Конус
Конус
Рассказ Г. Уэллса
Перевод Е. Ильиной
* * *
————————————————————————
Конус, Уэллс Герберт Джордж, Год: 1895
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Это был один из тех жарких летних вечеров, когда запоздавшее солнце окрашивает пурпуром тяжелые, рассеянные по небу, облака.
Они сидели у открытого окна, как бы надеясь найти хоть здесь немного прохлады.
В густой и темной листве деревьев сада не двигалось ни одного листа.
Вдали на дороге краснел сквозь вечерний голубоватый туман свет газового рожка, а дальше сигнал на железной дороге грозил в темнеющем горизонте своими тремя сигнальными огнями.
— Он ничего не подозревает? — спросил мужчина тихим голосом с нервным возбуждением.
— Он? Нет, — отвечала она недовольным тоном, точно досадуя, что пришлось подтвердить этот факт. — Он только и думает, что о своих заводах, да о курсе на уголь… Ни капли воображения, поэзии…
— Как все эти люди, занимающиеся металлом, у них сердца нет.
— А он особенно! — подчеркнула она повернувшись к окну.
Послышалось тяжелое пыхтение локомотива и вскоре весь дом зазвучал от металлического лязга поезда, свет которого осветил при проходе в траншеи высокий столб дыма, поднимавшегося над ним. Одна задругой прошли восемь длинных теней и вдруг все исчезло в тумане, который точно поглотил и вагоны, и дым, и лязг поезда.
— И вся эта местность такая красивая, веселая прежде, — продолжал мужчина, — превратилась в какую-то геенну. На дороге ничего не видно кроме этих печей с их дымом и сажей, которые они извергают в самое небо… Ну, да ничего… подходит конец этому варварскому существованию… Завтра…
Это слово сорвалось с его губ как вздох.
— Завтра…—прошептала и она, не отводя глаз от окна.
— Дорогая!
Молодой человек взял ее руки. Она вздрогнула и взоры их искали друг друга.
— Мой возлюбленный! Мне это кажется так странно, что ты вошел в мою жизнь, чтобы открыть мне…
— Открыть тебе, что?
— Да весь этот дивный мир, этот новый мир любви!.. — проговорила она робко и ласково.
Вдруг хлопнула растворяющаяся дверь.
Они повернули головы. Молодой человек быстро вскочил.
В полумраке комната вырисовалась молчаливая, высокая фигура с бледным лицом, с двумя темными ямами без всякого выражения, под крутой аркой бровей.
Роот почувствовал, как напряглись мускулы всего его тела… Когда Харрокс открыл дверь, что он мог увидать? Что услыхать?.. Рой этих вопросов овладел мыслями молодого человека.
Наконец, после долгого, показавшегося бесконечным молчания, зазвенел голос новоприбывшего.
— Ну?
— Я боялся, что тебя не увижу, Харрокс, — проговорил Роот, судорожно сжимая перила окна.
В его голосе не хватало уверенности. Неловкая фигура Харрокса выделилась из скрывавшей его тени и приблизилась к ним.
Он ничего не отвечал.
Молодой женщине казалось. что ее сердце перестает биться.
— Я говорила г. Рооту, что вы не замедлите вернуться, — проговорила она, однако, без всякой дрожи в голосе. Харрокс, продолжая молчать, грузно опустился на стул, возле маленького рабочего столика, сложив свои громадные руки. Теперь из- под густых бровей блестел огонь упорного взора, который он переводил с жены на приятеля: он доверял им обоим одинаково… затем он уставился взором на одну жену… Казалось, он еле себя сдерживал.
В эту минуту они взаимно друг друга поняли, но никто не осмеливался произнести того слова, которое могло освободить их от стеснения. Молчание, наконец, прервал муж.
— Тебе надо было меня видеть? — спросил он Роота, невольно вздрогнувшего.
— Я за этим и пришел.
Он решился лгать до конца.
— Ну?
— Ты обещал мне показать красивые эффекты дыма при луне.
— Ага! Я обещал тебе показать красивые эффекты дыма, — повторил машинально Харрокс.
— И я зашел к тебе прежде, чем ты отправишься в мастерские, чтобы пойти с тобой вместе, — продолжал Роот.
Молчание возобновилось.
Как он к этому отнесется? Знал ли он что-нибудь? Давно ли он находился в комнате? Но их поза, как раз в ту минуту, как они услыхали шум затворяющейся двери?..
Харрокс смотрел на жену, бледный профиль которой выделялся в сумеречном свете. Затем он перевел глаза на Роота и точно пришел в себя.
— Это верно! — проговорил он. — Я обещал тебе показать заводы в их настоящем драматическом виде. Я и забыл об этом! Вещь занимательная!
— Я не хотел тебе мешать.
Харрокс вздрогнул. В его горящем взоре мелькнула молния.
— Да, нисколько, уверяю тебя! — проговорил он.
— Верно вы говорили г. Роот об этих восхищающих вас контрастах пламени и мрака? — спросила молодая женщина, слегка неестественным тоном.
Но уверенность к ней мало-помалу возвращалась, и она в первый раз взглянула на мужа.
— Это все ваша теория красоты машин: ничего нет лучше этого во всем свете! Он вас не пощадит, г. Роот! Это его высокая теория! Его единственное открытие в мире истины!
— Я довольно медленно прихожу к открытиям, — проговорил Харрокс отрывисто, тоном, заставившем их снова задрожать. — Но когда я делаю открытие…
— Ну и что же?
— Ничего!
Он сразу вскочил с места.
— Я обещал тебе показать завод, — проговорил он Рооту, кладя ему на плечо свою большую и тяжелую руку, — готов ты за мной следовать?
— Совершенно готов! — отвечал вставая Роот.
Снова наступило тяжелое молчание. Всякий из них старался разглядеть в темноте лица двух других.
Харрокс не снимал своей руки с плеча Роота, и последний старался себя уверить, что ничего особенного не произошло.
Но мисс Харрокс знала своего мужа лучше. Она знала, что скрывалось под этим суровым молчанием и неопределенность положения мучила ее, как физическая боль.
— Отлично! — заключил Харрокс.
И сняв руку, он направился к двери.
— А мою шляпу? — спросил Роот.
И он ощупывал в темноте стол.
— Смотрите, вы рискуете надеть вместо шляпы мою рабочую корзину! — заметила с нервным хохотом мисс Харрокс.
Их руки встретились во время этих поисков.
— Вот и она! — заявил молодой человек.
Ей хотелось шепотом предупредить его, но она не знала как. На минутку задумавшись, что сказать: ‘Не ходите!’ или ‘Остерегайтесь!’ она пропустила нужную минуту.
Харрокс спросил:
— Нашел ты шляпу?
И в то время как Роот направлялся к двери, он прибавил спокойно и холодно:
— Ты бы лучше уже разом и простился.
Роот задрожал и обращаясь к молодей женщине проговорил протягивая ей руку:
— Добрый вечер, madame Харрокс.
Харрокс, с непривычной для него вежливостью, пропустил его вперед в дверь. Роот прошел, и муж последовал за ним, бросив на жену взор, но не сказав ей ни слова.
Она осталась, как-то ничего не сознавая отчетливо только прислушиваясь к шагам мужчин по коридору. Поступь мужа отличалась своей тяжестью от легкой походки Роота, Дверь дома с шумом захлопнулась.
Тогда молодая женщина медленно подошла к окну и наклонившись увидела на перроне обоих мужчин, они прошли под газовым рожком и скрылись за углом На минуту свет упал на их бледные лица, но на таком расстоянии она не могла прочесть того, чего она смутно боялась, с чем догадывалась, но не сознавала еще ясно.
Усевшись в глубокое кресло и не сводя глаз с красноватых огней горна там вдали, целый час не пошевелилась она в своем тоскливом мучительном ожидании.
В воздухе чувствовалась тяжесть, подавлявшая Роота. Он шел рядом с своим другом не говоря ни слова. Молча повернули они на боковую тропинку, покрытую угольной пылью, откуда открывался вид на равнину, затянутую таинственной голубоватой дымкой, состоявшей наполовину из дыма, наполовину тумана.
Вдали можно было догадаться по красноватым огням фонарей о Гамлее и Етрурии.
Там и сям прорезывался свет из освещенного окна в доме усердного работника или в кабачке полном гуляк. А там дальше тонкие и высокие трубы высились рядами. Все они почти дымились, так как в этот сезон недостатка в работе не было. Там и сям блестели огни горна или высокие колеса, которыми доставался из колодца блестящий уголь.
Ближе вилась лента рельс и слышался шум маневрирующего локомотива, проходящих поездов, гремевших цепями и тормозами, с густым белым дымом расстилавшимся над ними.
А налево, между железным путем и темным силуэтом холма, поднималась громадная черная масса с вырывавшимся вверх пламенем и дымом. Это был центральный узел металлургических заводов Ком. Жедда Бласт Фюрнас, которыми управлял их директор Харрокс. Громадные и грозные, они переплавляли в вечном пламени пожара массы металла. Внизу грохотали вальцовые машины, белыми искрами плющил громадный молот до бела накаленную сталь.
Как раз в эту минуту полный вагон угля ввергали в одну из пастей этого гиганта, выбросившую при этом яркие, огненные языки в туче пара и пепла, наполняя окрестности захлебывающимся шумом.
— Вы достигаете с вашими горнами очень красивых красочных эффектов, — проговорил Роот, прерывая молчание, начинавшее становиться тревожным.
Харрокс утвердительно что-то проворчал. Заложив обе руки в карманы, он смотрел на завод и на железную дорогу, с искаженными чертами лица точно искал решения трудной задачи.
Роот взглянул на него раза два.
— Но пока твой лучший эффект еще не созрел. Слишком рано.
Харрокс взглянул на него, как человек, которого внезапно разбудили.
— Еще слишком рано? Вероятно! Да, наверное даже!
И он начал смотреть на луну, еще бледную на светлом летнем небе.
— Идем! — сказал он вдруг.
И подхватив Роота под руку, он увлек его на дорожку, которая вела к рельсовому пути.
Роот слегка этому противился.
Их глаза встретились и в одну минуту обменялись тысячью словами, произнести которые губы еще отказывались. Харрокс сперва было сжал руку приятеля, но разом внезапно ослабил пожатие. Но они уже невольно почти бегом спускались, увлекаемые по склону вниз.
— Видишь ты огни сигналов со стороны Борслема? — спросил Харрокс, вдруг сделавшийся говорливым. — Разве не красивы эти маленькие зеленые, красные, белые огоньки на фоне этого тумана? Ты, ведь, любишь эффекты Роот, а это прямо великолепно! А мои доменные печи, посмотри, как они растут над нами, пока мы здесь спускаемся. Вот эта, направо, моя любимица. Семьдесят футов вышины! Я сам ее заряжал, и руды ей дают сколько она хочет? Пять лет она будет ее кипятить! Я особенно люблю эту печь! А эта красная линия: это пудлинговые печи, ты назовешь этот цвет скорее оранжевым? А вот фейерверк от молота… А освещенные темные формы — это прокатные станки. Идем! Ты увидишь, какой это блеск, зеркало не сравнится с жестью, которая сквозь них прошла! А какой шум, право Роот, это чудесно. Слушай-ка! Молот еще работает! Идем скорее…
Он должен был остановиться, чтобы перевести дыхание после такой долгой речи.
Сжимая руку Роота до того, что она затекала, он спускался по дорожке, как сумасшедший, несмотря на все усилия Роота его удержать.
— Послушай! — запротестовал тот, наконец, с нервным хохотом и досадой, — на какой черт ты так тянешь меня за руку?
Харрокс выпустил его руку и сразу переменил обращение.
— Я тянул твою руку? Позволь пожалуйста… но ведь ты сам меня научил этой дружеской манере прогуливаться вдвоем?
— Ну, значит ты недостаточно изучил все тонкости этого искусства! — возразил Роот с принужденным смехом. — Я должно быть весь в синяках!
Харрокс не произнес ни слова в извинение.
Они находились почти внизу спуска, около изгороди отделявшей железную дорогу, совсем рядом с заводом. Для того, чтобы взглянуть на доменные печи не надо было теперь наклонять голову как раньше, а поднять ее. Етрурия и Ганлей исчезли из вида. Перед ними у барьера возвышалась надпись, с запачканными углем буквами: ‘Остерегаться поездов’.
— Какая красота! — сильно жестикулируя воскликнул Харрокс. — Взгляни на этот поезд с его султаном белого дыма, с красным огнем, с круглыми огненными глазами фонарей впереди! А какой мелодичный шум! Какие световые эффекты! Но мои доменные печи были еще красивее прежде, чем мы поставили конуса в их верхние отверстия, чтобы сбирать газ…
— Что? Конусы?..
— Да, мой милый, конусы! Я тебе покажу один из них поближе. Раньше пламя вырывалось свободно в их отверстия, как огненные столбы ночью и облака красного с черным дымом днем. Теперь же мы их направляем иначе и сверху прикрываем конусами. Он тебя заинтересует этот конус!
— Но все-таки у вас остался целый вихрь дыма и искр?
— Да ведь конус не укреплен на одном месте. Он подвешен на цепи к рычагу и держится в равновесии противовесом. Ты это увидишь ближе. Иначе бы не было возможности управляться с топливом. Время от времени конус погружается и пламя показывается.
