Консисторский суд над А. М. Бухаревым, Соловьев Николай Иванович, Год: 1897 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 13 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Н. И. Соловьев

Консисторский суд над А. М. Бухаревым *

* Настоящий рассказ заимствован из дела, хранящегося во Владимирской Духовной консистории.

Серия ‘Русский путь’

Архимандрит Феодор (А. М. Бухарев): Pro et contra

Личность и творчество архимандрита Феодора (Бухарева) в оценке русских мыслителей и исследователей. Антология

Издательство Русского Христианского гуманитарного института, Санкт-Петербург, 1997

Ровно полвека тому назад, 8 июля 1846 г., в праздник Казанской Божией Матери, в домовой церкви Московской Духовной академии происходило пострижение в монашество молодого, только что блестяще окончившего академический курс студента Александра Матвеевича Бухарева, нареченного при пострижении Феодором. Посвящая себя служению Богу, отрекаясь от мира и яже в мире¹, молодой Бухарев предначертал себе жизненный путь тою стезею, какою шли многие из его предшественников и сотоварищей. Но судьба судила иначе, и мы посвящаем настоящую статью описанию жизни Бухарева, составленную по официальным источникам.

Александр Матвеевич Бухарев, уроженец Тверской губернии, сын диакона. В 1842 г., окончив курс в Тверской Духовной семинарии, он как лучший воспитанник был командирован в Московскую Духовную академию, из которой и выпущен в 1846 г. Приняв монашество, Феодор пошел по иерархической лестнице обычным порядком. 8 июля он был пострижен в монахи и на другой день посвящен в иеродиакона, 15 июля возведен в сан иеромонаха, причем оставлен бакалавром при Московской академии по классу библейской истории и греческого языка. В следующем, 1847 г., Бухарев получил ученую степень магистра богословия и при этом занял весьма видную в Духовной академии кафедру Священного Писания и определен академическим библиотекарем. Проходя означенные должности и обязанности с усердием и успехом, Феодор за полезную и усердную службу в 1850 г. был причислен к соборным иеромонахам Московского Ставропигиального Донского монастыря, оставаясь в то же время при Академии. В 1852 г. он получил звание экстраординарного профессора, а в следующем, 1853 г., определен помощником инспектора той же Московской академии и 21 января возведен в сан архимандрита на седьмом году монашества и тридцатом от роду.

Затем служба в стенах Лавры преподобного Сергия для архимандрита Феодора скоро окончилась. В 1854 г. он был переведен в Казанскую Духовную академию с званием ординарного профессора и с поручением преподавать самые главные академические предметы: богословие общее, догматическое и обличительное. Вслед за тем он назначен был членом конференции Казанской академии и в том же году определен членом внутреннего и внешнего академического правления. Прослужив около года в Казанской академии, Феодор был 22 сентября 1855 г. утвержден инспектором Академии.

Среди суровой зимы 1858 г. было получено в правлении Казанской академии определение Св. Синода о перемещении архимандрита Феодора на должность члена С.-Петербургского духовного цензурного комитета. Определение состоялось 10 января, и Феодор должен был зимою, на перекладных, проехать полторы тысячи верст с огорченным чувством своего достоинства.

Не было секретом, что Феодор понижен не то чтобы за либеральное, но за недостаточно схоластическое преподавание им богословских предметов студентам Академии.

Членом цензурного комитета Феодору пришлось быть три года. За это время, как говорят, он написал весьма замечательное объяснение на Апокалипсис — объяснение, настолько по тем временам выдающееся новизною воззрений, что слух об этом труде достиг до митрополита Филарета, который вытребовал рукопись, признал ее не только неудобной по цензурным условиям к печати, но вредной и с толкованиями отцов и учителей Церкви несогласной. Этого мало: рассказывают, что митрополит Филарет потребовал к себе Феодора, сделал ему строгое внушение, а во время защиты автором своих богословских воззрений кинул ему рукопись. Поднимая свой труд, архимандрит Феодор будто бы сказал Святителю Московскому, что такой способ критики его сочинений он находит неудобным, и вышел.

