Кони-Айландъ.
Кони-Айландъ.
Ек. Бакунина.
‘Русское Богатство’, No 1, 1912
Кони-Айланд, Бакунина Екатерина Васильевна, Год: 1912
Время на прочтение: 23 минут(ы)
— Послушайте! Вы непремнно должны побывать на Кони-Айландъ,— Кацъ произноситъ это съ обычной, мягкой улыбкой,— демте въ среду! Вы свободны?
Стоятъ іюньскіе жары. Пропустить день работы на фабрик будетъ наслажденіемъ! Я утвердительно киваю головой.
— Освобожусь!..
— А вы, Дубровъ?— Кацъ обращается къ моему спутнику,— какъ вы устроитесь? Тамъ интересно пробыть до вечера, когда все освщено электричествомъ!
Дубровъ занятъ только въ вечерніе и ночные часы. Онъ wachtman, т. е. ночной сторожъ. Сторожитъ матеріалы для постройки домовъ большой строительной компаніи въ Верхней части города — Bronx (Нью-Іоркъ раздляется на четыре части: East side, West side, Down-town и Up-town — Восточная и Западная часть, Верхній и Нижній городъ). Обязанности его состоятъ въ томъ, чтобы съ наступленіемъ сумерекъ являться въ крошечную будку, носящую громкое названіе office, зажечь въ ней фонарь и пробыть тамъ до разсвта. Будка стоитъ на углу огромнаго, пріобртеннаго компаніей пустыря, по краямъ котораго и сложены матеріалы: рамы, доски, трубы и т. д. Время отъ времени Дубровъ долженъ выходить изъ ‘оффиса’ и осматривать свои владнія. Напротивъ — уже выстроенные четырнадцать громадныхъ семиэтажныхъ домовъ, цлый block — кварталъ.
— Придется воспользоваться добротой Данилова! Онъ, вроятно, согласится замнить меня до двнадцати часовъ,— отвчаетъ Дубровъ.
— Такъ, значитъ, демъ?
— Айда!— отзывается Дубровъ.
— Намъ надо уговориться, гд встртиться въ среду и когда… Прізжайте ко мн въ редакцію къ часу! Такъ будетъ по пути. Отъ ‘Wahrheit’ недалеко до Бруклинъ Бриджа, а на Коннайландъ дорога идетъ черезъ Бруклинъ-Бриджъ. Удобно это для васъ?— Кацъ глядитъ вопросительно…
— Конечно!
— Такъ я васъ буду ждать! А пока до свиданья! Тороплюсь ужасно!— и обликъ Каца быстро теряется въ сутолок Каналъ-стрита.
Кацъ — милйшій человкъ… Вчно занятый, разсянный, кого нибудь устраивающій, куда нибудь спшащій. Къ многочисленнымъ обязанностямъ, которыя онъ взялъ на себя (онъ работаетъ въ газет, учитель, лекторъ, членъ различныхъ обществъ, коммиссій, драматургъ) принадлежитъ встрча и покровительство эмигрантамъ въ омут Нью-Іорка. На этой почв и мы съ нимъ познакомились.
И сейчасъ онъ второпяхъ пожалъ намъ руки и суетливо побжалъ по направленію къ subway — подземной желзной дорог. Мы привыкли уже къ его вчной спшк и даже не пытались удерживать.
Среда — ясный и, по счастью, не очень жаркій день… Втеръ умряетъ палящія стрлы Нью-Іоркскаго солнца… А то иногда здсь отъ невыносимаго зноя закрываются фабрики, выбрасывая волны обезумвшаго въ духот люда, а на улицахъ Down-town’а замертво сваливаются прохожіе…
Я просыпаюсь по привычк въ половин седьмого. Но тотчасъ-же преисполняюсь пріятнымъ сознаньемъ, что не надо вскакивать и хать въ shop, гд я скручиваю на подобіе гіацинтовъ пестро окрашенныя страусовыя перья… Такъ же пріятно было въ дтств пропускать уроки въ гимназіи, когда въ темнот и прохлад зимняго утра, тщетно борясь съ одолвающей дремотой, услышишь, бывало, голосъ старой кухарки:
‘Лежи, лежи! Двадцать градусовъ мороза!’
Съ какимъ наслажденіемъ засыпаешь, не дослушавъ обязательной воркотни, слдующей за отрадной фразой.
Сейчасъ я слышу, какъ Розенталь въ кухн осторожно звякаетъ чайникомъ, принимаетъ отъ ‘милькмана’ молоко, зажигаетъ газъ…
Мы живемъ въ basement — родъ подвала. Дубровъ, Даниловъ, я и американскій еврей Розенталь. Мы трое недавно пріхали изъ Россіи, Розенталь уже четыре года въ Америк и недля, какъ поселился съ нами ‘освжиться русскимъ духомъ’, по его словамъ. Въ ‘бэзмент’ три комнаты, кухня и ванна. Боссъ — хозяинъ — Дуброва беретъ съ него за эти покои удешевленную плату, всего восемь долларовъ въ мсяцъ, такъ какъ помщеніе находится въ одномъ изъ четырнадцати домовъ напротивъ Дубровской будки и отдается ему, какъ служащему. Здсь сыро и мрачно. Солнце лишь чуть-чуть вечеромъ заглядываетъ въ одну изъ комнатъ. Но за то дешево! Отдлкой же американскій подвалъ можетъ поспорить съ средней россійской квартирой.
Комнаты высокія, съ красивыми обоями и деревянной панелью. Полъ не крашеный, но изящныя узкія дощечки длаютъ его похожимъ на корабельную палубу. Отопленіе паровое, освщеніе и плита газовыя. Постоянная горячая вода, изразцовая ванная комната, стнные шкафы, ящики для мытья блья и другія приспособленія боле чмъ удовлетворяли насъ, невзыскательныхъ россійскихъ обывателей.
Розенталь уже уходитъ… Надо вставать. Накидываю кимоно, дергаю шнурокъ занавски, она взвивается кверху, поднимаю окно. Если вытянуться изъ него наружу, въ узкую щель между стнами нашего и сосдняго дома, тамъ вверху виденъ лоскутъ неба. По цвту этого лоскута я безошибочно опредляю погоду. Хорошая… Иду въ ванную взять холодный душъ.
Комната Данилова и Розенталя пуста. Даниловъ не работаетъ и по утрамъ уходитъ въ ‘Кротона-Паркъ’, что въ двухъ шагахъ отъ насъ. Дубровъ еще не всталъ… Зажигаю газъ для кипятка. Уже восемь часовъ. Сейчасъ открылся нашъ ‘шопъ’ и хозяинъ мастерской съ недовольнымъ видомъ записываетъ опоздавшихъ двушекъ. Теперь спшка. Я считаюсь хорошей работницей, и мое отсутствіе заставитъ его безпокойно поднимать кверху свои колючія брови: ‘Тани таки нтъ! Таки нтъ Тани!’ — скажетъ онъ и обязательно прибавитъ привычное: ‘Хорри онъ (Поторапливайся’!)
Чай скиплъ, беру пачку русскихъ газетъ и сажусь въ кухн на ‘нашъ диванъ’. Это собственно ящикъ, обитый чьимъ то одяломъ. Газеты мы беремъ по субботамъ изъ ‘Русскаго Голоса’, редакціи русской газеты въ Нью-Іорк, гд добродушный редакторъ и почти единственный сотрудникъ, Окунцовъ, такъ и встрчаютъ насъ именемъ ‘Субботники!’… Газеты отстали, но заднимъ числомъ переживаешь заокеанскія событія…
Подъ окномъ время отъ времени рзкіе крики торговцевъ фруктами и овощами…
Въ дверь просовывается курчавая итальянская голова.