— Понимаю! — сказал Роот, взглянувший через плечо. — Погляди-ка, луна заблестела сильнее!
— Идем же! — отрывисто пригласил его Харрокс.
И он снова схватил его за руку и потащил по склону.
В эту минуту произошло одно из тех событий, краткость которых оставляют за собой всегда головокружительное сомнение.
На половине дороги рука Харрокса сжалась вдруг как клещи и наклонила Роота назад так, что он должен был сделать полубоорот и взглянуть на дорогу. К ним на всех парах несся поезд, быстра росли красные и желтые огни его фонарей.
Испуганный этим жестом Харрокса, Роот, к нему повернулся и изо-всех сил начал отталкивать руку, удерживавшую его на рельсах. Борьба продолжалась не больше секунды. Несомненно было то, что Харрокс хотел его силой удержать на опасном пути, но также несомненно было и то, что он же его отдернул в сторону в момент наступления реальной опасности.
— Немногого не доставало! — проговорил задыхаясь Харрокс в то же время, как мимо прижавшихся к барьеру путников, промчался чуть-чуть их не задевая поезд.
— Я не видал его приближения! — пробормотал Роот, стараясь, несмотря на свои подозрения, приписать все случаю.
— Конус! — проворчал глухо Харрокс, затем точно опомнившись прибавил: — Так ты его не слыхал?
— Нет.
— Ни за что на свете не пожелал бы я чтобы тебя здесь раздавили!
— А я совсем потерял голову.
Харрокс на минуту остановился и затем быстро повернулся к заводам.
— Посмотри, как они красивы, мои укрепления! Все эти кучи шлака там среди ночи! Смотри, как дрожит эта струя тепла и воздуха над самой большой доменной печью… Не туда!.. Здесь… сюда, та дорожка ведет к пудлинговым печам! А я тебе хочу раньше показать канал…
Он взял Роота за локоть, и они снова пошли рядом. Роот отвечал рассеянно, он все раздумывал на счет случившегося на рельсах. Да что же в действительности произошло? Представилось ли ему или Харрокс в действительности хотел его удержать на рельсах? Неужели он прямо-таки рисковал быть убитым?
А вдруг он знает все, это угрюмое, тяжелое чудище? С минуту Роот боялся за свою жизнь, но его страх уступил место размышлению. Может Харрокс не заметил поезда? Да, наконец, разве не сам он его отстранил от опасности? Его странное обращение может надо было приписать единственно той загадочной ревности, которую он уже раз проявил?
Директор заводов говорил теперь о горах пепла и о канале.
— Не правда ли?
— Что? Ах, да! Это великолепно при лунном свете!
— Наш канал, — продолжал Харрокс, снова останавливаясь, — наш канал при свете луны и отблеске доменных печей представляет необыкновенно красивый эффект. Ты никогда этого не видал? Так смотри теперь! Ты провел слишком много вечеров в ухаживании за дамами Ньюкестля! Конечно, если ты хочешь красивых эффектов… Да вот увидишь!
Когда они вышли из лабиринта, создавшегося из этих масс шлака, угля и руды, шум вальцовых машин резко отдавался в их ушах. Трое рабочих, силуэты которых неясно вырисовывались в полумраке, встретившись с Харроксом приподняли фуражки.
Рооту захотелось обменяться с ними какой-нибудь фразой, но они уже исчезли в тени прежде, чем он успел вымолвить слово.
Харрокс указал на лежащий перед ними канал. Он имел мрачный, роковой вид под кровавым отсветом доменных печей. Немного выше, вода из поддувала холодильников, вырывалась почти горячим, бурным потоком с белыми пятнами пены, принимавшими образ каких-то таинственных видений, несшихся с головокружительной быстротой.
Блестящая и черная башня самой большой из доменных печей, возвышалась над всем этим и ее могучее ворчание положительно оглушало.
Роот отошел от откоса канала и украдкой взглянул на Харрокса.
— Здесь они кажутся совсем красными эти испарения, — продолжал инженер, — они имеют цвет крови, красные и горячие, как грех! А там, где на канал падают лунные лучи, вода имеет бледный вид смерти! Роот на минуту отвернулся, а затем снова начал наблюдать за своим другом.
— Пойдем смотреть прокатные станки, — предносил Харрокс. Он держал его за руку не так крепко и Роот начал успокаиваться. Что только могли значить эти слова: ‘Красные как грех — бледная как смерть?’ Простое совпадение быть может?
Они постояли у пудлинговых печей, посмотрели на работу прокатных станков и молота, причем металл казался здесь мягким и послушным как воск.
— Идем! — крикнул Харрокс на ухо своему спутнику.
Они пошли и по дороге заглянули в маленькое отверстие в трубе поддувального меха, где видно было пламя доменной печи. Это было ослепительно для глаз, в которых после этого долго плясали зеленые и синие пятна.
Наконец, они дошли до подъёмной машины с помощью которой вагонетки с рудой и углем поднимались до вершины гигантского цилиндра. Там на верху, на узких рельсах, поднимавшихся к печи, Роот снова был охвачен сомнениями. Благоразумно ли было идти сюда? А если Харрокс что-нибудь знал? Молодой человек невольно задрожал при этой мысли. Он измерял высоту, на которую они поднялись, семьдесят футов! Опасное местечко!
Они отодвинули вагонетку с углем, чтобы подойти к перилам, возвышавшимся над цилиндром.
Дым вырвавшийся оттуда становился едким и густым и как раз в эту минуту из-за облаков вышла луна и осветила ярким блеском лесистые окрестности Ньюкестля. Под их ногами бежал дымящийся канат и терялся в густом тумане равнины по направлению к Бурслему.
— Вот конус, о котором я тебе говорил, — крикнул Харрокс. — Под ним шестьдесят футов раскаленного металла, и, где он кипит, как виннокаменная кислота в бутылке с содой!
Роот вцепился в перила и опустил глаза на конус.
Жара была еле выносима. Шум кипящего металла и рев поддувала, как раскаты грома аккомпанировали голосу Харрокса.
Но надо было идти до конца. И быть может…
— В средине, — кричал Харрокс, — температура доходит до 1000 градусов. Если бы ты туда упал, ты сгорел бы также быстро, как зернышко пороха на пламени свечи. Протяни руку, чтобы судить об этом жаре. Даже здесь я видал, как закипает дождевая вода в вагонетках. А конус-то! Небось пожарче чем печь для хлеба! В нем 300 градусов!
— Триста?
— Да-с, триста градусов! Только подумай! Кровь у тебя разом закипит!
— Что! — Крикнул Роот повертываясь.
— Кровь у тебя… Нет! Не смей двигаться с места!
— Пусти меня! — завопил Роот. — Пусти мою руку.
И сперва одной, а затем и обеими руками он ухватился за барьер. Одну секунду оба мужчины склонились к палящей пучине, но Роота страшным толчком оторвали от перил и, хотя он вцепился в Харрокса, сил у него не хватало, нога подвернулась, он перевернулся в воздухе и упал лицом, плечом и коленом на горячий конус.
Несчастный ухватился за подвесную цепь, но толчок невольно поколебал аппарат, он слегка опустился, и кругом Роота появились языки пламени, лизавшие несчастного.
Чувствуя невыносимую боль в коленях, чувствуя, что его руки поджаривались, он успел-таки приподняться по цепи, но что-то ударило его по голове. Это была крышка над трубой. Он был в плену у этого палящего чудища. А над ним виднелось лицо Харрокса, стоявшего у вагонетки. Лунный свет освещал его искривившиеся черты. Он вопил:
— Жарься бездельник’ Жарься соблазнитель женщин! Жарься искуситель! Жарься, жарься, жарься!
И вдруг он начал бросать в конус громадные куски угля.
— Харрокс! — кричал Роот. — Харрокс!
Он все еще старался подняться по цепи, но уголь, бросаемый Харроксом попадал в цель. Платье на нем обуглилось, затем загорелось и пока, он мучительно бился, конус медленно опускался в кипящую лаву.
Вскоре в нем нельзя было даже различить человеческого образа.
При последнем крике несчастного, похожем больше на всхлипывание, гнев Харрокса как будто утолился. В нем шевельнулась жалость, а ветер доносил ужасный запаха сгоравшего мяса. Это вернуло ему сознание.
— Милосердное небо! Господи! Что я наделал! — воскликнул он.
В его голове ясно обрисовалась ужасная картина этой мучительной агонии, ужас которой превышал всякое другое чувство.
И когда освободившийся от своего груза, обратившегося в пепел, конус поднялся кверху в вихре дыма и огня, Харрокс, как безумный вцепился в перила, не сводя глаз с страшной могилы своего бывшего друга. Его губы шевелились, но с них не сходило ни одного слова. А внизу слышались крики и беготня людей.
И вдруг все замолкло!
Источник текста: журнал ‘Вестник моды’, 1912, No 36. С. 316—320.