Кто хуже?, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1889 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 20 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ
ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ

СЪ ПОРТРЕТОМЪ АВТОРА
И КРИТИКО-БІОГРАФИЧЕСКИМЪ ОЧЕРКОМЪ П. В. БЫКОВА

ТОМЪ ДЕСЯТЫЙ

ИЗДАНІЕ Т-ва А. Ф. МАРКСЪ и ПЕТРОГРАДЪ

Приложеніе журналу ‘Нива’ на 1917 г.

http://az.lib.ru

OCR Бычков М. Н.

ОСЕННІЕ ЛИСТЬЯ

Очерки и разсказы.

КТО ХУЖЕ?

Какъ всегда, Куржаковъ вышелъ изъ своей дачи ровно въ восемь часовъ вечера. Цлый день онъ провелъ за работой и теперь былъ особенно доволенъ собой. Въ самомъ дл, въ жизни самое главное — выдержка характера, хотя романтики и клеймили это золотое качество простой аккуратностью,— глупое слово и больше ничего. Проходя по своему садику, Куржаковъ съ удовольствіемъ замтилъ, что грядка махровыхъ левкоевъ уже распустилась, и въ воздух висла тонкая струя раздражающаго аромата. Пожалуй, и это можно назвать аккуратностью, т.-е. что каждый цвтокъ распускается въ опредленное время.

Дача Куржакова была маленькая, кое-какъ приспособленная къ дачному существованію изъ простой избы. Такихъ дачъ въ окрестностяхъ Петербурга очень много, и вс он на одинъ покрой. Куржаковъ живетъ во второмъ Парголов уже третье лто и самъ устроилъ свое гнздо: изба внутри оклеивалась каждую весну дешевенькими дачными обоями, простое крыльцо было превращено въ маленькую террасу, а кругомъ избы разбитъ хорошенькій цвтникъ. Послдній стоилъ, пожалуй, дороже всей дачи, но Куржаковъ любилъ цвты и позволялъ себ это удовольствіе, потому что околачивался именно во второмъ Парголов, а не гд-нибудь въ другомъ мст, какъ Павловскъ. Въ привилегированныхъ уголкахъ, облюбованныхъ богатой публикой, и дорого и шумно, а Куржаковъ еще только шелъ къ своей цли. Оставалось года два — и онъ тогда окончательно станетъ на ноги. Съ однимъ университетскимъ дипломомъ недалеко уплывешь, а вотъ когда будетъ имя, извстная популярность, тогда — другое дло. Всякое мщанство Куржаковъ ненавидлъ, какъ и свое родное чиновничество. Есть другая жизнь — жизнь избранныхъ, и онъ войдетъ въ этотъ заколдованный кругъ полноправнымъ членомъ.

— Если вамъ это нравится, то назовите меня, пожалуй, карьеристомъ,— проговорилъ вслухъ Куржаковъ, возражая неизвстному противнику.

Солнце уже стояло на горизонт, красное, раздутое, потухающее. Подъ горой, гд съ лязгомъ и тяжелымъ грохотомъ подходилъ теперь поздъ Финляндской желзной дороги къ маленькой промежуточной станціи, уже стояла настоящая петроградская сырость, а на гор, гд въ два ряда раскинулись парголовскія дачки, было и тепло, и сухо, и свтло. Вечерній воздухъ уже пріобрталъ ту чуткость, которая пугаетъ нервныхъ людей. Надвинувъ свою лтнюю срую шляпу на затылокъ, Куржаковъ шелъ мимо дачъ съ безпечнымъ видомъ гуляющаго человка. Хорошихъ дачъ было дв-три, а на остальныя онъ посматривалъ съ презрніемъ. Разв можно такъ жить? Если онъ пока околачивается здсь, то вдь это только пока, и посл онъ будетъ самъ скрывать это обстоятельство. Только неизлчимое легкомысліе и безхарактерность могутъ помириться съ существованіемъ такого средняго человка, потому что у жизни нужно вырвать все, что она можетъ дать.

Навстрчу ему попалось нсколько дачницъ, гулявшихъ съ раскрытыми зонтиками. Онъ издали раскланялся съ одной черноглазой двушкой, съ которой третьяго-дня танцовалъ на какомъ-то гуляньи съ благотворительной цлью. Что длать, пока приходится довольствоваться такими дешевенькими мщанскими удовольствіями,— вдь онъ еще не начиналъ жить, а человческая природа заявляетъ свои права. Въ другомъ мст, проходя мимо новенькой дачки, спрятавшейся за молодыми березками, онъ самъ замедлилъ шаги. На террас мелькнуло блое женское платье. Куржаковъ подошелъ къ ршетк и проговорилъ:

— Добрый вечеръ, Елена Антоновна!

— Сегодня будете въ ‘Роз’?— спрашивалъ молодой голосъ.

Сама Елена Антоновна кокетливо спряталась за парусинной драпировкой, и Куржаковъ видлъ только блую, точеную руку, которая придерживалась за косякъ террасы.

— Конечно, буду, если будете вы.

— Ахъ, какой вы, Леонидъ Васильичъ!

Послднія слова онъ не разслышалъ — они были покрыты дрожью такого молодого женскаго смха, отъ котораго у Леонида Васильича заходили круги предъ глазами. Онъ даже молодцовато тряхнулъ своей черноволосой головой и дохнулъ какъ-то всей грудью, какъ дышится только въ двадцать пять лтъ. Но этотъ невольный порывъ сейчасъ же и прошелъ, Куржаковъ даже устыдился и своей любезности, и этой радости военнаго писарька, которому горничная назначила свиданіе. Наконецъ, просто-напросто, его могъ замтить профессоръ Нескучаевъ, который жилъ напротивъ и съ которымъ онъ познакомился всего нсколько дней назадъ. Этотъ Нескучаевъ былъ премилый человкъ, и вдругъ онъ увидитъ его у ршетки дачи Елены Антоновны. Собственно говоря, неприличнаго въ этомъ ничего не было, но всякое амикошонство роняетъ человка въ чужихъ глазахъ.

— До свиданія,— уже сухо проговорилъ Куржаковъ, отходя отъ ршетки.

