Королева Марго, Дюма Александр, Год: 1845 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 544 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Королева Марго.

РОМАНЪ ВЪ ДВУХЪ ЧАСТЯХЪ.

Переводъ съ французскаго.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Типографія т-ва И. Д. Сытина,

Пятницкая улица, собств. домъ.

Москва.— 1903.

ОГЛАВЛЕНІЕ.

Часть первая.

I. Латынь герцога Гиза

II. Спальня королевы Наварской

III. Король-поэтъ

IV. Вечеръ 24 августа 1572 года

V. О добродтели вообще и о Лувр въ частности

VI. Уплаченный долгъ

VII. Ночь 24 августа 1572 года

VIII. Бойня

IX. Убійцы

X. Смерть, месса или Бастилія

XL Боярышникъ на кладбищ des Innocents

XII. Признанія

XIII. Какъ иногда ключи отпираютъ совсмъ не т двери, для которыхъ они сдланы

XIV. Вторая брачная ночь

XV. Женщина всегда достигнетъ желаемаго

XVI. Отъ трупа врага всегда пахнетъ хорошо

XVII. Коллега Амбруаза Паре

XVIII. Выходцы съ того свта

XIX. Жилище Ренэ, парфюмера королевы-матери

XX. Черныя куры

XXI. Комнаты баронессы де-Совъ

XXII. Вы будете королемъ!

XXIII. Новообращенный

XXIV. Улица Тизонъ и улица Клошъ Перссе

XXV. Вишневый плащъ

XXVI. Маргарита

XXVII. Десница Божья

XXVIII. Письмо изъ Рима

XXIX. Отъздъ

XXX. Морвель

XXXI. Охота

Часть вторая.

I. Братья

II. Благодарность короля Карла IX

III. Богъ располагаетъ

IV. Ночь королей

V. Анаграмма

VI. Возвращеніе въ Лувръ

VII. Приговоръ

VIII. Планы мщенія

IX. Атриды

X. Гороскопъ

XI. Порученіе

XII. Послы

XIII. Орестъ и Пиладъ

XIV. Оршонъ

XV. Гостиница ‘Прекрасной Звзды’

XVI. Де-Муи де-Сенъ-Фаль

XVII. Дв головы для одной короны

XVIII. Книга о соколиной охот

XIX. Соколиная охота

XX. Павильонъ Франциска I

XXI. Допросъ

XXII. Актсонъ

XXIII. Венсенскій замокъ

XXIV. Восковая фигура

XXV. Невидимые щиты

XXVI. Судьи

XXVII. ‘Испанскіе сапоги’

XXVIII. Церковь

XXIX. Гревская площадь

XXX. Башня позорнаго столба

XXXI. Кровавый потъ

XXXII. Венсенская башня

XXXIII. Регентство

XXXIV. Король умеръ: да здравствуетъ король!

XXXV. Эпилогъ

I.
Латынь герцога Гиза.

Въ понедльникъ, 18 августа 1572 года, въ Лувр было большое празднество.

Окна стариннаго королевскаго дворца, всегда темныя, теперь были ярко освщены, сосднія улицы и площади, обыкновенно такія пустынныя, посл того, какъ на башн Сенъ-Жерменъд’Оксерруа пробьетъ девять часовъ, были теперь запружены народомъ, несмотря на то, что наступила уже полночь.

‘Эта грозная, волнующаяся, шумная толпа походила въ темнот на мрачное, бурное море, каждая волна котораго глухо рокотала. Море это разливалось по набережной, хлынувъ туда изъ прилегающихъ улицъ. Когда начинался приливъ, оно доходило до подножія Лувра, а съ отливомъ отступало къ стнамъ лежащаго напротивъ Бурбонскаго дворца.

Несмотря на королевскій праздникъ, а можетъ-быть, именно благодаря ему, въ этой толп было что-то угрожающее: она несомнвалась, что настоящее торжество, на которомъ она присутствуетъ въ качеств зрителя, не что иное, какъ прелюдія другого, отложеннаго на недлю, торжества. Тогда и она получитъ приглашеніе и, въ свою очередь, повеселится на славу.

Дворъ праздновалъ свадьбу Маргариты Валуа, дочери Генриха II и сестры короля Карла IX, съ Генрихомъ Бурбонскимъ, королемъ Наваррскимъ. Въ это самое утро кардиналъ Бурбонскій благословилъ союзъ этой юной четы. Онъ сочеталъ ихъ бракомъ на возвышеніи, воздвигнутомъ около входа въ соборъ Парижской Богоматери, съ церемоніаломъ, установленнымъ для принцессъ французскаго королевскаго дома.

Бракъ этотъ удивилъ всхъ и заставилъ призадуматься тхъ немногихъ лицъ, которыя видли’ дальше и ясне другихъ. Трудно было понять внезапное сближеніе двухъ партій, до такой степени ненавидвшихъ одна другую, какъ партіи тогдашнихъ католиковъ и протестантовъ. Неужели молодой принцъ Кондэ проститъ герцогу Анжуйскому, брату короля, смерть своего отца, убитаго Монтескью въ Жарнак? Неужели молодой герцогъ Гизъ забудетъ, что адмиралъ Колиньи виновенъ въ убійств его отца во время осады Орлеана?

Но этого еще мало. Жанна Наваррская, мужественная супруга слабаго Антонія Бурбона, устроившая для своего сына Генриха этотъ завидный бракъ, умерла скоропостижно всего два мсяца тому назадъ, и странные слухи ходили о ея смерти. Всюду говорили шопотомъ, а въ нкоторыхъ мстахъ и громко, что она узнала какую-то ужасную тайну, и Екатерина Медичи, опасаясь, что эта тайна станетъ извстна и другимъ, отравила Жанну надушейными перчатками. Ихъ изготовилъ флорентинецъ Ренэ, очень искусный въ такихъ вещахъ. Слухъ этотъ казался тмъ вроятне, что два врача — одинъ изъ нихъ былъ знаменитый Амбруазъ Нарэ,— вскрывавшіе по требованію сына покойной ея тло, не изслдовали мозга. А такъ какъ Жанна Наваррская умерла отъ ядовитаго запаха, то только въ мозгу и можно было найти слды преступленія. Мы говоримъ ‘преступленія’, потому что никто не сомнвался въ немъ.

Но и это еще не все. Король Карлъ съ упорствомъ, доходившимъ до упрямства, настаивалъ на этомъ брак, который не только обезпечивалъ миръ въ его государств, но и долженъ былъ привлечь въ Парижъ самыхъ знатныхъ гугенотовъ. Такъ какъ женихъ исповдывалъ протестантскую, а невста католическую религію, то на бракъ слдовало испросить разршеніе у папы Григорія XIII. Оно долго не приходило, и это замедленіе сильно тревожило покойную королеву, наваррскую. Какъ-то разъ она высказала королю свое опасеніе, что разршеніе совсмъ не придетъ.

— Не безпокойтесь, любезная тетушка,— отвтилъ король.— Я уважаю васъ больше, чмъ папу, а сестру мою люблю больше, чмъ боюсь его. Я не гугенотъ, но и не дуракъ. Если его святйшество будетъ слишкомъ долго упрямиться, я возьму за руку Марго и самъ приведу ее въ церковь, чтобы она могла обвнчаться съ вашимъ сыномъ.

Слова короля разнеслись изъ Лувра по всему городу. Они очень обрадовали гугенотовъ, но заставили призадуматься католиковъ, которые не знали, дйствительно ли измняетъ имъ король или же играетъ комедію, которая въ одно прекрасное утро или въ одинъ прекрасный вечеръ закончится какой-нибудь неожиданной развязкой.

Поведеніе Карла IX казалось особенно необъяснимымъ по отношенію къ адмиралу Колиньи, который въ продолженіе пяти или шести лтъ велъ съ нимъ ожесточенную борьбу. Король, раньше назначавшій награду въ сто пятьдесятъ тысячъ золотыхъ экю за его голову, теперь относился къ нему съ величайшимъ уваженіемъ, называлъ его отцомъ и открыто заявилъ, что поручить ему одному веденіе войны. Дошло до того, что даже сама Екатерина Медичи, всецло подчинившая себ короля и до сихъ поръ руководившая всми его поступками и даже желаніями, начала тревожиться. И на это было нкоторое основаніе. Въ минуту откровенности Карлъ IX, разговаривая съ адмираломъ о войн съ Фландріей и сказалъ:

— Намъ нужно остерегаться еще одного, отецъ мой: чтобы королева-мать, которая, какъ вы знаете, любитъ вмшиваться во все, ничего бы не узнала объ этомъ. Она съ своимъ вздорнымъ характеромъ только испортитъ намъ дло.

Несмотря на свой умъ и опытность, Колиньи не могъ сохранить втайн такое полное довріе, оказанное ему королемъ. Хотя у него были нкоторыя подозрнія, когда онъ пріхалъ въ Парижъ, хотя одна крестьянка упала передъ нимъ на колни, когда онъ узжалъ, и воскликнула: ‘Не здите въ Парижъ, добрый господинъ нашъ! Вы умрете тамъ — вы и вс, кто отправится туда вмст съ вами!’—вс подозрнія мало-по-малу угасли въ его сердц. Успокоился и его зять Телиньи, къ которому король относился очень дружески, называлъ его своимъ братомъ, какъ называлъ адмирала отцомъ, и говорилъ ему ‘ты’, что длалъ только относительно самыхъ близкихъ своихъ друзей.

Итакъ, гугеноты, за исключеніемъ только немногихъ, самыхъ непримиримыхъ и недоврчивыхъ, совершенно успокоились. Смерть королевы Наваррской приписали плевриту, и громадные залы Лувра были теперь переполнены храбрыми протестантами, которымъ, благодаря браку ихъ молодого главы, Генриха, снова неожиданно улыбнулось счастье.

Адмиралъ Колиньи, Ларошфуко, принцъ Кондэ-сынъ, Телиньи,— словомъ, вс вожди партіи радовались, видя, какъ радушно приняты въ Париж и какой властью пользуются въ Лувр т самыя лица, которыхъ три мсяца тому назадъ король Карлъ и королева Екатерина хотли повсить на вислицахъ, еще боле высокихъ, чмъ вислицы убійцъ. Не было тутъ только маршала Монморанси. Никакія общанія не могли соблазнить его, никакое притворство не могло обмануть. Онъ удалился въ свой замокъ Иль-Адамъ, извиняясь тмъ, что еще слишкомъ горюетъ о своемъ отц, коннетабл Анн де-Монморанси, который палъ отъ руки Роберта Стюарта вовремя битвы при Сенъ-Дени. Но такъ какъ со смерти коннетабля прошло уже больше трехъ лтъ и излишняя чувствительность была не въ мод въ то время, то никто не поврилъ такой чрезмрной сыновней скорби.

Впрочемъ, ничто не оправдывало недоврчивости маршала Монморанси: король, королева, герцогъ Анжуйскій и герцогъ Алансонскій необыкновенно радушно принимали гостей.

Герцога Анжуйскаго сами гугеноты осыпали похвалами — и вполн заслуженными — за побды при Жарнак и Монконтур, которыя онъ одержалъ, когда ему не было еще восемнадцати лтъ. Въ этомъ онъ превзошелъ даже Цезаря и Александра, съ которыми его сравнивали, отдавая, конечно, предпочтеніе ему передъ побдителями при Ин и Фарсал. Герцогъ Алансонскій смотрлъ на все это своими ласковыми и лживыми глазами, королева Екатерина, сіяя радостью и осыпая всхъ любезностями, поздравляла принца Генриха Кондэ съ его предстоящей женитьбой на Маріи де-Клевъ. Наконецъ Джо сами Гизы улыбались грознымъ врагамъ своего’ дома, а герцогъ Майенскій разсуждалъ съ адмираломъ и де-Таванномъ о войн, которую теперь съ большимъ чмъ когда-либо вроятіемъ разсчитывали объявить Филиппу II.

Посреди этихъ группъ ходилъ взадъ и впередъ, слегка наклонивъ голову и прислушиваясь къ разговорамъ, девятнадцатилтній юноша съ коротко остриженными черными волосами, умными глазами, густыми рсницами, орлинымъ носомъ, насмшливой улыбкой и едва пробивающимися усами и бородкой. Этотъ молодой человкъ, обратившій на себя вниманіе только со времени сраженія при Арнэ-ле-Дюкъ, гд онъ бился съ отчаянной храбростью и заслужилъ всеобщія похвалы, былъ любимый ученикъ Колиньи и герой дня. Три мсяца тому назадъ, то-есть когда еще была жива его мать, его звали принцемъ Беарнскимъ, теперь онъ былъ королемъ Наваррскимъ, въ ожиданіи того в(жени, когда ему предстояло сдлаться Генрихомъ IV.

Иногда какъ будто легкое облачко пробгало у него по лицу, онъ, по всей вроятности, вспоминалъ тогда, что прошло всего только два мсяца съ тхъ поръ, какъ умерла у него мать — умерла отравленная, въ чемъ онъ сомнвался меньше, чмъ кто-либо другой. Но облачко это появлялось лишь на мгновеніе и тотчасъ же исчезало, какъ мимолетная тнь: вдь вс окружавшіе его, говорившіе съ нимъ, поздравлявшіе его были убійцами мужественной Жанны д’Альбрэ.

Въ нсколькихъ шагахъ отъ короля Наваррскаго разговаривала съ Телиньи молодой герцогъ Гизъ, настолько же задумчивый и озабоченный, насколько Генрихъ старался казаться веселымъ и беззаботнымъ. Гизъ былъ счастливе Беарнца. Несмотря на свои двадцать два года, онъ пользовался уже почти такою же славой, какъ и его отецъ, знаменитый Францискъ Гизъ. Это былъ высокій, плотный молодой человкъ, съ гордымъ взглядомъ и такой благородной, величавой осанкой, что рядомъ съ нимъ вс другіе принцы казались людьми низкаго происхожденія. Несмотря на то, что онъ былъ еще очень молодъ, католики считали его главой своей партіи, подобно тому, какъ протестанты признавали главой своей молодого Генриха Наваррскаго, портретъ котораго мы только что набросали.

Сначала Гизъ носилъ титулъ герцога Жуанвильскаго. Онъ былъ въ первый разъ при осад Орлеана, подъ начальствомъ своего отца, который умеръ у него на рукахъ, указавъ ему на адмирала Колиньи, какъ на своего убійцу. Тогда юный герцогъ далъ, подобно Аннибалу, торжественную клятву. Онъ поклялся отмстить Колиньи и его семь за смерть своего отца и безпощадно преслдовать всхъ единоврцевъ адмирала. Онъ далъ обтъ Богу быть на земл Его ангеломъ-истребителемъ до тхъ поръ, пока останется въ живыхъ хоть одинъ еретикъ. А потому его поведеніе въ этотъ вечеръ не могло не казаться страннымъ. Всегда свято державшій свое слово, герцогъ пожималъ теперь руки тмъ, кого поклялся считать своими непримиримыми врагами, и дружески бесдовалъ съ зятемъ человка, убить котораго общалъ своему умирающему отцу.

Но мы уже говорили, что многое на этомъ вечер казалось страннымъ и возбуждало удивленіе.

Люди, къ счастью, не знаютъ будущаго и не-могутъ читать въ сердцахъ. Но если бы на празднеств присутствовалъ наблюдатель, одаренный такими способностями, онъ увидалъ бы одно изъ любопытнйшихъ зрлищъ, какія только могутъ представить лтописи жалкой человческой комедіи.

И такой наблюдатель былъ, но не въ залахъ Лувра. Онъ стоялъ на улиц и съ грознымъ ропотомъ заглядывалъ въ окна своими сверкающими глазами. Этимъ наблюдателемъ былъ народъ. Съ замчательнымъ инстинктомъ, еще изощреннымъ ненавистью, онъ слдилъ издали за мелькающими тнями своихъ смертельныхъ враговъ и объяснялъ себ то, что видлъ, настолько врно, насколько это возможно любопытному, стоящему передъ герметически закрытыми окнами большой залы. Музыка опьяняетъ танцора и руководитъ его движеніями, зрителю же эти движенія кажутся безсмысленными и онъ смется надъ танцоромъ, похожимъ, по его мннію, на картоннаго паяца, котораго дергаютъ за веревочку. А происходитъ это оттого, что зритель не слышитъ музыки.

Гугенотовъ опьяняла гордость, это была ихъ музыка.

Свтъ, мелькавшій среди ночи передъ глазами парижанъ, былъ отблескомъ ихъ ненависти, озарявшимъ будущее.

Но тмъ не мене вс продолжали веселиться во дворц, и говоръ, даже еще боле нжный и льстивый, пробжалъ въ эту самую минуту по всему Лувру. Молодая новобрачная, перемнивъ свой парадный костюмъ — платье съ длиннымъ шлейфомъ и вуаль, входила въ это время въ залу въ сопровожденіи своей самой близкой подруги, прекрасной герцогини Неверской. Карлъ IX велъ сестру подъ руку и представлялъ ей наиболе почетныхъ гостей.

Эта новобрачная была дочь Генриха II, самый драгоцнный перлъ французской короны, Маргарита Валуа, которую Карлъ IX называлъ не иначе, какъ ‘моя сестра Марго’.

Новую королеву Наваррскую осыпали любезностями и комплиментами, которыхъ она вполн заслуживала, какъ ни льстивы они были: Маргарит въ это время только что минуло двадцать лтъ, а между тмъ, ее ужъ воспвали вс поэты, изъ которыхъ одни сравнивали ее съ Авророй, другіе — съ Цитерой. И дйствительно, ни одна изъ придворныхъ дамъ не могла соперничать съ ней въ красот, несмотря на то, что Екатерина Медичи окружила себя самыми красивыми и очаровательными женщинами, какихъ только могла отыскать.

У Маргариты были черные волосы, великолпный цвтъ лица, страстные глаза, оттненные длинными рсницами, маленькія пунцовыя губы, красивая шея, роскошный, гибкій станъ и крошечныя ножки. Французы гордились, что въ ихъ стран расцвлъ такой чудный цвтокъ, а прізжавшіе во Францію иностранцы возвращались домой, очарованные красотой принцессы, если хоть разъ видли ее, и изумленные ея ученостью, если хоть разъ говорили съ ней. Маргарита была на самомъ дл не только самая красивая, но и самая образованная женщина своего времени. Разсказывали, что одинъ представленный ей итальянскій ученый, поговоривъ съ нею въ продолженіе часа по-итальянски, по-испански, по-латыни и по-гречески, восторженно говорилъ потомъ: ‘Тотъ, кто видлъ дворъ безъ Маргариты Валуа, не видалъ ни Франціи ни двора’.

А потому въ похвалахъ и любезностяхъ, которыми осыпали Карла IX и королеву Наваррскую, недостатка не было. Извстно, что гугеноты были большіе краснобаи. А вперемежку съ обращенными къ королю комплиментами очень ловко проскальзывали намеки на прошлое и просьбы, имвшія въ виду будущее. Но на вс эти намеки король неизмнно отвчалъ одно и то же, при чемъ хитрая улыбка пробгала по его блднымъ губамъ:

— Отдавая мою сестру Марго Генриху Наваррскому, я отдаю ее и всмъ протестантамъ королевства.

Нкоторыхъ это завреніе успокаивало, другіе не могли удержаться отъ улыбки, такъ какъ словамъ короля можно было придать двоякій смыслъ. Съ одной стороны, они могли означать его отеческую заботливость, которою онъ, говоря по совсти, не имлъ ни малйшаго желанія обременять себя, съ другой — они были оскорбительны для новобрачной, для ея мужа и даже для самого короля: они напоминали о кое-какихъ темныхъ слухахъ, которыми уже поспшила воспользоваться скандальная хроника двора, чтобы загрязнить брачную одежду Маргариты Валуа.

Герцогъ Гизъ продолжалъ разговаривать съ Телиньи, но разговоръ, повидимому, не особенно интересовалъ его: онъ часто оборачивался и смотрлъ на группу дамъ, въ центр которой сіяла красотой королева Наваррская. И если въ это время ея глаза встрчались съ глазами герцога, какъ будто облако пробгало по ея пріятному лицу, надъ которымъ сверкала трепетнымъ блескомъ діадема изъ брилліантовыхъ звздъ. И что-то тревожное и нетерпливое выражалось тогда во всей ея поз.

Принцесса Клавдія, старшая сестра Маргариты, уже нсколько лтъ тому назадъ вышедшая замужъ за герцога Лотарингскаго, замтила ея волненіе. Она хотла подойти къ ней, чтобы узнать причину ея тревоги, но принуждена была отказаться отъ своего намренія: въ это время вс разступились, давая дорогу королев-матери, которая приближалась, опираясь на руку молодого принца Кондэ.

Воспользовавшись этимъ общимъ движеніемъ, герцогъ Гизъ пошелъ къ своей невстк, герцогин Неверской, а слдовательно и къ Маргарит. Герцогиня Лотарингская, не терявшая изъ вида молодую королеву, замтила, что озабоченное выраженіе вдругъ исчезло съ ея лица и яркій румянецъ вспыхнулъ у нея на щекахъ.

Между тмъ герцогъ продолжалъ подвигаться впередъ. Когда онъ былъ шагахъ въ двухъ отъ Маргариты, она, скоре почувствовавъ его приближеніе, чмъ увидавъ его, сдлала надъ собой страшное усиліе и обернулась къ нему. Теперь лицо ея казалось совершенно спокойнымъ и беззаботнымъ. Гизъ почтительно поклонился ей и въ то время, какъ голова его была низко опущена, прошепталъ:

— Ipse attuli.

Что значитъ:

‘Я принесъ самъ’.

Маргарита отвтила реверансомъ на поклонъ графа и, приподнимаясь, сказала тоже шопотомъ:

— Noctu pro more.

То-есть:

‘Ныншней ночью, какъ всегда’.

Этихъ словъ, заглушенныхъ громаднымъ, туго накрахмаленнымъ воротникомъ королевы, не слыхалъ никто, кром того, кому они предназначались. Какъ ни коротокъ былъ этотъ разговоръ, въ немъ, повидимому, заключалось все, что этимъ молодымъ людямъ нужно было сказать другъ другу, такъ какъ герцогъ тотчасъ же отошелъ. Посл этого Маргарита стала какъ будто еще задумчиве, а лицо герцога просіяло.

Человкъ, котораго больше чмъ всякаго другого должна бы заинтересовать эта маленькая сцена, не обратилъ на нее никакого вниманія: король Наваррскій не видалъ никого, кром одной женщины, около которой собрался почти такой же большой кружокъ придворныхъ, какъ и около Маргариты Валуа. Эта женщина была прекрасная баронесса де-Совъ.

Шарлотта де-Бонъ-Самблансэ, внучка несчастнаго Самблансэ и жена Симона де-Физа, барона де-Совъ, занимала должность статсъ-дамы при Екатерин Медичи. Въ то же время она была одной изъ самыхъ опасныхъ и ловкихъ помощницъ этой королевы, которая вливала въ сердца своихъ враговъ отраву любви, когда не осмливалась отравлять ихъ флорентинскимъ ядомъ. Баронесса де-Совъ, маленькая блондинка, то живая, какъ ртуть, то томная и задумчивая, была всегда готова начать любовную или политическую интригу. Это были два главныхъ занятія двора въ продолженіе пятидесяти лтъ, въ царствованіе трехъ слдующихъ одинъ за другимъ королей. Баронесса была женщина въ полномъ смысл этого слова и обладала всми прелестями своего пола, начиная съ голубыхъ глазъ, иногда томныхъ, иногда полныхъ огня, и кончая маленькими стройными ножками, обутыми въ бархатныя туфельки.

Прошло уже нсколько мсяцевъ, съ тхъ поръ, какъ эта сирена всецло завладла королемъ Наваррскимъ, дебютировавшимъ въ то время не только на военномъ поприщ, но и на поприщ любви. Благодаря этому, чудная, царственная красота Маргариты не пробудила даже восхищенія въ сердц ея супруга. И — удивительное дло!— Екатерина Медичи, устраивая бракъ своей дочери съ королемъ Наваррскимъ, въ то же время продолжала, ко всеобщему удивленію, покровительствовать почти открыто его любви къ баронесс. Такое поведеніе казалось страннымъ даже со стороны этой королевы, душа которой была полна мрака и таинственности. Но, несмотря на такую могущественную покровительницу и легкіе нравы того времени, прекрасная Шарлотта все еще продолжала сопротивляться. И это невозможное, неслыханное сопротивленіе дйствовало на Генриха даже сильне, чмъ красота и умъ баронессы. Королемъ овладла безумная страсть, которая, не находя удовлетворенія, уничтожила въ его сердц робость, гордость и даже ту, отчасти философскую, отчасти лнивую безпечность, которая была самой основной чертой его характера.

Баронесса де-Совъ всего только нсколько минутъ тому назадъ вошла въ бальную залу. Подъ вліяніемъ досады или горя она сначала ршила не присутствовать при торжеств своей соперницы. Она сослалась на нездоровье, и мужъ ея, занимавшій въ послднія пять лтъ должность государственнаго секретаря, отправился въ Лувръ одинъ.

Екатерина Медичи, увидавъ, что баронъ явился безъ жены, пожелала узнать, почему нтъ ея любимой статсъ-дамы. А когда оказалось, что ту задержало легкое нездоровье, написала ей пригласительную записку. И баронесса, конечно, поспшила исполнить желаніе королевы!

Отсутствіе любимой женщины огорчило Генриха, но въ то же время доставило ему облегченіе. Черезъ нсколько времени онъ, слегка вздохнувъ, пошелъ съ улыбкой по направленію къ Маргарит: если онъ не обязанъ любить ее, то во всякомъ случа долженъ относиться къ ней, какъ къ жен. Но сдлавъ нсколько шаговъ, Генрихъ вдругъ увидалъ на дальнемъ конц залы баронессу де-Совъ. Онъ остановился, какъ вкопанный, и устремилъ глаза на эту Цирцею, приковавшую его къ себ какъ бы магической цпью. А потомъ вмсто того, чтобы итти къ жен, пошелъ къ баронесс.

Придворные, замтивъ, что король идетъ къ прекрасной Шарлотт, не осмлились мшать ему своимъ присутствіемъ и почтительно отошли въ сторону. Такимъ образомъ, въ то время, какъ Маргарита Валуа и герцогъ Гизъ обмнивались коротенькими латинскими фразами, которыя мы привели, Генрихъ разговаривалъ съ баронессой де-Совъ. И разговоръ ихъ былъ далеко не такой таинственный и гораздо боле понятный, хоть король и пересыпалъ его гасконскими оборотами рчи.

— Наконецъ вотъ и вы!— сказалъ онъ.— А я слышалъ, что вы нездоровы, и уже потерялъ надежду видть васъ.

— Неужели вы, ваше величество, хотите уврить меня,— спросила баронесса, — что вамъ было тяжело лишиться этой надежды?

— Еще бы нтъ!— воскликнулъ король.— Разв вы не знаете, что вы мое солнце днемъ и моя звзда ночью? Меня, дйствительно, окружалъ глубокій мракъ въ ту минуту, какъ вы появились и освтили все.

— Плохую же услугу оказала я въ такомъ случа вашему величеству!

— Что вы хотите сказать этимъ?— спросилъ король.

— Я хочу сказать, что тотъ, кто обладаетъ самой красивой женщиной во Франціи, долженъ, напротивъ, желать, чтобы поскоре погасъ свтъ и наступила темнота: вдь въ темнот ждетъ насъ счастье.

— Вы знаете, злая, что все мое счастье находится въ рукахъ другой женщины, которая смется надъ бднымъ Генрихомъ.

— Да, — сказала баронесса.— А я думала, напротивъ, что эта женщина была игрушкой короля Наваррскаго.

Ея рзкій тонъ испугалъ Генриха, но только въ первую минуту: она говоритъ рзко, потому что сердится, а если сердится — значитъ любитъ.

— Вы совершенно несправедливо упрекаете меня, дорогая Шарлотта,— сказалъ онъ.— Не понимаю, какъ ваши прелестныя губки могутъ быть такъ жестоки. Разв вы полагаете, что женился я? Ventre-saint-gris, совсмъ не я!

— Ужъ не я ли?— язвительно спросила баронесса, если только можно назвать язвительными слова женщины, упрекающей въ недостатк любви.

— Ну, значитъ, ваши прекрасные глазки не особенно дальнозорки, баронесса. Нтъ, не Генрихъ Наваррскій женился на Маргарит Валуа!

— А кто же?

— Sang-dion! Протестантская религія сочеталась бракомъ съ папой, вотъ и все!

— Нтъ, нтъ, на меня не подйствуютъ ваши остроты! Ваше величество любите королеву Маргариту, и я не могу упрекать васъ за это. Избави меня Богъ! Она настолько красива, что достойна быть любимой.

Генрихъ задумался на минуту, и добродушная улыбка промелькнула у него на губахъ.

— Вы, какъ кажется, хотите со мной поссориться, баронесса,— посл небольшой паузы сказалъ онъ, — а между тмъ вы не имете на это никакого права. Посмотримъ, что сдлали вы, чтобы помшать мн жениться на Маргарит? Положительно ничего. Вы, напротивъ, всегда доводили меня до отчаянія.

— И отлично длала.

— Это почему?

— Да потому, что сегодня вы женились на другой.

— Я женился на ней, потому что вы не любите меня.

— А если бы я васъ любила, то мн пришлось бы умереть черезъ часъ.

— Черезъ часъ? Что вы хотите сказать? Отчего же умерли бы вы?

— Отъ ревности. Черезъ часъ королева Наваррская отпуститъ своихъ придворныхъ дамъ, а ваше величество свою свиту.

— И васъ, дйствительно, мучаетъ эта мысль?

— Я не говорю этого. Но если бы я васъ любила, она ужасно мучила бы меня.

— Хорошо!— воскликнулъ Генрихъ, придя въ восторгъ отъ этого перваго признанія, котораго ему удалось добиться.— А что, если король Наваррскій не отошлетъ сегодня вечеромъ свою свиту?

— Ваше величество,— сказала баронесса де-Совъ, смотря на короля съ непритворнымъ удивленіемъ,— вы говорите положительно невозможныя и невроятныя вещи!

— Что же нужно сдлать, чтобы вы поврили моимъ словамъ?

— Нужно дать мн доказательство, котораго вы не можете дать.

— Нтъ, могу, могу, баронесса. И, клянусь св. Генрихомъ, я дамъ вамъ его!— воскликнулъ король, страстно глядя на молодую женщину.

— О, ваше величество!— пробормотала прекрасная Шарлотта, опустивъ глаза и понизивъ голосъ.— Я не понимаю… Нтъ, нтъ, невозможно, чтобы вы отказались отъ счастья, которое васъ ожидаетъ!

— Въ этой зал четыре Генриха, — продолжалъ король,— Генрихъ французскій, Генрихъ Кондэ, Генрихъ Гизъ и только одинъ Генрихъ Наваррскій.

— Ну?

— Ну, а что если этотъ Генрихъ Наваррскій проведетъ съ вами всю эту ночь?

— Всю ночь?

— Да. Убдитесь вы тогда, что онъ не былъ съ другой?

— Если вы сдлаете это, ваше величество…— воскликнула баронесса де-Совъ.

— Честное слово, сдлаю!

Баронесса подняла свои большіе, влажные глаза, общавшіе столько блаженства, и улыбнулась королю, сердце котораго затрепетало отъ радости.

— Ну, что же вы скажете въ такомъ случа?— спросилъ онъ

— О, въ такомъ случа я скажу, что ваше величество, дйствительно, любите меня, — отвтила Шарлотта.

— Ventre saint-gris! И вы скажете это, потому что это истинная правда!

— Но какъ же устроить это?— прошептала баронесса де-Совъ.

— Какъ? Не можетъ быть, чтобы у васъ не было какой-нибудь камеристки, какой-нибудь служанки, на которую вы могли бы вполн положиться.

— Да, одна изъ нихъ, Даріола, всей душой предана мн! Она пожертвуетъ за меня жизнью. Это настоящее сокровище.

— Sang-diou! Скажите этой двушк, баронесса, что я озолочу ее, когда буду французскимъ королемъ, какъ предсказываютъ мн астрологи.

Шарлотта улыбнулась. Въ то время вс уже знали, что на общанія беарнца полагаться нельзя.

— Что же вамъ нужно отъ Даріолы?— спросила она.

— Пустяки для нея — все для меня.

— А именно?

— Ваши комнаты надъ моими?

— Да.

— Такъ Даріола подождетъ за дверью. Я тихонько постучусь три раза. Она впуститъ меня, и вы получите доказательство, которое я общалъ вамъ дать.

Баронесса де-Совъ на минуту задумалась. Потомъ, оглядвшись кругомъ, какъ бы изъ опасенія, чтобы кто-нибудь не подслушалъ ихъ, она бросила быстрый взглядъ на группу дамъ, окружавшихъ королеву-мать. И въ это короткое мгновеніе Екатерина Медичи и ея статсъ-дама успли обмняться взглядомъ.

— Ахъ, если бы я захотла уличить ваше величество во лжи…— сказала баронесса такимъ нжнымъ голосомъ, что отъ него растаялъ бы воскъ въ ушахъ Улисса.

— Попробуйте, попробуйте!

— Сознаюсь, что мн этого ужасно хочется.

— Сдайтесь, баронесса: женщины всего сильне посл пораженія.

— Когда вы будете королемъ Франціи, ваше величество,— сказала баронесса, — я напомню вамъ общаніе, которое вы дали Даріол.

Генрихъ вскрикнулъ отъ радости.

И въ ту самую минуту, какъ у него вырвался этотъ крикъ, королева Наваррская говорила герцогу Гизу:

— Noctu pro more — ныншней ночью, какъ всегда.

Генрихъ отошелъ отъ баронессы де-Совъ такой же счастливый, какъ и герцогъ Гизъ, уходившій отъ Маргариты Валуа.

Черезъ часъ посл этой двойной сцены король Карлъ и его мать удалились во внутренніе покои, а затмъ залы начали пустть. Адмиралъ и принцъ Кондэ, въ сопровожденіи свиты изъ четырехсотъ дворянъ-гугенотовъ, прошли сквозь толпу, глухо роптавшую имъ вслдъ. Потомъ вышли Гизы съ лотарингскими вельможами-католиками, которыхъ народъ привтствовалъ восторженными криками и рукоплесканіями.

Что же касается Маргариты Валуа, Генриха Наваррскаго баронессы де-Совъ, то они, какъ извстно, жили въ самомъ Лувр

II.
Спальня королевы Наваррской.

Герцогъ Гизъ проводилъ свою невстку, герцогиню Неверскую, домой, въ отель, находившійся на улиц дю-Томъ, напротивъ улицы де-Бракъ. Сдавъ ее на руки камеристкамъ, онъ прошелъ въ свою комнату, чтобы переодться, взялъ плащъ и короткій, острый кинжалъ, замнявшій шпагу и носившій названіе ‘дворянская честь’. Но когда герцогъ взялъ его со стола, онъ замтилъ, что между лезвеемъ и ножнами засунута какая-то записка.

Онъ вынулъ ее и прочиталъ слдующее:

‘Надюсь, что герцогъ Гизъ не вернется ныншней ночью въ Лувръ. Если же онъ отправится туда, то пусть наднетъ изъ предосторожности прочную кольчугу и возьметъ острую шпагу!’.

— Это довольно странное предостереженіе, Робенъ, — скатъ герцогъ своему камердинеру.— Кто приходилъ сюда безъ меня?

— Только одинъ человкъ, ваше высочество.

— А именно?

— Г. дю-Гастъ.

— Ага! То-то мн показался знакомымъ этотъ почеркъ. Ты знаешь наврное, что приходилъ дю-Гастъ? Ты видлъ его?

— Не только видлъ, ваша свтлость, но и говорилъ съ нимъ.

— Отлично. Такъ я послдую его совту. Подай мою кольчугу и шпагу.

Камердинеръ, привыкшій къ такимъ переодваньямъ, привезъ то и другое.

Герцогъ натянулъ длинные сапоги, доходившіе ему до бедеръ, кольчугу, сдланную изъ такихъ тонкихъ колечекъ, что ея стальная ткань была не толще бархата, а поверхъ нея — срый съ серебрянымъ шитьемъ камзолъ, — это былъ его любимый цвтъ, затмъ онъ завернулся въ темный плащъ, надлъ бархатную шапочку, не украшенную ни перьями ни аграфомъ съ драгоцнными камнями, и засунулъ за поясъ кинжалъ. Шпагу онъ отдалъ пажу и, взявъ только его одного въ провожатые, направился въ Лувръ.

Когда онъ выходилъ изъ отеля, на башн Сенъ-Жерменъ д’Оксерруа пробило часъ.

Несмотря на то, что было уже такъ поздно, а ходить по улицамъ ночью было далеко небезопасно въ то время, ничего особеннаго не случилось съ герцогомъ, и онъ благополучно добрался до громаднаго зданія стариннаго Лувра. Вс огни въ немъ были уже погашены, и онъ грозно поднимался среди безмолвія и темноты.

Передъ королевскимъ дворцомъ тянулся глубокій ровъ, на который выходили окна большей части комнатъ, занимаемыхъ лицами, живущими но дворц. Апартаменты Маргариты были въ первомъ этаж.

Но этотъ первый этажъ, до оконъ котораго было бы легко добраться, не будь рва, оказывался, благодаря ему, футовъ на тридцать надъ землею и, такимъ образомъ, былъ недоступенъ ни для воровъ ни для любовниковъ. Тмъ не мене, герцогъ де-Гизъ все-таки спустился въ ровъ.

Въ ту же минуту въ первомъ этаж отворилось окно. Оно было съ ршеткой, но чья-то рука приподняла заране подпиленную желзную полосу и спустила въ это отверстіе шелковый шнурокъ.

— Это вы, Гильона?— тихо спросилъ герцогъ.

— Да, ваша свтлость, — еще тише отвтила женщина.

— А Маргарита?

— Она ждетъ васъ.

— Хорошо.

Сказавъ это, герцогъ сдлалъ знакъ своему пажу. Тотъ распахнулъ плащъ и, вынувъ изъ-подъ него веревочную лстницу, развернулъ ее. Герцогъ привязалъ одинъ конецъ лстницы къ опущенному шнурку, посл чего Гильона притянула лстницу къ себ и прикрпила ее къ окну. Когда все было готово, герцогъ прицпилъ къ поясу шпагу и благополучно взобрался по лстниц. Какъ только онъ вошелъ въ комнату, желзная полоса снова опустилась на свое мсто и окно затворилось, а пажъ, завернувшись въ плащъ, улегся на трав, во рву, въ тни, падавшей отъ стнъ. Много разъ приходилось ему провожать сюда своего господина.

Ночь была темная, теплыя, крупныя капли дождя начали падать изъ надвигавшихся грозовыхъ тучъ.

Герцогъ Гизъ послдовалъ за своей путеводительницей, — это была дочь фельдмаршала Жака Матиньона. Маргарита довряла ей вполн и ничего не скрывала отъ нея. Говорили, что въ числ тайнъ, которыя хранила эта неподкупная повренная, были такія ужасныя, что она изъ-за нихъ молчала и обо всхъ остальныхъ.

Ни въ низкихъ комнатахъ ни въ коридорахъ не было огня. Только время отъ времени голубоватый свтъ молніи озарялъ на мгновеніе темные покои и тотчасъ же погасалъ.

Герцогъ продолжалъ итти за своей путеводительницей, которая держала его за руку. Наконецъ они дошли до винтовой лстницы, продланной въ толстой стн. Она привела ихъ къ совершенно незамтной потайной двери, выходившей въ переднюю апартаментовъ Маргариты.

Въ передней было тоже темно.

Войдя въ нее, Гильона остановилась.

— Принесли вы то, что желала получить королева?— шопотомъ спросила она.

— Принесъ,— отвтилъ Гизъ,— но отдамъ только ея величеству.

— Въ такомъ случа войдите, не будемъ терять ни минуты,— раздался въ темнот голосъ, заставившій герцога вздрогнуть: онъ узналъ голосъ Маргариты.

Въ то же мгновеніе фіолетовая бархатная портьера, затканная золотыми гербовыми лиліями, приподнялась съ одной стороны, и Гизъ смутно различилъ королеву, которая, въ своемъ нетерпніи, вышла встртить его.

— Иду, ваше величество, — проговорилъ онъ.

И, откинувъ портьеру съ другой стороны, онъ вышелъ изъ передней.

Теперь Маргарита Валуа, въ свою очередь, стала его путеводительницей и повела его по комнатамъ, которыя, впрочемъ, были ему хорошо знакомы Гильона осталась около двери и, приложивъ палецъ къ губамъ, успокоила свою царственную покровительницу.

Какъ бы понявъ его ревнивую тревогу, Маргарита провела его въ свою спальню.

— Ну, что, довольны вы, герцогъ?— спросила она.

— Доволенъ? Чмъ же это, ваше величество?

— Доказательствомъ, которое я даю вамъ, — съ нкоторой досадой сказала Маргарита.— Теперь вы видите, что человкъ, которому я принадлежу, въ вечеръ своей свадьбы, въ самую брачную ночь, обращаетъ на меня такъ мало вниманія, что даже не пришелъ ко мн. Да, онъ не считаетъ нужнымъ поблагодарить меня за честь, которую я оказала ему, не говорю, выбравъ его своимъ мужемъ, но, по крайней мр, согласившись быть его женой.

— Успокойтесь, ваше величество,— грустно отвтилъ герцогъ,— онъ придетъ, въ особенности, если вы желаете этого.

— И вы говорите это, Генрихъ!— воскликнула Маргарита,— вы, кому лучше, чмъ всякому другому, извстно, что у меня не можетъ быть подобнаго желанія. Неужели въ такомъ случа я просила бы васъ притти въ Лувръ?

— Вы просили меня притти, Маргарита, потому что хотите уничтожить послдній слдъ нашего прошлаго и потому, что это прошлое хранилось не только въ моемъ сердц, но и въ этой серебряной шкатулк, которую я принесъ вамъ.

— А знаете что, Генрихъ,— сказала Маргарита, пристально взглянувъ на герцога,— вы теперь похожи не на принца, а на школьника. Неужели вы думаете, что я стану отрицать мою любовь къ вамъ? Что я захочу погасить пламя, которое, можетъ-быть, и потухнетъ, но отблескъ котораго останется навсегда? Любовь женщины моего сана озаряетъ свтомъ, иногда разгорающимся въ пожаръ, всю современную ей эпоху. Нтъ, нтъ, герцогъ! Можете сохранить письма вашей Маргариты и шкатулку, которую она вамъ дала. Изъ всхъ находящихся въ ней писемъ она проситъ васъ дать ей только одно, да и то потому, что это письмо можетъ навлечь опасность не только на нее, но и на васъ самихъ.

— Вотъ они вс,— сказалъ герцогъ.— Выберите то, которое хотите уничтожить.

Маргарита стала торопливо перебирать дрожащими руками лежащія въ шкатулк письма, вынимая ихъ одно за другимъ. Она ограничивалась только тмъ, что смотрла на адресы, какъ будто ей было достаточно и этого, чтобы припомнить содержаніе письма. Просмотрвъ ихъ вс, она поблднла.

— Того письма, которое я ищу, здсь нтъ,— сказала она, взглянувъ на герцога.— Неужели вы потеряли его? Потому что выдать…

— Какое письмо ищете вы?

— То, въ которомъ я совтовала вамъ поскоре жениться.

— Чтобы оправдать вашу измну?

Маргарита пожала плечами.

— Нтъ, чтобы спасти вамъ жизнь. Мн нужно то письмо, въ которомъ я извщаю васъ, что король, замтивъ нашу любовь и мои старанія помшать вашему предполагаемому браку съ португальской принцессой, позвалъ своего побочнаго брата, герцога Ангулемскаго, и сказалъ ему, показывая на дв шпаги: ‘Одной изъ этихъ шпагъ ты долженъ убить сегодня вечеромъ Генриха Гиза, а не то я убью тебя завтра другой’. Гд это письмо?

— Вотъ оно, — сказалъ герцогъ, вынимая письмо, которое было спрятано у него на груди.

Маргарита почти вырвала его изъ рукъ, торопливо развернула и, удостоврившись, что это то самое, которое ей было нужно, вскрикнула отъ радости и поднесла его къ свч. Бумага вспыхнула и въ одно мгновеніе сгорла, но Маргарита не удовольствовалась этимъ. Какъ бы опасаясь, что и самый пепелъ можетъ выдать содержаніе ея неосторожнаго письма, она растоптала этотъ пепелъ ногами.

Герцогъ Гизъ молча слдилъ глазами за лихорадочными движеніями своей любовницы.

— Ну, что же, Маргарита, довольны вы?— спросилъ онъ, когда она кончила.

— Да. Теперь, когда вы женились, мой братъ проститъ мн вашу любовь. Но онъ никогда не простилъ бы мн разоблаченія тайны, которую я, изъ любви къ вамъ, была не въ силахъ скрыть отъ васъ.

— Это правда, — сказалъ герцогъ Гизъ, — въ то время вы, дйствительно, любили меня.

— Я люблю васъ и теперь, Генрихъ, люблю такъ же, если не больше прежняго. И никогда еще не нуждалась я такъ въ врномъ и преданномъ друг. Я королева, но у меня нтъ престола, жена, но у меня нтъ мужа.

Герцогъ грустно покачалъ головой.

— Но говорю же вамъ, повторяю вамъ еще разъ, Генрихъ, что мой мужъ не только не любитъ, но ненавидитъ и презираетъ меня. Ужъ одно ваше присутствіе въ этой комнат, гд слдовало бы быть ему, доказываетъ эту ненависть и презрніе.

— Теперь еще не очень поздно,— сказалъ герцогъ, — и король Наваррскій не усплъ отпустить своихъ придворныхъ. Онъ еще не пришелъ къ вамъ, но скоро придетъ.

— А я говорю вамъ, — съ еще большимъ раздраженіемъ воскликнула Маргарита, — что онъ не придетъ.

— Ваше величество, — сказала Гильона, отворивъ дверь и приподнимая портьеру.— Король Наваррскій вышелъ изъ своихъ покоевъ.

— О, я зналъ — я зналъ, что онъ придетъ!— воскликнулъ герцогъ Гизъ.

— Генрихъ, — сказала Маргарита, схвативъ его за руку,— вы сейчасъ убдитесь, умю ли я держать свое слово и можно ли полагаться на мое общаніе. Войдите въ этотъ кабинетъ.

— Нтъ, позвольте мн уйти, пока еще есть время. Я не могу остаться здсь, потому что при первой же его ласк я выйду изъ кабинета, и тогда горе ему!

— Вы сошли съ ума! Входите же, входите — я отвчаю за все!

Съ этими словами она втолкнула его въ кабинетъ.

И какъ разъ во-время. Только что затворилась за герцогомъ дверь, какъ король Наваррскій съ улыбкой вошелъ въ комнату. Его сопровождали два пажа, несшіе канделабры, въ которыхъ горло по четыре желтыхъ восковыхъ свчи.

Маргарита постаралась скрыть свое волненіе и сдлала глубокій реверансъ.

— Вы еще не легли?— спросилъ Беарнецъ, на лиц котораго было, какъ всегда, веселое, открытое выраженіе.— Можетъ-быть, вы ждали меня?

— Нтъ, ваше высочество, — отвтила Маргарита.— Вы сами говорили мн вчера, что бракъ нашъ, какъ вамъ хорошо извстно, состоялся изъ политическихъ видовъ, и что вы не будете стснять меня.

— Отлично. Но это не помшаетъ намъ поболтать немного. Оставьте насъ, Гильона, и затворите дверь.

Маргарита встала и протянула руку, какъ бы желая остановить пажей.

— Не прикажете ли позвать вашихъ камеристокъ?— спросилъ король.— Если угодно, я исполню ваше желаніе, но долженъ предупредить васъ, что для того, что я имю сказать вамъ, намъ было бы лучше остаться наедин.

И, сказавъ это, король пошелъ къ двери кабинета.

— Нтъ, нтъ, не нужно!— воскликнула Маргарита, заступая ему дорогу.— Я готова выслушать васъ.

Король узналъ то, что хотлъ узнать. Онъ бросилъ быстрый, проницательный взглядъ на портьеру, закрывавшую дверь кабинета, какъ будто хотлъ проникнуть въ глубь комнаты, а потомъ посмотрлъ на свою поблднвшую отъ ужаса жену.

— Въ такомъ случа, — совершенно спокойно проговорилъ онъ, — потолкуемъ немного.

— Какъ будетъ угодно вашему величеству, — сказала молодая женщина и скоре упала, чмъ сла, на кресло, на которое указалъ ей мужъ.

Король слъ рядомъ съ ней.

— Что бы тамъ ни говорили, — началъ онъ, — а нашъ бракъ, по-моему, недурный бракъ. Я принадлежу вамъ, вы — мн.

— Но…— начала, испугавшись, Маргарита.

— А потому мы должны вести себя относительно другъ друга, какъ добрые союзники, — продолжалъ король Наваррскій, какъ бы не замчая смущенія Маргариты.— Вдь сегодня мы дали въ этомъ клятву передъ Богомъ. Вы, надюсь, согласны со мной?

— Конечно, согласна.

— Я знаю, какъ вы проницательны, и знаю, какими опасными пропастями усяна почва двора. Я молодъ, и хоть никому въ жизни не сдлалъ зла, у меня много враговъ. И мн хотлось бы знать, къ какому лагерю будетъ принадлежать женщина, которая носитъ мое имя и поклялась передъ алтаремъ любить меня?

— Какъ можете вы предполагать…

— Я не предполагаю ничего. Я только надюсь и хочу убдиться, что эта надежда не обманетъ меня. Нашъ бракъ, безъ сомннія, устроили или только для вида, или же онъ не что иное, какъ ловушка.

Маргарита вздрогнула: должно-быть, эта мысль приходила въ голову и ей.

— Но что же изъ двухъ?— продолжалъ Генрихъ.— Король меня ненавидитъ, герцогъ Анжуйскій ненавидитъ, герцогъ Алансонскій ненавидитъ, Екатерина Медичи такъ ненавидла мою мать, что ненавидитъ и меня.

— Полноте! Что вы говорите!

— Я говорю правду, — отвтилъ король, — и желаю, чтобы поняли, наконецъ, что меня не удалось обмануть и скрыть отъ меня убійство де-Муи и отравленіе моей матери. Очень бы мн хотлось, чтобы тутъ былъ кто-нибудь кром навъ и слышалъ мои слова.

— Но вдь вы хорошо знаете, — быстро сказала Маргарита, улыбаясь и стараясь принять беззаботный видъ, — что, кром насъ двоихъ, здсь нтъ никого.

— Вотъ потому-то я и говорю такъ откровенно — потому-то и ршаюсь сказать вамъ, что меня не обманутъ ни любезности французскаго двора ни любезности лотарингскаго дома.

— Государь, государь!— воскликнула Маргарита.

— Ну, въ чемъ же дло?— съ улыбкой спросилъ король.

— Въ томъ, что такіе разговоры очень опасны.

— Но не тогда же, когда мы вдвоемъ? Итакъ, я говорилъ вамъ…

Маргарита, видимо, испытывала страшную пытку. Ей хот* лось остановить короля, но онъ, какъ бы не замчая ея волненія, продолжалъ съ своимъ кажущимся простодушіемъ:

— Итакъ, я говорилъ вамъ, что мн отовсюду угрожаетъ опасность. Мн грозитъ король, грозитъ герцогъ Алансонскій, герцогъ Анжуйскій, королева-мать, герцогъ Гизъ, герцогъ Майенскій, кардиналъ Лотарингскій, — словомъ, вс. Это чувствуется и инстинктивно. Угрозы эти не замедлятъ, конечно, перейти въ нападеніе, которое мн можно будетъ отразить только съ вашей помощью, потому что вс т, кто ненавидитъ меня, любятъ васъ.

— Меня?!— воскликнула Маргарита.

— Да, васъ, — простодушно отвтилъ король Наваррскій.— Васъ любитъ король Карлъ, любитъ (онъ сдлалъ удареніе на этомъ слов) герцогъ Алансонскій, любитъ королева Екатерина, наконецъ, васъ любитъ герцогъ Гизъ.

— Ваше величество!— прошептала Маргарита.

— Что же тутъ такого? Нтъ ничего удивительнаго, что вс васъ любятъ. Вдь я говорю про вашихъ братьевъ и родственниковъ. А любить родныхъ и братьевъ повелваетъ намъ самъ Богъ.

— Но что же, наконецъ, вы хотите сказать всмъ этимъ?— спросила совсмъ растерявшаяся Маргарита.

— Я хочу сказать то, что уже говорилъ раньше — что если вы захотите быть, не говорю моимъ другомъ, но моей союзницей, то ничьи угрозы не будутъ страшны мн, если же и вы будете въ числ моихъ враговъ — я пропалъ.

— Въ числ вашихъ враговъ я не буду никогда!— воскликнула Маргарита.

— Но и другомъ никогда не будете?

— Можетъ-быть.

— А союзницей?

— Союзницей буду во всякомъ случа.

И Маргарита протянула королю руку.

Онъ любезно поцловалъ ее и удержалъ въ своей рук, скоре съ намреніемъ наблюдать за женой, чмъ изъ желанія оказать ей ласку.

— Я врю вамъ, — сказалъ онъ,— и принимаю васъ своей союзницей. Насъ соединили бракомъ, несмотря на то, что мы не знали и не любили другъ друга, нашего согласія не спрашивали, хоть это касалось ближе всего именно насъ двоихъ. А потому, мы не имемъ никакихъ обязательствъ другъ къ другу, какъ мужъ и жена. Вы видите, я предупреждаю ваши желанія и повторяю еще разъ то, что говорилъ вамъ вчера. Но быть союзниками мы ршились сами, никто не принуждалъ насъ къ этому. Это союзъ свободный, союзъ двухъ честныхъ людей, которые обязались помогать другъ другу. Вдь такъ, не правда ли?

— Да, такъ!— отвтила Маргарита, стараясь высвободить свою руку.

— Чтобы доказать вамъ, — продолжалъ король, устремивъ глаза на дверь кабинета, — какъ искренно вступаю я въ этотъ союзъ, я буду вполн откровененъ съ вами. Слушайте. Я разскажу вамъ со всми подробностями планъ, который я составилъ, чтобы восторжествовать надъ своими врагами.

— Ваше величество…— прошептала Маргарита и тоже невольно взглянула на дверь, ведущую въ кабинетъ.

Замтивъ, что его хитрость удалась, король усмхнулся про себя.

— Такъ вотъ, что я хочу сдлать, — сказалъ онъ, какъ бы не замчая тревоги молодой женщины.— Я…

— Ваше величество!— воскликнула Маргарита, вскочивъ съ мста и схватывая короля за руку, — Потрудитесь открыть окно — мн нуженъ свжій воздухъ! Волненіе… жара… я задыхаюсь…

Маргарита, дйствительно, поблднла и такъ дрожала, что едва могла держаться на ногахъ.

Генрихъ подошелъ къ окну, находившемуся на дальнемъ конц комнаты, и отворилъ его. Оно выходило на рку.

Маргарита послдовала за королемъ.

— Молчите, молчите, ваше величество, ради васъ самихъ!— прошептала она.

— Полноте!— возразилъ съ своей обычной улыбкой король,— вдь вы же сами говорили, что мы одни.

— Да, говорила, но разв вы не знаете, что при помощи трубы, проведенной въ стнк или потолк, можно услыхать все, не входя въ комнату?

— Хорошо, хорошо, — сказалъ Генрихъ и прибавилъ то потомъ: — вы меня не любите, это правда, но вы честная женщина.

— Что вы хотите сказать?

— Что если бы вы желали выдать меня, то позволили бы мн продолжать, вдь я выдавалъ только себя. Но вы остановили меня. Я знаю теперь, что кто-то спрятанъ здсь, и что вы — неврная жена, но врная союзница. А въ настоящее время, — съ улыбкой прибавилъ король, — мн нужне врность въ политик, чмъ въ любви.

— Государь…— растерянно пробормотала Маргарита.

— Хорошо, хорошо. Мы поговоримъ объ этомъ, когда лучше узнаемъ другъ друга, — сказалъ король и прибавилъ, повысивъ голосъ: — Ну, какъ вы себя чувствуете? Лучше вамъ?

— Да, да, — отвтила Маргарита.

— Такъ я не буду безпокоить васъ больше. Я хотлъ уврить васъ въ моемъ уваженіи и предложить вамъ мою дружбу. Примите ее такъ же искренно, какъ я предлагаю ее вамъ. А теперь отдохните. Спокойной ночи!

Маргарита взглянула на мужа съ глубокой благодарностью и протянула ему руку.

— Это ршено, — сказала она.

— Значитъ политическій союзъ, честный и свободный?— спросилъ Генрихъ.

— Честный и свободный, — отвтила королева.

Король пошелъ къ двери, взглядомъ приглашая Маргариту слдовать за собой, и она, какъ завороженная, пошла за нимъ.

Когда портьера спальной опустилась за ними, Генрихъ остановился.

— Благодарю васъ, Маргарита, — быстро прошепталъ онъ,— благодарю васъ! Вы настоящая дочь Франціи. Теперь я спокоенъ. За неимніемъ вашей любви у меня будетъ ваша дружба. Я вполн полагаюсь на васъ, а вы, съ своей стороны, можете положиться на меня. Прощайте.

Генрихъ поцловалъ руку жены и слегка пожалъ ее.

‘Кто можетъ быть у нея?’ — подумалъ онъ, идя къ себ.— ‘Король… герцогъ Анжуйскій… герцогъ Алансонскій… герцогъ Гизъ? Братъ или любовникъ, или то и другое вмст? Ну, право же, мн теперь почти досадно, что я просилъ свиданія у баронессы. Но такъ какъ я далъ слово… ея Даріола ждетъ меня… длать нечего. Во всякомъ случа Шарлотт немножко повредило то, что я, идя къ ней, зашелъ въ спальню моей жены. Ventre-saint-gris! Эта Марго, какъ называетъ ее мой зять, Карлъ IX, очаровательная женщина!

И король Наваррскій нсколько нершительно взошелъ на лстницу,-ведущую въ покои г-жи де-Совъ.

Маргарита слдила за нимъ глазами до тхъ поръ, пока онъ не пропалъ изъ вица, а потомъ вернулась въ спальню. Герцогъ стоялъ около двери кабинета. Увидавъ его, она почувствовала угрызеніе совсти.

Брови герцога были нахмурены, лицо серьезно и озабоченно.

— Сегодня Маргарита сохраняетъ нейтралитетъ, — сказалъ онъ, — черезъ недлю она будетъ на сторон враговъ.

— Такъ вы подслушивали?— спросила Маргарита.

— А что же еще могъ я длать въ этомъ кабинет?

— И вы находите, что я держала себя не такъ, какъ бы слдовало королев Наваррской?

— Нтъ, но не такъ, какъ бы слдовало держать себя любовниц герцога Гиза.

— Я не люблю моего мужа, герцогъ, — сказала королева,— но никто не иметъ права требовать отъ меня, чтобы я употребляла во зло его довріе. Скажите по совсти, разв стали бы вы выдавать тайны своей жены?

— Хорошо, хорошо,— проговорилъ, качая головой, герцогъ.— Я вижу, что теперь вы уже не любите меня такъ, какъ въ то время, когда открыли мн замыслы короля противъ меня и моихъ.

— Король былъ силенъ — вы слабы. Теперь Генрихъ слабъ, и сила на вашей сторон. Какъ видите, я играю все ту же роль.

— Только вы переходите изъ одного лагеря въ другой.

— Я пріобрла это право, герцогъ, когда спасла вамъ жизнь.

— Хорошо, ваше величество. А такъ какъ при разлук любовники обыкновенно возвращаютъ все, что получали другъ отъ друга, то и я, съ своей стороны, постараюсь, если представится случай, спасти вамъ жизнь. Тогда мы сквитаемся.

Съ этими словами герцогъ поклонился и вышелъ, Маргарита не сдлала ни малйшей попытки остановить его.

Ждавшая въ передней Гильона провела герцога къ окну съ надломанной ршеткой. Онъ спустился въ ровъ и отправился съ своимъ пажемъ въ отель Гизовъ.

Въ это время Маргарита сидла, задумавшись, у окна.

— Какая брачная ночь!— прошептала она.— Мужъ бжитъ отъ меня, любовникъ меня покидаетъ!

Въ эту минуту по ту сторону рва шелъ какой-то школьникъ и плъ псню.

Маргарита, грустно улыбаясь, слушала эту псенку. А когда голосъ пвца замеръ вдали, она затворила окно, позвала Гильону, чтобы та помогла ей раздться, и легла въ постель.

III.
Король-поэтъ.

Въ продолженіе нсколькихъ дней празднества, балеты и турниры чередовались между собою.

Дв прежде враждебныя партіи сближались все больше и больше. Вс относились къ гугенотамъ съ такимъ радушіемъ и любезностью, что мало-по-малу сдались даже самые недоврчивые изъ нихъ. Отецъ Коттонъ обдалъ и кутилъ съ барономъ де-Куртомэ, герцогъ Гизъ катался въ лодк по Сен съ принцемъ Кондэ, король Карлъ, обыкновенно грустный и задумчивый, былъ теперь веселъ и положительно не могъ обходиться безъ своего зятя Генриха, сама королева-мать была въ такомъ радостномъ настроеніи и такъ занята перьями и драгоцнностями, что не могла даже спать спокойно.

И гугеноты начали одваться въ шелковые камзолы, выбирать себ девизы и парадировать передъ балконами, какъ католики. Все указывало на реакцію въ пользу протестантской религіи и казалось, какъ будто весь дворъ собирается перейти въ протестантство. Даже адмиралъ, несмотря на всю свою опытность, вдался въ обманъ, какъ и вс остальные. У него даже до такой степени закружилась голова, что въ одинъ прекрасный день онъ въ продолженіе цлыхъ двухъ часовъ забылъ грызть свою зубочистку. А это было его всегдашнимъ занятіемъ съ двухъ часовъ пополудни, когда кончался его обдъ, до восьми часовъ вечера, когда онъ садился ужинать.

Въ тотъ день, какъ адмиралъ дошелъ до такой невроятной забывчивости, король Карлъ IX пригласилъ къ себ на ужинъ небывалый кружокъ приближенныхъ, въ томъ числ Генриха Наваррскаго и герцога Гиза. Посл ужина онъ повелъ ихъ въ свою спальню, чтобы показать волчій капканъ, изобртенный имъ самимъ. Онъ началъ было объяснять имъ его остроумное устройство, какъ вдругъ остановился и спросилъ:

— А разв адмиралъ не будетъ сегодня? Что такое съ нимъ? Не видалъ ли его кто-нибудь изъ васъ?

— Если вы тревожитесь за его здоровье, ваше величество,— сказалъ Генрихъ Наваррскій,— то я могу успокоить васъ. Я видлъ адмирала сегодня въ шесть часовъ утра и въ семь часовъ вечера.

— Ага!— сказалъ король, пристально взглянувъ на зятя.— А для молодого мужа вы встаете очень рано, Генрихъ!

— Да, я всталъ сегодня рано, государь. Я хотлъ узнать у адмирала, которому извстно все, отправились ли въ путь нсколько человкъ изъ моей свиты, которыхъ я ожидаю сюда?

— Какъ еще? Но вдь у васъ и безъ того была свита въ восемьсотъ человкъ въ день вашей свадьбы и съ тхъ поръ она все увеличивается. Ужъ не хотите ли вы напасть на насъ?— смясь, спросилъ король.

Герцогъ Гизъ нахмурилъ брови.

— Ходятъ слухи о войн съ Фландріей, государь,— сказалъ Генрихъ Наваррскій,— и потому я призываю изъ моей страны всхъ, кто можетъ быть полезенъ вашему величеству.

Герцогъ Гизъ, вспомнивъ, что Генрихъ въ день своей свадьбы упомянулъ Маргарит о какомъ-то составленномъ имъ план, сталъ слушать внимательне.

— Хорошо, хорошо, — сказалъ король съ своей лукавой улыбкой, — чмъ больше ихъ будетъ, тмъ лучше, зовите ихъ, Генрихъ. Но кто же они? Надюсь, люди храбрые?

— Не знаю, государь, будутъ ли они въ состояніи сравняться со свитою вашего величества или герцога Анжуйскаго и герцога Гиза, но вс эти люди мн извстны и я ручаюсь, что они сдлаютъ все, что могутъ.

— А сколько ихъ прідетъ?

— Десять или двнадцать человкъ.

— Кто же именно?

— Я въ настоящую минуту не могу припомнить ихъ имена и кром одного изъ нихъ де-ла-Моля, котораго рекомендовалъ мн Телиньи, какъ замчательнаго воина, я не сумю сказать…

— Де-ла-Моль?— перебилъ король, очень свдущій въ геологіи.— Не провансалецъ ли это Леракъ де-ла-Моль?

— Онъ самый, государь. Какъ видите, я вербую людей даже въ Прованс.

— А я, — сказалъ съ насмшливой улыбкой герцогъ Гизъ,— я зайду еще дальше его величества, короля Наваррскаго. Даже въ Пьемонт буду я набирать всхъ врныхъ католиковъ, какихъ только мн удастся найти.

— Католики или гугеноты — это ршительно все равно, лишь бы они были люди храбрые,— сказалъ король.

Онъ сдлалъ это замчаніе, въ которомъ католики ставились на одну доску съ протестантами, такимъ безпристрастнымъ тономъ, что даже самъ герцогъ Гизъ удивился.

— Ваше величество говорите о нашихъ фламандцахъ?— сказалъ Колиньи, входившій въ эту минуту въ комнату и услыхавшій послднія слова короля. Нсколько дней тому назадъ Карлъ далъ адмиралу право входить къ нему безъ доклада.

— А вотъ и мой отецъ адмиралъ!— воскликнулъ король, открывая объятія. Говорятъ о войн, о храбрецахъ, и онъ тутъ какъ тутъ. Такъ магнитъ притягиваетъ желзо. Мой зять Наваррскій и кузенъ Гизъ ждутъ подкрпленій для вашей арміи. Вотъ о чемъ мы толковали.

— И эти подкрпленія приближаются, — сказалъ адмиралъ.

— Получили вы какія-нибудь извстія?— спросилъ Генрихъ Наваррскій.

— Да, сынъ мой, главнымъ образомъ о де-ла-Мол. Онъ * былъ вчера въ Орлеан, а завтра или послзавтра прибудетъ въ Парижъ.

— Чортъ возьми!— воскликнулъ Гизъ.— Какъ же это г. 1 адмиралъ знаетъ, что длаозгся за тридцать или сорокъ лье отсюда? Разв онъ колдунъ? Очень бы мн хотлось узнать съ такой же достоврностью, что происходило подъ стнами Орлеана!

Колиньи отнесся равнодушно къ язвительной выходк герцога Гиза, намекавшаго на смерть своего отца, Франциска Гиза, убитаго подъ Орлеаномъ Пальтро де-Мере, по наущенію, какъ полагали, адмирала Колиньи.

— Я бываю колдуномъ, герцогъ, — холодно и съ достоинствомъ отвтилъ онъ,— каждый разъ, какъ хочу получить врныя свднія о своихъ длахъ или о длахъ короля. Мой гонецъ часъ тому назадъ вернулся изъ Орлеана и сдлалъ, благодаря перемннымъ почтовымъ лошадямъ, тридцать два лье въ день. Де-ла-Моль детъ на своей лошади и прозжаетъ въ день всего десять лье, значитъ, онъ будетъ здсь только двадцать четвертаго числа. Вотъ и все колдовство!

— Браво, отецъ мой! Прекрасный отвтъ!— воскликнулъ король.— Докажите этимъ молодымъ людямъ, что не одни годы, но и мудрость заставила поблть ваши волосы. Отпустимъ ихъ лучше. Пусть они поговорятъ между собою о любви и о турнирахъ, а мы потолкуемъ о войн. Благодаря хорошимъ совтникамъ, выходятъ и хорошіе короли, отецъ мой… Идите, господа, мн нужно поговорить съ адмираломъ.

Молодые люди вышли, король Наваррскій впереди, герцогъ Гизъ за нимъ, но, выйдя изъ комнаты, они, холодно раскланявшись, тотчасъ же разошлись въ разныя стороны.

Колиньи тревожно проводилъ ихъ глазами, каждый разъ, какъ сходились эти два ненавидвшіе другъ друга человка, онъ боялся, какъ бы не вспыхнула между ними ссора. Карлъ IX понялъ, какія мысли тревожатъ адмирала, и, подойдя къ нему, дотронулся до его руки.

— Не безпокойтесь, отецъ мой, — сказалъ онъ, — я сумю удержать ихъ въ повиновеніи и не позволю имъ забыть должнаго намъ уваженія. Я сдлался настоящимъ королемъ съ тхъ поръ, какъ моя мать перестала быть королевой. А она уже не королева съ тхъ поръ, какъ Колиньи — мой отецъ.

— Государь, — сказалъ Колиньи,— королева Екатерина…

— Вздорная женщина. При ней невозможенъ никакой миръ. Эти итальянскіе католики какіе-то бшеные и думаютъ лишь объ истребленіи. А я, наоборотъ, хочу не только примирить всхъ, но и доврить власть протестантамъ. Другіе ведутъ слишкомъ разсянную жизнь, отецъ мой, и возмущаютъ меня своими любовными похожденіями и распущенностью. Знаешь, что я скажу теб,— продолжалъ король еще задушевне,— изъ всхъ окружающихъ меня я довряю только моимъ новымъ друзьямъ! Честолюбіе Таванна кажется мн подозрительнымъ, Вьельвиль любитъ больше всего хорошее вино и способенъ продать своего короля за бочку мальвазіи, Монморанси не думаетъ ни о чемъ, кром охоты, и проводитъ цлые дни съ собаками и соколами, графъ Ретцъ — испанецъ, Гизы — лотарингцы. Какъ кажется, прости Господи, во всей Франціи осталось только три настоящихъ француза: я, мой зять Наваррскій и ты. Но я прикованъ къ трону и не могу командовать войсками, охота въ Сенъ-Жермен и Рамбулье — вотъ самое большее, что я могу себ позволить. Мой зять Наваррскій еще слишкомъ молодъ и неопытенъ. Къ тому же онъ, помоему, какъ дв капли воды похожъ на своего отца Антонія, котораго всегда губили женщины. Такимъ образомъ, остаешься только ты, отецъ мой, храбрый, какъ Юлій Цезарь, и мудрый, какъ Платонъ. И я, право, не знаю, что мн лучше сдлать: оставить ли тебя здсь, какъ моего совтника, или отправить главнокомандующимъ на войну. Но если ты будешь моимъ совтникомъ, кто будетъ командовать? А если командовать будешь ты, кто подастъ мн добрый совтъ?

— Сначала нужно побдить, государь,— отвтилъ Колиньи,— совты понадобятся посл побды.

— Ты полагаешь, отецъ мой? Хорошо, пусть такъ и будетъ. Въ понедльникъ ты отправишься во Фландрію, а я — въ Амбуазъ.

— Ваше величество удете изъ Парижа?

— Да. Меня утомили вс эти празднества и весь этотъ шумъ. Я не дятель, а мечтатель. Мн слдовало бы быть не королемъ, а поэтомъ. Я поручу теб составить что-нибудь въ род государственнаго совта, который и возьметъ на себя управленіе, пока ты будешь на войн. И если моя мать не будетъ участвовать въ немъ, то все пойдетъ хорошо. Я ужъ написалъ Ронсару, чтобы онъ прізжалъ ко мн въ Амбуазъ. Тамъ, вдвоемъ, вдали отъ шума, отъ свта, отъ ненавистниковъ, подъ тнью густыхъ лсовъ, на берегу рки или журчащаго ручейка мы будемъ говорить о длахъ Божіихъ — единственное, что можетъ служить утшеніемъ въ этомъ мір и вознагражденіемъ за дла человческія. Хочешь, я прочту теб стихотвореніе, въ которомъ приглашаю Ронсара пріхать? Я написалъ его сегодня утромъ.

Колиньи улыбнулся. Карлъ IX провелъ рукой по своему желтому, гладкому, какъ слоновая кость, лбу и началъ нараспвъ декламировать сочиненные имъ стихи.

— Браво, государь, браво!— воскликнулъ Колиньи.— Хоть мое дло — война, и я мало понимаю въ поэзіи, но, по-моему, это стихотвореніе стоитъ самыхъ лучшихъ стиховъ, когда-либо написанныхъ Ронсаромъ, Дора и даже канцлеромъ Мишелемъ де-л’Опиталь.

— Ахъ, мой отецъ, если бы это была правда!— сказалъ король.— Быть-можетъ, я не знаю ничего выше этого! Вотъ, послушай, что писалъ я нсколько дней тому назадъ моему наставнику въ поэзіи.

И король прочелъ новое стихотвореніе.

— Государь,— сказалъ Колиньи, — я зналъ, что ваше величество бесдуете съ музами, но не зналъ, что вы цните ихъ совты выше вснь другихъ.

— Кром твоихъ, отецъ мой, кром твоихъ. И я хочу поставить тебя во глав управленія, чтобы ничто не мшало мн бесдовать съ музами. Слушай. Я сію минуту долженъ приготовить отвтъ на новый мадригалъ, присланный мн моимъ дорогимъ великимъ поэтомъ. Значитъ, я не могу передать теб теперь же вс бумаги, съ которыми теб нужно познакомиться, чтобы узнать, въ чемъ состоитъ главное разногласіе между мною и Филиппомъ. Кром того, у меня есть еще планъ компаніи, составленный моими министрами. Я разыщу все это и отдамъ теб завтра утромъ.

— Въ которомъ часу, государь?

— Въ десять часовъ. А если я въ это время буду писать стихи и запрусь въ своемъ рабочемъ кабинет, то ты все равно войди и возьми вс бумаги. Он будутъ лежать вотъ тутъ, на стол, въ этомъ красномъ портфейл. Онъ такого яркаго цвта, что ты не ошибешься. Ну, я иду писать Ронсару.

— Прощайте, ваше величество.

— Прощай, отецъ мой.

— Вашу руку!

— Мою руку? Что такое ты говоришь? Въ мои объятія, къ моему сердцу, вотъ гд твое мсто. Сюда, мой старый воинъ, сюда!

И Карлъ IX, обнявъ склонившагося Колиньи, поцловалъ его сдые волосы.

Адмиралъ вышелъ, отирая навернувшіяся на глаза слезы.

Карлъ IX слдилъ за нимъ глазами до тхъ поръ, пока онъ не пропалъ изъ виду, и прислушивался, пока не замеръ звукъ его шаговъ. Потомъ онъ, по своей привычк, склонилъ голову на бокъ и тихо пошелъ въ свой оружейный кабинетъ.

Это была любимая комната короля, здсь онъ бралъ уроки фехтованія у Помпэ и уроки поэзіи у Ронсара. Тутъ была у него богатая коллекція всевозможнаго наступательнаго и оборонительнаго оружія, самаго лучшаго, какое онъ только могъ найти. Вс стны были увшаны скирами, щитами, копьями, аллебардами, пистолетами, ружьями. Въ этотъ самый день знаменитый оружейникъ принесъ великолпную пищаль, на ствол которой было инкрустировано серебромъ слдующее, сочиненное самимъ королемъ, четверостишіе:

‘Pour maintenir la foy,

Je suis belle et fid&egrave,le,

Aux ennemis du roy

Je suis belle et cruelle’.

(Для защитниковъ вры я красива и врна, для враговъ короля — красива и жестока).

Итакъ, Карлъ IX вошелъ въ кабинетъ, затворивъ за собою дверь, онъ подошелъ къ противоположной стн и приподнялъ портьеру, маскировавшую входъ въ другую комнату. Тамъ передъ аналоемъ стояла на колняхъ женщина и молилась.

Такъ какъ король вошелъ тихо и подвигался впередъ по ковру, заглушавшему его шаги, неслышно, какъ привидніе, то колнопреклоненная женщина не обернулась и продолжала молиться. Карлъ остановился и съ минуту задумчиво смотрлъ на нее.

Это была женщина лтъ тридцати пяти, свжая красота которой была еще замтне отъ костюма крестьянки изъ окрестностей Ко. Она была въ высокомъ чепц — головномъ убор, бывшемъ въ такой мод во Франціи въ царствованіе Изабеллы Баварской, ея красивый корсажъ былъ весь расшитъ золотомъ, какъ у теперешнихъ крестьянокъ изъ Неттуно и Соры.

Комната, которую она занимала уже около двадцати лтъ, примыкала къ спальн короля и представляла какую-то странную смсь изящества и грубой простоты. Дворецъ какъ бы соединялся здсь съ хижиной, хижина — съ дворцомъ. Это было что-то среднее между простымъ жилищемъ крестьянки и роскошнымъ покоемъ знатной дамы. Дубовый аналой, около котораго стояла на колняхъ молящаяся, былъ украшенъ чудной рзьбой и покрытъ бархатомъ съ золотой бахромой, но Библія, которую она держала въ рукахъ,— эта женщина была протестантка,— была старая и разорванная, одна изъ тхъ, какія встрчаются только въ самыхъ бдныхъ домахъ.

И все въ комнат подходило къ этому аналою и этой Библіи.

— Мадлена!— позвалъ король.

Колнопреклоненная женщина съ улыбкой подняла голову, услыхавъ знакомый голосъ.

— А, это ты, сынъ мой, — сказала она, вставая съ колнъ.

— Да, это я, кормилица. Поди сюда.

Карлъ IX опустилъ портьеру и слъ на ручку кресла.

— Что теб, Шарло?— спросила кормилица, входя въ кабинетъ.

— Поди сюда и говори тихо.

Она подошла, держа себя съ фамильярностью, которая могла быть слдствіемъ материнской нжности къ вскормленному ею ребенку, которой въ памфлетахъ того времени приписывалось другое, далеко не такое чистое происхожденіе.

— Ну, вотъ и я, — сказала она, — говори.

— Тутъ человкъ, которому я веллъ притти?

— Онъ здсь уже около получаса.

Король подошелъ къ окну, чтобы взглянуть, не подсматриваетъ ли кто-нибудь, подошелъ къ двери и приложилъ къ ней ухо, чтобы убдиться, что никто не подслушиваешь, смахнулъ съ оружія пыль и погладилъ большую борзую собаку, которая шла за нимъ по пятамъ и останавливалась, когда останавливался онъ.

— Хорошо, кормилица,— сказалъ наконецъ король, подходя къ ней,— позови его.

Она вышла тмъ же путемъ, какъ и вошла, а король приблизился къ столу, на которомъ лежало всевозможное оружіе, и облокотился на него.

Только что усплъ онъ подойти къ нему, какъ портьера снова поднялась и вошелъ тотъ, кого онъ ждалъ.

Это былъ человкъ лтъ около сорока, съ лукавыми срыми глазами, загнутымъ, какъ у совы, носомъ и выдающимися скулами. Онъ старался придать своему лицу самое почтительное выраженіе, но могъ вызвать только лицемрную улыбку на свои поблвшія отъ страха губы.

Карлъ незамтно заложилъ за спину руку и взялъ въ нее пистолетъ новаго изобртенія, изъ котораго выстрлъ производится не съ помощью фитиля, а отъ соприкосновенія кремня съ стальнымъ колесикомъ. Потомъ онъ устремилъ свои тусклые глаза на вошедшаго, насвистывая очень врно и замчательно мелодично одну изъ своихъ любимыхъ охотничьихъ псенокъ.

Въ продолженіе нсколькихъ секундъ король разглядывалъ незнакомца, который все больше и больше смущался.

— Ваше имя — Франсуа де-Лувье-Морвель?— наконецъ спросилъ король.

— Точно такъ, ваше величество.

— Вы начальникъ петардщиковъ?

— Точно такъ, ваше величество.

— Я хотлъ видть васъ.

Морвель поклонился.

— Вы знаете,— продолжалъ Карлъ, длая удареніе на каждомъ слов, — что я люблю одинаково всхъ моихъ подданныхъ?

— Я знаю, что ваше величество — отецъ своего народа, — пробормоталъ Морвель.

— И что гугеноты и католики одинаково мои дти?

Морвель не отвчалъ, только дрожь, пробгавшая у него по тлу, стала сильне. Это не ускользнуло отъ проницательныхъ глазъ короля, несмотря на то, что Морвель стоялъ въ такомъ мст, куда совсмъ почти не доходилъ свтъ.

— Вамъ, повидимому, это не особенно нравится?— продолжалъ король.— Вдь вы съ такимъ ожесточеніемъ преслдовали гугенотовъ!

Морвель упалъ на колни.

— Ваше величество,— пробормоталъ онъ, — не врьте…

— Я врю, — сказалъ Карлъ, пронизывая Морвеля глазами, теперь уже не тусклыми, а сверкающими.— Я врю, что вамъ очень хотлось убить въ Монконтур адмирала, который только что вышелъ отсюда, я врю, что вамъ не удалось это и тогда вы поступили въ армію моего брата, герцога Анжуйскаго, наконецъ, я врю, что вы посл того перешли во второй разъ къ принцамъ и поступили въ роту де-Муи де-Сенъ-Фаль…

— О, ваше величество!

— Честнаго пикардійскаго офицера.

— Пощадите, пощадите меня, ваше величество!

— Да, это былъ доблестный офицеръ, — продолжалъ Карлъ, и въ то время, какъ онъ говорилъ, выраженіе почти зврской жестокости появилось у него на лиц.— Онъ принялъ васъ, какъ сына, далъ вамъ пріютъ, одежду, пищу…

Морвель сокрушенно вздохнулъ.

— Вы, кажется, называли его отцомъ, — безжалостно продолжалъ король, — и были очень дружны съ его сыномъ, молодымъ де-Муи?

Морвель, все еще не поднимавшійся съ колнъ, склонялся все ниже и ниже, подавленный глазами Карла.

А тотъ стоялъ прямо, безстрастный, какъ статуя, у которой только одн губы были одарены жизнью.

— Кстати, — продолжалъ король, — вдь, кажется, вы должны были получить отъ герцога Гиза десять тысячъ экю за убійство адмирала?

Убійца въ отчаяніи бился головою объ полъ.

— Что касается до вашего добраго отца де-Муи, то дло было такъ. Вы сопровождали его, когда онъ похалъ на рекогносцировку къ Шевр. Онъ уронилъ хлыстъ и соскочилъ съ лошади, чтобы поднять его. Никого, кром васъ, не было съ нимъ, и когда онъ нагнулся, вы вынули изъ кобуры пистолетъ и выстрлили ему въ спину. Потомъ, убдившись, что онъ мертвъ, вы ускакали на лошади, которую онъ вамъ подарилъ. Вдь такъ было дло, не правда ли?

Морвель молчалъ, не возражая противъ этого обвиненія, врнаго во всхъ мельчайшихъ подробностяхъ, а Карлъ IX снова принялся насвистывать такъ же врно и мелодично, какъ прежде, свою охотничью псенку.

— Ну-съ, г. убійца, — проговорилъ онъ посл небольшой паузы,— долженъ вамъ сказать, что мн очень хочется повсить васъ.

— О, ваше величество!— воскликнулъ Морвель.

— Молодой де-Муи просилъ меня объ этомъ еще вчера, и я, право же, не зналъ, что отвтить ему, такъ какъ его просьба вполн справедлива.

Морвель съ умоляющимъ видомъ сложилъ руки.

— Она тмъ боле справедлива, — продолжалъ король, — что я, какъ замтили вы сами, отецъ моего народа, и теперь, когда я помирился съ протестантами, они такія же дти мн, какъ и католики. Я уже говорилъ вамъ это.

— Ваше величество,— сказалъ совсмъ упавшій духомъ Морвель,— жизнь моя въ вашихъ рукахъ, распоряжайтесь ею по вашему усмотрнію.

— Вы правы. И ни обола не далъ бы я за нее.

— Неужели же, ваше величество, — спросилъ убійца, — я ничмъ не могу искупить мое преступленіе?

— Не знаю. Но если бы я былъ на вашемъ мст, чего, благодареніе Богу, нтъ…

— Ну, что же, ваше величество? Если бы вы были на моемъ мст?..— пробормоталъ Морвель, не спуская глазъ съ губъ Карла.

— Полагаю, что я сумлъ бы выпутаться изъ бды, — докончилъ Карлъ.

Морвель приподнялъ одно колно и, опершись на руку, устремилъ глаза на Карла, чтобы убдиться, что тотъ не смется надъ нимъ.

— Я, конечно, очень люблю молодого де-Муи,— продолжалъ король, — но я очень люблю и моего кузена де-Гиза. И если бы онъ попросилъ меня пощадить жизнь человка, котораго Муи, съ своей стороны, просилъ бы повсить, то, признаюсь, я былъ бы въ большомъ затрудненіи. Но все-таки, принимая въ соображеніе политику и религію, я бы долженъ былъ исполнить желаніе моего кузена Гиза, хоть де-Муи и храбрый, доблестный офицеръ, но онъ, конечно, не можетъ равняться съ герцогомъ Лотарингскимъ.

Слушая короля, Морвель мало-по-малу выпрямлялся, какъ человкъ, оживающій посл страшнаго удара, и, наконецъ, поднялся съ колнъ.

— Итакъ, въ томъ безвыходномъ положеніи, въ какомъ вы очутились,— снова началъ король,— вамъ слдовало бы прежде всего постараться заслужить расположеніе моего кузена Гиза. Кстати, еще вчера онъ говорилъ мн…

Морвель сдлалъ шагъ впередъ.

— ‘Можете себ представить, ваше величество, — говорилъ онъ, — аккуратно каждый день, въ десять часовъ утра, мой злйшій врагъ проходитъ по улиц Сенъ-Жерменъ д’Оксерруа, возвращаясь изъ Лувра. Я вижу его изъ задланнаго ршеткой одна нижняго этажа, изъ комнаты моего бывшаго наставника каноника Пьера Пиля. И вотъ я каждый день смотрю, какъ идетъ мой врагъ, и каждый день молю дьявола, чтобы онъ унесъ его въ преисподнюю’. Вдь если бы вы, Морвель, были дьяволомъ или, по крайней мр, заняли на время его мсто, то это, пожалуй, было бы очень пріятно моему кузену Гизу.

Зловщая улыбка снова показалась на блдныхъ еще отъ перенесеннаго страха губахъ Морвеля.

— Но, ваше величество,— проговорилъ онъ,— вдь не могу же я сдлать, чтобы земля разверзлась и поглотила врага герцога Гиза.

— А между тмъ вамъ удалось сдлать это, насколько я помню, съ храбрымъ де-Муи. Вы, пожалуй, скажете, что тогда вамъ помогъ пистолетъ,— разв теперь его нтъ у васъ?

— Изъ пищали я стрляю еще лучше, чмъ изъ пистолета, ваше величество, — сказалъ, совсмъ почти успокоившись! убійца.

— Пистолетъ или пищаль — не все ли равно? Я увренъ, что мой кузенъ Гизъ не станетъ придираться, какое бы оружіе вы ни выбрали.

— Но мн нужно такое оружіе, на которое я могъ бы вполн положиться. Можетъ-быть, мн придется стрлять издалека.

— Въ этой комнат десять пищалей, изъ которыхъ я попадаю въ золотое экю на разстояніи ста пятидесяти шаговъ. Не хотите ли вы взять одну изъ нихъ?

— Съ величайшимъ удовольствіемъ, ваше величество!— воскликнулъ Морвель, подходя къ пищали, принесенной Карлу IX въ тотъ самый день.

— Нтъ, только не эту,— сказалъ король,— я берегу ее для себя. На-дняхъ у меня будетъ большая охота, и я намренъ воспользоваться этой пищалью. Но изъ всхъ остальныхъ можете выбирать любую.

Морвель выбралъ пищаль и снялъ ее со стны.

— Кто же этотъ врагъ, ваше величество?— спросилъ онъ.

— А я почему знаю?— сказалъ Карлъ, презрительно взглянувъ на убійцу.

— Такъ я спрошу у герцога Гиза, — пробормоталъ Морвель.

— Не спрашивайте ничего, — сказалъ онъ.— Гизъ не отвтитъ вамъ. Разв о такихъ вещахъ спрашиваютъ? Тотъ, кто не хочетъ быть повшеннымъ, долженъ догадаться самъ.

— Но какъ же я узнаю его?

— Я говорилъ вамъ, что онъ каждый день, въ десять часовъ утра, проходитъ мимо окна каноника.

— Много народу проходитъ мимо этого окна. Если бы ваше величество соблаговолило указать мн хоть какой-нибудь признакъ…

— Ну, это нетрудно. Завтра, напримръ, онъ понесетъ красный сафьянный портфейль.

— Этого вполн достаточно, ваше величество.

— Ау васъ еще та великолпная, быстрая лошадь, которую подарилъ вамъ де-Муи?

— У меня есть арабскій конь, который бжитъ еще быстре.

— О, до вашей безопасности мн дла нтъ. Но вамъ все-таки не мшаетъ знать, что въ монастыр есть задняя дверь.

— Благодарю васъ, ваше величество. Помолитесь за меня Богу!

— Тысяча дьяволовъ! Помолитесь лучше сами чорту: только съ его помощью удастся вамъ избжать петли.

— Честь имю кланяться, ваше величество!

— Прощайте! Ахъ, кстати, не забывайте, что если завтра о васъ почему-либо заговорятъ раньше десяти часовъ утра или не заговорятъ посл десяти, то въ Лувр есть подземныя темницы.

И Карлъ IX снова принялся спокойно насвистывать свою любимую псенку.

IV.
Вечеръ 24 августа 1572 года.

Читатель, можетъ-быть, не забылъ, что въ предыдущей глав упоминалось о де-ла-Мол, котораго поджидалъ съ нкоторымъ нетерпніемъ Генрихъ Наваррскій. Этотъ молодой человкъ въхалъ въ Парижъ черезъ Сенъ-Марсельскія ворота, какъ и предсказывалъ адмиралъ, вечеромъ двадцать четвертаго августа. Онъ довольно презрительно посматривалъ на многочисленныя гостиницы, вывски которыхъ, украшенныя рисунками, виднлись справа и слва отъ него. Добравшись на своей взмыленной лошади до центра города, ла-Моль перескъ площадь Моберъ, прохалъ черезъ Малый мостъ, черезъ мостъ Богоматери и вдоль набережной и остановился на углу улицы де-Брезекъ. Это наша теперешняя улица де-л’Арбръ-Секъ, которую мы для удобства читателя и будемъ называть такъ.

Должно-быть, названіе улицы понравилось де-ла-Молю, потому что онъ свернулъ въ нее. Налво отъ него великолпная вывска изъ листового желза качалась со скрипомъ, при чемъ звенли привязанные къ ней колокольчики. Она обратила на себя его вниманіе, и онъ остановился во второй разъ. На вывск была надпись ‘Прекрасная звзда’, сдланная надъ картиной, какъ нельзя боле пріятной для глазъ проголодавшагося путешественника: на темномъ фон жарилась пулярка, а внизу стоялъ человкъ въ красномъ плащ и протягивалъ къ этой странной звзд свои руки и свой кошелекъ.

‘Вотъ гостиница, которая очень заманчиво возвщаетъ о себ, — подумалъ ла-Моль, — и хозяинъ ея, наврное, ловкій плутъ. Я слыхалъ, что улица де-л’Арбръ-Секъ недалеко отъ Лувра и, если эта гостиница хоть отчасти соотвтствуетъ своей вывск, то мн будетъ отлично здсь’.

Въ то время, какъ де-ла-Моль разсуждалъ такимъ образомъ самъ съ собою, съ противоположной стороны, изъ улицы СентъОнорэ, выхалъ другой всадникъ и тоже остановился, съ восхищеніемъ смотря на вывску.

Тотъ путешественникъ, котораго мы знаемъ, по крайней мр, хоть по имени, сидлъ на блой испанской лошади и былъ въ черномъ камзол, темно-фіолетовомъ бархатномъ плащ и черныхъ кожаныхъ сапогахъ. Оружіе его состояло изъ шпаги съ чеканной стальной рукояткой и такого же кинжала. Это вылъ молодой человкъ двадцати четырехъ, двадцати пяти лтъ, со смуглымъ лицомъ, голубыми глазами, маленькими усиками, замчательно красивымъ ртомъ и ослпительными зубами, которые какъ бы освщали его лицо, когда онъ улыбался своей нжной, грустной улыбкой.

Другой путешественникъ составлялъ полную противоположность съ ла-Молемъ. Изъ-подъ его шляпы съ приподнятыми полями выбивались густые, курчавые, почти рыжіе волосы, срые глаза его сверкали при малйшемъ противорчіи такимъ огнемъ, что казались черными. У него было румяное лицо, тонкія губы, рыжіе усы и великолпные зубы. Въ общемъ, съ своимъ свжимъ цвтомъ лица, высокимъ ростомъ и широкими плечами, онъ могъ назваться красивымъ, хоть красота эта и была довольно грубая и заурядная. Онъ уже цлый часъ здилъ по улицамъ и, подъ предлогомъ отыскиванія гостиницы, заглядывалъ во вс окна, при чемъ женщины заглядывались на него самого. Что касается до мужчинъ, то они были бы, пожалуй, не прочь посмяться надъ его короткимъ плащомъ, панталонами въ обтяжку и допотопными сапогами, но охота смяться пропадала у нихъ, и они очень любезно говорили: Да хранитъ васъ Богъ!’ когда взглядывали на его подвижное, ежеминутно измнявшееся лицо, на которомъ только не было выраженія добродушія, свойственнаго попавшему въ столицу провинціалу.

Незнакомецъ бросилъ взглядъ на ла-Моля и заговорилъ первый.

— Отсюда, кажется, недалеко до Лувра?— спросилъ онъ съ ужаснйшимъ горскимъ акцентомъ, по которому изъ сотни прізжихъ всегда узнаешь пьемонтца.— Во всякомъ случа я вижу, что мы сошлись во вкусахъ. И это очень лестно для меня.

— Эта гостиница, кажется, дйствительно, недалеко отъ Лувра, — отвтилъ ла-Моль съ такимъ же ужаснйшимъ провансальскимъ акцентомъ.— Но не знаю, удостоюсь ли я чести быть одного мннія съ вами. Я еще раздумываю и не пришелъ ни къ какому ршенію.

— Неужели? А между тмъ гостиница, повидимому, недурна. Или, можетъ-быть, она кажется мн такою, благодаря вашему присутствію. Но во всякомъ случа вы должны сознаться, что у нея прекрасная вывска.

— Да, безъ всякаго сомннія. Но вотъ это-то и возбуждаетъ во мн недовріе. Въ Париж, говорятъ, очень много плутовъ, а вывска можетъ быть такой же ловушкой, какъ и все другое.

— Mordi!— воскликнулъ пьемонтецъ.— Плуты, такъ плуты — они не страшны мн! Если хозяинъ подастъ мн птицу, не такъ хорошо зажаренную, какъ вотъ эта пулярка на вывск, то я воткну его самого на вертелъ и поджарю по-своему! Войдемте.

— Вы окончательно убдили меня, — смясь, сказалъ ла-Моль.— Потрудитесь же войти первый.

— Нтъ, клянусь душою, этого не будетъ. Я лишь вашъ покорный слуга, графъ Аннибалъ де-Коконна.

— А я только графъ Жозефъ-Гіацинтъ-Бонифацій де-Леракъ де-ла-Моль къ вашимъ услугамъ.

— Въ такомъ случа возьмемтесь за руку и войдемъ вмст.

Слдствіемъ такого безобиднаго для обихъ сторонъ предложенія было то, что молодые люди соскочили съ лошадей, бросили поводья конюху, взялись за руки и, поправивъ шпаги, пошли къ двери гостиницы, около которой стоялъ хозяинъ. Противъ обыкновенія людей этого сорта онъ не обратилъ* на нихъ никакого вниманія и продолжалъ разговаривать съ высокимъ, тощимъ человкомъ, завернутымъ въ темный плащъ и очень похожимъ на распустившаго крылья филина.

Когда путешественники подошли къ нимъ, Коконна, возмущенный тмъ, что къ нему и его спутнику относятся такъ небрежно, дернулъ хозяина за рукавъ. Тотъ вздрогнулъ, какъ будто его внезапно разбудили, и простился съ своимъ собесдникомъ, сказавъ ему: ‘До свиданія. Приходите скоре — мн главное нужно знать часъ’.

— Ну-съ, почтеннйшій, — сказалъ Коконна,— не видите вы, что ли, что до васъ есть дло?

— Ахъ, извините, господа, — отвтилъ хозяинъ, — я не видалъ васъ.

— Такъ нужно было видть, чортъ возьми! А теперь, когда вы насъ увидали, потрудитесь, обращаясь къ намъ, говорить не просто ‘господинъ’, а ‘господинъ графъ’.

Ла-Моль стоялъ сзади, предоставляя распоряжаться Коконна, который взялъ переговоры на себя.

Однако, хоть онъ и не вмшивался въ разговоръ, но по его нахмуреннымъ бровямъ было видно, что онъ не откажется притти на помощь, когда наступитъ пора дйствовать.

— Такъ что же вамъ угодно, г. графъ?— совершенно спокойно спросилъ хозяинъ.

— Ну, вотъ такъ-то лучше, неправда ли?— прибавилъ Коконна, обращаясь къ ла-Молю, который кивнулъ головой.— Г. графу и мн понравилась ваша вывска, и мы желаемъ поужинать и переночевать въ вашей гостиниц.

— Къ сожалнію, я не могу исполнить вашего желанія, — сказалъ хозяинъ.— У меня свободна только одна комната, это едва ли будетъ удобно для васъ.

— Ну, что жъ, тмъ лучше,— замтилъ ла-Моль.— Подемъ въ другую гостиницу.

— Нтъ, нтъ!— воскликнулъ Коконна.— Я, съ своей стороны, останусь здсь: моя лошадь совсмъ выбилась изъ силъ. Такъ какъ вы отказываетесь отъ комнаты, то ее займу я.

— Ну, это дло другое, — сказалъ хозяинъ все тмъ же до дерзости равнодушнымъ тономъ.— Если останется только одинъ изъ васъ, то я не могу отдать ему комнату.

— Mordi!— воскликнулъ Коконна.— Какое грубое животное! Сейчасъ только насъ двоихъ было слишкомъ много для комнаты, а теперь одного слишкомъ мало! Значитъ, ты не хочешь пустить насъ?

— Такъ какъ вы принимаете это за обиду, господа, то я ужъ лучше буду говорить прямо.

— Говори, но только поскоре

— Такъ я скажу, что мн пріятне отказаться отъ чести принять васъ у себя.

— А почему?— спросилъ Коконна, поблднвъ отъ гнва. Потому что съ вами нтъ слугъ, — отвтилъ хозяинъ,— и если вы займете комнату для господъ, то у меня останутся дв пустыхъ комнаты для слугъ, которыя едва ли кто займетъ.

— А что, графъ, — сказалъ Коконна, обернувшись къ ла-Молю,— не кажется ли вамъ, какъ и мн, что этого негодяя слдовало бы немножко поучить?

— Я къ вашимъ услугамъ, — отвтилъ ла-Моль, собираясь, подобно своему спутнику, пустить въ дло хлыстъ.

Но, несмотря на эту угрозу, которая казалась далеко не шуточной, хозяинъ нисколько не испугался и сдлалъ только шагъ назадъ, къ самой своей двери.

— Сейчасъ видно,— насмшливо сказалъ онъ,— что господа пріхали изъ провинціи. Въ Париж уже прошла мода бить хозяевъ, если они не хотятъ отдавать внаймы свои комнаты. Теперь быть не насъ, а знатныхъ господъ. Если вы будете слишкомъ Шумть, я позову сосдей и кончится тмъ, что поколотятъ васъ самихъ, а это — штука, не подходящая для дворянъ.

— Да онъ просто насмхается надъ нами, чортъ побери!— въ ярости воскликнулъ Коконна.

— Грегуаръ! Мою пищаль!— крикнулъ слуг хозяинъ такимъ тономъ, какъ будто говорилъ: ‘Подай стулья этимъ господамъ!’

— Trippe del papa!— заревлъ Коконна, обнажая шпагу.— Да разгорячитесь же немножко, ла-Моль!

— Къ чему? Вдь, пока мы будемъ горячиться, простынетъ ужинъ.

— Какъ?— воскликнулъ Коконна.— Значитъ, вы находите…

— Я нахожу, что хозяинъ правъ. Онъ только не уметъ принимать путешественниковъ, а въ особенности путешественниковъ-дворянъ. Вмсто того, чтобы грубо говорить намъ: ‘Я не хочу отдавать вамъ комнату’, ему слдовало бы вжливо сказать: ‘Пожалуйте, милости просимъ!’ А потомъ написать въ счет: комната для господъ столько-то, комната слуги столько-то. Вдь, если у насъ нтъ слугъ теперь, то мы можемъ нанять ихъ.

Сказавъ это, ла-Моль тихонько отстранилъ отъ двери хозяина, уже бравшаго въ руки пищаль, пропустилъ впередъ Коконна и вошелъ самъ вслдъ за нимъ въ гостиницу.

— А мн все-таки очень непріятно вкладывать шпагу въ ножны, — сказалъ Коконна.— Мн хотлось бы убдиться, что она колетъ такъ же хорошо, какъ и шпиковальная игла этого бездльника.

— Терпніе, любезный товарищъ, — сказалъ ла-Моль,— терпніе! Теперь вс гостиницы полны путешественниками, которыхъ привлекли въ Парижъ празднества при двор по случаю свадьбы, или же предстоящая война съ Фландріей. А потому намъ было бы очень трудно найти свободное помщеніе. Къ тому же въ Париж, можетъ-быть, въ обыча встрчать такимъ образомъ прізжихъ.

— Mordi, какъ вы терпливы!— пробормоталъ Коконна, дергая въ гнв свои рыжіе усы и бросая молніеносные взгляды на хозяина.— Но пусть этотъ мошенникъ побережется: если его кушанье будетъ плохо, постель жестка, вино не старше трехъ лтъ, прислуга неповоротлива…

— Полноте, полноте, г. графъ, — сказалъ хозяинъ, точа свой ножъ о брусокъ.— Успокойтесь: въ Париж нтъ недостатка ни въ чемъ.

‘Это, наврное, какой-нибудь гугенотъ, — подумалъ онъ.— Эти измнники стали ужасно заносчивы съ тхъ поръ, какъ ихъ беарнецъ женился на принцесс Марго. А вдь было бы забавно, если бы гугеноты попали ко мн какъ разъ теперь… когда…’

И хозяинъ улыбнулся такой улыбкой, отъ которой вздрогнули бы его гости, если бы увидали ее.

— Ну, что же? Скоро будетъ ужинъ?— рзко спросилъ Коконна, прерывая размышленія хозяина.

— Какъ прикажете, г. графъ,— отвтилъ тотъ, повидимому, смягченный послдней, промелькнувшей у него мыслью.

— Такъ мы прикажемъ, чтобы его подавали, да поскоре!— сказалъ Коконна и прибавилъ, обращаясь къ ла-Молю:— Какъ вамъ понравился Парижъ, графъ? Веселый это городъ по вашему?

— Нтъ, ни въ какомъ случа, — отвтилъ ла-Моль.— У всхъ, кто попадался мн на пути, были какія-то испуганныя и вообще далеко не веселыя лица. Можетъ-быть, парижане боятся грозы? Небо все въ тучахъ, а воздухъ такой тяжелый!

— Вамъ, кажется, нужно попасть въ Лувръ?

— И вамъ, повидимому, тоже, графъ?

— Да. Давайте искать его вмст.

— Сегодня?— сказалъ ла-Моль.— Теперь, по-моему, ужъ слишкомъ поздно.

— Поздно или нтъ, а мн придется итти. Мн данъ такой приказъ: хать какъ можно скоре въ Парижъ и тотчасъ же по прізд явиться къ герцогу Гизу.

При имени Гиза хозяинъ навострилъ уши и подошелъ поближе.

— Этотъ бездльникъ подслушиваетъ насъ, — сказалъ Коконна, злопамятный, какъ вс пьемонтцы:— онъ не забылъ нелюбезнаго пріема хозяина и не могъ простить ему этого.

— Да, я слушаю, г. графъ, — отвтилъ хозяинъ, прикладывая руку къ шапк,— но только для того, чтобы быть полезнымъ вамъ. Я подошелъ, услыхавъ, что вы говорите о великомъ герцог Гиз. Не могу ли я служить вамъ чмъ-нибудь, господа? Распоряжайтесь мною — я къ вашимъ услугамъ.

— Ага! Какъ видно, имя герцога Гиза длаетъ чудеса: изъ дерзкаго нахала ты вдругъ становишься почтительнымъ. Чортъ возьми, любезнйшій… Какъ тебя зовутъ?

— Ла-Гюрьеръ, — отвтилъ, наклонившись, хозяинъ.

— Такъ вотъ что я хотлъ спросить у тебя, метръ ла-Гюрьеръ: неужели ты думаешь, что моя рука легче руки герцога Гиза, который, какъ видно, пользуется преимуществомъ длать тебя вжливымъ?

— Не то, что легче, г. графъ, а покороче, — отвтилъ хозяинъ.— Къ тому же, — прибавилъ онъ, — этотъ великій Генрихъ — нашъ идолъ. Мы, парижане, поклоняемся ему.

— Какой Генрихъ?— спросилъ ла-Моль.

— Да онъ только и есть одинъ, — сказалъ хозяинъ: — Генрихъ Гизъ.

— Вы ошибаетесь, любезный, — сказалъ ла-Моль, — есть и другой, о которомъ я посовтовалъ бы вамъ не отзываться дурно въ моемъ присутствіи. Я говорю о Генрих Наваррскомъ. А затмъ есть еще Генрихъ Кондэ, тоже вполн достойный человкъ.

— Ну, этихъ я не знаю,— замтилъ хозяинъ.

— Но я знаю ихъ,— сказалъ ла-Моль,— и такъ какъ я пріхалъ къ королю Генриху Наваррскому, то еще разъ совтую вамъ не говорить о немъ дурно при мн.

Хозяинъ, не отвчая, слегка дотронулся до своей шапки и продолжалъ бросать умильные взгляды на Коконна.

— Такъ графъ упомянулъ о герцог Гиз?— сказалъ онъ.— Г. графъ очень счастливъ. И онъ, конечно, пріхалъ сюда для…

— Для чего же?

— Для празднества, — съ какой-то странной улыбкой отвтилъ хозяинъ.

— Теб слдовало бы сказать ‘для празднествъ’. У васъ тутъ не оберешься ихъ. Вс только и говорятъ, что о балахъ да о каруселяхъ. Хорошо веселятся въ Париж, а?

— Не особенно, г. графъ, по крайней мр, не особенно веселились до сихъ поръ. Но теперь, надюсь, начнется настоящее веселье.

— Однако на свадьбу короля Наваррскаго съхалось очень много народу, — замтилъ ла-Моль.

— Много гугенотовъ,— да!— рзко отвтилъ ла-Гюрьеръ, но тотчасъ же спохватился.— Прошу извиненія, господа! Можетъ-быть, вы протестанты?

— Я — протестантъ!— воскликнулъ Коконна.— Что за вздоръ! Я такой же католикъ, какъ нашъ святйшій отецъ папа.

Ла-Гюрьеръ вопросительно взглянулъ на ла-Моля, но тотъ или не понялъ его взгляда, или же не пожелалъ отвчать на него.

— Если вы не знаете короля Наваррскаго, метръ ла-Гюрьеръ,— сказалъ онъ,— то, можетъ-быть, знаете адмирала? Ходятъ слухи, что онъ пользуется благосклонностью при двор и, такъ какъ меня рекомендовали ему, то я желалъ бы знать, гд онъ живетъ. Скажите мн, пожалуйста, его адресъ, если не боитесь, что отъ этого у васъ слзетъ вся кожа во рту.

— Онъ жилъ на улиц Бетизи, сударь, она начинается вотъ тутъ, направо, — съ довольнымъ видомъ сказалъ хозяинъ: онъ былъ не въ силахъ скрыть свою радость.

— Какъ жилъ?— спросилъ ла-Моль.— Разв онъ перехалъ?

— Да, по всей вроятности, на тотъ свтъ.

— Что это значитъ?— въ одинъ голосъ воскликнули ла-Моль и Коконна.— На тотъ свтъ?

— Какъ же вы, г. графъ, приверженецъ герцога Гиза, не знаете этого?— сказалъ, обращаясь къ Коконну, хозяинъ.

— Чего этого?

— Того, что третьяго дня, въ то время, какъ адмиралъ шелъ по площади Сенъ-Жерменъ д’Оксерруа, мимо дома каноника Пьера Пиля, въ него выстрлили изъ пищали.

— Онъ убитъ?

— Нтъ, ему только раздробило руку и оторвало два пальца. Но надются, что пуля была отравлена.

— Надются?— воскликнулъ ла-Моль.— Какъ смешь говорить это, негодяй?

— Я хотлъ сказать ‘думаютъ’, — поправился хозяинъ.— Нельзя же ставить каждое слово въ строку. Это простая обмолвка.

И метръ ла-Гюрьеръ, повернувшись спиной къ ла-Молю, подмигнулъ Коконна и съ насмшливой#улыбкой высунулъ языкъ.

— Неужели это правда?— спросилъ Коконна, лицо котораго просіяло.

— Неужели это правда?— съ грустнымъ недоумніемъ прошепталъ ла-Моль.

— Да, все происходило точь въ точь такъ, какъ я имлъ честь докладывать вамъ, господа, — отвтилъ трактирщикъ.

— Въ такомъ случа я сію же минуту отправляюсь въ Лувръ, — сказалъ ла-Моль.— Застану я тамъ короля Генриха?

— Конечно, вдь онъ живетъ тамъ.

— И я иду въ Лувръ вмст съ вами,— сказалъ Коконна. Будетъ ли тамъ герцогъ Гизъ?

— По всей вроятности. Онъ недавно прохалъ туда со свитой изъ двухсотъ человкъ.

— Такъ пойдемте, Коконна, — сказалъ ла-Моль.

— Пойдемте.

— А вашъ ужинъ, господа?— спросилъ метръ ла-Гюрьеръ.

— Я, должно-быть, поужинаю у короля Наваррскаго,— сказалъ ла-Моль.

— А я, у герцога Гиза, — сказалъ Коконна.

— А я,— пробормоталъ хозяинъ, проводивъ глазами своихъ гостей, которые пошли по направленію къ Лувру,— я почищу свой шлемъ, приготовлю фитиль для пищали и отточу бердышъ. Неизвстно, что можетъ случиться.

V.
О добродтели вообще и о Лувр въ частности.

Двое прізжихъ, разспросивъ о дорог у перваго встрчнаго, пошли по улиц д’Аверанъ, свернули на улицу Сенъ-Жерменъ д’Оксерруа и скоро приблизились къ Лувру, башни котораго уже начинали сливаться съ надвигающейся темнотой.

— Что съ вами?— спросилъ Коконна у ла-Моля, который остановился при вид стариннаго дворца и смотрлъ съ благоговніемъ на его подъемные мосты, узкія окна и остроконечныя колоколенки, внезапно появившіеся у него передъ глазами.

— Честное слово, и самъ не знаю, — отвтилъ ла-Моль.— Сердце у меня бьется… Я не робокъ, а между тмъ этотъ дворецъ почему-то кажется мн мрачнымъ и даже ужаснымъ.

— А я, тоже Богъ всть почему, какъ-то особенно веселъ,— сказалъ Коконна.— Однако я одтъ довольно небрежно,— прибавилъ онъ, оглядывая свой костюмъ.— Ну, не бда, это придаетъ мн мужественный видъ. Къ тому же, мн былъ данъ приказъ не терять ни минуты и, такъ какъ я исполнилъ его во всей точности, меня должны принять хорошо.

И двое молодыхъ людей, волнуемые противоположными чувствами, продолжали путь.

Лувръ хорошо охранялся, вс караулы были, казалось, удвоены. А потому наши путешественники очутились въ довольно затруднительномъ положеніи. Но Коконна, замтивъ, что имя герцога Гиза было чмъ-то въ род талисмана для парижанъ, подошелъ къ часовому и, сославшись на всемогущаго герцога, спросилъ, нельзя ли ему войти въ Лувръ.

Имя Гиза, повидимому, произвело на часового свое обычное дйствіе, но онъ все-таки спросилъ у Коконна, знаетъ ли онъ пароль.

Коконна долженъ былъ сознаться, что не знаетъ.

— Такъ проходите мимо, — сказалъ часовой.

Въ эту минуту какой-то человкъ, разговаривавшій съ караульнымъ офицеромъ, услыхавъ просьбу Коконна пропустить его въ Лувръ, подошелъ къ нему.

— Зачмъ вамъ нужно видть герцога Гиза?— спросилъ онъ съ нмецкимъ выговоромъ.

— Мн нужно говорить съ нимъ, — отвтилъ Коконна.

— Невозможно. Герцогъ въ настоящую минуту у короля.

— Но у меня есть письмо къ нему.

— А, у васъ есть письмо?

— Да, и я пріхалъ издалека.

— Издалека? Откуда же?

— Изъ Пьемонта.

— Хорошо, хорошо, это другое дло. Ваше имя?

— Графъ Аннибалъ де-Коконна.

— Такъ, такъ! Дайте мн письмо, графъ.

‘Какой онъ любезный!— подумалъ ла-Моль.— Хорошо, если бы и мн удалось найти кого-нибудь, кто помогъ бы мн пройти къ королю Наваррскому’.

— Давайте же письмо,— повторилъ нмецъ, протягивая руку. Коконна, недоврчивый, какъ полуитальянецъ, колебался.

— Не знаю, могу ли я…— сказалъ онъ.— Я не имю чести васъ знать…

— Я — Немъ, изъ свиты герцога Гиза.

— Немъ, — пробормоталъ Коконна.— Не знаю.

— Это г. Бемъ, сударь,— сказалъ часовой.— Васъ обмануло произношеніе. Можете отдать ваше письмо г. Бему, я ручаюсь за него.

— А, г. Бемъ!— воскликнулъ Коконна.— Васъ-то я знаю! Еще бы! Извольте, съ величайшимъ удовольствіемъ! Извините, пожалуйста, мое колебаніе, я не могъ поступить иначе.

— Хорошо, хорошо,— сказалъ Бемъ,— извиненія совершенно излишни.

— Вы такъ любезны, — сказалъ ла-Моль, въ свою очередь подходя къ нему,— что, можетъ-быть, согласитесь взять и мое письмо?

— Какъ ваше имя?

— Графъ Леракъ де-ла-Моль.

— Графъ Леракъ де-ла-Моль?

— Да.

— Имя это мн незнакомо.

— Немудрено, что я не имю чести быть извстнымъ вамъ. Я не здшній и такъ же, какъ графъ де-Коконна, пріхалъ сегодня вечеромъ издалека.

— Откуда?

— Изъ Прованса.

— Съ письмомъ?

— Да, съ письмомъ.

— Къ герцогу Гизу?

— Нтъ, къ его величеству, королю Наваррскому.

— Я служу не у короля Наваррскаго,— сказалъ Бемъ, сразу перемнивъ тонъ и говоря съ ледяною холодностью, — а потому не могу передать ваше письмо.

И, отвернувшись отъ ла-Моля, онъ вошелъ въ Лувръ, сдлавъ Коконна знакъ слдовать за собой.

Ла-Моль остался одинъ.

Въ эту минуту изъ воротъ Лувра, которыя были недалеко отъ тхъ, въ которыя вошли Бемъ и Коконна, выхало человкъ сто всадниковъ.

— Ага! Это де-Муи съ гугенотами, — сказалъ часовой своему товарищу.— Они такъ и сіяютъ. Король общалъ имъ казнить убійцу адмирала. А такъ какъ онъ же убилъ и отца де-Муи, то сынъ отмститъ сразу за двоихъ.

— Вы, кажется, сказали, что этотъ офицеръ — г. де-Муи?— спросилъ часового ла-Моль.

— Точно такъ, сударь.

— И что его сопровождаютъ…

— Еретики. Да, я говорилъ это.

— Благодарю васъ,— сказалъ ла-Моль, какъ бы не замчая презрительнаго тона часового.— Вотъ все, что я хотлъ знать.

И онъ направился къ офицеру, хавшему во глав отряда всадниковъ.

— Я сейчасъ узналъ, что вы г. де-Муи, — сказалъ онъ.

— Да, это мое имя, — вжливо отвтилъ офицеръ.

— Такъ какъ оно пользуется большой извстностью среди протестантовъ, то я беру на себя смлость обратиться къ вамъ съ просьбой.

— Что вамъ угодно?.. Но сначала позвольте узнать съ кмъ я имю честь говорить.

— Я графъ Леракъ де-ла-Моль.

Молодые люди обмнялись поклономъ.

— Я слушаю васъ, графъ,— сказалъ де-Муи.

— Я пріхалъ изъ Э съ письмомъ отъ г. Оріака, губернатора Прованса. Оно адресовано королю Наваррскому и заключаетъ въ себ очень важныя извстія, которыя ему слдуетъ узнать какъ можно скоре. И вотъ я затрудняюсь, какъ передать это письмо. Какъ пройти въ Лувръ?

— Въ Лувръ пройти нетрудно, — сказалъ де-Муи.— Только боюсь, что въ настоящую минуту король Наваррскій занятъ и едва ли будетъ въ состояніи принять васъ. Впрочемъ, если хотите слдовать за мной, я проведу васъ въ его апартаменты. Остальное ужъ ваше дло.

— Тысячу разъ благодарю васъ.

— Пойдемте, — сказалъ де-Муи.

Онъ соскочилъ съ лошади, бросилъ поводъ своему слуг, подошелъ къ калитк, сказалъ пароль часовому и провелъ ла-Моля во дворецъ. Отворивъ дверь, ведущую въ апартаменты короля Наваррскаго, де-Муи сказалъ:

— Войдите, графъ, и пошлите доложить о себ.

Сказавъ это, онъ поклонился и ушелъ.

Оставшись одинъ, ла-Моль оглядлся кругомъ.

Въ передней не было никого, одна изъ дверей, ведущихъ въ комнаты, была отворена.

Ла-Моль вошелъ въ нее и очутился въ коридор.

Въ продолженіе нсколькихъ минутъ онъ то стучалъ, то звалъ кого-нибудь — никто не отвчалъ ему. Самое глубокое безмолвіе царило въ этой части Лувра.

‘Что же мн разсказывали о здшнемъ строгомъ этикет?— подумалъ ла-Моль.— Тутъ можно разгуливать такъ же свободно, какъ на площади’.

Онъ позвалъ еще разъ, но такъ же безуспшно, какъ и прежде.

‘Ну, пойдемъ впередъ, — подумалъ онъ, — въ конц-концовъ я, наврное, встрчу кого-нибудь’.

И онъ пошелъ по коридору, который становился все темне.

Вдругъ дверь, противоположная той, въ которую онъ вошелъ, распахнулась, и показались два пажа съ зажженными канделабрами. Они освщали дорогу женщин высокаго роста, величественнаго вида и чудной красоты.

Свтъ упалъ на ла-Моля, стоявшаго неподвижно.

Женщина, съ своей стороны, тоже остановилась.

— Что вамъ угодно?— спросила она молодого человка голосомъ, зазвучавшимъ въ его ушахъ, какъ очаровательная музыка.

— Извините меня, — сказалъ ла-Моль, опустивъ глаза.— Г. де-Муи привелъ меня по моей просьб сюда. Я желалъ видть короля Наваррскаго.

— Его величества нтъ здсь. Онъ, по всей вроятности, у своего шурина. Не хотите ли, за его отсутствіемъ, сказать королев, что вамъ нужно.

— Очень бы хотлъ, — отвтилъ ла-Моль, — если бы кто-нибудь провелъ меня къ ней.

— Она тутъ, передъ вами.

— Передо мной?!— воскликнулъ ла-Моль.

— Я — королева Наваррская, — сказала Маргарита.

На лиц ла-Моля появилось выраженіе такого изумленія и испуга, что королева улыбнулась.

— Объясните мн поскоре, въ чемъ дло,— сказала она.— Меня ждутъ у королевы-матери.

— Если васъ ждутъ, ваше величество,— сказалъ ла-Моль,— то позвольте мн удалиться. Въ эту минуту я не въ состояніи объяснить вамъ ничего. Мн теперь трудно связать дв мысли. Я не могу думать — я только восхищаюсь.

Маргарита, прелестная и граціозная, подошла къ графу, который безсознательно сказалъ ей комплиментъ, достойный самого ловкаго придворнаго.

— Успокойтесь, — проговорила она, — я подожду и меня подождутъ.

— Простите, ваше величество, что, увидавъ васъ, я не поклонился вамъ съ той почтительностью, какой вы имете право требовать отъ вашего покорнйшаго слуги, но…

— Но вы приняли меня за одну изъ придворныхъ дамъ?— докончила Маргарита.

— Нтъ, ваше величество, я принялъ васъ за призракъ прекрасное Діаны де-Пуатье. Онъ, какъ я слышалъ, является въ Лувр.

— За васъ, какъ я вижу, безпокоиться нечего — вы будете имть успхъ при двор, — сказала Маргарита.— Такъ вы говорите, что у васъ есть письмо къ королю. Это совершенно лишнее. Но все-таки дайте его мн, я передамъ ему… Только, пожалуйста, поторопитесь.

Ла-Моль въ одно мгновеніе досталъ лежавшее у него на груди письмо, завернутое въ шелкъ, и подалъ его королев.

Маргарита взяла его и взглянула на почеркъ.

— Вы не графъ ли де-ла-Моль?— спросила она.

— Точно такъ, ваше величество. Боже, неужели я такъ счастливъ, что вы знаете мое имя?

— Я слышала его отъ моего мужа, короля, и отъ моего брата, герцога Алансонскаго. Одинъ изъ моихъ пажей проводитъ васъ.

Сказавъ это, Маргарита пошла дальше. Ла-Моль отодвинулся къ стн, но коридоръ былъ такъ узокъ, а фижмы королевы Наваррской такъ широки, что платье ея коснулось ла-Моля и въ то же время чудное благоуханіе разлилось въ воздух.

Ла-Моль вздрогнулъ всмъ тломъ и, чтобы не упасть, прислонился къ стн.

Маргарита исчезла, какъ видніе.

— Пойдемте,— сказалъ пажъ, которому было поручено, проводить ла-Моля въ нижнюю галлерею.

— Да, пойдемте, пойдемте!— въ упоеніи воскликнулъ графъ. Такъ какъ пажъ указывалъ ему дорогу въ ту сторону, куда ушла Маргарита, то ла-Моль надялся увидть ее еще разъ, если онъ пойдетъ поскоре.

И онъ не ошибся. Подойдя къ лстниц, которая вела внизъ, онъ увидалъ Маргариту, сходившую съ послднихъ ступенекъ. И въ эту минуту она, можетъ-быть, случайно или же услыхавъ его шаги, обернулась, и онъ снова увидалъ ее.

‘Нтъ, это не смертная, — думалъ онъ, идя за пажемъ.— Это богиня. И, какъ говоритъ Виргилій Маро: ‘Et vera incessu patnit dea’.

— Ну, что же вы?— спросилъ пажъ.

— Иду, иду, — сказалъ ла-Моль.— Извините, пожалуйста.

Шедшій впереди пажъ спустился въ нижній этажъ, отворилъ одну дверь, потомъ другую и, остановившись, сказалъ:

— Вотъ галлерея, въ которой вамъ нужно подождать.

Ла-Моль вошелъ, и дверь затворилась за нимъ.

Въ галлере не было никого, кром какого-то человка, который прохаживался взадъ и впередъ и тоже, повидимому, кого-то ждалъ.

Начинало уже темнть, и длинныя тни ложились отъ высокихъ сводовъ. Несмотря на то, что между ла-Молемъ и незнакомцемъ было не больше двадцати шаговъ разстоянія, они не могли разсмотрть другъ друга.

Ла-Моль подошелъ поближе.

— Господи помилуй!— вдругъ сказалъ онъ.— Да вдь это графъ де-Коконна!

Услыхавъ шаги ла-Моля, пьемонтецъ обернулся и съ такимъ же изумленіемъ глядлъ на него.

— Mordi!— воскликнулъ онъ.— Провались я въ преисподнюю, если это не графъ де-ла-Моль! Однако что же это я длаю? Я произношу ругательства у короля! Говорятъ, впрочемъ, что онъ самъ бранится еще похуже меня и даже въ церкви… Итакъ, мы опять сошлись, ла-Моль, и на этотъ разъ въ Лувр?

— Да. Васъ провелъ Бемъ?

— Онъ самый. Этотъ Бемъ премилый нмецъ. А васъ кто?

— Де-Муи. Я говорилъ вамъ, что и гугеноты пользуются вліяніемъ при двор. Видлись вы съ герцогомъ Гизомъ?

— Нтъ еще… А вы получили аудіенцію у короля Наваррскаго?

— Тоже нтъ, но скоро получу. Меня провели сюда, чтобы я подождалъ здсь.

— Вотъ увидите, что насъ пригласятъ на какой-нибудь парадный ужинъ и мы будемъ сидть за столомъ рядомъ. Какая странная случайность! Два часа тому назадъ судьба свела насъ… Что это съ вами? Вы кажетесь такимъ озабоченнымъ…

— Нтъ, ничего!— вздрогнувъ, сказалъ ла-Моль, все еще ослпленный чуднымъ видніемъ, явившимся ему, — но мсто, гд мы находимся, наводитъ меня на размышленія…

— Философскія — не такъ ли? Вотъ совершенно то же и со мной. Когда вы вышли, мн припомнились наставленія моего учителя. Знакомы вы съ сочиненіями Плутарха, графъ?

— Ну, еще бы!— съ улыбкой отвтилъ ла-Моль.— Это одинъ изъ самыхъ любимыхъ моихъ писателей.

— По-моему, — серьезно сказалъ Коконна, — этотъ великій писатель нисколько не ошибался, сравнивая дары природы съ яркими, но быстро увядающими цвтами, а добродтель считая чуднымъ, вчно благоухающимъ растеніемъ, обладающимъ свойствомъ исцлять раны.

— Вы знаете греческій языкъ, графъ?— спросилъ ла-Моль, пристально взглянувъ на своего собесдника.

— Нтъ. Но мой учитель зналъ его и совтовалъ мн разсуждать о добродтели, когда я буду при двор. По его мннію, это выказываетъ человка съ хорошей стороны. И знайте, что я намренъ слдовать его совтамъ… Кстати, голодны вы?

— Нтъ.

— А мн казалось, что вы смотрли съ большимъ удовольствіемъ на жареную пулярку въ ‘Прекрасной Звзд’? Я, съ своей стороны, умираю отъ голода.

— Вотъ какъ разъ подходящій случай,— сказалъ ла-Моль.— примнить къ длу вашъ взглядъ на добродтель и доказать ваше восхищеніе Плутархомъ. Онъ говорить, что полезно пріучать душу къ страданіямъ, а желудокъ — къ голоду.

— А, такъ вы знаете по-гречески?!— въ изумленіи воскликнулъ Коконна.

— Знаю, — отвтилъ ла-Моль.— Мой наставникъ выучилъ меня.

— Mordi! Въ такомъ случа ваше счастье обезпечено. Вы будете сочинять стихи съ Карломъ IX и говорить по-гречески съ королевой Маргаритой.

— Не считая еще того,— смясь, сказалъ ла-Моль,— что я могу говорить по-гасконски съ королемъ Наваррскимъ.

Въ эту минуту дверь галлереи, ведущая въ апартаменты короля, отворилась. Раздались шаги, и въ темнот показалась какая-то тнь. Эта тнь превратилась въ человка. Этотъ человкъ былъ Бемъ.

Онъ наклонился и, поглядвъ обоимъ молодымъ людямъ въ лицо, чтобы узнать того, кого искалъ, сдлалъ Коконна знакъ слдовать за собой.

Коконна кивнулъ ла-Молю и пошелъ за Бемомъ.

Тотъ привелъ его въ самый конецъ галлереи и отворилъ дверь. За ней начиналась лстница.

Бемъ остановился и, оглядвшись кругомъ, посмотрлъ вверхъ и внизъ и спросилъ:

— Гд вы живете, графъ?

— На улиц де-л’Арбръ-Секъ, въ гостиниц ‘Прекрасной Звзды’.

— Такъ, такъ! Это въ двухъ шагахъ отсюда… Идите сейчасъ же въ свою гостиницу, а ночью…

Онъ снова оглядлся по сторонамъ.

— Ну, что же?— спросилъ Коконна.— А ночью?..

— А ночью приходите сюда съ блымъ крестомъ на шляп Пароль будетъ ‘Гизъ’… Тише! Ни слова никому!

— Въ которомъ же часу мн притти?

— Приходите, когда раздастся набатъ.

— Хорошо, я приду, — сказалъ Коконна.

И, поклонившись Бему, онъ пошелъ, говоря про себя:

— Что все это значитъ и почему будутъ бить въ набатъ? Ну, все равно. Я остаюсь при своемъ прежнемъ мнніи, что Бемъ премилый человкъ… Не подождать ли мн графа дела-Моля? Нтъ, не стоитъ: онъ, наврно, будетъ ужинать съ королемъ Наваррскимъ.

И Коконна пошелъ къ улиц де-л’Арбръ-Секъ, куда его притягивала, какъ магнитъ, вывска гостиницы.

А въ это время дверь галлереи, ведущая въ покои короля Наваррскаго, отворилась и вышедшій оттуда пажъ подошелъ къ ла-Молю.

— Вы графъ де-ла-Моль?— спросилъ онъ.

— Да.

— Гд вы живете?

— На улиц де-л’Арбръ-Секъ, въ гостиниц ‘Прекрасная Звзда’.

— А, это почти рядомъ съ Лувромъ… Слушайте. Его величество поручилъ мн передать вамъ, что онъ не можетъ принять васъ въ настоящую минуту. Можетъ-быть, онъ пошлетъ за вами ночью. Во всякомъ случа, если не получите отъ него никакихъ извстій до завтрашняго утра, приходите въ Лувръ.

— Часовой, пожалуй, не пропуститъ меня?

— Да, правда. Пароль будетъ ‘Наварра’. Скажите его, и вс двери распахнутся передъ вами.

— Благодарю васъ.

— Постойте. Мн данъ приказъ проводить васъ до калитки, чтобы вы не заблудились въ Лувр.

‘А гд-то теперь Коконна?— подумалъ ла-Моль, выйдя изъ дворца.— Ну, онъ, наврное, остался ужинать у герцога Гиза’.

Но когда ла-Моль вошелъ въ гостиницу, ему прежде всего бросилась въ глаза фигура Коконна, сидвшаго передъ громадной яичницей съ ветчиной.

— Ага!— воскликнулъ, расхохотавшись, Коконна.— Вы, повидимому, такъ же хорошо обдали у короля Наваррскаго, какъ я ужиналъ у герцога Гиза.

— Да, совершенно такъ же — И вы, наконецъ, проголодались?

— Кажется, что такъ.

— Несмотря на Плутарха?

— Плутархъ,— сказалъ, смясь, ла-Моль,— говорить въ другомъ мст: ‘Имущій долженъ длиться съ неимущимъ’. Но хотите ли, изъ любви къ Плутарху, подлиться со мной вашей яичницей? А во время ужина мы потолкуемъ о добродтели.

— Нтъ, не о добродтели, — возразилъ Коконна.— О ней хорошо разсуждать только въ Лувр, когда пустъ желудокъ и боишься, что тебя подслушиваютъ. Садитесь и давайте ужинать.

— Какъ видно, сама судьба длаетъ насъ неразлучными,— сказалъ ла-Моль.— Будете вы ночевать здсь?

— Не знаю.

— Не знаю и я.

— Во всякомъ случа я знаю, гд проведу ночь.

— Гд же?

— Да тамъ же, гд вы. Это неизбжно.

Они оба расхохотались и принялись уничтожать яичницу метра ла-Гюрьера.

VI.
Уплаченный долгъ.

Можетъ-быть, читателю интересно узнать, почему ла-Моль не былъ принятъ королемъ Наваррскимъ, а Каконна — герцогомъ Гизомъ? Почему они оба, вмсто того, чтобы угощаться фазанами, куропатками и косулями въ Лувр, ужинали яичницей съ ветчиной въ гостиниц ‘Прекрасной Звзды’? Въ такомъ случа мы попросимъ читателя отправиться вмст съ нами въ старинный королевскій дворецъ и послдовать за Маргаритой Наваррской, которую ла-Моль потерялъ изъ вида около входа въ нижнюю галлерею.

Въ то время, какъ Маргарита спускалась съ лстницы, герцогъ Генрихъ Гизъ, котораго она не видала со дня своей свадьбы, былъ въ кабинет короля. На лстниц, съ которой сходила Маргарита, былъ поворотъ, изъ кабинета, въ которомъ былъ Гизъ, вела дверь. Эта дверь и этотъ поворотъ выходили въ коридоръ, который шелъ до самыхъ покоевъ королевы-матери, Екатерины Медичи.

Она была одна и сидла у стола, опершись локтемъ на раскрытый молитвенникъ, а подбородкомъ — на руку, которая была замчательно красива, благодаря косметикамъ флорентинца Ренэ. Онъ занималъ при королев-матери дв должности: парфюмера и отравителя.

Вдова Генриха 11 была въ траур, который не снимала со смерти мужа. Ей было теперь пятьдесятъ два — пятьдесятъ три года, но, благодаря полнот и свжести, она была еще очень красива. Комната ея, такъ же, какъ и костюмъ, носила на себ печать вдовства. Мебель, портьеры, стны — все въ ней было темное и мрачное. Только надъ балдахиномъ, оснявшимь королевскій тронъ, была нарисована яркая радуга съ девизомъ, который далъ ей Францискъ I: ‘Phs pherei de kai aithzn’, что значитъ въ перевод: ‘Въ ней соединены свтъ и чистота’. На трон лежала любимая левретка Екатерины, Феба, которую подарилъ ей Генрихъ Наваррскій.

Королева-мать, сидла глубоко задумавшись, и слабая, нершительная улыбка мелькала на ея подкрашенныхъ карминомъ губахъ. Вдругъ портьера откинулась и изъ-за нея показалось блдное мужское лицо.

— Все идетъ какъ нельзя хуже!— сказалъ вошедшій.

Екатерина подняла голову и увидала Гиза.

— Почему же?— спросила она.— Что вы хотите сказать, Генрихъ?

— Я хочу сказать, что король больше, чмъ когда-либо, любезничаетъ съ этими проклятыми гугенотами и что если мы будемъ дожидаться его разршенія, то намъ придется ждать очень долго, а можетъ-быть, и вчно.

— Но что же такое случилось?— спросила Екатерина.

Лицо ея было, какъ всегда, спокойно, хоть она умла, при случа, придавать ему всевозможныя выраженія.

— То, что сейчасъ я въ двадцатый разъ спрашивалъ у его величества, долго ли еще мы будемъ выносить дерзости, которыя позволяютъ себ господа гугеноты съ тхъ поръ, какъ ранили ихъ адмирала?

— Что же вамъ отвтилъ мой сынъ?— спросила Екатерина.

— Онъ отвтилъ мн: ‘Герцогъ, народъ подозрваетъ, что вы виновны въ покушеніи на убійство моего второго отца, адмирала, защищайтесь, какъ знаете. Что касается до меня, то я и самъ сумю защитить себя, если меня вздумаютъ оскорблять’. И, сказавъ это, онъ пошелъ кормить своихъ собакъ.

— А вы не пытались остановить его?

— Нтъ, пытался. Но онъ, бросивъ на меня взглядъ, свойственный только ему одному, отвтилъ мн хорошо извстнымъ вамъ тономъ: ‘Мои собаки голодны, герцогъ, и я не хочу заставлять ихъ ждать: вдь это не люди’. Посл этого я пошелъ сюда, чтобы извстить васъ.

— И хорошо сдлали, — сказала королева-мать.

— Что же мы теперь предпримемъ?

— Попробуемъ сдлать еще одну послднюю попытку.

— А кто возьметъ это на себя?

— Я… Король одинъ?

— Нтъ, у него Таваннъ.

— Подождите меня здсь. Или лучше идите за мной, но войдите къ королю черезъ нсколько времени посл меня.

Екатерина встала и пошла въ комнату, отведенную для любимыхъ борзыхъ собакъ короля, гд он нжились на бархатныхъ подушкахъ и турецкихъ коврахъ. На вдланныхъ въ стну жердяхъ сидло два или три лучшихъ сокола и маленькій сорокопутъ, съ которымъ Карлъ IX охотился на птичекъ въ садахъ Лувра и Тюльери, который въ то время начали строить. Идя къ Карлу, королева-мать придала своему лицу подходящее къ случаю выраженіе: теперь оно было блдное и страдальческое, а на глазахъ у нея блестли слезы.

Она неслышно подошла къ королю, который кормилъ собакъ пирожками, разрывая ихъ на равные куски.

— Сынъ мой, — сказала Екатерина съ такимъ естественнымъ трепетаніемъ въ голос, что король вздрогнулъ.

— Что съ вами?— спросилъ онъ, быстро повернувшись къ ней.

— Я пришла, — сказала Екатерина, — просить у тебя позволенія удалиться въ одинъ изъ твоихъ дворцовъ, — все равно въ какой. Мн нужно только одно: чтобы онъ былъ какъ можно дальше отъ Парижа.

— Почему же вы хотите ухать, матушка?— спросилъ Карлъ IX, устремивъ на Екатерину свои тусклые глаза, которые иногда становились такими проницательными.

— Потому что мн каждый день приходится выносить оскорбленія отъ гугенотовъ, потому что еще сегодня они грозили теб самому въ Лувр. Я не желаю присутствовать при такихъ сценахъ.

— Но вдь хотли убить ихъ адмирала, матушка,— убдительно сказалъ король.— Гнусный негодяй уже убилъ у этихъ несчастныхъ храбраго де-Муи. Должно же быть въ государств правосудіе!

— Не безпокойся, сынъ мой, за этимъ дло не станетъ. Если ты откажешься исполнить ихъ требованія, они распорядятся по-своему: сегодня они отомстятъ герцогу Гизу, завтра — мн, послзавтра — теб.

— Неужели вы въ самомъ дл думаете это?— спросилъ Карлъ IX, уже начиная колебаться.

— А ты, сынъ мой, неужели до сихъ поръ не понялъ, чего добиваются гугеноты?— спросила Екатерина, уже не сдерживая своей ненависти.— Теперь дло идетъ ужъ не объ убійств Франсуа Гиза или о покушеніи на убійство адмирала, не о католической или протестантской религіи, а о замщеніи сына Генриха II сыномъ Антонія Бурбонскаго.

— Полно, полно, матушка!— остановилъ ее король.— Вы, какъ всегда, страшно преувеличиваете.

— Что же намренъ ты длать, сынъ мой?

— Ждать, матушка, ждать. Въ этомъ слов заключается вся мудрость человческая. Самымъ великимъ, самымъ могущественнымъ и самымъ ловкимъ человкомъ всегда будетъ тотъ, кто уметъ ждать.

— Въ такомъ случа жди. Я, съ своей стороны, ждать не намрена.

И, сказавъ это, Екатерина поклонилась и пошла къ двери. Карлъ IX остановилъ ее.

— Что же, наконецъ, йужно, по-вашему, сдлать, матушка?— опросилъ онъ.— Я прежде всего желаю быть справедливымъ и не обижать никого.

Екатерина приблизилась къ нему.

— Подойдите сюда, графъ, — сказала она Таванну, ласкавшему сорокопута,— и скажите королю, что, по-вашему мннію, слдуетъ длать.

— Ваше величество разршаетъ мн это?— спросилъ Таваннъ, обращаясь къ королю.

— Говори, Таваннъ, говори.

— Что длаете вы, ваше величество, на охот, когда кабанъ бжитъ на васъ?

— Чортъ возьми! Я жду его и втыкаю ему въ горло рогатину.

— Чтобы помшать ему ранить тебя,— добавила Екатерина.

— И чтобы позабавиться,— сказалъ король, у котораго храбрость доходила до жестокости.— Но я не буду убивать для забавы гугенотовъ, они тоже мои подданные, какъ и католики.

— Въ такомъ случа, сынъ мой,— сказала Екатерина,— твои подданные гугеноты сдлаютъ то же, что длаетъ кабанъ, если ему не втыкаютъ въ горло рогатины: они нападутъ на тебя сами. И ты будешь свергнутъ съ трона.

— Вы полагаете, матушка?— спросилъ король такимъ тономъ, который показывалъ, что онъ не придаетъ большого значенія предсказаніямъ своей матери.

— Разв ты не видался сегодня съ де-Муи и его гугенотами?

— Видлся, конечно, я только что отпустилъ ихъ. Но я нахожу просьбу де-Муи вполн справедливой. Онъ просилъ у меня смерти убійцы своего отца и адмирала. Вдь мы же стремились казнить Монгоммери за смерть моего отца, а вашего супруга, несмотря на то, что причиной ея была лишь несчастная случайность.

— Хорошо, государь, — сказала, оскорбившись, Екатерина,— прекратимъ этотъ разговоръ. Ваше величество находится подъ покровомъ Божіимъ, Господь далъ вамъ силу, мудрость и смлость. Но я, слабая женщина, покинутая Богомъ за мои грхи, конечно, я боюсь и покоряюсь.

Съ этими словами Екатерина снова поклонилась и вышла, сдлавъ знакъ Гизу, уже вошедшему въ комнату, остаться и еще разъ попробовать убдить короля.

Карлъ IX проводилъ мать глазами, но не попросилъ ее вернуться. Когда она ушла, онъ сталъ насвистывать охотничью псенку и снова занялся своими собаками.

— У моей матери, — посл небольшой паузы сказалъ онъ,— настоящій королевскій умъ. Онъ не знаетъ сомнній. Разв можно убить нсколько дюжинъ гугенотовъ только за то, что они просили у меня правосудія! Вдь это же ихъ право, наконецъ!

— Нсколько дюжинъ!— вполголоса проговорилъ Гизъ.

— А, вы здсь, герцогъ, — сказалъ король, длая видъ, какъ будто только теперь увидалъ его.— Да, нсколько дюжинъ. Недурная потеря! Вотъ если бы кто-нибудь пришелъ ко мн и сказалъ: ‘Государь, вы избавитесь отъ всхъ своихъ враговъ сразу, завтра не останется ни одного изъ нихъ, такъ что некому будетъ упрекнуть васъ въ ихъ смерти’. Вотъ тогда — дло другое!

— Въ такомъ случа, государь…

— Таваннъ, — перебилъ король, — ты совсмъ измучилъ Марго, посади ее на жердочку. Вдь изъ-за того, что она носитъ имя моей сестры, королевы Наваррской, еще не слдуетъ, что вс могутъ ласкать ее.

Таваннъ посадилъ сорокопута на мсто и началъ закручивать и раскручивать уши одной изъ борзыхъ.

— Но если вашему величеству, — снова началъ Гизъ,— дйствительно, скажутъ: ‘Государь, вы избавитесь завтра отъ всхъ вашихъ враговъ?’

— А по предстательству какого же святого совершится это чудо?

— Сегодня у насъ 24 августа, государь. Значитъ, по предстательству св. Вароломея.

— Это хорошій святой, — сказалъ король.— Онъ допустилъ, чтобы съ него, живого, содрали кожу.

— Тмъ лучше. Такъ какъ онъ самъ страдалъ, то, наврное, не любитъ палачей.

— И вы, кузенъ, — сказалъ король, — вы, своей хорошенькой шпажонкой съ золотымъ ефесомъ, разсчитываете убить до завтрашняго утра десять тысячъ гугенотовъ? Ха-ха-ха! Чортъ возьми! Какой же вы шутникъ, герцогъ Гизъ!

И король снова расхохотался, но страннымъ смхомъ, въ которомъ было что-то зловщее.

— Государь, — продолжалъ Гизъ, вздрогнувъ отъ этого хохота, въ которомъ не было ничего человческаго, — скажите только слово, одно слово — сдлайте знакъ и все будетъ кончено. У меня есть швейцарцы, у меня тысяча сто человкъ свиты, легкая конница, народъ. У вашего величества отрядъ тлохранителей, друзья, все католическое дворянство. Насъ будетъ двадцать противъ одного!

— Если вы такъ сильны, кузенъ, то зачмъ же вы жужжите мн въ уши все одно и то же. Длайте, какъ знаете сами, а меня оставьте въ поко.

И король повернулся къ своимъ собакамъ.

Въ эту минуту портьера приподнялась и показалась Екатерина.

— Все идетъ хорошо, — шепнула она герцогу.— Настаивайте, онъ согласится.

Портьера опустилась, и Екатерина исчезла. Карлъ не видалъ или сдлалъ видъ, что не видалъ ее.

— Но я все-таки долженъ знать, — снова заговорилъ герцогъ,— что, дйствуя согласно моему желанію, я сдлаю угодное вашему величеству.

— Вы. право же, пристаете ко мн, кузенъ Гизъ, какъ съ ножомъ къ горлу! Но это не приведетъ ни къ чему. Разв я не король?

— Пока еще нтъ, государь, но, если захотите, то будете имъ завтра.

— Значитъ, убьютъ и короля Наваррскаго и принца Кондэ,— сказалъ Карлъ.— Здсь… въ моемъ Лувр! И онъ прибавилъ едва слышно:— Если не здсь — другое дло.

— Ваше величество!— воскликнулъ герцогъ.— Ихъ обоихъ не будетъ здсь ночью, они собираются кутить съ вашимъ братомъ, герцогомъ Алансонскимъ.

— Таваннъ, — нетерпливо сказалъ король, необыкновенно искусно притворившись разсерженнымъ, — перестань, пожалуйста, дразнить собаку!.. Актеонъ, сюда!

И Карлъ IX, не желая больше слушать герцога, вышелъ изъ комнаты, оставивъ Таванна и Гиза въ прежнемъ недоумніи.

Тмъ временемъ сцена другого рода происходила въ покояхъ Екатерины. Посовтовавъ Гизу настаивать на своемъ, она ушла къ себ, тамъ уже ждали ее вс лица, которыя обыкновенно бывали у нея по вечерамъ.

Екатерина, уходившая къ королю съ такимъ грустнымъ лицомъ, вернулась веселая и сіяющая. Она обошлась очень любезно съ своими придворными дамами и кавалерами и мало-помалу отпустила ихъ всхъ, съ ней осталась одна только Маргарита, которая сидла на баул, около открытаго окна, и, глубоко задумавшись, глядла на небо.

Оставшись наедин съ своей младшей дочерью, Екатерина раза два или три открывала ротъ, какъ бы собираясь сказать ей что-то, но каждый разъ мрачное раздумье овладвало ею и слова не сходили у нея съ губъ.

Вдругъ портьера приподнялась и вошелъ Генрихъ Наваррскій.

Левретка, спавшая на трон, вскочила и подбжала къ нему.

— Это вы, сынъ мой?— сказала, вздрогнувъ, Екатерина.— Разв вы будете ужинать въ Лувр?

— Нтъ, ваше величество, — отвтилъ Генрихъ.— Я сейчасъ ухожу вмст съ Кондэ и герцогомъ Алансонскимъ. Я думалъ встртить ихъ здсь, у васъ.

Екатерина улыбнулась.

— Ну, что жъ, ступайте, господа, ступайте! Мужчинамъ хорошо — они могутъ ходить всюду, куда угодно. Неправда ли, Маргарита?

— Да, правда, — отвтила Маргарита, — нтъ ничего лучше свободы!

— Вы какъ будто хотите сказать, что я, стсняю вашу свободу?— спросилъ Генрихъ, наклоняясь къ жен.

— Нтъ, я подразумвала совсмъ не то, — отвтила Маргарита.— Я говорила не о себ, а о положеніи женщинъ вообще.

— Вы, можетъ-быть, увидитесь съ адмираломъ, сынъ мой?— спросила Екатерина.

— Очень можетъ быть.

— Зайдите къ нему, вы подадите этимъ хорошій примръ. А завтра увдомите меня о его здоровь.

— Я зайду къ нему, ваше величество, если вы одобряете это.

— Я не одобряю ничего… Кто тамъ?.. Откажите, откажите!.. Генрихъ пошелъ къ двери, чтобы исполнить приказаніе Екатерины, но не усплъ онъ дойти до нея, какъ портьера приподнялась и показалась блокурая головка баронессы де-Совъ.

— Это парфюмеръ Ренэ, ваше величество, — сказала она.— Онъ пришелъ по вашему приказанію Екатерина бросила на Генриха Наваррскаго быстрый, какъ молнія, взглядъ.

Лицо принца сначала вспыхнуло, а потомъ страшно поблднло: баронесса произнесла имя убійцы его матери. Не желая выдавать своего волненія, онъ подошелъ къ окну и облокотился на него.

Левретка завыла.

Въ комнату вошли двое: объ одномъ изъ нихъ доложили, другая имла право входить безъ доклада.

Первый былъ парфюмеръ Ренэ. Съ низкими поклонами и подобострастной почтительностью слугъ-флорентинцевъ, онъ подошелъ къ Екатерин и открылъ ящичекъ, который держалъ въ рук, вс отдленія его были заняты флаконами и порошками.

Другая была герцогиня Лотарингская, старшая сестра Маргариты. Она вошла черезъ маленькую потаенную дверь, ведшую въ кабинетъ короля, и была блдна и дрожала. Желая, повидимому, чтобы ее не замтила Екатерина, которая разсматривала вмст съ баронессой де-Совъ принесенныя Ренэ косметики, она подошла къ Маргарит и сла рядомъ съ ней. Тутъ же стоялъ и король Наваррскій, приложивъ руку ко лбу.

Онъ какъ будто старался опомниться и прійти въ себя.

Въ эту минуту Екатерина обернулась.

— Ты можешь итти къ себ, дочь моя, — сказала она Маргарит и прибавила, взглянувъ на Генриха.— Ступайте веселиться, сынъ мой!

Маргарита встала, а Генрихъ отвернулся отъ окна.

Герцогиня Лотарингская схватила сестру за руку.

— Не уходи отсюда, — быстро и едва слышно шепнула она ей, — не уходи къ себ. Герцогъ Гизъ просилъ меня предупредить тебя объ этомъ. Ты спасла ему жизнь, теперь онъ въ свою очередь хочетъ спасти тебя.

— Что такое ты говоришь, Клавдія?— спросила, обернувшись къ нимъ, Екатерина.

— Ничего, матушка.

— Ты что-то шепнула Маргарит.

— Я только пожелала ей спокойной ночи и передала поклонъ отъ герцогини Неверской.

— А гд эта прекрасная герцогиня?

— Она съ своимъ зятемъ, герцогомъ Гизомъ.

Екатерина подозрительно взглянула на дочерей и нахмурила брови.

— Поди сюда, Клавдія, — сказала она.

Герцогиня повиновалась. Екатерина схватила ее за руку.

— Что такое ты сказала ей, болтунья?— шепнула она, сжавъ руку дочери такъ сильно, что та чуть не вскрикнула.

— Не позволите ли вы мн поцловать вашу руку и проститься съ вами?— обратился къ своей жен Генрихъ, отъ котораго не укрылось ни одно движеніе Маргариты, королевы и Клавдіи.

Маргарита протянула ему дрожащую руку.

— Что сказала вамъ герцогиня?— шопотомъ спросилъ Генрихъ, наклоняясь къ ея рук.

— Чтобы я не уходила. Ради Бога, не уходите и вы!

Въ этихъ словахъ былъ лишь слабый намекъ на какую-то опасность, но и этого намека было достаточно для Генриха, чтобы догадаться о заговор.

— Это еще не все, — сказала Маргарита.— вотъ письмо, которое привезъ провансальскій дворянинъ.

— Де-ла-Моль?

— Да. Благодарю васъ, — сказалъ Генрихъ, взявъ письмо и спрятавъ его на грудь. Потомъ, отойдя отъ своей растерявшееся жены, онъ приблизился къ флорентинцу и положилъ ему руку на плечо.

— Ну, что, метръ Ренэ?— спросилъ онъ.— Какъ идетъ торговля?

— Да недурно, ваше величество, недурно, — отвтилъ съ своей фальшивой улыбкой отравитель.

— Еще бы нтъ! Вдь вы поставщикъ всхъ коронованныхъ особъ во Франціи и за границей.

— За исключеніемъ только короля Наваррскаго, — дерзко отвтилъ флорентинецъ.

— Ventre-saint-gris! Вы правы, метръ Ренэ, — сказалъ Генрихъ.— А моя бдная мать, поставщикомъ которой вы тоже были, еще рекомендовала мн васъ передъ смертью. Приходите ко мн завтра или послзавтра и приносите ваши лучшіе парфюмерные товары.

— Это произведетъ хорошее впечатлніе,— съ улыбкой сказала Екатерина.— Говорятъ…

— Что у меня карманы пусты?— сказалъ, расхохотавшись, Генрихъ.— Отъ кого же вы узнали это, матушка? Отъ Марго?

— Нтъ, сынъ мой, — отвтила Екатерина, — отъ баронессы де-Совъ.

Въ эту минуту герцогиня Лотарингская, которая, несмотря на вс свои усилія, была уже не въ силахъ сдерживаться, громко зарыдала.

Генрихъ даже не обернулся.

— Сестра!— воскликнула Маргарита, бросившись къ герцогин.— Что такое съ тобою?

— Ничего особеннаго, — отвтила Екатерина, становясь между ними.— У нея нервная лихорадка, отъ которой Мазилъ совтовалъ ей лчиться ароматами.

И она снова сжала, на этотъ разъ еще сильне, руку своей старшей дочери, а потомъ сказала, обернувшись къ младшей:

— Ну, что же, Марго? Разв ты не слыхала, что я просила тебя итти къ себ? Если просьбы недостаточно, то я приказываю теб.

— Простите, ваше величество, — отвтила блдная, дрожащая Маргарита.— Желаю вамъ спокойной ночи.

— И, надюсь, что твое желаніе исполнится. Прощай.

Маргарита ушла нетвердыми шагами, тщетно стараясь встртиться взглядомъ съ мужемъ, который даже не обернулся въ ея сторону.

Наступило небольшое молчаніе. Екатерина не спускала глазъ съ герцогини Лотарингской, которая съ своей стороны тоже глядла на мать, ни слова не говоря и съ умоляющимъ видомъ сложивъ руки.

Генрихъ стоялъ къ нимъ спиной, но внимательно слдилъ за ними въ зеркало, длая видъ, что мажетъ усы помадой, которую только что предложилъ ему попробовать Ренэ.

— А вы, Генрихъ,— сказала Екатерина,— вы не отдумали итти.

— Ахъ, да! Конечно, не отдумалъ!— воскликнулъ король Наваррскій.— Клянусь честью, я совсмъ забылъ, что герцогъ Алансонскій и принцъ Кондэ ждутъ меня! Это чудное благоуханіе какъ будто опьяняетъ меня и я совсмъ теряю память. До свиданія, ваше величество!

— До свиданія. Вы извстите меня завтра о здоровь адмирала?

— Непремнно… Ну, Феба? Что такое съ тобой?

— Феба!— съ досадой крикнула Екатерина.

— Позовите ее, ваше величество, — сказалъ Генрихъ, — она не хочетъ выпускать меня.

Королева-мать встала и, взявъ собачку за ошейникъ, держала ее до тхъ поръ, пока король Наваррскій не вышелъ изъ комнаты. У него было такое спокойное, веселое лицо, какъ будто онъ и не подозрвалъ, что ему грозитъ смертельная опасность.

Когда Екатерина Медичи выпустила собачку, то бросилась за Генрихомъ. Но дверь была уже затворена и Феба могла только просунуть свою узенькую мордочку подъ портьеру и жалобно завыть.

— А теперь, Шарлотта, — сказала Екатерина баронесс де-Совъ, — позови сюда герцога Гиза и Таванна, они ждутъ въ моей молельн. Да приходи и сама. Герцогиня Лотарингская чувствуетъ себя дурно и ты понадобишься ей.

VII.
Ночь 24 августа 1572 года.

Когда ла-Моль и Коконна кончили свой скромный ужинъ — пулярки ‘Прекрасной Звзды’ красовались только на вывск — Коконна вытянулъ ноги, облокотился на столъ и, допивая послдній стаканъ вина, спросилъ:

— Вы сейчасъ же ляжете спать, ла-Моль?

— Честное слово, я не прочь уснуть,— отвтилъ ла-Моль.— Очень возможно, что меня разбудятъ ночью.

— И меня тоже,— сказалъ Коконна.— Но мн кажется, что, въ виду этого, намъ лучше совсмъ не ложиться, чтобы не заставлять ждать посланныхъ, которые придутъ за нами. Спросимъ лучше карты и поиграемъ.

— Я съ удовольствіемъ принялъ бы ваше предложеніе, но для игры нужны деньги, а у меня едва ли наберется семь золотыхъ экю въ чемодан. Въ этомъ заключается все мое богатство. Я могу разсчитывать только на него, чтобы составить себ состояніе.

— Семь золотыхъ экю!— воскликнулъ Коконна.— И вы еще жалуетесь! Mordi! А у меня всего только шесть!

— Полноте!— сказалъ ла-Моль.— Я видлъ, какъ вы вынимали изъ кармана кошелекъ. Онъ не только полонъ, но даже черезчуръ туго набитъ.

— А! Это старый долгъ, который я долженъ уплатить другу моего отца, — отвтилъ Коконна.— Онъ, какъ я подозрваю, тоже немножко гугенотъ, въ род васъ… Да, у меня тутъ сотня монетъ,— продолжалъ онъ, хлопнувъ себя по карману,— но эти деньги принадлежатъ метру Меркандону, что же касается до моего личнаго имущества, то все оно заключается, какъ я уже говорилъ вамъ, въ шести экю.

— Такъ какая же тутъ игра?

— Да вотъ потому-то именно я и хочу играть. Къ тому же мн пришла въ голову одна мысль.

— Какая?

— Мы оба пріхали въ Парижъ съ одинаковой цлью?

— Да.

— У каждаго изъ насъ есть могущественный покровитель?

— Совершенно врно.

— Вы разсчитываете на своего покровителя такъ же, какъ я на своего?

— Да.

— Ну, такъ вотъ что мн пришло въ голову: сначала поиграемъ на деньги, потомъ на первую милость при двор или удачу въ любви…

— Это, дйствительно, очень остроумно!— улыбаясь, сказалъ ла-Моль.— Но, сознаюсь, я не такой страстный игрокъ, чтобы ставить на карту или на кости всю свою будущность. Вдь отъ первой милости при двор, которая выпадетъ на долю вамъ или мн, будетъ зависть, по всей вроятности, вся наша дальнйшая судьба.

— Ну, хорошо! Оставимъ въ сторон первую милость при двор и будемъ играть на первый успхъ у любовницы.

— Тутъ есть только одно неудобство, — замтилъ ла-Моль.

— Какое же?

— То, что у меня нтъ любовницы.

— Да и у меня нтъ. Но я разсчитываю, что она скоро будетъ. Я, слава Богу, не такой уродъ, чтобы отъ меня бгали женщины.

— Он, наврное, и не будутъ бгать отъ васъ. Но такъ какъ самъ я не особенно врю въ свою любовную звзду, то такая ставка была бы слишкомъ невыгодна для васъ: это значило бы обыгрывать васъ наврняка. Давайте лучше играть на ваши шесть экю. Если вы проиграете ихъ и захотите продолжать игру, я ничего не буду имть противъ этого: вы дворянинъ и ваше слово стоитъ золота.

— Отлично! Вы совершенно правы — слово дворянина, дйствительно, стоитъ золота, въ особенности, если этотъ дворянинъ въ сил при двор. И, поврьте, я рисковалъ бы немногимъ, играя съ вами на первую милость, какая выпадетъ мн на долю.

— Но вамъ все-таки было бы непріятно проиграться. А я въ сущности ничего бы не выигралъ. Такъ какъ я нахожусь на служб у короля Наваррскаго, то не могъ бы взять ничего у герцога Гиза.

— А, проклятый еретикъ!— проворчалъ хозяинъ, чистя свою старую каску.— Чутье, какъ видно, не обмануло меня!

И, сказавъ это, онъ перекрестился.

Коконна взялъ карты, которыя подалъ ему слуга, и сталъ тасовать ихъ.

— Такъ значитъ вы…— началъ онъ.

— Что такое?

— Значитъ, вы протестантъ.

— Я?

— Да, вы.

— Ну, что жъ? Положимъ, что такъ,— съ улыбкой сказалъ ла-Моль.— Имете вы что-нибудь противъ насъ?

— Нтъ, мн ршительно все равно. Я отъ всей души ненавижу протестантство, но не питаю ненависти къ гугенотамъ.

Они къ тому же въ мод.

— Да,— смясь, сказалъ, ла-Моль.— А доказательствомъ служить выстрлъ въ адмирала. Ужъ не играть ли намъ на выстрлы?

— Какъ хотите, — отвтилъ Коконна.— Мн все равно на что, лишь бы играть.

— Такъ начнемте, — сказалъ ла-Моль, взявъ свои карты и разбирая ихъ по мастямъ.

— Начнемте. И не опасайтесь. Если я проиграю даже сто экю, то и въ такомъ случа у меня завтра утромъ найдется, чмъ заплатить ихъ.

— Значитъ, счастье придетъ къ вамъ во сн?

— Нтъ, я самъ пойду за нимъ.

— Куда же это? И я отправился бы вмст съ вами.

— Въ Лувръ.

— Вы пойдте туда ночью?

— Да, ныншней ночью мн общана особая аудіенція у великаго герцога Гиза.

Какъ только Коконна заговорилъ о томъ, что пойдетъ искать счастье въ Лувръ, ла-Гюрьеръ пересталъ чистить свою каску и, вставъ за стуломъ ла-Моля, началъ длать Коконну какіе-то таинственные знаки. Но тотъ былъ такъ занятъ разговоромъ и игрой, что не замчалъ ихъ.

— Удивительная вещь!— сказалъ ла-Моль.— Вы были правы, говоря, что мы родились подъ одной звздой. Мн тоже назначено ныншней ночью свиданіе въ Лувр, но только не съ герцогомъ Гизомъ, а съ королемъ Наваррскимъ.

— Знаете вы короля?

— Да.

— А условный знакъ?

— Нтъ.

— Ну, а я знаю все. Мой пароль…

Но тутъ ла-Гюрьеръ сдлалъ такой отчаянный жестъ, что Коконна, какъ разъ въ эту минуту поднявшій голову, остановился, не докончивъ фразы. Жестъ хозяина поразилъ его даже больше, чмъ потеря трехъ экю, которыя онъ только что проигралъ. Замтивъ изумленіе, выразившееся на лиц Коконна, ла-Моль обернулся. Но онъ не увидалъ ничего особеннаго: сзади него стоялъ, скрестивъ руки, хозяинъ въ каск, которую онъ только что чистилъ.

— Что съ вами?— спросилъ у своего партнера ла-Моль.

Коконна молча переводилъ глаза съ него на хозяина, который снова сталъ длать ему какіе-то непонятные знаки.

Ла-Гюрьеръ понялъ, что нужно прійти къ нему на помощь.

— Я тоже очень люблю играть въ карты,— быстро сказалъ онъ.— И вотъ, когда я подошелъ посмотрть на вашу игру и надлъ каску, г. графъ съ удивленіемъ взглянулъ на меня. Еще бы! Скромный трактирщикъ и вдругъ въ каск!

— Ну, ужъ и фигура — нечего сказать!— воскликнулъ, расхохотавшись, ла-Моль.

— Что длать, г. графъ!— добродушно сказалъ хозяинъ, пожимая плечами, какъ бы въ сознаніи своего ничтожества.— Мы не воины и видомъ похвалиться не можемъ. Хорошо такимъ храбрымъ господамъ, какъ вы, красоваться въ золоченыхъ шлемахъ и биться острыми рапирами. А съ насъ довольно и того, что мы служимъ въ милиціи.

— Ага!— сказалъ ла-Моль, въ свою очередь тасуя карты.— Такъ вы служите въ милиціи?

— Да, г. графъ. Я состою сержантомъ въ рот городской милиціи.

Ла-Моль началъ сдавать карты, а ла-Гюрьеръ отошелъ отъ стола, приложивъ палецъ къ губамъ, какъ бы въ вид предостереженія Коконна, который уже окончательно растерялся. Это, должно-быть, послужило причиной того, что онъ проигралъ и вторую ставку такъ же быстро, какъ первую.

— Ну, вотъ и конецъ вашимъ шести экю,— сказалъ ла-Моль.— Хотите отыграться въ счетъ будущихъ вашихъ богатствъ?

