Критический разбор Повести в стихах: 'Абидосская невеста', соч. Байроном, переведенной И. И. Козловым, Булгарин Фаддей Венедиктович, Год: 1826 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 15 минут(ы)

Критическій разборъ Повсти въ стихахъ: Абидосская невста, соч. Байрономъ, переведенной И. И. Козловымъ.

Истинное дарованіе чуждается пристрастныхъ сужденіе, и не иметъ нужды въ лавровомъ внк, сплетаемомъ руками друзей услужливыхъ, которые, дорожа особою Автора, оцняютъ произведеніе относительно къ личнымъ достоинствамъ творца. Дружеское убаюкиваніе и шумъ журналовъ могутъ доставить кратковременную извстность, но сія поддльная слава не прочна, и, подобно золотому кумиру на глиняныхъ ногахъ, готова обрушиться отъ перваго прикосновенія истины. И. И. Козловъ, пріобртшій почетное мсто на Русскомъ Парнасс истинными заслугами, какъ Авторъ Поэмы Чернецъ и многихъ прекрасныхъ мелкихъ стихотвореній, не иметъ нужды въ пристрастныхъ сужденіяхъ, для упроченія своей извстности, сей зари славы. Онъ былъ бы даже въ прав негодовать, если бъ мы разбирали его трудъ съ тою отеческою снисходительностію, какъ разбираютъ плоды юныхъ, рождающихся дарованія. Возмужалый, твердый талантъ требуетъ смлаго и откровеннаго сужденія, истина есть для него то же, что солнечные лучи для плодоноснаго дерева, напротивъ того, всякое пристрастіе отражается отъ него, какъ камень, бросаемый слабою рукою дитяти. Мы будемъ искренни съ почтеннымъ Переводчикомъ Байрона, и скажемъ откровенно наше мнніе. Но сперва бросимъ взглядъ на самый составъ сей Поэмы или Повсти.

Гіяфиръ, одинъ изъ тхъ безчеловчныхъ Нашей, которые угнетаютъ властью своею прелестныя страны Греціи, умертвивъ брата своего Абдалу, взялъ къ къ себ на воспитаніе сына его Селима, бывшаго тогда младенцемъ. Предъ юнымъ Селимомъ хотли скрыть его происхожденіе, и велли называть его сыномъ Гіяфира. Но начальникъ черныхъ эвнуховъ, Гарунъ, открылъ юнош несчастія его рода, и онъ въ глубин души своей таилъ скорбь и жажду мести. Гіяфиръ, называясь отцемъ Селима, ненавидлъ его въ душ, страшился тайно, и потому веллъ воспитывать въ нг Сераля, и удалялъ отъ благороднаго занятія оружіемъ. Но воинственная душа Селима не могла переносить постыднаго бездйстівія, и онъ, удаленный тираномъ отъ поприща военнаго, нашелъ другое средство испытать свое мужество. Когда Гіяфиръ былъ въ поход, Озимъ, выпущенный на волю изъ Сераля врнымъ Гаруномъ, пожелалъ осмотрть близлежащіе острова, и встртившись съ шайкою морскихъ разбойниковъ, присталъ къ нимъ, и вскор сдлался ихъ начальникомъ. По данному Гаруну общанію, Селимъ возвратился въ Сераль, но остался начальникомъ Пиратовъ, которые избрали мстомъ своихъ собраній пещеру, лежащую за морскомъ берегу, недалеко отъ Сераля. Между тмъ, Селимъ, сносилъ безропотно свое униженіе и обиды, которыми обременялъ его Гіяфиръ, и даже, будучи въ силахъ отмстить ему за несчастія своего рода, терплъ все, изъ любви къ дочери тирана, прелестной Зулейк, съ которою онъ вмст воспитанъ, и которая любила его страстно, почитая своимъ братомъ. Наконецъ, наступила роковая минута: Гіяфиръ объявляетъ Зулейк, что онъ намренъ выдать се въ замужество за Бея Оглу знаменитаго родомъ, богатствомъ и длами воинскими. Тогда Селимъ ршается похитить Зулейку, и съ своими разбойниками основать жилище на какомъ нибудь остров. Въ ночную пору, онъ приглашаетъ ее въ разбойничью пещеру, объявляетъ свое положеніе и свою любовь, и предлагаетъ бжать съ нимъ. Зулейка ршается на все, и между тмъ, какъ они ожидаютъ прибытія разбойничьихъ судовъ, Гіяфиръ узнаетъ объ отсутствіи своей дочери, и съ толпою воиновъ ищетъ ее въ окрестностяхъ. Селимъ, видя, что толпа воиновъ стремится съ факелами къ его убжищу, и предполагая, что его разбойники не могутъ быть въ отдаленіи, подаетъ сигналъ пистолетнымъ выстрломъ. Но Гілфиръ съ воинами уже на берегу, а товарищей Селима еще не видно. Онъ оставляетъ въ пещер Зулейку, и давъ ей слово скоре умереть, чмъ лишить жизни ея отца, устремляется въ бой, одинъ, руководимый своимъ отчаяніемъ. Врные его товарищи приспваютъ къ нему на помощь: Селимъ, израненый, но еще не потерявшій силъ, стремится къ морскому берегу, поражая враговъ. Но роковая пуля просвистла, Селимъ палъ — и ужасныя слова раздались въ воздух: ‘такъ гибнутъ вс враги Гіяфира.’ Онъ самъ убилъ Селима, онъ произнесъ смертную угрозу! Но судьба жестоко наказала тирана: Зулейка, любимая дочь его, не пережила потери своего любовника, и отчаяніе поселилось навсегда въ душ свирпаго Гіяфира.

