КОРОЛЕВА МАРГО.
КОРОЛЕВА МАРГО.
Романъ Александра Дюма.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
I.
Латинь герцога Гиза.
I.
Латинь герцога Гиза.
II.
Комната королевы наваррской.
II.
Комната королевы наваррской.
Королева Марго, Дюма Александр, Год: 1845
Время на прочтение: 486 минут(ы)
Въ понедльникъ 18-го августа 1572 года въ Лувр былъ большой праздникъ.
Окна стариннаго королевскаго жилища, всегда мрачныя, были ярко освщены, сосднія площади и улицы, обыкновенно бывшія безлюдными лишь-только пробьетъ девять часовъ на башн Сенжермен-л’Оксерруа, были наполнены народомъ, не смотря на то, что была уже полночь.
Эта грозная, стиснутая, шумящая толпа походила въ темнот ночи на мрачное, волнующееся море, оно разливалось по набережной, вытекая изъ Улицъ Фоссе-Сен-Жерменъ и Ластрюсъ, волны разбивались въ прилив у стнъ Лувра и откатывались съ отливомъ до противолежащей отели Бурбонъ.
Не смотря на королевскій праздникъ, а можетъ-быть и именно по причин королевскаго праздника, въ этомъ народ было что-то угрожающее.
Дворъ праздновалъ свадьбу Маргариты-Валуа, дочери короля Генриха II-го и сестры короля Карла Х-го, съ Генрихомъ Бурбономъ, королемъ наваррскимъ. Дйствительно, въ этотъ день поутру кардиналъ Бурбонъ благословилъ союзъ новой четы съ торжествомъ, установленнымъ для бракосочетанія французскихъ принцессъ, на возвышеніи, устроенномъ при вход въ Церковь-Нотр-Дамъ.
Этотъ бракъ удивилъ всхъ и заставилъ крпко призадуматься иныхъ, понимавшихъ вещи ясне прочихъ. Трудно было понять сближеніе двухъ партій, ненавидвшихъ другъ друга отъ всей души,— партіи протестантовъ и католиковъ. Спрашивалось, какъ молодой принцъ де-Конде проститъ герцогу Анжу, брату короля, смерть отца своего, котораго убилъ Монтескіу въ Жарнак? Какъ молодой герцогъ Гизъ проститъ адмиралу Колиньи убійство своего отца, зарзаннаго въ Орлеан Польтро-де-Меромъ?— Этого мало: Жанна-Наваррская, мужественная супруга слабаго Антуана Бурбона, устроившая для своего сына Генриха этотъ царственный бракъ, умерла всего только два мсяца назадъ, и о внезапной смерти ея носились странные слухи. Везд говорили шопотомъ, а въ иныхъ мстахъ и громко, что Жанна узнала какую-то страшную тайну, и что Катерина Медичи, опасаясь распространенія этой тайны, отравила ее душистыми перчатками: перчатки изготовилъ нкто Рене, соотечественникъ Медичи, человкъ очень-искусный въ длахъ такого рода. Этотъ слухъ распространился и утвердился тмъ боле, что посл смерти великой королевы, два медика, въ числ которыхъ былъ знаменитый Амбруазъ Паре, получили, по требованію ея сына, позволеніе вскрыть тло, за исключеніемъ только черепа. Жанна-Наваррская была отравлена ядовитымъ запахомъ, и только въ мозгу, единственной части тла, исключенной изъ вскрытія, можно было найдти слды преступленія. Мы говоримъ ‘преступленія’, потому-что въ немъ никто не сомнвался.
И это еще не все, король Карлъ настаивалъ на этомъ бракосочетаніи съ твердостью, походившею на упрямство: этотъ бракъ долженъ былъ не только возстановить миръ въ его королевств, но и привлечь въ Парижъ главнйшихъ гугенотовъ Франціи. Женихъ былъ протестантъ, невста католичка: надобно было просить разршенія у папы Григорія XIII. Разршеніе не являлось, и эта остановка сильно безпокоила покойную наваррскую королеву. Однажды она высказала Карлу IX свои опасенія на-счетъ этой медлительности, на что король отвчалъ:
— Не безпокойтесь, ттушка, я уважаю васъ больше папы, и люблю сестру мою больше, нежели боюсь его. Я не гугенотъ, но и не дуракъ, и если господинъ-папа вздумаетъ упрямиться, я самъ возьму Марго за руку и подведу ее къ алтарю съ вашимъ сыномъ.
Эти слова пронеслись изъ Лувра по городу, гугеноты были очень-обрадованы, католики сильно призадумались и не знали, просто ли измняетъ имъ король, или играетъ только комедію, которая разршится въ одно прекрасное утро неожиданною развязкою.
Всего боле неизъяснимо было поведеніе Карла IX относительно адмирала Колиньи, лтъ пять или шесть непримиримо съ нимъ враждовавшаго. Оцнивъ голову его въ 150,000 экю золотомъ, король теперь чуть не божился имъ, называлъ его mon pè,re и говорилъ во всеуслышаніе, что онъ предоставитъ веденіе войны исключительно ему. Эта перемна въ поведеніи короля дошла до такой степени, что даже Катерина Медичи, до-сихъ-поръ управлявшая дйствіями, волею и даже желаніями молодаго государя, начала безпокоиться, — и не безъ причины: въ минуту откровенности Карлъ сказалъ адмиралу, говоря о фландрской войн:
— Тутъ есть еще одно обстоятельство, mon pè,re, на которое нельзя не обратить вниманія: надо, чтобъ королева, мать моя, которая, какъ вы знаете, всюду суетъ свой носъ, ничего не знала объ этомъ предпріятіи, мы должны хранить это въ величайшей тайн: она непремнно намутитъ и испортитъ все дло.
Какъ Колиньи ни былъ благоразуменъ и опытенъ, однакожь не съумлъ утаить такой полной доврчивости. Не смотря на то, что въ Парижъ пріхалъ онъ, полный подозрнія,— не смотря на то, что при отъзд его изъ Шатильйона одна крестьянка бросилась къ ногамъ его, восклицая: ‘Не зди, отецъ нашъ, не зди въ Парижъ! Ты умрешь, если подешь — ты и вс, кто будетъ съ тобою!’ — не смотря на все это, подозрнія мало-по-малу угасли въ его сердц и въ сердц Телиньи, его зятя, съ которымъ король обходился дружески, называя его mon cousin, какъ называлъ адмирала mon pè,re, и говоря ему ‘ты’ — что длывалъ онъ только въ-отношеніи лучшихъ друзей своихъ.
Гугеноты, исключая немногихъ раздражительныхъ и недоврчивыхъ головъ, были совершенно успокоены. Смерть королевы наваррской приписали воспаленію легкихъ, и обширныя залы Лувра наполнились храбрыми протестантами, которымъ бракъ молодаго предводителя ихъ, Генриха, общалъ неожиданный возвратъ счастія. Адмиралъ Колиньи, ла-Рошфуко, принцъ Конде-сынъ, Телиньи, — словомъ, вс начальники протестантской партіи торжествовали могущество и хорошій пріемъ въ Лувръ именно тхъ лицъ, которыхъ за три мсяца король Карлъ и королева Катерина хотли велть повсить на вислиц выше вислицы убійцъ. Только маршала Монморанси напрасно искали въ обществ его братьевъ, никакія общанія не могли соблазнить его, ничто не могло обмануть, онъ остался въ замк своемъ Иль-Адан, извиняясь скорбью о смерти отца, великаго коннетабля Анна де-Монморанси, убитаго изъ пистолета Робертомъ Стюартомъ въ сраженіи при Сен-Дени. Но такъ-какъ съ-тхъ-поръ прошло уже больше двухъ лтъ, и такъ-какъ чувствительность вовсе не была модною добродтелью того времени, то о необыкновенно-долгомъ траур его думали, что хотли.
Впрочемъ, все обвиняло маршала Монморанси, король, королева, герцогъ д’Анжу и герцогъ д’Алансонъ какъ-нельзя-лучше угощали своихъ гостей.
Сами гугеноты говорили герцогу д’Анжу заслуженные, впрочемъ, комплименты о сраженіяхъ при Жарнакь и Монконтур, выигранныхъ имъ, когда ему не было еще 18-ти лтъ, въ этомъ онъ опередилъ Цезаря и Александра, съ которыми его сравнивали, разумется, ставя побдителей при Исс и Фарсал ниже его. Герцогъ д’Алансонъ смотрлъ на все это своими ласкающими и лукавыми глазами, королева Катерина сіяла отъ радости и разсыпалась въ комплиментахъ принцу Генриху Конде на-счетъ его недавней женитьбы на Маріи-Клевской, наконецъ, даже Гизы улыбались страшнымъ врагамъ ихъ дома, а герцогъ де-Майеннъ разсуждалъ съ Таванномъ и адмираломъ о войн, которую теперь больше нежели когда-нибудь готовы были объявить Филиппу -му.
Посреди этихъ группъ прохаживался, слегка наклонивъ голову и вслушиваясь во всякое слово, молодой человкъ лтъ девятнадцати, съ проницательнымъ взоромъ, черными, очень-коротко остриженными волосами, густыми бровями, съ орлинымъ носомъ, тонкой улыбкой, молодыми усами и бородой. Этотъ молодой человкъ, о которомъ знали до-сихъ-поръ только по сраженію при Арне-ле-Дюкъ, гд онъ отличился личною храбростью, былъ любимый воспитанникъ Колиньи, герой дня, предметъ всеобщихъ комплиментовъ, три мсяца тому назадъ, то-есть когда мать его была еще въ живыхъ, его звали принцемъ беарнскимъ, теперь онъ назывался королемъ наваррскимъ, а посл — Генрихомъ IV-мъ.
По-временамъ, мрачное облако быстро пролетало по челу его: конечно, онъ вспоминалъ, что мать его скончалась всего только мсяца два назадъ, а онъ меньше нежели кто-нибудь сомнвался въ ея отравленіи. Но это облако было мимолетно и исчезало какъ дрожащая тнь, говорившіе съ нимъ и поздравлявшіе его были именно убійцы мужественной Жанны д’Альбре.
Въ нсколькихъ шагахъ отъ короля наваррскаго, разговаривалъ съ Телиньи молодой герцогъ Гизъ, столько же задумчивый и озабоченный, сколько король старался быть веселымъ и простодушнымъ. Онъ былъ счастливе Беарнца, двадцати-двухъ лтъ, онъ почти поравнялся славою съ отцомъ своимъ, великимъ Франсуа Гизомъ. Онъ былъ высокаго роста, изящной наружности, съ гордымъ взглядомъ, одаренъ естественнымъ величіемъ, невольно-наводившимъ на мысль, когда онъ проходилъ мимо принцевъ, что они передъ нимъ простой народъ. Не смотря на его молодость, католики видли въ немъ главу своей партіи, какъ гугеноты въ молодомъ Генрих-Наваррскомъ, портретъ котораго мы только-что очертили. Сначала онъ носилъ титло принца жуанвильскаго, онъ въ первый разъ явился на военномъ поприщ при осад Орлеана, подъ начальствомъ своего отца, умершаго на рукахъ его, называя Колиньи своимъ убійцею. Тогда молодой герцогъ далъ, подобно Аннибалу, торжественную клятву отмстить за смерть отца адмиралу и семейству его и преслдовать враговъ религіи безъ отдыха и пощады, общая передъ лицомъ Бога быть на земл его ангеломъ истребителемъ до-тхъ-поръ, пока не будетъ истребленъ послдній еретикъ. Не безъ удивленія видли, что принцъ, всегда врный своему слову, протягиваетъ руку людямъ, которыхъ поклялся считать своими вчными врагами, и дружелюбно разговариваетъ съ зятемъ того, въ чьей смерти поклялся умирающему отцу.
Но, мы уже сказали, это былъ вечеръ удивительныхъ событій.
Дйствительно, съ знаніемъ будущаго, къ-счастію отнятымъ у человка, съ способностью читать въ сердцахъ, принадлежащею только Богу, привилегированный зритель увидлъ бы за этомъ праздник любопытнйшее зрлище, какое только могутъ представить лтописи печальной людской комедіи.
Но этотъ зритель не былъ въ залахъ Лувра: онъ съ улицы смотрлъ сверкающими глазами и ворчалъ грознымъ голосомъ, этотъ наблюдатель — былъ народъ, съ его инстинктомъ чудесно-изощреннымъ ненавистью, онъ смотрлъ, какъ пляшутъ тни его непримиримыхъ враговъ, изъяснялъ ихъ чувства такъ врно, какъ только можетъ изъяснять ихъ любопытный передъ бальною залою, герметически закупоренною. Музыка увлекаетъ танцующаго, между-тмъ, какъ любопытный зритель, стоящій вн залы, видитъ только движеніе и смется надъ безсмысленною кукольною пляскою: онъ не слышитъ музыки…
Музыка, увлекавшая за собою гугенотовъ, была — голосъ ихъ гордости.
Блескъ, мерцавшій среди мрака ночи предъ глазами Парижанъ, былъ — молніи ихъ ненависти, озарявшія будущность.
И, однакожь, все улыбалось внутри дворца, въ эту минуту пробжалъ даже по заламъ Лувра еще боле-сладкій, льстивый говоръ, новобрачная, перемнивъ свой торжественный костюмъ, — платье съ шлейфомъ и длинный вуаль, снова появилась въ танцовальной зал, съ нею шла прекрасная герцогиня де-Неверъ, ея лучшій другъ, и король Карлъ, братъ ея, велъ ее за руку, представляя ее почетнйшимъ изъ гостей.
Эта новобрачная была дочь Генриха -го, перлъ Французской короны, Маргерита Валуа, которую Карлъ IX, отъ избытка родственной любви, не называлъ иначе, какъ сестрица Марго.
Новую королеву наваррскую встртили съ лестнымъ радушіемъ, и, безъ сомннія, она стояла такого пріема. Маргерит не было еще двадцати лтъ, и она была уже предметомъ похвалъ всхъ поэтовъ, сравнивавшихъ ее кто съ Авророю, кто съ Цитерою. Дйствительно, при двор, гд Катерина Медичи собрала всхъ красивйшихъ женщинъ, какихъ только могла отъискать, чтобъ окружить себя хоромъ сиренъ, Маргарита была по красот безъ соперницъ. У нея были черные волосы, свжій цвтъ лица, сладострастные глаза, отненные длинными рсницами, малиновыя тонкія губы, изящная шея, богатая гибкая талія, дтскія ножки, обутыя въ шелковые башмаки. Французы гордились, что на ихъ земл расцвлъ такой роскошный цвтокъ, иностранцы, прозжавшіе Францію, возвращались домой, пораженные ея красотою, если имъ удалось только видть ее, и изумленные ея познаніями, если говорили съ нею. Маргерита была не только красивйшая, но и образованнйшая женщина своего времени, вс знали и повторяли слова одного ученаго Итальянца, который былъ ей представленъ, и, проговоривъ съ нею цлый часъ по-итальянски, по испански и по-латин, воскликнулъ, уходя, въ восторг: ‘Видть дворъ не видя Маргериты Валуа, значитъ не видать ни Франціи, ни двора!’
Понятно, что не было недостатка въ привтствіяхъ и поздравительныхъ рчахъ Карлу IX и королев наваррской, извстно, что гугеноты были искусные ораторы. Въ этихъ рчахъ искусно проскользали къ королю намеки на прошедшее, просьбы о будущемъ, на вс эти намеки онъ отвчалъ съ своею лукавою улыбкою:
— Отдавая сестрицу Марго Генриху-Наваррскому, я отдаю ее всмъ протестантамъ королевства.
Эти слова успокоивали однихъ и заставляли улыбаться другихъ, потому-что тутъ дйствительно было два смысла: одинъ отеческій, которымъ Карлъ IX и не думалъ отягощать свою голову, другой оскорбительный для новобрачной, ея мужа и самого Карла, потому-что онъ напоминалъ кой-какія глухія сплетни, которыми скандалзная хроника двора успла уже найдти средства замарать брачное платье Маргериты Валуа.
Гизъ, какъ мы уже сказали, разговаривалъ съ Телиньи, онъ, однакожъ, не слишкомъ-внимательно слдилъ за разговоромъ, иногда оглядывался и бросалъ взглядъ на группу дамъ, посреди которой блистала королева наваррская. Если случалось, что взоръ ея встрчался со взоромъ герцога, по прелестному лбу ея какъ-будто пробгало облако, озаренное дрожащимъ ореоломъ алмазовъ, окружавшихъ ея голову, и въ нетерпливой, встревоженной поз ея какъ-будто проглядывало какое-то намреніе.
Принцесса Клодія, старшая сестра Маргериты, которая уже нсколько лтъ была за герцогомъ лотарингскимъ, замтила это безпокойство и хотла подоидти къ сестр, чтобъ узпагь причину, по въ это время вс отступили, давая дорогу королев-матери, которая шла, опираясь на руку молодаго принца Конде, и принцесса очутилась далеко отъ сестры своей. Гизъ воспользовался всеобщимъ движеніемъ и подошелъ къ герцогин де-Неверъ, своей невстк, а слдовательно и къ Маргерит. Герцогиня лотарингская (де-Лоррень), неспускавшая глазъ съ молодой королевы, замтила, что облако на чел ея смнилось яркимъ пламенемъ, мелькнувшимъ на щекахъ. Герцогъ, однакоже, подходилъ все ближе и ближе, и когда онъ былъ уже только въ двухъ шагахъ отъ нея, Маргерита, которая какъ-будто не столько видла, сколько чувствовала его приближеніе, оборотилась, съ трудомъ придавъ лицу своему выраженіе спокойствія и беззаботности. Герцогъ почтительно поклонился и во время поклона проговорилъ въ-полголоса:
— Ipse attuli.
То-есть:
— Я принесъ самъ.
Маргерита въ свою очередь поклонилась герцогу, и, приподымаясь, проронила въ отвтъ:
— Noctu pro more.
Что значило:
— Ночью, какъ обыкновенно.
Эти сладкія слова, прозвучавшія въ огромномъ накрахмаленномъ воротник королевы, какъ въ говорной труб, услышалъ только тотъ, кому они были сказаны, но какъ ни былъ коротокъ этотъ разговоръ, въ немъ, конечно, было высказано все, что хотли сказать другъ другу молодые люди. Отвтивъ тремя словами на два, Маргерита отошла, еще боле задумчивая, герцогъ просіялъ посл этого разговора. Человкъ, котораго всхъ боле должна была бы интересовать эта сцена, не обратилъ, казалось, на нее ни малйшаго вниманія. У короля наваррскаго въ свою очередь были глаза только для одной особы, около которой собирался кружокъ почти-неменьше кружка Маргериты Валуа: это была прекрасная госпожа де-Совъ.
Шарлотта де-Бони-Самблансе, внука несчастнаго Самблансе и жена Симона де-Физа, барона де-Сова, была одна изъ приближенныхъ дамъ къ Катерин-Медичи, одна изъ страшнйшихъ помощницъ этой королевы, подносившая врагамъ напитокъ любви, когда не смла поднести имъ флорентинскій ядъ. Маленькая блондинка, то живая какъ ртуть, то тающая отъ меланхоліи, всегда готовая къ любви и интриг — двумъ занятіямъ, въ-продолженіи пятидесяти лтъ господствовавшимъ при двор трехъ королей. Женщина во всемъ смысл слова и во всей прелести дла, начиная съ голубыхъ, томныхъ или пылающихъ глазъ, до возмутительной ножки, обутой въ бархатъ, госпожа де-Совъ уже нисколько мсяцевъ завладла всми способностями короля наваррскаго, начинавшаго тогда дебютировать на поприщ любви и на поприщ политической жизни. Она овладла имъ до такой степени, что даже величественная, царская красота Маргериты-Наваррской не пробудила удивленія въ сердц ея супруга. И, странное дло! даже Катерина Медичи, эта душа полная мрака и таинственности, настаивая на предположенномъ ею бракъ дочери своей съ королемъ наваррскимъ, продолжала, ко всеобщему удивленію, почти-явно покровительствовать любовной связи Генриха съ госпожею де-Совъ. Но, не смотря на эту могущественную помощницу Генриха и назло невзъискательнымъ нравамъ эпохи, прекрасная Шарлотта противилась до-сихъ-поръ. Это неслыханное, невроятное упорство еще боле красоты и ума ея зародило въ сердц Беарнца страсть, которая, не могши удовлетворить себя, перегарала въ душ и истребляла въ сердц молодаго короля и робость, и гордость, и даже полуфилософскую, полулнивую безпечность, составлявшую главное основаніе его характера.
Госпожа де-Совъ нсколько минутъ какъ вошла въ залу, изъ досады ли, изъ огорченія ли, только она ршилась-было сначала не быть свидтельницею торжества своей соперницы и, подъ предлогомъ нездоровья, отпустила своего мужа, государственнаго секретаря, въ Лувръ, но Катерина Медичи спросила, почему не пріьхала ея милая Шарлотта, и узнавъ, что она задержана легкимъ нездоровьемъ, написала ей короткое приглашеніе, которому госпожа де-Совъ поспшила повиноваться. Генрихъ былъ сначала опечаленъ ея отсутствіемъ и вздохнулъ вольне, когда увидлъ, что господинъ де-Совъ вошелъ, одинъ, по въ ту самую минуту, когда онъ, не ожидая никакого явленія, хотлъ, вздохнувъ, подойдти къ милому созданію, которое былъ осужденъ если не любить, то по-крайней-мр считать женою,— въ конц залы явилась госпожа де-Совъ, онъ остановился на мст какъ прикованный, устремивъ глаза на эту Цирцею, привязавшую его къ себ магическою цпію, и вмсто того, чтобъ приблизиться къ жен, онъ, помедливъ немного, пошелъ къ госпож де-Совъ.
Придворныя, замтивъ, что король наваррскій, влюбчивость котораго была извстна, идетъ къ Шарлотт, не посмли мшать ихъ свиданію и удалились очень-деликатно, такъ-что въ ту самую минуту, когда Маргарита Валуа и Гизъ обмнялись нсколькими латинскими словами, Генрихъ, подошедъ къ госпож де Совъ, началъ просто по-французски, хоть и на гасконскій ладъ, разговоръ, не столь таинственный.
— А! сказалъ онъ: — наконецъ вы являетесь. А мн сказали, что вы нездоровы, и я уже потерялъ надежду васъ видть.
— Не хотите ли ваше величество уврить меня, отвчала госпожа де-Совъ:— что вамъ дорого стояло разстаться съ этой надеждой?
— Надюсь, отвчалъ Беарнецъ. Не-уже-ли вы не знаете, что вы мое солнце днемъ и звзда моя ночью? Я думалъ, что окруженъ непроницаемымъ мракомъ, вдругъ являетесь вы — и все озарилось свтомъ.
— Плохую же я оказала вамъ услугу.
— Что вы хотите сказать? спросилъ Генрихъ.
— Я хочу сказать, что тотъ, кто владетъ прекраснйшей женщиной Франціи, долженъ желать только одного, чтобъ свтъ исчезъ и воцарилась тьма, потому-что въ темнот ждетъ насъ блаженство.
— Это блаженство, злая, — вы знаете, оно въ рукахъ одной, которая смется надъ бднымъ Генрихомъ.
— О! возразила баронесса:— я думаю, напротивъ, она была игрушкою короля наваррскаго.
Генрихъ испугался такого непріязненнаго тона, по обдумалъ, что этотъ тонъ обнаруживаетъ досаду, а досада — маска любви.
— Право, любезная Шарлотта, сказалъ онъ: — вы длаете мн несправедливый упрекъ, не понимаю, какъ такія прекрасныя губки могутъ быть столь жестоки. Не-уже-ли вы думаете, что я женюсь? Нтъ, чортъ возьми, не я!
— Такъ не я ли? съ колкостью возразила баронесса, если можно назвать колкостью слова женщины, которая васъ любитъ и упрекаетъ въ равнодушіи.
— И ваши прекрасные глаза такъ близоруки, баронесса? Нтъ, нтъ! Не Генрихъ-Наваррскій женится на Маргерит Валуа.
— Кто же? позвольте спросить.
— И, Боже мой! Реформатская вра выходитъ замужъ за папу, — вотъ и все!
— Полноте, ваше величество, полноте! Вы не обманете меня острымъ словцомъ: ваше величество любите принцессу Маргериту, и я нисколько не упрекаю васъ въ этомъ,— сохрани Боже! Такую красавицу любить можно!
Генрихъ задумался на минуту, тонкая улыбка играла на губахъ его.
— Баронесса, сказалъ онъ: — вы, кажется, ищете предлога поссориться со мною, но вы не имете на это права: что сдлали вы, скажите, чтобъ не допустить меня до женитьбы на Маргерит? Ничего. Напротивъ, вы постоянно лишали меня всякой надежды.
— И къ-счастію, ваше величество, отвчала г-жа де-Совъ.
— Какъ?
— Конечно: теперь вы женитесь на другой.
— О! я женюсь на ней, потому-что вы меня не любите.
— Еслибъ я любила васъ, мн пришлось бы умереть не дальше, какъ черезъ часъ.
— Черезъ часъ! Что это значитъ? Отъ какой же болзни?
— Отъ ревности… Черезъ часъ королева наваррская отошлетъ своихъ дамъ, а ваше величество своихъ каммердинеровъ и свиту.
— И вы не шутя заняты этою мыслію?
— Я этого не говорю. Я говорю, что еслибъ я любила васъ, эта мысль терзала бы меня ужасно.
— А! воскликнулъ Генрихъ, въ восторг отъ этого признанія, которое онъ услышалъ отъ баронессы:— а если король наваррскій не отошлетъ своей свиты сегодня вечеромъ?
— Ваше величество, отвчала г-жа де-Совъ, глядя на короля съ изумленіемъ, на этотъ разъ непритворнымъ:— вы говорите всегда вещи невозможныя и, главное, невроятныя.
— Что же надо сдлать, чтобъ вы поврили имъ?
— Надо доказать ихъ на дл, а этого вы не можете сдлать.
— Могу, баронесса, могу. Клянусь св. Генрихомъ, что докажу! воскликнулъ король, пожирая молодую женщину пылающими отъ любви взорами.
— О! ваше величество! прошептала прекрасная Шарлотта, понижая голосъ и опустивъ глаза… Я не понимаю. Нтъ, нтъ! вамъ невозможно ускользнуть отъ счастія, которое васъ ожидаетъ.
— Въ этой зал четыре Генриха, возразилъ король: — Генрихъ Французскій, Генрихъ Конде, Генрихъ де-Гизъ, но есть только одинъ Генрихъ-Наваррскій.
— Что же дальше?
— Дальше? Что, если этотъ Генрихъ наваррскій не разлучится съ вами во всю ночь?
— Въ эту ночь?
— Да, увритесь ли вы тогда, что онъ не провелъ ее съ другою?
— А! Если вы это сдлаете!.. воскликнула въ свою очередь баронесса.
— Честное слово, что сдлаю!
Г-жа де-Совъ подняла глаза, влажные сладострастнымъ общаніемъ и улыбнулась королю, сердце котораго замерло отъ восторга.
— И такъ, что вы скажете въ такомъ случа? спросилъ Генрихъ.
— О! въ такомъ случа, отвчала Шарлотта:— въ такомъ случа я скажу, что ваше величество дйствительно любите меня.
— Хорошо же, вы скажете это! Скажете, потому-что оно дйствительно такъ!
— Но какъ же это устроить? пролепетала г-жа де-Совъ.
— И, Боже мой! у васъ, конечно, есть какая-нибудь горничная или служанка, въ которой вы уврены.
— Да! Даріола предана мн душой и тломъ, она готова умереть за меня. Это истинное сокровище!
— Sang diou! Баронесса, скажите ей, что я позабочусь о ея счастіи, когда буду французскимъ королемъ, какъ предсказываютъ мн астрологи.
Шарлотта улыбнулась.
— Чего же желаете вы отъ Даріолы?
— Бездлицу — для нея, а для меня все.
— Однако же?
— Ваша комната надъ моею.
— Да.
— Пусть она ждетъ у дверей. Я постучу тихонько три раза, она впуститъ меня, и я докажу вамъ, что хотлъ доказать.
Баронесса промолчала нсколько минутъ, потомъ, какъ-будто оглядываясь, чтобъ кто-нибудь не подслушалъ, она на минуту остановила глаза свои на групп, окружавшей королеву-мать, но какъ ни быстро было это движеніе, Катерина и ея каммер-фрау обмнялись взглядами.
— О! еслибъ я захотла, сказала г-жа де-Совъ голосомъ сирены:— еслибъ я захотла заставить ваше величество солгать…
— Попробуйте, попробуйте…
— Признаюсь вамъ, мн этого ужасно хочется.
— Сдайтесь, женщины всего сильне посл пораженія.
— Я припомню вамъ, что вы общали Даріол, когда вы будете королемъ Франціи.
Генрихъ вскрикнулъ отъ радости.
Именно въ то мгновеніе, когда этотъ крикъ вырвался изъ груди Беарнца, королева наваррская отвчала герцогу де-Гизу:
— Noctu pro more (ночью, какъ обыкновенно).
Генрихъ отошелъ отъ г-жи де-Совъ, столько же счастливый, какъ и герцогъ Гизъ, удалявшійся отъ Маргериты Валуа.
Черезъ часъ посл этой двойной сцены, король Карлъ и королева-мать удалились въ свои покои, въ ту же минуту, залы начали пустть, стали видны базисы мраморныхъ колоннъ галереи. Адмирала и принца Конде проводили домой четыреста дворянъ сквозь народную толпу, ворчавшую имъ въ-слдъ. Потомъ Генрихъ де-Гизъ вышелъ въ свою очередь съ католическими вельможами Лоррени, напутствуемый радостнымъ крикомъ и рукоплесканіями народа.
Что касается до Маргериты Валуа. Генриха-Наваррскаго и г-жи де-Совъ, — они жили въ самомъ Лувр.
Герцогъ де-Гизъ проводилъ свою невсту, герцогиню де-Неверъ, домой, въ Улицу-дю-Шомъ, въ домъ, стоявшій прямо противъ Улицы де-Бракъ. Отдавъ ее попеченію ея фрейлинъ, онъ ушелъ въ свою комнату перемнить костюмъ, надлъ ночной плащъ и вооружился острымъ, короткимъ кинжаломъ — оружіемъ, извстнымъ подъ именемъ ‘дворянской чести’, которое носили безъ шпаги. Но, снимая кинжалъ со стола, на которомъ онъ лежалъ, герцогъ замтилъ записку, втиснутую между лезвіемъ и ножнамию
Онъ развернулъ ее и прочелъ:
‘Надюсь, что герцогъ де-Гизъ не воротится эту ночь въ Лувръ или, если воротится, то не забудетъ по-крайней-мр надть добрый панцырь и взять добрую шпагу.’
— А! воскликнулъ герцогъ, обращаясь къ своему слуг:— вотъ странное предостереженіе, Робенъ. Скажи, кто входилъ сюда безъ меня?
— Одинъ только человкъ.
— Кто?
— Господинъ дю-Гастъ.
— Да! да! То-то мн показалось, рука знакома. Ты увренъ, что дю-Гастъ былъ здсь? Ты его видлъ?
— Я даже говорилъ съ нимъ.
— Хорошо. Такъ я послдую его совту. Панцырь и шпагу!
Слуга, привыкшій уже къ подобнымъ переодваньямъ, принесъ то и другое. Герцогъ надлъ панцирь, стальныя кольца котораго были не толще основы (нитокъ) бархата, сверхъ кольчуги исподній камзолъ и срый съ серебрянымъ шитьемъ полукафтанъ. Это былъ его любимый цвтъ. Потомъ онъ надлъ сапоги, доходившіе до половины ляжекъ, бархатную шапочку безъ перьевъ и аграфа, завернулся въ плащъ темнаго цвта, заткнулъ за поясъ кинжалъ, и, отдавъ шпагу пажу, единственному проводнику, которому приказалъ за собою слдовать, пошелъ къ Лувру.
Когда онъ выходилъ изъ дома, на башн Сен-Жермен-л’Оксерруа пробило часъ
Не на поздній часъ ночи и на опасности ночнаго путешествія по улицамъ въ то время, ничего особеннаго не случилось съ принцемъ-искателемъ приключеній. Здоровый и невредимый дошелъ онъ до колоссальной массы стариннаго Лувра, огни погасали во дворц одинъ за другимъ, и самъ дворецъ грозно возвышался среди мрака и тишины.
Передъ королевскимъ замкомъ тянулся глубокій ровъ, къ нему выходили окна комнатъ большей части принцевъ, жившихъ во дворц. Комната Маргериты была въ первомъ этаж.
Но этотъ первый этажъ, очень-доступный, еслибъ не было рва, возвышался, благодаря ему, футовъ на тридцать отъ земли, такъ-что ни воръ, ни любовникъ не могли туда забраться. Это не помшало, однакожь, герцогу де-Гизу смло спуститься въ ровъ.
Въ ту же минуту, послышался шумъ отъ окна, отворяемаго съ rez-de-chausse. Окно было съ желзной ршеткой, но чья-то рука приподняла часть ршетки, отдленной отъ окна заране, и спустила сквозь отверстіе шелковую петлю.
— Это вы, Гильйонна? спросилъ въ-полголоса Герцогъ.
— Да! еще тише отвчалъ женскій голосъ.
— А Маргерита?
— Она ждетъ васъ.
— Хорошо.
Съ этими словами герцогъ далъ знакъ своему пажу, и тотъ досталъ ему изъ-подъ своего плаща веревочную лстницу. Герцогъ прикрпилъ конецъ ея къ опущенной петли. Гильйонна встянула лстницу къ себ, привязала ее накрпко, и герцогъ, притянувъ шпагу поясомъ, началъ взбираться, и взобрался благополучно. Ршетка опустилась за нимъ, окно было заперто, и пажъ, уврившись, что герцогъ благополучно вошелъ въ Лувръ, къ окнамъ котораго онъ двадцать разъ провожалъ его подобнымъ образомъ, завернулся въ плащъ и легъ спать на трав во рву подъ тнью стны.
Ночь была темна, и крупныя, теплыя капли падали съ облаковъ, пропитанныхъ электричествомъ.
Герцогъ пошелъ за своею путеводительницею, — это была не меньше, какъ дочь Жака де-Матиньйонъ, маршала Франціи. Это была задушевная повренная Маргериты, нескрывавшей отъ нея ничего, и думали даже, что къ числ тайнъ, порученныхъ ея неподкупной врности, были такія ужасныя, что он противъ воли заставляли ее молчать обо всемъ остальномъ.
Ни одной свчи не горло ни въ комнатахъ, ни въ корридорахъ, только изрдка блдная молнія озаряла мрачные покои какимъ-то голубоватымъ блескомъ, и исчезала въ то же мгновеніе.
Герцогъ все шелъ за Гильйонной, держа ее за руку, наконецъ они достигли спиральной лстницы, сдланной въ стн, ведущей къ потайной, незамтной двери въ прихожую аппартаментовъ, занимаемыхъ Маргеритою.
Эта прихожая, такъ же какъ и торжественныя залы, корридоры и лстница, была погружена въ глубочайшую тьму.
Здсь Гильйонна остановилась.
— Принесли ли вы съ собою чего желаетъ королева? спросила она шопотомъ.
— Принесъ, отвчалъ герцогъ: — но отдамъ только лично королев.
— Пойдемте же не теряя ни минуты! произнесъ во мрак голосъ, заставившій герцога вздрогнуть.— Онъ узналъ голосъ Маргериты.
Въ то же время поднялась шитая золотомъ завса изъ фіолетоваго бархата, и герцогъ могъ разсмотрть въ темнот королеву, пришедшую, въ нетерпніи, къ нему на встрчу.
— Я здсь, сказалъ герцогъ, и вошелъ за занавсъ, который тотчасъ же за нимъ опустился.
Теперь настала очередь Маргериты Валуа быть путеводительницею герцога въ этой комнат, хорошо, впрочемъ, ему извстной. Гильйонна, оставшись у дверей, успокоила свою госпожу, приложивъ палецъ къ губамъ.
Маргерита, какъ-будто догадываясь о ревнивомъ безпокойств герцога, довела его даже въ свою спальню. Здсь она остановилась.
— Довольны ли вы, герцогъ? спросила она.
— Доволенъ… отвчалъ онъ: — а чмъ бы, на-примръ?
— Тмъ, что я вамъ доказываю своимъ поступкомъ, возразила Маргерита легкимъ тономъ досады: — что принадлежу человку, который въ самую ночь своей свадьбы такъ мало обо мн думаетъ, что не пришелъ даже поблагодарить меня за честь, которую я ему оказала, не избравъ его своимъ мужемъ, а просто согласившись быть его женою.
— О, успокойтесь! печально отвчалъ герцогъ:— онъ прійдетъ, особенно, если вы этого желаете.
— И вы говорите это, Генрихъ, вы, который больше всхъ уврены въ противномъ? Если бъ я желала этого, какъ вы предполагаете, просила ли бы я васъ прійдти въ Лувръ?
— Вы просили меня прійдти въ Лувръ, Маргерита, потому-что хотите уничтожить послдній слдъ нашего прошедшаго, и потому еще, что это прошедшее жило не только въ моемъ сердц, но и въ этомъ серебряномъ ящик. Вотъ онъ.
— Сказать ли вамъ, Генрихъ? сказала Маргерита, пристально глядя на герцога: — вы похожи въ эту минуту не на принца, а на школьника. Чтобъ я отреклась отъ любви къ вамъ! чтобъ я хотла потушить пламя, которое, можетъ-быть, угаснетъ, но отблескъ котораго не исчезнетъ никогда! Любовь человка моего сана озаряетъ и часто сжигаетъ все современное… Нтъ, нтъ, герцогъ! Вы можете оставить у себя письма вашей Маргериты, и ящичекъ, который она дала вамъ. Изъ всхъ писемъ, хранящихся въ этомъ ящичк, она требуетъ отъ васъ только одно, и то потому, что это письмо столько же опасно для васъ, сколько и для нея.
— Все принадлежитъ вамъ, сказалъ герцогъ.— Выбирайте и уничтожьте, какое угодно.
Маргерита проворно начала рыться въ открытомъ ящик и дрожащею рукою перебрала одно за другимъ съ дюжину писемъ, Она взглядывала только на адресы, какъ-будто этого довольно было, чтобъ напомнить ей содержаніе каждаго письма, кончивъ объискъ, она взглянула на герцога и, поблднвъ, сказала:
— Герцогъ! письмо, которое я ищу, — его здсь нтъ. Ужь не потеряли ли вы его? Надюсь, что передать его…
— Какое письмо вы ищете?
— То, въ которомъ я вамъ писала, чтобъ вы немедленно женились.
— Чтобъ оправдать вашу измну?
Маргерита пожала плечами.
— Нтъ, чтобъ спасти вашу жизнь. То письмо, въ которомъ я вамъ писала, что король, замтивъ нашу любовь и усилія мои разорвать вашъ будущій союзъ съ португалльскою инфантиною, призвалъ своего брата бастарда ангулемскаго и сказалъ ему, показывая дв шпаги: ‘убей этою шпагою Генриха де-Гиза сегодня же вечеромъ, или этою я убью тебя завтра’. Гд это письмо?
— Вотъ оно, отвчалъ герцогъ, доставая его съ груди своей.
Маргерита почти вырвала письмо изъ рукъ его, открыла съ жадностью, уврилась, что это точно то письмо, которое она требовала, вскрикнула отъ радости и поднесла его къ свч. Бумажка вспыхнула, и черезъ минуту ея ужь не было. Маргерита, какъ-будто опасаясь, чтобъ не отъискали безумнаго извщенія ея въ самомъ пепл, растоптала его ногою.
Герцогъ слдилъ за нею взорами въ-продолженіи всхъ этихъ лихорадочныхъ движеній.
— Довольны ли вы теперь, Маргерита? спросилъ онъ, когда она кончила.
— Да, теперь вы женились на принцесс Порсіанъ, и братъ проститъ мн вашу любовь, но онъ не простилъ бы мн открытія тайны, подобной той, которую я невольно высказала вамъ въ письм.
— Это правда, сказалъ герцогъ: — тогда вы любили меня…
— Я люблю васъ и теперь, Генрихъ, — люблю еще больше.
— Вы?
— Да, я, потому-что никогда еще не нуждалась я до такой степени въ преданномъ, врномъ друг. Я королева безъ престола, жена безъ мужа.
Молодой герцогъ печально покачалъ головою.
— Но я говорю вамъ, Генрихъ, повторяю вамъ, что мужъ мой не только не любитъ меня, но ненавидитъ, презираетъ, впрочемъ, присутствіе ваше въ комнат, гд долженъ бы быть онъ, кажется, достаточно доказываетъ эту ненависть и презрніе.
— Еще не поздно, король наваррскій долженъ былъ еще отпустить своихъ придворныхъ… онъ не замедлитъ прійдти.
— А я говорю вамъ, воскликнула Маргерита съ возрастающею досадою:— я говорю вамъ, что онъ не пріидетъ.
— Ваше величество! проговорила Гильйонна, растворивъ дверь и приподнимая завсу.— Король наваррскій выходитъ изъ своихъ комнатъ.
— А! я зналъ, что онъ прійдетъ! воскликнулъ Гизъ.
— Герцогъ, сказала Маргерита торопливо и схвативъ его за руку: — теперь вы увритесь, можно ли полагаться на мое слово. Войдите въ этотъ кабинетъ.
— Нтъ, позвольте мн уйдти, если есть еще время, обдумайте, что при первой ласк его я выйду — и тогда горе ему!
— Вы съ ума сошли! Войдите, войдите, говорю вамъ. Я отвчаю за все.
Она втолкнула герцога въ кабинетъ.
И въ-пору. Дверь едва успла затвориться за Гизомъ, какъ король наваррскій съ улыбкою явился на порог комнаты въ сопровожденіи двухъ пажей, несшихъ восемь свчей изъ розоваго воска въ двухъ канделабрахъ.
Маргерита скрыла свое замшательство, длая глубокій реверансъ.
— А вы еще не легли? спросилъ Беарнецъ съ веселымъ, открытымъ выраженіемъ лица.— Не ждали ли вы меня?
— Нтъ, отвчала Маргерита:— вы вчера еще сказали мн, будто очень-хорошо знаете, что наша женитьба политическій союзъ, и что вы не станете меня принуждать.
— Пусть такъ, только это не мшаетъ намъ побесдовать другъ съ другомъ.— Гильйонна, затворите дверь и оставьте насъ.
Маргерита встала и протянула руку, какъ-будто приказывая пажамъ остаться.
— Прикажете позвать вашихъ женщинъ? спросилъ король.— Я согласенъ, если вамъ это угодно, хоть и признаюсь, лучше бы. Желалъ переговорить съ вами наедин.
Съ этими словами, король наваррскій подошелъ къ кабинету.
— Нтъ! сказала Маргерита, быстро заступая ему дорогу:— нтъ, это ненужно, я готова выслушать васъ.
Беарнецъ зналъ, что хотлъ знать, онъ бросилъ быстрый и пронзительный взглядъ на кабинетъ, какъ-будто хотлъ проникнуть сквозь закрывавшую его завсу въ самую темную глубину его. Потомъ, обративъ взоръ на блдную отъ страха жену свою, онъ сказалъ совершенно-спокойнымъ голосомъ:
— Въ такомъ случа, поговоримте о чемъ-нибудь.
— Какъ угодно вашему величеству, отвчала она, больше падая, нежели садясь на мсто, которое указалъ ей мужъ.
Беарнецъ слъ возл нея.
— Что бы ни говорили многіе, сказалъ онъ: — наша женитьба, я думаю, хорошая женитьба. Я вашъ, а вы моя.
— Но… проговорила въ испуг Маргерита.
— Слдовательно, продолжалъ король, какъ-будто не замчая: замшательства Маргериты:— мы должны вести себя въ-отношеніи другъ къ другу какъ добрые союзники, потому-что дали сегодня въ этомъ союз клятву передъ Богомъ. Не такъ ли?
— Конечно.
— Я знаю вашу прозорливость, знаю, какими пропастями усяна придворная почва, я молодъ, и хотя никому не сдлалъ зла, но у меня много враговъ. Куда же причислить ту, которая носитъ мое имя и которая поклялась мн въ врности при алтар Божіемъ?
— Можете ли вы думать…
— Я ничего не думаю, я надюсь, и хочу увриться, что надежда моя не безъ основанія. Дло извстное: нашъ бракъ — или предлогъ, или ловушка.
Маргерита вздрогнула, эта мысль шевелилась, можетъ-быть, и въ ея душ.
— Что же изъ двухъ? продолжалъ Генрихъ.— Король меня ненавидитъ, герцогъ д’Анжу ненавидитъ, герцогъ д’Алансонъ ненавидитъ, Катерина Медичи такъ глубоко ненавидла мать мою, что не можетъ не ненавидть и меня.
— О! что вы говорите?
— Я говорю правду, отвчалъ король: — и желалъ бы, чтобъ кто-нибудь насъ слышалъ, иначе, Могутъ думать, что я не догадался объ убіеніи Муи и отравленіи моей матери.
— О! живо подхватила Маргерита съ самымъ спокойнымъ и улыбающимся лицомъ: — вы знаете очень-хорошо, что здсь только вы да я.
— Потому-то именно я такъ и откровененъ, потому-то я и осмливаюсь сказать вамъ, что меня не обманутъ ни ласки французскаго, ни ласки лотарингскаго двора.
— Ваше величество!…
— Что жь тутъ такое? спросилъ Генрихъ, улыбаясъ въ свою очередь.
— То, что такіе разговоры очень-опасны.
— Да, не наедин, отвчалъ король.— И такъ, я вамъ говорю…
Маргерита очевидно была какъ на пытк, она хотла бы остановить каждое слово на губахъ короля, но Генрихъ продолжалъ съ своимъ кажущимся простодушіемъ:
— И такъ, я вамъ говорю, что мн грозятъ со всхъ сторонъ, мн грозитъ король, герцогъ д’Алансонъ, герцогъ д’Анжу, королева-мать, герцогъ де-Гизъ, герцогъ де-Майеннъ, кардиналъ де-Лоррень, словомъ, весь міръ. Вы знаете, это чувствуешь какъ-то по инстинкту. Вс эти угрозы не замедлятъ превратиться въ настоящее нападеніе, и отъ этого-то я могу защититься съ вашею помощью: васъ любятъ вс, которые меня ненавидятъ.
— Меня! сказала Маргерита.
— Да, васъ, повторилъ Генрихъ-Наваррскій съ совершеннымъ простодушіемъ:— да, васъ любитъ король Карлъ, любитъ (онъ налегъ на это слово) герцогъ д’Алансонъ, любитъ королева Катерина, любитъ, наконецъ, герцогъ де-Гизъ…
— Ваше величество! проговорила Маргерита.
— Что жь тутъ удивительнаго, что вс васъ любятъ? Т, которыхъ я назвалъ, ваши братья или родственники. Любить своихъ родственниковъ или братьевъ — значитъ жить по закону Божію.
— Но къ чему же все это ведетъ?
— Къ тому, что я уже сказалъ вамъ: если вы будете… не говорю моимъ другомъ, но только союзникомъ, я могу торжествовать, если же вы будете мн врагомъ, я погибъ.
— О! врагомъ вашимъ — никогда! воскликнула Маргерита.
— Но никогда и другомъ?
— Можетъ-быть.
— А союзникомъ?
— Непремнно.
И Маргерита отвернулась, протягивая руку королю.
Генрихъ взялъ эту руку, поцаловалъ ее, и, не выпуская назадъ больше для того, чтобъ наблюдать за женой, нежели изъ нжнаго чувства, продолжалъ:
— Я врю вамъ и принимаю васъ въ союзницы. Насъ женили, когда мы не знали и не любили другъ друга, насъ женили не спрашивая нашего согласія. Слдовательно, какъ мужъ и жена, мы не обязаны другъ другу ничмъ. Вы видите: я предупреждаю ваши желанія и подтверждаю теперь то, что сказалъ вчера. Но политическій союзъ свой мы заключаемъ по доброй вол, безъ всякаго принужденія. Мы заключаемъ его какъ дв честныя души, обязанныя покровительствовать другъ другу. Не такъ ли?
— Д, отвчала Маргерита, стараясь освободить свою руку.
— Итакъ, продолжалъ Беарнецъ, не сводя глазъ съ дверей кабинета: — въ доказательство чистосердечности нашего союза и совершенной довренности, я разскажу вамъ во всей подробности планъ, слдуя которому надюсь торжествовать надъ этого враждою.
— Государь, проговорила Маргерита, въ свою очередь невольно обращая глаза къ кабинету, между-тмъ, какъ Беарнецъ, видя, что хитрость его удалась, смялся внутренно.
— Вотъ, что я намренъ сдлать, продолжалъ онъ, какъ-будто не замчая замшательства жены:— я…
— Позвольте мн отдохнуть, громко сказала Маргерита, поспшно вставая и схвативъ короля за руку: — душевное волненіе… жаръ… мн душно.
Дйствительно, Маргерита была блдна и дрожала, какъ-будто готова была упасть на коверъ.
Генрихъ пошелъ къ отдаленному окну и раскрылъ его. Окно выходило къ рк.
Маргерита пошла за нимъ.
— Тише! тише! шепнула она.— Пожалйте себя!
— Какъ! сказалъ улыбаясь Беарнецъ:— вдь мы, сказали вы, здсь одни?
— Да, но разв вы не знаете, что посредствомъ слуховой трубы, вдланной въ потолокъ или стну, можно все слышать?
— Правда, правда, сказалъ тихо и поспшно Беарнецъ.— Вы не любите меня, это такъ, но вы честная женщина.
— Что вы хотите сказать?
— То, что еслибъ вы хотли выдать меня, вы позволили бы мн продолжать, потому-что я выдалъ бы себя самъ. Вы остановили меня. Теперь я знаю, что кто-нибудь здсь скрывается, что вы неврная жена, но врная союзница, а теперь, прибавилъ Беарнецъ улыбаясь: — политическая врность мн нужне супружеской.
— Послушайте…
— Хорошо, хорошо, мы поговоримъ объ этомъ посл, когда мы лучше узнаемъ другъ друга, прервалъ ее Генрихъ.
Потомъ, возвысивъ голосъ, онъ продолжалъ:
— Освжились ли вы?
— Да, отвчала Маргарита: — да, ваше величество.
— Въ такомъ случа я не хочу безпокоить васъ доле. Я долженъ былъ засвидтельствовать вамъ мое почтеніе и дружбу, пріймите же ихъ, они чистосердечны. Отдохните, покойной ночи.
Маргерита взглянула на мужа взоромъ, полнымъ благодарности, и въ свою очередь протянула ему руку.