Насколько этот рассказ точен и верен, я ручаться не могу. Но как бы то ни было, по указу Св. Синода от 20 февраля 1861 г., за No 591, согласно прошению архимандрита Феодора и по вниманию к его расстроенному здоровью, он перемещен в число братства в город Переславль Владимирской губернии в Никитский монастырь, оставаясь членом цензурного комитета. По этой должности Феодор получал тысячу рублей и по званию магистра богословия сто рублей в год.

Верстах в трех от города Переславля-Залесского, влево от Московско-Ярославского шоссе, на высокой горе расположен мужской Никитский монастырь. В эту удаленную от шума житейской суеты обитель и прибыл архимандрит Феодор. Переславцы сейчас же заговорили о том, что в Никитский монастырь прислан ученый архимандрит для научения монашескому смирению и послушанию. В это время настоятелем Никитского монастыря состоял смотритель Переславского Духовного училища и председатель Духовного правления, архимандрит Нифонт, по образованию студент семинарии, человек весьма добродушный, не делавший никому зла. Он радушно принял Феодора и относился к нему с глубоким почтением, как к мужу ученому, могущему, во всяком случае, достигнуть епископства. Но каково же было удивление Нифонта, а с ним всей монастырской братии, всех обитателей переславских, когда Феодор, прожив в Никитской обители два с половиною года, 20 июля 1862 г. послал в Св. Синод прошение о сложении с него духовного и монашеского сана. В этом прошении архимандрит, между прочим, писал, что он, ‘по обстоятельствам, которые касаются не его одного, а и других лиц, и которых поэтому неудобно и для выяснения дела нет нужды расспрашивать, монашеские его отношения соединяются во многом с нарушением внутреннего мира и с смущением совести, чем в корне разрушается монашеское служение Богу’.

Пред подачею прошения в Синод архимандрит Феодор в письме к ректору Московской Духовной академии от 14 июля 1862 года, Александру Васильевичу Горскому, подробно объясняет причины своего намерения оставить духовный сан. Письмо это следующее {Письмо напечатано в ‘Истории Московской Духовной академии’.}.

‘Достопочтеннейший отец протоиерей
Александр Васильевич!

Вы такое живое и сердечное участие принимаете во мне, что мне давно хотелось объяснить вам мое намерение или уже предприятие, которое неизбежно подлежит всяким перетолкам.

Мне желательно, чтобы вам, по крайней мере, известна была внутренняя пружина, движущая меня к перемене звания. От вашей доброй воли зависит — согласиться с моими мыслями или подвести под суд этого апостольского правила: кийждо в звании, в нем же призван бысть, в том да пребывает². Из разговоров со мной в Петербурге и из сочинений, если их читаете, вам известна моя мысль и даже уверенность, что в настоящем брожении и борьбе умов и стремлений человеческих дело и духовное, и светское, или мирское, не иначе может поправиться и умириться, как если духовное будет нисходить до мирского, с тем чтобы понемногу и последнее поднялось до значения и силы духовного. Не снизойди Господь с небесной обители к нам на землю, в наш грешный мир, что было бы с этим миром, все равно, с православными — тогда иудеями — или с чуждыми Церкви язычниками. Ведь, наверно, все бы мы погибли. Развивал я эти мысли в сочинениях своих, но все это остается гласом, вопиющим в пустыне. Труд, который мог бы сколько-нибудь побудить рассуждающих к серьезным мыслям и заботам о нынешних духовных затруднениях и опасностях, остановлен…³ Что же? И мне идти на покой нравственного усыпления? Удовлетвориться, например, назначением в какой-нибудь монастырь или какою-либо пенсиею. Но ведь это было бы нечестно пред Богом и Церковию, если судить меня по моей совести или по тому, в чем я признаю и вижу главную беду нашего времени.