— Do you want potatoes? He надо ли картошки?
— No, no!— Голова исчезаетъ.
Черезъ нсколько минутъ аналогичная исторія съ предложеніемъ льду.
Я замыкаю дверь.
Теперь ужъ, должно быть, Даниловъ стучитъ.
Открыла. Врно.
— Жарко, Данъ?
— Втеръ сегодня, такъ не очень… А чай горячій?
— Только что скиплъ!
Даниловъ присаживается къ столу на ‘настоящій’ стулъ… У насъ обстановка двухъ родовъ.
При перезд въ бэзментъ мы купили и необходимую мебель: четыре некрашеныхъ стола, койки, да боссъ Дуброва, симпатизирующій ему, за пять долларовъ продалъ ему какія то дв допотопныхъ, громадныхъ деревянныхъ кровати, два столика и стулъ. Это и есть ‘настоящая’ мебель. Остальное — импровизація Дуброва, покрывшаго вс недочеты деревянными ящиками разныхъ величинъ, притащенными имъ съ поля его наблюденія. Самый большой — ‘диванъ’, на которомъ я сижу, подобравъ подъ себя ноги.
— Спитъ еще Тарасъ?— спрашиваетъ Даниловъ.
— Встаю!— отвчаетъ изъ сосдней комнаты голосъ самого Дуброва.
Черезъ нсколько минутъ въ дверяхъ показывается громадная фигура. Богатырское сложеніе сослужило ему службу въ Америк. Теперешній боссъ встртилъ его въ редакціи ‘Wahrheit’, заинтересовался исполиномъ и, узнавъ, что это безработный эмигрантъ, не знающій ни ремесла, ни языка, предложилъ ему черезъ Каца стать wachtinan’омъ, остроумно сообразивъ, какимъ онъ явится пугаломъ для посягателей на матеріалы. Рессурсы приходили къ концу, и Дубровъ охотно принялъ предложеніе. Ему оно было тмъ боле удобно, что оставляло свободными дневные часы, предоставляя возможность заниматься англійскимъ языкомъ. Сталъ онъ сторожемъ, а черезъ нсколько времени боссъ предложилъ ему бэзментъ. Мы вс жили въ меблированныхъ комнатахъ, которыя и дороги, и неудобны вслдствіе необходимости соблюдать тишину и спокойствіе. Поэтому съ удовольствіемъ поселились вмст съ Дубровымъ.
— Данъ, а Данъ!?— Тарасъ старается придать нжную интонацію своему басу.
— Что?
— Вы не посидите сегодня за меня въ будк?— голосъ звучитъ прямо музыкально.
— Что-жъ, посижу,— покойно соглашается Даниловъ…
Онъ вообще, мн кажется, никому и ни въ чемъ отказать не способенъ. Удивительно добръ и внимателенъ,— какъ любящая женщина.
— Собираетесь куда-нибудь?
— Съ Таней и Кацомъ демъ на Coney-Island.
Даниловъ уже былъ на Кони-Айландъ. Я заинтересована еще съ его разсказовъ. Да и въ Петербург передъ отъздомъ мн говорили объ этомъ остров удовольствій специфически американскаго характера.
— Създите посмотрть непремнно! Любопытно!
Вотъ мы и отправились… Выходъ изъ бэзмента длиннымъ темнымъ коридоромъ, напоминающимъ Кіево-Печерскіе переходы, затмъ нсколько ступенекъ вверхъ и вдругъ изъ тьмы сразу на ослпительный солнечный свтъ… Асфальтовая улица пышетъ жаромъ снизу, небо обдаетъ зноемъ сверху. Если бы не легкій втерокъ, было бы душно. Весь тротуаръ прегражденъ безчисленными колясочками съ розовыми бэби. На ступенькахъ подъздовъ сидятъ матери. Среди улицы группы играющихъ дтей съ колесными коньками на ногахъ… Вакаціи…
Быстро минуемъ Wilkins Avenue. Поднимаемся по высокой лстниц на станцію воздушной желзной дороги. Кассиръ заране протягиваетъ руку съ билетами, такъ что ему приходится ждать нашихъ пятицентовиковъ.
— Two!— лаконично произноситъ Дубровъ. Онъ, впрочемъ, кратокъ по необходимости, такъ какъ, кром нсколькихъ десятковъ словъ, ничего не смыслитъ по англійски.
Въ дверяхъ передъ ящикомъ дремлетъ негръ. Бросаемъ въ ящикъ билеты и выходимъ на платформу. Времени до часу еще много. Въ ожиданіи позда стоимъ у перилъ.
Внизу улица. Торопливо снуютъ цвтисто одтые и цвтные люди. Какъ разъ подъ нами Деликатессенъ-Сторъ — гастрономическій магазинъ. Пестрые плоды гармонируютъ съ отчетливыми лтними красками. Золотые ананасы, сизые баклажаны, кровавыя пятна томатовъ. А рядомъ нжные персики и зелень. Большое, раскидистое дерево бликами пропускаетъ солнечные лучи, и они трепетно дрожатъ на плодахъ…
Поздъ подошелъ. Садимся у окна. Народу мало, теперь вс работаютъ въ Down-Town’. Мы мчимся. Мелькаютъ внизу лощеные кварталы Bronx’а, чистенькіе домики съ квадратными зелеными ‘ярдами’ передъ ними и гирляндами сохнущаго блья, перекинувшимися черезъ улицы… Симпсонъ-Стритъ, Prospect Avenue, Джексонъ Стритъ, и вдругъ мы проваливаемся въ черную бездну. Поздъ влетлъ въ туннель. Вагонъ ярко освщенъ, но посл дневного свта электричество кажется сумерками. За окномъ срая лента стны, освщенная рядомъ электрическихъ лампочекъ. Безъ конца бгутъ он намъ навстрчу, раздражая глаза…
Въ вагон душно. Какъ ни хороша вентиляція, все же чувствуется, что находишься подъ землей. Грохотъ не позволяетъ разговаривать. Тарасъ вынулъ и читаетъ газету. Мн не хочется читать.
Вотъ стало прохладне. Это мы демъ подъ ркой. Стны туннеля покрыты влажными пятнами…
Условія прокладки туннеля подъ водой ужасны. Эти рельсы лежатъ на человческихъ трупахъ. Работать приходится въ сжатомъ воздух, по колни въ вод въ резиновыхъ сапогахъ. Сгущенная атмосфера заставляетъ усиленно биться сердце, кровь въ вискахъ стучитъ неистово и больно, руки слабютъ. А рядомъ неумолимый окрикъ надзирателя: ‘Хорри онъ, хорри онъ!’ — Поторапливайся!
Развиваются особыя болзни: глухота, бенсъ, т. е. адскія боли въ костяхъ. Иногда по выход изъ туннеля рабочій падаетъ и умираетъ въ судорогахъ. Во избжаніе этихъ послдствій, работающіе ежедневно, какъ при начал, такъ и при окончаніи работъ, проходятъ послдовательный рядъ комнатъ съ все боле и боле разржающимся воздухомъ, вплоть до нормальнаго. Чмъ медленне выходить наружу, тмъ меньше шансовъ захворать. Работаютъ въ туннеляхъ большей частью негры, блые не выносятъ ужасныхъ условій.
Одинъ знакомый чертежникъ проработалъ 4 дня, но больше не выдержалъ, несмотря на высокую плату — 8 рублей за 6 часовъ работы. Другой, бывшій русскій саперный офицеръ, оглохъ. Но его, какъ инспектора, компанія лчила на свой счетъ, потративъ пятьсотъ долларовъ. Вылчился.
Поздъ мчится и мчится. Свтлыми пятнами мелькаютъ станціи. Остановки короткія. Ни свистковъ, ни звонковъ. Кондукторъ каждаго вагона, какъ только прекращается притокъ публики, даетъ сигналъ кондуктору слдующаго, тотъ передаетъ дальше, до передняго. Все быстро-быстро и безъ всякой давки, такъ какъ каждый знаетъ, что поздъ не тронется, пока не войдетъ въ него послдній человкъ.
Четырнадцатая улица. Здсь намъ нужно мнять express на local. Экспрессы останавливаются только на узловыхъ пунктахъ, local — на каждой станціи. Переходимъ на другую сторону платформы и садимся въ local.
Теперь демъ медленне.
Вотъ Astor place… Прямо въ туннель выходятъ огромныя, зеркальныя, ослпительно освщенныя витрины Wanamaker Stor, универсальнаго магазина, навязчиво открывающаго роскошныя двери съ платформы въ подземное отдленіе магазина. Wanamaker Stor занимаетъ два громадныхъ семиэтажныхъ дома по обимъ сторонамъ центральной артеріи Нью-Іорка — Бродвэй. Подземный этажъ соединяетъ оба зданія, такъ что, не выходя на улицу, можно перейти изъ одного въ другое. Подвижныя лстницы и лифты разносятъ постителей по всмъ направленіямъ, а услужливые негры руководятъ ими въ лабиринт несчетныхъ отдленій магазина, гд имется все отъ швабры до брюссельскихъ кружевъ. Тугъ же есть ресторанъ и оркестръ, дтская комната, читальный залъ, курильная, фонтаны, врачебный кабинетъ и несчетное множество другихъ приспособленій, предусматривающихъ удобства покупателей.
Въ громадныхъ залахъ безпорядочно раскиданы на столахъ товары. Цлыя розсыпи! Служащихъ до 1000 человкъ, но они теряются въ этихъ залахъ. Публика прохаживается, присматривается. Кажется, никто не обращаетъ на нее вниманія и во всякомъ случа не навязываетъ своихъ услугъ. Любезный хозяинъ разложилъ для гостей подарки — бери и уходи! Въ самомъ дл, продавцамъ не усмотрть за лавиной людей. Но среди публики много сыщицъ и сыщиковъ, незамтно поддерживающихъ добрые нравы.
И при вид нарядной сытой толпы, жадно и ласково осматривающей и поглощающей эти груды товаровъ, не врится, что рядомъ въ Down-town нердки случаи голодной смерти на улицахъ… А между тмъ это такъ.
Говорятъ, что продавщицы подобныхъ большихъ магазиновъ въ Нью-Іорк почти поголовно проститутки. У Wanamaker’а большинство служащихъ, дйствительно, двушки и двочки. Женскій трудъ оплачивается дешевле въ разсчет на побочный заработокъ. При поступленіи въ магазинъ двушку спрашиваютъ, есть ли у нея ‘господинъ’? Если нтъ — не годится. Жалованье слишкомъ маленькое, а нужно быть хорошо одтой.
— Канэлъ Стритъ!— рзко выкрикиваетъ кондукторъ.
На Канэлъ Стритъ намъ выходить. Тарасъ свертываетъ газеты. Уже пріхали.
Посл чистаго, аккуратнаго ‘Бронкса’, верхній городъ, гд мы теперь находимся, кажется адомъ. Здсь духота невыносиме, воздухъ пропитанъ зловоніемъ, улицы покрыты соромъ. Блдныя дти съ истомленными запачканными личиками роются въ пыли, на мостовой… Здсь сосредоточена преимущественно еврейская бднота.
Нью-Іоркъ интернаціональный городъ, но евреевъ здсь наибольшій процентъ. И еврейскіе кварталы здсь въ Новомъ Свт сохранили характеръ польскихъ мстечекъ. Дряхлыя старухи въ парикахъ сидятъ на лсенкахъ, снуютъ женщины въ вязанныхъ накидкахъ. По улиц рядъ мелкихъ лавченокъ со всевозможными товарами, а вдоль тротуара безконечные лотки съ лубочными открытками, мочеными яблоками, книгами, кружевами — чего-чего только нтъ!
Въ окн не рдкость увидть стильную, сдую, съ длинной бородой голову въ бархатной ермолк, а рядомъ темные, пышные волосы, великолпные восточные глаза и пылающія губы расцвтающей внучки.
Попадаются узкія, кривыя улицы, гд дома почти сходятся надъ головой, а внизу постоянный сырой сумракъ. Иногда дорогу перескаетъ ‘элевэйторъ’ — воздушная желзная дорога. Рельсы порою совсмъ скрываютъ улицу, тамъ тьма, но жизнь кипитъ ключомъ, также дловито снуетъ народъ и также дловито выглядываютъ подслповатыя окна маленькихъ лавочекъ.
Сворачиваемъ на Истъ-Бродвэй, гд помщается редакція ‘Wahrheit’. Истъ Бродвэй — главная улица еврейскаго квартала… Здсь шумъ достигъ апогея. Налво небольшой скверъ, сплошь занятый движущейся, живой массой. Пестрые костюмы женщинъ цвтисто выдляются среди темныхъ мужскихъ одеждъ… Царство жаргона… То и дло врывается въ уши характерный акцентъ. Многія вывски на еврейскомъ язык. На углу лотокъ съ прозрачными кружками нарзанныхъ ананасовъ. Пыль въ изобиліи садится на нихъ, но это не портитъ дла торговцу. Онъ обложилъ лотокъ льдомъ, и холодный фруктъ идетъ нарасхватъ. Рядомъ конкурируетъ оборванный мальчикъ съ графиномъ желтой жидкости, гд также плаваетъ кусокъ льда.
Сейчасъ за угломъ ‘Wahrheit’. Редакція въ первомъ этаж, подняться лишь нсколько ступенекъ прямо съ улицы. Безъ четверти часъ — время выхода газеты. Поэтому вся лсенка и тротуаръ передъ ‘Wahrheit’ заняты арміей мальчишекъ различныхъ возрастовъ. Есть совсмъ карапузы, есть нсколько двочекъ. Это — разносчики. Цлое море оживленныхъ черныхъ глазъ… Вся эта компанія волнуется, кричитъ, дерется, визжитъ… Наше появленіе на секунду водворяетъ успокоеніе, потомъ еще большій взрывъ голосовъ и раздаются комментаріи уже на нашъ счетъ…
— Фринеръ! Рошонъ! (Иностранцы! Русскіе!) — несутся вдогонку захлебывающіеся крики, но мы уже у спасительной двери.
Длинный коридоръ, налво стна, направо ршетка. Похоже на… казенную винную лавку. За ршеткой ‘свои’: писательскій людъ, барышни, секретари… Мы здсь бывали не разъ и, какъ друзья Каца, безпрепятственно проникаемъ за ршетку. Толстый, румяный редакторъ, съ маленькими, горящими, какъ угольки, глазами, пожимаетъ руки…
— Ого! Да вы уже наполовину american lady,— оглядываетъ онъ мое свтлое платье.— Какъ дла съ языкомъ? Да высадитесь, пожалуйста!— онъ показываетъ мн кресло передъ однимъ изъ письменныхъ столовъ. Тарасъ помщается рядомъ на стул.
Внезапная мысль о томъ, что Кацъ могъ по свойственной ему разсянности позабыть о назначенномъ свиданіи, заставляетъ меня озабоченно спросить, тутъ ли онъ.
— Кацъ сейчасъ освободится,— редакторъ отходитъ къ Тарасу, а передо мной выростаетъ комическая фигура одного изъ еврейскихъ поэтовъ. Мы познакомились еще по прізд, когда онъ далъ мн нсколько уроковъ англійскаго языка въ обмнъ на русскій. Бдняга былъ влюбленъ въ русскую и смертельно нуждался въ знаніи ея языка.
Онъ худой, съ длинными прядями прямыхъ черныхъ волосъ, съ огромнымъ носомъ и глазами, кажется, выкатывающимися даже изъ-за стеколъ очковъ. При вид меня лицо его расплывается въ широкую улыбку.
— Hallo! How do you do?— Здравствуйте, какъ поживаете?
— Oh, I am all right, thank you! And how are you, how is your girl?— Я — великолпно, спасибо! А вы? Какъ ваша суженая?
— But you speak nice english!— Но вы хорошо говорите по-англійски!— И поэтъ длаетъ удивленное лицо.
Здсь принято вновь прізжимъ, ‘зеленымъ’ въ качеств комплимента выражать удивленіе по поводу быстраго усвоенія ими языка. Поэтому я скептически отношусь къ этому заявленію.
— А какъ вашъ русскій?
— Ну, I wish (я хотлъ бы) имйтъ такой прогрессъ, какъ ни,— тяжело произноситъ поэтъ, длая ужасающія ударенія…
Изъ стеклянной двери, ведущей въ святая святыхъ ‘Wahrheit’, гд стряпаютъ злободневныя статьи, появляется, наконецъ, Кацъ.
— Здравствуйте, надюсь, я не заставилъ васъ долго ждать?— вжливо обращается онъ ко мн и Тарасу.
— О! Мы не больше пяти минутъ здсь! Ну что — идемъ?
— Идемъ, но куда? Дло въ томъ, что я еще не завтракалъ. Я думаю, мы возьмемъ ленчъ въ ресторан,— просительно произноситъ Кацъ.
— А вы привыкли каждый день завтракать?— лукаво спрашиваю я.
— Да,— въ тонъ мн отвчаетъ Кацъ, застнчиво вертя въ рукахъ шляпу,— и даже обдать!
— Привычка не всегда удобная,— усмхается Тарасъ.
Мы давно уже оставили эту ‘дурную привычку’ здсь, въ Нью-Іорк. Безработица не поощряетъ аппетитъ. Наплывъ эмигрантовъ понижаетъ плату. А новыя изобртенія сокращаютъ штатъ рабочихъ и ежедневно выбрасываютъ цлые кадры ихъ на мостовую.
Сейчасъ идетъ предвыборная агитація. Надъ улицами на высокихъ шестахъ перекинуты яркія ленты съ портретами и именами кандидатовъ сильнйшихъ партій. Плакаты соціалистовъ — рука съ горящимъ факеломъ — теряются среди безчисленнаго множества другихъ.
Кое-гд уже попадаются повозки съ уличными ораторами… Но это еще только начало. Въ самую горячку цлые оркестры разъзжаютъ по улицамъ, привлекая музыкой и рчами избирателей къ урнамъ. Охотники на избирателей въ средствахъ не стсняются… Не такъ давно нашумла здсь книга ‘Желзная пятка’, гд ярко разоблачаются злоупотребленія, подкупъ, торговля голосами и вся оборотная сторона американскихъ выборовъ.
Мы въ ресторан. Кацъ уже двадцать лтъ живетъ въ Нью-Іорк и пятнадцать завтракаетъ въ этомъ ресторан. И остальные постители тутъ все завсегдатаи. Безпрестанно пожимаютъ другъ другу руки, здороваясь по англійски, по-еврейски и по-русски. На насъ смотрятъ съ любопытствомъ.
Столъ уже накрытъ. Передъ каждымъ приборомъ обязательная тарелочка съ масломъ и блюдечко съ черносливомъ.
Кацъ по привычк спшитъ, и мы быстро справляемся съ завтракомъ, перекидываясь отрывочными фразами о злобахъ дня.
— Кофе или чаю?— любезно склоняется рестораторъ, спеціально для меня и Тараса состряпавъ русскую фразу.
Но мы не хотимъ ни того, ни другого и выходимъ на улицу. Та же сутолока кругомъ.
До Бруклинскаго моста довольно большое разстояніе, но мы идемъ пшкомъ. Въ Нью-Іорк извозчиковъ не существуетъ. Бываютъ на главныхъ улицахъ близь театровъ кареты, но он и рдки, и дороги. Взамнъ ихъ безчисленные трамваи, подземныя и воздушныя желзныя дороги. Съ трамвая на трамвай выдаются пересадочные билеты — тренсферсъ. Такимъ образомъ за пять центовъ — цна билета — можно прохать громадное разстояніе, говорятъ, до 300 верстъ. Несмотря на такую дешевизну и невроятное воровство кондукторовъ, городскія желзныя дороги все же приносятъ огромный доходъ.
Воровство среди служащихъ ‘car’омъ’ на столько обычное явленіе, что на него не обращаютъ вниманія, если оно не переходитъ норму — приблизительно удвоеннаго жалованья. Предусмотрть его, не смотря на сыщиковъ, трудно. При полученіи денегъ кондукторъ долженъ отзвонить на счетчик число полученныхъ имъ пятицентовиковъ. И всецло отъ него зависитъ отзвонить дйствительное или уменьшенное количество ударовъ, или не позвонить вовсе.
Янки очень любятъ сенсаціонныя разоблаченія. Я знаю одного американскаго писателя, которому въ минуту жизни трудную пришлось быть кондукторомъ, онъ написалъ и дорого продалъ разсказъ о томъ, какъ онъ воровалъ. Такимъ образомъ онъ получилъ двойной гонораръ: за практику и теорію воровства въ этой области.
Путь нашъ лежитъ по одной изъ Avenues — проспекту, надъ которымъ идетъ воздушная желзная дорога. Надъ головами съ грохотомъ проносятся позда. Трудно представить себ существованіе людей въ квартирахъ, выходящихъ подъ эту адскую машину.
Вотъ и Бруклинъ-Бриджъ. Входимъ подъ арки зданія, похожаго на вокзалъ… Громадное помщеніе! Взадъ и впередъ снуютъ люди, кажущіеся букашками въ этой громад. Тамъ и сямъ кіоски безчисленныхъ кассъ для продажи билетовъ по различнымъ направленіямъ и различнымъ способамъ передвиженія. Надъ Бруклинскимъ мостомъ несется элевэйторъ, параллельно ему подъ ркой подземная дорога, по мосту движется трамвай, кром того идутъ дв широкихъ асфальтовыхъ аллеи для пшеходовъ и широкій проздъ для лошадей. Мостъ тянется чуть не дв версты, но все это колоссальное сооруженіе выглядитъ удивительно легко и граціозно. Быковъ нтъ и лишь въ середин одинъ устой съ стремительными, гордыми готическими арками, отъ которыхъ къ берегу полукруглымъ изгибомъ цпей виситъ Бруклинъ-Бриджъ.
Кацъ не сразу оріентировался, гд купить нужные намъ билеты. Пришлось спрашивать объ этомъ какого-то джентльмэна въ золотыхъ нашивкахъ.
Вверхъ по лстниц вышли на платформу… По обимъ сторонамъ ея поминутно отходятъ и приходятъ позда съ разными надписями. Опять пришлось спрашивать, гд Кони Айдандъ-экспрессъ.
— Первый съ правой стороны,— брошена была въ отвтъ отрывистая фраза.
Подошелъ поздъ.
— То Coney-Island express? На Кони-Айландъ?
— Ближайшій налво! The next one on the left.
Стоимъ въ недоумніи.
Публика уже начинаетъ обращать вниманіе на безтолковыхъ ‘зеленыхъ’… Вдругъ увидли желанный аншлагъ на позд: все-таки съ правой стороны.
Наконецъ, сидимъ въ вагон. Вагонъ открытый, хать не будетъ душно. Вотъ и двинулись. Въ желзные пролеты пути виденъ Гудзонъ. Сверху пароходы кажутся маленькими катерами. Позади Нью-Іоркъ. Близко къ берегу подходитъ группа сорокаэтажныхъ домовъ, упирающихся клтчатыми башнями въ ослпительное небо. Плоскія крыши обычныхъ зданій далеко разбжались отъ нихъ во вс стороны. Конца имъ не видно.
Экспрессъ быстро пробгаетъ мостъ, и мы възжаемъ въ Бруклинъ. Впечатлніе такое, какъ будто изъ столицы попали въ провинціальный городъ. На улицахъ нтъ такого оживленія, магазины меньше, а вотъ пошли совсмъ тихія улицы, какъ аллеи, окаймленныя кудрявыми деревьями. Правильные красные кубики домовъ, правильныя клтки перекрещивающихся улицъ…
Вотъ негритянскій кварталъ. Поздъ проносится передъ самыми окнами. Черныя шерстистыя головы сверкаютъ оттуда блыми зубами. Забавны черномазыя дтскія фигурки. Чувствуется характерный запахъ негровъ…
Въ Нью-Іорк негровъ очень много. Цлыя улицы заселены исключительно ими. Номинально они признаны здсь… людьми. А вотъ фактъ: негритянка, окончившая высшее учебное заведеніе, служитъ горничной, потому что цвтъ кожи мшаетъ ей дйствовать на другомъ поприщ. Объ этомъ случа я слышала отъ одной англичанки, которая закончила словами: ‘конечно, къ ней относятся очень хорошо. Для нея даже выписываютъ отдльную газету’…
Вотъ кладбище. Дивный паркъ съ прудами и великолпно раздланными аллеями. Памятники, мавзолеи и цвты, цвты, много цвтовъ. Но все аккуратно, вылощено, пригнано по форм. Гд прелесть нашихъ русскихъ запущенныхъ погостовъ съ плачущими блыми черемухами, задушевными березками и печальными, покосившимся крестами! Здсь вмсто крестовъ каменныя вертикально-стоящія плиты. Похоже на то, что кто-то забавы ради разбросалъ блыя точки по зеленому полю.
Дальше, дальше…
Тарасъ напротивъ съ ногами расположился на скамейк. Читаетъ. У него въ карманахъ всегда библіотека. Кацъ дремлетъ. Поздъ, въ самомъ дл, укачиваетъ и баюкаетъ, а встрчный втеръ заставляетъ слипаться глаза…
Пустыри, поля, снова дома, улицы…
Вотъ слышатся звуки музыки… Это уже Кони-Айландъ лепечетъ свой привтъ. Вдоль пути чудовищныя, лубочныя афиши… Зврскіе герои, душащіе или прицливающіеся въ неестественно изогнутыхъ героинь… Молодыя женщины съ преступными лицами на колняхъ передъ благородными стариками, карикатурныя физіономіи съ раздутыми носами и щеками, виртуозныя позы зврей, толстыя дамы, обвитыя змями и т. д.
Поздъ подходитъ, шумъ, трескъ, отрывки музыкальныхъ мелодій, рядъ странныхъ сооруженій: не то декорацій, не то зданій. Искусственныя горы изъ дерева и красокъ. Какой-то хаосъ, непонятный на первый взглядъ.
Вышли на улицу… Что это такое? Похоже на грандіозныхъ размровъ наши ‘вербы’…
По обимъ сторонамъ тянутся рестораны, лавки и причудливыя сооруженія. То ворота изъ металлически блестящей фигуры громадной женщины, то китайская пагода, то зубастый драконъ, грозящій пожрать прохожаго, или сатана въ компаніи веселыхъ чертей. Электрическими лампочками выведены не мене затйливыя названія: ‘Страна сновъ’, ‘Рай земной’, ‘Алмазный сонъ’, ‘Волшебныя грезы’ и т. д.
— Кацъ, что это такое?— перекрикиваю я адскій шумъ.
Оказывается, это — входы въ сады, гд различные балаганы, американскія горы и другія ‘американскія’ развлеченія.
— Мы посл зайдемъ куда-нибудь, а сначала на морской берегъ.
Отдаемся въ распоряженіе Каца.
Приходится слдить, какъ бы не растеряться. Густая толпа то и дло оттираетъ насъ другъ отъ друга. Калейдоскопъ цвтовъ, хаосъ звуковъ… Поминутно лотки съ конфектами, жаровни съ горячими китайскими орхами, кіоски съ буттербродами и сосисками, цлыя розсыпи открытокъ. Настежь открытыя двери ресторановъ. Въ глубин ихъ видны сцена съ танцующими женщинами или экранъ живой фотографіи.
Двушка, съ испанскимъ типомъ лица, въ короткой юбк до колнъ, въ высокихъ сапогахъ, въ красной куртк, съ пистолетами и кинжалами за поясомъ и въ лихо откинутой съ пышныхъ волосъ широкополой панам, стоитъ передъ длинной выручкой съ разложенными ружьями. За выручкой подъ пестро раскрашеннымъ навсомъ подвижныя и неподвижныя цли: уродливыя птички на жердочкахъ, полосатые круги и т. д. Джентльмены различныхъ возрастовъ платятъ десять центовъ, за что получаютъ право охотиться на глиняныхъ птичекъ и попадать въ цль.
Кацъ подошелъ попробовать. Изъ десяти выстрловъ у него лишь разъ позвонилъ колокольчикъ, помщающійся за центральнымъ отверстіемъ круга. А рядомъ съ нимъ у длиннаго рыжаго американца каждый выстрлъ сопровождался звономъ.
— Oh, that’s nice! Очень хорошо!— восхищенно произноситъ вооруженная двица, обжигая взглядомъ.
Американецъ польщенъ и принимается стрлять еще, теперь по птичкамъ, съ трескомъ сшибая ихъ съ жердочки…
Наша остановка быстро привлекаетъ толпу, и мы оставляемъ ее восторгаться мткостью американца.
Сворачиваемъ вправо и прямо по теплому, вязкому песку направляемся къ берегу. Онъ весь усянъ пестрыми фигурами. Съ трудомъ переступая утопающими ногами, подходимъ ближе… Одтыя въ купальные костюмы фигуры перемшаны съ гуляющими. Кто сидитъ на скамейкахъ, кто подъ большими зонтами, семьями съ дой и дтьми. Песокъ здсь весь усыпанъ объдками, бумажками, яичной скорлупой и всевозможными отбросами. Но это не мшаетъ купальщикамъ живописно располагаться на немъ въ самыхъ разнообразныхъ позахъ. Мужчины въ темныхъ трико, а женщины въ безобразныхъ синихъ балахонахъ. Къ мокрымъ костюмамъ липнетъ грязный песокъ и соръ, а они лежатъ себ, позволяя гуляющимъ шагать черезъ ихъ тла. Лица мокрыя отъ воды и пота, фигуры безобразныя съ отвислыми животами и уродливыми ногами. И эта грязь и тснота… Даже волны, обдающія землю, — мутны. Купаются вс около берега скученной толпой. Вода вокругъ этой толпы кажется какимъ-то скользкимъ бульономъ…
— Какъ имъ не противно купаться и валяться въ такой грязи?— не выдерживаю я и обращаюсь къ Кацу.
— Море. Вода вдь смняется!
— Неужели и вы тутъ купались?— Я недавно видла у Каца фотографію его съ семьей въ мор.
— Нтъ! Тамъ дальше есть другое платное купанье, мене людное. Тамъ лучше!
— Да? Я здсь ни за что не согласилась бы войти въ воду! Уйдемте отсюда! Даже смотрть непріятно!
Подкатившаяся предательская волна заставляетъ меня и Тараса отскочить въ сторону. Бдному Кацу обдаетъ сапоги. Окружающіе смются…
— Ну, уйдемте!— соглашается Кацъ.
Возвращаемся по мосткамъ. Дальше легче идти. Снова приходимъ къ главной улиц.
— Куда же теперь?— вопросительно смотритъ Тарасъ.
— Куда хотите! Вс сады носятъ здсь одинаковый отпечатокъ.
Идемъ въ ближайшій ‘Dream land’ — Страну сновъ. У входа дюжіе полисмены въ красномъ. Въ город они срые. Подъ широкой аркой воротъ два ящика для опусканія билетовъ и касса съ хорошенькой кассиршей. Платимъ по двадцати пяти центовъ и входимъ въ заповдное царство.
Дв длинныя широкія улицы съ деревяннымъ поломъ. По обимъ сторонамъ каждой изъ нихъ опять диковинныя постройки съ кричащими надписями. Посреди — карусель и высокая башня вся въ электрическихъ лампочкахъ. Должно быть, красиво вечеромъ! За башней рядъ еще какихъ то сооруженій. Фланируетъ толпа.
Мы медленно двигаемся вмст съ нею. Глаза разбгаются во вс стороны. Вотъ пестрая карусель, совсмъ какъ, у насъ во время оно на вербахъ. Только у насъ она преимущественно достояніе дтей, а здсь взрослые съ увлеченіемъ несутся на искусственныхъ коняхъ и подвшенныхъ колымагахъ. Толстая дама судорожно ухватилась за шею своей лошади. Такъ и приникла къ ней. Видно, едва дышетъ отъ страха. А вотъ молоденькая двушка нарочно красиво сидитъ и едва придерживается за шестъ. Кому то улыбается въ толп. Должно быть, своему fellow. Въ колымаг мать съ цлымъ выводкомъ птенцовъ. Визгъ дтей на секунду прорзываетъ общій гулъ и уносится вмст съ каруселью, темръ которой все ускоряется.
Сейчасъ посл карусели на высокихъ подпорахъ громадное колесо съ прившанными къ концамъ его лодками. Вслдствіе центробжной силы лодки вотъ-вотъ, кажется, разлетятся въ стороны.
Рядомъ другое колесо, вертикальное съ корзинками. И тамъ тоже люди упиваются сильными ощущеніями.
Посреди улицы кіоски съ мороженымъ, лимонадомъ, горячими сосисками, конфектами.
Мужчина въ женскомъ плать съ рекламами на спин и груди везетъ въ коляск нарядно одтую свинью.
Налво серія непонятныхъ картинъ: тутъ и карлики, и великаны, и подземелья, и убійства, черезъ дверь видна пара кривыхъ зеркалъ, уродующихъ отраженіе. Надпись общаетъ ‘самое смшное въ свт’. Солидный джентльмэнъ у входа произноситъ трактатъ о польз смха. Другой, въ соломенномъ парик, раскрашенный, корчитъ невроятныя рожи…
Рядомъ нчто врод первой сцены Фауста. Комната, лишенная передней стны, съ бумагами, книгами, картами, ретортами. За письменнымъ столомъ пишетъ что то господинъ съ профессорской вншностью. Передъ нимъ черепъ, а на стн рисунокъ линій человческой руки.
Это — астрологъ и предсказатель. Онъ такъ углубленъ въ свои занятія, что, повидимому, забылъ и о глазющей публик, и о Dream-land.
— Какъ вы думаете, что онъ пишетъ?— спрашиваетъ насъ Кацъ.
Пожимаемъ въ недоумніи плечами.
— Возможно, что какія-нибудь конторскія книги. Онъ здсь зарабатываетъ своей представительной наружностью и шарлатанствомъ и за переписку получитъ.
Астрологъ повернулся. Какое лицо! Проницательные, черные глаза, длинная, сдая борода, на сдыхъ кудряхъ бархатная шапочка. И одтъ въ какую то мягкую, черную тогу.
Хочется врить этой старческой красот и забыть, что находишься въ Америк, стран доллара.
Сейчасъ за главной башней въ электрическихъ лампочкахъ очень высокій деревянный помостъ. Внизу небольшой прудъ. На помостъ заставляютъ подняться красивую, блую лошадь. Молодая двушка въ бломъ трико, подсаживамая господиномъ, похожимъ на пастора, вскакиваетъ на лошадь и бросается вмст съ нею съ помоста въ воду. На секунду видны только желтоватыя брызги. Но вотъ у противоположнаго берега показывается голова двушки. Лошадь тяжело выходитъ на берегъ, гд уже стоятъ два джентльмэна. Одинъ подаетъ мохнатый халатъ граціозно раскланивающейся наздниц, другой беретъ на попеченіе коня. Вокругъ пруда большая толпа ожидаетъ повторнаго прыжка, который совершается каждые четверть часа. Это — трудъ предпріимчивой и безстрашной американской миссъ.
Съ другой стороны пруда поднимается деревянная гора. Вагонетка медленно взбирается кверху и стремительно низвергается внизъ, въ прудъ, до половины погружаясь въ воду при пронзительныхъ взвизгиваніяхъ наполняющихъ ее людей.
Вокругъ пруда узенькая дорожка, усыпанная пескомъ. По ней медленно дефилируютъ дти на пони, слонахъ и верблюдахъ.
Китайскія кумирни, индусскіе храмы, фантастическія постройки инковъ съ голубыми куполами, зданія самой затйливой архитектуры разбжались во вс стороны, общая всевозможныя развлеченія. Передъ каждымъ оркестръ и ораторъ, пространно объясняющій, что ждетъ тхъ, кто зайдетъ въ его лавочку.
— Not ten dollars, — only, ten cents! Не десять долларовъ — всего десять центовъ!— прибавляетъ онъ краснорчивый аргументъ.— Хорри онъ! Торопитесь! Сейчасъ начало. И онъ загребаетъ публику широкими жестами рукъ, подталкивая нершительныхъ къ входу. Народъ валомъ валитъ. Оркестръ подавляетъ количествомъ издаваемыхъ звуковъ.
Кажется, самый воздухъ дрожитъ и гудитъ и переливается радужными цвтами.
Хочется оставить на время этотъ хаосъ однообразныхъ въ своемъ разнообразіи впечатлній.
Мы вышли къ морю. Деревянная широкая лстница спускается къ самой вод… Дти, снявъ сапоги и высоко подобравъ платья, забавляются мрнымъ прибоемъ.
Кацъ предлагаетъ зайти въ громадный ресторанъ направо. Оттуда доносится музыка, нарядная толпа за столами. А здсь глазъ отдыхаетъ въ спокойныхъ тонахъ обнимающагося съ горизонтомъ моря.
— Идите вы одни! А я посижу здсь. Я не голодна.
Посл ряда препирательствъ Кацъ и Тарасъ уходятъ. Я облокачиваюсь на перила и отдаюсь потоку своихъ мыслей и фантазіи…
Позади сутолока и люди. За то какой покои и какая красота передо мной. Огненный шаръ солнца медленно скатывается въ. воду, окрашивая ее перламутровыми тонами. Вкрадчиво лепечутъ волны и беззаботно звенятъ дтскіе голоса. Два мальчугана строятъ запруду изъ мокраго песку и раковинъ и горстями носятъ туда воду. Глаза блестятъ, разрумянились щеки… Еще не научились жалкую мишуру лубочныхъ развлеченій чувствовать полне этого моря и неба и покорнаго песку. Об фигурки наклонились надъ наполненнымъ ‘озеромъ’, совсмъ отдались укрпленію береговъ. Видно, что сейчасъ ничего для нихъ больше не существуетъ и ничего больше не надо… Своимъ забвеньемъ они словно отрицаютъ хаосъ Кони-Айланда и искусственное оживленіе что-то потерявшей, чего то ищущей здсь толпы. И мн становится жаль ясныхъ глазъ, которые также угаснутъ для золотого заката и откроются широко для воспріятія красотъ Dream land’а, жаль толстыхъ ножекъ, которыя облекутся въ нелпыя трубки брюкъ, и растрепанныхъ головокъ, съ которыми такъ не вяжется представленіе о традиціонномъ котелк.
Море продолжаетъ нашептывать свои безсвязныя рчи, приникая къ земл… Темный дымокъ парохода протянулся по небу… Вспоминается другое море, другая обстановка, туманный Петербургъ съ тусклыми пятнами фонарей, озабоченныя, суетливыя фигуры прохожихъ… Вся совокупность переживаній, вытолкнувшая сюда, въ этотъ чудовищный Нью-Іоркъ…
— О чемъ, Таня?— наклоняется ко мн Кацъ.
Я не отвчаю… Подходитъ отставшій Тарасъ, и чуткій Кацъ начинаетъ разговоръ съ нимъ… Но сидть на лсенк мн становится прохладно. Съ моря подулъ свжій втеръ.
— Идемте дальше!— предлагаю я своимъ спутникамъ.
Налво отъ насъ высокій и тучный человкъ держитъ на всей ладони карлика въ военной форм. Зрлище привлекаетъ толпу, а неизмнный ораторъ энергично жестикулируетъ. Оркестръ наготов.
Подходимъ и мы. Тутъ, оказывается, ‘райскія гуріи и восточные танцы’. Танцовщицы, по сообщаемымъ ораторомъ свдніямъ, особы титулованныя: персидская царевна, дочь индійскаго раджи и польская графиня. У входа, завшаннаго красной портьерой подозрительнаго вида, стоятъ два служителя въ индусскихъ костюмахъ.
— Попросите пожаловать сюда принцессу Реджію, — обращается къ нимъ ораторъ.
Восточный, низкій поклонъ, съ прикладываніемъ рукъ къ груди. Оба индуса исчезаютъ въ темной дыр бокового входа…
Принцесса выходить не желаетъ и лишь посл повторныхъ приглашеній индусы извщаютъ, что она сейчасъ покажется.
Шесть раскрашенныхъ, перетянутыхъ двушекъ въ невроятно короткихъ юбочкахъ, съ невроятно толстыми ногами, становятся по обимъ сторонамъ подобія трона. Индусы высоко держатъ занавсъ у входа, оттуда показывается толстая, пестро наряженная и разрисованная женщина, позади нея графиня и царевна… Принцесса садится на тронъ, индусы раскидываютъ надъ нею опахало, спутницы усаживаются у ея ногъ. Начинаетъ играть музыка. Ораторъ проситъ танцевъ. Опять нкоторое время жеманное качанье головой, потомъ вс женщины берутся за руки и продлываютъ нсколько циничныхъ тлодвиженій… И медленно удаляются за занавсъ…
— Кто желаетъ видть танцы гурій?! Торопитесь! Hurry up! Hurry up!
И народъ идетъ. Мы считаемъ, что видли достаточно, и отправляемся дальше…
Двушка на блой лошади все также неутомимо совершаетъ свои прыжки, все такой же гулъ кругомъ и не убываетъ пестрая толпа.
Вотъ передъ нами багрово-фіолетовыми тонами встаетъ пещера. Вверху самъ дьяволъ, окруженный разной величины чертями. Колонны изъ змй и ужасныхъ человческихъ головъ. Это — ‘Ночь на Брокен и мученія гршниковъ въ аду’.
— А не махнуть ли намъ сюда? предлагаетъ Тарасъ.— Надо же и въ самое пекло окунуться.
Кацъ вопросительно взглядываетъ на меня. Мн интересны американскіе способы мученія гршниковъ…
— Идемте!
Беремъ пятицентовые билеты и входимъ за ршетку подъ сатану. Оказывается, демонстрированіе ада недавно началось, и входъ закрытъ. Намъ надо ждать окончанія сеанса. Фигура Тараса въ его высокихъ сапогахъ и охотничьей куртк быстро привлекаетъ вниманіе толпы. Сообразно этому увеличивается притокъ ея сюда.
Удивительно, какъ быстро можетъ здсь собраться толпа! Два-три человка остановились, шесть присоединяются и дальше число увеличивается, какъ снжный комъ. Это — такъ называемый ‘мобъ’, громадная толпа, сосредоточившаяся случайно, безъ всякой дйствительной причины.
Страстная погоня за вншними впечатлніями. Она отражается въ газетахъ, почти сплошь состоящихъ изъ описанія сенсаціонныхъ, большей частью вымышленныхъ или беззастнчиво прикрашенныхъ событій, портретовъ героевъ дня, бездарныхъ карикатуръ, но ярче всего въ этомъ популярномъ восптомъ въ псняхъ Coney-Island…
Вынуто изъ людей что-то нужное, и вотъ постоянно гложетъ ихъ пустота, и вчно они ищутъ, чмъ бы ее заполнить…
Позади насъ съ грохотомъ раздвигается на об стороны деревянная стна, выбрасывая живой потокъ. На смну вливается новый, и мы въ томъ числ.
Большой сарай съ потолкомъ, обитымъ радужной папкой. Скамьи съ поднимающимися сидньями. На спинкахъ — автоматическіе ящики, продающіе конфекты. Вь глубин красный занавсъ сцены.. Народу очень много — заняты почти вс скамьи. Подростки разносятъ прохладительные напитки и традиціонный ice-cream — мороженое, набитое въ свернутую трубочкой вафлю…
— Ice cream! Айсъ-кримь!— перекатывается въ воздух.
Мы опускаемъ десять центовъ въ ящикъ передъ нами, и онъ выбрасываетъ маленькую коробку недурныхъ конфектъ.
Ждать надоло. Публика начинаетъ свистть и топать. Немного погодя, въ занавсъ летятъ коробки, апельсинныя корки и окурки. Волна звуковъ вздымается выше, выше и замираетъ постепенно.
Вотъ задвинули входныя двери, мы остаемся въ совершенной темнот. Раскидывается занавсъ и что же… на сцен Фаустъ — но какой Фаустъ? Сравнить можно разв съ постановкой въ какомъ нибудь нашемъ захолустномъ городишк, съ той лишь разницей, что передъ нами пантомима и при томъ въ невроятно быстромъ темп. Понять смыслъ ея, не зная заране, въ чемъ дло,— невозможно! Судорожно корчится старикъ Фаустъ, вьется, какъ змй, огненно-красный Мефистофель, Маргарита передъ подарками совершаетъ дикіе прыжки, затмъ — поцлуи, равносильные по дйствію укусамъ скорпіоновъ, и быстрота, быстрота… Time is money?
Меньше, чмъ въ двадцать минутъ, все кончено: восторжествовалъ порокъ, убитъ Валентинъ, пала Маргарита… Занавсъ опускается, но такъ какъ выходъ закрытъ и тьма безпросвтна, то, очевидно, будетъ что-то еще. Дйствительно, за занавсомъ слышно рыданіе, зловщій вой, заунывные стопы… Черезъ минуту передъ нами ‘ночь на Брокен’, только… на американскій ладъ.
Безформенные куски папки, очевидно, изображаютъ ландшафтъ. По скаламъ медленно движутся фигуры въ длинныхъ блыхъ рубахахъ и воютъ. На первомъ план нчто врод трубы для спуска товаровъ съ гладко укутанными стнками и подобіе кратера вулкана… На скалахъ появляется дрожащій Фаустъ въ сопровожденіи Мефистофеля… Рыданія и вой усиливаются… Блыя фигуры вдругъ начинаютъ быстро, съ криками, скатываться по труб куда то внизъ… Фаустъ въ корчахъ закрываетъ лицо руками, безжалостный Мефистофель толкаетъ его въ трубу, и онъ стремительно скатывается, но не пропадаетъ, какъ другіе, а неожиданно появляется въ кратер. Вой не прекращается. Теперь чуть ли не самъ Фаустъ, оставивъ пантомиму, мучительно визжитъ. Изъ подъ земли выскакиваютъ нсколько чертей съ раскаленными щипцами, вилами и другими орудіями пытки и окружаютъ тло Фауста… На этомъ все и кончается…
Раздвигаются стны, и мы съ облегченіемъ выходимъ наружу. За ршеткой уже новый комплектъ интересующихся ‘мученіями’…
— Н-да!— значительно мычитъ Тарасъ.
— Вотъ такъ штука капитана Кука!— повторяю я фразу одной моей трехлтней пріятельницы.
Кацъ только улыбается…
Напротивъ насъ человкъ въ костюм индійскаго факира съ длинной трубкой у рта собралъ вокругъ себя что-то очень много народа..
Подходимъ. Факиръ раздаетъ листочки блой бумаги. Нужно написать на листочк свое имя и вернуть ему. Онъ вкладываетъ бумагу въ трубку и, посл ряда непонятныхъ заклинаній и артистической мимики, подаетъ листокъ, но уже съ написаннымъ на немъ предсказаніемъ… За трудъ беретъ всего пять центовъ и собираетъ обильную жатву…
Здсь страшно падки на предсказанія и гаданье, и потому существуетъ очень много шарлатановъ подобнаго рода… На одной изъ первыхъ фабрикъ, гд я работала, я какъ-то въ шутку посмотрла руку своей сосдки и сказала ей, что она выйдетъ замужъ за богатаго старика. Въ послдующіе дни буквально вся фабрика перебывала у меня, и не было иного способа отдлаться отъ двушекъ, какъ ‘предсказавъ’ каждой хоть что-нибудь…
По дорожк, гд раньше шествовали пони, слоны и верблюды съ дтьми на спинахъ, скачутъ дв индіанки. Передняя вынимаетъ изъ висящей на рук корзинки черные целлулоидные шары и бросаетъ ихъ въ воздухъ, а задняя на всемъ скаку безъ промаха прострливаетъ ихъ на лету. Мткость поразительная!
Мы уже составили представленіе о томъ, что такое Кони-Айландъ, да и глазъ притупился, и на него уже не дйствуютъ встрчные эффекты… Но Кацъ увряетъ, что впечатлніе будетъ неполнымъ, если мы не дождемся вечерняго освщенія…
— Тутъ есть кое-что новое! Я слышалъ хорошій отзывъ о The creation of the world — сотвореніи міра… Говорятъ, что замчательная постановка съ примненіемъ всхъ открытій современной техники…
‘Сотвореніе міра’ — въ театр при вход въ Dream-land. Отправляемся туда…
Это ужъ не сарай, а основательная постройка. Бархатныя скамьи расположены амфитеатромъ, освщеніе электрическое… Но публики здсь почему то немного…
Передъ глазами проходятъ, дйствительно, великолпно скомпонованныя картины мірозданія. На сцен настоящія облака, громъ, молнія, волны… Звздное небо съ врно переданными созвздіями.. Отлично схваченныя перспективы далей и переходы небесныхъ тоновъ… Медленно развертываются картины библейскихъ дней творенія… Передъ каждой картиной чей-то голосъ выразительно читаетъ соотвтствующее мсто изъ библіи. Все хорошо, даже поютъ созданныя птицы. Но… въ послдней картин появляются Адамъ и Ева въ тлеснаго цвта трико и, увы! зеленыхъ акробатскихъ штанишкахъ. Американская ‘мораль’ сдуваетъ все впечатлніе!
Чтобы убить время до вечера, мы заходимъ еще въ нсколько зданій, любуемся на себя въ кривыхъ зеркалахъ, смотримъ человка, глотающаго огонь, японскихъ акробатовъ, индйскіе военные танцы… Все тотъ же характеръ дешеваго паноптикума.
Бросается въ глаза одно своеобразное развлеченіе…
Натянутое полотно врод экрана волшебнаго фонаря. Посредин въ отверстіи голова негра. Въ нкоторомъ разстояніи корзина съ кожаными мячами. Желающіе мтятъ этими мячами въ живую цль, платя пять центовъ. Въ случа успха — безплатно право повторенія. Негръ, однако, ловко увертывается и скалитъ зубы.
Заходимъ въ ресторанъ и смотримъ залихватскіе негритянскіе танцы. Негры танцуютъ выразительно, со страстью и обладаютъ отличными голосами.
Вотъ и вечеръ…
Кони-Айландъ кажется волшебнымъ, весь залитый огнями тысячъ электрическихъ лампочекъ. Ночной мракъ скрываетъ лубочные эффекты, пестроту и вульгарныя лица. При искусственномъ освщеніи люди кажутся оживленне, красиве, а декораціи — подлинными видами и постройками… Башня Dream-land’а потерялась между другими огненными силуэтами, вычерченными на темномъ неб. Ослпительными лентами сверкаютъ названія садовъ и театровъ. Сказочный золотой городъ!..
Изъ окна элевэйтора на далекое разстояніе виденъ блистающій, весь иллюминованный Кони-Айландъ… Море крадется къ нему чернымъ покровомъ… Но и оно тамъ и сямъ вспыхиваетъ цвтными огоньками пароходныхъ фонарей…
Чувствуется сильное утомленіе и какой-то сумбуръ въ голов… А въ ушахъ еще звенятъ обрывки музыкальныхъ мелодій…
Вечеръ холодный. Я зябко вздрагиваю въ своемъ легкомъ костюм и прячусь въ уголъ. Кацъ выглядитъ постарвшимъ и блднымъ отъ усталости. И даже Тарасъ не читаетъ.
Мы вяло обмниваемся отрывистыми фразами…
Снова Бруклинъ-Бриджъ… Спускаемся на платформу подземной дореги. Какъ разъ нашъ экспрессъ!
На 96-ой улиц Кацъ прощается съ нами. Ему надо мнять пездъ…
— Спасибо, Кацъ! Устали вы, кажется, очень!
— И вы также, я вижу! Ну, до свиданья!
Вагонъ убгаетъ дальше.
Вылетли изъ-подъ земли… Направо и налво прямыя линіи освщенныхъ улицъ. Это ужъ Bronx.
— Фриманъ-Стритъ!
Намъ выходить.
Какъ хочется скорй повалиться въ постель, а бдному Тарасу сейчасъ идти смнять Данилова.
На углу мы разстаемся. Дубровъ переходитъ на противоположную сторону, гд теплится окошко будки, а я почти бгомъ возвращаюсь домой…
Вспышкой car`а освтило глянцевитые листья Crotona Parc’а и тотчасъ все слилось съ безконечностью неба… На улиц пустынно. Американцы давно спятъ. И только грохотъ Subway періодически догоняетъ меня…
Вотъ и нашъ подвалъ…