По пути онъ замтилъ, что и цвты въ садик Елены Антоновны сильно помяты и даже не политы. Она очень любила цвты и умла за ними ухаживать, такъ что ея цвтникъ всегда былъ лучше, чмъ у него,— и цвты свже, и распускаются раньше, и цвтутъ дольше. Эти цвты послужили и предлогомъ мимолетнаго дачнаго знакомства. А теперь они были забыты,— блыя маргаритки лежали своими головками на земл, левкои свернулись. Такая небрежность непріятно подйствовала на Куржакова: женщина должна быть изящна въ самыхъ своихъ маленькихъ привычкахъ и прихотяхъ.

Елена Антоновна провожала его глазами до угла слдующей дачи, попрежнему прячась за маркизой. Почему она спряталась,— это и для нея самой оставалось неизвстнымъ. Голова была убрана, блое лтнее платье безукоризненно, и вообще ничего такого, что слдовало бы прятать, тмъ боле, что она знала, когда Куржаковъ пойдетъ мимо, и даже поджидала его. Закинувъ свою блокурую головку съ тяжелой косой, она печальными глазами проводила безукоризненнаго молодого человка, и, когда его блая пара изъ китайскаго шелка скрылась за угломъ дачи, Елена Антоновна тяжело вздохнула.

— Настоящій комильфо!— проговорила за ея спиной подруга Елены Антоновны, прізжавшая къ ней погоститъ.

— Ахъ! Какъ ты меня испугала, Шура!

II.

Свою вечернюю прогулку Куржаковъ сдлалъ съ обычной методичностью: прошелъ второе Парголово, потомъ третье и затмъ свернулъ къ Шуваловскому парку, гд блестло небольшое озерко. Между Парголовыми и паркомъ кокетливо прятались въ садахъ и садикахъ уже настоящія дачи, и Леонидъ Васильичъ любилъ здсь гулять. Выйдетъ посидть за ворота дворникъ — такъ это ужъ настоящій дворникъ, подкатитъ экипажъ — тоже настоящій экипажъ, и вообще обстановка приличная, отъ какой онъ и самъ не отказался бы. Когда ему встрчался хорошій экипажъ, катившійся по грунтовой дорожк съ эластическимъ трескомъ, онъ даже улыбался отъ удовольствія: вотъ это — жизнь! По пути онъ иногда соображалъ, какую дачку пріобрсти себ впослдствіи,— трактирно-русскій стиль уже намозолилъ всмъ глаза, и гораздо лучше англійскій типъ уютныхъ коттэджей, прятавшихся въ глубин длинныхъ цвтниковъ.

Іюньская блая ночь застала Куржакова въ парк. Онъ долго сидлъ на скамеечк, съ которой открывался видъ на озеро и дорожки. На озер плавало нсколько лодокъ, по дорожкамъ бродила дачная публика. Избранные торопились уже по домамъ, избгая ночной сырости, а въ парк оставались счастливыя парочки и любители уединенія, какъ онъ. Полная луна убрала весь лсъ своимъ переливавшимся серебромъ, мягкія пятна и блики фантастически мшались съ потемнвшей зеленью столтнихъ сосенъ, въ вод дрожала сверкающей зыбью широкая полоса луннаго свта. Неизвстный молодой голосъ доносился съ озера: онъ плъ знакомую арію, въ которой страстными нотами звенла и тоска, и любовь, и что-то такое зовущее и неудовлетворенное. Прислушавшись, Куржаковъ опять вспомнилъ про Елену Антоновну: отчего бы вотъ такъ вдвоемъ съ ней не прокатиться по озеру? Въ немъ вдругъ проснулась жажда чего-то еще не испытаннаго, то безумное чувство, которое захватываетъ, какъ водоворотъ. Нужно пользоваться жизнью, а онъ все только еще ждетъ и готовится…

Подъ этимъ послднимъ впечатлніемъ Куржаковъ зашагалъ изъ парка къ второму Парголову, чтобы сдлать полный кругъ. Онъ быстро прошелъ мимо своей дачи, не освщенной ни однимъ, огонькомъ, потомъ миновалъ дачу Елены Антоновны, гд теплилось одно окно, и остановился только у загороднаго ресторана ‘Роза’, который стоялъ въ третьемъ Парголов у подъема съ вокзала желзной дороги. Попалось нсколько кавалькадъ, возвращавшихся съ прогулки, дачная публика высыпала въ свои садики или бродила по улиц пестрой толпой, подъздъ ‘Розы’ былъ освщенъ бумажными фонарями. На забор рестораннаго садика Куржаковъ прочиталъ еще разъ знакомую афишу готовившагося дачными любителями спектакля. ‘Роза’, собственно говоря, былъ дрянной ресторанъ, врне, трактиръ, но въ него привлекала невзыскательную дачную публику танцевальная зала, а потомъ садъ съ отдльными бесдками. Чопорная публика сюда не заглядывала, и Куржаковъ, если бывалъ, то не заводилъ знакомства съ трактирными завсегдатаями и держался въ сторон.

Теперь онъ прошелъ прямо въ одну изъ бесдокъ и веллъ лакею подать стаканъ чая. Отдохнуть здсь всегда такъ удобно: кругомъ зелень, которая глядитъ на васъ красными глазами садовыхъ фонарей-шаровъ, изъ залы доносятся звуки штраусовскаго вальса, а въ ближайшей бесдк кто-то такъ звонко и хорошо смется. Конечно, все это устроено на мщанскую руку, но вдь дачники могутъ себ позволить эти деревенскія дешевенькія развлеченія, особенно у кого есть скучающія барышни и танцующіе молодые люди.

— Кто въ зал?— коротко спросилъ Куржаковъ, когда лакей подалъ чай.

— А такъ-съ… интенданты съ барышней, двое газетчиковъ, студенты, канпанія изъ Петербурга.

Лакей взмахнулъ салфеткой и почтительно улыбнулся,— онъ зналъ, кого было нужно барину, и что Елена Антоновна еще ‘не пришли-съ’. Куржаковъ въ его лакейской систематик былъ отнесенъ въ разрядъ чистой публики, съ которой особое обращеніе.

Стаканъ былъ выпитъ вполовину, когда вальсъ кончился и публика изъ залы направилась въ садъ. На освщенномъ экран широко распахнутой стеклянной двери замелькали темные силуэты мужскихъ и женскихъ фигуръ. Въ алле зашуршали легкіе шаги. Проходившія парочки безцеремонно заглядывали въ бесдку, гд сидлъ Куржаковъ, на мгновеніе прекращали болтовню и шли дальше.

