КОМУ МАСЛЯНИЦА.
КОМУ МАСЛЯНИЦА.
(ФЕЛЬЕТОНЪ).
——
——
Добродушный Сибирякъ.
‘Восточное Обозрніе’, No 9, 1886
Кому масляница, Ядринцев Николай Михайлович, Год: 1886
Время на прочтение: 8 минут(ы)
По поводу недавнихъ обвиненій насъ въ несочувствіи желзнодорожнымъ прожектамъ, мн припомнился цлый рядъ дебатовъ, споровъ, статей, сценъ и героевъ желзнодорожныхъ проектовъ, которыхъ я былъ свидтелемъ нсколько лтъ назадъ. Мн припоминается, какую массу словоизверженій выслушалъ я, сколько проектовъ прочиталъ, сколько громкихъ фразъ на своемъ вку наслушался, по странно! посл всего этого я ршительно не почувствовалъ никакого желзнодорожнаго аппетита, а напротивъ почувствовалъ жестокую оскомину. Я былъ молодъ и слишкомъ-овстливъ, стыдливъ, чтобы думать, какой гешефтъ можно устроить изъ этого дла и чтобы войдти, въ конц концовъ, въ союзъ съ тми или съ другими претендентами, ну, хоть съ г. Губонинымъ. Я читалъ, проврялъ цифры, не обольщаясь поддльными фразами, ложнымъ паосомъ, подтасованной статистикой, а вдумывался и размышлялъ надъ экономическимъ значеніемъ этихъ проектовъ и особенно ихъ подкладкою. Признаться сказать, меня коробило, когда какой нибудь залихватскій малый взлеталъ на каедру и, потряхивая плечами, оралъ: ‘Господа! Предъ нами ‘золотой сундукъ’, доберемся до золотаго сундука!’ Я зналъ, что малый ошибется: собственно въ сундук золота но найдется, а лежитъ тамъ рухлядь разная, инородческая звриная одежда да сермяжная мужицкая одежонка. Я зналъ это, какъ и то, что залихватскій малый не задумается простерегъ длань ина эту одежонку и барахло. Я не имлъ духу говорить о богатствахъ края, зная его бдность, я былъ стыдливъ и, сознаюсь, чувствовалъ брезгливость, видя стаю разныхъ спекуляторовъ, зайцевъ и аферистовъ безъ гроша въ карман, людей, не знавшихъ ни интересовъ населенія, не имвшихъ элементарныхъ понятій ни о разстояніяхъ нашихъ, ни о кра, о которомъ судили,— тмъ по мене предлагавшихъ финансовыя предпріятія, старавшихся что-то загрести и простиравшихъ руки къ чему-то. Я видлъ ихъ много лтъ въ залахъ разнымъ обществъ, на бирж, въ гостиныхъ, въ прихожихъ финансистовъ, администраторовъ, но у меня не хватало духу завести съ ними дружбу и продать имъ свою совсть. Наконецъ, они начали врываться ко мн.
Нсколько лтъ назадъ, измученный отъ всякаго рода непріятностей, надломленный отъ борьбы житейской, истощенный нуждой, я лежалъ больной въ своей квартир. Голова моя кружилась, сердце останавливалось, послали за докторомъ. Въ это время раздался довольно безцеремонный звонокъ и въ квартиру, не смотря на отказы прислуги и родственниковъ, ворвался ко мн очень развязный господинъ неопредленныхъ занятій, неопредленнаго званія, но съ апиломбомъ человка на вс руки, съ жирнымъ лицемъ, масляными глазами, развязнымъ языкомъ и довольно нечистымъ акцептомъ. Я долженъ былъ встать съ постели и дошелъ, шатаясь, до дивана.
— Что вамъ нужно, какое экстренное дло васъ привело?— спросилъ я.
— Видите ли, я давно искалъ случая съ вами познакомиться,— при этомъ бойкій господинъ сказалъ не-русскую фамилію:— зная, что вы писатель и писали о Сибири, я же сочинилъ проектъ, великолпный проектъ, который дастъ большія деньги,— мы будемъ другъ другу полезны. Вы будете писать въ газетахъ, я…
— Позвольте, я не занимаюсь никакими проектами, наконецъ, позвольте предупредить васъ, что я — боленъ…
— Пять минутъ терпнія, пять минутъ,— тараторилъ безцеремонный господинъ, усаживаясь въ кресло.— Мой проектъ не похожъ на другіе. Вс проектируютъ желзныя дорогина старыхъ основаніяхъ, знаете — эти концессіи, гарантіи, я же предлагаю дешевйшій способъ постройки, совсмъ особый.
