Вячеслав Шишков.
Коммуния
Вячеслав Шишков.
Коммуния
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
Коммуния, Шишков Вячеслав Яковлевич, Год: 1920
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Село Конево стоит в заповедном лесу. Место глухое, от города дальнее, народ в селе лохматый, темный, лесной народ.
Помещика Конева, бравого генерала, владельца этого места, еще до сих пор помнят зажившиеся на свете старики: крут был генерал, царство ему небесное, драл всех как сидоровых коз. Пришла свобода, пала барщина, а мужик долго еще чувствовал над своим хребтом барскую треххвостку и все рабское, что всосалось в кровь, передал по наследству своим сынам и внукам. Даже до последних дней, когда поднялась над Русью настоящая свобода, жители села Конева все чего-то побаивались, все норовили по старинке жить, новому не доверяли — опять, мол, обернется на старое, — пугались всякого окрика, чуть что — марш в свою нору, и шабаш!
Правда, и среди них были люди кряжистые, хозяева самосильные. Взять хотя бы семейство Туляевых, их пять братанов, один к одному, рыжебородые, кудластые, косая сажень в плечах. А главное — очень широки у всех братанов глотки, и голос — что труба, гаркнут на сходе, так тому и быть, — кривда, правда, обида ли кому — все равно: мир молчит, терпит.
Да и как не терпеть, надо до конца терпеть, про это самое и батюшка, отец Павел, каждое воскресенье говорит: ‘Кто терпит, тот рай господень унаследует’.
Ну, и терпели мужики.
А эти горлопаны, братейники Туляевы, ежели и забрали себе самые лучшие участки, ежели и поделили не по правде сенокос — пускай! — им же, обормотам, худо будет: сдохнут — пожалуйте-ка в кромешный ад, на вольную ваканцию живыми руками горячее уголье таскать.
Пришла несусветимая война, немчура с французинкой супротив России руку подняли, и всех пятерых братанов Туляевых, один по одному, угнали воевать. Больше полсела тогда угнали, лишь старичье да самый зеленый молодняк остались при земле, Ну, что ж: воевать так воевать. Вот весточки полетели с фронта: тот убит, тот ранен, у этого глаза лопнули от чертовых душистых каких-то, сказывают, газов. Вой по деревне, плач. Хорошо еще, что отец Павел неусыпно вразумляет: ‘Убиенных — в рай’, но все ж таки тяжко было — в, каждой избе несчастье, бабы из черных платков с белыми каймами не выходят. Только у Туляевых старики и молодухи не печалуются, не вздыхают: видно, краснорожих братанов ни штык, ни пуля не берет.
А на поверку оказалось вот что: братаны и пороху-то не понюхали, а сразу, как на спозицию пришли, единым духом записались в дезертиры, да и лататы: ищи-свищи ветра в поле, до свиданья вам!
Это уже потом все обнаружилось, когда революция пришла. Вернулись после войны односельчане — кто на деревяшке, кто без руки, с пустым рукавом, — да и объявили про братанов:
— Дезертиры. Мазурики… Ужо-ко мы их!..
А время своим чередом шло. В селе Коневе все честь честью: новые права установили, солдаты разъясняют все по правде, лес поделили, барский дом сожгли. Ах, сад? Яблоньки?.. Руби, ребята, топором! Ну, словом, все по-настоящему, везде комитеты, митинги, очень хорошо.
И, говорят, в Питере новое правительство сидит: генерал Керенский, князь Львов, еще какие-то правильные господа, все из бар да из князей, очень даже замечательные, и простому народу заступники. Ха-ха!.. А сам государь-император будто бы в Литовский замок угодил. Ха-ха-ха!.. Вот так раз! Отец Павел ни гугу, никакого разъяснения, только и всего, что красный флаг прибил на крышу, а тихомолком все же таки старикам нашептывал:
— Годи, крещеные… все обернется по старинке… А смутьянов так взъерепенят, что…
Шептал он тихо, тайно, но все село вскоре расслышало и забоялось поповских слов: а вдруг да ежели?.. Ое-ей!.. Даже молодяжник присмирел — опять барская треххвостка вспомнилась: а вдруг да ежели…
Но вот святки подходили, и к самому празднику объявились все пятеро братанов Туляевых. Чаев, сахаров наволокли, всяких штук: щикатулки, кувшинчики, ложки — все из серебра, из золота, — часы, перстни с каменьем самоцветным. А сами, как быки, один другого глаже.
