Н. Г. Охотин, А. М. Ранчин.
Русские писатели. 1800—1917. Биографический словарь. Том 3. М., ‘Большая Российская энциклопедия’, 1994
Кукольник Н. В.: биографические справка, Кукольник Нестор Васильевич, Год: 1994
Время на прочтение: 13 минут(ы)
КУКОЛЬНИК Нестор Васильевич [8(20).9.1809, Петербург — 8(20).12.1868, Таганрог], прозаик, поэт, драматург. Отец К., Вас. Григ. (1765—1821), — галицийский словак, проф. лицея в Замостье (ныне Замосьц в Польше), заручившись протекцией H. H. Новосильцева, с женой полькой и пятью детьми переехал в Петербург, где уже в 1803 занимал кафедру физики в петерб. Гл. пед. ин-те, позднее преподавал юрид. науки вел. кн. Николаю Павловичу и Михаилу Павловичу (1813—17), первый дир. Нежинской г-зии высших наук кн. Безбородко (Нежин. лицея) (1820—21). Здесь в 1821 и в 1824—29 воспитывался К., еще на школьной скамье обративший на себя внимание блестящими учебными успехами (в частности, в занятиях историей) и лит. склонностями: вместе с товарищами — в т. ч. Е. П. Гребёнкой, Н. В. Гоголем — он издает рукоп. ж. ‘Звезда’, пишет стихи на франц. яз. (знал еще нем., польский, лат., позже — итал.), участвует в школьных спектаклях. В среде соучеников он — признанный лидер, вызывающий восторг и ‘благоговение’, чему немало способствовали также его невероятная начитанность и умение преподнести себя. Слава высокоодаренного и подающего большие надежды юноши несколько омрачалась, однако, кутежами и азартной игрой. Общее мнение не разделялось Гоголем, считавшим К. напыщенным и пустым малым, способным пускать пыль в глаза. В дальнейшем отношение Гоголя к лит. дебютам К. и его плодовитости как драматурга оставалось неизменно ироническим (см.: Гоголь, X, ук., Мацеевич, с. 192, Супронюк).
Согласно восп. одного из соучеников, К. не выдали аттестата об окончании курса из-за покровительства, к-рое оказывал ему учитель, пострадавший по т. н. ‘делу о вольнодумстве’ (см.: Мацеевич, с. 193—94, Машинский). Переехав в Вильну к старшему брату П. В. Кукольнику, он определяется учителем рус. яз. и словесности в 1-ю вилен. г-зию (одновременно бесплатно преподает во 2-й г-зии). Способности и усердие к службе обратили на молодого учителя внимание ректора Вилен. ун-та В. В. Пеликана и попечителя Вилен. уч. округа H. H. Новосильцева, в домах к-рых К. был принят запросто. В 1830 вышел его ‘Практич. курс рус. грамматики’ (Вильна), по к-рому долго учились в Сев.-Зап. крае. По отзыву Новосильцева, ‘определение К. в г-зию составило в Вильне эпоху для рус. языка и словесности’ (ИРЛИ, ф. 371, No 121).
Летом 1831 К. уезжает в Петербург вместе с Пеликаном, при к-ром состоит ‘чиновником для письменных дел’ (в 1832 ненадолго возвратился в Вильну как секр. комиссии по учреждению Мед.-хирургич. акад., тогда же по представлению Новосильцева получил чин коллеж. ас.). С нач. 1833 К., перешедший на службу в канцелярию министра финансов, поселяется в столице, к чему он стремился мечтая стать именитым литератором. Его служебные занятия в первые петерб. годы более или менее номинальны (1834—36 — столоначальник во II отд. имп. канцелярии, 1837—39 — переводчик с польского в Капитуле рос. орденов). Все силы провинциала-инородца отданы ‘завоеванию’ в столице лит. успеха, к-рый пришел незамедлительно.
Вслед за незамеченной пьесой ‘Тартнни’ — первым законч. произв. К. в печати (альм. ‘Альциона’, СПб., 1833, подпись Н. К-ъ, ‘интермедия-фантазия’, где в итал. сюжете участвуют рус. посланцы Петра I) — появляется ‘драм, фантазия’ в стихах ‘Торквато Тассо’ (СПб., 1833, пост.: Александрин. т-р, 1835).
Начата еще в Нежине и закончена, видимо, в Вильне в 1831, отрывки, МБ, 1830, No 14/16 — лит. дебют К., и альм. ‘Комета Белы на 1833 г.’, СПб., 1833, отд. изд. выпущено на деньги В. И. Карлгофа и М. Л. Неваховича (см.: Любич-Романович, с. 699).
О творч. истории драмы см. письма К. к В. Н. Щастному в сб.: Слав. страны и рус. лит-ра, Л., 1973, с. 49, 62—67.
Положит. рец. Н. А. Полевого (МТ, 1834, No 3, 4) и хвалебная О. И. Сенковского (БдЧ, 1834, т. 1) — двух ведущих журналистов, а также лестная для молодого автора рец. ‘Сев. пчелы’ (Е. Ф. Розен — 1833, 12 и 14 авг.) сразу выдвинули начинающего драматурга в первый ряд романтич. словесности. По восп. современника, петерб. публика была объята ‘самым неистовым восторгом… Все наперерыв читали звучные стихи этого произведения’ (Инсарский В. А., Записки, ч. 1, СПб., 1894, с. 71), высоко оценил драму М. Ф. Орлов, ‘талант и любовь к иск-ву’ увидел в ней Н. В. Станкевич (в письме к Я. М. Неверову от
1 дек. 1833), В. К. Кюхельбекер назвал ее ‘лучшей трагедией на рус. языке, не исключая ‘Годунова’ Пушкина’ (Кюхельбекер, с. 311, 361), что в значит, мере объяснялось близостью ему темы ‘непризнанного гения’. Укоры и вежливое неприятие драмы оказались единичными (ЛПРИ, 1833, 9, 13, 16 дек., ‘Молва’, 1833, 9, 12, 14 и 16 дек.), хотя мн. отклики клонились к тому, что автор только подающий большие надежды, но еще не оформившийся художник (обзор рец. и характеристику драмы в контексте рус. произв. о Тассо см.: Горохова Р. М., Образ Тассо в рус. романтич. лит-ре. — В сб.: От романтизма к реализму, Л., 1977).
‘Торквато Тассо’ открыл серию драм К. о судьбе художника: ‘Джакобо Санназар’ (СПб., 1834, рец.: БдЧ, 1834, т. 6), ‘Джулио Мости’ (СПб., 1836, рец.: БдЧ, 1836, т. 18, С. П. Шевырёв — МН, 1836, март, кн. 2), ‘Иоанн Антон Лейзевиц’ (в прозе) (‘Сто рус. литераторов’, т. 1, СПб., 1839, отд. изд. —СПб., 1860, рец.: ОЗ, 1839, No 3, СО, 1839, т. 7, МН, 1839, ч. 2, No 3), ‘Мейстер Минд’ (СПб., 1839, в прозе), дилогия ‘Доменикино’ (БдЧ, 1838, т. 26, 28, отд. изд. — СПб., 1860), ‘Импровизатор’ (БдЧ, 1844, т. 67), ‘Ермил Иванович Костров’ (БдЧ, 1853, т. 117), ‘Давид Гаррик’ (РСл, 1861, No 3), к ним примыкает ряд драм, отрывков, в т. ч. ‘Пролог из большой фантазии Пиетро Аретино’ (сб. ‘Дагеротип’, т. 1, СПб., 1842) и незаконч. поэма ‘Давид Риццио’ (отрывки: УЗ на 1839, БдЧ, 1840, т. 38, ‘Новогодник’, СПб., 1839, PB, 1844, No 10—11, и др.). Они встречали более сдержанные оценки, упреки в натянутости положений, однообразии характеров, а также в несоответствии драм, жанру ‘повествовательного’ мат-ла (Шевырёв, с. 242— 50). Комплиментарными (подчас не без иронии) оставались лишь отзывы Сенковского.
В драмах и фантазиях К. характерная для творчества романтиков ‘второго поколения’ (или поздних романтиков) антитеза ‘искусства’ и ‘жизни’ реализуется в своем ‘предельном’, фаталистич. варианте: художник, служитель ‘чистого’ иск-ва, гонимый и презираемый в жизни, получает признание и славу лишь после смерти или незадолго до нее, ему противостоят — с одной стороны — бессмысленная, не ведающая высших ценностей толпа, а с другой — псевдохудожник, профанирующий иск-во делец, отнимающий у истинного художника славу, средства к жизни, возлюбленную и т. п. Поэтика пьес К. соответствует их идеологич. контрастности: резкие переходы, всякого рода эффекты (‘видения’, ‘чудеса’), однолинеиность противопоставленных характеров должны были подчеркнуть антитетичность сюжета на всех уровнях худож. текста. ‘Моноидейность’, последовательное проведение одних и тех же мотивов через всю пьесу, увлечение декларативными монологами снижали сценич. достоинство драматургии К., но в то же время сообщали ей некоторую ‘энергию мысли’, философичность, подчас заостряемую броскими сентенциями и афоризмами, ни поклонники К., ни он сам не сомневались, что он превзошел А. С. Пушкина обширностью и глубиной идей (см. Рец. Сенковского и Полевого, а также дневники К.: ‘Баян’, 1888, No 11).
Себя К. — автор ‘драм, фантазий’ — почитал за ‘гения’, призванного воскресить высокую поэтич. традицию: в текст ‘Торквато Тассо’ (изд. 1834) он ввел автобиогр. образ юного поэта, наследника великого итальянца (казус, введший в заблуждение Кюхельбекера, воспринявшего ‘юного поэта’ как аллюзию на Г. Р. Державина), гипертрофированное самомнение К. поддерживалось общеромантич. антиномией поэта и толпы.
Для самосознания К. в 30-е гг. характерна негативная оценка им творчества Пушкина, установившаяся, очевидно, еще в годы пребывания в лицее. В марте 1832 Гоголь писал о К. другому своему однокашнику, А. С. Данилевскому: ‘Пушкина все по-прежнему не любит. ‘Борис Годунов’ ему не нравится’ (X, 228, см. также: Грот и Плетнев, И, 360). Сам Пушкин относился к К. критически: ‘жар не поэзии, а лихорадки’ (устное суждение, по восп. Е. А. Драшусовой, — PB, 1881, J4 9, с. 152) или с полуприкрытой насмешкой: ‘А что, ведь у К. есть хорошие стихи? Говорят, что у него есть и мысли’ (в записи благоволившего к К. А. В. Никитенко от 10 янв. 1836 — 1, 178), о том же свидетельствует и собств. дневниковая запись Пушкина, сделанная 2 апр. 1834 после знакомства с К. в кон. марта. К. болезненно переживал пушкинское неприятие и пытался объяснить его творч. завистью. В день смерти поэта он записал: ‘Пушкин умер… Он был злейший мой враг, сколько незаслуженных оскорблений он мне нанес — за что?… Я всегда почитал в нем высокое дарование, поэтич. гений’ (‘Баян’, 1888, No 11, с. 98).
Др. ветвью драм, творчества К. являются его ист. трагедии. Первая из них — ‘Рука Всевышнего отечество спасла’ (СПб., 1834, пост.: янв. 1834, закончена — к окт. 1832) — при выходе в свет получившая сильнейшую офиц. поддержку [сценич. вариант поправлен по указаниям самого Николая I (см.: Реткирх), а отрицат. рец. Полевого (МТ, 1834, No 3, в части тиража ее успели снять) послужила поводом для закрытия ж-ла], явилась прообразом и для всех последующих: ‘Князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский’ (СПб., 1835, рец.: С. П. Шевырёв — МН, 1835, март, ч. 1—2, О. И. Сенковский — БдЧ, 1835, т. 9, с. 79—86, ‘Телескоп’, 1836, No 5—8), ‘Князь Даниил Дмитриевич Холмский’ (СПб., 1840, рец.: В. Г. Белинский — ОЗ, 1841, No 1, Ф. А. Кони — ЛГ, 1841, 7 окт.), ‘Генерал-поручик Паткуль’ (ФВ, 1846, т. 8, отд. изд. — СПб., 1846, рец.: И. С. Тургенев — ‘Совр.’, 1847, No 1, БдЧ, 1846, т. 79) и др. В ист. пьесах представлены моменты рус. истории, наиб, ярко демонстрирующие процессы нац. единения и самосознания (в т. ч. ‘смутное время’, эпоха Петра I). Полит, схема К. являет из себя двучленную формулу ‘монарх — народ’, в к-рой монарх является высшим воплощением нар. воли и разума, а народ — носителем нац. чувства (‘монархич. демократизм’). Всякое опосредование этой связи (аристократич. оппозиция, забота о правах личности) рассматривается как проявление своекорыстных или своевольных страстей (эгоизма, честолюбия) и приравнивается к измене и преступлению. (Монархизм и патриотизм