Другие не хотят, ну так мне самому ничто не препятствует испытать на деле служение Христу Богу и в мирском звании. Доберутся до истины и другие — только была бы эта истина проведена в самой жизни и тем получила место более прочное, чем по одним сочинениям. Далек я, достопочтеннейший Александр Васильевич, от отрицания истинного благочестия и истинной добродетели или любви к истине во всех тех людях, которые идут не по вышеуказанному направлению, какому я хотел весь предаться. Но есть различие между светом дня более и более угасающего и светом дня рассветающего, мерцание последнего надежнее по отношению к будущему, чем ясная заря вечерняя. Применение притчи — понятно.

Скажете ли, что я не прав в своем отзыве, что другие не входят в общее со мною направление. Посмотри (скажете, пожалуй, мне) на то, как наши духовные журналы заняты и внешним бытом духовенства, удобствами учащихся или церковно-финансовым вопросом и т. под. Но дело истины выигрывает не оттого, чтобы и сами духовные занимались своим делом по-мирски, но оттого, чтобы они выяснили, как и мирским, или светским, людям заниматься своими делами по-духовному, сохраняя притом всю свою самостоятельность. Что же для этого делают наши духовные журналы? Ровно ничего, не исключая ни одного из них. Общие места, высказываемые на этот предмет по временам, — ничего не выясняют и не доказывают. Все мы, изволите видеть, в важности разъяснения истины обделываем более свои делишки, будет ли это состоять в расчете своекорыстия или в стремлении иметь роль повиднее и с доброю у других славою, или только в уклончивости от опасности нареканий, беспокойства, шума разногласия с важными или нужными людьми. Простите меня, ради Бога, за подобные речи, которые и мне неприятны. Лучше идти самому путем, в истинности которого уверяет совесть, нежели судить отъезжающих от этого пути. Высказываю вам все это единственно для объяснения моего решительного шага. Зачем я, скажете, не боюсь соблазнить других’ Не ‘Домашнюю ли беседу’ и сочувствующих ей? Не уклоняться же мне от соблазна креста Христова ради тех, которые упорствуют находить этот соблазн. Обделывающие же свои делишки соблазняются только разве так, к слову. Искренно же благочестивые только поскорбят о мне пред Богом. Другие же пусть, если хотят, рассуждают и рассудят, что же это, в самом деле, такое делается у нас? Говорю о знающих меня, другим же дела нет до меня. Впрочем, и я не хочу же оставлять дела служения истине, только перейду в светскую область (подчиненную одной и той же с духовными истине), чтобы не соблазнялись живою внимательностию к ее делу — со стороны монаха.

Если Господь сохранит мне жизнь, желаю идти путем служения Христу (Богу) Господу в мире до самых даже крайних пределов внешней мирской жизни.

Вот каковы мои обстоятельства, и дела, и думы! Простите мою откровенность пред вами, вызываемую вашим ко мне участием. Братству академическому, по-братски же (слышу) сочувствующему мне, глубокие мои поклоны. Предаюсь во всем Господу. У вас теперь экзамены, хлопоты, труды, а я вздумал затягивать вас в длинную беседу. Простите’.

На это письмо архимандрита Феодора, дышащее полною преданностью воле Божией, но по идее и идеалам автора очень туманной, Александр Васильевич Горский писал ему следующее:

‘Отче, братие и друже!