— Съ удовольствіемъ, — отвтилъ Коконна, — съ удовольствіемъ.

— Но вдь вы говорили, что у васъ назначено свиданіе съ герцогомъ Гизомъ?— спросилъ ла-Моль.

Коконна взглянулъ въ ту сторону, гд была дверь въ кухню, и увидалъ хозяина, который сдлалъ совсмъ круглые глаза, снова, повидимому, предостерегая его.

— Да, но теперь еще слишкомъ рано,— сказалъ Коконна.— Поговоримъ лучше о васъ, ла-Моль.

— А еще лучше объ игр, графъ. Если не ошибаюсь, я сейчасъ выиграю у васъ еще шесть экю.

— Mordi! А вдь и въ самомъ дл такъ… Я не разъ слыхалъ, что гугеноты счастливы въ игр. Ну, право же, мн хочется и самому сдлаться гугенотомъ, чортъ побери!

Глаза ла-Гюрьера засверкали, какъ раскаленные угли, но, занятый игрой, Коконна не замтилъ этого.

— Ну, что же, и отлично, графъ, — сказалъ ла-Моль.— Какъ ни странна причина, вызывающая ваше обращеніе, мы съ радостью примемъ васъ.

Коконна почесалъ за ухомъ.

— Если бы я зналъ наврное, — сказалъ онъ, — что вамъ везетъ въ картахъ, благодаря тому, что вы гугенотъ, я, право же… Говоря откровенно, я не особенно дорожу обрядами, и такъ какъ самъ король…

— И наша религія такая простая, такая чистая!

— Къ тому же она теперь въ мод,— добавилъ Коконпа,— и, кром того, приноситъ счастье въ игр. Вс тузы, чортъ побери, идутъ къ вамъ! А между тмъ вы играете честно и не плутуете, я слдилъ за вами. Да, все дло тутъ, очевидно, въ религіи.

— Вы проиграли еще шесть экю, — спокойно сказалъ ла-Моль.

— Ахъ, какъ вы соблазняете меня!— воскликнулъ Коконна.— Если я ныншней ночью буду недоволенъ герцогомъ Гизомъ…

— Что же тогда?

— Тогда я попрошу васъ представить меня завтра королю Наваррскому. И не безпокойтесь: если я сдлаюсь гугенотомъ, то превзойду и Лютера, и Кальвина, и Меланхтона и всхъ протестантовъ, какіе только есть въ мір.

— Молчите!— остановилъ его ла-Моль.— Вы поссоритесь съ нашимъ хозяиномъ.

— Да, правда,— сказалъ Коконна, оборачиваясь къ кухн.— Нтъ, онъ не слушаетъ насъ: онъ теперь слишкомъ занятъ для этого.

— Что онъ длаетъ?— спросилъ ла-Моль, который съ своего мста не могъ видть ла-Гюрьера.

— Онъ разговариваетъ съ какимъ-то… Чортъ возьми, да вдь это онъ!

— Кто?

— Да тотъ самый, похожій на ночную птицу человкъ, въ желтомъ камзол и буромъ плащ, съ которымъ онъ разговаривалъ, когда мы пріхали. И какъ онъ горячится, чортъ возьми!.. Эй, послушайте-ка, метръ ла-Гюрьеръ! Ужъ не занимаетесь ли вы, чего добраго, политикой!

На этотъ разъ хозяинъ длалъ такой энергичный и повелительный жестъ, что Коконна, несмотря на свое пристрастіе къ картамъ, всталъ и подошелъ къ нему.

— Куда же вы идете, Коконна?— спросилъ ла-Моль.

— Вы спрашиваете вина, г. графъ?— сказалъ ла-Гюрьеръ, схвативъ пьемонтца за руку.— Его сейчасъ подадутъ… Грегуаръ! Вина этимъ господамъ!

И, нагнувшись къ Кокопна, онъ шепнулъ ему на ухо:

— Молчите! Молчите, если дорожите жизнью! И разстаньтесь поскоре съ вашимъ товарищемъ!

Ла-Гюрьеръ былъ такъ блденъ, а желтый человкъ такъ мраченъ, что дрожь пробжала по тлу Коконна.

— Извините меня, любезный ла-Моль, — сказалъ онъ.— Я въ одинъ мигъ проигралъ вамъ пятьдесятъ экю. Мн сегодня не везетъ, и я боюсь проиграться.

— Хорошо, хорошо, какъ хотите, — отвтилъ ла-Моль.— Къ тому же я не прочь немножко поспать… Метръ ла-Гюрьеръ!..

— Что вамъ угодно, г. графъ?

— Если за мной придутъ отъ короля Наваррскаго, потрудитесь разбудить меня. Я лягу одтый и потому буду готовъ въ одну минуту.

— Такъ же поступлю и я, — сказалъ Коконна.— Чтобы не задерживать посланнаго его высочества, я приготовлю теперь же условленный знакъ. Дайте мн ножницы и блой бумаги, метръ ла-Гюрьеръ!

— Грегуаръ!— крикнулъ хозяинъ.— Блой бумаги для письма и ножницы, чтобы сдлать изъ нея конвертъ.

— Тутъ ршительно происходитъ что-то необыкновенное,— пробормоталъ про себя пьемонтецъ.

— Покойной ночи, Коконна!— сказалъ ла-Моль и прибавилъ, обращаясь къ хозяину: — Проводите меня, пожалуйста, въ мою комнату.

Хозяинъ подошелъ къ нему, и они ушли вмст по винтовой лстниц наверхъ. Тогда таинственный незнакомецъ схватилъ за руку Коконна и, притянувъ его къ себ, торопливо проговорилъ:

— Вы нсколько разъ чуть не выдали тайны, отъ которой зависитъ судьба всего государства. Господь удержалъ васъ во время. Еще одно слово, и я застрлилъ бы васъ. Теперь мы, къ счастью, одни. Слушайте!

— Кто вы?— спросилъ Коконна.— И почему позволяете вы себ говорить со мной такимъ повелительнымъ тономъ?

— Слыхали вы о Морвел?

— Который стрлялъ въ адмирала?

— И убилъ де-Муи.

— Конечно, слыхалъ.

— Ну, такъ Морвель — это я.

— Вы?— воскликнулъ Коконна

— А теперь слушайте.

— Mordi! Конечно, буду слушать.

— Тсъ!— прошепталъ Морвель, приложивъ палецъ къ губамъ.

Коконна внимательно прислушался.

До него донесся звукъ затворяемой двери, потомъ затворилась другая дверь, въ коридор, и заскрипла задвижка. Черезъ минуту появился хозяинъ. Онъ торопливо подошелъ къ Коконна и Морвелю, предложилъ имъ ссть и слъ самъ.

— Все заперто,— сказалъ онъ Морвелю,— теперь вы можете говорить.

Одиннадцать часовъ пробило на башн Сенъ-Жерменъ-д’Оксерруа. Морвель считалъ удары, уныло раздававшіеся среди темноты, и когда замеръ послдній, обернулся къ Коконна и спросилъ:

— Вы добрый католикъ?

— Полагаю, что такъ, — отвтилъ Коконна, встревоженный предосторожностями, которыя принимали его собесдники.

— Преданы вы королю?

— Всмъ сердцемъ и всей душой. Вы оскорбляете меня, длая мн такой вопросъ.

— Не будемъ заводить изъ-за этого ссору. Вы пойдете вмст съ нами.

— Куда?

— Все равно куда. Мы проведемъ васъ. Отъ этого зависитъ ваша судьба, а можетъ-быть, и самая жизнь.

— Долженъ предупредить васъ, что въ полночь мн нужно быть въ Лувр.

— Туда-то мы и идемъ.

— Меня ждетъ герцогъ Гизъ.

— И насъ тоже.

— У меня особый пароль,— продолжалъ Коконна, нсколько обиженный тмъ, 41*0 наравн съ нимъ удостоены аудіенціи г. Морвель и метръ ла-Гюрьеръ.

— И у насъ тоже.

— Но у меня, кром того, есть условный знакъ.

Морвель съ улыбкой вытащилъ изъ-подъ плаща пригоршню крестовъ изъ блой матеріи, подалъ одинъ изъ нихъ ла-Гюрьеру, другой — Коконна, а третій взялъ себ. Ла-Гюрьеръ прикрпилъ свой крестъ къ каск, Морвель — къ шляп.

— Такъ вотъ какъ!— пробормоталъ совсмъ ошеломленный Коконна.— Значитъ, пароль и условный знакъ знаютъ вс? И на аудіенціи примутъ всхъ?

— Да, всхъ, то-есть всхъ добрыхъ католиковъ.

— Понимаю!— воскликнулъ Коконна.— Должно-быть, въ Лувр празднество, банкетъ у короля, и онъ не хочетъ приглашать этихъ собакъ гугенотовъ? Такъ, такъ! Отлично! Съ ними и безъ того ужъ слишкомъ долго любезничали, такъ что они зазнались.

— Да, въ Лувр празднество, — сказалъ Морвель, — Король устраиваетъ пиръ, но гугеноты приглашены на него. Они будутъ даже героями праздника. Если хотите примкнуть къ намъ, пойдемте приглашать ихъ вождя, Гедеона, какъ они называютъ его.

— Адмирала?— спросилъ Коконна.

— Да, стараго Каспара, по которому я промахнулся, какъ дуракъ, несмотря на то, что стрлялъ изъ пищали самого короля!

— Вотъ поэтому-то, г. графъ,— прибавилъ ла-Гюрьеръ,— я чистилъ свою каску и точилъ шпагу и ножъ.

Коконна вздрогнулъ и поблднлъ: онъ началъ понимать, въ чемъ дло.

— Какъ… неужели?— воскликнулъ онъ.— Значитъ, это празднество, этотъ банкетъ… Это… туда соберутся…

— Не скоро же вы догадались!— сказалъ Морвель.— Видно,

что вамъ не приходилось выносить, какъ намъ, дерзости этихъ еретиковъ. _а

— И вы ршаетесь, — спросилъ Коконна, — итти къ адмиралу и…

Морвель улыбнулся и подвелъ Коконна къ окну.

— Посмотрите, — сказалъ онъ, — вонъ на ту площадь, въ конц улицы, за церковью. Видите вы тамъ толпу людей, которые неслышно выстраиваются въ ряды въ темнот?

— Вижу.

— У нихъ тоже блые кресты на шапкахъ.

— Ну?…

— Ну, это рота шотландцевъ подъ командой Токено. Они сторонники короля.

— А! _

— Теперь взгляните на этотъ отрядъ всадниковъ на набережной. Узнаете вы ихъ начальника?

— Какъ же я могу узнать его?— сказалъ Коконна, дрожа всмъ тломъ.— Вдь я только сегодня вечеромъ пріхалъ въ Парижъ.

— Это тотъ, кто назначилъ вамъ въ полночь свиданіе въ Лувр. Онъ будетъ ждать васъ тамъ.

— Герцогъ Гизъ?

— Онъ самый. Его сопровождаютъ бывшій городской голова Марсель и теперешній — Шоранъ. Эти двое сформируютъ отряды изъ горожанъ. А вотъ входитъ на улицу капитанъ квартала. Видите, что онъ длаетъ?

— Онъ стучится въ каждую дверь… Что это такое на дверяхъ, въ которыя онъ стучитъ?

— Блые кресты, молодой человкъ, совершенно такіе же кресты, какъ у насъ на шляпахъ. Въ прежнее время предоставляли Богу отличать истинно врующихъ въ Него, теперь мы цивилизовались и избавляемъ его отъ этого труда.

— Каждая дверь, въ которую онъ стучитъ, отворяется, — изъ каждаго дома выходятъ вооруженные люди.

— Онъ постучится и къ намъ, тогда мы тоже выйдемъ.

— Но неужели, — спросилъ Коконна, — весь этотъ народъ собрался для того, чтобы убить одного стараго гугенота? Вдь это же стыдъ и срамъ! Такъ поступаютъ разбойники, а не солдаты!

— Если вамъ непріятно убивать стариковъ, выбирайте молодыхъ. Ихъ найдется, сколько угодно, на всякій вкусъ. Если не хотите биться кинжаломъ, пускайте въ дло шпагу. Гугеноты не позволятъ рзать себя, какъ барановъ, они будутъ защищаться. И вы знаете, конечно, что вс они, какъ старые, такъ и молодые, необыкновенно живучи.

— Такъ, значитъ, ихъ перебьютъ всхъ?— спросилъ Коконна.

— Всхъ.

— По приказанію короля?

— По приказанію короля и герцога Гиза.

— Когда же?

— Когда зазвонитъ колоколъ на башн Сенъ-Жерменъ д’Оксерруа.

— Ага! Такъ вотъ почему этотъ любезный нмецъ изъ свиты Гиза… Какъ, бишь, его имя?

— Бемъ.

— Совершенно врно. Такъ вотъ почему Бемъ говорилъ мн, чтобы я приходилъ, какъ только услышу набатъ.

— Значитъ, вы видли Бема?

— Не только видлъ, но и говорилъ съ нимъ.

— Гд?

— Въ Лувр. Онъ провелъ меня туда, онъ сказалъ мн пароль, онъ…

— Смотрите!

— Mordi! Да это онъ самъ.

— Хотите поговорить съ нимъ?

— Клянусь честью, я ничего не имлъ бы противъ этого.

Морвель тихонько отворилъ окно. Бемъ, дйствительно, проходилъ мимо съ маленькимъ отрядомъ, человкъ въ двадцать.

— Гизъ и Лотарингія!— сказалъ Морвель.

Бемъ обернулся и, догадавшись, что обращаются къ нему, подошелъ къ окну.

— А, это вы, Морвель.

— Да, это я. Куда вы идете?

— Я ищу гостиницу ‘Прекрасной Звзды’, чтобы предупредить нкоего г. Коконна…

— Я здсь, — сказалъ пьемонтецъ.

— А, хорошо, хорошо!.. Вы готовы?

— Да. Что нужно длать?

— То, что вамъ скажетъ г. Морвель. Это хорошій католикъ.

— Слышите?— спросилъ Морвель.

— Слышу, — отвтилъ Коконна,— а вы куда идете, г. Бемъ?

— Я?— смясь, сказалъ Бемъ.

— Да, вы.

— Мн нужно сказать одно словечко адмиралу.

— Скажите ему, если понадобятся, два, — замтилъ Морвель.— Если онъ оправится посл перваго, то постарайтесь, чтобы онъ не оправился посл второго.

— Будьте покойны, Морвель, будьте покойны. Наставьте своими совтами этого молодого человка.

— Да, да, не бойтесь за него. Коконна — хорошія ищейки, а породистыя собаки охотятся по инстинкту.

— Прощайте.

— Идите съ Богомъ!

— А вы?

— Начинайте только охоту, мы явимся къ длежу добычи.

Бемъ ушелъ, и Морвель закрылъ окно.

— Ну, слышали вы, молодой человкъ?— спросилъ онъ.— Если у васъ есть какой-нибудь врагъ, даже не гугенотъ, занесите его въ списокъ и онъ погибнетъ вмст съ другими.

Коконна, ошеломленный всмъ, что видлъ и слышалъ, взглянулъ на хозяина, принимавшаго грозныя позы, а потомъ перевелъ глаза на Морвеля, спокойно вынимавшаго какую-то бумагу изъ кармана.

— Вотъ мой списокъ, — продолжалъ Морвель, — тутъ триста человкъ. Если каждый добрый католикъ сдлаетъ ныншней ночью хоть десятую долю того, что сдлаю я, то завтра утромъ не останется во всемъ государств ни одного еретика!

— Молчите!— остановилъ его ла-Гюрьеръ.

— Что такое?— въ одинъ голосъ спросили Коконна и Морвель.

На башн Сенъ-Жерменъ-д’Оксерруа зазвучалъ первый ударъ колокола.

— Сигналъ!— воскликнулъ Морвель.— Значитъ, ршили начать раньше. Мн говорили, что сигналъ будетъ ровно въ полночь… Впрочемъ, тмъ лучше. Когда дло идетъ о слав Божьей и слав короля, то часы должны итти впередъ, а не отставать.

Заунывные звуки колокола слдовали одинъ за другимъ. Вскор прогремлъ первый выстрлъ и тотчасъ же вслдъ за нимъ на улиц де-л’Арбръ-Секъ засверкали факелы.

Коконна провелъ по лбу влажной отъ пота рукой.

— Началось!— воскликнулъ Морвель.— Идемъ!

— Одну минуту!— сказалъ хозяинъ.— Прежде, чмъ выступить въ походъ, нужно позаботиться о безопасности домашнихъ. Я не хочу, чтобы перерзали горло моей жен и дтямъ, пока меня не будетъ. Здсь, въ дом, гугенотъ.

— Де-ла-Моль!— воскликнулъ Коконна.

— Да. Проклятый еретикъ бросился самъ въ волчью пасть.

— Какъ?— спросилъ Коконна.— Неужели вы нападете на своего гостя?

— Для него-то главнымъ образомъ я и точилъ свою шпагу.

— Ого!— сказалъ пьемонтецъ, нахмуривъ брови.

— До сихъ поръ, — продолжалъ достойный трактирщикъ, — я рзалъ только кроликовъ, утокъ и цыплятъ и не знаю, какъ мн приняться, чтобы убить человка. Вотъ я и хочу попробовать свои силы на этомъ гугенот. Если дло пойдетъ у меня не совсмъ ловко, то, по крайней мр, некому будетъ смяться надо мной.

— Mordi! Я не могу допустить этого, — сказалъ Коконна.— Де-ла-Моль мой товарищъ, онъ ужиналъ со мной, игралъ со мной…

— Да, но де-ла-Моль еретикъ, — возразилъ Морвель, — и де-ла-Моль осужденъ. Если мы не убьемъ его, то убьютъ другіе.

— Не говоря уже о томъ, — сказалъ хозяинъ, — что онъ выигралъ у васъ пятьдесятъ экю.

— Это правда, — сказалъ Коконна,— но я вполн увренъ, что онъ выигралъ ихъ честно.

— Честно или нтъ, вамъ во всякомъ случа придется платить ихъ. А если я убью его, они останутся у васъ въ карман.

— Ну, идемъ же! Нужно спшить, господа!— воскликнулъ Морвель.— Застрлите его изъ пищали, зарубите шпагой, пришибите молоткомъ или чмъ угодно, но только кончайте скоре! Мы должны исполнить свое общаніе и явиться во-время къ адмиралу, чтобы помочь герцогу Гизу.

Коконна вздохнулъ.

— Я сейчасъ вернусь!— воскликнулъ ла-Гюрьеръ.— Подождите меня.

— Mordi!— пробормоталъ Коконна.— Онъ замучаетъ, а, пожалуй, и обокрадетъ этого несчастнаго молодого человка. Пойду и я съ нимъ. Ужъ лучше покончить съ ла-Молемъ сразу, если онъ будетъ слишкомъ сильно страдать. И я не позволю украсть у него деньги.

Съ этими словами Коконна послдовалъ за ла-Гюрьеромъ и скоро догналъ его: поднимаясь по лстниц, достойный хозяинъ, должно-быть, сильно задумался, потому что все больше и больше замедлялъ шаги.

Когда онъ, въ сопровожденіи Коконна, подошелъ къ двери, на улиц раздалось нсколько выстрловъ. Ла-Моль тотчасъ же вскочилъ съ постели и полъ заскриплъ у него подъ ногами.

— Чортъ возьми!— пробормоталъ, слегка смутившись, ла-Гюрьеръ.— Онъ, кажется, проснулся.

— Кажется, что такъ, — сказалъ Коконна.

— И будетъ защищаться?

— По всей вроятности. А что если онъ убьетъ васъ, ла-Гюрьеръ? Это будетъ забавно.

— Гмъ! Гмъ!— проворчалъ хозяинъ.

Но, вспомнивъ, что у него въ рук добрая пищаль, онъ ободрился и сильнымъ ударомъ ноги вышибъ дверь.

За кроватью стоялъ безъ шляпы, но совсмъ одтый ла-Моль, въ зубахъ у него была шпага, въ рукахъ — пистолеты.

— Ого!— сказалъ Коконна.— А вдь это становится интересно, метръ ла-Гюрьеръ! Ну, начинайте! Впередъ!

— А! Меня, какъ кажется, хотятъ убить!— воскликнулъ ла-Моль и глаза его засверкали.— Это ты, негодяй!

Метръ ла-Гюрьеръ вмсто отвта прицлился въ молодого человка. Но ла-Моль замтилъ его движеніе и въ ту минуту, какъ раздался выстрлъ, опустился на колни. Пуля пролетла у него надъ головой.

— Ко мн!— крикнулъ ла-Моль.— Ко мн, Коконна!

— Ко мн, г. Морвель!— закричалъ въ свою очередь хозяинъ.— Ко мн!

— Клянусь честью, ла-Моль, я не могу помочь вамъ!— сказалъ Коконна.— Общаю только одно, что не буду противъ васъ. Ныншней ночью убиваютъ гугенотовъ по приказанію короля. Защищайтесь сами, какъ знаете!

— А, предатели! убійцы! Такъ вы такъ-то! Хорошо же! Увидимъ!

И ла-Моль, прицлившись въ свою очередь, выстрлилъ изъ пистолета. Ла-Гюрьеръ, не спускавшій съ него глазъ, отскочилъ въ сторону, но Коконна, не ожидавшій нападенія, остался на мст, и пуля оцарапала ему плечо.

— Mordi!— воскликнулъ онъ. заскрежетавъ зубами.— Если такъ, то будемъ биться.— Ты самъ захотлъ этого.

И, выхвативъ рапиру, онъ бросился на ла-Моля.

Если бы онъ былъ одинъ, ла-Моль, конечно, не отказался бы биться съ нимъ, но позади Коконна стоялъ метръ ла-Гюрьеръ, заряжавшій свою пищаль, а на лстниц бжалъ, прыгая черезъ четыре ступеньки, Морвель, услыхавшій зовъ хозяина. Ла-Моль бросился въ сосднюю комнату и заперъ за собою дверь на задвижку.

— А, негодяй!— въ ярости воскликнулъ Коконна, колотя въ дверь ефесомъ своей рапиры.— Погоди, погоди! У тебя будетъ на тл столько же ранъ отъ моей шпаги, сколько экю ты выигралъ у меня!.. Я пришелъ, чтобы избавить тебя отъ страданій! Чтобы не дать украсть твои деньги! А ты въ благодарность стрляешь въ меня! Погоди, я отплачу теб!

Въ это время ла-Гюрьеръ подошелъ къ двери и вышибъ ее прикладомъ своей пищали.

Коконна бросился въ комнату и чуть не ударился носомъ въ стну. Въ комнат не было никого, окно было отворено.

— Онъ выскочилъ въ окно,— сказалъ хозяинъ,— и, конечно, расшибся на смерть, вдь это четвертый этажъ.

— А, можетъ-быть, онъ спасся по сосдней крыш, — возразилъ Коконна, вскочивъ на подоконникъ и собираясь прыгнуть на крутую, скользкую крышу.

Ла-Гюрьеръ и Морвель схватили его и втащили назадъ въ комнату.

— Съ ума вы, что ли, сошли?— въ одинъ голосъ закричали они.— Вдь вы убьетесь!

— Пустяки!— сказалъ Коконна.— Я горецъ и привыкъ лазить по ледникамъ. А за человкомъ, который оскорбилъ меня, я готовъ влзть на небо или спуститься въ адъ, по какой бы дорог онъ не отправился туда. Пустите меня!

— Полноте, успокойтесь!— сказалъ Морвель.— Онъ или разбился, или ужъ усплъ уйти далеко. Пойдемте съ нами. Вмсто гугенота, который убжалъ отъ васъ, вы найдете тысячи другихъ.

— Да, вы правы,— сэгласился Коконна.— Смерть гугенотамъ! Я хочу отомстить и, чмъ скоре, тмъ лучше!

Съ этими словами онъ бросился внизъ съ лстницы, Морвель и хозяинъ послдовали за нимъ.

— Къ адмиралу!— закричалъ Морвель.

— Къ адмиралу!— повторилъ ла-Гюрьеръ.

— Къ адмиралу, такъ къ адмиралу!— сказалъ Коконна.— Пуст будетъ по-вашему!

Они вс трое выбжали изъ гостиницы, оставивъ ее подъ охраной Грегу ара и другихъ слугъ, и бросились къ отелю адмирала, на улиц Бетизи. Яркій свтъ и выстрлы указывали имъ дорогу.

— Это что за человкъ?— крикнулъ вдругъ Коконна.— Онъ безъ камзола и безъ шарфа.

— Это, наврное, какой-нибудь гугенотъ, спасающій свою жизнь, — сказалъ Морвель.

— Стрляйте же въ него! Стрляйте!— закричалъ Коконна.— У васъ есть пищали.

— Ну, нтъ,— сказалъ Морвель.— Я берегу свой зарядъ для дичи покрупне.

— Такъ стрляйте вы, ла-Гюрьеръ!

— Погодите, погодите, сейчасъ!— сказалъ, прицливаясь, трактирщикъ.

— Да, погодите! А онъ въ это время успетъ убжать!— воскликнулъ Коконна.

И онъ бросился въ погоню за гугенотомъ, котораго было нетрудно догнать, такъ какъ онъ былъ раненъ. Но когда Коконна подбжалъ къ нему и, не желая нападать на него сзади, крикнулъ: ‘Да обернись же, обернись!’ раздался выстрлъ, пуля пролетла около самыхъ ушей Коконна и раненый упалъ, какъ подстрленный заяцъ, въ котораго, несмотря на быстрый бгъ, попалъ зарядъ охотника’.

Позади Коконна раздался торжествующій крикъ. Онъ обернулся и увидалъ ла-Гюрьера, размахивающаго своей пищалью.

— А, на этотъ разъ я сдлалъ хорошій починъ!— вскричалъ трактирщикъ.

— Да, но вы чуть не прострлили меня,— сказалъ Коконна.

— Берегитесь, г. графъ, берегитесь!— крикнулъ ла-Гюрьеръ.

Коконна отскочилъ назадъ. Раненый приподнялся на колно и, пылая местью, собрался нанести ему ударъ кинжаломъ. Трактирщикъ замтилъ это и въ самое время предупредилъ пьемонтца объ опасности.

— А, змя!— воскликнулъ Коконна.

И, бросившись къ раненому, онъ три раза вонзилъ ему въ грудь шпагу по самую рукоятку.

— Теперь къ адмиралу!— сказалъ онъ, отойдя отъ гугенота, судорожно бившагося въ агоніи.— Къ адмиралу!

— Ага, молодой человкъ, — сказалъ Морвель, — вы, какъ кажется, разлакомились?

— Клянусь честью, вы правы, — отвтилъ Коконна.— Не знаю, опьяняетъ ли меня запахъ пороха или возбуждаетъ видъ крови, но я, чортъ возьми, вхожу во вкусъ. До сихъ поръ я охотился только на волковъ да медвдей, но охота на людей кажется мн гораздо интересне.

И они вс трое пошли дальше.

VIII.
Бойня.

Отель, въ которомъ жилъ адмиралъ, былъ, какъ мы уже говорили, на улиц Бетизи. Этотъ громадный домъ съ двумя флигелями стоялъ въ глубин двора, въ стн, окружавшей его, были ворота и дв ршетчатыя калитки.

Когда наши ‘гизовцы’ дошли до улицы Бетизи, составляющей продолженіе улицы Фоссэ-Сенъ-Жерменъ-д’Оксерруа, они увидали, что кругомъ отеля стоятъ швейцарцы, солдаты и горожане. Вс они были вооружены шпагами, копьями или пищалями, а нкоторые держали, кром того, въ лвой рук зажженные факелы, бросавшіе на всю эту сцену колеблющійся, зловщій свтъ. Смотря по движенію рукъ, онъ то разливался по мостовой, то поднимался по стнамъ, то освщалъ живое, волнующееся море людей, по которому пробгали какъ будто молніи отъ сверкавшаго то тутъ, то тамъ оружія.

Крутомъ отеля и на улицахъ Тиршапъ, Этьенъ и БертэнъПуаре совершалось ужасное дло. Оттуда неслись пронзительные крики, тамъ гремли ружейные выстрлы. Время отъ времени въ круг свта, гд, казалось, тснилась толпа демоновъ, появлялся на мгновеніе какой-нибудь блдный, полуодтый, окровавленный гугенотъ и тотчасъ же исчезалъ, убгая, какъ затравленный олень.

Нашихъ троихъ пріятелей, блые кресты которыхъ были видны издалека, встртили радостными восклицаніями. А черезъ минуту они уже пробрались въ самую средину этой задыхающейся, сплошной, какъ свора борзыхъ, толпы. Это удалось имъ только потому, что впереди шелъ Морвель, котораго многіе узнали и пропустили, а за нимъ проскользнули Коконна и ла-Гюрьеръ. Такимъ образомъ они вс трое очутились на двор.

Ворота и калитки были выбиты. Посреди двора стоялъ человкъ, къ которому вс относились очень почтительно, и никто не подходилъ близко, такъ что кругомъ его образовалось пустое пространство. Онъ опирался на рапиру и пристально смотрлъ на балконъ, который находился подъ центральнымъ окномъ фасада, на высот футовъ пятнадцати надъ землей. Этотъ человкъ нетерпливо топалъ ногой и время отъ времени обращался съ вопросомъ къ кому-нибудь изъ лицъ, стоявшихъ поблизости отъ него.

— Все еще ничего,— бормоталъ онъ.— Никто не идетъ. Его, должно-быть, предупредили, онъ бжалъ. Какъ вы полагаете, дю-Гастъ?

— Это невозможно, ваша свтлость?

— Почему же нтъ? Вы сами говорили мн, что, за нсколько минутъ до нашего прихода, какой-то человкъ безъ шляпы, съ обнаженной шпагой въ рук, подбжалъ со всхъ ногъ къ дому, что онъ постучался и его впустили?

— Совершенно врно, ваша свтлость, во слдомъ за нимъ пришелъ Бемъ, двери выломали и отель окружили. Тотъ человкъ, про котораго я говорилъ вамъ, вошелъ въ домъ, но выйти оттуда не могъ.

— Вдь это, если не ошибаюсь, герцогъ Гизъ?— спросилъ у ла-Гюрьера Коконна.

— Онъ самый, г. графъ. Да, это великій герцогъ Гизъ. Онъ, должно-быть, поджидаетъ адмирала, чтобы продлать съ нимъ то же, что тотъ продлалъ съ отцомъ герцога. Каждому свой чередъ, и сегодня, благодареніе Богу, пришелъ нашъ.

— Эй! Бемъ! Бемъ!— крикнулъ своимъ громовымъ голосомъ герцогъ.— Неужели еще не кончено?

И, въ своемъ нетерпніи, онъ кончикомъ шпаги началъ выбивать искры изъ камней мостовой.

Въ эту минуту въ отел раздались крики, выстрлы, топотъ ногъ и звонъ оружія. А затмъ снова наступила тишина.

Герцогъ сдлалъ движеніе, какъ будто хотлъ броситься въ домъ.

— Ваша свтлость, ваша свтлость!— остановилъ его подошедшій дю-Гастъ.— Вамъ нельзя итти туда — вашъ санъ не позволяетъ этого. Вы должны остаться здсь и ждать.

— Ты правъ, дю-Гастъ, спасибо теб. Да, я подожду. Но я, право же, умираю отъ нетерпнія и безпокойства. Что, если онъ ускользнетъ отъ меня!

Въ это время въ отел снова послышались шаги. Они приближались и вдругъ какъ будто пламя пожара освтило окна перваго этажа.

То окно, на которое такъ часто смотрлъ герцогъ, распахнулось или, врне, разлетлось вдребезги и на балкон появился блдный человкъ съ забрызганной кровью шеей.

— Бемъ!— воскликнулъ герцогъ.— Наконецъ, вотъ и ты! Ну, что же?

— Сейчасъ, сейчасъ, — спокойно сказалъ нмецъ

Онъ нагнулся, а затмъ съ трудомъ выпрямился, какъ будто поднимая какую-то тяжесть.

— Гд же другіе?— нетерпливо спросилъ герцогъ.— Что они длаютъ?

— Приканчиваютъ другихъ.

— А ты, ты? Что ты сдлалъ?

— Сейчасъ увидите. Посторонитесь-ка немножко.

Герцогъ сдлалъ нсколько шаговъ назадъ.

Теперь уже можно было разсмотрть, что съ такимъ усиліемъ поднималъ Бемъ.

Это былъ трупъ старика.

Нмецъ приподнялъ его надъ балкономъ, раскачалъ въ воздух и бросилъ къ ногамъ герцога.

Глухой звукъ паденія, потоки крови, хлынувшіе изъ тла и обрызгавшіе на далекое разстояніе мостовую, привели въ ужасъ даже самого Гиза. Но это продолжалось недолго. Любопытство превозмогло, вс мало-по-малу стали подходить ближе и дрожащій свтъ факела упалъ на трупъ. Тогда окружающіе увидали благородное лицо убитаго, его сдую бороду и судорожно стиснутыя окоченлыя руки.

— Адмиралъ!— въ одинъ голосъ воскликнули человкъ двадцать и сразу же замолчали.

— Да, адмиралъ. Это онъ, — сказалъ герцогъ, приблизившись къ трупу и съ глубокой радостью смотря на него.

— Адмиралъ!.. Адмиралъ!..— повторяли вполголоса вс свидтели этой сцены, напирая другъ на друга и робко подходя взглянуть на трупъ великаго старца.

— А, наконецъ-то мы сквитались, Каспаръ!— торжествуя, сказалъ Гизъ.— Ты веллъ убить моего отца, — теперь я отмстилъ за него!

И онъ поставилъ ногу на грудь героя-протестанта.

Но адмиралъ еще не умеръ. Вки его съ усиліемъ приподнялись, окровавленная, раздробленная рука дрогнула въ послдній разъ, и онъ, продолжая лежать неподвижно, какъ мертвый, сказалъ гробовымъ голосомъ:

— Генрихъ Гизъ! Придетъ день, когда и ты почувствуешь на своей груди ногу убійцы… Я не убивалъ твоего отца… Будь ты проклятъ!..

Герцогъ поблднлъ и почувствовалъ, какъ ледяная дрожь пробжала у него по тлу. Онъ провелъ рукою по лбу, какъ бы стараясь отогнать ужасное видніе, и затмъ, опустивъ руку, ршился взглянуть на адмирала. Глаза Колиньи были закрыты, руки неподвижны, борода испачкана въ крови, которая хлынула у него изо рта посл страшныхъ словъ, которыя онъ только что произнесъ.

Герцогъ, жестомъ отчаянной ршимости, поднялъ свою шпагу.

— Ну, что же, ваша свтлость, довольны вы?— спросилъ Бемъ.

— Да, мой храбрецъ, да!— отвтилъ Гизъ.— Ты отмстилъ…

— За герцога Франциска?

— За религію, — глухимъ голосомъ проговорилъ герцогъ.— А теперь, — прибавилъ онъ, обращаясь къ тснившимся на двор и на улиц швейцарцамъ, солдатамъ и горожанамъ,— теперь за дло, друзья, за дло!

— Здравствуйте, г. Бемъ!— сказалъ Коконна, подходя ближе и съ восхищеніемъ смотря на нмца, который, все еще стоя на балкон, спокойно вытиралъ свою шпагу.

— Такъ это вы отправили его на тотъ свтъ?— въ восторг воскликнулъ ла-Гюрьеръ.— Какъ же вы продлали это?

— Очень просто, очень просто! Онъ услыхалъ шумъ и отворилъ дверь, а я прокололъ его рапирой. Но это еще не все, кажется, и Телиньи попался. Слышите крики?

Въ это время, дйствительно, раздались отчаянные крики — голосъ былъ, повидимому, женскій — и въ одномъ изъ флигелей блеснулъ красноватый свтъ. Видно было, какъ пробжали два человка, преслдуемые толпой убійцъ.

Одинъ изъ нихъ упалъ, сраженный пулей, другой бросился къ открытому окну и, не обращая вниманія на то, что оно было высоко, а внизу стояли новые враги, смло выпрыгнулъ изъ него на дворъ.

— Бейте его, бейте!— закричали убійцы, видя, что жертва готова ускользнуть отъ нихъ.

Гугенотъ вскочилъ, поднялъ выпавшую изъ рукъ шпагу и, нагнувъ голову, бросился впередъ черезъ толпу. Сваливъ нсколько человкъ и проколовъ шпагою одного, онъ, среди выстрловъ и проклятій промахнувшихся солдатъ, быстро пронесся мимо Коконна, поджидавшаго его около воротъ съ кинжаломъ въ рук.

— Вотъ теб!— воскликнулъ пьемонтецъ, ранивъ его въ руку.

— Негодяй!— сказалъ гугенотъ, ударивъ Коконна по лицу своей шпагой, проколоть его онъ не могъ, такъ какъ для этого было слишкомъ мало мста.

— Тысяча дьяволовъ!— воскликнулъ Коконна.— Да вдь это ла-Моль!

— Ла-Моль!— повторили Морвель и ла-Гюрьеръ.

— Это онъ предупредилъ адмирала!— крикнуло нсколько голосовъ.

— Бейте его, бейте!— заревла толпа.

Коконна, ла-Гюрьеръ и человкъ десять солдатъ бросились въ погоню за ла-Молемъ. Окровавленный, дошедшій до крайняго возбужденія, которое одно только способно поддержать ослабвающія силы человка, ла-Моль, руководимый лишь инстинктомъ, бжалъ по улицамъ. За нимъ гнались враги, онъ слышалъ топотъ ихъ ногъ, ихъ крики, и это какъ будто придавало ему крылья. Иногда пуля пролетала со свистомъ около самыхъ его ушей, и онъ бжалъ еще скоре. Изъ груди его вырывалось уже не дыханіе, а глухой хрипъ, сиплые стоны. Потъ и кровь капали съ его волосъ и, смшиваясь вмст, текли по лицу.

Вскор камзолъ сталъ слишкомъ тсенъ для біеній его сердца — онъ сорвалъ его. Затмъ шпага стала слишкомъ тяжела для его руки — онъ отшвырнулъ ее. Иногда ему казалось, что преслдователи начинаютъ отставать, и ему удастся ускользнуть отъ нихъ, но на ихъ крики выбгали другіе католики и, бросая свое кровавое дло, гнались за нимъ. Вдругъ онъ увидлъ налво отъ себя рку. Какъ загнанный олень, почувствовалъ онъ желаніе броситься въ нее, и ему нужна была вся сила разсудка, чтобы удержаться отъ этого.

Направо возвышался Лувръ, мрачный, неподвижный, но полный какихъ-то глухихъ, зловщихъ звуковъ. По подъемному мосту входили и выходили солдаты въ каскахъ и латахъ, отражавшихъ холодный свтъ луны. Ла-Моль подумалъ о корол Наваррскомъ, какъ раньше думалъ о Колиньи. Это были его единственные покровители. Взглянувъ на небо, онъ далъ обтъ отречься отъ протестантства, если ему удастся спастись, а потомъ, собравъ послднія силы, внезапно бросился въ сторону и побжалъ прямо къ Лувру. На подъемномъ мосту, когда онъ смшался съ толпою солдатъ, кто-то снова ударилъ его кинжаломъ, оцарапавшимъ ему бокъ. Со всхъ сторонъ раздавались крики: ‘Бей, бей его!’ Несмотря на это и грозный видъ часовыхъ, ла-Моль влетлъ, какъ стрла, на дворъ, вбжалъ въ переднюю, на лстницу, во второй этажъ и, увидавъ какую-то дверь, сталъ колотить въ нее руками и ногами.

— Кто тамъ?— спросилъ женскій голосъ.

— Ради Бога!.. Ради Бога!— пробормоталъ ла-Моль.— Они идутъ… Я слышу ихъ шаги… вотъ они… я вижу ихъ… Это я, я!

— Кто вы?— снова спросилъ голосъ.

Ла-Моль вспомнилъ пароль.

— Наварра, Наварра!— крикнулъ онъ.

Дверь тотчасъ же отворилась. Ла-Моль, не обративъ никакого вниманія на Гильону, не поблагодаривъ ее, бросился въ переднюю, въ коридоръ и, пробжавъ черезъ дв комнаты, очутился въ третьей, освщенной висячей лампой.

На рзной дубовой кровати съ бархатнымъ занавсомъ, затканнымъ золотыми лиліями, лежала, опершись на руку, женщина въ пеньюар и смотрла на ла-Моля широко открытыми, полными ужаса глазами.

— Ваше величество!— воскликнулъ онъ.— Тамъ ржутъ… убиваютъ моихъ братьевъ!.. Меня тоже хотятъ убить!.. Вы — королева!.. Спасите, спасите меня!

И онъ бросился передъ ней на колни, оставляя на ковр широкій кровавый слдъ.

Увидавъ передъ собою блднаго, окровавленнаго человка, королева Наваррская приподнялась на постели, закрыла лицо руками и стала звать на помощь.

— Ради Бога, не зовите никого, ваше величество!— сказалъ ла-Моль, стараясь подняться на ноги.— Если васъ услышатъ — я погибъ! За мной гонятся убійцы… Они бгутъ по лстниц! Я слышу ихъ… Вотъ они… вотъ они!…

— Помогите!— воскликнула перепуганная Маргарита.— Помогите!

— А, вы убиваете меня!— въ отчаяніи воскликнулъ ла-Моль.— Слышать, какъ такой чудный голосъ хочетъ предать меня врагамъ — умереть отъ такой прекрасной руки — я думалъ, что это невозможно!

Въ эту минуту дверь растворилась и въ комнату ворвалась толпа разъяренныхъ, перепачканныхъ въ крови, почернвшихъ отъ порохового дыма людей. Они держали наготов пищали и обнаженные бердыши и шпаги.

Впереди былъ Коконна. Рыжіе волосы его растрепались, свтлоголубые глаза были вытаращены, щека разрублена шпагой ла-Моля, оставившей на ней кровавый слдъ. На обезображеннаго пьемонтца было страшно смотрть.

— Mordi!— воскликнулъ онъ.— Вотъ этотъ негодяй! Вотъ онъ! Наконецъ-то мы добрались до него!

Ла-Моль оглядлся кругомъ, ища какого-нибудь оружія — его не было нигд. Онъ взглянулъ на королеву, лицо ея выражало глубокое состраданіе. Тогда онъ понялъ, что только она одна можетъ спасти его и, бросившись къ ней, обхватилъ ее руками.

Коконна, сдлавъ нсколько шаговъ впередъ, снова ранилъ ла-Моля въ плечо своей длинной рапирой и капли теплой алой крови брызнули на блый душистый пеньюаръ королевы.

Маргарита видла, какъ текла эта кровь, Маргарита чувствовала, какъ дрожитъ тло человка, прижимающагося къ ней, и бросилась вмст съ нимъ въ проходъ за кроватью. И какъ разъ во-время.

Ла-Моль такъ ослаблъ, что не могъ ни спасаться бгствомъ ни защищаться. Онъ склонился своимъ помертвлымъ лицомъ къ плечу Маргариты и его пальцы судорожно уцпились, разрывая его, за блый батистовый, вышитый пеньюаръ, покрывавшій, какъ легкимъ облакомъ, тло королевы.

— Ахъ, ваше величество, — замирающимъ голосомъ прошепталъ ла-Моль, — спасите меня!

Вотъ все, что онъ могъ сказать. Глаза его подернулись какъ бы мракомъ смерти, отяжелвшая голова откинулась назадъ, руки разжались, ноги подкосились и онъ упалъ на залитый кровью полъ, увлекая за собой королеву.

Коконна, возбужденный криками, опьяненный запахомъ крови, раздраженный долгой погоней, протянулъ руку къ королевскому алькову. Еще минута и онъ пронзилъ бы сердце ла-Моля, а, можетъ-быть, вмст съ нимъ и сердце Маргариты.

Испуганная видомъ обнаженной шпаги, а еще. боле оскорбленная такой неслыханной дерзостью, принцесса королевскаго дома выпрямилась во весь ростъ и громко вскрикнула. Въ этомъ крик слышалось такое негодованіе, такой ужасъ и гнвъ, что пьемонтецъ, подъ вліяніемъ какого-то, до сихъ поръ невдомаго ему чувства, замеръ на мст. Нужно, впрочемъ, замтить, что его нершительность продолжалась бы недолго и растаяла бы какъ снгъ отъ апрльскаго солнца, если бы эта сцена затянулась и дйствующія въ ней лица остались т же.

Но въ это мгновеніе въ потайную дверь, незамтную въ стн, вбжалъ юноша лтъ шестнадцати-семнадцати въ черномъ костюм, лицо его было блдно, волосы въ безпорядк

— Погоди минутку, сестра!— крикнулъ онъ.— Я здсь, я здсь!

— Франсуа!— воскликнула Маргарита.— Спаси меня, Франсуа!

— Герцогъ Алансонскій!— прошепталъ ла-Гюрьеръ, опуская пищаль.

— Чортъ возьми! Принцъ королевской крови!— пробормоталъ, сдлавъ шагъ назадъ, Коконна.

Герцогъ Алансонскій оглядлся кругомъ. Маргарита, съ распущенными волосами, казавшаяся прекрасне, чмъ когда-либо, стояла, прислонившись къ стн. Ее окружали вооруженные люди съ зврскими лицами.

— Негодяи!— воскликнулъ герцогъ.

— Спаси меня, братъ!— сказала Маргарита, чувствуя, что силы покидаютъ ее.— Они хотятъ убить меня!

Блдное лицо герцога вспыхнуло отъ гнва.

Онъ былъ безоруженъ. Но, полагаясь, должно-быть, на свой санъ и происхожденіе, онъ, сжавъ кулаки, пошелъ на Коконна и его спутниковъ. Испуганные гнвнымъ блескомъ его глазъ, они отступили.

— Можетъ-быть, вы захотите убить и принца королевской крови?— сказалъ герцогъ.— Посмотримъ!

Потомъ, видя, что они продолжаютъ отступать, онъ крикнулъ:

— Караулъ, сюда! Перевшать всхъ этихъ негодяевъ!

Безоружный герцогъ напугалъ Коконна больше, чмъ могъ бы испугать его цлый отрядъ рейторовъ и ландскнехтовъ, и онъ, понемногу отступая, добрался, наконецъ, до двери. Ла-Гюрьеръ въ это время бжалъ уже со всхъ ногъ по лстниц, а солдаты тснились въ передней и толкали другъ друга, спша поскоре уйти.

Между тмъ, Маргарита инстинктивно набросила на лежащаго безъ чувствъ ла-Маля свое шелковое одяло и отошла отъ него подальше.

Когда и Коконна ушелъ вслдъ за своими спутниками, герцогъ Алансонскій обернулся.

— Не ранена ли ты, сестра?— воскликнулъ онъ, видя, что пеньюаръ Маргариты испачканъ въ крови.

И онъ бросился къ ней съ такимъ безпокойствомъ, которое сдлало бы честь его любви къ сестр, если бы эта любовь, какъ ходили слухи, не была ужъ слишкомъ нжна для брата.

— Нтъ, не думаю, — отвтила Маргарита,— а если и ранена, то легко.

— Но вдь твое платье въ крови, — сказалъ герцогъ, ощупывая дрожащими руками Маргариту.— Откуда же эта кровь?

— Не знаю, — сказала молодая женщина.— Одинъ изъ этихъ людей дотронулся до меня, можетъ-быть, онъ былъ раненъ.

— Дотронулся до моей сестры?!— воскликнулъ герцогъ.— О, если бы ты только показала мн его, если бы я зналъ, гд его найти!..

— Молчи — сказала Маргарита.

— Почему?

— Потому что, если тебя увидятъ у меня въ комнат въ такой часъ…

— Разв братъ не можетъ войти въ спальню сестры, Маргарита?

Королева взглянула на герцога Алансонскаго такъ пристально и такъ грозно, что онъ отступилъ.

— Да, ты права, Маргарита, — сказалъ онъ, — я сейчасъ уйду къ себ. Но ты не можешь оставаться одна въ эту ужасную ночь. Хочешь, я позову Гильону?

— Нтъ, нтъ, мн не нужно никого. Уходи, Франсуа, уходи такъ же, какъ и пришелъ.

Юный принцъ повиновался. Какъ только онъ ушелъ, за кроватью послышался вздохъ. Маргарита бросилась къ потайной двери, заперла ее на задвижку, потомъ подбжала къ другой двери, которую тоже заперла. И какъ разъ во-время: въ эту самую минуту въ конц коридора пронеслась, какъ буря, толпа солдатъ, преслдуя гугенотовъ, живущихъ въ Лувр.

Оглядвшись кругомъ и убдившись, что она, дйствительно, одна, Маргарита подошла къ алькову и сняла шелковое одяло, которое набросила на ла-Моля, чтобы скрыть его отъ герцога Алансонскаго. Потомъ она съ трудомъ вытащила раненаго изъ прохода за кроватью и, увидавъ, что онъ еще дышитъ, положила его голову къ себ на колни и стала брызгать ему въ лицо водой.

Только теперь, когда Маргарита смыла съ лица ла-Моля пыль, кровь и копоть отъ порохового дыма, узнала она его. Она увидала, что это тотъ самый красивый молодой человкъ, который встртился съ ней нсколько часовъ тому назадъ, полный жизни и надеждъ, и просилъ ее передать письмо королю Наваррскому. Она вспомнила, какъ онъ былъ пораженъ ея красотой и какое мечтательное настроеніе овладло ею, когда онъ ушелъ.

У Маргариты вырвался крикъ ужаса. Теперь раненый возбуждалъ въ ней не только состраданіе, но и участіе. Это былъ уже не чужой, неизвстный человкъ, а почти знакомый и близкій. Она вытерла ему лицо, оно было блдно и истомлено. Маргарита, почти такая же блдная, какъ и самъ графъ, дрожа всмъ тломъ, приложила руку къ его сердцу, оно еще билось. Тогда она взяла со стола флаконъ съ солями и дала понюхать ла-Молю. Онъ открылъ глаза.

— О, Боже!— прошепталъ онъ.— Гд я?

— Вы спасены!— сказалА Маргарита.— Успокойтесь, вы спасены!

Ла-Моль съ трудомъ перевелъ глаза на королеву и, съ восторгомъ глядя на нее, прошепталъ:

— Какъ вы прекрасны!

И, какъ будто опьяненный ея красотой, онъ снова закрылъ глаза и вздохнулъ.

Маргарита вскрикнула: ла-Моль поблднлъ, если возможно, еще больше и ей въ первую минуту показалось, что онъ вздохнулъ въ послдній разъ.

— О, Боже, Боже! Сжалься надъ нимъ!— прошептала она.

Въ эту минуту кто-то сильно постучалъ въ дверь, выходящую въ коридоръ.

Маргарита приподнялась, поддерживая ла-Моля подъ руку.

— Кто тамъ?— спросила она.

— Это я, ваше величество, — отвтилъ женскій голосъ, — я, герцогиня Неверская.

— Генріэтта!— воскликнула королева.— Не бойтесь, графъ, опасности нтъ, это — мой другъ…

Ла-Моль съ страшнымъ усиліемъ приподнялся на одно колно.

— Подержитесь за что-нибудь, пока я отворю дверь, — сказала Маргарита.

Ла-Моль оперся рукой на полъ и ему удалось сохранить равновсіе.

Маргарита пошла къ двери, но вдругъ остановилась и задрожала отъ страха: изъ коридора донесся звонъ оружія.

— Ты не одна?— спросила она.

— Нтъ, со мной двнадцать человкъ солдатъ, которыхъ далъ мн мой зять, герцогъ Гизъ.

— Герцогъ Гизъ!— пробормоталъ ла-Моль.— О, убійца! убійца!

— Молчите, — остановила его Маргарита, — ни слова!

И она оглядлась кругомъ, ища, куда бы спрятать раненаго.

— Дайте мн шпагу или кинжалъ, — прошепталъ графъ.

— Вы хотите защищаться? Это безполезно. Разв вы не слыхали? Вдь ихъ двнадцать противъ одного.

— Оружіе нужно мн не для защиты, а для того, чтобы не отдаться имъ въ руки живымъ.

— Нтъ, нтъ, — сказала Маргарита, — я спасу васъ. Идите вотъ сюда, въ кабинетъ.

Ла-Моль съ трудомъ приподнялся и, съ помощью Маргариты, дотащился до кабинета.

— Ни крика, ни стона, ни вздоха, — шепнула королева,— и вы спасены!

Съ этими словами Маргарита затворила дверь, заперла ее на ключъ и спрятала его въ ридикюль. Потомъ, накинувъ плащъ, она отворила герцогин Неверской, которая бросилась къ ней и обняла ее.

— Съ вами ничего не случилось, ваше величество?— спросила она.— Не правда ли?

— Ничего, ничего,— отвтила Маргарита, запахивая плащъ, чтобы закрыть испачканный въ крови пеньюаръ.

— Тмъ лучше, но вамъ все-таки нельзя оставаться здсь одной. Герцогъ Гизъ далъ мн двнадцать человкъ конвоя, чтобы проводить меня въ свой отель. Такъ какъ этого слишкомъ много для меня, то шестерыхъ я оставлю у васъ. А шесть конвойныхъ герцога значатъ въ ныншнюю ночь больше, чмъ цлый отрядъ тлохранителей короля.

Маргарита не ршилась отказаться. Она велла солдатамъ размститься въ коридор и простилась съ герцогиней, которая съ остальными шестью конвойными отправилась въ отель герцога Гиза.

Мужъ ея ухалъ, и она пока жила тамъ.

IX.
Убійцы.

Коконна не бжалъ, онъ отступилъ. Ла-Гюрьеръ тоже не бжалъ, онъ умчался со всхъ ногъ. Первый ретировался какъ тигръ, второй — какъ волкъ.

А потому ла-Гюрьеръ былъ уже на площади Сенъ-Жерменъ-д’Оксерруа въ то время, какъ Коконна еще только выходилъ изъ Лувра.

Доблестный трактирщикъ немного струсилъ, очутившись съ своей пищалью среди бгущихъ людей, свистящихъ пуль и падающихъ изъ оконъ труповъ, иногда даже разрубленныхъ на куски. Онъ ршилъ, что всего благоразумне вернуться какъ можно скоре въ гостиницу. Когда онъ свернулъ изъ улицы Аверонъ на улицу Арбръ-Секъ, ему встртился отрядъ швейцарцевъ и легкой конницы. Впереди шелъ Морвель.

— Вы, кажется, уже покончили все и идете домой?— спросилъ Морвель, самъ себя окрестившій именемъ ‘королевскаго убійцы’.— А что же, чортъ возьми, сдлали вы съ пьемонтцемъ? Ужъ не случилось ли съ нимъ какой бды? Это было бы очень жаль — онъ отлично работалъ.

— Нтъ, съ нимъ, кажется, ничего не случилось,— отвтилъ ла-Гюрьеръ.— Онъ, должно-быть, скоро присоединится къ намъ.

— Откуда вы?

— Изъ Лувра, гд насъ, кстати сказать, приняли далеко не любезно.

— Кто же?

— Герцогъ Алансонскій. Разв онъ не на нашей сторон?

— Герцогъ Алансонскій ни на чьей сторон. Онъ интересуется только тмъ, что касается его лично. Предложите ему расправиться съ его двумя старшими братьями, какъ съ гугенотами, и онъ согласится. Ему нужно только одно: чтобы не скомпрометировали его самого… Не хотите ли отправиться съ этими людьми, ла-Гюрьеръ?

— Куда они идутъ?

— На улицу Монторгейль, тамъ есть у меня одинъ знакомый протестантскій пасторъ. Онъ женатъ и у него шесть человкъ дтей. Эти еретики страшно размножаются. Тамъ будетъ очень интересно…

— А вы сами куда идете?

— Я иду по своему личному длу.

— Только, пожалуйста, не ходите туда безъ меня, — раздался позади нихъ голосъ, заставившій Морвеля вздрогнуть.— Вы знаете разныя хорошія мстечки, Морвель, и потому я хочу итти съ вами.

— А! Это нашъ пьемонтецъ!— воскликнулъ Морвель.

— Да, это г. Коконна, — сказалъ ла-Гюрьеръ.— Гд это вы пропадали? Я думалъ, что вы идете за мной.

— Mordi! Вы бжали такъ быстро, что я не могъ угнаться за вами. Да, кром того, я сдлалъ небольшой крюкъ, чтобы бросить въ рку отвратительнаго ребенка, который кричалъ: ‘Долой папистовъ! Да здравствуетъ адмиралъ!’ Но, къ несчастью, этотъ негодяй-мальчишка, кажется, уметъ плавать. По-настоящему еретиковъ слдовало бы топить, какъ котятъ, когда они еще ничего не видятъ!

— Такъ вы идете изъ Лувра?— спросилъ Морвель.— Значитъ, вашъ гугенотъ убжалъ туда?

— Да, туда.

— Я выстрлилъ въ него въ то время, какъ онъ поднималъ свою шпагу ца двор адмирала. Не понимаю, какъ могъ я промахнуться!

— Ну, а я не промахнулся!— сказалъ Коконна.— Я всадилъ ему шпагу въ плечо такъ глубоко, что клинокъ былъ дюймовъ на пять въ крови… Я видлъ, какъ онъ упалъ въ объятія Маргариты — прелестная женщина, чортъ возьми! Мн было бы очень пріятно, если бы оказалось, что этотъ молодецъ умеръ. У него, какъ кажется, очень злопамятный характеръ и онъ, пожалуй, былъ бы моимъ врагомъ всю свою жизнь… Такъ куда же вы идете?

— А вамъ хочется итти со мной?

— Я не хочу оставаться на одномъ мст, mordi! Я убилъ всего только троихъ или четверыхъ и когда остываю, у меня начинаетъ болть плечо. Впередъ! Впередъ!

— Капитанъ, — сказалъ Морвель начальнику отряда,— дайте мн троихъ солдатъ и идите съ остальными отправлять на тотъ свтъ адмирала.

Три швейцарца присоединились къ Морвелю. До улицы Тиршапъ оба отряда шли вмст.

Потомъ легкая конница и швейцарцы отправились по улиц Тиршапъ, а Морвель, Коконна, ла-Гюрьеръ и три швейцарца свернули сначала на улицу Ферраннери, потомъ на ТрусъВашъ и вышли на улицу Сентъ-Авуа.

— Куда же, къ чорту, ведете вы насъ?— спросилъ Коконна, которому надоло итти такъ далеко и ничего не длать.

— Намъ предстоитъ блестящая экспедиція, — сказалъ Морвель.— Посл убійства адмирала, Телиньи и принцевъ-гугенотовъ я не могъ предложить вамъ ничего лучше этого. Потерпите немножко. Мстомъ дйствія будетъ улица де-Томъ, и мы сію минуту придемъ сюда.

— А скажите-ка, — спросилъ Коконна,— вдь, кажется, эта улица очень близко отъ Тампля?

— Да, очень близко. Зачмъ вы спрашиваете это?

— Потому что тамъ живетъ нкто Ламберъ Меркандонъ, которому отецъ поручилъ мн уплатить старинный долгъ въ сто ноблей. Они вотъ тутъ, у меня въ карман.

— Теперь вамъ представляется отличный случай сквитаться съ вашимъ кредиторомъ, — сказалъ Морвель.

— Это какъ?

— Сегодня сводятся вс старинные счеты. Вашъ Меркандонъ гугенотъ?

— Понимаю, — сказалъ Коконна.— Да, онъ, должно-быть, гугенотъ.

— Тсъ! Мы пришли.

— Чей это громадный отель съ павильономъ на улицу?

— Отель Гиза.

— Значитъ, я попалъ какъ разъ туда, куда нужно, — сказалъ Коконна.— Вдь великій Гизъ — мой покровитель. А какъ тихо въ этой части города. Тутъ едва слышны ружейные выстрлы. Право, подумаешь, что попалъ въ провинцію — вс преспокойно себ спятъ, mordi!

И на самомъ дл, даже въ отел Гиза было такъ же тихо, какъ въ обыкновенное время. Вс окна были затворены, и только въ окн павильона, обратившаго на себя вниманіе Коконна, былъ свтъ.

Морвель остановился немного подальше отеля, на углу улицъ Пти-Шантье и Катръ-Фисъ.

— Вотъ домъ того, кого мы ищемъ, — сказалъ онъ.

— То-есть, кого ищете вы?— поправилъ его ла-Гюрьеръ.

— Такъ какъ вы сопровождаете меня, то, значитъ, ищемъ мы вс.

— Неужели вы говорите вонъ про тотъ домъ, который, повидимому, спитъ такимъ крпкимъ сномъ?

— Именно про него. Природа, по ошибк, наградила васъ честной физіономіей, ла-Гюрьеръ. Воспользуйтесь этимъ и постучитесь, а рвою пищаль отдайте Коконна, онъ уже давно бросаетъ на нее нжные взгляды. Когда васъ впустятъ, скажите, что вамъ нужно поговорить съ г. де-Муи.

— Ага, понимаю!— сказалъ Коконна.— У васъ, должно-быть, тоже есть кредиторъ по сосдству съ Тамплемъ?

— Именно такъ… Выдайте себя за гугенота, ла-Гюрьеръ, и предупредите де-Муи о томъ, что происходитъ. Онъ храбръ и, конечно, тотчасъ же выйдетъ изъ дому…

— А когда онъ выйдетъ?..— спросилъ ла-Гюрьеръ.

— Тогда я попрошу его скрестить свою шпагу съ моей.

— Отлично! Такъ и должны ршать споръ дворяне!— воскликнулъ Коконна.— Я тоже вызову на поединокъ Ламбера Меркандона, а если онъ слишкомъ старъ, чтобы биться со мной, то его мсто займетъ кто-нибудь изъ его сыновей или племянниковъ.

Ла-Гюрьеръ подошелъ къ двери дома и началъ стучать въ нее. Удары гулко раздавались въ ночной тишин. Двери отеля Гиза пріотворились и нсколько головъ выглянуло оттуда. Какъ видно, тамъ была такая же подозрительная тишина, какая бываетъ въ крпости, наполненной солдатами.

Головы показались только на мгновеніе и тотчасъ же исчезли, должно-быть, сообразивъ, что такое тутъ происходитъ.

— Значитъ, вашъ де-Муи живетъ здсь?— спросилъ Коконна, показывая на домъ, въ дверь котораго ла-Гюрьеръ продолжалъ стучать.

— Нтъ, здсь живетъ его любовница.

— Mordi! А вдь это очень любезно съ вашей стороны! Вы даете ему возможность биться на глазахъ у его красавицы. Значитъ, мы будемъ судьями поединка? А мн было бы гораздо пріятне биться самому. Плечо мое горитъ какъ въ огн.

— А лицо? Оно тоже пострадало у васъ, — сказалъ Морвель.

— Mordi!— воскликнулъ Коконна.— Надюсь, онъ умеръ. Если бы я зналъ, что онъ живъ, я сейчасъ же отправился бы назадъ въ Лувръ и дорзалъ бы его!

Ла-Гюрьеръ продолжалъ стучать.

Наконецъ въ первомъ этаж отворилось окно и какой-то человкъ въ одномъ бль, безъ оружія, вышелъ на балконъ.

— Что нужно?— крикнулъ онъ.

По знаку Морвеля швейцарцы притаились за угломъ дома, а Коконна догадался самъ прижаться къ стн.

— Это вы, г. де-Муи?— сладкимъ голосомъ спросилъ ла-Гюрьеръ.

— Я. Что же дальше?

— Это онъ, — прошепталъ Морвель, задрожавъ отъ радости.

— Разв вы не знаете, сударь, что происходитъ?— продолжалъ ла-Гюрьеръ.— На адмирала напали, нашихъ братьевъ — протестантовъ ржутъ! Идите къ нимъ на помощь, идите скоре!

— А! Я подозрвалъ, что у нихъ подготовляется что-то сегодняшнюю ночь!— воскликнулъ де-Муи.— Мн не слдовало оставлять моихъ храбрыхъ товарищей. Я иду, любезный другъ, иду сію минуту. Подождите меня.

И, не закрывая окна, изъ котораго доносились на улицу крики и нжныя мольбы испутанной женщины, де-Муи надлъ камзолъ и схватилъ плащъ и оружіе.

— Онъ сейчасъ выйдетъ, — прошепталъ Морвель, поблднвъ отъ радости.— Глядите въ оба!— прибавилъ онъ, обращаясь къ швейцарцамъ.

Взявъ пищаль у Коконна, Морвель дунулъ на фитиль, чтобы посмотрть, хорошо ли онъ горитъ, и протянулъ оружіе ла-Гюрьеру, который присоединился къ швейцарцамъ.

— Вотъ твоя пищаль,— сказалъ онъ,— можешь получить ее.

— Mordi!— воскликнулъ Коконна.— Смотрите, изъ-за тучъ выходитъ луна. И ей хочется взглянуть на поединокъ. Какъ бы хорошо, если бы Ламберъ Меркандонъ былъ секундантомъ де-Муи! Дорого бы я далъ за это.

— Погодите, погодите!— сказалъ Морвель.— Де-Муи одинъ стоитъ десятерыхъ и намъ, вшестеромъ, будетъ не легко справиться съ нимъ… Подойдите поближе, — шепнулъ онъ швейцарцамъ.— Встаньте около двери, чтобы напасть на него, какъ только онъ выйдетъ.

— Ого!— сказалъ Коконна, глядя на эти приготовленія.— Какъ кажется, дло будетъ происходить совсмъ не такъ, какъ я думалъ.

Въ эту минуту послышался скрипъ отодвигаемаго засова. Швейцарцы вышли изъ-за угла и встали около двери. Морвель и ла-Гюрьеръ на цыпочкахъ подошли къ нимъ, и только Коконна, еще не утратившій чувства чести, остался на своемъ мст. Въ эту минуту любовница де-Муи, о которой никто уже не думалъ, вышла на балконъ и громко вскрикнула, увидавъ Морвеля, ла-Гюрьера и швейцарцевъ.

Де-Муи, уже немного пріотворившій дверь, остановился.

— Иди назадъ, или скоре!— крикнула ему молодая женщина.— Около двери сверкаютъ обнаженныя шпаги, блеститъ фитиль пищали. Это засада!

— Ого!— сказалъ де-Муи.— Посмотримъ, что все это значитъ!

И, заложивъ дверь засовомъ, онъ ушелъ наверхъ.

Увидавъ, что де-Муи не выйдетъ, Морвель перестроилъ свой маленькій отрядъ. Швейцарцы перешли на другую сторону улицы, а ла-Гюрьеръ поднялъ пищаль, готовясь выстрлить въ гугенота, какъ только тотъ покажется на балкон. Ему пришлось ждать недолго. Де-Муи вышелъ, держа въ рукахъ пистолетъ такой внушительной длины, что ла-Гюрьеръ, уже прицлившійся, струсилъ и опустилъ пищаль. Онъ сообразилъ, что пули гугенота могутъ съ такимъ же успхомъ долетть до улицы, какъ и его пуля на балконъ.

А такъ какъ ла-Гюрьеръ былъ въ конц-концовъ все-таки трактирщикъ и только случай сдлалъ его солдатомъ, то онъ ршилъ отступить и притаиться на углу улицы де-Бракъ. Попасть въ де-Муи съ такого разстоянія да еще въ темнот было довольно трудно.

Де-Муи оглядлся кругомъ и осторожно сдлалъ нсколько шаговъ впередъ, ожидая нападенія. Но, видя, что никто не идетъ, онъ остановился и крикнулъ:

— Куда же вы пропали, г. совтчикъ? Вы, должно-быть, забыли свою пищаль около моей двери. Я здсь, что вамъ нужно?

— Ага!— сказалъ Коконна.— Вотъ настоящій храбрецъ!

— Ну, что же?— продолжалъ де-Муи.— Друзья вы или враги — все равно. Разв вы не видите, что я васъ жду?

Ла-Гюрьеръ молчалъ, Морвель не отвчалъ, трое швейцарцевъ затаили дыханіе.

Коконна подождалъ немного. Потомъ, видя, что никто не поддерживаетъ разговора, который началъ ла-Гюрьеръ, и продолжалъ де-Муи, онъ вышелъ на средину улицы и сказалъ, снявъ шляпу: *

— Вы, можетъ-быть, думаете, что мы пришли убить васъ, г. де-Муи? Вы ошибаетесь: дло идетъ о дуэли. Одинъ изъ вашихъ враговъ хочетъ покончить честнымъ поединкомъ старинные между вами счеты… Mordi! выходите же, Морвель! Нечего показывать спину. Г. де-Муи согласенъ.

— Морвель!— воскликнулъ де-Муи.— Морвель — убійца моего отца! Морвель — ‘королевскій убійца!’ Да, я согласенъ!

И, прицлившись въ Морвеля, который собирался постучать въ отель Гиза, чтобы попросить подкрпленія, онъ пробилъ ему пулей шляпу.

Услыхавъ выстрлъ и крики Морвеля, солдаты, провожавшіе герцогиню Неверскую, вышли изъ отеля, въ сопровожденіи трехъ или четырехъ дворянъ съ пажами. Вс они подошли къ дому любовницы де-Муи.

Съ балкона раздался второй выстрлъ, наповалъ убившій солдата, стоявшаго около Морвеля. Такъ какъ пистолеты де-Муи были теперь уже разряжены, а шпага не могла принести никакой пользы, то онъ укрылся за перила балкона.

Между тмъ въ сосднихъ домахъ стали отворяться окна. Люди мирные тотчасъ же захлопывали ихъ, т же, которые обладали воинственнымъ характеромъ, вооружались мушкетами и пищалями и начинали стрлять.

— Ко мн, храбрый Меркандонъ!— воскликнулъ де-Муи, сдлавъ знакъ старику, который отворилъ окно въ дом, находившемся напротивъ отеля Гиза, и старался разсмотрть, что происходитъ на улиц.

— Вы зовете на помощь, де-Муи?— спросилъ старикъ.— Такъ, значитъ, нападаютъ на васъ?

— На меня, на васъ, на всхъ протестантовъ… Вотъ вамъ доказательство!

Дйствительно, въ эту самую минуту де-Муи замтилъ, что ла-Гюрьеръ прицливается въ него.

Раздался выстрлъ, но молодой человкъ усплъ нагнуться, и пуля, пролетвъ у него надъ головой, разбила стекло.

— Меркандонъ!— воскликнулъ Коконна, котораго весь этотъ шумъ и суматоха приводили въ такой восторгъ, что онъ совсмъ было забылъ о своемъ кредитор и только теперь, посл словъ де-Муи, вспомнилъ о немъ.— Меркандонъ… на улиц де-Томъ… да, это онъ! Такъ вотъ его домъ? Отлично! Зваг читъ, у каждаго изъ насъ будетъ свое дло.

И въ то время, какъ солдаты Гиза выламывали двери въ дом де-Муи, въ то время, какъ Морвель, взявъ факелъ, старался поджечь домъ, въ то время, какъ выломавъ двери, вс набросились на де-Муи, каждымъ ударомъ шпаги убивавшаго человка — одинъ Коконна не принималъ во всемъ этомъ никакого участія. Онъ взялъ большой камень и старался вышибить дверь Меркандона, который, не обращая вниманія на его усилія, то и дло стрлялъ на улицу изъ пищали.

Черезъ нсколько времени въ этой пустынной и темной улиц стало свтло, какъ днемъ, и толпы людей закопошились всюду, точно муравьи въ потревоженномъ муравейник. Изъ отеля Монморанси выбжало человкъ восемь дворянъ-гугенотовъ со слугами и друзьями. Они произвели отчаянную атаку и съ помощью своихъ единоврцевъ, стрлявшихъ изъ оконъ, прогнали назадъ въ отель солдатъ Гиза и людей Морведя.

Этотъ живой потокъ подхватилъ въ своемъ обратномъ теченіи Коконна, который, несмотря на вс свои усилія, все еще не справился съ дверью Меркандона. Тогда онъ прислонился къ стн и, взявъ въ руки шпагу, началъ не только защищаться, но и нападать, и его яростные крики заглушали шумъ битвы. Онъ рубилъ направо и налво, громилъ враговъ и друзей до тхъ поръ, пока кругомъ него не образовалось довольно большое пустое пространство. И каждый разъ, какъ его рапира прокалывала чью-нибудь грудь и теплая кровь брызгала ему на руки и на лицо, онъ съ широко открытыми глазами, раздувающимися ноздрями и крпко стиснутыми зубами, шагъ за шагомъ, подвигался къ двери, отъ которой его оттснили.

Де-Муи посл страшной схватки на лстниц и въ передней смло, какъ настоящій герой, вышелъ изъ своего пылающаго дома. Во время боя онъ то и дло кричалъ: ‘Сюда, Морвель!.. Морвель, гд ты?’ и всячески бранилъ и позорилъ его. Наконецъ, де-Муи вышелъ на улицу со шпагой въ рук и кинжаломъ въ зубахъ, поддерживая другой рукой свою полуодтую, почти потерявшую сознаніе любовницу. Онъ быстро вертлъ своей шпагой и она сверкала, описывая то блые, то красные круги, смотря по тому, падалъ ли на нее серебристый свтъ луны, или же факелъ освщалъ ея окровавленный клинокъ.

Морвель бжалъ. Де-Муи оттснилъ ла-Гюрьера къ Коконна, который, не узнавъ его, бросился на него со шпагой. Несчастный трактирщикъ попалъ межъ двухъ огней и жалобно молилъ о пощад. Въ эту минуту его увидалъ Меркандонъ и по блой перевязи узналъ, что онъ изъ убійцъ.

Раздался выстрлъ. Ла-Гюрьеръ вскрикнулъ, взмахнулъ руками, выронилъ пищаль и, посл тщетной попытки дойти до стны, чтобы опереться на нее, упалъ на землю ничкомъ.

Де-Муи воспользовался этимъ обстоятельствомъ, онъ бросился на улицу Паради и пропалъ изъ виду.

Гугеноты одержали такую блестящую побду, что люди Гиза поспшили укрыться въ отел и заперли дверь, опасаясь, какъ бы гугеноты не явились и сюда.

Коконна, опьянвшій отъ запаха крови и шума, дошелъ до такого возбужденія, при которомъ, въ особенности у южанъ, храбрость уже превращается въ безуміе. Онъ не видалъ и не слыхалъ ничего. Онъ замтилъ только, что въ ушахъ у него шумитъ какъ будто меньше, а руки и лицо начинаютъ просыхать. Опустивъ шпагу, онъ оглядлся кругомъ, около него не было никого, кром одного человка, лежащаго ничкомъ въ луж крови, и ничего, кром пылающихъ зданій.

Коконна отдыхалъ недолго. Только что хотлъ онъ подойти къ лежащему человку, въ которомъ узналъ ла-Гюрьера, какъ дверь, столько времени не поддававшаяся его усиліямъ, отворилась. Старикъ Меркандонъ съ своимъ сыномъ и двумя племянниками выбжалъ оттуда и бросился на переводившаго духъ пьемонтца.

— Вотъ онъ! Вотъ онъ!— въ одинъ голосъ закричали они вс.

Коконна стоялъ посреди улицы. Опасаясь, какъ бы эти четыре человка, напавшіе на него сразу, не окружили его, онъ, какъ серна, за которыми не разъ охотился въ горахъ, отпрыгнулъ назадъ и прислонился къ стн отеля Гиза. Обезопасивъ себя такимъ образомъ отъ неожиданныхъ нападеній сзади, Коконна всталъ въ оборонительное положеніе и приготовился защищаться.

— Ну, что, батюшка Меркандонъ,— насмшливо проговорилъ онъ, — вы не узнаете меня?

— А, негодяй!— воскликнулъ старый гугенотъ.— Я, напротивъ, сейчасъ же узналъ тебя… И ты хочешь убить меня! меня, друга твоего отца?

— И его кредитора — вдь такъ?

— Да, его кредитора, ты самъ говоришь это.

— Ну, вотъ я и хочу свести наши счеты, — сказалъ Коконна.

— Схватимъ его и свяжемъ, — сказалъ старикъ, обращаясь къ молодымъ людямъ. Т тотчасъ же бросились на Коконна.

— Погодите минутку, не торопитесь,— смясь, сказалъ онъ.— Для того, чтобы схватить кого-нибудь, нуженъ приказъ, а вы позабыли взять его.

Съ этими словами онъ сталъ биться съ ближайшимъ къ нему молодымъ человкомъ и первымъ же ударомъ шпаги отрубилъ ему кисть руки. Несчастный застоналъ и отступилъ.

— Съ однимъ покончено!— сказалъ Коконна.

Въ эту минуту окно, подъ которымъ онъ стоялъ, со скрипомъ отворилось. Коконна отскочилъ, опасаясь нападенія и съ этой стороны, но онъ увидалъ не врага, а молодую женщину, не смертоносное оружіе показалось изъ окна, а букетъ цвтовъ. И этотъ букетъ упалъ къ его ногамъ.

— Господи! да это женщина!— пробормоталъ Коконна.

И, отдавъ ей честь шпагой, онъ обернулся поднять цвты.

— Берегитесь, храбрый католикъ, берегитесь!— воскликнула дама.

Коконна выпрямился, но второй племянникъ Меркандона уже усплъ ранить его въ другое плечо.

‘Молодая женщина пронзительно вскрикнула.

Поблагодаривъ и успокоивъ ее жестомъ, Коконна бросился на своего противника. Тотъ отпарировалъ ударъ, но поскользнулся на залитой кровью земл. Однимъ прыжкомъ, какъ серна, Коконна бросился на него и пронзилъ ему грудь своей шпагой.

— Браво! браво!— воскликнула дама.— Я сейчасъ пришлю вамъ людей на помощь!

— Изъ-за этого вамъ не стоитъ безпокоиться, сударыня!— сказалъ Коконна.— Посмотрите на нашъ бой до конца, если онъ интересуетъ васъ, и вы увидите, какъ графъ Аннибалъ де-Коконна справляется съ гугенотами!

Въ эту минуту сынъ Меркандона выстрлилъ въ Коконна почти въ упоръ. Тотъ упалъ на колно.

Молодая женщина снова вскрикнула, но Коконна тотчасъ же вскочилъ, онъ опустился на колни только для того, чтобы спастись отъ пули, которая пробила стну на разстояніи двухъ футовъ отъ прекрасной зрительницы.

Въ ту же минуту изъ окна дома Меркандона раздался яростный вопль и какая-то старуха, узнавъ по блому кресту и блой перевязи Коконна, что онъ католикъ, бросила въ него горшокъ съ цвтами, ударившій его повыше колна.

— Вотъ такъ штука!— сказалъ Коконна.— Одна бросаетъ мн цвты, другая швыряетъ въ меня горшками. Если такъ будетъ продолжаться, он, пожалуй, начнутъ ломать и дома.

— Благодарю тебя, матушка, благодарю!— воскликнулъ молодой человкъ.

— Хорошо, жена, продолжай, — сказалъ старикъ Меркандонъ.— Смотри только, не попади въ насъ!

— Подождите, подождите, графъ, — сказала молодая дама изъ отеля Гиза.— Я велю стрлять изъ оконъ.

— Да тутъ какое-то бабье царство!— пробормоталъ Коконна.— Одн изъ нихъ за меня, а другія противъ… Ну, пора кончать!

Мсто боя представляло теперь, дйствительно, совсмъ другую картину и дло, очевидно, приближалось къ концу. Коконна получилъ нсколько ранъ, но это не имло большого значенія для сильнаго двадцатичетырехлтняго молодого человка. Онъ привыкъ биться, и три или четыре полученныя имъ царапины скоре раздражили, чмъ ослабили его. А единственными противниками его были теперь Меркандонъ и его сынъ. Но Меркандонъ былъ старикъ лтъ шестидесяти или семидесяти, а сынъ его — еще совсмъ юноша лтъ 16—18, блдный, слабый. Онъ бросилъ свой разряженный и потому уже безполезный пистолетъ и, дрожа, размахивалъ шпагой, которая была вдвое короче шпаги пьемонтца. Старикъ Меркандонъ, держа въ рукахъ кинжалъ и разряженную пищаль, звалъ на помощь, а жена его стояла у окна съ кускомъ мрамора, собираясь бросить его.

Коконна, возбужденный угрозами съ одной стороны и одобреніями — съ другой, гордый своей двойной побдой, опьяненный запахомъ пороха и крови, освщенный пламенемъ горящаго дома, воспламененный мыслью, что бьется на глазахъ женщины замчательно красивой и наврное знатной,— Коконна, какъ послдній изъ Гораціевъ, почувствовалъ, что сила его удваивается. Замтивъ колебаніе юноши, онъ бросился къ нему и скрестилъ свою длинную, окровавленную рапиру съ его крошечной шпажонкой. Двухъ ударовъ было достаточно, чтобы выбить ее изъ рукъ юноши. Старикъ Меркандонъ кинулся на помощь сыну и старался оттснить Коконна къ окну, чтобы въ него легче было бросать камни.

Тогда Коконна, желая защититься сразу и отъ старика, угрожавшаго ему кинжаломъ, и отъ старухи, державшей наготов камень и цлившей ему въ голову, схватилъ юношу поперекъ тла и, защищаясь имъ отъ ударовъ, какъ щитомъ, сжалъ его въ своихъ желзныхъ объятіяхъ.

— Ко мн! Ко мн!— воскликнулъ молодой человкъ.— Онъ раздавитъ мн грудь!.. Помогите!..

И голосъ его превратился въ глухой, задыхающійся хрипъ.

Старикъ Меркандонъ опустилъ кинжалъ и сталъ умолять Коконна сжалиться.

— Пощадите, пощадите его, г. Коконна!— говорилъ онъ.— Сжальтесь надъ нами! Это мой единственный сынъ!

— Мой сынъ!.. Мой сынъ!..— воскликнула старуха.— Надежда нашей старости! Не убивайте, не убивайте его.

— Въ самомъ дл? Не убивать?— расхохотавшись, спросилъ Коконна.— А что же самъ онъ хотлъ сдлать мн своей шпагой и пистолетомъ?

— У меня есть расписка вашего отца, — съ мольбою сложивъ руки, — продолжалъ Меркандонъ.— Я отдамъ вамъ эту расписку, у меня есть десять тысячъ золотыхъ экю — они будутъ ваши, у меня есть наши фамильныя драгоцнности — вы получите ихъ. Только не убивайте, не убивайте его!

— А я общаю вамъ любовь мою, — вполголоса сказала мо лодая дама.

Коконна на минуту задумался.

— Вы гугенотъ?— спросилъ онъ у юноши.

— Гугенотъ, — прошепталъ тотъ.

— Такъ нужно умереть!— сказалъ Коконна, нахмуривъ брови и приставивъ къ груди юноши свой острый кинжалъ.

— Умереть!— воскликнулъ Меркандонъ.— Мое бдное дитя! Умереть!

Старуха-мать вскрикнула, и въ этомъ крик было столько мучительной скорби, что онъ поколебалъ на минуту жестокую ршимость пьемонтца.

— О, герцогиня!— воскликнулъ Меркандонъ, устремивъ глаза на молодую даму, глядвшую изъ окна отеля Гиза, — заступитесь за насъ, и мы будемъ каждое утро и каждый вечеръ поминать ваше имя въ нашихъ молитвахъ!

— Такъ пусть онъ отречется, — сказала дама.

— Я протестантъ, — повторилъ юноша.

— Въ такомъ случа умри!— воскликнулъ Коконна, занося кинжалъ.— Умри, если не хочешь принять жизнь, которую предлагаютъ теб эти прекрасныя уста!

Меркандонъ и жена его видли, какъ ужасный клинокъ блеснулъ, какъ молнія, надъ головою ихъ сына.

— Мой сынъ!.. Мой Оливье!— воскликнула мать…— Отрекись!.. Отрекись!..

— Отрекись, дитя мое!— закричалъ Меркандонъ, упавъ къ ногамъ Коконна.— Не оставляй насъ однихъ на свт!

— Отрекитесь вс!— сказалъ Коконна.— За одно Credo три души и жизнь!

— Я согласенъ, — сказалъ юноша.

— Мы тоже согласны!— воскликнулъ Меркандонъ и его жена.

— Такъ на колни,— сказалъ Коконна,— и пусть сынъ вашъ повторяетъ за мной слово въ слово молитву, которую я произнесу.

Отецъ повиновался первый.

— Я готовъ, — сказалъ юноша.

И онъ тоже опустился на колни.

Тогда Коконна началъ говорить по-латыни слова Credo. Случайно или съ умысломъ Оливье всталъ около того мста, гд упала его шпага. Когда оружіе очутилось такъ близко отъ него, онъ, не переставая повторятъ за пьемонтцемъ слова молитвы, понемногу протягивалъ руку къ шпаг. Слдившій за нимъ Коконна вдлалъ видъ, что не замчаетъ этого. Но когда юноша уже касался рукою эфеса шпаги, Коконна бросился на него и повалилъ его на землю.

— А! Предатель!— воскликнулъ онъ и вонзилъ свой кинжалъ ему въ горло.

Оливье вскрикнулъ, судорожно приподнялся на одно колно и упалъ мертвый.

— Палачъ!— воскликнулъ Меркандонъ.— Ты убиваешь насъ, чтобы не платить ста ноблей, которые ты долженъ намъ.

— Клянусь честью, нтъ!— отвтилъ Коконна.— А за доказательство…

Съ этими словами онъ бросилъ къ ногамъ старика кошелекъ, который далъ ему отецъ, чтобы расплатиться съ кредиторомъ.

— Въ доказательство,— докончилъ онъ,— вотъ ваши деньги.

— А вотъ твоя смерть!— крикнула старуха изъ окна.

— Берегитесь, берегитесь, графъ!— воскликнула дама изъ отеля Гиза.

Но прежде, чмъ Коконна усплъ повернуть голову и сообразить, въ чемъ дло, тяжелый камень, со свистомъ прорзавъ воздухъ, упалъ ему на голову. Шпага, бывшая у него въ рукахъ, переломилась и онъ упалъ замертво на мостовую, не услыхавъ, какъ съ одной стороны отъ него раздалось радостное восклицаніе, а съ другой — отчаянный крикъ.

Меркандонъ бросился съ кинжаломъ въ рук на лежащаго безъ чувствъ Коконна. Но въ эту минуту дверь отеля Гиза отворилась, и старикъ, увидавъ засверкавшіе бердыши и шпаги, убжалъ. Дама, которую онъ называлъ герцогиней, высунулась дополовины изъ окна и, сверкая брилліантами и драгоцнными каменьями, показывала вышедшимъ изъ отеля людямъ на Коконна и кричала:

— Вонъ! Вонъ! Напротивъ меня… Онъ въ красномъ камзол… Да, да, этотъ самый!..

X.
Смерть, месса или Бастилія.

Маргарита, какъ мы уже говорили, заперла дверь и вернулась въ свою спальню. Входя туда, она увидала Гильону, которая съ ужасомъ смотрла на пятно крови на постели, на мебели и на ковр.

— Агь, ваше величество!— воскликнула она, когда королева вошла.— Разв онъ умеръ?

— Молчи, Гильона!— сказала Маргарита повелительнымъ, не допускающимъ возраженія тономъ.

Она вынула изъ ридикюля вызолоченный ключъ, отперла дверь кабинета и показала Гильон на раненаго молодого человка.

Ла-Молю удалось приподняться и добраться до окна. Маленькій кинжалъ, одинъ изъ тхъ, какіе носили въ то время женщины, попался ему подъ руку. Услыхавъ, что отворяется дверь, онъ схватилъ его.

— Не бойтесь, графъ,— сказала Маргарита.— Клянусь вамъ, вы въ безопасности!

Ла-Моль упалъ на колни.

— О, ваше величество!— воскликнулъ онъ.— Вы для меня больше, чмъ королева — вы божество!

— Не волнуйтесь такъ,— сказала Маргарита,— изъ вашихъ ранъ еще течетъ кровь… Посмотри, Гильона, какъ онъ блденъ!.. Куда вы ранены?

Ла-Моль на минуту задумался. У него болло все тло и онъ старался опредлить, въ какихъ мстахъ сильне чувствуется боль.

— Сначала меня, кажется ранили въ плечо,— наконецъ проговорилъ онъ, — а потомъ въ грудь. На остальныя раны не стоитъ обращать вниманіе.

— Мы сейчасъ увидимъ это, — сказала Маргарита.— Гильона, принеси мою шкатулку съ бальзамами.

Гильона вышла и тотчасъ же вернулась, держа въ одной рук шкатулку, а въ другой — серебряный вызолоченный кувшинъ и куски тонкаго голландскаго полотна.

— Помоги мн приподнять его, Гильона, — сказала королева Маргарита, стараясь приподняться самъ, несчастный потерялъ послднія силы.

— Мн, право же, совстно, ваше величество, — сказалъ ла-Моль.— Я не могу допустить…

— Но вы должны допустить все, что я найду нужнымъ, — возразила Маргарита.— Мы можемъ спасти васъ и съ нашей стороны было бы преступленіемъ позволить вамъ умереть.

— О!— воскликнулъ ла-Моль.— Лучше умереть, чмъ согласиться, чтобы вы, королева, пачкали свои руки въ моей недостойной крови… Нтъ, нтъ, никогда!

И онъ почтительно отодвинулся отъ нея.

— Но вы ужъ и безъ того перепачкали своей кровью и постель и комнату ея величества,— съ улыбкой сказала Гильона.

Маргарита запахнула плащъ, чтобы закрыть алыя пятна крови на своемъ бломъ батистовомъ пеньюар. Этотъ жестъ, полный женской стыдливости, напомнилъ ла-Молю, что онъ обнималъ и прижималъ къ своей груди эту прелестную и такъ горячо любимую королеву. При этомъ воспоминаніи легкая краска выступила на его блдныхъ щекахъ.

— Ваше величество, — пробормоталъ онъ.— Не можете ли вы поручить меня попеченіямъ какого-нибудь хирурга?

— Хирурга-католика, да?— спросила королева съ такимъ выраженіемъ, что ла-Моль вздрогнулъ, понявъ, что она хочетъ сказать.— Разв вы не знаете,— продолжала она, кротко улыбнувшись,— что насъ, французскихъ принцессъ, учатъ распознавать растенія, что мы знаемъ, какую пользу они приносятъ, и умемъ приготовлять бальзамы. Какъ женщины и какъ королевы, мы всегда считали, своей обязанностью облегчать страданія. И мы не уступимъ самымъ лучшимъ хирургамъ,— такъ, по крайней мр, говорятъ намъ льстецы. Я пользуюсь въ этомъ отношеніи нкоторой извстностью. Неужели вы не слыхали этого?.. Ну, Гильона, за работу!

Ла-Моль снова началъ было возражать. Онъ опять повторилъ, что ему пріятне умереть, чмъ дозволить королев взять на себя трудъ, при которомъ состраданіе можетъ легко перейти въ отвращеніе. Это сопротивленіе окончательно подломило его силы. Онъ пошатнулся, закрылъ глаза и во второй разъ потерялъ сознаніе.

Тогда Маргарита, схвативъ выпавшій у него изъ рукъ кинжалъ, разрзала шнурки, стягивавшіе его камзолъ, а Гильона другимъ кинжаломъ отпорола или, врне, разрзала рукава.

Затмъ, намочивъ холодной водой кусокъ полотна, она уняла кровь, лившуюся изъ плеча и груди ла-Моля, а Маргарита, взявъ золотую иглу съ тупымъ, закругленнымъ кончикомъ, стала зондировать раны, съ такой же ловкостью и осторожностью, какія выказалъ бы въ подобныхъ обстоятельствахъ самъ знаменитый Амбруазъ Парэ.

Рана на плеч была глубока, рана на груди — легкая и поверхностная, кинжалъ только скользнулъ по ребрамъ и разскъ тло, не дойдя до костей. Въ обоихъ случаяхъ оружіе не проникло въ грудную клтку, въ эту естественную крпость, защищающую сердце и легкія.

— Эти раны болзненны, но не смертельны, — сказала прекрасная и ученая королева-хирургъ.— Дай мн бальзамъ и приготовь корпіи.

Гильона, которой королева отдала это приказаніе, уже успла вытереть и надушить грудь молодого человка, его руки, похожія по форм на руки античной статуи, его граціозно откинутыя назадъ плечи и оттненную густыми кудрями шею, скоре подходящую для статуи изъ карарскаго мрамора, чмъ для изувченнаго, умирающаго человка.

— Бдный юноша!— прошептала Гильона, смотря не столько на свою работу, сколько на своего паціента.

— Какъ онъ красивъ, не правда ли?— сказала съ истинно королевской откровенностью Маргарита.

— Да, ваше величество, очень красивъ. Мн кажется, намъ не слдуетъ оставлять его на полу. Его нужно поднять и положить на диванъ, къ которому теперь онъ прислонился.

— Ты права, — сказала Маргарита.

Об женщины нагнулись и, напрягая вс силы, подняли ла-Моля и положили его на широкій диванъ съ рзной спинкой. Онъ стоялъ около окна, которое было открыто для освженія комнаты.

Раненый пришелъ въ себя. Онъ вздохнулъ, открылъ глаза, и его охватило то блаженное состояніе, которое испытываетъ раненый, когда, возвращаясь къ жизни, ощущаетъ освжающую прохладу вмсто палящаго жара и нжный ароматъ вмсто тяжелаго, непріятнаго запаха крови.

Ла-Моль прошепталъ нсколько безсвязныхъ словъ, Маргарита улыбнулась и приложила палецъ къ губамъ.

Въ эту минуту раздалось нсколько ударовъ въ одну изъ дверей въ спальн королевы.

— Это стучатъ въ потайной ходъ, — сказала Маргарита.

— Кто же это можетъ быть, ваше величество?— спросила, перепугавшись, Гильона.

— Я посмотрю сама, — отвтила Маргарита.— Побудь съ нимъ и не отходи отъ него ни на минуту.

Маргарита вошла въ спальню, затворила дверь кабинета и отворила ту, которая вела въ потайной ходъ къ королю и королев-матери.

— Баронесса де-Совъ!— воскликнула она, быстро отступивъ съ выраженіемъ если не ужаса, то во всякомъ случа ненависти. Ни одна женщина никогда не проститъ соперниц, отнявшей у нея хотя бы и нелюбимаго человка.— Баронесса де-Совъ!

— Да, это я, ваше величество, — отвтила баронесса, съ мольбою сложивъ руки.

— Вы — здсь?— еще боле удивленнымъ и надменнымъ тономъ спросила Маргарита.

Шарлотта упала на колни.

— Простите меня, ваше величество!— воскликнула она.— Я сознаю свою вину передъ вами. Но если бы вы знали… не я одна виновата въ этомъ… королева-мать приказала мн…

— Встаньте, — сказала Маргарита.— Не думаю, чтобы вы пришли сюда, надясь оправдаться передо мной. Потрудитесь объяснить, что вамъ нужно.

— Я пришла, ваше величество, — отвтила Шарлотта, все еще стоя на колняхъ и смотря на королеву почти безумными глазами, — я пришла спросить у васъ, не здсь ли онъ?

— Кто? Про кого вы говорите, баронесса? Я, право, не понимаю васъ.

— Про короля.

— Про короля? Такъ вы преслдуете его даже здсь, въ моихъ комнатахъ? Но вдь вы знаете, что онъ не бываетъ у меня?

— Ахъ, ваше величество, — продолжала баронесса де-Совъ, не отвчая на оскорбительные намеки королевы и, повидимому, даже на замчая ихъ.— Какое счастье, если бы онъ былъ здсь!

— Почему же это?

— Потому что гугенотовъ убиваютъ, ваше величество, а король Наваррскій — глава гугенотовъ.

— О!— воскликнула Маргарита, схвативъ баронессу за руку и заставляя ее встать.— А я забыла, забыла! Но я никакъ не ожидала, что королю можетъ грозить такая же опасность, какъ и остальнымъ.

— Эта опасность больше, ваше величество, въ тысячу разъ больше!— воскликнула Шарлотта.

— Герцогиня Лотарингская предупреждала меня… Я говорила ему, чтобы онъ не уходилъ… Ушелъ онъ изъ Лувра?

— Нтъ, нтъ, онъ въ Лувр. Но его не могутъ найти. И если онъ не у васъ…

— Здсь его нтъ.

— Въ такомъ случа онъ погибъ!— съ отчаяніемъ воскликнула баронесса де-Совъ.— Королева-мать поклялась добиться его смерти!

— Его смерти!.. Но это ужасно!.. Нтъ, это невозможно!

— Ваше величество, — сказала баронесса де-Совъ съ энергіей и убдительностью страсти, — повторяю вамъ, что никто не знаетъ, гд король Наваррскій.

— А гд королева-мать?

— Королева-мать посылала меня за герцогомъ Гизомъ и г. Таванномъ, которые ждали въ ея молельн, а потомъ отпустила меня. Тогда — простите меня, ваше величество!— я пошла къ себ и ждала, какъ обыкновенно…

— Моего мужа, да?— спросила Маргарита.

— Онъ не пришелъ. Я начала искать его, разспрашивала о немъ всхъ. Одинъ солдатъ сказалъ мн, что видлъ, какъ король шелъ, въ сопровожденіи тлохранителей съ обнаженными шпагами, за нсколько времени до того, какъ началась рзня. А она началась уже часъ тому назадъ.

— Благодарю васъ, баронесса,— сказала Маргарита.— Хоть то чувство, которое побуждаетъ васъ дйствовать, и оскорбительно для меня, я все-таки благодарю васъ.

— Такъ простите меня, ваше величество!— сказала баронесса.— Ваше прощеніе послужитъ мн поддержкой, когда я вернусь къ себ. Слдовать за вами даже издали я, конечно, не осмлюсь.

Маргарита протянула ей руку.

— Я пойду къ королев-матери, — сказала она.— Ступайте къ себ. Король Наваррскій находится подъ моей охраной. Я общала быть его союзницей и сдержу свое слово.

— А если вамъ не удастся добиться свиданія съ королевой-матерью, ваше величество?

— Въ такомъ случа я пойду къ моему брату Карлу и поговорю съ нимъ.

— Идите, идите, ваше величество, — сказала Шарлотта, давая дорогу королев.— И да поможетъ вамъ Богъ!

Маргарита вошла въ коридоръ. Дойдя до конца его, она обернулась, чтобы убдиться, не отстала ли отъ нея баронесса де-Совъ.Нтъ, та слдовала за ней.

Маргарита видла, какъ Шарлотта пошла по лстниц въ свои комнаты и, проводивъ ее глазами, отправилась дальше, къ королев-матери.

Все здсь измнилось. Вмсто толпы угодливыхъ придворныхъ, которые всегда почтительно разступались передъ королевой Наваррской и отвшивали ей низкіе поклоны, теперь ей встрчались только солдаты съ окровавленными бердышами, въ перепачканной въ крови одежд, и дворяне въ разорванныхъ плащахъ, съ почернвшими отъ порохового дыма лицами. Они приносили депеши и уносили приказы, одни изъ пить входили, другіе уходили, и въ коридорахъ была страшная давка.

Несмотря на это, Маргарита продолжала итти впередъ и дошла, наконецъ, до передней Екатерины. Но тамъ стоялъ Двойной рядъ солдатъ, которые не пропускали никого, кром лицъ, знавшихъ пароль.

Маргарита тщетно пыталась пробраться черезъ эту живую ограду. Каждый разъ, какъ отворялась и затворялась дверь въ комнаты королевы-матери, она могла видть Екатерину. Та какъ будто помолодла и казалась живой и дятельной, какъ въ двадцать лтъ. Она писала, получала письма, распечатывала ихъ, отдавала приказанія, обращалась съ ласковымъ словомъ къ однимъ и улыбалась другимъ, а особенно привтливо тмъ, чья одежда была перепачкана въ крови и пыли больше, чмъ у остальныхъ.

Среди шума, наполнявшаго Лувръ какими-то зловщими звуками, съ улицы доносились ружейные выстрлы, которые становились все чаще и чаще.

‘Мн не удастся повидаться съ ней,— подумала Маргарита посл трехъ неудачныхъ попытокъ пройти къ Екатерин.— Я только напрасно теряю здсь время. Пойду лучше къ брату’.

Въ эту минуту въ переднюю вошелъ герцогъ Гизъ. Онъ приходилъ сообщить Екатерин о смерти адмирала и теперь снова отправлялся на бойню.

— Генрихъ!— воскликнула Маргарита.— Гд король Наваррскій.

Герцогъ съ удивленіемъ взглянулъ на нее, съ улыбкой поклонился ей и, не отвчая, вышелъ со своимъ отрядомъ.

Маргарита подбжала къ офицеру, который собирался уходить изъ Лувра и передъ уходомъ веллъ солдатамъ зарядить пищали.

— Скажите, пожалуйста, гд король Наваррскій?— спросила она.

— Не знаю, ваше величество, — отвтилъ офицеръ.— Я не принадлежу къ свит его величества.

— Ахъ, любезный Ренэ!— воскликнула Маргарита, увидавъ парфюмера Екатерины.— Вы только что вышли отъ моей матери. Не знаете ли, гд мой мужъ?

— Его величество, король Наваррскій, не удостоиваетъ меня своимъ расположеніемъ,— сказалъ Ренэ,— вы, конечно, знаете это. Говорятъ даже,— прибавилъ онъ съ улыбкой, похожей на гримасу, — говорятъ даже, что онъ осмливается утверждать, будто я, при участіи королевы Екатерины, отравилъ его мать.

— Нтъ, нтъ, не врьте этому, мой добрый Ренэ!

— О, мн это ршительно все равно, ваше величество!— сказалъ Ренэ.— Ни король Наваррскій ни его сторонники не страшны теперь.

И онъ отвернулся отъ Маргариты.

— Г. Таваннъ!— воскликнула она, увидавъ проходившаго мимо Таванна.— Одно только слово… пожалуйста!

Таваннъ остановился.

— Гд Генрихъ Наваррскій?— спросила Маргарита.

— Онъ, какъ кажется, вышелъ изъ Лувра вмст съ Кондэ и герцогомъ Алансонскимъ, — громко сказалъ Таваннъ и прибавилъ такъ тихо, что только одна Маргарита могла слышать его: — Прекрасная королева! Если вы хотите видть короля Наваррскаго — за счастье быть на его мст я отдалъ бы жизнь!— ступайте въ оружейный кабинетъ короля.

— О, благодарю васъ, Таваннъ!— сказала Маргарита, обратившая вниманіе только на его послднія слова.— Благодарю васъ. Я пойду туда.

‘Посл того, что я общала мужу,— думала Маргарита, выходя изъ передней, — посл того, какъ онъ такъ по-рыцарски держалъ себя со мной, когда этотъ неблагодарный герцогъ Гизъ былъ спрятанъ въ кабинет, я не могу не помочь ему’..

Она постучалась въ дверь, ведущую въ королевскіе покои.

— Король не принимаетъ никого, — сказалъ офицеръ, пріотворивъ дверь, за которой стояло два ряда солдатъ.

— Но онъ приметъ меня,— возразила Маргарита.

— Приказъ относится ко всмъ.

— Не можетъ быть, чтобы онъ касался королевы Наваррской, сестры короля!

— Мн приказано не длать никакихъ исключеній. Прошу извинить меня, ваше величество.

И офицеръ снова заперъ дверь.

— Онъ погибъ, погибъ!— воскликнула Маргарита, испуганная видомъ всхъ этихъ мрачныхъ лицъ, выражавшихъ если не жажду мщенія, то во всякомъ случа непоколебимую ршимость.— Да, теперь я понимаю все. Мною воспользовались, какъ приманкой, чтобы ловить и убивать гугенотовъ!.. Нтъ, я войду, хотя бы мн пришлось поплатиться за это жизнью!

Маргарита, какъ безумная, металась по коридорамъ и галлереямъ, какъ вдругъ, проходя мимо одной маленькой двери, она услыхала тихое, монотонное пніе. За дверью дрожащій голосъ плъ протестантскій псаломъ.

— Это кормилица брата, это добрая Мадлена, она здсь!— воскликнула Маргарита, которой пришла въ голову счастливая мысль.— Она здсь! О, Боже, помоги мн!

И, полная надежды, Маргарита тихонько постучалась въ дверь.

Посл разговора съ Ренэ и предостереженія Маргариты, Генрихъ Наваррскій, какъ мы уже знаемъ, ушелъ отъ королевы-матери, откуда маленькой Феб такъ не хотлось выпускать его. Онъ встртился съ нсколькими товарищами-католиками, которые, какъ бы желая оказать ему любезность, дошли вмст съ нимъ до его покоевъ. Тамъ ждали его человкъ двадцать гугенотовъ. Невольно поддаваясь какимъ-то смутнымъ предчувствіямъ, носившимся въ эту роковую ночь надъ Лувромъ, они ршили не оставлять короля Наваррскаго одного и пришли къ нему.

При первомъ удар колокола на башн Сенъ-Жерменъ д’Оксерруа, отдавшемся въ ихъ сердцахъ, какъ похоронный звонъ, вошелъ Таваннъ и среди гробового молчанія сказалъ Генриху, что король Карлъ IX желаетъ говорить съ нимъ.

О сопротивленіи нечего было думать, такая мысль даже не пришла никому въ голову. Во всхъ галлереяхъ и коридорахъ Лувра раздавались шаги солдатъ, которыхъ собралось кругомъ дворца и въ самомъ дворц около двухъ тысячъ человкъ. Простившись съ друзьями, Генрихъ послдовалъ за Таванномъ, который провелъ его въ маленькую галлерею, смежную съ покоями короля, и оставилъ одного, безоружнаго, съ сердцемъ, полнымъ неясныхъ подозрній.

Такъ провелъ Генрихъ два долгихъ мучительныхъ часа. Съ возрастающимъ ужасомъ слушалъ онъ звонъ колокола и громъ ружейныхъ выстрловъ и видлъ въ окно, какъ пробгали (варенные пламенемъ пожара и свтомъ факеловъ какіе-то люди, за которыми гнались, повидимому, убійцы. До него доносились яростные крики и вопли отчаянія, но онъ не могъ понять, что все это значитъ, хоть онъ хорошо зналъ Карла IX, королеву-мать и герцога Гиза, онъ все-таки не подозрвалъ, какая ужасная драма разыгрывалась въ эту минуту.

Генрихъ не отличался особой храбростью, но зато онъ обладалъ тмъ, что гораздо выше — нравственной силой. Чувствуя страхъ передъ опасностью, онъ, тмъ не мене, встрчалъ ее съ улыбкой, когда приходилось подвергаться ей на пол битвы, на свжемъ воздух, при свт солнца, на глазахъ у всхъ, при рзкихъ звукахъ трубъ и глухой барабанной дроби. Но теперь онъ былъ одинъ, запертый въ полутемной галлере, гд трудно было даже разглядть врага, который могъ незамтно подкрасться къ нему и нанести ему ударъ кинжаломъ. А потому эти два часа, которые Генрихъ провелъ здсь, были едва ли не самыми тяжелыми часами въ его жизни.

Въ самый разгаръ ужасной охоты на людей, когда Генрихъ началъ догадываться, что это заране подготовленная рзня, за нимъ пришелъ капитанъ и провелъ его коридоромъ въ королевскіе покои. При ихъ приближеніи двери, какъ бы по волшебству, отворились и снова затворились, когда они вошли.

Король былъ въ своемъ оружейномъ кабинет. Онъ сидлъ въ кресл, облокотившись на его ручки и опустивъ голову на грудь. Услыхавъ шаги, онъ поднялъ голову, и Генрихъ увидалъ, что лобъ его покрытъ крупными каплями пота.

— Здравствуйте, Генрихъ,— рзко сказалъ молодой король.— Оставьте насъ, ла-Шастъ.

Капитанъ удалился.

На минуту наступило тяжелое молчаніе.

Генрихъ съ безпокойствомъ оглядлся кругомъ и убдился, что, кром него и короля, въ комнат нтъ никого.

Карлъ IX вдругъ всталъ и, откинувъ назадъ свои блокурые волосы, вытеръ въ то же время потъ со лба.

— Вы довольны, что находитесь въ эту минуту у меня, Генрихъ — правда ли?— спросилъ онъ.

— Конечно, ваше величество,— отвтилъ король Наваррскій,— я всегда счастливъ, когда бываю у васъ.

— Вамъ лучше здсь, чмъ тамъ, а?— снова спросилъ король, не обращая вниманія на комплиментъ.

— Я не понимаю васъ, государь,— сказалъ Генрихъ.

— Посмотрите и поймете.

Увлекая за собой Генриха, Карлъ быстро подошелъ къ окну и предложилъ своему зятю взглянуть въ него. И король Наваррскій увидалъ страшные силуэты убійцъ, стоявшихъ на палуб судна. Они рзали или топили несчастныхъ, которыхъ то и дло приводили къ нимъ.

— Но скажите же, ради Бога,— воскликнулъ Генрихъ, поблднвъ,— что такое происходитъ ныншней ночью?

— Ныншней ночью,— отвтилъ король, — меня избавляютъ отъ всхъ гугенотовъ. Видите вы вонъ тамъ, надъ отелемъ бурбонскимъ, пламя и клубы дыма. Это горитъ домъ адмирала. Теперь взгляните вотъ сюда, на трупъ, который волокутъ католики. Это тло зятя адмирала — это трупъ вашего друга Телиньи.

— Что же это значитъ!— воскликнулъ король Наваррскій, тщетно отыскивая кинжалъ и дрожа отъ стыда и гнва: онъ чувствовалъ, что надъ нимъ издваются и въ то же время грозятъ ему.

— Это значитъ, — отвтилъ Карлъ, уже не сдерживая своей ярости и страшно поблднвъ, — это значитъ, что я не желаю больше видть около себя гугенотовъ, слышите, Генрихъ? Король я или нтъ? Властенъ я поступать, какъ хочу?

— Но, ваше величество…

— Мое величество ржетъ и убиваетъ въ настоящую минуту всхъ некатоликовъ, — сказалъ король, гнвъ котораго все возрасталъ.— Такова моя воля… Вы католикъ?

— Государь, — сказалъ Генрихъ, — вспомните ваши собственныя слова: ‘Мн нтъ дла до религіи, лишь бы мн служили хорошо!’

— Ха, ха, ха!— расхохотался король.— Такъ ты хочешь, чтобы я вспомнилъ свои слова, Генрихъ?— Verba volant, какъ говоритъ моя сестра Марго… А вонъ, т,— прибавилъ онъ, показывая на толпу, — разв они тоже не служили мн хорошо? Разв не были они храбры на пол битвы, мудры на совт и преданы мн всегда. Вс они были хорошими подданными. Но они гугеноты, а я не хочу ничего, кром католиковъ.

Генрихъ молчалъ.

— Понимаете вы меня, Генрихъ?— спросилъ Каолъ?

— Понимаю, ваше величество.

— Ну?

— Ну, я не вижу причины, государь, почему король Наваррскій долженъ сдлать то, чего не сдлали вс эти простые, бдные люди. Вдь если эти несчастные умрутъ, то только потому, что имъ предложили то, что ваше величество предлагаете мн, и они отказались, какъ отказываюсь я.

Карлъ схватилъ его за руку и устремилъ на него глаза, теперь уже не тусклые, а сверкающіе, какъ уголья.

— Такъ ты воображаешь, — сказалъ онъ, — что я бралъ на себя трудъ предлагать католичество всмъ, кого убиваютъ тамъ?

— Государь,— сказалъ Генрихъ, высвобождая свою руку.— Разв не захотли бы и вы умереть въ вр вашихъ предковъ?

— Клянусь Богомъ, да! А ты?

— Ну, и я тоже, ваше величество,— отвтилъ Генрихъ.

Карлъ вскрикнулъ отъ ярости и, протянувъ дрожащую руку, схватилъ со стола пищаль. Генрихъ, на лбу котораго выступилъ потъ, прислонился къ шпалерамъ. Но, по привычк къ самообладанію, онъ ничмъ не выдалъ своей тревоги и, повидимому, спокойно слдилъ за каждымъ движеніемъ грознаго монарха. Такъ цпенетъ птица подъ взглядомъ зми.

Король зарядилъ пищаль и грозно топнулъ ногою.

— Хочешь ты перейти въ католичество?— спросилъ онъ, поднимая оружіе.

Генрихъ не отвчалъ.

Съ губъ Карла сорвалось такое ужасное проклятіе, какого никогда не раздавалось подъ сводами Лувра, и блдное до сихъ поръ лицо его побагровло.

— Смерть, месса или Бастилія?— крикнулъ онъ, прицливаясь въ короля Наваррскаго,

— Ваше величество,— воскликнулъ Генрихъ, — неужели же вы убьете меня, вашего брата?

Съ ловкостью, присущею его характеру, Генрихъ сумлъ избжать отвта на вопросъ Карла, врная смерть ожидала его, если бы этотъ отвтъ былъ отрицательный.

Такъ какъ посл сильныхъ припадковъ ярости тотчасъ же начинается реакція, то Карлъ не повторилъ вопроса, съ которымъ только что обращался къ королю Наваррскому. Посл минутнаго колебанія онъ повернулся къ открытому окну и прицлился въ какого-то человка, бжавшаго но набережной.

— Нужно же мн убить кого-нибудь!— крикнулъ онъ, блдный, какъ смерть, съ налившимися кровью глазами. И, выстрливъ, онъ убилъ наповалъ бжавшаго человка.

Генрихъ застоналъ.

А страшно возбужденный Карлъ безъ перерыва заряжалъ свою пищаль и стрлялъ, радостно вскрикивая при каждомъ удачномъ выстрл.

‘Я погибъ,— подумалъ король Наваррскій.— Когда ему не въ кого будетъ стрлять, онъ убьетъ меня’.

— Ну, что же, — спросилъ вдругъ кто-то позади нихъ,— кончено?

Это была Екатерина Медичи, она вошла въ комнату неслышно, въ то время, какъ раздался послдній выстрлъ.

— Нтъ, чортъ возьми!— воскликнулъ Карлъ, отшвырнувъ свою пищаль.— Нтъ… онъ упрямится… не хочетъ!..

Екатерина не отвчала. Она медленно перевела глаза на Генриха, стоявшаго такъ же неподвижно, какъ и фигуры на шпалерахъ, къ которымъ онъ прислонился, а потомъ бросила на Карла взглядъ, какъ бы говорившій: ‘Почему же онъ живъ?’

— Онъ живъ… онъ живъ…— пробормоталъ Карлъ, который понялъ этотъ взглядъ и отвчалъ на него, — онъ живъ, потому что онъ… мой родственникъ.

Екатерина улыбнулась.

Генрихъ видлъ эту улыбку и понялъ, что нужно бороться, главнымъ образомъ, съ Екатериной.

— Ваше величество, — сказалъ онъ ей, — я вижу, что главная роль во всемъ этомъ принадлежитъ вамъ, а не моему зятю Карлу. Вамъ пришла въ голову мысль заманитъ меня въ ловушку, вы сдлали изъ своей дочери приманку, которая должна была погубить насъ всхъ, вы разлучили меня съ женой, чтобы избавить ее отъ непріятности присутствовать при убійств мужа…

— Да, но это не удастся!— воскликнулъ другой женскій голосъ, страстный и задыхающійся.

Генрихъ тотчасъ же узналъ этотъ голосъ. Карлъ, услыхавъ его, вздрогнулъ отъ удивленія, Екатерина — отъ гнва.

— Маргарита!— воскликнулъ Генрихъ.

— Марго!— сказалъ король.

— Моя дочь!— прошептала Екатерина.

— Въ вашихъ послднихъ словахъ слышится обвиненіе, — сказала Маргарита, обращаясь къ Генриху.— Обвиняя меня, вы и правы и неправы. Вы правы въ томъ, что я, дйствительно, служила приманкой и мной воспользовались, чтобы погубить васъ всхъ, неправы — потому, что я не подозрвала этого. Я сама спаслась отъ смерти только благодаря случайности, благодаря, можетъ-быть, забывчивости моей матери. Но какъ только я узнала, что вамъ грозитъ опасность, я тотчасъ же ршилась исполнить свой долгъ. А долгъ жены раздлять судьбу мужа. Если васъ отправятъ въ ссылку — отправлюсь и я, если васъ заключатъ въ тюрьму — я пойду съ вами, если васъ убьютъ — умру и я.

И Маргарита протянула мужу руку, которую тотъ пожалъ если не съ любовью, то во всякомъ случа съ глубокой признательностью.

— Ахъ, моя бдная Марго!— сказалъ Карлъ.— Ты бы лучше уговорила его перейти въ католичество!

— Государь,— отвтила Маргарита съ тмъ величавымъ достоинствомъ, которое было у нея въ натур,— ради васъ же самихъ, не требуйте низости отъ члена вашего дома!

Екатерина бросила на Карла выразительный взглядъ.

— Братъ!— воскликнула Маргарита, которая, такъ же хорошо, какъ и Карлъ, поняла взглядъ матери.— Не забывайте, что вы сами захотли сдлать его моимъ мужемъ.

Чувствуя на себ повелительный взглядъ Екатерины и умоляющій — Маргариты, Карлъ съ минуту колебался, но въ конц-концовъ доброе начало одержало верхъ.

— Марго права, — шепнулъ онъ Екатерин, — Генрихъ — мой зять.

— Да, — отвтила тоже шопотомъ Екатерина, наклонившись къ его уху.— Да… но если бы онъ не былъ твоимъ зятемъ!

XI.
Боярышникъ на кладбищ des Innocents.

Вернувшись къ себ, Маргарита тщетно старалась угадать, что такое шепнула Карлу Екатерина Медичи. Часть утра прошла у нея въ заботахъ о ла-Мол, другая — въ отгадываніи этой трудно разршимой загадки.

Король Наваррскій остался плнникомъ въ Лувр. Гугенотовъ преслдовали больше, чмъ когда-либо. За ночными убійствами послдовала дневная рзня, еще боле ужасная. Теперь вмсто набата слышались благодарственные молебны и веселый звонъ колоколовъ, производившій еще боле тяжелое впечатлніе при свт солнца, чмъ похоронный звонъ во мрак прошлой ночи.

Но это еще не все. Случилось странное событіе. Боярышникъ, который цвлъ весною и потерялъ, какъ всегда, свои душистые цвты въ іюн, снова зацвлъ ночью. Католики, видя въ этомъ чудо, отправились въ торжественной процессіи, съ крестомъ и хоругвями на кладбище des Innocens, гд росъ этотъ боярышникъ. Выходило, какъ будто само Небо одобряетъ совершаемыя убійства, и это удвоило ревность убійцъ. А въ то время, какъ въ город на каждой улиц, на каждомъ перекрестк, на каждой площади происходила рзня, Лувръ уже сталъ общей могилой всхъ протестантовъ, которые были здсь въ ту минуту, какъ раздался первый ударъ колокола. Король Наваррскій, принцъ Кондэ и де-Муи одни только остались въ живыхъ.

Когда Маргарита успокоилась относительно ла-Моля, раны котораго, какъ она сама признала наканун, были опасны, но не смертельны — у нея осталась только одна забота: спасти жизнь своего мужа, которому угрожала опасность. Превде всего она не могла не почувствовать состраданія къ человку, которому поклялась, по выраженію самого беарнца, быть если не любящей женой, то во всякомъ случа врной союзницей. Но за этимъ чувствомъ въ сердце королевы проникло другое, не такое чистое и безкорыстное.

Маргарита была честолюбива. Выходя за Генриха Бурбонскаго, она разсчитывала сдлаться королевой. Наварра, отъ которой короли французскіе и испанскіе отрывали одну провинцію за другой, уменьшилась чуть не наполовину. Но она могла сдлаться сильнымъ государствомъ, принявъ въ свое подданство французскихъ гугенотовъ, если бы Генрихъ Бурбонскій, дйствительно, оказался тмъ храбрымъ и мужественнымъ человкомъ, какимъ онъ выказывалъ себя въ рдкихъ случаяхъ, когда ему приходилось обнажать шпагу. Маргарита, какъ умная и проницательная женщина, понимала и предвидла все это. Теряя Генриха, она лишалась не только мужа, но и трона.

Въ то время, какъ она размышляла обо всемъ Пэтомъ, раздался стукъ въ потайную дверь. Маргарита вздрогнула, только трое могли притти къ ней этимъ ходомъ: король, королева-мать и герцогъ Алансонскій. Она пріотворила дверь въ кабінетъ и, сдлавъ Гильон и ла-Молю знакъ молчать, отперъ неожиданному постителю.

Этотъ поститель былъ Франсуа, герцогъ Алансонскій.

Она не видала его со вчерашняго дня. Въ первую минуту ей пришло въ голову попросить его вмшательства въ пользу короля Наваррскаго, но она тотчасъ же оставила эту мысль. Герцогъ Алансонскій былъ противъ ея брака съ Генрихомъ. Онъ ненавидлъ его и не предпринималъ противъ него ничего только потому, что, какъ онъ былъ увренъ, Генрихъ и жена его находились въ самыхъ далекихъ отношеніяхъ. И если она, Маргарита, выкажетъ хоть какое-нибудь участіе къ своему мужу, это не только не удалитъ, но, пожалуй, еще приблизитъ къ его груди одинъ изъ трехъ угрожающихъ ему кинжаловъ.

Вотъ почему Маргарита, увидавъ герцога Алансонскаго, испугалась еще больше, чмъ если бы къ ней вошелъ король или даже сама королева-мать. По виду Франсуа никакъ нельзя было предположить, что въ город или Лувр происходитъ что-нибудь особенное. На немъ былъ такой же, какъ всегда, изящный щегольской костюмъ, отъ блья и платья его несся запахъ духовъ, которыхъ не выносилъ Карлъ IX, но постоянно употребляли герцоги Анжуйскій и Алансонскій. Только опытный взглядъ Маргариты могъ замтить, что, несмотря на еще боле блдное, чмъ обыкновенно, лицо герцога и его дрожащія руки, красивыя и выхоленныя, какъ руки женщины, онъ былъ въ сущности доволенъ и счастливъ.

Войдя въ комнату, Франсуа подошелъ поздороваться съ Маргаритой. Но вмсто того, чтобы подставить ему щеку, какъ она, наврное бы сдлала, если бы на его мст былъ король или герцогъ Анжуйскій, Маргарита нагнулась и подставила для поцлуя лобъ.

Герцогъ Алансонскій вздохнулъ и, приложивъ свои блдныя губы ко лбу сестры, началъ разсказывать ей о кровавыхъ событіяхъ этой ночи: о долгой, мучительной смерти адмирала, о мгновенной смерти Телиньи, сраженнаго пулей. Онъ говорилъ не спша, останавливаясь на разныхъ ужасныхъ подробностяхъ подолгу и съ любовью, какую питали къ крови и убійствамъ онъ самъ и его два брата. Маргарита молча слушала его.

Наконецъ, разсказавъ все, герцогъ замолчалъ.

— Но вдь ты пришелъ не для того же только, чтобы разсказывать все это?— спросила Маргарита.

Герцогъ Алансонскій улыбнулся.

— Теб нужно сказать мн еще что-нибудь?

— Нтъ, я жду.

— Чего же?

Герцогъ пододвинулъ свое кресло поближе къ креслу сестры.

— Помнишь, ты говорила мн, что выходишь за короля Наваррскаго противъ воли, — спросилъ онъ, — что это бракъ вынужденный?

— Конечно, помню. Я совсмъ не знала короля Наваррскаго, когда былъ ршенъ нашъ бракъ.

— А съ тхъ поръ, какъ ты узнала его? Вдь ты говорила и потомъ, что не чувствуешь къ нему никакой любви?

— Да, я говорила это.

— И ты увряла, что будешь несчастна, выйдя за него замужъ?

— Если въ брак не находишь величайшаго блаженства, мой милый Франсуа, то онъ почти всегда приноситъ съ собою величайшее несчастье.

— Итакъ, я жду, дорогая Маргарита.

— Чего же ты ждешь? Объясни, пожалуйста?

— Я жду, чтобы ты выказала радость.

— А чему мн радоваться?

— Тому, что, благодаря счастливой случайности, теб можно будетъ возвратить себ свободу.

— Свободу?— повторила Маргарита, которой хотлось, чтобы герцогъ высказался до конца.

— Конечно, свободу. Тебя разведутъ съ королемъ Наваррскимъ.

— Разведутъ?— сказала Маргарита, устремивъ глаза на брата.

Герцогъ Алансонскій попробовалъ выдержать ея взглядъ, но, видимо, смущенный, опустилъ глаза.

— Разведутъ?— повторила Маргарита.— Мн хотлось бы узнать объ этомъ подробне. На какомъ же основаніи насъ разведутъ?

— На томъ основаніи, — пробормоталъ герцогъ, — что Генрихъ — гугенотъ.

— Но вдь онъ не скрывалъ своей религіи, и когда состоялся нашъ бракъ, вс знали, что онъ гугенотъ.

— Ну, а посл брака?— спросилъ герцогъ, и лицо его просіяло, несмотря на то, что онъ старался скрыть свою радость.— Что длалъ Генрихъ посл брака?

— Ты знаешь это лучше, чмъ кто-либо другой, Франсуа, потому что онъ проводилъ почти цлые дни въ твоемъ обществ. Вы вмст охотились, вмст играли въ мячъ или въ шары…

— Цлые дни — такъ, — сказалъ герцогъ.— А ночи?

Маргарита замолчала и, въ свою очередь, опустила глаза.

—А ночи…— повторилъ герцогъ.

— Ну?— спросила Маргарита, чувствуя, что нужно что-нибудь сказать.

— А ночи онъ проводилъ у баронессы де-Совъ

— Почему ты знаешь это?!— воскликнула Маргарита.

— Потому что это интересовало меня, — отвтилъ герцогъ, поблднвъ еще больше и обрывая шитье съ своихъ рукавовъ.

Теперь Маргарита сообразила, что шепнула Карлу IX королева-мать, но она сдлала видъ, какъ будто ни о чемъ но догадывается.

— Зачмъ ты говоришь мн все это, Франсуа?— спросила она, прикинувшись глубоко опечаленной.— Не затмъ ли, чтобы напомнить мн, что никто здсь не любитъ меня и не дорожитъ мною: ни т, кого сама природа сдлала моими покровителями, ни тотъ, кого Церковь сдлала моимъ мужемъ?

— Ты несправедлива, — живо возразилъ герцогъ Алансонскій, придвигаясь еще ближе къ сестр.— Я люблю тебя и всегда готовъ защищать и охранять тебя.

— Братъ, — сказала Маргарита, пристально взглянувъ за него.— Не нужно ли теб передать мн что-нибудь отъ королевы-матери?

— Мн? Нтъ, ты ошибаешься, Маргарита, клянусь теб! Почему это пришло теб въ голову?

— Потому, что ты, повидимому, желаешь разорвать дружбу съ моимъ мужемъ, не хочешь больше быть его сторонникомъ.

— Его сторонникомъ?— съ удивленіемъ повторилъ герцогъ

— Конечно, такъ. Будемъ говорить откровенно, Франсуа. Ты самъ не разъ соглашался, что теб и моему мужу нужно поддерживать другъ друга, что только въ такомъ случа вамъ удастся возвыситься. Этотъ союзъ…

— Сдлался невозможнымъ, Маргарита, — докончилъ герцогъ Алансонскій.

— Почему же это?

— Потому что король иметъ свои виды на твоего мужа… Извини! Я ошибся, назвавъ его твоимъ мужемъ, мн слдовало сказать: на Генриха Наваррскаго. Наша мать угадала все. Я вступилъ въ союзъ съ гугенотами, полагая, что они въ сил. Но оказывается, что ихъ убиваютъ и черезъ какую-нибудь недлю во всемъ государств не останется пятидесяти гугенотовъ. Я относился дружески къ королю. Я отнесся дружески къ королю Наваррскому, какъ къ твоему мужу. Но онъ теб не мужъ. Что скажешь на это ты, не только самая красивая, но и самая умная женщина во Франціи?

— Я скажу, — отвтила Маргарита, — что хорошо знаю нашего брата Карла. Вчера съ нимъ былъ одинъ изъ тхъ страшныхъ припадковъ гнва, изъ которыхъ каждый укорачиваетъ его жизнь на десять лтъ. Я скажу, что эти припадки повторяются теперь, къ сожалнію, слишкомъ часто, а потому Карлъ, по всей вроятности, проживетъ недолго. Я скажу, что польскій король умеръ и что на его мсто думаютъ избрать одного изъ французскихъ принцевъ. Я скажу, наконецъ, что при настоящихъ обстоятельствахъ не слдуетъ разрывать съ союзниками, которые, въ случа войны, могутъ поддержать насъ.

— А ты!— воскликнулъ герцогъ.— Ты измняешь мн еще больше, предпочитая посторонняго брату!

— Объяснись, Франсуа. Какъ и когда измнила я теб?

— Вчера ты упросила короля пощадить жизнь Генриха Наваррскаго.

— Ну, что же изъ этого?— съ притворной наивностью спросила Маргарита.

Герцогъ порывисто всталъ, съ разстроеннымъ видомъ прошелся нсколько разъ по комнат, а потомъ подошелъ къ Маргарит и подалъ ей руку.

Она была холодна, какъ ледъ.

— Прощай, сестра,— сказалъ онъ.— Ты не захотла понять меня. Не вини же никого, кром себя, за вс несчастія, которыя могутъ постигнуть тебя.

Маргарита поблднла, но не тронулась съ мста. Она проводила глазами герцога Алансонскаго и не попросила его вернуться. Но онъ, пройдя нсколько шаговъ по коридору, вернулся самъ.

— Послушай, Маргарита, — сказалъ онъ, — я забылъ предупредить тебя объ одномъ. Завтра въ это время короля Наваррскаго уже не будетъ въ живыхъ.

Маргарита вскрикнула: мысль, что она будетъ орудіемъ убійства, привела ее въ ужасъ, который она была не въ силахъ скрыть.

— И ты ничего не сдлаешь, чтобы помшать этому?— спросила она.— Ты не спасешь самаго лучшаго и врнйшаго своего союзника?

— Со вчерашняго дня мой союзникъ не король Наваррскій!

— А кто же?

— Герцогъ Гизъ. Истребляя гугенотовъ, герцогъ Гизъ сдлался королемъ католиковъ.

— И сынъ Генриха II признаетъ своимъ королемъ герцога Лотарингскаго?

— Ты сегодня очень несообразительна, Маргарита, и ничего не понимаешь.

— Сознаюсь, что мн очень трудно понять тебя.

— Ты по своему происхожденію не ниже жены герцога Гиза, а Гизъ можетъ умереть такъ же легко, какъ и король Наваррскій. Предположимъ теперь три весьма вроятныя вещи. Во-первыхъ, что герцога Анжуйскаго выберутъ королемъ Польши, во-вторыхъ, что ты полюбишь меня такъ же, какъ я люблю тебя, въ-третьихъ, что я буду королемъ французскимъ, а ты, а ты… королевой католиковъ.

Маргарита закрыла лицо руками. Ее ослпила глубина замысловъ этого юноши, котораго никтю при двор-не считалъ особенно умнымъ и дальновиднымъ.

— Значитъ, ты не ревнуешь меня къ герцогу Гизу, какъ ревновалъ къ королю Наваррскому?— спросила посл небольшого молчанія Маргарита.

— Сдланнаго не воротишь, — глухимъ голосомъ сказалъ герцогъ Алансонскій.— И если у меня были основанія ревновать къ герцогу — ну, что жъ?— я и ревновалъ къ нему.

— Твоему прекрасному плану можетъ помшать только одно.

— Что же?

— То, что я уже не люблю герцога Гиза.

— А кого же ты любишь?

— Никого.

Герцогъ Алансонскій съ удивленіемъ взглянулъ вГа Маргариту, видно было, что и онъ, въ свою очередь не понимаетъ ея. Онъ вздохнулъ и, сжавъ холодной рукой свой пылающій лобъ, вышелъ изъ комнаты.

Оставшись одна, Маргарита глубоко задумалась. Теперь все -стало ясно для нея. Король допустилъ рзню гугенотовъ: Екатерина и геоцогъ Гизъ взяли на себя роль главныхъ исполнителей, герцогъ Гизъ и герцогъ Алансонскій соединились, чтобы извлечь изъ избіенія гугенотовъ возможно большую пользу для себя лично. Смерть короля Наваррскаго была естественнымъ слдствіемъ этого избіенія. А когда онъ умретъ, Наварра погибнетъ, ею завладютъ. И Маргарита останется вдовой, безъ престола, безъ власти, не имя въ виду ничего, кром монастыря, гд она даже не будетъ имть утшенія, оплакивать супруга, который никогда не былъ ея мужемъ.

Въ то время, какъ она размышляла обо всемъ этомъ, королева Екатерина прислала узнать, не хочетъ ли она отправиться со всмъ дворомъ на кладбище des Innocents, гд чудеснымъ образомъ расцвлъ боярышникъ.

Въ первую минуту Маргарита хотла отказаться, но тотчасъ же одумалась, сообразивъ, что во время этой поздки ей можетъ представиться случай узнать что-нибудь о судьб короля Наваррскаго. Итакъ, она велла сказать Екатерин, что съ удовольствіемъ будетъ сопровождать ее и короля.

Черезъ пять минутъ пажъ доложилъ ей, что вс уже готовы и собираются хать. Маргарита попросила Гильону присмотрть за ла-Молемъ и сошла внизъ.

Король, королева-мать, Таваннъ и самые знатные и ревностные католики уже сидли на лошадяхъ. Маргарита быстро оглядла общество, состоявшее человкъ изъ двадцати, короля Наваррскаго не было тутъ.

Но баронесса де-Совъ была здсь. Она обмнялась взглядамъ съ Маргаритой, и та поняла, что любовница ея мужа хочетъ сказать ей что-то.

Кавалькада двинулась и вскор выхала на улицу СентъОнорэ. При вид короля, королевы Екатерины и знатныхъ католиковъ толпа народа двинулась за ними, какъ прорвавшійся потокъ, крича: ‘Да здравствуетъ король! Да здравствуютъ католики! Смерть гугенотамъ!’

Крича это, народъ размахивалъ окровавленными шпагами и дымящимися пищалями, по которымъ было видно о той дол участія, которое принималъ каждый въ страшной рзн.

На улиц де-Прувель кавалькада встртилась съ людьми, тащившими обезглавленный трупъ. Это былъ трупъ адмирала. Его тащили, чтобы повсить ногами вверхъ на площади Монфоконъ.

На кладбищ des Innocents духовенство, предупрежденное о прізд короля и королевы-матери, вышло навстрчу ихъ величествамъ, чтобы привтствовать ихъ.

Въ то время, какъ Екатерина слушала обращенную къ ней рчь, баронесса де-Совъ поспшила воспользоваться удобнымъ случаемъ и, подойдя къ Маргарит, попросила позволенія поцловать у ней руку. Маргарита исполнила ея просьбу и баронесса, цлуя ей руку, незамтно всунула ей въ рукавъ маленькую записочку.

Несмотря на то, что Шарлотта отошла только на минуту, Екатерина замтила это и обернулась въ то самое время, какъ ея статсъ-дама цловала руку Маргариты.

Об женщины увидали этотъ взглядъ, пронизавшій ихъ какъ молнія, но сдлали видъ, какъ будто не замтили его. Баронесса отошла отъ Маргариты и снова заняла свое мсто около королевы-матери.

Отвтивъ на привтственную рчь, Екатерина улыбнулась и сдлала своей дочери знакъ подойти къ ней.

Маргарита повиновалась.

— Ты, повидимому, очень подружилась съ баронессой деСовъ, дочь моя?— спросила она.

Маргарита улыбнулась и придала своему прелестному лицу грустное и горькое выраженіе.

— Да, матушка, — отвтила она.— Змя ужалила меня въ руку.

— Ага!— съ улыбкой сказала Екатерина.— Ты, какъ видно, ревнуешь?

— Нтъ, вы ошибаетесь, ваше величество, — отвтила Маргарита.— Я такъ же мало ревную короля Наваррскаго, какъ самъ онъ любитъ меня. Я только умю отличать моихъ друзей отъ враговъ. Я люблю тхъ, кто любитъ меня, а тхъ, кто ненавидитъ меня, тоже ненавижу. Вдь я ваша дочь, ваше величество.

Екатерина снова улыбнулась, и по ея улыбк Маргарита поняла, что если у ея матери и были какія-нибудь подозрнія, то теперь они исчезли.

Въ это время новое, только что прибывшее общество привлекло вниманіе августйшихъ особъ. Пріхалъ герцогъ Гизъ со своей свитой, разгоряченной недавней рзней. Они провожали роскошно убранныя носилки, которыя остановились противъ короля.

— Герцогиня Неверская!— воскликнулъ Карлъ IX.— Выходите, выходите! Примите мои поздравленія, прекрасная и ревностная католичка! Я слышалъ, кузина, что вы, стоя у окна, стрляли въ гугенотовъ и даже убили камнемъ одного изъ нихъ.

Герцогиня Неверская сильно покраснла.

— Государь, — тихо сказала она, опускаясь на колни передъ королемъ, — я, напротивъ, имла счастье спасти одного раненаго католика.

— Хорошо, хорошо, кузина. Мн можно служить двумя способами: или уничтожая моихъ враговъ, или помогая моимъ друзьямъ. Всякій длаетъ, что можетъ, и я увренъ, что вы сдлали бы больше, если бъ могли.

Между тмъ народъ, видя, въ какомъ согласіи находятся между собою король и Лотарингскій домъ, началъ кричать: ‘Да здравствуетъ король! Да здравствуетъ герцогъ Гизъ! Да здравствуютъ католики!’

— Вы подете въ Лувръ вмст съ нами, Генріэтта?— спросила королева-мать.

Маргарита дотронулась до локтя своей пріятельницы, которая, понявъ этотъ знакъ, сказала:

— Нтъ, ваше величество, если не получу на то вашего приказанія. Мн нужно остаться въ город съ королевой Наваррской.

— Что же вы будете длать въ город?— спросила Екатерина.

— Мы хотимъ взглянуть на очень рдкія греческія книги,— сказала Маргарита.— Ихъ нашли въ дом одного стараго протестантскаго пастора и перенесли въ башню Сенъ-Жакъ-деБутери.

— Вы бы лучше посмотрли, какъ будутъ бросать съ моста въ Сену послднихъ гугенотовъ, — сказалъ Карлъ IX.— Вотъ гд мсто для настоящихъ французовъ.

— Мы отправимся туда, если это угодно вашему величеству, — отвтила герцогиня Неверская.

Екатерина кинула подозрительный взглядъ на двухъ молодыхъ женщинъ. Маргарита, слдившая за каждымъ ея движеніемъ, замтила это и, принявъ озабоченный видъ, стала тревожно оглядываться по сторонамъ.

Эта тревога, истинная или притворная, обратила на себя вниманіе Екатерины!

— Кого ты ищешь?— спросила она.

— Я ищу… ее, кажется, нтъ…

— Кого нтъ?

— Баронессы де-Совъ, — сказала Маргарита.— Или она ужо вернулась въ Лувръ?

— Я говорила, что ты ревнуешь!— шепнула своей дочери Екатерина.— О, bestia!.. Ну, что же, Генріэтта, — сказала она, пожавъ плечами, — возьмите съ собой королеву Наваррскую.

Маргарита еще нсколько разъ безпокойно оглядлась по сторонамъ, а потомъ, нагнувшись къ уху своей пріятельницы, шепнула ей:

— Увези меня поскоре. Я должна сообщить теб очей важныя вещи.

Герцогиня низко поклонилась Карлу IX и Екатерин и, обратившись къ королев Наваррской, спросила:

— Не соблаговолите ли вы, ваше величество, ссть въ мои носилки?

— Съ удовольствіемъ. Только вамъ потомъ придется отвезти меня назадъ въ Лувръ.

— Мои носилки, мои люди и я сама къ услугамъ вашего величества, — отвтила герцогиня.

Маргарита вошла въ носилки и знакомъ пригласила ссть герцогиню. Та почтительно поклонилась и заняла переднее мсто.

Екатерина вернулась съ своей свитой въ Лувръ той же дорогой, по которой пріхала. Въ продолженіе всего пути она шептала что-то на ухо королю и нсколько разъ показывала ему на баронессу де-Совъ. А король смялся своимъ обычнымъ смхомъ, боле зловщимъ, чмъ угрозы.

Какъ только носилки тронулись, Маргарита, которой уже нечего было бояться проницательныхъ глазъ Екатерины, вынула изъ рукава записочку баронессы де-Совъ и прочитала ее:

‘Мн приказано отдать сегодня королю Наваррскому два ключа: одинъ отъ комнаты, въ которой онъ запертъ, другой — отъ моей. И когда онъ придетъ ко мн, я должна задержать его до шести часовъ утра. Подумайте, ваше величество, и ршите, что нужно длать, не обращая вниманія на меня, не ставя мою жизнь ни во что’.

— Да, сомннія нтъ, — сказала Маргарита, — Этой бдной женщиной хотятъ воспользоваться, какъ орудіемъ, чтобы погубить насъ всхъ. Но они увидятъ, что не такъ-то легко сдлать монахиню изъ королевы Марго, какъ называетъ меня мой братъ Карлъ.

— Отъ него это письмо?— спросила герцогиня Неверская, показывая на записку, которую Маргарита снова внимательно перечитала.

— Ахъ, герцогиня, мн много, много нужно разсказать теб, — отвтила Маргарита, разрывая записку на мелкіе куски.

XII.
Признанія.

— Куда же мы демъ, Генріэтта?— спросила Маргарита.— Надюсь, не на мостъ, съ котораго будутъ бросать въ Сену гугенотовъ?— Я ужъ и безъ того видла достаточно убійствъ со вчерашняго дня.

— Я взяла на себя смлость, ваше величество…

— Прежде всего мое величество проситъ тебя забыть о моемъ величеств. Итакъ, куда же ты везешь меня?

— Въ отель Гиза, если вы ничего не имете противъ.

— Конечно, ничего. Вези меня къ. себ, Генріэтта. Вдь ни герцога Гиза ни твоего мужа тамъ нтъ?

— Нтъ, нтъ!— воскликнула герцогиня, и прекрасные, зеленые, какъ изумрудъ, глаза ея радостно блеснули.— Въ отел нтъ ни моего мужа, ни зятя, никого! Я свободна — свободна, какъ воздухъ, какъ птица, какъ облако!.. Слышите, королева, я свободна. Понимаете ли вы, сколько счастья въ этомъ слов: свободна? Я прізжаю, узжаю, распоряжаюсь! Ахъ, бдная королева! Вы не свободны и потому вздыхаете…

— Ты узжаешь, прізжаешь, распоряжаешься. И это все? Свобода нужна теб только для этого? Полно, отъ такой свободы ты не была бы такъ весела.

— Ваше величество хотли подать мн примръ откровенности…

— Опять, ваше величество? Ну, смотри, мы поссоримся, Генріэтта. Разв ты забыла нашъ уговоръ?

— Конечно, нтъ. Я должна относиться къ вамъ почтительно, какъ къ королев, при людяхъ и быть твоимъ другомъ и повренной, когда мы наедин. Вдь такъ, королева — такъ* Маргарита?

— Да, да, — улыбаясь, отвтила королева.

— Ни фамильной вражды ни вроломства въ любви. Мы должны быть искренни, должны откровенно говорить другъ другу все. Это союзъ оборонительный и наступательный, заключенный съ цлью ловить на лету эфемерное счастье.

— Такъ, такъ, герцогиня, совершенно врно. И чтобы скрпить союзъ, поцлуй меня.

Дв прелестныя женщины, одна — блдная и грустная, другая — розовая, блокурая, смющаяся, граціозно склонились одна къ другой и крпко поцловались.

— Итакъ, у тебя есть что-то новенькое?— спросила герцогиня, съ любопытствомъ смотря на Маргариту.

— Все стало новымъ въ послдніе два дня.

— О, я говорю не о политик, а о любви. Когда мы будемъ такихъ лтъ, какъ твоя мать Екатерина, мы тоже займемся политикой. Но вдь намъ по двадцати лтъ, прекрасная королева, и потому мы поговоримъ о другомъ… Ужъ ты въ самомъ дл не полюбила ли мужа?

— Мужа?— смясь, спросила Маргарита.

— Ну, твой отвтъ успокоилъ меня.

— А то, что успокаиваетъ тебя, Генріэтта, приводитъ въ ужасъ меня. Мн необходимо сблизиться съ мужемъ.

— Когда?

— Завтра.

— Неужели? Бдная королева! Разв это такъ необходимо?

— Крайне необходимо.

— Mordi!— какъ говоритъ одинъ мой знакомый,— это очень грустно!

— У тебя есть знакомый, который говорить: ‘Mordi’?— смясь, спросила Маргарита.

— Да.

— Кто же это?

— Ты все только спрашиваешь, тогда какъ теб нужно разсказывать первой. Кончай сначала свое, а потомъ начну я.

— Вотъ теб въ двухъ словахъ все: король Наваррскій влюбленъ и ко мн совершенно равнодушенъ. Я не влюблена, но тоже совершенно равнодушна къ нему. И, несмотря на это, намъ въ теченіе однхъ сутокъ нужно измниться и не быть или хотя не казаться равнодушными.

— Такъ измнись ты, тогда, наврное, измнится и онъ.

— Это невозможно. Я меньше, чмъ когда-либо, расположена измнить эти отношенія.

— То-есть отношенія къ твоему мужу? И только къ нему, надюсь?

— Знаешь ли, Генріэтта? Меня мучитъ сомнніе.

— Какого рода?

— Религіозное. Длаешь ты какое-нибудь различіе между католиками и протестантами?

— Въ политик?

— Да.

— Конечно, длаю.

— А въ любви?

— Въ любви — дло другое. Мы, женщины, такія язычницы, что допускаемъ вс секты и поклоняемся многимъ богамъ.

Въ лиц одного?

— Да, одного, — отвтила герцогиня, глаза которой сверкнули самымъ языческимъ блескомъ, — того, котораго зовутъ Эротомъ, Купидономъ, Амуромъ, у котораго есть крылья, колчанъ и повязка на глазахъ… Mordi! Да здравствуетъ благочестіе!

— Однако ты молишься только за одну сторону, въ гугенотовъ ты бросаешь каменьями.

— Пусть говорятъ, что хотятъ… Замчала ты, Маргарита, какими каменьями становятся въ устахъ черни самыя высокія мысли, самыя великія дла?

— Черни?… Да вдь теб говорилъ комплименты по поводу твоихъ подвиговъ мой братъ Карлъ.

— Богъ съ ними, съ его комплиментами: они не нужны мн. И я отвтила твоему брату Карлу… Разв ты не слыхала моего отвта?

— Нтъ, ты говорила очень тихо.

— Тмъ лучше, значитъ, у меня будетъ еще больше новостей для тебя… Ну, доканчивай же свое признаніе, Маргарита.

— Дло въ томъ… въ томъ…

— Ну?

— Дло въ томъ, что я, съ своей стороны, не ршилась бы бросить камень, о которомъ говорилъ мой братъ Карлъ.

— Понимаю!— воскликнула Генріэтта.— Значитъ, ты выбрала гугенота? Ну, что же, бда не велика. Для успокоенія твоей совсти общаю теб при первомъ удобномъ случа тоже выбрать себ гугенота.

— Ага! Значитъ, теперь ты выбрала католика?

— Mordi!— воскликнула герцогиня.

— Хорошо, хорошо, понимаю.

— А каковъ твой гугенотъ?

— Онъ — ничто для меня и, по всей вроятности, навсегда останется ничмъ.

— Но вдь это не мшаетъ теб описать его. Ты знаешь, какъ я любопытна.

— Это молодой человкъ, красивый, какъ статуя Бенвенутто Челлини… Онъ искалъ спасенія въ моей комнат.

— Ага! И ты совсмъ не приглашала его?

— Бдный юноша! Не смйся, Генріэтта, онъ находится въ настоящую минуту между жизнью и смертью. Онъ опасно раненъ.

— Раненый гугенотъ! Однако, это ужасно неудобно, особенно въ теперешнее время. А что же длаешь ты съ этимъ гугенотомъ, который ничто для тебя и, по всей вроятности, навсегда останется ничмъ?

— Онъ лежитъ у меня въ кабинет. Я скрываю его и хочу спасти.

— Онъ молодъ, онъ красивъ, онъ раненъ. Ты прячешь его у себя въ кабинет и хочешь спасти. Этотъ гугенотъ будетъ очень неблагодаренъ, если не почувствуетъ къ теб признательности.

— Онъ и теперь… Боюсь, что онъ признателенъ мн больше, чмъ я бы желала.

— И онъ интересуетъ тебя, этотъ бдный молодой человкъ?

— Да, я интересуюсь имъ… изъ человколюбія.

— А, изъ человколюбія! Вотъ оно-то и губитъ насъ, женщинъ, моя бдная королева!

— И такъ какъ каждую минуту король, герцогъ Алансонскій, моя мать, мой мужъ, наконецъ, могутъ войти ко мн…

— То ты хочешь попросить меня, чтобы я спрятала твоего гугенота у себя, пока онъ боленъ, но съ условіемъ отдать его теб, когда онъ выздороветъ. Вдь такъ?

— Смйся, смйся! Нтъ, увряю тебя, я не загадываю такъ далеко. Но если бы ты нашла средство спрятать этого бднаго юношу, если бы ты сохранила ему жизнь, которую я спасла, то должна сознаться, что была бы очень, очень благодарна теб. Ты теперь пользуешься полной свободой въ отел Гиза, тамъ нтъ ни твоего зятя ни твоего мужа и потому некому слдить за тобой и стснять тебя. Около твоей спальни, въ которую — какое счастье!— никто не иметъ права войти, есть кабинетъ, совершенно такой же, какъ у меня. Отдай его мн для моего гугенота, когда онъ выздороветъ, ты отворишь клтку и птица улетитъ.

— Тутъ есть только одно затрудненіе, моя дорогая королева: дло въ томъ, что клтка ужъ занята.

— Какъ? Значитъ, ты тоже спасла кого-нибудь?

— Это самое я и сказала твоему брату.

— А, понимаю! Такъ вотъ почему ты говорила такъ тихо, что я ничего не разслыхала.

— Слушай, Маргарита! Со мной случилась удивительная исторія, такая же чудесная и поэтичная, какъ твоя. Оставивъ теб шесть солдатъ, я съ шестью остальными вернулась въ отель Гиза и видла, какъ грабили и подожгли домъ, отдленный отъ отеля моего брата только улицей де-Катръ-Фисъ. Вдругъ я услыхала крики женщинъ и проклятія мужчинъ. Я вышла на балконъ и прежде всего мн бросилась въ глаза поражавшая все и всхъ шпага, блескъ которой, казалось, освщалъ всю улицу. Я съ восхищеніемъ смотрла на нее: я люблю все прекрасное. Потомъ я, конечно, стала искать руку, которая наносила удары этой шпагой, и человка, которому принадлежала эта рука. Наконецъ, я увидала его, этого героя, Аякса, и услыхала его могучій голосъ. Я пришла въ восторгъ, я трепетала, вздрагивала при каждомъ удар, который угрожалъ ему, при каждомъ удар, который наносилъ онъ самъ. Въ эти четверть часа я испытывала такое чувство, какого не испытала никогда въ жизни, которое даже не считала возможнымъ. Я стояла неподвижно, задерживая дыханіе, и была не въ силахъ произнести ни слова, какъ вдругъ мой герой исчезъ.

— Какимъ же это образомъ?

— Подъ камнемъ, который бросила въ него какая-то статруха. Тогда ко мн, какъ къ Киру, вернулся даръ слова, и я закричала: ‘Помогите! Помогите!’ Солдаты вышли, подняли его и перенесли въ ту комнату, которую ты просишь для своего гугенота.

— Увы! Твоя исторія, моя милая Генріэтта, тмъ понятне мн, что она удивительно похожа на мою.

— Съ тою только разницей, королева, что я оказываю услугу королю и религіи, а потому мн не нужно отсылать отъ себя графа Аннибала де-Коконна.

— Его зовутъ Аннибалъ де-Коконна?— расхохотавшись воскликнула Маргарита.

— Это грозное имя, не правда ли?— сказала Генріэтта.— И онъ вполн достоинъ его. Какой боецъ, mordi! И сколько крови онъ пролилъ!.. Ну, надвай теперь маску, Маргарита: вотъ отель.

— Зачмъ надвать мн маску?

— Потому, что я хочу показать теб моего героя.

— Онъ красивъ?

— Во время боя онъ показался мн красавцемъ. Положимъ, это было ночью и я видла его при свт факеловъ. Сегодня утромъ, при дневномъ свт, онъ, сказать правду, сталъ какъ будто похуже. Думаю, впрочемъ, что онъ понравится теб.

— Значитъ, моего гугенота не примутъ въ отел Гиза. Очень жаль, такъ какъ здсь его ни въ какомъ случа не стали бы искать.

— Почему не примутъ? Я велю перенести его сюда сегодня же вечеромъ. Одинъ можетъ лежать въ правомъ углу, а другой — въ лвомъ.

— Но вдь если они узнаютъ, что одинъ изъ нихъ гугенотъ, а другой католикъ, то они съдятъ другъ друга.

— Ну, этого опасаться нечего. Коконна нанесли такой ударъ въ лицо, что онъ почти ничего не видитъ, а твой гугенотъ такъ раненъ въ грудь, что едва можетъ двигаться. И если ты посовтуешь ему не поднимать разговора о религіи, то все пойдетъ прекрасно.

— Хорошо, сдлаемъ такъ.

— Значитъ, ршено. Идемъ.

— Благодарю тебя,— сказала Маргарита, сжимая руку своей пріятельницы.

— Теперь, ваше величество, вы снова становитесь королевой, — сказала герцогиня Неверская.— Позвольте мн принять васъ въ отел Гиза, какъ слдуетъ принимать королеву Наваррскую.

Герцогиня вышла изъ носилокъ и опустилась чуть не на колни, помогая выйти Маргарит. Потомъ, показавъ ей на дверь отеля, охраняемую двумя часовыми съ пищалями въ рукахъ, она дала ей дорогу. И Маргарита величественно пошла впередъ, а за ней, на разстояніи нсколькихъ шаговъ, послдовала, принявъ самый почтительный видъ, Генріэтта. Придя вслдъ за королевой въ свою комнату, герцогиня затворила дверь и позвала свою горничную, ловкую и проворную сициліанку.

— Какъ чувствуетъ себя графъ, Мика?— спросила она поитальянски.

— Все лучше и лучше, — отвтила Мика.

— А что онъ длаетъ?

— Онъ кушаетъ, сударыня.

— Это хорошій признакъ, — сказала Маргарита.— Если у него явился аппетитъ, значитъ, онъ выздоравливаетъ.

— Ахъ, я и забыла, что ты ученица Амбруаза Парэ… Можешь итти, Мика.

— Ты ее отпускаешь?

— Да, чтобы она караулила и никого не пускала сюда.

Мика ушла.

— Ну, что же?— спросила герцогиня.— Сама ты войдешь къ Коконна или хочешь, чтобы онъ пришелъ сюда?

— Ни то ни другое. Я хочу взглянуть на него такъ, чтобы онъ не видалъ меня.

— Но вдь ты въ маск?

— Онъ можетъ узнать меня по волосамъ, по рукамъ, по какой-нибудь бездлушк.

— Ого! Какая же она стала осторожная, моя прекрасная королева, съ тхъ поръ, какъ вышла замужъ!

Маргарита улыбнулась.

— Въ такомъ случа остается только одинъ способъ,— сказала герцогиня.

— Какой?

— Посмотрть на него въ замочную скважину.

— Хорошо. Веди меня.

Герцогиня взяла Маргариту за руку, привела ее къ двери, откинула закрывавшую ее портьеру, встала на колни и приложила глазъ къ замку, въ которомъ не было ключа.

— Отлично!— прошептала она.— Онъ сидитъ за столомъ, обернувшись лицомъ въ нашу сторону. Иди!

Маргарита заняла мсто своей пріятельницы и тоже взглянула въ замочную скважину. Коконна сидлъ за богато сервированнымъ столомъ и, несмотря на свои раны, кушалъ съ большимъ аппетитомъ.

— О, Господи!— прошептала, отодвигаясь, Маргарита.

— Что съ тобою?— съ удивленіемъ спросила герцогиня.

— Не можетъ быть!.. Нтъ!.. Да!.. Клянусь Богомъ, это онъ!

— Кто онъ?

— Тсъ!— прошептала Маргарита, приподнимаясь и схвативъ за руку герцогиню.— Это тотъ самый человкъ, который хотлъ убить моего гугенота, который гнался за нимъ, не постснялся вбжать въ мою спальню и ударить его шпагой въ то время, какъ тотъ чуть не лежалъ у меня въ объятіяхъ! Ахъ, Генріетта, какое счастье, что я не вошла къ нему!

— Значитъ, ты видла его, когда онъ бился. Онъ былъ хорошъ, не правда ли?

— Не знаю. Я смотрла на того, кого онъ преслдовалъ.

— И котораго зовутъ?..

— Ты не скажешь его имени Коконна?

— Нтъ, даю теб слово.

— Его зовутъ Леракъ де-ла-Моль.

— А какъ ты находишь его теперь?

— Кого? Ла-Моля?

— Нтъ, Коконна.

— Говоря откровенно, — сказала Маргарита, — я нахожу…

И она остановилась, не докончивъ фразы.

— Такъ, такъ, — сказала герцогиня.— Ты, какъ я вижу, обидлась на него за то, что онъ ранилъ твоего гугенота.

— Ну, мой гугенотъ, повидимому, не остался у него въ долгу, — смясь, отвтила Маргарита.— Этотъ рубецъ подъ глазомъ…

— Значитъ, они поквитались, и намъ можно будетъ помирить ихъ. Присылай ко мн своего раненаго.

— Только не теперь, я пришлю его попоздне.

— А когда?

— Когда ты переведешь своего въ другую комнату.

— Въ какую же?

Маргарита пристально взглянула на свою пріятельницу, которая, посл минутнаго молчанія, громко расхохоталась.

— Хорошо, пусть будетъ по-твоему,— сказала она.— Итакъ, союзъ еще боле крпкій?

— И искренняя дружба навкъ,— добавила королева.

— А какой намъ выбрать пароль, если мы понадобимся другъ другу?

— Тройное имя твоего тройного бога: Eros-Cnpido-Amor.

Пріятельница поцловались во второй разъ, пожали руки въ двадцатый и разстались.

XIII.
Какъ иногда ключи отпираютъ совс&#1123,мъ не т двери, для которыхъ они сдланы.

Вернувшись въ Лувръ, королева Наваррская прошла къ себ. Гильона, сильно взволнованная, встртила ее и сказала, что во время ея отсутствія приходила баронесса де-Совъ. Она принесла ключъ отъ комнаты, въ которой былъ запертъ Генрихъ. Его дала ей королева-мать. Екатерин для какой-то цли было, очевидно, крайне нужно, чтобы беарнецъ провелъ эту ночь у баронессы де-Совъ.

Маргарита взяла ключъ и нсколько времени вертла его въ рукахъ. Она велла повторить себ все, что говорила баронесса, взвсила въ своемъ ум каждое ея слово и, наконецъ, поняла, какъ ей казалось, намреніе Екатерины.

Взявъ перо, она обмакнула его въ чернила и написала коротенькую записку.

‘Вмсто того, чтобы итти сегодня вечеромъ къ баронесс де-Совъ, приходите къ королев Наваррской.

‘Маргарита’.

Она свернула записку въ трубочку, вложила ее въ отверстіе ключа и велла Гильон просунуть ее подъ дверь плнника, когда наступитъ вечеръ.

Покончивъ съ этимъ, Маргарита вспомнила о раненомъ и, заперевъ вс двери, вошла въ кабинетъ.

Къ своему величайшему изумленію, она увидала, что ла-Моль одтъ въ свое разорванное и перепачканное въ крови платье.

Увидавъ королеву, онъ попробовалъ встать, но, пошатнувшись, не могъ удержаться на ногахъ и упалъ на диванъ, служившій ему постелью.

— Что это значитъ?— спросила Маргарита.— Почему вы такъ плохо исполняете предписанія своего доктора? Я предписала вамъ покой, а вы поступаете какъ разъ наоборотъ.

— Это не моя вина, ваше величество,— сказала Гильона.— Я просила, умоляла графа не быть такимъ безразсуднымъ, и онъ отвчалъ, что ни за что въ мір не останется въ Лувр.

— Не останется въ Лувр?— повторила Маргарита, съ изумленіемъ смотря на графа, который опустилъ глаза.— Но вдь это невозможно. Вы не въ состояніи держаться на ногахъ, у васъ дрожатъ колни отъ слабости. Еще сегодня утромъ изъ вашей раны на плеч шла кровь.

— Ваше величество,— сказалъ ла-Моль,— какъ вчера вечеромъ я просилъ васъ дать мн убжище, такъ сегодня умоляю васъ позволить мн уйти.

— Я даже затрудняюсь, какъ назвать такое безумное ршеніе,— сказала Маргарита.— Это хуже неблагодарности.

— О, ваше величество!— воскликнулъ ла-Моль, сложивъ руки.— Не считайте меня неблагодарнымъ. Сердце мое полно признательности, которая продлится всю мою жизнь.

— Такъ она продлится недолго, — сказала Маргарита, тронутая искреннимъ тономъ его словъ.— Или ваши раны откроются и вы умрете отъ потери крови, или же прохожіе догадаются, что вы гугенотъ, и не успете вы сдлать и сотни шаговъ, какъ васъ убьютъ.

— И все-таки я долженъ уйти изъ Лувра,— прошепталъ ла-Моль.

— Должны?— сказала Маргарита, устремивъ на него свой ясный и глубокій взглядъ.— А, понимаю!— вдругъ проговорила она, слегка поблднвъ.— Должно-быть, въ город есть кто-нибудь, кого страшно безпокоитъ ваше отсутствіе. Ну, что же, это вполн естественно и понятно. Почему вы не сказали этого прямо? Да и какъ сама я не догадалась? Оказывая гостепріимство, слдуетъ не только перевязывать раны гостя, но заботиться и о его сердечныхъ привязанностяхъ, облегчать не только его тлесныя, но и душевныя страданія.

— Вы ошибаетесь, ваше величество,— возразилъ ла-Моль.— Я почти одинокъ на свт и совершенно одинокъ въ Париж, гд у меня нтъ ни души знакомой. Человкъ, ранившій меня, единственный мужчина, съ которымъ я говорилъ въ город, ваше величество — единственная женщина, удостоившая меня разговоромъ.

— Но въ такомъ случа почему же вы хотите уйти?— съ удивленіемъ спросила Маргарита.

— Потому что прошлую ночь ваше величество провели безъ сна, а въ ныншнюю…

Маргарита покраснла.

— Теперь ужъ поздно, Гильона, — сказала она, — теб пора отнести ключъ.

Гильона улыбнулась и вышла изъ комнаты.

— Но если у васъ нтъ въ Париж ни друзей ни знакомыхъ,— продолжала Маргарита,— то какъ же вы устроитесь?

— У меня не будетъ недостатка въ друзьяхъ, ваше величество. Спасаясь отъ гнавшихся за мной убійцъ, я вспомнилъ о своей матери, которая была католичкой. Мн казалось, что ея призракъ скользитъ передо мной съ крестомъ въ рук по дорог къ Лувру. И далъ обтъ Богу принять католичество, религію моей матери, если Ему угодно будетъ сохранить мн жизнь. И Господь не только сохранилъ ее, Онъ послалъ мн ангела, заставившаго меня полюбить эту жизнь.

— Но вы не въ состояніи итти, черезъ нсколько шаговъ вы упадете безъ чувствъ.

— Я пробовалъ свои силы, ваше величество, и ходилъ по этой комнат. Я, дйствительно, хожу медленно и чувствую при этомъ сильную боль, но это не бда. Лишь бы мн добраться до Луврской площади, а тамъ будь, что будетъ.

Маргарита опустила голову на руку и глубоко задумалась.

— А король Наваррскій?— спросила она, съ цлью испытать ла-Моля.— Почему вы ничего не говорите о немъ? Разв, сдлавшись католикомъ, вы не захотите поступить къ нему на службу?

— Ваше величество,— отвтилъ ла-Моль, поблднвъ,— вы коснулись истинной причины, принуждающей меня уйти. Я знаю, что королю Наваррскому грозитъ страшная опасность и что едва ли даже вамъ, сестр короля французскаго, удастся спасти его.

— Что вы хотите сказать?— спросила Маргарита.— О какой опасности говорите вы?

— Изъ этого кабинета слышно все, ваше величество,— нершительно проговорилъ ла-Моль.

‘Это правда,— подумала Маргарита.— Герцогъ Гизъ уже говорилъ мн объ этомъ’.

— Что же вы слышали?— спросила она.

— Утромъ я слышалъ, что говорили вы, ваше величество, съ вашимъ братомъ.

— Съ Франсуа?— воскликнула Маргарита, и щеки ея вспыхнули.

— Съ герцогомъ Алансонскимъ, да. Потомъ, когда вы ухали, я слышалъ разговоръ баронессы де-Совъ съ Гильоной.

— И эти-то два разговора?..

— Совершенно врно, ваше величество. Вы только недлю тому назадъ вышли замужъ и любите вашего мужа. Онъ придетъ сюда, будетъ говорить вамъ о своихъ тайнахъ, которыя мн не слдуетъ ни знать ни слушать. Это было бы нескромно съ моей стороны, а я не могу… я не долженъ… я не хочу быть нескромнымъ!

По тону, съ какимъ ла-Моль произнесъ послднія слова, по его дрожащему голосу и смущенному лицу Маргарита поняла истину.

— Такъ вы слышали изъ кабинета все, что говорилось въ моей комнат?— спросила она.

— Да, ваше величество, — прошепталъ ла-Моль.

— И вы хотите уйти сегодня же вечеромъ, чтобы не слыхать ничего больше?

— Да, сію же минуту, ваше величество, если вы соблаговолите позволить мн.

— Бдный юноша!— ласково, съ состраданіемъ сказала Маргарита.

Такой кроткій отвтъ, вмсто рзкаго замчанія, котораго ожидалъ ла-Моль, изумилъ его и онъ робко поднялъ голову. Взглядъ его встртился со взглядомъ Маргариты, и онъ былъ не въ силахъ оторваться отъ ея ясныхъ, глубокихъ глазъ.

, — Значитъ, вы считаете себя неспособнымъ хранить тайны?— тихо спросила Маргарита.

Она сидла, откинувшись на спинку кресла, наполовину скрытія въ тни, падавшей отъ тяжелой портьеры, и наслаждалась удовольствіемъ читать въ душ ла-Моля, оставаясь загадкой для него самого.

— У меня несчастный характеръ, ваше величество, — отвтилъ ла-Моль.— Я не довряю себ и счастье другого доставляетъ мн мученье.

— Чье счастье?— съ улыбкой спросила Маргарита.— Да, короля Наваррскаго! Бдный Генрихъ!

— Какъ видите, онъ, дйствительно, счастливъ, ваше величество!— воскликнулъ ла-Моль.

— Почему же это?

— Потому что ваше величество жалетъ его.

Маргарита мяла свой ридикюль и раскручивала его витые золотые шнурки.

— Итакъ, вы не желаете видть короля Наваррскаго?— спросила она.— Вы ужъ окончательно ршили это?

— Въ настоящую минуту я боюсь безпокоить его величество.

— Такъ не хотите ли повидаться съ моимъ братомъ, герцогомъ Алансонскимъ?

— Съ герцогомъ Алансонскимъ, ваше величество?!— воскликнулъ ла-Моль.— Нтъ, нтъ, это еще хуже, чмъ видться съ королемъ Наваррскимъ.

— Почему же?— спросила Маргарита, и голосъ ея дрожалъ отъ волненія.

— Какъ плохой гугенотъ, я не могу быть слишкомъ преданнымъ слугою короля Наваррскаго, но я еще недостаточно хорошій католикъ, чтобы быть другомъ герцога Алансонскаго и герцога Гиза.

Теперь Маргарита, въ свою очередь, опустила глаза, отвтъ ла-Моля отозвался глубоко въ ея сердц. Она сама не могла опредлить, пріятны или непріятны ей его слова.

Въ комнату вошла Гильона. Королева вопросительно взглянула на нее, Гильона тоже взглядомъ отвтила утвердительно. Ей удалось передать ключъ королю Наваррскому.

Маргарита перевела глаза на ла-Моля. Онъ сидлъ, опустивъ голову на грудь, и былъ блденъ, какъ человкъ, испытывающій не только тлесныя, но и душевныя муки.

— Вы очень горды, графъ, — сказала королева,— и я не ршаюсь сдлать вамъ предлежаніе, которое вы наврное отвергнете.

Ла-Моль всталъ и, сдлавъ шагъ къ Маргарит, хотлъ поклониться ей въ знакъ того, что онъ готовъ исполнить ея приказаніе, но отъ острой, жгучей, невыносимой боли слезы выступили у него на глазахъ, и онъ, чувствуя, что сейчасъ упадетъ, схватился за портьеру.

— Теперь вы видите сами, что я еще нужна вамъ!— воскликнула Маргарита и, подбжавъ къ нему, поддержала его.

— О, да!— прошепталъ онъ.— Какъ воздухъ, которымъ я дышу, какъ свтъ, который я вижу!

Въ эту минуту кто-то три раза постучалъ въ дверь.

— Слышите, ваше величество?— съ испугомъ сказала Гильона.

— Уже?— прошептала Маргарита

— Прикажете отворить?

— Погоди. Это, можетъ-быть, король Наваррскій.

— О, ваше величество!— воскликнулъ ла-Моль, чувствуя, что силы возвращаются къ нему отъ словъ Маргариты. Онъ услыхалъ ихъ, несмотря на то, что она говорила очень тихо, вполн увренная, что только одна Гильона услышитъ ее.— О, ваше величество! Умоляю васъ на колняхъ, позвольте мн уйти — я лучше готовъ умереть! Сжальтесь надо мною!.. А, вы не отвчаете!.. Ну, хорошо, я скажу вамъ все! И тогда вы, надюсь, сами прогоните меня!

— Молчите, несчастный!— остановила его Маргарита, испытывая невыразимое блаженство отъ упрековъ молодого человка.— Молчите!

Но тонъ ея, противъ ожиданія ла-Моля, не былъ ни рзокъ ни суровъ.

— Ваше величество, — сказалъ онъ, — повторяю вамъ, что изъ этого кабинета слышно все. Пощадите же меня… не дайте мн умереть смертью, какой не могли бы придумать и самые жестокіе палачи!

— Молчите, молчите!— повторила Маргарита.

— О, вы безжалостны, ваше величество! Вы не хотите выслушать меня,! Поймите же, наконецъ, что я люблю васъ!..

— Вдь я говорю вамъ, чтобы вы молчали, — остановила его Маргарита и закрыла ему ротъ своей теплой, душистой ручкой. Ла-Моль схватилъ ее обими руками и прижалъ къ губамъ.

— Но…— прошепталъ онъ.

— Да замолчите же, наконецъ! Какъ смете вы бунтовать и не слушаться своей королевы!

Сказавъ это, Маргарита выбжала изъ кабинета, затворила дверь и, прислонившись къ стн, прижала дрожащую руку къ сердцу, чтобы утишить его біеніе.

— Отвори, Гильона, — сказала она.

Гильона вышла изъ комнаты, и черезъ минуту изъ-за портьеры показалось умное, лукавое и немного встревоженное лицо короля Наваррскаго.

— Вы меня звали?— спросилъ онъ у Маргариты.

— Да, звала. Ваше величество получили мою записку?

— Получилъ и, признаться, былъ нсколько удивленъ,— отвтилъ Генрихъ, подозрительно оглядвшись по сторонамъ, но тотчасъ же успокоившись.

— И нсколько встревожены, не правда ли?— спросила Маргарита.

— Долженъ сознаться и въ этомъ. Но хотя меня окружаютъ смертельные враги и друзья, пожалуй, еще боле опасные, чмъ враги, я все-таки ршился притти. Вечеромъ, въ день нашей свадьбы, я видлъ искру великодушія, блеснувшую въ вашихъ глазахъ, а вчера, въ день, назначенный для моей смерти, я видлъ сверкавшее въ нихъ мужество.

— И что же дальше?— съ улыбкой спросила Маргарита, между тмъ, какъ Генрихъ пристально смотрлъ на нее, какъ бы стараясь заглянуть ей въ душу.

— Вспомнивъ все это, — продолжалъ онъ, — и прочитавъ вашу записку, я подумалъ: ‘У оставшагося безъ друзей, безоружнаго плнника, короля Наваррскаго есть только одинъ способъ умереть со славой, умереть такъ, чтобы о его смерти Зыло упомянуто въ исторіи. Для этого нужно, чтобы его предала его собственная жена’. И вотъ я пришелъ.

— Вы заговорите иначе, ваше величество, — сказала Маргарита,— когда узнаете, что все, совершающееся въ эту минуту, задумано женщиной, которая любитъ васъ и которую… любите вы сами.

При этихъ словахъ Генрихъ отступилъ, и его срые глаза вопросительно взглянули на королеву изъ-подъ черныхъ бровей.

— О, успокойтесь, — съ улыбкой сказала она.— Не думайте, что подъ этой женщиной я подразумваю себя. У меня нтъ такихъ претензій.

— Но вдь вы же прислали мн ключъ? И записка эта написана вашей рукой?

— да, записка написана и послана мною, я не отрицаю этого. Что же касается до ключа, то дло другое. Вамъ достаточно знать, что онъ побывалъ въ рукахъ четырехъ женщинъ прежде, чмъ попасть къ вамъ.

— Четырехъ женщинъ!— съ удивленіемъ воскликнулъ Генрихъ.

— Да, четырехъ, — сказала Маргарита.— Въ рукахъ королевы-матери, баронессы де-Совъ, Гильоны и моихъ.

Генрихъ задумался, старясь разршить эту загадку.

— Ну, теперь поговоримъ о дл, — сказала Маргарита, — и главное будемъ вполн откровенны другъ съ другомъ. Ходятъ слухи, что ваше величество согласились перейти въ католичество. Правда это?

— Эти слухи неврны. Я еще не далъ согласія.

— Но вы все-таки ршили дать его,

— Я пока еще думаю и обсуждаю. Что же длать? Мн двадцать лтъ, я почти король, ventre-saint-qris! Есть вещи, за которыя стоитъ пожертвовать религіей.

— И за жизнь въ томъ числ, неправда ли?

Генрихъ не могъ удержаться отъ улыбки.

— Вы чего-то не договариваете, — сказала Маргарита.

— Я не могу быть вполн откровеннымъ съ моими союзниками. Вдь вы знаете, что мы только союзники. Вотъ если бы вы были, кром того, и…

— И вашей женой?

— Да… и моей женой.

— Что же тогда?

— Тогда дло другое. Тогда я, можетъ-быть, и захотлъ бы остаться королемъ гугенотовъ, какъ меня называютъ. Теперь же я удовольствуюсь и тмъ, что мн оставитъ жизнь.

Маргарита устремила на Генриха такой странный взглядъ, что онъ возбудилъ бы подозрніе и не такого проницательнаго человка, какъ онъ.

— Уврены вы, по крайней мр, хоть въ томъ, что достигнете этого?— спросила она.

— Да, почти, — отвтилъ Генрихъ.— Вы знаете, что въ этомъ мір нельзя быть вполн увреннымъ ни въ чемъ.

— Ваше величество выказываете такое безкорыстіе и такую умренность, что, отказавшись отъ короны и отъ религіи, вы, по всей вроятности, откажетесь, на это, по крайней мр, надются, и отъ союза съ французской принцессой.

Въ этихъ словахъ было такое глубокое значеніе, что Генрихъ невольно вздрогнулъ, но тотчасъ же пересилилъ свое волненіе.

— Потрудитесь вспомнить, — сказалъ онъ,— что въ настоящую минуту я не воленъ поступать, какъ хочу. Я принужденъ длать то, что будетъ угодно французскому королю. А если бы спросили моего мннія относительно этого вопроса, отъ котораго зависитъ мой тронъ, мое счастье и моя жизнь, то, поврьте мн, что я не сталъ бы основывать мое будущее на правахъ, какія даетъ мн нашъ насильственный бракъ. Нтъ, я предпочелъ бы скоре удалиться отъ міра, уединиться въ какомъ-нибудь замк и заниматься охотой или каяться въ своихъ грхахъ въ монастыр.

Это безропотное примиреніе съ своей судьбой, это отреченіе отъ всего мірского испугали Маргариту. Ей пришло въ голову, что разводъ былъ условленъ между Карломъ IX, Екатериной и королемъ Наваррскимъ. Разв станутъ ее щадить изъ-за того, что она сестра одного и дочь другой? Конечно, нтъ. Ее не постснятся обмануть, ею не задумаются пожертвовать. Она знала по опыту, что ей нечего разсчитывать на родственныя чувства и основывать на нихъ свою безопасность. Честолюбіе занимало слишкомъ много мста въ сердц молодой женщины или, врне, молодой королевы, чтобы она стала обращать вниманіе на такіе поступки, какъ оскорбленное самолюбіе. Истинная любовь — то же честолюбіе. А когда женщина, хоть бы и самая заурядная, любитъ, она, благодаря своей любви, стоитъ выше такихъ мелочей.

— Ваше величество, повидимому, не слишкомъ врите въ звзду, сіяющую надъ головой каждаго короля?— насмшливо и нсколько презрительно спросила Маргарита.

— Дло въ томъ, — отвтилъ Генрихъ, — что я, несмотря на вс старанія, не могу найти мою звзду: ее закрыли нависшія надо мной грозовыя тучи.

— А если дыханіе женщины разсетъ эти тучи и ваша звзда засіяетъ еще ярче прежняго?

— Ну, это очень трудно, — сказалъ Генрихъ.

— Вы думаете, что такой женщины не существуетъ?

— Нтъ, я только не врю въ ея могущество.

— Т.-е., вы хотите сказать, въ ея добрую волю?

— Я сказалъ въ ея ‘могущество’ и снова повторяю это слово. Женщина сильна только тогда, когда ее побуждаютъ дйствовать въ равной степени любовь и собственный интересъ. Но если она находится подъ вліяніемъ только одного изъ этихъ двухъ чувствъ, то она уязвима, какъ Ахиллъ. Ну, а на любовь этой женщины я, конечно, не могу разсчитывать.

Маргарита промолчала.

— Выслушайте меня, — сказалъ Генрихъ.— Когда раздался послдній ударъ колокола на башн Сенъ-Жерменъ-д’Оксерруа, вы, конечно, должны были прежде всего подумать о томъ, какъ бы снова вернуть себ свободу, которой васъ лишили, чтобы погубить моихъ единоврцевъ. А я подумалъ о спасеніи своей жизни. Это было самое главное… Мы потеряемъ Наварру, я прекрасно знаю это. Но Наварра ничего не значитъ сравнительно съ свободой, которую вы себ вернете, и правомъ говорить громко въ своей спальн, на что вы не осмливаетесь, когда кто-нибудь слушаетъ васъ изъ этого кабинета.

Несмотря на всю свою озабоченность, Маргарита не могла удержаться отъ улыбки. Король Наваррскій всталъ, собираясь уходить. Нсколько времени тому назадъ пробило одиннадцать часовъ и все уже уснуло или казалось спящимъ въ Лувр.

Сдлавъ нсколько шаговъ къ двери, Генрихъ вдругъ остановился: онъ только теперь вспомнилъ о томъ, что заставило его притти къ Маргарит.

— Не желаете ли вы сообщить мн что-нибудь?— спросилъ онъ.— Или вы, можетъ-быть, хотли дать мн случай поблагодарить васъ за отсрочку, которую даровалъ мн король, благодаря вашему присутствію въ оружейномъ кабинет? Долженъ сознаться, что вы пришли очень кстати — вы, какъ богиня, явились на сцену какъ разъ во-время, чтобы спасти мою жизнь.

— Несчастный!— глухимъ голосомъ воскликнула Маргарита, схвативъ за руку мужа.— Неужели вы не понимаете, что, напротивъ, еще ничто не спасено — ни ваша свобода, ни ваша корона, ни ваша жизнь? Слпой безумецъ! Жалкій безумецъ! Изъ моего письма вы, должно-быть, вывели заключеніе, что я назначаю вамъ любовное свиданіе? Что, оскорбленная вашей холодностью, я добиваюсь удовлетворенія?

— Я, дйствительно…— началъ смущенный и удивленный Генрихъ.

Маргарита пожала плечами.

Въ эту минуту какой-то странный звукъ, похожій на царапанье, раздался за потайной дверью.

Маргарита схватила Генриха за руку и подвела его къ ней.

— Слушайте, — сказала она.

— Королева-мать вышла изъ своихъ покоевъ,— проговорилъ за дверью прерывающійся отъ страха голосъ.

Генрихъ тотчасъ же узналъ его, это говорила баронесса де-Совъ.

— Куда же идетъ она?— спросила Маргарита.

— Къ вашему величеству.

Послышался шелестъ шелковаго платья, онъ сталъ тише и замеръ вдали: баронесса де-Совъ торопливо ушла.

— Ого!— воскликнулъ Генрихъ.

— Я такъ и знала, — сказала Маргарита.

— А я боялся этого — и вотъ доказательство.

Онъ распахнулъ свой черный бархатный камзолъ и Маргарита увидала подъ нимъ тонкую стальную кольчугу и длинный миланскій кинжалъ, блеснувшій въ рук Генриха, какъ змя на солнц.

— Къ чему здсь кольчуга и кинжалъ!— воскликнула Маргарита.— Спрячьте скоре ваше оружіе! Сюда, дйствительно, идетъ королева-мать, но она идетъ одна.

— Все-таки…

— Вотъ она… я слышу ея шаги… тсъ!

И, нагнувшись къ уху Генриха, она шепнула ему нсколько словъ. Онъ внимательно и съ удивленіемъ выслушалъ ее и тотчасъ же скрылся за занавсомъ кровати.

Маргарита, съ своей стороны, бросилась къ кабинету, гд, дрожа всмъ тломъ, ждалъ ла-Моль.

Она отворила дверь и, отыскавъ въ темнот молодого человка, схватила его за руку.

— Молчите!— шепнула она ему, придвинувшись такъ близко, что онъ почувствовалъ на своемъ лиц ея теплое дыханіе.— Молчите!

Она затворила дверь кабинета, распустила волосы, разрзала кинжаломъ шнуровку и, сбросивъ съ себя платье, легла въ постель.

Только что успла она лечь, какъ ключъ повернулся въ замк.

У Екатерины были ключи ко всмъ дверямъ Лувра.

Поставивъ около двери спальни четырехъ караульныхъ, пришедшихъ вмст съ нею, королева-мать вошла въ комнату.

— Кто тамъ?— воскликнула Маргарита и, какъ бы испугавшись такого неожиданнаго вторженія въ ея спальню, откинула занавсъ и вскочила съ постели въ ночномъ бломъ пеньюар. Увидавъ Екатерину, она подошла поцловать ей руку и взглянула на нее съ такимъ изумленіемъ, что обманула даже эту проницательную флорентинку.

XIV.
Вторая брачная ночь.

Королева-мать быстро оглядлась кругомъ. Бархатныя туфли около кровати, одежда Маргариты, разбросанная на стульяхъ, ея заспанные глаза, которые она протирала — все это убдило Екатерину, что дочь ея только что проснулась.

Очень довольная тмъ, что планъ ея удался, королева-мать улыбнулась и пододвинула кресло.

— Садись, Маргарита, — сказала она, — намъ нужно поговорить.

— Я слушаю васъ, — отвтила Маргарита.

— Пора теб узнать, дочь моя, — сказала Екатерина, закрывъ глаза — призракъ глубокаго размышленія или желанія скрыть мысли.— Пора теб узнать, какъ братъ твой и я заботимся о твоемъ счасть.

Такое вступленіе, какъ понялъ бы всякій, знающій Екатерину, не предвщало ничего хорошаго.

‘Что-то она скажетъ мн?’ подумала Маргарита.

— Устраивая твой бракъ, — продолжала флорентинка, — мы, конечно, главнымъ образомъ, имли въ виду важныя политическія причины, которымъ часто приходится подчиняться правителямъ. Но мы никакъ не ожидали, мое бдное дитя, что отвращеніе короля Наваррскаго къ теб, его молодой, красивой и очаровательной жен, дойдетъ до такой степени.

Маргарита встала и, запахнувъ пеньюаръ, сдлала почтительный реверансъ.

— Я услыхала только сегодня вечеромъ,— продолжала Екатерина, — иначе я пришла бы къ теб раньше — что твой мужъ и не думаетъ оказывать теб то вниманіе, на которое ты въ прав разсчитывать не только, какъ хорошенькая женщина, но и какъ французская принцесса.

Маргарита вздохнула. Ободренная этимъ вздохомъ, Екатерина снова заговорила:

— Король Наваррскій открыто содержитъ одну изъ моихъ придворныхъ дамъ, которая въ своемъ обожаніи къ нему доходитъ до скандала, онъ относится презрительно къ женщин съ которой удостоили соединить его. Это — несчастье, которому не можемъ помочь мы, бдные всемогущіе, но за которое каждый дворянинъ потребовалъ бы къ отвту своего зятя и вызвалъ его на дуэль или поручилъ бы сдлать это своему сыну.

Маргарита опустила голову.

— Уже довольно давно, — продолжала Екатерина, — я вижу по твоимъ краснымъ глазамъ и по твоимъ выходкамъ противъ баронессы де-Совъ, что сердечная рана твоя не можетъ зажить.

Маргарита вздрогнула, увидавъ, что занавсъ кровати слегка заколебался. Къ счастью, Екатерина не замтила этого.

— Эту рану, — продолжала она еще боле ласковымъ и любящимъ тономъ, — эту рану, дитя мое, можетъ залчить только рука матери. Выдавая тебя замужъ за короля Наваррскаго, мы надялись составить твое счастье, но надежды наши не оправдались. Оказывается, что Генрихъ каждую ночь ошибается дверью и входитъ не въ ту комнату. Мы не можемъ похвалить, чтобы такой мелкій, незначительный король ежеминутно оскорблялъ женщину твоего происхожденія, высказывая пренебреженіе къ ней самой и нисколько не заботясь о своемъ потомств. Нтъ никакого сомннія, что при первомъ же удобномъ случа этотъ безразсудный и легкомысленный юноша обратится противъ насъ и удалитъ тебя изъ своего дома. Видя и понимая все это, мы, конечно, имемъ право предупредить его и устроить твою будущность боле достойнымъ тебя и твоего положенія образомъ.

— Ваши проникнутыя материнской любовью заботы обо мн глубоко трогаютъ и радуютъ меня,— сказала Маргарита, — но осмлюсь все-таки напомнить вашему величеству, что король Наваррскій — мой мужъ.

Сдлавъ нетерпливый жестъ, Екатерина придвинулась ближе къ Маргарит и сказала:

— Онъ твой мужъ? Разв достаточно одного благословенія Церкви, чтобы быть мужемъ и женой? Разв бракъ освящается только словами священника?.. Онъ — твой мужъ! Вотъ если бы ты была на мст баронессы де-Совъ, дочь моя, то могла бы отвтить мн такъ. Нтъ, король Наваррскій не оправдалъ нашихъ ожиданій. Съ тхъ поръ, какъ ты сдлала ему честь, согласившись стать его женой, онъ отдалъ принадлежащія теб права другой. Даже въ эту самую минуту, — прибавила Екатерина, возвысивъ голосъ, — онъ находится у той, другой женщины. Пойдемъ со мной — вотъ ключъ отъ комнаты баронессы де-Совъ. Иди — и ты убдишься сама…

— Ради Бога, говорите потише, ваше величество, — остановила ее Маргарита.— Вы не только ошибаетесь, но и…

— Ну?

— Но и можете разбудить моего мужа.

Съ этими словами Маргарита граціозно встала, взяла свчу изъ розоваго воска и подошла къ кровати.

Откинувъ занавсъ, она съ улыбкой взглянула на мать и показала ей на короля Наваррскаго. Черные волосы его разметались на подушк, ротъ былъ полураскрытъ, онъ, повидимому, крпко и спокойно спалъ.

Поблднвъ, Екатерина отшатнулась назадъ, какъ будто пропасть разверзлась у нея подъ ногами, и изъ груди ея вырвался не крикъ, а какой-то заглушенный стонъ.

— Вы видите сами, ваше величество,— сказала Маргарита,— что дошедшіе до васъ слухи неврны.

Екатерина взглянула на нее и перевела глаза на Генриха. Она мысленно сопоставила его блдное лицо и глаза, окруженные легкой синевой, съ улыбкой Маргариты и въ нмой ярости закусила свои тонкія губы.

Маргарита позволила своей матери смотрть въ теченіе нсколькихъ минутъ на спящаго Генриха, который производилъ на нее дйствіе головы Медузы. Потомъ она опустила занавсъ и, подойдя на цыпочкахъ къ Екатерин, снова сла около нея.

— Такъ вы говорили, ваше величество?..— сказала она.

Екатерина нсколько времени пристально глядла на Маргариту, какъ бы стараясь измрить глубину наивности молодой женщины, потомъ острый взглядъ ея какъ бы притупился о спокойствіе дочери.

— Ничего,— отвтила она и торопливо вышла изъ комнаты.

Какъ только звукъ ея шаговъ замеръ въ глубин коридора, занавсъ кровати снова раздвинулся, и Генрихъ упалъ на колни передъ Маргаритой. Глаза его блстли, руки дрожали и онъ съ трудомъ переводилъ дыханіе. Онъ былъ безъ камзола, въ панталонахъ и кольчуг, и Маргарита, отъ души пожимая ему руку, не могла не расхохотаться при вид его страннаго костюма.

— Чмъ отблагодарю я васъ… Маргарита!— воскликнулъ онъ, осыпая поцлуями ея руку.

— Ваше величество, — сказала она, слегка отодвигаясь, — вы забываете, что въ эту минуту бдная женщина, которой вы обязаны жизнью, мучится за васъ? Баронесса де-Совъ, — прибавила она, понизивъ голосъ, — принесла вамъ въ жертву свою ревность, пославъ васъ ко мн. А, можетъ-быть, кром ревности, она пожертвуетъ за васъ и жизнью. Вы лучше, чмъ кто-либо другой знаете, какъ опасенъ гнвъ моей матери.

Генрихъ вздрогнулъ и, вставъ съ колнъ, хотлъ уйти.

— Нтъ, нтъ, я одумалась, — кокетливо сказала Маргарита.— Безпокоиться нечего. Разв нельзя предположить, что получивъ ключъ, вы на этотъ разъ пожелали отдать предпочтеніе мн?

— И я отдаю его вамъ, Маргарита! Если вы только согласитесь забыть…

— Ради Бога, говорите потише, ваше величество, — остановила его Маргарита, повторяя ту же фразу, которую раньше говорила матери.— Васъ могутъ услыхать изъ кабинета. А такъ какъ я еще не совсмъ свободна, то попрошу васъ не говорить такъ громко.

— Ого!— сказалъ Генрихъ.— Это правда. Я забылъ, что не мн придется участвовать въ финал этой интересной сцены. Вашъ кабинетъ…

— Войдемъ въ него, государь, — сказала Маргарита, — я хочу представить вамъ одного храбреца, раненаго во время рзни. Онъ ршился притти въ Лувръ, чтобы предупредить ваше величество объ опасности.

Королева подошла къ кабинету, Генрихъ послдовалъ за ней.

Дверь отворилась и король остановился пораженный, увидавъ мужчину въ этомъ предназначенномъ для всевозможныхъ сюрпризовъ кабинет.

Но ла-Моль былъ удивленъ еще больше, очутившись совершенно неожиданно передъ королемъ Наваррскимъ. Генрихъ бросилъ на Маргариту ироническій взглядъ, но это нисколько не смутило ее.

— Государь, — сказала она,— теперь такое страшное время, что я боюсь, какъ бы этого раненаго не убили даже въ моихъ комнатахъ. Онъ находится на служб вашего величества, и я поручаю его вашему покровительству.

— Ваше величество, — сказалъ ла-Моль, — я графъ Леракъ де-ла-Моль, котораго вы ждали. Я привезъ вамъ рекомендательное письмо отъ несчастнаго Телиньи, убитаго около меня.

— Да, королева передала мн письмо, — сказалъ Генрихъ.— Но разв у васъ нтъ еще другого письма отъ лангедокскаго губернатора?

— Есть, ваше величество. Мн слдовало отдать его вамъ тотчасъ же по прізд.

— Почему же вы не отдали его мн?

— Я былъ въ Лувр вчера вечеромъ, но ваше величество были такъ заняты, что не могли принять меня.

— Это правда. Однако вы могли бы передать мн письмо черезъ кого-нибудь другого.

— Г. д’Оріакъ приказалъ мн отдать его въ собственныя руки вашему величеству. Въ немъ заключаются очень важныя извстія и потому онъ не ршился доврить его обыкновенному посланному.

— Да. дйствительно,— сказалъ король, прочитавъ письмо.— Онъ совтуетъ мн узжать какъ можно скоре въ Беарнъ. Несмотря на то, что д’Оріакъ капитанъ, это одинъ изъ самыхъ близкихъ моихъ друзей. Очень возможно, что ему, какъ губернатору провинціи, было извстно о томъ, что должно произойти. Ventre-saint-gris! Почему отдали вы мн это письмо сегодня, а не третьяго дня?

— Я уже имлъ честь докладывать вашему величеству, — отвтилъ ла-Моль,— что пріхалъ только вчера. Какъ я ни торопился, я не могъ пріхать раньше.

— Очень жаль, очень жаль!— пробормоталъ король.— Если бы я получилъ письмо во-время, мы были бы теперь въ безопасности въ Ларошели или на какой-нибудь подходящей равнин съ отрядомъ кавалеріи въ дв-три тысячи человкъ.

— Сдланнаго не воротишь, ваше величество,— вполголоса сказала Маргарита.— Вмсто того, чтобы терять время, жаля о прошломъ, гораздо благоразумне подумать о будущемъ.

— Значитъ, будь вы на моемъ мст, вы не считали бы ваше положеніе вполн безнадежнымъ?— спросилъ Генрихъ, вопросительно взглянувъ на жену.

— Конечно, нтъ. Я считала бы, что изъ трехъ игръ я проиграла только одну.

— Ахъ, если бы я былъ увренъ, что вы играете вмст со мной и держите половину, — прошепталъ Генрихъ.

— Если бы я хотла перейти на сторону вашихъ противниковъ, — отвтила Маргарита, — я не стала бы ждать такъ долго.

— Да, это врно,— сказалъ Генрихъ.— Какой я неблагодарный! Вы совершенно правы: все еще можетъ перемниться и даже очень скоро.

— Я отъ души желаю успха вашему величеству, — сказалъ ла-Моль, — но едва ли вамъ удастся добиться его такъ скоро: теперь адмирала уже нтъ у насъ.

На лиц Генриха появилась лукавая улыбка, та улыбка, которую поняли при двор только посл того, какъ онъ сталъ, французскимъ королемъ.

Онъ пристально взглянулъ на ла-Моля и обратился къ Маргарит.

— Графу де ла-Молю не слдуетъ оставаться здсь. Онъ наврное стснитъ васъ, да и ему самому могутъ грозить здсь разные непріятные сюрпризы. Что вы намрены сдлать съ нимъ?

— Нельзя ли какъ-нибудь незамтно выпустить графа изъ Лувра?

— Это очень трудно.

— Такъ не уступите ли вы ему немножко мстечка у себя?

— Вы говорите со мной, какъ будто я все еще король гугенотовъ и у меня есть народъ. Но вдь вы знаете, что я уже наполовину католикъ, а народа у меня нтъ.

Всякая другая на мст Маргариты поспшила бы сказать: ‘Графъ тоже думаетъ перейти въ католичество’. Но она хотла, чтобы самъ король спросилъ ее о томъ, чего она желала. Ла-Моль, видя осторожность своей покровительницы, и еще не зная, какъ ступить на скользкой почв такого опаснаго двора, какъ тогдашній французскій, тоже промолчалъ.

— Г. д’Оріакъ,— сказалъ Генрихъ, снова перечитывая привезенное ла-Молемъ письмо, — пишетъ мн, что ваша мать была католичка, что потому-то онъ такъ и расположенъ къ вамъ.

— Вы, помнится, говорили мн, графъ, что дали обтъ перемнить религію?— спросила Маргарита.— Я не совсмъ хорошо помню — вдь такъ, кажется. Пожалуйста, помогите мн.

— Я, дйствительно, говорилъ это, ваше величество. Но вы отнеслись такъ холодно къ моимъ словамъ, что я не осмлился…

— Потому что это совсмъ не касалось меня, графъ,— сказала Маргарита.— Объясните все королю.

— Въ чемъ дло?— спросилъ Генрихъ.— Какой обтъ?

— Ваше величество, — сказалъ ла-Моль, — въ то время, какъ я, раненый и безоружный, бжалъ отъ гнавшихся за мной убійцъ, мн показалось, что тнь моей матери, съ крестомъ въ рук, идетъ передо мной, по дорог въ Лувръ. И я далъ обтъ принять, если останусь живъ, религію моей матери, которой Господь дозволилъ выйти изъ могилы, чтобы служить мн путеводительницей въ эту ужасную ночь. Меня привелъ сюда Богъ, ваше величество. Я нахожусь теперь подъ двойнымъ покровительствомъ французской принцессы и короля Наваррскаго. Жизнь моя была спасена чудеснымъ образомъ, и я долженъ исполнить данный обтъ, я готовъ, сдлаться католикомъ.

Генрихъ нахмурился. Для такого скептика, какъ онъ, былъ вполн ненуженъ переходъ въ другую религію изъ-за какихъ-нибудь личныхъ выгодъ, но ему казалось невроятнымъ, что къ тому же можетъ побудить вра.

‘Король не хочетъ принять его подъ свое покровительство’, подумала Маргарита.

Ла-Моль чувствовалъ свое неловкое и стсненное положеніе. Маргарита съ деликатностью женщины поспшила притти къ нему на помощь.

— Мы, однако, забываемъ, государь, — сказала она, — что бдному раненому нуженъ покой. Мн самой хочется лечь… Видите?

Ла-Моль былъ, дйствительно, очень блденъ, но онъ поблднлъ отъ послднихъ словъ Маргариты, которыя понялъ по-своему.

— Ну, что же, этому легко помочь, — сказалъ король.— Разв мы не можемъ уйти?

Молодой человкъ бросилъ на Маргариту умоляющій взглядъ и, несмотря на присутствіе двухъ коронованныхъ особъ, опустился на стулъ. Отъ страшной усталости и охватившаго его отчаянія онъ былъ не въ силахъ держаться на ногахъ.

Маргарита поняла, сколько любви было въ его взгляд и сколько муки въ его слабости.

— Государь, — сказала она, — графъ рисковалъ ради васъ своей жизнью: онъ прибжалъ сюда раненый, чтобы увдомить васъ о смерти адмирала и Телиньи. А потому вашему величеству слдуетъ вознаградить его, оказать ему честь, за которую онъ будетъ признателенъ вамъ всю свою жизнь.

— Что же это такое?— спросилъ Генрихъ.— Приказывайте, я готовъ.

— Ваше величество переночуете сегодня вотъ здсь, на диван, и позволите графу де-ла-Молю лечь у вашихъ ногъ. Что же касается до меня,— съ улыбкой прибавила Маргарита, — съ позволенія своего августйшаго супруга позову Гильону и лягу въ постель. Могу уврить ваше величество, что я не меньше васъ обоихъ нуждаюсь въ отдых.

Генрихъ былъ самолюбивъ, даже, пожалуй, слишкомъ, впослдствіи его друзья и враги упрекали его въ этомъ. Но онъ понялъ, что жена, изгонявшая его съ супружескаго ложа, пріобрла это право вслдствіе его равнодушія къ ней самой. Къ тому же Маргарита отмстила ему за это равнодушіе, спасши ему жизнь. А потому онъ не почувствовалъ себя оскорбленнымъ.

— Если бы графъ ла-Моль былъ въ состояніи дойти до моей спальни,— отвтилъ онъ,— я предложилъ бы ему мою собственную постель.

— Сегодня ни вы ни графъ не были бы въ безопасности въ вашей спальн, — возразила Маргарита, — И благоразуміе требуетъ, чтобы вы провели эту ночь здсь.

Не дожидаясь отвта, она позвала Гильону и велла приготовить постель королю, а у него въ ногахъ — ла-Молю, который былъ, повидимому, такъ доволенъ и счастливъ оказанной ему честью, что не чувствовалъ боли отъ своихъ ранъ.

Сдлавъ Генриху церемонный реверансъ, Маргарита ушла въ свою спальню, заперла вс двери и легла въ постель.

‘Нужно, чтобы завтра же у ла-Моля былъ покровитель въ Лувр, — подумала она.— Тотъ, кто сегодня прикидывается глухимъ, раскается въ этомъ завтра’.

Взглянувъ на Гильону, которая стояла и ждала ея приказаній, она знакомъ подозвала ее.

Та подошла.

— Слушай, Гильона, — сказала Маргарита, — нужно, чтобы X завтра моему брату, герцогу Алансонскому, понадобилось подъ какимъ-нибудь предлогомъ притти ко мн до восьми часовъ утра.

Въ это время пробило два часа.

Король, поговоривъ немного съ ла-Молемъ о политик, такъ крпко заснулъ и такъ громко захраплъ, какъ будто лежалъ на своей кожаной, беарнской постели.

И ла-Моль наврное заснулъ бы подобно королю, если бы рядомъ не было спальни королевы. Маргарита не спала. Она безпокойно перевертывалась съ боку на бокъ на своей постели. Ла-Моль, слыша это, не могъ заснуть.

‘Онъ очень молодъ,— думала Маргарита,— и очень робокъ. Можетъ-быть, даже — это интересно — онъ будетъ немножко смшонъ. У него прекрасные глаза… онъ хорошо сложенъ… очень привлекателенъ. Но что если онъ трусъ? Онъ бжитъ… отрекается… Это будетъ жаль… начало было такъ хорошо… Ну, будь, что будетъ. Положимся на волю тройного бога этой сумасшедшей Генріетты.

И только къ утру Маргарита заснула, шепча: ‘Eros-Cupido-Amor!’

XV.
Женщина всегда достигнетъ желаемаго.

Маргарита не ошиблась: гнвъ Екатерины отъ разыгравшейся передъ ней комедіи, интригу которой она ясно видла, но измнить развязку не могла, долженъ былъ излиться на кого-нибудь. Вмсто того, чтобы вернуться къ себ, королева-мать пошла прямо къ своей статсъ-дам.

Баронесса де-Совъ ждала двоихъ: она надялась, что придетъ Генрихъ, и боялась, что ее поститъ королева-мать. Въ то время, какъ она лежала полуодтая въ постели, а Даріола сидла въ передней, въ замк вдругъ повернулся ключъ и послышались медленные шаги, которые не казались тяжелыми только потому, что ихъ заглушалъ толстый коверъ. Это была не легкая, быстрая походка Генриха. Баронесса поняла, что Даріол помшали доложить ей и, облокотившись на руку, чутко прислушиваясь, стала ждать.

Портьера приподнялась и молодая женщина вздрогнула, увидавъ Екатерину Медичи.

Королева-мать казалась спокойной, но баронесса де-Совъ, изучавшая ее въ продолженіе двухъ лтъ, поняла, сколько мрачныхъ мыслей и, можетъ-быть, плановъ жестокаго мщенія кроется подъ этимъ кажущимся спокойствіемъ.

Увидавъ Екатерину, Шарлотта хотла соскочить съ постели, но королева знакомъ остановила ее.

Бдная баронесса повиновалась и, въ ожиданіи надвигающейся грозы, старалась собраться съ силами.

— Передали вы ключь королю Наваррскому?— спросила Екатерина безъ малйшаго измненія въ голос, только губы ея поблли.

— Да, ваше величество,— отвтила Шарлотта, тщетно стараясь говорить такъ же твердо и увренно, какъ королева.

— И вы видли его?

— Кого?— спросила баронесса де-Совъ.

— Короля Наваррскаго.

— Нтъ, ваше величество, но я его жду. Когда я услыхала, что отпирается дверь, я даже подумала, что пришелъ онъ.

Услыхавъ этотъ отвтъ, который могъ означать или непоколебимую увренность баронессы, или же ея замчательное умнье притворяться, Екатерина невольно вздрогнула и сжала въ кулакъ свою короткую, толстую руку.

— А между тмъ ты прекрасно знала,— сказала она съ своей злой усмшкой,— ты прекрасно знала, Carlotte, что ко роль Наваррскій не придетъ къ теб сегодня ночью.

— Я… я знала это, ваше величество!— воскликнула Шарлотта тономъ глубочайшаго изумленія.

— Да, знала.

— Если онъ не придетъ, значитъ онъ умеръ!— сказала баронесса, задрожавъ при одной мысли объ этомъ.

Шарлотта лгала смло, не задумываясь: она знала, какое ужасное мщеніе ожидаетъ ее, если ея маленькая измна будетъ открыта.

— Значитъ, ты не писала королю Наваррскому, Carloatt тіа?— все съ той же злобной усмшкой спросила Екатерина.

— Нтъ, ваше величество, — съ самымъ наивнымъ видомъ отвтила Шарлотта.— Да вы, кажется, ничего и не говорили мн насчетъ письма.

Наступило небольшое молчаніе, во время котораго Екатерина смотрла на баронессу де-Совъ, какъ смотритъ на птичку змя, гипнотизируя ее своимъ взглядомъ.

— Ты считаешь себя красивой, — посл небольшой паузы сказала она,— ты считаешь себя ловкой, такъ?

— Нтъ, ваше величество,— отвтила Шарлотта, — я знаю только, что ваше величество бывали иногда слишкомъ снисходительны ко мн, когда дло шло о моей ловкости или красот.

— Ну, такъ ты ошибалась, если думала это,— сказала, начиная горячиться, Екатерина,— а я лгала, если говорила теб это. Ты дурна и глупа сравнительно съ моей дочерью Марго.

— Вы совершенно правы, ваше величество, — воскликнула Шарлотта.— Я, конечно, не стану спорить противъ этого.

— И вотъ почему,— продолжала Екатерина,— король Наваррскій отдаетъ предпочтеніе дочери. А разв этого ты хотла? Разв таковъ былъ нашъ уговоръ?

— О, ваше величество!— воскликнула Шарлотта и зарыдала на этотъ разъ уже непритворно.— Если это правда, то я очень несчастна!

— Да, это правда, — отвтила Екатерина, пронзая своимъ взглядомъ, какъ кинжаломъ, сердце Шарлотты.

— Но почему же вы это думаете?— спросила баронесса де-Совъ.

— Ступай къ королев Наваррской, pazza! и ты увидишь тамъ своего любовника.

— О Боже!— прошептала баронесса.

Екатерина пожала плсч мы.

— Ужъ не ревнуешь ли ты?— спросила она.

— Я?— сказала Шарлотта, стараясь оправиться и скрыть свое волненіе.

— Да, ты. Хотлось бы мн посмотрть, какъ ревнуетъ француженка!

— Неужели же ваше величество полагаете,— сказала Шарлотта,— что моя ревность можетъ происходить отъ какой-нибудь другой причины, кром оскорбленнаго самолюбія? Я люблю короля Наваррскаго настолько, насколько это нужно для вашего величества.

Екатерина съ минуту задумчиво смотрла на нее.

— То, что ты говорила, можетъ-быть, и правда, — пробормотала она.

— Ваше величество читаетъ въ моемъ сердц.

— А сердце твое предано мн?

— Приказывайте, ваше величество, и вы убдитесь.

— Хорошо. Такъ какъ ты готова жертвовать собою для меня, Carlotte, то вотъ что я потребую отъ тебя: ты должна притвориться безумно влюбленной въ короля Наваррскаго и въ особенности ревнивой — ревнивой, какъ итальянка.

— А какъ ревнуютъ итальянки, ваше величество?

— Я скажу теб,— отвтила Екатерина II, кивнувъ головой, вышла такъ же медленно и неслышно, какъ и вошла.

Взглядъ ея расширенныхъ и сверкающихъ, какъ у кошки или пантеры, глазъ, такъ смутилъ Шарлотту, что она не могла произнести ни слова и даже боялась дышать. Только когда дверь затворилась за королевой-матерью, Даріола пришла доложить, что она, дйствительно, ушла, баронесса де-Совъ наконецъ свободно вздохнула.

— Даріола,— сказала она.— Сядь на кресло около моей кровати и побудь со мною до утра. Я боюсь остаться одна.

Даріола исполнила ея приказаніе. Но, несмотря на присутствіе горничной и на то, что комната, по приказанію баронессы, была ярко освщена, она не могла успокоиться. Въ ушахъ у нея продолжалъ звучать металлическій голосъ королевы-матери, и она заснула только къ утру.

Маргарита тоже заснула, когда уже начинало свтать, но проснулась, несмотря на это, при первыхъ звукахъ трубъ и ла собакъ. Она тотчасъ же встала и надла, повидимому, простой, но въ сущности очень обдуманный и изысканный утренній костюмъ. Одвшись, Маргарита велла позвать въ переднюю придворныхъ, принадлежащихъ къ свит короля Наваррскаго, потомъ, отворивъ дверь, за которой были заперты Генрихъ и ла-Моль, она бросила ласковый взглядъ на послдняго и сказала мужу:

— Мы заставили мою мать поврить тому, чего нтъ, но этого еще мало. Теперь вы должны, ваше величество, убдить весь дворъ, что между нами царствуеть самое полное согласіе. Но успокойтесь, — со смхомъ прибавила она, — и хорошенько запомните мои слова, которыя при настоящихъ обстоятельствахъ, становятся торжественнымъ общаніемъ: сегодня я въ послдній разъ подвергаю ваше величество такому жестокому испытанію.

Король Наваррскій улыбнулся и веллъ позвать своихъ придворныхъ.

Въ то время, какъ они кланялись ему, онъ сдлалъ видъ, какъ будто только теперь замтилъ, что плащъ его остался на постели королевы. Извинившись, что принялъ ихъ такъ безцеремонно, король взялъ (плащъ изъ рукъ краснющей Маргариты, надлъ его и застегнулъ аграфъ на плеч. Потомъ, обернувшись къ придворнымъ, онъ спросилъ, нтъ ли чего новаго въ город и при двор.

Маргарита украдкой слдила за присутствующими и замтила, какъ были они удивлены неожиданной короткостью между нею и королемъ Наваррскимъ. Въ то время, какъ она зорко наблюдала за всмъ происходившимъ, доложили о прибытіи герцога Алансонскаго.

Для того, чтобы заставить его притти, Гильон стоило только увдомить его, что король Наваррскій провелъ ночь у жены.

Франсуа вошелъ такъ стремительно, что чуть не сшибъ съ ногъ шедшихъ впереди него придворныхъ. Прежде всего онъ взглянулъ на Генриха и потомъ уже перевелъ глаза на Маргариту.

Генрихъ любезно поклонился ему, Маргарита придала своему лицу ясное и спокойное выраженіе.

Бросивъ бглый, но испытующій взглядъ кругомъ, герцогъ оглядлъ всю комнату. Онъ увидалъ постель со сбитымъ одяломъ, смятыя подушки на изголовья и шляпу короля, брошенную на стулъ.

Франсуа поблднлъ, но тотчасъ же оправился.

— Братъ, — сказалъ онъ, обращаясь къ Генриху, — пойдете вы сегодня утромъ къ королю играть въ мячъ?

— Король длаетъ мн честь, приглашая меня, или же это любезность съ вашей стороны?— спросилъ Генрихъ.

— Король ничего не говорилъ мн,— сказалъ, немного смутившись, герцогъ.— Но вдь вы обыкновенно играете съ нимъ.

Генрихъ улыбнулся. Много важныхъ перемнъ произошло со времени его послдней партіи съ королемъ и не было бы ничего удивительнаго, если бы Карлъ IX перемнилъ своихъ партнеровъ.

— Хорошо, я пойду, — съ улыбкой сказалъ Генрихъ.

— Такъ идемъ.

— Ты уже уходишь, Франсуа?— спросила Маргарита.

— Да.

— У тебя есть какое-нибудь спшное дло?

— Очень спшное.

— А если я попрошу тебя остаться на нсколько минутъ? Подобная просьба была такой рдкостью со стороны Маргариты, что Франсуа, то красня, то блдня, молча смотрлъ на нее.

‘Что такое она хочетъ ему сказать?’ — подумалъ Генрихъ удивленный не мене герцога Алансонскаго.

Маргарита, какъ бы угадавъ мысли мужа, обернулась къ нему.

— Вы можете, если угодно, итти къ королю,— сказала она съ очаровательной улыбкой.— Тайна, которую я хочу открыть моему брату, уже извстна вамъ, вчера вы отклонили мою просьбу, касающуюся этой самой тайны. А потому я не хочу надодать вашему величеству, повторяя въ вашемъ присутствіи просьбу, которая, повидимому, произвела на васъ непріятное впечатлніе.

— Что же это такое?— спросилъ Франсуа, съ удивленіемъ смотря то на Маргариту, то на короля.

— Ага!— сказалъ Генрихъ, красня отъ досады.— Я понимаю, на что вы намекаете. Очень сожалю, что не могу оказать графу ла-Молю гостепріимство, которое, впрочемъ, ни въ какомъ случа не охранило бы его отъ опасности. Но я охотно рекомендую герцогу Алансонскому человка, въ которомъ вы принимаете такое участіе.. Можетъ-быть, даже, — прибавилъ онъ, чтобы придать еще больше силы своимъ словамъ, — можетъ-быть, даже вашъ братъ придумаетъ какой-нибудь способъ оставить графа де-ла-Моля… здсь… возл васъ… что будетъ самое лучшее, не правда ли?

‘Отлично, — подумала Маргарита.— Вдвоемъ они сдлаютъ то, чего иначе не сдлалъ бы ни одинъ изъ нихъ’.

— Вы должны объяснить герцогу, ваше величество, — сказала она, — почему мы интересуемся графомъ.

И, отворивъ дверь кабинета, она позвала ла-Моля.

Попавшій въ ловушку Генрихъ въ двухъ словахъ разсказалъ герцогу Алансонскому, какъ де-ла-Моль пріхалъ въ Парижъ и какъ онъ былъ раненъ, когда шелъ въ Лувръ, чтобы передать ему письмо д’Оріака.

Когда король кончилъ свой разсказъ, герцогъ обернулся, вышедшій изъ кабинета ла-Моль стоялъ около него.

Увидавъ красиваго и блднаго молодого человка, привлекательнаго не только своей красотой, но и блдностью, Франсуа почувствовалъ, что въ сердце его закрадываются новыя опасенія. Маргарита затронула сразу и его ревность и его самолюбіе.

— Братъ, — сказала она, — ручаюсь, что этотъ молодой человкъ будетъ полезенъ тому, кто пожелаетъ воспользоваться его услугами. Если ты возьмешь его къ себ на службу, онъ найдетъ въ теб могущественнаго покровителя, а ты въ немъ — преданнаго слугу. Въ настоящее время нужны врные союзники, въ особенности тому,— проговорила она такъ тихо, что только герцогъ Алансонскій могъ слышать ее, — кто честолюбивъ и иметъ несчастье быть только третьимъ принцемъ французскаго королевскаго дома.

Сказавъ это, Маргарита приложила палецъ къ губамъ въ знакъ того, что она высказала еще далеко не всю свою мысль.

— Кром того, — прибавила она, — можетъ-быть, ты не согласишься съ Генрихомъ и найдешь неприличнымъ, чтобы этотъ молодой человкъ помщался такъ близко отъ моей комнаты.

— Сестра,— быстро отвтилъ Франсуа,— если графъ де-ла-Моль найдетъ это удобнымъ, онъ можетъ черезъ полчаса переселиться ко мн. У меня ему некого и нечего бояться. И если онъ будетъ преданъ мн, то можетъ разсчитывать на мое расположеніе.

Франсуа лгалъ: онъ въ глубин души уже ненавидлъ ла-Моля.

‘Отлично, я не ошиблась!— подумала Маргарита, видя, что король Наваррскій нахмурилъ брови.— Чтобы управлять вами обоими, нужно дйствовать на каждаго изъ васъ посредствомъ другого. Да, я поступила очень умно. Шарлотта была бы довольна мной’.

Черезъ полчаса ла-Моль, получивъ наставленія отъ Маргариты, поцловалъ край ея платья и взошелъ, довольно быстро для раненаго, по лстниц, ведущей въ покои герцога Алансонскаго.

Прошло два-три дня. Между королемъ Наваррскимъ и его женой установилось, повидимому, самое полное согласіе. Генриху позволили не отрекаться отъ своей религіи публично, но онъ отрекся въ присутствіи духовника короля и каждое утро присутствовалъ на месс, которую служили въ Лувр. По вечерамъ онъ открыто уходилъ въ спальню жены, нсколько времени разговаривалъ съ нею, а потомъ чрезъ маленькую потайную дверь отправлялся къ баронесс де-Совъ, которая разсказала ему о посщеніи Екатерины и предупредила объ угрожающей ему опасности.

Генрихъ, получая свднія съ двухъ сторонъ, удвоилъ осторожность въ своихъ сношеніяхъ съ королевой матерью, и не безъ основанія, такъ какъ лицо Екатерины стало мало-по-малу проясняться. Разъ утромъ Генрихъ даже увидалъ привтливую улыбку на ея блдныхъ губахъ. Въ этотъ день онъ, какъ ни трудно это было ему, не лъ ничего, кром яицъ, которыя веллъ сварить при себ, и пилъ одну только воду, которую зачерпывали изъ Сены при немъ.

Убійства продолжались, но число ихъ постепенно уменьшалось. Въ послдніе дни было убито столько гугенотовъ, что ихъ оставалось уже немного. Большая часть погибла вовремя рзни, многіе бжали, нкоторые скрывались.

Время отъ времени шумъ и суматоха поднимались то въ одной, то въ другой части города. Это случалось,, когда находили какого-нибудь гугенота. Несчастнаго убивали тутъ же на мст или устраивали публичную казнь, смотря по тому, настигали ли его въ такомъ закоулк, откуда не было выхода, или же ему удавалось бжать. Въ послднемъ случа ликовала та часть города, гд это происходило. Убійства нисколько не умрили ярость католиковъ, напротивъ, чмъ меньше гугенотовъ оставалось, тмъ съ большимъ ожесточеніемъ разыскивали они ихъ.

Карлу IX очень нравилась эта охота на гугенотовъ. А когда онъ самъ не могъ принимать въ ней участія, то наслаждался, слушая, какъ охотятся другіе.

Разъ, посл игры шарами, которая, вмст съ охотой и игрой въ мячъ, была его любимой забавой, онъ съ сіяющимъ лицомъ вошелъ къ матери въ сопровожденіи своей обычной свиты.

— Я принесъ вамъ хорошее извстіе, матушка, — сказалъ онъ, цлуя королеву, которая, замтивъ его радостное настроеніе, уже старалась отгадать причину этого.— Вотъ такъ новость, чортъ побери! Вдь знаменитый трупъ адмирала, который считали погибшимъ, неожиданно нашелся!

— Неужели?— сказала Екатерина.

— Да, да, нашелся! Вы, наврное, думали, какъ и я, что собаки разорвали его, но мы оба ошибались. Моему народу, моему славному, доброму народу пришла прекрасная мысль: онъ повсилъ адмирала на монфоконской вислиц!

Каспара сверху внизъ столкнули,

А снизу вздернули наверхъ.

— Ну, что же?— спросила Екатерина!

— Что? А то, что съ тхъ поръ, какъ я узналъ о смерти этого добряка, мн все время хотлось увидать его. Сегодня прекрасная погода, все кругомъ цвтетъ, воздухъ полонъ благоуханія, и я чувствую себя такимъ здоровымъ, какъ никогда. Сядемъ на коней, матушка, и подемъ взглянуть на адмирала!

— Я съ большимъ удовольствіемъ похала бы съ тобой, сынъ мой,— отвтила Екатерина,— но это невозможно: у меня назначено свиданіе, которое я не могу отложить. Къ тому же,— прибавила она,— отправляясь съ визитомъ къ такому важному лицу, какъ адмиралъ, мы должны пригласить съ собою весь дворъ. Это кстати дастъ прекрасный случай сдлать кое-какія интересныя наблюденія. Мы увидимъ, кто отправится съ нами и кто не пожелаетъ сопровождать насъ.

— Клянусь честью, вы правы, матушка!— воскликнулъ король.— Итакъ, отложимъ нашъ визитъ до завтра. Пригласите кого найдете нужнымъ, я сдлаю то же… Впрочемъ, нтъ, еще лучше не приглашать никого. Скажемъ только, что демъ на Монфокон и всякій будетъ воленъ поступать, какъ угодно… До свиданія, матушка, я пойду трубить въ рогъ.

— Ты изнуряешь себя этимъ, Карлъ! Амбруазъ Парэ часто говоритъ теб это, и онъ совершенно правъ. Это слишкомъ утомительное занятіе для тебя.

— Ба, ба, ба! Хорошо, еслибы смерть грозила мн только отъ этого. Тогда я пережилъ бы всхъ, а въ томъ числ и Генриха, который, по увренію Нострадамуса, будетъ нашимъ наслдникомъ.

Екатерина нахмурила брови.

— Больше всего опасайся того, что кажется невозможнымъ, сынъ мой, — сказала она, — и, пожалуйста, береги свое здоровье.

— Я протрублю только два или три раза, чтобы повеселить собакъ, он. бдняжки, умираютъ со скуки. Слдовало бы натравить ихъ на какого-нибудь гугеноту, это доставило бы имъ большое удовольствіе.

Выйдя отъ матери, Карлъ IX прошелъ въ свой оружейный кабинетъ, взялъ рогъ и сталъ трубить въ него съ такой силой, какая сдлала бы честь и самому Роланду. Трудно было понять, какъ изъ его слабаго, болзненнаго тла и блдныхъ губъ могло вылетать такое сильное дыханіе.

У Екатерины было, дйствительно, назначено свиданіе. Черезъ нсколько минутъ посл того, какъ король удалился, вошла одна изъ ея служанокъ и шопотомъ сказала ей что-то. Екатерина встала, съ улыбкой кивнула придворнымъ и вышла изъ комнаты.

Флорентинецъ Ренэ, съ которымъ король Наваррскій держалъ себя такъ дипломатически вечеромъ въ день св. Вароломея, ждалъ королеву въ ея молельн.

— А, это вы, Ренэ!— сказала Екатерина.— Я съ большимъ нетерпніемъ ждала васъ.

Ренэ поклонился.

— Получили вы вчера мою записку?— спросила Екатерина.

— Да, я имлъ эту честь, — отвтилъ Ренэ.

— Ну, что же, исполнили вы мое порученіе? Проврили вы еще разъ гороскопъ, составленный Руджіери и совершенно согласный съ предсказаніемъ Нострадамуса, который утверждаетъ, что вс мои три сына будутъ царствовать. Въ послдніе дни произошло много перемнъ, Ренэ, и мн пришло въ голову, что судьба тоже можетъ измниться и будетъ не такъ жестока, какъ мы ожидали.

— Вашему величеству извстно, — сказалъ, покачавъ головою, Ренэ, — что никакія перемны не могутъ повліять на судьбу, она, напротивъ, сама управляетъ событіями.

— Но вы все-таки зарзали ягненка?

— Точно такъ, ваше величество, — отвтилъ Ренэ.— Повиноваться вамъ — мой первый долгъ.

— И каковъ же результатъ?

— Все тотъ же, ваше величество.

— Какъ? Черный ягненокъ опять заблеялъ три раза?

— Опять, ваше величество.

— Признакъ, предвщающій три ужасныя смерти въ моей семь!— прошептала Екатерина.

— Къ несчастью, это врно!— сказалъ Ренэ.

— А дальше что?

— Во внутренностяхъ ягненка оказалось то же самое, что было и у двухъ другихъ: его печень была наклонена въ обратную сторону.

— Перемна династіи!— пробормотала Екатерина.— Всегда, всегда, всегда одно и то же! Но нужно же что-нибудь сдлать, Ренэ, какъ-нибудь предотвратить это!

Ренэ покачалъ головой.

— Я уже докладывалъ вашему величеству,— сказалъ онъ,— что велнія судьбы измнить нельзя.

— Ты увренъ въ этомъ?— спросила Екатерина.

— Да, ваше величество.

— Помнишь ты гороскопъ Жанны д’Альбрэ?

— Помню, ваше величество.

— Скажи мн его — я забыла.

— Vives honorata, marieris reformidata, regina ampMficabere.

— Это, кажется, значитъ, — сказала Екатерина: — ‘Ты будешь почитаема при жизни’. Это неврно, такъ какъ она нуждалась въ самомъ необходимомъ, бдняжка. ‘Ты будешь страшна въ смерти’, И это вздоръ: мы, напротивъ, смялись надъ ней. ‘Ты будешь выше, чмъ когда была королевой’. А она умерла, и все ея величіе лежитъ въ могил, на которой забыли даже написать ея имя.

— Ваше величество не совсмъ врно понимаете слова: ‘Vives honorata’. Королева Наваррская была, дйствительно, почитаема всми при жизни. Она пользовалась любовью своихъ дтей и уваженіемъ своихъ приверженцевъ — любовью и уваженіемъ тмъ боле искренними, что она была бдна.

— Хорошо, пусть такъ, положимъ, ты правъ. Но какъ же переведешь ты выраженіе: ‘marieris reformidata’?

— Какъ переведу? Ну, это не трудно. ‘Ты будешь страшна въ смерти’.

— Хорошо. Такъ разв ее боялись?

— Конечно. Она и умерла только потому, что ваше величество боялись ее. Олова: ‘Ты будешь выше, чмъ когда была королевой’, тоже справедливы. Вдь вмсто тлннаго, земного внца она, можетъ-быть, теперь заслужила, какъ королева и мученица, внецъ небесный. И кто знаетъ, что еще предназначается ея потомству на земл?

Екатерина была страшно суеврна. Хладнокровіе Ренэ испугало ее, пожалуй, даже больше, чмъ это постоянное повтореніе однихъ и тхъ же предвщаній. И такъ какъ она при каждомъ становившемся у нея на пути препятствіи думала прежде всего о томъ, какъ бы перешагнуть черезъ него, то и теперь она, повидимому, безъ всякаго перехода, спросила:

— Прислали духи изъ Италіи?

— Точно такъ, ваше величество.

— Пришли мн ящикъ.

— Какихъ, ваше величество?

— Послднихъ… тхъ…

Екатерина остановилась.

— Тхъ, которые особенно любила королева Наваррская?— спросилъ Ренэ.

— Да, ихъ.

— А приготовлять ихъ, я полагаю, не нужно? Теперь ваше величество умете длать это не хуже меня.

— Ты думаешь? Нужно только, чтобъ они удались.

— Не будетъ ли еще какихъ-нибудь приказаній, ваше величество?

— Нтъ, нтъ, — задумчиво проговорила Екатерина, — кажется, никакихъ. Но если предвщанія измнятся, тотчасъ же сообщи мн. Не оставить ли намъ ягнятъ? Попробуй лучше куръ.

— Боюсь ваше величество, что это не поможетъ, и предвщанія останутся т же.

— Длай, что я приказываю.

Ренэ поклонился и вышелъ.

Екатерина съ минуту сидла, задумавшись, а потомъ встала и прошла въ свою спальню. Тамъ ожидали ее придворныя дамы, которымъ она сообщила о назначенной на слдующій день поздк въ Монфоконъ.

Эта новость служила весь вечеръ предметомъ толковъ въ город и во дворц. Дамы выбирали для поздки самые изящные костюмы, мужчины готовили оружіе и лучшихъ коней. Купцы заперли лавки и мастерскія, а народъ убилъ нсколько припасенныхъ на всякій случай гугенотовъ, чтобы составить подходящую компанію для трупа адмирала.

Шумъ и суета продолжались цлый вечеръ и порядочную часть ночи.

Ла-Моль проскучалъ весь день, такъ же скучно провелъ онъ и предыдущіе три дня.

Герцогъ Алонсонскій, исполняя желаніе Маргариты, помстилъ его у себя, но ни разу съ тхъ поръ не видался съ нимъ. И ла-Моль чувствовалъ себя несчастнымъ и покинутымъ, лишившись нжныхъ заботъ двухъ женщинъ, изъ которыхъ одна занимала вс его мысли.

Онъ получалъ кое-какія извстія о ней отъ хирурга Амбруаза Парэ, лчившаго его по ея просьб, но эти извстія, которыя передавалъ ему пятидесятилтній старикъ, не знавшій или длавшій видъ, что не знаетъ, какъ ла-Моля интересуетъ каждая мелочь, касающаяся Маргариты, были очень неполны и недостаточны. Разъ, впрочемъ, приходила Гильона, сама отъ себя конечно, чтобы узнать о здоровь раненаго. Это посщеніе озарило, какъ солнечный лучъ, тюрьму ла-Моля. Онъ надялся, что Гильона снова придетъ, но прошло уже два дня, а она не приходила.

Когда слухъ о предполагавшейся поздк двора дошелъ до ла-Моля, онъ послалъ просить у герцога Алансонскаго позволенія сопровождать его.

— Хорошо, — сказалъ герцогъ, даже не поинтересовавшись узнать, не повредитъ ли это раненому.— Дайте ему одну изъ моихъ лошадей.

Это все, что было нужно ла-Молю. Амбруазъ Парэ пришелъ, какъ всегда, сдлать ему перевязку. Ла-Моль объявилъ ему, что долженъ хать верхомъ и просилъ его сдлать перевязку какъ можно крпче. Об раны ла-Моля, на плеч и на груди, уже затянулись, но были еще воспалены, болла только одна, на плеч. Амбруазъ Парэ приложилъ къ нимъ намазанную камедью тафту, бывшую въ то время въ большомъ употребленіи при пораненіяхъ, и сказалъ, что поздка сойдетъ для больного благополучно, если онъ не будетъ слишкомъ утомляться.

Ла-Моль былъ въ восторг. Не считая небольшой слабости и легкаго головокруженія отъ потери крови, онъ чувствовалъ себя какъ нельзя лучше. Къ тому же онъ былъ увренъ, что Маргарита приметъ участіе въ поздк и ему удастся увидать ее. Ужъ если посщеніе Гильоны принесло ему облегченіе, то насколько же благодтельне должно было подйствовать на него свиданіе съ Маргаритой!

Итакъ, ла-Моль истратилъ часть денегъ, полученныхъ имъ изъ дому при отъзд въ Парижъ, на покупку роскошнаго благо камзола и самаго лучшаго плаща, какой только нашелся у моднаго портного. У него же купилъ онъ сапоги изъ душистой кожи, какіе носили въ то время. Все это принесли ему утромъ, всего на полчаса поздне назначеннаго времени, такъ я что длать выговоръ не стоило. Ла-Моль торопливо одлся и, взглянувъ въ зеркало, остался доволенъ и своимъ костюмомъ и прической. Затмъ онъ быстро прошелъ нсколько разъ взадъ и впередъ по комнат. Боль, которую онъ чувствовалъ при этомъ, была довольно сильна, но онъ былъ увренъ, что совсмъ забудетъ о ней, когда увидитъ Маргариту: счастье, безъ сомннія, заглушитъ боль.

Вишневый плащъ, который ла-Моль выбралъ и веллъ сдлать нсколько длинне, чмъ носили тогда, особенно шелъ къ нему.

Въ то время, какъ эта сцена происходила въ Лувр, другая въ томъ же род разыгрывалась въ отели Гиза.

Человкъ высокаго роста, съ рыжими волосами, разсматривалъ передъ зеркаломъ красный рубецъ, очень портившій ему лицо. Онъ то расчесывалъ и душилъ свои усы, то старался сдлать незамтнымъ этотъ отвратительный рубецъ, который не поддавался никакимъ извстнымъ въ то время косметическимъ средствамъ и упорно появлялся на своемъ мст. Наконецъ рыжій господинъ — читатель, конечно, уже узналъ Коконна — наложилъ на рубецъ толстый слой блилъ и румянъ, но, къ его отчаянію, и это не помогло.

Вдругъ счастливая мысль блеснула у него въ ум. Горячее августовское солнце заливало дворъ, Коконна вышелъ туда, снялъ шляпу, закрылъ глаза и минутъ десять прогуливался по двору, поднявъ лицо вверхъ и подставляя его подъ жгучіе солнечные лучи.

Черезъ десять минутъ оно запылало какъ огонь, такъ что, по сравненію съ нимъ, рубецъ показался уже не краснымъ, а желтымъ. Очень довольный такимъ результатомъ, Коконна наложилъ на рубецъ слой румянъ, благодаря чему онъ сталъ такого же цвта, какъ и все лицо, а потомъ надлъ великолпный костюмъ, который принесъ ему портной еще прежде, чмъ онъ вздумалъ позвать его.

Нарядившись, надушившись мускусомъ и вооружившись съ головы до ногъ, Коконна во второй разъ вышелъ на дворъ и сталъ ласкать огромнаго вороного коня, который былъ бы безукоризненно красивъ, если бы его, какъ и самого Коконна, не портилъ небольшой шрамъ отъ сабельнаго удара, полученнаго имъ во время одной изъ послднихъ битвъ.

Коконна не обращалъ вниманія на этотъ маленькій недостатокъ и былъ въ такомъ же восторг отъ коня, какъ и отъ самого себя. Вскочивъ на него за четверть часа до того, какъ собрались вс остальные, онъ сталъ объзжать его и на двор нсколько времени слышалось то конское ржаніе, то на все. возможные лады любимое восклицаніе Коконна: ‘Mordi!’ Черезъ нсколько времени совершенно укрощенный конь, признавъ наконецъ власть всадника, смирился и позорно подчинялся каждому его движенію. Но побда эта не обошлась безъ шума, а шумъ — можетъ-быть, Коконна и разсчитывалъ на это — привлекъ къ окну герцогиню Неверскую. Нашъ укротитель лошадей отвсилъ низкій поклонъ, на который она отвтила очаровательной улыбкой.

Отойдя отъ окна, герцогиня велла позвать къ себ своего мажордома.

— Позаботились вы, чтобы завтракъ для графа Аннибала де-Коконна былъ приготовленъ какъ можно лучше?

— Точно такъ, баронесса. Графъ кушалъ сегодня даже съ большимъ аппетитомъ, чмъ обыкновенно.

— Хорошо, — сказала баронесса и, отпустивъ мажордома, обратилась къ одному изъ лицъ своей свиты.

— Подемте въ Лувръ, г. Аргюванъ, — сказала она, — и, пожалуйста, не выпускайте изъ вида графа Коконна. Онъ раненъ и слабъ, а я ни за что въ мір не хотла бы, чтобы съ нимъ случилось какое-нибудь несчастіе. Это доставило бы удовольствіе гугенотамъ, которые питаютъ къ нему страшную злобу съ Вароломеевской ночи.

И герцогиня съ сіяющимъ лицомъ сла на лошадь и похала въ Лувръ, куда должно было собраться все общество.

Въ два часа пополудни длинный рядъ всадниковъ въ роскошныхъ костюмахъ, залитыхъ золотомъ и драгоцнными каменьями, свернулъ съ кладбища des Innocents на улицу Сенъ-Дени и, извиваясь между двумя рядами домовъ, засверкалъ на солнц, какъ исполинская змя.

XVI.
Отъ трупа врага всегда пахнетъ хорошо.

Никакая блестящая процессія не могла бы дать понятія объ этомъ чудномъ зрлищ. Роскошные шелковые костюмы, бывшіе въ мод при Франциск I и завщанные имъ своимъ пріемникомъ, еще не превратились въ узкія, темныя платья временъ Генриха III. И костюмъ Карла IX, хоть не такой роскошный, какъ костюмы предшествующей эпохи, но, можетъ-быть, боле изящный, поражалъ своимъ великолпіемъ. Въ наше время не съ чмъ даже сравнитъ подобную кавалькаду. Симметрія и мундиръ — вотъ въ чемъ заключается вся роскошь нашихъ парадовъ.

Пажи, оруженосцы, мелкіе дворяне, собаки и лошади, слдовавшіе за королевскимъ поздомъ, длали его похожимъ на военный отрядъ. А за этимъ отрядомъ слдовалъ народъ или, врне, народъ былъ всюду.

Онъ шелъ впереди, съ боковъ, позади. И со всхъ сторонъ раздавались его крики, то привтственные, то грозные: въ числ всадниковъ было много перешедшихъ въ католичество гугенотовъ, а народъ злопамятенъ.

Утромъ, въ присутствіи Екатерины и герцога Гиза, Карлъ IX сказалъ Генриху Наваррскому, какъ о вещи самой обыкновенной, о предполагающей поздк къ монфоконской вислиц или, врне, къ повшенному на ней изувченному трупу адмирала. Сначала Генрихъ хотлъ отказаться отъ участья въ поздк. Только этого и ждала Екатерина. При первыхъ словахъ короля Наваррскаго, изъ которыхъ уже было видно, что онъ откажется, она обмнялась взглядомъ и улыбкой съ герцогомъ Гизомъ. Ни то ни другое не ускользнуло отъ Генриха, онъ понялъ, въ чемъ дло, и поспшилъ исправить свою ошибку.

— Впрочемъ, почему же мн не похать?— сказалъ онъ.— Я католикъ и у меня есть обязанности къ моей новой религіи. Ваше величество можете разсчитывать на меня, — прибавилъ онъ, обращаясь къ Карлу.— Я всегда и всюду почту за счастье сопровождать васъ.

И, сказавъ это, Генрихъ быстро оглядлся кругомъ, чтобы узнать по нахмуреннымъ бровямъ, кому изъ присутствующихъ было непріятно его согласіе.

На него, этого сына безъ матери, короля безъ королевства, гугенота, ставшаго католикомъ, народъ смотрлъ, пожалуй, съ большимъ любопытствомъ, чмъ на всхъ остальныхъ. Его легко узнавали по длинному, характерному лицу, нсколько вульгарнымъ манерамъ и неприличной для короля фамильярности съ низшими, которая была слдствіемъ проведенной имъ въ горахъ юности и которую онъ сохранилъ до самой своей смерти.

— Къ месс, Генрихъ, къ месс!— иногда кричалъ ему кто-нибудь изъ толпы.

— Я слушалъ мессу вчера, — отвчалъ на это Генрихъ, — слушалъ ее сегодня и буду слушать завтра. Ventre saint gris! Кажется, этого вполн достаточно.

Что касается до Маргариты, то она была Л’жъ прекрасна, такъ свжа и изящна, что возбуждала всеобщій восторгъ. Нкоторая доля этого восхищенія досталась и ея соперниц, герцогин Неверской, блая лошадь, которой какъ бы гордясь своей всадницей, граціозно выгибала голову.

— Что новаго, герцогиня?— спросила Маргарита.

— Ничего, сколько мн извстно, ваше величество, — отвтила герцогиня и прибавила шопотомъ:

— Что же ты сдлала съ гугенотомъ?

— Я нашла ему почти безопасное убжище, — сказала такъ же тихо Маргарита.— А что подлываетъ твой отчаянный забіяка?

— Онъ пожелалъ участвовать въ поздк и детъ верхомъ на боевомъ кон моего мужа. Это огромная лошадь, величиною чуть не со слона. Я позволила Коконна похать, такъ какъ была уврена, что онъ не встртится съ твоимъ гугенотомъ, который изъ осторожности, конечно, остался дома.

— Если бы даже онъ и былъ здсь, — съ улыбкой замтила Маргарита, — не думаю, чтобы у нихъ вышла ссора. Мой гугенотъ — красивый юноша, но и только. Это голубь, а не коршунъ, онъ воркуетъ, но не нападаетъ. Въ конц-концовъ,— съ непередаваемымъ выраженіемъ прибавила она, слегка пожавъ плечами, — можетъ-быть, окажется, что онъ совсмъ не гугенотъ, я. браманъ, и религія запрещаетъ ему проливать кровь.

— А гд же герцогъ Алансонскій?— спросила Генріетта,— я что-то не вижу его.

— Онъ, должно-быть, скоро будетъ. У него сегодня утромъ заболли глаза, и ему не хотлось хать. Но такъ какъ вс знаютъ, что онъ, не желая быть одного мннія со своими братьями Карломъ и Генрихомъ, благоволитъ къ гугенотамъ, то ему дали понять, что его отсутствіе могутъ перетолковать въ дурную сторону. Тогда онъ согласился… Посмотри вонъ туда — слышишь, какой тамъ шумъ и крики? Это наврное герцогъ Алансонскій. Онъ, должно-быть, прохалъ черезъ Монмартрскія ворота.

— Да, это онъ, я узнаю его, — сказала Генріетта.— У него сегодня очень хорошій видъ. Въ послднее время онъ занимается собой еще больше обыкновеннаго. Ужъ не влюбился ли онъ? А хорошо быть принцемъ королевской крови! Онъ несется прямо на людей, и вс уступаютъ ему дорогу.

— Онъ, пожалуй, задавитъ и насъ, — смясь, сказала Маргарита.— Да вели же посторониться своей свит, Генріетта! Если вонъ тотъ великанъ не отъдетъ въ сторону, то ему придется плохо.

— А, это мой храбрецъ!— сказала герцогиня.— Смотри, смотри!

Коконна, желая приблизиться къ герцогин Неверской, дйствительно, выхалъ изъ ряда. Но въ ту минуту, какъ онъ перескалъ наружный бульваръ, отдлявшій улицу отъ предмстья Сенъ-Дени, какой-то всадникъ изъ свиты герцога Алансонскаго, тщетно старавшійся сдержать свою понесшую лошадь, налетлъ на всемъ скаку на Коконна.

— Господи!— прошептала Маргарита на ухо герцогин.— Да вдь это ла-Моль!

— Тотъ красивый, блдный молодой человкъ?— спросила герцогиня.

— Да, да, тотъ самый, который чуть не свалилъ съ лошади твоего пьемонтца.

— Но вдь могутъ произойти ужасныя вещи! Они смотрятъ… они узнали другъ друга.

Коконна, обернувшись, дйствительно, узналъ ла-Моля и отъ удивленія выпустилъ изъ рукъ поводья: онъ былъ вполн увренъ, что убилъ его или, по крайней мр, сдлалъ на нкоторое время неспособнымъ биться. Ла-Моль, съ своей стороны, тоже узналъ Коконна, и кровь бросилась ему въ лицо. Въ продолженіе нсколькихъ секундъ, которыхъ было достаточно, чтобы обнаружить волновавшія ихъ чувства, они измряли другъ друга глазами съ такимъ вызывающимъ видомъ, что об женщины вздрогнули. Потомъ ла-Моль оглядлся кругомъ и, сообразивъ, должно-быть, что тутъ не мсто объясняться, пришпорилъ лошадь и присоединился къ свит герцога Алансонскаго. Коконна стоялъ нсколько времени неподвижно на своемъ мст и такъ отчаянно закручивалъ усы, что кончиками ихъ чуть не выкололъ, себ глаза. Потомъ, видя, что ла-Моль продолжаетъ хать, не говоря ни слова, тоже пришпорилъ лошадь.

— Какъ видно, я не ошиблась,— грустно и нсколько презрительно сказала Маргарита.— Но это ужъ слишкомъ!..

И она до крови закусила губы.

— А онъ очень красивъ,— съ сожалніемъ сказала герцогиня.

Въ эту минуту герцогъ Алансонскій занялъ свое мсто позади короля и королевы-матери. Такимъ образомъ его свит, чтобы присоединиться къ нему, пришлось прозжать мимо Маргариты и герцогини Неверской. Ла-Моль, прозжая въ свою очередь мимо нихъ, снялъ шляпу, склонилъ передъ королевой Наваррской голову такъ низко, что чуть не коснулся ею шеи лошади, и, не надвая шляпы, ждалъ, чтобы Маргарита удостоила его взглядомъ.

Но она, не взглянувъ на него, гордо отвернулась.

Ла-Моль замтилъ презрительное выраженіе ея лица. Онъ поблднлъ еще больше и схватился за гриву лошади, чтобы не упасть.

— Господи! Да взгляни же на него, жестокая!— шепнула Генріетта.— Ему сейчасъ сдлается дурно.

— Только этого недоставало!— съ презрительной улыбкой отвтила Маргарита.— Нтъ ли съ тобой солей отъ дурноты?

Но герцогиня Неверская ошиблась.

Лаг-Моль преодоллъ свою слабость и, оправившись, присоединился къ свит герцога Алансонскаго.

До Монфокона было уже недалеко. Вдали вырисовывался зловщій силуэтъ вислицы, воздвигнутой и обновленной Энгерраномъ Мариньи.

Солдаты пошли впередъ и широкимъ кольцомъ окружили ограду. При ихъ приближеніи сидвшія на вислиц вороны разлетлись съ жалобнымъ карканьемъ.

Королевскій поздъ приближался. Впереди хали король и Екатерина, потомъ герцогъ Анжуйскій, герцогъ Алансонскій, король Наваррскій, герцогъ Гизъ и ихъ свиты, затмъ слдовали Маргарита, герцогиня Неверская и вс придворныя дамы, изъ которыхъ состоялъ такъ называемый летучій эскадронъ королевы. Позади были пажи, оруженосцы, слуги и народъ, всего около десяти тысячъ человкъ.

Ни главной вислиц висла безформенная масса, почернвшій трупъ, покрытый запекшейся кровью и грязью и поблвшій мстами отъ насвшей на него пыли. У трупа не было головы, и потому его повсили за ноги. Но толпа, какъ всегда остроумная, замнила голову пукомъ соломы и надла на нее маску, а какой-то шутникъ, очевидно, знавшій привычки адмирала, воткнулъ этой маск въ ротъ зубочистку.

Странное и вмст съ тмъ ужасное зрлище представляли вс эти элегантные господа и прекрасныя дамы, прозжавшія другъ за другомъ мимо почернвшихъ скелетовъ и вислицъ. И чмъ шумне была ихъ веселость, тмъ большій контрастъ представляла она съ мертвеннымъ молчаніемъ и ледяной безчувственностью труповъ, вызывавшихъ насмшки, отъ которыхъ дрожали даже сами насмшники.

Многіе съ трудомъ выносили это зрлище, Генрихъ, стоявшій въ групп отрекшихся гугенотовъ, замтно поблднлъ. Несмотря на свою сдержанность и замчательное самообладаніе, которымъ одарила его природа, онъ былъ не въ силахъ выдерживать дольше. Сославшись на то, что не можетъ выносить смраднаго запаха разлагающихся труповъ, онъ подъхалъ къ королю, стоявшему рядомъ съ Екатериной передъ тломъ адмирала, и сказалъ:

— Вамъ нельзя оставаться здсь долго, ваше величество: отъ этого несчастнаго трупа пахнетъ очень дурно.

— Ты полагаешь, Генри?— сказалъ Карлъ, глаза котораго сверкали жестокой радостью.

— Да, ваше величество.

— Ну, а я несогласенъ съ тобою… Отъ трупа врага всегда пахнетъ хорошо.

— Такъ какъ вы знали, государь,— сказалъ Таваннъ,— что мы отправимся съ визитомъ къ адмиралу, то вашему величеству слдовало бы пригласить Пьера Ронсара. Онъ тутъ же на мст сочинилъ бы эпитафію старому Каспару.

— Можно обойтись и безъ него,— отвтилъ Карлъ IX,— мы сдлаемъ это сами… Вотъ, напримръ, не угодно ли послушать, господа, — прибавилъ онъ посл минутнаго раздумья.

Ci-gt — mais c’est mal entendu,

Pour lui le mot est trop honnte —

Ici l’amiral est pendu

Par les pieds, faute de tte.

(Здсь покоится — нтъ, это слишкомъ много чести для него — здсь повшенъ адмиралъ за ноги, за отсутствіемъ головы).

— Браво! Браво!— закричали въ одинъ голосъ католики, а перешедшіе въ католичество гугеноты нахмурили брови и молчали.

Что же касается до Генриха, разговаривавшаго въ это время съ Маргаритой и герцогиней Неверской, то онъ сдлалъ видъ, какъ будто не слыхалъ сочиненной королемъ эпитафіи.

— Ну, однако, пора,— сказала Екатерина, которая начинала чувствовать себя дурно отъ ужаснаго трупнаго запаха, несмотря на то, что надушилась какъ можно больше.— Какъ ни хорошо здсь, а узжать надо. Простимся съ адмираломъ и вернемся въ Парижъ.

Она иронически кивнула головой, какъ бы прощаясь съ другомъ, и, занявъ мсто во глав кавалькады, выхала на дорогу, а за ней, дефелируя передъ адмираломъ, потянулась свита.

Народъ бросился за ихъ величествами, желая насладиться до конца зрлищемъ блестящаго королевскаго позда. Такимъ образомъ, черезъ десять минутъ посл отъзда короля около изувченнаго трупа адмирала не осталось никого.

Впрочемъ, нтъ, мы ошиблись — около него стоялъ всадникъ на вороной лошади. Должно-быть, до сихъ поръ присутствіе августйшихъ особъ мшало ему осмотрть хорошенько этотъ обезображенный, почернвшій трупъ, и потому онъ не ухалъ вмст съ другими. Стоя около вислицы, онъ внимательно, во всхъ подробностяхъ разсматривалъ цпи, крючья, каменные столбы и самую вислицу. Только нсколько дней тому назадъ, пріхавъ въ Парижъ, онъ не имлъ понятія объ усовершенствованіяхъ, которыхъ достигаетъ все въ столиц, и эта вислица казалась ему верхомъ безобразія.

Лишнее, я полагаю, говорить читателю, что этотъ одинокій зритель былъ нашъ пріятель Коконна. Проницательные глаза герцогини Неверской долго искали его въ рядахъ всадниковъ, но не могли найти.

Итакъ, графъ Аннибалъ Коконна стоялъ и созерцалъ произведеніе Энгеррана Мариньи.

Но не только герцогиня Неверская искала Коконна. Одинъ изъ участвующихъ въ кавалькад всадниковъ, обращавшій на себя вниманіе своимъ блымъ атласнымъ камзоломъ и красивымъ перомъ, тоже искалъ его. Внимательно посмотрвъ впередъ и оглядвшись по сторонамъ, онъ обернулся назадъ и, наконецъ, увидалъ Коконна. Силуэтъ пьемонтца и его громадной лошади вырисовывался на неб, пылавшемъ заревомъ заката.

Тогда всадникъ въ бломъ камзол, отдлившись отъ кавалькады и свернувъ на тропинку, похалъ къ вислиц.

Замтивъ это, герцогиня Неверская приблизилась къ Маргарит и шепнула ей:

— Мы ошиблись об, Маргарита. Пьемонтецъ остался сзади, а ла-Моль похалъ къ нему.

— Mordi!— смясь, сказала Маргарита.— Значитъ, произойдетъ что-нибудь интересное. Сознаюсь, мн было бы пріятно убдиться, что я ошиблась въ немъ.

Она обернулась и увидала хавшаго къ вислиц ла-Моля.

Черезъ минуту об молодыя женщины отдлились, въ свою очередь, отъ королевскаго позда. Случай для этого былъ самый благопріятный: кавалькада хала мимо тропинки, которая поворачивала назадъ, къ вислиц, и проходила шагахъ въ тридцати отъ нея.

Герцогиня шепнула нсколько словъ своему капитану, Маргарита сдлала знакъ Гильон. Потомъ они вс четверо похали по этой поперечной тропинк и спрятались за кустами, какъ можно ближе къ тому мсту, гд должна была происходить сцена, на которую имъ хотлось посмотрть. Отсюда, какъ мы уже говорили, было не больше тридцати шаговъ до вислицы, около которой стоялъ Коконна и въ экстаз жестикулировалъ передъ адмираломъ.

Маргарита сошла съ лошади. Остальные послдовали ея примру, и капитанъ взялъ за поводья всхъ четырехъ лошадей. Мягкая, густая трава послужила для дамъ диваномъ, на какихъ рдко удается сидть принцессамъ.

Проска въ кустахъ позволяла имъ видть все происходящее.

Ла-Моль подъхалъ къ Коконна сзади и дотронулся до его плеча.

Пьемонтецъ обернулся.

— Такъ, значитъ, это не сонъ?— сказалъ онъ.— Вы еще живы?

— Да, я еще живъ,— отвтилъ ла-Моль,— хотъ и не по вашей вин, но живъ.

— Mordi! Я сейчасъ же узналъ васъ, несмотря на то, что вы очень поблднли. Въ послдній разъ, какъ мы видлись, вы были порумяне.

— И я узналъ васъ, несмотря на вашъ желтый рубецъ на лиц, — сказалъ ла-Моль.— Когда я наградилъ васъ имъ, вы были поблдне.

Коконна закусилъ губы, но, должно-быть, ршивъ продолжать разговоръ въ прежнемъ ироническомъ тон, сказалъ:

— А, неправда ли, интересно, въ особенности для гугенота, и’ смотрть, какъ виситъ адмиралъ на желзномъ крюк? И посл этого еще находятся люди, обвиняющіе насъ въ томъ, что мы перебили всхъ, даже грудныхъ гугенотиковъ!

— Я не гугенотъ, графъ,— сказалъ, поклонившись, ла-Моль.— Я имю честь быть католикомъ.

— А, вы перешли въ католичество?— расхохотавшись, воскликнулъ Коконна.— Однако это очень ловко!

— Я далъ обтъ перейти въ католичество, — продолжалъ все такъ же серьезно и вжливо ла-Моль,— если мн удастся спастись.

— Это очень благоразумный обтъ, графъ,— сказалъ пьемонтецъ.— Прошу принять мои поздравленія. А не давали ли вы еще какихъ-нибудь обтовъ?

— Вы не ошиблись, я далъ еще одинъ,— отвтилъ ла-Моль, совершенно спокойно лаская свою лошадь.

— Какой же?— спросилъ Коконна.

— Повсить васъ вонъ на томъ гвозд, пониже адмирала. Этотъ гвоздь какъ будто ждетъ васъ.

— Повсить?— воскликнулъ Коконна.— Живого?

— Нтъ, проколовъ васъ сначала шпагой,— отвтилъ ла-Моль. Коконна побагровлъ, и глаза его засверкали.

— Дло въ томъ,— насмшливо проговорилъ онъ, — что до этого гвоздя…

— Ну, что же? До этого гвоздя?..

— Вамъ не достать. Вы еще не доросли до этого, мой маленькій ла-Моль!

— Такъ я встану на вашу лошадь, мой огромный Коконна,— сказалъ ла-Моль.— А вы полагаете, что можно безнаказанно рзать людей, подъ тмъ честнымъ и благороднымъ предлогомъ, что васъ сто противъ одного? Ну, нтъ! Приходитъ день расплаты и для убійцъ — теперь онъ пришелъ для васъ. Мн хотлось бы размозжить вашу мерзкую голову, всадивъ въ нее пулю, но боюсь, какъ бы не промахнуться: у меня еще болитъ рука отъ раны, которую вы такъ предательски нанесли мн.

— Мою мерзкую голову!— заревлъ Коконна, соскочивъ съ своего коня.— Сходите съ лошади… ну же… обнажайте шпагу!

И онъ выхватилъ изъ ноженъ свою рапиру.

— Твой гугенотъ,— шепнула королев герцогиня Неверская,— назвалъ голову Коконна мерзкой. А по-твоему онъ дуренъ?

— Нтъ, онъ очень милъ, — смясь, отвтила Маргарита.— Гнвъ длаетъ ла-Моля несправедливымъ… Тсъ! Смотри!

Ла-Моль, не спша, сошелъ съ лошади, снялъ свой вишневый плащъ, положилъ его на землю и обнажилъ шпагу.

— Охъ!— охнулъ онъ, вытягивая руку.

— Ой!— простоналъ Коконна, собираясь отпарировать ударъ. Каждый изъ нихъ былъ раненъ въ плечо и оба они отъ быстраго движенія почувствовали боль.

Взрывъ подавленнаго смха долетлъ изъ-за кустовъ. Маргарита и Генріетта не могли удержаться, увидавъ, какъ бойцы съ гримасой потирали себ плечи. Противники, не подозрвавшіе, что у нихъ есть свидтели, услыхали этотъ смхъ и, обернувшись, увидали своихъ дамъ.

Ла-Моль снова всталъ въ оборонительное положеніе, а Коконна, крикнувъ самое отчаянное ‘Mordi!’ сдлалъ выпадъ.

— Они все-таки хотятъ биться, — воскликнула Маргарита.— Если мы не остановимъ ихъ, они убьютъ другъ друга! Довольно шутокъ! Слышите, господа, перестаньте!

— Полно, оставь ихъ!— сказала Генріетта.

Она ужъ видла Коконна во время боя и въ глубин души надялась, что онъ справится съ ла-Молемъ такъ же легко, какъ съ сыномъ и племянниками Меркандона.

— Они, дйствительно, чудо какъ хороши теперь!— сказала Маргарита.— Посмотри! Какъ великолпно они бьются!

И, на самомъ дл, теперь противники уже не смялись и не подшучивали другъ надъ другомъ, они стали серьезны, какъ только скрестили шпаги. Оба не полагались на свои силы и при каждомъ сильномъ рзкомъ движеніи чувствовали сильную боль отъ прежнихъ ранъ. Несмотря на это, ла-Моль, полуоткрывъ губы и стиснувъ зубы, наступалъ на своего противника, устремивъ на него пристальный, горящій взглядъ, и медленно, но упорно, подвигался впередъ. А Коконна, видя, что ему приходится имть дло съ искуснымъ бойцомъ, отступалъ — понемногу, шагъ за шагомъ, но все-таки отступалъ. Такимъ образомъ они оба дошли до рва, по ту сторону котораго находились зрители. Здсь Коконна, отступавшій какъ будто лишь для того, чтобы подойти поближе къ своей дам, вдругъ остановился. И въ то время, какъ ла-Моль, нападая, слишкомъ сильно размахнулъ рукою, Коконна съ быстротою молніи ударилъ его своей рапирой. Въ то же мгновеніе на бломъ атласномъ камзол ла-Моля выступило алое пятнышко, которое стало длаться все больше и больше.

— Смле!— воскликнула герцогиня Неверская.

Отчаянный крикъ вырвался изъ груди Маргариты.

— Ахъ, бдный ла-Моль!— проговорила она.

Услыхавъ этотъ крикъ, ла-Моль бросилъ на королеву одинъ изъ тхъ взглядовъ, которые ранятъ сердце сильне шпаги, и нанесъ Коконна страшный ударъ.

На этотъ разъ об женщины вскрикнули въ одинъ голосъ: шпага ла-Моля пронзила грудь Коконна и окровавленный конецъ ея показался у него за спиной.

Но не одинъ изъ бойцовъ не упалъ. Оба стояли неподвижно, смотря другъ на друга, боясь двинуться, чтобы не потерять равновсія. Наконецъ пьемонтецъ, получившій боле опасную рану, чмъ ла-Моль, и чувствуя, что силы его уходятъ вмст съ льющейся изъ раны кровью, обхватилъ своего противника одной рукой и старался достать другой свой кинжалъ. Ла-Моль, съ своей стороны, собравъ вс силы, поднялъ руку и эфесомъ шпаги ударилъ своего противника въ лобъ. Оглушенный ударомъ Коконна упалъ, но, падая, онъ увлекъ за собой ла-Моля, и оба они покатились въ ровъ.

Маргарита и герцогиня Неверская, видя, что даже теперь, чуть не умирая, они стараются добить другъ друга, бросились къ нимъ вмст съ капитаномъ. Но прежде, чмъ они успли добжать до нихъ, руки бойцовъ разжались, глаза закрылись, и они, выпустивъ оружіе вытянулись, какъ въ предсмертной судорог.

— О, храбрый, храбрый ла-Моль!— воскликнула Маргарита, которая была уже не въ силахъ скрывать доле свое восхищеніе.— Прости, прости меня за мои подозрнія!

И на глазахъ у нея выступили слезы.

— Увы! Бдный, мужественный Аннибалъ!— прошептала баронесса, — видали вы когда-нибудь, ваше величество, такихъ неустрашимыхъ, храбрыхъ, какъ львы, бойцовъ?

И она зарыдала.

— Славные удары!— сказалъ капитанъ, стараясь унять кровь, льющуюся изъ ранъ Коконна и ла-Моля.— Эй, вы! Подъзжайте сюда скоре!

Капитанъ крикнулъ это какому-то человку, хавшему въ телг, выкрашенной въ красную краску, и распвавшему старинную псню, о которой, должно-быть, напомнило ему чудо на кладбищ des Innocents.

— Эй!— снова крикнулъ капитанъ.— Подъзжайте же скоре, когда васъ зовутъ! Не видите вы разв, что этимъ господамъ нужна помощь?

хавшій въ телг человкъ, грубое, отталкивающее лицо котораго странно противорчило его нжной, буканической псенк, остановилъ лошадь и, сойдя съ телги, нагнулся надъ ранеными.

— Отличныя раны!— сказалъ онъ.— Но мн случалось наносить и получше.

— Кто же вы такой?— спросила Маргарита, чувствуя какой-то непобдимый ужасъ, котораго была не въ силахъ превозмочь.

— Я Кабошъ, сударыня, — отвтилъ онъ, поклонившись чуть не до земли, — палачъ города Парижа. Я везу товарищей г. адмиралу, ихъ нужно вздернуть на вислицу рядомъ съ нимъ.

— А я королева Наваррская,— сказала Маргарита.— Сбросьте съ вашей телги трупы, покройте ее попонами съ нашихъ лошадей, положите въ нее раненыхъ и тихонько позжайте за нами въ Лувръ.

XVII.
Коллега Амбруаза Парэ.

Телга, въ которую положили Коконна и ла-Моля, повернула назадъ, въ Парижъ, и, слдуя за королевой и ея спутниками, дохала до Лувра. Тамъ она остановилась, и Кабошу щедро заплатили. Раненыхъ перенесли къ герцогу Алансонскому и послали за Амбруазомъ Парэ.

Когда онъ явился, они еще не пришли въ себя.

Ла-Моль былъ раненъ не такъ опасно, какъ Коконна. Ударъ пришелся ему пониже праваго плеча, но ни одинъ важный органъ не былъ задтъ, что касается до Коконна, то у него было проколото легкое и пламя свчи колебалось, когда ее подносили къ ран.

Амбруазъ Пара сказалъ, что не отвчаетъ за Коконна.

Герцогиня Неверская была въ отчаяніи. Она сама надялась на силу, ловкость и храбрость пьемонтца, помшала Маргарит остановить бой. Ей очень хотлось помстить Коконна въ отел Гиза и снова ухаживать за нимъ, но это было невозможно: ея мужъ долженъ былъ съ минуты на минуту вернуться изъ Рима, и ему показалось бы страннымъ, что она пригласила посторонняго поселиться у нихъ въ дом.

Желая скрыть причину полученныхъ Коконна и ла-Молемъ ранъ, Маргарита сказала, что они упали съ лошадей во время поздки. Но истина обнаружилась, благодаря свидтелю боя, капитану. Онъ не могъ удержаться и разболталъ о поединк, расхваливая храбрость противниковъ. И скоро вся исторія стала извстна при двор.

Амбруазъ Пара лчилъ обоихъ раненыхъ, которые постепенно проходили черезъ вс фазы выздоровленія, въ зависимости, конечно, отъ свойства своихъ ранъ. Ла-Моль, положеніе котораго было мене опасно, началъ поправляться раньше. А Коконна въ это время лежалъ въ горячк и возвращеніе его къ жизни ознаменовалось дикимъ и ужаснымъ бредомъ.

Хоть больныхъ помстили въ одной комнат, ла-Моль, придя въ себя, не обратилъ никакого вниманія на своего сожителя или же сдлалъ видъ, что не замчаетъ его. Коконна, напротивъ, только что открывъ глаза, устремилъ ихъ на ла-Моля съ такимъ выраженіемъ, которое ясно доказывало, что потеря крови нисколько не повліяла на пылкій характеръ пьемонтца.

Коконна, еще не оправившійся отъ горячки, слдилъ за выздоровленіемъ своего врага и смотрлъ на него то изумленнымъ, то гнвнымъ, но всегда угрожающимъ взглядомъ.

Все происходившее представлялось пьемонтцу какой-то странной смсью фантастическаго и реальнаго. Онъ считалъ ла-Моля умершимъ, а между тмъ видлъ его призракъ, который лежалъ сначала на такой же постели, какъ онъ самъ, а потомъ началъ вставать, ходить и — о, ужасъ!— разъ даже подошелъ къ нему. Да, этотъ страшный призракъ, отъ котораго Коконна готовъ былъ бжать хоть въ преисподнюю, подошелъ прямо къ нему, остановился у его изголовья и устремилъ на него глаза, на его лиц было даже выраженіе кротости и состраданія, которое показалось Коконна какой-то адской насмшкой.

Тогда въ его душ, страдавшей, пожалуй, еще больше, чмъ тло, загорлась слпая жажда мщенія. Коконна думалъ только о томъ, какъ бы достать какое-нибудь оружіе и нанести ударъ этому призраку ла-Моля, такъ ужасно мучившему его. Платье пьемонтца сначала лежало на стул, а потомъ его унесли. Такъ какъ оно было все въ крови, то сочли за лучшее не оставлять его около больного, но кинжалъ его, которымъ, какъ вс полагали, ему еще долго не придется пользоваться, продолжалъ лежать на стул. Коконна увидалъ его и три ночи сряду старался дотянуться до него, когда ла-Моль засыпалъ, но каждый разъ силы оставляли его и онъ падалъ въ обморокъ. Наконецъ, на четвертую ночь ему удалось схватить кинжалъ, онъ вцпился въ него своими судорожно скорченными пальцами и, застонавъ отъ боли, спряталъ оружіе подъ подушку.

Между тмъ какъ призракъ ла-Моля становился съ каждымъ днемъ все сильне, самъ Коконна, постепенно занятый ужаснымъ видніемъ и заботами о томъ, какъ бы избавиться отъ него, напротивъ, терялъ силы.

На другой день посл того, какъ ему удалось достать кинжалъ, онъ увидалъ нчто необычайное: призракъ ла-Моля, глубоко задумавшись, прошелъ раза два или три по комнат, а потомъ накинулъ плащъ, прицпилъ шпагу, надлъ фетровую шляпу съ широкими полями и, отворивъ дверь, вышелъ изъ комнаты.

Коконна облегченно вздохнулъ: онъ подумалъ, что избавился, наконецъ, отъ мучившаго его виднія. Въ продолженіе двухъ часовъ кровь обращалась ровне у него въ жилахъ и еще не разу съ самаго поединка не чувствовалъ онъ себя такимъ спокойнымъ. Если бы ла-Моль пробылъ въ отсутствіи одинъ день, къ Коконна вернулось бы сознаніе, если бы тотъ не приходилъ недлю, пьемонтецъ, можетъ-быть, совсмъ бы выздоровлъ. Но, къ несчастью, ла-Моль вернулся черезъ два часа.

Его возвращеніе поразило Коконна какъ громомъ, и хотя ла-Моль пришелъ не одинъ, больной даже ни разу не посмотрлъ на его спутника.

А на него стоило взглянуть.

Это былъ низенькій, коренастый, сильный человкъ лтъ сорока, съ черными волосами, спускавшимися до самыхъ бровей, и длинной, не по тогдашней мод, черной бородой, которою заросла вся нижняя часть его лица. Да и ни въ чемъ, повидимому, не слдовалъ онъ мод. На немъ былъ кожаный камзолъ, весь въ бурыхъ пятнахъ, красные штаны, грубые кожаные башмаки, шапка того же цвта, какъ штаны, и широкій поясъ, на которомъ вислъ ножъ въ ножнахъ.

Этотъ странный субъектъ, присутствіе котораго въ Лувр казалось аномаліей, бросилъ на стулъ свой темный плащъ и безцеремонно подошелъ къ постели Коконна, но тотъ, какъ бы поддаваясь какому-то странному очарованію, не могъ оторвать глазъ отъ стоявшаго въ сторон ла-Моля. Человкъ въ кожаномъ камзол посмотрлъ на больного и покачалъ головою.

— Вы ждали слишкомъ долго, — сказалъ онъ ла-Молю.

— Я не могъ выйти раньше.

— Э, чортъ возьми! Вы могли послать кого-нибудь за мною.

— Кого же, напримръ?

— Ахъ, да, я и забылъ, что мы въ Лувр. Я говорилъ съ этими дамами, но он не хотли слушать меня. Если бы исполняли мои предписанія, вмсто того, чтобы слдовать совтамъ этого набитаго дурака Амбруаза Парэ, вы оба ужъ давно могли бы вмст искать разныхъ приключеній или снова подраться, если бы вамъ пришла охота. Ну, посмотримъ! Вашъ пріятель понимаетъ, что ему говорятъ?

— Не совсмъ.

— Покажите языкъ, милостивый государь.

Коконна высунулъ языкъ ла-Молю, сдлавъ такую ужасную гримасу, что незнакомецъ снова покачалъ головою.

— Ого, сокращеніе мускуловъ, — пробормоталъ онъ.— Да, времени терять нельзя. Сегодня же вечеромъ я пришлю питье, которое больной долженъ принять въ три пріема съ промежутками въ часъ. Въ первый разъ ему нужно дать лкарство въ полночь, затмъ въ часъ и въ два часа.

— Хорошо.

— Кому же поручите вы давать питье?

— Я дамъ его самъ.

— А если бы какой-нибудь врачъ вздумалъ отлить немного этого питья, чтобы разложить его и узнать, изъ какихъ составныхъ частей оно состоитъ, то…

— То я вылью его до послдней капли.

— Вы общаете и это?

— Клянусь вамъ!

— Съ кмъ же мн прислать вамъ питье?

— Съ кмъ угодно.

— Но мной посланному, пожалуй, будетъ трудно добраться до васъ.

— Я ужъ думалъ объ этомъ. Пусть онъ скажетъ, что его прислалъ флорентинецъ Ренэ.

— Тотъ, который живетъ около моста Сенъ-Мишель?

— Тотъ самый. Онъ пользуется правомъ входить въ Лувръ во всякое время дня и ночи.

Незнакомецъ улыбнулся.

— Говоря по совсти,— сказалъ онъ, — это еще небольшое право за все, чмъ ему обязана королева-мать. Итакъ, мой посланный придетъ отъ имени парфюмера Ренэ, могу же я хоть разъ воспользоваться его именемъ: самъ онъ очень часто, не имя никакого права, занимается моей профессіей.

— Такъ я разсчитываю на васъ. Что же касается платы…

— Ну, объ этомъ я потолкую съ самимъ больнымъ, когда онъ выздороветъ.

— И можете быть спокойны — я думаю, что онъ будетъ въ состояніи щедро заплатить вамъ.

— Думаю тоже и я. Но, — съ странной улыбкой прибавилъ незнакомецъ, — такъ какъ люди, съ которыми я имю дло, обыкновенно не чувствуютъ ко мн признательности, то я нисколько не удивлюсь, если и этотъ больной, вставъ на ноги, забудетъ или, врне, не потрудится вспомнить обо мн.

— Хорошо, хорошо!— тоже улыбнувшись, сказалъ ла-Моль.— Въ такомъ случа я самъ напомню ему о васъ.

— Черезъ два часа я пришлю лкарство.

— До свиданія.

— Какъ вы сказали?

— До свиданія.

Незнакомецъ улыбнулся.

— Я, съ своей стороны,— сказалъ онъ, — всегда говорю не ‘до свиданія’, а ‘прощайте’. Итакъ, прощайте. Черезъ два часа вы получите питье. Не забудьте же дать его больному въ три пріема: въ полночь, въ часъ и въ два часа.

Онъ ушелъ, и ла-Моль остался одинъ съ Коконна.

Больной слышалъ разговоръ, но не понялъ изъ него ничего: до него доносился гулъ голосовъ и не имющія связи слова. Изо всего разговора у него осталось въ памяти только одно слово: ‘Полночь’.

Онъ продолжалъ слдить своимъ горящимъ взглядомъ за ла-Молемъ, который остался въ комнат и задумчиво ходилъ взадъ и впередъ.

Неизвстный врачъ сдержалъ слово и въ назначенный часъ прислалъ питье. Ла-Моль поставилъ его на серебряную конфорку и легъ въ постель.

Это нсколько успокоило Коконна, онъ закрылъ глаза и забылся. Но въ этомъ лихорадочномъ забыть его преслдовалъ все тотъ же призракъ, что и наяву. Онъ видлъ угрожающаго ему ла-Моля, и какой-то голосъ шепталъ ему на ухо: ‘Полночь! Полночь! Полночь!’

Вдругъ среди ночной тишины раздался бой часовъ. Они пробили двнадцать разъ.

Коконна открылъ свои воспаленные глаза. Горячее дыханіе его обжигало, какъ огнемъ, его сухія губы, страшная жажда томила его пылающее горло. Маленькая ночная лампочка горла, какъ всегда, и при ея тускломъ свт какія-то смутныя, призрачныя фигуры задвигались и закружились передъ глазами больного.

И вдругъ онъ съ ужасомъ увидалъ, что ла-Моль встаетъ съ постели. Онъ прошелъ раза два по комнат и направился къ нему, показывая кулакъ. Коконна протянулъ руку къ кинжалу, схватилъ его и приготовился поразить своего врага.

Ла-Моль подошелъ еще ближе.

— Это ты… опять ты!— бормоталъ Коконна.— Ну, иди!.. А, ты угрожаетъ мн… показываешь кулакъ… улыбаешься!.. Ты подкрадываешься къ моей постели… Хорошо, иди, иди… я заржу тебя!..

И въ то время, какъ ла-Моль нагнулся къ нему, Коконна вынулъ изъ-подъ одяла блеснувшій, какъ молнія, кинжалъ. Но посл этого усилія онъ совсмъ ослаблъ. Его протянутая къ ла-Молю рука остановилась на полпути, кинжалъ выпалъ изъ нея, и больной упалъ на изголовье.

— Полно, успокойтесь!— сказалъ ла-Моль, осторожно приподнимая голову Коконна и поднося ему ко рту чашку.— Выпейте это, у васъ страшный жаръ.

Эта-то чашка, которую держалъ ла-Моль, и превратилась въ разстроенномъ мозгу Коконна въ поднятый кулакъ.

Когда освжающее питье коснулось его губъ, къ нему вернулось если не сознаніе, то инстинктъ. Его охватило такое пріятное ощущеніе, какого до сихъ поръ онъ еще никогда не испытывалъ. Онъ взглянулъ на ла-Моля, который поддерживалъ его и улыбался ему. И тогда изъ глазъ больного, раньше горвшихъ ненавистью и злобой, выкатилась слеза, тотчасъ же высохшая на его пылающей щек.

— Mordi!— пробормоталъ онъ, опускаясь на подушки.— Если я выздоровлю, вы будете моимъ другомъ, ла-Моль!

— И вы выздоровете,— отвтилъ ла-Моль, — если выпьете три чашки этого лкарства и забудете свои дурные сны.

Черезъ часъ ла-Моль, исполняя въ точности предписаніе неизвстнаго врача, всталъ и, наливъ во второй разъ чашку питья, подалъ ее больному. Но на этотъ разъ Коконна встртилъ его уже не съ кинжаломъ въ рукахъ, а съ открытыми объятіями и, съ наслажденіемъ выпивъ лкарство, въ первый разъ посл поединка заснулъ спокойно.

Третья чашка произвела на него такое же чудесное дйствіе. Онъ началъ дышать ровне, и легкая испарина выступила на его горячемъ тл.

Амбруазъ Парэ, придя на другой день навстить своего паціента, улыбнулся съ довольнымъ видомъ.

— Теперь я отвчаю за больного, — сказалъ онъ.— Это одинъ изъ самыхъ удачныхъ случаевъ въ моей практик.

Полудраматическая, полукомическая сцена между ла-Молемъ и Коконна, не лишенная въ то же время какой-то трогательной поэзіи, очень сблизила ихъ. Дружба ихъ, начавшаяся въ гостиниц ‘Прекрасная Звзда’ и такъ ужасно прерванная событіями Варфоломеевской ночи, стала еще горяче посл того, какъ они обмнялись нсколькими ударами шпагъ.

Въ конц-концовъ вс раны, прежнія и новыя, легкія и тяжелыя, начали мало-по-малу закрываться. Ла-Моль, врный принятой на себя обязанности сидлки, не оставлялъ Коконна до тхъ поръ, пока тотъ не выздоровлъ окончательно. Онъ приподнималъ его на постели, когда тотъ былъ еще слабъ, поддерживалъ его, когда тотъ началъ ходить, и оказывалъ ему разныя маленькія услуги. Эти нжныя заботы и крпкій организмъ пьемонтца сдлали то, что онъ выздоровлъ гораздо скоре, чмъ ожидали.

Между тмъ одна и та же мысль мучила обоихъ молодыхъ людей. Въ первое время, когда они оба были опасно больны и рдко приходили въ сознаніе, каждому изъ нихъ казалось, что онъ видитъ около своей постели любимую женщину, но съ тхъ поръ, какъ они начали поправляться, ни Маргарита ни герцогиня Неверская не показывались въ ихъ комнат. Въ этомъ, въ сущности, не было ничего удивительнаго. Такъ какъ одна была жена короля Наваррскаго, а другая — невстка герцога Гиза, то он не могли выказывать публично свое участіе къ двумъ простымъ дворянамъ. Это, конечно, понимали ла-Моль и Коконна, но, тмъ не мене, ихъ очень огорчало отсутствіе Маргариты и Генріетты. А что если он совсмъ забыли о нихъ?

XVIII.
Выходцы съ того свта.

Въ продолженіе нкотораго времени каждый изъ молодыхъ людей хранилъ отъ другого свою сердечную тайну. Наконецъ, разъ, въ минуту откровенности, они не могли удержаться и разсказали другъ другу все, скрпивъ такимъ образомъ свою дружбу. Безъ полной откровенности не бываетъ дружбы.

Они были безумно влюблены, одинъ — въ королеву, другой — въ герцогиню.

Для бдныхъ влюбленныхъ было что-то ужасное въ томъ громадномъ разстояніи, которое отдляло ихъ отъ любимыхъ женщинъ. Но надежда, которая живетъ въ душ человка до самой его смерти, не покидала ихъ, и они все-таки надялись, хоть и понимали, насколько это безразсудно съ ихъ стороны.

Какъ только здоровье ихъ стало поправляться, они оба начали сильно заниматься своей наружностью. Каждый, даже самый равнодушный къ своей вншности, мужчина обращается въ извстныхъ обстоятельствахъ къ зеркалу, ведетъ съ нимъ нмые разговоры и почти всегда уходитъ очень довольный. Наши герои были не изъ числа тхъ, кому зеркало говоритъ разныя неутшительныя вещи. Блдный, стройный, изящный ла-Моль обладалъ красивой аристократической наружностью. Высокій, богатырски сложенный, румяный Коконна былъ тоже красивъ, но въ другомъ род, красотой силы. Болзнь послужила ему въ пользу: онъ немного похудлъ и поблднлъ, а знаменитый рубецъ, такъ мучившій его своимъ сходствомъ съ радугой, наконецъ, исчезъ.

Самыя нжныя и трогательныя заботы окружали раненыхъ. Въ тотъ день, какъ ла-Молю позволили въ первый разъ встать съ постели, онъ увидалъ утромъ приготовленный для него шлафрокъ, лежавшій на кресл около кровати, такое же вниманіе было оказано и Коконна, когда онъ въ первый разъ всталъ. Когда молодые люди были въ состояніи одться, каждому изъ нихъ принесли заране полный костюмъ, при чемъ въ карманахъ обоихъ камзоловъ оказалось по туго набитому кошельку. Ла-Моль и Коконна оставили деньги у себя, но, конечно, лишь съ тмъ, чтобы возвратить ихъ, когда это окажется возможнымъ, своему неизвстному покровителю.

Этимъ покровителемъ былъ во всякомъ случа не герцогъ: онъ не только ни разу не зашелъ къ нимъ, но даже ни разу не прислалъ справиться о ихъ здоровь.

И въ сердце ла-Моля и Коконна невольно закралась надежда, что этотъ неизвстный покровитель — любимая имъ женщина.

Съ понятнымъ нетерпніемъ они ждали той минуты, когда имъ можно будетъ выйти. Ла-Моль, выздороввшій раньше, могъ бы сдлать это ужъ давно, но онъ, какъ бы по безмолвному уговору, считалъ себя обязаннымъ раздлить судьбу друга.

Они ршили сдлать въ день выхода три визита.

Первый — къ врачу, лкарство котораго такъ помогло Коконна.

Второй — въ гостиницу покойнаго метра ла-Гюрьера, гд они оставили своихъ лошадей и чемоданы.

Третій — къ парфюмеру Ренэ, который, кром своей спеціальности, занимался еще колдовствомъ и не только продавалъ косметики и яды, но приготовлялъ еще любовныя зелья и предсказывалъ будущее.

Посл двухмсячнаго заключенія этотъ желанный день, наконецъ, наступилъ.

Мы употребили слово ‘заключеніе’ не по ошибк: нсколько разъ молодые люди, въ своемъ нетерпніи, хотли ускорить этотъ день, но поставленный около двери часовой каждый разъ преграждалъ имъ дорогу. Имъ объявили, что ихъ выпустятъ только посл того, какъ на это получится разршеніе Амбруаза Парэ.

Наконецъ, этотъ знаменитый хирургъ, найдя, что его паціенты если и не совсмъ выздоровли, то во всякомъ случа были на пути къ полному выздоровленію, далъ это разршеніе. И около двухъ часовъ пополудни, въ одинъ изъ тхъ чудныхъ осеннихъ дней, какими Парижъ иногда удивляетъ парижанъ, уже покорно ожидающихъ зимы, ла-Моль и Коконна, опираясь другъ на друга, вышли изъ Лувра.

Ла-Моль былъ въ своемъ вишневомъ плащ, который, къ его величайшему удовольствію, ему подали утромъ. Онъ вызвался быть путеводителемъ, на что Коконна безпрекословно сог. аіи. ея. Они шли къ врачу, питье котораго вылчило Коконна въ одну ночь, тогда какъ вс лкарства Амбруаза Парэ понемногу убивали его. Деньги свои, двсти ноблей, пьемонтецъ раздлилъ пополамъ и одну половину ршилъ дать неизвстному эскулапу. Коконна не боялся смерти, но былъ не прочь пожить. А потому онъ и намренъ былъ щедро вознаградить человка, спасшаго ему жизнь.

Ла-Моль повелъ своего друга по различнымъ улицамъ на Рыночную площадь. Около стариннаго фонтана стоялъ восьмиугольный каменный столбъ, а на немъ деревянная башенка съ остроконечной крышей и вертящимся на ней флюгеромъ.

Въ башенкй, въ которой было восемь отверстій, двигалось что-то въ род деревяннаго колеса. Оно раздлялось пополамъ и могло захватывать въ приспособленныя для этого выемки головы и руки одного или нсколькихъ осужденныхъ, которыхъ выставляли у отверстій.

Это странное сооруженіе, не имвшее ничего общаго съ окружающими его зданіями, называлось позорнымъ столбомъ.

У его подножія выросъ, какъ грибъ, безобразный, горбатый, подслповатый домикъ съ заросшей мохомъ крышей, похожей на кожу прокаженнаго. Это былъ домъ палача.

Въ башенк стоялъ преступникъ, около него тснилась толпа любопытныхъ, которыхъ онъ дразнилъ, высовывая имъ языкъ. Это былъ случайно пойманный съ поличнымъ воръ изъ числа тхъ, которые промышляли около монфоконской вислицы.

Коконна подумалъ, что другъ привелъ его посмотрть на это интересное зрлище, и смшался съ толпой любителей, которые отвчали свистками и бранью на гримасы преступника.

Коконна былъ отъ природы жестокъ и потому это зрлище понравилось ему, онъ только жаллъ, что вмсто брани въ наглаго вора не бросаютъ каменьевъ за то, что онъ осмливается высовывать языкъ благороднымъ господамъ, сдлавшимъ ему честь своимъ приходомъ.

Когда подвижная башенка повернулась на своей оси, чтобы дать возможность полюбоваться на преступника и съ другой части площади, Коконна хотлъ перейти туда вслдъ за толпою, но ла-Моль остановилъ его, шепнувъ:

— Мы не за этимъ пришли сюда.

— А зачмъ же?— спросилъ Коконна.

— Сейчасъ узнаешь, — отвтилъ ла-Моль.

Друзья стали на ‘ты’ съ той памятной ночи, когда Коконна хотлъ зарзать ла-Моля.

Ла-Моль подвелъ Коконна къ домику, прислонившемуся къ позорному столбу, и подошелъ вмст съ нимъ къ окну, около котораго стоялъ, нагнувшись и опершись на подоконникъ, какой-то человкъ.

— А, это вы, господа!— сказалъ онъ, снимая красный колпакъ и обнаживъ голову, покрытую густыми черными волосами, спускавшимися до самыхъ бровей.— Милости просимъ!— Кто это такой?— спросилъ Коконна, которому показалось, какъ будто онъ уже видлъ это лицо раньше, когда лежалъ въ горячк.

— Это человкъ, спасшій теб жизнь,— отвтилъ ла-Моль.— Онъ прислалъ теб питье, которое такъ благодтельно подйствовало на тебя.

— Ахъ, въ такомъ случа, любезный другъ…

И Коконна протянулъ врачу руку.

Но тотъ, вмсто того, чтобы сдлать то же, выпрямился и такимъ образомъ отодвинулся отъ пріятелей на разстояніе, которое занижала раньше его согнутая спина.

— Благодарю васъ за честь, — сказалъ онъ, — но, можетъ-быть, вы не пожелали бы оказать ее мн, если бы знали, кто я.

— Хоть бы вы были самимъ дьяволомъ, — воскликнулъ Коконна,— я все равно считалъ бы себя обязаннымъ вамъ. Безъ вашей помощи я былъ бы теперь мертвъ.

— Я не совсмъ дьяволъ, — отвтилъ человкъ въ красномъ колпак, — но многіе желали бы лучше имть дло съ дьяволомъ, чмъ со мной.

— Кто же вы такой?— спросилъ Коконна.

— Я Кабошъ, парижскій городской палачъ.

— А!— воскликнулъ Коконна, опуская протянутую руку.

— Вотъ видите!— сказалъ Кабошъ.

— Нтъ, нтъ, давайте сюда вашу руку, чортъ побери!

— Вы не шутите?

— Давайте ее сюда!

— Вотъ она!

— Раскрывайте ее получше… еще… вотъ такъ!

И Коконна, вынувъ изъ кармана пригоршню приготовленныхъ для неизвстнаго врача золотыхъ монетъ, положилъ ихъ въ руку палача.

— Мн было бы пріятне, если бы вы подали мн вашу руку безъ денегъ, — сказалъ, покачавъ головою, Кабошъ.— Въ деньгахъ у меня нтъ недостатка, но въ людяхъ, которые подаютъ мн руку, я очень нуждаюсь. Ну, все равно. Да благословитъ васъ Богъ!

— Значитъ, вы пытаете, колесуете и четвертуете людей, ломаете имъ кости и рубите головы?— сказалъ Коконна, съ любопытствомъ глядя на палача.— Очень радъ познакомиться съ вами!

— Я не все это длаю самъ, — сказалъ Коконна.— Какъ у васъ, знатныхъ господъ, есть слуги, которые длаютъ то, что не хочется длать вамъ самимъ, такъ и у меня есть помощники, исполняющіе всю черную работу и отправляющіе на тотъ свтъ простой народъ. Но когда приходится имть дло съ такими господами, какъ, напримръ, вы или вашъ товарищъ, тогда я не уступаю этой чести никому и длаю все самъ сначала до конца, т.-е. начиная съ пытки и кончая казнью.

Дрожь пробжала по тлу Коконна: ему показалось, что холодная сталь коснулась его шеи. Ла-Моль, самъ не зная почему, почувствовалъ то же самое.

Но Коконна преодоллъ свое волненіе, котораго стыдился, и хотлъ пошутить съ Кабошемъ на прощанье.

— Смотрите же, метръ Кабошъ, — сказалъ онъ.— Когда придетъ моя очередь взбираться на вислицу Энгеррана Мапиньи или на эшафотъ Немура, сдлайте для меня все сами.

— Общаю вамъ это.

— И на этотъ разъ, — сказалъ Коконна, — вотъ моя рука въ знакъ того, что я принимаю ваше общаніе.

И онъ протянулъ Кабошу руку, до которой тотъ робко дотронулся, хоть видно было, что ему очень хотлось крпко пожать ее.

Почувствовавъ прикосновеніе палача, Коконна слегка поблднлъ, но продолжалъ улыбаться. Ла-Молю было не по себ и, видя, что толпа, мнявшая направленіе съ каждымъ поворотомъ башенки, теперь приближается къ нимъ, дернулъ своего друга за плащъ.

Коконна, которому не меньше ла-Моля хотлось поскоре покончить эту сцену, участвуя въ которой, онъ, по живости своего характера, зашелъ дальше, чмъ хотлъ, кивнулъ Кабошу головою и послдовалъ за пріятелемъ.

— Ну, право же, — сказалъ ла-Моль, когда они отошли далеко, — здсь дышится легче, чмъ на Рыночной площади.

— Да, это такъ, — согласился Коконна, — но я все-таки очень доволенъ, что познакомился съ метромъ Кабошемъ. Хорошо имть друзей всюду.

— Даже подъ вывской ‘Прекрасной Звзды?’ — смясь, спросилъ ла-Моль.

— О, что касается до бднаго ла-Гюрьера, — сказалъ Коконна,— то онъ умеръ. Я видлъ вспыхнувшій огонекъ пищали и слышалъ, какъ ударилась пуля, точно будто въ колоколъ собора Богоматери. А когда я уходилъ, ла-Гюрьеръ лежалъ въ луж крови, которая текла у него изъ носа и изо рта. Если онъ другъ, то другъ на томъ свт.

Разговаривая такъ, молодые люди дошли до улицы Арбръ-Секъ и направились къ вывск ‘Прекрасной Звзды’, которая все -такъ же скрипла на прежнемъ мст и такъ же выставляла на соблазнъ путешественникамъ свое съдобное и аппетитное свтило.

Коконна и ла-Моль думали, что вс въ дом горюютъ о покойномъ и что они увидятъ вдову въ траур и слугъ съ крепомъ на рукав. Но, къ ихъ величайшему изумленію, въ гостиниц шла обычная суета, г-жа ла-Гюрьеръ сіяла, а слуги бгали еще веселе обыкновеннаго.

‘Измнница, — подумалъ ла-Моль.— Она, должно-быть, ужъ вышла замужъ’.

И, обратившись къ этой новой Артемид, онъ сказалъ:

— Сударыня, мы знакомые бднаго ла-Гюрьера. Мы оставили здсь своихъ лошадей и чемоданы и пришли за ними.

Хозяйка пристально поглядла на нихъ, какъ бы стараясь припомнить ихъ лица.

— Такъ какъ не имю чести знать васъ, господа, — отвтила она, — то позвольте мн позвать мужа… Сходите за хозяиномъ, Грегуаръ!

Грегуаръ прошелъ изъ первой кухни, предназначенной для общаго пользованія, во вторую, служившую при жизни ла-Гюрьера его лабораторіей. Тамъ онъ приготовлялъ своими искусными руками кушанья, которыя считалъ достойными такой чести.

— Чортъ возьми!— пробормоталъ Коконна.— Вс они веселы и никто не думаетъ горевать. Мн, право же, больно смотрть на это. Бдный ла-Гюрьеръ!

— Онъ хотлъ убить меня, — сказалъ ла-Моль, — но я отъ души прощаю ему.

Только что усплъ ла-Моль проговорить это, какъ изъ лабораторіи вышелъ человкъ съ кастрюлей въ рук. Въ ней лежалъ жареный лукъ, который онъ мшалъ деревянной ложкой.

Ла-Моль и Коконна вскрикнули отъ удивленія.

Услыхавъ этотъ крикъ, вошедшій поднялъ голову и, тоже вскрикнувъ, выронилъ кастрюльку. Ложка осталась у него въ рук и онъ, махая ею, какъ кропиломъ, торжественно проговорилъ:

— In nomine Patris, er Filii, et Spiritus Sancti…

— Метръ ла-Гюрьеръ!— воскликнули Коконна и ла-Моль.

— Значитъ, вы не умерли?— спросилъ Коконна.

— И вы живы?— въ свою очередь спросилъ хозяинъ.

— А между тмъ я видлъ, какъ вы упали,— продолжалъ Коконна.— Я слышалъ, какъ просвистала пуля и раздробила вамъ что-то, не знаю, что именно. А когда я уходилъ, вы лежали въ луж крови, которая текла у васъ изъ носа, изо рта и, кажется, даже изъ глазъ.

— Все это правда, г. Коконна. Только, къ счастію, пуля попала мн въ шишакъ и сплюснулась. Но все-таки ударъ былъ очень силенъ, и вотъ вамъ доказательства, — прибавилъ ла-Гюрьеръ, снявъ колпакъ и показывая свою голую, какъ колно, голову.— У меня не осталось ни волоска.

Молодые люди расхохотались, смотря на его уморительную фигуру.

— А, вы сметесь!— сказалъ ободренный ла-Гюрьеръ.— Значитъ. вы пришли не съ дурными намреніями?

— А вы, метръ ла-Гюрьеръ, излчились отъ своей нравственной горячки?

— Да, клянусь честью. И съ тхъ поръ…

— Ну, что же? И съ тхъ поръ?

— Я далъ обтъ смотрть только на одинъ огонь — на огонь моей кухонной печи.

— Браво!— сказалъ Коконна.— Вотъ это благоразумно… Ну-съ, а теперь поговоримъ о дл. Мы оставили въ вашей конюшн двухъ лошадей, а въ комнат — два чемодана.

— А, чортъ возьми!— пробормоталъ хозяинъ, почесывая за ухомъ.

— Ну?

— Такъ вы говорите, двухъ лошадей?

— Да, въ конюшн.

— И два чемодана?

— Да, въ комнат.

— Видите ли, въ чемъ дло… Вдь вы считали меня умершимъ, такъ?

— Считали.

— А если вы могли ошибиться, то могъ, конечно, ошибиться и я, неправда ли?

— И тоже счесть насъ умершими? Конечно.

— Ну, вотъ. А такъ какъ вы умерли безъ завщанія…

— Что же дальше?

— Я считалъ себя въ прав… Теперь я вижу, что этого не слдовало длать…

— Договаривайте. Вы считали себя въ прав?…

— Распорядиться оставшимся посл васъ наслдствомъ.

— А!.. А!..— воскликнули молодые люди.

— Но я все-таки очень радъ, что вы живы, господа.

— Значитъ, вы продали нашихъ лошадей?— спросилъ Коконна.

— Увы!

— И наши чемоданы?— спросилъ ла-Моль.

— Нтъ, нтъ, чемоданы я не продавалъ!— воскликнулъ ла-Гюрьеръ.— Я продалъ только то, что было въ нихъ.

— Послушай, ла-Моль,— сказалъ Коконна.— По-моему, это очень дерзкій негодяй. Какъ ты полагаешь, не выпотрошить ли намъ его?

Эта угроза произвела, повидимому, сильное впечатлніе на метра ла-Гюрьера.

— Но, мн кажется, господа,— пробормоталъ онъ,— что это дло можно какъ-нибудь уладить…

— Я больше, чмъ кто-либо другой, имю право жаловаться на тебя, — сказалъ ла-Моль.

— Вы совершенно правы, г. графъ. Я помню, что въ несчастную минуту осмлился угрожать вамъ.

— Да, пулей, которая пролетла на разстояніи двухъ дюймовъ отъ моей головы.

— Вы полагаете?

— Я-увренъ въ этомъ.

— Если вы уврены, — сказалъ съ самымъ невиннымъ видомъ ла-Гюрьеръ, поднимая кастрюлю, — то я, конечно, не осмлюсь противорчивъ вамъ.

— Ну, такъ знай же, что я, съ своей стороны, ничего не требую отъ тебя.

— Какъ?

— За однимъ исключеніемъ.

— Ай! Ай!— пробормоталъ ла-Гюрьеръ.

— Чтобы ты угощалъ обдомъ меня и моихъ друзей каждый разъ, какъ я буду въ этой сторон.

— Съ удовольствіемъ, съ удовольствіемъ! Я весь къ вашимъ услугамъ, г. графъ!— въ восторг воскликнулъ ла-Гюрьеръ.

— Значитъ, это ршено?

— Конечно, ршено. А вы, г. Коконна, согласны на это?— спросилъ хозяинъ.

— Да. Только, какъ и мой другъ, съ однимъ маленькимъ условіемъ.

— Съ какимъ же?

— Ты сейчасъ же отдашь графу ла-Молю пятьдесятъ экю, которыя я проигралъ ему и оставилъ у тебя.

— У меня, г. графъ? Когда же это?

— За четверть часа до того, какъ ты продалъ мою лошадь и мой чемоданъ.

— А, понимаю!— сказалъ ла-Гюрьеръ.

И, подойдя къ шкафу, онъ вынулъ изъ него одинъ за другимъ пятьдесятъ экю и подалъ ихъ ла-Молю.

— Хорошо,— сказалъ тотъ.— Приготовьте намъ яичницу, а эти пятьдесятъ экю отдайте Грегуару.

— О, вы щедры, какъ принцы, господа!— воскликнулъ ла-Гюрьеръ.— Можете разсчитывать на меня, я готовъ служить вамъ всмъ, чмъ могу.

— Въ такомъ случа,— сказалъ Коконна,— приготовь заказанную нами яичницу, да не жалй масла и ветчины.

И, взглянувъ на часы, онъ обратился къ ла-Молю:

— Ты поступилъ очень благоразумно, заказавъ завтракъ. У насъ три часа свободныхъ и гораздо лучше переждать ихъ здсь, чмъ гд-нибудь въ другомъ мст. Это тмъ удобне, что тутъ, если не ошибаюсь, мы на полдорог къ мосту Сенъ-Мишель.

И молодые люди сли за столъ въ той самой комнат, которую занимали въ памятный вечеръ 24 августа, когда Коконна предлагалъ ла-Молю сыграть на первую любовницу.

Къ чести нашихъ героевъ, слдуетъ прибавить, что теперь ни одному изъ нихъ не пришло въ голову предлагать такую ставку.

XIX.
Жилище Ренэ, парфюмера королевы-матери.

Въ ту эпоху, о которой идетъ рчь въ нашемъ роман, только пять мостовъ соединяли Парижъ съ Ситэ: де-Мене, о’Шантръ, Парижской Богоматери, Малый мостъ и Сень-Мишель. Одни были каменные, другіе — деревянные.

Въ многолюдныхъ частяхъ города, тамъ, гд особенно часто требовалась переправа, были устроены паромы, которые съ грхомъ пополамъ замняли мосты.

Вс пять мостовъ были по об стороны застроены домами, какъ въ настоящее, время мостъ Bekkio во Флоренціи.

У каждаго изъ нихъ была своя исторія, но мы займемся здсь исключительно только мостомъ Сенъ-Мишеля.

Онъ былъ сооруженъ изъ камня въ 1373 году и, несмотря на то, что казался очень прочнымъ, сильно пострадалъ отъ разлива Сены 31 января 1408 года. Въ 1416 году былъ выстроенъ новый мостъ, на этотъ разъ деревянный, но въ ночь 16 декабря 1547 года и его не стало. Около 1550 года, то-есть за двадцать два года до того времени, до котораго мы дошли въ нашемъ роман, былъ опять сооруженъ новый деревянный мостъ, который считался еще вполн надежнымъ, хоть его ужъ не разъ приходилось поправлять.

Среди домовъ, тянущихся вдоль моста Сенъ-Мишель и обращенныхъ фасадомъ къ островку, гд были сожжены тампліеры, стоялъ деревянный домъ, надъ которымъ нависла широкая крыша, какъ рсница надъ громаднымъ глазомъ. Въ первомъ этаж, надъ герметически закрытой дверью нижняго, было отворено окно, въ которомъ виднлся красноватый свтъ. Онъ привлекалъ вниманіе прохожихъ, и они невольно взглядывали на низкій, широкій фасадъ дома, выкрашенный въ голубую краску и украшенный золоченой рзьбой. На фриз, отдлявшемъ первый этажъ отъ нижняго, была изображена толпа чертей въ самыхъ странныхъ позахъ, а между фризомъ и окномъ была прибита выкрашенная въ голубую краску вывска съ слдующей надписью:

‘Ренэ-флорентинецъ, парфюмеръ ея величества королевы-матери’.

Дверь этой лавки, какъ мы уже говорили, была крпко-накрпко заперта, но лучше всякихъ запоровъ охраняла ее отъ ночныхъ нападеній страшная репутація Ренэ-парфюмера. Онъ наводилъ такой ужасъ на всхъ, что люди, проходившіе по мосту, приближаясь къ его дому, спшили перейти на другую сторону, какъ будто боялись, что запахъ духовъ дойдетъ до нихъ черезъ стну.

Но этого еще мало. Сосди Ренэ справа и слва, должно-быть, опасаясь скомпрометировать себя такимъ сосдствомъ, покинули свои жилища съ тхъ поръ, какъ флорентинецъ поселился на мосту Сенъ-Мишель. Такимъ образомъ два сосдніе съ Ренэ дома были заперты и необитаемы. А между тмъ многіе изъ тхъ, кому случалось проходить по мосту поздно вечеромъ или ночью, увряли, что видли сквозь запертыя ставни этихъ покинутыхъ домовъ свтъ и слышали доносившіеся оттуда звуки, похожіе на жалобы. Это де называло, что какія-то существа — неизвстно только, принадлежащія къ здшнему или другому міру — посщали эти дома.

А это повело къ тому, что живущіе рядомъ съ опуствшими домами стали подумывать, не благоразумне ли имъ послдовать примру своихъ сосдей.

Ренэ одинъ только пользовался правомъ не тушить огня въ назначенный часъ. Во-первыхъ, вс боялись его самого, а во-вторыхъ, ни ночной дозоръ ни караулъ не осмливались безпокоить человка, который былъ дорогъ королев-матери вдвойн: какъ соотечественникъ и какъ парфюмеръ.

Такъ какъ мы уврены, что философія XVIII вка уничтожила въ читател вру въ магію и колдуновъ, то приглашаемъ его войти вмст съ нами въ жилище Ренэ, которое въ тотъ суеврный вкъ наводило такой страхъ на всхъ.

Въ лавк нижняго этажа темно, въ ней нтъ никого. Ее отпираютъ утромъ, иногда очень поздно, а въ восемь часовъ вечера запираютъ. Здсь продаются духи, мази и разные косметическіе товары, которые приготовляетъ искусный химикъ. Два ученика помогаютъ ему въ этой розничной продаж, но они не ночуютъ въ дом. За нсколько минутъ до того, какъ закрывается лавка, они уходятъ въ улицу Календръ, гд живутъ. Утромъ они снова являются и прохаживаются около двери до тхъ поръ, пока ее не отопрутъ.

Итакъ, мы говорили, что лавка не освщена и въ ней нтъ никого.

Подъ нее отведена довольно длинная и довольно широкая комната, въ ней дв двери, изъ которыхъ каждая выходитъ за лстницу. Одна изъ этихъ лстницъ, боковая, проходитъ въ самой стн. Другая — наружная, ее видно съ набережной Августинцевъ и съ берега, гд теперь находится набережная Орфевръ.

Об лстницы ведутъ въ комнату перваго этажа.

Она такой же величины, какъ и нижняя, но занавсъ раздляетъ ее на дв части. Въ глубин первой — одна дверь, выходящая на наружную лстницу, въ боковой стн второй — другая, ведущая въ потайной ходъ. Она заставлена высокимъ, украшеннымъ рзьбой шкафомъ и при помощи искуснаго механизма отворяется, когда открываютъ его. Только Екатерина и Ренэ знаютъ о существованіи этой двери. Этимъ потайнымъ ходомъ проходитъ и уходитъ королева-мать, стоя у шкафа, въ которомъ продланы отверстія, и, приложивъ къ нему ухо или глазъ, она слышитъ и видитъ все, происходящее въ комнат.

Въ боковыхъ стнахъ второго отдленія есть еще дв двери, ничмъ не закрытыя и доступныя для всхъ. Одна ведетъ въ комнату безъ оконъ, освщенную сверху, въ которой нтъ ничего, кром печи, ретортъ, перегонныхъ кубовъ, тигелей и т. п. Это — лабораторія алхимика. Другая дверь выходитъ въ маленькую комнату, еще боле странную. Она совсмъ темная, безъ ковра и мебели, въ ней стоитъ одинъ только каменный жертвенникъ.

Полъ изъ плитняка постепенно понижается отъ средины къ краямъ. Кругомъ комнаты, около самыхъ стнъ, устроенъ желобъ съ воронкой, въ отверстіе которой видна темная вода Сены. На вбитыхъ въ стну гвоздяхъ висятъ какіе-то необыкновенные инструменты съ острыми, какъ у бритвы, лезвеями и тонкими, какъ у иглы, кончиками. Одни изъ нихъ блестятъ, какъ зеркала, другіе, напротивъ, матовые, сраго или темносиняго цвта. Въ углу бьются дв курицы, связанныя одна съ другой за лапки.

Это святилище предсказателя.

Вернемся опять въ среднюю комнату, раздленную на два отдленія.

Здсь принимаетъ Ренэ заурядныхъ постителей. Тутъ египетскіе идолы, муміи въ золоченыхъ повязкахъ, крокодилъ съ разинутой пастью, черепа съ пустыми глазными впадинами и шатающимися зубами и старыя, изгрызенныя мышами книги развлекаютъ вниманіе постителя и не даютъ ему сосредоточиться. За занавсомъ стоятъ склянки, странной формы коробочки и зловщаго вида амфоры. Все это освщено двумя совершенно одинаковыми серебряными лампадами, которыя какъ будто похищены изъ церкви Санта-Марія-Новелла или Ден-Серви во Флоренціи. Въ лампадахъ горитъ благовонное масло, и желтоватый свтъ ихъ льется съ высокаго, мрачнаго свода, съ котораго он спускаются на почернвшихъ цпочкахъ.

Ренэ, скрестивъ руки на груди и покачивая головой, ходитъ большими шагами по второму отдленію средней комнаты. Посл долгаго и тягостнаго раздумья онъ остановился около песочныхъ часовъ.

— Ахъ, я забылъ перевернуть ихъ, — пробормоталъ онъ.— Песокъ весь высыпался и, можетъ-быть, уже давно.

Затмъ, взглянувъ на луну, выплывавшую изъ темнаго облака, нависшаго, казалось, надъ самой колокольней собора Богоматери, онъ прибавилъ:

— Девять часовъ. Если она придетъ, то черезъ часъ или полтора, какъ обыкновенно. У меня будетъ достаточно времени на все.

Въ эту минуту послышались шаги около его дома. Ренэ приложилъ ухо къ длинной труб, другой конецъ которой выходилъ на улицу въ вид зминой головы.

— Нтъ, — сказалъ онъ, — это не она и не он. Это шаги мужчинъ. Они подходятъ къ моей двери… идутъ сюда.

Раздались три удара въ дверь.

Ренэ торопливо сошелъ внизъ, но, не отворяя двери, приложилъ къ ней ухо.

Снова раздались три удара.

— Кто тамъ?— спросилъ Ренэ.

— А разв непремнно нужно назвать себя?— спросилъ кто-то за дверью.

— Да, это необходимо, — отвтилъ Ренэ.

— Хорошо. Я графъ Аннибалъ де-Коконна.

— А я графъ Леракъ де-ла-Моль.

— Сію минуту, господа, я къ вашимъ услугамъ, — сказалъ Ренэ.

Онъ отворилъ задвижки, отодвинулъ засовы и, впустивъ молодыхъ людей, заперъ дверь на этотъ разъ только на замокъ. Потомъ онъ повелъ ихъ по наружной лстниц во второе отдленіе средней комнаты.

Ла-Моль, войдя, перекрестился подъ плащомъ, онъ былъ блденъ и руки его дрожали.

Коконна внимательно оглядлъ все бывшее въ комнат и хотлъ отворить дверь въ коморку съ жертвенникомъ, но Ренэ удержалъ его руку.

— Прошу извинить меня, — сказалъ онъ.— Лицъ, длающихъ мн честь своимъ посщеніемъ, я принимаю только въ этой комнат.

— А, это другое дло, — сказалъ Коконна.— Да къ тому же я усталъ и не прочь посидть.

И онъ опустился на стулъ.

На минуту наступило глубокое молчаніе. Ренэ ждалъ, чтобы который-нибудь изъ молодыхъ людей объяснился. Среди тишины слышно было тяжелое, свистящее дыханіе еще не совсмъ выздороввшаго Коконна.

— Вы — человкъ ученый, — заговорилъ наконецъ пьемонтецъ.— Скажите мн, пожалуйста, останусь ли я такимъ искалченнымъ на всю жизнь? Будетъ у меня всегда такое короткое дыханіе, не позволяющее мн здить верхомъ, фехтовать и сть яичницу съ ветчиной?

Ренэ приложилъ ухо къ груди Коконна и внимательно выслушалъ его.

— Нтъ, графъ, вы выздоровете, — сказалъ онъ.

— Ну, вы очень обрадовали меня.

Снова наступило молчаніе.

— Можетъ-быть, вы хотите, графъ, узнать у меня еще что-нибудь?— спросилъ Ренэ.

— Да, — отвтилъ Коконна, — я хочу узнать, дйствительно ли я влюбленъ.

— Конечно, влюблены.

— Почему вы думаете?

— Потому что вы спрашиваете меня объ этомъ.

— Mordi! А вдь вы, пожалуй, и правы. Но въ кого?

— Въ ту, которая теперь къ каждому слову прибавляетъ: ‘Mordi!’

— Вы, однако, замчательный человкъ!— съ изумленіемъ сказалъ Коконна.— Ну, теперь твоя очередь, ла-Моль.

Ла-Моль смутился и покраснлъ.

— Э, чортъ возьми!— воскликнулъ Коконна.— Говори же!

— Говорите, — сказалъ и Ренэ.

— Я не стану спрашивать васъ, — пробормоталъ ла-Моль, голосъ котораго сначала дрожалъ, но мало-по-малу окрпъ.— Я не стану спрашивать васъ, дйствительно ли я влюбленъ. Я знаю это самъ и не стараюсь обмануть себя. Но я прошу васъ сказать мн, буду ли я любимъ: сначала у мейя были надежды, теперь ихъ нтъ.

— Можетъ-быть, вы не сдлали всего, что нужно, и потому сами виноваты въ этомъ?

— А что же нужно длать? Разв, выказывая преданность и уваженіе любимой женщин, не доказываемъ мы этимъ, что искренно и глубоко любимъ ее?

— Ну, такимъ путемъ не всегда добиваются успха,— сказалъ Ренэ, — и вы сами знаете это.

— Такъ что же остается? Предаваться отчаянію?

— Нтъ, нужно обратиться за помощью къ наук. У каждаго человка есть антипатіи, которыя можно побдить, и симпатіи, которыя можно усилить. Желзо — не магнитъ, но, намагниченное, оно само начинаетъ притягивать желзо.

— Да, конечно, это такъ, — пробормоталъ ла-Моль, — но я ненавижу вс эти заговоры.

— А если ненавидите, — сказалъ Ренэ, — такъ не зачмъ было и приходить.

— Полно, полно, любезный другъ,— сказалъ Коконна, — перестань ребячиться… Можете вы показать мн дьявола, г. Ренэ?

— Нтъ, графъ, не могу.

— Очень жаль, мн хотлось бы перемолвиться съ нимъ однимъ словечкомъ. Это, можетъ-быть, ободрило бы ла-Моля.

— Ну, хорошо, — сказалъ ла-Моль, — буду говорить прямо. Я слыхалъ, что въ такихъ случаяхъ длаютъ изъ воску подобіе любимой женщины. Врное это средство?

— Врнйшее.

— И это не будетъ опасно для ея здоровья или жизни?

— Нисколько.

— Въ такомъ случа я согласенъ испробовать это средство.

— Хочешь, я начну первый?— спросилъ Коконна.

— Нтъ, — отвтилъ ла-Моль.— Если я ужъ началъ, то дойду до конца!

— Вы горячо, всмъ сердцемъ желаете добиться взаимности вашей возлюбленной?— спросилъ Ренэ.

— О, я умираю отъ этого желанія!— воскликнулъ ла-Моль.

Въ это время кто-то постучался въ уличную дверь, но такъ тихо, что только Ренэ услыхалъ этотъ стукъ, да и то потому, что ждалъ его.

Предлагая ла-Молю незначительные вопросы, онъ въ то же время незамтно приложилъ ухо къ слуховой труб и, различивъ голоса стоявшихъ около двери лицъ, остался, повидимому, очень доволенъ.

— Теперь, — сказалъ онъ ла-Молю, — всей силой вашей воли призовите женщину, которую вы любите.

Ла-Моль опустился на колни, какъ бы обращаясь къ божеству, а Ренэ вышелъ въ первое отдленіе комнаты и неслышно спустился внизъ по наружной лстниц. Черезъ минуту легкіе шаги послышались въ лавк.

Ла-Моль, поднявшись съ колнъ, увидалъ около себя уже успвшаго вернуться Ренэ. Флорентинецъ держалъ въ рук не особенно искусно вылпленную изъ воска фигурку въ корон и мантіи.

— Вы все еще хотите, чтобы царственная особа полюбила васъ?— спросилъ онъ.

— Да, — отвтилъ ла-Моль, — я готовъ отдать за это жизнь, готовъ погубить свою душу!

— Хорошо, — сказалъ флорентинецъ и, опустивъ кончики пальцевъ въ кружку съ водой, окропилъ голову фигурки, проговоривъ нсколько латинскихъ словъ.

Ла-Моль вздрогнулъ, онъ понялъ, что совершается святотатство.

— Что вы длаете?— спросилъ онъ.

— Я окрестилъ эту фигурку и далъ ей имя Маргариты.

— Но зачмъ же?

— Чтобы установить симпатію.

Ла-Моль хотлъ сказать что-то, помшать Ренэ продолжать, но насмшливый взглядъ Коконна остановилъ его.

Ренэ замтилъ намреніе ла-Моля.

— Мн нужно ваше полное согласіе, — сказалъ онъ.

— Хорошо, продолжайте, — отвтилъ ла-Моль.

Ренэ начертилъ на маленькой полоск красной бумаги нсколько католическихъ знаковъ и, продвъ ее въ ушко стальной иголки, проткнулъ сердце фигурки.

И странная вещь! Изъ ранки показалась капелька крови.

Потомъ Ренэ зажегъ бумажку и капля крови высохла на раскалившейся отъ огня иголк, кругомъ которой растопился воскъ.

— Вотъ такъ, силою симпатіи, — сказалъ онъ, — ваша любовь проникнетъ въ сердце любимой вами женщины и оно запылаетъ любовью къ вамъ.

Коконна, какъ вольнодумецъ, тихонько посмивался себ въ усы, но ла-Моль, влюбленный и суеврный, чувствовалъ, что холодный потъ выступаетъ у него на лбу.

— А теперь, — продолжалъ Ренэ, — поцлуйте фигурку въ губы и скажите: ‘Маргарита, я люблю тебя. Приди, Маргарита!’

Ла-Моль повиновался.

Въ эту минуту скрипнула отворившаяся во второмъ отдлеленіи дверь и послышались легкіе шаги.

Коконна очень хотлось посмотрть, кто пришелъ. Боясь приподнять занавсъ, чтобы Ренэ опять не остановилъ его, какъ въ то время, когда онъ хотлъ отворить дверь, пьемонтецъ вынулъ кинжалъ и, сдлавъ разрзъ въ толстомъ занавс, заглянулъ въ него. Въ то же мгновеніе у него вырвался крикъ изумленія, а за занавсомъ вскрикнули дв женщины.

— Что такое случилось?— спросилъ ла-Моль, чуть не выронивъ изъ рукъ восковую фигурку, которую Ренэ поспшилъ взять у него.

— А то,— отвтилъ Коконна, — что герцогиня Неверская и королева Маргарита здсь!

— Ну, что, неврующіе, — съ суровой улыбкой спросилъ Ренэ, — будете вы еще посл этого сомнваться въ сил симпатіи?

Ла-Моль остолбенлъ отъ изумленія, увидавъ королеву. Коконна смутился на минуту, узнавъ герцогиню Неверскую. Первый вообразилъ, что заклинанія Ренэ вызвали призракъ Маргариты, второй, видя полуотворенную дверь, въ которую вошли прекрасные призраки, скоро объяснилъ себ это чудо боле простымъ и естественнымъ образомъ.

Между тмъ, какъ ла-Моль крестился и вздыхалъ такъ, что распались бы и каменныя глыбы, Коконна усплъ задать себ нсколько философскихъ вопросовъ и прогнать злого духа, при помощи кропила, которое называется невріемъ. Увидавъ въ отверстіе занавса изумленное лицо герцогини Неверской и насмшливую улыбку Маргариты, онъ ршилъ, что пришла пора дйствовать. И, понимая, что за друга можно сказать то, чего не осмлишься сказать за себя, онъ подошелъ не къ герцогин Неверской, а къ Маргарит и, преклонивъ колно, воскликнулъ:

— Сію минуту, ваше высочество, Ренэ, по просьб моего друга, графа де-ла-Моля, вызывалъ вашу тнь. И вотъ, къ моему величайшему изумленію, ваша тнь явилась въ сопровожденіи дорогого для меня существа, которое я поручаю моему другу. Тнь королевы Наваррской, прикажите вашей спутниц уйти за занавсъ!

Маргарита разсмялась и сдлала знакъ Генріетт, которая ушла во второе отдленіе комнаты.

— Ла-Моль, другъ мой, — сказалъ Коконна, — будь краснорчивъ, какъ Демосенъ, какъ Цицеронъ! Ты долженъ убдить герцогиню Неверскую, что я самый покорный, врный и преданный ея слуга. Помни, что отъ этого зависитъ жизнь моя!

— Но…— пробормоталъ ла-Моль.

— Длай, что я говорю теб. А васъ, г. Ренэ, я попрошу присмотрть, чтобы никто не помшалъ намъ.

Ренэ ушелъ.

— Mordi!— воскликнула Маргарита.— Вы человкъ умный. Я слушаю васъ. Посмотримъ, что вы скажете мн!

— Вотъ что, ваше величество. Тнь моего друга — это, дйствительно, тнь, доказательствомъ чему служитъ то, что она не произноситъ ни слова — умоляла меня воспользоваться данной мн, какъ человку, способностью членораздльной рчи, чтобы сказать вамъ, прекрасная тнь, мой другъ ла-Моль лишился тла и дыханія изъ-за вашихъ прекрасныхъ, но суровыхъ глазъ. Если бы вы были не тнью королевы, а самой королевой, я, конечно, не осмлился бы передавать это вамъ, дочери Генриха II, сестр короля Карла IX и супруг короля Наваррскаго. Но тни не знаютъ гордости и не сердятся за то, что ихъ любятъ. А потому попросите ваше тло полюбить хоть немножко душу бднаго ла-Моля. Эта душа страдаетъ. Сначала ее обидлъ другъ, который три раза пронзилъ ла-Моля шпагой, а потомъ ее опалилъ огонь вашихъ глазъ,— огонь, въ тысячу разъ боле жгучій, чмъ адское пламя. Пожалйте же эту бдную душу, полюбите то, что было когда-то красивымъ ла-Молемъ, и, если вы лишены дара слова, сдлайте какой-нибудь знакъ, улыбнитесь. Душа моего друга умна и пойметъ все. Улыбнитесь же и вы, mordi! я проколю шпагой Ренэ, чтобы онъ, пользуясь своей властью надъ тнями, принудилъ вашу тнь, которую онъ такъ кстати вызвалъ, сдлать что-нибудь не совсмъ для нея приличное.

При такомъ заклинаніи Коконна, который стоялъ передъ королевой въ поз Энея, сходящаго въ адъ, Маргарита не могла удержаться и громко расхохоталась. Потомъ, не промолвивъ ни слова, какъ и подобало въ такихъ обстоятельствахъ царственной тни, она протянула Коконна руку.

Тотъ осторожно взялъ ее въ свою и позвалъ ла-Моля.

— Тнь моего друга,— воскликнулъ онъ,— иди сюда скоре! Ла-Моль, дрожа отъ волненія, подошелъ къ нему.

— Хорошо, — сказалъ Коконна.— А теперь наклони свое безтлесное, красивое смуглое лицо къ этой призрачной блоснжной рук!

И Коконна, нагнувъ голову ла-Моля, поднесъ къ его губамъ руку королевы и съ минуту держалъ ихъ въ такомъ положеніи, при чемъ прелестная ручка не длала ни малйшей попытки освободиться изъ плна.

Съ губъ Маргариты не сходила улыбка, но герцогиня Неверская не улыбалась. Неожиданное появленіе молодыхъ людей взволновало ее, и еще не успла она оправиться, какъ страстная ревность вспыхнула въ ея сердц. По ея мннію, Коконна не слдовало такъ забывать о своихъ длахъ изъ-за чужихъ.

Ла-Моль замтилъ, что она нахмурила брови, видлъ, какъ грозно блеснули ея глаза, и, несмотря на блаженство, которое испытывалъ и которому ему такъ страстно хотлось отдаться вполн, понялъ, какой опасности подвергается его другъ, и ршилъ помочь ему.

Итакъ, выпустивъ ручку Маргариты, онъ подошелъ къ герцогин Неверской и, преклонивъ колно, взялъ ее за руку.

— О, самая прекрасная и очаровательная изъ всхъ женщинъ! Я говорю, конечно, о живыхъ женщинахъ, а не о тняхъ, — прибавилъ онъ, взглянувъ на Маргариту и улыбнувшись ей.— Позвольте душ, освобожденной отъ грубой земной оболочки, загладить ошибку существа тлеснаго, увлеченнаго дружбой. Г. Коконна только человкъ, правда, сильный, смлый и красивый, но бренный, какъ и все живущее. Omnis caro fenum. Несмотря на то, что онъ съ утра до вечера восхваляетъ мн васъ, несмотря на то, что, какъ вы сами видли, онъ можетъ наносить страшные удары противнику, этотъ храбрый боецъ, такой краснорчивый съ тнью, не осмливается говорить съ женщиной. Вотъ почему онъ обратился къ тни королевы, а мн поручилъ сказать вамъ, что онъ кладетъ къ ногамъ вашимъ свое сердце и свою душу. Онъ умоляетъ, чтобы ваши божественные глаза съ состраданіемъ взглянули на него, чтобы ваши розовые пальчики сдлали ему знакъ подойти, чтобы вашъ звучный, музыкальный голосъ сказалъ ему слова, которыя никогда не забываются. А если вы не сжалитесь надъ нимъ, онъ просилъ меня нанести ему во второй разъ ударъ моей шпагой, къ чему ему жизнь, если вы не позволите ему жить только для васъ одной!

Коконна говорилъ горячо и шутливо, рчь ла-Моля была полна чувства и трогательной нжности.

Когда онъ кончилъ, Генріетта, внимательно слушавшая его и не спускавшая съ него глазъ, перевела ихъ на Коконна, чтобы по выраженію его лица узнать, врно ли передаетъ ла-Моль его чувства. И, должно-быть, лицо Коконна сказало ей истину: вспыхнувъ, она улыбнулась, при чемъ блеснули ея блые и ровные, какъ жемчугъ, зубы, и прерывающимся отъ волненія голосомъ спросила:

— Правда это?

— Mordi!— воскликнулъ Коконна, очарованный ея взглядомъ.— Правда, правда! Клянусь въ этомъ вашей жизнью, клянусь моей смертью!

— Такъ подите сюда!— сказала Генріетта, протягивая ему руку.

Коконна подбросилъ свой бархатный беретъ и въ одно мгновеніе очутился около молодой женщины. А ла-Моль, по знаку Маргариты, подошелъ къ ней.

Въ это время Ренэ показался у двери, въ глубин комнаты.

— Тише!— сказалъ онъ.— Тише!

Въ ту же минуту въ стн послышался звукъ повернувшагося въ замк ключа и скрипъ отворившейся двери.

— Мн кажется,— гордо сказала Маргарита,— что никто не иметъ права входить сюда, пока мы здсь!

— Даже королева-мать?— шепнулъ ей на ухо Ренэ.

Маргарита тотчасъ же бросилась къ наружной лстниц, увлекая за собою ла-Моля, Генріетта и Коконна, обнявшись, побжали за ними и вс четверо улетли, какъ улетаютъ при первомъ подозрительномъ звук птицы, только что цловавшіяся носиками на цвтущей втк.

XX.
Черныя куры.

Об парочки исчезли какъ разъ во-время. Когда Екатерина вкладывала ключъ въ замокъ второй двери, Коконна и герцогиня Неверская только что вышли изъ комнаты и, войдя, она слышала, какъ скрипла лстница, по которой он бжали.

Екатерина подозрительно оглядлась кругомъ и устремила свои проницательные глаза на Ренэ, который низко кланялся ей.

— Кто здсь былъ?— спросила она

— Влюбленные, которые пришли въ восторгъ, когда я уврилъ ихъ, что они любятъ другъ друга.

— Ну, и Богъ съ ними!— сказала Екатерина, пожавъ плечами.— Теперь тутъ нтъ никого?

— Никого, кром вашего величества и меня.

— Исполнилъ ты мое приказаніе?

— Относительно черныхъ куръ?

— Да.

— Он готовы, ваше величество.

— Ахъ, какъ жаль, что ты не еврей!

— Я… еврей? Почему же жаль?

— Потому что тогда ты могъ бы читать прекрасныя еврейскія книги о жертвоприношеніяхъ. Я велла перевести для себя одну изъ нихъ, въ ней говорится, что евреи искали предвщаній не въ сердц или печени жертвъ, какъ римляне, а въ мозгу. Тамъ находили они таинственные знаки, начертанные всемогущей десницей судьбы.

— Да, это врно, ваше величество. То же самое говорилъ мн одинъ мой пріятель, старый раввинъ.

— Иногда по этимъ знакамъ, — продолжала Екатерина, — можно сдлать цлый рядъ предсказаній. Только ученые халдеи совтуютъ…

— Что же?— спросилъ Ренэ, видя, что королева нершительно остановилась.

— Они совтуютъ изслдовать человческій мозгъ, такъ какъ онъ боле развитъ и между нимъ и волею гадателя легче установить симпатію.

— Къ сожалнію, это невозможно, ваше величество!

— По крайней мр, трудно, — сказала Екатерина.— Если бы мы знали это во время Вароломеевской ночи — а, Ренэ? Какая богатая жатва! Но первый же осужденный на казнь… да, я подумаю объ этомъ! А пока удовольствуемся тмъ, что у насъ есть въ настоящую минуту… Комната для жертвоприношеній готова?

— Готова, ваше величество.

— Пойдемъ туда.

Ренэ взялъ свчу, отъ который распространялся то легкій и острый, то сильный и удушливый запахъ, что доказывало, что она состоитъ изъ разныхъ веществъ. Свтя Екатерин, онъ первый вошелъ въ комнату.

Королева сама выбрала изъ жертвенныхъ инструментовъ ножъ изъ синеватой стали, а Ренэ взялъ одну изъ двухъ куръ, привязанныхъ въ углу.

— Что же будемъ мы изслдовать?— спросилъ онъ.

— Печень у одной курицы и мозгъ у другой. Если результаты будутъ въ обоихъ случаяхъ одинаковы, придется поврить имъ, въ особенности, если они сойдутся съ полученными нами раньше.

— Съ чего прикажете начать, ваше величество?

— Сначала изслдуемъ печень.

— Хорошо,— сказалъ Ренэ и, положивъ курицу на маленькій жертвенникъ, привязалъ ее къ двумъ ввернутымъ по краямъ его кольцамъ, такъ что птица хоть и билась, но не могла сдвинуться съ мста.

Екатерин не удалось зарзать ее сразу. Курица успла крикнуть три раза прежде, чмъ издохла.

— Опять то же!— прошептала Екатерина.— Три смерти!

И она вскрыла курицу.

— Печень снова наклонена влво, — продолжала она.— Три смерти и затмъ перемна династіи. Это ужасно, Ренэ!

— Сдлаемъ второй опытъ, ваше величество, — сказалъ Ренэ, — и посмотримъ, сойдутся ли предвщанія.

Онъ отвязалъ мертвую курицу и, бросивъ ее въ уголъ, пошелъ за другой, но та, должно-быть. предчувствуя своей подруги, что предстоитъ ей самой, начала бгать кругомъ комнаты, а когда Ренэ загналъ ее въ уголъ, перелетла ему черезъ голову. При этомъ она задла свчу, которую Екатерина держала въ рук, и свча погасла.

— Вотъ такъ угаснетъ и наша династія, Ренэ, — сказала королева.— Она исчезнетъ съ лица земли отъ дуновенія смерти. А вдь у меня три сына — три!— грустно прошептала она.

Ренэ взялъ у нея изъ рукъ потухшую свчу и пошелъ въ сосднюю комнату зажечь ее.

Вернувшись, онъ увидалъ, что курица забилась въ устье воронки.

— Я сразу отржу ей голову, — сказала Екатерина, — и она не успетъ крикнуть.

Когда Ренэ привязалъ курицу, Екатерина, дйствительно, однимъ ударомъ отрзала ей голову. Но въ предсмертныхъ конвульсіяхъ курица три раза раскрывала клювъ, а затмъ онъ уже закрылся навсегда.

— Видишь?— сказала Екатерина.— Вмсто трехъ криковъ три вздоха. Всегда, всегда три. Они умрутъ вс трое… Посмотримъ теперь на мозгъ.

Екатерина срзала поблвшій гребешокъ курицы, осторожно разрзала ей голову и, раздливъ ее пополамъ, чтобы весь мозгъ былъ на виду, старалась найти въ его извилинахъ сходство съ какой-нибудь буквой.

— Опять!— вдругъ воскликнула она, всплеснувъ руками.— Опять то же! И на этотъ разъ предвщаніе еще ясне, чмъ прежде. Поди сюда и посмотри!

Ренэ подошелъ.

— Какая это буква?— спросила Екатерина, показывая ему одно мсто въ мозгу.

— ‘Г’,— отвтилъ Рене.

— А сколько разъ она повторяется?

Ренэ сосчиталъ.

— Четыре раза, — сказалъ онъ.

— Да, четыре. Теперь понимаешь? Это значитъ ‘Генрихъ IV’. О, я проклята въ моемъ потомств!— воскликнула Екатерина, бросивъ ножъ.

Ужасенъ былъ видъ этой женщины, освщенной тусклымъ пламенемъ свчи. Она поблднла, какъ смерть, и въ отчаяніи ломала свои окровавленныя руки.

— Онъ будетъ царствовать,— тяжело вздохнувъ, сказала она.— Онъ будетъ царствовать!

— Онъ будетъ царствовать, — повторилъ Ренэ и глубоко задумался.

Однако черезъ минуту мрачное лицо Екатерины просвтлло: счастливая мысль блеснула у нея въ ум.

— Ренэ, — сказала она, протянувъ руку къ флорентинцу, но не повертывая къ нему опущенной на грудь головы, — Ренэ, знаешь ты ужасную исторію о перузскомъ врач, который сразу отравилъ свою дочь и ея любовника?

— Знаю, ваше величество.

— А этотъ любовникъ былъ?..— задумчиво проговорила Екатерина.

— Король Владиславъ.

— Да, да, такъ!— прошептала королева.— Извстны теб какія-нибудь подробности этой исторіи?

— У меня есть старинная книга, ваше величество, въ которой она описывается.

— Такъ пойдемъ отсюда и дай мн эту книгу.

Они оба вышли изъ комнаты.

— Не будетъ ли у вашего величества какихъ нибудь приказаній насчетъ новыхъ жертвъ?— спросилъ Ренэ.

— Нтъ, Ренэ, не будетъ, теперь я почти совсмъ убдилась. Но мы все-таки постараемся достать голову какого-нибудь осужденнаго, въ день казни ты условишься съ палачомъ.

Ренэ поклонился въ знакъ согласія, а потомъ, взявъ въ руки свчу, подошелъ къ полкамъ съ книгами, всталъ на стулъ, досталъ одну книгу и подалъ ее королев.

— Что это такое?— спросила она, открывъ книгу.— ‘Руководство о томъ, какъ выращивать и выкармливать кречетовъ и соколовъ, чтобы сдлать ихъ смлыми и всегда готовыми летть на охоту’.

— Ахъ, извините, ваше величество, — сказалъ Ренэ, — я ошибся. Это сочиненіе объ охот, написанное луккскимъ ученымъ для знаменитаго Каструччіо Кастракани. Оно въ такомъ же переплет, какъ та книга, которую я хотлъ достать для васъ, и стояла рядомъ съ ней. Вотъ почему я ошибся. Это ‘Руководство’ — очень рдкая книга. Ее во всемъ свт есть только три экземпляра: одинъ хранится въ венеціанской библіотек, другой былъ купленъ вашимъ предкомъ Лоренцо и поднесенъ Пьетро Медичи королю Карлу VIII, когда тотъ былъ проздомъ во Флоренціи, а третій — у меня.

Спрыгнувъ со стула, Ренэ перелистывалъ разсказъ о перузскомъ врач и, найдя то мсто, которое искалъ, подалъ Екатерин книгу открытою.

Она сла къ столу, на который Ренэ поставилъ волшебную свчу, и при голубоватомъ свт ея прочитала вполголоса нсколько строкъ.

— Вотъ все, что мн нужно было знать,— сказала она, закрывъ книгу.

И она встала, оставивъ ее на стол. Въ ум ея зрла зародившаяся въ немъ мысль.

Екатерина сдлала нсколько шаговъ, наклонивъ голову, приложивъ палецъ къ губамъ и храня молчаніе.

Потомъ, вдругъ остановившись передъ Ренэ, она устремила на него свои холодные и круглые, какъ у хищной птицы, глаза и сказала:

— Признайся, что ты приготовлялъ для нея какое-нибудь зелье.

— Для кого?— вздрогнувъ, спросилъ Ренэ.

— Для баронессы де-Совъ.

— Нтъ, ваше величество, никогда.

— Никогда?

— Клянусь Богомъ!

— А между тмъ это очень похоже на колдовство. Онъ, такой непостоянный, все еще любитъ ее до безумія.

— Кто, ваше величество?

— Онъ, проклятый Генрихъ — тотъ, кто наслдуетъ моимъ тремъ сыновьямъ и кого будутъ называть Генрихомъ IV, хоть онъ сынъ Жанны д’Альбрэ.

И при послднихъ словахъ изъ груди Екатерины вырвался вздохъ, заставившій Ренэ вздрогнуть: онъ вспомнилъ о знаменитыхъ перчаткахъ, которыя приготовилъ для королевы Наваррской по приказанію Екатерины.

— А я думалъ, что король Наваррскій сошелся съ своей женой.

— Это комедія, Ренэ, комедія. Не знаю, съ какой цлью разыгрываютъ они ее, знаю только, что меня обманываютъ вс. Даже моя дочь, Маргарита, возстала противъ меня. Можетъ-быть, и она разсчитываетъ на смерть своихъ братьевъ, надется быть французской королевой!

— Можетъ-быть, — сказалъ Ренэ, который снова задумался и повторилъ, какъ эхо, страшное предсказаніе Екатерины.

— Ну, тамъ увидимъ, — сказала она и пошла къ двери, находящейся въ глубин комнаты. Такъ какъ она была уврена что они одни, то не считала нужнымъ итти по потайной лстниц.

Ренэ пошелъ впередъ, и черезъ минуту они оба очутились въ лавк.

— Ты общалъ приготовить мн новыя косметики для рукъ и губъ, — сказала Екатерина.— Подходитъ зима, а ты знаешь, что кожа у меня очень чувствительна къ холоду.

— Я уже приготовилъ все, ваше величество, и завтра принесу вамъ.

— Завтра ты можешь застать меня не раньше девяти или десяти часовъ вечера. Я говю.

— Хорошо, ваше величество. Я приду въ Лувръ въ девять часовъ.

— У баронессы де-Совъ прелестныя руки и губы, — равнодушно замтила Екатерина.— Чмъ она мажетъ ихъ?

— Руки?

— Да, хоть руки.

— Геліотропной мазью.

— А губы?

— Для губъ я приготовилъ ей новую, изобртенную мною помаду, по баночк которой хотлъ принести завтра вашему величеству и ей.

Екатерина на минуту задумалась.

— Впрочемъ, она очень красива, — сказала она, какъ бы отвчая на свою мысль, — и немудрено, что беарецъ такъ влюбленъ въ нее.

— А главное, она глубоко предана вашему величеству,— сказалъ Ренэ, — мн такъ кажется, по крайней мр.

Екатерина улыбнулась и пожала плечами.

— Когда женщина любитъ, — сказала она, — разв можетъ она быть предана кому-нибудь, кром своего возлюбленнаго! Ну, право же, ты приготовлялъ для нея какое-нибудь зелье?

— Нтъ, ваше величество, клянусь вамъ!

— Ну, хорошо, довольно объ этомъ. Покажи мн новую помаду, отъ которой ея губы станутъ еще свже и красне.

Ренэ подошелъ къ полк и показалъ Екатерин шесть серебряныхъ, совершенно одинаковыхъ коробочекъ, стоявшихъ рядомъ.

— Вотъ единственное зелье, которое она просила у меня,— сказалъ онъ.— Я, дйствительно, приготовивъ эту помаду собственно для нея: кожа у нея на губахъ такъ нжна, что трескается и отъ солнца и отъ втра.

Екатерина открыла одну коробочку, въ ней была помада прелестнаго алаго цвта.

— Ренэ,— сказала она, — дай мн мазь для рукъ, я возьму ее съ собою.

Ренэ ушелъ со свчою за мазью, но, уходя, онъ видлъ, какъ Екатерина быстро схватила одну коробочку помады и спрятала ее подъ плащъ. Онъ привыкъ къ такимъ похищеніямъ королевы-матери и сдлалъ видъ, что не замтилъ ничего.

Доставъ мазь, Ренэ завернулъ ее въ бумагу съ гербовыми лиліями и принесъ королев.

— Вотъ мазь, ваше величество, — сказалъ онъ.

— Благодарю, Ренэ,— сказала Екатерина II, посл небольшой паузы, прибавила:

— Отнеси баронесс де-Совъ губную помаду дней черезъ восемь или десять. Я сначала хочу сама попробовать ее.

И Екатерина повернулась, собираясь уходить.

— Прикажете проводить васъ, ваше величество?— спросилъ Ренэ.

— Только до конца моста, — отвтила Екатерина.— Около него дожидаются мои люди съ носилками.

Они дошли вмст до угла улицы Барильери, гд четверо конныхъ провожатыхъ ждали королеву около носилокъ безъ гербовъ.

XXI.
Комнаты баронессы де-Совъ.

Екатерина не ошиблась въ своихъ предположеніяхъ: Генрихъ, дйствительно, принялся за прежнее и каждый вечеръ отправлялся къ баронесс де-Совъ. Сначала онъ старался длать это незамтно, потомъ мало-по-малу недоврчивость его ослабла и онъ пересталъ принимать предосторожности. Такимъ образомъ, Екатерина имла полную возможность убдиться, что королевой Наваррской только считалась Маргарита, а на самомъ дл была баронесса де-Совъ.

Въ начал этого романа мы уже сказали нсколько словъ о покояхъ баронессы де-Совъ. Но дверь, въ которую Даріола впустила короля Наваррскаго, тотчасъ же заперлась за нимъ и потому намъ совершенно неизвстенъ этотъ пріютъ тайной любви беарнца.

Читатель уже знаетъ, что комнаты баронессы де-Совъ находились во второмъ этаж, почти надъ самыми апартаментами Генриха. Дверь изъ нихъ вела въ коридоръ, на конц котораго находилось стрльчатое окно. Оно было составлено изъ маленькихъ стеколъ въ свинцовой оправ и даже въ самые ясные дни пропускало лишь слабый свтъ. Зимой же, начиная съ трехъ часовъ пополудни, въ коридор приходилось зажигать лампу. А такъ какъ въ нее вливали столько же. масла, сколько и лтомъ, то около десяти часовъ вечера она обыкновенно потухала. Такимъ образомъ, съ наступленіемъ зимы любовники чувствовали себя въ еще большей безопасности.

Маленькая передняя, обитая шелковой матеріей съ большими желтыми цвтами, пріемная, обтянутая голубымъ бархатомъ, спальня съ кроватью съ витыми колонками и шелковымъ занавсомъ изъ вишневаго атласа, съ зеркаломъ въ серебряной рам и двумя картинами, сюжетами которыхъ была любовь Венеры и Адониса, — вотъ каково было помщеніе — теперь сказали бы гнздышко — прелестной придворной дамы королевы Екатерины Медичи.

При боле внимательномъ осмотр можно было замтить напротивъ туалета, заставленнаго всми необходимыми принадлежностями, маленькую дверку въ темномъ углу комнаты. Она вела въ молельню, гд на возвышеніи, на которое вели дв ступеньки, стоялъ аналой. Въ молельн, какъ бы для этого, чтобы сгладить впечатлніе отъ двухъ миологическихъ картинъ, о которыхъ мы упоминали, были три или четыре картины чисто духовнаго содержанія. Между ними висло на золоченыхъ гвоздяхъ оружіе: въ ту эпоху тайныхъ интригъ женщины тоже носили оружіе, а иногда и владли имъ не хуже мужчинъ.

Вечеромъ, на другой день посл происшествій, описанныхъ нами въ предыдущей глав, баронесса де-Совъ сидла съ королемъ Наваррскимъ на диван, въ своей спальн. Она говорила ему о своихъ опасеніяхъ за него и о своей любви, приводя въ доказательство того и другого самопожертвованіе, высказанное ею въ ту памятную ночь, которую Генрихъ провелъ у своей жены. Это было, какъ извстно читателю, спустя сутки посл Вароломеевской ночи.

Генрихъ, съ своей стороны, благодарилъ баронессу. Въ этотъ вечеръ она была прелестна въ простомъ батистовомъ пеньюар, и онъ очень горячо выказывалъ ей свою признательность.

Король Наваррскій былъ, дйствительно, влюбленъ, и потому задумчивъ. Баронесса де-Совъ, всмъ сердцемъ полюбившая человка, любить котораго ей велла Екатерина, то и дло взглядывала на Генриха, желая увидать, сходится ли выраженіе его глазъ съ его словами.

— Будьте откровенны, Генрихъ, — сказала она.— Въ ту ночь, которую вы провели въ кабинет ея величества съ графомъ ла-Молемъ, не жалли ли вы, что онъ мшаетъ вамъ пройти въ спальню королевы?

— Да, дйствительно, очень жаллъ, моя дорогая, — отвтилъ Генрихъ, — потому что иначе, какъ черезъ эту спальню мн нельзя было пройти сюда, гд я такъ счастливъ въ эту минуту.

Баронесса де-Совъ улыбнулась.

— И вы съ тхъ поръ не были у королевы?

— Былъ нсколько разъ, но всегда говорилъ объ этомъ вамъ.

— И вы никогда не пойдете къ ней, не сказавъ мн?

— Никогда.

— Можете поклясться въ этомъ?

— Я, конечно, не задумался бы дать вамъ клятву, если бы былъ гугенотомъ, но…

— Но что же?

— Но католическая религія, догматы которой я въ настоящее время изучаю, запрещаетъ клясться.

— Гасконецъ!— сказала, покачавъ головою, баронесса.

— Ну, теперь ваша очередь, Шарлотта, — сказалъ Генрихъ.— Будете вы откровенно отвчать на мои вопросы?

— Конечно, — отвтила молодая женщина.— Мн нечего скрывать отъ васъ.

— Хорошо. Такъ объясните же мн разъ навсегда, почему посл отчаяннаго сопротивленія, которое вы оказывали мн до моего брака, вы посл него сдлались мене жестоки? Почему стали вы снисходительне ко мн, неловкому беарнцу, смшному провинціалу, королю слишкомъ бдному, чтобы поддерживать блескъ своихъ коронныхъ брилліантовъ?

— Вы просите меня, Генрихъ, — сказала баронесса, — разъяснить вамъ загадку, которую не могли разгадать въ продолженіе трехъ тысячъ лтъ вс мудрецы міра. Никогда не спрашивайте у женщины, почему она любитъ васъ. Спрашивайте только, любитъ ли она.

— А любите вы меня, Шарлотта?— спросилъ Генрихъ.

— Я васъ люблю,— отвтила съ очаровательной улыбкой баронесса де-Совъ, положивъ свою прекрасную руку въ руку Генриха.

Тотъ удержалъ ее.

— А что, — продолжалъ онъ, все еще занятый своей мыслью.— А что, если я разгадалъ эту загадку, надъ которой въ продолженіе трехъ тысячъ лтъ напрасно ломаютъ себ головы вс мудрецы міра — разгадалъ, по крайней мр, относительно васъ, Шарлотта?

Баронесса покраснла.

— Вы любите меня, — продолжалъ Генрихъ.— Больше этого я, конечно, ничего не могу требовать и считаю себя счастливйшимъ человкомъ въ свт. Но вы знаете, что человкъ никогда не бываетъ счастливъ вполн. Даже Адамъ не чувствовалъ себя вполн счастливымъ въ раю и вкусилъ отъ древа познанія добра и зла. Вотъ почему и всхъ насъ мучитъ любопытство и мы всю жизнь ищемъ чего-то неизвстнаго. Помогите мн, моя дорогая, найти то неизвстное, которое мучитъ меня. Скажите, не королева ли Екатерина велла вамъ полюбить меня?

— Говорите тише, Генрихъ, — сказала Шарлотта, — когда упоминаете о королев-матери.

— Полноте!— отвтилъ Генрихъ такъ беззаботно и доврчиво, что обманулась даже баронесса де-Совъ.— Въ прежнее время, когда мы были въ дурныхъ отношеніяхъ, мн, дйствительно, слдовало опасаться ее, эту добрую мать, но теперь, когда я сталъ мужемъ ея дочери…

— Мужемъ королевы Маргариты!— сказала Шарлотта, вспыхнувъ отъ ревности.

— Тсъ! На этотъ разъ вамъ слдуетъ говорить тише… Теперь, когда я сталъ мужемъ ея дочери, мы сдлались самыми лучшими друзьями въ мір. Что требовалось отъ меня? Да, должно-быть, только одно: чтобы я перешелъ въ католичество. Ну, что же, благодать коснулась меня, и я, по предстательству св. Вароломея, сталъ католикомъ. Съ тхъ поръ мы живемъ въ своей семь мирно, какъ добрые родные и добрые католики.

— А королева Маргарита?

— А королева Маргарита служитъ связью, соединяющею насъ всхъ.

— Вы мн говорили, Генрихъ, — сказала Шарлотта, — что королева Наваррская, въ благодарность за мою преданность, отнеслась великодушно ко мн. Если вы сказали мн правду, если это великодушіе, за которое я такъ глубоко благодарна ей, искренно, то королева Маргарита служитъ лишь условною связью, которую легко разорвать. А изъ этого слдуетъ, что вашъ бракъ не можетъ служитъ для васъ опорой. Вдь никого не обманете вы своей притворной близостью съ королевой.

— А между тмъ онъ служитъ мн опорой, на этомъ изголовь я сплю уже въ продолженіе трехъ мсяцевъ.

— Такъ вы обманули меня, Генрихъ!— воскликнула баронесса де-Совъ.— Значитъ, королева Маргарита, дйствительно, ваша жена!

Генрихъ улыбнулся.

— Знаете что?— сказала Шарлотта.— Вотъ эти улыбки ваши приводятъ меня въ такое отчаяніе, что иногда мн ужасно хочется выцарапать вамъ глаза, несмотря на то, что -вы король!

— А это доказываетъ, что моя притворная близость съ королевой все-таки производитъ извстное впечатлніе: бываютъ минуты, когда вамъ хочется выцарапать мн глаза потому, что вы врите въ эту близость.

— Генрихъ, Генрихъ!— сказала баронесса.— Мн кажется, что самъ Богъ не знаетъ, что вы думаете!

— Я думаю, моя дорогая, — сказалъ Генрихъ, — что сначала Екатерина велла вамъ полюбить меня, потомъ заговорило ваше собственное сердце и изъ этихъ двухъ голосовъ вы слушаете теперь только голосъ вашего сердца. Я тоже люблю васъ, люблю всей душой, а потому, если бы у меня и были какія-нибудь тайны, я никогда не доврилъ бы ихъ вамъ, только потому, конечно, чтобы не скомпрометировать васъ. Вдь на расположеніе королевы-матери слишкомъ полагаться нельзя: это расположеніе тещи.

Не такого отвта ждала Шарлотта. Каждый разъ, какъ она начинала говорить съ Генрихомъ откровенно и старалась проникнуть въ глубину его, казалось, бездоннаго сердца, тотчасъ же какъ будто стна становилась между ними. Отвтъ короля огорчилъ ее, и у нея на глазахъ показались слезы.

Въ это время пробило десять часовъ.

— Теперь я должна проститься съ вашимъ величествомъ,— сказала Шарлотта.— Мн пора ложиться въ постель: завтра я должна быть очень рано у королевы-матери.

— Значитъ, вы прогоняете меня, моя дорогая?— спросилъ Генрихъ.

— Мн грустно, Генрихъ. А если я буду грустна, вамъ станетъ скучно со мной и вы разлюбите меня. Какъ видите, вамъ лучше уйти.

— Хорошо, я уйду, если вы этого требуете, Шарлотта,— сказалъ Генрихъ.— Но, надюсь, вы позволите присутствовать при вашемъ туалет?

— Можетъ-быть, присутствуя при немъ, вы заставите ждать королеву Маргариту?

— Шарлотта, — серьезно сказалъ Генрихъ, — мы условились никогда не говорить о королев Наваррской, а между тмъ сегодня вечеромъ мы только о ней и говоримъ.

Баронесса де-Совъ сла около туалета. Генрихъ поставилъ около нея стулъ и, опершись на него колномъ, прислонился къ спинк.— Ну, посмотримъ, моя милая Шарлотта, — сказалъ онъ, — какъ вы будете украшать себя — украшать для меня, что бы вы тамъ ни говорили. Господи, сколько тутъ равныхъ духовъ, флаконовъ и коробочекъ!

— Да, кажется, какъ будто ихъ много, — со вздохомъ сказала Шарлотта, — а между тмъ, оказывается, что и всего этого было мн недостаточно, чтобы всецло завладть сердцемъ вашего величества!

— Полно, не будемъ снова заводить разговоръ о политик… Для чего употребляется эта нжная, тоненькая кисточка? Чтобы чернить брови?

— Да, ваше величество,— улыбаясь, отвтила баронесса,— вы угадали сразу.

— А эти хорошенькія гребенки изъ слоновой кости?

— Чтобы раздлять волосы.

— А эта прелестная серебряная коробочка съ чеканной крышкой?

— Ее прислалъ мн Ренэ. Это чудная помада, которую онъ уже давно общалъ мн, чтобы еще больше смягчить губы, которыя ваше величество находитъ иногда довольно нжными.

Какъ только разговоръ перемнился и баронесса почувствовала себя въ привычной атмосфер кокетства, лицо ея прояснилось. Генрихъ нагнулся и, какъ бы въ подтвержденіе ея словъ, поцловалъ ея розовыя губки, которыя она внимательно разсматривала въ зеркало.

Отвтивъ на поцлуй, баронесса протянула руку къ серебряной коробочк, о которой шла рчь, должно-быть, съ намреніемъ показать Генриху, какъ нужно употреблять помаду, но въ эту минуту кто-то постучался въ дверь передней. Влюбленные вздрогнули.

— Стучатъ, сударыня!— сказала Даріола, выглянувъ изъ-за портьеры.

— Узнай, кто это, и вернись сюда, — сказала баронесса де-Совъ.

Она обмнялась съ Генрихомъ тревожнымъ взглядомъ, и онъ уже хотлъ уйти въ молельню, гд не разъ прятался, когда вошла Даріола.

— Это парфюмеръ, метръ Ренэ, сударыня, — доложила она.

Услыхавъ это имя, Генрихъ нахмурилъ брови и невольно закусилъ губы.

— Желаете, чтобы я отказала ему?— спросила Шарлотта.

— Нтъ, — отвтилъ Генрихъ.— Метръ Ренэ никогда не поступаетъ необдуманно, если онъ пришелъ къ вамъ, значитъ, у него есть на это основательная причина.

— Такъ, не хотите ли побыть въ молельн?

— Нтъ, ни въ какомъ случа. Ренэ знаетъ все, ему, конечно, извстно и то, что я здсь.

— Но, можетъ-быть, вашему величеству будетъ непріятно видть его?

— Мн?— сказалъ Генрихъ, который, несмотря на все свое самообладаніе, не могъ скрыть охватившаго его волненія.— Мн! Нисколько! Правда, у насъ вначал были довольно натянутыя отношенія, но съ Вароломеевской ночи или, врне, съ вечера мы поладили.

— Попроси войти, — сказала Даріол баронесса де-Совъ.

Черезъ минуту появился Рсьэ и однимъ быстрымъ взглядомъ оглядлъ всю комнату.

Баронесса де-Совъ все еще сидла передъ туалетомъ.

Генрихъ занялъ свое прежнее мсто на диван.

На Шарлотту падалъ яркій свтъ, Генрихъ сидлъ въ тни.

— Я пришелъ извиниться передъ вами, баронесса, — сказалъ съ почтительной фамильярностью Ренэ.

— Въ чемъ же это, Ренэ?— спросила баронесса тмъ снисходительнымъ тономъ, какимъ всегда го.орятъ хорошенькія женщины съ тми поставщиками, которые стараются сдлать ихъ еще красиве.

— Въ томъ, что я ужъ давно общалъ приготовить помаду для вашихъ прелестныхъ губокъ, а между тмъ…

— А между тмъ исполнили свое общаніе только сегодня, да?— спросила Шарлотта.

— Сегодня?— повторилъ Ренэ.

— Да, только сегодня и то вечеромъ получила я присланную вами коробочку.

— Такъ, такъ, — сказалъ Ренэ, смотря съ какимъ-то страннымъ выраженіемъ на стоявшую на туалет баронессы коробочку, совершенно такую же, какъ т, которыя были у него въ лавк.

— Я угадалъ, — пробормоталъ онъ и прибавилъ громко:— Вы ужъ употребляли эту помаду?

— Нтъ еще, я только что хотла помазать ею губы, какъ вы вошли.

На лиц Ренэ появилось задумчивое выраженіе, это не укрылось отъ Генриха, отъ котораго рдко что ускользало.

— Ну, Ренэ, что такое съ вами?— спросилъ онъ.

— Со мной? Ничего, ваше величество, — отмтилъ парфюмеръ.— Я смиренно жду, чтобы вы удостоили меня хоть однимъ словомъ прежде, чмъ я откланяюсь г-ж баронесс.

— Полно, полно!— съ улыбкой сказалъ Генрихъ.— Вы и безъ моихъ словъ знаете, что я радъ видть васъ.

Ренэ оглядлся кругомъ, обошелъ всю комнату, внимательно всматриваясь и прислушиваясь около каждой двери и портьеры а потомъ снова остановился и окинулъ однимъ взглядомъ Геи риха и баронессу.

— Нтъ, не знаю,— отвтилъ онъ.

Генрихъ обладалъ замчательнымъ инстинктомъ, который, подобно шестому чувству, охранялъ его въ продолженіе всей первой половины жизни, среди окружавшихъ его опасностей.

Онъ почувствовалъ, что въ эту минуту совершается что-то серьезное, что въ душ парфюмера происходитъ какая-то борьба. Оставаясь въ тни, Генрихъ взглянулъ на Ренэ, лицо котораго было ярко освщено, и сказалъ:

— Въ такой часъ и вы здсь, Ренэ?

— Я имлъ несчастье помшать вашему величеству?— спросилъ Ренэ, длая шагъ назадъ.

— Нисколько. Мн только хочется узнать одну вещь.

— Что же именно, ваше величество?

— Думали вы найти меня здсь?

— Я былъ увренъ въ этомъ.

— Значитъ, вамъ нужно было видть меня?

— Я во всякомъ случа счастливъ, что увидалъ ваше величество.

— Вы желаете что-нибудь сказать мн?— настаивалъ Генрихъ.

— Можетъ-быть, — отвтилъ Ренэ.

Шарлотта покраснла: она боялась, что Ренэ будетъ говорить о ея прошломъ поведеніи относительно Генриха. И, сдлавъ видъ, какъ будто, занимаясь своимъ туалетомъ, не слыхала ихъ разговора, она открыла коробочку и воскликнула:

— Ну, какой же вы милый человкъ, Ренэ! У этой помады прелестный цвтъ. Чтобы сдлать вамъ честь, я попробую при васъ ваше новое изобртеніе.

Держа въ одной рук коробочку, она взяла немного помады на кончикъ пальца другой руки, чтобы помазать себ губы.

Ренэ вздрогнулъ.

Баронесса съ улыбкой поднесла помаду къ губамъ.

Ренэ поблднлъ.

Генрихъ, продолжавшій сидть въ тни, пристально смотрлъ на нихъ, не пропуская ни одного движенія Шарлотты, ни одной перемны на лиц Ренэ.

Когда рука Шарлотты была на разстояніи всего нсколькихъ линій отъ губъ, Ренэ вдругъ схватилъ ее. Генрихъ вскочилъ, чтобы сдлать то же, но, увидавъ, что Ренэ предупредилъ его, онъ снова опустился на диванъ.

— Погодите немного, баронесса, — сказалъ съ натянутой улыбкой Ренэ.— Для того, чтобы употреблять эту помаду, нужны кое-какія указанія.

— А кто же дастъ ихъ мн?

— Я.

— Когда?

— Тотчасъ же посл того, какъ скажу королю Наваррскому то, что мн нужно сказать ему.

Шарлотта широко открыла глаза: она чувствовала, что происходитъ что-то таинственное, непонятное ей. Серебряная коробочка была у нея въ одной рук, кончикъ пальца другой покраснлъ отъ помады.

Генрихъ всталъ и, подъ вліяніемъ мысли, въ сущности серьезной, а съ виду пустой, какъ и вс его мысли, подошелъ къ Шарлотт и, несмотря на то, что ея рука была испачкана въ помад, хотлъ поцловать ее.

— Одну минуту!— поспшно остановилъ его Ренэ.— Одну минуту!.. Соблаговолите, баронесса, вымыть сначала ваши прекрасныя руки вотъ этимъ неаполитанскимъ мыломъ, которое я забылъ прислать вамъ вмст съ помадой и потому принесъ самъ.

Вынувъ изъ серебряной обертки зеленоватое мыло, Ренэ положилъ его въ вызолоченный тазъ, налилъ въ него воды и, преклонивъ колно, подалъ тазъ баронесс.

— Ну, право же, я не узнаю васъ, метръ Ренэ, — сказалъ Генрихъ.— Какая любезность! Вс придворные франты ничто передъ вами!

— Ахъ, какой чудный запахъ!— воскликнула Шарлотта, опуская руки въ душистую мыльную пну.

Ренэ продолжалъ прислуживать баронесс до конца. Когда она вымыла руки, онъ подалъ ей полотенце изъ тонкаго фримандскаго полотна, чтобы она могла вытереть ихъ.

— Вотъ теперь, ваше величество, — сказалъ онъ, — вы можете исполнить свое желаніе.

Шарлотта протянула Генриху руку, которую тотъ поцловалъ. Потомъ баронесса обернулась къ Ренэ, чтобы послушать, что онъ скажетъ, а король Наваррскій снова слъ на диванъ. Теперь онъ былъ убжденъ еще больше, чмъ прежде, что на ум у парфюмера есть что-то особенное.

Флорентинецъ, которому, повидимому, было трудно начать, собрался съ духомъ и обратился къ Генриху.

XXII.
Вы будете королемъ!

— Ваше величество, — сказалъ Ренэ, — я хочу говорить съ вами о томъ, чмъ занимаюсь уже давно.

— О духахъ?— съ улыбкой спросилъ Генрихъ.

— Да, ваше величество… о духахъ!— съ какой-то странной усмшкой отвтилъ Ренэ.

— Говорите, я слушаю васъ, этотъ предметъ всегда интересовалъ меня.

Ренэ взглянулъ на Генриха, стараясь угадать его мысли, но видя, что это невозможно, продолжалъ:

— Одинъ изъ моихъ друзей, ваше величество, пріхалъ изъ Флоренціи. Онъ много занимается астрологіей.

— Да, я знаю, что это страсть флорентинцевъ, — сказалъ Генрихъ.

— Онъ вмст съ величайшими учеными міра составлялъ гороскопы высочайшихъ особъ Европы.

— Ага!— сказалъ Генрихъ.

— А такъ какъ Бурбонскій домъ, происходящій отъ графа Клермана, шестого сына Людовика Святого, стоитъ во глав всхъ другихъ королевскихъ домовъ, то ваше величество понимаете, что былъ составленъ и вашъ гороскопъ.

Генрихъ сталъ слушать еще внимательне.

— А помните вы мой гороскопъ?— спросилъ онъ съ улыбкой, которую старался сдлать равнодушной.

— О, вашъ гороскопъ не изъ тхъ, которые забываются,— отвтилъ, качая головою, Ренэ.

— Неужели?— иронически спросилъ Генрихъ.

— Да, государь. Этотъ гороскопъ предрекаетъ вашему величеству самую блестящую судьбу.

Глаза молодого короля блеснули, но тотчасъ же задернулись облакомъ равнодушія.

— Вс итальянскіе оракулы — большіе льстецы, — сказалъ онъ.— А льстецъ тотъ же лгунъ. Разв не предсказывали мн, что я буду командовать арміями?

И Генрихъ расхохотался. Но боле внимательный наблюдатель, чмъ Ренэ, замтилъ бы, что онъ смется насильно.

— Государь, — холодно сказалъ Ренэ, — предвщанія гороскопа лучше.

— Что же онъ предвщаетъ? Что, предводительствуя этими арміями, я буду одерживать побды?

— Еще лучше, государь.

— Отлично, — сказалъ Генрихъ.— Вы увидите, какимъ великимъ завоевателемъ я буду!

— Вы будете королемъ!

— Ventre-saint-gris!— воскликнулъ, стараясь сдержать свое волненіе, Генрихъ, сердце котораго сильно забилось.— Я и теперь король.

— Государь, мой другъ знаетъ, что общаетъ. Вы не только будете королемъ, но и будете царствовать.

— Значитъ, вашему другу нужны десять золотыхъ экю, вдь такъ?— все тмъ же насмшливымъ тономъ сказалъ Генрихъ.— Это ужъ черезчуръ великолпное предсказаніе, въ особенности по теперешнему времени. Вотъ что я сдлаю, Ренэ. Такъ какъ я не богатъ, то я дамъ вашему пріятелю пять экю теперь, а остальные пять, когда его предсказанія исполнится.

— Государь, — сказала баронесса, — не забывайте, что у васъ уже есть кредиторъ, Даріола, и не будьте слишкомъ щедры на общанія.

— Я надюсь, баронесса, что когда стану, королемъ, то вс будутъ очень довольны, если я исполню хотя половину того, что общалъ.

— Могу я продолжать, государь?— спросилъ Ренэ.

— Какъ? Значитъ, это еще не все?— воскликнулъ Генрихъ.— Если я буду императоромъ, то заплачу вашему пріятелю вдвое.

— Вернувшись съ этимъ гороскопомъ изъ Флоренціи, — продолжалъ Ренэ,— другъ мой, кром того, открылъ мн тайну.

— Тайну, которая касается его величества?— быстро спросила Шарлотта.

— Думаю, что такъ, — отвтилъ флорентинецъ.

‘Онъ затрудняется и пріискиваетъ слова, — подумалъ Генрихъ, не стараясь, съ своей стороны, помочь Ренэ.— Должно-быть, ему не особенно легко высказать эту тайну’.

— Ну, говорите же, — сказала баронесса, — въ чемъ дло?

— Въ чемъ? Въ слухахъ объ отравленіяхъ, — отвтилъ Ренэ, которые ходили въ послднее время при двор.

Слегка раздувшіяся ноздри Генриха были единственнымъ признакомъ, указывающимъ, насколько усилилось его вниманіе при такомъ неожиданномъ оборот разговора.

— А вашему другу, флорентинцу,— спросилъ онъ,— извстно что-нибудь объ этихъ отравленіяхъ?

— Да, ваше величество.

— Какъ же вы ршаетесь доврять мн чужую тайну, Ренэ, да еще такую важную?— самымъ естественнымъ тономъ спросилъ Генрихъ.

— Мой другъ хочетъ попросить у васъ совта, государь.

— У меня?

— Что же тутъ удивительнаго, ваше величество? Вспомните о старомъ солдат изъ Акціума, который обратился за совтомъ къ Августу по поводу своего процесса.

— Августъ былъ адвокатомъ, Ренэ, а я не адвокатъ.

— Когда другъ мой открылъ мн эту тайну, ваше величество, вы принадлежали еще къ партіи кальвинистовъ, въ то время вы были ихъ главнымъ вождемъ, а принцъ Кондэ — первымъ посл васъ.

— Что же дальше?

— Мой другъ надялся, что если вы захотите употребить ваше могущественное вліяніе на принца Кондэ, то тотъ не будетъ относиться къ нему враждебно.

— Объяснитесь, Ренэ, если хотите, чтобы я понялъ васъ,— сказалъ Генрихъ.

— Вы поймете меня съ одного слова, ваше величество. Моему другу извстны вс подробности покушенія на жизнь принца Кондэ, котораго хотли отравить.

— Разв принца Кондэ хотли отравить?— спросилъ Генрихъ съ необыкновенно искусно разыграннымъ удивленіемъ.— Неужели? Когда же это?

— Недлю тому назадъ, ваше величество.

— Кто же покушался на это? Кто-нибудь изъ его враговъ?

— Да, врагъ, котораго ваше величество знаете.

— Мн помнится, что я слышалъ какіе-то толки объ этомъ, — сказалъ Генрихъ, — но я не знаю подробностей, которыя, какъ вы говорите, вашъ другъ хочетъ открыть мн.

— Кондэ прислали душистое яблоко. Къ счастью, врачъ былъ у него въ то время, какъ принесли это яблоко. Онъ взялъ его изъ рукъ посланнаго и понюхалъ. Черезъ два дня гангренозная опухоль, кровоизліяніе и страшныя раны по всему лицу были наградой за его преданность или неосторожность.

— Къ несчастью,— сказалъ Генрихъ,— такъ какъ я уже наполовину католикъ, то не могу имть никакого вліянія на принца Кондэ. Вашъ другъ напрасно обратился ко мн.

— Ваше величество можете быть полезны моему другу своимъ вліяніемъ не только на принца Кондэ, но и на принца Порсіана, братъ котораго былъ отравленъ.

— Вдь вы видите, Ренэ,— сказала Шарлотта,— что вс ваши просьбы совсмъ не кстати. Ваши косметики несравненно лучше.

И Шарлотта снова взяла коробочку съ губной помадой.

— Погодите немного употреблять ее, баронесса, — сказалъ Ренэ.— Выслушайте сначала, какъ бываютъ иногда изобртательны злые люди.

— Вы, право же, наводите на меня сегодня страхъ, Ренэ!— воскликнула баронесса.

Генрихъ нахмурилъ брови. Но онъ видлъ, что у Ренэ была какая-то неизвстная цль, и ршилъ продолжать разговоръ, пробуждавшій въ немъ такія тяжелыя воспоминанія.

— Такъ вамъ извстны подробности отравленія и принца Порсіана?— спросилъ онъ.

— Да, ваше величество. Знали, что у него каждую ночь горитъ лампа около постели. Масло отравили, и онъ задохся отъ его запаха.

Генрихъ стиснулъ свои покрытыя холоднымъ потомъ руки.

— Значитъ, — сказалъ онъ, — вашему другу извстенъ и самый отравитель?

— Да, государь. Вотъ потому-то онъ и хотлъ знать, пожелаете ли вы употребить свое вліяніе на оставшагося въ живыхъ принца Порсіана, и добиться, чтобы онъ простилъ убійцу своего брата.

— Къ сожалнію, отвтилъ Генрихъ, — такъ какъ я еще наполовину гугенотъ, то не имю никакого вліянія и на принца Порсіана.

— А не можете ли вы сказать, ваше величество, какъ бы отнеслись къ такому ходатайству принцъ Кондэ и принцъ Порсіанъ?

— Конечно, нтъ, Ренэ. Богъ, насколько я знаю, не одарилъ меня способностью читать въ сердцахъ.

— Но ваше величество можете судить по себ, — спокойно сказалъ флорентинецъ.— Не было ли въ вашей жизни какого-нибудь событія, настолько ужаснаго и тяжелаго для васъ, что оно могло бы служить какъ бы пробнымъ камнемъ милосердія и великодушія съ вашей стороны?

Ренэ произнесъ это слово такимъ тономъ, что даже Шарлотта невольно вздрогнула: намекъ былъ вполн ясенъ.

Король Наваррскій сдлалъ надъ собой страшное усиліе. Лицо его, сначала омрачившееся, снова прояснилось, и онъ, затаивъ въ себ сыновнюю скорбь, сжимавшую ему сердце, задумчиво проговорилъ:

— Въ моей жизни… какое-нибудь тяжелое событіе?.. Нтъ, Ренэ, ничего подобнаго у меня не было. Мн приходилось терпть только отъ своихъ же собственныхъ сумасбродствъ и легкомыслія и не разъ выносить нужду. Но вдь подобныя испытанія зависятъ отъ нашей человческой природы и Господ: посылаетъ ихъ всмъ.

Ренэ смотрлъ то на Генриха, то на Шарлотту, какъ бы желая уничтожить сдержанность одного и удержать другую. Баронесса, которую стснялъ этотъ разговоръ, дйствительно снова обернулась къ туалету и взялась за коробочку съ губной помадой.

— Но если бы вы были братомъ принца Порсіана, ваше величество, — сказалъ Ренэ, — или сыномъ принца Кондэ если бы отравили вашего брата или убили отца…

Шарлотта слегка вскрикнула и опять поднесла помаду къ губамъ. Ренэ замтилъ ея движеніе, но на этотъ разъ ни словомъ ни жестомъ не остановилъ ея и только воскликнулъ:

— Ради Бога, отвтьте мн, ваше величество? Что бы сдлали, если бы были на ихъ мст?

Генрихъ собрался съ мыслями, вытеръ дрожащей рукой капли холоднаго пота, выступившія у него на лбу, и всталъ.

— Если бы я былъ на ихъ мст, — сказалъ Генрихъ, — и зналъ наврное, что буду королемъ, т.-е. представителемъ Бога на земл, я сдлалъ бы то же, что длаетъ Богъ — я простилъ бы ихъ.

— Баронесса!— воскликнулъ Ренэ, выхвативъ коробочку изъ рукъ Шарлотты, — отдайте мн эту помаду. Мой слуга, какъ я вижу, ошибся. Я пришлю вамъ завтра другую.

XXIII.
Новообращенный.

На слдующій день была назначена охота въ Сенъ-Жерменскомъ лсу.

Генрихъ веллъ осдлать себ къ восьми часамъ утра небольшую беарнскую лошадь, которую онъ думалъ подарить баронесс де-Совъ, но сначала хотлъ попробовать самъ.

Лошадь, хоть и маленькая, но очень горячая, трясла гривой и била копытами.

Ночь была холодная, и тонкій слой льда покрывалъ землю.

Генрихъ хотлъ перейти черезъ дворъ къ конюшнямъ, гд стояла лошадь и ждалъ его конюхъ. Когда онъ проходилъ мимо солдата-швейцарца, стоявшаго на караул около двери, тотъ отдалъ ему честь и сказалъ:

— Да хранитъ Господь его величество, короля Наваррскаго!

Услыхавъ этотъ привтъ, беарнецъ вздрогнулъ: ему показался знакомымъ голосъ часового.

Онъ обернулся и сдлалъ шагъ назадъ.

— Де-Муи!— прошепталъ онъ.

— Да, ваше величество, де-Муи.

— Зачмъ вы здсь?

— Я хотлъ видть васъ.

— Что вамъ нужно отъ меня?

— Мн нужно поговорить съ вашимъ величествомъ.

— Несчастный!— сказалъ король, подходя къ нему.— Разв ты не знаешь, что рискуешь своей головой?

— Да, и я все-таки здсь.

Генрихъ слегка поблднлъ: опасность, которой подвергалъ себя пылкій молодой человкъ, грозила и ему самому. Тревожно оглядвшись кругомъ, онъ отступилъ во второй разъ -такъ же торопливо, какъ и въ первый.

Онъ увидалъ у окна герцога Алансонскаго.

Выраженіе лица Генриха и его обращеніе сразу измнились. Онъ взялъ мушкетъ изъ рукъ де-Муи, который, какъ мы говорили, стоялъ на часахъ, и сдлалъ видъ, что осматриваетъ оружіе.

— Де-Муи, — сказалъ онъ, — безъ сомннія, только очень важная причина могла заставить тебя прійти сюда броситься самому въ волчью пасть?

— Совершенно врно, ваше величество. Вотъ уже восемь дней, какъ я ищу случая увидать васъ. Наконецъ, вчера вечеромъ я узналъ, что ваше величество будете сегодня утромъ пробовать лошадь, и потому занялъ мсто часового въ Лувр.

— Но откуда же добылъ ты этотъ костюмъ?

— Караульный офицеръ — протестантъ и мой пріятель.

— Вотъ твой мушкетъ — оставайся здсь. За нами наблюдаютъ. Возвращаясь назадъ, я постараюсь поговорить съ тобою. Но если я буду молчать, не останавливай меня. Прощай.

Де-Муи снова началъ ходить мрнымъ шагомъ взадъ и впередъ около двери, а Генрихъ подошелъ къ лошади.

— Что это за хорошенькая лошадка?— спросилъ его изъ окна герцогъ Алансонскій.

— Я хочу попробовать ее сегодня утромъ,— отвтилъ Генрихъ.

— Но вдь это не мужская лошадь.

— Она и предназначается для одной прекрасной дамы.

— Тсъ! Это нескромно съ вашей стороны, Генрихъ: вдь мы увидимъ эту прекрасную даму во время охоты. И если я не узнаю, чей вы рыцарь, то, по крайней мр, хоть узнаю, чей вы оруженосецъ.

— Ну, нтъ, вы не узнаете этого, — сказалъ съ своимъ напускнымъ добродушіемъ Генрихъ.— Эта прекрасная дама нездорова и не подетъ на охоту.

И онъ вскочилъ на лошадь.

— Неужели?— смясь, сказалъ герцогъ Алансонскій.— Бдная баронесса де-Совъ.

— Франсуа, Франсуа! Вотъ вы — такъ, дйствительно, нескромны!

— А что же такое съ прекрасной Шарлоттой?

— Наврное не знаю, — отвтилъ Генрихъ, пуская лошадь въ галопъ и объзжая кругомъ двора.— У нея, по словамъ Даріолы, сильная головная боль, какое-то онмніе во всемъ тл и общая слабость.

— И ея болзнь помшаетъ вамъ хать съ нами?

— Это почему?— сказалъ Генрихъ.— Вы знаете, что я до безумія люблю охоту и что ничто не можетъ заставить меня отказаться отъ этого удовольствія.

— А между тмъ вамъ придется отказаться отъ него на этотъ разъ, — сказалъ герцогъ посл небольшой паузы, во время которой онъ говорилъ съ кмъ-то, находившимся въ глубин комнаты и невидимымъ для Генриха.— Его величество прислалъ мн сказать, что охота не состоится.

— Это почему?!— съ досадой воскликнулъ Генрихъ.

— Получились, какъ кажется, очень важныя письма отъ герцога Неверскаго и по этому поводу состоялось совщаніе, въ которомъ участвуютъ король, королева-мать и мой братъ, герцогъ Анжуйскій.

‘Ага!— подумалъ Генрихъ.— Ужъ нтъ ли какихъ новостей изъ Польши?’

— Въ такомъ случа мн не къ чему здить здсь, рискуя сломать себ шею въ такую гололедицу. До свиданія.

Подъхавъ къ де-Муи, Генрихъ остановилъ лошадь.

— Попроси кого-нибудь изъ товарищей замнить тебя, — сказалъ онъ.— Помоги конюху разсдлать лошадь, а потомъ отнеси сдло къ сдельному мастеру. Онъ не усплъ докончить на немъ вышивку къ ныншнему дню. Переговоривъ съ нимъ, ты зайдешь ко мн, чтобы передать его отвтъ.

Де-Муи поспшилъ исполнить приказаніе короля: онъ замтилъ, что герцогъ Алансонскій, у котораго, очевидно, явилось подозрніе, уже не было у окна.

И, дйствительно, только что усплъ де-Муи выйти изъ калитки, какъ на дворъ вышелъ герцогъ Алансонскій.

На часахъ стоялъ теперь уже настоящій швейцарецъ.

Внимательно посмотрвъ на него, герцогъ обернулся къ Генриху.

— Вдь, кажется, не съ этимъ человкомъ говорили вы сію минуту, Генрихъ?— спросилъ онъ.

— Да, не съ этимъ. Тотъ принадлежитъ къ моему штату и я помстилъ его въ швейцарскій караулъ. Онъ отправился исполнять порученіе, которое я далъ ему.

— А!— сказалъ герцогъ, какъ бы удовлетворившись этимъ отвтомъ.— Какъ здоровье Маргариты?

— Я сейчасъ иду къ ней.

— Разв вы не видали ее со вчерашняго дня?

— Я заходилъ къ ней вечеромъ, часовъ въ одиннадцать, но Гильона сказала мн, что она очень устала и уже заснула.

— А теперь вы не застанете ее. Она вышла.

— Ахъ, да, я и забылъ, — сказалъ Генрихъ.— Она хотла отправиться въ монастырь ордена Благовщенія.

Разговоръ не клеился. Генрихъ, повидимому, ршился только отвчать на вопросы.

Итакъ, герцогъ Алансонскій и король Наваррскій разстались. Первый сказалъ, что идетъ узнать, какія извстія получены отъ герцога Неверскаго, а второй отправился къ себ.

Не прошло посл этого и пяти минутъ, какъ кто-то постучался къ Генриху.

— Кто тамъ?— спросилъ онъ..

— Ваше величество, — отвтилъ де-Муи, — я принесъ вамъ отвтъ сдельника.

Генрихъ, видимо, взволнованный, впустилъ молодого человка и заперъ за нимъ дверь.

— Это вы, де-Муи!— сказалъ онъ.— А я надялся, что вы раздумаете.

— Я раздумываю уже три мсяца, ваше величество,— отвтилъ де-Муи,— и нахожу, что пришло время дйствовать.

Генрихъ тревожно оглянулся.

— Не безпокойтесь, ваше величество, — сказалъ де-Муи,— мы одни и я не задержу васъ, потому что минуты дороги. Вамъ, государь, стоитъ сказать только слово и вы вернете намъ все, чего лишили насъ и нашу религію — событія этого года. Будемъ говорить ясно, коротко и откровенно.

— Я слушаю, мой храбрый де-Муи!— отвтилъ Генрихъ, видя, что невозможно избжать объясненія.

— Правда ли, что ваше величество отреклись отъ протестантской религіи?

— Правда, — сказалъ Генрихъ.

— На словахъ только или на самомъ дл?

— Мы не можемъ не благодарить Бога, если Онъ спасаетъ намъ жизнь, — отвтилъ Генрихъ, стараясь избжать прямого отвта на вопросъ, какъ длалъ всегда въ затруднительныхъ случаяхъ.— А Богъ ясно выказалъ мн Свое милосердіе, избавивъ меня отъ страшной опасности.

— Сознайтесь въ одномъ, государь.

— Въ чемъ?

— Въ томъ, что вы отреклись не по убжденію, а изъ расчета. Вы отреклись, чтобы король не лишилъ васъ жизни, а не потому, что Богъ спасъ васъ отъ смерти!

— Какова бы ни была причина моего обращенія, де-Муи,— отвтилъ Генрихъ, — я во всякомъ случа католикъ,

— Да навсегда ли останетесь вы имъ? Не перейдете ли вы снова въ протестантство, когда для васъ явится возможность, не опасаясь за жизнь, дйствовать вполн свободно и такъ, какъ велитъ вамъ совсть? Знайте же, что такая возможность представляется вамъ въ настоящую минуту. Въ Ла-Рошели возстаніе, Руссильонъ и Беарнъ ждутъ только одного слова, чтобы начать дйствовать, въ Гіенн вс желаютъ войны. Скажите мн, что вы сдлались католикомъ по принужденію и я ручаюсь за будущее.

— Человка моего происхожденія не принуждаютъ: то, что я сдлалъ, было сдлано мною добровольно.

— Но, ваше величество, — воскликнулъ молодой человкъ, сердце котораго сжалось отъ совершенно неожиданнаго для него сопротивленія Генриха.— Значитъ, вы не думаете о томъ, что, поступая такъ, вы покидаете насъ… измняете намъ!

Генрихъ остался невозмутимъ.

— Да, вы измняете намъ, ваше величество, — продолжалъ де-Муи.— Вдь многіе изъ насъ пріхали сюда, рискуя своей жизнью, чтобы спасти вашу честь и вернуть вамъ свободу. Мы приготовили все, чтобы дать вамъ престолъ, слышите вы это? У васъ будетъ не только свобода, но и власть и тронъ по вашему, выбору. Черезъ два мсяца вы сами ршите, какимъ королемъ вамъ быть: Французскимъ или Наваррскимъ.

— Де-Муи, — сказалъ Генрихъ, глаза котораго блеснули при послднихъ словахъ молодого человка, — я нахожусь въ полной безопасности, я католикъ, мужъ Маргариты, братъ короля Карла, зять Екатерины. Положеніе, которое я занялъ благодаря этимъ родственнымъ отношеніямъ, даетъ мн права, но вмст съ тмъ налагаетъ на меня и извстныя обязанности.

— Чему же врить, государь?— спросилъ де-Муи.— Говорятъ, что вашъ бракъ фиктивный, что сердце ваше свободно, что ненависть королевы Екатерины…

— Ложь! Все это ложь!— быстро прервалъ его беарнецъ.— Васъ безстыдно обманули^ любезный другъ. На самомъ дл Маргарита,— моя любимая жена, Екатерина — моя мать, а королю Карлу IX принадлежитъ и мое сердце и моя жизнь.

Де-Муи вздрогнулъ, и улыбка, почти презрительная, промелькнула у него на губахъ.

— Итакъ, государь, — сказалъ онъ, уныло опустивъ руки и пристально смотря на беарнца, какъ бы стараясь заглянуть ему въ душу.— Итакъ, вотъ какой отвтъ принесу я моимъ братьямъ. Я скажу имъ, что король Наваррскій протягиваетъ свою руку и отдаетъ свое сердце убійцамъ гугенотовъ, я скажу имъ, что онъ сблизился съ королевой-матерью…

— Любезный де-Муи, — сказалъ Генрихъ,— сейчасъ кончится королевскій совтъ и мн нужно итти къ королю. Я хочу узнать, какія причины заставили его отложить назначенную на сегодня охоту. Прощайте. Послдуйте моему примру, любезный другъ: перестаньте заниматься политикой, обратитесь къ королю и перейдите въ католичество.

И Генрихъ проводилъ или, врне, оттснилъ къ выходной двери своего собесдника, изумленіе котораго перешло въ ярость.

Затворивъ дверь, де-Муи не могъ удержаться, чтобы не сорвать на чемъ-нибудь сердце. Скомкавъ свою шляпу, онъ бросилъ ее объ полъ и сталъ топтать ногами, какъ топчетъ быкъ плащъ матадора.

— Чортъ возьми!— воскликнулъ онъ.— Какой жалкій король! Мн, право же, хочется дать себя убить здсь, чтобы опозорить его и запятнать навкъ моей кровью.

— Тише, г. де-Муи!— послышался какой-то голосъ изъ полуотворенной двери.— Тише! Васъ можетъ услыхать еще кто-нибудь, кром меня.

Де-Муи быстро обернулся и увидалъ закутаннаго въ плащъ герцога Алансонскаго, который высунулъ свое блдное лицо въ коридоръ, чтобы убдиться, что за исключеніемъ его самого и де-Муи тамъ нтъ никого.

— Герцогъ Алансонскій!— воскликнулъ де-Муи.— Я погибъ!

— Напротивъ, — прошепталъ герцогъ,— вы, можетъ-быть, нашли то, чего искали. И вотъ вамъ доказательство: я не хочу, чтобы вы исполнили свое намреніе и дали убить себя здсь. Къ чему проливать вамъ свою кровь около двери короля Наваррскаго? Вы найдете для нея лучшее употребленіе…

Съ этими словами герцогъ распахнулъ дверь, которую до сихъ поръ держалъ полуотворенной.

— Въ этой комнат живутъ два дворянина, принадлежащіе къ моей свит, — сказалъ онъ.— Никто не помшаетъ намъ здсь, и мы можемъ говорить свободно. Не угодно ли вамъ войти?

— Иду, ваше высочество, — отвтилъ пораженный изумленіемъ заговорщикъ.

И онъ вошелъ въ комнату, дверь которой герцогъ заперъ такъ же быстро, какъ раньше король Наваррскій запиралъ свою.

Де-Муи былъ страшно раздраженъ, онъ не помнилъ себя отъ гнва и готовъ былъ проклинай всхъ и все. Но мало-помалу холодный и пристальный взглядъ юнаго герцога Франсуа, произвелъ на гугенотскаго капитана такое же отрезвляющее дйствіе, какое производитъ на пьянаго ледяная вода.

— Если не ошибаюсь, — сказалъ онъ, — ваше высочество желаетъ говорить со мной?

— Да, г. де-Муи, — отвтилъ Франсуа.— Несмотря на ваше переодванье, лицо ваше показалось мн знакомымъ, а когда, вы отдали честь моему брату Генриху, я узналъ васъ… Итакъ, вы недовольны королемъ Наваррскимъ?

— Ваше высочество!

— Полно, полно! Говорите со мной откровенно. Я вамъ другъ, хоть вы, можетъ-быть, и не подозрваете этого.

— Я не знаю, что сказать. То, что я говорилъ королю Наваррскому, касается интересовъ, чуждыхъ вашему высочеству. Къ тому же, — прибавилъ де-Муи тономъ, который старался сдлать равнодушнымъ, — дло шло о пустякахъ.

— И вы изъ-за этихъ пустяковъ ршились прійти въ Лувръ, рискуя своей головой, которая оцнена на всъ золота. Вдь всмъ извстно, что король Наваррскій, принцъ Кондэ и вы — три главныхъ вождя гугенотовъ.

— Если вы думаете это, ваше величество, поступите со мной такъ, какъ слдуетъ поступить брату короля Карла и сыну королевы Екатерины.

— Съ какой же стати хотите вы, чтобы я поступилъ такъ? Вдь я говорилъ вамъ, что я вамъ другъ. Скажите мн правду.

— Ваше высочество, клянусь вамъ…

— Не клянитесь, протестантская религія запрещаетъ клятвы, а тмъ боле ложныя.

Де-Муи нахмурилъ брови.

— Увряю васъ, что я знаю все, — сказалъ герцогъ.

Де-Муи продолжалъ молчать.

— Вы сомнваетесь?— ласково, но настойчиво спросилъ Франсуа.— Ну, что жъ, придется убдить васъ въ этомъ, любезный де-Муи. Увидите сами, ошибаюсь ли я. Предлагали вы нсколько минутъ тому назадъ моему зятю Генриху помощь вашу и вашихъ единоврцевъ, чтобы утвердить его на престол королевства Наваррскаго?

Де-Муи съ испугомъ смотрлъ на герцога.

— И онъ самымъ ршительнымъ образомъ отвергъ ваше предложеніе — да?

Де-Муи продолжалъ стоять молча, остолбенвъ отъ изумленія.

— Не напомнили вы ему тогда о вашей старинной дружб и одинаковой религіи? Не соблазняли ли вы, наконецъ, короля Наваррскаго надеждой, такой блестящей, что онъ былъ ослпленъ — надеждой получить корону Франціи? Ну, что, врно ли я говорю? Это ли предлагали вы беарнцу?

— Ваше высочество!— воскликнулъ де-Муи.— Это такъ врно, что я въ эту минуту спрашиваю себя, не сказать ли мн вашему королевскому высочеству, что вы солгали? Не выйти ли намъ на поединокъ, чтобы смерть уничтожила возможность разглашенія этой ужасной тайны?

— Потише, потише, успокойтесь, мой храбрый де-Муи!— сказалъ герцогъ Алансонскій, не измнившись въ лиц и не сдлавъ ни малйшаго движенія при такой угроз.— Тайна сохранится лучше, если мы оба останемся живы, чмъ если одинъ изъ насъ умретъ. Выслушайте меня и оставьте въ поко эфесъ вашей шпаги. Повторяю вамъ въ третій разъ, что я вамъ другъ. Отвчайте же мн, какъ другу. Отказался король Наваррскій отъ всего, что вы предлагали ему — вдь такъ?

— Да, ваше высочество. Я могу сознаться въ этомъ, такъ какъ это сознаніе не компрометируетъ никого, кром меня.

— Кричали вы, выйдя отъ него и топча ногами свою шляпу, что онъ жалкій король, недостойный быть вашимъ главою?

— Это правда, ваше высочество. Я, дйствительно, говорилъ это.

— И вы все еще придерживаетесь этого мннія?

— Больше, чмъ когда-либо, ваше высочество.

— Въ такомъ случа скажите мн вотъ что, де-Муи: находите ли вы меня, третьяго сына Генриха II и французскаго принца, достойнымъ предводителемъ для вашихъ солдатъ? И считаете ли меня настолько честнымъ, чтобы положиться на мое слово?

— Вы, ваше величество!— воскликнулъ де-Муи.— Вы… глава гугенотовъ!

— А почему же нтъ? Теперь время обращеній, какъ вамъ извстно. Генрихъ сдлался католикомъ, а я могу сдлаться протестантомъ.

— Да, конечно, ваше высочество. Я жду, чтобы вы объяснили мн…

— Все это очень просто. Я объясню вамъ въ двухъ словахъ политику, какой придерживаются вс. Мой братъ Карлъ убиваетъ гугенотовъ, чтобы ему было свободне царствовать. Мой братъ Анжуйскій позволяетъ убивать ихъ, потому что онъ наслдникъ моего брата Карла, который, какъ вы знаете, часто хвораетъ. Ну, а я — я дло другое. Мн никогда не придется быть королемъ Франціи, такъ какъ у меня есть два старшихъ брата. Кром того, ненависть моей матери и моихъ братьевъ отдаляетъ меня отъ трона еще больше, чмъ законъ природы. Я не могу разсчитывать йи на что — ни на семью, ни на славу, ни на тронъ. А между тмъ у меня такое же благородное сердце, какъ у моихъ старшихъ братьевъ. И вотъ, не имя никакихъ надеждъ во Франціи, которую они обагряютъ кровью, я ршилъ добыть себ корону своей шпагой. Слушайте, что я хочу сдлать, де-Муи. Я хочу быть королемъ Наваррскимъ не по праву рожденія, а по избранію. И, замтьте, что на это не можетъ быть никакихъ возраженій съ націей стороны. Я не узурпаторъ, такъ какъ мой братъ Генрихъ отказывается отъ вашихъ предложеній и открыто признаетъ, что королевство Наваррское — не что иное, какъ мечта. Генрихъ не можетъ дать вамъ ничего, я даю вамъ имя и шпагу. Франсуа Алансонскій, принцъ французскаго королевскаго дома, суметъ защитить своихъ товарищей или своихъ сообщниковъ — называйте, какъ хотите. Ну, что же скажете вы на мое предложеніе, де-Муи?

— Оно поразило меня, ваше высочество.

— Много препятствій придется намъ побдить, де-Муи. Не будьте же съ самаго начала такъ требовательны къ сыну и брату короля, который самъ пришелъ къ вамъ.

— Ваше высочество, я, конечно, согласился бы, не задумываясь ни на минуту, если бы это зависло отъ меня одного. Но у насъ есть совтъ и, какъ ни блестяще ваше предложеніе, а, можетъ-быть, именно поэтому вожди партіи не согласятся принять его безъ извстныхъ условій.

— Это дло другое и вашъ отвтъ доказываетъ, что вы человкъ честный и осторожный. По тому, какъ я говорилъ съ вами, вы тоже можете судить о моей честности. Относитесь же ко мн, какъ къ человку, котораго уважаете, а не какъ къ принцу, которому льстятъ. Скажите, есть у меня надежда на успхъ?

— Если ваше высочество желаете знать мое мнніе, то завряю васъ честью, что вы можете вполн разсчитывать на успхъ посл того, какъ король Наваррскій отвергъ мое предложеніе. Но повторяю еще разъ, что мн необходимо переговорить съ нашими главными вождями.

— Такъ переговорите съ ними,— сказалъ герцогъ Алансонскій.— Когда же дадите вы мн отвтъ?

Де-Муи молча взглянулъ на принца, потомъ, повидимому, принявъ какое-то ршеніе, онъ сказалъ:

— Протяните мн руку, ваше высочество. Она должна коснуться моей, тогда я буду увренъ, что тутъ нтъ измны.

Принцъ не только исполнилъ желаніе де-Муи, но и крпко пожалъ ему руку.

— Ну, теперь я спокоенъ, ваше высочество, — сказалъ де-Муи.— Если намъ измнятъ, я объявлю, что вы тутъ ни при чемъ. Безъ этого вы были бы обезчещены.

— Зачмъ говорите вы мн все это, де-Муи, не сказавъ сначала, когда дадите мн отвтъ на мое предложеніе?

— Если бы я сказалъ вамъ это, вы вмст съ тмъ узнали бы, гд находятся вожди.

Говоря это, де-Муи пристально посмотрлъ въ живые глаза герцога.

— Полно, полно, — сказалъ Франсуа, — вы, какъ я вижу, все еще сомнваетесь, де-Муи. Но я, конечно, и не могу разсчитывать, чтобы вы доврились мн вполн съ самаго начала. Поздне вы узнаете меня лучше. Связью между нами послужатъ наши общіе интересы, и тогда вы перестанете подозрвать меня. Итакъ, я получу отвтъ сегодня вечеромъ?

— Да, ваше высочество, сегодня вечеромъ, такъ какъ намъ нельзя терять времени. Гд же увижусь я съ вами?

— Здсь, въ Лувр, въ этой самой комнат.

— Но вдь въ этой комнат живутъ, — сказалъ де-Муи, показывая глазами на дв кровати, стоявшія одна противъ другой.

— Да, въ ней живутъ двое моихъ придворныхъ.

— Мн кажется, ваше высочество, что съ моей стороны было бы неблагоразумно возвращаться въ Лувръ.

— Почему это?

— Потому что если вы узнали меня, то и другіе могутъ узнать меня. Но я все-таки готовъ прійти въ Лувръ, если вы исполните мою просьбу.

— Какую?

— Дайте мн пропускъ.

— Де-Муи, — сказалъ герцогъ Алансонскій, — если у васъ найдутъ мой пропускъ, это не спасетъ васъ, а меня погубитъ. Я могу сдлать что-нибудь для васъ лишь при одномъ условіи — чтобы въ глазахъ всхъ мы были совершенно посторонними, незнакомыми людьми. Если о нашихъ сношеніяхъ узнаютъ мои братья или моя мать, это будетъ стоить мн жизни. Мой собственный интересъ требуетъ, чтобы я защищалъ васъ. Свободный въ своей сфер дятельности, сильный, пока остаюсь неразгаданнымъ, я могу поручиться вамъ за все, не забывайте этого. Соберитесь еще разъ съ мужествомъ, положитесь на мое слово, какъ полагались на слово короля Наваррскаго, и приходите сегодня вечеромъ въ Лувръ.

— Но какъ же я приду сюда? Я не могу войти въ Лувръ въ такомъ костюм. Онъ былъ хорошъ для передней или двери. А если я надну свое платье, будетъ еще хуже, такъ какъ меня сейчасъ же узнаютъ.

— Погодите немного… Я думаю… да, это такъ!

Герцогъ осматривался кругомъ комнаты, и глаза его остановились на роскошномъ костюм ла-Моля, лежавшемъ на постели и состоявшемъ, какъ мы знаемъ, изъ великолпнаго вишневаго плаща съ золотымъ шитьемъ, шапочки съ блымъ перомъ, украшенной лентой съ вышитыми на ней золотыми и серебряными маргаритками, и изъ благо атласнаго камзола, вышитаго золотомъ.

— Видите вы этотъ плащъ, это перо и этотъ камзолъ?— сказалъ герцогъ.— Это платье графа де-ла-Моля, одного изъ моихъ придворныхъ, большого щеголя. Костюмъ его произвелъ фуроръ при двор, и ла-Моля узнаютъ за сто шаговъ, когда онъ надваетъ его. Я дамъ вамъ адресъ портного, у котораго онъ купилъ платье. Заплатите портному двойную цну, и у васъ будетъ къ вечеру совершенно такой же костюмъ.

Только что усплъ герцогъ Алансонскій сказать это, какъ въ коридор послышались шаги и ключъ повернулся въ замк.

— Эй, кто тамъ?— спросилъ герцогъ, бросившись къ двери и запирая ее на задвижку.

— Чортъ возьми!— воскликнулъ голосъ за дверью.— Странный вопросъ! А вы кто такой? Вотъ забавно! Я прихожу къ себ, а меня спрашиваютъ: ‘Кто тамъ?’

— Это вы, графъ де-ла-Моль?

— Конечно, я. А вы кто?

Въ то время, какъ ла-Моль удивлялся, что комната его занята, и спрашивалъ себя, какой еще новый сожитель будетъ у него, герцогъ Алансонскій обернулся, держа одной рукой задвижку, а другую приложивъ къ замку.

— Знаете вы графа де-ла-Моля?— спросилъ онъ у де-Муи.

— Нтъ, ваше высочество.

— А онъ знаетъ васъ?

— Не думаю.

— Ну, значитъ все хорошо. Впрочемъ, вамъ все-таки лучше отвернуться и сдлать видъ, какъ будто вы смотрите въ окно.

Де-Муи молча повиновался. Теперь было не до разговоровъ, такъ какъ ла-Моль начиналъ терять терпніе и изо всей силы колотилъ въ дверь.

Герцогъ Алансонскій бросилъ еще одинъ взглядъ на де-Муи и, видя, что тотъ повернулся спиной, отворилъ дверь.

— Ваше высочество!— съ изумленіемъ воскликнулъ ла-Моль, отступая.— Извините, ради-Бога, извините меня, ваше высочество!

— Ничего, ничего. Мн понадобилась ваша комната, чтобы принять одного человка.

— Сдлайте одолженіе, ваше высочество. Позвольте мн только взять мою шляпу и плащъ, которые лежатъ на постели. Сегодня, рано утромъ на меня напали грабители на Гревской площади и я потерялъ шляпу и плащъ.

— Дйствительно, графъ, вашъ костюмъ порядочно пострадалъ, — съ улыбкой сказалъ Франсуа.— Вамъ, должно-быть, пришлось имть дло съ ловкими молодцами!

И герцогъ Алансонскій самъ передалъ ла-Молю его плащъ и шляпу. Молодой человкъ поклонился и вышелъ въ переднюю, нисколько не интересуясь тмъ, что длаетъ герцогъ въ его комнат.

Де-Муи приблизился къ герцогу, и оба они стали прислушиваться, когда ла-Моль уйдетъ. Но онъ вскор подошелъ къ двери и такимъ образомъ самъ вывелъ ихъ изъ затрудненія.

— Извините, ваше высочество, — сказалъ онъ.— Не попадался вамъ на дорог графъ де-Кокбнна?

— Нтъ. А между тмъ онъ дежурный сегодня утромъ.

— Такъ его, должно-быть, зарзали,— пробормоталъ ла-Моль и, выйдя въ коридоръ, ушелъ.

Герцогъ прислушивался нсколько времени къ его удаляющимся шагамъ, а потомъ отворилъ дверь и сказалъ де-Муи:

— Посмотрите на ла-Моля повнимательне и постарайтесь перенять его граціозную походку.

— Я сдлаю все, что могу,— отвтилъ де-Муи.

— Помните же,— сказалъ герцогъ,— я буду ждать васъ около полуночи въ этомъ коридор. Если комната ла-Моля и Коконна будетъ свободна, я приму васъ въ ней, если же она будетъ занята, мы найдемъ другую.

— Хорошо, ваше высочество.

— Ахъ, кстати, де-Муи. Во время ходьбы размахивайте посильне правой рукой, это привычка ла-Моля.

XXIV.
Улица Тизонъ и улица Клошъ Персе.

Ла-Моль торопливо, чуть не бгомъ, вышелъ изъ Лувра и отправился разыскивать пропавшаго Коконна.

Прежде всего онъ пошелъ на улицу Арбръ-Секъ, въ гостиницу ла-Гюрьера.

Но пьемонтца не оказалось тамъ. Ла-Гюрьеръ не забылъ о принятомъ на себя обязательств и довольно любезно предложилъ ла-Молю позавтракать. Молодой человкъ, несмотря на свое безпокойство, позавтракалъ съ большимъ аппетитомъ.

Утоливъ голодъ, онъ снова отправился на поиски. Дойдя до Гревской набережной, ла-Моль узналъ то мсто, гд, какъ онъ говорилъ герцогу Алансонскому, на него напали грабители.

На пол битвы ла-Моль увидалъ валявшійся обрывокъ пера отъ своей шляпы. Въ то время, какъ онъ грустно глядлъ на него, послышались тяжелые шаги и грубый голосъ крикнулъ, чтобы онъ далъ дорогу. Ла-Моль поднялъ голову и увидалъ носилки, впереди которыхъ шли два пажа, а сзади — оруженосецъ.

Носилки эти показались ему знакомыми и онъ поспшилъ посторониться. Молодой человкъ не ошибся.

— Графъ де-ла-Моль, — послышался изъ носилокъ мягкій голосъ, и блая, нжная, какъ атласъ, ручка раздвинула занавски.

— Да, это я, ваше величество,— сказалъ съ низкимъ поклономъ ла-Моль.

— У васъ въ рук перо, — продолжала дама.— Ужъ не влюблены ли вы, графъ, и не отыскиваете ли потерянные слды?

— Да, ваше величество, я, дйствительно, влюбленъ — влюбленъ до безумія. Но въ настоящую минуту я нашелъ мои собственные слды, хоть искалъ и не ихъ. Смю спросить о здоровь вашего величества?

— Я совершенно здорова, графъ. Никогда въ жизни, кажется, не чувствовала я себя такъ хорошо. Должно-быть, это происходитъ оттого, что я провела ночь въ полномъ одиночеств, въ тихомъ монастыр.

— Въ монастыр?— спросилъ ла-Моль, какъ-то странно взглянувъ на Маргариту.

— Да, что же тутъ удивительнаго?

— А не будетъ нескромностью съ моей стороны спросить: въ какомъ?

— Это не тайна: въ монастыр ордена Благовщенія. А вы что длаете здсь и почему у васъ такой встревоженный видъ?

— Я тоже провелъ ночь въ уединеніи, ваше величество, и поблизости отъ того же самаго монастыря. Теперь я ищу друга, который куда-то пропалъ, и, разыскивая его, я нашелъ это перо.

— Его перо? Вы пугаете меня! Это опасное мсто.

— Успокойтесь, ваше величество, это мое перо. Я потерялъ его на этомъ мст около пяти часовъ утра, спасаясь Отъ четырехъ грабителей, которымъ, насколько я понялъ, очень хотлось зарзать меня.

Маргарита чуть не вскрикнула отъ ужаса.

— Какъ же это случилось?— спросила она.— Разскажите мн.

— Очень просто, ваше величество. Было, какъ я уже имлъ честь докладывать вамъ, около пяти часовъ утра…

— И въ пять часовъ утра вы уже вышли изъ дому?—

— Прошу извиненія, ваше величество, — отвтилъ ла-Моль,— я еще не возвращался домой.

— Однако, графъ! Возвращаться домой въ пять чаоовъ — это ужъ слишкомъ поздно, — сказала Маргарита съ насмшливой улыбкой, которую ла-Моль нашелъ очаровательной.— Васъ постигло вполн заслуженное наказаніе.

— Я и не жалуюсь, ваше величество, — сказалъ, почтительно поклонившись, ла-Моль.— Если бы меня зарзали, я и тогда считалъ бы себя во сто разъ счастливе, чмъ заслуживаю. Итакъ, я возвращался черезчуръ поздно или черезчуръ рано, какъ вамъ будетъ угодно, изъ того благословеннаго дома, гд провелъ въ полномъ одиночеств ночь. Вдругъ изъ-за угла выскочили четыре грабителя и бросились за мною, угрожая мн чмъ-то въ род необыкновенно длинныхъ счекъ. И мн пришлось спасаться бгствомъ, потому что я забылъ взять свою шпагу.

— А, понимаю, — съ самымъ наивнымъ видомъ сказала Маргарита.— Вы, должно-быть, вернулись за шпагой въ тотъ домъ, гд ночевали?

Ла-Моль пристально взглянулъ на нее, какъ будто какое-то сомнніе возникло у него въ ум.

— Я бы вернулся туда и очень охотно, — отвтилъ онъ,— такъ какъ у моей шпаги замчательный клинокъ, но я не знаю, гд этотъ домъ.

— Какъ?— воскликнула Маргарита, — вы не знаете, гд домъ, въ которомъ провели ночь?

— Не знаю, ваше величество.

— Какъ странно! Да вдь это настоящій романъ.

— Да, ваше величество, мое приключеніе, дйствительно, очень похоже на романъ.

— Разскажите мн его.

— Ваше величество приказываете мн?

— Да, если нужно мое приказаніе.

— Я повинуюсь. Вчера вечеромъ, разставшись съ двумя очаровательными женщинами, съ которыми я и Коконна провели вечеръ на улиц Сенъ-Мишель, мы отправились ужинать къ ла-Гюрьеру…

— Что это за ла-Гюрьеръ?

— Метръ ла-Гюрьеръ, — отвтилъ ла-Моль, снова съ нкоторымъ недоумніемъ взглянувъ на Маргариту.— Метръ ла-Гюрьеръ — хозяинъ гостиницы ‘Прекрасная Звзда’, которая находится на улиц Арбръ-Секъ.

— Хорошо… Итакъ, вы ужинали у ла-Гюрьера съ вашимъ другомъ Коконна?

— Да, ваше величество, съ Коконна, какъ вдругъ вошелъ какой-то человкъ и попалъ намъ по записк.

— Одинаковаго содержанія?

— Совершенно одинаковаго. Всего нсколько словъ: ‘Васъ ждутъ на улиц Сентъ-Антуанъ, противъ улицы Жуи’.

А подписи не было?

— Нтъ. Вмсто подписи стояли три чудныхъ слова, трижды общавшіе одно и то же, то-есть, тройное блаженство.

— Какія же это слова?

— Eros, Cupido, Amor.

— Это, дйствительно, прекрасныя слова. И сдержали они то, что общали?

— О, больше — во сто разъ больше!— восторженно воскликнулъ ла-Моль.

— Продолжайте. Мн интересно знать, что случилось съ вами на улиц Сентъ-Антуанъ, противъ улицы Жуи.

— Насъ ждали тамъ дв дуэньи съ носовыми платками въ рукахъ. Он потребовали, чтобы мы дали завязать себ глаза. Ваше величество, понимаете, конечно, что мы не возражали противъ этого и смло подставили головы. Моя путеводительница повела меня налво, путеводительница моего друга повернула съ нимъ направо и мы разстались.— Не знаю, куда привели моего друга… можетъ-быть, въ адъ. Но я… я попалъ въ рай.

— Изъ котораго васъ изгнали за излишнее любопытство?

— Совершенно врно, ваше величество, вы необыкновенно хорошо угадываете. Я съ нетерпніемъ ждалъ разсвта, чтобы узнать, гд я, но въ половин пятаго вошла та же самая дуэнья и, снова завязавъ мн глаза, вывела меня изъ дома. Пройдя со мной шаговъ сто, она взяла съ меня слово не снимать повязки до тхъ поръ, пока я не сосчитаю до пятидесяти, и ушла. Я счелъ до пятидесяти и, снявъ повязку, увидалъ, что стою на улиц Сентъ-Антуанъ, противъ улицы Жуи.

— И тогда?

— И тогда, ваше величество, я чувствовалъ себя такимъ счастливымъ, что не обратилъ никакого вниманія на четверыхъ напавшихъ на меня негодяевъ, отъ которыхъ едва могъ отдлаться. А теперь, когда я нашелъ здсь обрывокъ моего пера, сердце мое задрожало отъ радости. Я поднялъ перо, общая себ всегда хранить его, какъ воспоминаніе объ этой блаженной ночи. Только одно отравляетъ мое счастье — я не знаю, что сталось съ моимъ другомъ.

— Значитъ, вашъ другъ не вернулся въ Лувръ?

— Нтъ, ваше величество.

Говоря это, ла-Моль съ недоумніемъ развелъ руками. При этомъ плащъ его распахнулся, и Маргарита увидала, что камзолъ ла-Моля во многихъ мстахъ изрзанъ и оттуда выглядываетъ подкладка.

— Господи, въ какомъ вид вашъ камзолъ!— воскликнула она.

— Да, ваше величество, — сказалъ ла-Моль, не имвшій ничего противъ того, чтобы ему поставили въ заслугу опасность, которой онъ подвергался.— Видите, видите!

— Почему же не перемнили вы камзола, если были въ Лувр?

— Потому что моя комната была занята.

— Кто же былъ въ ней?

— Его высочество.

— Тсъ!— прошептала Маргарита.

Ла-Моль замолчалъ.

— Кто сопровождаетъ мои носилки?— спросила она его по-латыни.

— Два пажа и оруженосецъ, — отвтилъ онъ на томъ же язык.

— Хорошо, это варвары. Скажите мн, ла-Моль, кого нашли вы у себя въ комнат?

— Герцога Франсуа.

— Что же онъ длалъ?

— Не знаю.

— А съ кмъ онъ былъ?

— Съ какимъ-то незнакомцемъ.

— Странно. Значитъ, вы такъ и не нашли Коконна?— спросила Маргарита уже по-французски.

— Не нашелъ и потому, какъ я уже докладывалъ вашему величеству, я сильно безпокоюсь.

— Ну, что же, — со вздохомъ сказала Маргарита, — я не хочу задерживать васъ дольше и отвлекать отъ поисковъ. Но мн кажется, сама не знаю почему, что вашъ другъ скоро найдется и безъ этого. Впрочемъ, все равно, идите.

Носилки продолжали свой путь, а ла-Моль, желая довести свое изслдованіе до конца, прошелъ на улицу Сентъ-Антуанъ.

Напротивъ улицы Жуи онъ остановился.

Наканун на этомъ самомъ мст дв дуэньи завязали глаза ему и Коконна. Онъ повернулъ направо и сосчиталъ двадцати шаговъ, повторилъ то же самое и очутился около дома или, врне, около стны, за которой стоялъ домъ. Посреди стны была дверь съ навсомъ и бойницами, утыканная большими гвоздями.

Домъ находился на маленькой, узкой улиц Клошъ-Персе, которая идетъ отъ улицы Сентъ-Антуанъ и выходитъ на улицу Руа-де-Сисиль.

— Чортъ возьми!— воскликнулъ ла-Моль.— Это тотъ самый домъ… я готовъ поклясться въ этомъ… Когда я входилъ, мн подъ руку попались гвозди, а потомъ я сошелъ съ двухъ ступенекъ. Человкъ, который кричалъ: ‘Помогите!’ и котораго потомъ убили въ улиц Руа-де-Сисиль, пробжалъ здсь въ ту самую минуту, какъ я поставилъ ногу на первую ступеньку. Посмотримъ!

Ла-Моль подошелъ къ двери и постучался.

Дверь отворилась, и оттуда выглянулъ усатый привратникъ.

— Was ist das?— спросилъ онъ.

‘Ага, это, какъ кажется, швейцарецъ’, подумалъ ла-Моль и сказалъ самымъ любезнымъ тономъ:

— Я хотлъ бы получить мою шпагу, которую я оставилъ въ этомъ дом, гд ночевалъ.

— Ich verstehe nicht, — сказалъ привратникъ.

— Мою шпагу…

— Ich verstehe nicht.

— Которую я оставилъ….Мою шпагу, которую я оставилъ…

— Gehe zum Teufel!

И привратникъ захлопнулъ у него подъ носомъ дверь.

— Чортъ возьми!— воскликнулъ ла-Моль Если бы у меня

была моя шпага, я съ удовольствіемъ проткнулъ бы этого негодяя!

Онъ пошелъ дальше, до улицы Руа-де-Сисиль, свернулъ направо, сдлалъ около пятидесяти шаговъ, снова повернулъ направо и очутился въ маленькой улиц Тизонъ, параллельной Клошь-Персе и необыкновенно похожей на нее. Но мало того: не прошелъ онъ и тридцати шаговъ, какъ увидалъ стну, а въ ней дверь съ навсомъ и бойницами, утыканную большими гвоздями, и дв ступеньки, которыя вели къ ней. Казалось, какъ будто улица Клошь-Персе повернулась, чтобы еще разъ посмотрть на ла-Моля.

Тогда ему пришло въ голову, что онъ могъ ошибиться и принять поворотъ направо за поворотъ налво. А потому онъ постучался и въ эту дверь, съ намреніемъ предъявить такое же требованіе. Но на этотъ разъ, какъ онъ ни стучалъ, ему даже не отворили.

Ла-Моль прошелся еще нсколько разъ отъ одной продланной въ стн двери къ другой и пришелъ къ весьма естественному заключенію, что у дома два выхода: на улицу Клошь-Персе и на улицу Тизонъ. Но такое заключеніе, несмотря на всю свою логичность, не могло ни возвратить ему ‘го шпаги, ни дать свднія объ его исчезнувшемъ другъ.

На минуту ла-Молю пришла въ голову мысль купить новую шпагу и зарзать негодяя привратника, который упрямился и хотлъ говорить только по-нмецки, но онъ тотчасъ же одумался. Вдь это привратникъ Маргариты, и если она держитъ его, значитъ у нея есть на это какія-нибудь причины и ей будетъ непріятно лишиться его. Боясь поддаться искушенію, онъ около двухъ часовъ пополудни пошелъ назадъ, въ Лувръ.

На этотъ разъ комната его не была занята: ла-Моль подошелъ къ кровати, и каково же было его изумленіе, когда около своего благо атласнаго камзола онъ увидалъ знаменитую шпагу, которую онъ оставилъ въ дом на Клошъ-Персе!

— Колдовство, что ли это, — воскликнулъ онъ и прибавилъ со вздохомъ:— Ахъ, если бы бдный Коконна могъ найтись такъ же легко, какъ нашлась моя шпага!

Часа черезъ два или три посл того, какъ ла-Моль кончилъ свой обходъ кругомъ дома, обнесеннаго стною, дверь его, выходящая на. улицу Тизонъ, отворилась. Было пять часовъ вечера и уже совсмъ стемнло.

Молодая женщина, закутанная въ длинный, опушенный мхомъ плащъ, вышла изъ этой двери и быстро направилась по улиц Руа-де-Сисиль. Дойдя до отеля Аржансонъ, она постучала въ калитку, немедленно отворившуюся передъ нею, вышла воротами того же отеля на улицу Вьель-Рю-дю-Тампль, подошла къ подземному входу въ отель Гиза, отперла калитку ключомъ, который вынула изъ кармана, и исчезла.

Черезъ полчаса посл этого изъ той же, утыканной гвоздями, двери съ навсомъ вышли дуэнья и молодой человкъ съ завязанными глазами. Она довела его до угла улицы ЖоффруаЛанье и Мортеллери и сказала ему, чтобы онъ не снималъ повязку до тхъ поръ, пока не сосчитаетъ до пятидесяти.

Молодой человкъ добросовстно исполнилъ приказаніе и, только сосчитавъ до пятидесяти, снялъ платокъ, которымъ были завязаны у него глаза.

— Mordi!— воскликнулъ онъ, оглядвшись по сторонамъ.— Будь я повшенъ, если знаю, куда попалъ! Шесть часовъ, — сказалъ онъ, услыхавъ бой часовъ на колокольн собора Парижской Богоматери.— А что-то сталось съ бднымъ ла-Молемъ? Побгу въ Лувръ, можетъ-быть, я узнаю тамъ что-нибудь о немъ.

Съ этими словами Коконна побжалъ по улиц Мортеллери и достигъ Лувра такъ же скоро, какъ могла бы это сдлать порядочная лошадь.

Коконна вбжалъ на лстницу и распахнулъ дверь своей комнаты. Ла-Моля въ ней не было, а на постели лежалъ весь изрзанный камзолъ его, что еще боле усилило тревогу пьемонтца.

Онъ вспомнилъ о ла-Гюрьер и побжалъ къ достойному хозяину ‘Прекрасной Звзды’. Ла-Гюрьеръ видлъ ла-Моля. Ла-Моль завтракалъ у ла-Гюрьера. Услыхавъ это пьемонтецъ, успокоился, и такъ какъ былъ голоденъ, то спросилъ себ поужинать.

Коконна былъ именно въ такомъ состояніи, чтобы съ аппетитомъ покушать: онъ былъ спокоенъ духомъ и желудокъ его былъ пустъ. Благодаря этому, онъ такъ исправно занялся дой, что ужинъ его затянулся до восьми часовъ. Подкрпившись двумя бутылками анжуйскаго вина, Коконна снова отправился разыскивать ла-Моля. Теперь, посл сытнаго ужина, дружба къ пріятелю еще усилилась, и потому онъ энергичне надлялъ толчками всхъ, попадавшихся ему на дорог.

Такъ прошелъ часъ. Въ продолженіе этого часа Коконна усплъ обгать вс улицы по сосдству съ Гревской набережной: Ла-Моля не было нигд. Тогда Коконна ршилъ подождать его около входа въ Лувръ, котораго тотъ уже ни въ какомъ случа не могъ миновать.

Когда до Лувра оставалось не больше ста шаговъ, Коконна, остановился на минуту и вдругъ вздрогнулъ. При слабомъ свт фонаря около подъемнаго моста въ Лувръ онъ увидалъ вдали вишневый плащъ и блое перо своего друга, который, какъ призракъ, исчезъ въ калитк.

— Mordi!— воскликнулъ Коконна.— Да вдь это онъ!.. Эй, ла-Моль!.. Любезный другъ!.. Чортъ возьми! Я, кажется, не могу пожаловаться на слабый голосъ. Какъ же это онъ не слыхалъ меня? Но, къ счастью, и ноги у меня не хуже голоса: я догоню его.

Въ надежд на это Коконна побжалъ во весь духъ и черезъ минуту былъ уже около Лувра, но какъ онъ ни спшилъ, ла-Моль уже вошелъ въ сни въ то время, какъ самъ онъ усплъ добжать только до двора.

— Эй, ла-Моль!— крикнулъ Коконна, бросаясь за нимъ вдогонку.— Подожди же меня. Это я, Коконна! Куда къ чорту ты такъ спшишь? Спасаешься ты, что ли, отъ кого?

Ла-Моль, дйствительно, необыкновенно быстро, какъ на крыльяхъ, поднимался по лстниц.

— А! ты не хочешь слушать меня!— воскликнулъ Коконна.— Я не нуженъ теб, ты сердишься на меня! Такъ убирайся же къ чорту, mordi! Я уже совсмъ выбился изъ силъ.

Стоя внизу лстницы, Коконна кричалъ это ла-Молю, за которымъ былъ не въ состояніи бжать, но онъ все-таки провожалъ его глазами и видлъ, какъ тотъ поднялся въ первый этажъ, гд были апартаменты Маргариты.

Вдругъ какая то женщина вышла оттуда и увела ла-Моля за руку.

— Ого!— пробормоталъ Коконна.— Да это, кажется, королева Маргарита. Его ждали. Ну, это дло другое.

И Коконна, тихонько поднявшись по лстниц, прислъ на бархатную скамейку, на площадк перваго этажа.

‘Я его подожду здсь,— подумалъ онъ. Впрочемъ, такъ какъ онъ у королевы Наваррской, то мн, пожалуй, придется ждать слишкомъ долго… Какой холодъ, mordi! Нтъ, я лучше подожду въ моей комнат, вдь онъ же во всякомъ случа долженъ прійти туда’.

Только что усплъ онъ подумать это и собирался исполнить свое намреніе, какъ у него надъ головой послышались легкіе, быстрые шаги и звуки любимой псенки его друга. Коконна вытянулъ шею и сталъ смотрть въ ту сторону. Это былъ ла-Моль, спускавшійся съ верхняго этажа, гд была ихъ общая комната. Увидавъ Коконна, онъ началъ перепрыгивать черезъ четыре ступеньки и черезъ минуту бросился ему въ объятія.

— Mordi, это ты!— воскликнулъ Коконна.— Какъ же ты вышелъ оттуда?

— Изъ улицы Клопть-Персе?

— Нтъ, я не про то. Я спрашиваю, какъ ты вышелъ отъ королевы?

— Отъ королевы?

— Да, отъ королевы Наваррской.

— Я не входилъ къ ней.

— Полно!

— Ты бредишь, — сказалъ ла-Моль.— Я только что вышелъ изъ нашей комнаты, гд ждалъ тебя цлыхъ два часа.

— Такъ я не за тобой бжалъ по Луврской площади?

— Когда?

— Да вотъ теперь.

— Нтъ.

— Не ты летлъ сломя голову по этой лстниц, какъ будто за тобой гнался цлый легіонъ дьяволовъ?

— Нтъ.

— Mordi!— вскрикнулъ Коконна.— Вино въ ‘Прекрасной Звзд’ не настолько крпко, чтобы у меня могло до такой степени помутиться отъ него въ голов. Повторяю теб, что я видлъ твой вишневый плащъ и твое блое перо у входа въ Лувръ, что я преслдовалъ и то и другое до этой лстницы и что твой плащъ, твое перо и твою руку, размахивавшую такъ же сильно, какъ всегда, ждала здсь дама, которая, какъ я подозрваю, была королева Наваррская. Она вмст съ тобою вошла въ дверь, которая, если не ошибаюсь, ведетъ въ комнату прекрасной Маргариты.

— Чортъ возьми!— воскликнулъ ла-Моль, поблднвъ.— Неужели ужъ измна?

Ла-Моль сжалъ голову руками и съ минуту колебался между уваженіемъ и ревностью. Но ревность одержала верхъ и онъ, бросившись къ двери комнаты Маргариты, принялся изо всей силы колотить въ нее, не обращая вниманіе на то, что этотъ шумъ не совсмъ приличенъ въ такомъ мст.

— Смотри, насъ арестуютъ, — сказалъ Коконна.— Впрочемъ, не бда, это будетъ забавно. Скажи-ка, ла-Моль, неужели въ Лувр есть привиднія?

— Не знаю,— отвтилъ ла-Моль, блдный, какъ перо на его шляп,— но мн всегда хотлось увидать привидніе, и теперь, когда представляется удобный случай, я употреблю, вс силы, чтобы встртиться съ нимъ лицомъ къ лицу.

XXV.
Вишневый плащъ.

Коконна не ошибся. Дама, остановившая человка въ вишневомъ плащ, была, дйствительно, королева Наваррская. Что же касается до этого человка, то, наврное, читатель ужъ догадался, что это былъ храбрый де-Муи.

Узнавъ королеву, молодой гугенотъ понялъ, что тутъ вышло какое-нибудь недоразумніе, но онъ не ршился ничего сказать изъ опасенія, что Маргарита вскрикнетъ и такимъ образомъ выдастъ его. Итакъ, онъ счелъ за лучшее послдовать за нею въ ея комнату.

Маргарита нжно пожала руку де-Муи, котораго приняла въ полусвт за ла-Моля, и, нагнувшись ему къ уху, шепнула по-латыни:

— Sola sum, introito, carissime {Я одна, входи, мой дорогой.}.

Де-Муи, не отвчая, позволилъ вести себя. Но какъ только дверь затворилась за нимъ и онъ очутился въ передней, гд было свтле, чмъ на лстниц, Маргарита тотчасъ же увидала свою ошибку. Легкій крикъ, котораго боялся осторожный гугенотъ, сорвался съ губъ королевы, но теперь это, къ счастью, уже не могло никому повредить.

— Г. де-Муи!— проговорила она, отступая

— Да, это я, ваше величество, — отвтилъ де-Муи, — и я умоляю васъ позволить мн уйти и не говорить никому о томъ, что я въ Лувр.

— Г. де-Муи,— повторила Маргарита.— Значитъ, я ошиблась!

— Я понимаю, отчего вышла эта ошибка. Ваше величество приняли меня за короля Наваррскаго. Я такого же роста, на моей шляп такое же блое перо и многіе, желая, конечно, польстить мн, говорятъ, что у меня такая же фигура.

Маргарита пристально взглянула на де-Муи.

— Вы можете быть уврены въ моей скромности, — сказала она.— А такъ какъ я знаю, кого вы ищете въ Лувр, то, если хотите, могу провести васъ безопасно къ этому лицу.

— Извините, ваше величество, — отвтилъ де-Муи.— Мн кажется, вы ошибаетесь…

— Какъ?!— воскликнула Маргарита.— Разв вы ищете не короля Наваррскаго?

— Увы, нтъ, ваше величество! И, къ сожалнію, я долженъ просить васъ скрыть отъ вашего супруга, короля Наваррскаго, даже больше, чмъ отъ кого-либо другого, мое присутствіе въ Лувр.

— Послушайте, г. де-Муи, — съ изумленіемъ сказала Маргарита,— я до сихъ поръ считала васъ однимъ изъ самыхъ непримиримыхъ вождей гугенотской партіи, однимъ изъ самыхъ врныхъ приверженцевъ моего мужа. Неужели я ошиблась?

— Нтъ, вы не ошиблись, ваше величество. Еще сегодня утромъ я былъ такимъ, какимъ вы считали меня.

— Но что же заставило васъ измниться съ тхъ поръ?

— Ваше величество, — сказалъ де-Муи, — соблаговолите не требовать отъ меня отвта и позвольте засвидтельствовать вамъ мое почтеніе.

И де-Муи, почтительно поклонившись, сдлалъ нсколько шаговъ къ двери. Маргарита остановила его.

— Но если бы я попросила васъ объясниться, — сказала, она.— На мое слово, надюсь, можно положиться?

— Я не могу дать вамъ никакихъ объясненій, ваше величество.

— Однако…

— Ваше величество можете погубить меня, но вы не можете требовать, чтобы я выдавалъ моихъ новыхъ друзей.

— А ваши старые друзья? Разв они уже не имютъ на ваcъ никакихъ правъ?

— Т, которые остались врными, — да, но т, которые измнили не только намъ, но и самимъ себ, — нтъ!

Встревоженная словами де-Муи, Маргарита сдлала бы, безъ сомннія, еще какой-нибудь вопросъ, но въ эту минуту въ комнату вбжала Гильона.

— Король Наваррскій!— воскликнула она.

— Откуда онъ идетъ?

— Изъ потайного коридора.

— Проводи этого господина другимъ ходомъ.

— Это невозможно, ваше величество. Слышите?

— Стучать?

— Да, въ ту, другую дверь.

— Кто стучитъ?

— Не знаю.

— Узнай и приди сказать мн.

— Осмлюсь замтить вашему величеству, — сказалъ де-Муи,— что если король Наваррскій увидитъ меня здсь въ этотъ часъ и въ этомъ костюм, то я погибъ.

Маргарита схватила де-Муи за руку и подвела его къ знаменитому кабинету.— Войдите сюда, — сказала она.— Здсь вы будете въ такой же безопасности, какъ у себя дома.

Де-Муи бросился въ кабинетъ и только что усплъ затворить дверь, какъ вошелъ Генрихъ.

На этотъ разъ Маргарит не пришлось скрывать отъ мужа своей тревоги: теперь дло шло не о любви. Она была только немного озабочена и грустна.

Генрихъ тотчасъ замтилъ это.

— Вы были заняты?— спросилъ онъ.

— Я… я просто замечталась.

— И это очень идетъ къ вамъ. Я, съ своей стороны, тоже мечталъ, но вы ищете уединенія, а я, напротивъ, пришелъ подлиться съ вами моими мечтами.

Маргарита привтливо улыбнулась королю и, указавъ ему на кресло, сла сама на рзной стулъ изъ чернаго дерева.

На минуту между супругами наступило молчаніе. Генрихъ первый нарушилъ его.

— Я вспомнилъ, — сказалъ онъ, — что мои мечты о будущемъ сходились съ вашими, что хоть мы и далеки, какъ мужъ и жена, но близки въ заботахъ о нашей дальнйшей общей судьб.

— Это правда, государь.

— Вы, насколько я понялъ, общали мн также быть не только моей врной союзницей, но и дятельной помощницей во всемъ, что я предприму для нашего обоюднаго возвышенія.

— Да, — отвтила Маргарита, — и я прошу васъ только объ одномъ — принимайтесь поскоре задло и дайте возможность мн начать дйствовать съ своей стороны.

— Мн очень пріятна такая просьба. Я задумалъ одинъ планъ въ тотъ самый день, какъ, благодаря вашему смлому заступничеству, сталъ надяться, что меня оставятъ въ живыхъ. Полагаю, вы не думали ни минуты, что я отказался отъ этого плана?

— Я нисколько не сомнваюсь, государь, что ваша беззаботность — простая маска, я врю не только въ предсказанія астрономовъ, но и въ вашъ геній.

— А какъ поступили бы вы, если бы кто-нибудь вздумалъ мшать нашимъ планамъ, грозилъ поставить насъ въ еще боле унизительное положеніе, чмъ то, которое мы занимаемъ теперь?

— Я стала бы бороться вмст съ вами, тайно или открыто, съ этимъ человкомъ, кто бы онъ ни былъ.

— Вдь вы, я полагаю, можете войти въ любое время къ вашему брату, герцогу Алансонскому, — сказалъ Генрихъ.— Онъ вполн довряетъ вамъ и питаетъ къ вамъ самую нжную дружбу. Не хотите ли зайти къ нему теперь и посмотрть, не совщается ли онъ тайно съ кмъ-нибудь въ эту самую минуту?

Маргарита вздрогнула.

— Съ кмъ?— спросила она.

— Съ г. де-Муи.

— О чемъ?

— О томъ, что разрушитъ вс наши планы — мои, по крайней мр.

— Говорите тише, государь, — сказала Маргарита, указывая глазами и рукою на дверь кабинета.

— Ого! Тамъ опять есть кто-нибудь?— спросилъ Генрихъ.— Однако этотъ кабинетъ бываетъ такъ часто занятъ, что ваша комната становится ужъ слишкомъ неудобной.

Маргарита улыбнулась.

— Тамъ, по крайней мр, все тотъ же ла-Моль?— спросилъ Генрихъ.

— Нтъ, государь, тамъ де-Муи.

— Дс-Муи?!— съ радостнымъ изумленіемъ воскликнулъ Генрихъ.— Значитъ, онъ не у герцога Алансонскаго? Позовите же его скоре: мн нужно поговорить съ нимъ…

Маргарита подбжала къ кабинету, отворила дверь и, взявъ де-Муи за руку, подвела его къ королю Наваррскому.

— Ахъ, ваше величество, — сказалъ ей молодой гугенотъ съ упрекомъ, въ которомъ было больше грусти, чмъ горечи,— вы выдали меня, несмотря на свое общаніе. Что? если я захочу отомстить и въ свою очередь скажу…

— Нтъ, не мстите, де-Муи,— прервалъ его Генрихъ, сжимая ему руку, — или, по крайней мр, выслушайте меня сначала… Позаботьтесь, пожалуйста, — прибавилъ онъ, обращаясь къ Маргарит, — чтобы никто не подслушалъ насъ.

Только что усплъ король сказать это, какъ вошла перепуганная Гильона и шепнула что-то на ухо Маргарит. Та тотчасъ же вскочила и бросилась къ передней вмст съ Гильоной.

Маргарита, выйдя изъ своей спальни, побжала въ переднюю и встртилась лицомъ къ лицу съ ла-Молемъ.

Коконна стоялъ позади своего друга, готовый помогать ему въ наступленіи или же прикрывать его отступленіе.

— А, это вы, графъ де-ла-Моль!— воскликнула Маргарита.— Что такое съ вами? Почему вы такъ блдны и дрожите?

— Графъ де-ла-Моль такъ сильно стучалъ въ дверь,— сказала Гильона, — что я принуждена была отворить ему, несмотря на приказаніе вашего величества.

— Что это значитъ?— строго спросила Маргарита.

— Я хотлъ предупредить ваше величество, — отвтилъ ла-Моль, — что какой-то незнакомецъ, можетъ-быть, даже воръ, вошелъ къ вамъ въ моемъ плащ и моей шляп.

— Но вы бредите, графъ, — сказала Маргарита.— Вашъ плащъ у васъ на плечахъ и ваша шляпа тоже у васъ на голов, несмотря на то, что вы говорите съ королевой.

— О, прошу извинить меня, ваше величество!— воскликнулъ ла-Моль, поспшно снимая шляпу.— Богъ свидтель, что у меня нтъ недостатка въ уваженіи къ вашему величеству…

— Но въ довріи есть, не такъ ли?

— Что же мн длать, — воскликнулъ ла-Моль, — когда у вашего величества какой-то мужчина, который вошелъ къ вамъ одтый совершенно такъ же, какъ я, и, можетъ-быть, даже назвавшись моимъ именемъ?..

— Какой-то мужчина?— сказала Маргарита, тихонько сжавъ руку бднаго влюбленнаго.— Взгляните сюда — я раздвину портьеру — и вы увидите двухъ мужчинъ.

Говоря это, Маргарита раздвинула бархатную, вышитую золотомъ портьеру, и ла-Моль увидалъ Генриха, разговаривающаго съ незнакомцемъ въ вишневомъ плащ. Коконна, котораго любопытство мучило такъ сильно, какъ будто дло касалось его самого, тоже посмотрлъ и узналъ де-Муи. Оба друга остолбенли отъ изумленія.

— Теперь, надюсь, вы успокоились, — сказала Маргарита ла-Молю.— Встаньте около двери моей комнаты и не пускайте сюда никого. Если кто-нибудь покажется даже на площадк лстницы, тотчасъ же предупредите насъ.

Ла-Моль, успокоенный и послушный, какъ ребенокъ, вышелъ, бросивъ взглядъ на Коконна, который тоже взглянулъ на него. И оба они, еще не успвъ опомниться отъ изумленія, очутились за дверью.

— Генрихъ!— прошепталъ ла-Моль.

— Де-Муи въ твоемъ вишневомъ плащ, съ твоимъ блымъ перомъ и твоей, качающейся, какъ маятникъ, рукой!

— Да, — сказалъ ла-Моль.— Но если дло идетъ не о любви, то, безъ сомннія, затвается какой-нибудь заговоръ.

— Mordi! Вотъ мы и впутались въ политику, — проворчалъ Коконна.

Между тмъ Маргарита вернулась въ спальню и сла около двухъ собесдниковъ. Отсутствіе ея продолжалось не больше минуты, но, несмотря на это, она успла сдлать многое: Гильона сторожила около потайного хода, а ла-Моль и Коконна стояли на караул около двери.

— Какъ вы полагаете, — спросилъ Генрихъ, обращаясь къ жен, — могутъ услыхать нашъ разговоръ здсь?

— Тутъ двойныя стны, — отвтила Маргарита, — и промежутокъ между ними набитъ шерстью. Изъ этой комнаты не слышно ни звука.

— Полагаюсь въ этомъ случа на васъ,— съ улыбкой проговорилъ Генрихъ и обратился къ де-Муи.— Ну, — сказалъ онъ, понизивъ голосъ, — зачмъ вы пришли сюда?

— Сюда?..

— У него не было намренія входить сюда, — вмшалась Маргарита, — я сама привела его.

— Значитъ вы…

— Я угадала все.

— Вотъ, видите, де-Муи,— сказалъ король,— значить, можно было догадаться.

— Г. де-Муи, — продолжала Маргарита, — видлся сегодня утромъ съ герцогомъ Алансонскимъ, въ комнат двухъ его придворныхъ.

— Я былъ увренъ, что герцогъ Алансонскій постарается сойтись съ вами, — сказалъ Генрихъ.

— Это ваша вина, государь. Почему такъ упорно отказывались вы отъ моего предложенія?

— Значитъ, вы отказались?— воскликнула Маргарита.— Такъ я не ошиблась, предчувствуя этотъ отказъ?

— Вы оба смшите меня своими восклицаніями, — сказалъ Генрихъ, качая головой.— Ко мн входитъ человкъ и начинаетъ говорить о трон, о возмущеніи, о ниспроверженіи. Онъ говоритъ это мн, Генриху, государю, котораго терпятъ лишь съ тмъ, чтобы онъ держалъ себя скромно, гугеноту, котораго пощадили съ условіемъ, что онъ будетъ разыгрывать католика! Такъ неужели же вы полагаете, что я могъ высказать свое согласіе на такія предложенія въ комнат, далеко не такой безопасной, какъ эта? Ventre-saint-gris! Это могутъ предполагать только дти или безумцы!

— Но разв ваше величество не могли подать мн хоть какую-нибудь надежду, если не словомъ, то знакомъ?

— Что говорилъ вамъ герцогъ Алансонскій, де-Муи?— спросилъ Генрихъ.

— Это не моя тайна, государь.

— Ахъ, Боже мой!— нетерпливо воскликнулъ Генрихъ, раздраженный тмъ, что ему приходится имть дло съ человкомъ, который такъ плохо понимаетъ его.— Я не спрашиваю у васъ, какія предложенія онъ вамъ длалъ, мн нужно только знать, слушалъ ли онъ нашъ разговоръ и слышалъ ли его?

— Да, государь, онъ слушалъ и слышалъ все.

— Онъ слушалъ и слышалъ! Вы сами говорите это, де-Муи. Какой же вы жалкій заговорщикъ! Если бы я высказалъ согласіе на ваше предложеніе, это погубило бы васъ самихъ. Я, конечно, не зналъ наврное, что герцогъ подслушиваетъ насъ, но я подозрвалъ это. А если не онъ, то кто-нибудь другой могъ услыхать насъ — герцогъ Анжуйскій, Карлъ IX, королевамать. Вы не имете понятія о луврскихъ стнахъ, это отъ нихъ взялась поговорка, что ‘и у стнъ есть уши’. Такъ разв я, зная, каковы здсь стны, могъ говорить съ вами откровенно? Полно, полно, де-Муи! Вы, какъ видно, очень невысокаго мннія о сообразительности короля Наваррскаго, и меня удивляетъ только, что, ставя его такъ низко, вы все-таки явились предлагать ему корону.

— Но, ваше величество, — сказалъ де-Муи, — неужели не могли вы, отказываясь отъ этой короны, сдлать мн какой-нибудь знакъ? Тогда я не пришелъ бы въ отчаяніе, не думалъ бы, что все потеряно.

— Ventre-saint-gris!— воскликнулъ Генрихъ.— Если герцогъ Алансонскій подслушивалъ, то нтъ ничего невроятнаго, что онъ и видлъ насъ. А разв знакъ не можетъ погубить такъ же, какъ слово? Слушай, де-Муи,— продолжалъ король, оглядвшись кругомъ, — даже теперь, въ этой комнат, я боюсь, чтобы не подслушали, какъ я говорю: повтори мн твои предложенія, де-Муи.

— Но, ваше величество,— въ отчаяніи воскликнулъ де-Муи,— теперь я уже заключилъ союзъ съ герцогомъ Алансонскимъ!

Маргарита всплеснула руками.

— Значитъ, теперь уже слишкомъ поздно,— сказала она.

— Пустяки, — возразилъ Генрихъ.— Поймите, что даже и тутъ ясно видно покровительство Божіе. Оставайся въ союз съ герцогомъ Франсуа, де-Муи: въ этомъ наше спасеніе. Неужели ты думаешь, что я, король Наваррскій, могу поручиться за безопасность моихъ приверженцевъ? Никогда! Васъ, напротивъ, перебьютъ всхъ до одного при малйшемъ подозрніи. Французскій принцъ — дло другое. Постарайся заручиться какими-нибудь доказательствами, де-Муи, требуй гарантій. Не довольствуйся одними словами и общаніями, ты такъ простодушенъ, что способенъ на это.

— О, ваше величество! Поврьте, что только отчаяніе отъ вашего отказа было причиной моего соглашенія съ герцогомъ. Я боялся также, что онъ выдастъ насъ, зная нашу тайну.

— А теперь теб извстна его тайна и отъ тебя зависитъ воспользоваться этимъ какъ можно лучше. Чего онъ хочетъ? Быть королемъ Наваррскимъ? Отлично, общай ему корону. Что еще нужно ему? Покинуть дворъ? Дай ему средства бжать, работай для него такъ же усердно, какъ работалъ бы для меня. И вмст съ тмъ защищайся имъ, какъ щитомъ, подставляй его подъ вс удары, которые будутъ наносить намъ. Когда придется бжать, мы бжимъ оба, когда наступитъ пора сражаться и царствовать, я буду царствовать одинъ.

— Берегитесь герцога,— сказала Маргарита.— Это человкъ проницательный, съ мрачной душой, не знающій ни ненависти ни любви, всегда готовый относиться къ своимъ друзьямъ, какъ къ врагамъ, и къ своимъ врагамъ, какъ къ друзьямъ.

— Онъ васъ ждетъ, де-Муи?— спросилъ Генрихъ.

— Да, ваше величество.

— Гд?

— Въ комнат двухъ его придворныхъ.

— Когда?

— До полуночи.

— Теперь еще нтъ одиннадцати часовъ, — сказалъ Генрихъ,— значитъ, время не ушло. Идите къ нему.

— Можемъ мы положиться на ваше слово?— спросила Маргарита, обращаясь къ де-Муи.

— Полно, полно,— остановилъ ее Генрихъ съ той доврчивостью, какую онъ умлъ выказывать, когда этого требовали обстоятельства’— Имя дло съ де-Муи, совершенно лишнее спрашивать объ этомъ.

— Вы правы, государь,— сказалъ де-Муи.— Но ваше слово нужно мн, такъ какъ я долженъ объявить вожакамъ партіи, что вы дали мн его. Вдь вы не католикъ въ душ, не правда ли?

Генрихъ пожалъ плечами.

— Вы не отказываетесь отъ наваррской короны?

— Я не отказываюсь ни отъ какой короны, де-Муи. Я только оставляю за собою право выбрать лучшую, то-есть ту, которая будетъ выгодне и для меня и для васъ.

— А если до тхъ поръ васъ арестуютъ? Общаете вы въ такомъ случа, ваше величество, не открывать ничего, если даже васъ подвергнутъ пытк?

— Клянусь въ этомъ Богомъ, де-Муи!

— Еще одно слово, государь. Гд и когда можно мн будетъ увидать васъ?

— Завтра я пришлю теб ключъ отъ моей спальни, приходи ко мн каждый разъ, какъ найдешь это нужнымъ, и въ любое время. Герцогъ Алансонскій будетъ отвчать за твое присутствіе въ Лувр. А пока ступай вотъ по этой лсенк, я проведу тебя. Тмъ временемъ королева приведетъ сюда господина въ совершенно такомъ же вишневомъ плащ, какъ твой, онъ сторожитъ теперь около двери. Никому, я полагаю, не слдуетъ знать, что васъ двое. Не такъ ли, де-Муи? Не такъ ли, Маргарита?

И Генрихъ съ улыбкой взглянулъ на жену.

— Да, — отвтила Маргарита, нисколько не смутившись.— Кстати же этотъ г. де-ла-Моль находится на служб у моего брата, герцога.

— Такъ постарайтесь, чтобы онъ перешелъ на нашу, — совершенно серьезно сказалъ Генрихъ.— Не жалйте ни золота ни общаній. Вс мои сокровища къ его услугамъ.

— Если вы желаете этого, — отвтила Маргарита съ одной изъ тхъ улыбокъ, какія свойственны женщинамъ Боккачіо.— я употреблю вс силы, чтобы исполнить ваше желаніе.

XXVI.
Маргарита.

Въ продолженіе разговора, приведеннаго нами въ предыдущей глав, ла-Моль и Коконна стояли на часахъ. Ла-Моль былъ немного грустенъ, Коконна немного озабоченъ.

— Что ты обо всемъ этомъ думаешь, любезный другъ?— спросилъ ла-Моль.

— Я думаю, — отвтилъ пьемонтецъ, — что затвается какая-то придворная интрига.

— А въ случа надобности согласился бы ты взять на себя роль въ этой интриг?

— Слушай, что я сказку теб,— отвтилъ Коконна,— и постарайся извлечь пользу изъ моихъ словъ. Во всхъ придворныхъ проискахъ, во всхъ королевскихъ махинаціяхъ мы не что иное, какъ тни. Тамъ, гд король Наваррскій оставитъ обрывокъ своего пера или герцогъ Алансонскій полу своего плаща, мы оставляемъ жизнь. Королева интересуется тобой изъ каприза, ты ею изъ прихоти — вотъ и все. Можешь терять голову отъ любви, но не теряй ее изъ-за политики.

Это былъ разумный совтъ и потому ла-Моль, выслушивая его, имлъ довольно грустный видъ.

— Моя любовь къ королев не простая прихоть, Аннибалъ, — сказалъ онъ.— Я люблю ее и, къ счастью или несчастью, люблю всей душой. Ты, можетъ-быть, скажешь, что это безуміе? Ну, что жъ, я согласенъ и сознаю, что я безумецъ. Но ты благоразуменъ, Коконна, и потому не долженъ страдать отъ моихъ безразсудствъ и раздлять мое несчастье. Ступай къ герцогу Алансонскому и не компрометируй себя.

Коконна на минуту задумался.

— Любезный другъ, — сказалъ онъ, наконецъ, поднявъ голову,— то, что ты говоришь, совершенно врно. Ты влюбленъ и поступай, какъ влюбленный. Я честолюбивъ, и потому для меня жизнь дороже поцлуя женщины. Когда я захочу рискнуть жизнью, то поставлю свои условія. И ты, мой бдный Медоръ, постарайся поставить свои.

Сказавъ это, Коконна протянулъ руку ла-Молю и ушелъ, обмнявшись съ нимъ послднимъ взглядомъ.

Минутъ черезъ десять дверь отворилась и Маргарита, осторожно выглянувъ изъ нея, схватила ла-Моля за руку. Не говоря ни слова, она увлекла его въ самый дальній конецъ своей комнаты и сама заперла вс двери.

Придя въ свою комнату, Маргарита сла на стулъ изъ чернаго дерева и, притянувъ къ себ ла-Моля, сжала его руки въ своихъ.

— Теперь мы одни, — сказала она.— Поговоримъ серьезно!

— Серьезно, ваше величество?— спросилъ ла-Моль.

— Или о любви, да? Это вамъ нравится больше? Но вдь серьезное можетъ быть и въ любви.

— Хорошо, поговоримъ… о вещахъ серьезныхъ, но съ условіемъ, чтобы ваше величество не сердились на меня, если я скажу глупость,

— Я разсержусь только въ томъ случа, ла-Моль, если вы будете называть меня ‘ваше величество’. Для васъ, мой дорогой, я просто Маргарита.

— Да, Маргарита! Да, мое сокровище!— сказалъ молодой человкъ, пожирая королеву глазами.

— Ну, вотъ такъ хорошо. Итакъ, вы ревнуете?

— Я ревную васъ, какъ безумный, Маргарита!

— Но къ кому же вы ревнуете?

— Ко всему свту.

— А въ частности?

— Во-первыхъ, къ королю.

— Я полагала, что все, что вы видли и слышали, должно было успокоить васъ на этотъ счетъ.

— Во-вторыхъ, къ де-Муи, котораго я видлъ сегодня утромъ въ первый разъ и который вечеромъ уже настолько близокъ къ вамъ.

— Что же заставляетъ васъ подозрвать его?

Слушайте. Я узналъ его по фигур, по цвту волосъ, по ненависти, которую почувствовалъ къ нему. Это онъ былъ сегодня утромъ у герцога Алансонскаго!

— Ну, что же? Какое это отношеніе иметъ ко мн?

— Герцогъ Алансонскій — вашъ братъ. Говорятъ, что вы очень любите его. Вы доврили ему свою сердечную тайну, и онъ, по обычаю, принятому при двор, поспшилъ оказать вамъ содйствіе и привелъ къ вамъ де-Муи. Почему король, на мое счастье, былъ у васъ вмст съ де-Муи — не знаю. Во всякомъ случа будьте со мной откровенны. Такая любовь, какъ моя, иметъ право хоть на откровенность, за недостаткомъ другого чувства… Видите, я у вашихъ ногъ. Если ваше чувство ко мн — мимолетный капризъ, я откажусь отъ милости герцога Алансонскаго и службы у него и дамъ убить себя у Ла-Рошели. Не знаю только, не убьетъ ли меня любовь раньше, чмъ я успю пріхать туда.

Маргарита слушала съ улыбкой эти чарующія слова и любовалась на граціозную позу колнопреклоненнаго ла-Моля.

— Любите вы меня?— спросила она, задумчиво опустивъ свою прелестную головку на горячую руку.

— О, Маргарита! Я люблю васъ больше жизни, больше вчнаго спасенія, больше всего! А вы… вы не любите меня!

— Бдный безумецъ!— прошептала Маргарита…

— Да, это правда!— воскликнулъ ла-Моль, все еще стоя на колняхъ.— Вдь я говорилъ вамъ, что я безумецъ!

— Такъ вы ставите вашу любовь выше всего? Это главная цль вашей жизни?

— Это моя единственная цль!

— Хорошо. Значитъ, все остальное иметъ для васъ лишь второстепенное значеніе. Вы меня любите, вы хотите жить около меня?

— Я молю Бога только объ одномъ: чтобы Онъ не разлучалъ меня съ вами.

— Такъ оно и будетъ. Вы мн нужны, ла-Моль.

— Я нуженъ вамъ? Солнцу нуженъ свтящійся червякъ?

— СЬли я скажу вамъ, что люблю васъ, будете вы безгранично преданы мн?

— А разв теперь я не преданъ вамъ всей душой?

— Да, но, какъ это ни странно, вы все еще сомнваетесь!

— О, я виноватъ, я неблагодарный или, врне, какъ вы Сами сказали, я безумецъ! Но зачмъ же былъ у васъ вечеромъ де-Муи? Почему видлъ я его утромъ у герцога Алансонскаго? Къ чему этотъ вишневый плащъ, это блое перо, это Стараніе подражать моей походк?.. Не васъ подозрваю я, Маргарита, а вашего брата!

— Несчастный!— сказала Маргарита.— Итакъ, вы воображаете, что герцогъ Франсуа доводитъ свою любезность до того, что приводитъ поклонниковъ къ своей сестр? Какъ же это вы, несмотря на свою ревность, не угадали истины? Знайте, ла-Моль, что герцогъ Алансонскій закололъ бы васъ завтра же, если бы зналъ, что вы теперь здсь и стоите около меня на колняхъ, а я вмсто того, чтобы прогнать васъ, говорю: ‘Оставайтесь здсь, ла-Моль, потому что я люблю васъ’. Слышите, люблю?

— Великій Боже!— воскликнулъ ла-Моль, откинувшись назадъ и съ ужасомъ смотря на Маргариту.— Неужели это возможно?

— Все возможно, мой другъ, въ наше время и при этомъ двор. Еще одно слово: не для меня приходилъ въ Лувръ де-Муи въ такомъ же, какъ у васъ, плащ и въ такой же шляп. Ему нужно было видться съ герцогомъ Алансонскимъ. Но я приняла его за васъ и привела сюда. Онъ знаетъ нашу тайну, ла-Моль, и потому его нужно щадить.

— По-моему лучше убить его. Это короче и врне.

— А по-моему лучше оставитъ его въ живыхъ: жизнь де-Муи не только полезна, но и необходима намъ. Выслушайте меня и взвсьте хорошенько мои слова прежде, чмъ будете отвчать. Любите ли вы меня настолько, ла-Моль, чтобы порадоваться за меня, если я сдлаюсь королевой не фиктивной, какъ теперь, а настоящей?

— Увы! Я люблю васъ такъ горячо, что не могу не желать того же, чего желаете вы, даже и въ томъ случа, если это сдлаетъ меня несчастнымъ на всю жизнь.

— Хорошо. Такъ хотите помочь мн добиться исполненія этого желанія, что къ тому же сдлаетъ васъ еще счастливе?

— О, я потеряю васъ!— воскликнулъ ла-Моль, закрывъ лицо руками.

— Нтъ, напротивъ. Вмсто того, чтобы быть первымъ изъ моихъ слугъ, вы сдлаетесь первымъ изъ моимъ подданныхъ. Вотъ и все.

— Не говорите о выгод… о честолюбіи. Не унижайте сами чувства, которое я питаю къ вамъ. Преданность, одна только преданность!

— Благородное сердце!— сказала Маргарита.— Хорошо, я принимаю твою преданность и сумю вознаградить тебя за нее.

И она протянула ла-Молю руку, которую тотъ осыпалъ поцлуями.

— Ну, что же?— спросила Маргарита.

— Я согласенъ, Маргарита, — отвтилъ ла-Моль.— Да, теперь я начинаю понимать тотъ планъ, о которомъ ходили смутные слухи у насъ, гугенотовъ, еще до Вароломеевской ночи. Для исполненія этого плана я, какъ и многіе другіе, боле достойные, чмъ я, былъ посланъ въ Парижъ. Вы хотите быть настоящей королевой, а не по имени только? Вы хотите быть государыней въ королевств Наваррскомъ? И король Генрихъ, съ своей стороны, побуждаетъ васъ къ этому — да? Де-Муи тоже, наврное, участвуетъ въ заговор. Но герцогъ Алансонскій — при чемъ онъ тутъ? Или герцогъ такъ… друженъ съ вами, что помогаетъ вамъ, не требуя ничего въ награду за опасность, которой подвергается?

— Герцогъ надется извлечь пользу для самого себя. Оставимъ его въ этомъ заблужденіи: его жизнь отвчаетъ за нашу.

— Но я нахожусь у него на служб. Разв могу я измнить ему?

— Измнить? А въ чемъ же измните вы ему? Что онъ доврилъ вамъ? Не онъ ли самъ, напротивъ, измнилъ вамъ, посовтовавъ де-Муи надть такой же плащъ и такую же шляпу, какъ наши, чтобы тотъ могъ безопасно пройти къ нему? Вы говорите, что находитесь у него на служб. Но разв не были вы прежде моимъ? Далъ ли онъ вамъ такое, же доказательство своей дружбы, какъ я своей любви?

Ла-Моль поблднлъ и всталъ. Онъ былъ пораженъ, какъ громомъ.

— Коконна былъ правъ, — пробормоталъ онъ.— Интрига опутываетъ меня и въ конц-концовъ задушитъ!

— Ну?— спросила Маргарита.

— Вотъ мой отвтъ, — сказалъ ла-Моль.— Еще на другомъ конц Франціи слухи о вашемъ славномъ имени и вашей чудной красот дошли до меня и коснулись моего сердца, какъ смутное желаніе неизвстнаго. Говорятъ, что вы любили не разъ и что ваша любовь была всегда пагубна тмъ, кого вы любили, такъ какъ смерть, должно-быть, изъ ревности, почти всегда похищала вашихъ возлюбленныхъ.

— Ла-Моль!..

— Не прерывайте меня, моя дорогая Маргарита. Говорятъ еще, что вы храните въ золотыхъ коробочкахъ сердца этихъ врныхъ друзей {Маргарита носила большія фижмы со множествомъ кармашковъ, въ каждомъ изъ которыхъ лежало сердце одного изъ ея умершихъ любовниковъ. Она всегда отдавала бальзамировать ихъ сердца. Когда Маргарита ложилась спать, эти фижмы обыкновенно вшали на крючокъ, за спинкой ея кровати (Исторія Маргариты Валуа. Таллемана де-Рео).} и иногда дарите эти грустные останки воспоминаніемъ и нжнымъ взглядомъ. Вы вздыхаете, моя королева, ваши глаза затуманиваются? Значитъ, это правда. Сдлайте же меня самымъ любимымъ и самымъ счастливымъ изъ вашихъ фаворитовъ. Другихъ вы ранили въ сердца и хранили ихъ. Для меня вы сдлали больше: вы подвергаете опасности мою голову. Поклянитесь же мн именемъ Бога, который въ этой самой комнат спасъ мн жизнь, сохранить мою отрубленную палачомъ голову — я предчувствую, что это будетъ — и иногда касаться ея устами. Поклянитесь, Маргарита, и я, зная, что меня ждетъ такая награда, буду, если нужно, предателемъ и негодяемъ, буду преданъ вамъ душою и тломъ, какъ вашъ любовникъ и сообщникъ.

— Какія ужасныя мысли, мой дорогой!— воскликнула Маргарита.

— Поклянитесь!

— Ты хочешь, чтобы я поклялась?

— Да, положа руку на крестъ, вдланный въ крышк вотъ этого серебрянаго ящичка.

— Хорошо, — сказала Маргарита.— Если — чего не дай Богъ!— твои мрачныя предчувствія оправдаются, клянусь теб, положа руку на этотъ крестъ, что ты будешь со мной, живой или мертвый, до тхъ поръ, пока я буду жива сама. И если я буду не въ состояніи спасти тебя отъ опасности, на которую ты идешь ради меня одной, — я знаю это — то я исполню твою просьбу. Я дамъ твоей бдной душ хоть то утшеніе, которое ты просишь.

— Еще одно слово, Маргарита. Теперь я готовъ умереть, смерть уже не пугаетъ меня. Но вдь, можетъ-быть, намъ удастся, и тогда я останусь живъ. Король Наваррскій будетъ королемъ, вы будете королевой. Теперь вы въ далекихъ отношеніяхъ съ вашимъ мужемъ, тогда вы сблизитесь съ нимъ и отдалитесь отъ меня. Маргарита, моя милая, моя любимая Маргарита, вы однимъ словомъ успокоили меня относительно моей смерти, — успокойте меня также и относительно моей жизни!

— О, не бойся!— воскликнула Маргарита, снова положивъ руку на крестъ.— Я твоя и тломъ и душою. Если я уду, ты послдуешь за мной, если король откажется взять тебя,— не уду и я.

— Но вы не ршитесь сопротивляться.

— Ты не знаешь Генриха, мой другъ. Онъ думаетъ только объ одномъ: какъ бы сдлаться королемъ. Это его единственное желаніе, для исполненія котораго онъ готовъ пожертвовать всмъ, чмъ владетъ, и, конечно, съ еще большимъ основаніемъ тмъ, что не принадлежитъ ему. Прощай.

— Вы меня прогоняете?— съ улыбкой спросилъ ла-Моль.

— Ужъ поздно, — сказала Маргарита.

— Совершенно врно, но куда же мн итти? Въ моей комнат герцогъ Алансонскій и де-Муи.

— Да, это правда,— съ грустной улыбкой сказала Маргарита.— Къ тому же мн нужно поговорить съ вами объ этомъ заговор.

Съ этой ночи ла-Моль былъ уже не простымъ фаворитомъ и могъ держать высоко свою голову, которой и при его жизни и посл смерти предстояла такая прекрасная будущность. Но все-таки по временамъ лицо его омрачалось и тяжелыя мысли прорзывали глубокую морщину между бровей молодого человка, когда-то такого веселаго, теперь такого счастливаго!

XXVII.
Десница Божья.

Генрихъ, уходя отъ баронессы де-Совъ, сказалъ ей:

— Ложитесь въ постель, Шарлотта. Притворитесь серьезно больной и завтра весь день не принимайте ни подъ какимъ предлогомъ никого.

Шарлотта повиновалась, даже не спрашивая себя, что за причина заставила короля сдлать такое распоряженіе.

Къ тому же баронесса знала, что Генрихъ хранитъ въ своемъ сердц тайны, которыхъ не открываетъ никому, а въ ум — планы, о которыхъ боится проговориться даже во сн. И потому она исполняла все, что онъ требовалъ отъ нея, въ полной увренности, что даже самыя странныя его требованія имютъ въ виду какую-нибудь серьезную цль.

Въ тотъ же вечеръ она пожаловалась Даріол на сильную головную боль и головокруженіе. Это были симптомы, о которыхъ ей посовтовалъ упомянуть Генрихъ.

На другой день утромъ баронесса сдлала видъ, какъ будто хочетъ встать, но, спустивъ ноги съ кровати, она сказала, что чувствуетъ страшную слабость, и снова легла.

Эта болзнь, о которой Генрихъ уже говорилъ герцогу Алансонскому, была первой новостью, сообщенной Екатерин, когда она спросила, почему баронесса де-Совъ не присутствуетъ, какъ всегда, при ея туалет.

Екатерина промолчала и, должно-быть, для того, чтобы скрыть свою радость, отвернулась къ окну.

Мало-по-малу придворные, присутствовавшіе при выход королевы, удалились и остались только три или четыре самыхъ приближенныхъ. Екатерина отпустила и ихъ, сказавъ, что желаетъ остаться одна.

Когда они ушли, королева-мать заперла дверь, подошла къ скрытому въ стн потайному шкафу и достала книгу, истрепанные листы которой доказывали, что ее очень часто читаютъ. Екатерина положила книгу на столъ, открыла ее на томъ мст, гд лежала закладка, облокотилась на столъ и оперлась головой на руку.

— Да, это такъ,— прошептала она и прочитала: ‘Головная боль, общая слабость, боль въ глазахъ, опухоль нба…’ Пока еще говорятъ только о головной боли… другіе симптомы не заставятъ себя ждать.

‘— Потомъ начинается воспаленіе горла, — читала она дальше.— Оно переходитъ на желудокъ, окружаетъ сердце какъ бы огненнымъ кольцомъ и, какъ ударъ грома, поражаетъ мозгъ. На лихорадку шесть часовъ, на общее воспаленіе — двнадцать, на гангрену — двнадцать, на агонію — шесть, а всего тридцать шесть часовъ’.

— Положимъ, всасываніе произойдетъ медленне, — задумчиво проговорила она, — и вмсто тридцати шести часовъ болзнь протянется сорокъ или даже сорокъ восемь часовъ. Но почему же онъ, Генрихъ, все еще на ногахъ? Можетъ-быть, потому, что онъ мужчина, что у него крпкое здоровье? Или онъ, можетъ-быть, выпилъ воды и вытеръ себ губы посл того, какъ поцловалъ ее?

Екатерина ждала съ нетерпніемъ часа обда. Генрихъ обдалъ всегда за королевскимъ столомъ.

Онъ пришелъ, пожаловался на головную боль, ничего не лъ и ушелъ тотчасъ же посл обда.

Екатерина прислушивалась къ нетвердымъ шагамъ уходившаго Генриха и велла слдить за нимъ. Ей донесли, что король Наваррскій отправился къ баронесс де-Совъ.

‘Онъ самъ идетъ туда, гд ждетъ его смерть, — подумала Екатерина.— Теперь уже ничто не спасетъ его’.

Король Наваррскій, дйствительно, пошелъ къ баронесс де-Совъ: ему нужно было сказать ей, чтобы она продолжала играть роль больной.

На другой день Генрихъ цлое утро не выходилъ изъ своей комнаты и не явился къ обду. Баронесс де-Совъ, какъ говорили, длалось все хуже и хуже.

Екатерина была въ восторг. Еще наканун утромъ она отослала Амбруаза Пара въ Сенъ-Жерменъ, къ одному изъ своихъ любимыхъ слугъ, который заболлъ. Такимъ образомъ, къ Генриху и баронесс де-Совъ можно будетъ пригласить человка, вполн преданнаго ей, Екатерин, и онъ скажетъ jo, что она велитъ ему сказать. А если, противъ ожиданія, въ дло вмшается какой-нибудь другой врачъ и, обнаруживъ отравленіе, приведетъ въ ужасъ весь дворъ, который уже столько разъ слыхалъ о подобныхъ отравленіяхъ, то и въ такомъ случа найдется выходъ: королева-мать сильно разсчитывала находившіе при двор слухи о ревности Маргариты. Екатерина сама же распустила ихъ.

Итакъ, она спокойно ждала минуты, когда отворится дверь и блдный, перепуганный слуга вбжитъ и закричитъ:

— Король Наваррскій умираетъ, ваше величество, а баронесса де-Совъ скончалась!

Пробило четыре часа пополудни. Екатерина зашла въ птичникъ и стала бросать крошки бисквита нсколькимъ рдкимъ птицамъ, которыхъ всегда кормила сама. Хоть лицо ея было, какъ всегда, спокойно, даже мрачно, сердце ея начинало сильно биться при каждомъ легкомъ шум.

Вдругъ дверь отворилась.

— Ваше величество,— сказалъ дежурный капитанъ,— король Наваррскій…

— Боленъ?— быстро прервала его Екатерина.

— Нтъ, ваше величество. Его величество, слава Богу, чувствуетъ себя какъ нельзя лучше.

— Такъ что же вы хотите сказать?

— Что король Наваррскій принесъ вашему величеству маленькую обезьянку очень рдкой породы.

Въ эту минуту вошелъ Генрихъ, держа въ рук корзиночку и лаская лежащую въ ней обезьянку уистити.

Генрихъ улыбался и, повидимому, не обращалъ вниманія ни на что, кром хорошенькой обезьянки, которую несъ. Однако, несмотря на это, онъ быстрымъ взглядомъ оглядлъ все, въ затруднительныхъ обстоятельствахъ, когда нельзя было иначе, ему было достаточно и одного такого взгляда. Что же касается до Екатерины, то она сильно поблднла и ея блдность увеличилась еще больше, когда она увидала, что на щекахъ ея зятя играетъ здоровый румянецъ.

Королеву-мать ошеломилъ этотъ ударъ. Она машинально взяла подарокъ Генриха, смущенно замтила, что у него очень хорошій видъ, и прибавила:

— Мн тмъ пріятне видть васъ такимъ цвтущимъ, сынъ мой, что мн говорили, будто вы больны, да и сами вы жаловались при мн на нездоровье. Теперь я понимаю,— стараясь улыбнуться прибавила она, — это былъ только предлогъ, а на самомъ дл вамъ хотлось вырваться на свободу.

— Я былъ, дйствительно, очень боленъ, ваше величество,— отвтилъ Генрихъ,— но одно специфическое средство, которое въ большомъ употребленіи въ нашихъ горахъ и о которомъ я узналъ отъ моей матери, вылчило меня.

‘Должно-быть, какое-нибудь противоядіе, — подумала она.— Посмотримъ… впрочемъ, нтъ: онъ просто остерегся, увидавъ, что баронесса де-Совъ заболла. Ну, право же, можно подумать, что десница Божья оберегаетъ этого человка!’

Екатерина съ нетерпніемъ ждала наступленія ночи. Баронесса де-Совъ не выходила изъ своей комнаты. Екатерина спросила о ней: ей сказали, что баронесс стало еще хуже.

Весь вечеръ королева-мать была въ страшной тревог, и вс съ ужасомъ спрашивали себя, какія мысли могли взволновать ее до такой степени, что это волненіе даже отражалось на ея всегда такомъ безстрастномъ лиц.

Наконецъ общество разсталось. Екатерина раздлась съ помощью своихъ камеристокъ и легла въ постель.

Но когда весь Лувръ заснулъ, она снова встала, надла длинный черный шлафрокъ, взяла лампу и ключъ отъ комнаты баронессы де-Совъ и пошла къ ней.

Предвидлъ ли Генрихъ этотъ визитъ, или же былъ занятъ вели спрятанъ гд-нибудь — неизвстно, но во всякомъ случа молодая женщина была одна.

Екатерина осторожно отперла дверь, прошла черезъ переднюю въ пріемную, поставила лампу на столъ, такъ какъ около больной горлъ ночникъ, и какъ тнь проскользнула въ спальню.

Даріола, откинувшись на спинку покойнаго кресла, стоявшаго около постели баронессы, крпко спала.

Постель была закрыта со всхъ сторонъ опущеннымъ пологомъ. Дыханіе молодой женщины было такъ легко, что въ первую минуту Екатерин показалось, что она не дышитъ.

Потомъ она услыхала ея дыханіе и съ злобной радостью раздвинула пологъ, чтобы удостовриться своими собственными глазами въ дйствіи ужаснаго яда. Она уже заране представляла себ синевато-блдное или же пылающее лихорадочнымъ румянцемъ лицо больной. Но она ошиблась. Баронесса спокойно спала, розовыя губки ея были полуоткрыты, влажная щека опиралась на граціозно согнутую руку, тогда какъ другая рука, блая и нжная, лежала на малиновомъ шелковомъ одял.

Екатерина не могла удержаться и вскрикнула отъ изумленія. Этотъ крикъ разбудилъ Даріолу.

Екатерина бросилась за занавсъ постели

Даріола открыла глаза, но она такъ заспалась, что, даже не полюбопытствовавъ узнать, что разбудило ее, снова закрыла глаза и снова крпко заснула.

Тогда Екатерина вышла изъ-за занавса и, осмотрвшись кругомъ, увидала на маленькомъ столик графинъ съ испанскимъ виномъ, фрукты, печенье и два стакана. Генрихъ, должнобыть, ужиналъ у баронессы, которая была совершенно здорова, такъ же, какъ и онъ.

Екатерина подошла къ туалету и взяла въ руку маленькую серебряную коробочку съ губной помадой, уже на треть пустую. Эта коробочка была совершенно такая же, какъ та, которую она послала Шарлотт.

Королева захватила на золотую иглу кусочекъ помады величиною съ горошину и, вернувшись къ себ, предложила его обезьян, которую Генрихъ подарилъ ей въ этотъ самый день. Обезьянку соблазнилъ пріятный запахъ, она жадно проглотила помаду и, свернувшись въ своей корзин, снова заснула.

Екатерина подождала четверть часа.

— Отъ половины того, что она съла,— сказала она,—моя собака Брутъ околла черезъ минуту. Меня обманули. Неужели это Ренэ? Нтъ, не можетъ быть!.. Значитъ, Генрихъ! О, роковая судьба! Да, это ясно. Такъ какъ онъ долженъ царствовать, то не можетъ умереть! Но, можетъ-быть, надъ нимъ безсиленъ только ядъ? Попробуемъ желзо.

И Екатерина легла въ постель, обдумывая этотъ новый планъ, который къ утру былъ уже разработанъ во всхъ подробностяхъ. Это было видно изъ того, что она послала утромъ за дежурнымъ капитаномъ и, отдавъ ему письмо, велла отнести его по адресу и передать въ собственныя руки Лурве де-Морвелю, начальнику королевскихъ петардщиковъ, живущему около Арсенала.

XXVIII.
Письмо изъ Рима.

Прошло нсколько дней посл описанныхъ нами событій. Въ. одно прекрасное утро на двор Лувра показались носилки, которые сопровождало нсколько придворныхъ герцога Гиза. Черезъ минуту королев Наваррской доложили о герцогин Неверской.

У Маргариты была въ это время баронесса де-Совъ, вышедшая изъ своей комнаты въ первый разъ посл своей притворной болзни, о которой въ продолженіе недли шли толки при двор. Баронесса слышала отъ Генриха, что королева Наваррская безпокоится за нее, и потому пришла поблагодарить ее.

Маргарита поздравила больную съ выздоровленіемъ отъ странной болзни, всю серьезность которой она, какъ французская принцесса, прекрасно понимала.

— Надюсь, вы будете участвовать въ большой охот, которая назначена на завтра?— спросила Маргарита.

— Не знаю, ваше величество, — отвтила баронесса, — оправлюсь ли я настолько, чтобы принять участіе въ охот.

— Полно!— возразила Маргарита.— Вамъ стоитъ сдлать только маленькое усиліе. Къ тому же я предоставила въ распоряженіе короля беарнскую лошадку, на которой сначала разсчитывала хать сама. Вамъ говорили о ней?

— Да, ваше величество, но я не знала, что она предназначалась для васъ. Если бы это было извстно мн, я не приняла бы ее.

— Изъ гордости, баронесса?

— Нтъ, напротивъ, ваше величество: потому что считала бы себя недостойной такой чести.

— Итакъ, вы подете?

— Ваше величество осыпаете меня милостями. Я вижу, если вы прикажете мн.

Въ эту минуту доложили о герцогин Неверской. Лицо Маргариты просіяло. Баронесса поняла, что двумъ молодымъ женщинамъ нужно поговорить безъ свидтелей, и встала.

— Итакъ, до завтра?— сказала Маргарита.

— До завтра, ваше величество.

— Кстати, баронесса, — продолжала Маргарита, — вдь вы знаете, что въ обществ я ненавижу васъ, потому что страшно ревнива.

— А наедин?

— Наедин я не только прощаю вамъ, но и благодарю васъ.

Маргарита протянула баронесс руку, та почтительно поцловала ее, сдлала глубокій реверансъ и ушла.

Въ то время, какъ баронесса де-Совъ бжала по своей лстниц, прыгая, какъ спущенная съ привязи козочка, Маргарита обмнивалась съ герцогиней Неверской церемонными поклонами и привтствіями, чтобы дать время ея свит выйти изъ комнаты.

— Гильона, — сказала Маргарита, когда вс ушли и дверь затворилась, — не впускай сюда никого.

— Да,— прибавила герцогиня,— потому что намъ нужно поговорить объ очень важныхъ длахъ.

Она сла въ кресло и приняла свободную, непринужденную позу, зная, что никто не придетъ мшать ея интимной бесд, съ королевой Наваррской.

— Ну,— съ улыбкой сказала Маргарита,— что подлываешь ты съ твоимъ знаменитымъ бойцомъ?

— Клянусь теб, моя милая королева, — отвтила герцогиня, — что это какое-то миологическое существо. Онъ необыкновенно остроуменъ и неистощимъ пб этой части. Притомъ это самый отчаянный язычникъ, когда-либо принимавшій на себя образъ католика. Я отъ него безъ ума. А ты что длаешь съ своимъ Аполлономъ?

— Увы!— со вздохомъ сказала Маргарита.

— Ого! Это ‘увы’ пугаетъ меня, милая королева! Ужъ не слишкомъ ли онъ почтителенъ и сентименталенъ, этотъ красивый ла-Моль? Если такъ, ты должна сознаться, что онъ полная противоположность своему другу Коконна.

— Нтъ, онъ тоже способенъ воспламеняться, — сказала Маргарита.— Это ‘увы’ относится ко мн самой.

Что же оно означаетъ?

— Оно означаетъ, милая герцогиня, что я ужасно боюсь полюбить его.

— Ну, что жъ, тмъ лучше!— воскликнула Генріэтта. Подумай только, какъ счастливо заживемъ мы тогда! Любить немножко было всегда моей мечтой, любить много — твоей. А какъ пріятно, моя милая, ученая королева, дать отдыхъ уму и волю сердцу! Ахъ, Маргарита, у меня есть предчувствіе, что мы отлично проведемъ этотъ годъ!

— Ты думаешь, — сказала королева.— А для меня, сама не знаю почему, все, напротивъ, какъ будто окутано крепомъ. Политика страшно интересуетъ меня. Кстати узнай, такъ ли на самомъ дл преданъ твой Аннибалъ моему брату, какъ кажется? Для меня очень важно знать это.

— Ты воображаешь, что онъ, можетъ-быть, преданъ кому-нибудь или чему-нибудь? Онъ способенъ жертвовать только одному — своему честолюбію. Если твой братъ пообщаетъ ему что-нибудь очень завидное,— о, тогда онъ будетъ преданъ ему! Но пусть твой братъ, хотя онъ и французскій принцъ, поостережется нарушить свое общаніе. Если онъ сдлаетъ это — горе ему!

— Неужели?

— Да, это такъ! Увряю тебя, Маргарита, что бываютъ минуты, когда этотъ тигръ, котораго я приручила, пугаетъ даже меня. Какъ-то на-дняхъ я ему сказала: ‘Смотрите, Аннибалъ, берегитесь обмануть меня!’

— Ну?

— Ну, я была въ полной увренности, что онъ отвтитъ: ‘Чтобы я обманулъ васъ? О, никогда!’ и т. д. А знаешь, что онъ сказалъ мн?

— Нтъ.

— Такъ слушай и суди, что это за человкъ. ‘Берегитесь и вы обмануть меня,— отвтилъ онъ,— хотя вы и принцесса!’ И, говоря это, онъ грозилъ мн не только взглядомъ, но и пальцемъ съ длиннымъ, заостреннымъ, какъ копье, ногтемъ, который онъ поднесъ чуть не къ самому моему лицу. Въ эту, минуту у него самого было такое страшное лицо, что я задрожала, несмотря на то, что меня, какъ ты знаешь, не легко испугать.

— Онъ грозилъ теб, Генріэтта? Онъ осмлился?

— Mordi! Вдь и я грозила ему. Да въ конц-концовъ, онъ, пожалуй, и правъ. Ну, теперь ты видишь, что онъ можетъ быть преданъ только до извстной степени или, врне, до совершенно неизвстной.

— Въ такомъ случа, — задумчиво сказала Маргарита, — я поговорю съ ла-Молемъ. Теб нечего больше сказать мн?

— Нтъ, есть и даже кое-что очень интересное. Собственно для этого я и пріхала къ теб. Я получила извстія.

— Изъ Рима?

— Да, пріхалъ курьеръ отъ моего мужа.

— Ну? Какъ же идутъ дла въ Польш?

— Отлично, и ты, наврное, очень скоро избавишься отъ твоего брата, герцога Анжуйскаго.

— Значитъ, папа утвердилъ избраніе?

— Утвердилъ.

— И ты до сихъ поръ молчала!— воскликнула Маргарита.—

Скоре, скоре разсказывай вс подробности!

— Да мн положительно ничего неизвстно, кром того, что я сказала теб. Впрочемъ, погоди, я лучше дамъ теб письмо мужа… Вотъ оно… Нтъ, это стихи Аннибала, ужаснйшіе стихи, но другихъ онъ писать не уметъ, Ну, вотъ теб письмо. Нтъ, это опять не оно. Это записочка, которую я хотла попросить тебя передать Аннибалу черезъ ла-Моля… А, наконецъ-то!

И герцогиня Неверская подала королев письмо мужа.

Маргарита торопливо открыла и пробжала его: въ немъ, дйствительно, не было ничего, кром того, что она уже слышала отъ своей пріятельницы.

— Какъ получила ты это письмо?— спросила королева.

— Его привезъ курьеръ, присланный моимъ мужемъ, который веллъ ему захать прежде всего въ отель Гиза и передать мн это письмо, а затмъ уже хать въ Лувръ. Я просила мужа сдлать такъ, потому что знала, какъ интересуютъ мою королеву всти изъ Польши. Значитъ, теперь во всемъ Париж только король, ты да я знаемъ эту новость, если только человкъ, слдовавшій за нашимъ курьеромъ…

— Какой человкъ?

— Ахъ, какая это ужасная обязанность! Представь себ, что этотъ несчастный курьеръ пріхалъ страшно измученный, разбитый, весь въ пыли. Онъ халъ семь сутокъ, и днемъ и ночью, не останавливаясь ни на минуту.

— Но что же это за человкъ, о которомъ ты упомянула?

— Погоди. За курьеромъ слдовалъ все время какой-то человкъ свирпаго вида. Онъ перемнялъ лошадей въ одно время съ нимъ и халъ такъ же быстро, какъ онъ. И въ продолженъ всего пути, то-есть четырехсотъ лье, нашъ бдный курьеръ все время ждалъ, что тотъ пуститъ въ него пулю. Оба они пріхали въ одно время къ Сенъ-Марсельской застав, оба проскакали въ галопъ по улиц Муфторъ и Сотэ. Но около моста Собора Богоматери нашъ курьеръ повернулъ направо, а тотъ, другой, свернулъ черезъ площадь Шатлэ налво и понесся, какъ стрла, къ Лувру.

— Благодарю тебя, милая Генріэтта, благодарю!— воскликнула Маргарита.— Ты права — это, дйствительно, очень интересныя новости. Но къ кому же халъ другой курьеръ? Я узнаю это. Ну, теперь оставь меня. До вечера въ улиц Тизонъ, да? А завтра увидимся на охот. Возьми лошадь погоряче, чтобы она понесла и мы могли остаться наедин. Я скажу вечеромъ, что теб нужно разузнать у твоего Коконна.

— Ты не забудешь передать мое письмо?— смясь, спросила герцогиня Неверская.

— Нтъ, нтъ, не безпокойся: онъ получитъ его вовремя.

Какъ только герцогиня ушла, Маргарита послала за Генрихомъ и дала ему письмо герцога Неверскаго.

— Ого!— сказалъ онъ, прочитавъ его.

Потомъ Маргарита разсказала ему о двухъ курьерахъ.

— Я самъ видлъ, какъ курьеръ въхалъ на дворъ Лувра,— сказалъ Генрихъ.

— Можетъ-быть, онъ прошелъ къ королев-матери?

— Нтъ. Я на всякій случай вышелъ въ коридоръ, но никто не проходилъ тамъ.

— Въ такомъ случа,— сказала Маргарита, глядя на мужа,— онъ…

— Отправился къ вашему брату, герцогу Алансонскому?

— Вроятно, такъ. Но какъ узнать это?

— Не послать ли, — небрежно замтилъ Генрихъ,— за кмъ-нибудь изъ придворныхъ герцога и разспросить его?

— Вы, правы, государь, — сказала Маргарита, очень довольная предложеніемъ мужа.— Я пошлю за графомъ де-ла-Молемъ… Гильона! Гильона!

Молодая двушка вошла въ комнату.

— Мн нужно сію же минуту поговорить съ графомъ де-ла-Молемъ, — сказала Маргарита.— Постарайся разыскать его.

Генрихъ слъ около стола, на которомъ лежала нмецкая книга съ гравюрами Альбрехта Дюрера, и сталъ разсматривать ихъ такъ внимательно, что не обернулся и даже не поднялъ головы, когда вошелъ ла-Моль.

Молодой человкъ, съ своей стороны, увидавъ у Маргариты короля, молча остановился около двери, онъ поблднлъ отъ безпокойства и не могъ произнести ни слова отъ изумленія.

Маргарита подошла къ нему.

— Не знаете ли вы, графъ де-ла-Моль, — спросила она, — кто сегодня дежурный у герцога Алансонскаго?

— Коконна, ваше величество,— отвтилъ ла-Моль.

— Узнайте, пожалуйста, у него, не проводилъ ли онъ къ герцогу человка, покрытаго пылью и, судя по виду, пріхавшаго издалека?

— Я боюсь, что онъ не скажетъ мн этого, ваше величество. Въ послдніе дни онъ очень угрюмъ и молчаливъ.

— Въ самомъ дл? Такъ отдайте ему вотъ эту записочку, тогда онъ, наврное, станетъ полюбезне и поразговорчиве.

— Отъ герцогини? О, съ этой записочкой я ручаюсь за успть!

— И прибавьте, — сказала, и снизивъ голосъ, Маргарита,— что эта записка послужитъ ему пропускомъ, чтобы войти сегодня вечеромъ въ извстный имъ домъ.

— А что будетъ моимъ пропускомъ?— прошепталъ ла-Моль.

— Вы скажете только ваше имя, этого будетъ вполн достаточно.

— Дайте же мн эту записку, — сказалъ ла-Моль.

И онъ ушелъ.

— Мы узнаемъ завтра, получилъ ли герцогъ Алансонскій извстія изъ Польши, — спокойно сказала Маргарита, обернувшись къ мужу.

— Этотъ графъ ла-Моль, право же, замчательно преданный слуга,— сказалъ беарнепъ, улыбаясь такъ, какъ умлъ улыбаться только онъ одинъ.— И, клянусь душой, я постараюсь вознаградить его.

XXIX.
Отъздъ.

Когда на другой день надъ холмами Парижа поднялось солнце, красное и безъ лучей, какъ иногда бываетъ зимою, на двор Лувра уже въ продолженіе двухъ часовъ все было въ движеніи.

Великолпная берберійская лошадь, поджарая, но сильная, съ тонкими, какъ у оленя, ногами, на которыхъ ясно выдлялась сть переплетающихся жилокъ, била копытами, настораживала уши и фыркала, стоя на двор въ ожиданіи Карла. Но самъ онъ чувствовалъ въ эту минуту еще боле сильное нетерпніе, чмъ его лошадь: Екатерина остановила его въ то время, какъ онъ шелъ къ собравшимся на двор охотникамъ.

Они стояли въ стеклянной галлере. Екатерина была, какъ всегда, холодна, блдна и невозмутима, Карлъ дрожалъ отъ нетерпнія, кусалъ ногти и билъ хлыстомъ двухъ своихъ любимыхъ собакъ. На нихъ были надты кольчуги, чтобы кабанъ не могъ нанести имъ вреда. Маленькій щитъ съ гербомъ Франціи былъ прикрпленъ у каждой собаки на груди, совершенно такъ же, какъ у пажей.

— Замть, Карлъ, — сказала Екатерина, — что никто, кром тебя и меня, не знаетъ о скоромъ прибытіи поляковъ, а между тмъ король Наваррскій ведетъ себя такъ, какъ будто это извстно ему. Несмотря на свое отреченіе, которому я никогда не врила, онъ вступаетъ въ сношенія съ гугенотами. Замтилъ ты, какъ часто онъ уходитъ изъ дому въ послдніе дни? У него есть деньги, которыхъ раньше у него никогда не бывало, онъ покупаетъ лошадей, оружіе, а въ дождливые дни занимается съ утра до ночи фехтованьемъ.

— Господи Боже мой!— нетерпливо сказалъ Карлъ.— Ужъ не воображаете ли вы, что онъ задумалъ убить меня или моего брата Анжуйскаго! Въ такомъ случа ему придется еще немножко поучиться: вчера я одиннадцать разъ тронулъ его рапирой. А мой братъ Анжуйскій фехтуетъ еще лучше меня или, по крайней мр, не хуже, какъ говоритъ онъ самъ.

— Слушай, Карлъ, — продолжала Екатерина, — и не относись легко къ тому, что говоритъ теб мать. Скоро прідутъ послы. И, вотъ увидишь, какъ только они явятся въ Парижъ, Генрихъ употребитъ вс силы, чтобы плнить ихъ. Онъ очень вкрадчивъ и лукавъ. А жена его — не понимаю, съ какой стати она помогаетъ ему!— будетъ болтать съ женами, говорить съ ними по-латыни, по-гречески, по-венгерски, Богъ знаетъ, по-каковски еще! Увряю тебя, Карлъ — а ты знаешь, что я никогда не ошибаюсь — увряю тебя, что тутъ что-то кроется!

Въ эту минуту раздался бой часовъ. Карлъ пересталъ слушать мать и началъ считать удары.

— Чортъ возьми! ужъ семь часовъ!— воскликнулъ онъ.— Часъ на зду, часъ — чтобы съхаться на сборномъ мст и выгнать звря. Значитъ, намъ придется начать охоту только въ девять часовъ. Ну, право же, матушка, вы задерживаете меня и заставляете терять время. Пошелъ, Рискту! Чортъ возьми! Слышишь, что теб говорятъ?

И Карлъ ударилъ хлыстомъ большую меделянскую собаку, которая взвизгнула отъ боли.

— Карлъ, выслушай же меня, ради Бога!— снова начала Екатерина.— Не бросай на произволъ судьбы свое счастье и счастье Франціи. Охота, охота, охота — ты только это и твердишь. Теб можно будетъ охотиться, сколько угодно, когда ты перестанешь быть королемъ.

— Полно, полно, матушка!— сказалъ Карлъ, поблднвъ отъ нетерпнія.— Объясните поскоре, въ чемъ дло, и не мучьте меня. Ну, право же, бываютъ дни, когда я положительно не понимаю васъ.

И онъ сталъ бить хлыстомъ по своему сапогу.

Екатерина сочла минуту удобной и ршила воспользоваться ею.

— Сынъ мой,— сказала она, — я знаю наврное, что де-Муи вернулся въ Парижъ. Морвель, хорошо извстный теб, видлъ его. Де-Муи, безъ всякаго сомннія, пріхалъ къ королю Наваррскому. Это еще усиливаетъ подозрнія, которыя мы имли противъ Генриха.

— Ну, вы опять начинаете нападать на моего бднаго Генриха! Вамъ хочется, чтобы я убилъ его — да?

— Нтъ.

— Такъ отправилъ бы въ ссылку? Какъ же вы не донимаете, что тамъ онъ былъ бы опасне для насъ, чмъ въ Лувр, у насъ на глазахъ. Все, что бы онъ ни. вздумалъ сдлать здсь, будетъ тотчасъ же извстно намъ.

— Да я и не хочу его ссылать.

— Такъ чего же вы, наконецъ, хотите? Говорите скорй!

— Я хочу, чтобы его задержали на то время, пока поляки будутъ здсь… Хоть бы въ Бастиліи, напримръ.

— Нтъ, клянусь честью, этого не будетъ!— воскликнулъ Карлъ.— Сегодня утромъ мы охотимся на кабана, а Генрихъ — мой самый лучшій помощникъ. Безъ него испортится вся охота. Чортъ возьми! Вы только о томъ и думаете, какъ бы противорчить мн, матушка!

— Я не говорю, чтобы его задержали сегодня утромъ. Послы прідутъ завтра или послзавтра. Его можно арестовать посл охоты, вечеромъ или ночью.

— Это дло другре. Потомъ мы потолкуемъ объ этомъ и ршимъ. Посл охоты можно — я ничего не имю противъ этого. Прощайте!..

— Карлъ, — сказала Екатерина, удерживая его за рукавъ, хоть знала, что эта задержка можетъ вызвать у него страшную вспышку гнва.— Генриха арестуютъ вечеромъ или ночью, но теб нужно подписать приказъ объ арест теперь же.

— Писать приказъ… подписывать его… итти за печатью, когда меня ждутъ, чтобы хать на охоту? Это ужъ слишкомъ, чортъ возьми!!

— Да нтъ же, я такъ люблю тебя, что не стану задерживать. Я уже все приготовила, войди сюда, ко мн.

Й Екатерина быстро, какъ будто ей было двадцать лтъ, распахнула дверь, ведущую въ ея кабинетъ. На стол стояла чернильница и зажженная свча и лежало перо, листъ пергамента и печать.

Король взялъ пергаментъ и торопливо пробжалъ написанное:

‘Приказъ и т. д. арестовать, и отправить въ Бастилію нашего брата, Генриха Наваррскаго’.

— Хорошо, готово!— сказалъ онъ, однимъ почеркомъ подписывая приказъ.— Прощайте, матушка!

И онъ выбжалъ изъ кабинета съ своими собаками, очень довольный, что такъ легко отдлался отъ Екатерины.

Собравшееся на двор общество съ нетерпніемъ ожидало Карла, онъ никогда не опаздывалъ на охоту, и вс удивлялись, что онъ такъ долго не идетъ. А потому, когда онъ, наконецъ, показался, охотники привтствовали его восторженными криками, загонщики затрубили въ трубы, лошади заржали, собаки залаяли. Отъ всего этого шума и криковъ румянецъ выступилъ на блдныхъ щекахъ Карла и сердце его забилось: въ теченіе нсколькихъ секундъ онъ чувствовалъ себя молодымъ и счастливымъ.

Карлъ торопливо поздоровался съ дожидавшимся его блестящимъ обществомъ. Онъ кивнулъ герцогу Алансонскому, привтствовалъ рукою свою сестру Маргариту, прошелъ мимо Генриха, какъ будто не замчая его, и вскочилъ на лошадь.

Снова заиграли трубы, и король выхалъ изъ Лувра въ сопровожденіи герцога Алансонскаго, короля Наваррскаго, королевы Маргариты, герцогини Неверской, баронессы де-Совъ, Таваина и самыхъ знатныхъ придворныхъ. Само собою разумется, что ла-Моль и Коконна тоже участвовали въ охот. Что же касается до герцога Анжуйскаго, то онъ уже три мсяца былъ при осад ла-Рошели.

Въ то время, какъ ждали короля, Генрихъ подъхалъ къ жен, которая, отвчая на его привтствіе, шепнула ему на ухо:

— Коконна проводилъ самъ пріхавшаго изъ Рима курьера къ герцогу Алансонскому.

— Значитъ, герцогу извстно все?

— Безъ сомннія, — отвтила Маргарита.— Да это и замтно: лицо его такъ и сіяетъ.

— Ventre-saint-gris!— пробормоталъ Генрихъ.— Немудрено. Онъ сегодня охотится за тройной добычей: за Франціей, Польшей и Наваррой, не считая кабана.

Генрихъ поклонился жен и, вернувшись на свое мсто, позвалъ одного изъ своихъ людей, тоже беарнца, предки котораго въ продолженіе цлаго столтія служили его предкамъ. Генрихъ обыкновенно разсылалъ его съ разными порученіями по своимъ любовнымъ дламъ.

— Оршонъ, — сказалъ онъ, — возьми этотъ ключъ и снеси его двоюродному брату баронессы де-Совъ, который, какъ ты знаешь, живетъ у своей любовницы, на углу улицы Катръ-Фисъ. Скажи ему, что его кузин нужно повидаться съ нимъ сегодня вечеромъ. Пусть онъ пройдетъ въ мою комнату и подождетъ меня тамъ. А если я опоздаю, можетъ лечь на мою постель.

— Отвта не нужно, ваше величество?

— Не нужно, но я долженъ знать, что ты нашелъ его и передалъ мои слова. Ключъ этотъ ты, конечно, отдашь ему въ собственныя руки — понимаешь?

— Понимаю, ваше величество.

— Погоди же, теперь теб еще нельзя узжать, чортъ возьми! Прежде, чмъ мы выдемъ изъ Парижа, я позову тебя подтянуть подпругу у моей лошади. Такимъ образомъ, ты останешься позади всхъ и теб можно будетъ незамтно исполнить мое порученіе. А въ Бонди ты присоединишься къ намъ.

Слуга поклонился и отъхалъ въ сторону.

Кавалькада двинулась по улицамъ Сентъ-Оноре и Сенъ-Дени и достигла предмстья. Здсь у лошади Генриха ослабла подпруга. Оршонъ подскакалъ, чтобы подтянуть ее, и затмъ все произошло такъ, какъ было условлено: Генрихъ присоединился къ королевскому позду, а его врный слуга свернулъ на улицу Тампль.

Когда Генрихъ подъхалъ къ королю, тотъ былъ такъ занять интереснымъ разговоромъ съ герцогомъ Алансонскимъ о возраст кабана и о мст, гд находится его берлога, что не замтилъ или сдлалъ видъ, что не замтилъ, отсутствіе Генриха.

Между тмъ, Маргарита внимательно вглядывалась въ лица окружающихъ и ей показалось, что Карлъ какъ будто смущается, когда глаза его останавливаются на лиц ея мужа. Герцогиня Неверская была необыкновенно весела, Коконна, тоже очень веселый, все время смшилъ дамъ своими шутками и остроумными выдумками.

Что касается ла-Моля, то онъ уже два раза нашелъ случай поцловать блый съ золотой бахромой шарфъ Маргариты съ такой, свойственной влюбленнымъ, ловкостью, что это замтили только три или четыре человка.

Въ четверть девятаго пріхали въ Бонди.

Прежде всего Карлъ поспшилъ спросить, не спугнули ли звря. Нтъ, кабанъ былъ въ своемъ логовищ, и выслдившій его загонщикъ отвчалъ за него.

Подали завтракъ. Король выпилъ стаканъ венгерскаго и, пригласивъ дамъ садиться за столъ, ушелъ. Его муЧило нетерпніе, и онъ, чтобы убить время, отправился взглянуть на собакъ. Лошадь онъ свою не веллъ разсдлывать: никогда еще, по его словамъ, не случалось ему здить на такой великолпной и сильной лошади.

Во время отсутствія короля пріхалъ герцогъ Гизъ. Онъ былъ вооруженъ, какъ будто собрался не на охоту, а на войну, свита его состояла изъ двадцати или тридцати человкъ, во оружейныхъ такъ же, какъ онъ. Герцогъ спросилъ, гд король, и прошелъ къ нему.

Ровно въ девять часовъ Карлъ самъ подалъ сигналъ, протрубивъ въ рогъ. Вс сли на коней и похали къ мсту.

Во время пути Генрихъ нашелъ случай еще разъ подъхать къ своей жен.

— Не узнали ли вы чего-нибудь новаго?— спросилъ онъ.

— Ничего, — отвтила Маргарит.— Я замтила только, что мой братъ Карлъ какъ-то странно посматриваетъ на васъ.

— Замтилъ это и я, — сказалъ Генрихъ.

— Приняли вы предосторожности?

— У меня на груди кольчуга, а на боку великолпный испанскій охотничій ножъ, острый, какъ игла, и отточенный, какъ бритва, онъ можетъ разсчь дублонъ.

XXX.
Морвель.

Въ то время, какъ вся эта молодежь, веселая и беззаботная, по крайней мр, по наружности, неслась вихремъ по дорог въ Бонди, Екатерина была занята серьезнымъ дломъ. Свернувъ драгоцнный пергаментъ, къ которому король Карлъ приложилъ свою печать, она велла позвать къ себ Морвеля, которому нсколько дней тому назадъ послала письмо.

Широкая повязка изъ тафты закрывала одинъ глазъ Морвеля, изъ-подъ нея виденъ былъ только его другой глазъ и горбатый ястребиный носъ между двумя выдающимися скулами, вся нижняя часть его лица скрывалась подъ начинавшей сдть бородой. На Морвел былъ длинный, широкій плащъ, подъ которымъ, повидимому, находился цлый арсеналъ.

— А, вотъ и вы, г. Морвель!— сказала королева, садясь.— Вы знаете, что посл Вароломеевской ночи, во время которой вы оказали намъ такія важныя услуги, я общала не оставлять васъ въ бездйствіи. Теперь представляется удобный случай или, врне, я устроила его сама. Можете поблагодарить меня.

— Смиренно благодарю, ваше величество, — отвтилъ Морвель какимъ-то страннымъ, униженнымъ и вмст съ тмъ дерзкимъ тономъ.

— Это великолпный случай, который едва ли представится вамъ въ другой разъ,— продолжала королева.— А потому воспользуйтесь имъ.

— Я жду, чтобы вы объяснились, ваше величество. Только боюсь, судя по вступленію…

— Что придется прибгнуть къ насилію? Такъ что же изъ этого? Разв такихъ именно порученій и не добиваются люди, желающіе возвыситься?

— Смю уврить, ваше величество, что я готовъ исполнитъ всякое ваше приказаніе, каково бы оно ни было.

— Въ такомъ случа прочитайте вотъ это!

И она подала Морвелю королевскій приказъ.

Онъ прочиталъ его и поблднлъ.

— Какъ?— воскликнулъ онъ.— Это приказъ арестовать короля Наваррскаго?

— Ну, что же тутъ удивительнаго?

— Но вдь онъ король, ваше величество! Я, право же, сомнваюсь… я не принадлежу къ числу придворныхъ…

— Мое довріе длаетъ васъ первымъ изъ моихъ придворныхъ, — отвтила Екатерина.

— Примите мою нижайшую благодарность, ваше величество.

— Значитъ, вы берете на себя это порученіе?

— Это мой долгъ, если ваше величество приказываетъ.

— Какъ же приметесь вы за дло?

— Право, не знаю, ваше величество. Мн бы хотлось, чтобы вы удостоили быть моей руководительницей.

— Возьмите съ собой двнадцать вполн надежныхъ людей и даже больше, если нужно.

— Да, я понимаю. Ваше величество позволяете мн воспользоваться всми преимуществами, и я глубоко благодаренъ за это. Но гд же я арестую короля Наваррскаго?

— А гд вамъ хотлось бы арестовать его?

— Въ такомъ мст, которое само по себ служило бы мн охраной, если это возможно.

— Что вы скажете о Лувр?

— Я считалъ бы большой милостью, если бы ваше величество дали мн такое позволеніе.

— Такъ и арестуйте его въ Лувр.

— Гд же именно?

— Въ его собственной спальн.

— Когда прикажете, ваше величество?

— Сегодня же вечеромъ или лучше ночью.

— Слушаю, ваше величество. Теперь соблаговолите разъяснить, насколько почтительно долженъ я относиться къ королю въ виду его высокаго положенія.

— Почтительно!.. Высокое положеніе!..— сказала Екатерина.— Но разв вы не знаете, что французскій король не обязанъ обращаться почтительно ни съ кмъ въ своемъ государств, потому что нтъ никого равнаго ему по положенію?

— А если король Наваррскій будетъ оспаривать подлинность приказа, что хоть и неособенно вроятно, но все-таки…

— Это, напротивъ, очень вроятно.

— Значитъ, онъ откажется повиноваться?

— Боюсь, что такъ.

— Въ случа, если онъ будетъ сопротивляться, что долженъ я длать?

— А что вы длаете, если вамъ сопротивляются, когда вы дйствуете на основаніи приказа короля и такимъ образомъ являетесь его представителемъ?

— Если мн длаютъ честь, давая такой приказъ, и если сопротивленіе оказываетъ простой дворянинъ, я убиваю его.

— Я уже говорила вамъ, — сказала Екатерина, — что для короля французскаго высокій санъ не иметъ никакого значенія.

Морвель поблднлъ, онъ начиналъ понимать.

— Ого!— сказалъ онъ.— Убить короля Наваррскаго?

— Но кто же вамъ говоритъ, чтобы вы его убили? Разв это есть въ приказ? Король желаетъ, чтобы Генриха Наваррскаго арестовали и увезли въ Бастилію, въ приказ только объ этомъ и говорится. Если Генрихъ допуститъ арестовать себя — отлично, но такъ какъ онъ не позволитъ этого, станетъ сопротивляться, будетъ стараться убить васъ…

Морвель поблднлъ.

— То вы будете защищаться, — докончила Екатерина.— Нельзя же требовать отъ такого храбреца, какъ вы, чтобы онъ далъ убить себя, не защищаясь. А если вамъ придется защищаться, то мало ли что можетъ случиться. Вы меня понимаете, неправда ли?

— Да, ваше величество, но…

— Ну, хотите, чтобы я посл словъ: ‘Приказъ арестовать’… прибавлю своей собственной рукой: ‘Живого или мертваго’?

— Признаюсь, ваше величество, что это уничтожило бы мои сомннія.

— Если вы полагаете, что безъ такой приписки вамъ нельзя исполнить моего порученія,— извольте.— Екатерина развернула пергамент и приписала: ‘Живого или мертваго’.

— Теперь, надюсь, все въ порядк?— спросила она.

— Точно такъ, ваше величество, — отвтилъ Морвель.— Я только попрошу васъ позволить мн исполнить это порученіе такъ, какъ я найду удобне.

— А разв какія-нибудь изъ моихъ распоряженій вы находите неподходящими?

— Ваше величество говорили, чтобы я взялъ съ собой двнадцать человкъ?

— Да, для большей врности.

— А я попрошу позволенія взять только шестерыхъ.

— Почему же это?

— Потому что дло, по всей вроятности, кончится несчастливо для короля Наваррскаго. Еще шести человкамъ можно будетъ извинить, что они побоялись упустить арестанта. Другое дло, если ихъ будетъ двнадцать. Тогда всякій скажетъ, что имъ слдовало бы дать убить хоть половину своихъ товарищей, прежде чмъ покушаться на жизнь короля.

— Хорошъ король! у него даже нтъ королевства.

— Не королевство длаетъ короля, ваше величество,— возразилъ Морвель,— а рожденіе.

— Ну, поступайте, какъ хотите. Я требую только одного — чтобы вы остались въ Лувр и не выходили отсюда.

— Но вдь мн нужно собрать моихъ людей, ваше величество?

— Нтъ ли съ вами кого-нибудь, кому бы вы могли поручить это?

— Со мной слуга и врный человкъ.

— Позовите его и условьтесь съ нимъ. Вдь вы знаете оружейный кабинетъ короля — да? Тамъ подадутъ вамъ завтракъ и вы отдадите приказанія вашему слуг. Эта комната ободритъ васъ, если вы начнете падать духомъ. Когда сынъ мой вернется съ охоты, вы перейдете въ мою молельню и подождете тамъ назначеннаго часа.

— Но какъ же мы войдемъ въ спальню короля Наваррскаго? У него ужъ, наврное, есть подозрнія и онъ запрется.

— У меня есть двойные ключи отъ всхъ дверей, — сказала Екатерина, — а задвижки отъ двери Генриха отвинтили. До скораго свиданія, г. де-Морвель. Я велю провести васъ въ оружейный кабинетъ короля… Ахъ, кстати не забудьте, что приказаніе короля должно быть исполнено въ точности и никакихъ извиненій не принимается. Неудача скомпрометировала бы честь короля. Это очень важно.

И Екатерина, не дожидаясь отвта, позвала начальника караула и велла ему провести Морвеля въ оружейный кабинетъ.

XXXI.
Охота.

Загонщикъ, выслдившій кабана и ручавшійся королю, что зврь лежитъ въ берлог, не ошибся.

Какъ только ищейку пустили по слду, она бросилась въ чащу терновника и оттуда выскочилъ громадный кабанъ.

Онъ побжалъ прямо и перескъ дорогу шагахъ въ пятидесяти отъ короля. Одна только ищейка, спугнувшая его, гналась за нимъ. Тотчасъ же спустили первую стаю, и собакъ двадцать бросились за кабаномъ.

Охота была страстью Карла. Какъ только кабанъ перебжалъ черезъ дорогу, король, трубя въ рогъ, поскакалъ за нимъ, въ сопровожденіи герцога Алансонскаго и Генриха, которому Маргарита показала знакомъ, чтобы онъ не отставалъ отъ короля.

Вс остальные охотники тоже послдовали за ними.

Въ ту эпоху, о которой идетъ рчь въ нашемъ роман, королевскіе лса были совсмъ не похожи на теперешніе лсапарки, прорзанные широкими аллеями, удобными для зды въ экипажахъ. Деревья въ тогдашнихъ лсахъ были посяны не учеными лсничими. Они располагались не косыми рядами, а росли на свобод всюду, куда втеръ занесъ смена. И въ ту эпоху въ королевскихъ лсахъ водилось множество кабановъ, оленей, волковъ и разбойниковъ.

Изъ средины Бондійскаго лса около дюжины тропинокъ расходились лучами, какъ спицы колеса, и заканчивались у дороги, которая окружала ихъ, какъ ободъ. А ступицей этого колеса служилъ единственный перекрестокъ въ центр лса. Сюда обыкновенно съзжались отбившіеся охотники и отсюда, завидя охоту, снова присоединялись къ ней.

Черезъ четверть часа случилось то, что всегда случается въ такихъ случаяхъ: препятствія, почти непреодолимыя, встртились на пути охотниковъ и задержали ихъ, голоса собакъ замерли вдали и даже самъ король вернулся къ перекрестку, разражаясь, какъ всегда, бранью и проклятіями.

— Ну, что, Алансонскій? Что, Генрихъ?— воскликнулъ онъ.— Вы оба, чортъ возьми, спокойны и безмятежны, какъ монахини, идущія за игуменіей. Какая же это охота! Тебя, Алансонскій, какъ будто только что вынули изъ футляра, и ты такъ пропахъ духами, что собаки, наврное, потеряютъ слдъ, если ты продешь между ними и кабаномъ. А вы что же, Генрихъ? Гд ваша рогатина и пищаль? Ну?

— Къ чему мн пищаль, государь?— сказалъ Генрихъ.— Я знаю, что ваше величество любите застрлить звря, когда онъ защищается отъ собакъ. Что же касается до рогатины, то я плохо справляюсь съ нею. Она не въ употребленіи у насъ въ горахъ, мы выходимъ на медвдя просто съ кинжаломъ.

— Чортъ возьми!— воскликнулъ король.— Вернувшись въ свои Пиринеи, Генрихъ, ты долженъ будешь прислать мн побольше медвдей. Какая это, должно-быть, чудная охота! Такъ пріятно схватиться съ звремъ, который можетъ задушить тебя!.. Послушайте, это, кажется, собаки? Нтъ, я ошибся.

Король затрубилъ въ рогъ. Въ отвтъ на это раздались звуки нсколькихъ роговъ. Вдругъ показался загонщикъ и протрубилъ сигналъ.

— Зврь! Зврь!..— воскликнулъ король.

И онъ поскакалъ въ галопъ, а за нимъ понеслись и остальные, бывшіе на перекрестк охотники.

Загонщикъ не ошибся. Чмъ дальше халъ король, тмъ слышне становился лай собакъ, которыхъ было теперь около шестидесяти. Каждую стаю спускали, когда мимо нея пробгалъ кабанъ. Король увидалъ его во второй разъ и бросился за звремъ, трубя въ рогъ изо всхъ силъ.

Принцы нсколько времени скакали за нимъ. Но у короля была очень сильная лошадь, и онъ въ своемъ возбужденіи несся по такимъ ужаснымъ дорогамъ, черезъ такія чащи, что сначала отъ него отстали женщины, затмъ герцогъ Гизъ съ своей свитой и наконецъ принцы.

Такимъ образомъ вс, кром Карла и нсколькихъ загонщиковъ, которые не хотли покинуть короля, такъ какъ ихъ соблазняла общанная награда, собрались около перекрестка.

Два принца стояли рядомъ на длинной тропинк. Въ ста шагахъ отъ нихъ остановился герцогъ Гизъ съ своей свитой. На перекрестк собрались дамы.

— Не находите ли вы,— сказалъ Генриху герцогъ Алансонскій, показывая глазами на Гиза, — что этотъ человкъ съ своей закованной въ желзо свитой — настоящій король? Мы же — такіе жалкіе принцы, что онъ не удостоиваетъ насъ даже взглядомъ.

— А почему бы ему относиться къ намъ лучше, чмъ относятся къ намъ наши собственные родные?— спросилъ Генрихъ.— Разв мы съ вами не плнники при французскомъ двор — не заложники нашей партіи?

Герцогъ Франсуа вздрогнулъ при этихъ словахъ и взглянулъ на Генриха, какъ бы вызывая его на откровенность. Но Генрихъ зашелъ и такъ дальше, чмъ предполагалъ, и молчалъ.

— Что вы хотите сказать, Генрихъ?— спросилъ Франсуа, недовольный тмъ, что зять его молчитъ и заставляетъ его самого спрашивать объясненій.

— Я говорю, — отвтилъ Генрихъ, — что эти такъ хорошо вооруженные люди какъ будто получили приказаніе не спускать съ насъ глазъ. Они похожи на стражей, готовыхъ помшать побгу двухъ плнниковъ.

— Побгу? Но зачмъ же… какъ?— спросилъ герцогъ, очень искусно прикинувшись ничего не понимающимъ.

— У васъ отличная испанская лошадь, Франсуа, — сказалъ Генрихъ, продолжая развивать все ту же мысль.— Я увренъ, что она можетъ сдлать семь лье въ часъ и двадцать лье до полудня. Погода прекрасная — такъ пріятно было бы теперь мчаться во весь опоръ! Видите вонъ ту дорогу? Неужели она не соблазняетъ васъ, Франсуа? А я такъ бы и понесся по ней!

Франсуа не отвчалъ и только то краснлъ, то блднлъ. Потомъ онъ вдругъ повернулъ голову, какъ бы прислушиваясь, не приближается ли охота.

‘Извстія изъ Долыпи оказали свое дйствіе’, подумалъ Генрихъ. ‘У моего шурина есть свой планъ. Онъ былъ бы очень радъ, если бы я бжалъ, но одинъ я не сдлаю этого’.

Только что усплъ онъ подумать это, какъ показалась толпа новообращенныхъ католиковъ, вернувшихся ко двору мсяца два или три тому назадъ. Они подскакали къ принцамъ и, какъ-то особенно привтливо улыбаясь, поклонились имъ.

Герцогу Алансонскому, подготовленному намеками Генриха, стоило сказать только одно слово, сдлать одинъ жестъ. Эти тридцать или сорокъ всадниковъ, окружавшихъ принцевъ, какъ бы съ цлью охранять ихъ отъ свиты Гиза, безъ сомннія, помогли бы имъ бжать. Но Франсуа отвернулся и, поднеся ко рту рогъ, протрубилъ сборъ.

Между тмъ, вновь прибывшіе, полагая, должно-быть, что колебаніе герцога Алансонскаго происходитъ отъ близости приверженцевъ Гиза, встали между ними и принцами и построились въ эшелоны съ ловкостью, доказывающею ихъ опытность въ воинскомъ дл. Дйствительно, теперь пришлось бы пробиваться сквозь ихъ ряды, чтобы подъхать къ герцогу Алансонскому и королю Наваррскому. И въ то же время передъ двумя кузенами былъ оставленъ свободный проздъ на уходившую вдаль дорогу.

Вдругъ изъ-за деревьевъ, шагахъ въ десяти отъ короля Наваррскаго, выхалъ еще какой-то всадникъ, котораго принцы до сихъ поръ не видали. Генрихъ взглядывался въ негэ и, когда тотъ приподнялъ шляпу, узналъ виконта Тюренна, одного изъ вожаковъ гугенотской партіи, который, какъ вс полагали, находился въ это время въ Пуату.

Виконтъ ршился даже сдлать знакъ, какъ бы спрашивая:

— дете вы?

Но Генрихъ, взглянувъ на безстрастное лицо и тусклые глаза герцога Алансонскаго, раза два или три покачалъ головою, какъ бы поправляя воротникъ камзола. Отвтъ былъ отрицательный. Виконтъ понялъ это и, пришпоривъ лошадь, исчезъ въ чащ.

Въ ту же минуту послышался лай приближающихся собакъ и въ конц тропинки, на которой поджидало общество, пробжалъ кабанъ, и слдомъ за нимъ пронеслись собаки, а затмъ, похожій на адскаго охотника, проскакалъ Карлъ IX, безъ шляпы, трубя въ рогъ, какъ безумный. Три или четыре загонщика слдовали за нимъ. Таваннъ исчезъ.

— Король!— воскликнулъ герцогъ Алансонскій и похалъ за нимъ.

Генрихъ, ободренный присутствіемъ своихъ приверженцевъ, сдлалъ имъ знакъ подождать и подъхалъ къ дамамъ.

Въ это время снова послышался лай собакъ. Онъ приближался, а быстро двигавшееся облачко пара предупредило охотниковъ, чтобы они были наготов.

Почти тотчасъ же показался кабанъ. Вмсто того, чтобы повернуть въ лсъ, онъ бросился по дорог, прямо къ перекрестку.

За кабаномъ бжали, насдая на него, тридцать или сорокъ самыхъ сильныхъ собакъ, а за собаками, шагахъ въ двадцати, несся во весь опоръ Карлъ, безъ шляпы, безъ плаща, въ изорванномъ иглами терновника плать. Лицо и руки его были въ крови.

Король переставалъ трубить въ свой рогъ только для того, чтобы натравливать на кабана собакъ, и переставалъ натравливать ихъ только для того, чтобы снова браться за рогъ. Весь міръ исчезъ для него. Ели бы лошадь Карла не выдержала и упала, онъ закричалъ бы, какъ Ричардъ III: ‘Все царство за коня!’ Но лошадь была такъ же горяча и неутомима, какъ всадникъ. Ея ноги едва касались земли, изъ ноздрей ея, казалось, вылетало пламя.

Кабанъ, собаки и король промелькнули и исчезли, какъ видніе.

За королемъ слдовали на разстояніи нсколькихъ шаговъ герцогъ Алансонскій и только два загонщика, остальные отстали, такъ какъ ихъ лошади совсмъ выбились изъ силъ.

Все общество поскакало за кабаномъ: было очевидно, что онъ скоро остановится.

Дйствительно, не прошло и десяти минутъ, какъ кабанъ свернулъ съ тропинки, бросился въ лсъ и, добжавъ до полянки, прислонился задомъ къ высокому камню, а мордой обернулся къ собакамъ.

На крики Карла, не отстававшаго отъ кабана, съхалось все общество.

Наступила самая интересная минута охоты. Зврь ршился, повидимому, отчаянно биться. Собаки, возбужденныя трехчасовой погоней, бросились на него съ остервенніемъ, которое еще усилилось отъ криковъ короля.

Вс охотники встали въ кругъ. Король былъ немного впереди, герцогъ Алансонскій съ пищалью и Генрихъ съ простымъ охотничьимъ ножомъ стояли позади него.,

Герцогъ Алансонскій поднялъ пищаль и зажегъ фитиль, Генрихъ попробовалъ, легко ли вынимается ножъ изъ ноженъ.

Что касается до герцога Гиза, который относился нсколько презрительно къ псовой охот, то онъ держался въ сторон со всей своей свитой. Дамы тоже образовали отдльную группу.

Вс охотники съ тревожнымъ ожиданіемъ смотрли на кабана.

Въ сторон стоялъ егерь и, напрягая вс силы, старался удержать двухъ громадныхъ собакъ въ кольчугахъ — любимцевъ короля. Он выли и рвались на цпи, съ нетерпніемъ ожидая минуты, когда имъ можно будетъ броситься на кабана.

Зврь защищался великолпно. Собакъ сорокъ бросились на него сразу. Он окружили его и старались вцпиться ему въ шкуру, на которой поднялась дыбомъ щетина. Но онъ не поддавался. Сильнымъ ударомъ своихъ клыковъ онъ подбрасывалъ то одну, то другую собаку футовъ на десять отъ земли, она падала съ распоротымъ брюхомъ и, несмотря на то, что у нея вываливались внутренности, снова кидалась на кабана. Карлъ съ раздувающимися ноздрями и сверкающимъ взоромъ сидлъ, пригнувшись къ ше лошади, которая была вся въ мыл, и трубилъ въ рогъ, еще больше возбуждая собакъ.

Не прошло и десяти минутъ, какъ двадцать собакъ уже выбыли изъ строя.

— Спускайте моихъ собакъ!— крикнулъ Карлъ.

Егерь выпустилъ двухъ громадныхъ собакъ, которыхъ держалъ, и он бросились въ свалку, пролагая себ дорогу своими желзными кольчугами. Добравшись до звря, он кинулись на него и каждая впилась ему въ ухо.

Кабанъ защелкалъ клыками отъ ярости и боли.

— Браво, Дюрданъ! Браво, Рискту!— закричалъ король.— Держите его!.. Рогатину!..

— Не хотите ли мою пищаль?— спросилъ герцогъ. Алансонскій.

— Нтъ!— воскликнулъ король.— Пуская пулю, не чувствуешь, какъ она входитъ въ тло, и потому это не можетъ доставить удовольствія. Когда убиваешь рогатиной — дло другое… Дайте рогатину!..

Королю подали рогатину съ желзнымъ наконечникомъ.

— Братъ, берегитесь!— воскликнула Маргарита.

— Ну же, ну!— закричала герцогиня Неверская.— Не промахнитесь. ваше величество!

— Будьте покойны, герцогиня!— отвтилъ Карлъ.

Онъ наставилъ рогатину и бросился на кабана, который не могъ избжать удара, такъ какъ его держали собаки. Однако, когда онъ увидалъ рогатину, ему все-таки удалось немного отклониться въ сторону и оружіе вмсто того, чтобы попасть ему въ грудь, скользнуло по лопатк и ударилось о камень, къ которому онъ прислонялся.

— Тысяча чертей!— воскликнулъ король.— Я промахнулся!.. Рогатину!..

Королю подали другую рогатину.

Въ эту минуту кабанъ, предвидя ожидавшую его участь и желая избжать ея, вырвалъ у собакъ свои разорванныя уши. Ощетинившись, съ налитыми кровью глазами, щелкая клыками, онъ опустилъ голову и бросился къ лошади короля.

Карлъ, какъ опытный охотникъ, предвидлъ это нападеніе. Онъ натянулъ поводья и заставилъ лошадь подняться на дыбы. Но, должно-быть, онъ слишкомъ сильно натянулъ ихъ: лошадь опрокинулась и упала на спину.

Вс зрители вскрикнули отъ ужаса: подъ лошадь попала нога короля.

— Выпустите поводья, государь, выпустите поводья!— воскликнулъ Генрихъ.

Король выпустилъ ихъ, схватившись лвой рукой за сдло, старался вытащить правой свой охотничій ножъ. Но ножъ, придавленный всею тяжестью его тла, не вынимался изъ ноженъ.

— Кабанъ! Кабанъ!— воскликнулъ король: — Алансонскій… ко мн!

Между тмъ лошадь, почувствовавъ свободу и какъ бы понимая, какой опасности подвергается ея сдокъ, напрягла вс силы и успла немного приподняться. Въ это время герцогъ Франсуа, къ которому обратился за помощью Карлъ, страшно поблднлъ и выстрлилъ изъ пищали. Но пуля попала не въ кабана, находившагося всего въ двухъ шагахъ отъ короля, а въ ногу лошади, и та снова упала.

Въ ту же минуту кабанъ распоролъ клыкомъ сапогъ короля.

— О!— прошепталъ посинвшими губами герцогъ Алансонскій.— Какъ кажется, герцогъ Анжуйскій будетъ французскимъ королемъ, а я польскимъ!

Кабанъ, дйствительно, уже собирался распороть клыкомъ ногу Карла, когда тотъ вдругъ почувствовалъ, что кто-то приподнимаетъ ему руку. Блеснуло какое-то острое оружіе. Оно поднялось и вонзилось до рукоятки подъ лопатку звря, а потомъ чья-то рука въ желзной рукавиц оттащила отъ короля голову кабана.

Карлъ, которому, наконецъ, удалось высвободить изъ-подъ лошади ногу, съ трудомъ всталъ и, увидавъ на себ кровь, поблднелъ.

— Государь, — сказалъ Генрихъ, который, все еще стоя на колняхъ, удерживалъ пораженнаго въ сердце кабана.— Государь, все кончилось благополучно. Я усплъ во-время оттолкнуть клыкъ и ваше величество не ранены.

Сказавъ это, онъ всталъ съ колнъ, а кабанъ упалъ, и у него изъ пасти полилось еще больше крови, чмъ изъ раны.

Карлъ, окруженный испуганными лицами, слыша крики ужаса, которые могли смутить и самаго мужественнаго человка, чуть было не упалъ самъ около издыхающаго кабана. Но ему удалось оправиться. Обернувшись къ королю Наваррскому, онъ сжалъ ему руку и устремилъ на него глаза, въ которыхъ первый разъ въ его жизни блеснуло настоящее, неподдльное чувство.

— Благодарю, Генрихъ!— сказалъ онъ.

— Мой бдный братъ!— воскликнулъ, подходя къ Карлу герцогъ Алансонскій.

— А, это ты, Франсуа!— сказалъ король.— Куда же двалась твоя пуля, знаменитый стрлокъ?

— Она, должно-быть, сплющилась о шкуру кабана, — отвтилъ герцогъ.

— Господи!— воскликнулъ вдругъ Генрихъ, необыкновенно ловко прикинувшись изумленнымъ.— Посмотрите-ка, Франсуа! Ваша пуля попала въ ногу лошади короля.

— Гмъ! Неужели это правда?— спросилъ король.

— Это, дйствительно, могло случиться,— отвтилъ перепуганный принцъ.— У меня такъ дрожала рука!

— И все-таки для хорошаго стрлка это очень странный выстрлъ, Франсуа, — сказалъ, нахмуривъ брови, король.— Благодарю еще разъ, Генрихъ!.. А теперь вернемтесь въ Парижъ, господа!— прибавилъ онъ, обращаясь къ присутствующимъ.— Съ меня ужъ вполн достаточно.

Маргарита подъхала къ Генриху, чтобы поздравить его.

— Да, поздравляй его, Марго, — сказалъ король, — и отъ всего сердца.— Безъ него король французскій назывался бы теперь Генрихомъ III.

— Герцогъ Анжуйскій и безъ того мой врагъ, — сказалъ Генрихъ, обращаясь къ Маргарит, — а теперь онъ еще больше не взлюбитъ меня. Но какъ же быть? Всякій длаетъ, что можетъ. Спросите хоть у герцога Алансонскаго.

И Генрихъ, вытащивъ изъ трупа кабана свой охотничій ножъ, два или три раза погрузилъ его въ землю, чтобы вытереть съ него кровь.

КОНЕЦЪ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I.
Братья.

Спасая Карла, Генрихъ спасъ не только жизнь человка: онъ помшалъ тремъ государствамъ перемнить королей.

На самомъ дл, въ случа смерти Карла IX герцогъ Анжуйскій сдлался бы французскимъ королемъ, герцогъ Алансонскій, по всей вроятности, польскимъ. А такъ какъ герцогъ Анжуйскій былъ любовникомъ г-жи Кондэ, то весьма возможно, что онъ отдалъ бы корону Наваррскую мужу въ награду за любезность жены.

Изъ всей этой перетасовки не вышло бы ничего хорошаго для Генриха, онъ только очутился бы во власти другого государя. Да вдобавокъ вмсто Карла IX, который относился къ нему довольно снисходительно, на французскій престолъ вступилъ бы герцогъ Анжуйскій, во всемъ похожій на Екатерину. Герцогъ поклялся убить его и, наврное, сдержалъ бы свое слово.

Вс эти соображенія пришли въ голову Генриху въ то время, какъ кабанъ бросился на Карла IX. Мы знаемъ, къ чему привели эти быстро, какъ молнія, промелькнувшія мысли: Генрихъ понялъ, что отъ жизни Карла зависитъ его собственная жизнь.

Короля спасла преданность Генриха, побудительную причину которой онъ не могъ понять.

Но Маргарита поняла все и была поражена страннымъ мужествомъ Генриха, которое, какъ молнія, сверкало только во время грозы.

Къ сожалнію, еще недостаточно было не допустить воцаренія герцога Анжуйскаго — оставалось еще сдлаться королемъ самому. Нужно было оспаривать Наварру у герцога Алансонскаго и принца Кондэ, а главное бжать отъ этого двора, гд приходилось ходить между двумя пропастями.

На возвратномъ пути изъ Бонди Генрихъ все время раздумывалъ о своемъ положеніи. Когда онъ пріхалъ въ Лувръ, у него уже былъ готовъ планъ.

Не снимая сапогъ, не перемнивъ испачканнаго въ крови платья, Генрихъ пошелъ къ герцогу Алансонскому. Тотъ, сильно взволнованный, ходилъ большими шагами взадъ и впередъ по комнат.

Герцога передернуло, когда онъ увидалъ Генриха.

— Я понимаю, — сказалъ тотъ, взявъ его за руки,— я понимаю, мой дорогой братъ, что вы сердитесь на меня. Вдь я первый обратилъ вниманіе короля на то, что ваша пуля попала въ ногу лошади, а не въ кабана, въ котораго вы цлились. Но что же длать? Я такъ удивился, что не могъ удержаться. Къ тому же, король все равно увидалъ бы это и самъ, не правда ли?

— Безъ сомннія, безъ сомннія,— пробормоталъ герцогъ.— Но я все-таки не могу не приписать такого доноса злому умыслу съ вашей стороны. Вы сами видли, къ чему это повело: у брата Карла явились подозрнія, и это можетъ испортить наши отношенія.

— Мы сейчасъ потолкуемъ объ этомъ. А чтобы вы сами могли судить, съ злымъ ли умысломъ я проболтался, я и пришелъ къ вамъ.

— Хорошо, — сказалъ такъ же сдержанно, какъ всегда, герцогъ Алансонскій, — говорите, Генрихъ, я слушаю васъ.

— Когда вы выслушаете меня, Франсуа, вы увидите, какъ я отношусь къ вамъ: я хочу, отбросивъ осторожность, сдлать вамъ одно признаніе. И когда я сдлаю его, вамъ можно будетъ однимъ словомъ погубить меня.

— Что же это такое?— нсколько тревожно спросилъ Франсуа.

— А между тмъ, — продолжалъ Генрихъ,— я долго колебался говорить съ вами объ этомъ, въ особенности посл того, какъ вы прикидывались ничего непонимающимъ сегодня.

— Ну, право же, — сказалъ, поблднвъ, Франсуа,— я-не понимаю, на что вы намекаете, Генрихъ.

— Ваши интересы такъ дороги мн, братъ, что я не могу скрытничать съ вами. Знайте же, что гугеноты длали мн предложенія.

— Предложенія?— сказалъ герцогъ Алансонскій.— Какого рода?

— Одинъ изъ нихъ, де-Муи де-Сенъ-Фаль, сынъ храбраго де-Муи, убитаго Морвелемъ… вы, наврное, знаете его?

— Знаю.

— Такъ онъ, рискуя жизнью, явился ко мн съ цлью доказать, что я плнникъ.

— Неужели? И что же вы отвтили ему?

— Вы знаете, братъ, что я горячо люблю Карла, спасшаго мн жизнь, и что королева Екатерина замнила мн мать. А потому я, конечно, отказался отъ предложеній де-Муи.

— Что же онъ предлагалъ вамъ?

— Гугеноты хотятъ возстановить престолъ Наваррскій, а такъ какъ онъ принадлежитъ мн по наслдству, то они и предлагаютъ мн его.

— Такъ. И де-Муи вмсто согласія, о которомъ пробилъ васъ, получилъ отказъ?

— Формальный, даже письменный. Но съ тхъ поръ…

— Вы передумали?— прервалъ его герцогъ Алансонскій.

— Нтъ, я только замтилъ, что де-Муи, недовольный мною, обратился съ своими требованіями къ другому.

— Къ кому же?— быстро спросилъ Франсуа.

— Не знаю. Можетъ-быть, къ принцу Кондэ

— Да, это возможно, — сказалъ герцогъ.

— Впрочемъ, — продолжалъ Генрихъ, — у меня есть средство узнать наврное, кого онъ выбралъ главой гугенотовъ.

Франсуа поблднлъ еще больше.

— Но между гугенотами существуетъ рознь, — продолжалъ Генрихъ.— Де-Муи храбрый а честный человкъ, но онъ представитель только одной партіи. Ну, а другая партія еще не потеряла надежды возвести на престолъ Генриха Наваррскаго, который хоть и отказался въ первую минуту, но потомъ могъ отдумать.

— Вы полагаете?

— Я каждый день получаю все новыя доказательства этого. Замтили вы, изъ кого состояла группа всадниковъ, присоединившихся къ намъ на охот?

— Да, изъ новообращенныхъ католиковъ.

— А узнали вы ихъ предводителя, сдлавшаго мн знакъ?

— Узналъ. Это былъ виконтъ де-Тюреннъ.

— Поняли вы, что они предлагали мн?

— Они предлагали вамъ бжать.

— Изъ этого вы можете заключить, — сказалъ Генрихъ,— что есть другая партія, желанія которой не сходятся съ желаніями де-Муи.

— Другая партія?— спросилъ Франсуа, тревога котораго все усиливалась.

— Да, и очень сильная. Для того, чтобы добиться успха, слдовало бы соединить об партіи: Тюренна и де-Муи. Заговоръ разгорается, войска готовы и ждутъ только сигнала. Положеніе очень серьезно, и я долженъ какъ можно скоре ршиться на что-нибудь. Но я колеблюсь между двумя ршеніями и пришелъ посовтоваться съ вами, какъ съ другомъ.

— Скажите лучше, какъ съ братомъ.

— Да, какъ съ братомъ.

— Говорите же, я слушаю.

— Прежде всего я долженъ сказать нсколько словъ о себ, Франсуа, чтобы вы лучше поняли меня. У меня нтъ никакихъ честолюбивыхъ желаній, я простой дворянинъ, привыкшій къ деревенской жизни, бдный, неловкій, застнчивый. Ремесло заговорщика представляетъ для меня столько неудобствъ, что за нихъ не можетъ вознаградить надежда, хоть бы даже и врная, получить коропу.

— Нтъ, вы клевещете на себя, — возразилъ Франсуа.— Не можетъ быть, чтобы вы, принцъ, имя въ виду блестящую будущность, согласились ограничиться такой жалкой ролью. Я не врю тому, что вы говорите.

— А между тмъ это правда, — сказалъ Генрихъ.— И если бы у меня былъ настоящій другъ, я отказался бы въ его пользу отъ власти, которую предлагаетъ мн моя партія гугенотовъ. Но у меня нтъ такого друга, — съ грустной улыбкой прибавилъ Генрихъ.

— А можетъ быть и есть. Вы, наврное, ошибаетесь.

— Нтъ, ventre-saint-gris! Кром васъ, Франсуа, никто не расположенъ ко мн здсь. А мн жаль Наварру. Я не хочу, чтобы она страдала отъ страшныхъ внутреннихъ междоусобій, которыя могутъ повести къ тому, что корона достанется человку недостойному. По-моему, ужъ лучше предупредить короля о томъ, что происходитъ. Я не буду называть никого, не стану входить ни въ какія подробности, я только хочу предотвратить катастрофу.

— О, Боже, что такое вы говорите?— воскликнулъ герцогъ Алансонскій, который былъ не въ состояніи скрыть свой ужасъ.— Какъ? Вы, единственная надежда партіи посл смерти адмирала,— вы, гугенотъ, принявшій католичество, какъ вс полагаютъ, только для виду, — вы хотите поднять ножъ на вашихъ братьевъ? Генрихъ, Генрихъ, неужели вы не понимаете, что, поступая такъ, вы подвергнете кальвинистовъ новой рзн, вызовете вторую Вароломеевскую ночь? Разв вы не знаете, что Екатерина ждетъ только случая, чтобы перерзать всхъ гугенотовъ, оставшихся въ живыхъ?

Герцогъ дрожалъ, и на блдномъ лиц его выступили красныя пятна. Онъ сжималъ руку Генриха, умоляя его отказаться отъ намренія, которое могло погубить вс его расчеты.

— Вы думаете, что отъ этого произойдетъ столько бдъ?— добродушно сказалъ Генрихъ.— Но мн кажется, что если король дастъ слово, то не пострадаетъ никто.

— Слово короля Карла, Генрихъ?.. Разв не давалъ онъ слово адмиралу? Не давалъ онъ его Телиньи и даже вамъ самому? Врьте мн, Генрихъ: если вы сдлаете это, то погубите ихъ всхъ. И даже не только ихъ, но и всхъ вступившихъ съ ними въ какія-либо сношенія.

Генрихъ задумался на минуту.

— Если бы я пользовался властью при двор, то поступилъ бы иначе, — сказалъ онъ.— На вашемъ, напримръ, мст, Франсуа, на мст французскаго принца, можетъ-быть, намстника престола…

Франсуа иронически покачалъ головою.

— Что же сдлали бы вы на моемъ мстъ, Генрихъ?

— На вашемъ мст, братъ, я всталъ бы во глав движенія, чтобы руководить имъ, — отвтилъ Генрихъ.— Мое имя и мое значеніе охранили бы мятежниковъ отъ опасности. И я извлекъ бы пользу для себя, а во-вторыхъ, для короля изъ предпріятія, которое иначе можетъ быть страшнымъ зломъ для Франціи.

Герцогъ Алансонскій съ восторгомъ слушалъ эти слова, и лицо его просвтлло.

— И вы полагаете, — сказалъ онъ, — что это средство удобоисполнимо и что оно можетъ, устранить все, чего мы опасаемся?

— Да, я увренъ въ этомъ, — отвтилъ Генрихъ.— Гугеноты васъ любятъ. Ваша скромность, ваше высокое положеніе, благосклонность, съ какой вы всегда относились къ гугенотамъ,— все это длаетъ ихъ вашими врными слугами.

— Но вдь вы же сами говорили, что у гугенотовъ дв партіи. Т изъ нихъ, которые стоятъ на вашей сторон, можетъ-быть, не захотятъ перейти на мою?

— Я устрою это. У меня есть средство и даже два повліять на нихъ и доброе ихъ согласіе.

— Что же это за средства?

— Во-первыхъ, довріе, съ какимъ относятся ко мн ихъ вожаки, во-вторыхъ, страхъ, который они будутъ чувствовать къ вамъ, когда узнаютъ, что вамъ извстны ихъ имена.

— А кто скажетъ мн эти имена?

— Я, ventre-saint-gris!

— Вы сдлаете это?

— Слушайте, Франсуа, — сказалъ Генрихъ, — я уже говорилъ вамъ, что не люблю здсь никого, кром васъ. Должнобыть, это происходитъ оттого, что васъ преслдуютъ, какъ и меня. Къ тому же жена моя очень привязана къ вамъ.

Франсуа вспыхнулъ отъ удовольствія.

— Поврьте мн, братъ,— продолжалъ Генрихъ,— возьмите это дло въ свои руки и будьте королемъ Наваррскимъ. Если вы дадите мн мстечко за своимъ столомъ да хорошій лсъ для охоты, я буду считать себя вполн счастливымъ.

— Быть королемъ Наваррскимъ!— сказалъ герцогъ.— Но если…

— Если герцогъ Анжуйскій будетъ королемъ Польскимъ — такъ? Я докончилъ вашу мысль?

Франсуа почти съ ужасомъ взглянулъ на Генриха.

— Слушайте же, Франсуа,— сказалъ Генрихъ,— вотъ это-то я и имю въ виду. Сознаюсь въ этомъ, такъ какъ отъ васъ все равно ні.что не укроется. Итакъ, если герцогъ Анжуйскій будетъ королемъ Польскимъ, а нашъ братъ Карлъ — чего Боже упаси!— умретъ, то вдь отъ По до Парижа только двсти лье, тогда какъ отъ Кракова до Парижа — четыреста. И вы ужъ успете получить наслдство въ то время, какъ герцогъ Анжуйскій узнаетъ, что его братъ Карлъ скончался. Вотъ тогда, если вы будете довольны мною, Франсуа, вы отдадите мн королевство Наваррское, которое будетъ только одной изъ жемчужинъ вашей короны. И я приму его. Самое худшее, что можетъ случиться съ вами, это то, что вы останетесь королемъ Наваррскимъ, будете жить со мной и моей семьей и станете родоначальникомъ королевской династіи. А какое положеніе занимаете вы здсь? Вы бдный, гонимый принцъ, третій сынъ короля, рабъ двухъ старшихъ братьевъ, которые изъ пустого каприза могутъ каждую минуту отправить васъ въ Бастилію.

— Да, да!— воскликнулъ Франсуа, — я сознаю все это, сознаю такъ хорошо, что не понимаю, почему вы сами отказываетесь отъ того, что предлагаете мн. Неужели у васъ ничего здсь не бьется?

И герцогъ Алансонскій приложилъ руку къ сердцу Генриха.

— Есть тяжести, — съ улыбкой сказалъ Генрихъ,— которыя не вс руки могутъ поднять. Я, съ своей стороны, даже не стану пробовать поднимать эту тяжесть. Когда я подумаю, какъ это утомительно, во мн пропадаетъ всякое желаніе власти.

— Значитъ, вы на самомъ дл отказываетесь, Генрихъ?

— Я говорилъ это де-Муи и повторяю вамъ.

— Но въ подобныхъ вещахъ, — сказалъ герцогъ Алансонскій, — недостаточно словъ: нужны доказательства.

Генрихъ облегченно вздохнулъ, какъ боецъ, чувствующій, что силы его противника начинаютъ ослабвать.

— Я докажу это сегодня же вечеромъ,— сказалъ онъ.— Въ девять часовъ вы получите имена главныхъ заговорщиковъ и планъ заговора. Я уже передалъ де-Муи мой актъ отреченія.

Франсуа взялъ руку Генриха и крпко сжалъ ее въ своихъ. Въ эту минуту Екатерина вошла въ комнату, какъ всегда, безъ доклада.

— Вмст!— съ улыбкой сказала она.— Какіе дружные братья!

— Надюсь, что такъ, ваше величество,— спокойно сказалъ Генрихъ, между тмъ, какъ герцогъ Алансонскій поблднлъ отъ безпокойства.

Сказавъ это, Генрихъ отошелъ въ сторону, чтобы не мшать разговору Екатерины съ сыномъ.

Королева-мать вынула изъ ридикюля великолпный аграфъ.

— Этотъ аграфъ я получила изъ Флоренціи,— сказала она,— и хочу подарить теб, Франсуа. Носи его на перевязи своей шпаги.

И она прибавила, понизивъ голосъ:

— Если ты сегодня вечеромъ услышишь шумъ въ комнат твоего брата Генриха, оставайся у себя.

Франсуа пожалъ руку матери.

— Можно мн, — спросилъ онъ, — показать ему чудный подарокъ, который вы мн сдлали?

— Можешь не только показать, но и подарить ему отъ своего имени и отъ моего. Я уже заказала для него другой, совершенно такой же аграфъ.

— Слышите, Генрихъ?— сказалъ Франсуа.— Моя добрая матушка дала мн вотъ этотъ аграфъ и, что еще дороже для меня, позволила подарить его вамъ.

Генрихъ пришелъ въ восхищеніе отъ подарка и разсыпался въ благодарностяхъ.

— Мн немножко нездоровится, — сказала Екатерина, когда онъ кончилъ, — и я лягу въ постель. Карлу тоже не по себ посл этого приключенія на охот и онъ хочетъ лечь. Значитъ, сегодня вечеромъ мы будемъ ужинать не вс вмст, а каждый у себя… Ахъ, Генрихъ, я и забыла поблагодарить васъ за ваше мужество и находчивость. Вы спасли жизнь вашего брата и короля и будете вознаграждены за это.

— Я уже и такъ вознагражденъ, ваше величество,— поклонившись, отвтилъ Генрихъ.

— Да, сознаніемъ исполненнаго долга,— сказала Екатерина,— но этого еще недостаточно. Поврьте, что я и Карлъ постараемся расквитаться съ вами.

— Все, что я получу отъ васъ и моего добраго брата, будетъ принято мною съ благодарностью.

Съ этими словами Генрихъ поклонился и вышелъ.

‘Теперь, любезный братецъ Франсуа,— думалъ онъ, выходя,— я увренъ, что мн придется бжать одному. У заговора есть теперь и сердце и голова. Только нужно поостеречься. Екатерина длаетъ мн подарокъ, Екатерина общаетъ мн награду. Тутъ уже, наврное, кроется какая-нибудь чертовщина. Сегодня вечеромъ нужно потолковать съ Маргаритой’.

II.
Благодарность короля Карла IX.

Морвель пробылъ часть дня въ оружейномъ кабинет короля. А передъ тмъ, какъ должны были вернуться охотники, Екатерина велла перевести его въ свою молельню вмст съ его людьми.

Карлъ IX, вернувшись, узналъ отъ кормилицы, что какой-то человкъ пробылъ довольно долго у него въ кабинет, и пришелъ въ страшный гнвъ. Но когда кормилица описала ему наружность этого человка и прибавила, что это тотъ самый, котораго она какъ-то вечеромъ приводила къ нему сама, король узналъ Морвеля и, вспомнивъ о приказ, который заставила подписать его утромъ мать, онъ понялъ все.

— Однако!— пробормоталъ онъ.— Въ тотъ самый день, какъ онъ спасъ мн жизнь. Время выбрано очень неудачно.

Карлъ сдлалъ нсколько шаговъ, намреваясь итти къ матери, но какая-то мысль остановила его.

— Чортъ возьми!— сказалъ онъ.— Если я заговорю съ ней объ этомъ, у насъ начнется споръ безъ конца. Лучше будетъ дйствовать поодиночк и длать каждому свое.

— Кормилица,— сказалъ онъ,— запри хорошенько вс двери и предупреди королеву Елизавету {Карлъ IX былъ женатъ на Елизавет Австрійской, дочери Максимиліана.}, что мн немножко нездоровится посл паденія съ лошади и я буду спать здсь.

Кормилица ушла, а Карлъ принялся сочинять списки, такъ какъ для исполненія принятаго имъ намренія было еще слишкомъ рано.

За этимъ занятіемъ время проходило необыкновенно быстро для короля. Пробило девять часовъ, а ему казалось, что нтъ еще и семи. Сосчитавъ удары, Карлъ всталъ.

— Чортъ возьми!— пробормоталъ онъ.— Теперь самое время.

Онъ взялъ плащъ и шпагу и вышелъ въ маленькую потайную дверь, продланную въ стн, о существованіи этой двери не знала даже Екатерина.

Карлъ отправился прямо къ королю Наваррскому, но не засталъ его. Посл разговора съ герцогомъ Алансонскимъ Генрихъ зашелъ къ себ только на минутку, чтобы переодться, и тотчасъ же ушелъ.

‘Должно-быть, онъ отправился ужинать къ Марго,— подумалъ король.— Сегодня они были въ самыхъ лучшихъ отношеніяхъ, по крайней мр, мн такъ показалось’.

И король пошелъ къ Маргарит.

А у Маргариты сидли въ это время герцогиня Неверская, Коконна и ла-Моль и она угощала ихъ вареньемъ и пирожнымъ.

Карлъ постучалъ въ входную дверь. Гильона отворила ее и, увидавъ короля, пришла въ такой ужасъ, что едва могла поклониться ему и вмсто того, чтобы предупредить свою госпожу о прибытіи августйшаго гостя, она только вскрикнула и пропустила Карла безъ доклада.

Король прошелъ черезъ переднюю и, руководимый взрывами громкаго смха, направился въ столовую.

‘Бдный Генрихъ,— думалъ онъ, — онъ веселится, не подозрвая ничего дурного!’

Карлъ приподнялъ портьеру и выставилъ свое смющееся лицо.

— Это я!— сказалъ онъ.

Маргарита испуганно вскрикнула, это лицо, хоть и веселое, произвело на нее дйствіе головы медузы. Она занимала мсто напротивъ двери и первая увидала Карла.

Мужчины сидли къ нему спиной.

— Его величество!— съ ужасомъ воскликнула Маргарита, вскочивъ съ мста.

Трое присутствующихъ совсмъ растерялись, только одинъ Коконна сохранилъ хладнокровіе. Онъ тоже всталъ, но съ такой искусной неловкостью, что опрокинулъ столъ, а вмст съ нимъ хрусталь, посуду и свчи.

Въ одно мгновеніе комната погрузилась въ глубокій мракъ и наступило мертвое молчаніе.

— Спасайся!— шепнулъ ла-Молю Коконна.— Смлй! Смлй!

Ла-Моль не заставилъ повторять себ этого. Онъ бросился къ стн и сталъ ощупью пробираться къ спальн, чтобы спрятаться въ хорошо извстномъ ему кабинет.

Но, войдя въ спальню, онъ столкнулся съ какимъ-то человкомъ, вышедшимъ изъ потайного хода.

— Что все это значитъ?— воскликнулъ въ темнот Карлъ, въ голос котораго слышалось сильное нетерпніе.— Почему при моемъ появленіи поднялась вся эта суматоха? Неужели я такой нежеланный гость?.. Генрихъ! Генрихъ! Гд ты? Отвчай мн.

— Мы спасены!— шепнула Маргарита, схвативъ руку, которую приняла за руку ла-Моля.— Король думаетъ, что мой мужъ находится въ числ гостей.

— И я, со своей стороны, не стану разуврять его, — также тихо отвтилъ Генрихъ.— Можете быть покойны.

— Боже!— воскликнула Маргарита, тотчасъ же выпустивъ руку короля Наваррскаго, которую держала.

— Тише!— остановилъ ее Генрихъ.

— Тысяча чертей!— крикнулъ Карлъ.— Да о чемъ вы тамъ перешептываетесь? Генрихъ, гд ты?

— Я здсь, государь, — отвтилъ король Наваррскій.

— Чортъ возьми!— шепнулъ Коконна, стоявшій въ углу съ герцогиней Неверской.— Дло усложняется.

— Теперь мы погибли вдвойн,— сказала Генріэтта.

Коконна, смлый до безразсудства, пришелъ къ заключенію, что въ конд-концовъ все-таки придется зажечь свчи и что чмъ скоре сдлать это, тмъ лучше. А потому онъ выпустилъ руку герцогини Неверской, поднялъ подсвчникъ и, раздувъ уголекъ жаровни, зажегъ свчу.

Комната освтилась.

Карлъ IX вопросительно оглядлся кругомъ.

Генрихъ стоялъ рядомъ съ женой, герцогиня Неверская была одна, въ углу, Коконна стоялъ посреди комнаты со свчой въ рук и освщалъ всю сцену.

— Извините насъ, братъ, — сказала Маргарита.— Мы не ожидали васъ.

— И ваше величество ужасно насъ испугали, — прибавила Генріэтта.

— Я, съ своей стороны, до того перепугался,— сказалъ Генрихъ, сообразивъ все, — что, вскочивъ съ мста, даже опрокинулъ столъ.

‘Отлично,— подумалъ, взглянувъ на Генриха, Коконна.— Вотъ мужъ, понимающій все съ полуслова!’

— Какой здсь разгромъ!— сказалъ Карлъ.— И ужинъ твой пропалъ, Генрихъ. Пойдемъ со мной, ты докончишь его въ другомъ мст. Сегодня я угощаю тебя.

— Ваше величество сдлаетъ мн честь…

— Да, мое величество сдлаетъ теб честь увести тебя изъ Лувра. Одолжи мн его, Марго, я возвращу его теб завтра утромъ.

— Вамъ не нужно мое позволеніе,— отвтила Маргарита.— Ваше желаніе — законъ.

— Я только возьму другой плащъ, государь,— сказалъ Генрихъ,— и сію минуту вернусь.

— Это совершенно лишнее, — возразилъ король.— И этотъ плащъ хорошъ.

— Но, ваше величество,— пробормоталъ беарнецъ.

— Повторяю теб, чтобы ты не ходилъ къ себ. Тысяча чертей! Разв ты не слышишь, что я говорю? Ну, или со мной!

— Да, да, ступайте, — сказала вдругъ Маргарита, сжавъ руку мужа. По странному взгляду, который бросилъ на него Карлъ, она поняла, что дло идетъ о чемъ-то серьезномъ.

— Я готовъ, ваше величество, — сказалъ Генрихъ.

Но король не ушелъ тотчасъ. Онъ обратилъ вниманіе на Коконна, продолжавшаго зажигать свчи.

— Кто это?— спросилъ онъ, оглядывая пьемонтца съ головы до ногъ.— Ужъ не ла-Моль ли?

‘Отъ кого могъ онъ услыхать про ла-Моля?’ подумала Маргарита.

— Нтъ, ваше величество, — отвтилъ Генрихъ.— Г. де-ла-Моля здсь нтъ, и я очень сожалю, что не могу представить его вашему величеству въ одно время съ г. Коконна. Это два неразлучныхъ друга, оба они состоятъ на служб у герцога Алансонскаго.

— А! У нашего знаменитаго стрлка, — сказалъ Карлъ.— Такъ! А графъ де-ла-Моль, какъ кажется, гугенотъ?— прибавилъ онъ, нахмуривъ брови.

— Обращенный въ католичество, государь, — отвтилъ Генрихъ.— Я ручаюсь за него, какъ за себя.

— Если ты ручаешься за него, Генрихъ, то, посл того, что ты сдлалъ для меня сегодня, я не имю права сомнваться въ немъ. Однако мн все-таки хотлось бы увидать этого ла-Моля. Ну, все равно, отложимъ это до другого раза.

Снова внимательно оглядвъ комнату, Карлъ поцловалъ Маргариту и, взявъ подъ руку ея мужа, увелъ его.

У воротъ Лувра Генрихъ хотлъ остановиться на минуту, чтобы поговорить съ кмъ-то, но король не допустилъ этого.

— Иди скоре, Генрихъ, — сказалъ онъ.— Говорю теб, что сегодня вечеромъ воздухъ Лувра нездоровъ для тебя. Поврь же мн, наконецъ, чортъ возьми!

— Ventre-saint-gris!— пробормоталъ Генрихъ.— Что же станется съ де-Муи, который будетъ ждать меня въ моей спальн? Только бы воздухъ Лувра не оказался для него еще вредне, чмъ для меня!

— Какъ видно, Генрихъ, — сказалъ король, когда они прошли по подъемному мосту,— ты не имешь ничего противъ того, что придворные герцога Алансонскаго ухаживаютъ за твоей женой?

— Изъ чего вы заключаете это, ваше величество?

— Разв этотъ Коконна не ухаживаетъ за Марго?

— Кто это сказалъ вамъ?

— Все равно, кто бы ни сказалъ.

— Это чистый вздоръ, ваше величество. Коконна, дйствительно, влюбленъ, но только въ герцогиню Неверскую.

— Неужели?

— Это врно, ваше величество.

Карлъ расхохотался.

— Вотъ такъ штука!— сказала онъ.— Пусть-ка попробуетъ теперь Гизъ разсказывать мн сказки! У него вытянется лицо, когда я, съ своей стороны, намекну ему на подвиги его невстки. Впрочемъ, — подумавъ, прибавилъ король, — я хорошенько не помню, про кого онъ мн говорилъ: про Коконна или про ла-Моля.

— Ни тотъ ни другой тутъ ни при чемъ, ваше величество,— сказалъ Генрихъ.— Я увренъ въ чувствахъ моей жены.

— Тмъ лучше, Генрихъ, тмъ лучше,— сказалъ король.— Для меня это гораздо пріятне. Клянусь честью, ты такой славный малый, что я скоро буду, кажется, не въ состояніи обойтись безъ тебя.

Сказавъ это, король какъ-то особенно свистнулъ, и въ то же мгновеніе изъ-за угла улицы Бовье вышли четыре человка и присоединились къ нимъ. А затмъ они вс вмст отправились въ центральную часть города.

Пробило десять часовъ.

— Ну, что же?— сказала Маргарита, когда Карлъ и мужъ ея ушли.— Сядемъ мы опять за столъ?

— Нтъ, — отвтила герцогиня, — я еще до сихъ поръ не могу оправиться отъ страха. Да здравствуетъ домикъ на улиц Клотъ-Персе! Въ него нельзя войти, не осадивъ его, и тамъ наши храбрецы имютъ право обнажать шпаги… Чего ищете вы подъ стульями и въ шкапахъ, Коконна?

— Я ищу моего друга ла-Моля, — отвтилъ пьемонтецъ.

— Поищите его около моей спальни,— сказала Маргарита,— тамъ есть кабинетъ…

— Хорошо, я пойду туда.

И онъ отправился въ спальню.

— Ну, до чего же мы дошли?— послышался въ темнот голосъ ла-Моля.

— Mordi!— мы дошли до десерта.

— А король Наваррскій?

Онъ ничего не видалъ. Это очень удобный мужъ, и я отъ души желаю, чтобы у моей жены былъ такой же. Боюсь только, что это исполнится лишь въ томъ случа, если она выйдетъ замужъ во второй разъ.

— А король Карлъ?

— Король — дло другое. Онъ увелъ мужа.

— Это врно?

— Говорю теб, что такъ. Кром того, онъ сдлалъ мн честь взглянуть на меня съ боку, когда оказалось, что я на служб у герцога Алансонскаго, и искоса, когда узналъ, что я твой другъ.

— Ты думаешь, что ему дурно говорили обо мн?

— Нтъ, я думаю, напротивъ, что ужъ слишкомъ хорошо. Но дло не въ этомъ. Наши дамы хотятъ, какъ кажется, отправиться на улицу Руа де-Сисиль. Идемъ провожать ихъ!

— Это невозможно, какъ ты знаешь и самъ.

— Почему невозможно?

— Потому что мы сегодня дежуримъ у герцога Алансонскаго.

— Mordi! А вдь и въ самомъ дл такъ! Я все забываю, что мы состоимъ на служб и превратились изъ дворянъ въ лакеевъ.

Друзья вернулись къ Маргарит и Генріэтт и объяснили, что имъ необходимо присутствовать при вечерней аудіенціи герцога.

— Хорошо,— сказала герцогиня Неверская,— а мы, съ своей стороны, отправимся.

— Можно узнать куда?— спросилъ Коконна.

— Вы слишкомъ любопытны,— сказала герцогиня.— Quaere et invenies.

Молодые люди поклонились и торопливо пошли къ герцогу Алансонскому.

Герцогъ сидлъ у себя въ кабинет и, повидимому, ждалъ ихъ.

— Вы являетесь слишкомъ поздно, господа, — сказалъ онъ.

— Еще только десять часовъ, ваше высочество,— возразилъ Коконна.

Герцогъ вынулъ свои часы.

— Да, вы правы, — сказалъ онъ.— А между тмъ въ Лувр вс уже улеглись.

— Точно такъ, ваше высочество. Прикажете ввести придворныхъ для вечерней аудіенціи?

— Я попрошу васъ, напротивъ, отпустить ихъ всхъ.

Молодые люди исполнили это приказаніе и вернулись къ герцогу.

— Ваше высочество ляжете въ постель или будете работать?— спросилъ Коконна.

— Ни то ни другое. Вы свободны до завтра, господа.

Друзья поклонились и вышли изъ комнаты.

— Сегодня, какъ кажется, никто въ Лувр не ночуетъ дома, шепнулъ на ухо ла-Молю Коконна.— Ночь будетъ чортовски веселая, и мы тоже должны получить свою долю веселья.

Молодые люди вбжали на лстницу, перепрыгивая черезъ четыре ступеньки, взяли свои плащи и шпаги и бросились въ погоню за дамами, которыхъ и догнали на углу улицы Сентъ-Оноре.

А въ это время герцогъ Алансонскій сидлъ, запершись, у себя въ спальн, и, чутко прислушиваясь, ждалъ, когда совершатся то, на что намекнула ему мать.

III.
Богъ располагаетъ.

Глубокая тишина царила въ Лувр.

Маргарита и герцогиня Неверская отправились въ улицу Тизонъ. Коконна и ла-Моль побжали догонять ихъ. Король и Генрихъ ушли въ городъ. Герцогъ Алансонскій сидлъ у себя и съ какой-то смутной тревогой ожидалъ событій, о которыхъ упомянула его мать. Екатерина легла въ постель, а баронесса де-Совъ, сидя у ея изголовья, читала ей итальянскія сказки, слушая которыя, добрая королева отъ души смялась.

Давно уже Екатерина не была въ такомъ хорошемъ расположеніи духа. Съ аппетитомъ поужинавъ вмст съ своими придворными дамами, посовтовавшись съ врачомъ и просмотрвъ дневной счетъ своего двора, она заказала молебенъ объ успх какого-то важнаго предпріятія, отъ котораго, по ея словамъ, зависло счастье ея дтей. Екатерина, какъ настоящая флорентинка, имла обыкновеніе заказывать молебны и мессы объ удачномъ окончаніи длъ, извстныхъ только Богу да ей.

Въ заключеніе всего королева-мать приняла Ренэ и выбрала у него нсколько новыхъ саше и духовъ.

— Узнайте, у себя ли моя дочь, королева Наваррская,— сказала она.— Если она дома, попросите ее притти посидть со мной.

Пажъ, которому Екатерина отдала это приказаніе, вышелъ изъ комнаты и черезъ минуту вернулся въ сопровожденіи Гильоны.

— Что это значитъ?— спросила Екатерина.— Я желала видть мою дочь, а не служанку.

— Ваше величество, — сказала Гильона,— я сочла долгомъ лично доложить вашему величеству, что королева Наваррская вышла съ герцогиней Неверской.

— Вышла въ такой часъ?!— воскликнула Екатерина, нахмуривъ брови.— Куда же это?

— Въ собраніе алхимиковъ,— отвтила Гильона,— въ отел герцога Гиза, въ павильон герцогини Неверской.

— А когда она вернется домой?— спросила Екатерина.

— Собраніе затянется далеко за полночь, — отвтила Гильона,— и потому ея величество, по всей вроятности, останется у герцогини до утра.

— Маргарита счастлива, — сказала какъ бы про себя Екатерина.— У нея есть друзья, она королева, ее называютъ ‘ваше величество’. Да, она очень счастлива.

При этихъ словахъ присутствующіе съ трудомъ удержались отъ улыбки.

— Ну, что же, если ея нтъ…— продолжала Екатерина.— Вдь вы говорите, что она вышла?

— Да, съ полчаса тому назадъ, ваше величество.

— Все къ лучшему. Можете итти.

Гильона поклонилась и ушла.

— Продолжайте читать, Шарлотта, — сказала королева. Шарлотта снова принялась за чтеніе.

Минутъ черезъ десять Екатерина прервала ее.

— Ахъ, кстати, — сказала она, — нужно отослать стражу изъ галлереи.

Это былъ сигналъ, котораго ждалъ Морвель.

Приказаніе Екатерины исполнили, и баронесса де-Совъ продолжала читать сказку.

Она читала безъ перерыва уже около четверти часа, какъ вдругъ до спальни донесся крикъ, такой дикій и ужасный, что волосы поднялись дыбомъ у присутствующихъ.

Вслдъ за крикомъ раздался пистолетный выстрлъ.

— Почему перестали вы читать, Шарлотта?— спросила Екатерина.

— Разв вы не слыхали, ваше величество?— спросила, поблднвъ, молодая женщина.

— Чего?

— Крика.

— И пистолетнаго выстрла, — прибавилъ капитанъ Нансэ.

— Крикъ и пистолетный выстрлъ?— повторила Екатерина.— Я, съ своей стороны, не слыхала ничего. Да и что же это за рдкость въ Лувр?.. Читайте, читайте, Шарлотта!

— Послушайте сами, ваше величество, — сказала баронесса, между тмъ какъ капитанъ Нансэ стоялъ, положивъ руку на эфесъ шпаги, но не смя уйти безъ позволенія королевы.— Раздаются какіе-то шаги… проклятія!

— Не прикажете ли узнать, въ чемъ дло, ваше величество?— спросилъ капитанъ Нансэ.

— Это совершенно лишнее, оставайтесь здсь, — отвтила Екатерина, опершись на локоть и приподнимаясь, какъ бы съ цлью придать еще больше силы своему приказанію.— Кто же будетъ охранять меня въ случа какой-нибудь тревоги? Это просто, должно-быть, подрались пьяные швейцарцы.

Спокойствіе королевы представляло такой странный контрастъ съ ужасомъ, охватившимъ всхъ присутствующихъ, что баронесса де-Совъ, несмотря на свою робость, снова заговорила.

— Но вдь тамъ, наврное, убиваютъ кого-нибудь, ваше величество!— воскликнула она.

— Кого же, напримръ?

— Можетъ-быть, короля Наваррскаго, ваше величество. Шумъ слышенъ въ той сторон, гд его спальня.

— Глупая!— пробормотала королева.— Она всюду видитъ своего короля Наваррскаго!

— Боже, Боже!— воскликнула Шарлотта, упавъ въ кресло.

— Ну, вотъ и кончено, — сказала Екатерина и прибавила, обращаясь къ капитану.— Надюсь, что если произошелъ какой-нибудь безпорядокъ во дворц, вы велите строго наказать виновныхъ… Читайте, Шарлотта!

И Екатерина опустилась на подушки. Она казалась слабой, изнеможенной, и присутствующіе замтили, что у нея на лбу выступили крупныя капли пота.

Баронесса де-Совъ не могла ослушаться такого ршительнаго приказанія, но только глаза и голосъ повиновались ему. Мысли ея были заняты другимъ, она съ ужасомъ представляла себ страшную опасность, которой подвергался ея возлюбленный. Въ теченіе нсколькихъ минутъ старалась она пересилить свое волненіе, но, наконецъ, не выдержала: голосъ ея ослаблъ, книга выпала изъ рукъ, и она лишилась сознанія.

Въ это время шумъ еще боле усилился. Въ коридор послышались торопливые, тяжелые шаги, а потомъ раздалось два выстрла, отъ которыхъ зазвенли стекла въ окнахъ.

Екатерина удивлялась, что борьба продолжается такъ долго, встала съ постели и остановилась, выпрямившись во весь ростъ, блдная, съ широко открытыми глазами. Видя, что капитанъ собирается выбжать изъ комнаты, она остановила его.

— Оставайтесь здсь вс, — сказала она, — я пойду сама и посмотрю, что такое тамъ происходитъ.

А вотъ что тамъ происходило или, врне, что произошло тамъ:

Оршанъ передалъ утромъ де-Муи ключъ отъ спальни Генриха. Въ отверстіе ключа была засунута свернутая въ трубочку бумажка, которую де-Муи вынулъ булавкой.

На бумажк былъ написанъ пароль для входа въ Лувръ въ эту ночь.

Кром того, Оршанъ передалъ де-Муи на словахъ, что король Наваррскій проситъ его прійти къ нему въ Лувръ въ десять часовъ вечера.

Въ половин десятаго де-Муи надлъ кольчугу, крпость которой уже не разъ испыталъ на дл, а поверхъ нея шелковый камзолъ. Потомъ онъ пристегнулъ шпагу, засунулъ за поясъ пистолеты и накинулъ знаменитый вишневый плащъ, такой же, какъ у ла-Моля.

Мы знаемъ, что Генрихъ зашелъ только переодться и отправился къ Маргарит. Онъ пришелъ къ ней какъ разъ во-время, чтобы замнить собою въ глазахъ короля ла-Моля, съ которымъ столкнулся въ спальн. Въ эту самую минуту де-Муи, благодаря присланному ему Генрихомъ паролю, а въ особенности благодаря своему вишневому плащу, входилъ въ ворота Лувра.

Молодой человкъ отправился прямо къ королю Наваррскому, стараясь, по обыкновенію, подражать какъ можно лучше походк ла-Моля. Въ передней его встртилъ Оршанъ.

— Г. де-Муи,— сказалъ горецъ,— король ушелъ, но веллъ мн провести васъ въ его спальню и попросить, чтобы вы подождали его тамъ. Если ему придется опоздать, онъ позволяетъ вамъ лечь на его постель.

Де-Муи вошелъ, не предлагая, съ своей стороны, никакихъ вопросовъ.

Чтобы не терять даромъ времени, гугенотъ взялъ перо и чернила и, подойдя къ висвшей на стн великолпной карт Франціи, щинялся отмчать и считать станціи отъ Парижа до По.

Но это занятіе отняло у него не боле четверти часа. И, покончивъ съ нимъ, де-Муи положительно не могъ придумать, что ему длать.

Онъ раза два или три обошелъ кругомъ комнаты, протеръ себ глаза, звнулъ, слъ, потомъ всталъ и снова слъ. Наконецъ, онъ ршилъ воспользоваться позволеніемъ Генриха, въ которомъ, въ виду фамильярныхъ отношеній, существовавшихъ въ ту эпоху между принцами и придворными, не было, въ сущности, ничего особеннаго. Итакъ, де-Муи положилъ на ночной столикъ свои пистолеты, поставилъ на него лампу и растянулся на стоявшей въ глубин комнаты постели съ темнымъ балдахиномъ, положивъ около себя обнаженную шпагу. Такъ какъ въ передней сторожилъ Оршанъ, то де-Муи былъ вполн увренъ, что никто не застигнетъ его врасплохъ, и крпко заснулъ. И при этомъ онъ храплъ такъ громко, что могъ бы поспорить въ этомъ отношеніи съ самимъ королемъ Наваррскимъ.

Въ это время шесть сбировъ со шпагами въ рукахъ и пистолетами за поясомъ тихо проскользнули въ коридоръ, изъ котораго маленькая дверка вела въ покои Екатерины, а большая — къ Генриху.

Впереди шелъ Морвель. Кром обнаженной шпаги и кинжала, у него за поясомъ были засунуты его врные пистолеты, прикрпленные серебряными аграфами.

Дойдя до двери Генриха, Морвель остановился.

— Вы знаете наврное, что часовыхъ нтъ въ коридор? спросилъ онъ, обратившись къ одному изъ людей, повидимому, начальнику маленькаго отряда.

— Да, тамъ нтъ ни одного.

— Хорошо. Теперь нужно только узнать, здсь ли тотъ, кого мы ищемъ.

— Позвольте!— сказалъ начальникъ сбировъ, схвативъ за руку Морвеля, собиравшагося отворить дверь.— Вдь здсь спальня короля Наваррскаго.

— Никто и не споритъ съ вами,— отвтилъ Морвель.

Сбиры съ удивленіемъ переглянулись, а начальникъ ихъ сдлалъ шагъ назадъ.

— И вы хотите, — сказалъ онъ, — арестовать кого-то въ этотъ часъ въ Лувр, въ комнат короля Наваррскаго?

— А что же скажете вы, — спросилъ Морвель, — если я объявлю вамъ, что нужно арестовать самого короля Наваррскаго?

— Я скажу, что это дло серьезное и что безъ приказа, подписаннаго королемъ Карломъ IX…

— Прочитайте вотъ это,— прервалъ его Морвель.

И, вынувъ изъ кармана приказъ, онъ подалъ его начальнику сбировъ.

— Хорошо,— сказалъ тотъ, прочитавъ его,— въ такомъ случа я не могу возразить ничего.

— И вы готовы исполнить приказъ?

— Готовъ.

— Хорошо, — сказалъ Морвель.— Такъ мы устроимся вотъ какъ: двое останутся около этой двери, двое будутъ стоять около двери спальни и двое войдутъ въ нее вмст со мной.

— А дальше?— спросилъ начальникъ сбировъ.

— Выслушайте меня внимательно,— продолжалъ Морвель.— Мы не должны допускать ни криковъ ни сопротивленія со стороны того, кого намъ приказано арестовать. За всякое противодйствіе этому приказу — смерть.

— Ну, идемъ!— сказалъ начальникъ сбировъ одному изъ своихъ подчиненныхъ, который долженъ былъ войти вмст съ нимъ въ спальню Генриха.— Приказъ ясенъ.

— Вполн, — подтвердилъ Морвель.

— Бдный король Наваррскій!— сказалъ одинъ изъ сбировъ.— Должно-быть, ему ужъ на роду написана такая судьба.

— Она написана и здсь,— замтилъ Морвель, взявъ у начальника сбировъ приказъ и спрятавъ его въ грудной карманъ камзола.

Потомъ онъ вложилъ въ замокъ данный ему Екатериной ключъ и, оставивъ около входной двери двухъ сбировъ, вошелъ съ остальными четырьмя въ переднюю.

— Ага!— шепнулъ онъ, услыхавъ долетавшій сюда изъ спальни громкій храпъ.— Мы, какъ кажется, найдемъ здсь того, кого ищемъ!

Оршанъ, думая, что вошелъ король, поспшилъ къ нему навстрчу и очутился лицомъ къ лицу съ пятью вооруженными людьми.

При вид Морвеля, прозваннаго ‘Убійцей королей’, врный слуга отступилъ и заслонилъ дверь спальни.

— Кто вы?— спросилъ онъ.— Что вамъ нужно?

— Гд твой господинъ?— сказалъ Морвель.— Приказываю теб отвчать именемъ короля!

— Мой господинъ?

— Да, король Наваррскій.

— Короля Наваррскаго нтъ дома,— отвтилъ Оршанъ, продолжая охранять дверь,— и потому вамъ незачмъ входить сюда.

— Это ложь!— сказалъ Морвель.— Дай дорогу!

Беарнцы упрямы. Оршанъ заворчалъ, какъ собака его родныхъ горъ, и не двинулся съ мста.

— Вы не войдете, — повторилъ онъ, — короля Наваррскаго нтъ дома.

И онъ ухватился за дверь.

Морвель сдлалъ знакъ. Четыре сбира бросились на упрямца и оттащили его отъ двери, за которую онъ держался, а когда онъ хотлъ крикнуть, Морвель зажалъ ему ротъ рукой.

Оршанъ вцпился зубами въ руку Морвеля, который съ глухимъ крикомъ отдернулъ ее и ударилъ слугу по голов эфесомъ своей шпаги. Оршанъ пошатнулся и упалъ, крича: ‘Убійцы! Убійцы! Убійцы!’

Голосъ его замеръ, и онъ потерялъ сознаніе.

Два сбира остановились около двери, а остальные два и Морвель вошли въ спальню.

При свт горвшей на ночномъ столик лампы они увидали кровать съ опущеннымъ занавсомъ.

— А онъ, какъ кажется, уже не храпитъ, — шепнулъ начальникъ сбировъ.

— Ну, сразу!— сказалъ Морвель.

Въ отвтъ на это изъ-за занавса раздался хриплый крикъ, похожій скоре на львиный ревъ, чмъ на человческій голосъ. Занавсъ стремительно распахнулся, и сбиры увидали сидящаго на постели человка въ кольчуг и шишак, закрывавшемъ ему лобъ до самыхъ глазъ. Онъ держалъ въ рукахъ пистолеты, шпага лежала у него на колняхъ.

Волосы поднялись дыбомъ на голов Морвеля, когда онъ узналъ де-Муи. Онъ страшно поблднлъ и отшатнулся назадъ, какъ будто увидалъ призракъ.

Де-Муи всталъ съ постели и сдлалъ шагъ впередъ. Такимъ образомъ, тотъ, кому слдовало бы защищаться, нападалъ, тотъ же, кому нужно было нападать, отступалъ.

— А, злодй!— глухимъ голосомъ сказалъ де-Муи.— Ты хочешь убить меня, какъ убилъ моего отца!

Только два сбира, вошедшіе въ спальню вмст съ Морвелемъ, слышали эти слова. Сказавъ ихъ, де-Муи прицлился въ лобъ Морвеля. Тотъ опустился на колни въ ту минуту, какъ де-Муи спускалъ курокъ, и когда раздался выстрлъ стоявшій позади Морвеля, сбиръ упалъ, пораженный въ сердце. Морвель тоже выстрлилъ, но пуля его сплющилась о кольчугу де-Муи.

Бросившись впередъ, гугенотъ однимъ ударомъ шпаги разскъ голову другому сбиру и, обернувшись къ Морвелю, напалъ на него.

Бой былъ ужасенъ, но продолжался не долго. Черезъ нсколько минутъ Морвель почувствовалъ, что холодная сталь вонзается ему въ шею. Онъ дико вскрикнулъ и упалъ навзничь, опрокинувъ лампу, которая потухла.

Пользуясь темнотою, де-Муи, сильный и быстрый, какъ герой Гомера, бросился, наклонивъ голову, къ двери въ переднюю. Сбивъ съ ногъ одного сбира и оттолкнувъ другого, онъ промелькнулъ, какъ молнія, между двумя сбирами, охранявшими входную дверь, и выстрлилъ наудачу два раза въ коридоръ. Теперь онъ былъ спасенъ: у него оставался еще одинъ заряженный пистолетъ, не считая шпаги, наносившей такіе страшные удары.

Съ минуту де-Муи колебался, не зная, бжать ли ему къ герцогу Алансонскому, дверь къ которому, какъ ему показалось, немножко пріотворилась, или постараться уйти изъ Лувра. Ршившись на послднее, онъ снова побжалъ быстре, соскочилъ съ десяти ступенекъ, добрался до воротъ, сказалъ пароль и крикнулъ, убгая:

— Ступайте наверхъ, тамъ убиваютъ именемъ короля!

Слова эти ошеломили часовыхъ, и безъ того уже встревоженныхъ доносившимися до нихъ выстрлами. А въ то время, какъ они стояли въ недоумніи, де-Муи свернулъ въ улицу де-Кокъ и исчезъ, не получивъ ни одной царапины.

Это происходило въ ту самую минуту, когда Екатерина остановила капитана Нансэ, сказавъ:

— Оставайтесь здсь вс. Я пойду сама и посмотрю, что такое тамъ происходитъ.

— Но вашему величеству можетъ грозить опасность, — возразилъ капитанъ.— Мой долгъ слдовать за вами.

— Останьтесь здсь!— сказала Екатерина еще боле повелительнымъ тономъ, чмъ въ первый разъ.— Королей охраняетъ сила боле могущественная, чмъ оружіе, сдланное человческими руками.

Капитанъ повиновался.

Екатерина взяла лампу, всунула босыя ноги въ бархатныя туфли и вышла изъ спальни. Войдя въ коридоръ, гд еще не усплъ разлетться дымъ отъ выстрловъ, она неслышно, какъ тнь, двинулась къ комнатамъ короля Наваррскаго.

Крутомъ стояла глубокая тишина.

Дойдя до входной двери, Екатерина переступила черезъ порогъ и увидала въ передней лежащаго безъ чувствъ Оршана.

— А, вотъ слуга!— сказала она.— Немного подальше мы, наврное, увидимъ и господина.

И Екатерина вошла въ спальню.

Тутъ она задла ногой за что-то лежащее на полу и, опустивъ лампу, увидала, что это сбиръ съ разсченной головой. Онъ былъ мертвъ.

На разстояніи шаговъ трехъ отъ него лежалъ пораженный въ сердце начальникъ сбировъ, изъ груди котораго вырывалось предсмертное хрипніе.

Наконецъ, около постели лежалъ еще человкъ. Кровь лилась ручьями изъ двухъ ранъ у него на ше, онъ былъ блденъ, какъ смерть, и, вытягивая свои скорченныя руки, тщетно старался приподняться.

Это былъ Морвель.

Дрожь пробжала по тлу Екатерины. Она увидала, что кровать пуста и, оглядвшись кругомъ, напрасно искала между тремя людьми, лежавшими въ лужахъ крови, того, кого надялась найти.

Морвель узналъ Екатерину. Глаза его широко раскрылись, и онъ сдлалъ полный отчаянія жестъ.

— Ну, что же?— вполголоса спросила Екатерина.— Гд онъ? Что съ нимъ сталось? Несчастный! Неужели вы Дали ему спастись?

Морвель старался сказать что-то, но изъ его груди вырывались только хриплые, безсвязные звуки, красноватая пна показалась у него на губахъ и онъ покачалъ головою въ знакъ юго, что не можетъ говорить.

— Да говори же!— воскликнула Екатерина.— Скажи хоть одно только слово!

Морвель показалъ на свою рану. Изъ груди его снова вырвалось нсколько безсвязныхъ звуковъ, онъ сдлалъ еще одно усиліе и, захрипвъ, потерялъ сознаніе.

Екатерина оглядлась по сторонамъ: ее окружали только трупы и умирающіе, лужи крови стояли на полу и гробовая тишина окутывала эту сцену.

Королева снова попробовала заговорить съ Морвелемъ, но на этотъ разъ онъ даже не пошевелился и лежалъ неподвижно. Изъ грудного кармана его камзола высовывалась какая-то бумага, это былъ подписанный королемъ приказъ объ арест. Екатерина схватила его и спрятала къ себ на грудь.

Въ эту минуту сзади нея скрипнулъ паркетъ. Она обернулась и увидала стоявшаго около двери герцога Алансонскаго. Не выдержавъ, онъ пришелъ сюда и не могъ оторвать глазъ отъ зрлища, которое представилось ему.

— Ты здсь?— сказала Екатерина.

— Да, ваше величество, — отвтилъ герцогъ.— Господи, что же такое здсь происходитъ?

— Иди къ себ, Франсуа, ты скоро узнаешь все.

Герцогъ Алансонскій зналъ гораздо больше, чмъ предполагала Екатерина. Онъ сталъ прислушиваться, какъ только раздались шаги сбировъ въ коридор. Увидавъ, что эти люди во*или къ королю Наваррскому и сопоставивъ это со словами Екатерины, онъ понялъ, что должно произойти, и радовался, что рука сильне его собственной поразитъ его опаснаго друга.

Вскор раздались выстрлы. Франсуа услыхалъ, какъ кто-то пробжалъ по коридору, а затмъ дверь на лстницу распахнулась, коридоръ освтился и онъ увидалъ хорошо знакомый ему вишневый плащъ

— Де-Муи!— воскликнулъ герцогъ.— Де-Муи у короля Наваррскаго! Нтъ, это невозможно! Должно-быть, это ла-Моль.

Тревога охватила его. Онъ вспомнилъ, что сама Маргарита поручила его покровительству этого молодого человка, и ршилъ удостовриться, дйствительно ли онъ пробжалъ по корридору.

Франсуа торопливо поднялся по лстниц и вошелъ въ комнату двухъ пріятелей. Она была пуста, но въ углу вислъ вишневый плащъ ла-Моля. Теперь герцогъ уже не сомнвался: человкъ, котораго онъ видлъ мелькомъ, былъ не ла-Моль, а де-Муи.

Опасаясь, что гугенота схватятъ и онъ выдастъ тайну заговора, герцогъ, поблднвъ отъ ужаса, бросился къ воротамъ Лувра. Тамъ онъ узналъ, что человкъ въ вишневомъ плащ остался цлъ и невредимъ. Онъ только что пробжалъ здсь, крикнувъ, что въ Лувр убиваютъ именемъ короля.

— Онъ ошибся, — пробормоталъ герцогъ Алансонскій.— Именемъ не короля, а королевы-матери.

Успокоившись относительно де-Муи, Франсуа пошелъ въ спальню короля Наваррскаго и увидлъ Екатерину, которая, какъ гіена, бродила среди мертвыхъ тлъ.

Исполняя приказаніе матери, онъ вернулся къ себ, прикинувшись спокойнымъ, несмотря на то, что тревожныя мысли волновали его.

Екатерина, въ отчаяніи отъ этой новой неудачи, позвала капитана Нансэ и распорядилась, чтобы вынесли трупы, а раненаго Морвеля отнесли домой, и не велла будить короля.

— Онъ опять-таки спасся!— пробормотала она, идя къ себ съ низко опущенной головой.— Десница Божія охраняетъ этого человка. Онъ будетъ царствовать! Онъ будетъ царствовать!

Отворяя дверь своей спальни, Екатерина провела рукой по лбу и постаралась улыбнуться.

— Что такое случилось, ваше величество?— спросили вс придворные, кром баронессы де-Совъ, которая отъ волненія не могла произнести ни слова.

— Пустяки,— отвтила Екатерина.— Простая ссора и больше ничего.

— О!— воскликнула вдругъ баронесса де-Совъ, показывая на то мсто, гд прошла королева.— Ваше величество говоритъ, что это пустяки, а между тмъ каждый шагъ вашъ оставляетъ кровавый слдъ на ковр!

IV.
Ночь королей.

Карлъ шелъ рядомъ съ Генрихомъ, опираясь на его руку, за ними слдовали четверо придворныхъ, впереди шли двое слугъ съ факелами.

— Уходя изъ Лувра, — сказалъ король, — я испытываю такое же пріятное чувство, какъ въ то время, когда вхожу въ прекрасный лсъ. Я дышу вольне, я живу, я свободенъ!

Генрихъ улыбнулся.

— Въ такомъ случа вашему величеству было бы хорошо въ горахъ Беарна!— сказалъ онъ.

— Да, и я понимаю, почему теб такъ хочется вернуться туда, — сказалъ король.— Если это желаніе будетъ ужъ очень сильно и ты не выдержишь,— смясь, прибавилъ онъ,— то совтую теб принять вс предосторожности: моя мать Екатерина такъ горячо любить тебя, что ни въ какомъ случа не захочетъ разстаться съ тобой.

— Что будетъ длать ваше величество сегодня вечеромъ?— спросилъ Генрихъ, спша перемнить опасный разговоръ.

— Я хочу кое съ кмъ познакомить тебя, Генрихъ. Ты скажешь свое мнніе.

— Я къ услугамъ вашего величества.

— Направо, направо! Мы идемъ въ улицу де-Барръ.

Короли прошли въ сопровожденіи своей свиты по улиц Саваннери и увидали, какъ изъ потайной двери отеля Кондэ вышли двое мужчинъ, закутанныхъ въ плащи. Одинъ изъ нихъ неслышно затворилъ за собой дверь.

— Ого!— сказалъ король Генриху, который, по своему обыкновенію, смотрлъ, но молчалъ.— На это нужно обратить вниманіе.

— Почему же государь?

— Я сказалъ это не на твой счетъ, Генрихъ, — съ улыбкой отвтилъ король.— Ты увренъ въ своей жен. Ну, а твой кузенъ Кондэ не совсмъ увренъ въ своей, а если увренъ, то очень глупо длаетъ, чортъ побери!

— Но почему же вы знаете, ваше величество, что эти господа были у жены Кондэ?..

— Предчувствіе говоритъ мн это и предосторожности, которыя они принимаютъ. Увидавъ насъ, они прислонились къ двери и не трогаются съ мста. Кром того, покрой плаща одного изъ нихъ, того, который пониже ростомъ… Чортъ возьми! Это было бы очень странно!

— Что?

— Такъ, ничего. Мн пришла въ голову одна мысль… Идемъ!

И онъ направился прямо къ двумъ незнакомцамъ, которые, замтивъ это, пошли въ противоположную сторону.

— Эй, господа!— крикнулъ король.— Остановитесь!

— Намъ, что ли, говорятъ это?— спросилъ одинъ изъ нихъ.

Король и Генрихъ вздрогнули, услыхавъ его голосъ

— Узнаешь ты этотъ голосъ, Генрихъ?— спросилъ король

— Государь, — отвтилъ беарнецъ, — если бы вашъ братъ, герцогъ Анжуйскій, не былъ въ настоящую минуту у Ла-Рошели, я поклялся бы, что это говорилъ онъ.

— Ну, значитъ, онъ не тамъ, — сказалъ Карлъ, — вотъ и все.

— А кто же это съ нимъ?

— Разв ты не узнаешь его спутника?

— Нтъ, государь.

— А между тмъ онъ такого роста, что его не трудно узнать. Ты сейчасъ увидишь его… Эй, остановитесь же, господа!— снова крикнулъ король.— Не слышите вы что ли чортъ возьми!

— Разв вы караульные, что останавливаете насъ?— спросилъ тотъ, который былъ выше ростомъ, высвобождая руку изъ складокъ плаща.

— Считайте насъ хоть за караульныхъ, — отвтилъ король,— но остановитесь, когда вамъ приказываютъ.

— Ты сейчасъ увидишь изверженіе вулкана, — шепнулъ онъ на ухо Генриху.

— Васъ восемь человкъ, — воскликнулъ высокій незнакомецъ, протянувъ руку и открывъ лицо, — но если бы васъ было хоть сто, я все равно сказалъ бы вамъ: ‘Прочь съ дороги!’

— Это герцогъ Гизъ!— прошепталъ Генрихъ.

— А, нашъ кузенъ Лотарингскій!— сказалъ король.— Наконецъ-то вы показались!

— Король!— воскликнулъ герцогъ.

Что касается до его спутника, то онъ старался еще плотне завернуться въ плащъ и стоялъ неподвижно, обнаживъ голову изъ уваженія къ королю.

— Государь, — сказалъ герцогъ Гизъ, — я навщалъ мою невстку, г-жу Кондэ.

— Такъ… И вы взяли съ собой одного изъ вашихъ придворныхъ? Кого же?

— Ваше величество не знаете его, — отвтилъ герцогъ.

— Въ такомъ случа мы познакомимся, — сказалъ король.

И, подойдя къ спутнику Гиза, онъ веллъ слуг приблизиться съ факеломъ.

— Прошу извиненія, братъ!— сказалъ съ худо скрытой досадой герцогъ Анжуйскій, открывъ лицо и поклонившись.

— А, это ты, Генрихъ!.. Но нтъ, это невозможно, я ошибаюсь… Мой братъ Анжуйскій не пошелъ бы ни къ кому, не повидавшись сначала со мной. Онъ знаетъ, что для принцевъ крови, възжающихъ въ Парижъ, есть только одна дорога — въ ворота Лувра.

— Простите, государь,— отвтилъ герцогъ Анжуйскій.— Я прошу ваше величество извинить мой легкомысленный поступокъ.

— А что же длалъ ты, братъ, въ отел Кондэ?— насмшливо спросилъ король..

— Да, наврное, то самое, о чемъ вы только что говорили мн, ваше величество, — замтилъ Генрихъ и, шепнувъ что-то на ухо королю, громко расхохотался.

— Что же это такое?— надменно спросилъ герцогъ Гизъ, который, какъ и вс придворные, привыкъ относиться нсколько свысока къ бдному королю Наваррскому.— Почему мн нельзя навстить мою невстку? Вдь герцогъ Алансонскій навщаетъ же свою.

Генрихъ слегка покраснлъ.

— Какую невстку?— спросилъ Карлъ.— У него, насколько я знаю, есть только одна — королева Елизавета.

— Прошу извиненія, государь! Я хотлъ сказать: свою сестру, королеву Маргариту. Полчаса тому назадъ мы видли ея носилки, по сторонамъ которыхъ шли два какихъ-то франтика.

— Неужели?— спросилъ Карлъ.— Что скажешь ты на это, Генрихъ?

— Что королева Наваррская вольна отправиться, куда ей угодно, хоть я не думаю, чтобы она выхала изъ Лувра.

— А я увренъ въ этомъ,— сказалъ Гизъ.

— И я тоже, — замтилъ герцогъ Анжуйскій.— Носилки остановились на улиц Клошъ-Персе.

— Должно-быть, и ваша невстка,— сказалъ, обращаясь къ герцогу Гизу, Карлъ, — не эта, а вонъ та, — прибавилъ онъ, указавъ сначала на отель Кондэ, а потомъ на отель Гиза, — тоже отправилась вмст съ нею. Он, какъ вы знаете, неразлучны.

— Я не понимаю, что вы хотите сказать, ваше величество.

— Что же тутъ непонятнаго? Это, напротивъ, совершенно ясно. Вотъ потому-то носилки и сопровождали два франта.

— Если королева Наваррская и моя невстка ведутъ себя неприлично, — сказалъ Гизъ, — то попросимъ короля прекратить это.

— Оставимъ въ поко г-жу Кондэ и герцогиню Неверскую, — вмшался Генрихъ.— За свою сестру у короля нтъ никакихъ основаній безпокоиться, а я вполн увренъ въ своей жен.

— Нтъ, нтъ, я хочу выяснить это дло, — сказалъ король.— Только займемся имъ сами. Такъ вы говорите, братъ, что носилки остановились на улиц Клошъ-Персе?

— Да, государь.

— Вы узнаете мсто?

— Узнаю, государь.

— Такъ пойдемте туда и, хоть бы намъ пришлось поджечь этотъ домъ, мы узнаемъ, кто скрывается тамъ!

Съ такимъ намреніемъ, довольно опаснымъ для тхъ, кого оно касалось, два короля и два принца направились на улицу Сентъ-Антуанъ.

Когда они дошли до улицы Клошъ-Персе, Карлъ, не желавшій вмшивать въ дло постороннихъ, отослалъ придворныхъ, сказавъ, что они могутъ располагать своимъ временемъ, но въ шесть часовъ утра должны ждать его около Бастиліи съ двумя верховыми лошадьми.

На улиц Клошъ-Персе было только три дома, и поиски были тмъ легче, что двери двухъ домовъ отворились при первомъ же требованіи, одинъ изъ нихъ находился на углу улицы Сентъ-Антуанъ, другой — на углу улицы Руа де-Сисиль.

Что же касается до третьяго дома, то проникнуть въ него было нелегко. Его охранялъ уже извстный читателю нмецъ-привратникъ, человкъ очень несговорчивый. Въ эту ночь Парижу, казалось, было суждено представлять примры замчательной врности слугъ.

Несмотря на то, что герцогъ Гизъ осыпалъ привратника угрозами на самомъ чистомъ саксонскомъ нарчіи, что Генрихъ Анжуйскій предлагалъ ему набитый золотомъ кошелекъ, а Карлъ называлъ себя начальникомъ патруля,— врный нмецъ оставался непоколебимъ. А когда они все-таки продолжали настаивать, онъ просунулъ между желзными перекладинами дуло пищали. Но эта угроза только насмшила короля, его брата и герцога Гиза: желзныя полосы не позволяли пищали повернуться въ сторону и она могла быть опасна только для слпого, который всталъ бы противъ самаго дула. Что касается до Генриха Наваррскаго, то онъ не принималъ никакого участія въ переговорахъ и сталъ поодаль, какъ бы нисколько не интересуясь всмъ происходившимъ.

Убдившись, что нельзя ни запугать ни соблазнить привратника, герцогъ Гизъ сдлалъ видъ, какъ будто уходитъ съ своими спутниками. Но они ушли недалеко. На углу улицы СентъА-нтуанъ герцогъ нашелъ то, чего искалъ: это былъ громадный камень, одинъ изъ такихъ, какіе употребляли три тысячи лтъ тому назадъ Аяксъ, Теламанъ и Деамедъ. Гизъ взвалилъ его на плечи и пошелъ назадъ, сдлавъ своимъ спутникамъ знакъ слдовать за нимъ. Между тмъ привратникъ, думая, что незнакомцы, которыхъ онъ принялъ за грабителей, ушли совсмъ, заперъ калитку, но не усплъ еще задвинуть ее засовомъ. Герцогъ Гизъ воспользовался этимъ и съ страшной силой бросилъ камень въ калитку. Замокъ отлетлъ вмст съ кускомъ дерева, въ которомъ былъ врзанъ, и калитка распахнулась, сваливъ съ ногъ привратника. Падая, онъ громко вскрикнулъ, чтобы предупредить объ опасности гарнизонъ, который безъ этого могъ бы быть застигнутъ врасплохъ.

Въ эту самую минуту ла-Моль переводилъ съ Маргаритой идиллію еокрита, а Коконна, ссылаясь на то, что онъ тоже грекъ, пилъ съ Генріэттой сиракузское вино. Крикъ привратника прервалъ и ученый и веселый разговоръ.

Въ одно мгновеніе осажденные потушили свчи, открыли окна и бросились на балконъ. Ла-Моль и Коконна, увидавъ подъ нимъ какихъ-то говорившихъ мужчинъ, стали бросать имъ въ головы все, что попадалось подъ руку, и въ то же время подняли страшный шумъ, размахивая шпагами, которыя съ громомъ ударялись плашмя объ стну. Королю, самому ожесточенному изъ осаждающихъ, попала въ плечо серебряная кружка, въ герцога Анжуйскаго полетло блюдо съ кампотомъ изъ лимоновъ и апельсиновъ, а въ герцога Гиза — большой кусокъ дичины.

Одинъ Генрихъ остался невредимъ. Онъ тихонько распрашивалъ привратника, котораго Гизъ привязалъ къ калитк, но тотъ на вс его вопросы отвчалъ какъ всегда:

— Ich verstehe nicht!

Женщины ободряли осажденныхъ и подавали имъ разные метательные снаряды, которые градомъ сыпались на осаждающихъ.

— Чортъ побери!— воскликнулъ Карлъ, когда брошенный съ балкона табуретъ ударилъ его по голов, нахлобучивъ ему шляпу до самаго носа.— Отворяйте сію же минуту или я велю повсить васъ всхъ!

— Мой братъ!— шепнула Маргарита ла-Молю.

— Король!— тихо сказалъ тотъ Генріэтт.

— Король! Король!— остановила герцогиня Коконна, тащившаго къ окну сундукъ. Онъ предназначалъ его для герцога Гиза, въ котораго, главнымъ образомъ, цлился, хоть и не зналъ его.— Говорю же вамъ, король!

Коконна оставилъ сундукъ и съ удивленіемъ взглянулъ на герцогиню.

— Король?— повторилъ онъ.

— Да, король.

— Значитъ, нужно бжать?

— Конечно. Ла-Моль и Маргарита уже ушли. Идемъ скоре!

— Куда?

— Да идемъ же!

Генріэтта схватила Коконна за руку и провела его черезъ потайную дверь въ сосдній домъ. А. оттуда они вмст съ Маргаритой и ла-Молемъ убжали черезъ калитку, выходившую на улицу Тизонъ.

— Гарнизонъ, какъ кажется, сдается, — сказалъ Карлъ.

Подождали нсколько минутъ, ни звука не доносилось до осаждающихъ.

— Должно-быть, они замышляютъ какую-нибудь хитрость,— сказалъ герцогъ Гизъ.

— Врне, они узнали голосъ моего брата короля,— возразилъ герцогъ Анжуйскій, — и обратились въ бгство.

— Имъ во всякомъ случа придется пройти здсь,— сказалъ Карлъ.

— Да, если только у дома нтъ другого выхода,— замтилъ герцогъ Анжуйскій.

— Кузенъ, — сказалъ король герцогу Гизу, — возьмите-ка опять вашъ камень да выбейте эту дверь.

Герцогъ счелъ лишнимъ прибгать къ такой мр. Эта дверь была не такъ крпка, какъ калитка, и онъ выбилъ ее ударомъ ноги.

— Факелы!— крикнулъ король.

Слуги подошли. Факелы потухли, но ихъ снова зажгли. Карлъ IX взялъ одинъ факелъ и подалъ другой герцогу Анжуйскому.

Гизъ пошелъ впередъ, держа шпагу въ рук.

Генрихъ Наваррскій замыкалъ шествіе.

Вошли въ первый этажъ.

Въ столовой былъ сервированъ или, врне, десервированъ ужинъ, который, главнымъ образомъ, доставлялъ осажденнымъ метательные снаряды. Канделабры валялись на полу, мебель была разбросана, какъ попало, и вся посуда, кром серебряной, была разбита вдребезги.

Перешли въ гостиную. Тамъ тоже не нашлось ничего, что могло бы выдать тхъ, кто былъ здсь. Греческія и латинскія книги и нсколько музыкальныхъ инструментовъ — вотъ все, что увидали тамъ.

Спальня охраняла тайну еще лучше. Спускавшаяся съ потолка лампа съ алебастровымъ шаромъ была зажжена, но, повидимому, никто даже не входилъ въ спальню.

— Есть, наврное, другой выходъ, — сказалъ король.

— Наврное, такъ, — согласился герцогъ Анжуйскій

— Но гд же онъ?— спросилъ герцогъ Гизъ.

Искали всюду, но не нашли ничего.

— Гд привратникъ?— спросилъ король.

— Я привязалъ его къ калитк, отвтилъ герцогъ Гизъ.

— Разспросите его, кузенъ.

— Онъ не станетъ отвчать.

— Пустяки! Если развести небольшой огонекъ да немножко погрть ему ноги, такъ заговоритъ.

Генрихъ посмотрлъ въ окно.

— Привратника нтъ тамъ, — сказалъ онъ.

— Кто же отвязалъ его?— быстро спросилъ герцогъ Гизъ.

— Чортъ побери!— воскликнулъ король.— Значитъ, мы ничего не узнаемъ.

— Какъ видите, государь,— сказалъ Генрихъ,— нтъ никакихъ доказательствъ, что моя жена и невстка герцога Гиза были здсь.

— Это правда,— сказалъ Карлъ.— Недаромъ говорится, что не оставляютъ никакого слда: птица въ воздух, рыба въ вод и женщина…

— Итакъ, — прервалъ его Генрихъ, — намъ теперь лучше всего…

— Привести себя въ порядокъ,— докончилъ король.— Мн позаботиться о моемъ ушиб, теб, Анжуйскій, вытереть апельсинный сиропъ, а вамъ, Гизъ, счистить съ себя жиръ отъ жаркого изъ кабана.

И они вс четверо ушли, даже не потрудившись затворить за собою дверь.

— Куда вы отправляетесь, господа?— спросилъ король у своего брата и’герцога Гиза, когда дошли до улицы СентъАнтуанъ.

— Къ Нантулье, государь,— отвтилъ герцогъ Анжуйскій.— Онъ ждетъ насъ ужинать, меня и кузена Лотарингскаго. Не пойдете ли и вы съ нами, ваше величество?

— Нтъ, благодарю, мы идемъ въ противоположную сторону. Хотите взять слугу съ факеломъ?

— Нтъ, ваше величество, — поспшно отвтилъ герцогъ Анжуйскій.— Просимъ принять нашу глубокую благодарность.

— Онъ боится, что я велю подсматривать за нимъ, — шепнулъ на ухо Генриху Наваррскому король и, взявъ его подъ руку, сказалъ:

— Идемъ, Генрихъ. Сегодня я угощаю тебя ужиномъ.

— Значитъ, мы пойдемъ не въ Лувръ?— спросилъ Генрихъ.

— Нтъ, повторяю теб это еще разъ, упрямецъ! Идемъ!

И онъ пошелъ вмст съ Генрихомъ по улиц Жаффруа-Ланье.

V.
Анаграмма.

На половин улицы Жаффруа-Ланье начиналась улица Гарнье, на другомъ конц которой тянулась направо и налво улица де-Барръ.

На разстояніи нсколькихъ шаговъ отъ угла, по направленію къ улиц Мортеллери, стоялъ уединенный домикъ въ саду, окруженномъ высокой стною съ калиткой.

Карлъ вынулъ изъ кармана ключъ, отперъ калитку и, пропустивъ впередъ Генриха и слугу съ факеломъ, снова заперъ ее за собою.

Въ дом было освщено только одно окно. Карлъ съ улыбкой показалъ на него Генриху.

— Государь, я не понимаю, — сказалъ тотъ.

— Ты сейчасъ поймешь.

Генрихъ съ удивленіемъ взглянулъ на Карла. Въ лиц и голос короля была кротость, совершенно преображавшая его. Онъ былъ такъ непохожъ на себя, что Генрихъ не узнавалъ его.

— Я говорилъ теб, Генрихъ,— сказалъ король,— что, уходя изъ Лувра, я ухожу какъ будто изъ ада. А входя сюда, я вхожу въ рай.

— Я очень счастливъ,— отвтилъ Генрихъ, — что ваше величество удостоили взять меня съ собою на небо.

— Дорога туда узка, — продолжалъ король, поднимаясь по узенькой лсенк,— но это еще увеличиваетъ сходство съ раемъ.

— Какой же ангелъ охраняетъ входъ въ вашъ эдемъ, государь?

— Ты сейчасъ увидишь, — отвтилъ Карлъ.

Сдлавъ Генриху знакъ тихонько слдовать за нимъ, онъ отворилъ одну дверь, потомъ другую и остановился на порог, шепнувъ:

— Гляди!

Генрихъ подошелъ и остановился какъ вкопанный, смотря на одно изъ самыхъ чудныхъ зрлищъ, какія когда-либо видлъ.

Молодая женщина лтъ восемнадцати или девятнадцати спала, положивъ голову на постель спящаго ребенка. Она прижимала къ губамъ его маленькія ножки, а длинные волосы ея разсыпались по плечамъ, какъ золотыя волны.

— О, государь,— прошепталъ король Наваррскій, — кто эта прелестная красавица?

— Это ангелъ моего рая, Генрихъ, — отвтилъ король.— Она одна только любитъ меня, какъ человка, а не какъ короля.

Генрихъ улыбнулся.

— Да, какъ человка, — повторилъ Карлъ.— Она любила меня, еще не зная, что я король.

— А съ тхъ поръ, какъ узнала?

— Съ тхъ поръ, какъ узнала, — сказалъ Карлъ со вздохомъ, доказывающимъ, какъ тяжела казалась ему иногда его кровавая корона, — она все же любитъ меня. Можешь по этому судить самъ.

Король подошелъ на цыпочкахъ къ молодой женщин и слегка прикоснулся губами къ ея розовой щечк.

Но какъ ни легко было это прикосновеніе, она все-таки проснулась.

— Карлъ!— прошептала она, открывая глаза.

— Слышишь?— сказалъ Генриху король.— Она называетъ меня Карломъ. Королева зоветъ меня государемъ.

— Вы не одни?— воскликнула молодая женщина.

— Не одинъ, моя дорогая Марія. Я привелъ къ теб другого короля. Онъ счастливе меня, потому что не носитъ короны, и несчастне, потому что у него нтъ Маріи Тушэ. Каждому свое.

— Это король Наваррскій?— спросила Марія.

— Да, онъ самый, мое дитя. Подойди, Генрикъ.

Когда Генрихъ подошелъ, король взялъ его за правую руку.

— Взгляни на эту руку, Марія, — сказалъ онъ.— Это рука добраго брата и врнаго друга. Не случись ея сегодня…

— Что же, Карлъ?

— Не случись ея сегодня, Марія, у нашего ребенка не было бы отца.

Марія вскрикнула, упала на колни и, схвативъ руку Генриха, поцловала ее.

— Хорошо, Марія, хорошо, — сказалъ Карлъ.

— А чмъ же вы отблагодарили его, ваше величество?

— Я отплатилъ ему тмъ же.

Генрихъ съ удивленіемъ взглянулъ на Карла.

— Ты потомъ поймешь мои слова, Генрихъ,— сказалъ тотъ.— А пока взгляни вотъ сюда.

И онъ подошелъ къ постели, на которой лежалъ ребенокъ.

— Если бы этотъ толстенькій мальчуганъ, — сказалъ король, — спалъ не здсь, въ скромномъ домик на улиц де-Барръ, а въ Лувр, это измнило бы многое въ настоящемъ, а можетъ-быть, и въ будущемъ {Этотъ ребенокъ — знаменитый впослдствіи герцогъ Ангулемскій, умершій въ 1650 году — былъ незаконнымъ сыномъ Карла IX.}.

— Мн пріятне, что онъ здсь, а не въ Лувр, — сказала Марія.— Тутъ онъ спитъ спокойне.

— Не будемъ же мшать ему, — сказалъ король.— Такъ хорошо спать, не зная тревожныхъ сновъ.

— Не угодно ли вашему величеству пройти туда?— спросила Марія, показывая на одну изъ дверей.

— Да, идемъ ужинать,— отвтилъ король.

— Вы попросите короля Наваррскаго извинить меня, мой дорогой Карлъ?— сказала Марія.

— Въ чемъ же это?

— Въ томъ, что я отослала слугъ… Государь,— продолжала Марія, обращаясь къ Генриху,— Карлъ любитъ, чтобы никто, кром меня, не прислуживалъ ему.

— Ventre-saint-gris!— воскликнулъ Генрихъ,— это вполн понятно.

Мужчины прошли въ столовую, а любящая, заботливая мать накрыла маленькаго Карла теплымъ одяломъ. Онъ спалъ крпкимъ дтскимъ сномъ, которому завидовалъ его отецъ, и не проснулся.

Укрывъ ребенка, Марія тоже вошла въ столовую.

— Здсь приготовлено только два прибора, — сказалъ Карлъ.

— Позвольте мн прислуживать вамъ обоимъ, — сказала Марія.

— Вотъ видишь, Генрихъ, ты приносишь мн несчастье,— сказалъ Карлъ.

— Почему же это, государь?

— Разв ты не слышишь?

— Прости, прости меня, Карлъ!— сказала Марія.

— Хорошо, прощаю. Только садись вотъ здсь, между нами.

— Изволь.

Она принесла еще одинъ приборъ, сла между двумя королями и стала угощать ихъ.

— А вдь пріятно, — сказалъ король, — имть такое мстечко, гд можно сть и пить, не дожидаясь, чтобы кто-нибудь другой попробовалъ сначала кушанье и вино!

— Поврьте, государь,— отвтилъ Генрихъ, — что я цню это счастье больше, чмъ кто-либо другой.

— Такъ скажи же ей, Генрихъ, что для того, чтобы это счастье продолжалось, ей не слдуетъ вмшиваться въ политику, а въ особенности знакомиться съ моей матерью.

— Королева Екатерина, дйствительно, любитъ ваше величество такъ горячо, что, наврное, стала бы ревновать,— отвтилъ Генрихъ, желая уклониться отъ опасной откровенности короля.

— Рекомендую теб, Марія,— сказалъ Карлъ,— одного изъ самыхъ осторожныхъ и проницательныхъ людей, какихъ я когда-либо зналъ. Онъ провелъ при двор всхъ, а это не шутка. Можетъ-быть, только я одинъ понимаю, что происходитъ, не говорю, у него въ сердц, но въ ум.

— Государь, — сказалъ Генрихъ, — мн жаль, что, преувеличивая одно, вы сомнваетесь въ другомъ.

— Я не преувеличиваю ничего, Генрихъ, — отвтилъ король.— Придетъ день, когда тебя узнаютъ… А какъ хорошо составляетъ оцъ анаграммы, Марія,— прибавилъ онъ.— Попроси его составить анаграмму изъ твоего имени и увидишь, какъ легко онъ это длаетъ.

— Что можно найти въ имени такой незначительной женщины, какъ я?— возразила Марія.— Что хорошаго можетъ получиться изъ буквъ, изъ которыхъ случайно произошло имя Маріи Тушэ?

— Напротивъ,— возразилъ Генрихъ,— составить изъ вашего имени анаграмму такъ легко, что въ этомъ не будетъ никакой заслуги съ моей стороны.

— Ага! Онъ ужъ придумалъ что-то,— сказалъ Карлъ.— Видишь, Марія?

Генрихъ вынулъ записную книжку, вырвалъ изъ нея листокъ, написалъ на немъ:

Marie Touchet (Марія Тушэ).

а подъ этимъ именемъ:

Je charme tout (я очаровываю все)

и подалъ листокъ молодой женщин.

— Это, право же, невроятно!— воскликнула она.

— Что тамъ такое?— спросилъ Карлъ.

— Я не ршаюсь прочитать вслухъ, ваше величество,— отвтила Марія.

— Je charme tout, — сказалъ Генрихъ.— Вотъ какая анаграмма выходитъ изъ имени Маріи Тушэ. Я только поставилъ, какъ это обыкновенно длается, ‘j’ вмсто ‘і’.

— Врно, врно!— воскликнулъ Карлъ.— Буква въ букву! Я хочу, чтобы эта анаграмма была твоимъ девизомъ, Марія: она необыкновенно подходитъ къ теб. Благодарю, Генрихъ, Я велю сдлать этотъ девизъ изъ брилліантовъ и подарю его теб, Марія.

Ужинъ кончился. Два часа пробило на колокольн собора Богоматери.

— А теперь, Марія, — сказалъ Карлъ, — ты дашь Генриху, въ благодарность за его комплиментъ, кресло, гд бы онъ могъ заснуть до утра. Только, пожалуйста, подальше отъ насъ, а то онъ ужаснйшимъ образомъ храпитъ. Если ты проснешься раньше, разбуди меня, въ шесть часовъ утра мы должны быть около Бастиліи. Спокойной ночи, Генрихъ, устраивайся, какъ знаешь, но,— прибавилъ онъ, подойдя къ Генриху и положивъ ему руку на плечо,— но заклинаю тебя жизнью — слышишь, Генрихъ?— заклинаю тебя жизнью, не уходи отсюда безъ меня, а тмъ боле не возвращайся въ Лувръ!

Генрихъ, у котораго ужъ и безъ того возникли подозрнія, не могъ, конечно, отнестись легко къ этому совту.

Карлъ IX ушелъ въ спальню, а Генрихъ, неприхотливый, какъ горецъ, устроился въ кресл и скоро доказалъ на дл, что у короля были достаточныя основанія помстить его подальше отъ себя.

Рано утромъ, когда еще только начинало свтать, Карлъ разбудилъ его. Такъ какъ Генрихъ не раздвался, то ему не пришлось терять много времени на туалетъ. Король казался счастливымъ и улыбался такъ, какъ никогда не улыбался въ Лувр. Часы, которые онъ проводилъ въ домик на улиц де-Барръ, были самыми счастливыми часами въ его жизни.

Карлъ и Генрихъ прошли черезъ спальню. Молодая женщина спала на своей постели, ребенокъ спалъ около нея, въ колыбели. Оба они улыбались во сн.

Карлъ съ минуту смотрлъ на нихъ съ глубокой нжностью, а потомъ обернулся къ Генриху и сказалъ ему:

— Если ты когда-нибудь узнаешь, какую услугу я оказалъ теб ныншней ночью, а со мной случится несчастье, вспомни объ этомъ мальчик!

Не давъ Генриху времени сдлать какой-нибудь вопросъ, Карлъ осторожно поцловалъ въ лобъ Марію и ребенка и, прошептавъ: — До свиданія, мои дорогіе!— вышелъ изъ комнаты.

Генрихъ, задумавшись, послдовалъ за нимъ.

Придворные, которымъ Карлъ веллъ ждать около Бастиліи, стояли тамъ, держа въ поводу двухъ верховыхъ лошадей.

Карлъ знакомъ предложилъ Генриху ссть на одну изъ нихъ, вскочилъ на другую самъ и направился къ вншнимъ бульварамъ.

— Куда мы демъ?— спросилъ Генрихъ.

— Я хочу узнать,— отвтилъ Карлъ,— для одной ли только г-жи Кондэ пріхалъ въ Парижъ герцогъ Анжуйскій и есть ли въ его сердц столько же честолюбія, сколько любви.

Генрихъ не понялъ ничего изъ этого объясненія и молча послдовалъ за Карломъ.

Когда они дохали до Марэ и передъ ними открылось предмстье Сенъ-Іоранъ, Карлъ показалъ Генриху вдаль. Въ сроватомъ утреннемъ туман смутно виднлись какіе-то всадники въ срыхъ плащахъ и мховыхъ шапкахъ. За ними халъ тяжело нагруженный фургонъ. По мр того, какъ они приближались, фигуры ихъ выдлялись ясне и Генрихъ замтилъ среди нихъ какого-то человка въ длинномъ темномъ Плащ и шляп, какія носили въ то время во Франціи. Онъ тоже халъ верхомъ, разговаривая съ своими спутниками.

— Ага!— съ улыбкой проговорилъ Карлъ,— я такъ и думалъ.

— Если я не ошибаюсь, — сказалъ Генрихъ, — этотъ всадникъ въ темномъ плащ — герцогъ Анжуйскій?

— Онъ самый,— отвтилъ Карлъ.— Отъдемъ немножко въ сторону, Генрихъ: я не хочу, чтобы насъ увидали.

— А кто же эти люди въ срыхъ плащахъ и мховыхъ шапкахъ?— спросилъ Генрихъ.— И что такое въ этомъ фургон?

— Эти люди — польскіе послы, — отвтилъ Карлъ, — а въ фургон везутъ корону… Ну, теперь подемъ назадъ, Генрихъ,— прибавилъ онъ, повернувъ лошадь и пуская ее въ галопъ къ воротамъ Тампля.— Я видлъ все, что хотлъ увидать.

V.
Возвращеніе въ Лувръ.

Когда убрали трупы сбировъ, перенесли раненаго Морвеля къ нему въ домъ, вымыли ковры и привели все въ порядокъ въ спальн короля Наваррскаго, Екатерина отпустила своихъ придворныхъ дамъ и попробовала заснуть. Но ударъ былъ слишкомъ жестокъ и разочарованіе слишкомъ сильно. Этотъ ненавистный Генрихъ постоянно ускользалъ изъ ея обыкновенно смертоносныхъ стей. Его какъ будто охраняла какая-то непобдимая сила. Екатерина упорно называла ее случайностью, но внутренній голосъ говорилъ ей, что это не случайность, а судьба. Мысль, что слухъ объ этомъ новомъ покушеніи, распространившись въ Лувр и вн его, еще боле усилитъ вру Генриха и гугенотовъ въ будущее, приводила Екатерину въ отчаяніе. И если бы въ эту минуту случай, съ которымъ она такъ неудачно боролась, привелъ къ ней ея врага, она, вроятно, постаралась бы съ помощью маленькаго флорентинскаго кинжала, всегда висвшаго у нея на пояс, разрушить велнія судьбы, слишкомъ благосклонной къ Генриху.

Ночные часы, такіе долгіе для того, кто ищетъ и не спитъ, медленно проходили одинъ за другимъ, а Екатерина все еще не смыкала глазъ. Множество новыхъ плановъ назрвало въ ея разгоряченномъ мозгу. Какъ только что начало свтать, она встала, одлась безъ посторонней помощи и пошла къ Карлу

Часовые, привыкшіе къ тому, что она приходила къ королю во всякое время дня и ночи, пропустили ее.

Екатерина прошла черезъ переднюю въ оружейный кабинетъ. Тамъ сидла кормилица Карла.

— Что мой сынъ?— спросила королева.

— Король не веллъ входить къ нему до восьми часовъ, ваше величество,— отвтила кормилица.

— Это приказаніе не можетъ относиться ко мн, кормилица.

— Оно не исключаетъ никого, ваше величество.

Екатерина улыбнулась.

— Да, я знаю,— сказала кормилица,— я хорошо знаю, что никто здсь не осмливается оказывать сопротивленіе вашему величеству. А потому и умоляю васъ снизойти къ просьб бдной женщины и не ходить дальше.

— Мн нужно поговорить съ сыномъ, кормилица.

— Я отворю дверь только по формальному приказанію вашего величества.

— Такъ я приказываю теб, — сказала Екатерина.

При такомъ приказаніи королевы-матери, къ которой вс относились еще почтительне и которой боялись еще больше, чмъ самого Карла, кормилица подала Екатерин ключъ. Но та обошлась безъ него.

Она вынула изъ кармана свой собственный ключъ отъ комнаты сына и торопливо отперла дверь.

Спальня была пуста, постель Карла не смята. Его борзая собака, Актіонъ, спавшая на медвжьей шкур, лежавшей вмсто ковра около кровати, встала и лизнула блыя, какъ мраморъ, руки Екатерины.

— А, его нтъ!— сказала королева, нахмуривъ брови.— Въ такомъ случа я подожду.

Она въ тяжеломъ раздумь сла у выходившаго на дворъ Лувра окна, изъ котораго были видны главныя ворота.

Два часа просидла королева около него, блдная и неподвижная, какъ мраморная статуя. Наконецъ, на дворъ въхала группа всадниковъ, во глав которыхъ были Карлъ и Генрихъ Наваррскіе.

Тогда Екатерина поняла, все: очевидно, Карлъ, не желая спорить съ нею и уговаривать ее не трогать Генриха, увезъ его съ собою и такимъ образомъ спасъ.

— Слпой! Слпой! Слпой!— прошептала королева.

Черезъ минуту въ оружейномъ кабинет послышались шаги.

— Теперь, когда мы вернулись въ Лувръ, государь, — сказалъ Генрихъ, — объясните мн, пожалуйста, почему вы увели меня отсюда и какую уелугу вы мн оказали.

— Нтъ, нтъ, Генрихъ,— смясь, отвтилъ Карлъ.— Когда-нибудь ты узнаешь все, но въ настоящую минуту это тайна. Знай только, что мн придется выдержать изъ-за тебя ужасную ссору съ моей матерью.

Сказавъ это, Карлъ откинулъ портьеру и очутился лицомъ къ лицу съ Екатериной.

Сзади короля виднлось изъ-за его плеча блдное, встревоженное лицо беарнца.

— А, вы здсь, матушка!— сказалъ, нахмуривъ брови, Карлъ.

— Да, сынъ мой, — отвтила Екатерина.— Мн нужно поговорить съ тобою.

— Со мной?

— Да, съ тобой однимъ.

— Ну, что жъ,— сказалъ Карлъ, обернувшись къ Генриху,— если нельзя избжать этого, то чмъ скоре покончить, тмъ лучше.

— Я ухожу, государь, — сказалъ Генрихъ.

— Да, оставь насъ,— отвтилъ Карлъ.— И такъ какъ ты католикъ, Генрихъ, то сходи за меня къ месс, а я выслушаю проповдь.

Генрихъ поклонился и вышелъ.

Карлъ IX поспшилъ* предупредить вопросы, которые могла предложить ему мать.

— Ну, матушка, — сказалъ онъ, стараясь обратить все въ шутку, — вы, конечно, ждали меня затмъ, чтобы побранить, вдь такъ? Я самымъ нечестивымъ образомъ разстроилъ вашъ маленькій планъ. Но не могъ же я, чортъ возьми, позволить, чтобы арестовали и заключили въ Бастилію человка, только что спасшаго мн жизнь? Съ вами мн тоже ссориться не хотлось: я добрый сынъ. Да и Богъ наказываетъ дтей, непочтительныхъ къ матери, чему примромъ можетъ служить мой брать Францискъ II. А потому простите меня и сознайтесь, что я сыгралъ съ вами ловкую шутку.

— Ты ошибаешься, Карлъ, — сказала Екатерина, — это не шутка.

— Нтъ, не ошибаюсь, вы сами кончите тмъ, что согласитесь со мной.

— Ты своей неосторожностью,— продолжала Екатерина,— разрушилъ планъ, благодаря которому мы могли открыть многое.

— Планъ? Да разв васъ можетъ затруднить неудача одного плана, матушка? Вы придумаете еще двадцать другихъ и на этотъ разъ я, съ своей стороны, общаю помогать вамъ.

— Теперь твоя помощь не принесетъ пользы, — возразила Екатерина.— Онъ предупрежденъ и будетъ остерегаться.

— Постойте, поговоримъ толкомъ. Что имете вы противъ Генриха?

— То, что онъ составляетъ заговоры.

— Такъ это ваше всегдашнее обвиненіе. Но разв не составляютъ заговоры вс въ этомъ миломъ королевскомъ дворц, который называется Лувромъ?

— А онъ самый главный изъ всхъ и онъ тмъ опасне, что никто не подозрваетъ его.

— Какъ Лоренцино!— замтилъ Карлъ.

— Выслушай меня, — сказала Екатерина, лицо которой омрачилось при этомъ имени, напомнивъ ей одну изъ самыхъ кровавыхъ катастрофъ въ исторіи Флоренціи.— У меня есть средство доказать, что я права.

— Какое же, матушка?

— Спроси у Генриха, кто былъ сегодня ночью у него въ спальн.

— У него въ спальн… сегодня ночью?

— Да. И если онъ скажетъ теб…

— Ну?

— Въ такомъ случа я соглашусь, что ошиблась.

— Но если это была женщина? Не можемъ же мы требовать…

— Женщина?

— Да.

— И эта женщина убила двухъ караульныхъ и опасно ранила Морвеля?

— Ого! Это становится серьезно,— сказалъ король. Значитъ: была пролита кровь?

— Трое остались на мст.

— А тотъ, кто такъ ловко расправился съ ними?

— Остался цлъ и невредимъ и усплъ убжать.

— Клянусь Гогомъ и Магогомъ, какой храбрецъ!— воскликнулъ Карлъ.— Я хочу узнать, кто это, и послдую вашему совту, матушка.

— Ну, а я говорю теб заране, что ты ничего не узнаешь, по крайней мр, отъ Генриха.

— А отъ васъ, матушка? Этотъ человкъ не могъ убжать, не оставивъ за собой никакихъ слдовъ. Можетъ-быть, замтили, какъ онъ былъ одтъ?

— Замтили только, что на немъ былъ очень изящный вишневый плащъ.

— Вишневый плащъ?— сказалъ Карлъ.— Я знаю только одинъ такой плащъ, и настолько замтный, что онъ, дйствительно, могъ броситься въ глаза.

— Вотъ именно, — сказала Екатерина.— Подожди меня здсь, сынъ мой, я посмотрю, исполнили ли мои приказанія.

Екатерина ушла и Карлъ остался одинъ. Онъ съ разсяннымъ видомъ сталъ ходить взадъ и впередъ по комнат, насвистывая охотничью псню. Одна рука его была въ карман, а другая опущена и каждый разъ, какъ онъ останавливался, Актіонъ спшилъ лизнуть ее.

Что касается до Генриха, то онъ, выходя отъ короля, былъ сильно встревоженъ.. Вмсто того, чтобы итти по коридору, онъ пошелъ по маленькой потайной лсенк, о которой мы уже не разъ упоминали и которая вела во второй этажъ. Но не усплъ онъ взойти и на четыре ступеньки, какъ на первомъ же поворот увидалъ какую-то тнь и, остановившись, взялся за рукоятку кинжала. Но эта тнь оказалась женщиной. Она схватила Генриха за руку и нжнымъ, хорошо знакомымъ голосомъ шепнула:

— Слава Богу, государь, вы цлы и невредимы! Я ужасно боялась за васъ. Но Господь, должно-быть услышалъ мою молитву.

— Что же такое случилось?— спросилъ Генрихъ.

— Вы узнаете это, какъ придете къ себ. Не безпокойтесь объ Оршан: я велла перенести его къ себ.

И молодая женщина, какъ бы случайно встртившись съ Генрихомъ на лстниц, быстро прошла мимо него.

— Какъ странно!— пробормоталъ Генрихъ.— Что же все это значитъ и что такое съ Оршаномъ?

Къ сожалнію, баронесса де-Совъ не могла услыхать его вопроса: она была уже далеко.

На верху лстницы внезапно появилась другая тнь, это былъ мужчина.

— Тсъ!— сказалъ онъ.

— А, это вы, Франсуа!

— Не называйте меня по имени.

— Что все это значитъ?

— Ступайте къ себ и узнаете. А потомъ осторожно выйдите въ коридоръ, внимательно оглядитесь по сторонамъ, чтобы узнать, не слдятъ ли за вами, и проходите ко мн, моя дверь будетъ только притворена.

И съ этими словами Франсуа исчезъ такъ же быстро, какъ исчезаютъ во время театральнаго представленія духи и привиднія, проваливаясь подъ сцену.

— Ventre-saint-gris!— пробормоталъ Генрихъ.— Загадка продолжается,-но такъ какъ разгадку я могу узнать у себя, то и пойду къ себ.

Однако Генрихъ не совсмъ спокойно продолжалъ свой путь. Онъ былъ впечатлителенъ — въ молодости впечатлительность замняетъ суевріе. Все отражалось, какъ въ зеркал, въ его душ, а то, что онъ слышалъ, предвщало ему какое то несчастье.

Онъ подошелъ къ своей двери и прислушался: изъ комнаты не доносилось ни звука. Да и Шарлотта сказала, чтобы онъ шелъ къ себ и потому можно было войти, не опасаясь. Въ передней Генрихъ быстро оглядлся. Комната была пуста, не было здсь никакихъ слдовъ того, что произошло.

— Оршана, дйствительно, нтъ, — прошепталъ Генрихъ.

И онъ вошелъ въ спальню.

Тутъ онъ сразу понялъ все.

Несмотря на то, что воды, не жалли, на полу остались большія красныя пятна, одно кресло было сломано, занавсъ кровати изрзанъ шпагами, венеціанское зеркало разбито попавшей въ него пулей, а на стн остался отпечатокъ опиравшейся на нее окровавленной руки. Все это служило доказательствомъ, что въ этой, теперь тихой, какъ могила, комнат происходилъ смертельный бой.

Генрихъ мрачно оглядлъ все это, провелъ рукою по влажному лбу и прошепталъ:

— Теперь я понимаю, какую услугу оказалъ мн король. Меня хотли убить… А де-Муи? Что сдлали они съ де-Муи? Негодяи! Они, наврное, убили его.

Желая услыхать отъ герцога Алансонскаго вс подробности происшедшаго такъ же сильно, какъ тотъ желалъ сообщить ихъ, Генрихъ взглянулъ въ послдній разъ на все окружающее и вышелъ въ коридоръ.

Удостоврившись, что тамъ нтъ никого, король вбжалъ къ герцогу Алансонскому и быстро притворилъ за собою дверь.

Франсуа ждалъ его въ первой комнат. Приложивъ палецъ къ губамъ, онъ схватилъ Генриха за руку и провелъ его въ маленькій, совершенно отдльный кабинетъ въ башн. Тамъ никто не могъ подслушать ихъ разговора.

— Ахъ, какая ужасная ночь, Генрихъ!— сказалъ герцогъ.

— Что же такое случилось?

— Васъ хотли арестовать.

— Меня?

— Да, васъ.

— За что?

— Не знаю. Гд вы были?

— Король увелъ меня вчера вечеромъ въ городъ.

— Значитъ, онъ зналъ, — сказалъ герцогъ Алансонскій.— Но если вы уходили, то кто же былъ у васъ въ спальн?

— Разв кто-нибудь былъ у меня?— спросилъ Генрихъ, прикидываясь изумленнымъ.

— Да, какой-то мужчина. Услыхавъ шумъ, я прибжалъ къ вамъ на помощь, но было уже слишкомъ поздно.

— Этого человка арестовали?— съ безпокойствомъ спросилъ Генрихъ.

— Нтъ, онъ спасся, опасно ранивъ Морвеля и убивъ двухъ сбировъ.

— А, храбрый де-Муи!— воскликнулъ Генрихъ.

— Значитъ, это былъ де-Муи?— быстро спросилъ герцогъ Алансонскій.

Генрихъ понялъ свою ошибку.

— По крайней мр, я такъ думаю, — отвтилъ онъ.— Я просилъ его какъ-нибудь зайти ко мн. Мн хотлось сговориться съ нимъ относительно нашего бгства и предупредить его, что я передалъ вамъ вс мои права на Наваррскій престолъ.

— Но вдь если это узнается, — сказалъ, поблднвъ, герцогъ Алансонскій, — мы пропали!

— Да, Морвель не станетъ молчать, — замтилъ Генрихъ.

— Онъ опасно раненъ въ шею, — сказалъ герцогъ.— Хирургъ, длавшій ему перевязку, говорилъ мн, что раньше восьми дней онъ не будетъ въ состояніи произнести ни слова.

— Восемь дней! Ну, до тхъ поръ де-Муи успетъ скрыться въ безопасное мсто.

— Но вдь возможно и то, что это былъ не де-Муи, — сказалъ герцогъ.

— Вы думаете?

— Да. Этотъ человкъ исчезъ такъ быстро, что замтили только его вишневый плащъ.

— А такой плащъ, — сказалъ Генрихъ, — скоре подходитъ, какому-нибудь придворному щеголю, чмъ солдату. Никому и въ голову не придетъ, что подъ такимъ плащомъ скрывается де-Муи.

— Вы правы, — согласился герцогъ, — скоре ужъ можно бы подозрвать…

Онъ нершительно остановился.

— Что это былъ графъ де-ла-Моль?— спросилъ Генрихъ.

— Думаю, что такъ. Я видлъ, какъ убгалъ этотъ человкъ, и въ первую минуту принялъ его за графа де-ла-Моля.

— Приняли? Такъ очень, можетъ-быть, что это и былъ онъ.

— А ему не извстно ничего?

— Ршительно ничего. Во всякомъ случа ничего важнаго.

— Ну, право же, я начинаю убждаться, что это былъ графъ де-ла-Моль.

— Чортъ возьми!— воскликнулъ Генрихъ.— Это было бы очень непріятно Маргарит: она принимаетъ въ немъ большое участіе.

— Участіе?— взволнованно спросилъ герцогъ Алансонскій.

— Конечно. Разв вы забыли, что она сама рекомендовала его вамъ?

— Да, это правда, — глухимъ голосомъ проговорилъ Франсуа.— Впрочемъ, я, хоть и невольно, оказалъ ей услугу. Чтобы вишневый плащъ не могъ служить уликой противъ графа дела-Моля, я сходилъ къ нему въ комнату и принесъ плащъ сюда.

— Вы поступили очень предусмотрительно. А знаете, теперь я не только готовъ подержать пари, но и принять присягу, что это былъ графъ.

— Даже на суд?

— Клянусь честью, да,— отвтилъ Генрихъ.— Ему, должнобыть, нужно было передать мн что-нибудь отъ Маргариты.

— Если бы я могъ быть увренъ, что вы поддержите меня,— сказалъ герцогъ, — я, право же, обвинилъ бы его.

— А если вы обвините его, братъ, — сказалъ Генрихъ,— я, понятно, не стану опровергать васъ.

— А королева?

— Да, дйствительно, — согласился Генрихъ.

— Нужно узнать, какъ она приметъ это,— сказалъ герцогъ,

— Я пойду и узнаю.

— Не думаю, чтобы она стала противорчить намъ, — продолжалъ герцогъ.— Этотъ молодой человкъ пріобртетъ репутацію храбреца, да еще въ кредитъ. Возможно, впрочемъ, что ему придется заплатить и капиталъ и проценты.

— Что же длать!— замтилъ Генрихъ.— Въ этомъ мір ничто не дается даромъ.

Съ улыбкой кивнувъ герцогу, Генрихъ осторожно выглянулъ въ коридоръ убдившись, что тамъ нтъ никого, онъ быстро проскользнулъ къ лстниц, ведущей въ комнаты Маргариты, и исчезъ.

Королева Наваррская была встревожена не меньше мужа. Ее сильно безпокоило ночное нападеніе, въ которомъ участвовали король, герцогъ Анжуйскій, Генрихъ и Гизъ. Они, положимъ, не открыли ничего такого, что могло бы компрометировать ее: привратникъ, котораго ла-Моль и Коконна отвязали отъ калитки, уврилъ ихъ, что былъ нмъ, какъ могила. Но Маргарита понимала, что два короля и два принца, съ которыми пришлось имть дло простымъ дворянамъ, Коконна и ла-Молю, не стали бы утруждать себя изъ-за пустяковъ и не пытались бы ворваться въ домъ на улиц Клошъ-Персе, не имя на то достаточныхъ основаній. Маргарита провела остальную часть ночи у герцогини и вернулась въ Лувръ на разсвт. Она тотчасъ же легла, но заснуть не могла и вздрагивала при малйшемъ шорох.

Вдругъ она услыхала, что кто-то постучалъ въ потайную дверь. Когда Гильона доложила ей, что пришелъ Генрихъ, она велла впустить его. Король Наваррскій остановился около двери.. Ничто не указывало на то, что онъ считаетъ себя оскорбленнымъ мужемъ. Тонкія губы его, какъ всегда, улыбались и ничто въ его лиц не выдавало тхъ ужасныхъ минутъ, которыя ему только что пришлось пережить.

Онъ вопросительно взглянулъ на Маргариту, какъ бы спрашивая ее, позволитъ ли она ему остаться съ ней наедин. Маргарита поняла взглядъ мужа и знакомъ отпустила Гильону.

— Я знаю, какъ привязаны вы къ своимъ друзьямъ, — сказалъ Генрихъ, когда Гильона ушла, — и мн очень жаль, что я долженъ сообщить вамъ непріятное извстіе.

— Какое?— спросила Маргарита.

— Одинъ изъ нашихъ лучшихъ слугъ очутился въ очень неловкомъ положеніи.

— Кто же именно?

— Да этотъ любезный графъ де-ла-Моль.

— Графъ де-ла-Моль очутился въ неловкомъ положеніи? Но почему же?

— Потому что былъ замшанъ въ томъ, что произошло ныншней ночью.

Несмотря на все свое самообладаніе, Маргарита вспыхнула.

— А что же такое произошло?— наконецъ спросила она, собравшись съ духомъ.

— И вы еще спрашиваете?— воскликнулъ Генрихъ.— Неужели вы не слыхали шума, который былъ ночью въ Лувр?

— Не слыхала.

— Примите въ такомъ случа мои поздравленія, — съ самымъ наивнымъ видомъ сказалъ Генрихъ.— У васъ замчательно крпкій сонъ.

— Но что же такое случилось?— спросила Маргарита.

— Случилось то, что наша добрая матушка приказала Морвелю и шестерымъ сбирамъ арестовать меня.

— Васъ?

— Да, меня.

— За что же?

— Разв можетъ кто-нибудь проникнуть въ тайны такого ума, какъ умъ нашей матери, и разгадать причины ея поступковъ? Я отношусь къ нимъ съ уваженіемъ, но не понимаю ихъ.

— И васъ не было дома?

— Дйствительно такъ, вы отгадали. Вчера вечеромъ король пригласилъ меня сопровождать его. Но если не было меня, зато въ моей спальн былъ другой.

— Кто же этотъ другой?

— Какъ кажется, графъ де-ла-Моль.

— Графъде-ла-Моль?— съ изумленіемъ воскликнула Маргарита.

— И какой молодецъ этотъ провансалецъ!— продолжалъ Генрихъ.— Представьте себ, что онъ ранилъ Морвеля и убилъ двухъ сбировъ!

— Ранилъ г. Морвеля и убилъ двоихъ… Это невозможно!

— Неужели вы сомнваетесь въ его храбрости?

— Нтъ, я говорю только, что графъ де-ла-Моль не могъ быть у васъ.

— Почему же?

— Потому что… потому что…— смутившись, отвтила Маргарита,— потому что онъ былъ въ другомъ мст.

— А если онъ можетъ доказать алиби — дло другое. Онъ скажетъ, гд былъ, и обвиненіе падетъ само собою.

— Гд былъ?— быстро проговорила Маргарита.

— Безъ сомннія… Его сегодня же задержатъ и допросятъ. Къ сожалнію, противъ него есть доказательства…

— Доказательства? Какія же?

— Человкъ, такъ отчаянно защищавшійся, былъ въ вишневомъ плащ.

— Не у одного только графа де-ла-Моля есть вишневый плащъ, — возразила Маргарита.— Я знаю другого…

— Конечно, — прервалъ ее Генрихъ, — и я знаю его. Но тогда произойдетъ вотъ что: если у меня былъ не ла-Моль, значитъ былъ тотъ, другой, въ такомъ же вишневомъ плащ. Вы знаете, кто этотъ другой?

— О, Боже!

— Вотъ въ этомъ то и затрудненіе. Вы, наврное, видли его, какъ и я — ваше волненіе доказываетъ это. Потолкуемъ же, какъ люди, которые говорятъ о чемъ-нибудь очень заманчивомъ… о трон, напримръ… объ очень драгоцнномъ… о жизни, положимъ… Если де-Муи арестуютъ — мы пропали.

— Да, я понимаю это.

— Тогда какъ ла-Моль не можетъ скомпрометировать никого. Вы не считаете его способнымъ выдумать какую-нибудь исторію… уврять, напримръ, что онъ былъ съ дамами… или что-нибудь въ этомъ род?

— Если вы опасаетесь только этого,— отвтила Маргарита,— то можете успокоиться: онъ не скажетъ ничего подобнаго.

— Такъ вы полагаете, что онъ будетъ молчать — молчать даже и въ томъ случа, если ему придется поплатиться за это жизнью?

— Да, онъ будетъ молчать.

— Вы уврены въ этомъ?

— Вполн.

— Ну, значитъ, все къ лучшему, — сказалъ Генрихъ, вставая.

— Вы уходите?— быстро спросила Маргарита.

— Ухожу. Это все, что я хотлъ сказать вамъ.

— И вы идете?..

— Чтобы постараться вывести насъ всхъ изъ затруднительнаго положенія, въ какое поставилъ насъ человкъ въ вишневомъ плащ.

— О, Боже, Боже мой!— съ отчаяніемъ воскликнула Маргарита, ломая руки.— Бдный молодой человкъ!

— А право же,— сказалъ Генрихъ, уходя, — этотъ графъ де-ла-Моль премилый и преуслужливый человкъ!

VII.
Приговоръ.

Карлъ вернулся домой веселый и довольный, но посл десятиминутнаго разговора съ матерью настроеніе его рзко измнилось. Казалось, Екатерина передала ему свой гнвъ, а у него взяла его веселое расположеніе духа.

— Графъ де-ла-Моль!— говорилъ Карлъ.— Графъ де-ла-Моль!.. Нужно позвать Генриха и герцога Алансонскаго, Генриха — потому что этотъ молодой человкъ бывшій гугенотъ, а герцога Алансонскаго — потому что онъ находится у него на служб.

— Зови ихъ, если хочешь, сынъ мой, — отвчала Екатерина,— ты все равно ничего не узнаешь. Я боюсь, что Генрихъ и Франсуа гораздо дружне между собою, чмъ кажется. Разспрашивая ихъ, ты только возбудишь въ нихъ подозрнія, по-моему, лучше подождать нсколько дней и слдить за ними. Если ты дашь виновнымъ вздохнуть, сынъ мой, если ты заставишь ихъ поврить, что они обманули твою проницательность, то, ободренные, торжествующіе, они сами выдадутъ себя. И тогда мы узнаемъ все.

Карлъ ходилъ взадъ и впередъ, не зная, на что ршиться, сдерживая свой гнвъ и прижимая руку къ сердцу, въ которомъ уже зародилось подозрніе.

— Нтъ, нтъ, я не могу ждать,— сказалъ онъ наконецъ.— Вы не знаете, матушка, каково ждать, когда мучатъ подозрнія. Къ тому же эти дворянчики становятся съ каждымъ днемъ все заносчиве, еще сегодня ночью два какихъ-то нахала осмлились сопротивляться мн… Если графъ де-ла-Моль невиненъ — отлично, но я желаю знать, гд былъ графъ де-ла-Моль сегодня ночью въ то время, какъ убивали моихъ людей въ Лувр, а на меня самого нападали на улиц Клошъ-Персе. Пусть позовутъ ко мн сначала герцога Алансонскаго, а потомъ Генриха, я допрошу ихъ порознь. Вы можете оставаться здсь, матушка.

Екатерина сла. Благодаря своему твердому, ршительному характеру, она умла пользоваться каждымъ, казалось бы, даже неблагопріятнымъ обстоятельствомъ, чтобы достичь своей цли. Отъ столкновенія исходитъ звукъ или искра. Звукъ указываетъ путь, искра освщаетъ.

Вошелъ герцогъ Алансонскій. Разговоръ съ Генрихомъ подготовилъ его къ этому свиданію, и онъ былъ спокоенъ.

Отвты его были точны и ясны. Матушка просила его оставаться у себя и потому онъ не знаетъ, что происходило ночью. Но такъ какъ комнаты его выходятъ въ тотъ же коридоръ, что и комнаты короля Наваррскаго, то онъ слышалъ ночью какой-то шумъ, потомъ крики и пистолетные выстрлы. Только тутъ ршился онъ пріотворить дверь въ коридоръ и увидлъ быстро пробжавшаго человка въ вишневомъ плащ.

Карлъ и Екатерина переглянулись.

— Въ вишневомъ плащ?— переспросилъ король.

— Да, — отвтилъ герцогъ Алансонскій.

— И при вид этого плаща у тебя не явилось никакихъ подозрній?

Герцогъ Алансонскій употребилъ вс силы, чтобы солгать какъ можно естественне.

— Въ первую минуту, ваше величество,— отвтилъ онъ,— мн, дйствительно, показалось, что это одинъ изъ моихъ придворныхъ.

— Кто же именно?

— Графъ де-ла-Моль.

— Почему же графъ де-ла-Моль не находился при теб, какъ того требовала его обязанность?

— Я отпустилъ его вечеромъ.

— Хорошо, можете итти,— сказалъ король.

Герцогъ Алансонскій направился къ двери, въ которую вошелъ.

— Нтъ, не сюда, — остановилъ его Карлъ, — пройди вонъ въ ту дверь.

И онъ указалъ ему на дверь, ведущую въ комнату кормилицы.

Карлъ не хотлъ, чтобы герцогъ Алансонскій и Генрихъ встртились.

Онъ не зналъ, что они уже видлись и въ нсколько минутъ успли сговориться между собою.

Посл герцога Алансонскаго вошелъ Генрихъ. Онъ заговорилъ первый, не дожидаясь вопросовъ короля.

— Государь, — сказалъ онъ, — я очень радъ, что вы прислали за мной. Я только что хотлъ самъ итти къ вамъ и искать у вашего величества правосудія.

Карлъ нахмурилъ брови.

— Да, правосудія,— повторилъ Генрихъ.— Прежде всего позвольте мн поблагодарить васъ, государь, за то, что вы увели меня вчера съ собою. Теперь я знаю, что вы спасли мн жизнь. Но за что же, за какіе проступки хотли меня убить?

— Васъ хотли не убить, а арестовать, — живо возразила Екатерина.

— Пусть такъ,— сказалъ Генрихъ.— Но разв я совершилъ какое-нибудь преступленіе, что меня хотли арестовать? Если меня считали виновнымъ вчера вечеромъ, то я остался такимъ же и сегодня утромъ. Скажите, въ чемъ меня обвиняютъ, государь?

Карлъ нершительно взглянулъ на мать, не зная, что отвчать.

— Вы принимаете у себя подозрительныхъ людей, сынъ мой, — сказала Генриху Екатерина.

— Такъ. И сношенія съ этими подозрительными людьми компрометируютъ меня, не правда ли?

— Да, Генрихъ.

— Такъ назовите мн этихъ людей, назовите ихъ мн! Кто они? Поставьте меня съ ними на очную ставку!

— Генрихъ, дйствительно, иметъ право требовать объясненія,— замтилъ король.

— И я требую его!— сказалъ Генрихъ, понимая выгоду своего положенія.— Я требую его у моего добраго брата Карла, у моей доброй матери Екатерины. Разв не держалъ я себя, какъ хорошій мужъ, съ тхъ поръ, какъ женился на Маргарит? Спросите у нея сами. Или какъ врный католикъ? Можете справиться у моего духовника. Или, наконецъ, какъ добрый родственникъ? Въ этомъ поручатся вс, участвовавшіе во вчерашней охот.

— Да, это правда, Генрихъ,— сказалъ король.— Но что же длать? Говорятъ, что ты составляешь заговоры.

— Противъ кого же?

— Противъ меня.

— Если бы это обвиненіе было справедливо, — возразилъ Генрихъ, — мн стоило только не вмшиваться вчера, когда ваша раненая лошадь не могла подняться, а разсвирпвшій кабанъ бросился на васъ.

— А вдь онъ правъ, матушка!— воскликнулъ Карлъ.

— Но кто же былъ у васъ ночью?— спросила Екатерина.

— Въ теперешнее время трудно отвчать даже за себя, а ужъ не только за другихъ, — отвтилъ Генрихъ.— Я вышелъ въ семь часовъ вечера, въ десять мой братъ Карлъ увелъ меня съ собою и я оставался съ нимъ всю ночь. А быть съ его величествомъ и въ то же время знать, что длается у меня, я никоимъ образомъ не могъ.

— И, тмъ не мене, оказывается,— сказала Екатерина,— что одинъ изъ вашихъ людей ранилъ г. Морвеля и убилъ двухъ караульныхъ.

— Одинъ изъ моихъ людей? Кто же это?— спросилъ Генрихъ.

— Вс указываютъ на графа де-ла-Моля.

— Графъ де-ла-Моль не принадлежитъ къ моей свит, ваше величество. Онъ находится на служб у герцога Алансонскаго, которому рекомендовала его ваша дочь.

— Но кто же все-таки былъ у тебя, Генрихъ?— спросилъ Карлъ.— Де-ла-Моль?

— Какъ же могу а знать это, ваше величество? Можетъ-быть, это былъ онъ, а можетъ-быть, нтъ. Графъ де-ла-Моль — хорошій слуга, глубоко преданный королев Наваррской. Онъ часто приходилъ ко мн съ какимъ-нибудь порученіемъ то отъ нея, то отъ самого герцога Алансонскаго. Я не могу утверждать, что это былъ не ла-Моль.

— Это былъ онъ, — сказала Екатерина.— Узнали его вишневый плащъ.

— У графа де-ла-Моля есть вишневый плащъ?

— Да.

— А человкъ, такъ отдлавшій моихъ людей, — сказалъ Карлъ, — и г. Морвеля…

— Былъ въ вишневомъ плащ?— спросилъ Генрихъ.

— Совершенно врно.

— Мн нечего возразить на это, — сказалъ Генрихъ.— Но мн кажется, что въ такомъ случа слдовало бы допрашивать не меня, такъ какъ я даже не былъ дома, а графа де-ла-Моля, который, по вашимъ словамъ, былъ у меня. Только я долженъ обратить вниманіе, ваше величество, на одно обстоятельство.

— А именно?

— Если бы приказъ объ арест предъявили мн, и я, вмсто того, чтобы повиноваться, сталъ бы оказывать сопротивленіе, то, конечно, я былъ бы виноватъ и достоинъ наказанія. Но вдь хотли арестовать не меня, а человка, до котораго этотъ приказъ совсмъ не относится. Его хотли задержать несправедливо, онъ защищался, кстати сказать, великолпно, и имлъ на это полное право.

— Однако…— начала было Екатерина.

— Въ приказ было сказано, чтобы арестовали меня?— спросилъ Генрихъ.

— Да,— отвтила Екатерина,— и самъ король подписалъ его.

— А было тамъ прибавлено, чтобы, въ случа моего отсутствія, арестовали того, кого найдутъ у меня въ спальн?

— Нтъ.

— Значитъ, если не будетъ доказано, что я заговорщикъ, а человкъ, бывшій у меня въ комнат,— мой, сообщникъ, онъ долженъ считаться невиннымъ… Государь, — прибавилъ Генрихъ, обращаясь къ королю,— я не уйду изъ Лувра. По одному слову вашего величества, я готовъ отправиться въ любую тюрьму, въ какую вамъ угодно будетъ заключить меня. Но пока то, въ чемъ меня обвиняютъ, не доказано, я имю право называться и называюсь врнымъ подданнымъ и братомъ вашего величества.

И съ достоинствомъ, котораго до сихъ поръ не замчали въ немъ, Генрихъ поклонился Карлу и вышелъ.

— Браво, Генрихъ!— сказалъ Карлъ, когда король Наваррскій ушелъ.

— Браво? Потому что онъ одержалъ надъ нами верхъ?— спросила Екатерина.

— Такъ что же изъ этого? Когда я съ нимъ фехтую и онъ дотрогивается до меня шпагой, разв я не кричу ему ‘браво’? Вы напрасно относитесь къ нему такъ презрительно, матушка.

— Сынъ мой, — сказала Екатерина, сжимая руку Карла,— я не презираю, а боюсь его.

— И совершенно напрасно, матушка, Генрихъ — мой другъ. Если бы онъ желалъ мн зла, то, какъ онъ самъ говоритъ, ему стоило не вмшиваться, когда кабанъ бросился на меня.

— Да, чтобы герцогъ Анжуйскій, его смертельный врагъ, сдлался французскимъ королемъ?

— Почему бы Генрихъ ни спасъ мн жизнь, — сказалъ Карлъ, — онъ во всякомъ случа спасъ ее и я не хочу, чтобы ему длали непріятности, чортъ побери! Что касается до графа де-ла-Моля, то я потолкую о немъ съ Алансонскимъ, у котораго онъ находится на служб.

Слова эти означали конецъ аудіенціи, и Екатерина ушла, не совсмъ довольная.

Ла-Моль, какъ человкъ незначительный, казался ей слишкомъ ничтожной жертвой.

Войдя къ себ, Екатерина увидала поджидавшую ее Маргариту.

— А, это ты, дочь моя, — сказала она.— Я посылала за тобой вчера вечеромъ.

— Да, я знаю, ваше величество. Меня не было дома.

— А сегодня утромъ?

— А сегодня утромъ я пришла предупредить васъ, что вы собираетесь сдлать большую несправедливость.

— Какую же?

— Вы хотите отдать приказъ арестовать графа де-ла-Моля?

— Ты ошибаешься, дочь моя. Я не приказываю арестовать никого. Приказываетъ король, а не я.

— Не будемъ спорить о словахъ въ такомъ серьезномъ дл, — сказала Маргарита.— Графа де-ла-Моля арестуютъ?

— Очень возможно.

— Его обвиняютъ въ томъ, что ныншней ночью онъ убилъ въ спальн короля Наваррскаго двухъ караульныхъ и ранилъ г. Морвеля?

— Да, его, дйствительно, обвиняютъ въ этомъ.

— И совершенно несправедливо, ваше величество,— сказала Маргарита.— Графъ де-ла-Моль невиненъ.

— Невиненъ?— воскликнула Екатерина, вздрогнувъ отъ радости: она поняла, что Маргарита можетъ разъяснить ей многое.

— Да, невиненъ, — сказала Маргарита.— Онъ не можетъ быть виновнымъ, такъ какъ не былъ у короля.

— А гд же онъ былъ?

— У меня, ваше величество.

— У тебя?

— Да, у меня.

Никакой гнвной вспышки, какой можно было ожидать отъ Екатерины, посл такого признанія принцессы королевской крови, не послдовало. Она только скрестила руки на груди.

— И если графа де-ла-Моля арестуютъ, — проговорила она посл небольшой паузы, — и станутъ допрашивать…

— То онъ скажетъ гд и съ кмъ онъ былъ, — отвтила Маргарита, хоть была совершенно уврена въ противномъ.

— Если это такъ, то ты права, дочь моя. Арестовать графа де-ла-Моля нельзя.

Маргарита вздрогнула: ей показалось, что въ тон, какимъ Екатерина произнесла эти слова, кроется какой-то ужасный и тайный смыслъ. Но возражать ей было нечего — вдь просьбу ея исполнили.

— Итакъ, у короля былъ не графъ де-ла-Моль, — сказала Екатерина.— Значитъ, тамъ былъ кто-то другой.

Маргарита молчала.

— Ты знаешь, кто это былъ, дочь моя?— спросила Екатерина.

— Нтъ, матушка, — нершительно отвтила Маргарита.

— Полно, будь откровенна до конца.

— Повторяю вамъ, ваше величество, что не знаю, — снова сказала Маргарита, невольно поблднвъ.

— Хорошо, хорошо, мы разслдуемъ это,— равнодушно проговорила Екатерина.— Можешь итти, дочь моя. Не безпокойся, мать позаботится, чтобы твоя репутація не пострадала.

Маргарита ушла.

— А, они заодно!— пробормотала Екатерина.— Генрихъ и Маргарита сговариваются между собою. Мужъ закрываетъ глаза на все, лишь бы жена молчала. Вы очень ловки, дти мои, и, наврное, воображаете себя сильными. Но вся ваша сила въ союз, а я разобью васъ поодиночк. Да и наступитъ же, наконецъ, день, когда Морвель будетъ въ состояніи произнести хоть одно слово или написать нсколько буквъ, и въ этотъ день мы узнаемъ все… Да, узнаемъ, но къ тому времени виновный будетъ уже въ безопасности. Самое лучшее разъединить ихъ теперь же.

Придя къ такому ршенію, королева снова пошла къ сыну. Онъ разговаривалъ съ герцогомъ Алансонскимъ.

— А, это вы, матушка?— нахмуривъ брови, сказалъ Карлъ.

— Почему же ты не прибавилъ ‘опять’? Вдь ты подумалъ это, Карлъ.

— Въ моихъ мысляхъ я не обязанъ отдавать отчетъ никому, — отвтилъ король темъ довольно грубымъ тономъ, какимъ говорилъ иногда даже съ Екатериной.— Что вамъ нужно? Говорите скоре.

— Я пришла сказать теб, Карлъ, что ты былъ правъ. А ты ошибался, Франсуа.

— Въ чемъ?— спросили оба брата.

— У короля Наваррскаго былъ не графъ де-ла-Моль.

— Неужели?— воскликнулъ, поблднвъ, Франсуа.

— А кто же?— спросилъ Карлъ.

— Пока еще неизвстно,— отвтила Екатерина,— мы узнаемъ все, когда Морвель будетъ въ состояніи говорить. Оставимъ пока этотъ вопросъ въ сторон — онъ скоро разъяснится — и вернемся къ графу де-ла-Молю.

— Если графъ де-ла-Моль не былъ у короля Наваррскаго,— сказалъ Карлъ,— то какое же вамъ дло до того, матушка?

— Онъ, дйствительно, не былъ у короля, но онъ былъ… у королевы.

— У королевы?— расхохотавшись, воскликнулъ Карлъ.

— У королевы?— пробормоталъ, поблднвъ, какъ смерть, герцогъ Алансонскій.

— Нтъ, нтъ, это вздоръ!— сказалъ король.— Гизъ говорилъ мн, что ему попались навстрчу носилки Марго.

— Что же это доказываетъ?— возразила королева.— Вдь у нея есть домъ въ город.

— На улиц Клошь-Персе?— воскликнулъ король.

— Да.

— О, это ужъ слишкомъ!— сказалъ герцогъ Алансонскій.— И она же сама рекомендовала мн графа де-ла-Моля!

— А, теперь понимаю!— сказалъ вдругъ король.— Значитъ, это онъ защищался противъ насъ ныншней ночью и швырнулъ мн въ голову серебряную кружку! Негодяй!

— Да, да, негодяй!— повторилъ Франсуа.

— Вы правы, дти мои, — сказала Екатерина, какъ бы не понимая, какія чувства волнуютъ ея сыновей.— Если этотъ господинъ проговорится, выйдетъ ужасный скандалъ. Онъ можетъ погубить репутацію французской принцессы, для этого ему достаточно только выпить лишнее.

— Или расхвастаться, — добавилъ Франсуа.

— Конечно, конечно, — согласился Карлъ.— Но не можемъ же мы довести дла до суда, если Генрихъ не выступитъ истцомъ.

— Сынъ мой, — сказала Екатерина, положивъ руку на плечо Карла и какъ бы стараясь этимъ движеніемъ обратить, его вниманіе на свои слова,— выслушай меня внимательно. Совершонъ ужасный поступокъ и можетъ произойти скандалъ. Но не съ помощью судей и палача наказываются такія преступленія противъ августйшихъ особъ. Если бы вы были простыми дворянами, то мн нечего было бы учить васъ — вы оба храбры. Но одинъ изъ васъ король, а другой — принцъ, и потому вы не можете биться съ дворяниномъ. Отомстите, какъ принцы.

— Тысяча чертей!— воскликнулъ Карлъ.— Вы правы, матушка, я постараюсь придумать что-нибудь.

— Я помогу вамъ, братъ, — сказалъ Франсуа.

— А я, — сказала Екатерина, развязывая черный шелковый шнурокъ съ кистями на концахъ, который три раза опоясывалъ ея талью и спускался до колнъ, — я ухожу и оставляю вамъ вотъ это вмсто себя.

И она бросила шнурокъ къ ногамъ братьевъ.

— А, понимаю,— сказалъ Карлъ.

— Этотъ шнурокъ…— проговорилъ герцогъ Алансонскій, поднимая его.

— Это наказаніе и молчаніе,— торжествующимъ тономъ докончила Екатерина.— Только, — добавила она,— слдовало бы посвятить во все это Генриха и добиться его участія.

И она ушла.

— Его будетъ не трудно уговорить, когда онъ узнаетъ, что жена измняетъ ему,— сказалъ герцогъ Алансонскій.— Итакъ,— продолжалъ онъ, обращаясь къ королю,— вы согласны съ мнніемъ матушки?

— Вполн,— отвтилъ король.— Это будетъ непріятно Маргарит, но доставитъ удовольствіе Генриху.

Позвавъ караульнаго офицера, Карлъ веллъ попросить къ себ короля Наваррскаго, но тотчасъ же измнилъ свое ршеніе.

— Нтъ, нтъ, — сказалъ онъ, — я пойду къ нему самъ. А ты, Алансонскій, предупреди Анжуйскаго и Гиза.

И король, выйдя изъ комнаты, пошелъ по винтовой лсенк, которая вела во второй этажъ, къ самой двери Генриха.

VIII.
Планы мщенія.

Посл допроса, который Генрихъ выдержалъ такъ блистательно, онъ воспользовался свободной минутой и отправился къ баронесс де-Совъ. Тамъ онъ нашелъ Оршана, совершенно оправившагося посл своего обморока. Генрихъ сталъ разспрашивать его, но узналъ немногое. Оршанъ могъ только сообщить ему, что какіе-то вооруженные люди ворвались къ нимъ и что ихъ начальникъ ударилъ его по голов эфесомъ шпаги, отчего онъ потерялъ сознаніе.

Объ Оршан никто не справлялся. Екатерина видла его въ то время, какъ онъ лежалъ безъ чувствъ, и приняла его за мертваго. Онъ пришелъ въ себя, когда она удалялась, а капитанъ Нансэ, которому она поручила привести все въ порядокъ, еще не усплъ прійти.

Генрихъ попросилъ Шарлотту оставить у себя Оршана до тхъ поръ, пока не получатся извстія отъ де-Муи, который, какъ онъ надялся, долженъ былъ скоро прислать ему всточку о себ. Тогда онъ отправитъ къ нему отвтъ съ Оршаномъ и вмсто одного врнаго человка ему можно будетъ разсчитывать на двоихъ.

Принявъ такое ршеніе, Генрихъ вернулся къ себ и сталъ, глубоко задумавшись, ходить взадъ и впередъ по комнат. Вдругъ дверь отворилась и вошелъ король.

— Ваше величество!— воскликнулъ Генрихъ, бросившись къ нему навстрчу.

— Я самъ… Ну, право же, Генрихъ, ты такой славный малый, что я начинаю любить тебя все больше и больше!

— Ваше величество слишкомъ милостивы ко мн.

— У тебя есть только одинъ недостатокъ, Генрихъ.

— Какой? Тотъ, что я предпочитаю псовую охоту соколиной? Вы не разъ упрекали меня въ этомъ, государь.

— Нтъ, нтъ, я подразумвалъ не это, Генрихъ. Я говорилъ о другомъ.

— Въ такомъ случа соблаговолите объясниться, ваше величество, и я постараюсь исправиться, — сказалъ Генрихъ, видя по улыбк Карла, что тотъ въ хорошемъ расположеніи духа.

— Твой недостатокъ состоитъ въ томъ, Генрихъ, что, несмотря на свои прекрасные глаза, ты видишь не такъ хорошо, какъ бы слдовало.

— Неужели же я, самъ того не подозрвая, близорукъ?

— Хуже, Генрихъ, еще хуже. Ты слпъ.

— Слпъ?— сказалъ беарнецъ.— Но, можетъ быть, такое несчастье случается со мной только въ то время, какъ я закрываю глаза?

— Да, да, ты на это способенъ, — замтилъ Карлъ.— Во всякомъ случа я намренъ открыть ихъ теб.

— Я слушаю, государь.

— Когда вчера вечеромъ Гизъ сказалъ, что видлъ носилки твоей жены и что ее сопровождалъ какой-то франтъ, ты не захотлъ поврить ему?

— Государь,— отвтилъ Генрихъ, — разв можно поврить, что сестра вашего величества способна на такой неблагоразумный поступокъ?

— Когда онъ сказалъ, что твоя жена отправилась на улицу Клошъ-Персе, ты тоже не захотлъ поврить ему?

— Разв возможно предположить, государь, чтобы французская принцесса такъ рисковала своей репутаціей?

— Когда мы осаждали домъ на улиц Клошъ-Персе, — продолжалъ король, — и въ меня пустили серебряной кружкой, попавшей мн въ плечо, герцогу Анжуйскому швырнули апельсинный компотъ на голову, а Гизу кабанью ногу въ лицо, видлъ ты на балкон двоихъ мужчинъ и двухъ женщинъ?

— Я не видалъ никого. Ваше величество, можетъ-быть, припомните, что я разспрашивалъ привратника.

— А я видлъ ихъ.

— Если ваше величество видли, значитъ, они были тамъ.

— Да, я видлъ двоихъ мужчинъ и двухъ женщинъ. Ну, такъ теперь мн извстно наврное, что одна изъ этихъ женщинъ была Марго, а одинъ изъ мужчинъ — графъ дела-Моль.

— Какъ же это такъ?— спросилъ Генрихъ.— Вдь если графъ де-ла-Моль былъ на улиц Клошъ-Персе, то онъ не могъ быть здсь.

— Онъ и не былъ здсь. Но теперь вопросъ не въ томъ, кто былъ тутъ — мы узнаемъ все, когда этотъ оселъ Морвель будетъ въ состояніи писать или говорить. Дло въ томъ, что Марго обманываетъ тебя.

— Не слдуетъ врить всякимъ сплетнямъ, государь.

— Вдь я же говорилъ теб, что ты не только близорукъ, а совсмъ слпъ, чортъ возьми! Поврь же мн, наконецъ, упрямецъ! Повторяю теб, что Марго обманываетъ тебя. Мы сегодня вечеромъ задушимъ ея возлюбленнаго.

Генрихъ вздрогнулъ и съ изумленіемъ взглянулъ на короля.

— Сознайся, Генрихъ, что въ глубин души ты ничего не умешь противъ этого,— продолжалъ король.— Марго, конечно, раскричится, какъ сто тысячъ воронъ, но, клянусь честью, тмъ хуже для ноя. Я не хочу, чтобы тебя длали несчастнымъ. Герцогъ Анжуйскій можетъ сколько угодно обманывать Кондэ, мн до этого дла нтъ, такъ какъ Кондэ — мой врагъ. Но ты… ты мой братъ… Больше, чмъ братъ — ты мой другъ.

— Однако, государь…

— И я не хочу, чтобы тебя оскорбляли и издвались надъ тобою. Ужъ довольно давно ты служишь предметомъ насмшекъ всхъ этихъ дворянчиковъ, которые прізжаютъ изъ провинціи подбирать наши крохи и ухаживать за нашими женами. Тебя обманули, Генрихъ, это можетъ случиться со всякимъ. Но, клянусь, я дамъ теб случай великолпнйшимъ образомъ отомстить. Вотъ увидишь, что завтра вс будутъ говорить: ‘А король Карлъ, должно-быть, очень любитъ своего брата Генриха: ныншней ночью онъ заставилъ графа де-ла-Моля преуморительно высунуть языкъ’.

— Это ужъ ршено, государь?

— Ршено и поднисано. Мы расправимся съ нимъ сами: я, Анжуйскій, Алансонскій и Гизъ. Король, два принца крови и владтельный герцогъ, не считая тебя. Кажется, этому господину не на что будетъ пожаловаться.

— Какъ, не считая меня?

— Да вдь ты, конечно, будешь съ нами?

— Я?

— Да, ты. Ты по-королевски нанесешь этому молодцу ударъ кинжаломъ въ то время, какъ мы накинемъ ему петлю на шею.

— Вы слишкомъ добры ко мн, ваше величество. Но почему вы знаете…

— Чортъ возьми! Этотъ негодяй, какъ кажется, хвастался. Онъ видается съ Марго то въ Лувр, то въ ея дом, на улиц Клошъ-Персе. Они вмст сочиняютъ стихи, пасторали… Хотлось бы мн взглянуть на стихи этого франта!.. Смотри же, возьми съ собой кинжалъ поостре.

— Государь, — сказалъ Генрихъ, — принимая во вниманіе вс обстоятельства…

— Что такое?

— Ваше величество согласитесь, что мое присутствіе и личное участіе въ этомъ дл было бы не совсмъ прилично. Оно касается меня слишкомъ близко, и потому мое вмшательство можетъ быть приписано жестокости. Ваше величество мстите за честь сестры, мстите фату, хвалившемуся благосклонностью Маргариты и оклеветавшему ее. Съ вашей стороны такая месть вполн понятна и не можетъ повредить репутаціи моей жены, которую я продолжаю считать невинной. Но если и я приму участіе въ этомъ дл, то выйдетъ ужъ нчто другое. Это будетъ ужъ не правосудіе, а мстительность, не заслуженное наказаніе, а убійство, и жену мою станутъ считать не оклеветанной, а виновной.

— Чортъ возьми. Твои слова — чистое золото, Генрихъ. Я сейчасъ только говорилъ матушк, что ты уменъ, какъ чорть!

И Карлъ ласково взглянулъ на Генриха, который поклонился, благодаря за комплиментъ.

— Но ты все-таки доволенъ, что тебя избавятъ отъ этого франта?— спросилъ король.

— Все, что длаетъ ваше величество,— хорошо,— отвтилъ Генрихъ.

— Ну, и отлично, предоставь мн дйствовать за тебя. Будь спокоенъ, все будетъ сдлано, какъ слдуетъ.

— Я вполн полагаюсь на ваше величество.

— Въ которомъ часу приходитъ онъ обыкновенно къ твоей жен?

— Около девяти часовъ вечера.

— А уходитъ?

— До меня. Мн ни разу не случалось встрчаться съ нимъ.

— А именно?

— Около одиннадцати часовъ.

— Хорошо. Ступай сегодня къ Марго въ полночь, къ этому времени все ужъ будетъ кончено.

И Карлъ, дружески пожавъ Генриху руку и еще разъ увривъ его въ своемъ расположеніи, вышелъ, насвистывая свою любимую охотничью псню.

— Ventre-saint-gris!— пробормоталъ Генрихъ, провожая глазами уходившаго короля.— Готовъ поручиться, что всю эту чертовщину придумала королева-мать. Она ужъ не знаетъ, что выдумать, чтобы поссорить насъ, меня и жену. Такихъ примрныхъ супруговъ!

И Генрихъ засмялся такъ, какъ смялся, когда никто не могъ ни видть ни слышать его.

Около семи часовъ вечера, въ тотъ самый день, какъ происходило все это, красивый молодой человкъ, только что взявшій ванну, стоялъ передъ зеркаломъ въ одной изъ комнатъ Лувра и, причесываясь и прихорашиваясь, напвалъ псню.

Около него спалъ или, врне, потягивался, лежа на постели, другой молодой человкъ.

Первый былъ нашъ пріятель ла-Моль, о которомъ было только толковъ въ этотъ день, второй — его другъ Коконна.

Ла-Моль не слыхалъ грома надвигавшейся на него грозы и не видалъ блеска сверкавшей молніи. Вернувшись къ себ въ три часа утра, онъ лежалъ въ постели до трехъ часовъ пополудни и то спалъ, то мечталъ, строя воздушные замки на томъ зыбучемъ песк, который называется жизнью. Потомъ онъ всталъ, взялъ ванну, пообдалъ у метра ла-Гюрьера и, вернувшись въ Лувръ, занялся своимъ туалетомъ, собираясь отправиться, какъ всегда, къ королев.

— Такъ ты говоришь, что обдалъ?— звая, спросилъ Коконна.

— Да, и съ большимъ аппетитомъ.

— Почему же ты не взялъ меня съ собою? Какой ты эгоистъ!

— Ты спалъ такъ крпко, что мн не хотлось будить тебя. А знаешь что? Устрой себ ужинъ вмсто обда. Главное, не забудь спросить у ла-Гюрьера то анжуйское винцо, которое онъ получилъ на-дняхъ.

— Хорошо оно?

— Спроси только и увидишь самъ.

— А ты куда собираешься?

— Куда я собираюсь?— сказалъ ла-Моль, удивляясь, что пріятель сдлалъ ему такой вопросъ.— Я иду ухаживать за королевой.

— А не пойти ли мн пообдать въ нашъ домикъ на улиц Клотъ-Персе?— сказалъ Коконна.— Тамъ, наврное, найдутся остатки отъ вчерашняго ужина и есть очень недурное аликанте.

— Это будетъ неблагоразумно съ твоей стороны, Аннибалъ, посл того, что случилось сегодня ночью. Къ тому же съ насъ взяли слово не ходить туда однимъ… Передай-ка мн мой плащъ!

— Ахъ, да, — сказалъ Коконна, — я и забылъ, что мы дали слово… Да куда же къ чорту провалился твой плащъ?.. А, вотъ онъ!

— Нтъ, это не тотъ. Ты даешь мн черный, а мн нуженъ вишневый. Королева находитъ, что онъ идетъ ко мн больше.

— Ищи его самъ, — сказалъ Крконна, оглядвшись по сторонамъ,— я не могу найти его.

— Не можешь найти? Да гд же онъ?

— Ты, должно-быть, продалъ его.

— Съ какой стати? У меня еще есть шесть экю.

— Такъ наднь мой.

— Ну, нтъ! Въ зеленомъ камзол и желтомъ плащ я буду похожъ на попугая.

— Клянусь честью, ты ужъ слишкомъ разборчивъ! Въ такомъ случа устраивайся самъ, какъ знаешь.

Въ ту минуту, какъ ла-Моль, перерывъ все, началъ осыпать проклятіями воровъ, забирающихся даже въ Лувръ, въ комнату вошелъ пажъ герцога Алансонскаго съ драгоцннымъ плащомъ въ рукахъ.

— А, вотъ онъ!— воскликнулъ ла-Моль.— Наконецъ!

— Вотъ вашъ плащъ, г. графъ, — сказалъ пажъ.— Его высочество держалъ пари относительно его цвта и, желая удостовриться, правъ ли онъ, веллъ принести плащъ къ себ.

— Я искалъ его только потому, что собирался выйти, — отвтилъ ла-Моль.— Но если онъ нуженъ его высочеству…

— Нтъ, г. графъ, онъ больше уже не нуженъ ему.

Пажъ ушелъ, а ла-Моль надлъ плащъ.

— Ну, какъ же ты ршилъ?— спросилъ онъ.

— Пока еще никакъ, — отвтилъ Коконна.

— Будешь ты дома вечеромъ?

— Какъ же ты хочешь, чтобы я зналъ это?

— Ты не знаешь, что будешь длать черезъ два часа?

— Я знаю, что буду длать, но не знаю, что меня заставятъ длать.

— Кто? Герцогиня Неверская?

— Нтъ, герцогъ Алансонскій.

— Я, дйствительно, замтилъ, — сказалъ ла-Моль, — что онъ съ нкотораго времени очень любезенъ съ тобой.

— Да, это правда, — согласился Коконна.

— Значитъ, теб нечего безпокоиться за будущее,— смясь, сказалъ ла-Моль.— Онъ выведетъ тебя въ люди.

— Полно! Младшій-то сынъ?

— Ему такъ хочется сдлаться старшимъ,— сказалъ ла-Моль,— что небо, можетъ-быть, совершитъ чудо ради него… Итакъ, ты. не знаешь, гд будешь вечеромъ?

— Не знаю.

— Такъ убирайся къ чорту… или лучше прощай!

— Какой чудакъ этотъ ла-Моль!— проворчалъ Коконна, когда другъ его ушелъ.— Онъ хочетъ, чтобы я сказалъ, гд буду вечеромъ. А какъ могу я знать это? Я знаю только одно, что мн хочется спать!

И онъ снова легъ.

А ла-Моль отправился къ королев. Въ извстномъ читателю коридор онъ встртился съ герцогомъ Алансонскимъ.

— А, это вы, графъ де-ла-Моль?— сказалъ герцогъ.

— Да, ваше высочество,— отвтилъ, почтительно поклонившись, ла-Моль.

— Вы уходите изъ Лувра?

— Нтъ, ваше высочество, я иду засвидтельствовать мое почтеніе ея величеству, королев Наваррской.

— А въ которомъ часу вы уйдете отъ нея, графъ де-ла-Моль?

— Вашему высочеству угодно что-нибудь приказать мн?

— Пока нтъ, но мн нужно будетъ поговорить съ вами вечеромъ.

— Въ которомъ часу?

— Между девятью и десятью.

— Я буду имть честь явиться въ это время къ вашему высочеству.

Ла-Моль поклонился и пошелъ дальше.

— Этотъ герцогъ, — пробормоталъ онъ, — бываетъ иногда блденъ, какъ настоящій мертвецъ. Странно!

Черезъ минуту онъ постучалъ въ дверь, ведущую въ покои королевы Наваррской. Поджидавшая его Гильона тотчасъ же провела его къ Маргарит.

Королева была занята работой, повидимому, сильно утомившей ее. Листъ бумаги со множествомъ помарокъ и томъ Изократа лежали около нея. Она сдлала ла-Молю знакъ подождать и, докончивъ фразу, бросила перо и предложила молодому человку ссть около нея.

Ла-Моль такъ и сіялъ. Никогда, казалось, не былъ он такъ красивъ и такъ веселъ.

— Рчь Изократа!— воскликнулъ онъ, взглянувъ на книгу.— Что вы будете длать съ нею?.. Ого, вы переводите съ греческаго на латинскій: Ad Sarmatiae legatos reginae Margaritae concio!.. Значитъ, вы хотите привтствовать этихъ варваровъ по-латыни?

— Что же длать?— отвтила Маргарита.— Вдь они не говорятъ по-французски.

— Но какъ же можете вы писать отвтъ, не зная, что скажутъ они?

— Я могла бы отвтить вамъ, что буду говорить, не подготовившись, но обманывать васъ я не хочу. Мн дали заране прочитать ихъ рчь, и я отвчаю на нее.

— Значитъ, послы прідутъ скоро?

— Они уже здсь съ сегодняшняго утра.

— Но никто еще не знаетъ этого?

— Да, они пріхали инкогнито. Торжественный въздъ ихъ отложенъ, какъ кажется, до послзавтра. Вы увидите, — съ довольнымъ видомъ прибавила Маргарита, — что мой отвтъ составленъ по цицероновски. Впрочемъ, довольно объ этихъ пустякахъ. Поговоримъ о томъ, что случилось съ вами.

— Со мной?

— Да.

— Что же такое со мной случилось?

— Полноте! Какъ вы ни храбритесь, а я все-таки замчаю, что вы сегодня блдне обыкновеннаго.

— Должно-быть, оттого, что я слишкомъ много спалъ. Смиренно сознаюсь въ этомъ.

— Не будьте такимъ фанфарономъ, ла-Моль. Я знаю все.

— Такъ потрудитесь сказать мн, въ чемъ дло. Я, съ своей стороны, не знаю ничего.

— Хорошо, отвчайте мн откровенно. Что спрашивала у васъ королева-мать?

— Королева-мать? Разв она хотла говорить со мною?

— Какъ? Вы не видались съ нею?

— Нтъ.

— А съ королемъ Карломъ?

— И съ нимъ нтъ.

— А съ королемъ. Наваррскимъ?

— Тоже нтъ.

— Ну, а герцога Алансонскаго вы видли?

— Да, я встртился съ нимъ сію минуту въ коридор.

— Что онъ вамъ сказалъ?

— Что ему нужно будетъ дать какія-то приказанія между девятью и десятью часами вечера.

— И больше ничего?

— Ничего.

— Странно!

— Что же кажется вамъ страннымъ?

— То, что вы ничего не знаете.

— А что такое случилось?

— Случилось то, что въ продолженіе всего ныншняго дня вы висли надъ пропастью!

— Я?

— Да, вы.

— Какимъ это образомъ?

— Слушайте. Сегодня ночью хотли арестовать короля Наваррскаго. Его не было дома, а въ его спальн застали де-Муи. Онъ убилъ троихъ и убжалъ такъ быстро, что замтили только его вишневый плащъ.

— Ну?

— Ну, этотъ вишневый плащъ, который разъ обманулъ меня, обманулъ и другихъ. Васъ подозрваютъ, васъ даже обвиняютъ въ тройномъ убійств. Сегодня утромъ васъ хотли арестовать, судить и — кто знаетъ?— можетъ-быть, обвинить. Вдь для того, чтобы спасти свою жизнь, вы, наврное, не захотли бы сказать, гд вы были?

— Сказать, гд я былъ?!— воскликнулъ ла-Моль.— Компрометировать васъ, моя прекрасная королева? О, вы правы! Я умеръ бы съ радостью, чтобы избавить даже отъ одной cлезы ваши чудные глаза!

— Увы! Мои чудные глаза пролили бы въ такомъ случа много слезъ!— сказала Маргарита.

— Но какъ же утихла такая гроза?

— Угадайте.

— Какъ могу я угадать.

— Было только одно средство доказать, что вы не были въ спальн короля Наваррскаго.

— Какое?

— Сказать, гд вы были.

— Ну?

— Ну, я и сказала это.

— Кому?

— Моей матери.

— И королева Екатерина…

— Знаетъ, что я люблю васъ.

— О, ваше величество, посл того, что вы сдлали для меня, вы можете требовать отъ меня всего, всего! Вашъ поступокъ великъ и прекрасенъ, Маргарита! Моя жизнь принадлежитъ вамъ!

— Надюсь, такъ какъ я вырвала ее у тхъ, кто хотлъ отнять ее у меня. Но теперь вы спасены.

— И вами!— воскликнулъ молодой человкъ.— Моей обожаемой королевой!

Въ эту минуту раздался звонъ разбитаго стекла, и что-то съ громомъ упало на полъ. Ла-Моль въ ужас отшатнулся назадъ, Маргарита вскрикнула и устремила глаpа на разбитое окно.

Въ него влетлъ камень величиною съ яйцо, онъ еще катился по полу.

Ла-Моль тоже увидалъ разбитое стекло и камень, который кто-то бросилъ въ него.

— Какой дерзкій осмлился!..— воскликнулъ онъ, бросившись къ окну.

— Погодите минутку, — остановила его Маргарита, — къ камню какъ будто, что-то привязано.

— Въ самомъ дл такъ, — сказалъ ла-Моль,— какая-то бумажка.

Маргарита схватила камень и сняла обернутую кругомъ него узенькую полоску бумаги. Она была привязана къ камню бечевкой, другой конецъ которой спускался наружу черезъ отверстіе разбитаго стекла.

Маргарита развернула записку и прочитала ее.

— Несчастный!— воскликнула она.

И протянула ее ла-Молю, который стоялъ блдный и неподвижный, какъ статуя Ужаса.

Съ сердцемъ, сжатымъ тяжелымъ предчувствіемъ, онъ взялъ записку и прочиталъ:

‘Графа де-ла-Моля ждутъ съ длинными шпагами въ коридор, ведущемъ къ герцогу Алансонскому. Можетъ-быть, онъ сочтетъ боле благоразумнымъ спастись черезъ это окно и присоединиться къ де-Муи въ Мант?’

— Не думаю, — сказалъ ла-Моль, прочитавъ записку,— чтобы эти шпаги были длинне моей!

— Да, но ихъ можетъ быть десять противъ вашей одной.

— Какой же другъ прислалъ намъ эту записку?— спросилъ ла-Моль.

Маргарита взяла у него бумажку и внимательно посмотрла на нее.

— Почеркъ короля Наваррскаго!— воскликнула она.— Если предупреждаетъ онъ, значитъ, опасность существуетъ на самомъ дл. Бгите, ла-Моль, бгите — я сама прошу васъ объ этомъ!

— Какъ же я убгу?— спросилъ ла-Моль.

— Черезъ это окно. Вдь въ записк прямо указывается на него.

— Вамъ стоитъ приказать, моя королева, — воскликнулъ ла-Моль, — и я выпрыгну изъ него, хоть бы мн пришлось разбиться насмерть!

— Постойте, постойте!— остановила его Маргарита, — къ веревк, кажется, привязано что-то тяжелое.

— Посмотримъ, — сказалъ ла-Моль.

Они оба стали тянуть веревку и съ радостью увидали, что къ ней привязана сплетенная изъ шелка и конскаго волоса лстница.

— Вы спасены!— воскликнула Маргарита.

— Небо совершило чудо!

— Нтъ, король Наваррскій оказалъ намъ услугу.

— А если это, напротивъ, ловушка?— сказалъ ла-Моль.— Если лстница оборвется, какъ только я ступлю на нее? Вдь вы сегодня признались, что любите меня.

Маргарита, у которой отъ радости выступилъ на щекахъ яркій румянецъ, поблднла при этихъ словахъ, какъ смерть.

— Вы правы, — сказала она, — это очень возможно.

И она бросилась къ двери.

— Что вы хотите длать?!— воскликнулъ ла-Моль.

— Удостовриться, дйствительно ли васъ ждутъ въ коридор.

— Нтъ, я не допущу этого! Чтобы ихъ ярость обратилась на васъ…

— Что же могутъ они сдлать французской принцесс? Какъ женщина и какъ принцесса крови, я вдвойн неприкосновенна.

Королева сказала это съ такимъ достоинствомъ, что ла-Моль не сталъ возражать ей: онъ понялъ, что она ничмъ не рискуетъ и что онъ долженъ предоставить ей поступать по-своему.

Приказавъ Гильон сторожить около двери, Маргарита сказала ла-Молю, чтобы онъ, смотря по обстоятельствамъ, или бжалъ, или дожидался ея возвращенія, и вышла въ коридоръ. Онъ велъ въ библіотеку и нкоторыя пріемныя залы, а въ самомъ конц примыкалъ къ покоямъ короля, королевы и къ потайной лсенк, которая вела къ Генриху и герцогу Алансонскому.

Хоть было только девять часовъ вечера, вс лампы уже потушили и въ коридор было темно, только подальше, за поворотомъ, мерцалъ слабый свтъ.

Королева Наваррская смло шла впередъ. Когда она прошла около трети коридора, до нея донесся какой-то шопотъ. Говорившіе старались сдерживать голоса, и это придавало шопоту что-то таинственное и ужасное. Но въ то же мгновеніе онъ прекратился, и все снова погрузилось въ безмолвіе, а слабый свтъ сталъ какъ будто еще слабе.

Маргарита продолжала итти впередъ, туда, гд ждала ее опасность, если только эта опасность существовала на самомъ дл. И чмъ дальше она шла, тмъ полне становилась окружавшая ее зловщая тишина, а около блднаго трепещущаго свта выдлялась ясне заслонявшая его тнь какъ будто руки.

Когда Маргарита дошла до поворота, какой-то человкъ выступилъ впередъ и, принявъ руку, которой заслонялъ пламя свчи въ серебряномъ вызолоченномъ подсвчник, воскликнулъ:

— Вотъ онъ!

Маргарита очутилась лицомъ къ лицу съ своимъ братомъ Карломъ. Сзади него стоялъ съ шелковымъ шнуркомъ въ рук герцогъ Алансонскій. Подальше, въ темнот, смутно виднлись какія-то дв фигуры, у нихъ въ рукахъ блестли обнаженныя шпаги.

Маргарита быстрымъ взглядомъ окинула все. Сдлавъ надъ собой страшное усиліе, она сдержала охватившій ее ужасъ и съ улыбкой сказала Карлу:

— Вы хотите сказать: ‘Вотъ она!’ государь?

— Это ты, Марго?— сказалъ король.— Куда идешь ты въ такое время?

— Въ такое время? Разв ужъ очень поздно?

— Я спрашиваю, куда ты идешь?

— За рчами Цицерона, я, кажется, оставила книгу у матушки.

— Почему же ты не взяла съ собой свчи?

— Я думала, что коридоръ освщенъ.

— Ты идешь отъ себя?

— Да.

— Что длаешь ты сегодня вечеромъ?

— Я приготовляю отвтъ на рчь польскихъ пословъ. Вдь завтра будетъ совтъ и вс мы должны представить наши рчи на просмотръ вашему величеству.

— А помогаетъ теб кто-нибудь въ этой работ?

— Да, братъ, — отвтила Маргарита, собравъ вс силы,— мн помогаетъ графъ де-ла-Моль. Онъ человкъ ученый.

— Такой ученый, — сказалъ герцогъ Алансонскій, — что я просилъ его помочь и мн, когда онъ кончитъ съ тобою, Маргарита. Мн вдь далеко до тебя.

— И ты ждешь его?— самымъ естественнымъ тономъ спросила Маргарита.

— Да, — нетерпливо отвтилъ герцогъ Алансонскій.

— Такъ я пришлю его къ теб, Франсуа, мы уже кончили.

— А твоя книга?— спросилъ Карлъ.

— Я пошлю за ней Гильону.

Братья переглянулись.

— Ну, иди, — сказалъ король, — а мы будемъ продолжать нашъ обходъ.

— Обходъ? Вы ищете кого-нибудь?

— Да, мы ищемъ маленькаго краснаго человчка. Вдь ты знаешь, что въ нашемъ старомъ Лувр иногда появляется красный человчекъ? Алансонскій увряетъ, что видлъ его, и мы отправились на поиски за нимъ.

— Желаю вамъ успха, — сказала Маргарита.

Она пошла къ себ и, сдлавъ нсколько шаговъ, оглянулась назадъ: около стны коридора виднлись четыре тни, казалось, совщавшіяся о чемъ-то.

Въ одно мгновеніе Маргарита очутилась около своей двери.

— Отвори, Гильона!— сказала она.— Отвори скоре!

Гильона исполнила приказаніе.

Маргарита бросилась въ комнату, ла-Моль, спокойный и ршительный, стоялъ, держа обнаженную шпагу въ рук.

— Бгите!— воскликнула королева.— Бгите, не теряя ни минуты! Васъ ждутъ въ коридор — васъ хотятъ убить!

— Вы приказываете мн бжать?— спросилъ ла-Моль.

— Да, да, я хочу этого. Мы должны разстаться, если хотимъ когда-нибудь снова свидться.

Во время отсутствія Маргариты ла-Моль прикрпилъ лстницу къ окну. Но прежде, чмъ ступить на нее, онъ нжно поцловалъ руку королевы.

— Если эта лстница-ловушка, — сказалъ онъ,— и я умру за васъ, Маргарита, не забывайте своего общанія.

— Это не общаніе, ла-Моль, это клятва. Не бойтесь ничего. Прощайте.

Ободренный ея словами ла-Моль сталъ быстро спускаться по лстниц. Въ эту минуту раздался стукъ въ дверь.

Маргарита слдила глазами за ла-Молемъ и обернулась только тогда, когда онъ благополучно спустился на землю.

— Ваше величество!— сказала Гильона.— Ваше величество!

— Что такое?— спросила Маргарита.

— Король стучитъ въ дверь.

— Отвори.

Гильона повиновалась.

Король и три герцога, которымъ, должно-быть, надоло ждать, стояли около двери.

Карлъ вошелъ въ комнату.

Маргарита съ улыбкой поспшила къ нему навстрчу.

Онъ быстро оглядлся кругомъ.

— Что вы ищете, братъ?— спросила Маргарита.

— Я ищу… я ищу… Чортъ возьми! Я ищу графа де-ла-Моля!

— Графа де-ла-Моля?

— Да, гд онъ?

Маргарита взяла брата за руку и подвела его къ окну.

Два всадника скакали во весь опоръ къ лсу, одинъ изъ нихъ снялъ свой блый шелковый шарфъ и махнулъ имъ въ знакъ прощальнаго привтствія. Эти два всадника были ла-Моль и Оршанъ.

Маргарита показала на нихъ Карлу.

— Что это значитъ?— спросилъ онъ.

— Это значитъ,— отвтила Маргарита,— что герцогъ Алансонскій можетъ спрятать въ карманъ свой шелковый шнурокъ, а герцогъ Анжуйскій и Гизъ вложить въ ножны свои шпаги: графъ де-ла-Моль не пойдетъ сегодня вечеромъ по коридору.

IX.
Атриды.

Вернувшись въ Парижъ, герцогъ Анжуйскій, который, какъ извстно, былъ любимымъ сыномъ Екатерины, не могъ тотчасъ же по прізд увидаться съ нею.

Свиданіе съ матерью было для него не простымъ подчиненіемъ этикету, не тягостной формальностью, а пріятной сыновней обязанностью. Если самъ герцогъ не любилъ матери, то во всякомъ случа былъ увренъ, что она горячо любитъ его.

Екатерина, дйствительно, любила этого сына больше другихъ, можетъ-быть, за его храбрость или за красивую наружность,— Екатерина была не только мать, но и женщина, или же, наконецъ, за то, что онъ, какъ увряли злые языки, напоминалъ ей время, когда она была счастлива съ человкомъ, котораго тайно любила.

Однако, Екатерина знала о возвращеніи въ Парижъ герцога Анжуйскаго, Карлъ узналъ это только потому, что случай привелъ его къ отелю Кондэ въ ту самую минуту, какъ его братъ выходилъ оттуда. Карлъ ждалъ его на другой день, а потому Генрихъ Анжуйскій надялся, что ему удастся скрыть отъ короля два обстоятельства: свой визитъ къ прекрасной Маріи Клевской, принцесс Кондэ, и свое совщаніе съ польскими послами.

Объ этомъ-то совщаніи, относительно котораго Карлъ не зналъ ничего врнаго, и хотлъ герцогъ Анжуйскій поговорить съ матерью. Разговоръ этотъ выяснитъ и читателю то, что ему осталось непонятнымъ.

Когда, наконецъ, давно ожидаемый Генрихъ Анжуйскій вошелъ къ матери, она, всегда холодная и сдержанная, обняла его и прижала къ груди съ такой горячей материнской любовью, какой трудно было ожидать отъ ея зачерствлаго сердца.

Выпустивъ сына изъ объятій, Екатерина посмотрла на него и снова начала цловать.

— Такъ какъ Небо даровало мн счастіе обнять васъ безъ свидтелей, матушка, — сказалъ Генрихъ Анжуйскій, — то я попрошу васъ утшить меня. Я несчастнйшій человкъ въ мір!

— Боже мой!— воскликнула Екатерина.— Что же такое случилось съ тобою, дитя мое?

— Ничего такого, чего бы вы не знали, матушка.— Я люблю, я любимъ, но эта же самая любовь длаетъ меня несчастнымъ.

— Объясни, что ты хочешь сказать, сынъ мой?

— Эти послы… отъздъ…

— Да,— сказала Екатерина.— Послы пріхали, значитъ, теб скоро придется узжать.

— Спшить некуда,— возразилъ герцогъ, — но я знаю, что король ускоритъ мой отъздъ. Онъ ненавидитъ, подозрваетъ меня и хочетъ избавиться отъ меня!

Екатерина улыбнулась.

— Давая теб престолъ, бдняжка!

— Все равно, матушка, я не хочу узжать, — грустно сказалъ Генрихъ.— Я, французскій принцъ, воспитанный лучшею изъ матерей, привыкшій къ обществу образованныхъ людей, любимый одной изъ самыхъ прелестныхъ женщинъ въ мір — я долженъ буду ухать въ снга, на край свта! И мн придется умирать тамъ медленной смертью среди грубыхъ людей, которые пьютъ съ утра до ночи и судятъ о достоинствахъ своего короля, какъ о достоинствахъ винной бочки, смотря по ея содержимому… Нтъ, матушка, я не хочу узжать… я УМРУ^!

— Вполн ли ты откровененъ со мною?— спросила Екатерина, сжимая руки сына.— Настоящая ли это причина?

Генрихъ опустилъ глаза, какъ бы не ршаясь признаться даже матери въ томъ, что происходило въ его сердц.

— Нтъ ли у тебя какой-нибудь другой причины, — продолжала Екатерина,— не такой романической, боле основательной и имющей большее отношеніе къ политик?

— Не моя вина, матушка,— сказалъ герцогъ Анжуйскій,— что эта мысль пришла мн въ голову и занимаетъ меня сильне, чмъ бы слдовало. Вдь вы же сами говорили мн, что гороскопъ, составленный при рожденіи брата Карла, предвщаетъ ему раннюю смерть.

— Да, это такъ,— отвтила Екатерина, — но гороскопы не всегда говорятъ правду. Мн въ послднее время даже начинаетъ казаться, что вс они лгутъ.

— Однако гороскопъ Карла все-таки предвщаетъ ему раннюю смерть?

— Въ немъ упоминается о четверти вка, но не извстно, къ чему это относится: къ его жизни или царствованію.

— Такъ устройте, матушка, чтобы мн можно было не узжать. Карлу скоро минетъ двадцать четыре года, значитъ, вопросъ ршится черезъ годъ.

Екатерина глубоко задумалась.

— Подумайте только, матушка, — воскликнулъ Генрихъ,— какое ужасное разочарованіе пришлось бы мн испытать, если бы оказалось, что я промнялъ французскую корону на польскую! Какъ мучительна была бы мысль, что я самъ лишилъ себя возможности царствовать въ Лувр, жить среди образованнаго, изящнаго двора вмст съ лучшей изъ матерей, совты которой наполовину облегчили бы мн трудъ. Вы помогали моему отцу, матушка, нести бремя правленія и, наврное, согласились бы помогать мн. Я чувствую, что былъ бы великимъ королемъ!

— Полно, полно, сынъ мой, не приходи въ отчаяніе, — сказала Екатерина, любимой и всегдашней мечтой которой была именно такая будущность.— Не придумалъ ли ты самъ какой-нибудь способъ устроить это?

— Да, конечно. Вотъ потому-то я и вернулся раньше, чмъ меня ждали. Я видлся съ послами, познакомился съ Ласко, самымъ главнымъ изъ нихъ, и постарался при первомъ же свиданіи сдлать все, чтобы возбудить въ нихъ ненависть ко мн. Надюсь, мн удастся достичь этого.

— Это не хорошо, сынъ мой,— сказала Екатерина.— Нужно всегда ставить благо Франціи выше нашихъ мелкихъ личныхъ интересовъ.

— А разв благо Франціи требуетъ, чтобы въ случа смерти Карла на французскій престолъ вступилъ герцогъ Алансонскій или король Наваррскій?

— Король Наваррскій? Никогда, никогда!— прошептала Екатерина, на лиц которой появилось тревожное выраженіе, какъ бывало всегда, когда рчь заходила о воцареніи Генриха.

— Да и братъ Алансонскій, — продолжалъ герцогъ Анжуйскій,— нисколько не лучше Генриха и любитъ васъ не больше, чмъ онъ.

— Что же сказалъ Ласко?— спросила Екатерина.

— Ласко какъ будто колебался и самъ, когда я настаивалъ, чтобы онъ просилъ аудіенціи. Ахъ, если бы онъ написалъ въ Цолыпу, если бы отмнили это избраніе!

— Пустяки, сынъ мой. Постановленіе сейма не можетъ быть отмнено.

— Но разв нельзя устроить, матушка, чтобы поляки вмсто меня сдлали своимъ королемъ моего брата?

— Если это и невозможно, то во всякомъ случа очень трудно,— отвтила Екатерина.

— Все равно! Попробуйте, поговорите съ королемъ, матушка! Сошлитесь на мою любовь къ принцесс Кондэ, скажите, что я люблю ее до безумія, что я теряю голову. Онъ же кстати видлъ самъ, какъ я выходилъ изъ отеля Кондэ вмст съ Гизомъ, который всегда готовъ оказать мн дружескую услугу.

— Да, съ цлью образовать лигу. Ты этого не замчаешь, сынъ мой, но я отлично вижу.

— Пусть такъ, а пока я самъ пользуюсь имъ. Разв не лучше, если люди служатъ намъ, имя въ виду свою собственную выгоду?

— Что сказалъ король, встртившись съ тобой?

— Онъ сдлалъ видъ, какъ будто поврилъ тому, что только любовь заставила меня вернуться въ Парижъ.

— А спрашивалъ онъ тебя, какъ проведешь ты остатокъ ночи?

— Да, я сказалъ, что буду ужинать у Нантулье. И я тамъ ужасно нашумлъ, чтобы слухъ объ этомъ дошелъ до короля и онъ не сомнвался, что я, дйствительно, былъ у Нантулье.

— Такъ онъ не знаетъ, что ты видлся съ Ласко?

— Не знаетъ.

— Тмъ лучше. Я поговорю съ нимъ за тебя, мой дорогой. Но вдь его грубая натура не поддается никакому вліянію, ты самъ знаешь это.

— Ахъ, матушка, какое счастье, если бы мн можно было остаться здсь. Тогда я, если только это возможно, любилъ бы васъ еще больше, чмъ теперь.

— Если ты не удешь, тебя пошлютъ на войну.

— Это ничего не значитъ, лишь бы мн остаться во Франціи.

— Тебя убьютъ.

— Отъ горя и тоски еще легче умереть, чмъ отъ ранъ… Но Карлъ не захочетъ, чтобы я остался, онъ ненавидитъ меня.

— Онъ завидуетъ теб, мой прекрасный побдитель — это врно. Но кто же велитъ теб быть такимъ храбрымъ и счастливымъ? Зачмъ, несмотря на свои двадцать лтъ, ты одерживаешь побды, какъ цезарь Александръ?.. Ну, пока не открывайся никому, прикидывайся покорнымъ и старайся угождать королю. Сегодня какъ разъ соберется совтъ, на которомъ будутъ читать и обсуждать отвтныя рчи посламъ. Разыгрывай роль польскаго короля и предоставь все остальное мн… Ахъ, кстати, чмъ же кончилась ваша вчерашняя экспедиція?

— Она не удалась, матушка. Влюбленнаго предупредили и онъ спасся черезъ окно.

— Узнаю же я когда-нибудь, кто разрушаетъ вс мои планы!— воскликнула Екатерина.— Иногда мн кажется если это правда, то горе ему!

— Итакъ, матушка?— спросилъ герцогъ Анжуйскій.

— Предоставь свое дло мн, — отвтила Екатерина.

Она нжно поцловала сына и отпустила его.

Вскор къ Екатерин собрались вс члены королевскаго дома. Карлъ былъ въ дух: смлость Маргариты не только не разсердила его, но даже понравилась ему. До ла-Моля ему въ сущности не было никакого дла, а поджидалъ онъ его съ такимъ нетерпніемъ въ коридор только потому, что находилъ въ этомъ нкоторое сходство съ охотой.

Герцогъ Алансонскій былъ, напротивъ, мраченъ и озабоченъ. Непріязнь, которую онъ и безъ того чувствовалъ къ ла-Молю, превратилась въ ненависть съ тхъ поръ, какъ онъ узналъ, что тотъ любимъ Маргаритой. А сама Маргарита была задумчива и въ то жр время внимательно слдила за всмъ: ей было о чемъ вспоминать и что наблюдать.

Польскіе послы прислали текстъ рчей, которыя должны были произнести.

Маргарита, которой никто не сдлалъ никакого намека на вчерашнее, прочитала рчи и затмъ вс, кром Карла, представили свои отвты. Король оставилъ безъ поправокъ рчь Маргариты, нашелъ неподходящими многія выраженія въ рчи Алансонскаго, а отвтъ Анжуйскаго объявилъ никуда негод^ нымъ. Его нужно поправить и передлать заново.

Это совщаніе не вызвало еще никакой вспышки, но сильно раздражило нкоторыхъ.

Генрихъ Анжуйскій, которому приходилось передлывать почти всю свою рчь, пошелъ, чтобы заняться этимъ.

Маргарита, не получавшая отъ короля Наваррскаго никакихъ извстій посл брошенной имъ въ окно записки, отправилась къ себ, надясь, что онъ придетъ къ ней.

Герцогъ Алансонскій, замтившій какую-то нершительность во взгляд своего брата, Анжуйскаго, и видвшій, какъ значительно переглянулся тотъ съ матерью, ршилъ, что они замышляютъ что-то, и ушелъ къ себ, чтобы пораздумать объ этомъ. Наконецъ самъ король собирался итти въ свою кузницу, чтобы закончить копье, которое выковалъ своими собственными руками, но Екатерина остановила его.

Карлъ, опасавшійся, что она опять заведетъ какой-нибудь споръ и будетъ противорчить ему, пристально взглянулъ на нее и спросилъ:

— Ну, что еще нужно?

— Сдлать теб только одинъ вопросъ, Карлъ. Мы упустили его изъ виду, а между тмъ онъ довольно важенъ. Въ какой день дашь ты аудіенцію посламъ?

— А, это правда, — сказалъ, снова садясь, король.— Потолкуемъ объ этомъ, матушка. Какой же день кажется вамъ удобне?

— Я думала, — отвтила Екатерина, — что въ твоемъ молчаніи, въ томъ, что ты какъ будто забылъ коснуться этого вопроса, кроется глубокій расчетъ.

— Нисколько, — сказалъ Карлъ.— Почему вы это думали, матушка?

— Потому что, какъ мн, по крайней мр, кажется, сынъ мой, — тихо проговорила Екатерина, — намъ не слдовало бы показывать полякамъ, что мы черезчуръ спшимъ получить ихъ корону.

— Напротивъ, матушка. Они, съ своей стороны, очень спшили и хали почти безъ остановки изъ Варшавы. Мы должны заплатить имъ вжливостью за вжливость, честью за честь.

— Въ одномъ отношеніи ты, можетъ-быть, и правъ, а въ другомъ — права я. Итакъ, ты полагаешь, что нужно поспшить съ аудіенціей?

— Клянусь честью, да. Неужели вы не согласны съ этимъ?

— Ты знаешь, сынъ мой, что я всегда придерживаюсь такого мннія, какое иметъ цлью увеличить твою славу. По моему, излишняя торопливость съ твоей стороны можетъ вызвать разные непріятные толки. Ее, пожалуй, припишутъ твоему желанію избавить французскій королевскій домъ отъ расходовъ на твоего брата, которые онъ, впрочемъ, выкупаетъ своей преданностью и славой.

— При отъзд моего брата изъ Франціи я одарю его такъ щедро, что никто не осмлится даже подумать это.

— На каждое мое возраженіе,— сказала Екатерина,— у тебя находится такой прекрасный отвтъ, что я сдаюсь. Не забудь только, что для пріема пословъ этого воинственнаго народа, Который судитъ о могуществ государства по вншности, нужно выставить побольше войска. А у насъ здсь, кажется, не особенно много солдатъ.

— Вы ошибаетесь, матушка, — возразилъ Карлъ.— Я предвидлъ это обстоятельство и приготовился. Я вызвалъ сюда два батальона изъ Нормандіи и одинъ изъ Гіенни, моя рота стрлковъ прибыла вчера изъ Бретани, а легкая конница изъ Турени прідетъ въ Парижъ сегодня. И въ то время, какъ воображаютъ, что у меня здсь не больше четырехъ полковъ, я располагаю двадцатью тысячами солдатъ.

— А!— съ изумленіемъ сказала Екатерина.— Значитъ, теперь теб недостаетъ только одного… Это, впрочемъ, не трудно достать.

— Чего?

— Денегъ.

— Вы опять-таки ошибаетесь, матушка. У меня хранится въ Бастиліи 1.400.000 экю, да изъ моихъ личныхъ средствъ я получилъ на-дняхъ 800.000 экю. А если и этого будетъ мало, то у Нантулье приготовлено для меня еще триста тысячъ экю.

Екатерина вздрогнула. Она привыкла видть Карла вспыльчивымъ и жестокимъ, но ни разу до сихъ поръ не видала его такимъ предусмотрительнымъ.

— Ты подумалъ обо всемъ, Карлъ, — сказала она.— Это удивительно! Если портные, ювелиры и золотошвейки поторопятся, теб, пожалуй, можно будетъ дать аудіенцію посламъ раньше шести недль.

— Шести недль!— воскликнулъ Карлъ.— Портные, ювелиры и золотошвейки работаютъ съ тхъ поръ, какъ мы узнали объ избраніи моего брата. Въ случа крайности они могли бы кончить сегодня, черезъ три-четыре дня все будетъ, во всякомъ случа, готово.

— А! Ты спшишь даже больше, чмъ я думала, сынъ мой, — сказала Екатерина.

— Честь за честь — я уже говорилъ вамъ это.

— Теб, какъ видно, кажется очень лестной эта честь, сдланная французскому дому?

— Безъ сомннія.

— И теб очень хочется видть на польскомъ трон французскаго принца?

— Совершенно врно.

— Значитъ, ты обращаешь главное вниманіе на событіе, на фактъ, а не на лицо. И кто бы тамъ ни царствовалъ…

— Довольно, матушка! Покончимъ съ этими пререканіями. Поляки сдлали прекрасный выборъ. Это народъ воинственный, имъ нуженъ король полководецъ, что вполн логично, чортъ возьми! Анжуйскій какъ разъ по нихъ. Герой Жарнака и Монфокона какъ будто созданъ для этого народа. Кого же по вашему я долженъ былъ послать въ Польшу? Алансонскаго? Но вдь онъ трусъ. Хорошее понятіе составили бы въ такомъ случа поляки о дом Валуа!.. Алансонскій! Да онъ обратится въ бгство, какъ только первая пуля просвиститъ около его ушей! Генрихъ Анжуйскій — дло другое. Это храбрецъ. Онъ не выпускаетъ шпаги изъ рукъ — онъ всегда впереди… Смлй! Руби, коли, убивай!.. Да, Анжуйскій дастъ полякамъ возможность биться съ утра до ночи, круглый годъ. Онъ не можетъ пить много — это правда, но зато онъ совершенно хладнокровно будетъ водить ихъ на смерть. Онъ будетъ тамъ въ своей сфер, этотъ славный Генрихъ!.. Поле битвы! Звуки трубъ! Барабанный бой!.. Да здравствуетъ король! Да здравствуетъ полководецъ! Да здравствуетъ побдитель!.. Его будутъ провозглашать императоромъ по три раза въ годъ! Онъ прославитъ французскій домъ и династію Валуа… Положимъ, его могутъ убить, но, чортъ возьми, это будетъ славная смерть!

Екатерина вздрогнула, и глаза ея засверкали.

— Скажи ужъ прямо, — воскликнула она, — что ты хочешь избавиться отъ Генриха Анжуйскаго, что ты не любишь своего брата.

— Ха, ха, ха!— расхохотался Карлъ.— Такъ вы догадались, что я хочу избавиться отъ него? Вы поняли, что я не люблю его? А какъ же иначе? Любить брата? А за что мн любить его?.. Ха, ха, ха! Это, право же, смшно!

Лихорадочный румянецъ выступилъ на блдныхъ щекахъ Карла и становился все ярче по мр того, какъ онъ говорилъ.

— А онъ любитъ меня?— продолжалъ король.— А вы любите меня? Разв, кром моихъ собакъ, Маріи Тушэ и кормилицы, меня любитъ хоть кто-нибудь?.. Да, да, я не люблю брата, я люблю только себя, слышите? И я не мшаю моему брату поступать такъ же, какъ поступаю я!

— Карлъ,— сказала Екатерина, тоже начиная горячиться,— такъ какъ ты открылъ мн свое сердце, то и я открою теб свое. Ты дйствуешь какъ слабый король, какъ монархъ, поддающійся вліянію дурныхъ совтниковъ. Ты отсылаешь брата, единственную опору трона, брата, вполн достойнаго быть твоимъ преемникомъ въ случа твоей смерти, и оставляешь свою корону на пройзволъ судьбы. Алансонскій, какъ ты и самъ говорилъ, молодъ, неспособенъ, слабъ, хуже, чмъ слабъ — трусъ!.. А за нимъ стоитъ беарнецъ — понимаешь ты это?

— Тысяча чертей!— воскликнулъ Карлъ.— Какое мн дло, что будетъ, когда не будетъ меня самого? За Алансонскимъ стоитъ беарнецъ, говорите вы? Ну, что же, тмъ лучше!.. Я сказалъ, что не люблю никого… Я ошибся… Я люблю Генриха. Да, я люблю этого славнаго Генриха. У него честный, прямой взглядъ и теплая рука, а я вижу кругомъ себя только лживые глаза и пожимаю только ледяныя руки. Онъ не способенъ измнить мн, я готовъ поклясться въ этомъ! Къ тому же я обязанъ вознаградить его: мать этого бдняжки отравили и, какъ я слышалъ, люди, принадлежащіе къ моей семь… Впрочемъ, пока я совершенно здоровъ. Если же я заболю, то позову Генриха къ себ, попрошу не оставлять меня, буду принимать пищу только изъ его рукъ и, умирая, сдлаю его королемъ Франціи и Наварры. Тогда, чортъ возьми, вмсто того, чтобы смяться у моего гроба, подобно моимъ братцамъ, онъ будетъ плакать или, по крайней мр, сдлаетъ видъ, что плачетъ.

Эти слова поразили Екатерину какъ громомъ. Остолбенвъ отъ ужаса, она мрачно взглянула на короля и воскликнула:

— Генрихъ Наваррскій! Чтобы онъ сталъ королемъ французскимъ, устранивъ моихъ дтей?.. Посмотримъ!.. Такъ вотъ почему хочешь ты удалить изъ Франціи моего сына?

— Вашего сына?.. А я кто же такой? Сынъ волчицы, что ли, какъ Ромулъ?— воскликнулъ съ сверкающими глазами Карлъ, дрожа отъ гнва.— Вашъ сынъ?.. Да, вы правы, французскій король не вашъ сынъ, у французскаго короля нтъ ни братьевъ ни матери, у него только подданные. Къ чему королю французскому чувства, ему нужна одна воля. Онъ обойдется безъ любви, но хочетъ, чтобы ему повиновались!

— Ты не такъ понялъ мои слова, Карлъ. Я назвала Генриха Анжуйскаго сыномъ потому, что онъ скоро покинетъ меня. Въ эту минуту я люблю его больше потому, что боюсь потерять. Разв желаніе матери не разставаться съ сыномъ — преступленіе?

— А я говорю, что вамъ придется разстаться съ нимъ, что онъ удетъ изъ Франціи, что онъ отправится въ Польшу! И все это въ теченіе двухъ дней. Попробуйте прибавить еще хоть одно слово — и онъ удетъ завтра! А если вы не смиритесь, не опустите вашей гордо поднятой головы и не перестанете смотрть такъ грозно, то я задушу его сегодня же вечеромъ, какъ вы хотли, чтобы задушили вчера любовника вашей дочери. Только ему не удастся ускользнуть отъ меня, какъ ускользнулъ ла-Моль!

При такой угроз Екатерина смирилась и склонила голову, но почти тотчасъ же снова подняла ее.

— Бдное дитя!— сказала она.— Твой братъ хочетъ убить тебя! Но не бойся, тебя защититъ мать!

— А! Мн оказываютъ сопротивленіе!— воскликнулъ Карлъ.— Клянусь кровью Христа, онъ умретъ не вечеромъ, а сейчасъ, сію же минуту!.. Оружіе!.. Кинжалъ!.. Ножъ!.. А?..

Оглядвшись кругомъ и не найдя никакого оружія, Карлъ увидалъ маленькій кинжалъ, который мать его всегда носила на пояс. Онъ выхватилъ его изъ кожаныхъ ноженъ, украшенныхъ инкрустаціей изъ серебра, и бросился изъ комнатк искать Генриха Анжуйскаго. Но нервы его были такъ натянуты, силы такъ напряжены, что онъ не выдержалъ. Добжавъ до передней, онъ вдругъ почувствовалъ страшную слабость, ноги его подкосились, и онъ упалъ, выронивъ кинжалъ, который воткнулся въ полъ.

Кровь хлынула у него изъ носа и изо рта.

— Господи!— прошепталъ онъ.— Меня убиваютъ! Ко мн! Ко мн!

Екатерина, послдовавшая за королемъ, видла, какъ онъ упалъ. Съ минуту смотрла она на него холодно, безучастно, не трогаясь съ мста. Потомъ, придя въ себя, королева, побуждаемая не материнской любовью, а затруднительностью положенія, отворила дверь и крикнула:

— Королю дурно! Помогите!.. Помогите!..

Слуги, офицеры и придворные сбжались со всхъ сторонъ и засуетились около молодого короля. Но прежде всхъ прибжала кормилица и, бросившись къ блдному, какъ смерть, Карлу, приподняла его.

— Меня хотятъ убить, кормилица… меня хотятъ убить!— прошепталъ Карлъ, обливаясь кровью.

— Тебя хотятъ убить, мой Шарло!— воскликнула кормилица, устремляя поочередно на лица окружающихъ такой взглядъ, что даже сама Екатерина не выдержала его и отступила.— Кто же это хочетъ тебя убить?

Карлъ вздохнулъ и лишился чувствъ.

— Король очень боленъ!— сказалъ Амбруазъ Парэ, за которымъ тотчасъ же послали.

‘Теперь волей-неволей придется отложить аудіенцію’, подумала Екатерина.

И она пошла къ Генриху Анжуйскому, который съ тревогой ждалъ ее въ молельн, чтобы, узнать результатъ такого важнаго для него разговора.

X.
Гороскопъ.

Разсказавъ герцогу Анжуйскому все, что произошло, Екатерина вышла изъ молельни и пошла къ себ.

Тамъ ее ждалъ Ренэ.

Королева разговаривала съ нимъ въ первый разъ посл того, какъ была у него въ лавк, на мосту Сенъ-Мишель.

Она написала ему наканун, и Ренэ явился лично, чтобы отвтить на ея записку.

— Ну, что же, видли вы его?— спросила Екатерина.

— Видлъ.

— Какъ его здоровье?

— Скоре лучше, чмъ хуже.

— Можетъ онъ говорить?

— Нтъ, у него рана въ гортани.

— Вдь я говорила вамъ, что въ такомъ случа его нужно заставить писать.

— Я уже пробовалъ и самъ онъ старался изо всхъ силъ. Но ему удалось написать, да и то очень неразборчиво, только дв буквы, а потомъ онъ упалъ въ обморокъ: яремная вена открылась и онъ страшно ослаблъ отъ потери крови.

— Видли вы эти буквы?

— Вотъ он.

Ренэ вынулъ изъ кармана бумагу и подалъ ее Екатерин. Она торопливо развернула ее.

— Это ‘М’, а это ‘О’, — сказала она.— Неужели же это былъ на самомъ дл ла-Моль, а вся эта комедія, которую разыграла Маргарита, была только средствомъ отвлечь подозрнія?

— Осмлюсь, съ позволенія вашего величества, — сказалъ Ренэ,— высказать свое мнніе относительно этого обстоятельства, повидимому, затрудняющаго ваше величество. Я полагаю, что графъ де-ла-Моль слишкомъ влюбленъ, чтобы серьезно заниматься политикой.

— Вы думаете?

— Да. И такъ какъ онъ влюбленъ въ королеву Наваррскую, іо едва ли можетъ быть преданнымъ слугою ея мужа. Истинная любовь не бываетъ безъ ревности.

— Такъ вы полагаете, что онъ сильно влюбленъ?

— Я увренъ въ этомъ.

— Обращался онъ къ вамъ за помощью?

— Да.

— Что же онъ просилъ у васъ? Какое-нибудь приворотное зелье?

— Нтъ, я вылпилъ ему восковую фигурку.

— И прокололи ей сердце?

— Да.

— Эта фигурка сохранилась?

— Сохранилась.

— Она у васъ?

— У меня.

— Неужели эти фигурки на самомъ дл производятъ дйствіе, какое имъ приписываютъ?

— Ваше величество можете судить объ этомъ лучше меня.

— Королева Наваррская любить ла-Моля?

— Она любить его такъ сильно, что готова погубить себя ради него. Вчера она спасла ему жизнь, рискуя своей репутаціей и своей собственной жизнью. И посл этого вы все еще сомнваетесь, ваше величество!

— Въ чемъ?

— Въ наук.

— Это происходитъ отъ того, что наука измнила мн,— отвтила Екатерина, пристально глядя на Ренэ, который, не смутившись, выдержалъ ея взглядъ.

— Когда же это?— спросилъ онъ.

— Вы знаете, что я хочу сказать. Впрочемъ, можетъ-быть, я ошибаюсь и была виновата не наука, а ученый.

— Я не понимаю васъ, ваше величество.

— Ваши косметики не выдохлись Ренэ?

— Нтъ, ваше величество, он сильно пахнутъ, когда получаются прямо отъ меня, но возможно, что при передач черезъ другія руки…

.Екатерина улыбнулась и покачала головой.

— Ваша помада сдлала чудеса, Ренэ,— сказала она.— Губы баронессы де-Совъ стали еще свже и розове, чмъ прежде.

— Моя помада тутъ не при чемъ, ваше величество, — отвтилъ Ренэ.— Баронесса де-Совъ, какъ и всякая хорошенькая женщина, очень капризна. Она больше ни слова не говорила мн о помад, а я, съ своей стороны, посл словъ вашего величества счелъ за лучшее совсмъ не посылать ее ей. Вс баночки до сихъ поръ у меня, кром одной. Она куда-то исчезла, я не знаю, кто и съ какой цлью взялъ ее у меня.

— Хорошо, Ренэ, — сказала Екатерина, — впослдствіи мы, можетъ-быть, еще разъ потолкуемъ объ этомъ. А пока поговоримъ о другомъ.

— Я слушаю, ваше величество.

— Что нужно знать для того, чтобы опредлить, сколько приблизительно лтъ проживетъ человкъ?

— День его рожденія, его возрастъ и знакъ Зодіака, подъ которымъ онъ родился.

— И только?

— Нтъ, нужны еще его волосы и кровь.

— Значитъ, если я принесу вамъ его волосы и кровь, если скажу, сколько ему лтъ, когда и подъ какимъ знакомъ Зодіака онъ родился, вы узнаете приблизительно время его смерти?

— Да, ошибка можетъ быть только въ нсколько дней.

— Хорошо. Его волосы у меня есть, а кровь я достану.

— Онъ родился днемъ или ночью?

— Вечеромъ, въ двадцать три минуты шестого.

— Будьте у меня завтра въ пятъ часовъ, ваше величество. Опытъ слдуетъ произвести въ самую минуту рожденія.

— Хорошо, — отвтила Екатерина, — мы придемъ.

Ренэ поклонился и вышелъ, какъ будто не обративъ вниманія на это ‘мы’, означавшее, что королева придетъ, противъ своего обыкновенія, не одна.

На другой день, рано утромъ, Екатерина пошла къ Карлу. Въ полночь она посылала узнавать о его здоровьи, ей доложили, что у короля Амбруазъ Парэ, и что онъ ршилъ пустить больному кровь, если у того не пройдетъ Сильное нервное возбужденіе.

Еще блдный отъ потери крови, дрожа во сн, Карлъ спалъ, положивъ голову на плечо своей врной кормилицы, которая прислонилась къ его постели и въ продолженіе трехъ часовъ не перемняла положенія, чтобы не разбудить короля.

Кровавая пна выступала иногда на губахъ больного, и кормилица вытирала ее тонкимъ, вышитымъ батистовымъ платкомъ. На изголовь лежалъ другой платокъ, весь въ крови.

Въ первую минуту Екатерин пришло въ голову взять этотъ платокъ, но она тотчасъ же одумалась: кровь на платк была смшана со слюною и не годилась. Королева спросила у кормилицы, пускалъ ли врачъ кровь ея сыну. Та отвтила утвердительно и прибавила, что крови вытекло такъ много, что королю два раза длалось дурно.

Королева-мать, имвшая нкоторыя свднія въ медицин, какъ вс принцессы того времени, пожелала взглянуть на кровь. Въ этомъ не представилось никакого затрудненія, такъ какъ врачъ веллъ сохранить ее для изслдованія.

Тазъ съ кровью стоялъ въ кабинет, рядомъ со спальней. Екатерина прошла туда, наполнила кровью флаконъ, который съ этой цлью захватила съ собой, и вернулась въ спальню, положивъ руки въ карманы, чтобы не увидали ея испачканныхъ въ крови пальцевъ.

Когда она выходила изъ кабинета, Карлъ открылъ глаза и, увидавъ ее, вспомнилъ, какъ сквозь сонъ, свою ссору съ ней.

— А, это вы!— сказалъ онъ.— Можете объявить вашему возлюбленному Генриху Анжуйскому, что пріемъ будетъ завтра!

— Онъ будетъ, когда ты захочешь, милый Карлъ, — отвтила Екатерина.— Успокойся и засни.

Какъ бы послушавшись ея совта, король закрылъ глаза, и Екатерина вышла изъ комнаты. Но какъ только дверь затворилась за нею, Карлъ приподнялся на постели и задыхающимся голосомъ проговорилъ:

— Канцлера!.. Печать!.. Дворъ!.. Позвать всхъ сюда!..

Кормилица съ ласковой настойчивостью снова положила голову короля къ себ на плечо и стала убаюкивать его, какъ ребенка.

— Нтъ, нтъ, я не хочу больше спать, кормилица!— сказалъ король.— Позови ко мн придворныхъ, я буду заниматься сегодня утромъ.

Когда Карлъ говорилъ такимъ тономъ, ему приходилось повиноваться, и даже кормилица, несмотря на особыя льготы, предоставленныя ей ея питомцемъ, не ршилась возражать ему.

Позвали всхъ, кого потребовалъ къ себ король, и пріемъ пословъ былъ назначенъ не на завтра — это было немыслимо,— а черезъ пять дней.

Около пяти часовъ королева-мать и герцогъ Анжуйскій отправились къ Ренэ, который, въ ожиданіи ихъ, приготовилъ все нужное для таинственной церемоніи.

Въ комнат направо, то-есть въ комнат жертвоприношеній, краснла на пылающей жаровн полоса стали, по причудливымъ арабескамъ, которыя появлялись на ней, предсказатель узнавалъ будущее человка, о которомъ его спрашивали. На жертвенник лежала книга судьбы. Прошлая ночь была ясная, благодаря чему Ренэ могъ сдлать наблюденія надъ движеніемъ и положеніемъ созвздій.

Генрихъ Анжуйскій вошелъ первый! На немъ былъ парикъ, маска закрывала его лицо, длинный плащъ — фигуру. Королева пришла вслдъ за нимъ. Если бы ей не было извстно заране, что здсь ее будетъ ждать сынъ, она не узнала бы его.

Екатерина сняла маску, герцогъ Анжуйскій не пожелалъ снять свою.

— Длалъ ты наблюденія ныншней ночью, Ренэ?— спросила Екатерина.

— Да, ваше величество,— отвтилъ онъ.— Звзды ужъ разсказали мн прошлое. Тотъ, о комъ вы меня спрашиваете, обладаетъ, какъ и вс родившіеся подъ знакомъ Рака, пылкимъ сердцемъ и непомрной гордостью. Это человкъ могущественный. Онъ прожилъ уже около четверти вка и до сихъ поръ судьба была благосклонна къ нему: богатство и слава — все было къ его услугамъ. Вдь такъ, ваше величество?

— Можетъ-быть,— отвтила Екатерина.

— Принесли вы его волосы и кровь?

— Вотъ они.

И Екатерина передала Ренэ прядь свтлыхъ, съ рыжимъ оттнкомъ волосъ и флаконъ съ кровью.

Ренэ взболтнулъ кровь, чтобы смшать фибринъ съ сывороткой, и осторожно нагнулъ флаконъ. Большая капля крови упала на раскаленную сталь, зашипла и разлилась, образуя фантастическіе узоры.

— О, ваше величество!— воскликнулъ Ренэ,— онъ выноситъ ужасныя страданія… Я вижу, какъ онъ мечется отъ боли! Слышите, какъ онъ стонетъ, какъ зоветъ на помощь? Видите, какъ все превращается въ кровь кругомъ него, а около его смертнаго одра завязывается страшный бой? Смотрите, вотъ капля… вотъ шпаги!..

— Долго будетъ продолжаться это?— спросила Екатерина, дрожа отъ волненія и удерживая за руку Генриха Анжуйскаго, который, въ своемъ нетерпніи, наклонился надъ самой жаровней.

Ренэ подошелъ къ жертвеннику и повторилъ кабалистическую молитву съ такой врой и такимъ жаромъ, что жилы вздулись у него на вискахъ и все тло его дрожало нервной дрожью и подергивалось конвульсіями, какъ у древней Пиіи на треножник.

Наконецъ, объявивъ, что теперь все уже готово, Ренэ взялъ въ одну руку флаконъ съ кровью, а въ другую — прядь волосъ и сказалъ Екатерин, чтобы она открыла наудачу книгу и замтила первыя, попавшіяся ей на глаза слова. А самъ онъ вылилъ на стальную полосу всю оставшуюся кровь и бросилъ на пылающіе уголья прядь волосъ, прошептавъ какое-то заклинаніе на еврейскомъ язык, котораго не понималъ самъ.

Въ то же мгновеніе Екатерина и герцогъ Анжуйскій увидали на стальной полос блую фигуру, похожую на покойника, завернутую въ саванъ.

Другая фигура, какъ будто женская, склонялась надъ первой.

Волосы, которые Ренэ бросилъ на уголья, вспыхнули и одинъ длинный языкъ пламени взлетлъ вверхъ.

— Годъ!— воскликнулъ Ренэ.— Пройдетъ только годъ, и человкъ этотъ умретъ и одна только женщина будетъ плакать надъ нимъ… Нтъ, я ошибся… вонъ тамъ, на краю полосы, стоитъ другая женщина… она держитъ на рукахъ какъ будто ребенка…

Екатерина вопросительно взглянула на герцога Анжуйскаго, какъ бы спрашивая его, кто эти дв женщины.

Ренэ замолчалъ, и тотчасъ же все исчезло со стальной полосы и она стала совершенно чистой.

Между тмъ Екатерина открыла наудачу книгу и прочитала голосомъ, сильно измнившимся, несмотря на все самообладаніе, слдующее двустишіе:

Такъ погибъ тотъ, кого трепетали,

Раньше, много раньше, чмъ ожидали.

На минуту наступила глубокая тишина.

— А что предвщаетъ ныншній мсяцъ, — спросила Екатерина,— тому, другому… ты знаешь?

— Все, какъ всегда, благопріятствуетъ ему, ваше величество. Но…

— Но что же?

— Во время моихъ наблюденій одна изъ его звздъ была задернута темнымъ облакомъ.

— Темнымъ облакомъ!— воскликнула Екатерина.— Значитъ, есть все-таки надежда…

— О комъ говорите вы, ваше величество?— спросилъ герцогъ Анжуйскій.

Екатерина отвела сына отъ пылающей жаровни и сказала ему что-то шопотомъ.

Въ это время Ренэ опустился на колни и вылилъ себ на ладонь послднюю каплю крови, оставшуюся на дн флакона.

— Странное противорчіе!— сказалъ онъ.— Оно доказываетъ, насколько неосновательны утвержденія обыкновенной науки, которой занимаются заурядные люди. Всякій другой, кром меня, какой-нибудь ученый или врачъ, даже самъ Амбруазъ Парэ, нашелъ бы, что эта чистая, здоровая, богатая жизненными соками кровь предвщаетъ долгую жизнь тому, у кого она взята. А между тмъ эта жизнь угаснетъ прежде, чмъ пройдетъ годъ. Екатерина и Генрихъ Анжуйскій обернулись и слушали.

Глаза принца сверкали въ отверстія маски.

— Дло въ томъ,— продолжалъ Ренэ,— что заурядные ученые знаютъ только настоящее, тогда какъ намъ открыты и прошлое и будущее.

— Итакъ, — спросила Екатерина, — ты увренъ, что онъ умретъ прежде, чмъ пройдетъ годъ?

— Это такъ же врно, — отвтилъ Ренэ, — какъ то, что мы трое, теперь живые, будемъ, въ свою очередь, лежать въ могил.

— Но вдь ты говорилъ, что у него здоровая кровь, что она общаетъ долгую жизнь?

— Да, при естественномъ порядк вещей. Но если какая-нибудь несчастная случайность…

— Слышишь?— шепнула Екатерина Генриху, — несчастная случайность…

— Тмъ боле слдовало бы мн остаться, — тоже шопотомъ сказалъ онъ.

— Нтъ, объ этомъ нечего и думать — это невозможно!

— Благодарю,— сказалъ, обращаясь къ Ренэ, герцогъ Анжуйскій, стараясь измнить свой голосъ, — возьми этотъ кошелекъ.

— Пойдемте, графъ,— сказала Екатерина сыну, придавая ему этотъ титулъ, чтобы сбить съ толку Ренэ.

И они ушли.

— Вы видите, матушка, — сказалъ Генрихъ, — несчастная случайность! Что если это предсказаніе исполнится, а меня не будетъ здсь? За четыреста ль отсюда…

— Четыреста ль можно прохать въ восемь дней, сынъ мой.

— Да, но еще неизвстно, позволятъ ли мн ухать эти люди! Ахъ, если бы мн можно было подождать!..

— Какъ знать?— сказала Екатерина.— Эта несчастная случайность, о которой говорилъ Ренэ, можетъ-быть, и есть та. самая, отъ которой король вчера слегъ въ постель?.. Ну, ступай къ себ, сынъ мой, а я пройду калиткой августинскаго монастыря, моя свита ждетъ меня тамъ. Иди, Генрихъ, и старайся не раздражать брата, если увидишься съ нимъ.

XI.
Порученіе.

Когда герцогъ Анжуйскій вернулся въ Лувръ, ему прежде всего поспшили сообщить, что торжественный въздъ пословъ назначенъ черезъ четыре дня. Портные и ювелиры уже ждали принца съ великолпными костюмами и драгоцнными украшеніями, которые король заказалъ для него.

Въ то время, какъ герцогъ чуть не со слезами на глазахъ примрялъ ихъ, стараясь скрыть свое раздраженіе, Генрихъ Наваррскій любовался на чудную орденскую цпь изъ изумрудовъ, на шпагу съ золотымъ эфесомъ и драгоцнное кольцо — подарки, которые прислалъ ему утромъ король.

Герцогъ Алансонскій получилъ какое-то письмо и заперся у себя, чтобы прочитать его на свобод.

Что касается до Коконна, то онъ разыскивалъ своего друга по всему Лувру.

Нисколько не удивившись, что ла-Моль не вернулся ночью, Коконна сталъ безпокоиться, когда тотъ не пришелъ и утромъ. А потому онъ отправился искать пріятеля. Прежде всего онъ пошелъ въ гостиницу ла-Гюрьера, изъ гостиницы ла-Гюрьера — на улицу Клошъ-Персе, изъ улицы Клошъ-Персе — на улицу Тизонъ, изъ улицы Тизонъ — на мостъ Сенъ-Мишель и, наконецъ, съ моста Сенъ-Мишель — въ Лувръ.

Разыскивая ла-Моля, Коконна обращался съ разспросами къ разнымъ лицамъ и иногда съ такимъ требовательнымъ, вызывающимъ тономъ, что т считали себя оскорбленными. Кончилось тмъ, что ему пришлось драться на дуэли съ троими придворными. Коконна дйствовалъ въ этомъ случа такъ же добросовстно и старательно, какъ всегда: онъ убилъ одного противника и ранилъ двухъ другихъ.

Въ конц-концовъ Коконна узналъ, что ла-Моля подстерегали въ коридор. Пьемонтецъ пришелъ въ отчаяніе, онъ ршилъ, что король и принцы или убили его друга, или заключили его въ подземную тюрьму.

Услыхавъ, что герцогъ Алансонскій тоже участвовалъ въ этомъ дл, Коконна, не обращая вниманія на то, что Франсуа — принцъ королевской крови, отправился къ нему, какъ къ простому дворянину, требовать объясненія.

Въ первую минуту герцогъ Алансонскій хотлъ вышвырнуть за дверь дерзкаго, осмлившагося требовать у него отчета въ его поступкахъ, но Коконна говорилъ такъ ршительно, глаза его сверкали такъ грозно, а исторія о трехъ дуэляхъ въ теченіе сутокъ поставила его такъ высоко во мнніи всхъ, что герцогъ сдержался и отвтилъ съ самой привтливой улыбкой:

— Любезный Коконна, король, дйствительно, очень разгнвался, получивъ ударъ по плечу серебряной кружкой, герцогъ Анжуйскій разобидлся, когда ему вылили на голову апельсинный компотъ, а герцогъ Гизъ былъ оскорбленъ, получивъ пощечину кабаньей ногой. Они ршили убитъ графа де-ла-Моля, но другъ вашего друга спасъ его отъ опасности, и попытка не удалась. Даю вамъ честное слово.

— А!— сказалъ Коконна, вздохнувъ при такомъ увреніи, какъ кузнечный мхъ.— Хорошо, что такъ счастливо кончилось, mordi! Хотлъ бы я знать, кто этотъ другъ, чтобы поблагодарить его.

Герцогъ Алансонскій не отвтилъ ни слова, но улыбнулся еще очаровательне, чмъ прежде. Эта улыбка, какъ бы говорила Коконну, что другъ, котораго ему хочется поблагодарить, не кто иной, какъ принцъ.

— Вы были такъ милостивы ко мн, ваше высочество,— сказалъ пьемонтецъ,— что разсказали мн начало исторіи. Довершите же ваше благодяніе и откройте мн, чмъ она кончилась. Ла-Моля хотли убить, говорите вы, но не убили. Хорошо. Такъ что же съ нимъ сдлали? Я не трусъ и могу вынести дурное извстіе. Его бросили въ подземную тюрьму — вдь такъ? Тмъ лучше, это научитъ его осторожности. Онъ никогда не слушаетъ моихъ совтовъ. Къ тому же его можно освободить оттуда. Справляются и съ камнями!

Герцогъ Алансонскій покачалъ головой.

— Хуже всего то, мой храбрый Коконна, — сказалъ онъ,— что посл этого происшествія твой другъ исчезъ неизвстно куда.

— Mordi!— воскликнулъ пьемонтецъ, снова поблднвъ.— Если даже онъ попалъ въ адъ, я и въ такомъ случа разыщу его.

— Слушай, — сказалъ Алансонскій, которому, хоть и по другимъ причинамъ, хотлось не меньше Коконна узнать, гд ла-Моль, — я дамъ теб дружескій совтъ.

— Сдлайте милость, ваше высочество, — сказалъ Коконна.

— Сходи къ королев Маргарит: она, наврное, знаетъ, гд тотъ, о комъ ты безпокоишься.

— Долженъ сознаться, ваше высочество,— сказалъ Коконна,— что мн и самому приходило это въ голову, но я не ршаюсь. Ужъ не говоря о томъ, что чувствую къ королев Маргарит глубочайшее уваженіе и всегда теряюсь въ ея присутствіи, я еще боялся застать ее въ слезахъ. Но такъ какъ ваше высочество увряете, что ла-Моль живъ и ея величество знаетъ, гд онъ, я соберусь съ духомъ и пойду къ ней.

— Иди, любезный Коконна, иди!— сказалъ герцогъ Франсуа.— И когда узнаешь, куда скрылся ла-Моль, сообщи мн: я, право же, безпокоюсь за него не меньше тебя. Только не забывай одного, Коконна.

— Чего?

— Не говори королев, что пришелъ по моему совту, а не то ты рискуешь не узнать ничего.

— Если ваше высочество полагаете,— сказалъ Коконна,— что мн слдуетъ молчать объ этомъ, то я буду нмъ, какъ рыба.

— Добрый принцъ, славный принцъ, великодушный принцъ!— бормоталъ про себя пьемонтецъ, идя къ королев Наваррской.

Маргарита слышала объ отчаяніи Коконна и была уврена, что онъ придетъ къ ней. Узнавъ, какими подвигами ознаменовалъ онъ свое горе о друг, она почти простила ему его не совсмъ любезное обращеніе съ своей пріятельницей, герцогиней Неверской, съ которой онъ ужасно поссорился два или три дня тому назадъ. Эта-то ссора и помшала ему обратиться за разъясненіемъ къ герцогин.

Коконна тотчасъ же провели къ королев.

Онъ вошелъ и, какъ всегда въ ея присутствіи, почувствовалъ смущеніе, о которомъ упоминалъ герцогу Алансонскому и которое вызывалъ въ немъ скоре ея глубокій умъ, чмъ высокій санъ. Но Маргарита такъ привтливо улыбнулась, что Коконна тотчасъ же оправился.

— Умоляю, ваше величество сжалиться надо мною и вернуть мн моего друга!— воскликнулъ онъ.— Или, по крайней мр, хоть скажите мн, что съ нимъ сталось. Я не могу жить безъ него. Представьте себ Дамона безъ Питія или Ореста безъ Пилада и, хоть ради этихъ героевъ, сжальтесь надъ моимъ горемъ. Клянусь вамъ, что я люблю моего друга не меньше, чмъ каждый изъ нихъ любилъ своего.

Маргарита улыбнулась и, взявъ съ Коконна слово молчать, разсказала ему, какъ ла-Моль спасся, спустившись въ окно. Но, несмотря на вс просьбы пьемонтца, она не захотла открыть ему, гд находится въ настоящую минуту его другъ. Это было не особенно пріятно Коконну и онъ пустился на разныя дипломатическіе намеки и хитрости, изъ которыхъ Маргарита ясно увидала, что герцогъ Алансонскій не меньше самого Коконна желаетъ узнать мстопребываніе ла-Моля.

— Если вамъ такъ хочется имть какія-нибудь положительныя свднія о вашемъ друг, — сказала королева,— обратитесь къ королю Наваррскому. Онъ одинъ иметъ право говорить, я, съ своей стороны, могу только сказать вамъ, что тотъ, кого вы ищете, живъ. Поврьте моему слову.

— У меня есть доказательство еще боле врное, ваше величество,— отвтилъ Коконна,— я не замчаю на вашихъ прекрасныхъ глазахъ слдовъ слезъ.

Находя, должно-быть, что больше ужъ нечего прибавлять къ этой фраз, которая такъ прекрасно выражала его мысль и его высокое мнніе о достоинствахъ ла-Моля, Коконна откланялся. Онъ ршилъ помириться съ герцогиней Неверской, не ради ея самой, а съ цлью узнать отъ нея то, чего не удалось ему узнать отъ Маргариты.

Сильное горе — чувство ненормальное, отъ котораго человкъ старается избавиться какъ можно скоре. Сердце ла-Моля сжалось при мысли о разлук съ Маргаритой, и если онъ согласился бжать, то, главнымъ образомъ, для того, чтобы спасти не свою жизнь, а репутацію королевы.

На другой день вечеромъ онъ уже снова вернулся въ Парижъ, надясь, что Маргарита выйдетъ на балконъ и ему удастся увидть ее. А Маргарита, съ своей стороны, дйствительно, просидла весь вечеръ у окна, какъ будто тайный голосъ шепнулъ ей о возвращеніи ла-Моля. Итакъ, они увидались и испытали то неизъяснимое блаженство, какое всегда даетъ запрещенное удовольствіе.

Ла-Моль съ своимъ мечтательнымъ и романтическимъ характеромъ находилъ даже какое-то особое очарованіе въ тайн и опасности этого свиданія. Но истинно влюбленный чувствуетъ себя счастливымъ только въ то время, какъ видитъ или обладаетъ, онъ не можетъ не страдать въ разлук. И ла-Моль, страстно желая вернуть къ себ Маргариту, старался приблизить эту минуту, то-есть ускорить бгство короля Наваррскаго.

Что касается до Маргариты, то она всмъ сердцемъ отдавалась счастью быть любимое такъ нжно и преданно. Иногда она была недовольна собою за эту слабость. Она съ своимъ мужественнымъ характеромъ до сихъ поръ относилась нсколько презрительно къ мелочамъ, въ которыхъ проявляется любовь и которыя даютъ такое полное, глубокое счастье людямъ съ нжной душой. Но теперь она была уже не та. Каждый день, около девяти часовъ вечера, она выходила въ бломъ пеньюар на балконъ и была счастлива, видя на набережной держащагося въ тни всадника, который при ея появленіи прикладывалъ руку къ губамъ и къ сердцу. Иногда Маргарита бросала ему записку, въ которую была завернута какая-нибудь драгоцнная вещица. Ла-Моль быстро схватывалъ и пряталъ на грудь: она была дорога ему не своей цнностью, а тмъ, что принадлежала любимой женщин. И Маргарита не уходила съ балкона до тхъ поръ, пока не замиралъ вдали стукъ копытъ его лошади, которую онъ пускалъ во весь опоръ, когда халъ къ Лувру, и которая двигалась такъ медленно, когда приходилось отправляться въ обратный путь, что, казалось, была сдлана изъ дерева, какъ знаменитый конь, погубившій Трою.

Такимъ образомъ, видаясь съ ла-Молемъ каждый день, королева знала, что съ нимъ не случилось никакой бды, и потому не безпокоилась за него. Принимать же его у себя или гд-нибудь въ другомъ мст она отказывалась, изъ опасенія, что за нимъ будутъ слдить.

Эти свиданія на испанскій ладъ начались на другой день посл бгства ла-Моля и продолжались до пріема пословъ, который, какъ мы знаемъ, отложили на нсколько дней. Этой отсрочки потребовалъ Амбруазъ Парэ.

Наканун назначеннаго для аудіенціи дня, около девяти часовъ вечера, въ то время, какъ вс въ Лувр были заняты приготовленіями къ предстоящему торжеству, Маргарита открыла окно и вышла на балконъ. Только что успла она ступить на него, какъ ла-Моль, не дожидаясь ея записки, торопливо бросилъ ей свою и такъ ловко, что она упала прямо къ ея ногамъ. Маргарита поняла, что онъ хочетъ сообщить ей какое-то важное извстіе, и вошла въ комнату, чтобы прочитать записку.

На первой страниц было написано:

‘Мн нужно поговорить съ королемъ Наваррскимъ, ваше величество. Дло очень спшное. Я жду’.

А на другой половин листка, которую можно было оторвать отъ первой, Маргарита прочла:

‘Дайте мн возможность поцловать васъ, какъ я іглую васъ мысленно. Я жду’.

Только что успла королева прочитать эти слова, какъ послышался голосъ короля Наваррскаго, который, со своей всегдашней деликатностью, постучался въ дверь и спросилъ у Гильоны, можетъ ли онъ войти.

Королева разорвала письмо пополамъ и, спрятавъ одинъ листокъ на грудь, а другой въ карманъ, поспшно затворила окно и бросилась къ двери.

— Войдите, государь,— сказала она.

Несмотря на то, что Маргарита старалась затворить окно какъ можно тише и осторожне, Генрихъ услыхалъ легкій стукъ. Такъ какъ онъ жилъ среди людей, которымъ не доврялъ и которыхъ ему приходилось остерегаться, то зрніе и слухъ его были постоянно напряжены и стали почти такъ же тонки, какъ у дикаря. Но король Наваррскій не принадлежалъ къ числу тирановъ-мужей, не позволяющихъ своимъ женамъ дышать свжимъ воздухомъ и любоваться звздами.

Генрихъ улыбался и былъ любезенъ, какъ всегда.

— Пока придворные примряютъ парадные костюмы, — сказалъ онъ, — я хотлъ поговорить съ вами о моихъ длахъ. Вдь вы продолжаете считать ихъ и своими, неправда ли?

— Разумется, — отвтила Маргарита.— Разв у насъ не общіе интересы?

— Вотъ потому-то я и хотлъ потолковать съ вами. Чему приписываете вы упорное стараніе герцога Алансонскаго избгать меня въ послдніе дни? Онъ даже ухалъ третьяго дня въ Сенъ-Жерменъ. Хочется ли ему бжать изъ Франціи одному, такъ какъ за нимъ мало слдятъ, или же онъ совсмъ раздумалъ узжать? Скажите мн, пожалуйста, ваше мнніе. Я очень цню его и во всякомъ случа приму во вниманіе.

— Поведеніе моего брата, конечно, не можетъ не безпокоить васъ, — отвтила Маргарита.— Я думала сегодня объ этомъ весь день. По-моему, герцогъ Алансонскій перемнился потому, что перемнились обстоятельства.

— То-есть, вы хотите сказать, что въ виду болзни Карла IX и избранія польскимъ королемъ герцога Анжуйскаго онъ не прочь остаться въ Париж и не упускать изъ вида французской короны?

— Да, я такъ думаю.

— Ну, что жъ, пусть онъ остается, — сказалъ Генрихъ,— Только это измняетъ весь нашъ планъ. Если я уду одинъ, мн придется принимать втрое больше предосторожностей, такъ какъ имя и присутствіе вашего брата уже не будетъ охранять меня… Но какъ странно, что до сихъ поръ ничего не слышно о де-Муи. Онъ примолкъ и не даетъ знать о себ — это такъ непохоже на него. Не получили ли вы какихъ-нибудь извстій отъ него?

— Я, государь?— съ изумленіемъ сказала Маргарита.— Но съ какой стати…

— Что же тутъ удивительнаго?— возразилъ король.— Это, напротивъ, было бы вполн естественно. Желая сдлать мн одолженіе, вы спасли жизнь графа де-ла-Моля. Онъ отправился въ Мантъ… но вдь оттуда легко можно и вернуться.

— А, теперь я поняла загадку, которую до сихъ поръ никакъ не могла разгадать, — сказала Маргарита.— Уходя, я оставила окно открытымъ, а вернувшись, нашла на ковр какую-то записку.

— Вотъ видите!

— Я ничего не поняла въ ней,— продолжала Маргарита,— и не придала ей никакого значенія. Можетъ-быть, я поступила необдуманно и эта записка отъ де-Муи?

— Очень возможно, — сказалъ Генрихъ,— даже наврное такъ. Могу я прочитать записку?

— Конечно, государь, — отвтила Маргарита, вынувъ изъ кармана листокъ и подавая королю.

Генрихъ взглянулъ на него.

— Это какъ будто почеркъ ла-Моля?— спросилъ онъ.

— Не знаю. Мн показалось, что почеркъ поддланъ.

— Ну, все равно, прочитаемъ.

И онъ прочелъ:

‘Мн нужно поговорить съ королемъ Наваррскимъ, ваше величество. Дло очень спшное. Я жду’.

— Ага!— воскликнулъ Генрихъ.— Вы видите… онъ говоритъ, что ждетъ?

— Конечно, вижу,— сказала Маргарита.— Ну, что же длать?

— Какъ что длать, ventre-saint-gris! Я хочу, чтобы онъ пришелъ сюда.

— Чтобы онъ пришелъ?— съ удивленіемъ повторила Маргарита, устремивъ на мужа свои прекрасные глаза.— Какъ можете вы говорить это, государь?.. Вдь Карлъ хотлъ убить его… примты его описаны… ему угрожаютъ… И вы говорите, чтобы онъ пришелъ! Но разв это возможно? Разв двери существуютъ для тхъ, которые…

— Принуждены спасаться бгствомъ черезъ окно… вдь вы это хотли сказать?

— Да, это. Вы докончили мою мысль.

— Такъ въ чемъ же затрудненіе? Если они уже знаютъ дорогу въ окно, пусть и входятъ такимъ путемъ, такъ какъ двери имъ недоступны. Вдь это же очень просто.

— Вы думаете?— сказала Маргарита, красня отъ радости при мысли о свиданіи съ ла-Молемъ.

— Конечно.

— Но какъ же добраться до окна?— спросила королева.

— Разв вы не сохранили лстницу, которую я бросилъ вамъ въ него? Неужели вы, всегда такая предусмотрительная, на этотъ разъ измните себ?

— Нтъ, нтъ, лстница у меня, — сказала Маргарита.

— Ну, значитъ все въ порядк.

— Что же прикажете длать теперь, ваше величество?

— Что длать?— сказалъ Генрихъ.— Привяжите лстницу къ балкону и спустите ее. Если де-Муи, этотъ врный другъ, ждетъ тамъ и желаетъ войти, мы дадимъ ему возможность исполнить желаніе.

Не теряя хладнокровія, Генрихъ взялъ свчу и сталъ свтить Маргарит, искавшей лстницу. Поиски продолжались недолго: лстница лежала въ шкафу, въ знаменитомъ кабинет.

— Ну, вотъ она!— сказалъ Генрихъ.— Теперь, если это не затруднитъ васъ, привяжите ее къ балкону.

— Почему же должна это сдлать я, а не вы, государь?— спросила Маргарита.

— Потому что чмъ лучше заговорщикъ, тмъ онъ осторожне. Нашъ другъ, увидавъ мужчину, можетъ испугаться… понимаете?

Маргарита улыбнулась и привязала лстницу.

— Отлично, — сказалъ Генрихъ, отходя въ уголъ комнаты.— Теперь подойдите поближе къ периламъ, чтобы онъ видлъ васъ, а теперь покажите ему лстницу — вотъ такъ! Я увренъ, что де-Муи не заставитъ себя ждать.

Дйствительно, черезъ нсколько минутъ какой-то человкъ, дрожа отъ радости, перешагнулъ черезъ перила балкона, но, видя, что королева не идетъ къ нему навстрчу, нершительно остановился. Вмсто Маргариты къ нему подошелъ король.

— А вдь это не де-Муи — это графъ де-ла-Моль, — любезно сказалъ онъ.— Здравствуйте, графъ, войдите, пожалуйста.

Ла-Моль былъ ошеломленъ. Если бы онъ еще не усплъ ступить на балконъ и стоялъ на лстниц, то, наврное, упалъ бы съ нея при такомъ неожиданномъ появленіи Генриха.

— Вы хотли поговорить съ королемъ о важномъ дл,— сказала Маргарита.— Я предупредила его и онъ пришелъ.

Генрихъ отошелъ къ окну и сталъ затворять его.

— Я люблю тебя,— прошептала Маргарита, сжимая руку ла-Моля.

— Ну, графъ, — сказалъ Генрихъ, пододвигая ему стулъ,— что скажете?

— Я разстался съ г. де-Муи у заставы, государь, — отвтилъ ла-Моль.— Онъ желаетъ знать, говорилъ ли Морвель и извстно ли, что онъ, де-Муи, былъ въ спальн вашего величества.

— Нтъ еще, но это скоро узнается, и потому мы должны поторопиться.

— Тоже самое думаетъ и онъ, государь. Если герцогу Алансонскому можно хать завтра вечеромъ, то де-Муи будетъ ждать у Сенъ-Марсельскихъ воротъ съ отрядомъ въ сто пятьдесятъ человкъ, другой отрядъ въ пятьсотъ человкъ присоединится къ вамъ въ Фонтенбло, а оттуда вы продете въ Блуа, Ангулемъ и Бордо.

— Я, съ своей стороны, буду готовъ завтра, — сказалъ Генрихъ, обращаясь къ жен, — а вы?

Ла-Моль тревожно взглянулъ на Маргариту.

— Я уже дала вамъ слово, — отвтила она мужу.— Всюду, куда подете вы, поду и я. Но и Алансонскій долженъ хать въ одно время съ нами. Съ нимъ нельзя, держаться средины, нужно выяснить: за насъ онъ или противъ насъ. Если онъ будетъ колебаться и не скажетъ ничего опредленнаго, намъ придется остаться.

— Знаетъ онъ объ этомъ план, графъ де-ла-Моль?— спросилъ Генрихъ.

— Онъ долженъ былъ получить на-дняхъ письмо отъ г. де-Муи.

— А онъ ни слова не говорилъ мн.

— Остерегайтесь его, — сказала Маргарита, — остерегайтесь его, государь!

— Будьте покойны, я остороженъ… А какъ же мы передадимъ де-Муи нашъ отвть?

— Это ужъ предусмотрно, ваше величество,— сказалъ ла-Моль.— Завтра, во время пріема пословъ, де-Муи будетъ въ зал, хоть, можетъ-быть, вы не узнаете его, такъ какъ онъ будетъ переодть. Онъ проситъ королеву вставить въ свою рчь какую-нибудь фразу, изъ которой онъ могъ бы догадаться, согласны вы или нтъ, долженъ онъ васъ ждать или узжать. Если герцогъ Алансонскій откажется, де-Муи общаетъ въ дв недли устроить все уже отъ вашего имени.

— Этотъ де-Муи, право же, неоцненный человкъ!.. Можете вы вставить въ свою рчь такую фразу, Маргарита?

— Конечно, это нетрудно.

— Такъ завтра я переговорю съ Алансонскимъ. Скажите де-Муи, чтобы онъ былъ на своемъ посту и понималъ съ полуслова.

— Онъ будетъ на мст, государь.

— Передайте ему мой привтъ. Съ вами, наврное, есть слуга, лошадь?

— Оршонъ дожидается, меня на набережной.

— Такъ поспшите къ нему, графъ… Нтъ, нтъ, не въ окно… Это хорошо только въ крайности. Если васъ увидятъ, вы можете скомпрометировать королеву. Кому же придетъ въ голову, что вы совершаете такое странное путешествіе ради меня?

— Но какъ же мн выйти изъ Лувра, государь?

— Мы выйдемъ вмст, я знаю пароль. Вы въ плащ, я тоже. Мы завернемся-въ нихъ и насъ безъ всякаго затрудненія пропустятъ въ ворота. Къ тому же мн нужно отдать Оршону кое-какія приказанія. Подождите здсь, я посмотрю, нтъ ли кого въ коридор.

И Генрихъ съ самымъ естественнымъ видомъ вышелъ изъ комнаты, оставивъ ла-Моля и королеву наедин.

— Когда увижу я васъ?— спросилъ ла-Моль.

— Завтра вечеромъ, если мы удемъ, а если намъ придется остаться, то на-дняхъ въ дом на улиц Клошъ-Персе.

— Пойдемте, графъ,— сказалъ Генрихъ, входя въ комнату,— въ коридор нтъ никого.

Ла-Моль почтительно поклонился королев.

— Дайте ему поцловать вашу руку,— сказалъ ей король.— Графъ де-ла-Моль оказалъ намъ большую услугу.

Маргарита повиновалась.

— Кстати, спрячьте получше лстницу, — прибавилъ Генрихъ.— Это вещь необходимая для заговорщиковъ и можетъ понадобиться въ любую минуту… Идемъ, графъ де-ла-Моль!

XII.
Послы.

На другой день все населеніе Парижа двинулось къ Сентъ-Антуанскому предмстью, черезъ которое должны были совершить свой въздъ въ столицу польскіе послы. Двойной дляў’ швейцарцевъ сдерживалъ толпу, а отряды конницы очищали дорогу знати и придворнымъ дамамъ, хавшимъ навстрчу посламъ.

Вскор около Сентъ-Антуанскаго аббатства показалась группа всадниковъ въ красныхъ съ желтымъ костюмахъ, въ мховыхъ шапкахъ и подбитыхъ мхомъ плащахъ, они держали въ рукахъ широкія, кривыя сабли, похожія на турецкія.

За ними слдовала другая группа всадниковъ, костюмы которыхъ поражали чисто восточной роскошью. А затмъ хали четыре посла, великолпные представители самаго баснословнаго изъ рыцарскихъ государствъ XVI вка.

Одинъ изъ этихъ пословъ былъ епископъ Краковскій. На немъ былъ полудуховный, полувоенный костюмъ, сверкающій золотомъ и драгоцнными каменьями. Епископъ халъ на чудномъ кон съ длинной разввающейся гривой и гордой поступью, никто бы не подумалъ, что въ теченіе цлаго мсяца благородное животное длало по пятнадцати ль въ день и притомъ по дорогамъ, которыя отъ дождей стали почти непроходимыми.

Рядомъ съ епископомъ халъ воевода Ласко, могущественный вельможа, богатый и гордый, какъ король.

За двумя главными послами слдовали еще два, тоже очень знатныхъ посла. А за ними хало множество польскихъ пановъ, на ихъ лошадяхъ была такая чудная сбруя, украшенная золотомъ и драгоцнными каменьями, что народъ громко выражалъ свое восхищеніе. И, дйствительно, эти прізжіе, которыхъ презрительно называли варварами, совершенно затмили французовъ своимъ блескомъ и роскошью.

Екатерина до послдней минуты не теряла надежды, что король отмнить свое ршеніе — онъ былъ еще очень слабъ — и такимъ образомъ пріемъ пословъ не состоится. Но когда торжественный день наступилъ и Карлъ, блдный, какъ смерть, надлъ великолпную королевскую мантію, Екатерина поняла, что нужно покориться хоть наружно этой желзной вол. И ей начало казаться, что для Генриха Анжуйскаго будетъ, пожалуй, лучше всего отправиться въ почетную ссылку, къ которой его приговорили.

Кром нсколькихъ словъ, произнесенныхъ Карломъ, когда мать его выходила изъ кабинета, онъ совсмъ не говорилъ съ нею со времени сцены, посл которой онъ слегъ въ постель и чуть не умеръ. Вс въ Лувр знали, что между Карломъ и Екатериной произошла страшная ссора, но никто не зналъ, изъ-за чего она вышла. И эта холодность между ними, это молчаніе наводили страхъ на самыхъ смлыхъ придворныхъ, и они трепетали, какъ трепещутъ птицы во время тяжелой тишины, предвщающей грозу.

Вс въ Лувр готовились къ пріему пословъ, но вяло и неохотно, какъ будто предстояло не празднество, а какая-нибудь печальная церемонія. Знали, что Екатерина чуть не дрожала, и потому дрожали вс.

Большая пріемная зала Лувра была приготовлена для аудіенціи и, такъ какъ подобныя торжества всегда бывали публичныя, то часовые и дворцовая стража получили приказъ пускать въ Лувръ столько народу, сколько могли вмстить вс его залы и дворы.

Что касается до Парижа, то онъ имлъ такой видъ, какой иметъ всякій большой городъ при подобныхъ обстоятельствахъ: на улицахъ была толкотня, вс торопились, всхъ мучило любопытство. Однако боле внимательный наблюдатель замтилъ бы одну особенность: въ толп, среди добродушныхъ, наивно удивляющихся всему горожанъ было довольно много людей, закутанныхъ въ плащи, которые переглядывались между собою, длали какіе-то знаки, если были далеко другъ отъ друга, и быстро, значительно перешептывались, когда сходились. Они съ большимъ интересомъ слдили за поздомъ, старались держаться поблизости отъ него и, повидимому, получали приказанія отъ какого-то почтеннаго старика, черные, живые глаза котораго блестли какъ молодые, несмотря на то, что у него была уже совсмъ сдая борода. Старику этому удалось, собственными ли усиліями, или съ помощью своихъ товарищей, проскользнуть въ Лувръ однимъ изъ первыхъ, благодаря любезности начальника швейцарцевъ, оставшагося врнымъ гугенотомъ и посл отреченія, онъ даже занялъ мсто какъ разъ позади пословъ, напротивъ Маргариты и Генриха Наваррскаго.

Генрихъ, знавшій отъ ла-Моля, что де-Муи будетъ присутствовать при пріем, оглядывался кругомъ, отыскивая его. Наконецъ глаза его встртились съ глазами старика и уже не отрывались отъ него. А посл сдланнаго этимъ старикомъ знака у короля Наваррскаго не осталось уже никакихъ сомнній, что это, дйствительно, де-Муи. Молодой гугенотъ былъ такъ хорошо переряженъ, что и самому Генриху было трудно признать въ этомъ сдомъ старик того храбреца, который съ такимъ успхомъ отразилъ нападеніе нсколько дней тому назадъ.

Генрихъ что-то шепнулъ Маргарит, и она тоже взглянула на де-Муи. А потомъ ея прекрасные глаза устремились въ глубину залы: она искала ла-Моля, но безуспшно — его не было нигд.

Начались рчи. Первую произнесъ Ласко, обращаясь къ королю. Онъ отъ имени сейма просилъ его согласія на принятіе польской короны французскимъ принцемъ.

Карлъ выразилъ свое согласіе коротко и ясно и представилъ посламъ своего брата, герцога Анжуйскаго, расхваливая его храбрость. Онъ говорилъ по-французски, переводчикъ переводилъ его рчь фразу за фразой. И когда начиналъ говорить переводчикъ, король подносилъ къ губамъ платокъ, на которомъ каждый разъ появлялось новое кровавое пятно.

Когда Карлъ кончилъ, Ласко обратился къ герцогу Анжуйскому и, поклонившись, началъ новую рчь, на этотъ разъ по-латыни. Онъ отъ имени польскаго народа предложилъ, герцогу корону Польши.

Генрихъ Анжуйскій отвтилъ на томъ же язык дрожащимъ отъ волненія голосомъ, что онъ съ признательностью принимаетъ корону и благодаритъ за оказанную ему честь. Во все время его рчи Карлъ стоялъ, сжавъ губы и устремивъ на брата взглядъ, грозный и неподвижный, какъ взглядъ орла.

Посл рчи Анжуйскаго Ласко взялъ лежавшую на пунцовой бархатной подушк корону Ягеллоновъ и подалъ ее Карлу, между тмъ какъ двое польскихъ вельможъ надвали на герцога королевскую мантію.

Карлъ сдлалъ брату знакъ. Тотъ преклонилъ колно, и Карлъ самъ возложилъ ему на голову корону. А потомъ два короля обнялись и обмнялись поцлуемъ, полнымъ самой глубокой ненависти.

И въ ту же минуту герольдъ провозгласилъ:

— Александръ-Эдуардъ-Генрихъ Французскій, герцогъ Анжуйскій, коронованъ на царство польское. Да здравствуетъ польскій король!

— Да здравствуетъ польскій король!— повторило въ одинъ голосъ все собраніе.

Потомъ Ласко обратился къ Маргарит. Прекрасная королева должна была говорить послдняя. Такъ какъ ей было предоставлено произнести рчь только изъ любезности, чтобы она могла блеснуть своей ученостью, то вс съ нетерпніемъ ждали ея отвта на латинскомъ язык. Мы знаемъ, что Маргарита сама сочинила его.

Ласко произнесъ, обращаясь къ ней, настоящій панегирикъ. Несмотря на свое сарматское происхожденіе, онъ поддался очарованію, которое производила на всхъ прелестная королева Наваррская. Языкомъ Овидія, но слогомъ Ронсара Ласко сказалъ, что, выхавъ изъ Варшавы глубокой ночью, онъ и его спутники не могли бы найти дорогу, если бы имъ, какъ волхвамъ, не свтили дв путеводныя звзды. Эти звзды становились все ярче по мр того, какъ они приближались къ Франціи, и теперь они видятъ, что это были не звзды, а прекрасные глаза королевы Наваррской. Затмъ, переходя отъ Евангелія къ Корану, отъ Сиріи къ Каменистой Аравіи, отъ Назарета къ Мекк, Ласко закончилъ свою рчь заявленіемъ, что онъ готовъ поступить такъ же, какъ поступали горячіе поклонники пророка. Когда имъ выпадало счастье увидать его гробницу, они выкалывали себ глаза: по ихъ мннію, посл такого чуднаго зрлища уже не стоило смотрть ни на что.

Рчь Ласко вызвала громъ рукоплесканій, знавшіе по-латыни выражали свое одобреніе, потому что были согласны съ мнніемъ оратора, незнавшіе тоже рукоплескали, чтобы не дать замтить, что они не поняли ни слова.

Маргарита граціозно поклонилась любезному сармату и, устремивъ глаза на де-Муи, начала свою отвтную рчь:

‘Quod nunc hac in aul insperati adestis exultaremes ego et conjux, nisi ideo immineret calamitas, scilicet non solum fratris sed etiam amici orbitas’ {Ваше неожиданное присутствіе въ этой зал доставило бы величайшее удовольствіе моему мужу и мн, если бы не влекло за собой большого горя — потери не только брата, но и друга.}.

Эти слова имли двоякій смыслъ. Хоть Маргарита говорила ихъ де-Муи, но они могли относиться и къ Генриху Анжуйскому. А потому этотъ послдній поблагодарилъ ее поклономъ.

Карлу показалось, что онъ не читалъ этой фразы въ рчи Маргариты, которую просматривалъ нсколько дней тому назадъ. Но онъ не придавалъ большого значенія словамъ сестры, такъ какъ рчь ея не касалась политики и была простымъ актомъ вжливости. Къ тому же Карлъ довольно плохо зналъ латинскій языкъ.

Между тмъ Маргарита все такъ же по-латыни продолжала:

‘Намъ грустно разставаться съ тобою, грустно, что мы не можемъ сопровождать тебя. Но та же судьба, которая требуетъ, чтобы ты немедленно покинулъ Парижъ, приковываетъ къ этому городу насъ. Узжай же, милый братъ, узжай, дорогой другъ, узжай для насъ. Наши надежды и пожеланія будутъ сопутствовать теб’.

Читатель, безъ сомннія, понимаетъ, съ какимъ вниманіемъ слушалъ де-Муи эти слова, которыя относились къ нему одному, хоть Маргарита и обращалась къ брату. Генрихъ Наваррскій уже раза два или три отрицательно покачалъ головой, показывая этимъ молодому гугеноту, что герцогъ Алансонскій отказался, но этотъ жестъ могъ быть случайнымъ движеніемъ и де-Муи не положился бы на него, если бы его не подтвердили слова Маргариты. Въ то время, какъ онъ смотрлъ на нее и слушалъ, стараясь не проронить ни одного слова, его черные глаза, сверкавшіе изъ-подъ сдыхъ бровей, обратили на себя вниманіе Екатерины. Она вздрогнула, какъ отъ электрическаго удара, и уже не спускала глазъ съ де-Муи.

— Какой странный старикъ, — говорила она про себя, стараясь не выдать своего волненія, несогласнаго съ правилами этикета.— Кто онъ? И почему онъ такъ внимательно смотритъ на Маргариту, а Маргарита и Генрихъ, съ своей стороны, такъ же внимательно глядятъ на него.

Королева Наваррская продолжала свою рчь, обращаясь теперь уже исключительно къ польскому послу и отвчая на его любезности. Между тмъ Екатерина никакъ не могла успокоиться и тщетно ломала себ голову, стараясь догадаться, кто такой этотъ старикъ. Въ это время къ ней подошелъ церемоніймейстеръ и подалъ ей надушеный атласный конвертъ. Она вынула изъ него письмо и прочитала слдующее:

‘Благодаря укрпляющему лкарству, которое я далъ Морвелю, силы его нсколько возстановились и онъ могъ написать имя человка, бывшаго въ спальн короля Наваррскаго. Это де-Муи’.

— Де-Муи,— прошептала королева.— Да, я предчувствовала это… Но старикъ… А! aspetto!.. Да, вдь этотъ старикъ…

Екатерина съ минуту сидла неподвижно, полуоткрывъ ротъ и не сводя глазъ съ де-Муи.

Потомъ, обратившись къ капитану Нансэ, стоявшему около нея, она сказала ему шопотомъ:

— Посмотрите, только незамтно, вонъ туда… на посла Ласко, который говоритъ теперь… Какъ разъ позади него стоитъ старикъ съ сдой бородой, въ черномъ бархатномъ плать. Видите вы его?

— Да, ваше величество, — отвтилъ капитанъ.

— Не выпускайте его изъ вида.

— Вдь вы говорите про того старика, ваше величество, которому король Наваррскій длаетъ знакъ?

— Именно такъ. Возьмите съ собой солдатъ — человкъ десять — и встаньте съ ними около воротъ Лувра. Когда этотъ старикъ выйдетъ, пригласите его обдать отъ имени короля. Если онъ пойдетъ за вами, отведите его въ какую-нибудь комнату и оставьте тамъ подъ стражей, если же онъ не захочетъ итти, задержите его живого или мертваго. Ступайте скорй!

Къ счастью, Генрихъ, котораго мало интересовала рчь Маргариты, внимательно слдилъ за Екатериной и не пропустилъ ни одной перемны въ выраженіи ея лица. Видя, что она не спускаетъ глазъ съ де-Муи, онъ встревожился. А когда она позвала Нансэ, онъ понялъ все.

Тогда-то и подалъ онъ де-Муи замченный капитаномъ Нансэ знакъ, какъ бы говорившій: ‘Вы открыты, спасайтесь, не теряя ни минуты!’

Де-Муи понялъ этотъ знакъ, такъ хорошо завершившій ту часть рчи Маргариты, которая относилась къ нему. Онъ тотчасъ же замшался въ толпу и исчезъ.

Но Генрихъ успокоился за него только посл того, какъ капитанъ Нансэ вернулся къ Екатерин и шепнулъ ей что-то, отъ чего ее всю передернуло: капитанъ, очевидно, доложилъ ей, что пришелъ слишкомъ поздно и не могъ исполнить ея порученія.

Наконецъ пріемъ кончился.

Маргарита еще разговаривала съ Ласко, но теперь это былъ уже не офиціальный разговоръ.

Король всталъ, поклонился и, съ трудомъ держась на ногахъ, вышелъ, опираясь на плечо Амбруаза Парэ, который не оставлялъ его съ тхъ поръ, какъ онъ заболлъ.

Екатерина, блдная отъ гнва, и Генрихъ, онмвшій отъ горя, послдовали за нимъ.

Герцогъ Алансонскій держался въ сторон во все время пріема, и король, не спускавшій глазъ съ герцога Анжуйскаго, не взглянулъ на него ни разу.

Новый польскій король считалъ себя погибшимъ. Вдали отъ матери, похищенный этими сверными варварами, онъ походилъ на сына земли, Антея, потерявшаго всю силу, когда Геркулесъ приподнялъ его на воздухъ. Герцогу Анжуйскому казалось, что, переступивъ за границу Франціи, онъ навсегда лишится права на французскій престолъ.

Вмсто того, чтобы пойти къ королю, онъ отправился къ матери.

Екатерина была такъ же мрачна и озабочена, какъ онъ самъ: она думала о Генрих Наваррскомъ и ясно представляла себ его лукавое, насмшливое лицо, на которое часто взглядывала во время аудіенціи. Казалось, сама судьба расчищаетъ дорогу этому беарнцу, отстраняя съ его пути королей, принцевъ, убійцъ, всхъ его враговъ и вс препятствія.

Увидавъ своего любимаго сына въ корон и королевской мантіи, но блднаго, убитаго горемъ и съ мольбою сложившаго такія же красивыя, какъ у нея, руки, Екатерина встала и пошла къ нему навстрчу.

— О, матушка!— воскликнулъ пылкій король.— Итакъ, я сужденъ умереть въ изгнаніи.

— Неужели ты уже усплъ забыть предсказаніе Ренэ, сынъ мой?— спросила Екатерина.— Не безпокойся, ты недолго пробудешь тамъ.

— Умоляю васъ, матушка, при первомъ же признак, при малйшемъ подозрніи, что французскій престолъ можетъ освободиться, тотчасъ же дайте мн знать!.

— Будь покоенъ, сынъ мой,— сказала Екатерина.— Съ твоего отъзда и до того дня, котораго ждемъ мы оба, осдланная лошадь будетъ стоять день и ночь въ моей конюшн, а у меня въ передней будетъ сидть курьеръ, готовый хать въ Польшу.

XIII.
Орестъ и Пиладъ.

Съ отъздомъ Генриха Анжуйскаго миръ и счастье, казалось, вернулись въ Лувръ, къ домашнему очагу этой семьи Атридовъ.

У короля прошло его грустное настроеніе. Онъ снова поздоровлъ и охотился съ Генрихомъ, а оставаясь дома, говорилъ съ нимъ же объ охот. Король упрекалъ беарнца только въ одномъ — въ томъ, что тотъ не любитъ соколиной охоты — и уврялъ, что онъ былъ бы совершенствомъ, если бы умлъ вынашивать соколовъ и кречетовъ такъ же хорошо, какъ дрессировалъ ищеекъ и гончихъ.

Екатерина снова стала любящей матерью: она была нжна съ Карломъ и герцогомъ Алансонскимъ, ласкова съ Генрихомъ и Маргаритой, любезна съ герцогиней Неверской и баронессой де-Совъ.

Подъ предлогомъ, что Морвель былъ раненъ, исполняя ея порученіе, она довела свою доброту до того, что два раза здила навщать его въ домъ, на улиц Серизе.

Свиданія Маргариты съ ла-Молемъ продолжались.

Каждый вечеръ она открывала свое окно и обмнивалась съ молодымъ человкомъ знаками и письмами. И въ каждомъ письм ла-Моль напоминалъ своей прекрасной королев, что, въ награду за его изгнаніе, она общала подарить ему нсколько чудныхъ минутъ въ дом на Клошъ-Персе.

Одинъ только человкъ чувствовалъ себя одинокимъ и покинутымъ въ Лувр, въ которомъ воцарились теперь миръ и тишина. То былъ нашъ пріятель, графъ Аннибалъ де-Коконна.

Ему, конечно, было пріятно знать, что ла-Моль живъ, много, конечно, значило и то, что его продолжала любить герцогиня Неверская, одна изъ самыхъ причудливыхъ и непостоянныхъ женщинъ въ мір. Но все это, по его мннію, не стоило и -часа, проведеннаго съ ла-Молемъ. Какъ хорошо было имъ вмст, когда они сидли за бутылкой вина у ла-Гюрьера или бродили по такимъ закоулкамъ Парижа, гд всякому порядочному человку очень легко получить. рану и потерять кошелекъ.

Отсутствіе ла-Моля, огорчавшее Коконна, было непріятно и герцогин. Съ тхъ поръ, какъ исчезъ ла-Моль, Коконна лишился всего, что ей особенно нравилось въ немъ, то-есть своей неистощимой веселости и остроумія. Это повело къ тому, что въ одинъ прекрасный день герцогиня явилась къ Маргарит и стала умолять ее вернуть ла-Моля, безъ котораго Коконна сталъ самъ на себя не похожъ.

Маргарита сдалась на ея просьбу не только изъ состраданія къ ней, но и потому, что сама желала этого, да и ла-Моль постоянно умолялъ ее о томъ же. Итакъ, она назначила Генріэтт на другой же день свиданіе въ дом съ двумя выходами, тамъ они сойдутся вс четверо и никто не помшаетъ имъ хорошенько потолковать обо всемъ.

Коконна прочиталъ безъ особаго удовольствія записочку герцогини Неверской, которая приглашала его въ половин десятаго въ улицу Тизонъ. Но онъ все-таки отправился на мсто свиданія, гд уже ждала Генріэтта, страшно раздраженная тмъ, что ей пришлось прійти первой.

— Съ вашей стороны, графъ, — воскликнула она, — очень невжливо заставлять себя ждать — не говорю уже принцессу, а женщину!

— Ждать!— сказалъ Коконна.— Какъ бы не такъ! Я думаю, напротивъ, что мы пришли раньше времени.

— Я — да.

— И я тоже. Готовъ поручиться, что теперь нтъ еще десяти часовъ.

— А я звала васъ въ половин десятаго!

— Я и вышелъ изъ Лувра въ девять часовъ. Кстати сказать, я сегодня дежурный и потому мн придется покинуть васъ черезъ часъ.

— Чему вы очень рады?

— Клянусь честью, нтъ! Герцогъ очень требователенъ и капризенъ. Ужъ если нужно, чтобы кто-нибудь бранилъ меня, то мн пріятне выслушивать упреки изъ вашихъ хорошенькихъ губокъ, чмъ изъ его кривого рта.

— Ну, это все-таки немножко полюбезне, — сказала герцогиня.— Итакъ, вы говорите, что вышли изъ Лувра въ девять часовъ?

— Да, съ намреніемъ итти прямо сюда. Но, дойдя до угла улицы Гренель, я увидалъ человка, похожаго на ла-Моля.

— Опять этотъ ла-Моль!

— Да, опять, съ вашего позволенія или безъ позволенія.

— Какъ вы грубы! Сдлайте милость, кончайте вашъ разсказъ.

— Не я началъ его. Вы сами спросили меня, почему я опоздалъ.

— Конечно. Разв, по-вашему, я должна была являться сюда первой?

— Такъ вдь вамъ никого не нужно искать.

— Вы невыносимы… Ну, что же дальше? На углу улицы Гренель вы увидали человка, похожаго на ла-Моля… Что такое у васъ на камзол?.. Кровь?..

— А, онъ, должно-быть, обрызгалъ меня, когда падалъ.

— Значитъ вы дрались?

— Полагаю, что такъ.

— За вашего ла-Моля?

— За кого же мн драться? За женщину что ли?

— Благодарю!

— Я пошелъ за этимъ человкомъ, который осмлился походить на моего друга. На улиц Кокильеръ я догналъ его, прошелъ немножко впередъ, обернулся и, нагнувшись къ самому его лицу, сталъ разглядывать его при свт, падавшемъ изъ лавки. Оказалось, что это не ла-Моль.

— Ну, и отлично.

— А ему показалось совсмъ не отлично. ‘Милостивый государь, — сказалъ я.— Издали вы осмливаетесь походить на моего друга, графа де-ла-Моля, а вблизи — вы какой-то нищій, бродяга’. Онъ обидлся и выхватилъ шпагу, я сдлалъ то же. Посл третьяго выпада этотъ невжа упалъ и обрызгалъ меня кровью!

— Вы подали ему, по крайней мр, помощь?

— Я только что хотлъ сдлать это, какъ мимо меня прохалъ всадникъ. На этотъ разъ, герцогиня, я готовъ поклясться, что это былъ ла-Моль. Къ несчастью, лошадь его скакала въ галопъ. Я побжалъ за ней, а прохожіе, остановившіеся посмотрть на нашъ поединокъ, бросились за мной. Такъ какъ изъ-за этихъ негодяевъ, которые съ криками и гиканьемъ гнались за мною, меня могли принять за вора, то мн пришлось остановиться и разогнать всю эту ватагу. А пока я занимался этимъ и терялъ время, всадникъ исчезъ. Я кинулся въ ту сторону, куда онъ похалъ, обращался ко всмъ, разспрашивалъ, говорилъ, какой масти его лошадь… это не повело на къ чему — его не видалъ никто. Наконецъ я страшно усталъ и пошелъ суда.

— Потому что устали? Какъ это мило!— воскликнула герцогиня.

— Послушайте, моя дорогая, — сказалъ Коконна, непринужденно развалившись въ кресл, — вы, какъ кажется, опять хотите нападать на меня изъ-за этого бднаго ла-Моля. Поймите же, наконецъ, что вы не правы. Дружба… это… это… Жаль, что я не такъ уменъ и. ученъ, какъ мой другъ — тогда я придумалъ бы какое-нибудь сравненіе, чтобы вы поняли мою мысль. Дружба… Это, такъ сказать, звзда, тогда какъ любовь… любовь… а, вотъ оно!.. любовь — это свча. Вы, можетъ-быть, скажете, что есть нсколько сортовъ…

— Любви?

— Нтъ, свчей, и что одни хуже, а другіе лучше, какъ, напримръ, свчи изъ розоваго воска. Хорошо, я согласенъ, возьмемъ для сравненія самую лучшую, то-есть розовую. Но вдь какъ ни хороша свча, а она все-таки въ конц-концовъ сгораетъ, тогда какъ звзда горитъ всегда. На это вы, конечно, можете, возразить мн, что когда одна свча сгоритъ, то вставляютъ другую…

— Г. Коконна, вы фатъ!

— Такъ!

— Г. Коконна, вы невжа!

— Такъ! Такъ!

— Г. Коконна, вы негодяй!

— Сударыня, предупреждаю васъ, что вы заставите меня жалть о ла-Мол втрое больше, чмъ прежде.

— Вы не любите меня?

— Напротивъ, герцогиня, вы ошибаетесь, я боготворю васъ. Но я могу любить, обожать васъ и вмст съ тмъ хвалить моего друга. Что же терять даромъ время!

— Значитъ, вы теряете даромъ время, когда бываете со мной?

— Я хочу только сказать, что этотъ бдный ла-Моль не выходитъ у меня изъ головы.

— Вы любите его больше, чмъ меня,— это низко! Я васъ ненавижу… Слышите, Аннибалъ? Будьте откровенны, скажите прямо, что предпочитаете его мн. Но предупреждаю васъ, если вы дорожите имъ больше, чмъ мною…

— Генріэтта, прекраснйшая изъ герцогинь! Ради вашего же собственнаго спокойствія, не задавайте мн такихъ щекотливыхъ вопросовъ! Я люблю васъ больше, чмъ всхъ женщинъ, а ла-Моля больше, чмъ всхъ мужчинъ.

— Отличный отвтъ!— сказалъ кто-то

Шелковая портьера приподнялась, часть стны, раздлявшей дв комнаты, вдвинулась въ устроенную для этого выемку, и въ образовавшейся такимъ образомъ двери появился ла-Моль, какъ прекрасный портретъ Тиціана въ золоченой рам.

— Ла-Моль!— воскликнулъ Коконна, не обращая никакого вниманія на Маргариту и даже не поблагодаривъ ее за сдланный ему сюрпризъ.— Ла-Моль, другъ мой, мой дорогой ла-Моль!

И онъ бросился въ объятія своего пріятеля, сваливъ кресло, на которомъ сидлъ, и опрокинувъ столъ, попавшійся ему на дорог.

Ла-Моль тоже горячо обнялъ его, а потомъ обратился къ герцогин Неверской.

— Простите, герцогиня,— сказалъ онъ,— если мое имя, не кстати произнесенное, разстраивало иногда ваши дружескія бесды съ Коконна. Не по своей вин, конечно, — прибавилъ онъ, нжно взглянувъ на королеву,— не приходилъ я раньше.

— Видишь, Генріэтта, — сказала Маргарита,— я исполнила твою просьбу — вотъ онъ!

— Неужели же, — спросилъ ла-Моль, — я обязанъ этимъ только просьб герцогини?

— Только ея просьб,— отвтила Маргарита, но тотчасъ же прибавила: — Позволю вамъ не врить ни одному слову изъ того, что я говорю, ла-Моль.

Коконна, который уже разъ десять прижималъ друга къ своему сердцу и не отходилъ отъ него, поднесъ ему къ лицу канделабръ, чтобы лучше разсмотрть его, и въ заключеніе преклонилъ колно передъ Маргаритой и поцловалъ край ея платья.

— Ну, слава Богу, — сказала герцогиня, — теперь вы, можетъ-быть, найдете меня сносной?

— Mordi!— воскликнулъ Коконна, — я найду васъ очаровательной, какъ всегда, только скажу вамъ это еще горяче, чмъ прежде. Какъ знать, что здсь нтъ человкъ тридцати поляковъ, сарматовъ или какихъ-нибудь другихъ варваровъ — гиперборейцевъ. Я заставилъ бы ихъ признать васъ царицею красоты!

— Постой, постой, Коконна!— остановилъ его ла-Моль.— А королева?

— Ну, что же, я все-таки не откажусь отъ своихъ словъ,— шутливо сказалъ Коконна,— герцогиня — царица красоты, а королева — краса царицъ.

Но что бы ни говорилъ ни длалъ Коконна, онъ былъ весь охваченъ счастьемъ видть своего друга и не глядлъ ни на кого, кром него

— А знаешь что, моя прекрасная королева, — сказала Генріэтта,— оставимъ этихъ нжныхъ друзей наедин — дадимъ имъ поговорить между собою… Имъ нужно многое поразсказать другъ другу и мы только помшаемъ имъ. Это, конечно, не совсмъ лестно для насъ, но длать нечего. Только такимъ путемъ можно возстановить здоровье Коконна. Сдлай это для меня, Маргарита: я, къ несчастью, имю глупость любить вонъ ту отвратительную голову — помнишь, кто назвалъ ее такъ?

Маргарита шепнула нсколько словъ ла-Молю, который, хоть былъ очень радъ свидться съ другомъ, находилъ его въ эту минуту ужъ слишкомъ нжнымъ и требовательнымъ. Тмъ временемъ Коконна старался вызвать на уста Генріэтты улыбку и ласковое слово. И усилія его скоро увнчались успхомъ.

Маргарита и Генріэтта ушли въ сосднюю комнату, гд былъ приготовленъ ужинъ.

Друзья остались одни.

Прежде всего Коконна сталъ, конечно, разспрашивать ла-Моля о роковомъ вечер, когда того чуть было не убили. И, слушая разсказъ пріятеля, пьемонтецъ, котораго, какъ мы знаемъ, не пугала никакая опасность, дрожалъ всмъ тломъ.

— Но зачмъ же ты убжалъ и заставилъ меня такъ безпокоиться за тебя?— воскликнулъ онъ.— Почему не пошелъ ты прямо къ нашему патрону, герцогу Алансонскому? Онъ, конечно, защитилъ бы тебя, спряталъ гд-нибудь у себя. Тогда я могъ бы видаться съ тобою, а самъ прикинулся бы грустнымъ. И эти ослы-придворные поврили бы, что я горюю о теб.

— Къ герцогу?— вполголоса проговорилъ ла-Моль.— Къ герцогу Алансонскому?

— Да. Изъ его словъ я понялъ, что онъ спасъ теб жизнь.

— Я обязанъ жизнью королю Наваррскому, — возразилъ ла-Моль.

— Неужели? Ты увренъ въ этомъ?

— Вполн.

— Какой славный, какой добрый этотъ король Наваррскій! А при чемъ же тутъ былъ герцогъ Алансонскій?

— Онъ держалъ шнурокъ и хотлъ задушить меня.

— Mordi!— воскликнулъ Коконна.— Врно ли это, ла-Моль? Неужели этотъ блдный, тщедушный принцъ, дйствительно, хотлъ задушить тебя? Mordi!.. Я скажу ему завтра же, что думаю о немъ!

— Съ ума ты, что ли, сошелъ?

— Да, это правда, онъ можетъ снова приняться за то же… Но все равно… Я не могу оставить это такъ!

— Полно, полно, Коконна, успокойся и не забудь, что теперь уже половина двнадцатаго и что ты сегодня дежурный.

— Очень мн нужно это дежурство!.. Пусть себ ждетъ!.. Дежурный!.. Разв я останусь на служб у человка, который хотлъ задушить тебя? Ты шутишь, конечно!.. Нтъ! Тутъ, помоему, вмшалось само Провидніе: мн было предназначено найти тебя, чтобы больше ужъ не разставаться съ тобою. Я останусь здсь.

— Одумайся, Коконна, вдь ты, кажется, не пьянъ!

— Да, къ счастью. Ели бы я былъ пьянъ, то поджегъ бы Лувръ.

— Перестань, Аннибалъ, не будь же такъ безразсуденъ. Ты долженъ итти къ герцогу. Служба — дло священное.

— А ты пойдешь со мной?

— Ты самъ знаешь, что это невозможно.

— Разв ты думаешь, что они снова будутъ стараться убить тебя?

— Нтъ, я не думаю этого. Я слишкомъ ничтоженъ, чтобы противъ меня былъ составленъ настоящій заговоръ. Въ одну несчастную минуту имъ просто пришла фантазія убить меня — вотъ и все. Принцы были въ веселомъ настроеніи въ тотъ вечеръ.

— Что же ты намренъ длать?

— Да ничего особеннаго: буду здить по окрестностямъ, совершать прогулки…

— Такъ и я буду здить и гулять съ тобою. Мы отлично заживемъ вмст. И если на тебя нападутъ, насъ будетъ двое и мы расправимся съ ними какъ нельзя лучше. Пусть-ка попробуетъ явиться тогда твой жалкій герцогъ. Я пришпилю его, какъ бабочку, къ стн!

— По крайней мр, хоть возьми у него отпускъ.

— Да, навсегда.

— Въ такомъ случа предупреди его, что уходишь.

— Вотъ это справедливо. Противъ этого я спорить не стану. Я сейчасъ же напишу ему.

— Напишешь? Это будетъ большая неловкость, Коконна. Вдь онъ принцъ крови.

— Да, крови! крови моего друга!— воскликнулъ, вращая глазами, Коконна.

‘Ну, пусть его!— подумалъ ла-Моль.— Если онъ присоединится къ намъ и удетъ съ нами, ему черезъ нсколько дней не будетъ никакого дла до принца’.

Коконна взялъ перо и быстро сочинилъ краснорчивое посланіе, которое мы и предлагаемъ вниманію читателя:

‘Ваше высочество!

‘Вы такъ хорошо изучили древнихъ писателей, что не можете не знать трогательной исторіи Ореста и Пилада, двухъ героевъ, прославившихся своими несчастіями и своей дружбой. Ла-Моль несчастенъ, какъ Орестъ, а у меня такое же любящее сердце, какъ у Пилада. Мой другъ занятъ (въ настоящую минуту очень важнымъ дломъ и нуждается въ моей помощи, въ которой я не могу отказать ему. Въ виду этого я, съ позволенія вашего высочества, выхожу въ отставку, такъ какъ намренъ раздлить участь ла-Моля, какова бы она ни была. Вы, конечно, поймете, что только крайняя необходимость заставляетъ меня отказаться отъ службы у вашего высочества, и надюсь, не откажете мн въ прощеніи. А потому я беру на себя смлость назваться вашего королевскаго высочества покорнйшимъ и почтительнйшимъ слугою графомъ Аннибаломъ Коконна, неразлучнымъ другомъ ла-Моля’.

Написавъ этотъ шедевръ, Коконна прочиталъ его вслухъ ла-Молю, который пожалъ плечами.

— Ну, что скажешь?— спросилъ Коконна, не замтившій этого движенія или сдлавшій видъ, что не замтилъ его.

— Я скажу,— отвтилъ ла-Моль,— что герцогъ Алансонскій будетъ смяться надъ нами обоими вмст.

— Но вдь это, по-моему, все-таки лучше, чмъ если бы онъ задушилъ насъ поодиночк?

— Одно, можетъ-быть, не помшаетъ другому, — смясь, сказалъ ла-Моль.

— Все равно. Будь, что будетъ, а я пошлю письмо завтра утромъ… Гд мы ночуемъ сегодня?

— У метра ла-Гюрьера. Знаешь, въ той комнат, гд ты хотлъ зарзать меня, когда мы еще не были Орестомъ и Пиладомъ.

— Отлично. Значитъ, съ ла-Гюрьеромъ я и пошлю мое письмо.

Въ эту минуту портьера приподнялась.

— Ну, что же длаютъ Орестъ и Пиладъ?— спросили въ одинъ голосъ Маргарита и Генріэтта.

— Mordi!— воскликнулъ Коконна.— Орестъ и Пиладъ умираютъ отъ голода и отъ любви.

На другой день въ девять часовъ утра метръ ла-Гюрьеръ, дйствительно, отнесъ въ Лувръ почтительное посланіе графа Аннибала Коконна.

XIV.
Оршонъ.

Герцогъ Алансонскій, сомнвающійся во всемъ, даже въ самомъ существованіи своемъ, отказался бжать изъ Франціи. Но, несмотря на этотъ отказъ, Генрихъ сблизился съ нимъ, если возможно, еще больше, чмъ прежде.

Изъ этой близости Екатерина вывела заключеніе, что они хотятъ дйствовать заодно и замышляютъ что-то. Она попробовала обратиться съ разспросами къ Маргарит, но Маргарита была достойной ея дочерью и обладала способностью избгать неудобныхъ объясненій. Она такъ осторожно отвчала на вопросы матери, что, не оставивъ безъ отвта ни одного изъ нихъ, въ сущности ничего не разъяснила ей. И посл этого разговора недоумніе Екатерины не только не разсялось, но еще больше увеличилось.

Екатерина понимала, что союзъ съ Франсуа даетъ Генриху большое преимущество, и. ршила прежде всего уничтожить этотъ союзъ. Принявъ такое ршеніе, она стала необыкновенно внимательна къ герцогу Алансонскому, опутывая его стями нжности и ласки съ терпніемъ и упорствомъ рыболова, который, забросивъ неводъ далеко отъ рыбы, осторожно и незамтно подвигаетъ его, охватывая имъ свою добычу со всхъ сторонъ.

Герцогъ Франсуа, замтивъ все возраставшую нжность матери, самъ пошелъ ей навстрчу. Генрихъ, съ своей стороны, длалъ видъ, какъ будто не замчаетъ ничего, но слдилъ за своимъ союзникомъ еще внимательне, чмъ прежде.

Разъ утромъ, когда только что взошло солнце, предвщая прекрасный день, какой-то блдный мужчина вышелъ, опираясь на палку и съ трудомъ передвигая ноги, изъ маленькаго домика около арсенала и направился на улицу Пти-Мюскъ.

Пройдя по бульвару, окружавшему рвы Бастиліи, незнакомецъ свернулъ около Сентъ-Антуанскихъ воротъ направо и вошелъ въ садъ де-л’Арбалеть. Сторожъ встртилъ его низкими, почтительными поклонами.

Въ саду, который, какъ показывало его названіе, принадлежалъ частному обществу стрлковъ, не было никого. По если бы тутъ были гуляющіе, они, наврное, обратили бы вниманіе на этого блднаго человка. По его длиннымъ усамъ и походк, въ которой, несмотря на то, что онъ шелъ очень тихо, замтна была военная выправка, видно было, что это какой-нибудь офицеръ, еще не оправившійся отъ ранъ и вышедшій погулять на солнышк, чтобы укрпить свои силы.

Но — странная вещь!— когда случайно распахивался плащъ, въ который былъ закутанъ, несмотря на теплую погоду, этотъ, повидимому, такой безобидный человкъ, у него за поясомъ оказывался цлый арсеналъ: два большихъ пистолета, широкій кинжалъ и длинная шпага, которая съ каждымъ его шагомъ ударяла его по дрожащимъ, исхудалымъ ногамъ.

Войдя въ садъ, онъ добрался до маленькой бесдки, обращенной къ бульвару, отъ котораго она отдлялась только густо-разросшейся живой изгородью и узкимъ рвомъ. Незнакомецъ легъ на дерновую скамью, около стола, черезъ нсколько минутъ сторожъ, бывшій въ то же время содержателемъ трактира, принесъ ему чашку бульона.

Больной пробылъ въ бесдк около десяти минутъ и ужъ нсколько разъ подносилъ ко рту чашку, отпивая маленькими глотками бульонъ, какъ вдругъ лицо его страшно исказилось: онъ увидалъ хавшаго по тропинк — теперешняя улица де-Напль — закутаннаго въ широкій плащъ всадника, который остановился около бастіона, какъ бы поджидая кого-то.

Минутъ черезъ пять, когда лежавшій въ бесдк больной — читатель, наврное, ужъ узналъ Морвеля — немножко оправился отъ волненія, какой-то молодой человкъ въ костюм пажа подошелъ къ всаднику.

Не видимый за густой зеленью бесдки, Морвель могъ хорошо видть и слышать все происходившее у бастіона. И читатель пойметъ, какъ жадно онъ глядлъ и какъ внимательно слушалъ, когда узнаетъ, что всадникъ и юноша въ костюм пажа были де-Муи и Оршонъ.

Они оба оглядлись кругомъ, Морвель смотрлъ на нихъ, сдерживая дыханіе.

— Вы можете говорить, сударь,— сказалъ Оршонъ, который былъ моложе и потому доврчиве, — никто не увидитъ и не услышитъ насъ здсь.

— Хорошо, — отвтилъ де-Муи.— Ступай къ баронесс де-Совъ и отдай ей эту записку, если она будетъ дома, а если не застанешь ее, положи записку за зеркало, куда обыкновенно кладетъ свои письма король, и подожди въ Лувр. Если получишь отвтъ, ты знаешь, куда принести его, если отвта не будетъ, приходи ко мн вечеромъ съ латнымъ нагрудникомъ туда, куда я теб говорилъ.

— Да, знаю, — сказалъ Оршонъ.

— Ну, мн пора узжать: у меня очень много дла сегодня. А ты не торопись, это совершенно лишнее. Теб не зачмъ приходить въ Лувръ раньше, чмъ онъ будетъ тамъ, а ему, какъ кажется, даютъ сегодня утромъ урокъ соколиной охоты. Не скрывайся, когда придешь во дворецъ, пусть тебя видятъ вс. Ты выздоровлъ и пришелъ поблагодарить баронессу де-Совъ за то, что она съ такой добротой ухаживала за тобой во время болзни. Ну, отправляйся!

Морвель слушалъ, не спуская глазъ съ разговаривающихъ, потъ выступилъ у него на лбу. Въ первую минуту онъ хотлъ было отстегнуть отъ пояса пистолетъ и выстрлить въ де-Муи, но тотчасъ же одумался. На де-Муи была великолпная кольчуга — онъ замтилъ ее, когда у того распахнулся плащъ — и потому пуля сплющится о кольчугу или попадетъ въ такое мсто, что рана будетъ несмертельна. Къ тому же де-Муи силенъ, хорошо вооруженъ и, конечно, легко справится съ нимъ, еще слабымъ отъ незажившихъ ранъ. Итакъ, Морвель вздохнулъ и отказался отъ своего намренія.

— Какъ жаль,— прошепталъ онъ,— что я не могу убить его здсь безъ свидтелей, кром только этого мальчишки, въ котораго я могъ бы пустить врную пулю!

Но въ ту же минуту Морвелю пришло въ голову, что записка, которую Оршонъ долженъ былъ передать баронесс де-Совъ, будетъ, пожалуй, поважне даже жизни вождя гугенотовъ.

‘А, ты опять ускользнешь отъ меня сегодня!— думалъ онъ.— Хорошо, уходи цлъ и невредимъ. Но наступитъ и мой чередъ, хоть бы мн пришлось послдовать за тобою въ адъ, изъ котораго ты вышелъ, чтобы погубить меня, если я самъ не погублю тебя!’

Въ то время, какъ Морвель думалъ это, де-Муи закрылъ лицо плащомъ и быстро похалъ по направленію къ Тамплю.

Тогда Морвель всталъ, чувствуя себя крпче и сильне, чмъ ожидалъ, вернулся къ себ и веллъ осдлать лошадь. А затмъ, рискуя, что раны его откроются, онъ поскакалъ въ галопъ къ Лувру.

Черезъ пять минутъ посл того, какъ Морвель въхалъ въ ворота, Екатерина уже знала все, что произошло, и дала ему тюсячу золотыхъ экю, которыя общала за арестъ короля Наваррскаго.

‘Если я не ошибаюсь,— подумала она, — де-Муи и будетъ тмъ темнымъ облакомъ, которое Ренэ нашелъ въ гороскоп этого проклятаго беарнца!’

Черезъ четверть часа посл Морвеля въ Лувръ пришелъ Оршонъ. Слдуя совту де-Муи, онъ нисколько не скрывался и, поболтавъ съ знакомыми слугами, отправился къ баронесс де-Совъ.

Тамъ была только одна Даріола. Баронессу минутъ пять тому назадъ потребовали къ Екатерин, чтобы переписать какія-то важныя письма.

— Хорошо, я подожду,— сказалъ Оршонъ.

И, пользуясь тмъ, что считался своимъ человкомъ въ дом, онъ прошелъ въ спальню баронессы и, удостоврившись, что тамъ нтъ никого, положилъ записку за зеркало.

Только что усплъ опустить руку, какъ вошла Екатерина.

Оршонъ поблднлъ: ему показалось, что королева-мать, войдя, прежде всего бросила быстрый, проницательный взглядъ на зеркало.

— Что длаешь ты тутъ?— спросила она.— Ты ищешь баронессу де-Совъ?

— Точно такъ, ваше величество. Я давно не видалъ баронессу и пришелъ поблагодарить ее.

— Значитъ, ты любишь мою милую Шарлотту?

— Всмъ сердцемъ, ваше величество.

— И ты, говорятъ, врный слуга? Ты неспособенъ измнитъ ей?

— Конечно, ваше величество. Вдь баронесса де-Совъ заботилась обо мн больше, чмъ я того заслуживалъ, такъ какъ я простой слуга.

— Почему же и когда она заботилась о теб?— спросила Екатерина, длая видъ, какъ будто не знаетъ, что случилось съ юношей.

— Когда я былъ раненъ, ваше величество.

— Бдняжка!— сказала Екатерина.— Когда же это?

— Когда хотли арестовать короля Наваррскаго. Я такъ испугался, увидавъ солдатъ, что сталъ кричать и звать на помощь. Одинъ ударилъ меня шпагой по голов, и я потерялъ сознаніе.

— Бдняжка!— повторила Екатерина.— Но теперь ты совсмъ оправился?

— Точно такъ, ваше величество.

— И ты ищешь короля Наваррскаго, чтобы снова поступить къ нему на службу?

— Нтъ, ваше величество. Король Наваррскій, узнавъ, что я осмлился сопротивляться приказу вашего величества, отказалъ мн отъ мста.

— Неужели?— съ участіемъ сказала Екатерина.— Такъ я сама позабочусь о теб… Однако если ты желаешь видть баронессу де-Совъ, то теб долго придется ждать ее. Она у меня, въ моемъ кабинет, и очень занята.

Съ этими словами Екатерина ушла въ сосднюю комнату. Думая, что Оршонъ, можетъ-быть, еще не усплъ положить записку -за зеркало, она оставила его одного, чтобы дать ему возможность сдлать это.

Между тмъ Оршону, встревоженному неожиданнымъ приходомъ королевы-матери, пришло-въ голову, не замышляетъ ли она чего-нибудь противъ его господина. Вдругъ надъ головой его послышались три легкихъ удара въ потолокъ. Это былъ условленный сигналъ, которымъ онъ предупреждалъ объ опасности короля Наваррскаго, когда былъ тотъ у баронессы де-Совъ.

Отъ этихъ трехъ ударовъ дрожь пробжала по тлу Оршона. Онъ сообразилъ, въ чемъ дло: это предупреждали объ опасности его самого. Юноша бросился къ зеркалу, и схватилъ положенную за него записку.

Екатерина, уходя, не совсмъ плотно закрыла портьеру. Остановившись по ту сторону ея, она приложила глазъ къ отверстію и стала слдить за каждымъ движеніемъ Оршона. Она видла, что онъ бросился къ зеркалу, но не могла разсмотрть, положилъ ли онъ туда записку, или взялъ ее обратно.

— Ну, что же онъ такъ долго не уходитъ?— прошептала нетерпливая флорентинка,

И она, улыбаясь, вошла въ спальню.

— Ты еще здсь?— сказала она.— Чегоже ты ждешь? Вдь я говорила теб, что позабочусь о теб и устрою тебя. Разв ты не вришь мн?

— Боже избави, ваше величество!— сказалъ Оршонъ.

Онъ подошелъ къ королев, преклонилъ колно, поцловалъ край ея платья и поспшно вышелъ изъ комнаты.

Въ передней, онъ увидалъ капитана Нансэ, ожидавшаго приказаній Екатерины. И это,еще увеличило его подозрнія.

Какъ только портьера опустилась за Оршономъ, королева бросилась къ зеркалу. Но напрасно шарила она за нимъ дрожащей отъ нетерпнія рукой — записки не было нигд.

А между тмъ она сама видла, какъ юноша подходилъ къ зеркалу. Значить, онъ не положилъ записку, а взялъ ее. Да, судьба покррвительствуеть ея противникамъ. Мальчикъ становится взрослымъ человкомъ, вступая въ борьбу съ ней.

Она снова стала искать за зеркаломъ, заглядывала за него, шарила — ничего!

— Ну, самъ виноватъ!— воскликнула она.— Я не желала ему зла, но онъ взялъ записку и ршилъ свою судьбу… Г. Нансэ!

Капитанъ поспшилъ явиться на зовъ Екатерины.

— Что угодно приказать вашему величеству?— спросилъ онъ.

— Вы были въ ‘вредной?

— Точно такъ, ваше величество.

— Видли вы уходившаго отъ меня юношу?

— Да, онъ только сію минуту ушелъ.

— Вдь онъ еще не можетъ быть далеко?

— Онъ, наврное, еще не усплъ сойти съ лстницы.

— Позовите его назадъ.

— Какъ его зовутъ, ваше величество?

— Оршонъ. Если онъ не захочетъ вернуться, приведите его силой. Но не пугайте его, если онъ не будетъ сопротивляться. Я должна говорить съ нимъ. сію же минуту.

Капитанъ бросился изъ комнаты.

Оршонъ, дйствительно, еще не усплъ сойти съ лстницы: онъ шелъ очень медленно, надясь встртить или увидать въ одномъ изъ коридоровъ короля Наваррскаго или баронессу де-Совъ.

Услыхавъ, что его зовутъ, Оршонъ вздрогнулъ.

Въ первую минуту онъ хотлъ было бжать, но тотчасъ же оставилъ эту мысль, разсудивъ, что его попытка къ бгству можетъ погубить все.

— Кто меня зоветъ?— спросилъ онъ.

Я, Нансэ, — отвтилъ капитанъ, перепрыгивая черезъ нсколько ступенекъ.

— Мн некогда, — сказалъ Оршонъ,— я спшу.

— Отъ имени ея величества, королевы-матери,— прибавилъ капитанъ, подходя къ нему.

Юноша вытеръ выступившій на лбу потъ и снова стадъ подниматься по лстниц.

Капитанъ шелъ за нимъ.

Сначала Екатерина думала задержать Оршона, велть обыскать его и завладть запиской, которая, какъ она знала, была у него. А чтобы оправдать этотъ обыскъ, она ршила обвинить его въ воровств и съ этою цлью уже взяла съ туалета брилліантовый аграфъ, пропажу котораго хотла приписать ему. Но потомъ королев пришло въ голову, что такая мра опасна: у Оршона явятся подозрнія, онъ предупредить короля Наваррскаго и тотъ станетъ остерегаться.

Она, конечно, могла бы отправить юношу въ тюрьму, но она знала, что слухъ объ этомъ тотчасъ же разнесется по Лувру и заставить Генриха держаться, насторож..

Но записку нужно было все-таки достать вр что бы то ни стало: эта записка отъ де-Муи къ королю Наваррскому могла открыть цлый заговоръ.

— Нтъ, нтъ, — прошептала Екатерина, положивъ аграфъ на прежнее мсто, — это не годится… Но какъ же быть съ запиской?.. Она, можетъ-быть, и не стоитъ того…— Екатерина говорила такъ тихо, что сама едва могла разслышать свои слова.— Ну, что же, это не моя вина — виноватъ онъ самъ. Почему не положилъ онъ записки за зеркало?.. Я должна получить ее!

Въ эту минуту вошелъ Оршонъ.

Должно-быть, выраженіе лица Екатерины испугало его. Юноша поблднлъ и остановился около двери, онъ былъ еще очень молодъ и не умлъ хорошо владть собой.

— Вы приказали позвать меня, ваше величество?— сказалъ онъ.— Что прикажете?

Лицо Екатерины просвтлло, какъ будто лучъ солнца вдругъ упалъ на него.

— Я велла позвать тебя,— сказала она,— потому что твое лицо понравилось мн и я хочу теперь же, не откладывая, исполнить мое общаніе и заняться твоей судьбой. Насъ, королевъ, часто обвиняютъ въ забывчивости, но въ этомъ виновато не сердце наше, а умъ, занятый серьезными длами. Я вспомнила, что въ рукахъ королей — счастье ихъ подданныхъ, и послала за тобой.

Ничего не подозрвавшаго Нансэ изумляла такая необыкновенная доброта королевы.

— Ты умешь здить верхомъ, Оршонъ?

— Умю, ваше величество.

— Въ такомъ случа пойдемъ ко мн въ кабинетъ. Я дамъ теб письмо, которое ты отвезешь въ Сенъ-Жерменъ.

— Слушаю, ваше величество.

— Велите приготовить ему лошадь, Нансэ.

Капитанъ исчезъ.

— Идемъ, Оршонъ!— сказала Екатерина.

Она пошла впередъ, юноша послдовалъ за нею.

Королева-мать спустилась въ слдующій этажъ, вошла въ коридоръ, въ который выходили покои короля и герцога Алансонскаго, сошла по винтовой лстниц еще однимъ этажомъ ниже, отворила дверь въ галлерею, отъ которой были ключи только у нея и у короля, и, пропустивъ впередъ Оршона, вошла сама и заперла за собою дверь. Въ эту галлерею выходили нкоторыя комнаты короля и королевы-матери. Какъ галлерея замка св. Ангела въ Рим или дворца Питти во Флоренціи, она могла служить убжищемъ въ случа опасности.

Екатерина и Оршонъ вошли въ эту полутемную галлерею, дверь которой была заперта. Они сдлали шаговъ двадцать.

Вдругъ Екатерина обернулась, и на лиц ея появилось то же мрачное выраженіе, какое видлъ на немъ Оршонъ нсколько времени тому назадъ. Ея круглые, какъ у кошки или пантеры, глаза, казалось, сверкали въ темнот.

— Остановись!— сказала она.

По спин Оршона пробгала дрожь. Смертельный холодъ, точно погребальный покровъ, спускался со свода, темный полъ казался крышкой гроба.

Проницательный взглядъ Екатерины пронизывалъ юношу.

Онъ отступилъ и прислонился къ стн.

— Гд записка, которую теб поручили передать королю Наваррскому?— спросила королева.

— Записка?— пробормоталъ Оршонъ.

— Ну, да, которую ты долженъ былъ, въ случа его отсутствія, положить за зеркало?

— Я не понимаю, что вы хотите сказать, ваше величество.

— Я говорю про записку, которую теб передалъ де-Муи часъ тому назадъ около сада де-л’Арбалетъ.

— У меня нтъ никакой записки, — отвтилъ Оршонъ.— Вы ошибаетесь, ваше величество.

— Ты лжешь!— сказала Екатерина.— Отдай мн записку, и я сдержу свое общаніе.

— Какое?

— Я обогащу тебя.

— У меня нтъ никакой записки, ваше величество. Екатерина скрипнула зубами, но тотчасъ же улыбнулась.

— Если ты отдашь ее мн, — сказала она,— то получишь тысячу золотыхъ экю.

— У меня нтъ записки, ваше величество.

— Дв тысячи экю.

— Все равно. Такъ какъ у меня нтъ записки, то я не могу дать ее.

— Десять тысячъ экю, Оршонъ.

Юноша, видя, что гнвъ Екатерины увеличивается, подумалъ, что есть только одно средство спасти короля Наваррскаго: проглотить записку де-Муи. Онъ поднесъ руку къ карману, но Екатерина догадалась о его намреніи и удержала его руку.

— Полно, полно, — смясь, сказала она.— Теперь я вижу, что ты вренъ своему господину. Когда короли берутъ себ новаго слугу, имъ не мшаетъ испытать, надежный ли это человкъ, или нтъ. Теперь я знаю, что на тебя можно положиться. Вотъ мой кошелекъ — это первая награда. А теперь отнеси записку королю Наваррскому и скажи ему, что съ ныншняго дня ты состоишь у меня на служб. Ступай, ты можешь выйти одинъ черезъ ту дверь, въ которую мы вошли. Ключъ остался въ замк.

И Екатерина, подавъ изумленному Оршону кошелекъ, сдлала нсколько шаговъ впередъ и приложила руку къ стн.

Юноша стоялъ, не ршаясь тронуться съ мста. Ему не врилось, что гроза, собиравшаяся у него надъ головой, прошла мимо.

— Ну, не дрожи же такъ, — сказала Екатерина.— Вдь я говорила теб, что ты можешь уходить, а если захочешь вернуться, то будущность твоя обезпечена.

— Благодарю васъ, ваше величество, — отвтилъ Оршонъ.— Значитъ, вы прощаете меня?

— Не только прощаю, но и награждаю. Ты прехорошенькій встникъ любви и отлично разносишь любовныя записочки. Только ты забываешь, что твой господинъ ждетъ тебя.

— Ахъ, это правда!— воскликнулъ Оршонъ, бросившись къ двери.

Въ ту же минуту Екатерина нажала пружину, и не усплъ Оршонъ сдлать и трехъ шаговъ, какъ полъ раздался у него подъ ногами. Юноша пошатнулся, взмахнулъ руками и, дико вскрикнувъ, провалился въ подземную тюрьму Лувра.

— Теперь, по милости этого упрямца,— сказала Екатерина,— мн придется спускаться внизъ по лстниц въ полтораста ступенекъ!

Она пошла къ себ, зажгла потайной фонарь и вернулась въ галлерею. Поправивъ пружину, королева отворила дверь, выходившую на винтовую лстницу, которая спускалась какъ будто въ самыя ндра земли. А затмъ, побуждаемая ненасытнымъ любопытствомъ, она дошла до желзной двери подземной тюрьмы и отворила ее.

Тамъ лежалъ бдный Оршонъ, окровавленный, разбитый, изувченный паденіемъ съ высоты ста футовъ.

Онъ еще дышалъ.

Поту сторону толстой стны слышенъ былъ шумъ Сены, ея воды, просачиваясь подъ землей, доходили до подножія лстницы.

Екатерина вошла въ сырую, зловонную яму, въ которую, вроятно, часто падали такимъ образомъ люди, обыскала Оршона и вынула записку. Удостоврившись, что это та самая, которая ей нужна, Екатерина толкнула умирающаго ногой и нажала пружину. Дно наклонилось, и тло, увлекаемое своею собственною тяжестью, исчезло по направленію къ рк.

Екатерина затворила дверь, поднялась по лстниц и, запершись въ своемъ кабинет, развернула записку. Вотъ что прочитала она:

‘Сегодня вечеромъ, въ десять часовъ, на улиц Арбръ-Секъ, въ гостиниц ‘Прекрасной Звзды’. Если придете — не отвчайте ничего, если не придете — скажите посланному нтъ.

‘Де-Муи де-Сенъ-Фаль’.

Екатерина съ улыбкой читала эту записку, она думала только о предстоящей побд, совершенно забывая, какой цной купила эту побду. Да и что такое въ сущности былъ этотъ Оршонъ? Красивый юноша съ врнымъ сердцемъ и преданной душой — вотъ и все. Смерть его не могла, конечно, перевсить ни на минуту чашку всовъ, на которыхъ взвшивались судьбы народовъ.

Прочитавъ записку, Екатерина тотчасъ же. поднялась къ баронесс детСовъ и положила записку за зеркало.

Сходя внизъ, она встртилась въ коридор съ капитаномъ нансэ.

— Приказаніе вашего величества исполнено, — сказалъ Нансэ.— Лошадь готова.

— Лошадь ненужна, капитанъ, — отвтила Екатерина.— Я заставила разговориться этого юношу и онъ оказался настолько глупъ, что я не ршилась дать, ему порученіе, о которомъ говорила. Я дала ему денегъ и отослала его черезъ черный ходъ.

— А какъ же порученіе?

— Какое?

— Которое ваше величество хотли дать ему въ Сенъ-Жерменъ. Не прикажете ли исполнить его мн или кому-нибудь изъ моихъ людей?

— Нтъ, нтъ, — отвтила, Екатерина, — вамъ и вашимъ людямъ найдется сегодня вечеромъ другое-дло.

И она пошла къ себ, надясь, что черезъ нсколько часовъ судьба короля Наваррскаго будетъ въ ея рукахъ.

XV.
Гостиница ‘Прекрасной Звзды’.

Черезъ два часа посл того, какъ Екатерина, цною человческой жизни, добыла нужную ей записку, баронесса де-Совъ, кончивъ свое занятіе у королевы, пошла къ себ. Тотчасъ же вслдъ за нею явился Генрихъ.

Онъ узналъ отъ Даріолы, что приходилъ Оршонъ, и потому прежде всего подошелъ къ зеркалу и вынулъ записку, содержаніе которой мы уже знаемъ.

‘Генрихъ во всякомъ случа пойдетъ на свиданіе,— думала королева-мать.— Если бы онъ даже не хотлъ итти, ему теперь уже-некому сказать ‘нтъ’.

И въ этомъ отношеніи Екатерина не ошиблась.

Генрихъ спросилъ у Даріолы, гд Оршонъ, и узналъ отъ нея, что онъ ушелъ съ королевой-матерью. Но такъ какъ записка была на мст и король зналъ, что юноша не выдастъ его, то онъ не почувствовалъ ни малйшаго безпокойства.

Генрихъ обдалъ, какъ всегда, у короля, который на этотъ разъ подсмивался надъ нимъ, вспоминая вс промахи, какіе онъ длалъ утромъ, во время соколиной охоты.

Генрихъ оправдывался тмъ, что онъ житель горъ, а не равнинъ, но общалъ королю исправиться.

Екатерина была необыкновенно любезна и, выходя изъ-за стола, попросила Маргариту посидть съ ней весь вечеръ.

Въ восемь часовъ Генрихъ, взявъ съ собою двухъ придворныхъ, вышелъ съ ними въворота Сентъ-Оноре, сдлалъ большой обходъ, переправился на пором черезъ Сену, прошелъ до улицы Сенъ-Жакъ и тамъ отпустилъ своихъ спутниковъ, какъ будто собираясь итти на любовное свиданіе. На углу улицы де-Матюренъ стоялъ всадникъ, закутанный въ плащъ. Король подошелъ къ нему.

— Мантъ, — сказалъ всадникъ.

— По, — отвтилъ король.

Всадникъ тотчасъ же сошелъ Въ лошади. Генрихъ завернулся въ забрызганный грязью плащъ и, вскочивъ на взмыленную лошадь, похалъ по улиц Лагарпъ, свернулъ черезъ мостъ Сенъ Мишель на улицу Бартелеми, перепраи тлся еще разъ черезъ Сену по мосту де-Мене, а затмъ похалъ по набережной на улицу Арбръ-Секъ, въ гостиницу ‘Прекрасной Звзды’.

Ла-Моль и Коконна были въ это время тамъ.

Ла-Моль сидлъ въ общей зал — мы знаемъ ее — и писалъ длинное любовное письмо. Коконна былъ въ кухн съ ла-Гурьеромъ. Онъ смотрлъ, какъ жарится на вертел шесть куропатокъ, и спорилъ съ своимъ пріятелемъ, трактирщикомъ, относительно того, сколько времени слдуетъ ихъ держать на огн.

Въ эту минуту Генрихъ постучалъ въ дверь.

Грегуаръ отворилъ ему и повелъ лошадь въ конюшню, а король Наваррскій вошелъ въ залу, постукивая сапогами, какъ бы стараясь отогрть озябшія ноги.

— Эй, метръ ла-Гурьеръ!— крикнулъ ла-Моль, продолжая писать, — васъ спрашиваютъ.

Ла-Гюрьеръ вышелъ изъ кухни и оглядлъ Генриха съ головы до ногъ. Его плащъ изъ грубаго сукна не внушалъ ему большого уваженія.

— Кто вы такой?— спросилъ онъ.

— Чортъ возьми!— воскликнулъ Генрихъ.— Я — гасконскій дворянинъ и пріхалъ въ Парижъ представиться ко двору.

— Что вамъ нужно?

— Комнату и ужинъ.

— Гмъ! А есть у васъ слуга?

Это, какъ мы знаемъ, былъ обычный вопросъ ла-Гурьера.

— Нтъ,— отвтилъ Генрихъ,— но я намренъ взять слугу, когда разбогатю.

— Я не отдаю господскихъ комнатъ безъ комнаты для слуги.

— А если я заплачу вамъ за ужинъ набль съ тмъ, что мы потолкуемъ объ условіяхъ завтра?

— Ого! Вы очень великодушны!— сказалъ ла-Гурьеръ, подозрительно глядя на Генриха.

— Дло въ томъ, что я пригласилъ одного пріятеля прійти сюда поужинать со мною. Я былъ вполн увренъ, что проведу вечеръ и переночую въ вашей гостиниц. Мн рекомендовалъ ее одинъ мой землякъ… Есть у васъ хорошее арбуазское вино?

— У меня есть такое, какого не пьетъ и самъ беарнецъ.

— Отлично! За него будетъ особая плата… А вотъ и мой гость!

Дверь отворилась, и въ комнату вошелъ человкъ нсколькими годами старше Генриха, у него на боку висла длиннйшая рапира.

— Ага! Вы очень аккуратны, любезный другъ!— сказалъ онъ.— Вамъ пришлось прохать двсти миль и вы все-таки явились минута въ минуту. Это длаетъ вамъ честь.

— Это вашъ гость?— спросилъ у Генриха ла-Гурьеръ.

— Да, — отвтилъ тотъ и, подойдя къ вновь прибывшему, пожалъ ему руку.— Велите подать намъ ужинъ, хозяинъ!

— Здсь или въ вашей комнат?

— Гд хотите.

— Послушайте, метръ ла-Гурьеръ, — шепнулъ ла-Моль, подозвавъ къ себ хозяина, — избавьте насъ, пожалуйста, отъ этихъ гугенотовъ. При нихъ мн и Коконна нельзя будетъ говорить о нашихъ длахъ.

— Грегуаръ, накрой на столъ и подай ужинъ въ номеръ второй, въ третьемъ этаж, — распорядился ла-Гурьеръ.— Пожалуйте, господа!

Генрихъ и его знакомый послдовали за Грегуаромъ, который шелъ впереди и свтилъ имъ.

Ла-Моль слдилъ за ними глазами до тхъ поръ, пока они не скрылись изъ вида. Обернувшись, онъ увидалъ Коконна, который выставилъ голову изъ двери кухни, устремленные въ одну точку вытаращенные глаза и разинутый ротъ придавали его лицу выраженіе величайшаго изумленія.

Ла-Моль подошелъ къ нему.

— Mordi!— сказалъ Коконна.— Видлъ ты?

— Кого?

— Этихъ двухъ прізжихъ. Я готовъ поклясться, что это…

— Кто?

— Король Наваррскій и человкъ въ вишневомъ плащ.

— Можешь клясться, сколько угодно, но только не слишкомъ громко.

— Ты, значитъ, тоже узналъ ихъ?

— Конечно.

— Что имъ тутъ нужно?

— Наврное, какая-нибудь любовная интрижка,

— Удары шпаги, по-моему, гораздо лучше всхъ этихъ любовныхъ интригъ. Сейчасъ я былъ готовъ поклясться, а теперь могъ бы подержать пари….

— Насчетъ чего?

— Что тутъ дло идетъ о какомъ-нибудь заговор.

— Ты сошелъ съ ума!

— Говорю же теб…

— А я говорю теб, что если они замышляютъ заговоръ, то это ихъ дло.

— Это правда, — согласился Коконна.— Вдь я теперь не на служб у герцога Алансонскаго.— Пусть себ длаютъ, что хотятъ.

И такъ какъ куропатки, которыхъ. Коконна считалъ самымъ вкуснымъ блюдомъ заказаннаго ужина, зажарились именно такъ, какъ онъ любилъ,-то онъ позвалъ ла-Гурьера и попросилъ его снять ихъ съ вертела.

Между тмъ Генрихъ и де-Муи услись въ своей комнат.

— Видли вы Оршона, государь?— спросилъ де-Муи, когда Грегуаръ накрылъ на столъ.

— Нтъ, но я получилъ записку, которую онъ положилъ за зеркало. Оказывается, что королева-мать входила въ то время, какъ Оршонъ былъ тамъ, бдняжка, должно-быть, перепугался и поспшилъ уйти. Кром того, Даріола говоритъ, что Екатерина долго разговаривала съ нимъ и въ первую минуту это встревожило меня.

— Нтъ, опасаться нечего: этотъ плутишка очень ловокъ. И хоть королева-мать знаетъ свое дло, я готовъ поручиться, что она ничего не добьется отъ него.

— А вы сами видли потомъ Оршона, де-Муи?— спросилъ Генрихъ.

— Нтъ, но я увижу его сегодня вечеромъ. Въ полночь онъ зайдетъ за мною сюда и принесетъ мн латный нагрудникъ. Дорогой я узнаю отъ него все.

— А человкъ, который стоялъ на углу улицы Матюренъ?

— Какой человкъ?

— Который далъ мн вотъ этотъ плаяцъ и лошадь. Вы уврены въ немъ?

— Да, на него можно вполн положиться. Кром того, онъ не знаетъ вашего величества и не иметъ понятія, съ кмъ обмнялся паролемъ.

— Итакъ, мы можемъ спокойно поговорить о длахъ?

— Конечно. Къ тому же внизу сторожитъ ла-Моль.

— Отлично.

— Ну, что говоритъ герцогъ Алансонскій, ваше величество?

— Герцогъ Алансонскій не хочетъ узжать, де-Муи. Онъ объяснился со мною откровенно на этотъ счетъ. Избраніе герцога Анжуйскаго польскимъ королемъ и болзнь короля Карла измнили его намренія.

— Значитъ, нашъ планъ не удался изъ-за него?

— Да.

— И онъ измняетъ намъ?

— Пока еще нтъ, но, конечно, сдлаетъ это при первомъ удобномъ случа.

— Трусъ! Предатель! Почему онъ не отвчалъ на мои письма?

— Чтобы имть улики, но самому не давать ихъ. Итакъ, все пошло прахомъ, де-Муи!

— Напротивъ, государь, все идетъ какъ нельзя лучше. Вы знаете сами, что вс, кром одной только партіи Кондэ, были за васъ, и если вступали въ сношенія съ герцогомъ, то лишь для виду, надясь, что онъ можетъ служить имъ защитой. Но теперь и эта партія перешла на вашу сторону — я уладилъ все въ день пріема пословъ. Чтобы бжать съ герцогомъ Алансонскимъ, вамъ было бы достаточно ста человкъ, теперь я могу дать вамъ полторы тысячи. Черезъ восемь дней вс приготовленія закончатся и люди будутъ стоять эшелонами на дорог въ По. Это будетъ уже не бгство, а отступленіе. Достаточно ли вамъ полторы тысячи человкъ, государь? Будете ли вы считать себя въ безопасности съ такимъ войскомъ?

Генрихъ съ улыбкой хлопнулъ де-Муи по плечу.

— Ты знаешь, де-Муи, — сказалъ онъ, — и знаешь только одинъ, что король Наваррскій далеко не такъ трусливъ, какъ думаютъ.

— Конечно, знаю, государь, и надюсь, что скоро вся Франція узнаетъ это.

— Но когда составляютъ заговоръ, необходимъ успхъ. А первое условіе успха — ршимость. Для того же, чтобы ршиться на что-нибудь быстро и твердо, нужно врить въ успхъ.

— Вдь вы часто здите на охоту съ королемъ, ваше величество?

— Мы охотимся черезъ каждые восемь-десять дней то съ собаками, то съ соколами.

— Когда вы охотились въ послдній разъ?

— Сегодня.

— Значитъ, черезъ восемь-десять дней, вы опять отправитесь на охоту?

— Конечно, а можетъ-быть, и раньше.

— По-моему, теперь самое подходящее время. Герцогъ Анжуйскій ухалъ и о немъ забыли и думать. Король поправляется съ каждымъ днемъ. Насъ теперь почти совсмъ не преслдуютъ. Будьте какъ можно любезне съ королевой-матерью и герцогомъ Алансонскимъ. Повторяйте ему, что не можете хать безъ него, и постарайтесь, чтобы онъ поврилъ вамъ. Это послднее будетъ, конечно, не легко.

— Не безпокойся, онъ повритъ мн.

— Вы полагаете, что онъ вполн довряетъ вамъ?

— Нтъ! Но онъ вритъ всему, что говоритъ моя жена.

— А королева, дйствительно, готова помогать намъ?

— Да, у меня есть доказательства. Къ тому же она честолюбива и мысль о Наваррской корон не даетъ ей покоя.

— Хорошо. Мн нужно знать, гд вы будете охотиться въ слдующій разъ: въ Бонди, Сенъ-Жермен или Рамбулье. Увдомьте меня объ этомъ за три дня и прибавьте, что вы готовы. Во время охоты ла-Моль быстро продетъ около васъ, пришпорьте тотчасъ же свою лошадь и скачите за нимъ во весь опоръ. Если королева-мать пожелаетъ остановить васъ, то ей придется послать за вами погоню. Ну, а нормандскимъ лошадямъ не увидать и подковъ нашихъ берберійскихъ и испанскихъ коней.

— Хорошо, де-Муи.

— Есть ли у васъ деньги, государь?

Генрихъ сдлалъ гримасу, какую длалъ всю жизнь при такомъ вопрос.

— Немного, — отвтилъ онъ, — но, должно-быть, у Марго есть.

— Ну, чьи бы он ни были, захватите ихъ съ собой какъ можно больше.

— А ты что будешь длать эти дни?

— Посл того, какъ я занимался такъ усердно длами вашего величества, вы, можетъ-быть, позволите мн немного заняться своими?

— Занимайся, де-Муи, занимайся’ Но что же у тебя за дла?

— Слушайте, государь. Оршонъ сказалъ мн вчера — онъ очень не глупый юноша — что встртился около арсенала съ этимъ разбойникомъ Морвелемъ, который выздоровлъ, благодаря попеченіямъ Ренэ и теперь грется на солнышк, какъ змя, на которую онъ очень похожъ.

— А, понимаю!— сказалъ Генрихъ.

— Понимаете? Прекрасно… Вы будете когда-нибудь королемъ, и если захотите отмстить кому-нибудь, какъ хочу я, то отмстите по-королевски. Я солдатъ и долженъ отмстить, какъ солдатъ. Итакъ, когда я устрою наши дла, то-есть дней черезъ пять или шесть, я тоже пойду прогуляться около арсенала и пригвозжу этого негодяя Морвеля къ земл нсколькими ударами рапиры. Только тогда я съ легкимъ сердцемъ уду изъ Парижа.

— Устраивай свои дла, любезный другъ, — сказалъ, Генрихъ.— А, кстати, доволенъ ты ла-Молемъ?

— Да, это прекрасный молодой человкъ, преданный вамъ душою и тломъ. Вы можете полагаться на него, какъ на меня самого. Онъ храбръ…

— И главное скроменъ, — сказалъ Генрихъ.— Мы возьмемъ его съ собою въ Наварру, де-Муи, и придумаемъ, чмъ вознаградить его, — съ лукавой улыбкой прибавилъ онъ.

Только что усплъ король Наваррскій сказать это, какъ дверь распахнулась и вбжалъ блдный, взволнованный ла-Моль.

— Скоре, ваше величество!— сказалъ онъ.— Домъ окруженъ!

— Окруженъ?— воскликнулъ Генрихъ, вскочивъ съ мста.— Кмъ?

— Королевской стражей.

— Ого!— сказалъ де-Муи, вынимая пистолеты.— Значитъ, придется драться?

— Къ чему тутъ пистолеты!— сказалъ ла-Моль.— Что можете вы сдлать противъ пятидесяти человкъ?

— Онъ правъ, — сказалъ король, — и если бы была какая-нибудь возможность уйти…

— Она есть, ваше величество, я знаю это по опыту. Если вы захотите послдовать за мной…

— А де-Муи?

— Г. де-Муи тоже можетъ итти съ нами. Только вы оба должны торопиться…

На лстниц послышались шаги.

— Слишкомъ поздно!— сказалъ Генрихъ

— Ахъ, если бы можно было задержать ихъ только на 5 минутъ!— воскликнулъ ла-Моль.— Тогда я поручился бы за жизнь короля.

— Я задержу ихъ,— сказалъ де-Муи.— Идите, государь, идите!

— А ты?

— Не безпокойтесь за. меня, ваше величество. Уходите.

И де-Муи торопливо спряталъ тарелку, стаканъ и салфетку короля, чтобы подумали, что онъ ужиналъ одинъ.

— Идите, ваше величество!— сказалъ ла-Моль, схвативъ короля за руку и увлекая его къ лстниц.

— Де-Муи!.. Мой врный де-Муи!— воскликнулъ Генрихъ, протягивая ему руку.

Де-Муи поцловалъ ее и, заставивъ, короля почти силою выйти изъ комнаты, заперъ за нимъ дверь на задвижку.

— Да, да, я понимаю, — сказалъ Генрихъ, — онъ отдастся имъ въ руки, а мы спасемся. Но кто же это выдалъ насъ?

— Пойдемте, государь — они сейчасъ придутъ.

И, дйствительно, свтъ факеловъ началъ скользить вверхъ по узкой лстниц, а снизу доносился звонъ, оружія.

— Скоре, государь, скоре!— сказалъ ла-Моль.

И онъ повелъ короля, въ темнот, поднялся въ верхній этажъ, отворилъ дверь въ спальню, гд его когда-то хотли убить, заперъ ее на задвижку, вошелъ въ слдующую комнату и открылъ окно…

— Боитесь вы лазать по крышамъ, ваше величество?— спросилъ онъ.

— Полноте!— отвтилъ Генрихъ.— Вдь я охотился за пиринейскими сернами!

— Ну, такъ идите за мной. Я знаю дорогу и буду вашимъ путеводителемъ.

Ла-Моль первый вылзъ въ окно и прошелъ по широкому желобу до ложбинки, образуемой двумя крышами. На нее выходило слуховое окно чердака, оно было безъ стекла.

— Ну, вотъ мы и у пристани, государь!— сказалъ ла-Моль.

— Ага! Тмъ лучше, — отвтилъ Генрихъ.

И онъ вытеръ лобъ, покрытый крупными каплями пота.

— Теперь остались уже сущіе пустяки, — продолжалъ ла-Моль.— Изъ чердака мы выйдемъ на лстницу, а потомъ въ коридоръ и на улицу. Разъ, такою же ужасной ночью, какъ ныншняя, я проходилъ этой дорогой.

Ла-Моль влзъ въ окно, разыскалъ дверь и, очутившись на верху винтовой лстницы, подалъ королю веревку, служившую вмсто перилъ, и сказалъ:

— Ступайте за мной, государь!

Спустившись съ нсколькихъ ступенекъ, Генрихъ остановился около окна, выходившаго на дворъ гостиницы ‘Прекрасной звзды’. Тамъ, на лстниц, тснились солдаты: одни изъ нихъ держали въ рукахъ шпаги, другіе — факелы.

Вдругъ посреди Одной группы король Наваррскій увидалъ де-Муи. Онъ былъ безъ шпаги и спокойно спускался съ лстницы.

— Бдный де-Муи!— сказалъ Генрихъ.— Такой храбрый и такой преданный!

— Клянусь честью, онъ совершенно спокоенъ!— воскликнулъ ла-Моль.— Видите, ваше величество? Каково, онъ даже смется! Ну, значитъ, онъ придумалъ какую-нибудь ловкую штуку — онъ такъ рдко смется!

— А этотъ молодой человкъ, который былъ съ вами?— спросилъ король.

— Кто? Графъ Коконна?

— Да, графъ Коконна. Онъ, пожалуй, тоже попадется.

— Нтъ, за него я не безпокоюсь, государь. Увидавъ солдатъ, онъ спросилъ у Меня: ‘Рискуемъ мы чмъ-нибудь?’ — ‘Головою’,— отвтилъ я.— ‘А ты спасешься?’ — ‘Надюсь’.— ‘Такъ и я спасусь’, сказалъ онъ. И ручаюсь, государь, что онъ сдержитъ свое слово. Коконна возьмутъ только тогда, когда онъ самъ пожелаетъ этого.

— Ну,: значитъ, все прекрасно, — сказалъ Генрихъ.— Постараемся добраться до Лувра.

— Это нетрудно, ваше величество, отвтилъ ла-Моль.— Завернемся въ плащи и выйдемъ. На шумъ, наврное, сбжалось много народуи насъ тоже примутъ за простыхъ зрителей.

Наружная дверь была отворена, а улица, дйствительно, такъ запружена народомъ, что Генрихъ и ла-Моль едва выбрались изъ толпы.

Наконецъ имъ удалось выйти на улицу Аверанъ. Проходя затмъ на улиц де-Пули, они увидали де-Муи, который шелъ по площади Сенъ-Жерменъ-д’Оксерруа, въ сопровожденіи конвоя подъ начальствомъ капитана Нансэ.

— Его, какъ кажется, ведутъ въ Лувръ,— сказалъ Генрихъ.— А вдь ворота запрутъ, чортъ возьми! Будутъ спрашивать имена всхъ входящихъ… Изъ того, что я приду вслдъ за нимъ, могутъ вывести заключеніе, что мы были вмст.

— Такъ войдите въ Лувръ не черезъ ворота, государь.

— А какъ же я войду?

— Ваше величество можете воспользоваться окномъ королевы Наваррской.

— Ventre-saint-gris! Вы правы, графъ де-ла-Моль!— воскликнулъ Генрихъ.— А я совсмъ и забылъ о немъ… Но какъ же предупредить королеву?

— О, ваше величество, вы такъ ловко бросаете камни!— сказалъ, почтительно поклонившись, ла-Моль.

XVI.
Де-Муи де-Сенъ-Фаль.

На этотъ разъ Екатерина приняла вс предосторожности и была уврена въ успх.

Въ девять часовъ она отпустила Маргариту, вполн увренная, что та не знаетъ, что замышляется противъ ея мужа, а потомъ пошла къ королю и попросила его лечь въ постель немножко попоздне.

Заинтересованный торжествующимъ видомъ Екатерины, котораго она, несмотря на свою сдержанность, не могла скрыть, Карлъ сталъ разспрашивать ее, но она уклонилась отъ отвта.

— Я могу сказать только одно,— отвтила она.— Сегодня вечеромъ ты избавишься отъ своихъ двухъ самыхъ опасныхъ враговъ.

Карлъ сдлалъ движеніе бровями, какъ бы говоря: ‘Хорошо, посмотримъ!’ и свистнулъ. Борзая собака подползла къ нему на брюх и положила ему на колни свою умную голову.

Черезъ нсколько минутъ, въ продолженіе которыхъ Екатерина чутко прислушивалась, на двор Лувра раздался выстрлъ.

— Что это такое?— спросилъ Карлъ, нахмуривъ брови, а собака вскочила и насторожила уши.

— Ничего, — отвтила Екатерина, — это сигналъ, вотъ и все.

— А что означаетъ этотъ сигналъ?

— Онъ означаетъ, что съ этой минуты твой единственный, твой главный врагъ будетъ уже не въ состояніи вредить теб.

— Убили, что ли, кого-нибудь?— спросилъ Карлъ и устремилъ на Екатерину властный взглядъ, какъ бы желая напомнить ей, что смерть и помилованіе зависятъ исключительно только отъ одного короля.

— Нтъ, государь, не убили никого, но задержали двоихъ.

— У насъ вчно ведутся какіе то таинственные переговоры, — сказалъ Карлъ, — замышляются заговоры, о которыхъ ничего не знаетъ король. Чортъ возьми! Я вдь, кажется, не младенецъ, матушка, и не нуждаюсь въ помочахъ! Если хотите царствовать, отправляйтесь съ вашимъ сыномъ Генрихомъ въ Польшу. Но, а здсь вамъ не удастся это.

— Сегодня я въ послдній разъ вмшиваюсь въ твои дла, сынъ мой,— сказала Екатерина.— Но это дло начато уже давно, и такъ какъ мы всегда находимъ, что я ошибаюсь, то мн хотлось доказать теб, что я была права.

Въ эту минуту въ передней послышались шаги нсколькихъ человкъ и стукъ опущенныхъ на полъ ружейныхъ прикладовъ. Черезъ минуту капитанъ Нансэ попросилъ позволенія войти къ королю.

— Пусть войдетъ!— быстро сказалъ Карлъ.

Капитанъ вошелъ и, поклонившись королю, сказалъ, обращаясь къ Екатерин:

— Приказаніе вашего величества исполнено: онъ арестованъ.

— Какъ онъ?— тревожно спросила Екатерина.— Разв вы задержали только одного?

— Тамъ и былъ только одинъ, ваше величество.

— Защищался онъ?

— Нтъ, онъ ужиналъ, когда мы вошли, и отдалъ свою шпагу при первомъ же требованіи.

— Кто это?— спросилъ король.

— Ты сейчасъ увидишь, — отвтила Екатерина.— Введите арестанта, де-Нансэ.

Черезъ нсколько минутъ въ комнату вошелъ де-Муи.

— Де-Муи!— воскликнулъ король.— Въ чемъ же дло.

— Съ позволенія вашего величества,— совершенно спокойно отвтилъ де-Муи, — мн самому слдовало бы сдлать этотъ вопросъ.

— Вмсто того, чтобы спрашивать это у короля, — вмшалась Екатерина,— лучше скажите его величеству, кто былъ въ извстную вамъ ночь въ спальн короля Наваррскаго? Откройте ему имя того, кто, какъ мятежникъ, сопротивлялся приказу короля и убилъ двухъ караульныхъ и ранилъ Морвеля.

— Вы на самомъ дл знаете, кто это былъ?— спросилъ Карлъ.

— Да, ваше величество,— отвтилъ де-Муи.— Вамъ угодно знать имя этого человка?

— Мн, дйствительно, хотлось бы узнать его.

— Извольте, ваше величество. Его имя — де-Муи Сенъ-Фаль.

— Это были вы?

— Я самъ, государь.

Удивленная такой смлостью, Екатерина отступила на шагъ.

— А какъ осмлились вы сопротивляться королевскому приказу?— спросилъ Карлъ.

— Во-первыхъ, государь, я не зналъ, что ворвавшіеся ко мн люди дйствуютъ по приказу вашего величества, во-вторыхъ, я видлъ въ ту минуту только одного человка, г. де-Морвеля, убійцу моего отца и адмирала. Я вспомнилъ тогда, что полтора года тому назадъ, вечеромъ 24 августа, ваше величество общали мн въ этой самой комнат наказать убійцу. Такъ какъ съ тхъ поръ произошло много важныхъ событій, то я полагалъ, что они отвлекли ваши мысли, государь, и вы на время забыли о своемъ общаніи. И когда я увидалъ Морвеля около себя, я подумалъ, что само Небо послало мн его. Вы знаете остальное, ваше величество. Я бился съ нимъ, какъ съ убійцей, а съ его людьми, какъ съ разбойниками.

Карлъ не отвчалъ ничего. Сблизившйсь съ Генрихомъ, онъ сталъ въ послднее время смотрть на многое иначе, чмъ прежде. Королева-мать запомнила нсколько выраженій по поводу Вароломеевской ночи, въ которыхъ даже высказывалось что-то въ род угрызеній совсти.

— Но зачмъ же вы пришли въ такой часъ къ королю Наваррскому?— спросила королева.

— А это цлая исторія и очень длинная, — отвтилъ де-Муи,— но если его величество будетъ имть терпніе выслушать ее…

— Да, да, говорите, — прервалъ его Карлъ.

— Я повинуюсь, государь,— поклонившись, отвтилъ де-Муи. Екатерина сла и тревожно взглянула на молодого гугенота.

— Мы слушаемъ,— сказалъ Карлъ.— Сюда, Актсонъ! Собака снова подошла къ королю и сла около него.

— Я пришелъ къ королю Наваррскому, ваше величество,— началъ де-Муи, — какъ уполномоченный моихъ братьевъ, вашихъ врныхъ подданныхъ гугенотовъ.

Екатерина сдлала Карлу знакъ.

— Будьте покойны, матушка, — сказалъ онъ, — я слушаю внимательно… Продолжайте, г. де-Муи, продолжайте. Зачмъ же вы пришли?

— Я пришелъ предупредить короля Наваррскаго, что онъ своимъ отреченіемъ отъ нашей религіи потерялъ довріе гугенотской партіи. Но, тмъ не мене, ради памяти его отца, Антуана Бурбонскаго, а въ особенности ради памяти матери его, мужественной Жанны д’Альбрэ, имя которой дорого намъ, мы ршили оказать ему знакъ уваженія, обратившись къ нему съ просьбой отказаться отъ своихъ правъ на наваррскую корону.

— А что онъ отвтилъ?— воскликнула Екатерина, которая, несмотря на свое самообладаніе, не могла сдержать волненія при такомъ неожиданномъ извстіи.

— Но вдь эта корона наваррская, — сказалъ Карлъ, — которую безъ моего позволенія перебрасываютъ съ одной головы на другую, какъ кажется, отчасти принадлежитъ и мн?

— Гугеноты, больше чмъ кто-либо, признаютъ верховную власть, о которой вы упомянули, государь. А потому-то они и надялись, что ваше величество согласитесь исполнить ихъ просьбу и возложить эту корону на голову лица, дорогого вамъ.

— На голову дорогого мн лица?— воскликнулъ Карлъ.— Чортъ возьми! О какой это голов говорите вы? Я не понимаю васъ.

— Я говорю о герцог Алансонскомъ, государь.

Екатерина поблднла, какъ смерть, и бросила наде-Муи сверкающій взглядъ.

— А мой братъ Алансонскій зналъ это?

— Зналъ, ваше величество.

— И онъ соглашался принять наваррскую корону?

— Да, если на то будетъ позволеніе вашего величества.

— Эта корона, дйствительно, подойдетъ какъ нельзя лучше моему брату, Алансонскому,— сказалъ король.— И какъ это я не подумалъ объ этомъ! Благодарю, де-Муи. Это очень удачная мысль.

— Я уже давно доложилъ бы вамъ обо всемъ, государь,— сказалъ де-Муи,— если бы не это несчастное дло съ Морвелемъ. Я боялся, что ваше величество гнвается на меня.

— А какъ же отнесся Генрихъ къ этому проекту?— спросила Екатерина.

— Король Наваррскій, ваше величество, подчинился желанію своихъ братьевъ и отрекся отъ принадлежащихъ ему правъ.

— Въ такомъ случа,— воскликнула Екатерина,— его отреченіе должно быть у васъ?

— Дйствительно такъ, ваше величество, и, къ счастью, я захватилъ его съ собою. Оно подписано и на немъ проставлено число.

— Оно подписано раньше происшествія въ Лувр?

— Да, кажется, наканун.

Де-Муи вынулъ изъ кармана отреченіе въ пользу герцога Алансонскаго, написанное рукою Генриха и подписанное имъ, судя по проставленному числу, наканун того дня, какъ его хотли арестовать.

— Да, отреченіе написано, какъ слдуетъ,— сказалъ Карлъ,— все въ порядк.

— А что требовалъ Генрихъ взамнъ его отреченія?— спросила Екатерина.

— Ничего, онъ сказалъ, что дружба его величества съ избыткомъ вознаградитъ его за потерю короны.

Екатерина закусила губы и сжала свои прекрасныя руки.

— Если все было ужъ ршено между вами и королемъ Наваррскимъ,— сказала она,— зачмъ же вы видлись съ нимъ сегодня вечеромъ?

— Я… съ королемъ Наваррскимъ?— сказалъ де-Муи.— Г. де-Нансэ, арестовавшій меня, можетъ засвидтельствовать, что я былъ одинъ. Потрудитесь спросить у него, ваше величество.

— Г. де-Нансэ!— позвалъ король.

Капитанъ вошелъ.

— Г. де-Муи былъ совершенно одинъ въ гостиниц ‘Прекрасной Звзды’?— спросила Екатерина.

— Въ комнат г. де-Муи былъ одинъ,— отвтилъ капитанъ,— но въ гостиниц — нтъ.

— А кто же былъ съ нимъ?

— Я не знаю, съ нимъ ли былъ этотъ господинъ, ваше величество. Я знаю только, что онъ убжалъ въ заднюю дверь, тяжело ранивъ двухъ моихъ солдатъ.

— И вы узнали этого человка?

— Узналъ не я, а мои солдаты.

— Кто же это былъ?— спросилъ Карлъ IX.

— Графъ Аннибалъ де-Коконна.

— Аннибалъ де-Коконна!— задумчиво проговорилъ король.— Тотъ самый, который съ такимъ ожесточеніемъ убивалъ гугенотовъ въ Вароломеевскую ночь?

— Графъ де-Коконна находится на служб у герцога Алансонскаго,— добавилъ Нансэ.

— Хорошо, хорошо,— сказалъ Карлъ.— Можете итти, капитанъ Нансэ, и въ другой разъ прошу васъ не забывать…

— Чего, ваше величество?

— Того, что вы состоите на моей служб и должны повиноваться только мн.

Капитанъ почтительно поклонился и вышелъ.

Де-Муи взглянулъ на Екатерину, и насмшливая улыбка промелькнула у него на губахъ.

На минуту наступило молчаніе.

Екатерина теребила кисть своего пояса. Карлъ гладилъ собаку.

— Но какая же цль была у васъ,— спросилъ онъ.— Хотли вы дйствовать силою?

— Противъ кого, ваше величество?

— Противъ Генриха, противъ Франсуа или противъ меня?

— Государь, мы имли отреченіе вашего шурина и согласіе вашего брата. А позволенія вашего величества, какъ я уже имлъ честь докладывать вамъ, мы хотли просить, когда случилось это роковое происшествіе въ Лувр.

— Ну, что же, матушка, — сказалъ Карлъ, — по-моему во всемъ этомъ нтъ ничего дурного… Вы были въ прав просить себ короля, г. де-Муи. Да, Наварра можетъ и должна быть отдльнымъ государствомъ. Даже боле: это королевство какъ будто предназначено для моего брата, Алансонскаго. Ему такъ хочется получить корону, что, когда я надваю свою, онъ не можетъ отвести отъ нея глазъ. Единственнымъ препятствіемъ, мшавшимъ ему сдлаться королемъ Наваррскимъ, были права Генриха, но такъ какъ Генрихъ отказывается отъ нихъ добровольно…

— Добровольно, государь.

— То, значитъ, такъ угодно Богу! Вы можете, г. де-Муи, вернуться къ вашимъ братьямъ, которыхъ я наказалъ… можетъ-быть, слишкомъ строго. Но это дло моей совсти, въ которомъ я дамъ отвтъ только Богу. Скажите имъ, что такъ какъ они желаютъ имть королемъ Наваррскимъ герцога Алансонскаго, то король Французскій согласенъ исполнить ихъ желаніе. Съ этой минуты Наварра длается отдльнымъ государствомъ, а Франсуа — ея королемъ. Я требую только отсрочки въ восемь дней для необходимыхъ приготовленій. Я хочу, чтобы мой братъ выхалъ изъ Парижа съ блескомъ и роскошью, приличествующими королю. Ступайте, г. де-Муи… Капитанъ Нансэ, пропустите г. де-Муи, онъ свободенъ.

— Государь,— сказалъ де-Муи, длая шагъ впередъ,— ваше величество позволитъ мн?..

— Да, — отвтилъ король.

И онъ протянулъ молодому гугеноту руку.

Де-Муи преклонилъ колно и поцловалъ руку короля.

— Кстати,— сказалъ Карлъ, удерживая его, когда онъ хотлъ встать, — вы просили меня наказать этого разбойника Морвеля?

— Да, государь.

— Я не могу исполнить вашу просьбу, такъ какъ онъ скрывается неизвстно гд. Но если вы случайно встртитесь съ нимъ, то можете расправиться съ нимъ сами. Позволяю вамъ это отъ всего сердца.

— Ахъ, ваше величество, это такая большая милость!— воскликнулъ де-Муи.— Я тоже не знаю, гд онъ, но, будьте покойны, я разыщу его!

Онъ почтительно поклонился королю и королев и ушелъ, при чемъ солдаты, которые привели его сюда, не сдлали ни малйшей попытки остановить его. Пройдя коридоромъ, де-Муи бросился къ воротамъ и чуть не однимъ прыжкомъ очутился съ площади Сенъ-Жерменъ-д’Оксерруа около гостиницы ‘Прекрасной Звзды’. Тамъ онъ взялъ свою лошадь и черезъ три часа былъ уже за крпкими стнами Манта.

Екатерина, затаивъ злобу, вернулась къ себ, а оттуда прошла къ Маргарит.

Войдя, она увидала Генриха, который былъ въ шлафрок и, повидимому, собирался ложиться въ постель.

— О, сатана, — пробормотала Екатерина, — помоги бдной королев, которой не хочетъ помогать Богъ!

XVII.
Дв головы для одной короны.

— Попросить ко мн герцога Алансонскаго!— сказалъ Карлъ, когда Екатерина ушла.

Капитанъ Нансэ, ршившійся посл словъ короля повиноваться только ему одному, бросился со всхъ ногъ къ герцогу Алансонскому и передалъ ему приказаніе Карла.

Герцогъ Алансонскій вздрогнулъ. Онъ всегда дрожалъ передъ Карломъ, а съ тхъ поръ, какъ сталъ заговорщикомъ, началъ, и не безъ основанія, бояться его еще больше..

Несмотря на это, онъ не медля ни минуты, съ умышленной торопливостью, отправился къ брату.

Карлъ стоялъ, насвистывая сквозь зубы охотничью псню.

Входя, герцогъ Алансонскій замтилъ въ тусклыхъ глазахъ Карла хорошо знакомое ему выраженіе глубокой ненависти.

— Ваше величество посылали за мной, — сказалъ герцогъ.— Что прикажете?

— Я хотлъ сказать теб, любезный братъ,— отвтилъ король,— что въ награду за твою нжную дружбу ко мн я хочу исполнить самое горячее твое желаніе.

— Мое желаніе?

— Да. Припомни, чего ты давно уже желаешь и боишься просить у меня. Вотъ это самое я и дамъ теб.

— Государь,— сказалъ Франсуа,— клянусь, я желаю только одного — чтобы ваше величество были здоровы.

— Въ такомъ случа ты долженъ быть доволенъ, Франсуа. Я былъ боленъ, когда прізжали поляки, но теперь болзнь моя прошла, а отъ разсвирпвшаго кабана, который бросился на меня, меня спасъ Генрихъ. И въ послднее время я чувствую себя какъ нельзя лучше. А потому ты, и не будучи дурнымъ братомъ, могъ бы пожелать чего-нибудь другого.

— Я не желалъ ничего, государь.

— Полно, полно, Франсуа, — начиная терять терпніе, сказалъ Карлъ.— Ты желалъ получить наваррскую корону и съ этой цлью вступилъ въ переговоры съ Генрихомъ и де-Муи. Ты хотлъ, чтобы одинъ отказался отъ нея, а другой помогъ теб получить ее. Ну, и все вышло по-твоему. Генрихъ отрекся отъ своихъ правъ, а де-Муи передалъ мн твою просьбу. Такимъ образомъ, эта желанная корона…

— Что же?— дрожащимъ голосомъ спросилъ Алансонскій.

— Эта корона твоя.

Франсуа поблднлъ какъ смерть, потомъ кровь, отхлынувшая ему къ сердцу, бросилась ему въ лицо, и яркій румянецъ вспыхнулъ у него на щекахъ. Милость короля въ эту минуту приводила его въ отчаяніе.

— Но, государь,— сказалъ онъ, дрожа отъ волненія и тщетно старясь оправиться, — я ничего подобнаго не желалъ и не просилъ.

— Очень можетъ быть, потому что ты слишкомъ скроменъ, но зато другіе желали и просили за тебя.

— Клянусь, государь, что никогда…

— Не клянись.

— Значитъ, вы меня изгоняете, государь?

— Ты называешь это изгнаніемъ, Франсуа? Однако ты прихотливъ!.. На что же лучшее могъ ты разсчитывать?

Алансонскій въ отчаяніи закусилъ губы.

— Честное слово, — продолжалъ король самымъ добродушнымъ тономъ, — я никакъ не думалъ, что ты пользуешься такой популярностью, Франсуа, а въ особенности у гугенотовъ. Но они такъ желаютъ имть тебя своимъ королемъ, что теперь я вижу свою ошибку. Да и для меня это очень удобно. Чего же лучше, если во глав партіи, съ которой мы ведемъ борьбу въ продолженіе цлыхъ тридцати лтъ, будетъ стоять не посторонній человкъ, а любящій и неспособный предать меня братъ? Это, какъ по волшебству, всюду внесетъ миръ, не говоря уже о томъ, что мы вс трое будемъ королями. Одинъ бдный Генрихъ останется не при чемъ и будетъ только моимъ другомъ. Но онъ не честолюбивъ и удовольствуется этимъ титуломъ, не нужнымъ никому другому.

— Вы ошибаетесь, государь! Титулъ вашего друга нуженъ мн… я больше, чмъ кто-либо другой имю право, на него. Генрихъ только вашъ зять, тогда какъ я вашъ братъ по крови и, что еще важне, по сердцу… Умоляю васъ, государь, не отсылайте меня отъ себя!

— Полно, полно, Франсуа, — возразилъ король, — это было бы твоимъ несчастьемъ.

— Почему же?

— По многимъ причинамъ.

— Но вдь вы никогда не найдете такого врнаго друга, какъ я, государь. Съ самаго дтства я ни разу не покидалъ васъ…

— Знаю, знаю, и иногда мн даже хотлось, чтобы ты былъ подальше.

— Что вы хотите сказать, ваше величество?

— Ничего, ничего.’. А какая тамъ чудная охота, Франсуа,— я, право же, завидую теб! Знаешь ли ты, что въ этихъ чортовыхъ горахъ охотятся на медвдей, какъ у насъ здсь на кабановъ? Ты пришлешь оттуда намъ всмъ великолпнйшія шкуры. Идя на медвдя, охотникъ беретъ съ собой только кинжалъ. Онъ поджидаетъ звря, дразнитъ его и старается разсердить. Медвдь бросается на охотника и въ четырехъ шагахъ отъ него поднимается на заднія лапы. Въ это-то мгновеніе и нужно всадить ему кинжалъ въ сердце, какъ сдлалъ Генрихъ съ кабаномъ во время нашей послдней охоты. Это очень опасно, но ты смлъ, Франсуа, и такая опасность будетъ для тебя удовольствіемъ.

— Ваши слова, государь, еще увеличиваютъ мое горе: вдь мн придется охотиться безъ васъ!

— Тмъ лучше, чортъ возьми!— воскликнулъ король.— Намъ не особенно удобно охотиться вмст.

— Я не понимаю васъ, государь.

— Когда ты охотишься со мной, ты приходишь въ такой восторгъ и такое волненіе, что изъ великолпнйшаго стрлка превращаешься въ никуда негоднаго. Вдь обыкновенно ты изъ любого ружья можешь попасть въ ста шагахъ въ сороку — вс мы знаемъ это. А между тмъ, когда мы охотились въ послдній разъ, ты вмсто кабана, въ котораго цлился и который былъ всего въ двадцати шагахъ отъ тебя, ранилъ въ ногу мою лучшую лошадь. И нужно еще замтить, что ты стрлялъ изъ своей собственной, хорошо знакомой теб пищали. Чортъ возьми! Тугъ поневол призадумаешься, Франсуа.

— Я былъ такъ взволнованъ… простите, государь, — пробормоталъ Франсуа, побагроввъ.

— Да, да, я понимаю, что все дло тутъ въ волненіи, которое я цню по достоинству. Вотъ именно потому-то, что ты такъ волнуешься, Франсуа, я и говорю теб, что намъ лучше охотиться порознь. Подумай объ этомъ, братъ, но не въ моемъ присутствіи, которое, какъ я вижу, смущаетъ тебя, а наедин. Тогда ты, можетъ-быть, согласишься, что я имю основаніе бояться, какъ бы во время слдующей охоты ты спять не взволновался и не убилъ на этотъ разъ уже не лошадь, а самого всадника. Чортъ возьми! Отъ того, что пуля полетитъ гімного выше или ниже, чмъ слдуетъ, въ государств могутъ произойти большія перемны. У насъ даже былъ такой примръ въ нашей собственной семь. Когда Монгоммери случайно тоже, можетъ-быть, слишкомъ взволновавшись,’ убилъ нашего отца, Генриха II, это повело къ тому, что нашъ братъ, Францискъ II, вступилъ на престолъ, а отца, Генриха II, отвезли въ Сенъ-Дени. Господь и изъ самой незначительной мелочи можетъ сдлать многое.

Герцогъ Алансонскій почувствовалъ, что холодный потъ выступаетъ у него на лбу при этомъ ужасномъ намек.

Его разгадали и совершенно ясно высказали ему это.

Карлъ, скрывавшій подъ шутливымъ тономъ свое раздраженіе, былъ, пожалуй, еще ужасне, чмъ если бы онъ открыто обнаружилъ гнвъ и ненависть, наполнявшіе его сердце. И Алансонскій въ первый разъ почувствовалъ угрызенія совсти или, врне, въ первый разъ пожаллъ, что затялъ преступное дло, не имвшее успха.

Онъ боролся, пока могъ, но подъ этимъ послднимъ ударомъ принужденъ былъ склонить голову.

Карлъ устремилъ на него свой ястребиный взглядъ, впивая въ себя, такъ сказать, вс ощущенія, смнявшіяся въ сердц Франсуа. И онъ понималъ ихъ, благодаря глубокому изученію членовъ своей семьи, такъ хорошо, какъ будто сердце брата было для него открытой книгой.

Онъ молчалъ съ минуту, смотря на неподвижнаго и совершенно уничтоженнаго Франсуа, а потомъ сказалъ твердымъ голосомъ, въ которомъ звучала ненависть:

— Я объявилъ мое ршеніе, братъ, и это ршеніе неизмнно: ты удешь.

Алансонскій сдлалъ движеніе, какъ бы собираясь возражать. Но Карлъ продолжалъ:

— Я хочу, чтобы Наварра гордилась тмъ, что ея король — братъ Французскаго короля. Власть, почести — у тебя будетъ все, приличествующее твоему происхожденію, какъ у твоего брата Генриха, и такъ же, какъ онъ,— прибавилъ съ улыбкой Карлъ, — ты будешь благословлять меня изъ твоей далекой страны.

— Государь…

— Ты долженъ согласиться или, врне, подчиниться моему ршенію, — прервалъ его Карлъ.

— Но, ваше величество,— сказалъ Франсуа,— вы забываете своего друга Генриха.

— Генриха? Да вдь я же говорилъ теб, что онъ не хочетъ быть королемъ Наваррскимъ, что онъ уступаетъ свои права теб. Генрихъ веселый малый, а не такой вялый и блдный, какъ ты. Онъ хочетъ смяться и веселиться на свобод — у него нтъ никакого желанія носить корону и ради этого умирать съ тоски, подобно намъ.

— Значитъ, ваше величество приказываете мн заняться…

— Нтъ, нтъ, не заботься ни о чемъ, Франсуа. Я устрою все самъ. Положись въ этомъ на меня, какъ на любящаго тебя брата. Ну, а теперь, когда мы ршили все, ступай. Можешь передать, если хочешь, нашъ разговоръ своимъ друзьямъ. Это и безъ того скоро узнается всми, я постараюсь объ этомъ. Можешь итти, Франсуа.

Отвчать было нечего. Герцогъ поклонился и ушелъ, затаивъ въ душ своей ярость. Ему очень хотлось повидаться съ Генрихомъ и поговорить съ нимъ о происшедшемъ. Но тотъ куда-то скрылся, и онъ вмсто него нашелъ Екатерину.

Увидавъ королеву, Франсуа постарался скрыть отъ нея свое горе и улыбнулся. Онъ былъ не такъ счастливъ, какъ герцогъ Анжуйскій, и искалъ въ ней не мать, а только союзницу и потому-то не хотлъ датъ ей замтить свое душевное состояніе: когда онъ подошелъ къ Екатерин, у него на лиц остался только легкій слдъ безпокойства.

— Вы слышали важную новость?— спросилъ онъ.

— Я слышала, что тебя хотятъ сдлать-королемъ.

— Это очень милостиво со стороны брата.

— Неправда ли?

— И, мн кажется, что я долженъ поблагодарить за это ваше величество. Если вы посовтовали брату дать мн корону наваррскую, то вамъ обязанъ я, что сдлаюсь королемъ. Жаль только мн ограбить Генриха.

— Ты, повидимому, очень любишь его, сынъ мой?— спросила Екатерина.

— Да, люблю, — отвтилъ герцогъ Алансонскій, — въ послднее время мы очень сблизились.

— Такая дружба, право же, весьма поучительна, въ особенности между принцами. При двор дружба считается очень непрочной, сынъ мой.

— Вы забываете, матушка, что мы не только друзья, но почти братья?

На губахъ Екатерины промелькнула странная улыбка.

— А разв у королей бываютъ братья?— сказала она.,

— Но вдь ни онъ ни я не были королями, когда мы подружились. Мы даже были уврены, что никогда не будемъ царствовать, вотъ потому-то и полюбили мы другъ друга.

— Да, но теперь обстоятельства перемнились.

— Перемнились?

— Конечно, такъ. Разв не можете вы стать королями оба?

По нервной дрожи герцога и румянцу, вспыхнувшему у него на щекахъ, Екатерина увидала, что нанесенный ею ударъ попалъ ему прямо въ сердце.

— Генрихъ — король!— воскликнулъ онъ.— Но какого же государства?

— Одного изъ самыхъ лучшихъ въ христіанскомъ мір.

— Что такое вы говорите, матушка?— спросилъ, поблднвъ^ герцогъ Алансонскій.

— То, что добрая мать обязана сказать своему сыну — то, о чемъ ты и самъ не разъ думалъ, Франсуа.

— Я?— сказалъ герцогъ.— Клянусь, матушка, ничего подобнаго не приходило мн въ голову.

— Охотно врю теб, потому что твой другъ, твой братъ. Генрихъ, какъ ты его называешь, очень ловокъ и хитеръ, несмотря на свое кажущееся простодушіе. Онъ уметъ хранить тайны лучше, чмъ ты хранишь свои, Франсуа. Напримръ, говорилъ онъ теб когда-нибудь, что де-Муи его повренный?

— Де-Муи?— съ изумленіемъ сказалъ онъ,— какъ будто ему показалось страннымъ, что это имя могло имть какое-нибудь отношеніе къ ихъ разговору.

— Да, гугенотъ де-Муи де-Сенъ-Фаль, тотъ самый, который чуть не убилъ Морвеля. Онъ тайно разъзжаетъ по Франціи, является переодтый въ Парижъ, интригуетъ и набираетъ войско, чтобы поддержать твоего брата Генриха противъ твоей семьи.

Екатерина, не знавшая, что Франсуа извстно не только это, но и многое другое, встала, какъ бы собираясь уходить.

Франсуа остановилъ ее.

— Еще одно слово, если позволите, матушка. Такъ какъ вы удостоили меня довріемъ, то я попрошу васъ объяснить мн, какъ можетъ Генрихъ съ своими незначительными средствами и вліяніемъ быть опаснымъ для моей семьи?

— Ребенокъ!— съ улыбкой сказала Екатерина.— Знай же, что у него больше тридцати тысячъ приверженцевъ, что ему стоитъ сказать слово и эти тридцать тысячъ человкъ явятся въ ту же минуту, какъ изъ-подъ земли. И притомъ это гугеноты, то-есть самые храбрые солдаты въ мір. Кром того… кром того, онъ пользуется покровительствомъ, котораго ты не сумлъ или не хотлъ добиться.

— Чьимъ покровительствомъ?

— На его сторон король, который любитъ его и покровительствуетъ ему, который изъ зависти къ твоему брату, королю польскому, и ненависти къ теб ищетъ себ наслдника. И ты слпъ, если не видишь, что онъ ищетъ его не въ нашей семь.

— Король?.. Вы думаете, матушка?

— Разв ты не замтилъ, какъ нжно любитъ онъ Генриха, своего друга Генриха?

— Да, это такъ, матушка, это такъ!

— И что тотъ платитъ ему тмъ же. Да, этотъ самый Генрихъ, забывая, что король хотлъ застрлить его въ Вароломеевскую ночь, ползаетъ теперь передъ нимъ, какъ собака, которая лижетъ прибившую ее руку.

— Да, да, — пробормоталъ Франсуа, — я замтилъ, что Генрихъ никогда не противорчитъ брату Карлу.

— И старается угодить ему во всемъ, — добавила Екатерина.

— Ршительно во всемъ, — согласился Франсуа.— Король, какъ вы знаете, постоянно подсмивается надъ тмъ, что онъ не уметъ охотиться съ соколами. И это, оказывается, такъ непріятно Генриху, что онъ собирается изучать соколиную охоту. Еще вчера… да, не дальше, какъ вчера, онъ просилъ у меня какой-нибудь подходящей для этого книги.

— Постой!— сказала Екатерина, и глаза ея блеснули, какъ будто какая-то счастливая мысль пришла ей въ голову.— Постой… Отлично. Онъ долженъ получить эту книгу.

— Я искалъ, матушка, но ничего не нашелъ.

— Я найду сама, найду непремнно… и ты дашь ему книгу, какъ бы отъ себя.

— Но что же выйдетъ изъ этого?

— Согласенъ ты слпо повиноваться мн во всемъ, что касается Генриха, котораго ты не любишь, что бы ты тамъ ни говорилъ.

Алансонскій улыбнулся.

— И котораго я ненавижу, — добавила Екатерина.

— Да, я буду повиноваться вамъ.

— Послзавтра приходи за книгой сюда. Ты возьмешь ее у меня, отнесешь Генриху… и…

— И что же?

— И предоставишь Богу, Провиднію или случаю сдлать остальное.

Франсуа хорошо зналъ, что мать его не имла привычки полагаться на Бога, Прбвидніе или случай, когда приходилось предпринимать что-нибудь для тхъ, кого она любила, или противъ тхъ, кого ненавидла. Но онъ не сказалъ ни слова и, поклонившись въ знакъ того, что готовъ исполнить ея приказаніе, пошелъ къ себ.

‘Что такое она замышляетъ?— думалъ онъ, поднимаясь по лстниц.— Не понимаю. Одно только вполн ясно для меня — она хочетъ дйствовать противъ нашего общаго врага. И пусть ее дйствуетъ’.

Въ это время Маргарита получила черезъ ла-Моля письмо отъ де-Муи на имя Генриха. Такъ какъ въ политик между супругами не было тайнъ, то она распечатала письмо и прочитала его.

Должно-быть, содержаніе его показалось ей интереснымъ, потому что, пользуясь уже наступившими сумерками, она прошла въ потайной ходъ, поднялась по винтовой лстниц и, внимательно оглядвшись кругомъ, проскользнула, какъ тнь, въ переднюю короля Наваррскаго.

Посл исчезновенія Оршона она была всегда пуста.

Это исчезновеніе, о которомъ мы не упоминали съ тхъ поръ, какъ читатель узналъ о трагической смерти юноши, сильно безпокоило Генриха. Онъ обращался съ разспросами къ жен и баронесс де-Совъ, но и та и другая знали не больше его самого.

Другой на мст Генриха побоялся бы, пожалуй, разспрашивать объ Оршон и не сталъ бы говорить объ его исчезновеніи. Но Генрихъ былъ очень предусмотрителенъ. Онъ понималъ, что молчаніе выдастъ его. Странно было бы, если бы, лишившись такъ таинственно слуги и повреннаго, онъ не предпринялъ ничего, чтобы отыскать его. А потому Генрихъ, нисколько не скрывая своей тревоги, разспрашивалъ о юнош совершенно открыто въ присутствіи короля и даже королевы-матери. Онъ обращался съ этими разспросами ко всмъ, начиная съ часового у воротъ Лувра и кончая караульнымъ офицеромъ въ передней короля. Но вс эти разспросы и поиски не привели ни къ чему. И Генрихъ былъ, повидимому, такъ огорченъ этимъ и такъ привязанъ къ своему пропавшему слуг, что объявилъ о своемъ намреніи не брать на его мсто никого до тхъ поръ, пока не убдится, что онъ уже не вернется никогда

Итакъ, передняя была пуста, когда въ нее вошла Маргарита. Какъ ни легки были шаги королевы, Генрихъ услыхалъ ихъ и обернулся.

— Вы!— воскликнулъ онъ.

— Да, — отвтила Маргарита.— Прочитайте скоре.

И она подала ему развернутое письмо.

Вотъ что прочиталъ Генрихъ:

‘Ваше величество, наступила минута привести въ исполненіе нашъ планъ бгства. Послзавтра назначена соколиная охота по берегу Сены, отъ Сенъ-Жермена до Мезона, то-есть до самаго конца лса.

‘Не отказывайтесь сопровождать короля, несмотря на то, что будутъ охотиться съ соколами. Надньте подъ камзолъ самую лучшую кольчугу, возьмите самую острую шпагу и сядьте на самую быструю вашу лошадь.

‘Около полудня, когда охота будетъ во всемъ разгар и король поскачетъ за своимъ соколомъ, отдлитесь етъ другихъ вмст съ королевой Наваррской, если она будетъ участвовать въ охот.

‘Пятьдесятъ человкъ изъ нашихъ будутъ дожидаться въ павильон Франциска I, у насъ есть ключъ отъ этого павильона. Никто не узнаетъ, что они скрываются тамъ: они придутъ ночью и жалюзи будутъ спущены.

‘Прозжайте по алле де-Віолетъ, на конц которой буду сторожить я, направо отъ этой аллеи, на небольшой полянк, васъ будутъ ждать ла-Моль и Коконна съ двумя осдланными лошадьми. Этими свжими конями вамъ и королев Наваррской можно будетъ воспользоваться, если ваши лошади устанутъ.

‘До свиданія, ваше величество. Приготовляйтесь, мы, съ своей стороны будемъ готовы’.

— Вы согласны?— спросила Маргарита.

— Согласенъ, — отвтилъ Генрихъ.— Не безпокойтесь, я не отступлюсь отъ своего намренія.

— Будьте героемъ, государь! Это не трудно — вамъ стоитъ только итти своимъ путемъ. И добудьте мн хорошій тронъ.

Легкая улыбка промелькнула на тонкихъ губахъ Генриха. Онъ поцловалъ руку жены и, напвая старинную псню, вышелъ посмотрть, нтъ ли кого въ коридор.

Принятая имъ предосторожность оказалась не лишнею. Въ ту минуту, какъ онъ отворилъ дверь въ коридоръ, герцогъ Алансонскій вышелъ изъ своей передней. Генрихъ знакомъ предупредилъ Маргариту и сказалъ громко

— А, это вы, братъ! Милости просимъ!

По сдланному королемъ знаку Маргарита поняла все и бросилась въ маленькую уборную, на двери которой висла тяжелая портьера.

Герцогъ Алансонскій робко вошелъ и оглядлся кругомъ.

— Мы одни, Генрихъ?— вполголоса спросилъ онъ.

— Совершенно одни. Что такое случилось? Вы какъ будто чмъ-то сильно разстроены.

— Дло въ томъ, что мы открыты, Генрихъ.

— Открыты?

— Да, де-Муи арестованъ.

— Я знаю это.

— Ну, и онъ разсказалъ королю все.

— Что же именно?

— Что я добиваюсь Наваррскаго престола и составилъ заговоръ, чтобы завладть имъ.

— Дло плохо!— сказалъ Генрихъ.— Значитъ, вы очутились въ очень непріятномъ положеніи, мрй бдный Франсуа. Но почему же васъ не арестовали?

— Не понимаю самъ. Король подсмивался надо мной, прикидываясь, какъ будто желаетъ сдлать меня королемъ Наваррскимъ. Онъ, должно-быть, хотлъ выпытать у меня признаніе, но я не сказалъ ничего.

— И отлично сдлали, ventre-saint-gris!— сказалъ беарнецъ.— Будемъ смло отрицать все — отъ этого зависитъ наша жизнь.

— Да, положеніе очень затруднительное. Вотъ потому-то я и пришелъ посовтоваться съ вами, Генрихъ. Какъ вы думаете, что мн теперь длать: бжать или оставаться здсь?

— Вдь вы видли короля, онъ говорилъ съ вами…

— Да, конечно.

— Такъ вы врне меня можете судить, что нужно длать Поступайте, какъ вамъ кажется лучше.

— По-моему, лучше остаться.

При всемъ умньи владть собой Генрихъ не могъ удержаться отъ движенія радости. И какъ ни незамтно оно было, Франсуа увидалъ его.

— Такъ останьтесь, — сказалъ Генрихъ.

— А вы?

— Если вы останетесь, то у меня нтъ никакого основанія узжать. Я хотлъ сопровождать васъ, потому что всмъ сердцемъ преданъ вамъ, потому что не хотлъ покинуть брата, котораго люблю.

— Значитъ, вс наши планы рушились, — сказалъ герцогъ Алансонскій.— И вы сдаетесь при первой же неудач?

— Я не считаю неудачей остаться здсь, — возразилъ Генрихъ.— Мн, съ моимъ беззаботнымъ характеромъ, хорошо везд.

— Ну, пусть будетъ такъ,— сказалъ Алансонскій,— довольно объ этомъ. Но если вы примете какое-нибудь другое ршеніе, тотчасъ же сообщите его мн.

— Само собой разумется, чортъ возьми!— отвтилъ Генрихъ.— Вдь мы же общали не имть никакихъ тайнъ другъ отъ друга.

Алансонскій не сказалъ ничего и ушелъ, глубоко задумавшись: разъ, во время разговора, ему показалось, что портьера уборной заколебалась.

Только что усплъ онъ уйти, какъ эта портьера приподнялась, и вошла Маргарита.

— Какого вы мннія относительно этого визита?— спросилъ Генрихъ.

— Я думаю, что случилось что-нибудь новое и неожиданное.

— А какъ вы полагаете, что именно?

— Теперь еще не знаю ничего, но скоро узнаю.

— А пока?

— А пока не забудьте прійти ко мн завтра вечеромъ.

— Приду непремнно, — отвтилъ Генрихъ, любезно поцловавъ руку жены.

И Маргарита вернулась къ себ съ такими же предосторожностями, какія принимала, идя къ Генриху.

XVIII.
Книга о соколиной охот.

Прошло тридцать шесть часовъ со времени событій, разсказанныхъ нами въ предыдущей глав. Еще только начинало свтать, но вс въ Лувр уже проснулись, какъ бывало всегда въ дни охоты. Исполняя приказаніе матери, герцогъ Алансонскій пришелъ къ ней.

Черезъ нсколько минутъ она вышла изъ кабинета, въ который не дозволялось входить никому, тамъ она обыкновенно производила свои химическіе опыты.

Изъ неплотно ли притворенной двери, или отъ платья королевы распространился съ ея приходомъ въ спальню какой-то сильный, но довольно пріятный запахъ, а въ отверстіе двери герцогъ Алансонскій увидалъ густое облако дыма.

Онъ съ любопытствомъ заглянулъ туда.

— Нтъ ли чего новаго со вчерашняго дня?— спросила Екатерина, спрятавъ руки, на которыхъ виднлись кое-гд красновато-желтыя пятнышки.

— Нтъ, матушка.

— Видлся ты съ Генрихомъ?

— Да.

— Онъ все еще отказывается узжать?

— Самымъ ршительнымъ образомъ.

— Лгунъ!

— Что вы говорите, матушка?

— Я говорю, что онъ удетъ.

— И вы позволите ему ухать?

— Не только позволю, но даже считаю его отъздъ необходимымъ.

— Я не понимаю васъ, матушка.

— Выслушай меня внимательно, Франсуа. Одинъ очень искусный врачъ далъ мн книгу о соколиной охот, которую ты передашь Генриху. И этотъ самый врачъ предупредилъ меня, что король Наваррскій скоро заболетъ очень серьезно, что его поразитъ одна изъ тхъ изнурительныхъ болзней, при которыхъ наука безсильна и которыя не поддаются никакому лченію. Если Генриху, дйствительно, суждено скоро умереть, то, какъ ты, конечно, понимаешь и самъ, будетъ гораздо лучше, если онъ умретъ далеко отсюда, а не здсь, во дворц.

— Да, это было бы слишкомъ тяжело для насъ, — сказалъ герцогъ.

— А въ особенности для твоего брата Карла, — добавила Екатерина.— И, напротивъ, если Генрихъ умретъ посл своего бгства, король посмотритъ на его смерть, какъ на посланное ему Небомъ наказаніе.

— Вы правы, матушка, — сказалъ Франсуа, съ восхищеніемъ смотря на королеву, — онъ долженъ ухать. Но вполн ли вы уврены въ томъ, что онъ удетъ?

— Вс приготовленія для этого уже сдланы имъ. Сборное мсто назначено въ Сенъ-Жерменскомъ лсу, пятьдесятъ гугенотовъ проводятъ его въ Фонтенбло, гд будетъ ждать отрядъ въ пятьсотъ человкъ.

— А сестра Марго детъ съ нимъ?— нершительно спросилъ герцогъ, замтно поблднвъ.

— Да, это ршено, — отвтила Екатерина.— Но когда Генрихъ умретъ, Маргарита вернется сюда вдовой и свободной.

— Генрихъ на самомъ дл умретъ? Это врно?

— Врачъ, давшій мн книгу, нисколько не сомнвается въ этомъ.

— А гд эта книга, матушка?

Екатерина тихо направилась къ таинственному кабинету, отворила дверь, вошла въ нее и черезъ минуту появилась снова, держа книгу въ рук.

Герцогъ Алансонскій взглянулъ съ нкоторымъ ужасомъ на книгу, которую подавала ему мать.

— Что это за книга, матушка?— вздрогнувъ, спросилъ онъ.

— Я уже говорила теб, сынъ мой,— отвтила Екатерина,— что въ ней описывается, какъ слдуетъ выкармливать кречетовъ и соколовъ. Она написана ученымъ Каструччіо Кастракани, тираномъ луккскимъ.

— Что же мн съ ней длать?

— Отнести ее твоему другу Генриху, который просилъ у тебя какой-нибудь книги о соколиной охот. Такъ какъ сегодня онъ охотится съ Карломъ, то, наврное, захочетъ прочитать хотя нсколько страницъ, чтобы доказать королю, что слдуетъ его совтамъ и учится. Отдай книгу самому Генриху.

— Нтъ, я никогда не ршусь, — возразилъ герцогъ Алансонскій, задрожавъ всмъ тломъ.

— Но почему же?— спросила Екатерина.— Что такого особеннаго въ этой книг? Въ ней только немного слиплись листы, потому что давно уже никто не снималъ ее съ полки. Не вздумай читать ее самъ, Франсуа, перевертывая страницы, приходится каждый разъ мочить палецъ, а это отнимаетъ много времени и очень надодаетъ.

— Значитъ, только тотъ, кому очень хочется сдлаться хорошимъ соколинымъ охотникомъ, не посмотритъ ни на потерю времени ни на скуку?

— Именно такъ, сынъ мой. Я вижу, что ты понялъ меня.

— А вотъ и Генрихъ идетъ по двору!— воскликнулъ герцогъ Алансонскій.— Давайте книгу, матушка. Я отнесу книгу къ нему, вернувшись, онъ увидитъ ее.

— Мн бы лучше хотлось, чтобы ты отдалъ ее ему самому, Франсуа. Это было бы врне.

— Я уже говорилъ вамъ, матушка, что никогда не ршусь на это, — возразилъ герцогъ.

— Ну, хорошо, иди. Но, по крайней мр, положи книгу на видномъ мст.

— Развернуть ее?.. Ничего, если я разверну ее?

— Ничего.

И герцогъ Алансонскій взялъ дрожащей рукой книгу, которую Екатерина совершенно спокойно подала ему.

— Бери, бери, — сказала Екатерина, — если я держу ее, значитъ, ничего опаснаго нтъ. Къ тому же ты въ перчаткахъ.

Но и этого показалось еще недостаточно герцогу Алансонскому: онъ завернулъ книгу въ плащъ.

— Иди скоре,— сказала Екатерина.— Генрихъ каждую минуту можетъ вернуться.

Герцогъ вышелъ, шатаясь отъ волненія.

Мы уже нсколько разъ вводили читателя въ покои короля Наваррскаго и давали ему возможность присутствовать при происходившихъ тамъ сценахъ, то веселыхъ, то ужасныхъ, смотря по тому, улыбался или грозилъ геній-покровитель будущаго французскаго короля.

Но никогда еще въ этихъ стнахъ, запятнанныхъ кровью убитыхъ, обрызганныхъ виномъ оргій, пропитанныхъ ароматомъ любви,— никогда еще въ этомъ уголк Лувра не появлялось такого блднаго лица, какъ лицо герцога Алансонскаго, вошедшаго съ своей книгой въ рук въ спальню короля Наваррскаго.

А между тмъ въ комнат, какъ и разсчитывалъ герцогъ, не было никого и ничей любопытный или тревожный взглядъ не слдилъ за нимъ. Утренніе лучи солнца заливали пустую спальню. На стн висла шпага, которую де-Муи совтовалъ Генриху взять съ собою. Нсколько колецъ отъ кольчуги валялось на полу. Туго набитый кошелекъ и короткій кинжалъ лежали на стол, а въ камин виднлась кучка свжаго, еще не слежавшагося пепла. Изъ всего этого герцогъ Алансонскій вывелъ заключеніе, что король Наваррскій надлъ кольчугу, запасся деньгами и сжегъ компрометирующія его бумаги.

‘Матушка не ошиблась,— подумалъ онъ.— Этотъ лгунъ обманывалъ меня’.

Такое заключеніе какъ будто придало герцогу новыя силы. Оглядвъ вс уголки въ комнатахъ, приподнявъ вс портьеры и убдившись, наконецъ, что никто не подглядываетъ за нимъ, онъ вынулъ книгу, быстро положилъ ее рядомъ съ кошелькомъ на столъ и прислонилъ къ рзному дубовому пюпитру. Потомъ, вытянувъ руку въ перчатк, онъ нершительно, со страхомъ, развернулъ книгу. Она открылась на рисунк, изображавшемъ соколиную охоту.

Открывъ книгу, Алансонскій отскочилъ назадъ и, снявъ перчатку, бросилъ ее въ пылающій каминъ, гд Генрихъ жегъ какія-то бумаги.

Алансонскій стоялъ около камина до тхъ поръ, пока перчатка не сгорла до тла, а затмъ свернулъ плащъ, въ которомъ была завернута книга, сунулъ его подъ мышку, и торопливо пошелъ къ себ. Въ то время, какъ онъ съ сильно бьющимся сердцемъ входилъ въ переднюю, на винтовой лстниц послышались шаги. Вполн увренный, что это идетъ Генрихъ, Франсуа заперъ за собою дверь.

Франсуа слъ, взялъ книгу и попробовалъ читать. Но мысли его были заняты не тмъ. Лихорадочное ожиданіе охватило его, біеніе артерій въ вискахъ отдавалось въ голов. Ему, какъ это иногда бываетъ во сн, казалось, что онъ видитъ сквозь стны. Взглядъ его устремлялся въ спальню Генриха, несмотря на тройную преграду, отдлявшую его отъ нея.

Чтобы отвлечь мысли отъ того, что чудилось ему, герцогъ старался сосредоточить свое вниманіе на чемъ-нибудь другомъ. Но напрасно осматривалъ онъ оружіе, перебиралъ драгоцнныя вещи или ходилъ взадъ и впередъ по комнат. Онъ все время видлъ передъ собою ужасную, развернутую на рисунк книгу, лежащую на пюпитр. И этотъ рисунокъ, на который онъ взглянулъ лишь мелькомъ, представлялся ему теперь совершенно ясно, со всми, самыми незначительными подробностями. На немъ былъ изображенъ охотникъ верхомъ на лошади. Онъ несся во весь опоръ по болоту и, бросивъ приманку, звалъ улетвшаго сокола. Какъ ни сильна была воля герцога, воспоминаніе одерживало надъ нею верхъ.

И не одна только книга представлялась ему. Онъ видлъ, какъ подходилъ къ ней король Наваррскій, какъ онъ разсматривалъ рисунокъ, какъ старался перевернуть страницу и, когда это не удавалось, мочилъ палецъ и перевертывалъ ее.

Несмотря на то, что сцена эта происходила не на самомъ дл, что герцогъ только воображалъ ее себ, онъ все-таки задрожалъ отъ ужаса и принужденъ былъ опереться на столъ. Въ эту минуту на двор показался Генрихъ. Онъ на минуту остановился около слугъ, которые навьючивали на двухъ муловъ все нужное для охоты, и, отдавъ имъ какія-то приказанія, пошелъ къ входной двери.

Франсуа замеръ на мст. Значитъ, не Генрихъ входилъ по потайной лстниц. Значитъ, вс муки, которыя пришлось ему вынести въ послднюю четверть часа, были напрасны. Онъ думалъ, что все уже кончилось, а между тмъ ничего еще не начиналось.

Герцогъ Алансонскій вышелъ изъ. спальни и остановился, прислушиваясь, около двери передней. На этотъ разъ ошибки быть не могло — это, наврное, шелъ Генрихъ. Франсуа узналъ его походку и услыхалъ звонъ его шпоръ.

Дверь къ Генриху отворилась и тотчасъ же снова заперлась.

Алансонскій вернулся къ себ въ спальню и бросился въ кресло. Холодный потъ выступилъ на лбу Франсуа.

— Будетъ онъ звать на помощь?— прошепталъ онъ.— Сразу ли подйствуетъ ядъ… Нтъ, не можетъ быть: матушка говорила, что онъ умретъ отъ изнурительной болзни.

Прошло минутъ десять — цлый вкъ душевной муки, безумнаго ужаса и страшныхъ видній. Герцогъ Алансонскій былъ не въ силахъ выдерживать дольше. Онъ всталъ и вышелъ въ пріемную, гд уже начали собираться придворные.

— Здравствуйте, господа,— сказалъ онъ,— я иду къ королю.

И чтобы заглушить свою тревогу или, можетъ-быть, подготовить себ алиби, герцогъ Алансонскій спустился внизъ, къ брату. Зачмъ онъ шелъ къ нему? Онъ самъ не сумлъ бы отвтить на это… Что могъ онъ сказать королю?.. Ничего… Ему не нуженъ былъ Карлъ, онъ просто бжалъ отъ Генриха.

Франсуа сошелъ внизъ по винтовой лстниц и увидалъ, что дверь, ведущая въ покои короля, нолуотворена.

Часовые пропустили его безъ доклада: въ дни охоты на этикетъ не обращали вниманія и свободно пропускали всхъ.

Франсуа прошелъ черезъ переднюю, салонъ и спальню, не встртивъ никого.

‘Карлъ, наврное, въ своемъ оружейномъ кабинет’, подумалъ онъ и прошелъ туда изъ спальни.

Король сидлъ около стола на рзномъ кресл съ высокой остроконечной спинкой, спиною къ двери, въ которую вошелъ Франсуа. Онъ, повидимому, былъ сильно чмъ-то занятъ.

Герцогъ сдлалъ на цыпочкахъ нсколько шаговъ впередъ. Карлъ читалъ.

— Чортъ возьми!— вдругъ воскликнулъ онъ.— Какая великолпная книга!

Герцогъ Алансонскій пододвинулся ближе.

— Проклятые листы!— пробормоталъ король и, поднеся палецъ ко рту, помочилъ его и съ трудомъ перевернулъ страницу.— Ихъ точно нарочно склеили, чтобы скрыть отъ человческихъ глазъ драгоцнныя свднія, заключающіяся здсь!

Франсуа бросился впередъ.

Книга, которую читалъ Карлъ, была та самая, которую онъ отнесъ къ Генриху. Глухой крикъ невольно вырвался у него.

— А, это ты, Франсуа!— сказалъ, обернувшись, король.— Иди, иди! А я читаю чудеснйшую книгу о соколиной охот — это лучшая изъ всхъ, какія я когда-либо видалъ.

Въ первую минуту герцогъ Алансонскій хотлъ вырвать книгу изъ рукъ брата, но адская мысль промелькнула у него въ ум, страшная улыбка исказила его поблвшія губы, и онъ провелъ рукою по глазамъ, какъ бы ослпленный внезапнымъ свтомъ.

Черезъ минуту, немного оправившись, но не трогаясь съ мста, онъ спросилъ:

— Какъ же эта книга попала въ руки вашему величеству?

— Да очень просто. Сегодня утромъ я зашелъ къ Генриху посмотрть, готовъ ли онъ, но не засталъ его. А вмсто того я нашелъ вотъ это сокровище, которое и принесъ сюда, чтобы на свобод почитать его.

И король снова помочилъ палецъ и перевернулъ непослушную страницу.

— Государь,— пробормоталъ герцогъ Алансонскій, чувствуя, что волосы поднимаются дыбомъ у него на голов и сердце замираетъ отъ ужаса, — я пришелъ сказать вамъ…

— Дай мн сначала докончить главу, Франсуа, — отвтилъ Карлъ, — а потомъ говори, что хочешь. Я прочелъ ужъ пятьдесятъ страницъ.

‘Значитъ онъ двадцать пять разъ попробовалъ яду, — подумалъ Франсуа.— Мой братъ погибъ!’

XIX.
Соколиная охота.

Карлъ продолжалъ читать. Книга такъ заинтересовала его, что онъ пожиралъ страницы, которыя, какъ мы знаемъ, слиплись одна съ другой.

Герцогъ Алансонскій съ ужасомъ слдилъ за чтеніемъ короля, послдствія котораго предвидлъ только онъ одинъ.

‘Что же это будетъ?— думалъ онъ.— Какъ! Я уду, отправлюсь въ ссылку, буду добиваться призрачной короны, тогда какъ Генрихъ Наваррскій при первомъ же извстіи о болзни Карла вернется въ какую-нибудь крпость, миляхъ въ двадцати отъ столицы, и будетъ сторожить добычу, которую посылаетъ намъ случай. Онъ въ одну минуту можетъ явиться въ Парижъ, и прежде чмъ польскій король узнаетъ о смерти брата, на престолъ вступитъ новая династія. Нтъ, это невозможно!’

Вотъ какія мысли промелькнули у Франсуа, когда онъ въ первую минуту, поддаваясь невольному чувству ужаса, хотлъ остановить Карла. Герцогъ хотлъ еще разъ вступить въ борьбу съ рокомъ, охранявшимъ Генриха и преслдовавшимъ домъ Валуа.

Въ одно мгновеніе планъ его относительно Генриха измнился. Отравленную книгу читалъ не онъ, а Карлъ. Обреченному на смерть Генриху можно было позволить ухать, но такъ какъ судьба снова спасла его, то онъ долженъ остаться. Генрихъ, заключенный въ Бастилію или Венсенъ, далеко не такъ страшенъ, какъ король Наваррскій во глав тридцатитысячнаго войска.

Герцогъ Алансонскій далъ Карлу дочитать главу, а когда тотъ кончилъ, сказалъ:

— Вы приказали мн ждать, ваше величество, и я ждалъ, хоть и съ большимъ нетерпніемъ: мн нужно сообщить вамъ извстія величайшей важности.

— А! Къ чорту!— воскликнулъ Карлъ, на блдныхъ щекахъ котораго выступилъ румянецъ, потому ли, что его слишкомъ взволновало чтеніе, или же потому, что началъ дйствовать ядъ.— Къ чорту! Если ты будешь твердить мн одно и то же, то удешь, какъ ухалъ польскій король. Я избавился отъ него, избавлюсь и отъ тебя. Ни слова больше объ этомъ!

— Я хочу говорить не о своемъ отъзд, — сказалъ Франсуа.— Ваше величество затронули самое дорогое для меня чувство, усумнились въ моей преданности вамъ, какъ брата, и врности, какъ подданнаго. Я хочу доказать вамъ, государь что я не измнникъ.

— Ну, въ чемъ дло?— спросилъ Карлъ, облокотившись на книгу, скрестивъ ноги и смотря на герцога Алансонскаго съ видомъ человка, который, какъ это ни непріятно ему, ршился вооружиться терпніемъ.— Что тамъ такое? Какія-нибудь новыя сплетни? Новое обвиненіе?

— Нтъ, государь, несомннный заговоръ, который я только изъ глупой деликатности не открывалъ вамъ до сихъ поръ.

— Заговоръ?— сказалъ Карлъ.— Посмотримъ, что это за заговоръ.

— Въ то время, какъ ваше величество будете охотиться, король Наваррскій удетъ въ Сенъ-Жерменскій лсъ. Тамъ будутъ ждать его приверженцы и онъ бжитъ съ ними.

— А, я такъ и зналъ!— воскликнулъ Карлъ.— Еще новая клевета на моего бднаго Генриха. Когда же, наконецъ, вы оставите его въ поко?

— Ваше величество узнаете очень скоро, говорю ли я правду, или клевещу на Генриха.

— Скоро?

— Да, потому что король Наваррскій удетъ сегодня.

Король всталъ.

— Слушай, — сказалъ онъ, — еще одинъ разъ я отнесусь серьезно къ твоимъ измышленіямъ. Но предупреждаю васъ, тебя и твою мать, что это будетъ ужъ въ послдній разъ… Позвать короля Наваррскаго!— прибавилъ онъ, возвысивъ голосъ.

— Это средство не годится, государь,— сказалъ Франсуа,— такъ вы не узнаете ничего. Генрихъ станетъ, конечна, отпираться, предупредитъ своихъ сообщниковъ и они исчезнутъ. А потомъ меня и мою мать обвинятъ въ клевет.

— Такъ чего же теб нужно?

— Выслушайте меня, какъ брата, ваше величество, въ любви и преданности котораго вы скоро сами убдитесь. Сдлайте такъ, чтобы настоящій виновный, тотъ, кто въ продолженіе двухъ лтъ измняетъ вамъ мысленно, а теперь хочетъ измнить на дл, былъ наконецъ, на основаніи неопровержимыхъ доказательствъ, уличенъ и наказанъ по заслугамъ.

Карлъ молча подошелъ къ окну и открылъ его: кровь бросилась ему въ голову.

— Ну, что же по-твоему нужно длать?— спросилъ онъ, обернувшись.— Говори, Франсуа.

— По-моему, государь, — сказалъ герцогъ Алансонскій, — нужно окружить Сенъ-Жерменскій лсъ тремя отрядами легкой конницы. Въ назначенное время, положимъ хоть въ одиннадцать часовъ, они тронутся вс сразу къ павильону Франциска I, въ которомъ я, какъ бы случайно, предложу собраться для обда, и будутъ по дорог захватывать съ собою всхъ, находящихся въ лсу. Когда я увижу, что Генрихъ узжаетъ, я спущу сокола и поскачу какъ будто за нимъ, а на самомъ дл въ павильонъ, гд и захватятъ короля Наваррскаго съ его сообщниками.

— Мысль недурна,— сказалъ король.— Позвать начальника караула.

Алансонскій приложилъ къ губамъ серебряный свистокъ, висвшій у него на ше на золотой цпочк, и свистнулъ въ него.

Вошелъ караульный офицеръ.

Карлъ подозвалъ его и шопотомъ отдалъ ему приказанія.

Въ это время Актсонъ вдругъ началъ бгать и прыгать по комнат. У него что-то было въ зубахъ, онъ бросилъ свою добычу, а потомъ снова кинулся на нее и началъ рвать.

Карлъ обернулся и разразился бранью: Актсонъ рвалъ драгоцнную книгу объ охот, рдкое сочиненіе, котораго во всемъ мір было только три экземпляра. Карлъ схватилъ хлыстъ и изо всей силы ударилъ Актсона. Собака взвизгнула и спряталась подъ столъ, покрытый длинной скатертью.

Король поднялъ книгу. Къ счастью, оказалось, что въ ней недостаетъ только одного листка, да и то не текста, а рисунка. Карлъ расправилъ ее и положилъ на полку, откуда не могъ достать ее Актсонъ. Герцогъ съ безпокойствомъ слдилъ за братомъ. Ему очень хотлось, чтобы эта книга, исполнивъ свое назначеніе, поскоре исчезла куда-нибудь.

Пробило шесть часовъ.

Въ это время Карлъ обыкновенно выходилъ на дворъ. Тамъ, сидя на лошадяхъ, покрытыхъ великолпными попонами, ждали его дамы и мужчины въ роскошныхъ костюмахъ. Сокольники держали на рукахъ соколовъ въ клобучкахъ, нсколько егерей, у которыхъ висли на перевязи рога, тоже собирались хать на случай, если королю — какъ это бывало не разъ — надостъ соколиная охота и придетъ фантазія затравить лань или косулю.

Король вышелъ изъ оружейнаго кабинета, заперъ за собою дверь и положилъ ключъ въ карманъ.

Сходя съ лстницы, Карлъ вдругъ остановился и приложилъ руку ко лбу. Ноги его дрожали, задрожали он и у герцога.

— Сегодня что-то похоже на грозу, — пробормоталъ онъ.

— Гроза… въ январ?— сказалъ Карлъ.— Ты сошелъ съ ума! Нтъ, у меня просто кружится голова. Я усталъ — вотъ и все… Они убьютъ меня своими заговорами и ненавистью!— вполголоса прибавилъ онъ.

Выйдя на дворъ, король оправился. Свжій утренній воздухъ, крики охотниковъ, шумныя привтствія собравшагося общества произвели на него свое обычное дйствіе.

Онъ вздохнулъ свободно и оживился.

Прежде всего онъ отыскалъ глазами Генриха. Тотъ стоялъ рядомъ съ Маргаритой.

Эти примрные супруги, повидимому, такъ любили другъ друга, что не могли разстаться ни на минуту.

Увидавъ Карла, Генрихъ пришпорилъ лошадь и въ одно мгновеніе очутился около него.

— Какой великолпный конь!— сказалъ король.— Ты какъ будто собрался охотиться на ланей, Генрихъ. Или ты забылъ, что сегодня соколиная охота?

И, не дожидаясь отвта, онъ крикнулъ:

— демъ, господа, демъ! Мы должны начать охоту въ девять часовъ.

Король произнесъ эти слова, нахмуривъ брови и почти угрожающимъ тономъ.

Екатерина смотрла на дворъ изъ окна Лувра. Изъ-за приподнятой шторы виднлось ея блдное лицо.

По знаку короля, вся эта разряженная, раззолоченная и раздушенная толпа двинулась во глав съ нимъ къ воротамъ Лувра и понеслась, какъ лавина, по дорог въ Сенъ-Жерменъ, среди криковъ народа, привтствовавшаго молодого короля, который сидлъ грустный и задумчивый на своей блой, какъ снгъ, лошади.

— Что онъ говорилъ вамъ?— спросила Маргарита, когда Генрихъ вернулся къ ней.

— Онъ расхвалилъ мою лошадь.

— Значитъ, ему что-нибудь извстно. Будьте осторожны.

На губахъ Генриха промелькнула его всегдашняя улыбка, которой онъ какъ бы говорилъ Маргарит:

‘Не безпокойтесь, моя дорогая’.

Какъ только блестящая кавалькада выхала со двора, Екатерина опустила штору.

Она замтила, что Генрихъ блдне обыкновеннаго, что какая-то нервная дрожь пробгаетъ у него по тлу и что онъ о чемъ-то шопотомъ совщался съ Маргаритой.

— На этотъ разъ, — прошептала она съ своей флорентинской улыбкой, — мн кажется, этотъ милый Генрихъ попался!

Желая удостовриться, дйствительно ли это такъ, Екатерина переждала четверть часа, чтобы дать время охотникамъ выхать изъ Парижа, а затмъ вышла въ коридоръ, поднялась по винтовой лстниц и съ помощью двойного ключа отперла дверь въ покои короля Наваррскаго.

Но напрасно искала она книгу. Тщетно глаза ея перебгали со столовъ на кресло, съ полокъ на шкапы — книги не было нигд.

— Франсуа, должно-быть, ужъ унесъ ее, — прошептала она.— Это очень благоразумно.

И она вернулась къ себ, почти увренная въ успх.

Черезъ полтора часа быстрой зды король и его свита прибыли въ Сенъ-Жерменъ. Въ мрачный и величественный старинный замокъ, поднимавшійся среди разбросанныхъ по гор домовъ, ршили не заходить и прохали черезъ деревянный мостъ, бывшій какъ разъ противъ дуба, который до сихъ поръ называется ‘дубомъ Сюлли’. Потомъ слдовавшимъ за охотой баркамъ, расцвченнымъ флагами, дали знакъ трогаться съ мста, чтобы королю и его спутникамъ было легче переправляться черезъ рку.

Въ ту же минуту вся эта веселая молодежь, одушевленная такими различными интересами, понеслась по роскошному лугу, разстилавшемуся у подошвы Сенъ-Жермена.

Впереди короля, державшаго на рук любимаго сокола, хали сокольники въ зеленыхъ камзолахъ и высокихъ сапогахъ. Они сдерживали собакъ и ударяли по камышу, росшему на берегу рки, чтобы выгнать птицъ.

Солнце, скрывавшееся до сихъ поръ за облаками, вдругъ выплыло изъ-за нихъ. Золото и драгоцнные каменья придворныхъ засверкали подъ его лучами, и вся кавалькада превратилась въ какой-то огненный потокъ.

Въ эту минуту изъ камыша выпорхнула съ протяжнымъ жалобнымъ крикомъ цапля.

— Haw! Haw!— закричалъ Карлъ, снявъ съ своего сокола клобучокъ и пуская его за цаплей.

— Haw! Haw!— закричали вс, стараясь ободрить птицу.

Ослпленный яркимъ свтомъ соколъ, не поднимаясь вверхъ, описалъ кругъ, а затмъ увидалъ цаплю и погнался за ней.

Но цапля, птица, повидимому, очень не глупая, вылетвшая изъ камыша шаговъ за сто отъ охотниковъ, не теряла даромъ времени и, пока король снималъ съ сокола клобучокъ и самъ соколъ привыкалъ къ свту, успла подняться высоко. Такимъ образомъ, когда врагъ увидалъ ее, она была ужъ на разстояніи футовъ пятисотъ отъземли и, махая своими сильными крыльями, продолжала быстро подниматься вверхъ.

— Haw! Haw! ‘Желзный Клювъ’!— кричалъ Карлъ, ободряя сокола.— Докажи намъ, что ты хорошей породы! Haw! Haw!

Какъ будто повинуясь приказанію короля, благородная птица стрлой понеслась за цаплей.

— А, трусиха!— воскликнулъ Карлъ. Онъ пустилъ лошадь въ галопъ и скакалъ, закинувъ голову назадъ, чтобы не потерять изъ виду птицъ.— А, трусиха, ты стараешься улетть отъ него? Ну, нтъ, ‘Желзный Клювъ’ — птица рдкой породы. Погоди… погоди! Вотъ увидишь!.. Haw, ‘Желзный Клювъ’, haw!

Зрлище было, дйствительно, очень интересное. Птицы приближались одна къ другой или, врне, соколъ приближался къ цапл.

Вопросъ былъ въ томъ, которая изъ нихъ окажется наверху при этомъ первомъ столкновеніи.

У страха оказались крылья быстре, чмъ у храбрости.

Соколъ въ своемъ стремительномъ полет пролетлъ подъ цаплей, а не надъ нею, какъ бы слдовало. Она воспользовалась этимъ и ударила его своимъ длиннымъ клювомъ.

Этотъ ударъ былъ такъ силенъ, что ошеломленный соколъ перевернулся три раза въ воздух. Въ первую минуту можно было подумать, что онъ станетъ спускаться. Но, подобно храброму воину, который, получивъ рану, начинаетъ биться еще отчаянне, соколъ съ рзкимъ, угрожающимъ крикомъ снова устремился за цаплей.

А она и на этотъ разъ поспшила воспользоваться своимъ преимуществомъ. До сихъ поръ она поднималась отвсно вверхъ, а теперь перемнила направленіе и круто свернула къ лсу, надясь такимъ образомъ ускользнуть отъ врага.

Но соколъ былъ, дйствительно, хорошей породы и обладалъ врнымъ глазомъ. Онъ не допустилъ ее до этого и, какъ стрла, понесся наперерзъ ей. Бдняжка жалобно вскрикнула и снова полетла вверхъ, какъ въ первый разъ.

Черезъ нсколько секундъ птицы поднялись къ самымъ облакамъ. Цапля казалась теперь не больше жаворонка, а соколъ превратился въ черную точку, которую съ каждой минутой было все трудне разсмотрть.

Карлъ и придворные не трогались съ мста. Они стояли, устремивъ глаза на птицъ.

— Браво! Браво, ‘Желзный Клювъ’!— воскликнулъ вдругъ Карлъ.— Смотрите, смотрите, господа, онъ наверху! Haw! Haw!

— Я не вижу ни сокола ни цапли, — сказалъ Генрихъ.

— Если ты не видишь ихъ, Генрихъ, — сказалъ король,— то можешь слышать, по крайней мр, хоть цаплю. Слышишь? Она проситъ пощады!

Съ неба, дйствительно, донеслось два-три жалобныхъ крика, но услыхать ихъ могло только очень чуткое ухо.

— Смотри!— крикнулъ Карлъ.— Он сейчасъ начнутъ спускаться и гораздо скоре, чмъ поднимались.

Только что усплъ онъ сказать это, какъ птицы начали спускаться и съ каждой секундой становились видне.

Пока это были еще дв черныя точки, одна побольше, другая поменьше. Маленькая была наверху.

— Смотрите, смотрите!— снова закричалъ Карлъ.— ‘Желзный Клювъ’ побдилъ.

И, на самомъ дл, цапля даже не пыталась защищаться. Она старалась летть какъ можно скоре и на непрерывные удары сокола отвчала лишь жалобными криками. Вдругъ она сложила крылья и стала падать, какъ камень. Но и соколъ сдлалъ то же, а когда она хотла распустить крылья, онъ сильнымъ ударомъ ошеломилъ ее, и она, кружась, снова полетла внизъ. Соколъ не отставалъ отъ нея, и какъ только она коснулась земли, онъ бросился на нее, и его побдный крикъ заглушилъ ея жалобный стонъ.

— Къ соколу!.. Къ соколу!..— закричалъ Карлъ, пустивъ лошадь въ галопъ.

Но вдругъ онъ сдержалъ коня, вскрикнулъ, выпустилъ поводья и схватился рукой за гриву.

Услыхавъ крикъ короля, придворные бросились къ нему. Лицо его побагровло, глаза дико блуждали.

— Нтъ… ничего!— сказалъ онъ.— Я вдругъ почувствовалъ страшную боль въ желудк… какъ будто отъ раскаленнаго желза… демъ… это ничего.

И Карлъ снова пустилъ лошадь въ галопъ.

Герцогъ Алансонскій поблднлъ.

— Что это значитъ?— спросилъ Генрихъ у Маргариты.— Опять что-то новое.

— Не знаю, — отвтила она.— Замтили вы, какъ вдругъ покраснло лицо у брата?

— Да, а это большая рдкость,— отвтилъ Генрихъ.

Когда все общество подъхало къ тому мсту, гд спустились птицы, соколъ уже пробилъ клювомъ черепъ цапли.

Карлъ соскочилъ съ лошади, чтобы посмотрть на нихъ поближе. Но, ступивъ на землю, онъ почувствовалъ такое сильное головокруженіе, что былъ принужденъ схватиться за сдло. И ему страшно захотлось спать.

— Братъ, братъ, что такое съ вами?!— воскликнула Маргарита.

— Должно-быть, то же самое, что было съ Порціей, когда она глотала пылающіе уголья. У меня горитъ все внутри и мн кажется, что я дышу пламенемъ.

Сказавъ это, Карлъ дохнулъ и какъ будто удивился, что у него изо рта не вылетло огня.

Сокола сняли съ убитой цапли и надли на него клобучокъ. Вс столпились около Карла.

— Что же это такое?— сказалъ онъ.— Пустяки это или нтъ?.. Должно-быть, отъ солнца кровь прилила мн къ голов и къ глазамъ… Будемъ продолжать охоту, господа! Вонъ цлая стая дикихъ утокъ… Спускайте соколовъ… спускайте всхъ! Мы славно позабавимся!

Тотчасъ же пустили пять или шесть соколовъ, и они понеслись за дичью, а придворные, съ королемъ во глав, поскакали къ рк.

— Ну, что скажете?— спросилъ Генрихъ у Маргариты.

— Я нахожу, что теперь очень удобная минута,— отвтила она.— Если король не оглянется, мы легко можемъ дохать до лса.

Генрихъ подозвалъ охотника, несшаго цаплю и въ то время, какъ шумная, блестящая кавалькада неслась внизъ по склону, онъ остался одинъ, позади всхъ, сдлавъ видъ, какъ будто разсматриваетъ мертвую птицу.

XX.
Павильонъ Франциска I.

Аллея де-Віолетъ образуетъ длинный зеленый сводъ, гд среди лавенды и вереска не рдкость увидать зайца, тревожно настораживающаго уши, или чутко прислушивающуюся лань. Направо отъ аллеи на полянк полулежали на трав двое мужчинъ, подостлавъ подъ себя дорожные плащи. Тутъ же, у нихъ подъ рукой, лежали ихъ длинные шпаги и мушкеты съ широкимъ дуломъ. По изящному костюму этихъ молодыхъ людей можно было принять за веселыхъ героевъ Боккаччіо, а по вооруженію — за лсныхъ бандитовъ, которыхъ сто лтъ спустя рисовалъ съ натуры Сальваторъ Роза.

Это были ла-Моль и Коконна.

Ла-Моль, опираясь на колно и на руку, прислушивался, какъ заяцъ или лань, о которыхъ мы только что упоминали.

— Мн показалось, — сказалъ онъ, — что охота приближается къ намъ. Я даже слышалъ крики сокольниковъ.

— А теперь я не слышу ничего, — замтилъ Коконна, отнесшійся къ сообщенію пріятеля съ самымъ философскимъ равнодушіемъ.— Должно-быть, охота удалилась… Я говорилъ теб, что эта полянка не годится для наблюденій. Насъ, положимъ, не видятъ, но зато и мы сами ничего не видимъ.

— Ты несправедливъ, Аннибалъ, — сказалъ ла-Моль.— Намъ необходимо было спрятать куда-нибудь пару нашихъ лошадей да пару запасныхъ, не считая ещ двухъ муловъ, до такой степени навьюченныхъ, что я, право, не понимаю, какъ они поспютъ за нами. И нигд въ другомъ мст не удалось бы намъ сдлать это такъ хорошо, какъ здсь, за этими старыми буками и вковыми дубами. Я, съ своей стороны, не только не осуждаю де-Муи, какъ ты, но еще признаю, что онъ подготовилъ и устроилъ все обдуманно и съ знаніемъ дла, какъ настоящій заговорщикъ.

— Такъ, — сказалъ Коконна.— Вотъ этого-то слова я и ждалъ. Значитъ, мы участвуемъ въ заговор?

— Нтъ, мы только служимъ королю и королев.

— Которые замышляютъ заговоръ, что въ сущности и выходитъ одно и то же.

— Я уже говорилъ теб, Коконна, — сказалъ ла-Моль,— что нисколько не принуждаю тебя участвовать въ этомъ предпріятіи. Я взялся за него, потому что меня побуждаетъ къ этому чувство, котораго ты не раздляешь и не можешь раздлять.

— Mordi! Разв я говорю, что ты принуждаешь меня? Во всемъ свт нтъ человка, который могъ бы заставить Коконна сдлать то, чего онъ не хочетъ. Но неужели ты думаешь, я могу пустить тебя одного и не послдовать за тобой, въ особенности когда вижу, что ты идшь къ чорту!

— Смотри, Аннибалъ!— прошепталъ ла-Моль.— Вонъ тамъ, кажется, промелькнула ея блая лошадь… Какъ странно! Отъ одной мысли, что она продетъ тутъ, у меня бьется сердце!

— Это не странно, а смшно, — звая, проговорилъ Коконна.— У меня сердце не бьется.

— Нтъ, это не она, — сказалъ ла-Моль.— Что же это значитъ? Вдь назначено было въ полдень.

— Это значитъ, что полдень еще не наступилъ и что у насъ есть время поспать.

Съ этими словами Коконна улегся поудобне на своемъ плащ, какъ бы собираясь примнить свои слова къ длу. Но едва коснулся онъ ухомъ земли, какъ поднялъ палецъ и сдлалъ ла-Молю знакъ молчать.

— Что такое?— спросилъ тотъ.

— Тише! На этотъ разъ слышу что-то я.

— Странно! Какъ я ни прислушиваюсь, а положительно ничего не слышу.

— Такъ взгляни вотъ на эту лань, — сказалъ Коконна, приподнимаясь и положивъ руку на плечо ла-Моля.

И Коконна показалъ ла-Молю на лань.

Она стояла неподвижно, немного нагнувшись, какъ бы собираясь щипать траву. Вдругъ она подняла голову, украшенную великолпными рогами и, чутко прислушиваясь, повернула въ ту сторону, откуда, должно-быть, доносился шумъ. А потомъ, безъ всякой видимой причины, лань понеслась, какъ стрла, и исчезла.

Въ ту же минуту издали донесся уже ясне какой-то глухой шумъ. Человкъ неопытный принялъ бы его за шумъ втра, наши пріятели поняли, что это отдаленный топотъ скачущихъ въ галопъ лошадей.

Ла-Моль въ одно мгновеніе былъ на ногахъ.

— Вотъ они!— сказалъ онъ.

Коконна тоже всталъ, но не такъ стремительно. Пріятели какъ будто помнялись характерами: теперь ла-Моль былъ пылокъ, пьемонтецъ спокоенъ. Это происходило отъ того, что первый участвовалъ въ предпріятіи отъ всего сердца, а второй — помимо воли..

Скоро ровные, мрные звуки стали слышне. Издали донеслось ржаніе, услыхавъ которое лошади ла-Моля и Коконна, стоявшія за деревьями, шагахъ въ десяти отъ нихъ, насторожили уши. А затмъ по алле промелькнула, какъ призракъ, женщина на бломъ кон. Она обернулась къ друзьямъ и, сдлавъ имъ какой-то знакъ, исчезла.

— Королева!— воскликнули они въ одинъ голосъ.

— Что это значитъ?— спросилъ Коконна.

— Она сдлала вотъ такъ, — сказалъ ла-Моль.— Это значитъ:, ждите!’

— Нтъ, она сдлала вотъ такъ, — возразилъ Коконна,— что значитъ: ‘Узжайте!’

— По-моему, она хотла сказать: ‘Подождите меня!’

— А по-моему: ‘Спасайтесь!’

— Такъ будемъ дйствовать каждый по-своему. Ты узжай, а я останусь.

Коконна пожалъ плечами и снова улегся.

Въ эту минуту по той же алле, по которой прохала королева, но съ противоположной стороны, пронесся отрядъ всадниковъ, въ которыхъ друзья узнали протестантовъ.

— Чортъ возьми!— сказалъ, вставая, Коконна, — это становится серьезно.

Только что усплъ онъ сказать это, какъ между деревьями пронесся, какъ молнія, всадникъ и, перепрыгивая черезъ рвы, кусты и вс преграды, подъхалъ къ пріятелямъ.

У него было по пистолету въ каждой рук и во время своей бшеной скачки онъ управлялъ лошадью уже не руками, а колнями.

— Г. де-Муи!— воскдикнулъ Коконна, сдлавшись вдругъ еще оживленне ла-Моля.— Г. де-Муи бжитъ! Значитъ нужно спасаться!

— Да, и скоре, скоре!— крикнулъ гугенотъ.— Бгите!.. Все погибло!.. Я свернулъ съ дороги, чтобы предупредить васъ. Узжайте!

Такъ какъ де-Муи, говоря это, продолжалъ хать впередъ, то друзья услыхали конецъ его фразы, когда онъ былъ уже довольно далеко.

— А королева?— закричалъ ему вслдъ ла-Моль.

Но де-Муи былъ уже на такомъ большомъ разстояніи, что не могъ услыхать его, а тмъ боле отвтить ему.

Коконна не долго раздумывалъ надъ тмъ, что нужно длать. И въ то время, какъ ла-Моль стоялъ неподвижно, провожая глазами де-Муи, мелькавшаго между деревьями, втки которыхъ раздвигались передъ нимъ и снова возвращались на прежнее мсто, когда онъ прозжалъ, Коконна бросился за лошадьми. Вскочивъ на одну изъ нихъ, онъ подалъ поводъ другой ла-Молю.

— демъ!— сказалъ онъ.— Я повторяю слова де-Муи, а онъ человкъ умный, Ну, демъ же, ла-Моль!

— Одну минуту!— возразилъ тотъ.— Вдь для чего-нибудь да пришли же мы сюда?

— Но, надюсь, не для того, чтобы насъ повсили, — сказалъ Коконна.— Совтую теб не терять времени. Я хорошо знаю только одно: ужъ если спасается бгствомъ де-Муи де-Сенъ-Фаль, то позволительно бжать всмъ.

— Де-Муи де-Сенъ-Фалю не нужно увозить королеву Маргариту,— возразилъ ла-Моль.— Де-Муи де-Сенъ-Фаль не любитъ королеву Маргариту.

— Mordi! И очень хорошо длаетъ. Пожалуй, отъ этой любви и онъ сталъ бы длать такія же глупости, какія длаешь ты. Пусть провалится ко всмъ чертямъ такая любовь, изъ-за которой два храбреца могутъ поплатиться головою! Садись же на лошадь, ла-Моль!

— Узжай самъ, я не только не мшаю теб, но даже прошу тебя объ этомъ. Твоя жизнь дороже моей. Спасай ее.

— Ты долженъ былъ сказать мн: ‘Пойдемъ на вислицу вмст, Коконна!’ а не говорить: ‘Спасайся одинъ!’

— Полно, любезный другъ, — возразилъ ла-Моль, — вислица существуетъ для простого народа, а не для дворянъ.

— Я начинаю думать, — со вздохомъ сказалъ Коконна,— что поступилъ очень умно, принявъ предосторожность подружиться съ палачомъ.

— Что за ужасы приходятъ теб въ голову, Коконна!

— Но что же мы, наконецъ, будемъ длать?— нетерпливо спросилъ пьемонтецъ.

— Мы отыщемъ королеву… Отыщемъ короля.

— Гд?

— Не знаю. По мы найдемъ ихъ и сдлаемъ вдвоемъ то, чего не ршились сдлать пятьдесятъ человкъ.

— Ты стараешься подйствовать на мое самолюбіе — это плохой признакъ.

— А теперь на лошадей и демъ!

— Наконецъ-то! Слава Богу!

Ла-Моль схватился за луку сдла и вложилъ ногу въ стремя, но въ ту минуту, какъ онъ хотлъ вскочить на лошадь, кто-то крикнулъ повелительнымъ голосомъ:

— Стой! Сдавайтесь!..

Изъ-за. дуба вышелъ солдатъ, потомъ другой, потомъ тридцать. Они принадлежали къ отряду легкой конницы, но сошли съ лошадей и, ползкомъ пробираясь за деревьями, обыскивали весь лсъ.

— Что я теб говорилъ?— прошепталъ Коконна.

Солдаты были еще шаговъ за тридцать отъ нихъ.

— Въ чемъ дло?— спросилъ Коконна у офицера, командовавшаго отрядомъ.

Вмсто отвта офицеръ веллъ солдатамъ прицлиться.

— Садись на лошадь, ла-Моль,— шепнулъ Коконна,— время еще есть. Садись и ускачемъ!

— Не вздумайте стрлять, господа, — продолжалъ онъ уже громко, обращаясь къ солдатамъ.— Вы можете убить не враговъ, а друзей.

— Тутъ деревья, — снова шепнулъ онъ, обращаясь къ ла-Молю, — имъ будетъ трудно стрлять и они не попадутъ въ насъ.

— Нтъ, это невозможно,— отвтилъ ла-Моль.— Вдь намъ нельзя захватить съ собой лошадь Маргариты и двухъ муловъ. Эта лошадь и мулы могутъ послужить уликами противъ нея, тогда какъ я своими отвтами отклоню вс подозрнія. Узжай одинъ… Узжай скоре!

— Мы сдаемся, господа!— сказалъ Коконна, вынувъ шпагу и протягивая ее.

Солдаты опустили мушкеты.

— Но почему же мы должны сдаться?— спросилъ Коконна.

— Спросите это у короля Наваррскаго.

— Какое преступленіе мы совершили?

— Вы узнаете это отъ герцога Алансонекаго.

Коконна и ла-Моль переглянулись, имя ихъ врага, произнесенное при настоящихъ обстоятельствахъ, не могло, конечно, подйствовать на нихъ ободряющимъ образомъ.

Но ни тотъ ни другой не оказали сопротивленія. Коконна предложили сойти съ лошади, что онъ исполнилъ безъ возраженій, а потомъ друзей окружили и повели къ павильону.

Около павильона, построеннаго при Людовик XII, но прозваннаго павильономъ Франциска I, потому что этотъ король обыкновенно назначалъ его сборнымъ мстомъ во время охоты, было что-то въ род хижины или шалаша для псарей и загонщиковъ. Теперь хижина былаедва видна изъ-за торчащихъ кругомъ нея алебардъ, шпагъ и ружей и походила на кучку взрытой кротомъ въ хлбномъ пол земли, окруженную со всхъ сторонъ колосьями.

Сюда-то и привели плнниковъ.

Оставимъ ихъ пока тамъ и объяснимъ читателю, почему они попали въ такое непріятное положеніе.

Гугеноты собрались, какъ было условлено, въ павильон Франциска I, ключъ отъ котораго былъ у де-Муи.

Сдлавшись или, врне, воображая, что сдлались хозяевами лса, они разставили въ нсколькихъ мстахъ часовыхъ. Но, благодаря находчивости капитана Нансэ, распорядившагося, чтобы солдаты, принадлежащіе къ отряду легкой конницы, замнили свои блые шарфы красными, этихъ часовыхъ захватили безъ выстрла: нападеніе было такъ неожиданно, что они даже не пытались защищаться.

Захвативъ часовыхъ, солдаты продолжали облаву, постепенно суживая кругъ. Де-Муи, который, какъ мы знаемъ, ждалъ короля въ алле де-Віолетъ, увидалъ мелькомъ ихъ красные шарфы и, замтивъ, что они крадутся, скрываясь за деревьями, почувствовалъ подозрніе. Отъхавъ въ сторону, чтобы не попасться солдатамъ на глаза, онъ сталъ слдить за ними и понялъ, что они хотятъ окружить павильонъ.

А черезъ минуту на конц главной аллеи показались блые султаны и блеснули пищали королевскаго конвоя.

Въ заключеніе де-Муи узналъ и самого короля, а на противоположномъ конц увидалъ Генриха Наваррскаго.

Тогда онъ сдлалъ своей шляпой въ воздух знакъ креста, это былъ условленный сигналъ, означающій, что все пропало.

Де-Муи, вонзивъ шпоры въ бока своей лошади, понесся во весь опоръ и на минуту свернулъ съ дороги, чтобы предупредить объ опасности ла-Моля и Коконна.

Между тмъ король, замтившій отсутствіе Генриха и Маргариты, халъ въ сопровожденіи Алансонскаго къ хижин, чтобы посмотрть, какъ они выйдутъ оттуда. Онъ веллъ запереть тамъ всхъ, кого найдутъ не только въ павильон, но и въ лсу.

Герцогъ Алансонскій, вполн увренный въ успх, скакалъ рядомъ съ королемъ. Карлъ былъ не въ дух и раздраженіе его еще усиливалось отъ страшной боли, которую онъ чувствовалъ по временамъ. Раза два или три съ нимъ даже чуть не сдлалось дурно, а разъ у него была рвота съ кровью.

— Ну, скоре!— сказалъ онъ, подъхавъ къ павильону.— Я спшу вернуться въ Лувръ. Выгоните всхъ этихъ гугенотовъ изъ ихъ норы. Сегодня же кстати день св. Блэза, двоюроднаго брата св. Вароломея.

При этихъ словахъ короля алебарды, шпаги и пищали, окружавшія хижину, зашевелились и черезъ минуту гугеноты, захваченные въ павильон и въ лсу, стали выходить одинъ за другимъ. Но короля Наваррскаго, Маргариты и де-Муи не было среди нихъ.

— Гд же Генрихъ и Марго?— спросилъ. Карлъ.— Ты общалъ, что они будутъ здсь, Франсуа, и ихъ нужно отыскать, чортъ возьми!

— Мы не видали ни короля ни королеву Наваррскихъ, ваше величество, — сказалъ капитанъ Нансэ.

— Вотъ они!— воскликнула герцогиня Неверская.

Дйствительно, въ эту минуту въ конц аллеи, выходившей: къ рк, показались Генрихъ и Маргарита со своими соколами. Они хали совершенно спокойно, точно ничего особеннаго не случилось, и, какъ настоящіе влюбленные, держались такъ близко другъ отъ друга, что ихъ лошади касались головами.

XXI.
Допросъ.

Когда въ конц аллеи показались молодые супруги, Алансонскій поблднлъ, а Карлъ облегченно вздохнулъ: въ глубин души онъ желалъ, чтобы подозрнія герцога обратились противъ него же самого.

— Онъ опять ускользнулъ, — пробормоталъ Франсуа, поблднвъ.

Въ эту минуту король снова почувствовалъ такую страшную боль въ желудк, что выпустилъ поводья, схватился обими руками за бока и началъ кричать, какъ безумный.

Генрихъ, бывшій шагахъ въ двухстахъ отъ него, поскакалъ къ нему, но когда онъ подъхалъ, король уже оправился.

— Откуда вы явились?— спросилъ Карлъ такимъ рзкимъ тономъ, что Маргарита встревожилась.

— Мы… мы охотились, братъ, — отвтила она.

— Охота была на берегу рки, а не въ лсу.

— Мой соколъ полетлъ за фазаномъ, государь, — сказалъ Генрихъ,— когда мы немного отстали, чтобы взглянуть на убитую цаплю.

— А гд же фазанъ?

— Вотъ онъ, государь. Посмотрите, какой красивый!

И Генрихъ съ самымъ невиннымъ видомъ показалъ королю птицу, перья которой отливали пурпуромъ, золотомъ и лазурью.

— Но почему же не присоединились вы ко мн, затравивъ фазана?— спросилъ Карлъ.

— Потому что мы въ это время были въ лсу, государь. Фазанъ улетлъ сюда и мы послдовали за нимъ. А когда мы вернулись къ рк, то увидали, что вы уже далеко и направляетесь въ лсъ.

— А вс эти господа?— спросилъ Карлъ.— Они, должно-быть, тоже хотли присоединиться къ охот?

— Какіе господа?— сказалъ Генрихъ, вопросительно оглядываясь кругомъ.

— Какіе? Да ваши гугеноты, чортъ возьми!— воскликнулъ Карлъ.— Если кто нибудь приглашалъ ихъ, то ужъ во всякомъ случа не я.

— Конечно, не вы, государь, — сказалъ Генрихъ.— Но, можетъ-быть, они явились, желая видть герцога Алансонскаго.

— Герцога Алансонскаго? Почему же это?— спросилъ король.

— Меня?— воскликнулъ герцогъ.

— Что же тутъ удивительнаго?— сказалъ Генрихъ.— Вдь вы говорили вчера, что сдлались королемъ Наваррскимъ. Ну, вотъ гугеноты, которые хотли имть васъ королемъ, и явились поблагодарить васъ за то, что вы приняли корону, а короля за то, что онъ позволилъ вамъ это. Не такъ ли, господа?

— Да, да!— закричало сразу голосовъ двадцать.— Да здравствуетъ герцогъ Алансонскій! Да здравствуетъ король Карлъ!

— Я не король гугенотовъ,— сказалъ Франсуа, поблднвъ отъ гнва, и прибавилъ, искоса взглянувъ на Карла: — Надюсь, что никогда и не буду имъ.

— А знаете, Генрихъ, — сказалъ король, — что все это кажется мн довольно страннымъ.

— Государь, — твердо проговорилъ король Наваррскій, — можно, право же, подумать, что съ меня снимаютъ допросъ!

— А если бы это, дйствительно, былъ допросъ, что отвтили бы вы мн?

— Что я такой же король, какъ и вы, государь, — гордо сказалъ Генрихъ.— Не корона даетъ королевскій санъ, а рожденіе. Я могъ бы отвтить вамъ, какъ брату и другу, но отказываюсь отвчать, какъ судь.

— Хотлъ бы я знать, — пробормоталъ Карлъ, — чему же, наконецъ, мн врить!

— Когда приведутъ г. де-Муи, вы узнаете это, ваше величество,— сказалъ герцогъ Алансонскій.

— Г. де-Муи здсь?— спросилъ король.

Въ первую минуту Генрихъ встревожился и обмнялся взглядомъ съ Маргаритой, но тревога его продолжалась недолго.

На вопросъ короля не отвтилъ никто.

— Г. де-Муи здсь нтъ, ваше величество,— сказалъ посл небольшой паузы капитанъ Нансэ.— Нкоторымъ изъ моихъ людей показалось, какъ будто они видли его, но утверждать это положительно не можетъ ни одинъ.

Герцогъ Алансонскій пробормоталъ проклятіе.

— Государь,— сказала Маргарита, показывая на ла-Моля и Коконна, которые слышали весь разговоръ и на находчивость которыхъ она считала возможнымъ положиться.— Государь, вотъ двое придворныхъ герцога Алансонскаго. Спросите ихъ.

— Я веллъ арестовать ихъ, — сказалъ герцогъ, — именно съ цлью доказать, что они не состоятъ у меня на служб.

Карлъ взглянулъ на двухъ пріятелей и вздрогнулъ, снова увидавъ ла-Моля.

— Опять этотъ провансалецъ!— пробормоталъ онъ.

Коконна почтительно поклонился.

— Что длали вы, когда васъ арестовали?— спросилъ Карлъ.

— Мы говорили о войн и о любви, государь.

— Сидя на лошадяхъ? Вооруженные съ головы до ногъ? Готовые къ бгству?

— Нтъ, государь,— возразилъ Коконна.— Вашему величе ству неврно передали. Мы лежали подъ тнью бука.

— А, вы лежали подъ тнью бука?

— Да, государь, и если бы мы знали за собой какую-нибудь вину и думали, что можемъ навлечь на себя гнвъ вашего величества, то, конечно, не дали бы задержать себя… Послушайте, господа,— прибавилъ Коконна, обращаясь къ солдатамъ,— скажите, какъ честные воины: могли мы спастись бгствомъ, если бы захотли?

— Да, это такъ, — отвтилъ начальникъ отряда.— И долженъ прибавить, что при нашемъ появленіи эти господа не тронулись съ мста.

— Потому, должно-быть, что ихъ лошади были далеко, — замтилъ герцогъ Алансонскій.

— Прошу извинить меня, ваше высочество, — сказалъ Коконна.— Я сидлъ на лошади, а ла-Моль держалъ за поводъ свою.

— Правда это?— спросилъ король.

— Правда, ваше величество, — отвтилъ офицеръ.— Г. де-Коконна, увидавъ насъ, даже соскочилъ съ лошади.

Коконна улыбнулся и сдлалъ такую мину, какъ будто говорилъ: ‘Вотъ видите, государь!’

— А запасныя лошади, а мулы, а вьюки на нихъ?— спросилъ герцогъ.

— Разв мы конюхи?— сказалъ Коконна.— Прикажите позвать кучера, который смотрлъ за ними.

— Его нтъ, — задыхаясь отъ ярости, отвтилъ герцогъ.

— Значитъ, онъ испугался и убжалъ, — замтилъ Коконна.— Нельзя требовать отъ слуги смлости дворянина.

— Все то же и то же, — сказалъ герцогъ Алансонскій, скрипнувъ зубами.— Къ счастью, государь, я предупредилъ васъ, что эти господа уже нсколько времени не состоятъ у меня на служб.

— Неужели я такъ несчастливъ, — воскликнулъ Коконна,— что уже не считаюсь на служб у вашего высочества?

— Чортъ возьми! Вамъ это извстно лучше, чмъ кому-либо другому, милостивый государь, такъ какъ вы сами же увдомили меня объ этомъ довольно дерзкимъ письмомъ, которое я, къ счастью, сохранилъ, оно даже здсь со мною.

— А я надялся, что ваше высочество простили меня за это письмо, написанное въ минуту раздраженія. Я тогда только что узналъ, что ваше высочество поджидали въ коридор Лувра моего друга ла-Моля и хотли задушить его…

— Довольно!— прервалъ его Карлъ.— Теперь мы уже знаемъ все… Генрихъ,— обратился онъ къ королю Наваррскому,— даете вы слово, что не будете длать никакихъ попытокъ къ бгству? — Даю, ваше величество.

— Возвращайтесь въ Парижъ съ капитаномъ Нансэ и оставайтесь подъ арестомъ у себя въ комнат. А вы, господа,— сказалъ король, обращаясь къ ла-Молю и Коконна, — отдайте ваши шпаги.

Ла-Моль взглянулъ на Маргариту. Она улыбнулась.

Ла-Моль тотчасъ же вынулъ шпагу и подалъ ее капитану. То же сдлалъ и Коконна.

— А г. де-Муи такъ и не нашли?— спросилъ король.

— Не нашли, ваше величество,— отвтилъ Нансэ.

— Тмъ хуже, — сказалъ король.— Ну, демъ въ Парижъ. Мн холодно и у меня кружится голова.

— Это, должно-быть, оттого, что васъ разгнвали, государь, — замтилъ Франсуа.

— Можетъ-быть… Что это?.. У меня темнетъ въ глазахъ!.. Гд же арестованные? Я не вижу ихъ… Неужели ужъ наступилъ вечеръ?.. О, Боже!.. Я горю!.. Помогите! Помогите!..

И несчастный король, выпустивъ поводья и протянувъ руки, упалъ бы навзничь, если бы его не поддержали перепуганные этимъ новымъ припадкомъ придворные.

Франсуа вытеръ выступившій на лбу потъ, онъ одинъ зналъ причину этихъ мучительныхъ припадковъ.

Король Наваррскій, находившійся уже подъ охраною капитана Нансэ, съ удивленіемъ смотрлъ на эту сцену.

‘А вдь, пожалуй, вышло очень счастливо, что моя попытка къ бгству не удалась?’ подумалъ онъ.

Онъ взглянулъ на Марго. Она съ изумленіемъ переводила глаза съ него на короля и съ короля снова на него.

На этотъ разъ Карлъ потерялъ сознаніе. Его положили на носилки и покрыли плащомъ, который снялъ съ себя одинъ изъ придворныхъ. А потомъ поздъ тихо двинулся въ Парижъ. Какъ все измнилось въ нсколько часовъ! Утромъ выхали изъ Парижа увренные въ успх заговорщики и веселый король, а возвращался назадъ умирающій король, окруженный арестованными мятежниками.

Маргарита, не ослабвшая, несмотря ни на что, кивнула мужу и прохала такъ близко отъ ла-Моля, что онъ услыхалъ два греческихъ слова, которыя она шепнула ему.

— Что она теб сказала?— спросилъ Коконна.

— Чтобы я ничего не боялся.

— Тмъ хуже, — пробормоталъ пьемонтецъ.— Это значитъ, что намъ предстоитъ что-нибудь очень дурное. Каждый разъ, какъ мн говорили эти слова въ вид ободренія, въ меня сію же минуту попадала пуля или мн наносили рану шпагой…

Во время пути король пришелъ въ себя и нсколько оживился. Въ Нантерр онъ даже хотлъ снова ссть на лошадь, но его отговорили.

— Позвать ко мн метра Амбруаза Парэ,— сказалъ Карлъ, пріхавъ въ Лувръ.

Онъ сошелъ съ носилокъ, поднялся по лстниц, опираясь на руку Таванна, и, войдя въ спальню, никого не веллъ пускать къ себ.

Вс замтили, что король какъ-то особенно серьезенъ. Во время дороги онъ казался задумчивымъ, не говорилъ ни съ кмъ и, повидимому, совсмъ забылъ о заговор и о заговорщикахъ. Его, очевидно, озабочивала только болзнь.

Эта болзнь, такая внезапная, такая странная, напоминала ту, отъ которой умеръ его братъ, Францискъ II. Т же самые признаки были и у него за нсколько времени передъ смертью.

Онъ вошелъ къ себ въ спальню, прилегъ на кушетку, прислонился головой къ подушкамъ и, подумавъ, что Амбруазъ Парэ можетъ опоздать, если его не застанутъ дома, ршилъ употребить съ пользою свободное время.

Онъ хлопнулъ въ ладоши и сказалъ вошедшему офицеру:

— Попросите ко мн короля Наваррскаго.

Карлъ запрокинулъ голову. Онъ чувствовалъ въ ней страшную тяжесть, ему было трудно связать мысли, и какое-то кровавое облако застилало ему глаза. Сильная жажда мучила его, несмотря на то, что онъ уже выпилъ цлый графинъ воды.

Въ то время, какъ онъ лежалъ въ полузабыть, дверь отворилась и вошелъ Генрихъ. Капитанъ Нансэ привелъ его, но самъ вернулся въ переднюю.

Король Наваррскій подождалъ, чтобы дверь затворилась за нимъ. Тогда онъ подошелъ къ королю.

— Вамъ угодно было видть меня, ваше величество?— сказалъ онъ.— Я здсь.

Король вздрогнулъ, услыхавъ его голосъ, и невольнымъ движеніемъ протянулъ ему руку.

— Ваше величество забываете,— сказалъ Генрихъ, опуская руки, — что я теперь не братъ вашъ, а арестантъ.

— Да, правда, — отвтилъ Карлъ.— Благодарю, что напомнили. Вы, кажется, общали разсказать мн все откровенно, когда мы будемъ наедин.

— И я готовъ исполнить мое общаніе. Спрашивайте, государь.

Король налилъ на ладонь холодной воды и приложилъ руку ко лбу.

— Правъ былъ герцогъ Алансонскій, обвиняя васъ? Отвчайте, Генрихъ.

— Только наполовину. Бжать собирался самъ герцогъ Алансонскій, а я долженъ былъ сопровождать его.

— Почему же хотли вы ухать?— спросилъ Карлъ.— Вы были недовольны мною, Генрихъ?

— Нтъ, государь, къ вамъ я не могъ относиться иначе, какъ съ самой глубокой благодарностью. Господь, читающій въ сердцахъ нашихъ, знаетъ, какъ нжно люблю я моего брата и короля.

— Не въ характер человка, — сказалъ король, — бжать отъ людей, которые любятъ его и которыхъ любитъ онъ самъ.

— Я и хотлъ бжать не отъ тхъ, кто любитъ меня, — возразилъ Ганрихъ,— а отъ тхъ, кто ненавидитъ. Ваше величество позволяете мн говорить совершенно откровенно?

— Говорите.

— Меня ненавидятъ герцогъ Алансонскій и королева-мать, государь.

— Относительно герцога Алансонскаго не спорю, — сказалъ король, — но королева-мать необыкновенно внимательна къ вамъ.

— Вотъ потому-то я и остерегаюсь ее, ваше величество.

— Ея?

— Да, королевы-матери и тхъ, кто окружаютъ ее. Вы знаете, государь, что несчастье королей не въ томъ, что имъ дурно служатъ, а въ томъ, что ужъ слишкомъ хорошо.

— Объяснитесь. Вы общали быть вполн откровенны со мной.

— И ваше величество видите, что я исполняю мое общаніе. Вы говорите, государь, что любите меня?

— То-есть, я любилъ васъ до вашей измны, Генрихъ.

— Предположите, что вы все еще любите меня, государь.

— Хорошо.

— Если вы любите меня, то, конечно, не желаете мн смерти — вдь такъ?

— Я былъ бы въ отчаяніи, если бъ съ тобой случилось какое-нибудь несчастіе, Генрихъ.

— А оно два раза чуть не случилось.

— Какъ такъ?

— Да, два раза Провидніе спасло мн жизнь. Положимъ, во второй разъ вы, государь, были моимъ Провидніемъ.

— А въ первый разъ?

— Человкъ, который былъ бы очень удивленъ, если бы ему сказали, что онъ игралъ роль Провиднія. Это парфюмеръ Ренэ. Безъ помощи вашего величества меня бы зарзали…

Карлъ нахмурилъ брови. Онъ вспомнилъ ночь, когда увелъ Генриха въ домъ на улиц де-Барръ.

— А безъ помощи Ренэ?— спросилъ онъ.

— Я былъ бы отравленъ, государь.

— Чортъ возьми! Однако ты счастливъ, Генрихъ!— сказалъ король, стараясь улыбнуться, но отъ сильной боли, которую онъ вдругъ почувствовалъ, улыбка превратилась въ гримасу.— Спасать жизнь — не дло Ренэ.

— Итакъ, меня спасли два чуда, государь: чудо раскаянія со стороны флорентинца и чудо доброты съ вашей стороны. Долженъ сознаться, ваше величество, что я сталъ бояться, какъ бы Небу не надоло длать чудеса, и, слдуя пословиц ‘на Бога надйся, а самъ не плошай’, ршилъ бжать.

— Почему не разсказалъ ты мн всего этого раньше, Генрихъ?

— Если бы я сказалъ вамъ это вчера, то былъ бы доносчикомъ.

— А сегодня?

— Сегодня — дло другое. Меня обвиняютъ, и я защищаюсь.

— Увренъ ты въ первомъ покушеніи на твою жизнь, Генрихъ?

— Увренъ такъ же, какъ и во второмъ.

— И тебя хотли отравить? Чмъ?

— Губной помадой.

— Какъ же отравляютъ губной помадой?

— Спросите у Ренэ, государь. Вдь отравляютъ же перчатками.

Карлъ нахмурилъ брови, но мало-по-малу лицо его снова прояснилось.

— Да, да,— сказалъ онъ, какъ бы говоря самъ съ собой.— Все живое старается избжать смерти. И разумъ, конечно, можетъ сдлать то, что длаетъ инстинктъ.

— Ну, что же, ваше величество?— спросилъ Генрихъ.— Довольны вы моей откровенностью и врите вы, что я сказалъ вамъ все?

— Да, Генрихъ, да, ты славный малый. И ты полагаешь, что люди, покушавшіеся на твою жизнь, не ограничатся этими двумя попытками, что нужно ждать еще новыхъ покушеній?

— Каждый вечеръ, ваше величество, я удивляюсь, что я еще живъ.

— А знаешь, почему тебя хотятъ убить, Генрихъ? Потому что знаютъ, какъ я люблю тебя. Но не безпокойся: они будутъ наказаны. А пока ты. свободенъ.

— И вы позволите мн ухать изъ Парижа, государь?— спросилъ Генрихъ.

— Нтъ, нтъ, ты знаешь, что я не могу обойтись безъ тебя. Чортъ побери! Нужно же мн имть около себя хоть одного человка, который любитъ меня.

— Если ваше величество желаете оставить меня здсь, то я попрошу у васъ одной милости.

— Какой?

— Удержите меня не какъ друга, а какъ арестанта.

— Какъ арестанта?

— Да. Разв вы не видите, государь, что меня губитъ ваша дружба!

— Теб хочется, чтобы я ненавидлъ тебя?

— Не на самомъ дл, конечно, а для отвода глазъ. Ваша ненависть, государь, спасетъ меня. Пока я буду считаться въ немилости, не будутъ спшить убить меня.

— Я не знаю, чего ты желаешь, Генрихъ,— сказалъ Карлъ,— не знаю твоей цли. Но я буду очень удивленъ, если твои желанія не исполнятся и ты не достигнешь своей цли.

— Итакъ, я могу разсчитывать на вашу строгость, государь?

— Можешь.

— Ну, значитъ, все хорошо… А теперь что прикажете, ваше величество?

— Теперь ступай къ себ, Генрихъ. Мн нездоровится, я взгляну на собакъ и лягу въ постель.

— Вашему величеству слдовало бы позвать врача, — сказалъ Генрихъ.— Ваше болзнь, можетъ-быть, серьезне, чмъ вы думаете.

— Я послалъ за Амбруазомъ Парэ.

— Вотъ это хорошо. Теперь я буду спокойне за васъ.

— Клянусь Богомъ, Генрихъ, — сказалъ король, — ты, кажется, одинъ изъ всей моей семьи любишь меня!

— Вы такъ думаете, государь?

— Честное слово!

— Такъ отрекомендуйте меня капитану Нансэ, какъ ужаснаго преступника, которому не прожить и мсяца. Это дастъ мн возможность любить васъ дольше.

— Г. Нансэ!— крикнулъ Карлъ.

Вошелъ капитанъ.

— Поручаю вамъ величайшаго преступника въ государств,— сказалъ король.— Вы отвчаете за него головой.

Генрихъ, съ разстроеннымъ лицомъ, послдовалъ за капитаномъ Нансэ.

XXII.
Актсонъ.

Оставшись одинъ, Карлъ удивился, что къ нему до сихъ поръ не пришелъ ни одинъ изъ двухъ самыхъ врныхъ друзей его. Эти два друга были кормилица Мадлена и борзая собака Актсонъ.

‘Кормилица, наврное, ушла пть псалмы къ какому-нибудь знакомому гугеноту,— подумалъ король, — а Актсонъ, должно-быть, еще дуется на меня за то, что я ударилъ его хлыстомъ сегодня утромъ’.

Карлъ взялъ свчу и пошелъ къ кормилиц. Онъ не ошибся: ея не было дома. Изъ комнаты Мадлены король направился въ оружейный кабинетъ.

Но въ эту минуту съ нимъ сдлался такой же припадокъ, какъ и раньше. Онъ почувствовалъ невыносимую боль въ желудк, какъ будто тамъ поворачивали раскаленнымъ желзомъ. Неутолимая жажда мучила его. На стол стояла чашка молока, король выпилъ ее однимъ глоткомъ и немножко оправился.

Снова взявъ свчу, которую поставилъ было на столъ, онъ вошелъ въ кабинетъ.

Къ величайшему его изумленію, Актсонъ не подбжалъ къ нему. Заперли его, что ли? Но въ такомъ случа онъ наврное бы вылъ, почуявъ, что его господинъ вернулся съ охоты.

Карлъ свистнулъ, позвалъ — никто не пришелъ на его зовъ. Онъ сдлалъ нсколько шаговъ впередъ. Свтъ упалъ въ уголъ кабинета, въ этомъ углу неподвижно лежала собака.

— Актсонъ!— крикнулъ Карлъ.— Сюда!

Собака не двинулась.

Карлъ бросился къ ней и дотронулся до нея, тло ея ужъ охолодло и вытянулось. Изъ ея пасти упало на полъ нсколько капель желчи и слюны, смшанной съ кровью. Актсонъ нашелъ въ кабинет беретъ короля и издохъ, положивъ голову на вещь, напоминавшую ему о любимомъ господин.

При этомъ зрлищ Карлъ забылъ свои страданія, и вся его энергія вернулась къ нему. Кровь закипла у него въ жилахъ, и онъ хотлъ крикнуть, позвать кого-нибудь. Но королей порабощаетъ ихъ собственное величіе. Они привыкли сдерживать первый порывъ, первое движеніе, которому невольно поддаются простые смертные подъ вліяніемъ страсти или самоохраненія. Карлъ разсудилъ, что тутъ кроется измна, и промолчалъ.

Онъ опустился на колни передъ собакой и пытливымъ взглядомъ окинулъ трупъ: глаза были стекловидны, языкъ красенъ и покрытъ пузырями. Актсонъ издохъ отъ какой-то странной болзни, и дрожь пробжала по тлу короля, когда онъ понялъ это.

Онъ снова надлъ перчатки, которыя передъ этимъ снялъ и заткнулъ за поясъ, и, приподнявъ посинвшую губу собаки, сталъ осматривать зубы. Въ промежуткахъ между ними и на острыхъ клыкахъ виднлись какіе-то бловатые обрывки.

Король взялъ одинъ изъ нихъ — оказалось, что это бумага.

На тхъ мстахъ, гд лежали бумажки, десны собаки сильно распухли и были разъдены какъ будто купоросомъ.

Карлъ внимательно оглядлся кругомъ. На ковр валялись два-три кусочка бумаги, похожей на ту, которая была во рту собаки. На одномъ изъ нихъ, побольше другихъ, выдлялись слды рисунка.

Волосы поднялись дыбомъ на голов Карла: это былъ обрывокъ картинки, которую Актсонъ вырвалъ изъ книги о соколиной охот.

— А, книга была отравлена!— проговорилъ онъ, поблднвъ. Потомъ, вспомнивъ, какъ читалъ ее, онъ воскликнулъ:

— Тысяча чертей! Вдь, перевертывая страницы, я каждый разъ подносилъ палецъ ко рту и мочилъ его. Эти боли, эта дурнота, рвота… Я погибъ!

Съ минуту Карлъ оставался неподвижнымъ подъ гнетомъ этой ужасной мысли. Потомъ, приподнявшись съ глухимъ стономъ, онъ бросился къ двери своего кабинета.

— Позвать метра Ренэ!— крикнулъ онъ.— Метра Ренэ-флорентинца! Сію минуту послать на мостъ Сенъ-Мишель! Черезъ десять минутъ Ренэ долженъ быть здсь. Отправить за нимъ верхового съ запасной лошадью. Если придетъ метръ Амбруазъ Парэ, пусть подождетъ.

Дежурный бросился со всхъ ногъ исполнять приказаніе.

— Я узнаю, кто далъ эту книгу Генриху, — пробормоталъ Карлъ.— Узнаю, хоть бы мн пришлось подвергнуть пытк всхъ!

Потъ выступилъ у него на лбу. Онъ сжалъ руки и, съ трудомъ переведя дыханіе, устремилъ глаза на трупъ собаки.

Черезъ десять минутъ Ренэ робко и не безъ тревоги постучался въ дверь короля. У нкоторыхъ людей совсть никогда не бываетъ чиста.

— Войдите!— сказалъ Карлъ.

Парфюмеръ вошелъ. Карлъ приблизился къ нему и устремилъ на него повелительный взглядъ.

— Вдь вы хорошій химикъ, не такъ ли?— спросилъ король.

— Государь…

— И вы знаете все, что знаютъ самые лучшіе врачи?

— Ваше величество преувеличиваете мои познанія.

— Нтъ, я слышалъ это отъ матушки. Къ тому же я довряю вамъ и мн пріятне посовтоваться съ вами, чмъ съ кмъ-нибудь другимъ. Посмотрите, пожалуйста, — прибавилъ король, показывая на трупъ собаки,— что такое у нея въ зубахъ и опредлите, отчего она издохла.

Исполняя приказаніе короля, Ренэ взялъ свчу и нагнулся къ собак. Карлъ стоялъ, устремивъ на него глаза и съ понятнымъ нетерпніемъ ждалъ слова, которое должно было быть или его смертнымъ приговоромъ, или залогомъ спасенія.

Ренэ вынулъ изъ кармана скальпель, открылъ его и снялъ кончикомъ кусочекъ бумажки, приставшей къ деснамъ собаки, потомъ онъ долго и внимательно смотрлъ на кровь и гной, выступавшіе изъ каждой язвы.

— Это очень неутшительные симптомы, ваше величество,— сказалъ онъ.

Ледяная дрожь пробжала по тлу Карла и проникла до самаго сердца.

— Собака была отравлена — вдь такъ?— спросилъ онъ.

— Боюсь, что такъ, ваше величество.

— А какимъ ядомъ?

— Думаю, что минеральнымъ.

— Можете вы узнать наврное, была ли она отравлена!

— Да, конечно, если вскрою желудокъ.

— Такъ вскройте его. Я хочу разъяснить это дло,

— Нужно позвать кого-нибудь, чтобы помочь мн.

— Я самъ помогу вамъ,— сказалъ Карлъ.— Какіе признаки найдемъ мы, если собака, дйствительно, отравлена?

— Красноту и переполненныя кровью вены.

— Посмотримъ, — сказалъ Карлъ.— Начинайте.

Ренэ однимъ ударомъ скальпеля вскрылъ желудокъ собаки и обими руками раздвинулъ его. Карлъ, опустившись около него на колни, держалъ свчу въ судорожно сжатой, дрожащей рук и свтилъ ему.

— Посмотрите, ваше величество!— сказалъ Ренэ.— Оказалось именно то, чего я ожидалъ.

— А что испытывалъ бы человкъ, если бы нечаянно отравился тмъ же ядомъ?

— Сильную головную боль, страшное жженіе въ желудк, какъ будто отъ раскаленныхъ угольевъ, и рвоту.

— А была бы у него жажда?— спросилъ Карлъ.

— Неутолимая.

— Такъ… точь въ точь!— пробормоталъ король.

— Я не могу понять цли этихъ вопросовъ, ваше величество. ₍

— Все равно, отвчайте на мои вопросы, вотъ и все.

— Спрашивайте, ваше величество.

— Какое противоядіе слдовало бы принять человку, отравившемуся тмъ же ядомъ, какъ и моя собака?

Ренэ на минуту задумался.

— Минеральныхъ ядовъ много, — сказалъ онъ.— Ваше величество имете какое-нибудь понятіе о томъ, какъ отравилась собака?

— Да. Она вырвала листокъ изъ книги и изгрызла его.

— И эта книга у вашего величества?

— Вотъ она,— сказалъ Карлъ, взявъ съ полки руководство въ соколиной охот и подавая его Ренэ.

Въ глазахъ парфюмера промелькнуло изумленіе, не ускользнувшее отъ Карла. Онъ показалъ, гд былъ оторванъ листъ.

— А могу я оторвать еще одинъ листокъ, ваше величество?— спросилъ Ренэ.

— Пожалуйста.

Ренэ оторвалъ листокъ и поднесъ его къ свч. Онъ вспыхнулъ и въ то же мгновеніе по комнат распространился сильный чесночный запахъ.

— Собака отравилась мышьякомъ, — сказалъ Ренэ.

— А какое противоядіе отъ него?

Ренэ покачалъ головой.

— Какъ?— хриплымъ голосомъ проговорилъ Карлъ.— Вы не знаете никакого противоядія?

— Самымъ лучшимъ и дйствительнымъ считаются яичные блки, сбитые съ молокомъ, но…

— Но что?

— Но ихъ нужно принять немедленно, а иначе…

— А иначе?

— Ваше величество, это одинъ изъ самыхъ сильныхъ ядовъ.

— А между тмъ онъ убиваетъ не сразу?— сказалъ Карлъ.

— Не сразу, но зато врно, сколько бы времени ни прошло до смерти. Иногда этимъ даже пользуются и разсчитываютъ на это.

Карлъ оперся на мраморный столъ.

— Вамъ знакома эта книга?— спросилъ онъ, положивъ руку на плечо Ренэ.

— Но, ваше величество…— пробормоталъ Ренэ, поблднвъ.

— Когда я показалъ ее вамъ, вы выдали себя.

— Клянусь, ваше величество…

— Выслушайте меня, Ренэ, — сказалъ король.— Вы отравили королеву Наваррскую перчатками, вы отравили принца Порсіана парами масляной лампы, вы пытались отравить Кондэ яблокомъ. Я велю рвать вамъ тло раскаленными клещами, если вы не скажете мн, чья эта книга.

Флорентинецъ понялъ, что нельзя шутить съ гнвомъ Карла, и ршилъ взять смлостью.

— А если я скажу правду, ваше величество, кто поручится, что мн не придется вынести еще боле жестокаго наказанія, чмъ то, которое грозитъ мн, если я смолчу?

— Я поручусь за это.

— Вы дадите мн ваше королевское слово?

— Даю слово, что вамъ не придется отвчать за это.

— Въ такомъ случа я сознаюсь, что эта книга моя.

— Ваша?— воскликнулъ Карлъ, отступивъ и съ изумленіемъ глядя на парфюмера.

— Да, моя.

— Какъ она попала сюда?

— Не знаю. Королева-мать взяла ее у меня.

— Королева-мать?— воскликнулъ Карлъ.

— Да.

— Но зачмъ же?

— Она, кажется, хотла отнести ее королю Наваррскому, который просилъ у герцога Алансонскаго какой-нибудь книги для изученія соколиной охоты.

— А, понимаю, — сказалъ Карлъ.— Книга была, дйствительно, у Генриха. Да, это рокъ — онъ преслдуетъ меня!

Карлъ закашлялся сухимъ, удушливымъ кашлемъ и снова почувствовалъ сильную боль въ желудк. Два-три заглушенныхъ стона вырвалось у него и онъ упалъ въ кресло.

— Что съ вами, ваше величество?— спросилъ перепуганный Ренэ.

— Ничего,— отвтилъ Карлъ.— Дайте мн воды, я хочу пить.

Ренэ налилъ стаканъ воды и дрожащей рукой подалъ его королю. Тотъ выпилъ воду однимъ глоткомъ.

— А теперь, — сказалъ король, взявъ перо и обмакнувъ его въ чернила, — пишите на книг. Я вамъ продиктую:

‘Это руководство къ соколиной охот я далъ королев-матери, Екатерин Медичи’.

Ренэ взялъ перо и написалъ.

— Подпишитесь.

Флорентинецъ подписался.

— Ваше величество общали, что меня не тронутъ, — сказалъ онъ.

— И я сдержу свое слово. Съ моей стороны вамъ нечего опасаться.

— А со стороны королевы-матери?

— Ну, это не мое дло, — сказалъ Карлъ.— Если на васъ нападутъ — защищайтесь.

— Могу я ухать изъ Франціи, ваше величество, если увижу, что моей жизни грозитъ опасность?

— Я отвчу вамъ на это черезъ дв недли.

— А до тхъ поръ?

Король нахмурилъ брови и приложилъ палецъ къ своимъ посинвшимъ губамъ.

— Будьте покойны, государь.

И, радуясь, что отдлался такъ легко, флорентинецъ поклонился и вышелъ.

Въ это время кормилица отворила дверь своей комнаты.

— Что съ тобою, Шарло?— спросила она.

— Я ходилъ по рос, кормилица, и мн нездоровится.

— Ты въ самомъ дл очень блденъ, Шарло.

— Дай мн руку, кормилица, и помоги дойти до постели.

Кормилица подбжала къ нему. Карлъ оперся на нее и про шелъ въ спальню.

— Ну, теперь я лягу. Не пускай ко мн никого.

— А если придетъ метръ Амбруазъ Нарэ?

— Скажи ему, что я чувствую себя лучше и онъ не нуженъ мн.

— Не хочешь ли принять какого-нибудь лкарства?

— Самаго простого: блковъ, сбитыхъ съ молокомъ…

XXIII.
Венсенскій замокъ.

Генриха, по приказанію Карла, отвезли въ тотъ же вечеръ въ Венсенъ. Такъ назывался знаменитый замокъ, отъ котораго въ настоящее время остались только развалины — колоссальная руина, дающая понятіе о его быломъ величіи.

Генрихъ совершилъ это путешествіе въ носилкахъ. Конвой изъ восьми человкъ сопровождалъ его, а впереди халъ капитанъ Нансэ съ приказомъ короля.

Около двери тюремной башни поздъ остановился. Капитанъ Нансэ сошелъ съ лошади, отперъ дверку носилокъ, которая была заперта на замокъ, и, почтительно поклонившись, попросилъ короля Наваррскаго выйти.

Генрихъ повиновался безъ возраженій. Всякое жилище казалось ему надежне Лувра, а чуть не дюжина запертыхъ дверей между нимъ и выходомъ изъ тюрьмы представляла для него большое удобство, такъ какъ эти двери охраняли его отъ Екатерины Медичи.

Августйшій узникъ прошелъ въ сопровожденіи двухъ солдатъ черезъ подъемный мостъ, черезъ трое дверей нижняго этажа башни, черезъ три двери внизу лстницы, а затмъ, слдуя за капитаномъ Нансэ, который продолжалъ итти впереди него, поднялся въ первый этажъ. Капитанъ, видя, что онъ хочетъ итти дальше, остановилъ его.

— Помщеніе вашего величества здсь, — сказалъ онъ.

— Ага! Значитъ, меня хотятъ помстить въ первомъ этаж,— остановившись, сказалъ Генрихъ.— Это большая честь.

— Къ вамъ относятся, какъ къ лицу коронованному, ваше величество.

‘Ахъ, чортъ возьми!— подумалъ Генрихъ,— я не считалъ бы униженіемъ, если бы мн отвели комнату во второмъ или третьемъ этаж. А здсь уже слишкомъ хорошо, такъ что могутъ явиться подозрнія’.

— Угодно вашему высочеству слдовать за мной?— спросилъ Бансэ.

Они вошли въ коридоръ, который привелъ ихъ въ довольно большую и какого-то зловщаго вида залу съ темными стнами.

Генрихъ съ нкоторымъ безпокойствомъ оглядлся кругомъ.

— Гд мы?— спросилъ онъ.

— Это зала пытокъ, ваше величество.

— Ага!— сказалъ Генрихъ.

И онъ еще внимательне посмотрлъ на все окружающее Въ комнат было всего понемножку: разныя приспособленія для пытки водой, клещи, клинья для ‘испанскихъ сапогъ’ и т. п. Кругомъ залы стояли каменныя скамьи для несчастныхъ, ожидающихъ пытки, а надъ этими скамьями, на нихъ и подъ ними были ввернуты въ стну желзныя кольца.

Генрихъ продолжалъ итти, не говоря ни слова, но не упуская изъ виду ни малйшей подробности всхъ этихъ ужасныхъ орудій, начертавшихъ, такъ сказать, исторію вынесенныхъ здсь страданій.

Внимательно оглядывая все, Генрихъ не смотрлъ себ подъ ноги и оступился.

— Что это такое?— спросилъ онъ.

И онъ показалъ на что-то въ род желоба, выдолбленнаго въ сырыхъ плитахъ пола.,

— Это стокъ, ваше величество.

— Разв сюда протекаетъ дождь?

— Нтъ, тутъ течетъ кровь, ваше величество.

— Такъ!— сказалъ Генрихъ.— А скоро дойдемъ мы до моей комнаты?

— Вотъ она, ваше величество, — отвтилъ кто-то.

Въ темнот смутно виднлась, точно призракъ, человческая фигура. Голосъ показался Генриху знакомымъ. Онъ сдлалъ еще нсколько шаговъ и узналъ говорившаго.

— А, это вы, Боле!— воскликнулъ онъ.— Какого чорта длаете вы тутъ?

— Я только что назначенъ комендантомъ Веноенской крпости, государь.

— И вашъ дебютъ, любезный другъ, мсжэіъ назваться блестящимъ. Вашъ первый заключенный — король.

— Прошу извиненія, ваше величество,— возразилъ Боле,— но я еще до васъ принялъ двухъ арестантовъ: графа де-ла-Моля и графа де-Коконна.

— Ахъ, да, я видлъ, какъ арестовали этихъ несчастныхъ. Какъ выносятъ они заключеніе?

— Каждый по-своему. Одинъ веселъ, другой печаленъ, одинъ поетъ, другой вздыхаетъ.

— Который вздыхаетъ?

— Графъ де-ла-Моль, ваше величество.

— Клянусь честью,— сказалъ Генрихъ,— я больше понимаю того, который вздыхаетъ, чмъ того, который поетъ. Потому, что я видлъ, тюрьма не кажется мн веселой. А въ которомъ этаж ихъ комнаты?

— Въ самомъ верхнемъ, въ четвертомъ.

Генрихъ вздохнулъ. Вотъ гд хотлось бы быть и ему.

— А теперь потрудитесь показать мн мою комнату, г. Боле, — сказалъ онъ.— Мн хочется поскоре устроиться тамъ: я очень усталъ сегодня.

— Пожалуйте, ваше величество,— сказалъ Боле, показывая Генриху на отворенную дверь комнаты.

— Номеръ второй, — сказалъ Генрихъ.— А почему же не первый?

— Потому что онъ предназначается для другого, ваше величество.

— Ага! Значитъ, вы ждете арестанта боле высокаго происхожденія, чмъ я?

— Прошу васъ, государь, не требовать отъ меня отвта. Въ такомъ случа мн пришлось бы ослушаться и нарушить мой долгъ повиновенія вашему величеству.

— А, это дло другое, — сказалъ Генрихъ.

И онъ сталъ еще задумчиве: этотъ номеръ первый, видимо, заинтересовалъ его.

Обращеніе коменданта было все такъ же почтительно. Разсыпаясь въ извиненіяхъ за недостатокъ удобствъ, онъ ввелъ Генриха въ назначенную ему комнату, поставилъ около двери двухъ часовыхъ и вышелъ.

— Теперь, — сказалъ онъ, обращаясь къ тюремному сторожу,— идемъ къ другимъ.

И г. Боле, слдуя за сторожемъ, поднялся въ четвертый этажъ.

Отворивъ одну за другой дв двери, изъ которыхъ каждая была заперта на два замка и задвинута тремя толстыми засовами, сторожъ подошелъ къ третьей.

Только что дотронулся онъ до нея, какъ веселый голосъ крикнулъ ему:

— Mordi! Отворяйте скоре, хоть бы для того, чтобы освжить воздухъ. Ваша печка такъ натоплена, что тутъ можно задохнуться.

И Коконна, котораго читатель, конечно, узналъ по его любимому восклицанію, однимъ прыжкомъ очутился около двери.

— Постойте, сударь, — сказалъ сторожъ, — я пришелъ не для того, чтобы выпустить васъ. Г. комендантъ желаетъ войти къ вамъ.

— А что ему нужно здсь?

— Онъ хочетъ навстить васъ.

— Слишкомъ много чести для меня, — сказалъ Коконна.— Милости просимъ!

Какъ разъ въ эту минуту Боле вошелъ въ комнату. Дружеская улыбка, появившаяся было на губахъ Коконна, мгновенно исчезла отъ его ледяной вжливости — той вжливости, которая свойственна комендантамъ крпостей, тюремнымъ сторожамъ и палачамъ.

— Есть съ вами деньги?— спросилъ онъ у Коконна.

— Ни одного экю, — отвтилъ тотъ.

— А драгоцнныя вещи?

— Только одинъ перстень.

— Позволите вы мн обыскать васъ?

— Mordi!— воскликнулъ Коконна, вспыхнувъ отъ гнва.— Счастливо для васъ, что я въ тюрьм, да и вы тоже!

— Приходится исполнять все, состоя на служб у короля.

— Значитъ, честные люди, которые грабятъ на Новомъ мосту, тоже служатъ королю? Mordi! Какъ же несправедливъ былъ я до сихъ поръ! Представьте себ, что я считалъ ихъ ворами!

— До свиданія,— сказалъ, поклонившись, Боле.— Сторожъ, заприте дверь.

И комендантъ ушелъ съ великолпнымъ изумруднымъ перстнемъ Коконна. Герцогиня Неверская подарила его пьемонтцу, чтобы онъ, глядя на него, вспоминалъ цвтъ ея глазъ.

— Идемъ къ другому,— сказалъ сторожу комендантъ.

Комната ла-Моля имла еще боле мрачный видъ, чмъ та, которую занималъ Коконна. Слабый свтъ, падавшій изъ четырехъ амбразуръ, постепенно суживающихся кнаружи, слабо освщалъ ее. А желзныя ршетки въ нихъ были перекрещены такъ искусно, что темныя полосы мшали заключенному видть даже небо.

Ла-Моль сидлъ въ углу и не обратилъ никакого вниманія на вошедшихъ.

Комендантъ остановился около двери и съ минуту смотрлъ на заключеннаго, который продолжалъ сидть неподвижно, опустивъ голову на руки.

— Здравствуйте, графъ де-ла-Моль, — сказалъ Боле.

Молодой человкъ тихо поднялъ голову.

— Здравствуйте, — сказалъ онъ.

— Я пришелъ обыскать васъ, — продолжалъ комендантъ.

— Это лишнее,— отвтилъ ла-Моль, — я самъ отдамъ вамъ все, что у меня есть.

— А что у васъ есть?

— Около трехсотъ экю, драгоцнныя вещи, кольца.

Ла-Моль вынулъ все изъ кармановъ, снялъ съ палецъ кольца и сорвалъ аграфъ съ своей шляпы.

— Больше у васъ нтъ ничего?

— Ничего, насколько я знаю.

— А что виситъ у васъ на ше, на шелковомъ шнурк?

— Это не драгоцнная вещь, это реликвія.

— Снимите ее.

— Какъ? Вы требуете?..

— Мн приказано оставить вамъ только платье. А реликвія — не платье.

У ла-Моля вырвалось гнвное движеніе, которое представляло такой контрастъ съ его грустной и полной достоинства сдержанностью, что постители испугались больше, чмъ могла бы ихъ испугать какая-нибудь рзкая выходка со стороны другого, не такого сдержаннаго человка.

Но ла-Моль сейчасъ же опомнился.

— Хорошо, — сказалъ онъ,— вы получите, что требуете.

Отвернувшись какъ бы затмъ, чтобы быть ближе къ свту, ла-Моль снялъ мнимую реликвію — на самомъ дл это былъ медальонъ съ портретомъ. Онъ вынулъ портретъ и, прижавъ его нсколько разъ къ губамъ, выронилъ его, какъ будто нечаянно, изъ рукъ, а затмъ изъ всей силы наступилъ на него каблукомъ и раздробилъ его на мелкіе кусочки.

— Милостивый государь!— воскликнулъ комендантъ.

Онъ нагнулся, чтобы посмотрть, не уцлло ли хоть что-нибудь отъ неизвстной вещи, которую ла-Моль не хотлъ отдать ему, но миніатюра превратилась буквально въ пыль.

— Королю нуженъ былъ этотъ медальонъ, — сказалъ ла-Моль,— но онъ не имлъ никакого права на портретъ.

— Я буду жаловаться его величеству,— сказалъ Боле.

И не простившись съ ла-Молемъ, не прибавивъ больше ни слова, онъ ушелъ въ ярости, предоставивъ сторожу запирать на этотъ разъ двери безъ него.

Сторожъ сдлалъ нсколько шаговъ, но, увидавъ, что комендантъ уже началъ сходить съ лстницы, вернулся назадъ.

— Хорошо же я сдлалъ, г. графъ,— сказалъ онъ,— что попросилъ васъ дать мн впередъ сто экю, за которые общалъ доставить вамъ свиданіе съ вашимъ другомъ. Если бы они остались у васъ, комендантъ взялъ бы ихъ вмст съ остальными тремястами, и тогда я, по совсти, ничего не могъ бы сдлать для васъ. Но вы заплатили мн впередъ, и я общалъ вамъ, что вы увидитесь съ вашимъ пріятелемъ… Пойдемте… Честный человкъ долженъ держать свое слово.

Онъ отворилъ дверь, и черезъ минуту ла-Моль очутился лицомъ къ лицу съ Коконна, который шагалъ взадъ и впередъ по своей комнат.

Друзья бросились другъ другу въ объятія.

Сторожъ сдлалъ видъ, какъ будто отираетъ слезу, и пошелъ караулить, чтобы никто не засталъ заключенныхъ врасплохъ или, врне, чтобы не застали на мст преступленія его самого.

— А! Наконецъ, вотъ и ты!— сказалъ Коконна.— Этотъ ужасный комендантъ длалъ теб визитъ?

— Такъ же, какъ и теб, я полагаю.

— И онъ отобралъ у тебя все?

— Тоже все, какъ и у тебя.

— О, у меня не было ничего, кром кольца Генріэтты.

— А деньги?

— Я отдалъ ихъ вс сторожу, чтобы онъ доставилъ мн свиданіе съ тобой.

— Ага!— сказалъ ла-Моль.— Такъ онъ получилъ изъ двухъ рукъ. Я далъ ему сотню экю.

— Тмъ лучше, что нашъ сторожъ негодяй.

— Разумется. За деньги онъ сдлаетъ все, что угодно.

— Понимаешь ты, почему насъ арестовали?

— Конечно… Насъ выдали.

— И выдалъ этотъ отвратительный герцогъ Алансонскій. Не даромъ же я хотлъ свернуть ему шею.

— А какъ ты думаешь, наше дло серьезное?

— Боюсь, что такъ.

— Значитъ, можетъ дойти и… до пытки?

— Да, я ужъ объ этомъ думалъ.

— Что будешь ты говорить, если дло дойдетъ до этого?

— А ты?

— Я буду молчать, — сказалъ ла-Моль, и лихорадочный румянецъ выступилъ у него на щекахъ.

— А если со мной позволять себ сдлать такую подлость, то, ручаюсь теб, что я наговорю очень много.

— Что же ты скажешь?— быстро спросилъ ла-Моль.

— О, не безпокойся, я наговорю много такого, что помшаетъ герцогу Алансонскому спокойно спать по ночамъ.

Ла-Моль хотлъ сказать что-то, но не усплъ произнести ни слова: сторожъ, должно-быть, услыхавъ какой-нибудь подозрительный шумъ, вбжалъ къ пріятелямъ, втолкнулъ каждаго изъ нихъ въ его комнату и заперъ за ними двери.

XXIV.
Восковая фигура.

Въ продолженіе восьми дней Карлъ не вставалъ съ постели. У него была изнурительная лихорадка и какіе-то ужасные припадки, похожіе на эпилептическіе. Посл такихъ припадковъ король, изнеможенный, съ угасшимъ взоромъ, падалъ на руки кормилицы, но не говорилъ ни слова.

Генрихъ сидлъ подъ арестомъ въ своей камер и, по его же собственной просьб, съ которой онъ обратился къ Карлу, къ нему не допускали никого, даже Маргариту. Въ глазахъ всхъ это была полнйшая опала. Екатерина и Алансонскій радовались, считая его погибшимъ, а Генрихъ лъ и пилъ спокойне, надясь, что о немъ забыли.

Никто при двор не подозрвалъ причины болзни короля. Метръ Амбруазъ Парэ и его коллега Мазиль, принявъ результатъ за причину, утверждали, что это воспаленіе желудка. Они прописали самую строгую діэту, что помогало дйствію прописаннаго Ренэ питья. Кормилица приносила Карлу три раза въ день сбитые съ молокомъ блки и этимъ онъ главнымъ образомъ и питался.

Ла-Моль и Коконна сидли въ самомъ строгомъ заключеніи въ Венсен. Маргарита и герцогиня Неверская пытались разъ десять добиться свиданія съ ними или, по крайней мр, хотя передать имъ письма, но все было тщетно.

Разъ утромъ Карлъ, почувствовавъ себя довольно хорошо, веллъ позвать къ себ всхъ придворныхъ. Они попрежнему являлись каждое утро ко времени обычнаго выхода короля, хотя никакихъ выходовъ уже не было. Итакъ, двери спальни отворили. По блднымъ щекамъ Карла, по его пожелтвшему лбу и лихорадочному блеску ввалившихся, окруженныхъ темными кругами глазъ, видно было, какіе ужасные слды оставила на немъ его неизвстная болзнь.

Королевская спальня быстро наполнилась любопытными и заинтересованными придворными.

Екатерину, герцога Алансонскаго и Маргариту увдомили, что король принимаетъ.:

Они пришли почти одновременно. Екатерина, какъ всегда, спокойная, Алансонскій улыбающійся, Маргарита разстроенная.

Королева-мать сла у изголовья Карла, не замтивъ взгляда, который онъ бросилъ на нее, когда она подходила. Герцогъ Алансонскій всталъ въ ногахъ кровати. Маргарита облокотилась на столъ. Увидавъ худое, блдное лицо брата и его впалые глаза, она невольно вздохнула и слезы показались у нея на глазахъ.

Карлъ, внимательно слдившій за всмъ, услыхалъ ея вздохъ, увидалъ ея слезы и слегка кивнулъ ей головой.

Этотъ едва замтный знакъ ободрилъ бдную королеву Наваррскую, и лицо ея просвтлло. Она боялась за мужа, она дрожала за возлюбленнаго. За себя она нисколько не боялась. Зная хорошо ла-Моля, она была уврена, что можетъ положиться на него.

— Какъ ты себя чувствуешь, мой дорогой?— спросила Екатерина.

— Лучше, матушка, лучше.

— А что говорятъ твои врачи?

— Мои врачи? А, они необыкновенно искусны, матушка!— расхохотавшись, отвтилъ Карлъ.— Признаюсь, я испытываю величайшее наслажденіе, слушая ихъ разсужденія о моей болзни…

— Что они прописываютъ теб, сынъ мой?

— Кто пойметъ ихъ стряпню?— отвтилъ король.

— Хорошо, если бы братъ могъ встать и выйти на солнце,— сказалъ герцогъ Алансонскій.— Охота, которую онъ такъ любитъ, принесла бы ему большую пользу.

— Да,— замтилъ Карлъ съ улыбкой, значеніе которой герцогъ не могъ понять.— Впрочемъ, послдняя охота, напротивъ, повредила мн.

Онъ произнесъ эти слова такимъ страннымъ тономъ, что разговоръ, въ который не вмшивался никто изъ придворныхъ, сразу оборвался.

Посл небольшой паузы король слегка кивнулъ головой. Придворные поняли, что пріемъ кончился, и удалились одинъ а другимъ.

Герцогъ Алансонскій сдлалъ было шагъ впередъ, чтобы подойти къ брату, но внутреннее чувство остановило его. Онъ поклонился и вышелъ.

Маргарита схватила руку, которую протянулъ ей Карлъ, пожала, а потомъ поцловала ее и тоже ушла.

— Добрая Марго!— прошепталъ король.

Екатерина продолжала сидть у изголовья кровати. Оставшись съ ней наедин, Карлъ отодвинулся подальше съ тмъ чувствомъ ужаса, съ какимъ отшатываются отъ зми.

Дло въ томъ, что у Карла, благодаря объясненію Рена, а еще боле, пожалуй, уединенію и размышленію, не оставалось и послдняго утшенія — сомнній. Онъ прекрасно зналъ, кому и чему обязанъ своею болзнью. А потому, когда Екатерина подошла къ постели и протянула руку, такую же холодную, какъ и ея взглядъ, онъ вздрогнулъ и испугался.

— Вы остаетесь, матушка?— спросилъ онъ.

— Да, сынъ мой,— отвтила Екатерина,— мн нужно поговорить съ тобой о серьезныхъ вещахъ.

— Говорите, — сказалъ Карлъ, отодвигаясь еще дальше.

— Ты сейчасъ называлъ своихъ врачей необыкновенно искусными. А чмъ они выказали свое искусство съ тхъ поръ, какъ ты заболлъ?

— Положимъ, ничмъ… Но если бы знали, что они говорили!.. Ну, право же, можно пожелать заболть изъ одного удовольствія послушать ихъ ученыя разсужденія.

— А я скажу теб, что, по-моему, вс эти ученые врачи совсмъ не понимаютъ твоей болзни.

— Въ самомъ дл?

— Что они обращаютъ вниманіе только на результатъ, но не знаютъ причины.

— Это очень возможно, — сказалъ Карлъ, не понимая, къ чему клонитъ королева.

— А потому они лчатъ симптомы вмсто того, чтобы лчить самую болзнь.

— Клянусь душою,— съ изумленіемъ воскликнулъ Карлъ,— я думаю, что вы правы, матушка!

— И такъ какъ твоя продолжительная болзнь мучаетъ меня и тревожитъ все государство, то я, съ своей стороны, тоже обратилась за совтомъ къ ученымъ людямъ.

— Къ врачамъ?

— Нтъ, къ тмъ, кто изучаетъ науку боле глубокую, науку, которая даетъ возможность узнавать, что длается не только въ тл, но и въ душ человка.

— Чудная наука!— сказалъ король.— Жаль, что королей не учатъ ей… И пришли вы къ какому-нибудь результату?

— Къ тому, котораго ожидала. Я принесла теб лкарство, сынъ мой, которое исцлитъ твое тло и твою душу.

Карлъ вздрогнулъ. Ему пришло въ голову, что мать его, находя, что онъ слишкомъ долго не умираетъ, задумала намренно закончить то, что начала безъ умысла.

— Гд же это лкарство?— спросилъ Карлъ, облокотившись на руку и смотря на мать.

— Выслушай меня, сынъ мой, — сказала Екатерина.— Слыхалъ ты когда-нибудь о людяхъ, которые могутъ убивать своихъ враговъ, несмотря ни на какое разстояніе?

— Съ помощью желза или яда?— спросилъ Карлъ, не спуская глазъ съ безстрастнаго лица матери.

— Нтъ, съ помощью другихъ средствъ, боле врныхъ, боле ужасныхъ, — отвтила Екатерина.

— Я не понимаю васъ, матушка.

— Вришь ты въ магію и кабалистику, сынъ мой?

Карлъ сдержалъ презрительную и недоврчивую усмшку.

— Даже очень, — отвтилъ онъ.

— Он-то и причина твоей болзни, — быстро проговорила Екатерина.— Врагъ, не ршившійся напасть на тебя открыто, задумалъ погубить тебя тайно.

— Кто же этотъ врагъ?— спросилъ Карлъ, возмущенный такимъ коварствомъ.

— Поищи его самъ, сынъ мой,— отвтила Екатерина.— Вспомни о план бгства, который обезпечивалъ безнаказанность убійц.

— Убійц?— воскликнулъ Карлъ.— Вы говорите, ‘убійц’? Значитъ, меня хотли убить, матушка?

— Да, сынъ мой, — сказала она.— Ты, можетъ-быть, еще сомнваешься, но я вполн уврена въ этомъ.

— Я никогда не сомнваюсь въ вашихъ словахъ,— съ горькой усмшкой отвтилъ король.— А какъ же хотли меня убить? Очень интересно было бы узнать это.

— Посредствомъ магіи, сынъ мой.

— Объяснитесь, матушка,— сказалъ король.

— Если бы этотъ врагъ, о которомъ я говорю, — въ глубин души ты, наврное, уже угадалъ, кто это, — принялъ вс мры и спасся бгствомъ, увренный въ успх, никто, можетъ-быть, не открылъ бы причины твоихъ страданій. Но, къ счастью, твой братъ охранялъ тебя.

— Какой братъ?— спросилъ Карлъ

— Герцогъ Алансонскій.

— Ахъ, да, я все забываю, что у меня есть братъ,— съ горькимъ смхомъ сказалъ Карлъ.— Итакъ, вы говорите…

— Что онъ обнаружилъ составленный противъ тебя умыселъ. Но пока Франсуа, какъ неопытный юноша, разыскивалъ слды того, что считалъ не преступленіемъ, а скоре легкомысленнымъ поступкомъ, я, съ своей стороны, старалась найти доказательства другого, гораздо боле серьезнаго замысла. Я хорошо знаю душу виновнаго.

— Можно подумать, что вы говорите о корол Наваррскомъ?— сказалъ Карлъ, желая узнать, до чего можетъ дойти притворство Екатерины.

Она скромно опустила глаза

— Вдь я же веллъ арестовать его и заключить въ Венсенскій замокъ за этотъ легкомысленный поступокъ,— продолжалъ король.— Или онъ еще виновне, чмъ я предполагалъ?

— Бываютъ у тебя припадки изнурительной лихорадки?— спросила Екатерина.

— Бываютъ, — нахмуривъ брови, отвтилъ Карлъ

— Чувствуешь ты страшный жаръ внутри, жаръ, доходящій до самаго сердца.

— Да, — еще мрачне отвтилъ Карлъ.

— И острыя боли въ голов, которыя отдаются въ глазахъ и въ мозгу, какъ удары стрлъ?

— Да, да… я чувствую все это. О, вы отлично описываете мою болзнь!

— Тутъ нтъ ничего удивительнаго, — отвтила Екатерина.— Посмотри!

И она вынула что-то изъ кармана.

Это была фигурка дюймовъ въ шесть изъ желтоватаго воска. На ней была вылпленная изъ воска одежда, осыпанная золотыми блестками, и такая же королевская мантія.

— Что это за фигурка?— спросилъ Карлъ.

— Видишь, что у нея на голов?

— Корона.

— А въ сердц?

— Иголка.

— Узнаешь ты себя?

— Себя?

— Да, это ты въ твоей корон и мантіи.

— Кто же вылпилъ эту фигурку?— спросилъ Карлъ, котораго утомляла эта комедія.— Должно-быть, король Наваррскій?

— Нтъ, не онъ.

— Не онъ? Въ такомъ случа я ничего не понимаю.

— Я сказала ‘нтъ’ для большей точности. Я отвтила бы ‘да’, если бы ты задалъ мн вопросъ въ другой форм.

Карлъ молчалъ. Онъ старался проникнуть въ глубину этой мрачной души, которая становилась еще таинственне каждый разъ, какъ онъ надялся разгадать ее.

— Эту фигурку нашелъ генеральный прокуроръ Лагель при обыск въ дом человка, который въ день охоты держалъ наготов запасную лошадь для короля Наваррскаго.

— У графа де-ла-Моля?— спросилъ Карлъ.

— У него самаго. Взгляни, пожалуйста, еще разъ на воткнутую въ сердце иглу и посмотри, какая буква написана на привязанномъ къ ней ярлычк.

— Буква ‘М’, — сказалъ Карлъ.

— Т.-е. ‘mort’ — смерть. Это магическая формула, сынъ мой. Заклинатель пишетъ, если можно такъ выразиться, свое желаніе на ран, которую наносить.

— Итакъ, вы полагаете, матушка, — сказалъ Карлъ, — что меня хотлъ убить графъ де-ла-Моль?

— Да, но онъ игралъ роль кинжала, ранящаго въ сердце, а не руки, направляющей кинжалъ.

— И въ этомъ заключается причина моей болзни?— спросилъ Карлъ.— Что же нужно сдлать, чтобы она прошла? Вы, наврное, знаете, моя добрая матушка: вы всю свою жизнь занимались кабалистикой и магіей.

— Смерть заклинателя разрушаетъ чары, — отвтила Екатерина.— А когда чары будутъ разрушены, твоя болзнь пройдетъ.

— Неужели?— съ удивленіемъ спросилъ Карлъ.

— Ты не знаешь и этого?

— Вдь я не колдунъ, — отвтилъ Карлъ.

— Ну, теперь ты, надюсь, убдился, не правда ли?

— Разумется.

— И потому не будешь безпокоиться?

— Нисколько.

Лицо Екатерины прояснилось.

— Слава Богу!— воскликнула она, какъ будто врила въ Бога.

— Да, слава Богу!— иронически сказалъ Карлъ.— Теперь я знаю, кому приписать положеніе, въ которомъ я нахожусь, и кого, слдовательно, нужно наказать.

— И ты накажешь?..

— Графа де-ла-Моля. Вдь вы говорили, что виноватъ онъ.

— Я говорила, что онъ былъ орудіемъ.

— Итакъ, прежде всего графа де-ла-Моля, это самое главное. Вс эти припадки, которыми я страдаю, могутъ вызвать опасныя подозрнія. Необходимо пролить на это дло свтъ и такимъ образомъ обнаружить истину

— і Значитъ, графъ де-ла-Моль…

— Подходитъ какъ нельзя боле, а потому съ него мы и начнемъ. Я считаю его виновнымъ, а если у него есть сообщникъ, онъ назоветъ его.

— Да, назоветъ, — пробормотала про себя Екатерина, — а если онъ заупрямится, ему развяжутъ языкъ. У насъ есть для этого врныя средства… Итакъ, ты позволяешь начать слдствіе?— прибавила она громко, вставъ съ мста.

— Да, я желаю этого, — отвтилъ Карлъ.

Екатерина пожала руку сына, не обративъ вниманія на нервную дрожь, которая при ея прикосновеніи пробжала по ней, и вышла, изъ комнаты. Она не слыхала язвительнаго смха короля и страшнаго проклятія, послдовавшаго за этимъ смхомъ.

Король нсколько нершительно глядлъ вслдъ матери. Благоразумно ли онъ поступилъ, давъ волю этой женщин, которая въ нсколько часовъ могла надлать много такого, чего ужъ нельзя будетъ поправить?

Въ ту минуту, какъ онъ смотрлъ на портьеру, опустившуюся за Екатериной, сзади него послышался легкій шорохъ. Онъ оглянулся и увидалъ Маргариту, которая приподняла портьеру изъ коридора, ведущаго въ комнату кормилицы.

Маргарита была блдна, глаза ея дико блуждали, и она съ трудомъ переводила дыханіе.

— О, государь, государь!— воскликнула она, бросившись къ постели брата.— Вдь вы знаете, что она лжетъ?

— Кто ‘она?’ — спросилъ Карлъ.

— Слушайте, Карлъ! Конечно, очень дурно… ужасно… обвинять свою мать. Но я подозрваю, что она осталась для того, чтобы снова преслдовать ихъ. Клянусь жизнью и душою — клянусь вашей жизнью и вашей душою, что она лжетъ!

— Преслдовать ихъ?.. Кого преслдуетъ она?

Оба они инстинктивно говорили шопотомъ, казалось, имъ было страшно слушать другъ друга.

— Во-первыхъ, Генриха, вашего Генриха, который любитъ васъ и преданъ вамъ больше, чмъ кто-либо другой.

— Ты полагаешь, Марго?— спросилъ Карлъ.

— О, да, я уврена въ этомъ.

— Ну, и я тоже, — сказалъ Карлъ.

— Если вы уврены въ этомъ, — съ изумленіемъ проговорила Маргарита, — такъ зачмъ же вы велли арестовать его и отвести въ Венсенъ?

— Потому что онъ самъ просилъ меня объ этомъ. Можетъ-быть, онъ ошибается, а можетъ-быть, и нтъ. Какъ бы то ни было, онъ думаетъ, что будетъ въ большей безопасности въ опал, чмъ въ милости, вдали отъ меня, чмъ вблизи, въ Венсен, чмъ въ Лувр.

— А, понимаю!— сказала Маргарита.— Значитъ, онъ въ безопасности?

— Ну, еще бы! Боле отвчаетъ мн за него головой.

— О, благодарю, благодарю, братъ, за Генриха. Но…

— Но что?— спросилъ Карлъ.

— Но есть еще одинъ человкъ, государь, въ которомъ мн, можетъ-быть, не слдовало бы принимать участія…

— Кто же это?

— Государь, пощадите меня!.. Я едва бы осмлилась назвать его брату — я не смю назвать его королю!

— Это графъ де-ла-Моль, вдь такъ?— спросилъ Карлъ.

— Увы!— сказала Маргарита.— Вы разъ уже хотли убить его, государь, и онъ только чудомъ спасся отъ вашего мщенія.

— Въ то время онъ былъ виновенъ только въ одномъ преступленіи, Марго, но теперь, когда онъ совершилъ другое…

— Онъ не виноватъ въ этомъ другомъ, государь.

— Но разв ты не слыхала, моя бдная Марго, какъ обвиняла его наша добрая матушка?

— Вдь я же говорила вамъ, Карлъ, — сказала Маргарита, понизивъ голосъ, — я говорила вамъ, что она лжетъ!

— Ты, можетъ-быть, не знаешь, что у графа де-ла-Моля была найдена при обыск восковая фигурка?

— Нтъ, я знаю это, братъ.

— Что въ сердце этой фигурки воткнута иголка, а къ иголк прикрпленъ ярлычокъ съ буквой ‘М’?

— Мн извстно и это.

— Что на фигурк надта королевская мантія, что у ней на голов — королевская корона?

— Я знаю все, все.

— Что же ты скажешь на это?

— Я скажу, что фигурка въ королевской мантіи и корон изображаетъ не мужчину, а женщину.

— Зачмъ же ей въ сердце воткнута иголка?

— Это сдлано съ цлью пробудить любовь въ сердц этой женщины, а совсмъ не для того, чтобы умертвить посредствомъ колдовства мужчину.

— А буква ‘М’?

— Оно не значитъ ‘Mort’, какъ сказала вамъ матушка!

— Такъ что же оно значитъ?— спросилъ Карлъ.

— Оно значить… Это начальная буква имени женщины, которую любилъ ла-Моль.

— А какъ зовутъ эту женщину?

— Ее зовутъ Маргаритой, — отвтила королева Наваррская, упавъ на колни передъ постелью Карла.

Она взяла его руку въ свои и прижала къ этой рук залитое слезами лицо.

— Тише, сестра!— сказалъ Карлъ, нахмуривъ брови и тревожно оглядываясь по сторонамъ.— Какъ слышала ты сама, такъ могутъ услыхать и тебя.

— О, мн все равно!— отвтила Маргарита, поднявъ голову.— Пусть хоть весь свтъ слышитъ меня! И передъ всмъ свтомъ скажу я, что низко, воспользовавшись любовью благороднаго человка, позорить его честь подозрніемъ въ убійств.

— А если я признаюсь теб, Марго, что знаю такъ же хорошо, какъ и ты, что есть и чего нтъ?

— Брать!

— Если я скажу, что считаю ла-Моля невиннымъ?

— Вы это знаете?

— И что мн извстенъ настоящій виновникъ?

— Настоящій виновникъ!— воскликнула Маргарита.— Значить, было совершено приступленіе?

— Да. Вольное или невольное, но во всякомъ случа преступленіе.

— Противъ васъ?

— Да, противъ меня.

— Не можетъ быть!

— Не можетъ быть?.. Взгляни на меня, Марго.

Маргарита посмотрла на брата и вздрогнула, увидавъ, какъ онъ блденъ.

— Я не проживу и трехъ мсяцевъ, Марго, — сказалъ Карлъ.

— Вы, братъ? Ты, мой Карлъ?

— Меня отравилні Марго.

Маргарита невольно вскрикнула.

— Тише, тише!— остановилъ ее Карлъ.— Нужно убдить всхъ, что причина моей смерти — колдовство.

— И вы знаете преступника?

— Знаю.

— Вы сказали, что это не ла-Моль?

— Нтъ, не онъ.

— И не Генрихъ, конечно… О, Боже! Неужели это?..

— Кто?

— Нашъ братъ… Алансонскій?..— прошептала Маргарита.

— Можетъ-быть.

— Или… или…— Маргарита еще больше понизила голосъ, какъ будто сама ужаснувшись того, что хотла сказать,— или… наша мать?

Карлъ молчалъ.

Маргарита прочла въ его взгляд истину.

— О, Боже, Боже!— прошептала она.— Нтъ, это невозможно!

— Невозможно?— съ рзкимъ смхомъ сказалъ Карлъ.— Очень жаль, что здсь нтъ Ренэ, онъ разсказалъ бы теб, какъ было дло.

— Онъ, Ренэ?

— Да. Онъ, напримръ, разсказалъ бы теб, что женщина, которой онъ не осмливается отказать ни въ чемъ, взяла изъ его библіотеки. книгу объ охот, что каждый листокъ этой книги былъ пропитанъ тонкимъ ядомъ, что ядъ, назначенный кому-то — не знаю к’му,— поразилъ, по несчастіюй случайности или по вол Неба, другого человка, а не того, кому онъ предназначался. Но такъ какъ Ренэ нтъ, то, если хочешь, можешь взглянуть на книгу, она лежитъ у меня въ кабинет. Изъ сдланной на ней рукою Ренэ надписи ты увидишь, что эту книгу, способную убить еще двадцать человкъ, онъ далъ своей соотечественниц.

— Тише, Карлъ, тише, — остановила его, въ свою очередь, Маргарита.

— Теперь ты видишь, почему нужно, чтобы мою смерть приписали колдовству?

— Но это ужасно! Пощадите, сжальтесь, государь! Вдь вы знаете, что онъ невиненъ!

— Да, знаю, но нужно, чтобы его считали виновнымъ. Ты должна перенести смерть своего возлюбленнаго: она спасетъ честь французскаго королевскаго дома. Вдь я же терплю и молча жду смерти, чтобы тайна умерла вмст со мною.

Маргарита опустила голову, понимая, что король не сдлаетъ ничего для спасенія ла-Моля. И она ушла въ слезахъ, зная, что никто не поможетъ ей.

Тмъ временемъ Екатерина, какъ и предвидлъ Карлъ, не теряла ни минуты. Она написала государственному прокурору Лагелю письмо, которое исторія сохранила отъ слова до слова. Оно выясняетъ все дло, бросая на него кровавый свтъ.

‘Г. прокуроръ, сегодня вечеромъ я узнала наврное, что графъ де-ла-Моль виновенъ въ колдовств. Въ его квартир, въ Париж, было найдено много подозрительныхъ бумагъ и книгъ. Прошу васъ обратиться къ предсдателю и начать какъ можно скоре слдствіе по длу о восковой фигурк съ воткнутой въ сердце иголкой. Это было сдлано съ цлью повредить королю.

Екатерина’.

XXV.
Невидимые щиты.

На другой день посл того, какъ Екатерина написала вышеприведенное письмо, комендантъ вошелъ къ Коконна въ сопровожденіи весьма внушительной свиты. Она состояла изъ двухъ солдатъ съ алебардами и четырехъ судебныхъ чиновниковъ въ черныхъ мантіяхъ.

Коконна попросили сойти въ залу, гд его ждали прокуроръ Лагель и двое судей, чтобы, по приказанію Екатерины, снять съ него допросъ.

Въ продолженіе восьми дней, которые Коконна провелъ въ тюрьм, онъ много размышлялъ. Кром того, онъ каждый день сходился на нсколько минутъ съ ла-Молемъ. Благодаря этимъ свиданіямъ, друзья сговорились между собою о томъ, какъ вести себя во время допроса, и ршили отрицать все. А потому Коконна былъ увренъ, что при нкоторой ловкости дло ихъ приметъ благопріятный оборотъ. Противъ нихъ было не больше уликъ, чмъ противъ другихъ. Генрихъ и Маргарита не пытались бжать, ничмъ не выдали себя. И, благодаря тому, что эти главные преступники оставались на свобод, нельзя было обвинять и ихъ, ла-Моля и Коконна. Друзья не знали, что Генрихъ содержится въ заключеніи въ одномъ замк съ ними, а любезность тюремнаго сторожа доказывала, что они пользуются какимъ-то тайнымъ покровительствомъ, что ихъ охраняютъ ‘невидимые щиты’.

До сихъ поръ нашихъ двухъ заключенныхъ допрашивали только о планахъ короля Наваррскаго, о его намреніи бжать и о томъ, какое участіе принимали они сами въ этомъ дл. На вс эти вопросы Коконна отвчалъ весьма неопредленно и необыкновенно ловко. Онъ готовился отвчать точно такъ же и на этотъ разъ и даже придумалъ заране нсколько удачныхъ фразъ, но ему не пришлось воспользоваться ими, потому что его стали допрашивать совсмъ о другомъ.

Теперь судьи желали знать, одинъ или нсколько разъ былъ онъ у Ренэ и одну или нсколько восковыхъ фигурокъ заказывалъ тому ла-Моль.

Несмотря на то, что эти вопросы застали Коконна врасплохъ, онъ все-таки замтилъ, что обвиненіе было не такъ серьезно, какъ могло бы быть: дло шло не о преступленіи противъ короля, а о фигурк, изображавшей королеву.

А потому Коконна очень весело отвтилъ, что онъ и его другъ уже давно перестали играть въ куклы, и съ удовольствіемъ замтилъ, что судьи нсколько разъ улыбались, слушая его отвты.

По окончаніи допроса пьемонтецъ вернулся въ свою комнату съ такимъ шумомъ и такъ весело распвая, что ла-Моль, для котораго онъ продлывалъ все это, пришелъ къ самымъ благопріятнымъ заключеніямъ.

Наступила его очередь итти внизъ. Онъ такъ же, какъ и Коконна, съ удивленіемъ замтилъ, что ему предлагаютъ уже не прежніе вопросы. Его спросили о его визитахъ къ Ренэ. Онъ отвтилъ, что былъ у флорентинца только одинъ разъ. Затмъ пожелали узнать, тогда ли заказалъ онъ ему восковую фигурку. Онъ сказалъ, что Ренэ принесъ ее уже совсмъ готовою. Его опросили, было ли это изображеніе мужчины. Онъ объяснилъ, что фигурка изображала женщину. Наконецъ на вопросъ, не смерть ли мужчины была цлью этого колдовства, онъ отвтилъ, что его цлью было желаніе возбудить любовь въ сердц женщины.

Вопросы эти задавались ла-Молю то такъ, то иначе, на сотни разныхъ ладовъ. Но какъ ни старались сбить его, онъ постоянно отвчалъ одно и то же.

Судьи нсколько нершительно переглянулись, не зная, что предпринять, ихъ вывела изъ затрудненія записка, которую въ эту минуту подали прокурору.

Вотъ ея содержаніе

‘Если обвиняемый не сознается, прибгните къ пытк.

‘E.’

Прокуроръ положилъ записку въ карманъ, улыбнулся ла-Молю и вжливо отпустилъ его. И молодой человкъ вошелъ въ свою камеру почти такой же успокоенный, хоть и не такой веселый, какъ Коконна.

Черезъ часъ около комнаты ла-Моля послышались шаги, и онъ увидалъ, что какая-то невидимая рука просунула ему подъ дверь письмо.

На минуту надежда, почти такая же мучительная, какъ и обманутое ожиданіе, пробудилось у него въ сердц. Дрожа отъ волненія, ла-Моль схватилъ письмо и чуть не умеръ отъ радости, узнавъ почеркъ.

‘Мужайтесь, — прочиталъ онъ, — я бодрствую’.

— О, если она бодрствуетъ, — воскликнулъ ла-Моль, осыпая поцлуями бумагу, къ которой прикасалась любимая рука,— если она бодрствуетъ, то я спасенъ!

Для того, чтобы ла-Моль понялъ смыслъ этой записки и поврилъ вмст съ Коконна въ ‘невидимые щиты’, какъ тотъ выразился, мы должны попросить читателя отправиться вмст съ нами въ домикъ на улиц Клошъ-Персе. Тамъ, въ комнат, гд происходило столько счастливыхъ сценъ, гд еще не испарилось благоуханіе, гд все было полно сладостныхъ воспоминаній, превратившихся теперь въ мучительную тревогу, полулежала на бархатныхъ подушкахъ женщина съ разбитымъ сердцемъ.

— Быть королевой, быть молодой, могущественной, богатой, красивой и страдать такъ, какъ страдаю я!— воскликнула она.— О, это невозможно!

Страшно взволнованная, она вскочила, начала ходить, вдругъ остановилась, прижалась пылающимъ лбомъ къ холодному мрамору, подняла блдное, залитое слезами лицо и, со стономъ ломая руки и совсмъ разбитая, упала на кресло.

Вдругъ портьера приподнялась, послышалось легкое шуршаніе шелка, и появилась герцогиня Неверская.

— А, это ты!— воскликнула Маргарита.— Съ какимъ нетерпніемъ я ждала тебя! Ну, что новаго?

— Я принесла теб плохія новости, моя дорогая. Екатерина сама слдитъ за веденіемъ слдствія.

— А Ренэ?

— Онъ арестованъ.

— Прежде, чмъ теб удалось говорить съ нимъ?

— Да.

— А наши заключенные?

— Я получила свднія о нихъ отъ сторожа.

— Ну?

— Ну, они видятся каждый день. Третьяго дня у нихъ длали обыскъ. Чтобы не отдать твой портретъ, ла-Моль разбилъ его вдребезги.

— Милый ла-Моль!

— Аннибалъ смялся въ лицо слдователямъ.

— Какой смлый этотъ Аннибалъ! Что же дальше?

— Сегодня утромъ ихъ допрашивали о план бгства короля Генриха и о его намреніи произвести возмущеніе въ Наварр. Они ничего не сказали.

— О, я была въ этомъ уврена. Только это молчаніе такъ же гибельно для нихъ, какъ и признаніе.

— Конечно, но мы спасемъ ихъ.

— Ты, значитъ, думала о нашемъ план.

— Я уговорилась съ Боле. Ахъ, моя дорогая королева, какой онъ несговорчивый и жадный! Намъ придется поплатиться жизнью одного человка и тремястами тысячъ экю.

— Ты говоришь, что онъ жаденъ и несговорчивъ? А между тмъ онъ удовольствовался только жизнью одного человка и тремястами тысячъ экю. Но вдь это совсмъ даромъ.

— Даромъ?.. Триста тысячъ экю?.. За вс твои драгоцнности, съ придачей моихъ, не выручишь столько.

— Объ этомъ нечего безпокоиться. Заплатитъ король Наваррскій… герцогъ Алансонскій… мой братъ Карлъ…

— Полно, ты сама не знаешь, что говоришь… Я добыла эти триста тысячъ экю.

— Какъ же ты добыла ихъ? Это секретъ?

— Для всхъ, кром тебя.

— О, Господи!— сказала Маргарита, улыбаясь сквозь слезы.— Ужъ не украла ли ты ихъ?

— Помнишь ты этого ужаснаго Нантулье?

— Богача, ростовщика?

— Да, такъ вотъ, въ одинъ прекрасный день онъ увидалъ проходившую мимо знакомую теб блондинку съ зелеными глазами, въ волосахъ которой сверкали три рубина — одинъ на лбу и два на вискахъ — такая прическа очень идетъ къ ней. Не зная, что эта женщина — герцогиня, ростовщикъ воскликнулъ: ‘За три поцлуя на мст этихъ трехъ рубиновъ я дамъ три брилліанта по сто тысячъ экю каждый!’

— А дальше, Генріэтта?

— А дальше, моя дорогая, я получила брилліанты и продала ихъ.

— Ахъ, Генріэтта, Генріэтта — прошептала Маргарита.

И она пожала руку герцогин.

— Итакъ,— продолжала Генріэтта,— благодаря тремъ брилліантамъ, у насъ есть триста тысячъ экю и человкъ.

— Человкъ? Какой человкъ?

— Котораго нужно убить. Ты забыла, что нужно убить человка?

— И ты нашла такого?

— Нашла.

— За такую же пну?

— За такую цну я нашла бы ихъ тысячу,— отвтила Генріэтта.— Нтъ, нтъ, это будетъ стоить всего пятьсотъ экю.

— И ты за пятьсотъ экю нашла человка, который согласился, чтобы его убили?

— Да, слушай. Сторожъ, которому поручено смотрть за ла-Молемъ и Коконна, отставной солдатъ, прекрасно понимающій, что такое рана. Онъ не прочь спасти нашихъ друзей, но не желаетъ терять изъ-за этого мсто. Ловко нанесенный ударъ кинжаломъ уладитъ все. Мы вознаградимъ сторожа, начальство, съ своей стороны, тоже дастъ ему награду. И, такимъ образомъ, этотъ честный человкъ получитъ съ обихъ сторонъ и олицетворитъ сказку о пеликан.

— Но ударъ кинжаломъ…— начала было Маргарита.

— Не безпокойся, — прервала ее Генріэтта, — его нанесетъ Аннибалъ.

— Онъ, дйствительно, самый подходящій для этого человкъ,— смясь, сказала Маргарита.— Онъ нанесъ ла-Молю три удара шпагой и кинжаломъ, а ла-Моль все-таки не умеръ. Да, на него можно положиться.

— Злая! Мн слдовало бы остановиться на этомъ, и не говорить ничего больше, ты, право же, заслуживаешь этого.

— Нтъ, нтъ, говори, умоляю тебя! Ну, какъ же мы ихъ спасемъ?

— Вотъ какъ будетъ дло: тюремная церковь — единственное мсто, куда допускаются постороннія женщины, не арестантки. Насъ спрячутъ тамъ. Тутъ друзья наши найдутъ два кинжала. Дверь ризницы будетъ отперта заране. Коконна ранитъ сторожа, который упадетъ и притворится мертвымъ. Въ эту минуту появляемся мы, набрасываемъ плащи на плечи нашихъ друзей и бжимъ съ ними черезъ заднюю дверь ризницы. Такъ какъ мы знаемъ пароль, то насъ пропускаютъ безъ затрудненія.

— А потомъ, когда мы выйдемъ?

— Дв лошади будутъ стоять около воротъ. Ла-Моль и Коконна вскакиваютъ на нихъ и узжаютъ въ Лотарингію, откуда время отъ времени возвращаются сюда инкогнито.

— Ахъ, я оживаю!— воскликнула Маргарита.— Значитъ, мы ихъ спасемъ?

— Я почти ручаюсь за это.

— И скоро?

— Дня черезъ три, черезъ четыре. Боле предупредить насъ.

— А что, если тебя узнаютъ въ Венсен? Это можетъ погубить весь нашъ планъ.

— Какъ же это меня узнаютъ? Я прихожу туда переодтая монахиней, подъ покрываломъ, изъ-подъ котораго никто не видитъ и кончика моего носа.

— Дло въ томъ, что намъ нужно быть какъ можно осторожне.

— Точно я этого не знаю, mordi! какъ сказалъ бы бдный Коконна.

— А король Наваррскій? Справилась ты о немъ?

— Конечно.

— Ну, и что же?

— Ну, онъ, повидимому, никогда еще не былъ такъ веселъ и счастливъ, какъ теперь, Онъ поетъ, отлично обдаетъ и проситъ только одного: чтобы его стерегли какъ можно лучше.

— И хорошо длаетъ. А моя мать?

— Я уже говорила теб, что она сама руководитъ слдствіемъ и старается, насколько возможно, ускорить его.

— Но вдь у нея нтъ никакихъ подозрній противъ насъ?

— А какъ можетъ она подозрвать насъ? Наша тайна въ рукахъ людей, которые, ради своей собственной выгоды, должны хранить ее. Ахъ, я узнала, что она велла парижскимъ судьямъ быть наготов.

— Намъ нужно спшить, Генріэтта. Если нашихъ бдныхъ заключенныхъ переведутъ въ другую тюрьму, намъ придется начинать все сначала.

— Будь покойна. Я не меньше тебя желаю видть ихъ на свобод.

— О, да, я знаю это. И благодарю, тысячу разъ благодарю тебя за твои старанія добиться этого.

— Прощай, Маргарита. Я снова выступлю въ походъ.

— О, какъ я люблю тебя, Генріэтта!— воскликнула Маргарита, бросившись въ объятія герцогини.

Потомъ подруги разстались, сговорившись сойтись завтра и затмъ видаться каждый день въ томъ же дом и въ одинъ и тотъ же часъ.

Вотъ этихъ-то двухъ прелестныхъ, любящихъ женщинъ и называлъ Коконна ‘невидимыми щитами’.

XXVI.
Судьи.

— Ну, что же, любезный другъ, — сказалъ ла-Молю Коконна, увидвшись съ нимъ посл допроса, во время котораго въ первый разъ зашла рчь о восковой фигур, — по-моему, все идетъ прекрасно. Скоро судьи откажутся отъ насъ, а это совсмъ не то, что отказъ врача лчить кого-нибудь: когда врачъ отказывается отъ больного, это значитъ, что онъ не можетъ спасти его, а когда судья отказывается отъ обвиняемаго, это значитъ, напротивъ, что онъ потерялъ надежду отправить его на тотъ свтъ.

— Да, — отвтилъ ла-Моль, — мн даже кажется, что этимъ вжливымъ обращеніемъ, снисходительностью сторожей и легкостью, съ какой отворяются передъ нами двери, мы обязаны покровительству любимыхъ нами женщинъ. Но я совсмъ не узнаю г. Боле, судя, по крайней мр, по тому, что мн разсказывали о немъ.

— Ну, а я узнаю его,— сказалъ Коконна.— Только его помощь обойдется имъ дорого. Но бда невелика. Одна изъ нихъ принцесса, а другая — королева. Об он богаты и никогда не представится имъ случая употребить деньги съ большею пользою, чмъ теперь… Ну-съ, повторимъ вкратц нашъ урокъ. Насъ ведутъ въ тюремную церковь и оставляютъ подъ присмотромъ нашего сторожа. Мы находимъ въ условленномъ мст по кинжалу, я прокалываю брюхо сторожу…

— Нтъ, нтъ, въ такомъ случа ты лишишь его возможности получить пятьсотъ экю. Лучше руку.

— Руку? Да такая рана погубитъ этого бднаго малаго. Вс тотчасъ же поймутъ, что онъ былъ слишкомъ снисходителенъ къ намъ, а я къ нему. Ужъ лучше я раню его въ правый бокъ, но такъ ловко, что кинжалъ скользнетъ по ребрамъ. Такой ударъ безопасенъ и не можетъ возбудить подозрнія.

— Хорошо, пусть такъ. А потомъ…

— Потомъ мы забаррикадируемъ скамейками главный входъ, а наши дв принцессы выбгутъ къ намъ и Генріэтта отворитъ заднюю дверь. Клянусь честью, я теперь люблю Генріэтту еще больше, чмъ прежде.

— Черезъ нсколько минутъ, — сказалъ ла-Моль тмъ трепетнымъ голосомъ, который, какъ музыка, слетаетъ съ губъ,— черезъ нсколько минутъ мы въ лсу. Горячій поцлуй каждому изъ насъ — и мы веселы и сильны. Можешь ты себ представить, Аннибалъ, какъ мы несемся на быстрыхъ коняхъ, съ легкой тревогой въ сердц? Небольшой страхъ — это такъ пріятно! Такъ хорошо чувствовать его на вол, когда есть шпага на боку, когда пришпориваешь быструю лошадь и она несется, какъ стрла!

— Да, это такъ, — согласился Коконна,— но другое дло — испытать страхъ въ четырехъ стнахъ. Я могу судить объ этомъ, такъ какъ испыталъ нчто подобное. Когда Боле съ своимъ блднымъ лицомъ вошелъ въ первый разъ въ мою камеру и позади него блеснули въ полусвт алебарды и послышался звонъ оружія, клянусь честью, я тотчасъ же подумалъ о герцог Алансонскомъ и мн показалось, что я сію минуту увижу его отвратительное лицо между двумя солдатами съ аллебардами.

— Значитъ, — сказалъ ла-Моль, который былъ занятъ своими мыслями и не слушалъ разсужденій друга, — значитъ, он подумали обо всемъ, даже о томъ, куда намъ скрыться. Мы удемъ въ Лотарингію, любезный другъ. По правд сказать, я бы предпочелъ Наварру: тамъ я былъ бы у нея. Но Наварра далеко и потому Нанси удобне. Мы будемъ всего въ восьмидесяти лье отъ Парижа. Знаешь, Аннибалъ, о чемъ я жалю, покидая тюрьму?

— Ужъ, конечно, нтъ. Я, съ своей стороны, оставляю вс мои сожалнія здсь.

— Мн жаль, что мы не можемъ взять съ собою нашего сторожа, вмсто того…

— Да онъ и самъ не захотлъ бы отправиться съ нами: это было бы слишкомъ невыгодно для него. Подумай только: пятьсотъ экю отъ насъ да награда отъ начальства, а можетъ-быть и повышеніе. Какъ онъ будетъ счастливъ, этотъ плутъ, когда я убью его!.. Что такое съ тобою?

— Ничего. Мн пришла въ голову одна мысль.

— Должно-быть, не особенно веселая, потому что ты страшно поблднлъ.

— Я раздумывалъ о томъ, зачмъ насъ поведутъ въ церковь.

— Что же тутъ раздумывать?— сказалъ Коконна.— Конечно, затмъ, чтобы мы могли причаститься.

— Но вдь въ церковь водятъ только приговоренныхъ къ пытк или осужденныхъ на смерть, — пояснилъ ла-Моль.

— Ого, это заслуживаетъ вниманія, — сказалъ Коконна, тоже слегка поблднвъ.— Поразспросимъ-ка на этотъ счетъ вонъ того честнаго малаго, котораго мн скоро нужно будетъ убить… Эй, сторожъ! Любезный другъ!

— Вы звали меня, сударь?— спросилъ сторожъ, стоявшій на караул.— Что вамъ угодно?

— Вдь ршено, что мы бжимъ изъ церкви — такъ?

— Тише!— сказалъ сторожъ, съ ужасомъ оглядываясь по сторонамъ.

— Не безпокойся, никто не услышитъ насъ.

— Да, сударь, изъ церкви.

— Значитъ, насъ поведутъ въ церковь?

— Конечно, такъ ужъ водится.

— Такъ водится?

— Да, сударь. Осужденнымъ на смерть всегда позволяютъ провести ночь въ церкви.

Коконна и ла-Моль вздрогнули и переглянулись.

— Значитъ, вы думаете, что насъ приговорятъ къ смерти?— спросили они въ одинъ голосъ.

— Конечно… да вдь и вы думаете то же самое.

— Какъ и мы?— сказалъ ла-Моль.

— Разумется. Если бы вы не думали этого, то не собирались бы бжать.

— А, знаешь, въ его словахъ много правды, — сказалъ ла-Молю Коконна.

— Да… Й я знаю еще, по крайней мр, въ настоящую минуту, что мы ршаемся на очень рискованное предпріятіе.

— А я!— воскликнулъ сторожъ.— Разв вы полагаете, что я ничмъ не рискую?.. Что, если г. графъ забудется и ранитъ меня не въ тотъ бокъ?

— Насъ приговорятъ къ смерти!— прошепталъ ла-Моль.— Нтъ, это невозможно!

— Невозможно? Почему же?— спросилъ сторожъ.

— Тсъ!— шепнулъ Коконна.— Мн показалось, что внизу отворилась дверь.

— Такъ оно и есть, — сказалъ сторожъ.— Идите, господа — идите по своимъ камерамъ.

— А какъ вы думаете, когда будетъ судъ?— спросилъ ла-Моль.

— Самое позднее завтра. Но не безпокойтесь: т, кого нужно извстить объ этомъ, будутъ извщены.

— Такъ обнимемся, Аннибалъ, и простимся съ этими стнами.

Друзья бросились другъ другу въ объятія, а потомъ разошлись по своимъ комнатамъ.

До семи часовъ вечера не произошло ничего особеннаго. На Венсенскій замокъ спустилась темная, дождливая ночь, какъ нельзя боле подходящая для бгства. Коконна принесли ужинъ, который онъ сълъ съ своимъ обычнымъ аппетитомъ, раздумывая въ то же время о предстоящемъ ему удовольствіи мокнуть подъ этимъ дождемъ, стучавшимъ въ стны. Онъ уже началъ дремать подъ глухой, монотонный шумъ втра, какъ вдругъ ему показалось, что этотъ шумъ какъ-то сразу усилился, а втеръ сталъ еще съ большею яростью завывать въ труб. Это явленіе происходило каждый разъ, какъ отворяли одну изъ камеръ верхняго этажа, а въ особенности ту, которая была напротивъ комнаты Аннибіла. И по этимъ признакамъ онъ всегда узнавалъ, что къ нему сейчасъ войдетъ сторожъ: они означали, что онъ уходитъ отъ ла-Моля.

Однако на этотъ разъ Коконна тщетно вытягивалъ шею и напрягалъ слухъ.

Время проходило, а къ нему не шелъ никто.

— Странно, — говорилъ себ Коконна.— Отъ ла-Моля вышли, а ко мн не идутъ. Или ла-Моль позвалъ къ себ сторожа? Ужъ не заболлъ ли онъ? Не понимаю, что это значитъ!

Все возбуждаетъ подозрніе и тревогу въ заключенномъ, точно такъ же, какъ все можетъ вызвать въ немъ надежду и радость.

Прошло полчаса… часъ… полтора часа.

Коконна началъ уже засыпать съ досады, какъ вдругъ услыхалъ, что въ замокъ вкладываютъ ключъ.

— Ого!— пробормоталъ онъ, вскочивъ.— Неужели ужъ пришло время отъзда и насъ поведутъ въ церковь прежде объявленія приговора? Mordi! Какъ пріятно будетъ хать въ такую темную ночь, когда въ двухъ шагахъ ничего не видно. Только бы лошади не сбились съ дороги!

Онъ хотлъ обратиться съ разспросами къ сторожу, но тотъ приложилъ палецъ къ губамъ и бросилъ на Коконна выразительный взглядъ.

Позади него слышался шумъ и виднлись какія-то тни.

Вдругъ Коконна различилъ въ темнот дв каски, блеснувшія отъ упавшаго на нихъ свта.

— Что значитъ эта зловщая свита?— вполголоса сказалъ онъ.— Куда же мы идемъ?

Сторожъ не отвтилъ ни слова. Изъ груди его вырвался только вздохъ, похожій на стонъ.

— Mordi!— пробормоталъ Коконна.— Что за проклятая жизнь! Всегда крайности и никогда нтъ твердой почвы подъ ногами. То шлепаешь на сто футовъ въ вод, то паришь надъ облаками! А средины нтъ… Скажите, пожалуйста, куда мы идемъ?

— Слдуйте за стражей, — отвтилъ какой-то шепелявый голосъ. И Коконна понялъ, что съ солдатами, которыхъ онъ видлъ мелькомъ, былъ еще кто-то.

— А. г. де-ла-Моль?— снова спросилъ пьемонтецъ.— Гд онъ? Что съ нимъ сталось?

— Слдуйте за стражей, — повторилъ тмъ же тономъ тотъ же голосъ.

Приходилось повиноваться. Коконна вышелъ изъ комнаты и увидлъ человка въ черной одежд, голосъ котораго такъ не понравился ему. Это былъ маленькій, горбатый судебный приставъ, онъ, должно-быть, поступилъ и на службу въ судъ собственно для того, чтобы подъ длиннымъ платьемъ не видно было его кривыхъ ногъ.

Они медленно спустились съ винтовой лстницы. Въ первомъ этаж стража остановилась.

Дверь отворилась. У Коконна были глаза рыси, чутье ищейки. Онъ почуялъ судей и увидалъ въ темномъ углу фигуру человка съ засученными рукавами, при вид котораго потъ выступилъ у него на лбу. Тмъ не мене, онъ улыбнулся, склонилъ голову налво, какъ было принято въ то время у щеголей, и, подбоченившись, вошелъ въ залу.

Подняли портьеру, и Коконна увидалъ судей и актуаріусовъ. Въ нсколькихъ шагахъ отъ нихъ сидлъ на скамь ла-Моль.

Коконна подвели къ судьямъ. Онъ съ улыбкой кивнулъ ла-Молю и остановился въ ожиданіи.

— Ваше имя?— спросилъ предсдатель.

— Маркъ-Аннибалъ де-Коконна,— любезно отвтилъ пьемонтецъ,— графъ де-Монпантье, Шено и другихъ мстъ… Полагаю, впрочемъ, что все это уже извстно вамъ?

— Гд вы родились?

— Въ Сенъ-Коломбан, близъ Сузы.

— Сколько вамъ лтъ?

— Двадцать семь лтъ и три мсяца.

— А теперь, — сказалъ предсдатель, немного помолчавъ, чтобы дать актуріусу время записать отвты подсудимаго,— а теперь объясните, зачмъ оставили вы службу у герцога Алансонскаго?

— Чтобы присоединиться къ моему другу ла-Молю, который сидитъ вонъ тамъ. Въ то время онъ уже не служилъ у герцога.

— Что длали вы на охот, во время которой васъ арестовали?

— Что длалъ? Конечно, охотился.

— Король тоже участвовалъ въ охот и тамъ начались съ нимъ первые припадки болзни, которая не прошла и до сихъ поръ.

— Относительно этого я положительно ничего не могу оказать, такъ какъ не былъ около короля. Я даже не зналъ, что онъ боленъ.

Судьи переглянулись, недоврчиво улыбнувшись.

— А, вы не знали этого?— сказалъ предсдатель.

— Да, и очень жалю, что его величество заболлъ. Хоть король Французскій и не мой король, но я очень люблю его.

— Неужели?

— Честное слово! Вотъ о его брат, герцог Алансонскомъ, не могу сказать этого. Говоря откровенно, онъ…

— Теперь дло идетъ не о герцог Алансонскомъ, а о его величеств.

— Вдь я уже сказалъ вамъ, что я его покорнйшій слуга,— отвтилъ Коконна, съ самымъ развязнымъ видомъ покачиваясь и переступая съ ноги на ногу.

— Если вы, дйствительно, покорнйшій слуга его величества, какъ вы утверждаете, то потрудитесь сказать намъ все, что вамъ извстно о магической восковой фигурк.

— Ага! Мы, повидимому, опять возвращаемся къ этой фигурк?

— Совершенно врно. А вамъ не нравится это?

— Нтъ, совершенно напротивъ, это мн больше по душ.

— Почему эта фигурка была у г. де-ла-Моля?

— У г. де-ла-Моля? Эта фигурка? Вы, должно-быть, хотли сказать у Ренэ?

— Вы, значитъ, признаете, что она существуетъ?

— Покажите мн ее, и тогда я отвчу вамъ.

— Вотъ она. Узнаете вы ее?

— Узнаю.

— Актуаріусъ, — сказалъ судья, — запишите, что подсудимый узналъ эту фигурку и видлъ ее у ла-Моля.

— Ну, нтъ, — возразилъ Коконна.— Зачмъ путать? Я видлъ ее у Ренэ.

— Хорошо, пусть у Ренэ. А когда?

— Въ тотъ день, какъ я и ла-Моль были у него въ первый и послдній разъ.

— Значитъ, вы сознаетесь, что были съ г. де-ла-Молемъ у Ренэ?

— Конечно. Разв я когда-нибудь отрицалъ это?

— Актуаріусъ,— сказалъ предсдатель,— запишите, что подсудимый былъ у Ренэ съ цлью колдовства.

— Постойте, постойте, г. предсдатель!— воскликнулъ Коконна.— Умрьте, пожалуйста, вашъ пылъ. Я не говорилъ ничего подобнаго

— Вы отрицаете, что были у Ренэ съ цлью колдовства?

— Отрицаю. Колдовство произошло случайно, безъ заране обдуманнаго намренія.

— Но оно все-таки было?

— Да, было, дйствительно, что-то въ род заклинаній.

— Актуаріусъ, запишите: подсудимый сознался, что у Ренэ длались заклинанія противъ жизни короля.

— Какъ? Противъ жизни короля? Это низкая ложь! Никакихъ заклинаній противъ жизни короля не длалось.

— Вотъ видите, господа!— сказалъ ла-Моль.

— Молчите!— остановилъ его предсдатель и прибавилъ, обращаясь къ актуаріусу: — Противъ жизни короля. Написали?

— Да нтъ же, это неврно!— сказалъ Коконна.— Къ тому же это фигурка женщины, а не мужчины.

— Ну, что я вамъ говорилъ, господа?— снова вмшался ла-Моль.

— Г. де-ла-Моль, — сказалъ предсдатель.— Вы будете отвчать, когда мы станемъ спрашивать васъ. Но прошу васъ не мшать допросу другихъ… Итакъ, г. Коконна, вы утверждаете, что это изображеніе женщины?

— Конечно, утверждаю.

— Почему же, въ такомъ случа, на ней корона и королевская мантія?

— Чортъ возьми, это очень просто, — отвтилъ Коконна.— Потому…

Ла-Моль всталъ и приложилъ палецъ къ губамъ.

— Да, это врно, — сказалъ Коконна.— Къ чему разсказывать то, что не представляетъ никакого интереса для васъ, господа?

— Вы продолжаете утверждать, что эта восковая фигурка изображаетъ женщину?

— Разумется, продолжаю.

‘ — И вы отказываетесь сказать, кто эта женщина?

— Это моя соотечественница, — отвтилъ ла-Моль.— Я любилъ ее и хотлъ, чтобы она полюбила меня.

— Васъ не спрашиваютъ, г. де-ла-Моль!— сказалъ предсдатель.— Молчите, а не то я велю положить вамъ въ ротъ кляпъ!

— Кляпъ?— воскликнулъ Коконна.— Какъ вы сказали? Моему другу положатъ въ ротъ кляпъ?.. Дворянину?.. Полноте!

— Введите Ренэ, — сказалъ генеральный прокуроръ.

— Да, введите Ренэ, — повторилъ Коконна.— Мы увидимъ, кто правъ: вы трое или мы двое.

Ренэ вошелъ блдный, постарвшій и до такой степени измнившійся, что наши друзья съ трудомъ узнали его. Преступленіе, которое онъ собирался совершить, угнетало его больше, чмъ вс т, которыя онъ совершилъ раньше.

— Метръ Ренэ, — сказалъ судья, — узнаете вы двухъ подсудимыхъ, находящихся здсь?

— Да, узнаю, — отвтилъ Ренэ дрожащимъ отъ волненія голосомъ.

— Гд вы ихъ видали?

— Въ разныхъ мстахъ и у себя въ дом.

— Сколько разъ они были у васъ?

— Одинъ разъ.

— А зачмъ они приходили къ вамъ?

Ренэ какъ будто колебался съ минуту.

— Чтобы заказать мн восковую фигурку,— наконецъ отвтилъ онъ.

— Извините, извините, метръ Ренэ,— возразилъ Коконна,— вы немножко ошиблись.

— Молчите!— остановилъ его предсдатель и, обернувшись къ Ренэ, продолжалъ: — Эта фигурка изображала мужчину или женщину?

— Мужчину, — отвтилъ Ренэ.

Коконна вздрогнулъ, какъ будто отъ электрическаго удара.

— Какъ мужчину?— воскликнулъ онъ.

— Да, мужчину, — снова сказалъ Ренэ, но такъ тихо, что предсдатель съ трудомъ услыхалъ его.

— А почему на этой фигурк королевская мантія и корона?

— Потому, что она изображаетъ короля.

— Низкій лжецъ!— въ отчаяніи воскликнулъ Коконна.

— Молчи, Коконна, молчи!— остановилъ его ла-Моль.— Предоставь этому человку говорить: каждый воленъ погубить свою душу.

— Но не тло же другихъ, mordi!

— Съ какой цлью въ сердце фигурки воткнута иголка, къ которой привязанъ ярлычокъ съ буквой ‘М’?

— Иголка изображаетъ шпагу или кинжалъ, буква ‘М’ значитъ ‘Mort’.

Коконна хотлъ было броситься на Ренэ и задушить его, но четверо конвойныхъ удержали его.

— Хорошо,— сказалъ прокуроръ Лагель,— дло достаточно выяснилось для суда. Отведите подсудимыхъ въ разныя комнаты,— тамъ они подождутъ приговора.

— Но вдь не можемъ же мы, — воскликнулъ Коконна, — выслушивать подобныя обвиненія, не протестуя!

— Протестуйте, сколько угодно, никто не мшаетъ немъ… Конвойные, вы слышали?

Конвойные вывели подсудимыхъ: Коконна — въ одну дверь, Моля — въ другую.

Потомъ прокуроръ подошелъ къ Ренэ, который, дрожь, что его отправятъ назадъ въ Шатлэ, гд его держали въ заключеніи, и сказалъ ему:

— Будьте покойны. Король и королева узнаютъ, что истина обнаружилась благодаря вамъ.

Но это общаніе не только не успокоило Ренэ, а, казалось, напротивъ, какъ будто окончательно сразило его. Онъ ничего не отвтилъ и только глубоко вздохнулъ.

XXVII.
‘Испанскіе сапоги’.

Коконна отвели въ новую камеру и заперли за нимъ дверь. Только теперь, когда онъ остался одинъ и поддерживавшее его возбужденіе отъ спора съ судьями и раздраженіе противъ Ренэ нсколько улеглись, тяжелыя мысли овладли имъ.

— Дло, какъ кажется, принимаетъ дурной оборотъ, — пробормоталъ онъ.— Намъ пора бы отправиться въ церковь. Въ эту минуту насъ, наврное, приговариваютъ къ смерти… Непріятная вещь эти смертные приговоры, а въ особенности, когда они производятся при закрытыхъ дверяхъ, въ крпости, въ присутствіи всхъ этихъ отвратительныхъ фигуръ, окружавшихъ меня сегодня! Намъ, какъ видно, хотятъ, не шутя, отрубить головы… Гмъ! Гмъ!.. Да, теперь самая пора итти въ церковь.

За этими, произнесенными вполголоса, словами послдовало молчаніе. И вдругъ, среди глубокой тишины, раздался отчаянный, заглушенный крикъ, въ которомъ не было ничего человческаго. Крикъ этотъ, казалось, пронизалъ толстую стну и отдался въ желзной ршетк окна.

Коконна невольно вздрогнулъ. А между тмъ онъ не зналъ страха и въ его беззавтной храбрости было даже что-то въ род инстинкта хищнаго звря. Онъ замеръ на томъ мст, гд услыхалъ этотъ отчаянный вопль. Ему казалось, что такъ не могъ закричать человкъ. Должно-быть, это втеръ застоналъ между деревьями или донесся одинъ изъ тхъ ночныхъ звуковъ, которые какъ будто спускаются или поднимаются изъ двухъ невдомыхъ міровъ, между которыми вертится наша земля. Въ то время, какъ Коконна стоялъ, чутко прислушиваясь, снова раздался вопль, еще боле дикій, еще боле отчаянный. На этотъ разъ Коконна не только различилъ совершенно ясно, что это человческій голосъ, но ему даже показалось, что крикнулъ ла-Моль.

Услыхавъ этотъ голосъ, пьемонтецъ забылъ, что находится двумя запертыми дверями и тремя желзными ршетками, что стны его тюрьмы толщиною въ двнадцать футовъ. Онъ бросился на эту стну, какъ будто хотлъ пробить ее и кинуться на помощь своему другу.

— Здсь душатъ кого-то!— воскликнулъ онъ и, ударившись о стну, упалъ совсмъ разбитый на каменную скамью.

Все было тихо.

— Они убили его!— прошепталъ Коконна.— Это ужасно!.. И здсь нельзя защищаться… Ничего, никакого оружія!

Онъ протянулъ руки, ощупывая, не найдется ли чего подходящаго.

— А, вотъ желзное кольцо!— воскликнулъ онъ.— Я вырву его, и горе тому, кто приблизится ко мн!

Коконна всталъ, схватился за кольцо и съ такой силой дернулъ его, что оно съ перваго же раза расшаталось.

Но въ эту минуту дверь отворилась, и два зажженныхъ факела освтили комнату.

— Потрудитесь итти за мной, — сказалъ все тотъ же, какъ-то особенно непріятный Коконна шепелявый голосъ, который не сталъ нисколько лучше отъ того, что говорилъ тремя этажами ниже.— Потрудитесь итти за мной, судъ васъ ждетъ.

— Хорошо, — отвтилъ Коконна, выпустивъ кольцо.— Мн хотятъ прочитать приговоръ, вдь такъ?

— Да, такъ.

— Слава Богу! Идемъ.

И онъ послдовалъ за судебнымъ приставомъ, который шелъ своимъ мрнымъ шагомъ впереди, держа въ рук черный жезлъ.

Несмотря на радость, которую въ первую минуту почувствовалъ Коконна, онъ бросалъ по дорог тревожные взгляды направо, налво, впередъ и назадъ.

Вошли въ залу. Судей въ ней уже не было, остался только одинъ прокуроръ, который, какъ замтилъ Коконна, съ явнымъ недоброжелательствомъ предлагалъ ему вопросы во время слдствія.

Это былъ тотъ самый прокуроръ, которому Екатерина то письменно, то устно поручала заняться особенно внимательно этимъ дломъ.

Поднятый занавсъ позволялъ видть заднюю часть комнаты. На дальнемъ конц она была окутана темнотою, а тамъ, куда падалъ свтъ, имла такой ужасный видъ, что у Коконна задрожали ноги и онъ воскликнулъ: ‘О Господи!’

И не безъ основанія вырвался у него этотъ отчаянный возгласъ. Все окружающее имло самый зловщій видъ. Зала, которая была не видна во время допроса, когда занавсъ былъ спущенъ, казалась преддверіемъ ада. Это была зала пытокъ.

— На колни, Маркъ-Аннибалъ Коконна!— крикнулъ какой-то голосъ, заставившій пьемонтца поднять голову.— Встаньте на колни, чтобы выслушать приговоръ!

Это было одно изъ такихъ приказаній, противъ которыхъ инстинктивно возставала натура Коконна.

Онъ ршилъ не исполнять его, но два человка положили ему руки на плечи и такъ неожиданно, а главное съ такой силой нажали на нихъ, что Коконна упалъ на колни на каменныя плиты пола.

Голосъ продолжалъ:

‘Приговоръ, постановленный судомъ, засдающимъ въ Венсенской тюрьм, по длу Марка-Аннибала де-Коконна, обвиненнаго и уличеннаго въ оскорбленіи величества, въ покушеніи на убійство короля посредствомъ отравленія, при помощи магіи и колдовства, въ заговор, угрожавшемъ безопасности государства, и въ томъ, что своими зловредными совтами склонилъ къ возмущенію принца крови’…

При каждомъ изъ этихъ обвиненій Коконна качалъ головою и отбивалъ тактъ, какъ длаютъ непослушные и упрямые школьники.

‘Въ виду вышеизложеннаго,— продолжалъ судья,— упомянутаго Марка-Аннибала де-Коконна отвезутъ изъ тюрьмы на Гревскую площадь и отрубятъ ему голову. Помстья его будутъ конфискованы, высокій лсъ срубленъ на шесть футовъ отъ земли, замки разрушены и водруженъ столбъ съ мдной доской, на которой будетъ объявлено во всеобщее свдніе о его преступленіи и казни’.

— Голову мн, должно-быть, дйствительно, отрубятъ,— сказалъ Коконна, — потому что она во Франціи и къ тому же попала въ очень опасное положеніе. Что же касается до моихъ лсовъ и замковъ, то пусть попробуетъ какая-нибудь пила или топоръ похозяйничать тамъ!

— Молчите!— остановилъ его судья и продолжалъ:

‘Кром того, онъ, вышепоименованный Коконна’…

— Какъ?— воскликнулъ Коконна.— Неужели со мной сдлаютъ что-нибудь и посл того, какъ отрубятъ голову? Ого! Это ужъ черезчуръ строго.

— Нтъ,— сказалъ судья, — не посл того, какъ отрубятъ голову, а прежде.

И онъ снова принялся за чтеніе:

‘Кром того, онъ, вышепоименованный Коконна, прежде исполненія приговора подвергнется пытк десяти клиньевъ…’

Коконна вскочилъ и устремилъ на судью сверкающій взглядъ.

— Зачмъ же это?— воскликнулъ онъ, совсмъ растерявшись. Кром этого наивнаго вопроса, онъ не могъ придумать ничего для выраженія множества нахлынувшихъ на него мыслей.

И, дйствительно, эта пытка разрушала вс его надежды. Ему придется итти въ церковь посл пытки, а отъ нея часто умираютъ. И умираютъ чаще всего самые сильные и храбрые люди, считающіе сознаніе позоромъ для себя. А если обвиняемый не сознавался, пытка продолжалась и не только продолжалась, но становилась еще мучительне.

Судья не сказалъ ни слова, конецъ приговора, который онъ прочиталъ, отвтилъ за него.

‘… чтобы заставить его назвать своихъ сообщниковъ и разсказать со всми подробностями вс ихъ планы и замыслы’.

— Mordi!— воскликнулъ Коконна.— Вотъ это я называю низостью — и не низостью, а подлостью!

Привыкшій къ гнву осужденныхъ на пытку,— гнву, который страданіе укрощало и превращало въ слезы, судья, холодный и безстрастный, сдлалъ рукою знакъ.

Въ то же мгновеніе Коконна схватили за ноги и за плечи, повалили, а потомъ положили на козлы и привязали къ нимъ. Все это произошло такъ быстро, что онъ не усплъ даже разсмотрть тхъ, кто произвелъ надъ нимъ это насиліе.

— Негодяи!— ревлъ Коконна, въ припадк ярости толкая, тряся постель и самыя козлы такъ сильно, что мучители его отскочили.— Негодяи! Пытайте меня, мучьте меня, ржьте на куски — вы все-таки ничего не узнаете, клянусь вамъ! А, вы воображаете, что человка моего происхожденія можно заставить говорить съ помощью кусковъ дерева и желза? Попробуйте, попробуйте — поглядимъ!

— Приготовьтесь записывать, актуаріусъ, — сказалъ судья.

— Да, приготовься!— проревлъ Коконна.— И если ты запишешь все, что я скажу вамъ всмъ, низкіе палачи, то теб будетъ вдоволь работы. Пиши, пиши!

— Хотите вы сдлать признанія?— все такъ же спокойно спросилъ судья.

— Я не скажу ничего… ни слова!.. Убирайтесь къ чорту!

— Вы, можетъ-быть, одумаетесь во время приготовленій… Надньте на подсудимаго испанскіе сапоги!

Человкъ съ веревкой въ рук, до сихъ поръ стоявшій молча и неподвижно около колонны, тихо подошелъ къ Коконна, который обернулся, чтобы сдлать ему гримасу.

Это былъ палачъ города Парижа мэтръ Кабошъ.

Выраженіе горестнаго, изумленія промелькнуло на лиц Коконна. Онъ не кричалъ, не метался и, лежа неподвижно, смотрлъ, не отрывая глазъ, на этого забытаго друга, который очутился около него въ подобную минуту.

Ни одинъ мускулъ не дрогнулъ на лиц Кабоша, казалось, онъ видитъ Кокона въ первый разъ.

Совершенно спокойно онъ привязалъ ему дв доски съ наружной стороны ногъ и дв съ внутренней и крпко стянулъ ихъ веревкой, которую держалъ въ рук.

Этотъ снарядъ назывался ‘испанскими сапогами’.

При обыкновенной пытк между досками вбивали шесть клиньевъ, и доски, раздаваясь, разрывали тло.

При особой, чрезвычайной пытк вбивали десять клиньевъ, и тогда доски не только разрывали тло, но ломали и кости.

Покончивъ съ этими предварительными приготовленіями, мэтръ Кабошъ вложилъ конецъ клина между двумя досками и, опустившись на колно, держа въ рук молотокъ, взглянулъ на судью.

— Будете вы говорить?— спросилъ тотъ, обращаясь къ Кокаина.

— Нтъ, — твердо отвтилъ пьемонтецъ, хоть чувствовалъ, что холодный потъ выступаетъ у него на лбу и волосы поднимаются дыбомъ на голов.

— Въ такомъ случа начинайте, — сказалъ судья.— Первый клинъ!

Кабошъ поднялъ тяжелый молотъ и изо всей силы ударилъ по клину, издававшему глухой звукъ.

Козлы задрожали.

При этомъ первомъ удар, отъ котораго стонали самые выносливые люди, у Коконна не вырвалось ни одной жалобы.

Даже больше: на его лиц появилось выраженіе величайшаго изумленія. Онъ растерянно глядлъ на Кабоша, который, стоя съ поднятымъ молоткомъ, обернулся къ судь, собираясь повторить ударъ.

— Продолжайте, — сказалъ Кабошу судья.

Кабошъ нанесъ второй ударъ.

Но Коконна даже не поморщился и продолжалъ все съ тмъ же изумленіемъ глядть на палача.

Судья нахмурилъ брови.

— Какое упорство!— пробормоталъ онъ.— Весь ли клинъ вошелъ?

Кабошъ нагнулся, какъ бы затмъ, чтобы хорошенько разсмотрть, и шепнулъ Коконна:

— Да кричите же, ради Бога!

И затмъ, выпрямившись, сказалъ:

— Весь, до самаго конца.

— Второй клинъ!— холодно проговорилъ судья.

Слова Кабоша объяснили Коконна все. Палачъ оказывалъ своему другу величайшую услугу, какую только можетъ оказать палачъ.

Онъ избавлялъ его не отъ одной боли, но и отъ позора признаній, клинья, которые онъ вбивалъ, были не дубовые, какъ бы слдовало, а эластичные, кожаные, обложенные деревомъ только на самомъ верху. Кром того, Кабошь давалъ Коконна возможность сберечь силы и войти бодрымъ на этафотъ.

— Славный, честный Кабошъ!— прошепталъ Коконна.— Не бойся, я буду кричать, такъ какъ ты желаешь этого.

Между тмъ Кабошъ вложилъ между досками конецъ второго клина, который былъ еще больше, чмъ первый.

— Начинайте!— сказалъ судья.

Кабошъ ударилъ такъ сильно, какъ будто хотлъ разрушить этимъ однимъ ударомъ весь Венсенскій замокъ.

— Ай!.. Ай!.. Ой!..— закричалъ на разные лады Коконна.— Вы ломаете мн кости, чортъ возьми! Будьте же поосторожне!

— Ага!— улыбаясь, сказалъ судья.— Второй клинъ подйствовалъ. А я ужъ начиналъ удивляться.

Коконна вздохнулъ, какъ кузнечные мхи.

— Что длали вы въ лсу?— спросилъ судья.

— Чортъ возьми! Вдь я же говорилъ вамъ. Я искалъ прохлады и лежалъ въ тни.

— Продолжайте, — сказалъ палачу судья.

— Сознайтесь!— шепнулъ Кабошъ на ухо Коконна.

— Въ чемъ?

— Въ чемъ угодно, но только сознайтесь.

И онъ снова ударилъ по клину такъ же сильно, какъ въ первый разъ.

Коконна чуть не задохнулся отъ крика.

— Ай!.. Ай!..— вопилъ онъ.— Что вы желаете знать, г. судья? По чьему приказанію былъ я въ лсу?

— Да.

— По приказанію герцога Алансонскаго.

— Запишите, — сказалъ актуаріусу судья.

— Если я совершилъ преступленіе, разставивъ ловушку королю Наваррскому, — продолжалъ Коконна, — то я былъ лишь орудіемъ моего патрона.

Актуаріусъ торопливо записывалъ.

— А, ты выдалъ меня!— прошепталъ Коконна.— Хорошо же, я отомщу теб!

Онъ разсказалъ, какъ Франсуа приходилъ къ королю Наваррскому и какъ онъ видлся съ де-Муи, а потомъ разъяснилъ исторію вишневаго плаща. Показаніе его прерывалось криками и стонами, такъ какъ время отъ времени ему все-таки продолжали вбивать клинья.

Въ конц-концовъ Коконна наговорилъ столько ужаснаго, но правдоподобнаго о герцог Алансонскомъ, притворялся такъ ловко, что только невыносимая боль заставляетъ его выдавать герцога, такъ артистически стоналъ и кричалъ на разные лады, что самъ судья перепугался: показаніе Коконна ужъ слишкомъ компрометировало принца королевской крови.

Коконна сдлали нкоторое снисхожденіе и избавили его отъ послдняго — десятаго клина. Но первые девять ему пришлось вынести, чего было вполн достаточно, чтобы совершенно раздробить ему ноги.

Судья указалъ Коконна на милость, которую ему оказали за то, что онъ сознался, и удалился.

Коконна остался наедин съ Кабошемъ.

— Ну, какъ вы себя чувствуете?— спросилъ тотъ.

— Ахъ, мой другъ, мой дорогой Кабошъ!— воскликнулъ Коконна.— Поврь, что я буду признателенъ теб всю мою жизнь за то, что ты сдлалъ для меня!

— И вы правы, г. графъ. Если бы узнали, что я сдлалъ для васъ, меня положили бы на т же козлы и ужъ не пощадили бы, какъ я пощадилъ васъ.

— Но какъ пришла теб въ голову такая блестящая мысль?

— Я узналъ, что васъ арестовали, — отвтилъ Кабошъ, завертывая ноги Коконна въ испачканное кровью полотно, — я зналъ, что ведется слдствіе и королева Екатерина хочетъ вашей смерти. Ну, я, конечно, догадался, что васъ подвергнутъ пытк, и принялъ заране свои мры.

— Съ такимъ страшнымъ рискомъ для себя?

— Вы единственный дворянинъ, пожавшій мн руку. Хоть и палачъ, а можетъ-быть, именно поэтому у меня есть сердце и я не забываю добра. Увидите Завтра, какъ мастерски будетъ сдлана моя работа.

— Какая работа?

Кабошъ съ удивленіемъ взглянулъ на Коконна.

— Какъ какая? Разв вы забыли о приговор?

— Ахъ, да, приговоръ — я совсмъ забылъ о немъ.

На самомъ дл, Коконна не то что забылъ, а просто не думалъ о приговор.

Онъ думалъ о церкви, о кинжал, о Генріэтт и королев, о двери ризницы и о двухъ лошадяхъ на опушк лса. Онъ думалъ о свобод, о быстрой зд на вольномъ воздух и о безопасности за предлами Франціи.

— Теперь нужно перенести васъ половче на носилки,— сказалъ Кабошъ.— Не забывайте, что вс, даже мои помощники, должны думать, что у васъ разбиты ноги и потому кричите при каждомъ самомъ легкомъ прикосновеніи.

— Ай!— крикнулъ Коконна, увидавъ, что несутъ носилки.

— Полно, полно, мужайтесь!— сказалъ Кабошъ.— Ужъ если вы кричите теперь, то что же будетъ потомъ?

— Мой дорогой Кабошъ, — сказалъ Коконна, — не позволяйте вашимъ помощникамъ дотрогиваться до меня. Можетъ-быть, у нихъ не такъ легка рука, какъ у васъ.

— Поставьте носилки около козелъ, — сказалъ Кабошъ.

Слуги повиновались. Кабошъ обнялъ Коконна, взялъ его на руки, какъ ребенка, и осторожно положилъ на носилки. Но, несмотря на вс эти предосторожности, Коконна отчаянно кричалъ.

Къ носилкамъ подошелъ сторожъ съ фонаремъ.

— Въ церковь!— сказалъ онъ.

И носилки тронулись посл того, какъ Коконна во второй разъ пожалъ руку Кабоша.

XXVIIL
Церковь.

Печальное шествіе двинулось въ глубокомъ молчаніи впередъ и, миновавъ два подъемныхъ моста, направилось черезъ тюремный дворъ къ церкви, на оконныхъ стеклахъ которой выдлялись при блдномъ свт фигуры апостоловъ въ красныхъ одеждахъ.

Коконна жадно вдыхалъ сырой ночной воздухъ и, смотря въ темноту, радовался, что все благопріятствуетъ бгству его и его друга.

Ему пришлось вооружиться всей силой своей воли и всмъ благоразуміемъ, чтобы не соскочить съ носилокъ, когда его внесли въ церковь и онъ увидалъ въ трехъ шагахъ отъ ризницы лежащаго человка въ бломъ плащ.

Это былъ ла-Моль.

Двое конвойныхъ, сопровождавшихъ носилки, остановились за дверью и не вошли въ церковь.

— Такъ какъ намъ длаютъ величайшую милость, позволяя свидться еще разъ, — слабымъ голосомъ проговорилъ Коконна,— то поднесите меня, пожалуйста, къ моему другу.

Лосильщики исполнили просьбу Коконна.

Ла-Модь былъ блденъ и мраченъ. Онъ прислонялся головою къ мраморной стн, черные волосы его, отъ которыхъ его лицо казалось еще блдне, были смочены потомъ.

По знаку сторожа носильщики ушли за священникомъ, котораго попросилъ позвать Коконна.

Это былъ условный знакъ.

Коконна съ нетерпніемъ слдилъ глазами за. уходившими носильщиками, но не онъ одинъ нетерпливо ждалъ ихъ ухода. Только что успли они скрыться, какъ дв женщины выбжали изъ ризницы.

Маргарита бросилась къ ла-Молю и обняла его.

Страшный крикъ вырвался у него изъ груди, такой же отчаянный крикъ, какъ т, которые Коконна слышалъ изъ своей камеры и которые чуть не свели его съ ума.

— Господи! Что съ тобою?!— воскликнула Маргарита, съ ужасомъ отступая.

Ла-Моль застоналъ и поднесъ руки къ глазамъ, какъ бы для того, чтобы не видть Маргариту.

Это молчаніе, этотъ жестъ испугали ее еще больше, чмъ вырвавшійся у него крикъ боли.

— Да что же съ тобою?!— воскликнула она.— Ты весь въ крови!

Коконна, который уже схватилъ кинжалъ и обнялъ Генріэтту, обернулся.

— Вставай же, — говорила Маргарита, — ради Бога вставай! Намъ нельзя терять ни минуты!

Невыразимо грустная улыбка промелькнула на блдныхъ губахъ ла-Моля.

— Дорогая королева, — сказалъ онъ, — вы позаботились обо всемъ, но не приняли во вниманіе королеву Екатерину, т.-е. не разсчитывали на преступленіе. Я вынесъ пытку, у меня переломаны кости и все тло представляетъ одну сплошную рану. Даже при этомъ движеніи, которое я длаю, чтобы поцловать васъ въ лобъ, я испытываю мучительную боль. Она хуже смерти.

И, сдлавъ страшное усиліе, поблднвъ еще больше, онъ прижалъ губы ко лбу королевы.

— Пытку!— воскликнулъ Коконна.— По вдь и меня пытали. Разв палачъ не оказалъ теб такой же услуги, какъ мн?

И Коконна разсказалъ все.

— Это очень понятно, — сказалъ ла-Моль.— Ты подалъ ему руку, когда мы были у него. А я забылъ, что вс люди братья, я считалъ себя выше его. И Богъ наказываетъ меня за мою гордость.

Коконна и об женщины съ ужасомъ переглянулись.

— Ну, что же?— сказалъ сторожъ, отходя отъ двери, около которой до сихъ поръ прислушивался.— Не теряйте времени, г. Коконна. Берите кинжалъ и раньте меня поскоре, но только такъ, какъ слдуетъ честному дворянину. Сію минуту придутъ!

Маргарита стояла передъ ла-Молемъ на колняхъ, какъ мраморная статуя на гробниц.

— Полно, любезный другъ, — сказалъ Коконна, — не падай духомъ! Я силенъ — я отнесу тебя и посажу на лошадь, даже на свою, передъ собою, если ты будешь не въ силахъ держаться на сдл. Только демъ скоре. Слышишь, что говоритъ сторожъ? Вдь дло идетъ о нашей жизни!

Ла-Моль сдлалъ страшное, нечеловческое усиліе.

— Это правда, — сказалъ онъ,— дло идетъ о твоей жизни.

И онъ старался подняться.

Аннибалъ взялъ его подъ мышки и поставилъ на ноги. Ла-Моль только глухо стоналъ. Но когда Коконна выпустилъ его изъ рукъ и пошелъ къ сторожу, когда ла-Моля стали поддерживать женщины, ноги его подкосились, и онъ, какъ безжизненная масса, упалъ на полъ. Раздирающій крикъ, отъ котораго онъ не могъ удержаться, пронесся подъ сводомъ церкви, и эхо нсколько разъ повторило его.

— Вы видите, Маргарита, вы видите, моя королева, что я долженъ остаться здсь, — съ отчаяніемъ сказалъ ла-Моль.— Проститесь со мной въ послдній разъ и уходите. Я не сказалъ ничего, Маргарита. Ваша тайна хранится въ моемъ сердц и умретъ вмст со мною. Прощайте же, моя королева, прощайте!

Маргарита, и сама съ трудомъ державшаяся, на ногахъ, взяла въ свои руки его голову и чуть не съ благоговніемъ поцловала его.

— А ты, Аннибалъ,— продолжалъ ла-Моль,— бги, спасайся! Ты не пострадалъ отъ пытки, ты молодъ и можешь жить. Бги, мой другъ, не лишай меня послдняго утшенія — знать, что ты свободенъ!

— Пора!— крикнулъ сторожъ.— Поторопитесь!

Генріэтта старалась увлечь за собою Коконна. Маргарита продолжала стоять на колняхъ около ла-Моля, съ своими распустившимися волосами и глазами, полными слезъ, она походила на Магдалину.

— Бги же, Аннибалъ, бги!— повторилъ ла-Моль.— Не доставляй нашимъ врагамъ удовольствія присутствовать при казни двухъ невинныхъ людей.

Коконна тихонько оттолкнулъ Генріэтту, увлекавшую его къ двери, и сказалъ:

— Отдайте сначала пятьсотъ экю, которыя мы общали сторожу.

— Вотъ, они,— сказала Генріэтта.

— Ты меня обижаешь, ла-Моль, — продолжалъ Коконна, грустно покачавъ головою,— думая, что я могу покинуть тебя. Разв не поклялся я жить и умереть вмст съ тобою? Но ты такъ страдаешь, любезный другъ, что я прощаю тебя.

И онъ легъ около ла-Моля и коснулся губами его лба.

Потомъ осторожно и нжно онъ обнялъ его, какъ мать обнимаетъ своего ребенка, и положилъ его голову къ себ на грудь.

Лицо Маргариты было мрачно. Она подняла кинжалъ, который уронилъ Коконна.

Ла-Моль понялъ ея намреніе.

— О, моя королева, — сказалъ онъ, протягивая къ ней руки.— Я умираю, чтобы уничтожить всякое подозрніе о нашей любви. Не забывайте этого!

— Но что же я могу сдлать для тебя, — въ отчаяніи воскликнула Маргарита, — если не могу даже умереть съ тобою?

— Ты можешь сдлать мн смерть пріятной, — отвтилъ ла-Моль, — и тогда я встрчу ее съ улыбкой на губахъ.

Маргарита подошла къ нему и сложила руки, какъ бы умоляя его продолжать.

— Помнишь ты тотъ вечеръ, Маргарита,— спросилъ онъ,— когда взамнъ моей жизни, которую я предлагалъ отдать за тебя, и которую отдаю теперь, ты, съ своей стороны, дала мн торжественное общаніе?

Маргарита вздрогнула.

— А, ты дрожишь,— сказалъ ла-Моль,— значитъ, помнишь!

— Да, да, я помню мое общаніе, — воскликнула Маргарита,— клянусь душою, я исполню его!

Лицо ла-Моля просіяло, какъ будто куполъ церкви вдругъ раздвинулся и съ неба блеснулъ лучъ свта.

— Идутъ!.. Идутъ!..— сказалъ сторожъ.

Маргарита вскрикнула и бросилась къ ла-Молю, но, боясь усилить его страданія, она нершительно остановилась около него.

Генріэтта поцловала Коконна въ лобъ.

— Я понимаю тебя, мой Аннибалъ, — сказала она, — и горжусь тобою. Ты умираешь изъ героизма, и я люблю тебя за этотъ героизмъ и буду любить всегда больше всего на свт. Я не знаю, что общала сдлать для ла-Моля Маргарита, но клянусь что сдлаю то же самое для тебя!

— Благодарю, — отвтилъ Коконна.

— Сдлайте мн еще одну милость, моя королева, — сказалъ ла-Моль, — прежде чмъ покинете меня. Дайте мн что-нибудь на память, что я могъ бы поцловать, входя на эшафотъ.

— О, да!— воскликнула Маргарита.— Возьми!

И она сняла золотой ковчежецъ съ мощами, висвшій у нея на ше на золотой цпочк.

— Вотъ святыня, которую я ношу съ дтства, — сказала она.— Мать надла ее на меня, когда я была совсмъ крошкой и когда она еще любила меня. Это подарокъ нашего дяди, папы Климента, я никогда не разставалась съ нимъ. Возьми его!

Ла-моль взялъ ковчежецъ и горячо поцловалъ его.

— Отворяютъ дверь, — сказалъ сторожъ.— Бгите, бгите! Женщины бросились къ двери ризницы и исчезли.

Въ эту минуту вошелъ священникъ.

XXIX.
Гревская площадь.

Семь часовъ утра. Шумныя толпы народа тснятся на улицахъ, площадяхъ и на набережныхъ. Он ждутъ.

Въ десять часовъ та самая телга, на которой привезли въ Лувръ ла-Моля и Коконна посл ихъ поединка, выхала изъ Венсенской тюрьмы и тихо двинулась по улиц Сентъ-Антуанъ. И всюду на ея пути зрители казались статуями съ неподвижнымъ взоромъ и окаменлыми губами.

Въ этотъ день королева-мать устраивала для парижанъ ужасное, кровавое зрлище.

На телг, о которой мы говорили, полулежали на тонкой подстилк изъ соломы наши два друга, они были вс въ черномъ и головы ихъ были обнажены. Коконна держалъ у себя на колняхъ ла-Моля, голова котораго выступала на край телги, а глаза неопредленно блуждали по сторонамъ.

Собравшіеся зрители, желая заглянуть въ самую глубь телги, старались, несмотря на страшную давку, пробраться впередъ, поднимались на цыпочки, становились на тумбы, цплялись за выступы стнъ.

Говорили, что ла-Моль не сознался ни въ одномъ изъ взводимыхъ на него преступленій, а Коконна, напротивъ, не вынесъ мукъ и сознался.

— Посмотрите-ка вотъ на этого рыжаго, — раздавалось то тутъ, то тамъ.— Онъ не. выдержалъ и разболталъ все. Это трусъ — изъ-за него-то и умираетъ другой. Тотъ, напротивъ, держалъ себя молодцомъ и не сказалъ ничего.

Два друга слышали и брань и похвалы, раздававшіяся на ихъ пути. Ла-Моль сжималъ руки Коконна, который, съ своей стороны, съ такимъ презрніемъ смотрлъ на тупоумную толпу, какъ будто халъ не на позорной, а на тріумфальной колесниц.

Несчастье оказало свое благотворное дйствіе на Коконна. Оно облагородило его лицо, подобно тому, какъ смерть должна была возвысить его душу.

— Скоро ли мы прідемъ?— спросилъ ла-Моль.— Я, кажется, не выдержу и мн сдлается дурно.

— Постарайся потерпть, ла-Моль: мы скоро будемъ прозжать мимо улицы Тизонъ и улицы Клошъ-Персе.

— О, подними, подними меня тогда! Дай мн взглянуть еще разъ на этотъ счастливый домъ!

Коконна протянулъ руку и тронулъ за плечо палача, который сидлъ впереди и правилъ лошадью.

— Остановись, пожалуйста, на минуту,— сказалъ Коконна,— когда додешь до улицы Тизонъ.

Кабошъ кивнулъ въ знакъ согласія и черезъ нсколько минутъ остановился.

Ла-Моль съ трудомъ приподнялся съ помощью Коконна. Со слезами на глазахъ взглянулъ онъ на запертый, тихій, какъ могила, домикъ и, глубоко вздохнувъ, прошепталъ:

— Прощай, молодость, любовь и жизнь!

И онъ опустилъ голову на грудь.

— Не унывай, — сказалъ Коконна, — можетъ-быть, все это мы найдемъ тамъ, на неб.

— Ты вришь этому?— спросилъ ла-Моль.

Врю, потому что такъ говорилъ священникъ, а еще больше потому, что надюсь на это. Но ради Бога, не упади въ обморокъ, ла-Моль! Эти бездльники, не спускающіе съ насъ глазъ, стали бы смяться надъ нами.

Кабошъ услыхалъ эти послднія слова и, погоняя одной рукой лошадь, незамтно передалъ Коконна другою маленькую губку, смоченную нюхательнымъ спиртомъ. И когда ла-Моль понюхалъ его и потеръ себ виски, то почувствовалъ, что силы возвращаются къ нему.

— А, я оживаю!— сказалъ онъ.

И онъ поцловалъ подарокъ Маргариты, висвшій у него на ше на золотой цпочк.

Когда дохали до конца набережной и повернули за уголъ около прелестнаго небольшого зданія, построеннаго Генрихомъ II, показался эшафотъ, возвышавшійся надъ головами толпы.

— Мн хотлось бы умереть первому, другъ мой!— сказалъ ла-Моль.

Коконна снова тронулъ за плечо Кабоша.

— Что прикажете?— спросилъ тотъ, оборачиваясь

— Теб хотлось оказать мн какую-нибудь услугу?— спросилъ Коконна.— Ты, по крайней мр, говорилъ это.

— Говорилъ и повторяю еще разъ.

— Мой другъ вынесъ пытку и потому онъ слабе меня, ему тяжело было бы присутствовать при моей смерти. Къ тому же, если я умру первый, некому будетъ внести его на эшафотъ.

— Хорошо, хорошо, — сказалъ Кабошъ, смахивая слезу.— Будьте покойны, я исполню ваше желаніе.

— И однимъ ударомъ, не правда ли?— шепнулъ Коконна.

— Однимъ.

Телга остановилась. Пріхали. Коконна надлъ шляпу.

Ла-Моль услыхалъ глухой шумъ, подобный шуму моря. Онъ хотлъ встать, но силы оставили его.

Кабошъ и Коконна должны были поддерживать его подъ руки.

Вся площадь была усяна головами, въ каждомъ окн виднлись оживленныя лица съ блестящими глазами.

Когда увидали красиваго молодого человка, который едва держался на своихъ искалченныхъ во время пытки ногахъ и все-таки старался взойти безъ посторонней помощи на эшафотъ, со всхъ сторонъ раздались крики сочувствія и состраданія.

— Другъ мой, — сказалъ ла-Моль, — я не въ силахъ итти! Отнеси меня!

— Сейчасъ, — сказалъ Коконна.

Онъ сдлалъ знакъ палачу, который посторонился и пропустилъ его впередъ. Коконна нагнулся, взялъ ла-Моля на руки, какъ ребенка, и твердыми шагами взошелъ съ своей ношей по лстниц на эшафотъ среди неистовыхъ криковъ и рукоплесканій толпы.

Спустивъ ла-Моля съ рукъ, Коконна снялъ шляпу и поклонился, а потомъ бросилъ ее на эшафотъ.

— Погляди вокругъ, — шепнулъ ла-Моль.— Можетъ-быть, он гд-нибудь тутъ.

Коконна сталъ не спша осматриваться кругомъ площади. Вдругъ онъ остановился и, не отводя глазъ отъ мста, на которое смотрлъ, положилъ руку на плечо друга.

— Взгляни,— сказалъ онъ,— взгляни на окно этой башенки.

Дв женщины стояли, поддерживая другъ друга, не около самаго окна, а на нкоторомъ разстояніи отъ него.

— Я боялся только одного,— сказалъ ла-Моль,— боялся умереть, не увидавъ ее еще разъ. Теперь я увидалъ ее и могу умереть спокойно.

И, не спуская глазъ съ окна, онъ поднесъ ковчежецъ къ губамъ и осыпалъ его поцлуями.

Коконна, съ своей стороны, поклонился дамамъ такъ изящно, какъ будто былъ въ гостиной.

Въ отвтъ на это он замахали мокрыми отъ слезъ платками.

Кабошъ дотронулся до плеча Коконна и бросилъ на него выразительный взглядъ.

— Да, да,— сказалъ пьемонтецъ и, обернувшись къ ла-Молю, прибавилъ: — Обними меня и умри хорошей, мужественной смертью. Теб это не трудно — ты такой храбрый!

— Съ моей стороны не будетъ никакой заслуги умереть мужественно, — отвтилъ ла-Моль, — я ужасно страдаю.

Подошелъ священникъ и протянулъ ла-Молю распятіе.

Ла-Моль поцловалъ распятіе.

— Скоре, скоре, ла-Моль,— сказалъ Коконна,— мн такъ тяжело за тебя… я чувствую, что слабю!

— Я готовъ, — отвтилъ ла-Моль.

— Можете вы держать голову прямо?— спросилъ Кабошъ, поднявъ шпагу надъ ла-Молемъ, который стоялъ на колняхъ, спиной къ нему.

— Надюсь, — сказалъ ла-Моль.

— Тогда все пойдетъ хорошо.

— Вы не забудете моей просьбы?— спросилъ ла-Моль.— Этотъ ковчежецъ отворитъ передъ вами вс двери.

— Будьте покойны… Постарайтесь держать голову еще пряме!

Ла-Моль вытянулъ шею и взглянулъ на башенку.

— Прощай, Маргарита, — прошепталъ онъ, — будь бла…

Онъ не кончилъ. Кабошъ взмахнулъ мечомъ и однимъ ударомъ отрубилъ ла-Молю голову. Она покатилась къ ногамъ Коконна.

Раздался страшный крикъ, крикъ тысячной толпы. И Коконна показалось, что изъ всхъ женскихъ голосовъ выдлился одинъ, въ которомъ было больше отчаянія, чмъ не всхъ остальныхъ.

— Спасибо, мой другъ, спасибо!— сказалъ Коконна, въ третій разъ пожимая руку палача.

— Сынъ мой,— спросилъ священникъ,— не желаете ли покаяться въ чемъ-нибудь передъ Богомъ?

— Нтъ, отецъ мой,— отвтилъ пьемонтецъ,— вс мои грхи, въ которыхъ я буду каяться передъ Нимъ, я уже сказалъ вамъ вчера, на исповди.

Потомъ, обратившись къ Кабошу, онъ прибавилъ:

— Ну, любезный другъ, окажи мн теперь послднюю услугу!

Еще не опускаясь на колни, онъ оглядлъ толпу такими спокойными и ясными глазами, что шопотъ удивленія пробжалъ по ней. Шопотъ этотъ долетлъ до него и доставилъ ему удовольствіе, польстивъ его самолюбію. Потомъ онъ поднялъ голову ла-Моля, поцловалъ ее въ поблвшія губы и бросилъ еще одинъ взглядъ на башенку. Наконецъ, не выпуская изъ рукъ головы друга, онъ всталъ на колни и сказалъ:

— Я готовъ!

Едва усплъ онъ произнести эти слова, какъ голова его скатилась съ плечъ.

Судорожная дрожь пробжала по тлу Кабоша.

— Ну, вотъ и конецъ!— сказалъ онъ.— Бдный юноша!

XXX.
Башня позорнаго столба.

Ночь спустилась на городъ, еще не успокоившійся посл казни, вс подробности которой передавались изъ устъ въ уста и омрачали въ каждомъ дом веселый часъ семейнаго ужина.

Лувръ представлялъ въ эту ночь рзкій контрастъ съ тихимъ, мрачнымъ городомъ: онъ сіялъ огнями, въ немъ было шумно и весело. Во дворц предполагалось въ этотъ день большое празднество. Такъ пожелалъ Карлъ. Онъ распорядился, чтобы утромъ была казнь, а вечеромъ — балъ.

Наканун вечеромъ королева Наваррская получила приказаніе присутствовать на этомъ балу. Такъ какъ она знала, что вс мры для спасенія ла-Моля и Коконна приняты, и была уврена, что они бгутъ изъ тюрьмы ночью, то и отвтила брату, что исполнитъ его желаніе.

Но посл свиданія съ ла-Молемъ въ церкви, разрушившаго вс надежды Маргариты, посл того, какъ она видла казнь человка, къ которому чувствовала такую глубокую любовь, какой не испытала ни разу въ жизни, она дала себ слово не присутствовать на балу.

Король Карлъ IX далъ въ этотъ день новое доказательство замчательной силы воли, какой немногіе обладали въ такой степени, какъ онъ. Пролежавъ дв недли въ постели, худой, какъ скелетъ, блдный, какъ мертвецъ, онъ около пяти часовъ всталъ и надлъ парадный костюмъ, несмотря на то, что ему во время туалета три раза длалось дурно.

Около восьми часовъ онъ освдомился о сестр, спросилъ, не видалъ ли ее кто-нибудь и не знаютъ ли, что она длаетъ. Никто не могъ отвтить на это. Королева Наваррская вернулась домой въ одиннадцать часовъ и заперлась въ своихъ комнатахъ, не допуская къ себ никого.

Но для Карла не существовало запертыхъ дверей. Опираясь на руку капитана Нансэ, онъ отправился къ сестр черезъ потайной ходъ и неожиданно вошелъ къ ней.

Онъ зналъ, что ему придется увидать грустную сцену и приготовился къ этому, но то, что онъ увидлъ, превзошло вс его ожиданія.

Маргарита, полумертвая, лежала на кушетк, зарывъ голову въ подушки. Она не плакала и не молилась, изъ груди ея вырывалось только хриплое дыханіе, какъ у умирающей.

На другомъ конц комнаты герцогиня Неверская, эта неустрашимая женщина, лежала безъ чувствъ на ковр. Вернувшись съ Гревской площади, она, какъ и Маргарита, лишилась чувствъ, и бдная Гильона переходила отъ королевы къ герцогин, не ршаясь обратиться къ нимъ со словами утшенія.

Карлъ вошелъ въ комнату, оставивъ капитана Нансэ въ коридор.

Ни Маргарита ни Генріэтта не замтили его прихода. Одна только Гильона, хлопотавшая около пришедшей въ себя Генріэтты, увидала короля и съ испугомъ взглянула на него.

Король подошелъ къ Маргарит. Онъ съ минуту молча смотрлъ на нее, а потомъ сказалъ съ оттнкомъ нжности, какой трудно было ожидать отъ его грубаго голоса:

— Марго!.. Сестра!..

Королева вздрогнула и приподнялась.

— Ваше величество!— сказала она.

— Полно, ободрись, сестра!— продолжалъ Карлъ.

Маргарита подняла глаза къ небу.

— Да, да, я знаю, — сказалъ король, — но выслушай меня. Королева Наваррская кивнула головой.

— Ты общала мн быть на балу, — сказалъ Карлъ.— Е’да ты не придешь, это покажется страннымъ.

— Извините меня, братъ,— сказала Маргарита,— вы видите… я очень нездорова.

— Пересиль себя.

Маргарита, повидимому, старалась собраться съ силами и приподняться, но черезъ минуту он оставили ее, и она снова упала на подушки.

— Нтъ, нтъ, я не пойду, — прошептала она.

Карлъ взялъ ее за руку и, присвъ около нея на кушетку, сказалъ:

— Я знаю, что ты потеряла друга, Марго. Но сравни свое положеніе съ моимъ. Вдь я потерялъ не только всхъ моихъ друзей, но, что еще тяжеле, я потерялъ мать. Ты всегда могла плакать, какъ плачешь теперь, тогда какъ я, во время самыхъ ужасныхъ страданій, всегда принужденъ улыбаться. Ты нездорова, — посмотри на меня — я умираю. Ободрись, Марго! Я обращаюсь къ теб съ этой просьбой, сестра, ради чести нашего дома. Эта честь — нашъ крестъ. Мы должны нести его, какъ несъ Свой крестъ на Голгоу Спаситель. А если упадемъ на дорог, поднимемся и пойдемъ дальше такъ же мужественно и безропотно, какъ Онъ!

— О, Боже, Боже!— воскликнула Маргарита.

— Да, теб тяжела эта жертва, сестра, — сказалъ Карлъ, отвчая на ея мысль,— но всмъ намъ приходится жертвовать чмъ-нибудь: однимъ — жизнью, другимъ — честью. Неужели ты думаешь, что мн легко умирать? Вдь мн всего двадцать пять лтъ и я король самаго лучшаго государства въ мір… А посмотри на меня. Мои глаза, губы, цвтъ лица — все, дйствительно, говоритъ о томъ, что мн ужъ недолго жить, но моя улыбка… разв по ней нельзя подумать, что я не теряю надежды? А между тмъ черезъ недлю или, самое большее, черезъ мсяцъ ты будешь плакать обо мн, сестра, какъ плачешь теперь о томъ, кто умеръ сегодня.

— Братъ!— воскликнула Маргарита, обнимая его.

— Полно, одвайся, моя милая Маргарита, — сказалъ король.— Приходи на балъ и не будь такъ блдна. Я приказалъ принести теб новыя драгоцнныя вещи и костюмъ, достойный твоей красоты.

— Брилліанты… платья! Къ чему мн все это теперь?

— Жизнь долга, Маргарита,— съ улыбкой отвтилъ Карлъ,— по крайней мр, для тебя.

— Приготовь мн все, что нужно,— сказала Гильон Маргарита,— сейчасъ однусь… Нтъ, нтъ, не могу!

— Вспомни, сестра,— сказалъ Карлъ,— что мы чтимъ умершихъ больше, когда заглушаемъ или, врне, скрываемъ наше горе.

— Хорошо, государь, — дрожа, отвтила Маргарита, — я приду.

На глазахъ Карла показались слезы, тотчасъ же высохшія на его горячихъ рсницахъ.

Онъ наклонился къ сестр, поцловалъ ее въ лобъ, остановился на минуту около Генріэтты, которая не видала его и не слыхала ни слова изъ того, что онъ говорилъ, и прошептавъ: ‘Бдная женщина!’ тихо вышелъ изъ комнаты.

Тотчасъ же посл его ухода явилось нсколько пажей съ футлярами и шкатулками.

Маргарита показала знакомъ, чтобы все это поставили на столъ.

Гильона съ изумленіемъ взглянула на свою госпожу.

— Да, я буду одваться, — сказала Маргарита тономъ, горечь котораго невозможно передать.— Я отправлюсь на балъ, меня ждутъ тамъ. Скоре, Гильона!

— А герцогиня?— спросила Гильона.

— О, она счастлива. Она можетъ остаться здсь, можетъ плакать, можетъ страдать — никто не помшаетъ ей. Она не дочь короля, не жена короля, не сестра короля. Она не королева… Помоги мн одться, Гильона.

Молодая двушка повиновалась. Драгоцнныя вещи были великолпны, платье роскошно. Никогда не была Маргарита такъ красива.

— Какой-то человкъ желаетъ видть васъ, ваше величество,— сказала ей Гильона.

— Кто это?

— Не знаю, ваше величество, но у него ужасный видъ. Я задрожала отъ страха, увидавъ его.

— Поди и спроси его имя, — блдня, сказала Маргарита. Гильона вышла и черезъ минуту вернулась.

— Онъ не захотлъ сказать, какъ его зовутъ, ваше величество, но просилъ меня передать вамъ вотъ это.

И Гильона подала Маргарит золотой ковчежецъ, который та дала наканун вечеромъ ла-Молю.

— О, приведи, приведи его!— быстро проговорила королева и поблднла еще больше.

Паркетъ затрещалъ подъ тяжелый шагами: какой-то человкъ вошелъ и остановился на порог.

— Кто вы?— спросила королева.

— Я тотъ, кого ваше величество встртили разъ около Монфокона. Я отвозилъ въ своей телг въ Лувръ двухъ раненыхъ господъ.

— Да, да, я узнаю васъ. Вы Кабошъ?

— Палачъ города Парижа, ваше величество!

Это были первыя слова, которыя услыхала Генріэтта изъ всего, что говорилось около нея въ теченіе часа. Она опустила руки, которыми закрывала поблднвшее лицо, и взглянула на палача своими блестящими изумрудными глазами.

— И вы пришли?..— дрожа, спросила Маргарита.

— Напомнить вамъ общаніе, которое вы дали младшему изъ двоихъ умершихъ, поручившему мн отнести вамъ этотъ ковчежецъ. Помните вы это общаніе, ваше величество?

— Да. да!— воскликнула Маргарита.— Гд она?

— У меня, вмст съ тломъ.

— У васъ? Почему же вы не принесли ее?

— Меня могли остановить у воротъ Лувра, могли заставить распахнуть плащъ. Что бы вышло, если бы подъ нимъ нашли голову?

— Хорошо, оставьте ее у себя, я приду за ней завтра.

— Завтра, ваше величество, будетъ, пожалуй, ужъ слишкомъ поздно, — сказалъ Кабошъ.

— Почему?

— Потому что королева-мать просила меня сохранить для ея кабалистическихъ опытовъ головы двухъ первыхъ осужденныхъ, которыхъ мн придется казнить.

— О, какая профанація!.. Ихъ головы!.. Слышишь, Генріэтта!— воскликнула Маргарита, подбгая къ подруг, которая вскочила.— Слышишь ты, что говоритъ этотъ человкъ, Генріэтта?

— Да. Что же нужно длать?

— Итти съ нимъ.

Маргарита набросила на голыя плечи бархатную накидку.

— Идемъ, идемъ!— сказала она.— Мы увидимъ ихъ еще разъ.

Она распорядилась, чтобы заперли вс двери, и велла подать носилки къ маленькой задней дверк, потомъ, взявъ Генріэтту подъ руку, она пошла внизъ къ потайному ходу, сдлавъ Кабошу знакъ слдовать за ними.

У задней двери ждали носилки, около воротъ стоялъ слуга Кабоша съ фонаремъ.

Носильщики Маргариты были люди врные и, когда нужно, глухіе и нмые. На нихъ можно было вполн положиться.

Впереди пошелъ Кабошъ и его слуга съ фонаремъ, носильщики понесли за ними носилки. Минутъ черезъ десять они остановились.

Палачъ открылъ дверцы, слуга побжалъ впередъ.

Маргарита вышла и помогла сойти Генріэтт. Ихъ обихъ постигло страшное горе, но нервная организація королевы оказалась сильне.

Башня позорнаго столба поднималась передъ ними, какъ исполинскій призракъ, разливая кругомъ красноватый свтъ изъ двухъ амбразуръ на самомъ верху. с

Слуга показался у двери.

— Вы можете войти, — сказалъ, обращаясь къ дамамъ, Кабошъ.— Вс уже легли спать въ башн.

Въ ту же минуту свтъ наверху погасъ.

Маргарита и Генріэтта, прижавшись другъ къ другу, прошли черезъ низкую сводчатую дверь и двинулись въ темнот по неровнымъ сырымъ плитамъ. Въ конц коридора, который шелъ не прямо, а кругомъ, показался, свтъ и он направились въ ту сторону, слдуя за страшнымъ хозяиномъ дома. Дверь затворилась за ними.

Кабошъ, держа въ рук факелъ, привелъ ихъ въ низкую, закопченую комнату.

— Простите, ваше величество,— сказалъ онъ,— что я осмлился прійти въ Лувръ и привести васъ сюда. Но таково было непремнное желаніе умершаго и потому я…

— Вы поступили хорошо, — отвтила Маргарита,— и вотъ награда за это.

Кабошъ грустно взглянулъ на набитый золотомъ кошелекъ, который Маргарита положила на столъ.

— Золото! Всегда золото!— пробормоталъ онъ.— Увы! Зачмъ я самъ не могу цною золота искупить кровь, которую принужденъ былъ пролить сегодня!

— Нужно намъ итти еще куда-нибудь?— грустно и нершительно спросила Маргарита, осматриваясь кругомъ.— Я не вижу здсь…

— Нтъ, они тутъ, ваше величество. Но вамъ будетъ тяжело увидать ихъ. Я могу избавить васъ отъ этого и принести вамъ то, зачмъ вы пришли.

Маргарита и Генріэтта въ одно время взглянули другъ на друга.

— Нтъ, — сказала Маргарита, прочитавъ во взгляд подруги, что та пришла къ одинаковому съ нею ршенію.— Нтъ, покажите намъ дорогу, мы пойдемъ за вами.

Кабошъ взялъ фонарь и отворилъ дубовую дверь, выходившую на лстницу въ нсколько ступеней, которая вела внизъ. Оттуда пахнуло втромъ, искры посыпались съ факела.

Герцогиня, блдная, какъ мраморная статуя, оперлась сильне на руку подруги, которая шла тверже, чмъ она. Но на первой ступени Генріэтта пошатнулась.

— Нтъ, я не въ силахъ…— сказала она.

— Когда любишь, Генріэтта, — возразила королева, — нужно любить и посл смерти.

Грустное и трогательное зрлище представляли эти дв женщины, блистающія молодостью, красотою и нарядомъ, которыя шли, согнувшись подъ низкимъ сводомъ, при чемъ слабйшая опиралась на руку боле сильной, а та — на руку пз’лача.

Дошли до послдней ступеньки.

Въ глубин подвала лежали два трупа, накрытые чернымъ саржевымъ покрываломъ. Кабошъ приподнялъ одинъ конецъ его и, приблизивъ къ трупамъ факелъ, сказалъ:

— Посмотрите, ваше величество!

Два молодыхъ человка въ черной одежд лежали рядомъ. Ихъ слегка склоненныя и приставленныя къ туловищамъ головы, казалось, отдлялись отъ нихъ только ярко-красной чертою посредин шеи. Была ли то случайность, или любезное вниманіе палача, но только правая рука ла-Моля лежала въ лвой рук Коконна,

Любящее выраженіе запечатллось на лиц ла-Моля, презрительная усмшка — на губахъ Коконна.

Маргарита опустилась на колни и руками, на которыхъ сверкали драгоцнные каменья, осторожно приподняла голову того, кого такъ глубоко любила.

Герцогиня Неверская стояла, прислонившись къ стн, и не могла отвести глазъ отъ блднаго лица, на которомъ такъ часто видала выраженіе счастья и любви.

— Ла-Моль! Дорогой ла-Моль!— прошептала Маргарита.

— Аннибалъ! Аннибалъ!— воскликнула герцогиня Неверская.— Такой красивый, такой гордый, такой храбрый! Ты ужъ больше не отвчаешь мн!

И слезы полились градомъ у нея изъ глазъ.

Маргарита положила въ мшокъ, вышитый жемчугомъ и надушенный самыми тонкими духами, голову ла-Моля, которая казалась еще прекрасне въ этой рамк бархата и золота. И эта красота должна была сохраниться, благодаря особому составу, который употреблялся въ ту эпоху для бальзамированія особъ королевской крови.

Генріэтта тоже подошла и завернула голову Коконна въ полу плаща.

Потомъ он об, согнувшись подъ тяжестью не ноши, а горя, взошли по лстниц, бросивъ послдній взглядъ на трупы, которые принуждены были оставить во власти палача въ этомъ мрачномъ склеп преступниковъ.

— Не бойтесь ничего, — сказалъ Кабошъ, понявшій значеніе этого взгляда.— Они будутъ похоронены какъ слдуетъ, по-христіански, клянусь вамъ!

— А на это заказывай по нимъ панихиды, — сказала Генріэтта, сорвавъ съ шеи великолпное ожерелье изъ рубиновъ и подавая его палачу.

Подруги вернулись въ Лувръ. У воротъ королева назвала себя. Она сошла съ носилокъ около лстницы, ведущей въ ея покои, вошла къ себ и положила священную ношу въ кабинетъ, около спальни, который превращался теперь въ молельню. Потомъ, оставивъ Генріэтту насторож въ своей комнат, Маргарита, блдная, но еще боле прекрасная, чмъ обыкновенно, вошла около десяти часовъ въ бальную залу.

Вс глаза устремились на нее, но она съ гордымъ, почти веселымъ видомъ выдержала эти взгляды: она чувствовала себя гораздо спокойне, исполнивъ послднее желаніе любимаго человка.

XXXI.
Кровавый потъ.

Черезъ нсколько дней посл описанной нами ужасной сцены, то-есть 30 мая 1574 года, когда дворъ былъ въ Венсен, въ комнат короля вдругъ послышался страшный шумъ. Болзнь Карла еще усилилась во время бала, который онъ захотлъ дать въ тотъ самый день, какъ были казнены ла-Моль и Коконна. Врачи нашли, что онъ скоре поправится за городомъ, на свжемъ воздух, и посовтовали ему перехать въ Венсенъ.

Было восемь часовъ утра. Нсколько придворныхъ сидли и болтали въ пріемной, какъ вдругъ раздался крикъ и изъ спальни короля выбжала его кормилица, вся въ слезахъ.

— Помогите!— закричала она отчаяннымъ голосомъ.— Помогите королю!

— Разв его величеству хуже?— спросилъ капитанъ Нансэ, котораго король освободилъ отъ обязанности исполнять приказанія Екатерины, взявъ его къ себ на службу.

— О, сколько крови, сколько крови!— воскликнула кормилица.— Позовите врачей!

Мазиль и Амбруазъ Парэ чередовались между собой у постели августйшаго больного.

Теперь была очередь Парэ, но онъ, увидавъ, что король заснулъ, ршилъ воспользоваться этимъ и ненадолго уйти. Во время его отсутствія обильная испарина выступила на тл Карла.

Онъ страдалъ ослабленіемъ волосныхъ сосудовъ, что вело къ кровоизліянію на поверхности кожи.

Кормилица никакъ не могла привыкнуть къ этому странному явленію и приходила въ ужасъ каждый разъ, какъ у короля выступалъ кровавый потъ. Она, какъ читатель знаетъ, была протестантка и ей казалось, что эту кровь вызываетъ пролитая въ Вароломеевскую ночь кровь гугенотовъ.

Дежурные тотчасъ же бросились въ разныя стороны въ поиски за врачами.

Въ передней не осталось ни души: каждому хотлось выказать свое усердіе, разыскавъ врача.

Вдругъ дверь отворилась и показалась Екатерина. Она быстро прошла черезъ переднюю въ спальню сына.

Карлъ лежалъ на постели, съ потухшимъ взоромъ, съ трудомъ переводя дыханіе. Кровавый потъ выступилъ у него на всемъ тл, одна рука спустилась съ кровати, пальцы были раздвинуты и на конц каждаго изъ нихъ висла, точно рубинъ, капелька крови.

Это было ужасное зрлище.

Услыхавъ шаги матери и какъ бы узнавъ ихъ, Карлъ съ усиліемъ приподнялся.

— Извините, матушка, — сказалъ онъ,— мн хотлось бы умереть спокойно.

— Умереть, сынъ мой?— воскликнула Екатерина.— Умереть отъ простого припадка твоей болзни? Ты приводишь меня въ отчаяніе!

— Повторяю вамъ, матушка, что я умираю.

— Воображеніе — вотъ самая главная твоя болзнь, — отвтила Екатерина.— Со времени казни — и вполн заслуженной — этихъ двухъ убійцъ, ла-Моля и Коконна, твои физическія страданія должны были уменьшиться. Теперь осталось только одно душевное, нравственное страданіе. Если бы ты позволилъ мн поговорить съ тобою десять минутъ, я доказала бы теб…

— Кормилица, — сказалъ Карлъ, — постой около двери и не пускай никого. Королева Екатерина де-Медичи желаетъ говорить съ своимъ возлюбленнымъ сыномъ, Карломъ IX.

Кормилица вышла.

— Намъ, дйствительно, нужно поговорить, — продолжалъ король.— Этого разговора не избжишь и лучше пусть онъ будетъ сегодня, чмъ завтра. Къ тому же завтра будетъ, пожалуй, ужъ слишкомъ поздно. Но я желаю, чтобы при нашемъ разговор присутствовало третье лицо.

— Почему?

— Потому что, какъ я уже говорилъ вамъ, смерть моя приближается, — торжественно сказалъ Карлъ, — потому что она каждую минуту можетъ войти въ эту комнату, блдная, безмолвная, какъ вы, не спрашивая позволенія. Ныншней ночью я привелъ въ порядокъ мои личныя дла, теперь нужно привести въ порядокъ дла государственныя.

— Кого же ты хочешь позвать?— спросила Екатерина.

— Моего брата, матушка. Пошлите за нимъ.

— Я съ удовольствіемъ вижу,— сказала Екатерина,— что твое предубжденіе противъ него уже изгладилось изъ твоего ума и скоро, наврное, изгладится изъ сердца… Кормилица, кормилица!

Мадлена, стоявшая за дверью, отворила ее.

— Кормилица, — продолжала королева, — когда вернется ка питанъ Нансэ, скажите ему отъ имени короля, чтобы онъ попросилъ сюда герцога Алансонскаго.

Карлъ знакомъ остановилъ Мадлену, которая хотла уйти.

— Я желалъ видть брата, матушка, — сказалъ онъ.

Глаза Екатерины расширились, какъ глаза разъяренной тигрицы. Но Карлъ, не обративъ на это вниманія, сдлалъ повелительный жестъ.

— Я хочу говорить съ моимъ братомъ Генрихомъ, — сказалъ онъ.— Вотъ мой единственный братъ — не тотъ Генрихъ, который царствуетъ въ Польш, а тотъ, который находится въ заключеніи здсь. И онъ узнаетъ мою послднюю волю.

— А я,— горячо воскликнула Екатерина, которую привело въ ужасъ это желаніе короля, а ненависть къ Генриху заставила забыть обычную сдержанность, — а я не уступлю никому, а тмъ боле чужому, моего права присутствовать при твоихъ послднихъ минутахъ, если, какъ ты говоришь, смерть твоя близка. Это мое право королевы, право матери!

— Я пока еще король, — сказалъ Карлъ, — и могу приказывать. Я сказалъ вамъ, что хочу говорить съ моимъ братомъ Генрихомъ, а вы, несмотря на это, не зовете капитана Нансэ?.. Тысяча чертей! Предупреждаю васъ, что у меня еще хватить силы самому сходить за нимъ!

И онъ хотлъ встать съ постели.

— Ты оскорбляешь насъ всхъ, сынъ мой, — сказала Екатерина, удерживая его.— Ты забываешь обиды, нанесенныя нашей семь, ты отрекаешься отъ своей крови. Только французскій принцъ долженъ стоять на колняхъ передъ смертнымъ одромъ французскаго короля. Что касается до меня, то мое мсто здсь и по законамъ природы и по правиламъ этикета. Я остаюсь тутъ.

— А по какому праву?— спросилъ Карлъ IX.

— По праву твоей матери.

— Вы уже не мать мн, ваше величество, точно такъ же, какъ герцогъ Алансонскій не братъ.

— Ты бредишь, — возразила Екатерина.— Съ какихъ же это поръ женщина, давшая жизнь, считается не матерью того, кому она дала ее?

— Съ той самой минуты, ваше величество, какъ эта извращенная мать отнимаетъ то, что дала, — отвтилъ Карлъ, вытирая кровавую пну съ губъ.

— Что ты хочешь сказать, Карлъ?— спросила Екатерина, смотря на него расширенными отъ изумленія глазами.

Карлъ досталъ изъ-подъ подушки серебряный ключикъ.

— Возьмите этотъ ключъ, — сказалъ онъ,— и отоприте мою дорожную шкатулку. Въ ней лежатъ кое-какія бумаги, которыя объяснятъ вамъ все.

Екатерина невольно повиновалась. Она тихо подошла къ шкатулк, отперла ее, открыла ее и заглянула внутрь. Вдругъ она отшатнулась, какъ будто увидала тамъ змю.

— Ну, что же такъ испугало васъ?— спросилъ Карлъ, не спускавшій съ нея глазъ.

— Ничего, — отвтила Екатерина.

— Въ такомъ случа выньте изъ шкатулки книгу.— Вдь тамъ лежитъ книга, не правда ли?— прибавилъ Карлъ съ блдной улыбкой, которая была у него страшне, чмъ у другого угроза.

— Да, — пробормотала Екатерина.

— Возьмите ее и принесите мн.

Несмотря на всю свою самоувренность, Екатерина поблднла и задрожала всмъ тломъ.

— Судьба!— прошептала она, взявъ изъ шкатулки книгу.

— Теперь выслушайте меня, — сказалъ Карлъ.— Эту книгу объ охот… я былъ безразсуденъ… я любилъ охоту больше зсего на свт… Эту книгу… я ее читалъ слишкомъ долго…

Екатерина глухо застонала.

— Это была слабость, — продолжалъ Карлъ.— Сожгите книгу! Не нужно, чтобы знали слабости короля.

Екатерина подошла къ пылающему камину, бросила книгу въ огонь и остановилась безмолвная, неподвижная, устремивъ упорный взглядъ на голубоватое пламя, лизавшее отравленные листы.

— А теперь позовите моего брата, — сказалъ Карлъ тономъ величаваго достоинства.

Екатерина, совсмъ растерявшаяся, подавленная разнородными чувствами, въ которыхъ ея глубокій умъ не могъ разобраться, а съ которыми ея почти сверхчеловческая сила воли не могла совпадать, сдлала шагъ впередъ и хотла говорить.

Мать чувствовала угрызенія совсти, королева испытывала ужасъ, отравительница — ненависть.

Это послднее чувство одержало верхъ.

— Да будетъ онъ проклятъ!— воскликнула она, бросившись изъ комнаты.— Онъ торжествуетъ, приближается къ цли!.. Да будетъ онъ проклятъ, проклятъ!

— Слышите?— крикнулъ ей вдогонку Карлъ.— Позовите моего брата, моего брата Генриха! Я хочу говорить съ нимъ сію же минуту относительно регентства!

XXXII.
Венсенская башня.

Генрихъ Наваррскій задумчиво прохаживался по плоской крыш Венсенской башни. Онъ зналъ, что король со всмъ дворомъ въ замк, который былъ шагахъ въ ста отъ него, и какъ бы видлъ, несмотря на стны, что Карлъ умираетъ.

Стояла чудная погода. Солнце освщало дальнія равнины и заливало золотомъ потокомъ вершины деревьевъ, гордыхъ своей еще только недавно распустившейся листвой.

Но Генрихъ не смотрлъ ни на зеленющія равнины ни на позолоченныя солнцемъ вершины деревьевъ. Взглядъ его, не останавливаясь ни на чемъ окружающемъ, устремлялся вдаль, къ столиц Франціи, которой было суждено сдлаться столицей всего міра.

— Парижъ!— шепталъ король Наваррскій.— Парижъ! Городъ радости, торжества, славы, могущества и счастья! Въ Париж — Лувръ, а въ Лувр — тронъ. И одно только отдляетъ меня отъ этого желаннаго Парижа: вотъ эти укрпленія, которыя тянутся у моихъ ногъ и служатъ nje радой и для меня и для моего врага.

Переведя взглядъ съ Парижа на Венсенъ, Генрихъ замтилъ влво отъ себя, на небольшой долин, за цвтущими миндальными деревьями, какого-то всадника, на кольчугу котораго падалъ лучъ солнца, зажигая на ней сверкающую искру. И эта искра перелетала съ мста на мсто при каждомъ движеніи всадника.

Онъ сидлъ на горячей лошади и держалъ въ поводу другую, повидимому, такую же горячую и нетерпливую.

Король Наваррскій устремилъ глаза на всадника. Тотъ вынулъ изъ ноженъ шпагу, надлъ на ея острее носовой платокъ и началъ махать имъ, какъ бы подавая условленный сигналъ.

Въ отвтъ на это на противоположномъ холм тоже махнули платкомъ, а затмъ вокругъ всего замка замелькали платки.

Это былъ де-Муи съ своими гугенотами. Они знали, что король умираетъ, и, опасаясь покушенія противъ Генриха, собрались, готовые защищать или нападать.

Генрихъ снова взглянулъ на всадника, нагнулся, опершись на балюстраду и заслонивъ глаза рукою отъ солнца, чтобы оно не мшало ему разсмотрть незнакомца.

И онъ узналъ молодого гугенота.

И, радуясь, что его окружаютъ друзья, Генрихъ снялъ шляпу и замахалъ своимъ шарфомъ.

Вс платки снова замелькали, и въ ихъ быстромъ движеніи видна была радость.

— Они меня ждутъ, — проговорилъ Генрихъ, — а я не могу уйти отсюда! Зачмъ не присоединился я къ нимъ раньше, когда это было возможно! Теперь ужъ слишкомъ поздно.

Онъ сдлалъ рукою знакъ, что все потеряно, на который де-Муи отвтилъ жестомъ, означавшимъ: ‘Я подожду’.

Въ эту минуту Генрихъ услыхалъ, что кто-то поднимается по каменной лстниц, и быстро отошелъ отъ балюстрады. Гугеноты поняли причину его ухода и въ одно мгновеніе шпаги снова очутились въ ножнахъ, а платки исчезли.

Генрихъ увидалъ на верхнихъ ступенькахъ лстницы женщину, задыхающуюся отъ быстрой ходьбы, и, узнавъ Екатерину Медичи, невольно вздрогнулъ отъ ужаса, который всегда испытывалъ при ея вид.

Два солдата королевской гвардіи остановились позади королевы, на лстниц.

— Ого!— пробормоталъ Генрихъ, — должно-быть, случилось что-нибудь новое и очень важное, если королева-мать ршилась прійти ко мн сюда, на крышу Венсенской башни.

Екатерина сла на каменную скамью, стоявшую около зубцовъ, и перевела дыханіе.

Генрихъ съ самой любезной улыбкой подошелъ къ ней.

— Вы искали меня, моя добрая матушка?— спросилъ онъ.

— Да, — отвтила Екатерина.— Я хотла дать вамъ еще одно доказательство моей привязанности. Приближается торжественная минута: король умираетъ и хочетъ говорить съ вами.

— Со мной?— спросилъ Генрихъ, вздрогнувъ отъ радости.

— Да, съ вами. Его, должно-быть, уврили, что вы не только сожалете о Наваррскомъ престол, но и домогаетесь престола французскаго.

— О!— воскликнулъ Генрихъ.

— Я знаю, что это вздоръ, — продолжала Екатерина, — но онъ вритъ этому. И я убждена, что во время разговора онъ разставитъ вамъ ловушку.

— Мн?

— Да, вамъ. Карлъ желаетъ узнать передъ смертью, на что можно надяться или чего опасаться съ вашей стороны. И отъ вашего отвта на его предложенія — не забывайте этого — будутъ зависть его послднія распоряженія, то-есть ваша жизнь или смерть.

— Но что же онъ хочетъ предложить мн?

— Почему я знаю!

— Но, можетъ-быть, вы все-таки догадываетесь, матушка?

— Нтъ. Но такъ какъ онъ увренъ…

Екатерина остановилась.

— Въ чемъ?

— Такъ какъ онъ увренъ въ вашихъ честолюбивыхъ замыслахъ, о которыхъ ему говорили, то, мн кажется, онъ постарается, чтобы вы сами дали ему доказательство этого честолюбія. Положимъ, онъ будетъ предлагать вамъ что-нибудь очень завидное, будетъ соблазнять васъ, какъ въ прежнее время соблазняли преступниковъ, чтобы добиться сознанія, не прибгая къ пытк. Положимъ, — продолжала Екатерина, пристально смотря на Генриха, — онъ предложилъ вамъ управленіе государствомъ, даже регентство…

Невыразимая радость охватила Генриха. Но онъ понялъ, что Екатерина испытываетъ его, и ничмъ не выдалъ себя.

— Мн?— сказалъ онъ.— Ну, такая ловушка была бы ужъ слишкомъ груба! Разв я не пойму, что онъ не можетъ предлагать мн регентство помимо васъ и моего брата, герцога Алансонскаго?

Екатерина закусила губы, чтобы скрыть довольную улыбку.

— Значитъ, вы отказываетесь отъ регентства?

‘Король умеръ, — подумалъ Генрихъ, — и она сама разставляетъ мн ловушку’.

— Прежде всего я долженъ узнать, что скажетъ мн король, — отвтилъ онъ.— Вдь вы сами говорите, что все это только одни предположенія.

— Безъ сомннія, но вы должны же знать свои намренія.

— Такъ какъ у меня нтъ никакихъ притязаній, — простодушно отвтилъ Генрихъ, — то нтъ и никакихъ намреній.

— Это не отвтъ, — возразила Екатерина, понимая, что нужно торопиться и начиная раздражаться.— Скажите прямо, согласитесь вы или нтъ?

— Я не могу сказать ничего опредленнаго относительно предположеній. Прійти къ какому-нибудь ршенію очень трудно, а въ особенности въ такомъ серьезномъ дл.

— Выслушайте меня,— сказала Екатерина.— Время дорого. Сыграемъ нашу игру какъ король и королева. Если вы примете регентство — вамъ грозитъ смерть.

‘Король живъ’, — подумалъ Генрихъ.

— Жизнь всхъ людей, а въ томъ числ и королей, въ рукахъ Божіихъ, — отвтилъ онъ.— И Богъ наставить меня.

— Подумайте хорошенько.

— Въ теченіе двухъ лтъ изгнанія и мсяца заключенія,— серьезно сказалъ Генрихъ, — у меня было достаточно времени для размышленій и я много думалъ. Будьте любезны пойти къ королю и предупредить его о моемъ приход.

По твердому тону Генриха Екатерина поняла, что вс ея ухищренія не приведутъ ни къ чему, и стала торопливо спускаться съ лстницы.

Какъ только она скрылась, Генрихъ подбжалъ къ парапету и сдлалъ де-Муи знакъ, означавшій: ‘Подъзжайте поближе и будьте готовы ко всему’.

Де-Муи, уже сошедшій съ лошади, снова вскочилъ на нее и, держа за поводъ другую, пустилъ ихъ въ галопъ и остановился на разстояніи двухъ ружейныхъ выстрловъ отъ башни.

Генрихъ поблагодарилъ его жестомъ и пошелъ съ лстницы.

Двойной нарядъ швейцарцевъ и легкой конницы охранялъ входъ надворъ, приходилось итти между двумя рядами бердышей, чтобы войти въ замокъ или выйти изъ него.

Екатерина стояла на двор и ждала.

Приказавъ сопровождавшимъ Генриха солдатамъ отойти въ сторону, она положила свою руку на его и сказала:

— На этомъ двор двое воротъ. У однихъ, вонъ тамъ, за покоями короля, васъ ждетъ лошадь и свобода, если вы откажетесь отъ регентства, а у тхъ, въ которыя вы только что вошли, вамъ грозитъ, если вы поддадитесь честолюбію… Что такое вы говорите?

— Я говорю, ваше величество, что если король сдлаетъ меня регентомъ, то отдавать приказанія солдатамъ буду я, а не вы. Я говорю, что если выйду изъ замка ночью, то вс эти мушкеты и алебарды склонятся передо мной.

— Безумецъ!— въ отчаяніи прошептала Екатерина.— Берегись! Не начинай съ Екатериной этой ужасной игры на жизнь и на смерть!

— Почему же?— спросилъ Генрихъ, пристально глядя на Екатерину.— Почему же не играть мн съ вами, какъ со всякимъ другимъ? Вдь до сихъ поръ я выигрывалъ.

— Идите къ королю, если не врите ничему и не хотите слушать ничего, — сказала Екатерина, показывая одной рукой на лстницу, а другой вертя одинъ изъ двухъ отравленныхъ кинжаловъ, которые всегда висли у нея на пояс въ черныхъ шагреневыхъ ножнахъ, ставшихъ историческими.

— Не угодно ли вашему величеству итти впередъ?— сказалъ Генрихъ.— Пока я не регентъ, вамъ принадлежитъ первое мсто.

Екатерина, вс замыслы которой были разгаданы, но возражала и пошла впередъ.

XXXIII.
Регентство.

Между тмъ король началъ терять терпніе. Онъ позвалъ къ себ капитана Нансэ и веллъ ему итти за Генрихомъ, но въ это время тотъ самъ вошелъ въ комнату.

Увидавъ его, Карлъ вскрикнулъ отъ радости, а Генрихъ остановился въ ужас.

Два доктора, бывшіе у короля, удалились, священникъ, приготовлявшій несчастнаго Карла къ христіанской кончин, тоже вышелъ изъ спальни.

Короля не любили, но, несмотря на это, въ пріемныхъ плакали многіе.

Эта печаль, эти слезы, слова Екатерины, мрачное и величественное зрлище послднихъ минутъ короля, наконецъ, самъ король, пораженный болзнью, неизвстною наук, — все это произвело на юную, а слдовательно, еще впечатлительную душу Генриха страшно тяжелое впечатлніе. А потому, несмотря на твердую ршимость не пугать Карла и, по возможности, успокоить его относительно его положенія, Генрихъ не могъ удержаться и съ ужасомъ взглянулъ на умирающаго и истекающаго кровью короля.

Карлъ грустно улыбнулся. Отъ умирающихъ не ускользнетъ никакая перемна въ выраженіи лицъ окружающихъ, и они всегда знаютъ, какое впечатлніе сами производятъ на нихъ.

— Подойди ко мн, Генрихъ,— сказалъ король такимъ кроткимъ голосомъ, какого Генрихъ никогда еще не слыхалъ у него.— Подойди… Мн было тяжело твое отсутствіе. Много мучилъ я тебя при жизни, мой бдный другъ, часто помогалъ тмъ, кто старался вредить теб, и теперь раскаиваюсь въ этомъ, поврь мн. Но не все зависитъ отъ воли короля. Кром моей матери Екатерины, моего брата Анжуйскаго и моего бра а Алансонскаго, я принужденъ былъ принимать во вниманіе нчто очень стснительное, чему мн приходилось подчиняться всю мою жизнь. Я говорю о польз государства.

— Государь, — пробормоталъ Генрихъ, — теперь я забылъ все, кром любви, которую всегда чувствовалъ къ моему брату, и уваженія, съ какимъ всегда относился къ моему королю.

— Да, да, ты правъ,— сказалъ Карлъ,— и я благодарю тебя Генрихъ, за эти слова. На самомъ дл, теб пришлось много страдать въ мое царствованіе, не говоря уже о томъ, что вт это время умерла твоя бдная мать. Но ты видлъ, конечно, что не всегда поступалъ я такъ, какъ хотлъ, что тутъ дйствовало вліяніе другихъ, иногда я сопротивлялся, иногда уставалъ бороться и уступалъ. Но не будемъ говорить о прошломъ. Теперь меня занимаетъ настоящее, пугаетъ будущее.

И съ этими словами король закрылъ исхудалыми руками свое мертвенно-блдное лицо.

— Нужно спасти государство,— продолжалъ онъ, наклонившись къ Генриху и понизивъ голосъ.— Нужно принять мры, чтобы оно не попало въ руки фанатиковъ или женщинъ.

Карлъ произнесъ эти слова очень тихо, а между тмъ Генриху показалось, что за кроватью раздалось заглушенное гнвное восклицаніе. Должно-быть, какое-нибудь отверстіе, сдланное въ стн безъ вдома самого Карла, давало Екатерин возможность подслушать его предсмертныя распоряженія.

— Женщинъ?— спросилъ король Наваррскій, чтобы вызвать объясненіе.

— Да, Генрихъ,— отвтилъ Карлъ.— Моей матери очень бы хотлось быть регентшей до возвращенія Анжуйскаго изъ Польши. Но знай, что онъ не вернется.

— Какъ не вернется?— воскликнулъ Генрихъ, сердце котораго затрепетало отъ радости.

— Да, не вернется, — сказалъ Карлъ, — его подданные не дадутъ ему ухать.

— Но неужели же вы полагаете, братъ, что королева-мать не увдомила, его обо всемъ заране?

— То-есть, хотла увдомить, но Нансэ захватилъ курьера въ Шато-Тьерри и привезъ мн письмо, въ которомъ она извщаетъ сына, что я умираю. Я, съ своей стороны, тоже написалъ въ Варшаву. Мое письмо, безъ сомннія, дойдетъ туда и за братомъ будутъ слдить. Такимъ образомъ, Генрихъ, посл моей смерти французскій престолъ останется, по всей вроятности, свободнымъ.

За альковомъ снова послышалось восклицаніе, боле громкое, чмъ прежде.

‘Она, наврное, тамъ’, подумалъ Генрихъ.

Карлъ не слыхалъ ничего.

— Я умираю, — продолжалъ онъ,— не оставляя посл себя наслдника мужескаго пола.

Король на минуту остановился. Ему, повидимому, вспомнилось что-то пріятное, потому что лицо его просвтлло.

— Помнишь, Генрихъ, — сказалъ онъ, положивъ ему руку на плечо.— Помнишь бднаго ребенка, котораго я показывалъ теб разъ вечеромъ? Ты видлъ, какъ онъ спалъ въ своей шелковой колыбельк и ангелъ охранялъ его сонъ. Увы, Генрихъ! Этого ребенка они убьютъ!

— О, ваше величество!— воскликнулъ Генрихъ, на глазахъ котораго выступили слезы.— Клянусь Богомъ, я не оставлю этого ребенка и позабочусь объ его безопасности.

— Благодарю, благодарю тебя, Генрихъ!— сказалъ король съ жаромъ, совершенно несвойственнымъ его характеру, но понятнымъ въ такую минуту.— Я принимаю твое общаніе. Не длай его королемъ — тронъ, слава Богу, не принадлежитъ ему по праву рожденія,— сдлай его счастливымъ. Я оставлю ему независимое состояніе, а благородство, благородство сердца, передастъ ему мать. Для него было бы, пожалуй, лучше вступить въ духовное званіе: тогда его стали бы бояться меньше… О, мн кажется, я умеръ бы спокойне, если бы около меня были теперь ребенокъ и его мать, если бы я чувствовалъ его ласки и видлъ ея кроткое лицо!

— А разв нельзя привезти ихъ сюда, государь?

— Нтъ, нтъ, ихъ бы не выпустили отсюда! Вотъ какова участь королей, Генрихъ: они не могутъ ни жить ни умирать, какъ бы имъ хотлось. Но посл твоего общанія я чувствую себя спокойне.

Генрихъ задумался.

— Я, конечно, далъ вамъ общаніе, государь, — посл небольшой паузы сказалъ онъ, — но вопросъ въ томъ: удастся ли мн исполнить его?

— Что ты хочешь сказать?

— Вдь я самъ буду изгнанникомъ и меня будутъ преслдовать такъ же, какъ его, а пожалуй, и больше, потому что я мужчина, а онъ еще ребенокъ.

— Ты ошибаешься,— возразилъ Карлъ,— посл моей смерти ты будешь силенъ и могущественъ. Вотъ что дастъ теб силу и власть.

Съ этими словами умирающій вынулъ изъ-подъ подушки листъ пергамента и подалъ его Генриху.

— Возьми, — сказалъ онъ.

Генрихъ прочиталъ документъ, скрпленный королевскою печатью.

— Регентство… мн, государь?— воскликнулъ онъ, поблднвъ отъ радости.

— Да, ты будешь регентомъ до возвращенія герцога Анжуйскаго. А такъ какъ, по всей вроятности, онъ не вернется, то эта бумага дастъ теб не регентство, а тронъ.

— Мн… тронъ?— пробормоталъ Генрихъ.

— Да, теб, — отвтилъ Карлъ.— Ты одинъ достоинъ и, главное, способенъ управлять этими развратными щеголями, этими потерянными женщинами, живущими кровью и слезами. Мой братъ Алансонскій измнникъ — онъ будетъ измнникомъ для всякаго. Оставь его въ тюрьм, гд онъ заключенъ не моему приказанію. Моя мать захочетъ убить тебя — отправь ее въ ссылку. Мой братъ Анжуйскій черезъ три-четыре мсяца, можетъ-быть, черезъ годъ удетъ изъ Варшавы и явится оспаривать у тебя престолъ. Покажи ему тогда папскую грамоту. Я устроилъ это дло съ помощью моего посланника, герцога Неверскаго, и ты скоро получишь грамоту.

— О, мой король!

— Бойся только одного, Генрихъ, — междоусобной войны, Такъ какъ ты принялъ католичество, то теб нетрудно избжать ее: гугенотская партія можетъ быть сильна только въ томъ случа, если ты сдлаешься ея главою, Кондэ же будетъ не въ силахъ бороться съ тобой. Король французскій долженъ быть королемъ католиковъ, а не гугенотовъ, такъ какъ онъ долженъ быть королемъ большинства. Говорятъ, что я чувствую угрызенія совсти изъ-за Вароломеевской ночи, сомннія — да, но не угрызенія. Говорятъ, что изъ всхъ моихъ поръ выходитъ кровь гугенотовъ. А я знаю, что изъ меня выходитъ не кровь, а мышьякъ.

— О, государь, что такое говорите вы?

— Ничего. Если моя смерть должна быть отмщена, то за нее отмститъ только Богъ. Я оставляю теб хорошій парламентъ, испытанную армію. Опирайся на парламентъ и на армію, когда теб придется бороться съ твоими единственными врагами: моей матерью и герцогомъ Алансонскимъ.

Въ это время въ сняхъ послышался звонъ оружія и военная команда.

— Я погибъ!— пробормоталъ Генрихъ.

— Ты боишься? Колеблешься?— съ безпокойствомъ спросилъ Карлъ.

— Я? Нтъ, я не боюсь, ваше величество,— отвтилъ Генрихъ, — нтъ, я не колеблюсь. Я согласенъ.

Карлъ пожалъ ему руку. Въ это время въ спальню вошла кормилица съ чашкой питья, которое она приготовляла въ сосдней комнат, не обращая вниманія на то, что за три шага отъ нея ршалась судьба Франціи.

— Позови мою мать, добрая кормилица,— сказалъ король,— и распорядись, чтобы ко мн позвали герцога Алансонскаго.

XXXIV.
Король умеръ: да здравствуетъ король!

Екатерина и герцогъ Алансонскій, поблднвъ отъ ужаса и дрожа отъ ярости, вошли въ спальню короля. Генрихъ не ошибся. Екатерина, дйствительно, слышала весь разговоръ и передала его вкратц Франсуа.

Генрихъ стоялъ у изголовья Карла.

Король объявилъ матери и брату свою волю.

— Если бы у меня былъ сынъ,— сказалъ онъ,— то я назначилъ бы регентшей васъ, матушка, не будь васъ, регентомъ сдлался бы король польскій, а не будь короля польскаго — мой братъ Франсуа. Но у меня нтъ сына, и престолъ посл моей смерти переходитъ къ моему брату, герцогу Анжуйскому, который находится въ отсутствіи. Такъ какъ онъ раньше или позже явится и станетъ требовать этого престола, то я не желаю, чтобы онъ нашелъ на своемъ мст человка, который могъ бы, обладая почти равными съ нимъ правами, оспаривать его права и, такимъ образомъ, подвергнуть государство ужасамъ междоусобной войны. Вотъ почему не назначаю я васъ регентшей, матушка. Вамъ въ такомъ случа пришлось бы выбирать между вашими двумя сыновьями, и это было бы тяжело для вашего материнскаго сердца. По той же причин не длаю я регентомъ и моего брата Франсуа, который могъ бы сказать королю польскому: ‘Вдь ты и безъ того король. Зачмъ же ты оставилъ свой престолъ?’ Нтъ, я ршилъ назначить регентомъ такого человка который взялъ бы корону только на храненіе, чтобъ имть ее подъ рукой, а не носить ее на голов. Поклонитесь ему, матушка, поклонись ему, братъ. Этотъ регентъ — король Наваррскій.

И полнымъ величія жестомъ король привтствовалъ Генриха.

Екатерина и герцогъ Алансонскій сдлали движеніе — что-то среднее между нервнымъ вздрагиваніемъ и поклономъ.

— Возьмите этотъ документъ, г. регентъ, — сказалъ Карлъ королю Наваррскому.— Онъ уполномочиваетъ васъ до возвращенія короля польскаго командовать арміями, хранить ключи)т казны и даетъ вамъ вс права и всю власть короля.

Екатерина пожирала Генриха взглядомъ. Франсуа такъ дрожалъ, что едва могъ держаться на ногахъ. Но твердость одной и слабость другого, вмсто того, чтобы успокоить Генриха, указали ему на опасность грозную, неминуемую.

Тмъ не мене, сдлавъ надъ собой страшное усиліе и преодолвъ страхъ, онъ взялъ свертокъ изъ рукъ короля, а потомъ выпрямился во весь ростъ и устремилъ на Екатерину и Франсуа взглядъ, какъ бы говорившій:

— Берегитесь, я вашъ господинъ!

Екатерина поняла этотъ взглядъ.

— Нтъ, нтъ, никогда!— воскликнула она.— Никогда мой родъ не склонитъ головы передъ чужимъ родомъ. Никогда не будетъ царствовать во Франціи Бурбонъ, пока есть хоть одинъ Валуа!

— Матушка, матушка!— воскликнулъ Карлъ, приподнимаясь на окровавленной постели.— Берегитесь, я еще король. Положимъ, я буду имъ очень недолго — я знаю это и самъ. Но вдь не много времени нужно, чтобы отдать приказъ,— не много, чтобы наказать убійцъ и отравителей!

— Такъ и отдавай этотъ приказъ, если осмлишься!— сказала Екатерина.— А я пойду отдавать свои приказанія. Идемъ, Франсуа!

И она торопливо вышла, увлекая за собой герцога Алансонскаго.

— Нансэ!— крикнулъ король.— Нансэ, сюда!.. Я хочу… я приказываю… арестуйте мою мать, арестуйте моего брата… арестуйте…

Кровь хлынула изъ рта короля въ то время, какъ Нансэ отворялъ дверь, Карлъ захриплъ и, задыхаясь, упалъ на подушки.

Нансэ слышалъ только, какъ король позвалъ его, послдовавшія затмъ приказанія тотъ отдалъ такимъ слабымъ голосомъ, что капитанъ не разслышалъ ихъ.

— Встаньте около двери,— сказалъ Генрихъ,— и не впускайте никого.

Нансэ поклонился и вышелъ.

Генрихъ перевелъ глаза на безжизненное тло Карла, котораго можно было бы принять за мертваго, если бы слабое дыханіе не колебало кровавой пны, выступившей у него на губахъ.

Генрихъ долго смотрлъ на него, а потомъ прошепталъ:

— Наступила ршительная минута. Что длать: царствовать или жить?

Въ эту минуту занавсъ алькова приподнялся, изъ-за него показалось блдное лицо и среди мертвой тишины королевской спальни прозвучалъ голосъ.

— Живите!— сказалъ онъ.

— Ренэ?— воскликнулъ Генрихъ.

— Точно такъ, ваше величество.

— Значитъ, твое предсказаніе неврно? Я не буду королемъ?— воскликнулъ Генрихъ.

— Нтъ, будете, ваше величество, но часъ еще не насталъ.

— Почему ты знаешь это? Объяснись!

— Слушайте и нагнитесь ко мн.

Генрихъ нагнулся надъ тломъ Карла, Ренэ, съ своей стороны, тоже нагнулся. Ихъ раздляла только ширина кровати. Между ними лежало неподвижное и безжизненное тло умирающаго короля.

— Слушайте,— повторилъ Ренэ.— Королева-мать привела меня сюда, чтобы погубить васъ. Но я предпочитаю служить вамъ, потому что врю въ вашъ гороскопъ и потому что это выгодно и для моей души и для тла.

— Можетъ-быть, ты и это говоришь мн по приказанію королевы-матери?— недоврчиво спросилъ Генрихъ.

— Нтъ, ваше величество, — отвтилъ Ренэ.— Я сейчасъ доврю вамъ одну тайну.

Онъ нагнулся еще больше. Генрихъ послдовалъ его примру, и теперь ихъ головы почти касались. Въ этомъ разговор между двумя людьми, склонявшимися надъ тломъ умирающаго, было что-то до такой степени мрачное и зловщее, что у суеврнаго флорентинца волосы поднялись дыбомъ, а на лиц Генриха выступилъ потъ.

— Эту тайну знаю только я одинъ, — сказалъ Ренэ.— Я открою вамъ ее, если вы поклянетесь надъ этимъ умирающимъ, что простите мн смерть вашей матери.

— Клянусь!— сказалъ Генрихъ, поднявъ правую руку надъ головой короля.

— Такъ знайте же, ваше величество, что король польскій скоро прідетъ.

— Нтъ, ты ошибаешься,— сказалъ Генрихъ,— король Карлъ веллъ задержать посланнаго къ нему курьера.

— Да, одного, но королева-мать отправила изъ предосторожности трехъ курьеровъ по тремъ разнымъ дорогамъ.

— О, я несчастный!— воскликнулъ Генрихъ.

— Гонецъ прибылъ сегодня изъ Варшавы. Король выхалъ вслдъ за нимъ и никому не пришло въ голову помшать его отъзду, потому что въ Варшав еще не знали о болзни короля. Посланный только на нсколько часовъ опередилъ Генриха Анжуйскаго.

— Ахъ, если бы въ моемъ распоряженіи было хоть восемь дней!— сказалъ Генрихъ.

— Да, но у васъ нтъ и восьми часовъ. Васъ хотятъ убить — не посмотрятъ даже на то, что вы въ комнат короля.

— Король еще не умеръ.

Ренэ пристально взглянулъ на Карла.

— Онъ умретъ черезъ десять минутъ. Значить, вамъ остается жить всего десять минут, а можетъ-быть, и меньше.

— Но что же длать?

— Бжать, не теряя ни минуты, ни секунды.

— Но какъ же я убгу? Если они ждутъ меня въ передней, то убьютъ меня, какъ только я войду туда.

— Я помогу вамъ. Не забудьте, что ради вашего спасенія я рискую всмъ.

— Будь покоенъ.

— Идите за мной этимъ потайнымъ ходомъ, я проведу васъ до подземнаго выхода изъ крпости. Потомъ, чтобы дать вамъ время ухать, я скажу королев-матери, что вы сейчасъ придете. Подумаютъ, что вы сами открыли потайной ходъ и. воспользовались имъ для бгства… Пойдемте же, пойдемте скоре!

Генрихъ нагнулся и поцловалъ Карла въ лобъ.

— Прощай, братъ!— сказалъ онъ.— Я не забуду, что ты желалъ передъ смертью сдлать меня своимъ наслдникомъ. Я не забуду, что ты въ свои послднія минуты хотлъ сдлать меня королемъ. Умирай съ миромъ! Именемъ моихъ братьевъ я прощаю теб пролитую кровь!

— Скоре, скоре!— сказалъ Ренэ.— Онъ приходитъ въ себя. Уходите прежде, чмъ онъ откроетъ глаза!

— Кормилица!— пробормоталъ Карлъ.— Кормилица!

Генрихъ схватилъ лежавшую у изголовья шпагу короля, теперь уже ненужную ему, спряталъ на грудь документъ, длавшій его регентомъ, поцловалъ еще разъ Карла въ лобъ, обошелъ кругомъ кровати и бросился въ дверь, которая тотчасъ же затворилась за нимъ.

— Кормилица!— крикнулъ король на этотъ разъ уже громче.— Кормилица!

Добрая женщина прибжала на его зовъ.

— Что такое? Что теб нужно, мой Шарло?— спросила она.

— Кормилица,— сказалъ король,— должно-быть, что-то случилось, пока я спалъ. Я вижу ослпительный свтъ, я вижу Самого Господа Бога… Я вижу Христа и Пресвятую Дву Марію… Они просятъ, Они молятъ за меня Бога… И Бсемоущій Господь прощаетъ меня… Онъ зоветъ меня… О, Боже, Боже! Прости меня по Своему милосердію!.. Забудь преступленія короля и помни только о страданіяхъ человка… Боже, вотъ я!..

И Карлъ упалъ холодный и неподвижный на руки кормилицы.

Между тмъ солдаты, по приказанію Екатерины, заняли коридоръ, которымъ обыкновенно ходили вс и которымъ долженъ былъ пройти король Наваррскій. А въ это время Генрихъ, слдуя за Ренэ по потайному ходу, вышелъ изъ крпости, вскочилъ на ожидавшую его лошадь и понесся въ ту сторону, гд, какъ онъ зналъ, ждетъ де-Муи.

Услыхавъ стукъ копытъ его лошади, гулко раздававшійся по мостовой, нсколько часовыхъ обернулись и закричали:

— Онъ бжитъ! Бжитъ!

— Кто?— спросила королева-мать, подходя къ окну.

— Король Генрихъ… король Наваррскій!— отвтили часовые.

— Стрляйте въ него!— воскликнула Екатерина.

Часовые прицлились, но Генрихъ былъ уже далеко

— Онъ бжитъ, — прошепталъ герцогъ Алансонскій, — значитъ, я король!

Но въ эту самую минуту, когда Франсуа и мать его еще не успли отойти отъ окна, подъемный мостъ затрещалъ подъ копытами лошадей, послышался звонъ оружія, громкіе голоса, и молодой человкъ, держа шляпу въ рук, въхалъ на дворъ и крикнулъ: ‘Франція!’ За нимъ слдовали четыре всадника, покрытые, какъ и онъ, потомъ и пылью.

— Мой сынъ!— воскликнула Екатерина, протягивая къ нему руки изъ окна.

— Матушка!— сказалъ молодой человкъ, соскочивъ съ лошади.

— Мой братъ Анжуйскій!— съ ужасомъ проговорилъ Франсуа, отшатнувшись отъ окна.

— Я опоздалъ?— спросилъ у матери Генрихъ Анжуйскій.

— Нтъ, ты пріхалъ какъ разъ во-время,— отвтила она.— Самъ Богъ не могъ бы привести тебя сюда боле кстати. Смотри и слушай!

Капитанъ Нансэ вышелъ на балконъ королевской спальни.

Вс глаза обратились на него.

У него въ рукахъ была трость. Онъ разломилъ ее пополамъ и раздвинулъ руки, держа въ каждой изъ нихъ по обломку.

— Король Карлъ IX умеръ! Король Карлъ IX умеръ! Король Карлъ IX умеръ!— воскликнулъ онъ, бросивъ оба обломка трости.

— Да здравствуетъ король Генрихъ III!— воскликнула Екатерина, набожно перекрестившись.

И вс присутствующіе повторили этотъ крикъ, вс, кром герцога Франсуа.

— А, она одурачила меня!— прошепталъ онъ.— Я побдила!— воскликнула Екатерина, — и этотъ ненавистный беарнецъ не будетъ царствовать!

XXXV.
Эпилогъ.

Прошелъ годъ со смерти Карла IX.

Король Генрихъ III, благополучно царствующій милостью Божіей и своей матери Екатерины, отправился съ торжественной процессіей, совершаемой въ честь Клерійской Божіей Матери. Онъ пошелъ пшкомъ вмст съ королевой, своей женой, и всмъ дворомъ.

Генрихъ III могъ доставлять себ эти маленькія развлеченія, такъ какъ никакихъ серьезныхъ заботъ не было у него въ это время. Король Наваррскій жилъ въ Наварр, куда ему уже такъ давно хотлось ухать, и, по слухамъ, былъ очень занятъ одной красивой двушкой изъ рода Монморанси, которую называлъ ‘la Fosseuse’. Маргарита жила съ нимъ, грустная и мрачная. И только въ своихъ прекрасныхъ горахъ находила она если не забвеніе, то облегченіе отъ двухъ главнйшихъ золъ жизни: одиночества и смерти.

Въ Париж все было спокойно. Королева-мать, ставшая настоящей регентшей съ тхъ поръ, какъ ея любимый сынъ Генрихъ сдлался королемъ, жила то въ Лувр, то въ Суассонскомъ отел.

Екатерина ничего не знала о маленькихъ измнахъ Ренэ и онъ снова вошелъ къ ней въ милость посл ложнаго свидтельства, которое далъ по длу ла-Моля и Коконна.

Разъ вечеромъ, когда она вмст съ нимъ была занята наблюденіемъ надъ звздами, ей доложили, что какой-то человкъ, которому нужно сообщить ей важное извстіе, ждетъ ее въ молельн.

Екатерина торопливо отправилась туда и увидала Морвеля.

— Онъ здсь!— воскликнулъ бывшій начальникъ петардщиковъ, не дождавшись, вопреки правиламъ этикета, чтобы Екатерина первая заговорила съ нимъ.

— Кто онъ?— спросила королева.

— Кто же, какъ не король Наваррскій, ваше величество!

— Здсь?— сказала Екатерина.— Здсь… онъ… Генрихъ? А зачмъ онъ явился сюда?

— Повидимому, только для того, чтобы повидаться съ баронессой де-Совъ, но весьма вроятно, что онъ пріхалъ съ цлью составить заговоръ противъ короля.

— Почему вы знаете, что онъ здсь?

— Вчера я видлъ, какъ онъ входилъ въ одинъ домъ, а черезъ минуту туда же вошла баронесса де-Совъ.

— Дйствительно ли это былъ Генрихъ?

— Я сторожилъ около дома большую часть ночи и видлъ, какъ въ три часа утра любовники вышли оттуда. Король проводилъ баронессу до воротъ Лувра, а потомъ повернулъ назадъ и, напвая что-то, пошелъ такъ непринужденно, какъ будто былъ у себя, въ горахъ.

— Куда онъ пошелъ?

— На улицу Арбръ-Секъ, въ гостиницу ‘Прекрасной Звзды’.

— Ты хорошо разсмотрлъ его?

— Отлично.

— И ты полагаешь, что они сойдутся и сегодня и останутся тамъ, какъ и въ прошлую ночь, до трехъ часовъ утра?

— Это весьма вроятно.

— Гд этотъ домъ?

— На улиц Croix-des-Petits-Champs, близъ Сентъ-Оноре.

— Хорошо,— сказала Екатерина.— Баронъ де-Совъ не знаетъ вашего почерка?

— Нтъ.

— Садитесь и пишите.

Морвель слъ и взялъ перо.

— Я готовъ, ваше величество, — сказалъ онъ.

Екатерина продиктовала:

‘Въ то время, какъ баронъ де-Совъ находится по дламъ службы въ Лувр, баронесса видится, съ однимъ изъ его друзей въ дом на улиц la-Croix-des-Petits-Champs, близъ Сентъ-Оноре. Баронъ де-Совъ узнаетъ домъ по красному кресту на стн’.

— Все?— спросилъ Морвель.

— Напишите еще копію съ этого письма, — сказала Екатерина.

Морвель машинально повиновался.

— Теперь, — продолжала королева, — отправьте одно изъ этихъ писемъ барону съ какимъ-нибудь посланнымъ половче и велите этому посланному бросить другое въ коридор Лувра.

— Я не понимаю, — сказалъ Морвель.

Екатерина пожала плечами.

— Вы не понимаете, что, получивъ такое письмо, мужъ разсердится?

— Какъ кажется, ваше величество,— возразилъ Морвель,— онъ не особенно сердился въ то время, какъ король Наваррскій жилъ здсь?

— Что можно простить королю, не всегда прощаютъ простому дворянину. Впрочемъ, если онъ не разсердится, вы сами разсердитесь за него.

— Я?

— Конечно. Вы возьмете съ собою четырехъ человкъ, если нужно — шестерыхъ, наднете маски, выломаете двери, какъ будто васъ послалъ баронъ, застигнете влюбленныхъ врасплохъ и именемъ короля пустите въ дло оружіе. На другой день брошенную въ коридор Лувра записку найдетъ какая-нибудь милосердная душа и разболтаетъ о ней, благодаря чему вс придутъ къ заключенію, что отомстилъ мужъ, А когда узнаютъ, что любовникомъ баронессы былъ король Наваррскій, смерть его, конечно, припишутъ не злому умыслу, а простой случайности. Кто же могъ ожидать, что онъ здсь? Вдь вс были вполн уврены, что онъ въ По.

Морвель съ восхищеніемъ взглянулъ на Екатерину, поклонился и вышелъ.

Въ то время, какъ онъ выходилъ изъ Суассонскаго отеля, баронесса де-Совъ входила въ домикъ на Croix des Petits Champs.

Генрихъ ждалъ ее около полуотворенной двери.

— Никто не слдилъ за вами?— спросилъ онъ, поднимаясь съ нею по лстниц.

— Нтъ, по крайней мр, я не замтила,— отвтила Шарлотта.

— А мн показалось, что за мной слдили и не только сегодня ночью, но и вчера вечеромъ.

— О, Боже! Вы пугаете меня, государь!— воскликнула Шарлотта.— Если воспоминаніе о старинной дружб и желаніе доставить мн удовольствіе принесутъ вамъ несчастіе, я никогда не утшусь!

— Будьте покойны, моя дорогая, — сказалъ король.— Трое вооруженныхъ людей стоятъ около этого дома насторож.

— Трое? Но вдь это очень мало, ваше величество.

— Вполн достаточно, когда эти люди — де-Муи, Сокуръ и Бартелеми.

— Разв де-Муи вмст съ вами въ Париж? Значитъ, и что, какъ васъ, безумно любить какая-нибудь женщина?

— Нтъ, но у него есть врагъ, котораго онъ поклялся убить. Только ненависть, моя дорогая, заставляетъ длать такія же глупости, какъ и любовь.

— Благодарю васъ, ваше величество.

— О, я говорю не о настоящихъ глупостяхъ, — сказалъ Генрихъ,— а о прошедшихъ и будущихъ. Но не стоитъ говорить объ этомъ: намъ нельзя терять времени.

— Итакъ, вы все-таки узжаете?

— Да, сегодня ночью.

— Значитъ, вы покончили вс дла, для которыхъ вернулись въ Парижъ?

— Я вернулся для васъ одной.

— Льстецъ!

— Ventre-saint-gris! я говорю правду, моя дорогая. Но бросимъ этотъ разговоръ. У меня осталось только два-три часа быть счастливымъ, а затмъ — вчная разлука!

— Ахъ, государь, вчна одна моя любовь!

Де-Муи и два его товарища, дйствительно, какъговорилъ король Наваррскій, сторожили около дома.

Было ршено, что Генрихъ выйдетъ изъ него въ полночь, а не въ три часа утра, что затмъ проводятъ, какъ и наканун, баронессу де-Совъ въ Лувръ, а оттуда отправятся на улицу Серизе, гд жилъ Морвель. Только сегодня узналъ де-Муи наврное, въ какомъ дом живетъ его врагъ.

Уже почти часъ стояли гугеноты около дома, какъ вдругъ шестеро мужчинъ подошли къ нему. Одинъ изъ нихъ держался на нсколько шаговъ впереди остальныхъ. Подойдя къ домику, онъ вынулъ связку ключей и сталъ пробовать, не подойдетъ ли какой-нибудь изъ нихъ къ замку входной двери.

Де-Муи, стоявшій въ ниш сосдней двери, бросился къ этому человку и схватилъ его за руку.

— Стойте!— воскликнулъ онъ.— Сюда нельзя входить!

Незнакомецъ отскочилъ назадъ и въ это время шляпа свалилась у него съ головы.

— Де-Муи де-Сенъ-Фаль!— воскликнулъ онъ.

— Морвель!— закричалъ гугенотъ, обнажая шпагу.— Я искалъ тебя, а ты самъ пришелъ ко мн. Благодарю!

Но, несмотря на охватившій его гнвъ, онъ не забылъ о Генрих и, обернувшись къ окну, свистнулъ, какъ свистятъ беарнскіе пастухи, а затмъ бросился на Морвеля.

Тотъ усплъ выхватить изъ-за пояса пистолетъ и выстрлить. Но де-Муи отскочилъ въ сторону, и пуля пролетла, не задвъ его.

— Теперь моя очередь!— воскликнулъ онъ.

И онъ нанесъ Морвелю ударъ съ такой силой, что шпага, попавъ въ кожаный поясъ, пробила его и вонзилась въ тло.

Убійца почувствовалъ страшную боль и такъ дико вскрикнулъ, что сопровождавшіе его солдаты сочли его раненымъ на смерть и въ ужас бросились къ улиц Сентъ-Оноре.

Морвель не отличался храбростью. Видя, что его люди разбжались, и имя передъ собой такого противника, какъ де-Муи, онъ тоже обратился въ бгство и кинулся за солдатами, крича: ‘Помогите!’

Де-Муи, Сокуръ и Бартелеми бросились за ними въ погоню.

Когда они свернули на улицу Гренеллъ, съ намреніемъ пересчь бглецамъ дорогу, въ первомъ этаж дома вдругъ отворилось окно и какой-то человкъ выскочилъ оттуда на влажную отъ только что выпавшаго дождя землю.

Это былъ Генрихъ.

Свистъ де-Муи предупредилъ его объ опасности, а выстрлъ изъ пистолета сказалъ ему, что опасность серьезная. Вотъ потому-то онъ и бросился на помощь друзьямъ.

Пылкій, сильный, онъ побжалъ за ними, держа шпагу въ рук.

Въ эту минуту раздался крикъ около заставы сержантовъ и этотъ крикъ указалъ ему дорогу.

Кричалъ Морвель. Де-Муи настигалъ его и онъ снова звалъ на помощь своихъ растерявшихся отъ страха людей.

Ему оставалось или обернуться и обороняться, или же позволить заколоть себя сзади.

Морвель обернулся, увидалъ направленное на него оружіе врага и поспшилъ предупредить его, но его шпага прорзала только шарфъ де-Муи. Тутъ напалъ въ свою очередь и снова ранилъ де-Морвеля, такъ что кровь хлынула у него двойной струей изъ двойной раны.

— А, попался!— воскликнулъ Генрихъ, подбгая.— Ну, де-Муи, еще!

Ободрять де-Муи было совершенно лишнее.

Онъ опять бросился на Морвеля, но тотъ прижавъ, лвой рукой рану, въ отчаяніи снова пустился бжать.

— Убей его! Убей скоре!— закричалъ Генрихъ.— Его солдаты остановились.

Съ трудомъ переводя дыханіе, покрытый потомъ, Морвель упалъ отъ изнуренія, но онъ тотчасъ же приподнялся и, вставъ на колно, направилъ на де-Муи острее своей шпаги.

— Товарищи!— закричалъ онъ.— Ихъ только двое! Стрляйте, стрляйте въ нихъ!

На самомъ дл, Сокуръ и Бартелеми, погнавшись за двумя солдатами, которые побжали по улиц де-Пули, отдлились отъ своихъ, такъ что король и де-Муи остались только вдвоемъ противъ четверыхъ.

— Стрляйте!— продолжалъ кричать Морвель, и одинъ изъ солдатъ уже собирался исполнить его приказаніе.

— Да, но сначала умри, предатель!— воскликнулъ де-Муи.— Умри, негодяй, умри, проклятый убійца!

И, схвативъ одной рукой шпагу де-Муи съ такой силой нанесъ ему ударъ въ грудь другой рукой, что пригвоздилъ его къ земл.

— Берегись! берегись!— крикнулъ Генрихъ.

Де-Муи отскочилъ назадъ, оставивъ свою шпагу въ груди Морвеля. С/лдатъ прицлился, готовясь выстрлить въ него, но Генрихънанесъ ему такую тяжелую рану, что тотъ, вскрикнувъ, упалъ около Морвеля.

Остальные два солдата убжали.

— Идемъ, де-Муи! Идемъ скоре!— воскликнулъ Генрихъ.— Не будемъ терять ни минуты. Если насъ узнаютъ, мы пропали!

— Погодите, государь! Неужели вы думаете, что я оставлю мою шпагу въ тл этого негодяя?

Де-Муи подошелъ къ неподвижно лежащему Морвелю. Но только что усплъ онъ дотронуться до эфеса своей шпаги, какъ Морвель привсталъ, держа пистолетъ, упавшій изъ рукъ солдата, и въ упоръ выстрлилъ въ де-Муи.

Пуля попала молодому гугеноту въ грудь, и онъ упалъ, даже не вскрикнувъ: онъ былъ убитъ наповалъ.

Генрихъ бросился на Морвеля, но тотъ тоже упалъ, и шпага короля проколола уже трупъ.

На шумъ сошлось много народу и каждую минуту могъ прійти ночной караулъ. Генрихъ оглядлъ привлеченныхъ шумомъ любопытныхъ, ища между ними знакомаго лица, и вдругъ вскрикнулъ отъ радости.

Онъ увидалъ метра ла-Гурьера.

Такъ какъ стычка происходила около креста Трагуаръ, то-есть напротивъ улицы Арбръ-Секъ, то достойный трактирщикъ, угрюмый характеръ котораго сталъ еще угрюме посл смерти его любимыхъ постителей, ла-Моля и Коконна, тоже вышелъ изъ дому. Онъ въ это время приготовлялъ ужинъ королю Наваррскому, но, услыхавъ шумъ и крики, не выдержалъ, бросилъ свои кастрюли и выбжалъ на улицу.

— Любезный ла-Гурьеръ, — сказалъ король Наваррскій, — поручаю вамъ де-Муи, хоть боюсь, что ему ужъ нельзя помочь. Унесите его къ себ и, если онъ еще живъ, не жалйте денегъ — вотъ мой кошелекъ. А того, другого, не троньте. Пусть онъ остается здсь и сгніетъ какъ собака!

— А вы сами? — спросилъ ла-Гурьръ.

— Мн еще нужно проститься кое съ кмъ. Черезъ десять минуть я буду у васъ, держите наготов моихъ лошадей.

И Генрихъ побжалъ къ маленькому домику на улик la Croix-des-Petits-Champs, но въ конц улицы де-Гренель онъ въ ужас остановился.

Толпа народа стояла около двери домика.

— Что такое случилось тутъ? — спросилъ ГеЛихъ.

— Большое несчастье, сударь, — отвтилъ человкъ, къ которому онъ обратился.— Тутъ смертельно ранена красивая молодая дама. Мужъ нанесъ ей два удара кинжаломъ. Его извстили запискою, что она здсь съ своимъ любовникомъ.

— Гд же мужъ? — спросилъ Генрихъ.

— Онъ бжалъ.

— А жена? Умерла?

— Нтъ еще. Но, слава Богу, ей не миновать смерти.

— О, — воскликнулъ Генрихъ, — я проклятъ!

И онъ вбжалъ въ домъ.

Комната была полна народомъ. Вс тснились около постели, на которой лежала бдная Шарлотта съ двумя ранами въ груди. Мужъ ея, скрывавшій два года свою ревность къ Генриху, воспользовался этимъ случаемъ, чтобы отмстить жен.

— Шарлотта! Шарлотта! — воскликнулъ Генрихъ, растолкавъ толпу и опустившись на колни передъ умирающей.

Шарлотта открыла свои прелестные глаза, уже затуманенные смертью. Съ громкимъ крикомъ, отъ котораго изъ обихъ ея ранъ хлынула кровь, она сдлала усиліе, стараясь приподняться.

— О, я знала, — воскликнула она,что не могу умереть, не увидавъ его еще разъ!

И на самомъ дл, Шарлотта какъ будто ждала только этой минуты, чтобы отдать Генриху душу, которая такъ горячо любила его. Прижавъ губы къ его лбу, она прошептала въ послдній разъ: ‘Я люблю тебя!’ и упала мертвая.

Генрихъ не могъ оставаться здсь дольше — это было бы гибелью для него. Онъ выхватилъ кинжалъ, отрзалъ локонъ чудныхъ блокурыхъ волосъ и вышелъ, рыдая, среди рыданій присутствующихъ.

— Дружба, любовь,—вн себя воскликнулъ онъ,—все измняетъ мн, всего лишаюсь я сразу!

— Да, государь, — шепнулъ ему человкъ, вышедшій изъ толпы любопытныхъ, собравшихся около дома, и послдовавшій за королемъ.— Да, но у васъ остается престолъ.

— Ренэ?— воскликнулъ Генрихъ.

— Да, ваше величество, Ренэ, охраняющій васъ. Этотъ негодяй назвалъ васъ передъ смертью. Теперь знаютъ, что вы въ Париж, и васъ разыскиваютъ. Бгите, бгите скорй!

— И ты говоришь, что я буду королемъ Ренэ? Я — бглецъ?

— Посмотрите, ваше величество,— сказалъ Ренэ, показывая королю на блестящую звзду, которая только что показалась изъ-за темнаго облака.— Не я говорю вамъ это, а она.

Генрихъ вдохнулъ и исчезъ въ темнот.

Конецъ.

Королева Марго.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I.Латынь герцога Гиза.

II.Спальня королевы Наваррской.

III.Король-поэтъ.

IV.Вечеръ 24 августа 1572 года.

V.О добродтели вообще и о Лувр въ частности.

VI.Уплаченный долгъ.

VII.Ночь 24 августа 1572 года.

VIII.Бойня.

IX.Убійцы.

X.Смерть, месса или Бастилія.

XI.Боярышникъ на кладбищ des Innocents.

XII.Признанія.

XIII.Какъ иногда ключи отпираютъ совс&#1123,мъ не т двери, для которыхъ они сдланы.

XIV.Вторая брачная ночь.

XV.Женщина всегда достигнетъ желаемаго.

XVI.Отъ трупа врага всегда пахнетъ хорошо.

XVII.Коллега Амбруаза Парэ.

XVIII.Выходцы съ того свта.

XIX.Жилище Ренэ, парфюмера королевы-матери.

XX.Черныя куры.

XXI.Комнаты баронессы де-Совъ.

XXII.Вы будете королемъ!

XXIII.Новообращенный.

XXIV.Улица Тизонъ и улица Клошъ Персе.

XXV.Вишневый плащъ.

XXVI.Маргарита.

XXVII.Десница Божья.

XXVIII.Письмо изъ Рима.

XXIX.Отъздъ.

XXX.Морвель.

XXXI.Охота.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I.Братья.

II.Благодарность короля Карла IX.

III.Богъ располагаетъ.

IV.Ночь королей.

V.Анаграмма.

V.Возвращеніе въ Лувръ.

VII.Приговоръ.

VIII.Планы мщенія.

IX.Атриды.

X.Гороскопъ.

XI.Порученіе.

XII.Послы.

XIII.Орестъ и Пиладъ.

XIV.Оршонъ.

XV.Гостиница ‘Прекрасной Звзды’.

XVI.Де-Муи де-Сенъ-Фаль.

XVII.Дв головы для одной короны.

XVIII.Книга о соколиной охот.

XIX.Соколиная охота.

XX.Павильонъ Франциска I.

XXI.Допросъ.

XXII.Актсонъ.

XXIII.Венсенскій замокъ.

XXIV.Восковая фигура.

XXV.Невидимые щиты.

XXVI.Судьи.

XXVII.‘Испанскіе сапоги’.

XXVIILЦерковь.

XXIX.Гревская площадь.

XXX.Башня позорнаго столба.

XXXI.Кровавый потъ.

XXXII.Венсенская башня.

XXXIII.Регентство.

XXXIV.Король умеръ: да здравствуетъ король!

XXXV.Эпилогъ.

Читайте также:

I.
Латынь герцога Гиза.

II.
Спальня королевы Наваррской.

III.
Король-поэтъ.

IV.
Вечеръ 24 августа 1572 года.

V.
О добродтели вообще и о Лувр въ частности.

VI.
Уплаченный долгъ.

VII.
Ночь 24 августа 1572 года.

VIII.
Бойня.

IX.
Убійцы.

X.
Смерть, месса или Бастилія.

XI.
Боярышникъ на кладбищ des Innocents.

XII.
Признанія.

XIII.
Какъ иногда ключи отпираютъ совс&#1123,мъ не т двери, для которыхъ они сдланы.

XIV.
Вторая брачная ночь.

XV.
Женщина всегда достигнетъ желаемаго.

XVI.
Отъ трупа врага всегда пахнетъ хорошо.

XVII.
Коллега Амбруаза Парэ.

XVIII.
Выходцы съ того свта.

XIX.
Жилище Ренэ, парфюмера королевы-матери.

XX.
Черныя куры.

XXI.
Комнаты баронессы де-Совъ.

XXII.
Вы будете королемъ!

XXIII.
Новообращенный.

XXIV.
Улица Тизонъ и улица Клошъ Персе.

XXV.
Вишневый плащъ.

XXVI.
Маргарита.

XXVII.
Десница Божья.

XXVIII.
Письмо изъ Рима.

XXIX.
Отъздъ.

XXX.
Морвель.

XXXI.
Охота.

I.
Братья.

II.
Благодарность короля Карла IX.

III.
Богъ располагаетъ.

IV.
Ночь королей.

V.
Анаграмма.

V.
Возвращеніе въ Лувръ.

VII.
Приговоръ.

VIII.
Планы мщенія.

IX.
Атриды.

X.
Гороскопъ.

XI.
Порученіе.

XII.
Послы.

XIII.
Орестъ и Пиладъ.

XIV.
Оршонъ.

XV.
Гостиница ‘Прекрасной Звзды’.

XVI.
Де-Муи де-Сенъ-Фаль.

XVII.
Дв головы для одной короны.

XVIII.
Книга о соколиной охот.

XIX.
Соколиная охота.

XX.
Павильонъ Франциска I.

XXI.
Допросъ.

XXII.
Актсонъ.

XXIII.
Венсенскій замокъ.

XXIV.
Восковая фигура.

XXV.
Невидимые щиты.

XXVI.
Судьи.

XXVII.
‘Испанскіе сапоги’.

XXVIIL
Церковь.

XXIX.
Гревская площадь.

XXX.
Башня позорнаго столба.

XXXI.
Кровавый потъ.

XXXII.
Венсенская башня.

XXXIII.
Регентство.

XXXIV.
Король умеръ: да здравствуетъ король!

XXXV.
Эпилогъ.