— Позвольте, я не могу слушать, оставьте до другаго раза…
Нтъ, вы поймите!…— ‘акціи’, ‘облигаціи’ и всякая биржевая терминологія сыпалась съ неугомоннаго языка спекулатора, онъ краснлъ и вынималъ толстую тетрадь для того, чтобы читать…
— Я не могу васъ слушать, я боленъ, прошу васъ отложить… повторялъ я.
— Нтъ, вы позвольте, дв минуты — и вы поймете. Б…. давно обилъ вс пороги коммерсантовъ, банкировъ, но его знаютъ и его слова не пользуются авторитетомъ. Я имю входъ къ министру N., вы будете популяризировать, я… Вы поймите: я, вы и министръ…
— Я не могу васъ слушать доле, ко мн пріхалъ докторъ,— сказалъ я.
— Когда же вы назначите время? Я прочту вамъ записку…
— Когда хотите, только не теперь… отбивался я, проклиная это нахальное посщеніи.
— Вы поймите — какія выгоды!— мы будемъ въ компаніи, я, вы и…
Я захлопнулъ дверь. Со мной чуть не сдлалась нервная горячка. Мн грезились эти жадныя, грязныя руки, этотъ акцентъ, эта нахальная болтовня о гешефт… Чтобы избавиться разъ навсегда отъ его посщенія, я приказалъ не принимать его. Но онъ еще разъ явился, когда меня не было дома.
— Г-нъ Я — ъ,— кричалъ онъ: — мн назначилъ свиданіе по экстренному длу!
— Его нтъ дома.
— Мн его нужно видть. У насъ есть важное дло: мы условились — министръ N., я и онъ!— наступалъ развязный господинъ и лзъ безцеремонно въ спальную, которую насилу защитили. Таковы были встрчи съ этими бойкими людьми. Но я встрчалъ ихъ немало и въ блыхъ перчаткахъ, и во фракахъ, нахальныхъ и вкрадчивыхъ, и вс они одинаково исполнены однихъ вожделній, съ которыми я ничего не имлъ общаго. Меня дивила ихъ наглость говорить о стран, интересовъ, экономической жизни которой они не знали. Иначе смотрлъ я. Мн казалось, что я по имлъ права закрывать глаза на трезвую дйствительность, я не хотлъ вставлять очки, я не хотлъ говорить съ развязностью и не имлъ совсти говорить о жертвахъ народныхъ милліоновъ, о народномъ имуществ. Я не продалъ ни себя, ни родины этимъ спекуляторамъ, но оставлялъ за собою одно право неподкупнаго писателя. И вотъ за это, что я не шолъ въ стачку съ спекуляціей на государственные милліоны, я обвиняюсь нын съ другими сибиряками, не увлекшимися спекуляціей, въ отсутствіи патріотизма и въ нежеланіи благъ цивилизаціи моей родин. Зато вс спекуляторы и хищники, которые устраивали банковыя аферы и сосланы теперь въ Сибирь, явились нын пропагандистами новыхъ государственныхъ затратъ и обширнаго гешефта въ стран ихъ ссылки. Т же громкія патріотическія фразы и та же подкладка корыстныхъ жадныхъ вожделній, какъ и въ старыхъ герояхъ.
Какъ выгоденъ бываетъ желзнодорожный патріотизмъ, я убдился, прочтя о мзд, полученной однимъ желзнодорожнымъ ходатаемъ и дятелемъ. Читатель вашей газеты можетъ припомнить, что во время диспутовъ объ уфимско-челябинской дорог, которой приписывалось значеніе для всей Сибири, если она будетъ продолжена чрезъ Киргизскія степи ‘по Горькой линіи’ до Омска тысячи на полторы верстъ и затмъ еще тысячу верстъ на Томскъ,— что во время этихъ диспутовъ фигурировалъ уфимскій представитель г. Волковъ, издавшій даже цлую брошюру, гд доказывалось, что Сибирь и Россія выиграютъ отъ проведенія дороги на Уфу. Г. Волковъ былъ мстный голова, землевладлецъ и практическій человкъ, который, конечно, понималъ лучше всего благодянія отъ проектируемой линіи. Безъ сомннія, онъ былъ одушевленъ самыми чистыми патріотическими стремленіями. Вотъ какъ характеризовала недавно одна газета безкорыстную дятельность на пользу общую этого радтеля:
‘Къ числу всеобъемлюще-умныхъ и неустанно энергичныхъ корифеевъ и воротилъ обывательской жизни, безспорно, принадлежитъ и уфимскій городской голова г. Волковъ. Любо читать, какъ онъ славно и остроумно околпачилъ не только городъ Уфу, но и всю Уфимскую губернію. Въ разное время г. Волковъ здилъ изъ Уфы въ Петербургъ, преимущественно, но частнымъ дламъ князей Блосельскихъ-Блозерскихъ, которыхъ онъ былъ уполномоченнымъ. Это было еще до окончательнаго ршенія полемическаго спора въ административно-экономическихъ сферахъ о направленіи сибирской желзной дороги. Каждый разъ твердили ему на прощаніе:
— ‘Такъ ужъ, пожалуйста, батюшка, сдлайте милость, на счетъ дороги-то похлопочите. Вамъ тамъ видне будетъ, что и какъ.
— ‘Хорошо, хорошо,— обыкновенно отвчалъ г. Волковъ.— Весь Петербургъ обойду. Будьте покойны.
‘Въ прошломъ году, какъ извстно, восторжествовало уфимское направленіе сибирской дороги. Уфимцы были вн себя отъ радости. Ликовалъ и г. Волковъ, но не ‘самоцльпо’, не идеалистическимъ восторгомъ обывателя, привтствующаго, хлопая въ ладошки, первый паровозъ, а какъ житейски мудрый и чисто практическій дятель. У г. Волкова быстро созрлъ тонкій и прекрасный планъ, въ настоящее время уже сполна осуществленный и давшій ему 9 тысячъ рублей бенефиснаго сбора. Почтенный голова разсудилъ такъ: уфимская линія принята и утверждена, а такъ какъ я неоднократно здилъ въ Петербургъ, то уфимцы должны мн заплатить на выпавшее на ихъ долю благодяніе. Тутъ, конечно, г. Волковъ присвоивалъ себ власть и силу чуть не министерскую, но иначе ему никакъ невозможно было провести чужую воду на свою мельницу. Притомъ, онъ и уповалъ на человческое простодушіе, какъ на лучшаго пособника для исполненія своихъ предначертаній. И вотъ пошелъ г. Волковъ со сборною кружкою ‘на возмщеніе издержекъ по утвержденію дороги’ изъ думы въ губернское земство. Это, конечно, очень мало вроятно. Это — готовая фабула для чисто юмористической шутки. Это переноситъ насъ въ совершенно фантастическою страну патентованныхъ ‘головотяповъ’, съ которыхъ можно взыскивать деньги даже за пніе соловьевъ въ рощахъ и за произрастаніе влаковъ на поляхъ. Но это — несомннный фактъ. Явился г. Волковъ въ уфимское вемство и говоритъ:
— ‘Мм. гг.! Я тутъ гость среди васъ, но вы — мои нравственные должники. Вамъ нужно свести счеты… Въ ближайшемъ будущемъ свистки паровоза (‘ура! ура-а!’) огласятъ глухія чащи нашимъ двственныхъ лсовъ и можно будетъ, не садясь на извозчика, прохать изъ Уфимской губерніи даже въ Португалію и дальше (попои ‘ура’)… Милостивые государи! Я скроменъ. Я не буду приписывать исключительно себ всей чести этого великаго и славнаго дла. Оно не могло обойдтись безъ извстнаго вліянія петербургскихъ сферъ. Но я ‘потерялъ здоровье и средства за борьбу осуществленія вашей общей завтной мечты’. Казань мн не давала спать. Нердко, ночью, я срывался съ постели и, надвъ халатъ и туфли, летлъ за 2,000 верстъ, въ Петербургъ. Я звонилъ у министерскихъ подъздовъ и кричалъ швейцарамъ: ‘не Казань, а Уфа!’ Меня отстраняли, но я проникалъ въ т же квартиры съ чернаго хода и кричалъ камердинерамъ: ‘не Казань, а Уфа!’. Я даже участвовалъ въ одной увеселительной процессіи, въ копопопскомъ зал, въ пользу славянскаго фонда и песъ, переодтый тирольцемъ, исполинское знамя, на коемъ было начертано: ‘не Казань, а Уфа!’. Я вошелъ въ особое соглашеніе съ петербургскимъ продавцомъ заморскихъ пвчихъ птицъ Муллертомъ, который обязался передъ много за соотвтственное, весьма высокое, вознагражденіе, обучать всхъ своихъ, преимущественно покупаемыхъ важными лицами, попугаевъ только и исключительно одной фраз: ‘не Казань, а Уфа!’. И вотъ, наконецъ, совершилось… Не Казань, а Уфа! (оглушительныя рукоплесканія). Благодарю васъ… У всхъ насъ бьется одно сердце. Но я почти раззорилъ себя. Я восемь разъ здилъ въ Петербургъ по вашему длу. Каждая поздка обходилась мн по меньшей мр въ тысячу рублей. Не признаете ли вы теперь возможнымъ ассигновать восемь тысячъ рублей изъ запасныхъ суммъ въ возмщеніе издержекъ по утвержденію дороги…
‘И что же вы думаете?
‘Ассигновали, значительнымъ большинствомъ, восемь запасныхъ тысячъ и въ карманъ г. Волкова переложили’.
Не правда ли, какъ хорошо оплачиваются патріотическіе желзнодорожные подвиги? Конечно, посл всего этого приходится пожалть и устыдиться за свою непроницательность. Ясно, кому выпалъ постъ, а кому масляница.
Кстати по поводу масляницы. Одному изъ петербургскихъ фельетонистовъ пришла въ голову на масляниц оригинальная фантазія предложить читателю прогуляться въ мсто скорби и печали — въ здшній (петербургскій) домъ предварительнаго заключенія, въ эти chambres garnies, гд обитало столько петербургскихъ знаменитостей, увковчившихъ свои имена не хуже покойнаго Герострата.
Вотъ какъ описываетъ фельетонистъ печальный пріютъ:
‘Одиночныя камеры — узкія длинныя комнаты съ окномъ подъ потолкомъ. Койка, стольчакъ, откидная желзная доска, служащая столомъ, и другая такая же поменьше, служащая стуломъ — вотъ и все убранство камеры. Гулакъ-Артемовская хотла дополнить убранство своей камеры ковромъ, по ей не позволили. Въ дверяхъ устроено потайное оконце, въ которое, незамтно для арестанта, его можетъ наблюдать надзиратель. Въ нижнемъ этаж корридора помщаются ‘комнаты для присяжныхъ повренныхъ’, т. е. для свиданій защитниковъ съ подсудимыми. Одинъ адвокатъ, прочтя надпись, съострилъ: ‘однако вы для насъ много камеръ заготовили, надетесь заполучать въ изобиліи квартирантовъ изъ нашего сословія’. Однако, слава Богу, единственнымъ обитателемъ дома изъ среды присяжныхъ повренныхъ былъ лишь Коршъ, теперешній воротила одной сибирской газеты ‘патріотическаго’ характера и правая рука мстнаго помпадура! (‘Минута’ 13-го февраля, No 41).
Да, грустно, врно, въ этомъ зданіи проводилась масляница. но посл этого мн нарисовалась картина масляницы въ большомъ губернскомъ город Сибири. Городъ кишитъ масляничными увеселеніями: въ собраніи блины, затмъ катанье, вечеромъ театры и маскарады. Въ первыхъ рядахъ, предаваясь всмъ удовольствіямъ и дирижируя ими, фигурируютъ нкіе люди, вынесшіе, постъ въ предварительномъ. Съ хохотомъ мчатся они теперь на парныхъ саняхъ съ своими дамами. Они рисуются въ обществ, которое но знаетъ, какъ встрчать этихъ героевъ, апплодировать ли имъ за ихъ подвиги, или отвертываться.
Вотъ одинъ изъ этихъ воротилъ, устроивъ у себя журъ-фиксъ и собравъ червонныхъ валетовъ, хвастается предъ ними, что у него въ рукахъ вс дла изъ губернской канцеляріи, дла по статистическому комитету, контролю и т. д. Другой бывшій банковскій хищникъ, юзъ и старая лиса, подвергаетъ критик мстные суды. Вотъ кто-то изъ нихъ строчитъ передовую статью. ‘Разъ общество не въ состояніи соединить въ своемъ ум теоретическую и практическую точку зрнія, оно является неспособнымъ къ постепенному прогрессу (ихъ практическая точка зрнія подразумвается). Таково было положеніе французскаго общества въ XVIII вк. Токвиль талантливый изслдователь этого времени говоритъ’… {Извлеченіе изъ одной передовой статьи культуртрегерской газеты.}. Эти герои, видите, здсь почувствовали свое призваніе, они ‘проводятъ свои взгляды’ въ печати, вносятъ ‘свои познанія’, они пробуютъ ‘цивилизовать’, они увряютъ даже, что они единственные здсь патріоты. А на самомъ дл идутъ шулерскія дла, мстное адвокатство по темнымъ дламъ — разставленіе стей для богатыхъ наслдниковъ, обираніе неправоспособныхъ, малолтнихъ, затмъ кляуза, тайный доносъ на тхъ, кто имъ мшаетъ обдлывать гешефты, доносъ на администрацію, что она имъ мало покровительствуетъ.
Но позвольте, причемъ же тутъ ‘Токвиль’, причемъ ‘французское общество’, когда дло идетъ просто о покой игр и прожиганіи жизни? Разв это не маскарадъ и все это разв не масла’ яичная оргія людей, вырвавшихся изъ Бисетра и Моабита. Мн представляются эти Перегорпскіе, Чичиковы, Кречинскіе, ‘красавцы’ и обиралы, ‘рвачи’, собравшіеся со всхъ концовъ и ставшіе теперь во глав сибирской цивилизаціи. Люди, способные на интригу Яго, съ душой Фальстафа, съ рукой злодя, пируютъ на этомъ маскарад. Вотъ какая масляница нарисовалась мн. Бдный мой городъ, злосчастный край!