СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
БРЕТЪ-ГАРТА
СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
БРЕТЪ-ГАРТА
Томъ второй
С.-ПЕТЕРБУРГЪ
Типогр. Высочайше утвержд. Товар. ‘Общественная Польза’ Большая Подъяческая, No 39
1895
КОМПАНІОНЪ ТЕННЕССИ.
КОМПАНІОНЪ ТЕННЕССИ.
РАЗСКАЗЪ.
Компаньон Теннесси, Брет-Гарт Фрэнсис, Год: 1869
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Я не помню, чтобы мы когда-нибудь знали его настоящее имя, впрочемъ, невдніе наше въ данномъ случа не представляло ровно никакихъ неудобствъ, потому что въ Санди-Бар въ 1854 г. большая часть людей были окрещены за-ново. Иногда прозвища давались, чтобы отмтить какую нибудь особенность въ одежд,— какъ это было, напримръ, съ Днгерри Джэкомъ, или вслдствіе какой-нибудь отличительной привычки — какъ это доказывалъ собою Соленый-Билль, получившій такую кличку за то, что примшивалъ къ своей пищ неимоврное количество соли, или, наконецъ, просто благодаря какому-нибудь промаху. Послднее случилось съ ‘Желзнымъ пиратомъ’, самымъ безобиднымъ и смирнйшимъ изъ людей:— онъ обязанъ былъ такимъ страшнымъ наименованіемъ неправильному произношенію слова ‘pyrites’ (колчеданъ). Быть можетъ, это должно было положить начало своего рода первобытной герольдик, но я скорй склоненъ думать другое: въ то время, человкъ ничмъ не могъ доказать, что его зовутъ такъ, а не иначе, а потому на настоящее его имя и не обращали вниманія.— ‘Ваше имя, конечно, Клиффордъ?— спрашивалъ насмшникъ Бостонъ одного застнчиваго новичка.— Весь адъ вымощенъ такими Клиффордами’. И онъ всмъ рекомендовалъ несчастнаго, который на этотъ разъ дйствительно назывался Клиффордомъ, какъ ‘Галченка Чарли’. Такъ это прозвище и осталось за нимъ до конца жизни.
Что касается до ‘Компаньона Теннесси’, то онъ никогда не былъ извстенъ подъ другимъ именемъ. Что онъ существуетъ, какъ отдльная личность — это мы узнали только поздне. Покинувъ въ 1853 г. Покерфлетъ, онъ кажется намревался отправиться въ Санъ-Франциско, съ тмъ, чтобы тамъ жениться, но застрялъ въ Стоктон. Въ этомъ послднемъ город его плнила одна молодая особа, служившая горничной въ гостинниц, куда онъ обыкновенно ходилъ обдать. Однажды утромъ онъ сказалъ ей что-то, заставившее ее улыбнуться. Она не безъ кокетства опрокинула на обращенное къ ней простое, честное лицо тарелку съ жаркимъ и убжала въ кухню. Онъ послдовалъ за ней, и черезъ нсколько минутъ возвратился еще боле перепачканный соусомъ,— но съ побдой. Недлю спустя, мэръ соединилъ ихъ узами брака и юная чета возвратилась въ Покерфлетъ… Я знаю, что эпизодъ этотъ можно было бы изложить въ другой форм, но я предпочелъ разсказать его такъ, какъ его разсказывали въ Санди-Барскихъ кабачкахъ и на добывк золота, гд всему, что относится къ области чувства, придается оттнокъ юмора. Объ ихъ супружескомъ счасть мало извстно, можетъ быть, вслдствіе того обстоятельства, что Теннесси, который жилъ тогда вмст съ своимъ компаньономъ, въ свой чередъ сказалъ однажды новобрачной какое-то словцо, заставившее ее улыбнуться и убжать, но безъ гнва, и на этотъ разъ въ Мерисвиль. Теннесси послдовалъ за нею, и они зажили тамъ семейно, уже безъ помощи мэра. Компаньонъ Теннесси отнесся къ своей потер съ отличавшей его простотой и серьезностью. Но ко всеобщему изумленію,— когда Теннесси возвратился однажды изъ Мерисвиля одинъ, безъ жены своего компаньона (которая ушла съ другимъ — по обыкновенію улыбнувшись ему сначала), онъ первый привтствовалъ его и дружески пожалъ ему руку. Люди, собравшіеся было смотрть, какъ они разможжатъ другъ другу голову, естественно пришли въ негодованіе, и оно можетъ быть выразилось-бы въ насмшливыхъ выходкахъ, еслибы во взгляд Компаньона Теннесси не читалось ясно, что онъ лишенъ всякой способности цнить и поощрять подобный юморъ…
Это былъ дйствительно человкъ серьезный, не разъ доказывавшій свою твердость на практик, такъ что ссориться съ нимъ не представляло ни выгоды, ни удовольствія.
Между тмъ, общественное мнніе въ Санди-Бар становилось неблагопріятнымъ для Теннесси. Его знали за игрока и начали подозрвать въ воровств. Компаньонъ его былъ также скомпрометированъ. Тсную дружбу между этими двумя людьми могли объяснить только сообщничествомъ въ преступленіи, какъ и во всемъ остальномъ. Наконецъ Теннесси уличили. Однажды, онъ примкнулъ на дорог къ путнику, отправлявшемуся въ станъ ‘Редъ-Догъ’. Путникъ этотъ потомъ разсказывалъ, что Теннесси все время развлекалъ его самыми забавными анекдотами и воспоминаніями, и вдругъ, совершенно неожиданно, заключилъ ихъ слдующими словами, но имвшими никакой логической связи съ тмъ, что онъ говорилъ раньше:
— А теперь, молодой человкъ, потрудитесь отдать мн вашъ револьверъ, вашъ ножъ и вашъ кошелекъ. Оружіе можетъ навлечь на васъ въ ‘Редъ-Дог’ разныя непріятности, а деньги, пожалуй, соблазнятъ злоумышленниковъ. Вы, кажется, сказали мн, что вы живете въ Санъ-Франциско? Отлично, я постараюсь васъ навстить тамъ.
Замчу здсь мимоходомъ, что Теннесси былъ большой юмористъ и примшивалъ шутку даже къ самымъ важнымъ дламъ. Но это былъ его послдній подвигъ. ‘Редъ-Догъ’ и ‘Санди-Баръ’ соединились вмст противъ рыцаря большой дороги. На Теннесси сдлали облаву, какъ на его прототипа-медвдя. Когда въ салон Аркадъ (такъ называлось длинное неправильное зданіе, гд помщались контора, бильярдъ и ресторанъ) толпа стснила его, онъ пробился, расчистивъ себ дорогу пистолетными выстрлами, и убжалъ въ ущелье, но тамъ встртилъ маленькаго человка на срой лошади, загородившаго ему дорогу. Съ минуту они молча глядли другъ другу въ лицо. Оба были хладнокровны, мужественны, исполнены самообладанія, и служили характерными представителями двухъ любопытныхъ типовъ цивилизаціи, которую въ XVII вк назвали-бы героической, а въ ХІХ называютъ просто безпутной.
— Покажи свою игру:— какія у тебя карты? спокойно спросилъ Теннесси.
— Два козыря и тузъ, отвчалъ тотъ также спокойно, показывая ему два револьвера и ножъ.
— Проигралъ! произнесъ Теннесси и, бросивъ свой безполезный пистолетъ, сдался.
Ночь была душная. Прохладный втерокъ, обыкновенно подъ вечеръ дувшій съ зубчатыхъ горъ, на этотъ разъ не освжалъ Санди-Баръ. Въ узкомъ ущельи, гд воздухъ пропитанъ былъ сильнымъ запахомъ смолы и испареніями отъ гнившихъ въ рк деревьевъ, можно было задохнуться. Лихорадочное волненье, возбужденное событіями дня, не улеглось еще въ стан. По берегу безпокойно двигались огни, не отражаясь въ мутныхъ волнахъ. Сквозь черныя втви сосенъ свтились окна стараго чердака надъ почтовой конторой и стоявшіе внизу люди могли видть въ нихъ, за отсутствіемъ за навсокъ, фигуры тхъ, отъ кого въ настоящую минуту зависла участь Теннесси. А надъ всмъ этимъ рзко выступали на темномъ фон небесъ очертанія далекой и безстрастной Сіерры, увнчанной еще боле далекими и также безстрастными звздами…
Процессъ Теннесси былъ веденъ очень добросовстно, насколько возможно вести дло добросовстно въ такихъ случаяхъ, когда неправильность предварительнаго ареста и обвиненія подсудимаго до извстной степени налагали на судей и присяжныхъ обязанность оправдать принятыя мры своимъ вердиктомъ. Законъ Санди-Баръ былъ неумолимъ, но не мстителенъ. Возбужденное состояніе, личное чувство — улеглись. Съ той минуты, какъ Теннесси былъ въ рукахъ этихъ людей,— они изъявляли полную готовность выслушать все, что клонилось къ его защит, будучи заране убждены, что это не поведетъ ни къ чему. Никакихъ сомнній относительно его виновности не существовало у нихъ въ душ, но они желали предоставить подсудимому вс льготы, допускаемыя въ сомнительныхъ случаяхъ. Они знали, что, по закону, его неизбжно повсятъ, но каждый изъ нихъ настаивалъ, чтобъ онъ воспользовался всми своими правами. Ему предоставили даже боле, чмъ сколько требовала его отважная безпечность. Судья, казалось, тревожился боле подсудимаго, ощущавшаго злобное удовольствіе, видя, какую отвтственность налагаетъ онъ на другихъ. ‘Я не играю въ эту игру’, — съ неизмннымъ добродушіемъ отвчалъ онъ на вс предлагаемые ему вопросы, такъ что поймавшій его судья на минуту даже пожаллъ, зачмъ онъ не упростилъ дла, пустивъ этому человку при встрч съ нимъ пулю въ лобъ, но тотчасъ же побдилъ свою слабость, какъ недостойную служителя правосудія.