— Ну, каково повоевали, братцы? — спросили их на сходе мужики.
А молодняжник сразу закричал:
— Дезертиры, мазурики!.. Вон из нашего села!..
И прочие пристали, зашумел сход, — того гляди, зубы братанам выбьют.
— Не желаем!.. Вон!..
Тогда братаны, как медведи, на дыбы:
— Ах, вон?.. Благодарим покорно… Да мы вас!.. Единым духом! Контрреволюцию пускать? А?!
— Как так? Что вы, ошалели?.. У нас комитеты, митинги…
— Комитеты?.. Тьфу, ваши комитеты! В три шеи комитеты!
— Как так? — закипятился молодяжник. — Вы, значит, за царя?
— Кто — мы?! — вскочили Туляевы и рты ощерили. — Да знаете ли, кто мы такие?
— Знаем… Малодеры…
Тут старший братан как тряхнет бородой да топнет:
— Замолчь!! — Так в ушах у всех и зазвенело, смолкли все.
А потом тихим голосом:
— Товарищи, — говорит. — Вот что, товарищи… Мы все пятеро, то есть все единоутробные братья — окончательные большевики… И будем мы в своем родном селе, скажем к примеру, в Коневе, настоящие порядки наводить, чтобы как в столице, так вопче и у нас… Будет теперича у нас не Конево, а Коммуния. Кто супротив Коммунии, прошу поднять руку! Вот мы посмотрим, кто против Коммунии идет… Мы па-а-смотрим!..
А сам кивнул головой да пальцем возле носу грозно так, ни дать ни взять исправник.
— Значит, все под Коммунию подписываетесь? Согласны?
— Согласны… Чего тут толковать, — сказал за всех старый старичонка Тихон. — Так, что ли, братцы?
— Так, так… Согласны, — забубнил сход. — Только сделайте разъяснение, кака така Коммуния? Впервой слышим.
Тогда братаны разъяснили по всем статьям. Перво-наперво, чтоб не было никаких бедных, а все богатые, вторым делом — все общее, и разные прочие, тому подобные мысли.
Ну, богатеям это шибко не по нраву, стали возражать.
— Тоись, как все общее? — спросил дядя Прохор, мельник-богатей.
— А очень просто, — сказал старший братан. — У тебя сколько лошадей?
— Три.
— Две для бедняков, для неимущих… Таким же манером и коров, и овец… Иначе к стенке…
— Тоись, как к стенке?
— А очень просто, — сказал старшой Туляев да на прицел винтовку прямо Прохору в лоб.
— Краул!.. Братцы!.. Чего он, мазурик, а?!
Однако все обошлось честь честью, только постращал.
И стало через три дня: не село Конево, а Коммуния.
Братаны Туляевы дело круто повернули.
Раньше впятером под одной крышей жили, а теперича не то:
— Мы, — говорят, — сицилисты-коммунисты.
И, чтоб укрепить полные повсеместные права, стали себе по новой собственной избе рубить.
Возле самой церкви, на площади, очень хорошие места облюбовали, два своих дома ставить начали да два в церковной ограде, а пятый дом к самому поповскому дому впритык приткнули.
Отец Павел сейчас протест:
— Это почему ж такое утеснение? Вам мало земли-то, что ли? Зачем же сюда, на чужую-то?
— Ни чужого, ни своего теперича нет, все общее, — наотмашь возразили ему братаны.
— Ежели собственность уничтожена, зачем же вы себе такие огромадные избы рубите?
— Ах ты, кутья кислая! В рассуждение вступать?.. А вот погоди, увидишь, что к чему!
И живой рукой созвали сход.
— Товарищи! Потому что мы коммунисты и вы все коммунисты-террористы, предлагаю: истребовать сюда попа и обложить его контрибуцией.
Пришел отец Павел, ни жив ни мертв.
— Три тыщи контрибуции, а ежели перечить — немедля к стенке — рраз! — пригрозил старшой Туляев и опять артикул винтовкой выкинул.
Поп задрожал-затрясся, побелел. Жаль денег, вот как жаль, по алтыну собирал, по гривне, — однако жизни жальче. Сказал им:
— Ну, что ж, миряне… Конечно, вы можете расстрелять меня без суда, без следствия… Берите, грабьте…
И вынес сполна три тыщи.
— Добро, — сказали братаны. — Это все в Коммунию пойдет.
Поехали с поповскими деньгами в город, накупили себе того, сего. А избы ихние как в сказке растут: старшой братан железом крышу кроет.
Дивятся крещеные, шепчутся.
Таким же манером всех богатеев обложили: кого на пятьсот рублей, кого на. тысячу. А тут и до середних добрались.
— Это все в Коммунию, — говорят братаны.
И у каждого по две пары лошадей образовалось, сани расписные, пролетки, бубенцы.
Крещеным завидно стало, ропот по селу пошел.
— Это чего ж они все себе да все себе… А нам-то?.. Вот так Коммуния!
— Дак что же делать-то?
— Надо бедный комитет избрать.
— Да ведь избрали… все комитетчики — братаны.
— Надо новый.
Пошли скопищем к братанам.
— Так и так, братаны. Желаем новый бедный комитет избрать… А вас, стало быть, долой.
Покрутили братаны усы, почесали бороды, а старшой как гаркнет по-военному:
— Ага! Против бедного комитета восставать, против революции? Кто зачинщик? Вавило? Вавило, ты? К стенке!
Вскинули винтовки — рраз! Упал Вавило.
Остальные разбежались, кто в подполье, кто в овин, потому у братанов ружья, а у прочих кулаки одни.
Наутро сход. Братаны объявили:
— Борьба с контрреволюцией будет беспощадна. В случае доноса — доносчика отправим за Вавилой. Твердая власть — она очень даже строгая. А теперича, товарищи, на общественные работы — марш!
И погнали все село свои новые усадьбы доделывать: тыном обносить, узорчатые ворота ставить.
Крещеные пыхтят на братановых работах, кто тын городит, кто крышу кроет, готовы братанам горло перегрызть, а не смеют: пуля в лоб.
А братаны сполитично:
— Вот, товарищи, кончим дело — спасибо вам большое скажем.
— Очень хорошо… Согласны… — сказали мужики и сглотнули слезы. У Андрона от кровной злости топор упал.
— Все Коммунии да Коммунии, а когда же нам-то? — спросил Андрон. — Мы ведь самая беднота и есть…
Вечером у Андрона братаны в Коммунию последнюю удойную корову отобрали — ведерницу.
Взвыл Андрон.
Да и все село взвыло, даже собаки хвосты поджали, вот какой трепет на всю Коммунию братаны навели. Все на учет забрали: хлеб, крупу, телят, до самых до жмыхов добрались. Мужики с голодухи пухнуть стали, а Туляевы жиреть: двух младших братьев оженили, свадьба с пивом, спиртом, пирогами, широкой гульбой была.
И если бы не Мишка Сбитень — пропадом пропала б вся Коммуния.
Был когда-то парень разудалый в селе Коневе, Мишка. Насолил он всем вот до этих мест, озорник был, хуже последнего бродяги. Вздрючили его крестьяне и по приговору выгнали из селения вон.
Десять лет пропадал Мишка Сбитень. А тут как раз ко времю и утрафил. К самому Новому году взял да в Коммунию и прикатил.
Чернявый такой, будто цыган, в ухе серьга, через всю грудь цепочка, часы со звоном, папаха, полушубок. А глаза — страшенные, на выкате, а усищи — во! А сам — чисто медведь, идет — землю давит, от кулаков смертью пахнет: грохнет — крышка!
— Вы что как мертвые ходите, словно дохлые мухи? А? Радоваться должны, ликовать: из рабов гражданами стали.
— Эх, Мишка, Мишка… — вздохнули мужики. — У кого радость, а у нас Коммуния.
— Ха-ха-ха! — захохотал Мишка Сбитень. — Отлично сказано… Чего же вздыхать-то?
— Да вот у нас в бедном комитете братаны Туляевы сидят. У них винтовки, а у нас — ничем-чего.
— Ха-ха-ха! — опять захохотал Мишка.
А крестьяне ему все и обсказали до тонкости.
Долго Мишка хохотал, даже за живот хватался, а потом зубами скрипнул, да с сердцем так:
— Ведите-ка меня на сход.
Вот собралось собранье. Братаны стали речь держать, а сами на Мишку все косятся.
— Ты, товарищ, кто таков? Ты коммунист?
А Мишка в ответ:
— Ха-ха-ха!.. Не признаете? А я вас знаю. Я — волгарь. На Волге-матке десять лет работал, кули таскал, до самого Каспия доходил, вольным духом набирался, на Стенькином кургане чай пил. Мне черт не брат!.. Вот кто я таков… Ну, валяйте дальше…
Братаны так его и не узнали. Старшой шепнул середнему:
— Не иначе — большевик… Может, комиссар какой, с проверкой… Надобно по всей программе.
Да и начал жарить:
— Контрреволюция, контрибуция, буржуи… Да здравствует вся власть Советов!..
— Стой, товарищ! — оборвал его Мишка Сбитень. — Я слышал, вы больше двадцати тысяч контрибуции собрали. Где деньги?
— Деньги? А у тебя, товарищ, мандат есть?
— Есть, — как в бочку, гукнул Мишка. Бросил цигарку, встал, размахнулся да как даст старшому по зубам. — Вот мой мандат!
Все мужики в страхе повскакали, наутек бросились, к дверям.
— Стойте, дурни! Куда вы?! — гаркнул Мишка да к братанам: — Мазурики вы, а не коммунисты. Буржуи вы, хамы! Ежели с кого контрибуцию брать, так это с вас… Ах, винтовки? Я те такую винтовку завинчу… Я те покажу стенку. Ребята, вяжи их, подлецов!!
Мужики валом навалились на братанов:
— Попили нашей кровушки, аспиды!.. Рраз!
— Стой, не смей, — крикнул Мишка. — Ну их к чертям!.. Погодь маленько, дай слово сказать.
— Говори, говори… Желаем…
— Товарищи! — крикнул Мишка и тряхнул серьгой. — Коммуна — святое дело. Коммуна — что твой улей, коммунист — пчела. Всяк честно трудится, зато всяк сладкий кусок ест. От этого самого не жизнь, а мед. А кто ваши Туляевы? Пауки, вот кто. А вы — мухи. В паутину — хлоп, тут вам и карачун. Вы здесь хозяева, а не они. К черту их! Кто не за народ, тот против народа, против правды. К чертям Туляевых!
— Так, так… К лешему под хвост!
— Избы ихние отобрать! Имущество? Имущество конфисковать!.. Начнем, товарищи, по-новому, по правде-истине… Чтоб всем была свобода, чтоб можно было дышать по всем статьям… А то ежели я тебе глотку зажму да ноздри законопачу, чем дышать будешь?..
— Именно, что… Тогда не вздышишь!..
— Эй, пятеро беднейших, выходи! — скомандовал Мишка. — Берите себе Туляевы избы. А вы, голубчики, к чертям отсюда, марш, катись колбаской! Таких коммунистов нам не надо.
Первое отдельное издание: Подножие башни. Очерки и рассказы / Вяч. Шишков. — Пб.: Гос. изд., 1920. — 77 с., 21 см.