‘Крупный, оригинальный талант’
‘Крупный, оригинальный талант’
‘Крупный, оригинальный талант’, Якушин Н., Год: 1970
Время на прочтение: 21 минут(ы)
Н. Якушин
В один из весенних дней 1853 года домовая церковь пензенского дворянского института по случаю большого праздника была переполнена. Помимо учеников, стройными рядами выстроившихся вдоль церкви, на торжественном богослужении присутствовали институтское начальство, преподаватели и много гостей. Обедня подходила к концу. Церковный хор, изредка прерываемый дребезжащим тенорком священника и рокочущим басом дьякона, звучал слаженно и чинно. И в тот момент, когда после небольшой паузы хор торжественно грянул ‘верую во единого бога’, один из прислуживавших в алтаре учеников, высокий черноволосый юноша с матово-бледным лицом, сделал несколько шагов по амвону, отворил царские врата и вошел в алтарь. Все присутствовавшие на какой-то момент замерли, а потом по церкви прокатился глухой ропот возмущения: ведь в царские врата могли входить только священнослужители. И нарушение этого правила почиталось величайшим святотатством.
В алтаре между тем послышался глухой стон и звук падающего тела. Через несколько минут из бокового предела вынесли возмутителя спокойствия — он был без сознания.
Совершил этот ‘неслыханный’ поступок один из самых прилежных и набожных воспитанников института Василий Слепцов, имя которого в скором времени станет известным всей образованной России.
Едва Слепцов пришел в себя, возмущенный директор института потребовал от него объяснений. И то, что он услышал, привело его в неописуемую ярость:
— Я хотел испытать, что будет, — страдальчески нахмурив брови, слабым, еле слышным голосом проговорил виновник переполоха. — Я ведь, входя, сказал: ‘Не верую’! Я хотел видеть, допустит ли это и накажет ли меня за это бог. Если он есть, он ведь непременно должен был наказать меня, потому что тогда я сделал грех и, пожалуй, даже большой грех. Но вот я, видите ли, я сомневаюсь, я ведь давно сомневаюсь, вот в чем дело, — закончил он и устало закрыл глаза.
Подобное объяснение лишь усугубляло вину Слепцова, так как свидетельствовало об отсутствии у него религиозных чувств, обнаруживало склонность к атеизму и даже вольнодумство. И возмездие последовало незамедлительно — беспокойный ученик был без особого шума исключен из института, поскольку предавать широкой огласке случившееся было не в интересах начальства. *
Это был первый, но далеко не последний решительный поступок будущего активного участника демократического движения 1860-х годов и одного из самых талантливых и самобытных писателей-демократов Василия Алексеевича Слепцова.
О раннем периоде жизни Слепцова сохранилось очень мало сведений.
* Эту историю рассказала Л.Д. Нелидова в своем неопубликованном романе о В.А. Слепове ‘На Малой Земле’, хранящемся в Центральном государственном архиве литературы и искусства (ЦГАЛИ, фонд 331, оп. 1, ед. хр. 12).
Известно, что происходил он из старинного дворянского рода и родился 17 июля 1836 года в Воронеже, где в то время квартировал полк, в котором служил его отец. Через год семья Слепцовых переехала в Москву и поселилась в доме родителей отца.
Неласково встретили старики Слепцовы семейство сына. Дело в том, что во время польской кампании 1831 года он вопреки воле родителей женился на генеральской дочери Жозэфине Адамовне Вельбутович-Паплонской, которая, с их точки зрения, имела массу недостатков: была бесприданница, некрасива, плохо говорила по-русски и самое ужасное — была католичкой.
Маленький Слепцов воспитывался в атмосфере откровенной вражды и ненависти, и это не могло не оказать влияния на его характер. Он рос замкнутым и очень впечатлительным ребенком. В нем рано проявились редкая наблюдательность и склонность к осмыслению увиденного. Все это способствовало раннему развитию мальчика. По свидетельству матери, он к трем годам научился писать и с этого времени нередко целые дни проводил в библиотеке деда.
Когда Слепцов подрос, его определили в первую московскую гимназию. А после того, как в 1849 году его семья переехала в небольшое имение в Саратовской губернии, которое отец получил в наследство, мальчика отдали в пензенский дворянский институт.
Учился Слепцов хорошо, но с товарищами сходился трудно и неохотно: мешали замкнутость и нелюдимость, которые с годами не только не исчезли, а, наоборот, усилились. Скованность и застенчивость всегда мешали ему и позднее нередко давали окружающим повод для весьма превратного представления о его личности. И действительно, при первом знакомстве Слепцов производил впечатление человека холодного и высокомерного, играющего какую-то роль. Но вот как писала о нем его близкая знакомая А.Г. Маркелова: ‘Едва ли он когда рисовался,в нем не было притворства, не было ничего напускного, а некоторая натянутость и как будто рассчитанность манер происходили у него всего скорее от застенчивости’ *.
* Лит. наследство, т. 71. М., 1963, с. 446.
Годы, проведенные в стенах пензенского дворянского института, были для Слепцова временем напряженных духовных исканий. Одно время он пытался найти опору в религии. Нельзя не отметить, что и в юности, и в зрелом возрасте Слепцов никогда и ничего не делал вполовину, нигде и ни в чем не искал середины. Если он верил, то верил беспредельно. Если что-то отвергал, то не шел ни на какие компромисты и отвергал страстно и до конца. Эта особенность характера Слепцова проявилась уже в институте. Уверовав в бога, он сделался не просто набожным. Его вера до-ходила до религиозного фанатизма: он изнурял себя постами, голодал, носил на голом теле самодельные вериги — ржавые цепи. Но все это не приносило удовлетворения и успокоения. Что-то постоянно тревожило и мучило юношу. Его одолевали сомнения. Вот он и решил проверить, а есть ли бог? Как он это сделал и что из этого вышло, мы уже знаем.
Осенью 1853 года Слепцов самостоятельно подготовился и поступил на медицинский факультет московского университета, но очень скоро понял, что медицина — не та наука, которая может оиветить на волновавшие его вопросы. Всего один год пробыл он в стенах университета, но это время не прошло для Слепцова бесследно. Именно в университете начали складываться демократические убеждения будущего писателя. Этому в немалой степени способствовала общественно-политическая обстановка в стране. Начавшаяся весной 1854 года крымская война вызвала резкое недовольство прогрессивно настроенной части русского общества, где нередко раздавались голоса, осуждавшие внешнюю и внутреннюю политику самодержавия. Кое-где, пока еще очень робко, стали обсуждаться проекты переустройства русской действительности. Слепцов внимательно присматривался ко всему происходящему вокруг и настойчиво искал свое место в жизни, свое настоящее дело.
Оставив университет, Слепцов в течение почти целого сезона 1854-55 года играл ведущие роли на сцене ярославского театра. Однако профессиональным актером он не стал и вернулся в Москву. О жизни Слепцова во второй половине 1850-х годов почти ничего неизвестно, кроме того, что с 1857 по 1862 год он состоял на службе в канцелярии московского гражданского губернатора и был частым посетителем модного тогда в Москве литературного салона либерально настроенной писательницы Е.В. Салиас де Турнемир, выступавшей под псевдонимом ‘Евг. Тур’. Особенно сблизился Слепцов с ее сыном Евгением, активным участником студенческого движения начала 60-х годов, среди друзей которого были известные революционеры П.Э. Аргиропуло, В.И. Кельсиев и др. Общение с ними, а также участие в студенческих сходках и демонстрациях оказали серьезное влияние на формирование мировоззрения Слепцова.
К этому времени относятся два очень важных события в жизни Слепцова. Летом 1860 года он передал брату свою часть имения, доставшуюся ему после смерти отца, и отныне стал добывать средства к жизни только собственным трудом. Слепцов порывает со своим классом и по своим убеждениям и положению становится типичным разночинцем. Осенью того же года по предложению Этнографического общества он отправился в Подмосковье собирать произведения устного народного творчества и записывать народные обряды и обычаи. Слепцов шел по знаменитой Владимирке, по проселочным дорогам, посещал заводы и фабрики, встречавшиеся на пути, знакомился с жизнью крестьян, фабричных рабочих, строителей московско-нижегородской железной дороги. И то, что увидел Слепцов, настолько поразило его, что он и думать забыл о песнях и сказках, всерьез занявшись изучением социальных и экономических процессов, происходивших в стране накануне отмены крепостного права. Его глазам предстала ужасающая картина бесчеловечной эксплуатации рабочих на фабриках, беззастенчивого грабежа подрядчиками строителей железной дороги, социальное расслоение деревни, начавшееся еще до отмены крепостного права. Обо всем увиденном Слепцов рассказал в цикле очерков ‘Владимирка и Клязьма’, опубликованном в 1861 году на страницах газет ‘Московский вестник’ и ‘Русская речь’.
Уже в этом произведении проявился самобытный писательский талант Слепцова.
Но самое главное — он, наконец, почувствовал, что нашел свое настоящее ‘дело’, и с этого времени навсегда связал свою судьбу с русской литературой.
Поздней осенью 1861 года Слепцов поехал в уездный город Осташков.
Результатом поездки явился цикл очерков ‘Письма об Осташкове’. Свое новое произведение писатель предложил журналу ‘Современник’, где оно и было напечатано в 1862-1863 гг. Одновременно в разных журналах начали появляться мастерски написанные рассказы Слепцова: ‘На железной дороге’, ‘Вечер’, ‘Спевка’, ‘Сцены в больнице’, ‘Питомка’, ‘Ночлег’ и другие.
В 1862 году Слепцов переехал в Петербург и близко познакомился с Н.А. Некрасовым и Н.Г. Чернышевским. Это стало поворотным моментом всей его жизни. Один из крупнейших исследователей творчества Слепцова К.И. Чуковский совершенно справедливо отметил, что идейные позиции писателя, ‘его социально-политические воззрения определились теперь с полной ясностью. То были позиции и воззрения революционного демократа и социалиста, те самые, на которых стоял ‘Современник’ шестидесятых годов, когда журналом руководил Чернышевский’. *
* Чуковский К.И. Литературная судьба Василия Слепцова.- В кн.: Лит. наследство, т. 71, с. 10.
Обстановка в стране между тем обострялась. Мощный общественный подъем конца 1850-х годов и революционная ситуация, сложившаяся в 1859-1861 гг., сменились периодом глухой реакции. В июне 1862 года на восемь месяцев были закрыты революционно-демократические журналы ‘Современник’ и ‘Русское слово’. Вслед за этим были арестованы Н.Г. Чернышевский, Н.А. Серно-Соловьевич и другие революционеры.
В этих сложных условиях Слепцов развил бурную общественную деятельность. Он принимал активное участие в организации благотворительных литературных и музыкальных вечеров, в пользу нуждающихся студентов, хлопотал об устройстве переплетных мастерских, переводческих артелей, призванных дать заработок женщинам, решившим жить самостоятельным трудом, читал в больших и малых аудиториях лекции и свои произведения. А чтец он был великолепный. ‘Трудно представить что-нибудь лучше его чтения, — вспоминал, хорошо знавший Слепцова, в.и. Санеев, — простота, изящество, одушевление, умение подражать голосу женщин и притом без всякой театральности, без всякой аффектации’ *. Одновременно Слепцов активно сотрудничал в ‘Современнике’, печатался в радикальной газете ‘Очерки’, в сатирическом журнале ‘Искра’, в котором поместил цикл публицистических статей ‘Провинциальная хроника’.
* Лит. наследство, т. 71, с. 522.
Имя Слепцова становится широко известным. Тот же В. И. Санеев писал, что Слепцов ‘сделался одним из самых видных людей в Петербурге’ и что ‘на него возлагались молодежью огромные надежды’ * . Все привлекало в нем: острый и глубокий ум, широкая образованность, организационные способности и талант писателя, а также умение увлекать и вести за собой людей. К тому же Слепцов владел множеством разных ремесел, хорошо играл на скрипке и гармонии. О себе Слепцов писал: вот ‘некоторые из моих многосторонних способностей и разнообразных занятий, напр[имер]: слесарь, столяр, портной, механик, лепщик, рисовальщик, маляр’, и он
* Лит. наследство, т. 71, с. 522.
** Цит. По кн.: Чуковский К.И. Люди и книги шестидесятых годов. Л., 1934, с. 298.
действительно все умел делать и делал превосходно. ‘До чего ни дотрагивалась его художественная рука, всему он умел придавать изящный вид’ *, — вспоминал критик А.М. Скабичевский. Ко всему прочему, и наружность Слепцова была весьма примечательна. По словам А.Я. Панаевой, ‘У него были великолепные черные волосы, небольшая борода, тонкие и правильные черты лица: когда он улыбался, то видны были необыкновенной белизны зубы. Он был высок, строен и одевался скромно, но тщательно’ **.
* Скабичевский А.М. Литературные воспоминания. М.-Л., 1924, с. 230.
** Панаева А.Я. (Головачева). Воспоминания, М., 1956, с. 329.
Летом 1863 года, вскоре после публикации романа Н.Г. Чернышевского ‘Что делать?’, в Петербурге стали возникать коммуны и артели, подобные той, о которой говорилось в произведении. Одним из первых за создание такой коммуны взялся Слепцов и организовал известную ‘Знаменскую коммуну’, в которой объединилась для совместного прожИвания, образования и артельного труда группа демократически настроенной молодежи. В коммуне устраивались вечера, на которых читались лекции, выступали писатели и артисты. Среди гостей можно было встретить известных ученых, общественных деятелей, литераторов. Там бывали писатели Н.В. Успенский, А.И. Левитов, поэт Д.Д. Минаев, профессора Н.М. Сеченов, Н.И. Хлебников, А.Н. Энгельгарт* и другие.
* Лит. наследство, т. 71, с. 453.
Общественная деятельность Слепцова привлекла пристальное внимание правительственных органов. В отзыве канцелярии С.-Петербургского оберполицмейстера о нем говорилось: ‘Крайний социалист. Сочувствует всему антиправительственному’.
За коммуной, возглавляемой Слепцовым, был установлен тайный полицейский надзор. Под видом ‘сочувствующих’ там стали бывать агенты III Отделения. Просуществовав около ‘е’я’и ме’я-ев, коммуна была распущена. Как отмечалось в ‘Записке III Отделения о коммуне Слепцова’: ‘Коммуна уничтожилась вследствие того, что члены ее узнали, что за ними наблюдают’ * .
В 1865 году в журнале ‘Современник’ было напечатано самое большое и зрелое произведение Слепцова — повесть ‘Трудное время’, посвященное событиям общественно-политической жизни России середины 1860-х годов.
После покушения студента Д.В. Каракозова на Александра I 4 апреля 1866 года в столице начались повальные обыски. Среди арестованных было немало известных литераторов (Г. Благосветлов, Г.З. Елисеев, братья В.С. и Н.С. Курочкины, Д.Д. Минаев и др.). В числе других был арестован и Слепцов, которому припомнили и его ‘сомнительные’ знакомства с людьми, близко знавшими Каракозова, и его общественную деятельность и, конечно же, Знаменскую коммуну.
На допросах в следственной комиссии Слепцов вел себя очень осторожно и старался называть как можно меньше имен. А если и называл, то только тех, кто не был скомпрометирован в глазах правительства.
Почти семь недель провел Слепцов под арестом. Его содержали в грязной и душной камере, кишевшей клопами, не разрешали иметь ни книг, ни бумаги, кормили впроголодь. И только после настойчивых хлопот Ж.А. Слепцовой, матери писателя, и вмешательства влиятельных родственников его выпустили на поруки с учреждением за ним полицейского надзора’ *.
* Лит. наследство, т. 71, с. 471.
Тюремное заключение не прошло для Слепцова бесследно. Как писала позднее мать писателя, ‘отдали мне его на поруки, больного, с опухшими ногами, оглохшего, исхудалого, вот арест-то его и увел в преждевременную могилу’ * . И без того слабое здоровье писателя было окончательно подорвано и уже не восстановилось. Слепцов часто и подолгу болел, ездил лечиться на курорты, обращался к знаменитым врачам. На какое-то время ему становилось лучше, а затем снова наступало ухудшение.
* Лит. наследство, т. 71, с. 472.
Однако после выхода из тюрьмы Слепцов с прежним энтузиазмом принялся за работу. Он принимал деятельное участие в организации журнала ‘Женский вестник’, где опубликовал цикл статей ‘Новости петербургской жизни’, некоторое время работал в качестве секретаря редакции в журнале ‘Отечественные записки’, который с 1868 года начал выходить под редакцией Н.А. Некрасова, М. Е. Салтыкова-Щедрина и Г. З. Елисеева, начал писать новый роман ‘Хороший человек’, посвященный духовным исканиям молодого дворянина, который в конце концов пришел к мысли о необходимости сблизиться с народом и служить ему. К сожалению, роман не был завершен. Несколько глав, напечатанных в ‘Отечественных записках’ (1871), были встречены читателями довольно сдержанно.
Летом 1875 года Слепцов познакомился с начинающей писательницей Лидией Филипповной Ламовской (писавшей под псевдонимом ‘Л. Нелидова’), живой и обаятельной женщиной. Вскоре она стала его гражданской женой и во многом скрасила последние три года жизни к тому времени уже безнадежно больного писателя. Она предпринимала поистине героические усилия, чтобы спасти мужа, искала средства для лечения, трогательно ухаживала за ним, хлопотала о его делах.
До конца своих дней Слепцов оставался человеком с ярко выраженным общественным темпераментом. Едва болезнь немного отступала, он с жаром брался за какое-нибудь дело: ставил любительские спектакли, пытался создать труппу для народного театра, выступал с чтением своих произведений.
Слепцов живо интересовался всем, что происходило в стране и за ее рубежами. Он внимательно следил за начавшимся ‘хождением в народ’, за процессом над Верой Засулич, стрелявшей в петербургского генерал-губернатора, за успехами русских войск, боровшихся за освобождение Болгарии, и другими событиями.
До последних минут Слепцов не терял надежды на выздоровление и постоянно говорил: ‘Только бы встать, а там писать, писать! Все хорошо!.. Какое время мы переживаем!’
Но болезнь прогрессировала. Не только писать, но и встать с постели с каждым днем становилось все труднее. А то, что все-таки удавалось написать, Слепцова не удовлетворяло: ‘Все не то, не то!- говорил он. — Если писать, так писать что-нибудь настоящее, такое, чтобы неизбежно органически вызывалось бы из данного положения вещей, воспроизводило бы его и, таким образом, выясняло его. чтобы каждый, прочитавши, сказал: Да, это так, это верно и это непременно необходимо должно быть написано. А иначе не стоите’ *
* Лит. наследство, т. 71, с. 493.
В начале 1878 года Слепцов приехал в город Сердобск Саратовской губернии, где жила его мать. Там он и скончался 23 мая 1878 года, немного не дожив до 42 лет.
Свои первые произведения Слепцов опубликовал в период бурного расцвета русской реалистической литературы, когда публика зачитывалась повестями и романами И.С. Тургенева, Л.Н. Толстого, И.А. Гончарова, когда в печати впервые появились имена писателей-демократов Н. В. Успенского и Н. Г. Помяловского. Но в кругу этих замечательных художников слова имя Слепцова не только не затерялось, но и выдвинулось на одно из первых мест. Он пришел в литературу со своими темами, со своим взглядом на окружающий мир и сразу заставил говорить о себе как о талантливом и самобытном писателе.
Творчество Слепцова формировалось под воздействием идейных и эстетических принципов революционных демократов В.Г. Белинского, Н.Г. Чернышевского и Н.А. Добролюбова, в основе которых лежало требование пристально изучать жизнь народа и воспроизводить ее без прикрас. Этим принципам Слепцов следовал уже при создании первого своего произведения, цикла очерков ‘Владимирка и Клязьма’, в котором воспроизведено множество ярких бытовых картин, красочных зарисовок, отразивших разные стороны русской жизни в период ломки крепостнического уклада и уже начинавшихся складываться капиталистических отношений. По словам М. Горького, здесь было многое ‘нарисовано очень живо, ловкой, твердой рукой и настолько внушительно, что из краткого, спешного очерка приемов работы, навыков жизни, отношений двух племен как будто возникает некая жуткая и густая тень’ *, еще более яркую и впечатляющую картину ‘отношений двух
* Горький М. Собр. Соч. В 30-ти т., с. 24. М., 1953, с. 221.
племен’ и ‘жуткую и густую тень’ российской действительности воспроизвел Слепцов в ‘Письмах об Осташкове’.
Жанр писем к тому времени давно и прочно утвердился в русской литературе. К нему обращались Н.М. Карамзин (‘Письма русского путешественника’), А.И. Герцен (‘Письма из Франции и Италии’), В.П. Боткин (‘Письма об Испании’), П.В. Анненков (‘Парижские письма’) и многие другие, менее известные писатели. Однако ‘Письма об Осташкове’ существенно отличались от других произведений русской литературы, написанных в этом жанре. И отличие это заключалось не только в том, что Слепцов нарушил сложившуюся традицию и обратился к изображению жизни России, а не других стран. ‘Письма об Осташкове’ были задуманы писателем как своеобразное художественное исследование. Ведь отправляясь в уездный город Осташков, он вовсе не собирался писать о всех его ‘диковинках’: школах, библиотеке, театре и пр. Об этом в достаточной степени и даже с избытком разглагольствовала либеральная печать. Писатель хотел проверить, в какой степени все это соответствовало действительности, и выяснить причины, способствовавшие мнимому процветанию заштатного уездного города. А в том, что это процветание мнимое, писатель нисколько не сомневался. Но это следовало доказать, для чего требовалось серьезное изучение всех сторон жизни Осташкова: экономической, общественной, духовной, культурной. И с этой задачей Слепцов справился блестяще. Он не только проделал всю эту работу, но и результаты ее сумел воплотить в яркой художественной и остро публицистической форме. Его ‘Письма об Осташкове’ — это серьезное социально-художественное исследование, в котором вскрыты важнейшие общественные и социальные процессы, характерные не только для одного уездного города, но и для всей пореформенной России. В этом и заключалось принципиальное идейное и художественное новаторство ‘Писем’ Слепцова. Лишь в ‘Письмах из Франции и Италии’
А.И. Герцена можно наблюдать подобное же стремление докопаться до сущности явлений, исследовать факты во всей их совокупности.
‘Письма об Осташкове’ состоят из девяти писем-корреспонденций, посвященных разным сторонам жизни города. уже название каждого из них (‘Наружность города’, ‘Визиты’, ‘Школа’ и т.д.) говорит, о чем в них пойдет речь. Автор постепенно знакомит читателя с городом, осташковскими достопримечательностями, представителями разных слоев населения, с их жизнью, бытом и нравами. При этом Слепцов стремится быть предельно объективным и нигде нарочито не сгущает красок. Но уже в первом письме, делясь впечатлениями от увиденного, писатель говорит, что больше всего его поразили не осташковские ‘диковинки’, а бедность и нищета, с которыми он сталкивался буквально на каждом шагу. Но, по словам Слепцова, это была ‘вовсе не иа грязная, нищенская, свинская бедность, которой большею частию отличаются наши уездные города, — бедность, наводящая тоску и уныние и отзывающаяся черным хлебом и тараканами, эта бедность какая-то особенная, подрумяненная бедность, похожая на нищего в новом жилете и напоминающая вам отлично вычищенный сапог с дырой’.
И чем пристальнее автор всматривался в жизнь города, тем более убеждался, что существуют два Осташкова: один — официальный, парадный, ухоженный, украшенный разного рода вывесками, в которых неизменно присутствует слово ‘общественный’: ‘общественный сад’, ‘общественный банк’ и т.п., и другой — неофициальный, с грязными мостовыми, бедными хижинами, в окнах которых мелькают ‘бледные изнуренные лица с неизлечимой анемией, — одним словоме горе-злосчастие, с холодом, да с голодом, да с лихими напастями’.
А когда писатель попытался разобраться, что же такое в сущности город Осташков, что лежит в основе его жизни, на чем зиждется внешнее благополучие граждан и что является причиной их тщательно скрываемой бедности, то сделать это оказалось не так-то просто. Он очень скоро заметил, что от него постоянно что-то скрывают, и стоит ему где-нибудь появиться, как перед ним начинают разыгрывать ‘пошлую комедию’.
Только в результате скрупулезного исследования и сопоставления многочисленных фактов автору удалось выяснить, что фактически хозяином Осташкова является местный богач Савин, что почти все жители города в той или иной степени являются его должниками, что все эти ‘общественные’ учреждения: банк, библиотека, богадельня, театр и др. содержатся ‘на счет особых сборов, так называемых темных’, иначе говоря, за счет самих горожан, но преподносятся в качестве ‘благодеяния’. Причем эти ‘благодеяния’ и ‘культурные’ удовольствия Савин очень умело использовал для закабаления осташковских граждан. ‘Теперь эти удовольствия, — пишет Слепцов, — сделались иакою необходимою потребностию, что последняя сапожница, питающаяся чуть не осиновою корою, считает величайшим несчастием не иметь кринолина и не быть на гулянье. Но на все это нужны деньги’. Где же их взять? А банк-то на что? Вот он тут же, под руками, там двести тысяч лежат. Только вот деньги там просто так не дают, а под залог и проценты, и на очень короткий срок. А не вернувший вовремя деньги теряет залог и должен отработать долгу. ‘Заведен у нас такой порядок, — рассказывает один из осташковцев автору, — граждан, которые не в состоянии ‘платить долга банку, отдавать в заработки фабрикантам и заводчикам. Оно бы и ничего, пожалуй, не слишком еще бесчеловечно, да дело-то в том, что попавший в заработки должник большею частию так там и остается в неоплатном долгу вечным работником’.
Показывая истинное положение дел в Осташкове, вскрывая скрытые пружины чудовищной эксплуатации, которой подвергается трудовой народ, Слепцов опирался не только на собственные наблюдения, но и на суждения самих осташковцев о своем городе и о порядках в нем. Так, один из них говорит: ‘Какой тут прогресс! Помилуйте!.. Застой, самый гнусный застой и невежество, с одной стороны, и нищета — с другой’. А несколько раньше он же с гневом и болью восклицает: ‘Что толку в том, что я грамотный, когда мне и думать о грамоте некогда? Бедность одолела, до книг ли тут? Ведь это Ливерпуль! Та же монополия капитала, такой же денежный деспотизм, только мы еще вдобавок глупы, — сговариваться против хозяев не можем — боимся, а главное, у них же всегда в долгу’.
Одним из первых в русской литературе Слепцов проницательно заметил, что даже в маленьких уездных городках России уже отчетливо проявились те же самые атрибуты капитализма, которые были характерны для стран Западной Европы: монополия капитала и обнищание трудящихся.
Идейное содержание и своеобразие ‘Писем об Осташкове’ очень точно охарактеризовал М.Е. Салтыков-Щедрин, который в статье ‘Несколько полемических предположений’ писал: ‘Почитайте, например, в ‘Современнике’ ‘Письма об Осташкове’. По-видимому, там нет ни таблиц, наполненных цифрами, ни особенных поползновений на статистику, по-видимому, там одна болтовня. Люди закусывают, пьют ужаснейшую мадеру, несут великий вздор о татарских монетах и жетонах, однако за всей этой непроходимой ахинеей читателю воочию сказывается живая жизнь целого города с его официальной приглаженностью и внутреннею неумытостью, с его официальным благосостоянием и внутреннею нищетою и придавленностью’. *
Особое место в творчестве Слепцова занимают рассказы и сцены из народной жизни, в которых во всем блеске проявилось его замечательное писательское мастерство. Они появились в печати почти одновременно с произведениями писателей-демократов Н. В. Успенского, Н. Г. Помяловского, А. И. Левитова, в которых, по словам Н. Г. Чернышевского, народ изображался ‘без всяких прикрас’,**, без стремления
* Салтыков-Щедрин М.Е. Собр. соч. В 20-ти т., т. 5. М., 1966, с. 265.
** Чернышевский Н.Г. Полн. собр. соч. В 15-ти т., т. 7. М., 1950, с. 856.
скрыть ‘рутинные мысли и поступки, чувства и обычаи простолюдинов’ *.
Действительно, в своих рассказах Слепцов стремился показать жизнь крестьян и городских бедняков без слащавого умиления. Он не мог не видеть темноты, забитости и невежества народных масс, беспомощности простых людей перед засильем власть имущих.
Слепцов обычно избегает пространных описаний, отдавая предпочтение диалогам, в которых очень тонко и точно переданы сокровенные движения человеческой души и особенности характеров людей. Писатель почти ничего не говорит о сво-
* Чернышевский Н.Г. Полн. собр. соч. В 15-ти т., т. 7. М., 1950, с. 876.
ем отношении к изображаемому, не раскрывает своих чувств. Но читатель понимает, как автор относится к своим героям, кому сострадает и кем возмущается.
В рассказах Слепцова не происходит почти никаких событий: это, как правило, отдельные бытовые сценки, зарисовки с натуры, случайно подслушанные разговоры. Писатель встречает своих героев в железнодорожном вагоне, в крестьянской избе, на проселочной дороге, на постоялом дворе.
Рассказ ‘Спевка’ большинство исследователей и критиков обычно рассматривает только как антиклерикальное произведение, высмеивающее регента и певчих церковного хора. Однако думается, что главное в рассказе — это драматическая судьба регента, талантливого музыканта, сломленного обстоятельствами.
Строго и сдержанно написан один из лучших рассказов Слепцова ‘Питомка’, повествующий о трагедии молодой женщины, которая вынуждена была отдать свою маленькую дочку в ‘шпитонки’ и теперь безуспешно разыскивает ее по разным деревням. И сколько горя и отчаяния в сцене, завершающей рассказ:
‘Приезжая баба постояла на одном месте, поводила глазами по двору, потом подошла к двери, сказала: — Ну, прощай! — и вдруг ударилась об землю и зарыдала. — Дочка ты моя милая! Детища ты моя ненаглядная! — причитала она, лежа на пороге и ухватив обеими руками свою дорожную палочку. Котомка на ней тряслась, платок съехал с головы’.
И.С. Тургенев, прочитав рассказ ‘Питомка’, писал: ‘Это пробирает до мозга костей — и, пожалуй, тут сидит большой талант’ *.
Во всей своей неприглядности жизнь пореформенного крестьянства встает перед глазами читателя и в рассказе ‘Ночлег’. В неторопливых разговорах, которые ведут мужики на постоялом дворе, раскрывается бесправное положение и незащищенность ‘освобожденных’ крестьян. Реформа не принесла им облегчения, поскольку помещики не только ограбили своих бывших крепостных при разделе земли, но и на каждом шагу стремились утеснить их права, обложить их разного рода штрафами и поборами. ‘У нас теперь
* Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем. Письма, т. 5. М., 1969, с. 159.
один барин есть, — рассказывает один из постояльцев, — что всем и хозяйством бросил заниматься. Я, говорит, и так проживу — штрафами. Сейчас подошла корова к его пруду напиться — штраф! Карасей, говорит, у меня в пруду распужала. Потому что карась оченно робок, коров боится и со страху колеет.
Мужик проехал мимо саду, зацепил за плетень — штраф! — Ореховые деревца повредил. Ну, и ничего. Только уж очень он жаден стал на эти самые на штрафы, ничего даже и бояться не стал’.
Но, пожалуй, самое тягостное впечатление оставляет рассказ пастуха Анкидина Тимофеева о том, как за потраву его должны были выпороть в волости, где ему пришлось, бросив стадо на подпаска, прожить четыре дня, прежде чем начальство удосужилось (и то после того, как вручил писарю целковый) совершить над ним экзекуцию.
Работа над очерками и рассказами подготовила Слепцова к созданию одного из самых интересных и своеобразных произведений демократической литературы 60-х годов XIX века — повести ‘Трудное время’.
Название нового произведения Слепцова очень точно соответствовало его содержанию. Писатель рассказал в нем о действительно трудном периоде русской истории, трудном для народа, для прогрессивно настроенной интеллигенции, прежде всего для деятелей революционно-демократического движения. Это было время, когда не оправдались надежды на крестьянскую революцию, когда демократический лагерь после жестоких ударов, нанесенных реакцией, переживал глубокий кризис и когда правительство, пытаясь сбить волну освободительного движения, приступило к широко разрекламированным либеральной прессой реформам.
‘Трудное время’ — произведение не совсем обычное. В этой небольшой повести нет ни занимательного сюжета, ни описания значительных событий, ни исключительных характеров. Вместе с тем в ней удивительно полно и зримо отразились многие события пореформенной жизни России, важнейшие общественно-политические и социальные процессы, происходившие в стране. Мы видим, как рушатся веками складывавшиеся экономические устои русской деревни, обостряются отношения между помещиками и крестьянами, углубляются противоречия дворян и разночинцев, либералов и демократов, разваливаются дворянские и крестьянские семьи.
Слепцов нарисовал целую галерею лиц, характерных для русской пореформенной действительности. Это мировой посредник Семен Семенович, который насильно заставляет крестьян подписывать уставные грамоты и изощренно взымает с них недоимки и налоги, поощряет незаконные действия сельской администрации и для пущей убедительности нередко сам ‘вразумляет’ мужиков кулаками. Это деревенский священник, озабоченный больше своим собственным хозяйством, нежели лечением духовных недугов своей паствы. Это лавочник Денис Иванович, опутавший долгами всю округу и беспощадно эксплуатирующий крестьян. Это письмоводитель Иван Степанович, мракобес, убежденный, что учить мужика можно только дубиной.
Но основное внимание писатель сосредоточил на раскрытии характеров трех главных героев: демократа Рязанова, либерального помещика Щетинина и его жены Марии Николаевны.
В критической литературе неоднократно высказывалось мнение о близости Рязанова Базарову из романа И.С. Тургенева ‘Отцы и дети’ и Рахметову из ‘Что делать?’ Н.Г. Чернышевского. действительно, многое сближает Рязанова с героями романов Тургенева и Чернышевского. Как и базаров, Рязанов резко критикует (правда, в иной манере) основы существующего правопорядка, деятельность либералов, стремящихся за высокими фразами скрыть свои корыстные интересы. Подобно Рахметову, Рязанов занят подпольной революционной деятельностью, ведет аскетический образ жизни, отказывается от личного счастья. Однако Рязанов во многом отличается от своих литературных предшественников. Это обусловлено прежде всего тем, что они живут в разное время. Если герои Тургенева и Чернышевского действуют в период мощного общественного подъема, когда казалось, что вот-вот может грянуть крестьянская революция, то Рязанов — это герой ‘трудного времени’, времени спада, кризиса и известной растерянности в революционных кругах.
И еще одно немаловажное обстоятельство. Рязанов — человек обыкновенный. Слепцов не наделяет его никакими из ряда вон выходящими чертами и достоинствами, не подчеркивает его исключительность и необычность. М. Горький писал: ‘По натуре своей Рязанов — родной брат нигилист’ Базарову, но он — человек более естественный и лучше знающий жизнь, чем знал ее герой Тургенева’ *.
* Горький М. Собр. соч., т. 24, с. 223.
И уж, конечно же, Рязанов отнюдь не ‘особенный человек’, подобно Рахметову. В нем нет ни романтической одухотворенности, ни богатырской силы, ни исключительной выдержки, которыми наделил своего героя Чернышевский. Рязанов — это один из многих ‘новых людей’, связавших свою судьбу с революционным движением — он скромно и вместе с тем самоотверженно служит великому делу борьбы за народное счастье.
Рязанов появляется в повести утомленным, подавленным, но несломленным человеком. Вероятно, ему пришлось пережить немало трудностей. Об этом говорит даже его ‘тощая фигура с исхудалым лицом и неподвижным взглядом’.
На первый взгляд кажется, что Рязанов живет без определенной цели и его мало что интересует. И действительно, он вроде бы ни во что не вмешивается, ничему не удивляется, а только наблюдает за происходящим. Но это не так. Рязанов внимательно присматривается к людям, к их поступкам, поведению и порой одним — двумя ироническими замечаниями дает очень точную характеристику разного рода ‘деятелям’ вроде мирового посредника Сергея Сергеевича, письмоводителя Ивана Степановича и других. Весьма недвусмысленно высказывает он свое отношение и к своему приятелю Щетинину. Мало того: Рязанов точно подметил, что в пореформенной деревне идет напряженная, но пока еще скрытая классовая борьба, что крестьяне уже начали понимать, кто является их истинными врагами. Вот что говорит он Щетинину о сущности происходящих в деревне процессов: ‘Война. Партизанская, брат, партизанская. Больше все наскоком действуют, врассыпную, кто во что горазд. Везде, где есть сильный и слабый, богатый и бедный, хозяин и работник, — там и война’.
Лишенный возможности в данное время действовать открыто и вынужденный тщательно скрывать свои убеждения, Рязанов тем не менее продолжает борьбу, настойчиво проводит мысль о необходимости ‘создать новую жизнь’. ‘Нельзя не верить, — говорит он. — Успех-то будет несомненно’.
Деятельность Рязанова — это своеобразная программа действий для ‘новых людей’ в условиях ‘трудного времени’, призыв искать пути для осуществления идеалов социальной справедливости.
Рязанов понимает, что время открытых призывов и пламенных речей прошло, что теперь нужна повседневная кропотливая работа, направленная на поиски новых форм борьбы, на подготовку новых кадров для революционной деятельности. Он ведет такую работу. Его вынужденное пребывание в деревне не прошло даром, уезжает в Петербург искать ‘новую жизнь’ Мария Николаевна, которой Рязанов открыл глаза на несостоятельность ее попыток быть полезной народу в рамках либеральной ‘деятельности’ мужа, а сам он увозит с собой сына деревенского дьячка, чтобы определить его учиться. И хотя Слепцов ничего не говорит о их дальнейшей судьбе, читатель может предположить, что через какое-то время они пополнят ряды революционных борцов.
Разночинцу-демократу Рязанову в повести противопоставлен помещик-либерал Щетинин, личность которого тоже во многом явилась порождением ‘трудного времени’. Щетинин — фигура отнюдь не однозначная. И, думается, не совсем прав
К. Чуковский, который писал: ‘Автор (т.е. Слепцов. — Н. Я.) относится к этому помещику с несокрушимым презрением и устами Рязанова посрамляет его буквально на каждой странице, вскрывая всю неприглядность его плантаторской деятельности’ *. Дело обстоит несколько сложнее.
* Чуковский К. И. Люди и книги шестидесятых годов, с. 186.
Щетинин в повести не только ‘посрамляется’, да и его попытки быть полезным и нужным навряд ли можно назвать ‘плантаторскими’. Рязанов видит, что Щетинин искренне хочет услужить народу’ и ‘порадеть на пользу общества’, но отлично понимает, что из этого ровным счетом ничего не выйдет, поскольку его приятель не знает и не понимает народа и вся его так называемая ‘деятельность’ объективно не только не способствует улучшению положения крестьян, а наоборот, — оборачивается для них новыми тяготами и поборами.
Щетинин относится к категории тех людей, о которых Н.А. Некрасов сказал, что ‘суждены им благие порывы, а свершить ничего не дано’. Он по натуре не борец, а один из тех дворянских интеллигентов, из среды которых в свое время вышли ‘лишние люди’ и ‘талантливые натуры’. И если Рязанова в известной степени можно сравнить с Базаровым, то Щетинин напоминает Аркадия Кирсанова.
Рязанов видит, что Щетинин — человек мягкий, добрый, но он — барин, помещик, который никогда не сумеет отказаться от своих сословных привилегий. Для него крестьяне навсегда останутся ‘дрянью’, ‘свиньями’, ‘мошенниками’ и ‘скотами’.
Д. И. Писарев совершенно справедливо назвал Щетинина ‘добродетельным либералом’. По словам критика, он — ‘существо безликое, бесцветное, бесформенное, не способное ни любить, ни сомневаться, ни мечтать, ни действовать’ *.
* Писарев Д.И. Собр. соч. В 4-х т., т. 4. М., 1956, с. 53.
Если Рязанов и Щетинин представлены в повести людьми уже сложившимися, то характер жены Щетинина Марии Николаевны показан Слепцовым в движении, в развитии.
Мария Николаевна — натура незаурядная, деятельная, активная. Она стремится к общественной деятельности. Когда-то она поверила своему мужу, который позвал ее ‘делать великое дело’.
Но под влиянием Рязанова Мария Николаевна начинает постепенно прозревать. Она видит несоответствие того, что говорит и что делает Щетинин, видит ограниченность и никчемность всех его начинаний, непоследовательность действий и поступков. К тому же Мария Николаевна убеждается, что и ее стремление быть полезной: лечить мужиков, учить крестьянских детей — бесплодное растрачивание сил и времени. Пережив глубокую душевную драму, Мария Николаевна решает порвать с мужем, чтобы начать новую жизнь, но не знает, как это сделать и где найти применение своим силам.
Образ Марии Николаевны — один из самых ярких и убедительных в произведениях Слепцова. ‘Жена Щетинина, — писал М. Горький, — это одна из тех женщин, которые, увлекаемые тревогой эпохи, смело рвали тяжкие узы русского семейного была, и, являясь в Петербург, или погибали в нем, или ехали за огнем знания дальше — в Швейцарию, или же шли ‘в народ’, а потом — в ссылку, в тюрьму, на каторгу’ *.
* Горький М. Собр. соч., т. 24, с. 224.
Работая над своей повестью, Слепцов использовал опыт современной ему литературы. В ‘Трудном времени’, например, отчетливо проступают типологические черты социально-психологических романов Тургенева. Как и тургеневские произведения, повесть Слепцова поражает совершенством и законченностью художественной формы, композиционной стройностью, художественным лаконизмом. Как и Тургенев, Слепцов с большим тактом и умением отбирает для своего произведения сравнительно небольшое количество эпизодов, сознательно сужает временную протяженность действия своей повести (около трех месяцев), а действие сосредоточивает в одном месте — в имении Щетинина, откуда главный герой произведения Рязанов выезжает один раз в город и вместе с мировым посредником предпринимает поездку по округе. Однако Слепцову удалось отразить события, происходящие и за пределами усадьбы, где временно поселился его герой. Писатель упоминает многие конкретные факты общественно-политической жизни (например, майские пожары 1862 года, правительственные репрессии против революционно-демократического лагеря, подавление польского восстания и др.), помогающие читателю понять всю сложность обстановки, сложившейся в стране летом 1863 года, когда происходит действие повести.
Повесть ‘Трудное время’ написана предельно сдержанно. В ней нет ни пространных пейзажных зарисовок, ни экскурсов в прежнюю жизнь героев, ни их самохарактеристик, ни тщательно выписанных портретов. Так, характер Рязанова раскрывается через восприятие разных лиц, как сочувствующих, так и откровенно враждебных ему, а также через очень лаконичные его ответы на вопросы интересующихся, кто он такой, зачем приехал, куда направляется и т.п. Вот из всего этого читатель постепенно узнает о социальном происхождении Рязанова (разночинец), о его занятиях (литератор), отдельные сведения о его прошлом (учился в университете, участвовал в революционном движении и т.п.).
Повесть ‘Трудное время’ создавалась в условиях жесточайшего цензурного гнета, и поэтому Слепцов вынужден был прибегать ко всякого рода недомолвкам, намекам и иносказаниям. В завуалированной форме писатель говорит о революционном прошлом Рязанова, о разгуле реакции в стране, о преследовании революционеров и т.п. Стремясь преодолеть цензурные рогатки, Слепцов нередко использовал особый, зашифрованный язык *.
* Подробнее об этом см.: Чуковский К. И. Тайнопись ‘Трудного времени’. — в кн.: Чуковский к.и. Люди и книги шестидесятых годов.
Повесть ‘Трудное время’ пользовалась огромной популярностью в демократических кругах русского общества и получила положительную оценку передовой критики, прежде всего Д.И. Писарева, который дал обстоятельный анализ произведения Слепцова в статье ‘Подрастающая гуманность’.
Творческое наследие Слепцова невелико по объему, но оно по праву занимает почетное место в демократической литературе середины прошлого века. Его произведения, пронизанные любовью к народу и верой в будущее торжество светлых идеалов, не потеряли своего значения и для нашего времени. ‘Крупным оригинальным талантом’ назвал М. Горький В.А. Слепцова, и современный читатель, знакомясь с произведениями писателя-демократа, сможет убедиться в справедливости этой оценки.