Когда послышался стукъ въ двери и возвщено было, что Компаньонъ Теннесси явился для защиты подсудимаго, его немедленно впустили, безъ всякихъ возраженій. Можетъ быть, самые юные между присяжными, находя, что надъ этимъ процессомъ черезчуръ ужъ долго приходится ломать голову, ожидали себ отъ прихода новаго лица облегченія. Видъ у компаньона былъ не внушительный.— Коротенькій, широкоплечій, съ квадратнымъ и до невроятности краснымъ отъ загара лицомъ, небрежно одтый въ парусиновый жакетъ и такіе-же панталоны. запачканные въ красной глин,— онъ былъ бы страненъ во всякое время, и даже теперь казался смшенъ. Когда онъ нагнулся, чтобы положить около себя принесенный имъ съ собой тяжелый мшокъ, по нкоторымъ надписямъ и цифрамъ на его панталонахъ обнаружилось, что на нихъ положены заплаты изъ холста, въ который зашиваютъ посылки. Онъ, однакожъ, выступилъ впередъ съ большимъ достоинствомъ,— крпко пожалъ руку каждому изъ присутствовавшихъ, отеръ свое озабоченное лицо краснымъ носовымъ платкомъ, цвтомъ чуточку посвтлй цвта этого лица, оперся сильной рукою на столъ и, какъ-бы извиняясь, обратился къ судь:
— Я проходилъ мимо… и думаю себ: дай зайду посмотрть, какъ идутъ дла Теннесси, моего компаньона. Уфъ! Ужасно душно, джентльмены! Я не запомню такой духоты въ Санди-Бар!
Онъ замолкъ на минуту и видя, что метеорологическихъ воспоминаній ни съ чьей стороны боле не послдовало, снова прибгнулъ къ своему платку, и долго, старательно, вытиралъ имъ лицо, пока судья не спросилъ наконецъ:
— Имете вы что-нибудь сказать относительно подсудимаго?
— Какже, какже! поспшилъ отвтить защитникъ, видимо чувствуя облегченіе при этомъ вопрос.— Я привелъ сюда, какъ его компаньонъ. Я знаю его почти четыре года… знаю насквозь… видалъ и въ погоду и въ непогоду, и въ бд и въ счасть… Думаемъ мы съ нимъ не всегда одинаково, да и поступаемъ каждый по своему… но не было ни одной самой маленькой его шалости, о которой бы я не зналъ… Теперь, — если вы спросите меня, разумется по секрету, какъ бы съ глазу на глазъ… не такъ-ли?..
— ‘Знаете вы что-нибудь объ этомъ человк?’ — я вамъ отвчу также искренно, какъ бы съ глазу на глазъ:— Что можно знать о своемъ компаньон?
— Это все, что вы имете сказать? спросилъ нетерпливо судья, можетъ быть чувствуя, что комизмъ положенія уже начинаетъ опасно вліять на присяжныхъ.
— Такъ, такъ, именно! продолжалъ Компаньонъ Теннесси. Не мн говорить противъ него. Теперь — въ чемъ дло? Теннесси понадобились деньги, и онъ не захотлъ просить у своего стараго компаньона. Что-же сдлалъ Теннесси? Онъ подстерегъ чужестранца и овладлъ имъ. А вы подстерегли Теннесси и также овладли имъ. Значитъ — квитъ. Теперь я, какъ разсудительный человкъ, спрашиваю у васъ, какъ разсудительныхъ людей: разв это не правда?
— Подсудимый! произнесъ судья,— не желаете-ли вы предложить этому человку какой-нибудь вопросъ?
— Нтъ! Нтъ! быстро возразилъ Компаньонъ Теннесси. Эту игру я веду одинъ.— Ну-съ, въ чемъ же теперь самая суть? Теннесси поступилъ немножко круто съ чужеземцемъ, проходившимъ чрезъ вашъ станъ. Сколько же нужно заплатить за это? Одни скажутъ больше, другіе — меньше. Вотъ на 1700 долларовъ золота… и часы… Это весь мой скарбъ… Вдь круглая сумма… а?
И прежде, чмъ кто-нибудь усплъ помшать ему. онъ высыпалъ на столъ все, что было въ мшк. Одно мгновеніе жизнь его висла на волоск. Два-три человка вскочили на ноги, нсколько рукъ потянулось за спрятаннымъ оружіемъ и, еслибъ не вмшательство судьи, несчастнаго выбросили бы за окно. Теннесси хохоталъ, а его компаньонъ, какъ-бы не замчая вызваннаго имъ негодованія, воспользовался случаемъ, чтобы еще разъ отереть себ лицо платкомъ.
Когда порядокъ возстановился, и человку этому, съ помощью словъ и энергической мимики, дали понять, что преступленіе Теннесси не можетъ быть искуплено золотомъ, лицо его приняло еще боле серьезное выраженіе и стало совсмъ багровымъ, а находившіеся около него люди замтили, что мозолистая рука его слегка дрогнула на стол. Онъ съ минуту медлилъ укладывать деньги въ мшокъ, какъ бы не вполн уяснивъ себ чувство высшей справедливости, руководившее трибуналомъ, и соображая: не мало-ли онъ предложилъ? Затмъ обратился къ судь:
— Эту игру я велъ одинъ, безъ моего компаньона…
И, поклонившись, направился къ двери, но судья остановилъ его:
— Если вы имете сказать что-нибудь подсудимому, вамъ лучше это сдлать теперь.
Въ первый разъ, въ этотъ вечеръ, глаза подсудимаго и его страннаго защитника встртились. Теннесси улыбнулся широкой улыбкой, показавъ свои блые зубы, и сказалъ:
— Эта партія кончена, дружище!
Онъ протянулъ своему компаньону руку. Тотъ взялъ ее, проговорилъ: ‘Я зашелъ мимоходомъ… такъ, посмотрть какъ дла…’ и выпустилъ, потомъ, еще разъ замтивъ, что ночь ‘необыкновенно душная’, опять вытеръ себ лицо платкомъ, и ушелъ, не прибавивъ ни слова.
Эти два человка уже не встрчались боле на земл.— Попытка подкупить судъ Линча, который, при всей слабости и недостаткахъ, былъ по крайней мр всегда безкорыстнымъ,— оскорбленіе безпримрное. Если вначал и могли еще быть колебанія относительно приговора надъ Теннесси,— теперь слабость была уже не позволительна, и на разсвт его подъ надежнымъ конвоемъ повели на вершину Marley’s Hill’я…
Съ какимъ хладнокровіемъ онъ держалъ себя передъ смертью, какъ отказывался говорить что-либо въ свою защиту, и какъ безукоризненны были вс мры, принятыя комитетомъ,— все это весьма подробно и краснорчиво описано въ мстномъ орган ‘Рожокъ Редъ-Дога’, редакторъ котораго лично присутствовалъ при совершеніи казни, а потому я и отсылаю туда любопытныхъ читателей. Тамъ они могутъ найти, кром того, энергическое предостереженіе всмъ будущимъ злоумышленникамъ, и только ничего не найдутъ о красот этого лтняго утра, о пробужденіи жизни въ вольныхъ лсахъ и горахъ, о чудной гармоніи между воздухомъ, землею и небомъ, потому что это не входило въ программу.
А между тмъ, когда жалкое и безумное дло совершилось, и жизнь съ ея возможностями и отвтственностью покинула обезображенный трупъ, качавшійся между землею и небомъ,— птицы пли, цвты благоухали и солнце свтило такъ-же радостно, какъ и прежде. Можетъ быть, ‘Рожокъ Редъ-Дога’ и былъ правъ.
Компаньона Теннесси не видно было въ толп, окружавшей роковое дерево. Но когда любопытные начали расходиться, вниманіе ихъ привлечено было телжкой, стоявшей поодаль. Подойдя къ ней, они узнали почтенную ослицу ‘Дженни’ и двухколесный возокъ, служившій Компаньону Теннесси для своза нечистотъ съ его участка, а въ нсколькихъ шагахъ увидали и самого собственника этого экипажа. Онъ сидлъ подъ каштановымъ деревомъ, отирая потъ съ пылающаго лица. На вопросъ, что привело его сюда, онъ отвчалъ, что пріхалъ за тломъ покойнаго, — ‘если это все равно комитету’. Если надо, онъ подождетъ: работы у него сегодня нтъ. Когда джентльмены покончатъ съ умершимъ, тогда онъ и возьметъ его.— ‘Если кто нибудь изъ присутствующихъ,— прибавилъ онъ, какъ всегда серьезно и просто,— пожелаетъ присутствовать на похоронахъ — милости просимъ’.
Быть можетъ, вслдствіе врожденной склонности къ юмору, составлявшей, какъ я сказалъ, характеристическую черту Санди-Бара, а можетъ быть и чего-нибудь лучшаго,— но дв трети звакъ приняли приглашеніе. Въ полдень, трупъ Теннесси отдали его компаньону. Когда телжка подъхала къ дереву, на которомъ вислъ казненный, мы замтили въ ней длинный ящикъ, повидимому, сколоченный изъ желобовъ, употребляемыхъ при промывк золота, и до половины наполненный стружками и древесной корой. Кром того, телжка убрана была втвями ивы и душистымъ цвтомъ каштановаго дерева. Когда трупъ положили въ ящикъ, компаньонъ покрылъ его кускомъ парусины, пропитанной дегтемъ, съ достоинствомъ взлзъ на узкое сиднье, поставилъ ноги на оглобли и стегнулъ возжами свою ослицу. Телжка подвигалась медленно, Дженни не любила торопиться, даже и при мене торжественныхъ обстоятельствахъ. Кто пошелъ провожать изъ любопытства, кто ради шутки, но вс были настроены добродушно и весело, шли въ разсыпную, какъ попало, и позади и впереди этого скромнаго катафалка. Но вскор, потому-ли, что дорога становилась все уже и уже, или просто сказался инстинктъ декорума, но только компанія убавила шагу и выстроилась парами, позади телжки, какъ это обыкновенно бываетъ при погребальныхъ процессіяхъ.
Джэкъ Фоллинсби вздумалъ были мимически изобразить похоронный маршъ, на воображаемомъ тромбон, но, не встртивъ ни въ комъ сочувствія, прекратилъ это упражненіе. Свойствами истиннаго юмориста, умющаго обходиться безъ посторонняго одобренія и смющагося своимъ собственнымъ выходкамъ, Джэкъ, повидимому, не обладалъ.
Дорога тянулась Медвжьимъ Ущельемъ, которое уже одлось тнью сумерекъ, какъ траурнымъ флеромъ. Красивыя деревья, съ своими мохнатыми ногами, ушедшими въ красную почву, стояли, словно индйцы, по обимъ сторонамъ дороги, и густыя, низко наклоненныя втви ихъ, казалось, посылали робкое благословеніе двигавшемуся мимо нихъ гробу… Мирно почивавшій заяцъ, спугнутый приближеніемъ кортежа, вскочилъ на заднія лапы и замеръ, дрожа всмъ тломъ, у края дороги, блки спшили для безопасности вскарабкаться на самыя высокія втви, а голубыя кедровки, расправивъ крылья, полетли впереди встниками. Такъ достигли окраины Санди-Бара и уединенной хижины Компаньона Теннесси…
И при боле благопріятныхъ условіяхъ эта мстность не могла-бы показаться веселой. Она всего мене была живописна, грубыя очертанія и топорность постройки, характеризующія гнздо калифорнійскаго рудокопа, въ присутствіи смерти, казались еще сурове. Въ нсколькихъ шагахъ отъ хижины находилась огороженная площадка, которая въ недолгіе дни супружескаго счастья Компаньона Теннесси служила садомъ, а теперь вся поросла папоротникомъ. Когда мы подошли къ ней, оказалось, что мы ошибочно приняли за вспаханную грядку кучу земли, выброшенной изъ свжей могилы. Телжка остановилась у ограды и Компаньонъ Теннесси, отклонивъ предложеніе присутствовавшихъ помочь ему, съ тою же простотой, съ тмъ же спокойнымъ довріемъ къ своимъ силамъ, какія онъ сохранялъ во все время пути, взвалилъ себ на плечи гробъ, и одинъ, безъ посторонней помощи, опустилъ его въ неглубокую яму. Потомъ онъ приколотилъ доску, служившую крышкою, взошелъ на маленькій холмикъ, насыпанный возл могилы, снялъ шляпу и медленно отеръ свое лицо носовымъ платкомъ. Толпа поняла, что готовится рчь, и вс размстились, кто на пн, кто на камн, ожидая, что будетъ.
— Когда кто нибудь, началъ тихо Компаньонъ Теннесси: — цлый день мыкался по разнымъ мстамъ, что ему потомъ надо сдлать? Очевидно — вернуться домой. А если онъ не въ состояніи самъ вернуться домой, что долженъ сдлать его лучшій другъ?— привезти его туда. Такъ-то и Теннесси мыкался по свту, а мы привезли его домой.
Онъ замолкъ на минуту, поднялъ съ земли кусочекъ кварцу, задумчиво потеръ имъ рукавъ свой и продолжалъ:
— Я не впервые приношу его на спин своей, какъ вы теперь видли, не впервые онъ возвращается такъ въ эту хижину, будучи не въ силахъ помочь себ самъ. Часто мы съ Дженни ждали его тамъ, на холм, подымали его, когда онъ не могъ говорить или не узнавалъ насъ, но теперь это въ послдній разъ.— Онъ опять остановился, и тихонько потеръ кварцемъ рукавъ.— Въ послдній… это, знаете, тово… немножко круто для его компаньона… Теперь, джентльмены, вдругъ оборвалъ онъ рзко, подымая съ земли лопату:— погребеніе кончено. Благодарю васъ, и Теннесси благодаритъ васъ за безпокойство…
Снова отказавшись отъ помощи, онъ повернулся спиной къ присутствующимъ и сталъ засыпать могилу. Пост нсколькихъ минутъ колебанія, толпа разошлась. Нкоторые, передъ тмъ какъ взойти на небольшую возвышенность, скрывавшую отъ нихъ Санди-Баръ, оглянулись назадъ, и имъ показалось, что Компаньонъ Теннесси сидлъ надъ могилой, съ лопатой между колнами, спрятавъ лицо свое въ красный бумажный платокъ. Но другіе утверждали, что на такомъ разстояніи лица его нельзя было отличить отъ платка, и потому этотъ вопросъ остался неразъясненнымъ.
Когда, вслдъ за лихорадочнымъ возбужденіемъ этого дня. настала реакція,— Компаньонъ Теннесси не былъ забытъ. Тайное слдствіе очистило его отъ всякихъ подозрній въ сообщничеств съ Теннесси, и только состояніе его умственныхъ способностей признано было сомнительнымъ. Санди-барское общество сочло своей обязанностью выразить ему свое расположеніе визитами и грубоватымъ, сердечнымъ сочувствіемъ, но съ самаго дня казни, крпкое здоровье и силы этого человка видимо пошатнулись, а когда наступила пора дождей и тоненькая травка стала пробиваться на кремнистомъ холм, надъ могилой Теннесси,— компаньонъ слегъ въ постель.
Однажды, ночью, когда сосны, качаемыя бурей, стучали своими длинными, худыми пальцами въ крышу хижины, а внизу ревла прибывающая рка, Компаньонъ Теннесси приподнялъ голову съ подушки и произнесъ: ‘пора идти за Теннесси, надо запречь Дженни’, и онъ вроятно всталъ бы, еслибъ его не удержалъ ходившій за нимъ сторожъ. Стараясь вырваться, больной продолжалъ бредить: ‘сюда, сюда, Дженни!… Живй, старуха! У! Какъ темно!… Посматривай колею, да не прогляди и его… ты знаешь — вдь онъ иногда, какъ напьется, такъ пластомъ и лежитъ на дорог. Иди все прямо, къ сосн, что тамъ на верху горы… Славно! Вдь я теб творилъ! Вотъ онъ! Идетъ къ намъ, и самъ — одинъ, трезвый.. Какой свтъ отъ лица его! Теннесси! Товарищъ’..
Такъ они свидлись…