К. носят явно антиаристократич. характер, чему свидетельство — сцена избрания Михаила Романова, образы ниже город, людей и инвективы против своевольных бояр в ‘Руке Всевышнего’.) Герой К. — образец служения ‘царю и отечеству’ — одновременно героичен и трагичен: выигрывая борьбу с внешними, ‘естественными’ врагами, он терпит тяжкий урон или поражение от врага ‘внутреннего’ — измены. Поэтика ист. драм К. своей романтич. контрастностью близка поэтике ‘фантазий’ о художниках, существенная разница лишь в построении пьес: ист. материал, обилие персонажей диктуют композицию, ‘разорванную’ на множество сцен, спаянных друг с другом только единством действующих лиц и общей темой. Популярность ист. пьес К. (многие из них шли на сцене десятилетиями) обусловливалась приемлемостью их идеологии как для средних классов, так и для власти, в этот период одинаково прокламирующих обществ, ‘согласие’ на нац. основе. (Нац.-ист. драматургия К. родственна драмам Н. А. Полевого, П. Г. Ободовского и Е. Ф. Розена — соперника К. за право считаться офиц. ‘государственным’ драматургом.)
В другом стилистич. ключе развиваются те же ист. и полит, схемы в ист. повестях и рассказах К., написанных им преим. на рубеже 30—40-х гг. и посвященных гл. обр. эпохе Петра 1. В их основе всегда лежит конкретный анекдот, случай или легенда, к-рые в повествовании К. обрастают живыми — бытовыми и языковыми — приметами времени (насыщенность реалиями ‘места и времени’ — в резком отличии от драм — позволила Белинскому условно отнести малую прозу К. к ‘натуральной школе’ — X, 129). Наиб, примечательным в этом смысле является рассказ ‘Сержант Иван Иванович Иванов, или Все заодно’ (в изд. К. сб.: ‘Сказка за сказкой’, т. 1, СПб., 1841), в сюжете к-рого, в согласии с ‘демократич.’ монархизмом К., акцентировалось равенство крепостного и барина перед царем (ср. резкий отзыв С. П. Шевырёва о ‘безнравственном’ изображении допетровского провинц. дворянства и искажении облика самого Петра — ‘Москв.’, 1841, No 12). Антидворян, тенденции ‘Сержанта’ вызывали резкую реакцию властей: вслед за письменными нотациями А. X. Бенкендорфа (см.: PC, 1871, No 6, с. 793—94) и личным выговором Николая I последовало запрещение рассказа (в дальнейшем печатался с сильными сокращениями) и общее устрожение цензурного режима [ЦГИА, ф. 777, оп. 1, д. 1672, оп. 27, д. 35, л. 1—2, Лемке (2), с. 133—34]. Одновременно у К. возникли неприятности из-за некоего ‘непозволительного экспромта’, повлекшие за собой очередной выговор царя (ИРЛИ, ф. 371, No 121, л. 9). Это повлияло на тон дальнейших ист. опытов писателя, социальная проблематика почти изгнана из произв., вошедших в сб. ‘Повести и рассказы’ (СПб., 1843, т. 1: ‘Лихончиха’, ‘Благодетельный Андроник, или Ромаиич. характеры старого времени’, ‘Капустин’ и др., т. 2: ‘Наденька’, ‘Аврора Галигаи’ и др.).
Малая прозаич. форма (оптимальный для К. жанр, даже у придирчивого Белинского вызывавший положит, отзывы — VI, 551—56) довольно быстро сменилась в творч. эволюции К. поисками в области романа, что определялось, однако, не только потребностью более широких ист. обобщений, но внелит. причинами: при всей почти сверхъестеств. трудоспособности К. его лит. гонораров и жалованья не хватало на фешенебельный образ жизни, к к-рому его побуждало тщеславие и положение лит. ‘мэтра’ (пародийно представленного И. Панаевым в образе Рябинина в пов. ‘Белая горячка’, 1840). Романы оказались тем залогом, под к-рый издатели (прежде всего А. А. Плюшар) готовы были выдавать неогранич. ссуды. Естественно, это сказывалось на качестве беллетристич. продукции: ром. ‘Эвелина де Вальероль’ (2-е изд., ч. 1—4, СПб., 1841—42) и ‘Альф и Альдона’ (т. 1—4, СПб., 1842), благодаря неоправданному смешению приемов ист. романа с каноном романтич. драмы, непомерному увеличению числа действующих лиц (и соответственно запутывающих сюжет дополнит, сцен) и слишком щедрому введению ист. и этногр. подробностей, нарушающих пропорцию между действием и описанием, вызвали (наряду с назойливым повторением однотипных мелодраматич. эпизодов и речевой безликостью персонажей) нарекания критиков, отмечавших растянутость и ‘скучность’ крупной повествоват. прозы К. (Белинский — ОЗ, 1842, No 3, 6, ЛГ, 1842, 22 февр., 21 июня, ‘Совр.’, 1842. т. 27, и др.).
Примерно с 1835 и до нач. 40-х гг. К. устраивает у себя (адреса см. в кн.: Шубин) по средам (В. П. Бурнашев называет субботы) собрания почитателей своего таланта, на к-рых часто бывают художники (Н. А. Степанов, И. К. Айвазовский, Я. Ф. Яненко), литераторы-‘неаристократы’ (в т. ч. Н. И. Греч, В. А. Владиславлев, из ‘аристократов’ — только В. А. Соллогуб), приглашались сановные любители иск-ва — Л. В. Дубельт, Я. И. Ростовцев.
Многих привлекал компанейский нрав хозяина, его талант рассказчика и стихотворца-импровизатора. Известности ‘сред’ способствовало содружество К. с К. П. Брюлловым и М. И. Глинкой, их ‘триумвират’ верховодил ‘братией’ — более узким, интимным кружком друзей и приятелей К., имевшим явно богемный характер. Лит.-муз. вечера ‘братии’ часто переходили в обильные возлияния, иногда многодневные. Богемно-разгульная атмосфера входила в образ романтич. поэта, культивируемого К.: обуреваемый страстями поэт вправе нарушать общепринятые нормы нравств. благопристойности, к тому же ему необходима разрядка после ‘высоких’ лит. занятий. Хотя порой собрания ‘братии’ оканчивались ‘оргиями дурного тона’ (см.: Струговщиков) и на них звучало немало восторженных похвал в адрес не страдающего скромностью ‘гения’ (см.: Панаев), первоначалом их оставалась лит.-муз. ‘стихия’ — споры и беседы об иск-ве, рассказы К., муз. исполнения Глинки (в т. ч. его музыки к драме К. ‘Князь Холмский’), шутки и анекдоты. Ультраромантич. экзальтированность уравновешивалась шутовством ‘братии’, многие из соучастников к-рой имели прозвище (К. — Аббат, Клюкольник).
Плодами сотрудничества ‘триумвирата’ явились написанные Брюлловым портреты К. и его братьев Платона и Павла и романсы Глинки на слова К.: ‘Сомнение’ (‘Уймитесь, волнения страсти!’, текст и музыка 1838), цикл из 12 романсов ‘Прощание с Петербургом’, в т. ч. ‘Жаворонок’, ‘Колыбельная песня’, ‘Прощальная песнь’ (все — 1840), В. В. Стасов называл выбор стихов ‘чрезвычайно счастливым’ (Избр. соч., т. 1, М.—Л., 1952, с. 446). Романсы пользовались огромной популярностью, а их тексты вошли в лучшую часть лит. наследия стихотворца. К. участвовал в написании либретто опер Глинки ‘Руслан и Людмила’ и ‘Жизнь за царя’ (‘Иван Сусанин’). Музыкально образованный и знающий толк в живописи, он пропагандировал творчество Брюллова и Глинки в критич. статьях об иск-ве.
Кружковое содружество способствовало выступлению К. в роли издателя: в 1836—41 он выпускает ‘Художественную газету’ — одно из первых периодич. изданий в России, посвященных живописи (см. о ней: Кауфман, с. 37—48, Нарышкина, с. 34—39, 52), в 1845—47 издает ж. ‘Иллюстрация’. Импрессионистично-описат. статьи самого К. (порой не лишенные, вопреки издательской установке, аналитич. критики) знакомили рус. публику с лучшими полотнами и выставками рус. и заруб, художников, симпатии самого К. оставались на стороне романтиков.
В кон. 40-х гг. К. постепенно сходит с лит. сцены: вступив снова в службу (1843), он с 1847 ответств. чиновник канцелярии воен. министра гр. А. И. Чернышёва (в 1848 осторожное заступничество К. не спасло молодого сатирика M. E. Салтыкова от ссылки — см.: ЛН, т. 13/14. с. 481—92). Осн. служба К. проходит вне Петербурга: он совершает инспектор, поездки по южным губ. России, подолгу живет в Воронеже, Таганроге и др. городах. Круг занятий К. очень широк: финансы, воен. снабжение, коннозаводство и т. д. Служебная добросовестность К., его деловые качества и трудоспособность делают его незаменимым чиновником, девиз к-рого: ‘если царь прикажет — через два месяца акушеркой буду’ (ИРЛИ, ф. 371, No 121, л. 14 об., ср.: Глинка, т. 1,с. 305).
Постепенно К. отдаляется от лит-ры: он собирает и дополняет написанное, но все реже выступает в печати. В 1851—52 выпускает ‘Сочинения’ (т. 1—10, СПб.). прошедшие почти незамеченными. В 1853—55 пишет ряд ура-патриотич. повестей и пьес, не открывавших новых сторон его таланта, но лишь эксплуатирующих старые приемы и концепции: пов. ‘Регистратор’ (БдЧ, 1852, т. 111), ‘Азовское сидение’ (СПб., 1855), драмы ‘Маркитантка’ (СПб., 1854), ‘Морской праздник в Севастополе’ (СПб., 1854), ‘Гоф-юнкер’ (пост. 1855).
Поражение России в Крымской войне, разрушавшее иллюзии благополучия и устойчивости, тяжело повлияло на К.: он все больше тяготится службой, мечтает о ‘тихом месте в провинции’ (ИРЛИ, ф. 371, No 122, л. 1). В нач. 1857 выходит в отставку и уезжает на лечение за границу. Неожиданны записи, помещенные К. в путевом дневнике: ‘…обстоятельства приковали мои ноги к этой несчастной земле, на к-рой есть жители, но нет еще граждан, меня выпустили на время, как узника, к-рого не хотят насмерть уморить духотой темницы’ (ГПБ, ф. 402, No 1, л. 7 об.). Конечно, по-прежнему гл. ценностью для него является Россия в ее монархич. ипостаси и по-прежнему он видит ее путь отличным и независимым от общеевропейского, но уже былое огульное отталкивание всего ‘чужеземного’ сменяется желанием ‘учиться’ тому полезному, что породила европ. цивилизация и демократия. К. четко делит поколения рус. общества по их продуктивности: ‘старая Россия’ (представители аристократии и, шире, всей дворян. культуры), »юная Россия’ 1848 года’ (т. е. фрондирующее, по мнению К., поколение А. И. Герцена) — способные только ‘болтать’ и ‘разгуливать в красной шапке’, и ‘молодая Россия’, ‘не подверженная красным идеям в опасном объеме’, к-рая ‘работает, учится, чтобы принести домой мед’ (там же, л. 191—92, 198).
Вернувшись в Россию, К. поселяется в Таганроге. Последнее десятилетие его жизни поев, обществ, деятельности в рамках Донского края: заботы о гор. благоустройстве, проведении к Таганрогу железной дороги, учреждении банка, т. е. практич. усовершенствования рус. жизни, необходимые для успешного проведения глубоких правительств, реформ. В борьбе с местной косностью и бюрократизмом он обращается к столичным администраторам (в т. ч. к Д. А. Милютину, П. А. Валуеву), составляет для правительства различные ‘записки’ (напр., ‘Записка о построении жел. дорог в России’ — Ученый архив Геогр. об-ва, раздел 48, оп. 1, No 8), печатает корреспонденции в газ. ‘Голос’ (1863—65). Собственно лит. деятельностью К. в эту эпоху уже не занимается, ряд его произв., написанных в 40— 50-е гг., опубликован посмертно.
Изд.: Соч., т. 1—10, СПб., 1851—53, Повести и рассказы, кн. 1—6, СПб., 1871, Ист. повести, кн. 1—6, СПб., 1884, [Стихи и драм. отрывки]. — В кн.: Поэты 1820—1830, Авдотья Петровна Лихончиха. — Сержант Иван Иванович Иванов… — В кн.: Старые голы. Рус. ист. повесть и рассказы первой пол. XIX в.. М.. 198У, Психея. — В кн.: Иск-во и художник в рус. прозе 1-й пол. XIX в., 1989, Антонио. — В кн.: Рус. романтич. новелла. M., 1989. [Анекдоты]. — ‘Иск-во Ленинграда’, 1991, No 1, с. 68—75, Рус. лит. анекдот кон. XVIII — нач. XIX в., М., 1990. Письма К.: PC, 1901, No 3.
Мемуары: Панаев, Греч, Дмитриев, Никитенко, Полевой Кс., Записки, СПб., 1888, Панаева (все — ук.), <Реткирх В. А.>, ‘Рука Всевышнего…’. Из восп. Теобальда. — РА, 1889. кн. 3, с. 509—11, Любич-Романович В. И., Рассказы о Гоголе и К. — ИВ, 1892. No 12, Каратыгин П. А., Записки, т. 1—2, М.—Л., 1930 (ук), Струговщиков А. H., M. И. Глинка.— PC, 1874, No 4.
Лит.: Гоголь, Пушкин, Полевой. Мат-лы, Герцен, Григорьев. Критика, Григорьев. Эстетика (отрицат. оценка драматургии К.), Кюхельбекер (все — ук.), Станкевич Н. В., Переписка, М., 1914, с. 277—79, Плетнев. 11, 279, 323—24, 354, Греч Н. И., Соч., ч. 5, СПб.. 1838, с. 201, Глинка М. И., Лит. произв. и переписка, т. 1—2, М., 1973—75 (ук.), Сенковский О. И., Собр. соч., т. 8, СПб., 1859 (рецензии на К), Тургенев, Чернышевский, Добролюбов, Барсуков, Некрасов, Писарев, Григорович, Достоевский (все — ук.), Мацеевич Л., Гоголь и К. в Нежинской г-зии высших наук.— РА, 1877, кн. 3, No 10, Г-зия высших наук и лицей кн. Безбородко, 2-е изд.. СПб., 1881, с. XLVI—LV, 94—99, 403—08, Шверубович А. И., Бр. Кукольники, Вильна, 1885, Среды Кукольника.— В кн.: Лит. салоны, Вересаев В., Спутники Пушкина, т. 2, М., 1937, с. 305—11, M. И. Глинка. Иссл. и мат-лы, Л.—М., 1950 (в т. ч. ст.: Штейнпресс Б. С., ‘Дневник’ К. как источник биографии Глинки), Машинский С. О., Гоголь и ‘Дело о вольнодумстве’, M., 1959, с. 102—03, 145—48, Архипова А. В., Ист. трагедия эпохи романтизма.— В кн.: Рус. романтизм. Л., 1978, История рус. драматургии. XVII — 1-я пол. XIX в., Л., 1982, с. 347—52 (ст. В. Э. Вацуро), Глинка M. И., Альбом, M., 1983, с. 72, 86—87, Супронюк О. К., H. B. Гоголь и его нежинское лит. окружение. Л., 1990 (автореф. канд. дис.), ее же, Лит. среда раннего Гоголя. — ИзвОЛЯ, 1991, M 1, Сажин В. Н., Из биографии писателя К. — В кн.: Иссл. памятников письм. культуры в собраниях и архивах… ГПБ, Л., 1985, его же, H. B. Кукольник. — В кн.: Памятные книжные даты, M., 1984, Кауфман Р. С., Очерки истории рус. худож. критики XIX в., М., 1985, Шубин В. Ф., Поэты пушкинского Петербурга, Л., 1985, Вацуро В. Э., Гиллельсон М., Сквозь ‘умственные плотины’, М., 1986, Нарышкина Н. А., Худож. критика пушкинской поры. Л., 1987. * Некрологи: ‘Полиц. листок Таганрог, градоначальства’, 1868, 14 дек. , РВед., 21 дек. , ‘Илл. газ.’, 1869, 2 янв. РБС, Брокгауз, Венгеров. Источ., ЛЭ, КЛЭ, Черейский, Лерм. энц., Боград. ОЗ (I), ИРДТ, ИДРДВ, Песни и романсы, Муратова (I), Масанов.
Архивы: ЦГАЛИ, ф. 254, ИРЛИ, ф. 371 (в т. ч. Дневник за 1835—42, тетрадь анекдотов — No 73), ГПБ, ф. 402, ГПБ, ук.