Давно просилась душа моя на беседу с вами, особенно личную беседу, усты ко устом. Но сперва слухи о поездке вашей из Переславля, потом известные вам периодические работы, возвращающиеся через каждые два года⁴, отстраняли эту мысль. Но теперь возобновившиеся слухи и письмо ваше побуждают заменить устную беседу, по крайности, письменною. Простите, если немощное слово и озабоченная другими делами дума <душа?> не найдет достаточного предмету беседы выражения. Прискорбно и для нас известие, что труд ваш, которому посвящено было столько лет самого усердного занятия, который стоил вам стольких изысканий, дум, молитв, — задержан. Зная осторожность нашего духовного правительства в делах такого рода, не думаем, чтобы этому было причиною совершенное несогласие его с вашим изъяснением. Наверное, если ваше толкование было предметом общего рассуждения, были предъявлены какие-либо замечания против каких-либо частных недостатков, легко исправимых, а может быть, не всеми признаваемых за недостатки, — замечания, написанные под влиянием строгих понятий о цензуре. Но вот узы цензуры по частям начинают разрешаться. Надобно ожидать, что при таком положении дел и по духовному ведомству будут сделаны изменения в существующих правилах цензурного устава. Но, может быть, и не дожидаясь этих изменений, нашли бы мы средства при некоторых уступках провести дело ваше в свет. Не решитесь ли вы сообщить за несколько времени нам ваши тетради с сделанными на них замечаниями, с тем чтобы мы пересмотрели то и другое и, подумав, на чьей стороне более правды, предложили вам некоторые примирительные меры, в других же случаях, строго держась воззрения вашего, представили это дело на улажение нашему мудрому Святителю⁵. И, таким образом, через него вновь оно могло бы явиться на суд нашей Церкви, но уже с более сильным голосом в пользу вашу’ {Это письмо найдено недописанным в архиве А. В. Горского⁶, и полагать надо, что Феодор ответа на свое письмо к Александру Васильевичу не получил, что, конечно, не могло не огорчать его и <заставить?> с еще большей решимостью покинуть духовное звание.}.

По нашему глубокому убеждению и по тем сведениям, которые имеем мы, у архимандрита Феодора, кроме принципиальных воззрений на монашество, кроме оскорбленного авторского самолюбия, кроме тяжести житья в захолустном монастыре, вдали от науки и ученых, была иная, и, думаем, главная, причина искания выхода из-за монастырской ограды на вольный свет.

Причина эта сердечного свойства.

Во время пребывания архимандрита Феодора в Никитском монастыре, у проживающего в г. Переславле помещика Родышевского была дочь, увлекшаяся духом отрицательного направления под влиянием учений и брожений умов в начале шестидесятых годов. Естественно, что отрицательное направление дочери не могло не беспокоить родительского сердца, и вот Родышевский, не находя в себе достаточных сил к переубеждению дочери, обратился к помощи Феодора как мужа науки и ума выдающегося. Беседа архимандрита Феодора ‘усты ко устом’ с девицей Родышевской породила у обоих ту взаимность чувств, которая и понудила Феодора искать выхода в светское звание для вступления, по его выражению, в брачную жизнь. Ведь если бы Феодор решил ходатайствовать о сложении с него сана раньше, до знакомства с Родышевской, то ему не было бы никакой надобности уезжать из Петербурга в захолустный Переславль. Да и по прибытии в Никитский монастырь Феодор не тотчас приступил к хлопотам о сложении сана, нет — он начинает эти хлопоты, проживши здесь два с половиною года. Все это убеждает нас в верности нашего предположения о главнейшей причине, побудившей архимандрита к выходу из духовного звания.

Получив просьбу Феодора, Синод определил прошение его оставить без последствий как непосредственно представленное в Синод, ибо с ходатайством о сложении духовного сана должно было обратиться к местному епархальному архиерею. Свое определение Синод поручил Владимирской Духовной консистории объявить установленным порядком архимандриту Феодору и взыскать с него 2 р. 10 к. гербового сбора, так как он вошел с прошением, написанным на простой бумаге.

Получив синодальный ответ, архимандрит Феодор в том же 1862 году, 11 октября, послал Владимирскому архиерею следующее прошение:

‘Его Преосвященству Преосвященнейшему Иустину,
епископу Владимирскому и Суздальскому.
Состоящего в числе братства Переславского
Никитского монастыря, архимандрита Феодора
покорнейшее прошение.

