, каких не знает мир. Последняя повесть Шолохова ‘Поднятая целина’ вышла одновременно в двух изданиях и в количестве 10 и 15 тысяч экземпляров.
Миллионные цифры учащихся средних и высших учебных заведений говорят сами за себя. Наши школы могут быть хорошими или плохими, но одно несомненно: они наполнены миллионами учащихся. Эти миллионы, часто не имеющие бумаги, учебников, преодолевают все трудности в борьбе за науку. В провинции случается, что учащимся приходится ночевать в школах на скамьях и столах.
Театры в столицах и в провинции переполнены, начиная от театров для детей (их в Москве пять), до театра в Магнитогорске, который организовался еще в 1931 г. в наспех сколоченном бараке: в проливной дождь вода ручьями протекала через крышу, и публика смотрела пьесу, закрываясь досками от дождя.
Революция встряхнула миллионные массы, вызвала в них жажду узнать, что делается в мире, за что люди борются. Она поставила перед ними самые простые и в то же время самые глубокие вопросы. Народные массы ищут ответа на них в книге, в газете, в поэзии, в кино, в школе,— словом, всюду. Они не только хотят услышать ответ, они уже стремятся сами дать его. Оттого-то так растет литература, создаваемая народными массами, часто наивная и неуклюжая с Точки зрения формы, но порой сверкающая проблесками народного гения.
Я ехал однажды на собрание рабкоров, созванное по случаю юбилея Горького, вместе со старой работницей Прохоровской мануфактуры. По дороге она подарила мне книжечку, которую написала сама. Она рассказала мне, что уже 26 лет работает на фабрике. После работы, когда дети и муж спят, после целого дня маяты и труда садится писать свои книжечки.
— Не лучше ли ночью выспаться вместо того, чтобы писать книжки?
— О, нет! Если мы, старые ткачихи, не напишем, как мы жили раньше, то эти девчонки, которые теперь пришли на готовое, даже не сумеют оценить, что им досталось.
И вот старая работница, которая научилась читать и писать только четыре года назад, теперь выпускает в свет повесть о бывшей доле работницы.
У меня есть друг, бывший кочегар, во время гражданской войны — боец, по окончании войны — партийный агитатор. И вот этот кочегар — любитель классической философии. Он немало ломал голову над Декартом, Спинозой, Гегелем и пришел к убеждению, что без знания математики и естественных наук нельзя понять развития философии. И три года сряду усердно изучал эти науки. Его жена — тоже работница — слушательница медицинского факультета, а сестра кончила рабфак. Самый младший отпрыск — шестилетний сынок, подшучивая невинно над членами своей семьи, называл их синусами и косинусами, ибо эти слова чаще всего слышал от них.
Новая культура, создаваемая массами,— культура международная. Это не значит, что широкие русские народные массы не хотят знать произведений Пушкина, Гоголя, Толстого, не учатся по ним родному языку, что они не любят их. Но ведь не меньше, чем русские, их любят и изучают в школах и евреи из Гомеля, и грузины из Тифлиса, и молодые узбеки, киргизы и монголы. А вместе с тем, когда в одном из сибирских совхозов была проведена анкета о книгах, которые больше всего понравились, трое сельскохозяйственных рабочих — члены литературного кружка — назвали ‘1793 год’ Виктора Гюго и ‘Давид Копперфильд’ Диккенса. ‘Бруски’ же Панферова — ‘это — хорошая книга о колхозах, но это все мы знаем, и притом он неправильно рассказывает, как мужик чинит упряжь. Так не годится’. Народные массы жаждут книг о жизни других народов. Каждая такая книга, переведенная с чужого языка,— документ жизни других народов или эпох,— глубоко их заинтересует. В Москве, например, тысячи людей приняли участие в дискуссии — правильно ли интерпретирует ‘Гамлета’ театр Вахтангова.
Эта формирующаяся новая культура международна не только потому, что она хочет впитать и Гомера, и Бальзака, не только потому, что маленькая пионерка заливается горькими слезами, читая, как бедный Игнась из ‘Минувших дней’ Даниловского погибает в погоне за светлячком, который должен освободить тетю Белу от штопания его рваных штанишек, а китайца от его тяжелого труда {Роман Густава Даниловского ‘Минувшие дни’ лет 30 назад был чрезвычайно популярен среди революционной молодежи Польши, на русский язык он переведен после Октябрьской революции.},— но и потому, что создают эту культуру сообща все народности Советского союза, развивая каждая свою собственную культуру. В 1921 г. профессор Гольдер, член американской комиссии помощи голодающим, говорил мне после возвращения с Волги, где он наблюдал свободное развитие татарской и калмыцкой культуры: ‘И зачем только вы помогаете создавать азбуку для народов, которые никогда не имели собственной культуры? Зачем вы помогаете развиваться национальным культурам, которые едва пустили слабенькие ростки? Учите их русскому языку. Эта самостоятельная культура создаст вам врагов’. Профессор Гольдер был специалистом по истории России, но признавался однако, что история России понятна ему только до Петра Великого. ‘В том-то и дело,— ответил я ему,— что времена Петра Великого бесповоротно миновали’. Мы поднимаем сотни миллионов людей на более высокую ступень культуры, а сделать это можно только через развитие их собственного языка.
Я встретил как-то молодую женщину резко выраженного монгольского типа, которая с восхищением читала ‘Илиаду’ в переводе Минского. Вот в нескольких словах ее история. Она — ойратка. Отец — темный крестьянин, верит еще в шаманов. Когда в 1919 г. он хотел насильно выдать ее замуж за старого кулака, она убежала из дому. Это было во время гражданской войны, во время колчаковщины. Она убежала в горы, где находились партизанские отряды, боровшиеся против Колчака. Ее приняли очень хорошо, так как на стороне Колчака боролись кавалерийские отряды из ойратов и родственных им племен. Ходила в разведку, у товарищей училась русскому языку, начала читать. После окончания гражданской войны она в награду была послана в школу в Томск, потом была направлена в Москву в Университет народов Востока. Первый раз в жизни она тогда ехала по железной дороге, ибо в Томск она попала по речному пути. Три года училась в КУТВ, а потом еще два года изучала политэкономию.
— И что же дальше?
— Вместе с группой ойратов, также окончивших здесь разные вузы, едем обратно домой.
— Будет там ‘шаманить’ перед портретами Маркса и Ленина,— пошутил присутствовавший при разговоре мой приятель.
— Трудновато нам будет,— говорила девушка.— Мы поднялись выше нашего народа, придется немного опуститься до его уровня, чтобы потом вместе итти вперед.
И идут вперед не только благодаря книжке на родном языке и своей школе, но и благодаря Магнитогорскам и Кузнецкстроям. ‘Когда на Кузнецкстрой приехали на работу десятки тысяч киргизов в кибитках со своими старшинами во главе, мы были в отчаянии,— говорил мне директор этого гиганта.— Надо было воевать с матерями, чтобы они позволили выкупать детей. По-русски они не понимали и все время смотрели на своих старшин, ожидая их указаний. Теперь ими руководят не старики-киргизы, а молодежь, которая возглавляет ударные бригады, которая научилась и русскому языку, и издает киргизские газеты, и, агитируя, сама учится работать и учит других’.
Широко распахнув перед всеми национальностями ворота культуры, помогая более слабым создать ее, Советский союз, для каждой из них становится родиной, из каждой добывает самые ценные индивидуальные элементы, которые затем войдут в общую сокровищницу. Советский союз не нивелирует народы, наоборот, он развивает их собственную национальную культуру. Культура наша одновременно национальна и интернациональна, ибо свои соки она черпает из своего особого быта, из собственной истории, но одновременно и из общей борьбы человечества.
Культура эта является и будет во все возрастающей степени культурой борьбы и труда.
Существовавшая до нас культура была культурой имущих классов. Греческая цивилизация была цивилизацией рабовладельцев. Они создали свою поэзию, философию, возвели величественное здание своего искусства на плечах рабов. Культура Возрождения выросла на почве эксплоатации всего католического мира Римом, опираясь сверх того на торговлю Пизы, Флоренции, Венеции. Рубенсы и Рембрандты выросли из голландского патрициата, который представлял объединенные силы мировой торговли.
Даже когда это искусство отражало борьбу, как например греческая литература времен Эсхила — борьбу с персами, литература Возрождения и Реформации — борьбу буржуазии, выраставшей из феодального дворянства, литература эпохи просвещения — борьбу буржуазии с дворянством,— даже тогда это была литература сытых людей. Во всей мировой литературе нет произведений, в которых крестьянин рассказал бы сам о своем труде с той минуты, когда солнце — ‘око божьего дня’ {Слова польского поэта XVIII века Кленовича.} — всходит, и до момента, когда он вытягивает свое изможденное тело на покой. Во всей мировой литературе, за немногими исключениями, в течение последних десятилетий нет книги, которая показала бы, как и чем живет рабочий. Нашлись, правда, писатели, которые писали о жизни трудящихся, но писали как люди, которые заглядывают в вулкан через кратер. И если случалось, что крестьянин или рабочий писали сами о себе, то удивлению не было границ. О такой книге, как автобиография рабочего Войцеховского, польская пресса писала, как об автобиографии эскимоса или жителя островов Фиджи.
Советская культура опирается на борьбу и труд народных масс Союза. Почва, из которой растет советская культура, есть борьба и труд народных масс Союза. Им она хочет служить. Она стремится не только выразить их чувства и их мироощущения, но хочет помочь им в их борьбе за благосостояние, за создание везде условий, достойных свободного человека. Песня возникла из ритма труда. Мы хотим создать культуру, которая помогала бы трудящемуся человеку. Это не значит, что наше искусство должно описывать и отражать только борьбу наших народных масс. Она должна быть выразителем всей истории трудящегося человечества, истории борьбы человека с природой, борьбы с угнетением. Жизнь Коперника, который из монашеской кельи осмелился вздыбить нашу землю,, входит также в нашу культуру и крепит нашу волю к борьбе, как и рассказ об английских диггерах, которые на заре капитализма пытались создавать земледельческие коллективы, или как героическая эпопея о людях, которые в Акатуе и Нерчинске в течение двухсот лет в кандалах защищали свои идеалы.
Эстеты говорят, что это будет агитационная литература и что нельзя принудить поэта, чтобы он испытывал дрожь волнения при мысли о великих социальных переворотах. А разве Бетховена надо было принуждать, чтобы он создал ‘Героическую симфонию’? Когда культуру создают миллионные массы, не приходится принуждать их, чтобы они создавали ее для себя. Они ее создадут, несомненно… Люди будут читать, слушать, их будут восхищать только те, кто отразит их чувства, их мечты и их борьбу. В этой культуре найдет выражение все, что волнует сердце человека: от любовных восторгов до сомнения ученого, работающего над теорией атома, но все это будет связана одной общей целью, одной общей эпохой великой борьбы. Густав не должен умереть, чтоб жил Конрад. Борющийся пролетариат не бросает Иоасю, как Юдым, он вместе с Иоасей радуется, борется, умирает и побеждает {Герой Мицкевича Густав, выражающий личное в жизни человека умирает, чтобы дать место Конраду, борющемуся за общее. Герой Жеромского Юдым, решившись итти на подпольную социалистическую работу, отказывается от любимой Иоаси. В обоих случаях личное приносится в жертву общему.}.
Понятно, такая монолитная литература создается не сразу. Годы пройдут, пока народные массы ее создадут. У нас теперь только первые зачатки этой литературы. Творят ее люди, вышедшие из рядов народных масс, с трудом овладевающие литературной формой. Ее создают ‘попутчики’ — писатели, которые перешли к нам из лагеря другого класса, которые однако хотят понять, отобразить великий социальный переворот. И если пролетарские писатели должны превозмочь трудности формы, то ‘попутчики’ должны преодолеть трудности содержания, научиться видеть мир глазами тех, которые его преобразуют. В идеологических боях рождаются советская литература и искусство. Были попытки упрощенского подхода к ней, попытки создать ее по ‘приказу’. Советское руководство отвергло эти попытки. Как Ленин, так и Сталин защищали права литературы итти собственными путями к общей цели, понимали особенности процессов ее развития. Сталин, который как все великие исторические люди, горячо любит литературу, указывает, что нельзя ее создать на основе рецептов. ‘Пишите правду,— говорил он советским писателям.— Правда о Советском союзе не может быть сладкой, как конфетка, и блестяща, как тульский самовар’.
Новая советская действительность создается в тяжелой борьбе, ценою величайших жертв, поэтому новый строй требует реализма в искусстве. Когда Шолохов начал печатать свою эпопею борьбы за колхозы, эмигрантская пресса перепечатывала из нее потрясающие своей жестокостью сцены, написанные с величайшей правдивостью. Но всей повести они не осмелятся перепечатать, ибо правда Шолохова говорит о тех силах, которые позволят построить жизнь крестьянина на новых основах.
Соревнование собственных пролетарских писателей с ‘попутчиками’, борьба различных литературных форм дадут нам великую литературу, такую, какой нет теперь нигде в мире. И сегодня уж литература и искусство, созданные революцией, превосходят в десятки раз современную буржуазную литературу, ибо наша литература отображает не застывшее болото, а живые потоки жизни.
Наша культура — культура марксистская. Пятьдесят лет прошло со смерти Маркса, и мир до сегодняшнего дня не создал мировоззрения более цельного, более научно-обоснованного, чем марксистское. Выросший из борьбы немецкой идеалистической философии, из развития современной промышленности, опираясь на естественные науки, выражая опыт всех социальных переворотов, марксизм создал не только теорию общественного развития, но дал метод, который вызовет переворот в естественных науках и поможет совершить новую техническую революцию.
Для советской культуры марксизм не является мертвой догмой, хотя она считает, что марксистская система опирается на фундамент, которого еще не тронул зуб времени. Но так как человечество за последние пятьдесят лет вошло из эпохи промышленного капитализма в эпоху монополистического капитализма, который родил империализм и мировую революцию,— то марксистские принципы должны быть проверены на основании новых фактов, должны быть развиты в соответствии с приобретенным опытом. Это дальнейшее развитие марксизма начал Ленин. В настоящее время под руководством Сталина мы переживаем период огромной работы по подытожению как опыта советской революции и революций, потрясающих Восток, так и опыта разлагающегося капитализма.
Мы создаем гигантскую промышленность, которая революционизирует сельское хозяйство. Осваивая современную технику и естественные науки, мы ясно видим, что они опираются на устаревшие методы, созданные эмпирически. Глубочайший внутренний разрыв капиталистической мысли не позволяет ей создать методологию, стоящую на высоте ее техники. После 1848 г. буржуазия, вынужденная защищать свои завоевания от пролетариата, похоронила Гегеля и его великую динамическую теорию развития через противоположности. Трусливый агностицизм Канта, плоский эмпиризм, не говоря уже о всякого рода мистицизмах, наложили путы на мозги и руки величайших ученых, естествоиспытателей и техников. Материалистическая диалектика Маркса — вот нить Ариадны, которая выведет мысль человеческую из лабиринта и в области естественных наук.
Ясно, что марксистская диалектика, которая в области социальных явлений не представляет собою собрания мертвых рецептов, тем более не является сборником таких рецептов в области естественных наук. Диалектика — не инструмент, которым можно механически вооружить каждого естествоиспытателя. Естествоиспытатели должны научиться самостоятельно находить ее в своем научном материале, заострять и применять на практике. Проблема диалектики в естественных науках, это — центральный вопрос, вокруг которого концентрируются у нас бои в области философии. Решительную победу здесь гарантирует нам работа всего нашего молодого поколения. Тысячные ряды советской молодежи работают в лабораториях под руководством лучших наших физиков, химиков, биологов,— Иоффе, Кольцовых, Павловых, учась у них, но и уча их. Мир слышит о Днепростроях, о Кузнецкстроях, о Магнитогорске, о колхозах, но не знает еще, что через десять лет мы будем переживать у себя такой расцвет науки, который действительно даст нам возможность обогнать весь мир в области техники.
Нам предстоят еще годы тяжелых боев, жертв и лишений. Мы победим, ибо социализм уже вышел из периода разрушения и создает культуру, опирающуюся на огромнейшие народные массы. Каждый шаг вперед означает улучшение их материального положения, потому так борются они за овладение техникой, за науку, литературу, искусство. Все это — предназначенное для них — служит орудием в борьбе за улучшение материального положения.
Культура наша по своему существу коллективна. Европейский ученый, который работает в одиночестве своей лаборатории или кабинета, не задумывается над тем, что он работает при помощи инструментов, созданных другими, за общественные деньги, что мысли, которыми он обогащает общую сокровищницу науки, начиная от языка, которым он их выражает, и кончая математическими формулами, являются результатом коллективного творчества прошлых поколений. Писатель, который думает, что он пишет по своему вдохновению, пожмет плечами, если услышит о ‘коллективной культуре’. Он похож на мольеровского героя, который не знал, что говорит прозой. Мы же прекрасно знаем, что нет другой культуры, кроме культуры коллективной. Подчеркивая этот ее характер, я только хочу отметить, что мы не только сознательно ставим культуру на службу коллективу, но и сознательно втягиваем самые широкие массы в процесс коллективного творчества. Двенадцатилетние дети, учась, обучают у нас младших. Мы организуем в рабочих массах стремление к изобретательству, давая себе отчет в том, что небольшие технические усовершенствования дают в сумме великие изобретения.
Эта сознательная организация культурных усилий обеспечивает одновременно развитие индивидуальности. До настоящего времени личность создавалась за счет принижения массы до уровня скота. В будущем это развитие пойдет — и уже теперь идет — по пути взаимодополнения миллионов отдельных личностей. Социалистическая культура, это — культура миллионов отдельных личностей, сообща работающих и в этой работе развивающих индивидуальные силы и способности.
Никогда старая Россия не имела столько выдающихся личностей, сколько их имеет сейчас Советский союз. Тысячи, десятки тысяч рабочих — директора фабрик, тысячи рабочих и крестьян во главе армии, в школах — это только первые зачатки того могучего поколения миллионов сильных, ярких личностей, которых создает рождающийся социализм.
Мировая буржуазная пресса, пресса социал-демократии, питающейся отбросами духовной жизни буржуазии, не замечает всех этих процессов. Поэтому, расписывая в самых преувеличенных красках все трудности нашего строительства, она не в состоянии объяснить, почему же мы существуем и идем вперед, в то время как другие народы или пятятся назад, или топчутся на месте.
Разгадка, по мнению одних, в том, что мы насильно толкаем страну вперед, по мнению других, ее надо искать в том, что наша молодежь полна энтузиазма. Что касается насилия, то как будто нельзя пожаловаться, чтобы его нехватало в других странах. Так почему бы не попытаться с его помощью, например, преодолеть кризис? Что же касается энтузиазма, то он с неба не сваливается. Энтузиазм вырастает из того факта, что советский пролетариат создал фундамент нового социального строя, отвечающего интересам народных масс, из того, что строй этот вызвал невиданное в истории участие народных масс в создании новой культуры. Вот где источник нашего развития и нашей силы, источник новых ценностей, которые вносит советская культура, если она и не создала еще комфорта (понятно, комфорт душевный — как же иначе!), который мог бы удовлетворить господина Слонимского {Польский писатель, написавший мещанскую книгу о Советском союзе.}.
Ноябрь 1933 г.