Вотъ предметъ и содержаніе Повсти Лорда Байрона, по это одинъ обнаженный остовъ, ибо всю прелесть составляютъ эпизоды, расказъ, піитическія картины, сильныя выраженія чувствованіи и страстей, характеры и, такъ сказать, противоположности грозной и умилительной природы, наконецъ, стихи прелестные, слогъ неподражаемый сжатостью, силою и красотою оборотовъ. Мы говоримъ о подлинник.

Байронъ, первый Поэтъ нашихъ временъ, одинъ изъ первыхъ во всхъ вкахъ, владлъ магическимъ жезломъ генія, отъ прикосновенія коего самые обыкновенные предметы превращаются въ неувядающіе цвты Поэзіи. Нравственная природа человка, отражается въ воображеніи Байрона въ мрачномъ вид, какъ суровое лице воина въ зеркальномъ блеск стальныхъ доспховъ. Природа физическая украшается всми блестящими цвтами Поэзіи, которые однако жъ подернуты туманомъ печальнаго чувства и омраченнаго горестью воображенія. Чтобы передать красоты Байрона, надобно имть не только его талантъ, но его сердце, изъязвленное страданіями, и его пылкую душу, упоенную негодованіемъ къ людямъ и любовью къ человчеству. Для развитія генія Байрона, надобно было необыкновенныхъ усилій природы, необыкновенныхъ стеченіи обстоятельствъ въ жизни частной и политической. Добровольный изгнанникъ изъ отечества, пламенно имъ любимаго, онъ, странствуя въ мстахъ, облагодтельствованныхъ природою, наблюдалъ ея красоты и ужасы, прельщался произведеніями Искуствъ, и собирая черты нравовъ и характеровъ изъ современныхъ событіи и преданій, соединяя высокое образованіе съ творческимъ духомъ и сильнымъ чувствомъ, передавалъ языкомъ Поэзіи свои собственныя впечатлнія. Онъ воображеніемъ созидалъ одни только очерки своихъ Поэмъ, и раскрашивалъ свои картины естественными красками. Онъ создалъ особенный языкъ для изъясненія своихъ необыкновенныхъ ощущеній, языкъ неподражаемый даже въ его отечеств. Вс гордые подражатели Байрона походятъ на дтей, играющихъ въ солдатики. Почти вс лучшіе переводы его Поэмъ (на всхъ языкахъ) подобны невнятному эху, приносящему по волнамъ сладостные звуки гармоніи. Кто хочетъ постигнуть Байрона и чувствовать его красоты, тотъ долженъ непремнно читать его въ оригинал, si non quae non.

Посмотримъ, какъ Байронъ въ одной строф изобразилъ пошый характера Востока, въ приступ къ разбираемой нами Повсти:

Know ye the hud where the cypres and myrtle

Are emlems of deeds that are done in their clime,

Whcic tlx rage of the vulture, the love of the turtle,

Now melt into sorrow, now madden to crime?

Know ye the land of the cedar and tine,

Where the flowers ever blossom, the beams ever shine

Where the light wings of Zephyr, oppressed with perfume

Wax faint o’er the gardens of gul in her bloom,

Where the citron and olive arc fairest of finit,

And the voice of the nightingale never is mute,

Where the tints of the earth, and the hues of the sky,

In colour though varied, in beauty may vie,

And the purple of Ocean is deepest in die,

Where the virgins arc soft as the roses they twine,

And all, save the spirit of man, is divine?

Tis the dime of the Cast, tis the land of the Sun —

Can he smile on such deals as his children have done!

Oh! wild as the accents of lover’s farewell

Are the hearts which they bear, and the tale which they tell.

Попытаемся перевесть эту строфу слово въ слово: ‘Знаете ли вы страну, гд кипарисъ и миртъ суть эмблемы длъ, совершаемыхъ въ оной, гд свирпство ястреба, любовь горлицы, то таетъ въ грусти, то бшенствуетъ въ злодяніи? Знаете ли страну кедра и винограда, гд цвты всегда въ цвт, лучи солнца всегда сіяютъ, гд свтъ дневный быстро разносится зефиромъ, отягченнымъ благоуханіемъ, гд сады украшены полноцвтными розами, гд лимонное и оливковое деревья красуются плодами, и голосъ соловья никогда не нметъ, гд цвтъ земли и кеба разнообразится въ краскахъ, но въ красот всегда неизмненъ, и гд пурпуръ Океана темне въ своемъ цвт, гд двы столь же нжны, какъ розы, изъ коихъ он плетутъ внки, и гд все божественно — кром человческаго духа? Таковъ климатъ Востока, такова страна солнца — но можетъ ли она улыбаться дламъ, совершаемымъ ея сынами? Ахъ! сердца ихъ и преданія дики, какъ прощальные звуки любви.’

Въ семъ буквальномъ перевод, многія выраженія, безъ сомннія, покажутся странными и неупотребительными, но мы нарочно оставили ихъ, чтобы показать, какъ говорится, пріемы Байрона, его образъ изъясненія. Конечно нельзя требовать, чтобы стиха переводили стихами же слово въ слово, но можно требовать, чтобъ переводили красоту въ красоту. Посмотримъ теперь, какъ эта строфа переведена по-Русски.

‘Кто знаетъ край, далекій и прекрасный,

Гд кипарисъ и томный миртъ цвтутъ,

И гд они по знаменье растутъ

Суровыхъ длъ и нги сладострастной?

Гд нжность, чувствъ съ ихъ буйностью близка,

Вдругъ ястребъ тихъ, а горлица дика?

Кто знаешь край, гд небо голубое

Безоблачно какъ счастье молодое,

Гд кедръ шумитъ и вьется виноградъ

Гд втерокъ, носящій ароматъ,

Подъ ношею къ эир утопаетъ.

Во всей крас гд роза разцвтаетъ,

Гд сладостна олива и лимонъ,

И лугъ всегда цвтами испещренъ,

И соловей въ лсахъ не умолкаетъ?

Гд дивно все, видъ рощей и долинъ,

Лазурный сводъ и радужный туманъ,

И пурпуромъ блестящій Океанъ?

И двы тамъ свже розъ душистыхъ,

Разбросанныхъ въ ихъ локонахъ волнистыхъ.

Тотъ край Востокъ, то солнца сторона!

Въ ней дышитъ все божественной красою,

Но люди тамъ съ безжалостной душою.

Земля какъ рай. Увы! зачмъ они —

Прекрасная — злодямъ предана.

Въ ихъ сердц месть, ихъ повсти печальны,

Какъ стонъ любви, какъ поцлуй прощальный.

Сія строфа иметъ неоспоримое и даже большое піитическое и литературное достоинство, какъ сочиненіе, а не кжъ переводъ. Переводчикъ упомянулъ обо всемъ, что сказалъ Авторъ, по переводя, онъ все расказалъ по своему, представилъ совсмъ иные образы, вовсе иные эпитеты и прилагательныя, и даже заставилъ говорить Автора то, что ему совсмъ не приходило на умъ. Вольность перевода не можетъ и не должна простираться такъ далеко, всему есть свои предлы. Откуда явилось у Байрона счастье молодое, которое, сказать мимоходомъ, давно пора изгнать изъ нашей Поэзіи, вмст съ былымъ, съ нмымъ мракомъ и парою дюжинъ словъ, скованныхъ въ новйшія времена вовсе безъ нужды! Откуда взялось состраданіе, что прекрасная, какъ рай, земля предана злодямъ? Откуда месть въ сердцахъ жителей Востока?— Но мы не распространяемся въ исчисленіи всхъ прибавокъ Переводчика, потому что читатель можетъ самъ поврить Русскіе стихи съ подлинникомъ или съ буквальнымъ переводомъ. Довольно сказать, что мы вовсе по узнаемъ Байрона. Даже характеристическая его черта, сжатость слога, сила и смлость выраженій вовсе потеряны.

Неизлишнимъ почитаемъ замтить, что намъ кажется, будто самъ Байронъ въ семъ прекрасномъ изображеніи Востока, подражалъ или, по крайней мр, имлъ въ виду прелестную псню Гёте:

0x01 graphic

Т. е. ‘ Знаешь ли страну, гд цвтутъ лимонныя деревья, гд золотые апельсины пылаютъ въ темномъ навс изъ втвей, гд тихій втерокъ ветъ изъ подъ голубаго неба, гд тихо стоитъ миртъ и возвышается лавръ, знаетъ ли эту страну?’ — В. А. Жуковскій, единственный Поэтъ переводчикъ, прекрасно передалъ намъ главныя красоты сей псни, на, примрь:

Златой лимонъ горитъ во мгл древесъ,

И втерокъ жаръ неба холодитъ,

И тихо миртъ, и гордо лавръ стоитъ.

Нельзя сказать, чтобы Шильонскій узникъ переведенъ былъ В. А. Жуковскимъ слово въ слово, но главныя красоты сохранены, и главныя картины переданы прекрасно, — хотя съ нкоторою нжностью, несвойственною Байрону. О перевод Жуковскаго можно сказать, что это весьма схожій грудной портретъ Байрона, отличной работы, только черты на портрет изображены нжне и моложе, нежели въ натур, и не видно гордой осанки великаго Поэта. Переводъ И. И. Козлова есть тоже, что описаніе лица, а изъ самаго лучшаго описанія никакъ нельзя составишь понятія о физіономіи и выраженіи. Это мы постараемся доказать.

(Продолженіе впредь.)

‘Сверная Пчела’, No 145, 1825

Критическій разборъ Повсти въ стихахъ: Абидосская невста.

(Продолженіе.)

Намъ невозможно разбирать каждый стихъ и каждую строфу, имющіе въ сочиненіи Байрона всегда новый прелести, достойныя удивленія. Посмотримъ, съ точностью ли передалъ Переводчикъ характерическія черты Байрона, и красоты, обращающія на себя вниманіе новостью формъ и необыкновенностью выраженіи. Байронъ, желая изобразить хитраго, непроницаемаго Пашу, волнуемаго тайными замыслами, заставляетъ читателя изъ одного взора лукаваго Турка угадывать состояніе его души. Доказательство, что Поэтъ наблюдалъ и постигнулъ сердце человческое, ибо самый скрытный человкъ не въ силахъ иногда утаить внутреннее волненіе, которое при мнимомъ спокойствіи физіономіи отражается во взорахъ. Байронъ говоритъ:

Old Giaffr sate in his Divan:

Deep thought was in his aged eye,

And though the face of Mosulman

Not of betrays to standers by

The mind within, well skilled to hide

All but uncoquerable pride,

His pensive cheek and pondering brow

Did more than he was wont avow.

T. e. ‘Старый Гіяфиръ сидитъ въ своемъ Диван: глубокая дума изображалась въ его устарлыхъ глазахъ, и хотя лице Мусульманина рдко обнаруживаетъ предстоящимъ внутреннія чувства и тщательно скрываетъ все, кром непреоборимой гордости, но его задумчивый взоръ и навислая бровь изображали что-то необыкновенное.’ — По-Русски это переведено:

Но думы мрачныя летали

Надъ престарелою главой.

И, по обычаямъ Востока,

Хотя поклонники Пророка

Скрываютъ хитро отъ очей

Порывы бурные страстей,

Все, кром спеси ихъ надменной,

Но видъ унылый, моръ смущенный

Являли всмъ, что въ тайн онъ

Какимъ то горемъ угнетенъ.

Это совсмъ другой портретъ Гіяфира, нежели въ подлинник. Тамъ нтъ ни унылаго вида, ни смущеннаго взора, ни угнетающаго горя. Гіяфиръ намревался объявить дочери своей, что онъ избралъ для нее жениха, объ этомъ можно раздумывать, но не горевать. Мрачныя думы, летающія надъ престарлою главою, есть піитическая картинка, которая здсь не у мста, ибо Байронъ, именно хотлъ взорами Паши обнаружишь тайну его сердца — а это именно и пропущено. Поклонники Пророка скрываютъ свои внутреннія чувствованія не по обычаю Востока, но по характеру: дв разныя вещи. Надменная спесь — есть плеоназмъ, ибо спесь и надменность суть синонимы. См. Слов. Росс. Акад. по азбучн. порядку. Часть III, стр. 1042 и часть VI, стр. 422.