— А!.. Вы вотъ куда спрятались?— послышался знакомый голосъ, заставившій Куржакова вздрогнуть.— Шура, теперь ты свободна… Кстати, вы не знакомы?..

— Нтъ, мы уже были представлены, но Александра Семеновна не обращаетъ на меня никакого вниманія,— пошутилъ Куржаковъ, протягивая руку черноволосой двушк съ бойкими карими глазами.

— Вы сами не хотите меня узнавать и даже не кланяетесь!— жаловалась Шура, нехотя протягивая свою руку.— Я ухожу, Елена… ‘онъ’ меня ждетъ!

— Иди, иди!..

Елена Антоновна показалась Куржакову сегодня особенно эффектной, хотя она пришла въ своемъ обычномъ барежевомъ плать съ голубой шелковой отдлкой и въ лтней соломенной шляп съ широко отогнутымъ полемъ. На одной рук болталась лтняя накидка изъ суроваго шелка, маленькія мягкія руки въ голубыхъ шелковыхъ перчаткахъ казались больше.

— Я сегодня пришла одна,— заговорила Елена Антоновна, усаживаясь безъ приглашенія за столъ напротивъ Куржакова.— Петрусь ухалъ въ городъ и вернется, вроятно, съ послднимъ поздомъ. Если бы не Шура, мн не съ кмъ было бы войти въ садъ.

— Отчего вы мн давеча этого не сказали?

Елена Антоновна какъ-то въ упоръ посмотрла въ лицо Куржакову и опустила глаза. Лицо у ней было неправильное, съ длиннымъ оваломъ, но зато оно освщалось, парой такихъ прелестныхъ срыхъ глазъ, ротъ былъ такой свжій, и, когда она улыбалась, изъ-за розовыхъ, еще пухлыхъ по-дтски губъ показывались два ряда прекрасныхъ блыхъ зубовъ. Какъ у всхъ блондинокъ, цвтъ лица поражалъ своей молочной близной, и его портили только крошечныя веснушки, выступавшія у переносицы. Небольшой блый лобъ прятался подъ шелковистыми прядями какихъ-то дтскихъ кудряжекъ. Куржаковъ вообще любилъ блокурыхъ женщинъ и теперь даже полюбовался Еленой Антоновной, красавицей ее назвать было нельзя, но иногда она своей дтской красотой казалась ему удивительно хорошенькой. Прибавьте къ этому, что она умла одваться и держала себя съ тмъ тактомъ, какъ умютъ держать себя женщины только изъ хорошаго общества.

— Могу вамъ предложить чаю?— спрашивалъ Куржаковъ, переживая пріятное волненіе въ этомъ tte—tte съ хорошенькой женщиной.

— Нтъ, благодарю,— отвтила она, точно просыпаясь отъ какой-то надодливой мысли.— А впрочемъ, пожалуй!

Когда она опять посмотрла на Куржакова своими дтскими глазами, онъ замтилъ, что у ней надъ лвой бровью крошечное родимое пятно, въ род тхъ мушекъ, какія наклеивали себ дамы въ прошломъ столтіи. И Елена Антоновна славная такая, и родинка миленькая…

III.

— Пойдемте въ залу!..— предлагала Елена Антоновна, отодвигая свою чашку.

— Идемте!..

Она сама подала Куржакову свою теплую голубую ручку и крпко оперлась на его выгнутый кренделемъ локоть, такъ что при каждомъ шаг ихъ плечи сталкивались. Онъ замтилъ, что она такъ граціозно раскачивалась на ходу, и съ удовольствіемъ почувствовалъ чисто-женскую теплоту крпко державшейся за него руки. Такъ они шли еще въ первый разъ, можетъ-быть, потому, что Петрусь въ город и они одни. Эта невольная мысль пріятно пощекотала самолюбіе Куржакова, и онъ гордо выпрямился, когда вмст съ дамой сталъ подниматься по широкому деревянному крыльцу въ залу. Впрочемъ, можетъ-быть, этимъ путемъ она хотла избавиться отъ нечаяннаго tte—tte въ бесдк и предложила свою руку въ награду за деликатность вообще.

Въ зал они заняли самый дальній столикъ. Публики было человкъ пятнадцать. Куржаковъ издали раскланялся съ однимъ студентомъ и знакомымъ интендантскимъ чиновникомъ. Въ глубин залы, на деревянной эстрад стоялъ разбитый рояль, и вчно подгулявшій таперъ барабанилъ какую-то жестокую польку. По зал кружились дв пары, вызывая замчанія и улыбки размстившейся за двумя столами ‘компаніи изъ Петербурга’. Шура танцовала со студентомъ и, длая туръ мимо Елены Антоновны, улыбалась ей счастливой улыбкой.

Потомъ студентъ танцующимъ шагомъ подлетлъ къ Елен Антоновн. Она мелькомъ взглянула на Куржакова, лниво улыбнулась и молча подала свою руку кавалеру. Куржаковъ понялъ, что ему не слдовало уступать своихъ обязанностей бойкому студентику, и нетерпливо сталъ слдить за кружившейся по зал парой. Елена Антоновна танцовала совсмъ недурно, съ граціей восемнадцатилтней двушки. Тяжолая блокурая коса такъ и трепалась у ней на спин, а изъ-подъ платья красиво мелькали носки маленькихъ голубыхъ ботинокъ.

— Нтъ, я больше ужъ не уступлю васъ никому!— заявлялъ Куржаковъ, когда Елена Антоновна, раскраснвшаяся и съ полуоткрытымъ ртомъ, заняла свое мсто у его столика.

— Сами виноваты,— прошептала она, ласково блестя потемнвшими глазами.— Мн не хотлось…

Она не докончила фразы, закрыла глаза и засмялась. Отъ движенія ея вера на Куржакова пахнуло модными духами foin coup. Онъ сейчасъ только замтилъ приколотую на груди Елены Антоновны бутоньерку съ кустикомъ блыхъ маргаритокъ и почувствовалъ себя такъ весело. Право, какая миленькая эта Елена Антоновна, а Петрусь въ город — не нужно терять дорогого времени.

Вальсируя со своей дамой, Куржаковъ прошепталъ маленькому розовому ушку:

— Одна маргаритка моя — на память о сегодняшнемъ вечер… Всего одна маргаритка!.. Она вмсто отвта прижалась къ нему, и маленькая голубая ручка крпко сжала его руку. Красивое лицо Куржакова раскраснлось отъ движенія, а въ глазахъ летло все кругомъ — стны залы, эстрада съ роялемъ, стеклянная дверь въ садъ, Шура со своимъ студентомъ. Онъ танцовалъ съ увлеченіемъ, какъ никогда, и ему начинало казаться, что Елена Антоновна совсмъ другая женщина, а не та, какую онъ зналъ до сихъ поръ, что онъ такъ давно знакомъ съ ней, и воображеніе договаривало остальное: въ вихр вальса онъ видлъ маленькую дачку съ березовымъ садикомъ, задрапированную парусиной террасу, полуосвщенное окно и ее, Елену Антоновну, въ бломъ пенюар и съ разсыпавшимися по плечу блокурыми волосами. А главное — этотъ дуракъ Петрусь въ город, слдовательно… Его вдругъ охватилъ чувственный порывъ — и онъ крпко обнялъ талію своей дамы.

— Довольно… я не могу…— прошептала она, какъ-то вдругъ распускаясь въ его рукахъ въ середин тура, такъ что онъ долженъ былъ довести ее до мста.— Здсь душно… на воздухъ!

Слдившій за ними лакей выжидающе остановился на крыльц, когда они выходили изъ зала.

— Бутылку лимонада и дв рюмки коньяку…— шепнулъ ему Куржаковъ на ходу и, обернувшись, прибавилъ:— туда… въ бесдку…

Лакей почтительно осклабился и зашагалъ своей развинченной лакейской походкой къ буфету: чистые господа всегда такъ длаютъ… по-благородному, а не то, чтобы спросить прямо графинъ водки.

Она тяжело дышала и машинально обмахивала пылавшее лицо веромъ.

Садъ былъ окутанъ блесоватой мглой, и на нихъ глядли зеленые и красные фонари, какъ фантастическіе свтляки. Отъ охватившаго Куржакова волненія у него пересохло въ горл, и сердце усиленно билось… Послдній поздъ приходитъ въ двнадцать часовъ, а сейчасъ только десять. Каждая минута дорога… Отсюда незамтно можно пройти на дачу къ ней, а то даже въ паркъ, и такъ же незамтно вернуться. Въ его голов мелькнула давешняя картина засыпавшаго озера, и онъ уже видлъ себя въ лодк вмст съ Еленой Антоновной,— вдь она здсь, почти въ его рукахъ. Отчего не позволить себ маленькій дачный романъ, который забывается героями и героинями при возвращеніи въ городъ, и притомъ это ршительно ни къ чему не обязываетъ.

Схватить ее, горячо-горячо обнять и расцловать все лицо, волосы, шею, розовыя уши и этотъ полураскрытый, точно просящій поцлуя ротикъ… Предъ ними цлыхъ два часа свободнаго времени, а она такая умненькая и ласковая — не будетъ надодать, какъ другія женщины, и единственнымъ результатомъ всего приключенія останется какая-нибудь засохшая маргаритка.

— Не правда ли, какая прекрасная ночь?— заговорилъ Куржаковъ. наклоняясь къ ея лицу.

— Да… блая ночь…— отвтила она какимъ-то притихшимъ голосомъ.— Когда я была молода…

Не докончивъ фразы, она опустила голову и грустно засмялась.

— Когда вы были молоды?..— повторилъ реплику Куржаковъ.

— А какъ вы думаете, сколько мн лтъ, Леонидъ Васильичъ?

— Нескромный вопросъ… Впрочемъ, время вамъ не страшно. Могу вамъ дать двадцать четыре года.

— Нтъ, всего двадцать два… Да, когда я была молода, я очень любила такія блыя ночи…

— А теперь?

Она едва замтно отодвинулась отъ него и, посл короткой паузы, совершенно другимъ тономъ спросила:

— Вы думаете, что мн очень весело сегодня?.. Я танцую, улыбаюсь, болтаю съ вами глупости, а у самой адъ на душ… Васъ я совсмъ не знаю, но у женщинъ есть чутье, которое ихъ не обманываетъ: вы порядочный человкъ, и вамъ я могу сказать все… Да, все, все, потому что во мн изболла вся душа… и я… я…

Въ ея голос вдругъ послышались подступавшія къ горлу слезы, и Курзенковъ проговорилъ:

— Вамъ нужно освжиться, Елена Антоновпа… Вы взволнованы…

— Ахъ, не то…— какъ-то простонала она.— Вы меня не понимаете…

IV.

Мимо нихъ пробжалъ лакей съ лимонадомъ и, какъ заяцъ, юркнулъ въ бесдку, гд пили чай. Но теперь эта угодливость взбсила Куржакова: давешняго розоваго настроенія какъ не бывало, и онъ предчувствовалъ какое-то непріятное объясненіе. Вотъ наткнулся-то, а тотъ дуракъ бжитъ сломя голову съ коньякомъ… У Куржакова даже мелькнула малодушная мысль, что, можетъ-быть, Петрусь сюрпризомъ прідетъ съ десятичасовымъ поздомъ и выручитъ его изъ неловкаго положенія.

Но она ничего не хотла замчать и, плотно прижавшись своимъ плечомъ къ его плечу, говорила и говорила, какъ говорятъ люди, сорвавшіеся со своего винта.

— Вдь мн всего двадцать два года… я жить хочу…— шептала Елена Антоновна, глотая слезы.— Нтъ, я устала жить… Вы, можетъ-быть, читали дло Макаруевыхъ?

— Да… бракоразводный процессъ?..

— Да… Такъ я и есть m-me Макаруева, а сейчасъ ношу свою двичью фамилію: Погодина. Боже мой, сколько грязи, униженія вынесла я, прежде чмъ вырвалась на волю… да, на волю!

Послднюю фразу она произнесла съ особеннымъ удареніемъ и опять грустно засмялась. Куржаковъ положительно опшилъ и не находилъ, что сказать, а она принимала это за молчаливое сочувствіе ея двадцатидвухлтнему горю… Онъ, искавшій въ ней матеріалъ для легкой дачной интрижки, наткнулся на раздирательную семейную драму. Этого только недоставало… Да, онъ помнилъ это дло Макаруевыхъ: богатый старикъ женился на бдной двушк, долго мучилъ ее своей ревностью, а потомъ начались побои, грязныя сцены, лжесвидтели, оргіи. Все это потомъ было вытащено на скамью подсудимыхъ, а отсюда дло разлетлось по всей Россіи, благодаря пресс. Онъ припомнилъ, какъ тогда возмутила его дикая семейная обстановка несчастной молодой жертвы и какъ онъ жаллъ ее, а теперь она идетъ съ нимъ подъ-руку.

— Да, я читалъ… помню…— виновато бормоталъ онъ.— Самая грустная картина…

— Но подумали ли вы, какой нечеловческой энергіи стоило мн вырваться на волю изъ этого ада?— повторяла Елена Антоновна, продолжая размахивать веромъ.— Я опомнилась только за дверями суда… Меня поздравляли… сдлали овацію, впереди была новая жизнь…

Куржаковъ облегченно вздохнулъ:— ‘Какая-нибудь семейная исторія — и только. Повздорили съ Петрусемъ, и пошла писать губернія, а теперь дамочка ищетъ посторонняго утшенія,— нтъ, благодарю покорно, не на того напали, Елена Антоновна!’ Онъ именно этими словами и подумалъ, отыскивая глазами Шуру, гулявшую со своимъ студентомъ,— хоть бы ей сдать на руки свою расчувствовавшуюся даму. Конечно, моментъ оставался по-своему удобнымъ — сочувствовать, утшать, гипнотизировать тми жалкими словами, какія такъ любятъ огорченныя женщины, и кончить паркомъ или легкой прогулкой къ себ на дачу. Вопросъ усложнялся только тмъ, что Елена Аитоновпа могла выгнать Петруся, и тогда извольте съ ней возиться,— нтъ, чортъ возьми, гд у него глаза были?.. Эта не изъ такихъ, которыя клюютъ радости жизни по зернышку,— привяжется, такъ не радъ будешь. И потомъ, каковъ темпераментъ — слезы, драматическій шопотъ, нервы… Вообще, какъ-нибудь сбыть ее съ рукъ, и тому длу конецъ, а въ двнадцать часовъ подъдетъ Петрусь. У него въ голов мелькнула даже мысль: ужъ не подманиваетъ ли его Елена Антоновна на удочку сочувствія? Мало ли что бываетъ. Есть очень ловкія особы, да онъ-то не изъ такихъ… Да-съ.

— И когда ни одной души кругомъ… когда пустота душитъ…— задыхавшимся голосомъ говорила Елена Антоновна.— Вдь это ужасно… жить страшно!..

‘Такъ, такъ… эге, вонъ куда пошло дло!..— повторялъ Куржаковъ про себя, задерживая шаги.— Нтъ, голубушка, мы не годимся для трагическихъ ролей…’

А блая ночь попрежнему хороша, попрежнему фантастическія тни бродили въ темной листв, и попрежнему захватывающей волной лились звуки штраусовскаго вальса.

— Я вамъ надола?— неожиданно спросила Елена Антоновна, и въ тон ея голоса прозвучала нотка какого-то дтскаго страха.— Впрочемъ, какое кому дло до чужого горя… Вы молоды, независимы… ваша жизнь впереди…

— Нтъ, помилуйте, Елена Антоновна… Я вхожу въ ваше положеніе и… и…

Онъ опять бормоталъ что-то жалкое и несвязное, подбирая слова, какъ попавшійся школьникъ.

— Значитъ, я не ошиблась въ васъ… благодарю.

‘Тьфу… Вотъ чортова баба навязалась!’ — уже со злостью думалъ Куржаковъ.

— Посл развода съ мужемъ я жила цлый годъ одна…— продолжала Елена Антоновна, слишкомъ занятая своимъ горемъ, чтобы замчать настроеніе своего кавалера.— А потомъ познакомилась съ Петрусемъ… Онъ такой веселый и, какъ мн казалось, добрый. Мы часто встрчались у разныхъ знакомыхъ, а потомъ сошлись… У меня оставались свои маленькія средства, и я открыла модную мастерскую, Петрусь служилъ на желзной дорог… А потомъ онъ все бросилъ и перехалъ ко мн. Такъ можетъ сдлать только послдній человкъ: жить трудомъ жены… Но этого мало: Петрусь началъ кутить, сошелся съ одной швейкой… о, всего не перескажешь! И все это длалось и длается на моихъ глазахъ… Иногда длалось нарочно, чтобы оскорбить меня. За что? Что я такое сдлала? Я, которая всегда искала только своего тихаго семейнаго угла, я, которая готова была отдать все за любимаго человка, я, которая умла все простить за одно ласковое слово,— я должна видть кругомъ только развратъ, пьянство, безобразіе и оскорбленія… Вотъ и сейчасъ, что это за жизнь на дач: перехала отдохнуть, успокоиться, а вмсто того… Вы думаете, Петрусь прідетъ съ послднимъ поздомъ, какъ общалъ?

— Наврно прідетъ, увряю васъ…

Она горько засмялась и махнула рукой.

— О, нтъ… Онъ вернется только къ утру и какъ всегда — пьяный. Прідетъ на извозчик и потребуетъ денегъ… Денегъ у меня нтъ, и онъ подниметъ скандалъ. Крикъ, ругань, неприличныя слова.. Стыдно сосдей, а дваться некуда. Я боюсь, когда все кончится здсь въ ‘Роз’ и придется итти домой, чтобы цлую ночь ждать… Каждый стукъ колеса заставляетъ вздрагивать, каждый шорохъ… А вдь я хорошая женщина: скромная, трудящаяся, любящая… Господи, и такой адъ въ двадцать два года!.. Леонидъ Васильевичъ, пожалйте хоть вы меня… я жить хочу… я такъ молода…

Она глухо зарыдала, закрывъ лицо веромъ. Эта изящная женская фигурка, которою Куржаковъ такъ любовался, теперь вздрагивала и сгибалась подъ тяжестью горя. Но что же онъ-то могъ сдлать?.. У нихъ идетъ скандалъ, а онъ-то при чемъ тутъ?.. Вмшиваться въ чужія семейныя дла онъ совсмъ не охотникъ. Эта жестокая мысль пронеслась въ голов Куржакова такъ же быстро, какъ лтними вечерами въ воздух надъ самой вашей головой проносится ночная птица. У Куржакова явилось какое-то злое и не хорошее чувство.

Ресторанъ ‘Роза’ закрывался около двухъ часовъ, и Куржакову пришлось дежурить до конца. Съ какимъ нетерпніемъ онъ ждалъ теперь двнадцатичасового петербургскаго позда. Изъ залы слышенъ былъ свистокъ. Съ позда пришли въ ресторанъ дв новыхъ пары, а Петруся не было.

— Я говорила вамъ…— печально замтила Елена Антоновна.— Онъ будетъ утромъ… о, Боже мой, Боже!..

Она какъ-то вся притихла, осунулась и точно сдлалась ниже. Курзкакову казалось, что эта была совсмъ другая женщина и даже совсмъ некрасивая. Подъ глазами выступила синева, губы запеклись, воротничокъ на ше съхалъ на-бокъ, волосы сбились въ какія-то мочалки. Издали ее можно было принять за немного подгулявшую женщину, и только глаза, эти дтскіе,говорившіе глаза смотрли съ небывалымъ лихорадочнымъ блескомъ. Востроносая Шура была и красиве и лучше, и Куржаковъ удивился, какъ не замчалъ этого раньше, хотя видалъ эту Шуру десятки разъ. Вообще, онъ испытывалъ цлый рядъ непріятныхъ ощущеній и старался не смотрть на свою даму.

— Я вамъ надола…— шептала Елена Антоновна, кусая губы.— Вамъ скучно со мной… ахъ, прежде я была такая веселая!..

Чтобы, выдержать свою роль до конца, Куржаковъ принялся что-то разсказывать про себя,— о другихъ онъ не любилъ говорить, какъ вс эгоисты и сдержанные люди. Во-первыхъ, нужно же было что-нибудь говорить, а во-вторыхъ — необходимо было отплатить откровенностью за откровенность. Онъ родился на юг, кончилъ университетъ въ Петербург и теперь готовился къ диссертаціи. Собственно, дло не въ диссертаціи, а въ извстномъ имени, въ репутаціи. У него есть кое-какія связи, и нужно ихъ поддерживать, хотя это иногда и скучно. Средства у него крайне ограниченныя, но онъ нетребовательный человкъ. Елена Антоновна внимательно слушала его съ широко раскрытыми глазами и по временамъ нервно вздрагивала, какъ долго капризничавшія дти. Она ловила только вншній звукъ, механическое сочетаніе словъ, а смыслъ исчезалъ.

— Не сходить ли намъ на минутку домой?— проговорила Шура, подходя къ столику подъ-руку со своимъ кавалеромъ.

— Ахъ, пора… да, пора…— испугалась Елена Антоновна, поднимаясь съ мста.— Леонидъ Васильевичъ, позвольте васъ поблагодарить…

Куржаковъ предложилъ ей руку, чтобы проводить до дачи. Огни въ зал догорали, въ саду слабо мигали всего два фонаря, гд-то методически стучали бильярдные шары, пьяный таперъ спалъ на стул, свсивъ красную, грязную руку. Въ зал оставалось всего человкъ пять.

— Идемте…— повторилъ Куржаковъ, сдерживая невольную радость.

Елена Антоновна подала ему свою руку, но эта маленькая голубая ручка лежала теперь на его рук, какъ мертвая. Выходя изъ залы, Куржаковъ подумалъ, что вдь могъ выйти цлый скандалъ, если бы Елена Антоновна грохнулась въ обморокъ или разыграла легкую истерику. Дло клонилось уже къ тому, и Куржаковъ заставилъ ее выпить лимонадъ съ рюмкой коньяку. Она машинально глотала искрившуюся влагу и подъ конецъ поперхнулась — это вышло очень неизящно, особенно когда Елена Антоновна закашлялась, схватившись за грудь. По лицу у ней бжали дтскія слезы, шляпа сбилась на-бокъ. Въ довершеніе всего, она забыла зонтикъ въ зал, и Куржакову пришлось вернуться за нимъ.

— Проклятыя бабы…— бранился онъ, стараясь не глядть на совавшагося передъ нимъ лакея.— И тотъ дуракъ, кто съ ними связывается.

Лакей проводилъ глазами ‘настоящаго барина’ и покачалъ головой,— онъ тоже обвинялъ барыню, потому что не получилъ сегодня обычнаго ‘на чаекъ’.

А какая прекрасная ночь стояла тамъ, на улиц. Все потонуло въ серебристомъ туман, и небо искрилось и горло фосфорическимъ свтомъ. Дйствительно настоящая блая ночь… Бери книгу и читай. Публика на дачахъ еще не спала, и кое-гд глядли красные огоньки. Гуляющихъ, впрочемъ, было мало, потому что вс сбились по своимъ угламъ. При лунномъ освщеніи вс строенія, даже самыя жалкія лачужки, приняли почти красивый видъ, какъ это бываетъ только въ матовомъ стекл камеръ-обскуры. Главную красоту представлялъ общій блесоватый тонъ, точно все было покрыто матовымъ серебромъ. А тамъ внизу, гд подъ горой пролегала желзная дорога, разлился густой блый туманъ, точно молочное море.

Шура подъ-руку со своимъ студентомъ шагала впереди и нсколько разъ вскрикивала, когда изъ-подъ ногъ прыгала лягушка. ‘Этакая хитрая двчонка…— думалъ со злобой Куржаковъ:— визжитъ, какъ поросенокъ, чтобы лишній разъ прижаться къ этому дураку’. Куржаковъ начиналъ ненавидть студента, какъ товарища по несчастію — вотъ два дурака, да еще какихъ дурака! Елена Антоновна молчала всю дорогу и некрасиво шаркала ногами,— раньше онъ не замчалъ этого. Только уже подходя къ своей дач, она замедлила шаги, и голубая ручка сдлала тревожное движеніе.

— Простите меня,— прошептала она, когда Куржаковъ сталъ прощаться.— Съ каждаго будетъ и собственныхъ непріятностей, а я надола вамъ, какъ смертный грхъ.

— Помилуйте… напротивъ, я такъ доволенъ сегодняшнимъ вечеромъ.

Студентъ уже усплъ проститься со своей дамой, когда они подошли къ ршетк дачи. Елена Антоновна молча пожала ему руку и остановилась.

— Спокойной ночи…— пожелалъ Куржаковъ, облегченно вздохнувъ.

— Прощайте,— донеслось ему вслдъ, когда онъ быстро зашагалъ къ себ, размахивая палкой.

Но ему пришлось еще вернуться: Елена Антоновна выбжала на дорогу ужо безъ шляпы, крикнула его и, когда онъ подошелъ, смущенно подала ему блую маргаритку изъ своей бутоньерки.

— На память,— проговорила она, улыбаясь и перекидывая свою косу черезъ плечо.— Не поминайте лихомъ…

Не дождавшись благодарности, она быстро, какъ двушка, скрылась въ своемъ садик, и Куржаковъ слышалъ только, какъ со звономъ захлопнулась гд-то стеклянная дверь. Онъ постоялъ на мст, швырнулъ маргаритку прямо на дорогу, плюнулъ и медленно побрелъ на свое пепелище.

‘Вдь задастся же такой милый вечерокъ!— думалъ онъ вслухъ, давая волю накипвшему негодованію.— Дуракъ и еще разъ дуракъ…’

Подходя къ своей дач, онъ немного успокоился, какъ человкъ, благополучно избжавшій какой-то опасности. Прежнее злое чувство смнилось сожалніемъ… Въ самомъ дл, какая несчастная эта Елена Антоновна. Въ ушахъ еще стояли задыхавшіяся фразы: ‘Вдь я жить хочу… я такъ молода…’ Съ другой стороны ему доставила большое удовольствіе мысль, что онъ до конца остался порядочнымъ человкомъ,— другой на его мст, конечно, воспользовался бы нервнымъ настроеніемъ Елены Антоновны и по-своему постарался бы утшить ее. Продолженіемъ этихъ мыслей явилась вслухъ сказанная фраза:

— А т подлецы хороши, и мужъ и любовникъ…

Чудная блая ночь начинала тускнть. Звзды меркли, уступая еще невидимому свту, который долженъ подняться съ востока. Въ воздух чувствовалась непріятная, острая свжесть. Въ парк звонко куковала кукушка.

VI.

На другой день Куржаковъ проснулся съ легкой тяжестью въ голов и непріятнымъ вкусомъ во рту. Свой утренній чай онъ выпилъ на скорую руку, потому что нужно было попасть въ Петербургъ съ восьмичасовымъ поздомъ. Въ душ у Куржакова оставалось какое-то безсмысленное, непріятное чувство, которое объяснилось, когда онъ припомнилъ вчерашнее приключеніе. При дневномъ свт оно ему показалось совсмъ инымъ: пустяки, и больше ничего. А онъ еще разсердился вчера на Елену Антоновну и называлъ подлецами совершенно неизвстныхъ ему людей,— вотъ что значитъ потерять душевное равновсіе и та фантастическая логика, какая охватываетъ ночью. Теперь ему было не жаль Елены Антоновны, какъ не жаллъ онъ телеграфныхъ столбовъ, когда-то бывшихъ живыми деревьями. Все вздоръ и еще разъ вздоръ.

Онъ вышелъ съ дачи ровно за 20 минутъ до восьми часовъ, какъ разъ, чтобы поспть на вокзалъ ко второму звонку. Ему пришлось итти мимо дачи Елены Антоновны, и онъ еще издали замтилъ стоявшія у нея извозчичьи дрожки,— Петрусь, слдовательно, явился…

Извозчичья лошадь стояла одна, а извозчика не было, и Куржаковъ подумалъ про себя: ‘Вроятно, начался question d’argent, и гражданская парочка задаетъ жестокую перепалку…’ Поровнявшись съ дачей, Куржаковъ невольно остановился. На террас происходило какое-то движеніе, и прежде всего выдлялась сгорбленная фигура профессора Нескучаева. Очевидно, что тамъ произошло что-то особенное, если понадобился докторъ,— Нескучаевъ имлъ каедру въ медико-хирургической академіи. Куржаковъ сдлалъ уже нсколько шаговъ по привычной дорог къ вокзалу, но что-то его точно кольнуло и заставило вернуться. Калитка садика была распахнута, и онъ пошелъ къ террас.

— Оставьте насъ,— слышался рзкій голосъ Нескучаева, по докторской привычк засучивавшаго рукава благо лтняго кителя.

— Ммогу-у,— отвтилъ пьяный голосъ.

Когда Куржаковъ подошелъ, картина объяснилась: на полу террасы лежала Елена Антоновна, по-мертвому раскинувъ руки, а около нея на колняхъ ползала Шура,— послдняя была въ ночной кофточк и съ разбившимися волосами. Она все старалась поднять голову Елены Антоновны, выкатывавшуюся изъ ея рукъ. мертвымъ движеніемъ. Нескучаевъ припалъ ухомъ къ груди Елены Антоновны и свободной рукой старался найти пульсъ на ея рук. Видимо, она не раздвалась и лежала въ томъ же барежевомъ голубомъ плать, въ которомъ вчера танцовала съ Куржаковымъ. Когда Куржаковъ взглянулъ на ея лицо, то въ ужас отступилъ — оно смотрло на него однимъ глазомъ и точно улыбалось. Одна бровь была приподнята съ выраженіемъ удивленія, и надъ ней Куржаковъ увидалъ знакомую родинку, которой любовался вчера. Покойница точно удивлялась, что вотъ она лежитъ здсь и за ней такъ участливо ухаживаютъ совсмъ постороннія лица,— то, чего не дала жизнь, она нашла въ смерти. У Куржакова точно захолонуло на душ, и онъ бросился помогать профессору, который молча указалъ ему на корсетъ. Разстегивая пуговицы лифа прыгавшими пальцами, Куржаковъ чувствовалъ еще теплоту живого тла, и контрастъ мертваго лица заставилъ его вздрогнуть. Неужели она умерла?..

— Даровая трагедія…— мычалъ Петрусь, сидвшій на ступенькахъ террасы. Онъ былъ пьянъ и раскачивался изъ стороны въ сторону.

— Вышвырните вы этого… этого негодяя!— обратился Нескучаевъ къ Куржакову.

— Уйду… самъ у-уйду…— бормоталъ Петрусь, съ трудомъ поднимаясь на ноги.

Онъ былъ во фрак, въ смятой крахмальной сорочк и безъ галстуха. Молодое лицо съ зеленоватымъ оттнкомъ носило слды безсонной ночи, глаза были воспаленные, одна рука въ свтлой перчатк. Поднявшись, онъ зашагалъ черезъ грядки и комомъ бросился въ извозчичій экипажъ.

— Все кончено…— проговорилъ профессоръ, кончивъ выслушиваніе.— Ціанистый кали отлично сдлалъ свое дло.

— Она умерла?— спросилъ Куржаковъ, сознавая, что длаетъ глупый вопросъ.

— И недурно умерла.

Эта бглая сцена была прервана отчаяннымъ крикомъ Шуры, которая припала головой къ покойниц. Профессоръ поморщился, и Куржаковъ смотрлъ на удивленно въ лицо Елены Антоновны и не могъ оторвать отъ него глазъ. Въ одинъ мигъ въ его голов пронеслась вся его жизнь и ярко вспыхнули т чувства, о существованіи которыхъ онъ даже не подозрвалъ. Онъ былъ оглушенъ, уничтоженъ… Вотъ тутъ предъ нимъ само лицо смерти, и гд-то неотступный голосъ повторяетъ одно слово: ты виноватъ, ты виноватъ, ты виноватъ… Эти руки вчера тянулись къ нему съ мольбой о помощи, это надрывавшееся сердце искало отвта въ другомъ, нтъ, простого слова участія, дружбы, братства, а что онъ думалъ въ это время? Куржаковъ показался самому себ такимъ гадкимъ, что съ удивленіемъ посмотрлъ на профессора, зачмъ онъ не гонитъ его, какъ прогналъ Петруся… Страшная нравственная отвтственность, которая не предусмотрна никакимъ закономъ, пронеслась надъ его головой, какъ буря. Весь вчерашній вечеръ вспыхнулъ въ его воображеніи, какъ яркая картина на экран волшебнаго фонаря, и онъ видлъ себя такимъ маленькимъ, самодовольнымъ, гаденькимъ и пошленькимъ.

Точно изъ земли явилась полиція. Кто-то допрашивалъ, кто-то записывалъ, и Куржаковъ слышалъ только спокойный и твердый голосъ Нескучаева, который давалъ какое-то показаніе. Покойницу прикрыли простыней. Около террасы толпились любопытные, и городовой старался отогнать тснившихся у крыльца.

— Не напирайте, господа… Извстно: отошла.

— Ну, я теперь могу итти,— равнодушно проговорилъ профессоръ, раскуривая папиросу.

Уходя съ террасы, профессоръ взялъ Куржакова за плечо и проговорилъ вполголоса:

— Мертвая не нуждается больше ни въ чьемъ участіи, а вы займитесь живой пріятельницей… гм… Бдняжка совсмъ растерялась.

Это было сказано жестоко, но Коржаковъ не обидлся, онъ точно желалъ, чтобы его кто-нибудь оскорбилъ. Не отвтивъ Нескучаеву ни слова, онъ молча взялъ Шуру подъ руку и повелъ въ комнату. Она повиновалась ему, шатаясь, какъ пьяная.

— Гд ваша комната?— спрашивалъ Куржаковъ, останавливаясь посредин небольшой гостиной.

— У меня нтъ своей комнаты… я спала на диван въ гостиной…

Дача состояла всего изъ трехъ каморокъ: гостиной, спальни Елены Антоновны и крошечной кухни. Въ гостиной царилъ большой безпорядокъ — валялся сломанный стулъ, рабочій дамскій столикъ былъ опрокинутъ на-бокъ, а на немъ лежало мужское пальто. На диван оставалась неубранной постель. Куржаковъ провелъ Шуру въ спальню и далъ стаканъ воды. Здсь было такъ чисто и уютно, какъ въ птичьемъ гнздышк. У окна туалетный столикъ, въ уголк мраморный умывальникъ, у внутренней стны желзная кровать въ чехл, напротивъ — репсовая голубая кушетка. Все осталось такъ, какъ было еще вчера днемъ,— хозяйка не прикоснулась къ постели и провела ночь на террас.

— Какъ она вчера плакала,— разсказывала Шура, заливаясь новыми слезами.— Вы добрый, Леонидъ Васильевичъ… она всегда такъ уважала васъ… ахъ, какъ она плакала! Я проснулась ужъ утромъ, когда пріхалъ пьяный Петрусь… У нихъ вышла исторія, какъ всегда… онъ сталъ бросать и ломать мебель… она выскочила на террасу… и такъ страшно застонала… я думала, что Петрусь ее ударилъ стуломъ… а когда выскочила, она уже упала на полъ… Вдь она была такая добрая… хорошая…

— Нужно одться, Шура…— уговаривалъ ее Куржаковъ, какъ маленькаго ребенка.

— Ахъ, все равно…

— Гд ваше платье?… Я помогу вамъ…

— Ахъ, нтъ…— испугалась она.— Я сама…

Она убжала въ гостиную, схватила свое платье и вернулась съ нимъ въ спальню. Куржаковъ остался въ гостиной одинъ. Въ растворенную дверь на террасу врывался цлый снопъ яркаго утренняго солнечнаго свта и разсыпался по полу яркими бликами, золотыми полосками и жирными колебавшимися пятнами. Въ душ Куржакова проснулось давешнее жгучее чувство, и онъ вслухъ повторилъ засвшую въ ух готовую фразу: ‘Вы добрый, Леонидъ Васильевичъ…’ А что онъ думалъ вчера, когда Елена Антоновна плакала передъ нимъ… Да, онъ видлъ въ ней одно тло, онъ былъ гадокъ. Будь на его мст другой, который отнесся бы къ Елен Антоновн съ участіемъ, она осталась бы жива… Вдь она всю душу свою раскрыла ему, измученную душу, а онъ остался мерзавцемъ до конца.

‘Настоящій-то подлецъ я…— подумалъ Куржаковъ, хватаясь за голову.— Разв можетъ живой человкъ жить въ такой звриной обстановк?!’

Когда одтая Шура вышла изъ спальни, Куржакова уже не было, онъ безъ шляпы крупно шагалъ къ тому мсту, гд валялась въ пыли брошенная имъ вчера маргаритка. Онъ хотлъ ее поднять и наклонился, но крошечная головка была раздавлена чьей-то ногой и превратилась въ безформенную массу.

1889.

Читайте также: