В. Б. Катаев
Короленко В. Г.: биобиблиографическая справка, Короленко Владимир Галактионович, Год: 1990
Время на прочтение: 13 минут(ы)
КОРОЛЕНКО, Владимир Галактионович [15(27).VII.1853, Житомир — 25.II.1921, Полтава] — прозаик, публицист. Родился в семье уездного судьи, происходившего из старинного рода украинских казаков. Галактион Афанасьевич, по воспоминаниям сына (‘История моего современника’, 1909), человек ‘не совсем заурядный’, выделялся в чиновничьей среде своей ‘донкихотской честностью’ и неподкупностью, отчего и ‘был по службе очевидный неудачник’. В 1866 г., переведенный в той же должности в уездный город Ровно, отец К. переехал туда и умер через два года, не дослужив до пенсии. Большая семья — у К. были два брата и сестра — сразу оказалась в отчаянном положении. Мать, Эвелина Иосифовна, полька, проявляла ‘истинно женский героизм’, воспитывая детей на крошечное пособие. К. начал учиться в польском пансионе, затем в Житомирской гимназии, а заканчивал Ровенскую реальную гимназию. О годах учения сохранил недобрую память: казенная рутина в преподавании, слежка надзирателей и инспекторов за учениками. В старших классах единственным светлым пятном были уроки русского языка и словесности. Учитель В. В. Авдиев увлек К. статьями Н. А. Добролюбова, прозой И. С. Тургенева, поэзией Н. А. Некрасова: ‘Я нашел тогда свою родину, и этой родиной стала прежде всего русская литература’. Из детских и юношеских лет К. также вынес любовь к украинской природе, поэзии Т. Г. Шевченко, украинской народной культуре.
В 1871 г. К. окончил гимназию с серебряной медалью и поступил в Петербургский технологический институт в надежде через год перейти в университет. Но нужда, хроническое голодание (за первый год студенческой жизни пришлось пообедать только пять раз) вынудили К. оставить учение и перейти на положение ‘интеллигентного пролетария’. С января 1873 г. он добывает средства к существованию, занимаясь раскрашиванием атласов, чертежей и корректорской работой. В 1874 г. по совету земляков-ровенцев К. переезжает в Москву и поступает в Петровскую земледельческую и лесную (ныне Тимирязевскую) академию. Увлечен лекциями К. А. Тимирязева, сближается с передовыми студентами, участвует в сходках, в организации библиотеки запрещенных книг, вынашивает мечту написать повесть. В 1876 г. за подачу написанного им коллективного протеста студентов против действий администрации в связи с арестом одного студента К. исключен из академии на год, арестован и сослан в Вологодскую губ. По пути К. пережил ‘определяющую минуту в жизни’: это была встреча с крестьянином в северной деревне. Он навсегда запомнил ‘облик этого высокого, но точно изможденного богатыря, подходящего с величавым поклоном и приветливым словом к незнакомому гонимому человеку’ (‘История моего современника’). Вологодская ссылка была заменена поднадзорным ‘жительством в Кронштадте’, где К. проработал год чертежником (кронштадтские впечатления отразились позже в рассказе ‘Ат-Даван’). В восстановлении в Петровской академии К. было отказано, и в августе 1877 г. он в третий раз становится студентом, на этот раз Петербургского горного института. Однако проучиться пришлось лишь восемь месяцев: от учебы отвлекали материальная необеспеченность, необходимость зарабатывать для семьи, а главное — К. захвачен народническими идеями, ‘манящими, но неясными и неопределенными’, решает готовиться к собственному ‘хождению в народ’ (в частности, учился сапожному ремеслу). В эти годы, писал К. впоследствии, ‘померкла даже моя давняя мечта стать писателем’ (Там же).
В марте 1879 г. по доносу разоблаченного им агента III отделения К. арестован. Последующие шесть лет, проведенные в тюрьмах, на этапах, в ссылках, стали его ‘хождением в народ’. Вначале К. высылают в г. Глазов Вятской губ., оттуда через пять месяцев в глухую деревушку Березовские Починки, еще через три месяца по ложному обвинению в попытке побега отправляют в Сибирь. В июле 1879 г. в петербургском журнале ‘Слово’ появился рассказ К. ‘Эпизоды из жизни искателя’. По пути к месту ссылки К. почти полгода находится в Вышневолоцкой Полнтической тюрьме (1880). Здесь, в общей тюремной камере, им написан рассказ ‘Чудная’ (рукопись распространилась в списках, без ведома автора рассказ был напечатан в 1893 г. в Лондоне, в России — лишь в 1905 г. под заглавием ‘Командировка’). Из Вышнего Волочка К. отправлен по этапу в Томск, оттуда неожиданно возвращен в Пермь под надзор Полнции. Занимается там сапожным ремеслом, работает табельщиком, письмоводителем на железной дороге. В августе 1881 г. за отказ подписать особую присягу на ‘верность подданства’ царю Александру III (которую правительство требовало от части Полнтических ссыльных после убийства Александра II), К. сослан в Восточную Сибирь. Три года он прожил в слободе Амге, в 275 верстах от Якутска. Занимался крестьянским трудом, шил сапоги, изучал быт и’ людей сурового края. В ссылке, несмотря на крайне неблагоприятные условия, впервые по-настоящему проявился его художественный талант. Сохранившиеся записные книжки и дневники К. заполнены записями услышанных в Сибири разговоров, набросками тех рассказов и повестей, которые он окончательно обработал уже в Нижнем Новгороде, где с 1885 г. ему было разрешено поселиться по возвращении из ссылки.
Следующие 11 лет, проведенные К. в провинции,— годы расцвета его творчества, активной общественной деятельности, семейного счастья. (В январе 1886 г. К. женится на давней знакомой по московским студенческим сходкам Авдотье Семеновне Ивановской, в октябре рождается старшая дочь.) С 1885 г. в столичных журналах регулярно печатаются рассказы и очерки К., созданные или начатые в ссылке: ‘Сон Макара’, ‘В дурном обществе’, ‘Лес шумит’, ‘Соколинец’ и др. Собранные воедино, в конце 1886 г. они составили книгу ‘Очерки и рассказы’. В том же году К. работал над повестью ‘Слепой музыкант’, выдержавшей затем при жизни автора более 15 изданий. Рассказы в первой книге составили две группы, связанные с двумя источниками тем и образов: украинские и сибирские. Сибирская тема будет продолжена и в рассказах 90 гг. ‘Ат-Даван’ (1892), ‘Марусина заимка’ (1899). Еще один источник впечатлений, отразившийся в ряде произведений К.,— Волга и Приволжский край. Живя в Нижнем Новгороде, К. исходил пешком и изъездил на лодке или на пароходе берега Средней Волги и Ветлуги, заволжские леса, изучил и описал жизнь приокских рабочих-кустарей (‘Павловские очерки’, 1890) и керженских сектантов (‘В пустынных местах’, 1890), жителей маленьких захолустных городишек и крестьян, великороссов и представителей народностей Поволжья. Волга для К.— ‘колыбель русского романтизма’, ее берега еще помнят походы Разина и Пугачева, раздумьями о судьбе русского народа наполнены ‘волжские’ рассказы и путевые очерки ‘За иконой’, ‘На затмении’ (оба — 1887), ‘В облачный день’ (1890), ‘Река играет’ (1891), ‘Художник Алымов’ (1896) и др. В 1893 г. выходит вторая книга ‘Очерков и рассказов’. Путешествия, поездки, давшие сюжеты новым произведениям, К. совершает и в последующие годы: в Америку в 1893 г. на Всемирную выставку (самым крупным из завершенных произведений К. стал рассказ, а по сути целый роман о мытарствах украинского крестьянина-эмигранта в Америке ‘Без языка’, 1895), на реку Урал за материалами для повести о Пугачеве ‘Набеглый царь’, оставшейся незавершенной, на Дунай к казакам-некрасовцам, в Крым (очерки ‘У казаков’, 1901, ‘В Крыму’, 1907, ‘Наши на Дунае’, 1909). Особую группу произведений составили ‘иноземные’ по материалу, но аллегорически связанные с русской действительностью ‘Сказание о Флоре, Агриппе и Менахеме, сыне Иегуды’ (1886), ‘Тени’ (1891), ‘Мгновение’ (1900).
С середины 80 гг. К. занял видное место в русской литературе, завоевал широкое читательское признание. В 1886 г он знакомится с Л. Н. Толстым, в следующем году — с Г. И. Успенским и А. П. Чеховым, а в 1889 г. в Саратове — с Н. Г. Чернышевским. С 1887 г. началась редакторская работа К.: вначале он сотрудничает в журнале ‘Северный вестник’, а с 1894 по 1918 г.— в журнале ‘Русское богатство’. В конце 80 гг. на суд К.-редактора принес свои первые произведения никому тогда не известный самоучка Алексей Пешков: ‘Короленко первый сказал мне веские человеческие слова о значении формы, о красоте фразы, я был удивлен простотой, понятной правдой этих слов и, слушая его, жутко почувствовал, что писательство — не легкое дело’,— вспоминал М. Горький позднее в очерке ‘Время Короленко’ (Собр. соч.: В 20 т.— М., 1963.— Т. 18.— С. 157). По настоянию К. Горький написал рассказ ‘Челкаш’.
Писателем-беллетристом К. считал себя ‘только наполовину’, другой половиной его работы была публицистика, тесно связанная с его многогранной общественной деятельностью. С середины 80 гг. К. публикует десятки корреспонденции и статей. В ‘Павловских очерках’ (1890) он показал обреченность кустаря в условиях капиталистических отношений (В. И. Ленин ссылается на книгу К. в своей работе ‘Развитие капитализма в России’). В 1891—1892 гг., когда в средней России разразился голод, К. собирает пожертвования, работает в голодающих деревнях, открывает для крестьян 45 бесплатных столовых. Из его корреспонденции в московскую газету ‘Русские ведомости’ составилась книга ‘В голодный год’ (1893), в ней ‘потрясающая картина’ народного бедствия связывается с нищетой и крепостной зависимостью, в которой продолжала оставаться русская деревня. В 1895—1896 гг. К. спасает от каторги крестьян-удмуртов из с. Старый Мултан (ныне с. Короленко), ложно обвиненных в человеческом жертвоприношении языческим богам. Убедившись в судебном подлоге и вопиющих нарушениях в ходе процесса, К. добивается нового разбора дела, пишет статьи в газеты и журналы (впоследствии объединенные в цикл под названием ‘Мултанское жертвоприношение’), привлекает к процессу внимание всей страны, выступает на суде в качестве защитника, снимая навет, по существу, с целой народности. Оправдательный приговор по Мултанскому делу совпал с получением известия о смерти дочери К. Ольги. В связи с переутомлением и нервным напряжением здоровье К. резко ухудшается: ‘Мне кажется, что я за это время потерял несколько лет жизни’ (запись в ‘Дневнике’ от 13 окт. 1886 г.).
В 1896 г. с семьей К. переезжает на жительство в Петербург, много времени отдает редакторской работе в ‘Русском богатстве’. В 1900 г. Российская Академия наук избирает К. почетным членом. Непрекращавшаяся болезнь (острая бессонница), сутолока столичной жизни побудили переселиться с сентября 1900 г. в Полтаву. Здесь начался новый подъем писательского творчества К. Он завершает цикл сибирских рассказов (‘Государевы ямщики’, ‘Мороз», ‘Феодалы’, ‘Последний луч’), пишет рассказ ‘Не страшное’. В 1903 г. выходит третья книга ‘Очерков и рассказов’. С осени 1905 г. началась продолжавшаяся до смерти К- его работа над многотомной ‘Историей моего современника’. В ней, продолжив традиции ‘Былого и дум’ А. И. Герцена, К. воссоздавал путь своего духовного и идейного развития в 70—80 гг. в неразрывной связи с судьбой своего поколения и историей русского общественного сознания этих десятилетий. Многие произведения К. остались неоконченными.
Многообразны проявления общественной активности К. в 900 гг. В 1902 г. царь отменил избрание М. Горького почетным академиком, в знак протеста К., вместе с Чеховым, сложил с себя звание почетного академика. Письмо К. в Академию было опубликовано 1 июня 1902 г. в ленинской газете ‘Искра’. В том же году К. организует защиту участников аграрных волнений в Полтавской губ. В 1903 г. он выступает против еврейского погрома в Кишиневе, пишет о нем очерк ‘Дом No 13’, не пропущенный цензурой (издан в России в 1905 г.). В годы первой русской революции К. пишет статьи и воззвания против черносотенной агитации в Полтаве. В ‘Русском богатстве’ (ответственным редактором которого К. стал с 1904 г.) печатается ‘Манифест’ Петербургского Совета рабочих депутатов. К. выступает против кровавой расправы с крестьянами Миргородского у. (статья ‘Сорочинская трагедия’, 1907). Как редактор ‘Русского богатства’ К. неоднократно привлекался к суду за публикации материалов противоправительственного содержания, журнал закрывался и конфисковывался, в доме К. производились обыски. По почте он получал смертные приговоры от черносотенцев, рабочие Полтавы поставили около квартиры К. вооруженную охрану. В годы реакции он выступает против ‘дикой оргии’ смертных казней и карательных экспедиций (очерки ‘Бытовое явление’, 1910, ‘Черты военного правосудия’, 1910, ‘В успокоенной деревне’, 1911), против шовинистической травли и клеветы (‘Дело Бейлиса’, 1913). О статье К. ‘Бытовое явление’ Л. Толстой писал ему: ‘Ее надо перепечатать и распространять в миллионах экземпляров. Никакие думские речи, никакие трактаты, никакие драмы, романы не произведут одной тысячной того благотворного действия, какое должна произвести эта статья’ (Л. Н. Толстой. Переписка с русскими писателями: В 2 т.— М., 1978.— Т. 2.— С. 420).
С письмом Толстого в качестве предисловия эта статья была издана за границей на русском, болгарском, немецком, французском и итальянском языках. Выехав накануне первой мировой войны для лечения за границу, К- смог вернуться в Россию лишь в 1915 г. После Февральской революции 1917 г. он выпускает брошюру ‘Падение царской власти’.
Убежденный демократ, К. в то же время остался в стороне от рабочего движения, называл себя беспартийным социалистом. Не все идеи Октября, диктатуры пролетариата он смог принять, хотя и видел, что к победе Октябрьской революции привел ‘исторический ход вещей’. Живя в Полтаве, в годы гражданской войны переходившей из рук в руки, К. не раз рискует жизнью, выступая против погромов, грабежей, зверств, ходатайствует за арестованных большевиков и красноармейцев. Вместе с тем в некоторых выступлениях он пытается уравнять противников, апеллирует к гуманности с обеих сторон, не находя оправдания и ответному революционному террору, считая, что ‘движение к социализму должно опираться на лучшие стороны человеческой природы’ (‘Письма к Луначарскому’). По словам А. В. Луначарского, ‘только ту этику, которая будет обязательной на послезавтрашний день, на день после победы, Короленко переносил в суровую подготовительную эпоху’ (Луначарский А. В. Собр. соч.— Т. 1.— С. 387). Борясь с прогрессирующей болезнью сердца, К. продолжает работу над ‘Историей моего современника’, очерками ‘Земли! Земли!’, организует сбор продовольствия для детей Москвы и Петрограда, основывает колонии для сирот и беспризорных, избирается почетным председателем Лиги спасения детей, Всероссийского комитета помощи голодающим. Смерть К. наступила от рецидива воспаления легких. Советскими властями Полтавы был объявлен общий траур, его память почтили на IX Всероссийском съезде Советов.
Одна из главных тем художественного творчества К., отразившая логику его жизненного пути и духовного развития,— путь к ‘настоящему народу’. Уже в рассказе ‘Чудная’ К. не только выразил восхищение убежденностью, несгибаемостью революционерки и показал бессознательную тягу простого человека к ее правде, но и раскрыл драму ‘революционеров без народа’, непонимание народом своих защитников. Годы ссылок стали для К. временем освобождения от народнических иллюзий и догм, углубленного изучения народной жизни. В рассказе ‘Сон Макара’ человек из народа предстает тружеником, мучеником, святым, чья судьба оплакивается. К концу рассказа образ Макара вырастает: это уже не восточносибирский ‘объякутившийся’ поселенец, а вообще русский крестьянин, гневно рассказывающий на последнем суде о своей горькой доле. Картина приобретает эпические черты: беды и слезы Макара — это беды и слезы всех мужиков, его трудной жизнью живет всякий простои человек, его недруги — исправники, попы, кабатчики — это враги и недруги всякого мужика.
В сибирских рассказах есть и иные образы людей из народа. Это — бродяги, беглые, ушедшие с каторги, бредущие по сибирской тайге. Главное в них, что подметил К.,— тяга к ‘вольной волюшке’, привязанность к памяти’ о родных краях и готовность на безоглядную дерзость в своем стремлении к воле. Подлинным шедевром, воспевшим такого человека, стал рассказ ‘Соколинец’. А. П. Чехов в письме от 9 января 1888 г. писал К.: ‘Ваш ‘Соколинец’, мне кажется, самое выдающееся произведение последнего времени. Он написан как хорошая музыкальная композиция, по всем тем правилам, которые подсказываются художнику его инстинктом’ (Чехов А. П. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Письма.— М., 1975.— Т. II.— С. 170—171). Музыкальность присуща самому построению рассказа. Во вступлении, как в своеобразной увертюре, звучит борьба двух начал: огонь, тепло, жизнь борются с мраком и стужей, окружающими одинокого человека в затерянном среди тайги поселении, уже здесь заявлена основная тема рассказа — тема сопротивления, стремления к жизни, к воле. Затем бродяжья одиссея Василия, бежавшего с ‘Соколиного острова’ (Сахалина), предстает, словно в музыкальных переливах, в развитии главной темы, проводимой по разным ‘голосам’. В конце еще раз звучит тема, начатая увертюрой. ‘Холодная и унылая краса’ ночи, ‘сумрачные грезы’ — и образ ‘горного орла, который реет, тихо взмахивая свободным крылом’: это ‘молодая жизнь, страстно рвущаяся на волю’.
К. не раз возвращается к типу людей, подобных ‘соколинцу’. В рассказе ‘Марусина заимка’, также начатом в ссылке, но завершенном через полтора десятилетия, К. рисует три контрастных характера: ‘вечный работник’ пахарь Тимоха, хозяйка таежной заимки Маруся, как ‘молодая искалеченная лиственница’, с ее мечтой о простом человеческом счастье, и удалой охотник Степан, ‘беспокойный, неудовлетворившийся’, которого ‘неутолимое желание воли срывает с места, уводит от оседлой жизни’. О таких же людях, идущих на какой угодно риск ради воли, страшных в гневе, когда заденут их человеческое достоинство, повествует ‘полесская легенда’ ‘Лес шумит’. И колоритный Тыбурций (повесть ‘В дурном обществе’, в переработке для детского чтения — ‘Дети подземелья’), находящийся на самом дне жизни,— носитель поэзии, все той же ‘вольной волюшки’, гордости, независимости. Как и сибирские бродяги, Тыбурций — прямой предшественник романтических ‘босяков’ из ранних рассказов М. Горького.
По-новому подошел к ответу о ‘народе истинном’ К. в рассказе ‘Река играет’. На берегу ‘играющей’ в короткое время разлива красавицы Ветлуги рассказчик (‘проходящий’) размышляет о том, что составляет сущность русского народа. Влюбленный в этот рассказ М. Горький считал, что образ переводчика Тюлина дает ответ на такие загадочные и могучие явления русской истории, как Козьма Минин и Пугачев. В канун великих потрясений нач. XX в. М. Горький увидел в короленковском герое предвестие того, что не ‘навеки заснула’ народная мысль и сила, что русская история будет двинута вперед ‘могучим толчком’, который способны дать ей миллионы безвестных Тюлиных.
Раздумья о народе, поиски ответа на загадку русского народа, так много определившие и в человеческой, и в писательской судьбе К., тесно связаны с еще одним вопросом, также проходящим через многие произведения писателя. ‘Для чего, в сущности, создан человек?’ — так поставлен этот вопрос в рассказе ‘Парадокс’. Он же волнует автора и в ‘Слепом музыканте’, и в аллегорических произведениях 80—90 гг. Для К. этот вопрос, казалось бы, философский и отвлеченный, и ‘неотвязные вопросы серой мужицкой жизни’ связаны между собой. Вступая в полемику с религиозно-аскетическими идеями Л. Н. Толстого, К. до предела заостряет свою позицию. ‘Человек рожден для счастья, как птица для полета’,— провозглашает в ‘Парадоксе’ существо, исковерканное судьбой. Если такую веру носит в себе человек, обделенный жизнью, умный, порой циничный, презирающий всякие иллюзии, значит, действительно, как говорил К. (в письме к А. С. Ивановской от 28 сент. 1894 г.), ‘все-таки общий закон жизни есть стремление к счастию и все более широкое его осуществление’. Так в новую эпоху возрождалась одна из центральных идей революционеров 60 гг.
Как бы ни была враждебна жизнь, ‘все-таки впереди — огни!..’ — писал К. в стихотворении в прозе ‘Огоньки’ (1900). Однако оптимизм К.— отнюдь не бездумный, не закрывающий глаза на реальность. ‘Человек создан для счастья, только счастье не всегда создано для него’ (‘Парадокс’). К, утверждает свое понимание счастья. Показательна в этом отношении повесть ‘Слепой музыкант’. К. наделил своего героя, Петра Попельского, тем, Что хорошо знал по собственному внутреннему опыту. Это — врожденное стремление к свету, к полноте бытия, преодоление преград на пути к свету. Путь героя, как и путь автора, лежал через познание народа, погружение в его жизнь, и главное — счастье утверждается в повести как ощущение полноты жизни посредством служения другим, ‘напоминания счастливым о несчастных’. Активная борьба, сопротивление всему, что сковывает свободу,— такое понимание счастья утверждается и в ‘Сказании о Флоре…’. Если в ‘Парадоксе’ и ‘Слепом музыканте’ К. полемизирует с толстовскими идеями аскетизма, отказа от счастья, то здесь ведется спор с толстовской идеей непротивления злу насилием. В ‘Сказании…’ речь идет о покорении императорским Римом одной из своих провинций, но все описания вызывали ассоциации с современной русской действительностью. Весь сюжет ‘Сказания…’, стилизованного под хронику Иосифа Флавия, спор его героя Менахема с торговцами и смиренными ессеями, притча об ангеле — ‘Неведении зла’, который становится ангелом Скорби, направлены против философии непротивления. Главного героя ‘Сказания…’ Менахема К. наделил лучшими чертами русского революционера, в его речах выразил свои идеалы: необходима борьба за свободу, против позора рабства, во имя братства и мира на земле. В рассказе ‘Ат-Даван’ внимание писателя привлекает отчаянная вспышка протеста ‘маленького человека’, заброшенного в сибирскую глухомань. В рассказе ‘Море’, написанном К. в 1886 г. и через 14 лет переработанном им в очерк ‘Мгновение’, вновь задается вопрос: для чего живет человек? Жить, чтобы просто жить, или рисковать жизнью во имя свободы? И вновь, несмотря на экзотичность обстановки, все здесь соотносимо с думами русского революционера о русской жизни, русском народе. В описании нагнетается тема сна, охватившего жизнь за окнами тюрьмы, в которую заключен повстанец. Аллегорический смысл приобретает ‘сонное спокойствие’ родного берега, ‘лениво и тупо дремавшего в своих туманах’. И все-таки малейшая надежда на движение, на пробуждение родного берега заставляет узника сделать выбор. Его безрассудный подвиг не пропал бесследно, он наводит других на размышления: ‘…во всяком случае, море дало ему несколько мгновений свободы. А кто знает, не стоит ли один миг настоящей жизни целых годов прозябанья!..’ Начальные слова очерка: ‘— Будет буря, товарищ.— Да… будет сильная буря’,— приобретали особый смысл в 1900 г., найдя отклик в горьковском: ‘Буря, скоро грянет буря!’
Неизменный интерес К. к проявлениям героического, незаурядность многих его персонажей, использование условной, порой аллегорической формы заставляли многих читателей видеть в нем писателя-романтика. Но дело обстоит сложнее. Отношение К. к романтизму раскрывается в рассказе ‘Мороз’ (1901). Здесь есть персонаж — ссыльный поляк Игнатович, воспитанный на поэзии романтизма, романтик по натуре, по взгляду на жизнь и на людей, впадающий то в восторг и обожествление человека, то в презрение к роду человеческому, к ‘подлой’ человеческой природе. О гибели таких, как Игнатович, можно только скорбеть. Но его бесконечно далекий от реальной жизни романтизм все-таки чужд К. Взгляд автора-повествователя зорко замечает все несовершенство человека и жизни, но не приводит к мизантропии (в которую впадает герой). В ‘Морозе’ есть еще один персонаж, староста ямщиков, в котором, казалось бы, нет ничего ни романтического, ни героического. Но именно он просто, без аффектации соглашается без вознаграждения ехать в страшный мороз спасать человека в тайге. Для ‘чистого’ романтика такое душевное движение ничтожно, он его просто не замечает, уходя от презираемой им толпы, противопоставляя ее жизни свой подвиг. Отдавая должное безоглядной отваге романтика, К. говорит о присущей такому герою слепоте: писатель дорожит самым малым проявлением человечности. Это позволяет более точно определить творческий метод К. Он — реалист, которого неизменно привлекают проявления романтики в жизни, размышляющий о судьбах романтического, высокого в суровой, отнюдь не романтической действительности. У К. немало героев (начиная с героини ‘Чудной’), чей духовный накал, самосжигающая беззаветность приподнимают их над тупой, сонной действительностью, служат напоминанием о ‘высшей красоте человеческого духа’. Но не менее важно для К. заметить под толстой грубой корой обыденности живое движение, порой один миг пробуждения (как у перевозчика Тюлина). ‘У каждого из нас есть свой выдающийся период в жизни’,— замечает писатель в ‘Марусиной заимке’, рассказывая о ‘вечном пахаре’ Тимохе. Свой героический час, даже мгновение есть и у охотника Степана, и у Тыбурция, и у ‘соколинца’, даже в жандарме из ‘Чудной’, в старосте из ‘Мороза’ не все погибло. Писателю дороги эти незаметные и мгновенные огоньки, в них опора его гуманизма, основа исторического оптимизма. ‘…Открыть значение личности на почве значения массы’ (‘Дневник’.— С. 99) — так формулировал задачу литературы К. еще в 1887 г. Это требование, осуществленное в творчестве самого К., тесно связывает его с литературой последующей эпохи, отразившей пробуждение и деятельность масс.
Соч.: Полн. собр. соч.— Харьков, 1922—1929.— Т. 1—5, 7—8, 13, 15—22, 24, 50—51 (посмертное издание, не закончено), Дневник (1881—1893): В 4 т.—Полтава. 1925—1928, Собр. соч.: В 10 т.— М., 1953—1956, Собр. соч.: В 5 т.— М., 1960—1961, Избранные письма: В 3 т.— М., 1932—1936, А. П. Чехов и В. Г. Короленко. Переписка.— М., 1923, М. Горький и В. Г. Короленко. Переписка, статьи, высказывания.— М., 1957, Записные книжки (1880—1900).— М., 1935, В. Г. Короленко о литературе.— М., 1957, Письма к Луначарскому // Новый мир.— 1988.— No 10.
Лит:. Батюшков Ф. Д. В. Г. Короленко как человек и писатель.— М., 1922, Пиксанов Н. В. Г. Короленко и якутская ссылка // Пиксанов Н. О классиках.— М., 1933, Дерман А. Б. Жизнь В. Г. Короленко.— М., Л., 1946, Храбровицкий А. В. О тексте ‘История моего современника’ // Русская литература.— 1976.— No 1, Котов А. К. В. Г. Короленко.— М., 1957, Миронов Г. М.. Короленко.— М., 1962, Люксембург Р. Душа русской литературы // Люксембург Р. О литературе.— М., 1961, В. Г. Короленко в воспоминаниях современников.— М., 1962, Луначарский А. В. В. Г. Короленко // Собр. соч.— М., 1963.— Т. 1, Катаев В. П. Короленко // Катаев В. П. Почти дневник.— 2-е изд.— М., 1978, Платонов А. В. Г. Короленко // Платонов А. Размышления читателя.— М., 1980, Бялый Г. А. В. Г. Короленко.— 2-е изд.— Л., 1983.
Источник: ‘Русские писатели’. Биобиблиографический словарь.
Том 1. А—Л. Под редакцией П. А. Николаева.
М., ‘Просвещение’, 1990