Крыша Мира
Крыша Мира
* * *
* * *
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Крыша Мира, Коровин Константин Алексеевич, Год: 1932
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Коровин К.А. ‘То было давно… там… в России…’: Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 1. ‘Моя жизнь’: Мемуары, Рассказы (1929-1935)
Далеко пролегли пустынные степи…
В выси гор загорелись утренними огнями вершины Гималаев. Кондоры плавно кружатся в утренней мгле.
Я долго ехал пустыней Гиндукуша из последнего кишлака Памира. Устал и я, и две красавицы дивные, мои лошади. Они идут тихой ходой. Уже погасли звезды ночи, и утренняя свежесть засияла на небесах…
Скорее бы добраться до жилья: ведь бутылки с зельтерской водой, обмотанные проволокой, лопнули еще вчера днем в сильной жаре, а как быть без воды в пустыне… Скорее туда, к этим огромным, тихим холмам гор. Тайными глыбами, далекими тенями уже видны они. И там — Крыша мира…
Еду, еду, ровно стучат копытцами мои красавицы — Кыс и Карагес, по твердой земле пустыни. Орлы с голыми шеями медленно взлетают и кружатся надо мной. Есть что-то злое и мрачное в их спокойном полете.
Я чувствую вдруг, как я совершенно одинок в пустыне… Куда я заехал!.. Вдруг вспомнилась мне Москва. Как хорошо в Москве… Лучше мне было бы вернуться из Самарканда.
Но так хорошо ехать верхом куда-то… К самой Крыше мира…
Сидит целая куча кондоров, выгибая шеи. Я перехожу на рысь, я чувствую, как пахнуло чем-то тлетворным, и вижу, подъезжая ближе, серые груды, трупы верблюдов. Их три.
У третьего верблюда, который дальше других, как будто сидит сарт в чалме и все кланяется, как бы молится.
Вдруг я остановился, быстро достал из мешка, с соседней лошади, маузер: я вижу — барс откинулся от трупа верблюда, побежал тихонько. Стреляю, передвинул патрон. Огромная куча кондоров сначала побежала по песку, потом поднялась в воздух, качая огромными крыльями. А барс все ближе, ближе: он бежит на нас… Я выстрелил опять и услышал над собой шум крыльев. Барс исчез, но издали я увидел как бы темную кошку, которая прыгнула кверху, хватая птицу.
Лошади сами понесли бешеным карьером. От неожиданности я потерял стремя.
И долго несли они меня по степи…
Забрав влево, едва слушаясь меня, они перешли на иноходь.
В цветных опалах блистают вершины гор. Они громадны. Во мгле глубокой дали, под горами, я вижу как бы темный шар. Там — карагач. Карагач — это дерево. Там, значит, вода, пристанище…
Я хочу осадить лошадей, но умные, милые красавицы мои, Кыс и Карагес, тоже увидели карагач и, не слушая меня, летят к нему карьером. Они храпят от усталости, переходят опять на иноходь.
Влево от меня показался холм, покрытый густой травой, за холмом белеет дорога. Я повернул на нее. Из-под копыт лошадей, как фонтаны, взлетели кверху два золотых фазана. Через минуту — опять.
Я остановился, слез с седла. Ноги дрожат. Я достал дробовик, привязал к поясу повод лошадей и пошел, едва двигаясь от усталости.
Уже светало. Фазаны вылетают все чаще.
Трех золотых фазанов я уложил в охотничий мешок.
Под огромными ветвями карагача, нависшего над землей круглой шапкой,— чайхана, чайная. В чайной и кругом на циновках и матрасах полулежат проезжие. Пьют зеленый ароматный чай и едят лепешки. Индус, взявший у меня лошадей, постелил мне ковер в тени дерева и поднес чай. Я вижу, как мои Кыс и Карагес легли в тени, кивая индусу красивыми головами, когда тот подал им корм.
Среди проезжих, в стороне, сидели высокие нагие пастухи, как бронзово-зеленые изваяния, цвета нефрита. Под белыми чалмами у виска воткнуты красные маки. Восхитительный, ярко-красочный Восток… Я ел жареного фазана, а глаза пастухов, с большими ресницами, улыбались мне. Оказалось, им смешно, что я ем птицу.
От усталости, будто меня избили, я заснул тут же, на ковре, как убитый, а когда проснулся, был поздний вечер.
Горел костер, лежали верблюды. Около них, отдельно, сидели женщины, и лица их были глухо закрыты, только черные щели из волосяной щетины оставлены были для глаз.
Пестрая толпа сидела и лежала у костра. Из чайханы вышел человек. У него длинная черная шевелюра, набок молодцевато надет русский белый картуз. Он подошел ко мне и весело сказал:
— Добро-здорово, капитан…
Я так обрадовался, что вспрянул с ковра и взял его руки:
— Вы русский?
— Нет, капитан… Я тут — здешний.
— У меня коньяк есть,— сказал я.— Садитесь, выпьем с чаем…
— Хорошо, капитан.
И, наклонившись, человек сказал мне на ухо:
— Вино — можно. Тут есть.
С этими словами человек вошел в чайхану…
Все сидевшие у костра были как-то похожи на русских. Только лица немного потемней от загара. Мне казалось, что это студенты из Московского университета нарядились нарочно, как на святках, в халаты и чалмы. Действительно, как много было в Москве лиц, похожих на сартские…
Мой новый знакомый, индус с шевелюрой, уже сидит со мной на ковре, и мы едим с ним плов из барашка. Он пьет водку как хочет. Оказывается, он бывает в Нижнем Новгороде на ярмарке, покупает ситец московский — морозовский, а индуски делают из ситца шаровары и платья.
Еще удивленье — оказалось, что он не индус, а цыган. И зовут его Арас. Вышло так, что я вроде как к ‘Яру’ попал.
К нам присели и хозяин чайханы, и другие. Я предложил хозяину-индусу выпить, он — одетый весь в белое — сложил руки на груди и поднял глаза к небу — а небо темное, синее и глубокое, в блестящих звездах южной ночи… Индус выпил рюмку коньяку, взял сухарь и шоколад и, приложив руку ко лбу, ушел.
А я до того был рад встрече с Арасом, что мы выпили все вино в этом подворье, под ветвями карагача, на Крыше мира…
Уже погас фонарь чайханы, потемнели дальние Гималаи. Узоры вечных льдов забелелись в выси. Как хорошо написать все это. Я уже взял краски, но Арас говорит мне:
— Афганцы не любят, не снимай,— тут женщины есть… Поедешь — убьют… Вера такая.
Я все же тихонько, в маленький ящик, пометил тона ночи.
— Никто не может перейти гор Гималая,— тихо рассказывал мне тем временем Арас.— Но, слышно, там долго люди живут. Другой пятьсот лет живет, не то старый, не то молодой, никак узнать невозможно. Никто про то не знает: пройти гор нельзя.
— А далеко до гор?
— О-о… далеко, очень далеко: до границы еще двести верст.
— Как странно, а кажется, так близко, точно вот здесь…
Арас, толкуя со мной о великих горах, рассказал, что индусы живут по ту сторону Гималаев:
— Их там пятьсот миллионов,— говорил он,— а здесь, по эту сторону,— все цыгане живут: двести миллионов.
Кажется, Арас приврал изрядно, но нравится мне Арас, и я чувствую себя с ним под тенистым карагачом, как в Москве.
Цыгане, по словам Араса, оказывается, что не просто так себе фараоны, как их звали московские купцы, а есть цыгане-люди, те, которые у нас в России лошадей продают, и есть цыгане-боги, те, которые песни поют.
— Как боги? — спрашиваю.
— Так,— отвечает Арас.— В горах Гималаев давно было много цыган. Жили они добро-здорово в низовьях гор, и были все крестьяне. А повыше в горах жили их господа, тоже цыгане. И эти цыгане не делали ничего, а только пели. Про любовь пели, жизни красу, добро-здорово… И которые жили ниже, те считали тех, кто жил выше,— богами. Только народ, снизу который, выгнал господ сверху — своих богов-то. Иди куда знаешь, довольно петь про любовь. Ступай к черту… И вот пошли они, боги, через Афганистан, Памир, Кавказ, кто куда.
— Скажи правду,— вдруг перебил самого себя Арас.— Есть у вас в Нижнем цыганский банк?
— Нет,— говорю.— Цыганского банка нет.
— А в Москве, Петербурге есть?
— Нет, не слыхал.
— Скажи правду,— настаивал Арас,— в Лондоне, Париже есть цыганский банк?
— Тоже будто нет.
— Вот видишь, а цыгане в Москве есть, в Петербурге есть, в Париже, в Мадриде — где хочешь, добро-здорово есть…
Я вспомнил, что правда, в какой-то опере хор поет ‘Испанские цыгане, мы прямо из Мадрида’, и сказал:
— Верно, цыгане всюду есть.
— Вот видишь, капитан, цыгане-то везде есть, а денег у них нет… Они бедные, их вот отсюда выгнали. Они были господа, наши боги, а теперь поют они везде про красу жизни, про любовь… Вот что Крыша мира-то!
Арас встал, бросил в костер пучок сухой бересты. Пламя вспыхнуло, и я увидел, как из-за веревки, разложенной по земле кругом карагача, смотрят на нас тысячи блистающих и мерцающих глаз.
— Что такое,— сказал я Арасу.
— Это ящеры, капитан, пришли на огонь, а перейти веревку не могут. Она из бараньей шерсти, они и боятся. Баран их ест, ящер, змей…
Арас засмеялся, похлопал в ладоши. Тысячи огоньков-глаз за веревкой мгновенно погасли. Ящерицы исчезли.
— Только не ходи, капитан, за веревку,— сказал мне Арас,— и змеи есть, изжалят, умрешь…
Все притихло под звездами. Все уже спало под карагачом.
И после, когда я видел цыган и слушал пение одной из богинь, Варвару Панину, в их карих глазах я видел далекие Гималаи, и с песней их я в чувства лучшие летал, в мечту любви заманчивые чары — и вспоминал я мою смелую и радостную юность — горе-березоньку и тайную пустыню Гиндукуша.
Крыша Мира — Впервые: Возрождение. 1932. 13 июля. Входит в издание ‘Константин Коровин вспоминает…’. Рассказ напечатан с посвящением: Посвящаю памяти Вари Паниной. Печатается по газетному тексту.
…лицу похожих на сартские — сарты — исконное оседлое население Средней Азии (персы, таджики, узбеки), вошедшее в состав узбеков.
ситец московский — имеются в виду текстильные предприниматели Морозовы.
Варвара Панина — Панина Варвара Васильевна (1872-1911), знаменитая исполнительница бытовых романсов и цыганских песен.