Так как монашеские мои отношения, по обстоятельствам особой важности, не от меня зависящим, соединяются у меня во многом с коренным нарушением внутреннего мира и смущением совести, то, по продолжительном и зрелом обсуждении этого, я нахожу себя в положении человека, не могущего во благо и спасение свое нести принятое мною иго монашества. Поэтому решаюсь искать выхода из священного и монашеского чина в ряд простых православных для поступления в брачную жизнь, с готовностью подвергнуться должной эпитимии и лишению разных прав по церковным правилам и законам гражданским, покорнейше прошу Ваше Преосвященство учинить архипастырские по закону распоряжения и ходатайствовать пред высшим начальством о снятии с меня священнослужительского и монашеского сана. Состоящий в числе братсва Переславского Никитского монастыря архимандрит Феодор руку приложил’.

На этом прошении епископ Иустин положил следующую резолюцию: ‘В Консисторию для распоряжения на основании законов’.

С своей стороны, Владимирская Духовная консистория 22 октября 1862 года определила:

‘На основании 91 ст. Уст<ава> Дух<овной> консист<ории> и тома IX, ст. 254 Св<ода> Законов, Переславского Никитского монастыря настоятелю, архимандриту Нифонту со старшею братиею, с прописанием содержания прошения архимандрита Феодора предписать, чтобы они состоящему в оном монастыре в числе братства архимандриту Феодору, просящему о сложении с него священнослужительского и монашеского сана, преподавали в продолжение трех месяцев увещания, дабы он до конца жизни своей остался верен данному обету монашества и свято хранил свой священнослужительский и монашеский сан, и, что окажется по увещанию, Консистории донести по истечении трех месяцев’.

Настоятель Никитского монастыря архимандрит Нифонт, по своему добродушию и мягкосердечию, а ‘старшая братия’ по своей неподготовке к выполнению такого серьезного и, можно сказать, щекотливого поручения, не беспокоили Феодора своими увещаниями. 17 февраля 1863 года архимандрит Нифонт в рапорте, за No 35-м, доносил Владимирской Духовной консистории, что архимандрит Феодор остался в непреклонном решении искать выхода из духовного чина в ряд простых православных, потому что в установленных монашеских отношениях, по обстоятельствам, он не в состоянии служить Богу с духовным миром и спокойною совестью, и в подтверждение своей непреклонной решимости выйти в ряд простых православных дал собственноручное на бумаге объяснение.

При этом рапорте было представлено в Консисторию следующее объяснение Феодора:

‘Его Высокопреподобию, отцу настоятелю
Никитского монастыря архимандриту Нифонту с братией.
Состоящего в числе братства этого монастыря
архимандрита Феодора. Объяснение.

Подвергнувшись по распоряжению начальства трехмесячному увещанию вашему об удержании мною священнослужительского и монашеского сана, сим имею честь объяснить вам, что в установившихся монашеских отношениях будучи не в состоянии служить Богу с духовным миром и совестию, я остаюсь в непреклонной решимости искать выхода из духовного чина в ряд простых православных, а сколько оказываюсь в этом повинным пред Господом, готовлюсь за то охотно и смиренно понести бремя церковной эпитимии и лишения многих важных прав. 1863 года февраля 10-го дня’.

Исключительность положения Феодора, его известность как ученого, его скромность, его по внешности аскетическая натура — все это взятое вместе породило массу толков не только между монахами, но и светскими лицами, когда Феодор возбудил вопрос о своем расстрижении. В общем у Феодора сторонников не было. Но особенно оскорбительно отзывался о намерениях его известный в то время г. Аскоченский в своей ‘Домашней беседе’, органе полусветском и полудуховном. Решимость же Феодора, вызываемая чувством взаимности любимого человека, была непоколебима. Ему, как рассказывали в то время, обещано было даже скорое архиерейство, разрешение печатания непропущенного сочинения, только бы он оставил свое намерение о сложении сана. Ничто, однако же, не действовало. Вследствие этого в апреле 1863 года Феодор вызван был во Владимир и помещен в архиерейском монастыре. Тогдашнему ректору семинарии архимандриту Алексию поручено было убеждать Феодора оставить намерение о сложении духовного сана. Увещатель, будучи сам человек невысокого ума, раздражительный, крикливый, даже бранливый (нам лично известный), доказывал Феодору, что его намерение оскорбительно для священного звания и гибельно для него самого, и своими увещаниями вынудил Феодора ответить, что еще не родился тот человек, который бы переубедил его. О безуспешности своих увещаний ректор Алексий донес епископу Иустину рапортом от 6 мая 1863 года. Вследствие этого донесения, Духовная консистория 7 мая определила: ‘Для окончательного увещания пригласить архимандрита Феодора в присутствие Консистории 10-го числа в 12 часов дня и отнестись к членам Консистории: архимандриту Алексию и архимандриту Иерониму, чтобы они к означенному времени благоволили прибыть в Духовную консисторию’.

Увещание полного состава присутствия Духовной консистории сделано было архимандриту Феодору словесно, и журнала с изложением увещательных речей составлено не было. В деле есть только донесение Феодора на имя Консистории, в котором он пишет: ‘Выслушав сего 10 мая 1863 года увещание со стороны членов Духовной консистории в ее присутствии, долг имею объяснить, что остаюсь в той же решимости относительно снятия с меня монашеского и священнослужительского сана, как выражено мною в поданном на Высочайшее имя прошении’ {Когда писал Феодор и в каких выражениях прошение на Высочайшее имя⁷ — из дела не видно.}.

25 мая 1863 года Владимирская Духовная консистория дело Феодора представила в Синод, который указом 25 июня разрешил снять с него священнослужительский и монашеский сан. Вызванный 31 июля в Консисторию, Феодор дал следующую подписку:

‘Дана сия подписка в присутствии Влад<имирской> Духовн<ой> консистории, согласно определению ее, бывшим архимандритом Феодором в том, <что> как сложивший с себя по собственному желанию и с разрешения Св. Синода сан священнослужительский и монашеский не должен по силе 258 ст. IX т. Свод<а> Зак<онов> именовать себя архимандритом, кавалером и магистром, носить монашеской одежды и обязан называться по имени, отчеству и фамилии, а именно: Александр Матвеевич Бухарев. На основании 4 п<араграфа> 254 ст. того же тома он не имеет права жить в тех епархиях, где жил монахом, а именно: в Московской, С.-Петербургской, Казанской и Владимирской, равно и в обеих столицах, под страхом, в противном случае, быть сосланным в Сибирь на всегдашнее пребывание. К сей подписке сложивший с себя сан, бывший архимандрит Феодор, а ныне Александр Матвеевич Бухарев, руку приложил июля 31-го дня 1863 года’.

Лишенный многих прав и преимуществ, Александр Матвеевич Бухарев находил утешение в любящем сердце. По сложении сана он женился на Родышевской и в брачной жизни прожил около восьми лет. Оставшаяся вдовой, Бухарева вспоминала о прожитых годах с Александром Матвеевичем как о самых светлых и счастливых в своей жизни. Сделавшись мирянином, Бухарев писал догматические сочинения, приносившие ему, впрочем, мало материальных выгод. Последнее издание его — ‘Об упокоении усопших и о духовном здравии живых’ — относится к 1866 году. Изъяснение Апокалипсиса так и осталось неизданным. Умер Александр Матвеевич 2 апреля 1871 года, имея около 50 лет. Похоронен в городе Переславле на избранном им самим месте, где он, будучи еще в духовном сане, в тени кладбищенских дерев помногу и подолгу беседовал с любящей его девушкой, решившейся из дворянской семьи выйти в замужество за ‘бесправного’ человека {Сведения о Бухареве появлялись в свое время во многих периодических изданиях: в ‘Московских ведомостях’ за 1871 год, No 86, и 74 год, No 84, в ‘Современных известиях’ за 71 год, No 109, в ‘Голосе’ 71 года, No 121, в ‘Церковно-общественном вестнике’ 74 года, No 43, и других изданиях. Но собственно сведений о самой процедуре сложения духовного сана с Бухарева нигде в печати не появлялось. Вот почему настоящую статью мы составили и назвали ‘Консисторский суд над Бухаревым’. Здесь, кстати, заметим, что собственно расстрижения в смысле стрижки волос при сложении духовными лицами своего сана, никакого не бывает, не было совершаемо его и над Бухаревым, как болтали досужие языки в то время. Ему объявили указ Синода, отобрали от него ‘ставленную грамоту’ — и только. Дело о сложении сана с архимандрита Феодора производилось один год и два месяца.}.

Закончим статью нашу характеристикой Бухарева, сделанной лицом, его хорошо знающим, С. К. Смирновым, ректором Московской Духовной академии. ‘Человек с горячим характером, с направлением ультрааскетическим, — писал о Бухареве Сергей Константинович, — доходивший до крайности мистического созерцания и притом непоколебимый в своих убеждениях, он решился снять с себя монашеский сан и, несмотря на убедительные представления многих, в том числе митрополита Филарета и А. В. Горского, которого он глубоко уважал, настоял на своем требовании и в 1863 году сделался мирянином’⁸.

ПРИМЕЧАНИЯ

Впервые: Русская старина. 1897. Т. 89. Март. С. 495-504.

Николай Иванович Соловьев (ок. 1852—после 1916) — духовный публицист и беллетрист 1880—1890-х, автор многочисленных повестей и рассказов, изображающих быт православного духовенства. Обучался в Переславском и Владимирском духовных училищах и Владимирской сем. Сотрудничал во ‘Владимирских епархиальных ведомостях’, позже — в журнале ‘Странник’. Рецензент книги Соловьева ‘Среди приходского духовенства’ (Вязники, 1899), противопоставляя его другим светским писателям, отмечал: ‘Глубокая правда и уважение к многотрудной, но высокопочтенной деятельности сельского пастыря и составляет наиболее симпатичную и ценную сторону в рассказах г. Соловьева’ (Русский паломник. 1899. Т. XV. No 50. 11 декабря. С. 886).

Исследование Соловьева 1897, так же как и принадлежащая его перу беллетризованная биография А. М. ‘Митра и венец’ (Странник. 1909. Июнь-август) содержат, однако, произвольные измышления о богослове, порой явно надуманные мотивировки тех или иных событий его жизни, например довольно фривольные объяснения его брака. С полемической заметкой о повести Соловьева выступила Е. А. Лебедева, отметившая, между прочим, и ряд фактических ошибок (см. наст. изд.).

¹ 1 Ин. 2. 15.

² 1 Кор. 7. 20.

³ Очевидно, о. Ф. имеет в виду запрещение своей фундаментальной книги об Апокалипсисе.

⁴ Вероятнее всего, А. В. Горский говорит о подготовке к печати очередных томов своего главного научного труда — ‘Описание славянских рукописей Московской Синодальной библиотеки’ (совместно с Н. И. Невоструевым), первые тома выходили с интервалом в два года: 1-й в 1855, 2-й в 1857, 3-й в 1859, 4-й вышел в 1862, 5-й — в 1869, 6-й был подготовлен, но не вышел.

⁵ Имеется в виду митрополит Филарет. Горский не знал, что именно Филарет и был противником публикации книги о. Ф. об Апокалипсисе.

⁶ Это письмо опубликовано в кн.: Смирнов С. <К.> История Московской Духовной академии до ее преобразования (1814—1870). М., 1879. С. 631—632.

⁷ Известны два письма Бухарева к императору Александру II: от 6 сентября 1862 и 12 декабря 1865, оба не опубликованы, концовки обоих факсимильно воспроизведены на вклейках в книге: Бухарев А. М. Исследования Апокалипсиса. Сергиев Посад, 1916.

⁸ Соловьев цитирует отрывок из кн.: Смирнов С. <К.> История МДА… С. 463-464.

Н. И. Соловьев

Консисторский суд над А. М. Бухаревым *

ПРИМЕЧАНИЯ

Читайте также: