Короленко В. Г, Венгеров Семен Афанасьевич, Год: 1911
Время на прочтение: 11 минут(ы)
С. Венгеров
Оригинал здесь: Русский биографический словарь.
Короленко, Владимир Галактионович — выдающийся писатель. Родился 15 июля 1853 года в Житомире. По отцу он старого казацкого рода, мать — дочь польского помещика на Волыни. Отец его, занимавший должность уездного судьи в Житомире, Дубне, Ровне, отличался редкой нравственной чистотой. В главных чертах сын обрисовал его в полу-автобиографической повести ‘В дурном обществе‘, в образе идеально-честного ‘пана-судьи’, и более подробно — в ‘Истории моего современника‘. Детство и отрочество Короленко протекли в маленьких городках, где сталкиваются три народности: польская, украинско-русская и еврейская. Бурная и долгая историческая жизнь оставила здесь ряд воспоминаний и следов, полных романтического обаяния. Все это, в связи с полу-польским происхождением и воспитанием, наложило неизгладимую печать на творчество Короленко и ярко сказалось в его художественной манере, роднящей его с новыми польскими писателями — Сенкевичем, Оржешко, Прусом. В ней гармонично слились лучшие стороны обеих национальностей: польская колоритность и романтичность, и украинско-русская задушевность и поэтичность. К природным качествам пришли на помощь альтруистические течения русской общественной мысли 70-х годов. Все эти элементы создали художника с высоко-поэтическими настроениями, с всепроникающей и всепобеждающей гуманностью. В 1870 году Короленко окончил курс в ровенском реальном училище. Незадолго до этого умер идеально бескорыстный его отец, оставив многочисленную семью почти без всяких средств. Когда в 1871 году Короленко поступил в Санкт-Петербургский технологический институт, ему пришлось вынести самую тяжелую нужду, обедать за 18 копеек в благотворительной кухмистерской он мог себе позволить не чаще одного раза в месяц. В 1872 году благодаря стараниям энергичной матери, ему удалось перебраться в Москву и поступить стипендиатом в Петровско-Разумовскую земледельческую академию. В 1874 году, за подачу от имени товарищей коллективного прошения, он был исключен из академии. Поселившись в Петербурге, Короленко вместе с братьями добывал средства к существованию для себя и семьи корректурной работой. С конца 70-х годов Короленко подвергается аресту и ряду административных кар. После нескольких лет ссылки в Вятской губернии, он в начале 80-х годов был поселен в Восточной Сибири, в 300 верст за Якутском. Сибирь произвела на невольного туриста огромное впечатление и дала материал для лучших его очерков. Дико-романтическая природа сибирской тайги, ужасающая обстановка жизни поселенцев в якутских юртах, полная самых невероятных приключений жизнь бродяг, с их своеобразной психологией, типы правдоискателей, рядом с типами людей почти озверевших — все это художественно отразилось в превосходных очерках Короленко из сибирской жизни: ‘Сне Макара’, ‘Записках сибирского туриста’, ‘Соколинце’, ‘В подследственном отделении’. Верный основному складу своей творческой души — любви к яркому и возвышенному, автор почти не останавливается на будничных сторонах сибирского быта, а берет его по преимуществу в его наиболее величавых и настраивающих на высокой лад проявлениях. В 1885 году Короленко разрешено было поселиться в Нижнем Новгороде, и с тех пор все чаще и чаще фигурирует в его рассказах верхневолжская жизнь. Романтического в ней мало, но много беспомощности, горя и невежества — и это нашло свое отражение в рассказах Короленко: ‘На солнечном затмении‘, ‘За иконой’, ‘Река играет’, в полу-этнографических ‘Павловских очерках’ и особенно в очерках, составивших целую книгу ‘В голодный год’ (Санкт-Петербург, 1893). Эта книга явилась результатом энергической деятельности Короленко по устройству бесплатных столовых для голодающих в Нижегородской губернии. Газетные статьи его об организации помощи голодающим в свое время дали ряд весьма важных практических указаний. Общественная деятельность Короленко за все время его 10-летнего пребывания в Нижнем была, вообще, чрезвычайно ярка. Он стал своего рода ‘учреждением’, около него сгруппировались лучшие элементы края для культурной борьбы с злоупотреблениями всякого рода. Банкет, устроенный ему по случаю отъезда из Нижнего в 1896 году, принял грандиозные размеры. К числу самых блестящих эпизодов нижегородского периода жизни Короленко принадлежит так называемое ‘Мултанское дело’, когда, благодаря замечательной энергии Короленко и искусно поведенной защите, были спасены от каторги обвинявшиеся в ритуальном убийстве вотяки. В 1894 году Короленко ездил в Англию и Америку и часть своих впечатлений выразил в очень оригинальной повести ‘Без языка‘ (‘Русское Богатство’, 1895, No 1 — 3 и отдельно), несколько сбивающейся на анекдот, но в общем написанной блестяще и с чисто — диккенсовским юмором. С 1895 года Короленко — член редакции и официальный представитель ‘Русского Богатства’ — журнала, к которому он теперь примкнул окончательно, раньше его произведения чаще всего печатались в ‘Русской Мысли’. В 1900 году при образовании разряда изящной словесности при Академии Наук, Короленко был в числе первых, избранных в почетные академики, но в 1902 году, в связи с незакономерным кассированием выборов в почетные академики Горького, Короленко вернул свой диплом при письменном протесте. С 1900 года Короленко поселился в Полтаве. — Короленко начал свою литературную деятельность еще в конце 70-х годов, но большой публикой не был замечен. Его первая повесть ‘Эпизоды из жизни искателя’ появилась в ‘Слове’ 1879 года. Сам автор, очень строгий к себе и вносивший в им самим изданные собрания своих произведений далеко не все им напечатанное, не включил в них ‘Эпизодов’. А между тем, несмотря на большие художественные недочеты, эта повесть чрезвычайно замечательна, как историческое свидетельство нравственного подъема, охватившего русскую молодежь 70-х годов. Герой рассказа — ‘искатель’ — как-то органически, до мозга костей проникнут сознанием, что каждый человек должен себя посвятить общественному благу и ко всякому, кто заботится только о себе и думает о своем личном счастье, относится с нескрываемым презрением. Интерес рассказа в том и заключается, что в нем нет ничего напускного: это не щеголянье альтруизмом, а глубокое настроение, проникающее человека насквозь. И в этом настроении — источник всей дальнейшей деятельности Короленко. С течением времени отпала нетерпимость сектантства, исчезло презрение к чужому мнению и миросозерцанию, и остались только глубокая любовь к людям и стремление доискаться в каждом из них лучших сторон человеческого духа, под какой бы толстой и, с первого взгляда, непроницаемой корой наносной житейской грязи они ни скрывались. Удивительное уменье отыскать в каждом человеке то, что, в pendant гетевскому ewig weibliche, можно было бы назвать das ewig menschliche, больше всего и поразило читающую публику в ‘Сне Макара’, которым, после 5 лет молчания, прерывавшегося только небольшими очерками и корреспонденциями, Короленко вторично дебютировал в ‘Русской Мысли’ 1885 года. Что может быть серее, неинтереснее той обстановки и той жизни, изобразить которую задался автор. Почти объякутившийся житель затерянной под полярным кругом сибирской слободы напился на последние деньги отвратительной водки, настоенной на табаке, и поколоченный своей старухой за то, что напился в одиночку, а не разделил с ней омерзительного питья, завалился спать. Что может сниться такому почти потерявшему человеческий образ полудикарю, официально считающемуся христианином, но на самом деле и Бога представляющему себе в якутском образе Великого Тойона? И все же автор успел заметить и в этом скотоподобном облике тлеющую божественную искру. Силой творческой власти он раздул ее и осветил ею темную душу дикаря, так что стала она нам близка и понятна. И сделал это автор, отнюдь не прибегая к идеализации. Мастерской рукой дав на небольшом пространстве очерк всей жизни Макара, он не скрыл ни одной плутни и ни одной проделки его, но сделал это не как судья и обличитель, а как добрый друг, отыскивая любящим сердцем все смягчающие обстоятельства и убеждая читателя, что не в испорченности Макара источник его отступлений от правды, а в том, что никто никогда не учил Макара отличать добро от зла. Успех ‘Сна Макара’ был огромный. Превосходный истинно-поэтический язык, редкая оригинальность сюжета, необыкновенная сжатость и вместе с тем рельефность характеристики лиц и предметов (последнее вообще составляет одну из сильнейших сторон художественного дарования Короленко) — все это, в связи с основной гуманной мыслью рассказа, произвело чарующее впечатление, и молодому писателю сразу отведено было место в первых рядах литературы. Одна из характернейших сторон успеха, выпавшего на долю как ‘Сна Макара’, так и других произведений Короленко — всеобщность этого успеха, так, не только самый обстоятельный, но и самый восторженный этюд о Короленко написал критик ‘Московских Ведомостей’, Говоруха-Отрок, известный своей ненавистью ко всему ‘либеральному’. Вслед за ‘Сном Макара’ появился рассказ ‘В дурном обществе’ — тоже одно из коронных произведений Короленко. Рассказ написан в совершенно романтическом стиле, но эта романтика свободно вылилась из романтического склада души автора, и потому блеск рассказа не мишурный, а отливает настоящим литературным золотом. Действие опять происходит в такой среде, где только очень любящее сердце может открыть проблески человеческого сознания — в сборище воров, нищих и разных свихнувшихся людей, приютившихся в развалинах старого замка одного из волынских городков. Общество — действительно ‘дурное’, автор устоял против соблазна сделать своих отверженцев протестантами против общественной неправды, ‘униженными и оскорбленными’, хотя сделать это он мог очень легко, имея в своем творческом распоряжении колоритную фигуру пана Тыбурция, с его тонким остроумием и литературным образованием. Все господа ‘из замка’ преисправно воруют, пьянствуют, вымогательствуют и развратничают — и, однако, сын ‘пана судьи’, случайно сблизившись с ‘дурным обществом’, ничего дурного не вынес из него, потому что тут же встретил высокие образцы любви и преданности. Тыбурций действительно что-то некрасивое совершил в прошлом, а в настоящем продолжает воровать и сына тому же учить, но маленькую, медленно тающую в подземелье дочь свою он любит безумно. И такова сила всякого истинного чувства, что все дурное в жизни ‘дурного общества’ отскакивает от мальчика, ему передается только жалость всего общества к Марусе, и вся энергия его гордой натуры направляется на то, чтобы облегчить, чем возможно, печальное существование Маруси. Образ маленькой страдалицы Маруси, из которой ‘серый камень’, то есть подземелье, высасывает жизнь, принадлежит к грациознейшим созданиям новейшей русской литературы, и смерть ее описана с той истинной трогательностью, которая дается только немногим избранникам художественного творчества. По романтическому тону и месту действия к рассказу ‘В дурном обществе’ близко примыкает полесская легенда ‘Лес шумит’. Она написана почти сказочной манерой и по сюжету довольно банальна: пана убил оскорбленный в своих супружеских чувствах холоп. Но подробности легенды разработаны превосходно, в особенности прекрасна картина волнующегося перед бурей леса. Выдающее уменье Короленко описывать природу сказалось здесь во всем блеске. Зорким глазом подсмотрел он не только общую физиономию леса, но и индивидуальность каждого отдельного дерева. Вообще дар описания природы принадлежит к числу важнейших особенностей дарования Короленко. Он воскресил совсем-было исчезнувший из русской литературы, после смерти Тургенева, пейзаж. Чисто романтический пейзаж Короленко имеет, однако, мало общего с меланхолическим пейзажем автора ‘Бежина Луга’. При всей поэтичности темперамента Короленко меланхолия ему чужда, и из созерцания природы он пантеистически извлекает то же бодрящее стремление ввысь и ту же веру в победу добра, которые составляют основную черту его творческой личности. К волынским, по месту действия, рассказам Короленко принадлежат еще ‘Слепой музыкант’ (1887), ‘Ночью’ (1888) и рассказ из еврейской жизни: ‘Иом-Кинур’. ‘Слепой музыкант’ написан с большим искусством, в нем много отдельных хороших страниц, но, в общем, задача автора — дать психологический очерк развития у слепородженного представлений о внешним мире — ему не удалась. Для художества здесь слишком много науки или, вернее, научных домыслов, для науки — слишком много художества. Поистине благоухающим можно назвать рассказ ‘Ночью’. Разговоры детей о том, как появляются на свет дети, переданы с поразительной наивностью. Такой тон создается только с помощью качества, драгоценнейшего для беллетриста — памяти сердца, когда художник воссоздает в своей душе мельчайшие подробности былых чувств и настроений, во всей их свежести и непосредственности. В рассказе фигурируют и взрослые. Одному из них, молодому доктору, удачно справившемуся с тяжелыми родами, они кажутся простым физиологическим актом. Но другой собеседник два года тому назад при таком же ‘простом’ физиологическом акте потерял жену, и жизнь его разбита. Вот почему он не может согласиться, что все это очень ‘просто’. И автор этого не думает, и для него смерть и рождение, как и все человеческое существование — величайшая и чудеснейшая из тайн. Оттого и рассказ весь проникнут веянием чего-то таинственного и неизведанного, к пониманию которого можно приблизиться не ясностью ума, а неопределенными порывами сердца. В ряду сибирских рассказов Короленко, кроме ‘Сна Макара’, заслуженной известностью пользуются ‘Из записок сибирского туриста’, с центральной фигурой ‘убивца’. Всепроникающая гуманность автора выразилась здесь с особенной глубиной. Всякий другой повествователь, рассказав историю, с обычной точки зрения, ‘справедливого’ убийства, в котором невольный ‘убивец’ явился мстителем за ряд злодейств и избавителем от смерти матери с 3 детьми, наверное, на этом бы и успокоился. Но ‘убивец’ — человек необычного душевного склада, он правдоискатель по преимуществу и не удовлетворяет его справедливость, достигнутая путем пролития крови. Мечется в страшной тоске ‘убивец’ и не может примириться с страшной коллизией двух одинаково священных принципов. Та же коллизия двух великих начал лежит в основе небольшого рассказа ‘В пасхальную ночь’. Автор вовсе не имеет намерения осуждать тот порядок, по которому арестантам не дозволяют бежать из тюрем: он только констатирует страшный диссонанс, он только с ужасом отмечает, что в ночь, когда все говорит о любви и братстве, хороший человек, во имя закона, убил другого человека, ничем дурным в сущности себя не заявившего. Таким же отнюдь не тенденциозным, хотя и всего менее бесстрастным художником является Короленко и в превосходном рассказе о сибирских тюрьмах — ‘В подследственном отделении’. В яркой фигуре полупомешанного правдоискателя Яшки автор, с одной стороны, с полной объективностью отнесся к той ‘народной правде’, пред которой так безусловно преклоняются многие из ближайших автору по общему строю миросозерцания людей. Но, вместе с тем, Короленко любит свою собственную, свободно родившуюся в его чуткой душе, правду слишком живой любовью, чтобы преклониться пред всем, что исходит из народа, только потому, что оно народное. Он благоговеет пред нравственной силой Яшки, но весь душевный облик искателя какого-то ‘прав закона’, прототип мрачных фигур раскола, фанатиков, сжигавших себя во имя защиты обрядности — ему нимало не симпатично. — Переселившись на Волгу, Короленко побывал в Ветлужском крае, где на Святом озере, у невидимого Китеж-града, собираются правдоискатели из народа — раскольники разных толков — и ведут страстные дебаты о вере. И что же вынес он из этого посещения? (рассказ: ‘Река играет’). ‘Тяжелые, не радостные впечатления уносил я от берегов Святого озера, от невидимого, но страстно взыскуемого народом града… Точно в душном склепе, при тусклом свете угасающей лампады провел я всю эту бессонную ночь, прислушиваясь, как где-то за стеной кто-то читает мерным голосом заупокойные молитвы над уснувшей навеки народной мыслью’. Короленко всего менее, однако, считает народную мысль действительно уснувшей навеки. Другой рассказ из волжской жизни — ‘На солнечном затмении’ — заканчивается тем, что те же обитатели захолустного городка, которые так враждебно отнеслись к ‘остроумам’, приехавшим наблюдать затмение, прониклись удивлением пред наукой, столь мудрой, что даже пути Господни ей ведомы. В заключительном вопросе рассказа: ‘когда же окончательно рассеется тьма народного невежества?’ слышится не уныние, а желание скорейшего осуществления заветных стремлений. Вера в лучшее будущее составляет вообще основную черту духовного существа Короленко, чуждого разъедающей рефлексии и отнюдь не разочарованного. Это его резко отличает от двух ближайших сверстников по писательскому рангу, который он занимает в истории новейшей русской литературы — Гаршина и Чехова. В первом из них обилие зла на земле убило веру в возможность счастья, во втором — серость жизни посеяла невыносимую скуку. Короленко, несмотря на множество личных тяжелых испытаний, а, может быть, как раз благодаря им, и не отчаивается, и не скучает. Для него жизнь таит множество высоких наслаждений, потому что в победу добра он верит не из банального оптимизма, а в силу органического проникновения лучшими началами человеческого духа. К середине 1890-х годов чисто художественная деятельность Короленко достигла своего кульминационного пункта. Среди написанных им с тех пор произведений есть прекрасные очерки и этюды, в ряду которых особенно нужно отметить ‘Государевых ямщиков’ и ‘Мороз’ (из сибирской жизни), но нового для характеристики литературного облика автора они не дают. С 1906 года Короленко начал печатать отдельными главами самое обширное по объему из своих произведений: автобиографическую ‘Историю моего современника’. По замыслу это должно было быть нечто типическое по преимуществу. Автор заявляет, что его ‘записки — не биография, не исповедь и не автопортрет’, но, вместе с тем, он ‘стремился к возможно полной исторической правде, часто жертвуя ее красивыми или яркими чертами правды художественной’. В результате ‘историческое’ или, вернее, автобиографическое взяло верх над типическим. К тому же вышедшие пока 2 части ‘Истории моего современника’, главным образом, посвященные начальному периоду жизни Короленко, центральным пунктом которой является столкновение трех национальных элементов в эпоху польского восстания 1863 года, недостаточно типичны с общерусской точки зрения. Не типичны и те формы крепостного права, которые так поражали молодого наблюдения в быту шляхетской Украины. Очень удались Короленко воспоминания о писателях — Успенском, Михайловском, Чехове, — которые он объединил под общим заглавием ‘Отошедшие’. Среди них поистине превосходен очерк об Успенском, написанный со всей выразительностью чисто беллетристического этюда и, вместе с тем, согретый настоящей личной любовью к писателю и человеку. Блестящее место в литературном формуляре Короленко занимает обширная публицистическая деятельность его — его многочисленные газетные и журнальные статьи, посвященные разным жгучим злобам текущего дня. Проникновенная публицистика Короленко находится в тесной связи с выдающейся практической его деятельностью. Где бы он ни поселился, он везде становился в центре активной работы, направленной к облегчению народных нужд и бедствий. Эта практическая деятельность Короленко неотделима от литературной и образует одно слитное целое. Трудно сказать, что, например, в ‘Голодном годе’, или в произведшем огромное впечатление ‘Бытовом явлении’ (1910) есть замечательное литературное явление и что — крупнейшая общественная заслуга. В общем, высокое положение, которое занимает в современной литературе Короленко, — в такой же степени выражение прекрасного, в одно и то же время и задушевного, и изящного художественного таланта, как и результат того, что он рыцарь пера в лучшем смысле этого слова. Случится ли стихийное бедствие, осудят ли невинных людей, учинят ли погром, доведут ли до кошмара, до превращения в ‘бытовое явление’ смертные казни, Короленко уже ‘не может молчать’, по выражению Толстого, ему не боязно говорить об ‘избитом сюжете’. И искренность гуманизма Короленко так глубока и несомненна, что захватывает читателя совершенно независимо от принадлежности к тому или другому политическому лагерю. Короленко не ‘партиец’, он гуманист в прямом и непосредственном смысле слова. Сочинения Короленко пользовались всегда большим успехом на книжном рынке. Вышедшая в 1886 году 1-я книга его ‘Очерков и рассказов’ выдержала 13, 2-ая книга (1893) — 9, 3-я книга (1903) — 5, ‘Слепой музыкант’ (1887) — 12, ‘В голодный год’ — 6, ‘Без языка’ (1905) — 5, ‘История моего современника’ (1910) — 2 издания. — В десятках тысяч экземпляров разошлись выпущенные разными книгоиздательствами мелкие рассказы Короленко. Первым сколько-нибудь ‘Полным собранием сочинений’ Короленко является то, которое приложено к ‘Ниве’ (1914, в 9 томах). Сравнительно полная библиография написанного Короленко дана в обстоятельной книжке княгини Н.Д. Шаховской: ‘Владимир Галактионович Короленко. Опыт биографической характеристики’ (Москва, 1912). — Ср. Арсеньев, ‘Критические этюды’ (том II), Айхенвальд, ‘Силуэты’ (том I), Богданович, ‘В годы перелома’, Батюшков, ‘Критические очерки’ (1900), Арсений Введенский (‘Исторический Вестник’, 1892, том II), Венгеров, ‘Источники’ (том III), Владиславлев, ‘Русские писатели’, Волжский, ‘Из мира литературных исканий’ (1906), Ч. Ветринский (‘Нижегородский Сборник’, 1905), Гольцев, ‘О художниках и критиках’, Ив. Иванов, ‘Поэзия и правда мировой любви’ (1899), Козловский, ‘Короленко’ (Москва, 1910), Луначарский, ‘Этюды’, Мережковский (‘Северный Вестник’, 1889, 5), Ю. Николаев (Говоруха-Отрок) (‘Русское Обозрение’, 1893 и отдельно), Овсянико-Куликовский (‘Вестник Европы’, 1910, 9, и ‘Собрание сочинений’, 9), Поктовский, ‘Идеализм в произведениях Короленко’ (Казань, 1901), С. Протонопов (‘Нижегородский Сборник’, 1905), Пругавин (‘Русские Ведомости’, 1910, No 99 — 104), Скабичевский, ‘История новой русской литературы’, Столяров, ‘Новые русские беллетристы’ (Казань, 1901), Седов (‘Вестник Воспоминаний’, 1898, 3), Треплев, ‘Молодое Сознание’ (1904), Уманьский (‘Нижегородский листок’, 1903, 130), Чуковский, ‘Критические рассказы’ (1910).