Гіяфиръ повелваетъ начальнику черныхъ эвнуховъ представить въ Диванъ дочь свою, Зулейку. Невольникъ отвчаетъ: Pacha! to hear is to obey. T. е. ‘Паша! слышать значить повиноваться. ‘ — Какая характеристика Востока!— Въ Русскомъ перевод это совершенно потеряно, невольникъ отвчаетъ:

‘Что мн Паша повлеть,

Исполню я.—

Селимъ думаетъ, что Паша повеллъ призвать Зулейку для того, чтобы сдлать выговоръ ей и ея черному стражу, за то, что она наслаждалась съ Селимомъ утреннею прогулкою вн гарема. Онъ хочетъ сложить на себя вину и просить Пашу, чтобы онъ не обвинялъ въ семъ проступк ни сестры его, ни чернаго ея стража. Въ перевод сказано: ‘Рабыни чорной не карай.’ — Перемна кажется малая, но вовсе противная обычаямъ Востока, гд стража Гарема повряется не женщинамъ, находящимся только для услугъ, но рабахъ. Байронъ, бывшій на Восток, не могъ сдлать этой ошибки. Гіяфиръ, обременяя оскорбительными упреками Селима, говоритъ между прочимъ:

He is an Arab to my sight,

Or Christian crouching in the fight.

T. e. ‘Онъ въ моихъ глазахъ Арабъ или Христіанинъ, укрывающійся въ бою.’ По-Русски переведено:

Давно въ моихъ очахъ Селимъ,

Какъ низкій Жидъ, какъ Грекъ мятежный.

Искажать смыслъ Автора до такой степени, не позволительно даже и тогда, когда бъ можно было замнить чмъ лучшимъ. Байронъ, жившій на Восток, писалъ свою Повсть совершенно въ правахъ его жителей. Для униженія Селима, онъ порочно употребилъ названіе Араба, и даже въ примчаніи подъ No 5 объяснилъ сему причину. Въ изъясненіи сего стиха именно сказано, что Турки ненавидятъ Арабовъ гораздо боле, нежели Христіанъ, и что Арабы платятъ имъ сторицею. О мятежномъ Грек, нтъ ни слова въ подлинник. Напротивъ того, Байронъ, желая выказать въ полной мр гордость Мусульманина (о которой упомянулъ прежде), заставляетъ высокомрнаго Пашу презрительно относиться о Христіанахъ, что совершенно характеризируетъ поклонниковъ Пророка. Crouching, отъ слова crouch, значитъ: прятаться, укрываться, ползать. Даже во Французскомъ прозаическомъ перевод, гд каждое рченіе Байрона искажено, исковеркано самымъ безжалостнымъ образомъ, такъ, что даже изъ него нельзя догадываться о красотахъ подлинника, даже во Французскомъ перевод сказано: ‘Селимъ не заслуживаетъ моего состраданія, какъ Арабъ или Христіанинъ, который унизится предо мною и будетъ просить у меня пощады въ бою.’ — Хотя это весьма далеко отъ подлинника, но все ближе нежели въ Русскомъ перевод.

Переводить есть то же, по нашему мннію, что разыгрывать на какомъ ни будь инструмент чужую музыку. Одна фальшивая нота, одинъ ошибочный аккордъ — и прелесть гармоніи потеряна. Мы медля того входимъ въ подробности, чтобы замчать вс отступленія отъ подлинника въ семъ перевод, но для того только, чтобы показать будущимъ переводчикамъ. Байрона, что въ немъ каждая черта иметъ свое особенное значеніе, свою особенную прелесть, которыя или должно сохранишь въ перевод — или не трогать его.

Пропускаемъ безъ сравненія множество красотъ: изліяніе гнва Гіафирі, появленіе Зулейни въ диван, быстрый переходъ Паша отъ злобы на Селима къ нжности при вид дочери, и наконецъ безмолвную тоску и скрытый гнвъ пылкаго Селима. Все это чрезвычайно ослаблено въ перевод, въ которомъ однакожъ прорываются стихи сильные и по временамъ близкіе къ подлиннику. Но остановимся на портрет Зулейки, начертанномъ какими-то сверхъестественными красками. Байронъ, во всемъ необыкновенный, удалился совершенно отъ пути, по которому слдовали другіе Поэты, его предшественники. Онъ въ изображеніи красоты пренебрегъ описаніемъ цвта глазъ и волосъ, коралловыхъ устъ, жемчужныхъ зубовъ, стройнаго какъ пальма стана, легкой поступи, и всми этими піитическими побрякушками, которыми, въ продолженіе столькихъ вковъ, Поэты не устали утруждать слухъ нашъ. Вотъ какъ Багронъ изображаетъ дву Востока.

Fair, as the first that fell of womankind.

When on that dread yet lovely serpent smilling,

Whose image thin was stamped upon her mind —

Cut once beguiled and ever more beguiling,

Dazzliug, at that, oh! too transcendant vision

To sorrow’s phantom — peopled slumber given,

When heart meets heart again in dreams Elysian,

And paints the Ion on Earth revived in Heaven,

Soft, as the memory of buried love,

Pure, as the prayer which Childhood wafts above,

Was she — the daughter of that rude old Chief,

Who met the maid with tears — but not of grief.

Who hath not proved how feebly words estay

To six one spark of Beauty’s heavenly ray?

Who doth not feel, until his failing sight

Faints into dimness with its own delight,

His changing check, his sinking heart confess

The might — the majesty of Loveliness?

Such sit Suleica — such around her chone

The nameless charms unmarked by her alone,

The light of love, die purity of grace.

The mind, the music breathing from her face,

The heart whose softness harmonized the whole

And, ah! that eye was in itself a Soul?

Мы чувствуемъ, какъ трудно передашь красоту сихъ стиховъ даже въ проз, въ буквальномъ перевод. Безъ сомннія, въ стихахъ гораздо трудне, но — преодолніе трудностей доставляетъ лавры, и Поэту все возможно! Постараемся переложить сіи стихи слово въ слово, съ нкоторымъ, неизбжнымъ сокращеніемъ одного періода.

‘Прекрасна какъ первая падшая жена, когда она улыбалась опасному, по прельстительному змю, котораго образъ остался напечатлннымъ въ ея ум, обманутомъ, но боле обманчивомъ, обольстительна, какъ выспреннее видніе, которое населяетъ сновиднія мечтами грусти, когда въ забвеніи, сердце встрчается съ сердцемъ, божественные образы, потерянные на земли, оживаютъ въ небесахъ, нжна, какъ воспоминаніе о погибшей любви, чиста какъ молитва младенчества — была она, дочь престарлаго грознаго военачальника, который встртилъ дву со слезами — но безъ грусти.’!

‘Кто не дозналъ опытомъ, сколь невозможно изобразить словами блескъ луча небесной красоты?

Кто не чувствовалъ, съ померкшимъ отъ наслажденія взоромъ, блуждающимъ взглядомъ, съ сердцемъ сокрушеннымъ — кто не чувствовалъ власти и величія красоты? Такова была Зулейка — таковы сіяющія вокругъ нея безъименныя красоты, ей одной не примтныя, пламень любви, невинность прелести, мелодія, которою дышало ея лице, сердце, котораго нжность соотвтствовала всему — и глаза — о, глаза ея были — душа!’ —

Читатель, незнающій Англійскаго языка, не будетъ имть понятія изъ сихъ словъ о красот піитическаго образа красоты. Эти голыя слова похожи на кусочки стеколъ въ калейдоскоп, которыя сами по себ ничего не значатъ, но при перевертываніи калейдоскопа представляютъ прекрасныя и безконечныя изображенія. Надобно быть самому великимъ Поэтомъ, чтобы перелить въ свой языкъ вс красоты оодлинника, которые кажутся непереводимыми. Это тайна Поэзіи, которая разгадывается однимъ только вдохновеніемъ. Мы, Прозаики, можемъ только чувствовать паравн съ Поэтами, но не можемъ изображать картинъ тми же красками. Въ семъ отрывк смлость Поэта унесла его такъ высоко въ область мечты, что онъ самъ даже понялъ, что не вс могутъ чувство’ вашъ красоту его стиха:

The music breathing from her face.

T. e. лице ея дышало мелодіей, или отъ лица ея исходила мелодія. Байронъ, въ описаніи сей мысли, говоритъ, что Критики охуждали ее, но онъ не послушался ихъ, и не исключилъ изъ повсти. И очень хорошо сдлалъ: мы въ полной мр чувствуемъ выспреннюю красоту этого выраженія.

И. И. Козловъ такимъ образомъ перевелъ сей отрывокъ:

Свила, какъ дивное виднье

Страдальцевъ спящихъ утшенье,

Когда душа ихъ въ райскихъ снахъ

Земное горе забываетъ, —

И съ чмъ разсталась, то видаетъ

Опять своимъ на небесахъ,

— Мила, какъ прахъ подруги милой,

Такъ рано отнятой могилой,

Чиста, какъ въ святости своей

Молитва на устахъ дтей:

И такова-то дочь младая

Паши угрюмаго была.

Онъ плакалъ, дву обнимая, —

И слезы не печаль лила.

Но для красы гд выраженія?

Какъ блескъ небесный разсказать?

Кто могъ, кто сметъ не признать

Съ восторгомъ сладкаго томленья

Сердецъ плненныхъ упоенья?

Зюлейка, милый нжный цвтъ,

Красами дивными плняла.

Въ подлинной имъ названья нтъ,

Она одна объ нихъ не знала,

И жаръ любви, и умъ живой

Сливались съ дтской чистотой, —

И что-то музыкой небесной

Отъ двы вяло прелестной.

Въ ней все любило, все свтлло,

Во взор чувство пламенло,

И этотъ взоръ былъ самъ — душа.

Прошу читателей поврить, какъ близки эти стихи къ подлиннику.

(Окончаніе впредь.)

‘Сверная Пчела’, No 149, 1826

Критическій разборъ Повсти въ стихахъ: Абидосская Невста.

(Окончаніе.)

Намъ невозможно занимать доле вашихъ читателей сравненіями подлинника съ переводомъ: статья сія уже и такъ слишкомъ длинна для летучаго листка Сверной Пчелы. Должно наконецъ, по обязанности Критика, объявить свое мнніе о цломъ сочиненіи. Абидосская Невста, какъ переводъ Байрона, не можетъ быть причислена къ первокласнымъ произведеніямъ въ семъ род, какъ напримръ: Шильонскій узникъ, Ангелъ и Пери, и Два Орлеанская, переведенныя В. А. Шильонскимъ изъ Байрона, Томаса Мура и Шиллера. Сихъ Писателей почтенный Переводчикъ ихъ твореній представалъ своимъ соотечественникамъ во всемъ блеск ихъ славы. Напротивъ того, Абидосская Невста не есть уже твореніе Байрона, но сочиненіе И. И. Козлова на заданную тему, или его собственный расказъ происшествія, слышаннаго отъ Байрона. Какъ литературное произведеніе, сія Повсть на Русскомъ язык иметъ большое достоинство, изобилуетъ прекрасными картинами, сильными стихами, и въ полной мр оправдываетъ то выгодное мнніе о дарованіи И. И. Козлова, которое онъ заслужилъ своими оригинальными сочиненіями. Подкрпимъ наше мнніе нкоторыми выписками.

И. И. Козловъ прекрасно изобразилъ Селима, когда, онъ услышавъ о предназначеніи своей возлюбленной, повергся въ мрачную задумчивость. Гіяфиръ отправился изъ Дивана на воинскія игры, Селимъ остался въ Серал.

И подгорюнясь, думы полный,

На синія морскія волны

Угрюмый юноша взиралъ:

Межъ Дарданеллъ он сверкали,

Струились тихо и плескали

Въ излучинахъ прибрежныхъ скалъ,

Но онъ унылый не видалъ

Ни моря — съ синими волнами,

Ни поля — съ дальними холмами,

Ни чалмоносцевъ удалыхъ,

Стремящихся передъ Пашею,

Тучъ грозный счей роковыхъ

Представить бранною игрою,

Не видитъ онъ, какъ къ облакамъ

Ихъ кони вихремъ прахъ взвваютъ,

Какъ сабли острыя мелькаютъ,

И какъ съ размаха пополамъ

Чалмы двойныя разскаютъ,

Не слышитъ онъ, какъ громкій крикъ

За свистомъ дротиковъ несется,

И какъ въ долинахъ раздастся:

Олахъ! Олахъ!— ихъ дикой кликъ:

Душа полна мечтой одною,

Яфира дочерью младою.

Изображеніе Зулеики, когда она ночью идетъ къ морскому берегу, также прекрасно и живо:

Подъ соболемъ пушистымъ, чернымъ

Сокрывъ отъ вьюги нжну грудь,

Она не смя и дохнуть,

Съ проводникомъ своимъ безмолвнымъ,

Проходитъ трепетной стопой

Кустарникъ дикій и густой.

Когда жъ въ полянъ втръ промчится,

И вдругъ завоетъ, засвиститъ,

То два бдная дрожитъ,

Назадъ хотла бъ возвратиться,

Но отъ Селима какъ отстать,

Какъ на любезнаго роптать?

Селимъ устремляется изъ пещеры на берегъ, сражается съ воинами Гіяфира, сперва одинъ, посл съ товарищами, которые прибгаютъ къ нему на помощь:

И онъ, какъ вихрь, на склонъ прибрежный

Стремится, выхвативъ свой мечъ,

Вотъ первый изъ толпы мятежной:

Его глава скатилась съ плечъ!

Вотъ и другой, мечъ снова блещетъ,

И трупъ его у ногъ трепещетъ.

Но ужъ онъ самъ со всхъ сторонъ

Толпою буйной окруженъ.

Селимъ счетъ ихъ, колетъ, рубитъ,

Достигъ до волнъ береговыхъ,

И видитъ въ мор удалыхъ

Уже ли рокъ его погубитъ!

Къ нему безстрашные въ бояхъ

Летятъ на блыхъ парусахъ.

О! дуй сильне, втръ попутной!

Они спшатъ — они гребутъ,

И съ лодки въ море — и плывутъ,

Ихъ сабли блещутъ въ пн мутной,

Ихъ дикій взоръ, какъ жаръ горитъ,

Съ одеждъ, съ кудрей вода бжитъ, —

Вскочили…. вскрикнули…. сразились,

Кипитъ въ саду шумящій бой,

Но гд жъ, Зулейки другъ младой?

Чьей кровью волны обагрились?

Намъ кажется, что въ столь краткомъ обозрніи намъ невозможно было выбрать боле выписокъ, какъ для подкрпленія нашего мннія, что переводъ далекъ отъ подлинника, такъ и въ доказательство, что Абидосская Невста на Русскомъ язык исполнена красотъ Поэзіи. И такъ отсылаемъ любителей Поэзіи къ самому сочиненію, которое вроятно находится въ рукахъ каждаго изъ нихъ.

Посвященіе сей повсти Августйшему Имени Ея Императорскаго Величества Государыни Императрицы Александры еодоровны, по нашему мннію, превосходне лучшихъ мстъ самаго сочиненія. Кром прекрасныхъ благозвучныхъ стиховъ, мысли и чувствованія поставляютъ сію піесу въ число отличнйшихъ произведеній въ семъ род. Мы выпишемъ окончаніе сего прекраснаго посланія, изображающаго желанія и надежды всхъ добрыхъ Россіянъ:

Но сердца моего восторгъ и умиленье

Возносятъ ко Творцу усердное моленье,

Да свтлая печать любви Его святой

Пребудетъ навсегда надъ Нимъ (*) и надъ Тобой!

Да солнце радости блестящими лучами

Надъ Русскою землей, надъ Русскими морями

Взыграетъ навсегда, и миръ и тишину

Прольетъ съ высотъ небесъ на врную страну!

Да Вышній оснитъ Державу Николая:

И солнце вчное, вселенну обтекая,

Не узритъ ничего счастливе, славнй

Его высокихъ длъ, Твоихъ прекрасныхъ дней!

(*) Въ предъдущей строк говорится объ Августйшемъ Ея Супруг.

Въ заключеніе нашего обозрнія, помщаемъ стихи, полученные нами отъ одного любителя отечественной Поэзіи, и приписанные переводчику Абидосской Невсты. Стихотвореніе сіе оправдываетъ наше мнніе на счетъ достоинства сей повсти, какъ перевода и какъ сочиненія.

Стихи Г. Козлову.

По прочтеніи его перевода Абидосской Невсты.

Не врю я своимъ очамъ:

Какимъ волшебствомъ неизвстнымъ

Ты передалъ Байрона намъ

Живымъ, и милымъ, и прелестнымъ?

Но гд же онъ, предъ кмъ невольно содрагался

Холодный, мрачный Албіонъ?

Чей гласъ, какъ крикъ орла въ пустын раздавался —

Но гд же онъ?

Гд очи, излитыя кровью,

Гд грудь, жилище страшныхъ бурь?—

Въ твоихъ очахъ небесная лазурь

И дышитъ грудь твоя одной любовью.

Ты нжной кистію изобразилъ,

Ты райскимъ свтомъ озарилъ

И гордость адскую, и духъ кичливый,

И думы черныя, и бурные порывы.

Не громовъ трескъ и не кинжаловъ стукъ,

Не голосъ страшный изъ могилы —

Въ твоихъ стихахъ я слышу арфы звукъ

Прелестный, томный и унылый.

А. Б.

Переводы, особенно стихами, требуютъ неусыпнаго труда, многократнаго прочтенія подлинника, для того, чтобы вникнуть въ настоящій его смыслъ, и въ минуты вдохновенія передать читателямъ вс красоты въ ихъ настоящемъ вид. Если обстоятельства почтеннаго Переводчика лишаютъ его возможности посвящать время симъ трудамъ, то мы, изъ уваженія къ его дарованію, совтовали бы ему заниматься творческою Поэзіей — онъ иметъ къ тому вс способы: пламенное чувство, вкусъ и живое воображеніе. . Б.

‘Сверная Пчела’, No 150, 1826

Критическій разборъ Повсти въ стихахъ: Абидосская невста, соч. Байрономъ, переведенной И. И. Козловымъ.

Критическій разборъ Повсти въ стихахъ: Абидосская невста.

Критическій разборъ Повсти въ стихахъ: Абидосская Невста.

Читайте также: