Коммунистический идеал Ретифа де ля Бретона, Иоаннисян А. Р., Год: 1966 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 89 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Иоаннисян Абгар Рубенович

Коммунистический идеал Ретифа де ля Бретона

Коммунистические идеи в годы Великой французской революции.

Москва: Наука.
1966

Источник: http://lit—prosv.niv.ru/lit—prosv/ioannisyan—ideal—retifa/index.htm

I

Среди современных ему писателей Ретиф де ля Бретон по своему социальному происхождению являлся редким исключением. Выходец из деревни (он родился в 1734 г. в бургундской деревне Саси), Ретиф по своей профессии был типографским рабочим и многие годы проработал наборщиком. Занявшись с конца 60-х годов XVIII в. литературной деятельностью, он приобрел вскоре (особенно после выхода в 1775 г. его романа ‘Развращенный крестьянин’) некоторую известность. Хотя он стал вхож в литературные салоны и приобрел знакомства в буржуазной и аристократической среде, но вращался главным образом среди демократической интеллигенции. К числу его ближайших друзей принадлежали такие лица, как Мерсье, Бонвиль, а также Сильвен Марешаль¹.

Проведя в деревне детство и молодость, и впоследствии долгие годы не порывая связи с родным селом, Ретиф лично наблюдал и сеньоральный гнет (в условиях характерной для второй половины XVIII в. ‘феодальной реакции’), и развитие новых, капиталистических отношений, менявших облик деревни.

Разложение старой, патриархальной деревни в обстановке развивавшегося капитализма Ретиф ярко описал в своих произведениях. Особенно интересным является в этом отношении изданное им в 1776 г. дидактическое произведение ‘Школа отцов’, в котором под инициалами S и N он изобразил свою родную деревню Саси и соседнюю деревню Нитри, родину своего отца^2.

В этом произведении старик крестьянин, живущий со своей семьей старым, патриархальным укладом, рассказывает о судьбах родной деревни. Он сравнивает предыдущую эпоху с современной. Как все изменилось за последнее десятилетие в его родном селе по сравнению с днями его молодости! В этом повинна торговля, которой занялись жители, забросив обработку земли. Торговля не только испортила нравы, но и обобрала жителей. В их области выгодна аренда. Сеньоры давали обычно землю в аренду лишь состоятельным жителям. Вследствие повышения цеп на хлеб фермеры наживались. На накопленные деньги они стремились приобретать земельные участки. Раньше они помещали свои сбережения в земельные фонды в окрестных местностях, но за последние 40 лот начали скупать земли своих односельчан. В результате земли, принадлежавшие с незапамятных времен крестьянским семьям, попали по низкой цене в руки этих богачей. Приобретая эти земли, фермер стал отказываться сам от аренды или по крайней мере делать своих детей прокурорами или адвокатами в городах, оставляя каждому из них в наследство хорошее имение, составленное из участков 30 семейств, наследники коих принуждены были, чтобы существовать, брать в аренду те самые земли, которыми их предки владели на правах собственности. ‘Так, пять или шесть фермеров приобрели половину нашего округа и населили Н. половниками вместо жителей. Мы несем теперь плоды наших земель буржуа соседних городов — детям, зятьям и племянникам фермеров’. Теперь две трети деревни состоят из жалких лачуг. Раньше же можно было видеть цветущие дома. Они были куплены фермерами вместе с землей, но так как новые владельцы в них не нуждались, а половники, которым была сдана земля, имели свои жилища, то дома эти были оставлены на произвол судьбы. ‘Дети тех, которые в них обитали, без имущества, без пристанища покинули местность и сделались или слугами в городах, или нищими, или, быть может, чем-либо еще хуже’. Разбогатевшие же фермеры, бывшие раньше такими же крестьянами, стали гордыми, надменными. Для их детей уже нет больше достойных жен и мужей в родной деревне. Они не хотят даже, чтобы их родственники выполняли простые сельские работы, им подчинена вся деревня, от них зависят все, даже школьные учителя. Такова печальная судьба деревни Нитри, таковы постигшие ее за последние 40 лет несчастья.

Конечно, было бы неправильно считать развитие капитализма и капиталистических отношений во французской деревне конца старого режима явлением, в одинаковой форме и с одинаковой интенсивностью наблюдающимся во всех частях страны. Жизненный опыт познакомил, однако, Ретифа с сельскими районами, в которых проникновение капитализма в сельское хозяйство было довольно значительным. Его собственный рассказ подтверждается и наказами окзерского бальяжа, в состав которого входили Саси и Нитри, в пик высказываются жалобы на развившееся за полвека безземелье, на зависимость некоторых сельских общин от буржуа соседних городов, на превращение большинства жителей целых деревень в батраков3. Проведя в деревнях этого бальяжа свое детство и молодость, Ретиф был свидетелем этих новых социальных сдвигов в деревне, оказавших самое непосредственное влияние на формирование его мировоззрения.

Впечатления, вынесенные Ретифом из деревни, еще более усилились, когда он очутился в городе, сперва как типографский ученик в Окзере, а затем в Париже, где он в течение 13 лет работал в различных типографиях, как ‘простой рабочий’.

В силу специфических условий (относительно сложные и дорогие орудия производства) типографская промышленность, уже начиная с XVI столетия переживает процесс быстрого капиталистического развития, процесс перехода от кустарных предприятий к крупным предприятиям капиталистического типа, процесс, связанный с развитием новых взаимоотношений между хозяевами в подмастерьями. С середины XVII в. происходит концентрация типографской промышленности Парижа, где число владельцев типографий сокращается с 270 до 60 и на каждую типографию приходится уже в среднем около 20 рабочих. В XVIII столетии даже в маленьких французских провинциальных городах мы находим крупные типографии. Таким образом, накануне революции типографская промышленность была одной из капиталистически наиболее развитых отраслей французской промышленности, хотя, как и другие самые передовые отрасли производства, она продолжала базироваться на ручном труде. Неудивительно поэтому, что именно в типографской промышленности мы наблюдаем обострение классовых противоречий и упорную борьбу между рабочими и предпринимателями. Хотя заработная плата типографских ‘подмастерьев’ в XVIII в. была относительно более высокой, чем заработок других категорий рабочих, но условия труда были не менее тяжелыми: 14—18-часовой рабочий день, работа очень интенсивная и напряженная. Ужасным бичом для типографщиков являлась хроническая безработица⁴.

Ретиф в течение долгих лет работал в крупных типографиях. Уже свою школу ученичества он прошел в одной из крупнейших провинциальных типографий — типографии Фурнье. В Париже ему довелось работать не в одной, а в ряде больших типографии столицы⁵ , в том числе и в государственной. Неудивительно, что он был хорошо знаком с тягостями и горестями своей профессии, о чем свидетельствует его автобиография, являющаяся ценнейшим историческим документом при изучении жизненных условий типографских рабочих XVIII столетия. В ней он приводит данные об их мизерной заработной плате, об изнурительной работе и беззастенчивой эксплуатации со стороны хозяев. Даже в старости он не мог без возмущения и негодования описывать, как, например, грабил и эксплуатировал рабочих директор королевской типографии, наживший, таким образом, миллионное состояние, как он клал в свой карман стоимость кусков, в которых рабочие принуждены были себе отказывать, и как его сын превратил впоследствии эту типографию ‘в тюрьму, где заперты все рабочие, чтобы, как презренные звери, быть выпущенными в часы еды’. ‘Я содрогаюсь от бешенства, — восклицал он, — когда думаю о подобных чудовищах’^6. На собственном жизненном опыте познакомился Ретиф и с неизбежным спутником наемного рабочего — безработицей, доводившей его подчас до грани нищеты. ‘Достаточно, — писал он в этой связи в одном из своих произведений, — болезни или отсутствия работы в течение нескольких недель, чтобы довести до последней крайности рабочих, даже тех, которые кажутся зажиточными. Они имеют доход только от своих рук, и поэтому, когда у них нет работы даже в течение самого короткого времени, они лишаются средств к существованию’⁷.

Став писателем, Ретиф не забросил свою профессию и не порвал с рабочей средой. Он продолжал обычно сам набирать свои произведения (часто без всякой рукописи), а впоследствии обзавелся маленькой домашней типографией. Поэтому даже накануне революции он заявлял, что в противоположность другим он ‘живет с рабочими, знает их до глубины души’⁸. ‘Все наши остроумные писатели, все наши галантные артисты, раз попав в высший свет, знают впредь только его. Я же, и только я, на следующий день после обеда с герцогом, пэром и ужина с красавицей маркизой и полной ума и таланта графиней, снова нахожусь, одетый в грубую одежду и в грубые сапоги, среди самых обыкновенных рабочих, не изображая при этом покровителя, птиметра, и не разглагольствуя высокопарно, но работая с ними и как они, читая в глубине их души и в результате видя причины и следствия’^9.

Таков был личный жизненный опыт Ретифа, под влиянием которого складывалось его мировоззрение. Этот жизненный опыт уже с ранних лет настраивал его не только против сеньоральных порядков и абсолютистско-феодального строя. Развитие капитализма в городе и деревне, очевидцем которого он являлся и с последствиями которого был хорошо знаком, побуждало его относиться резко отрицательно не только к феодальной, но и к капиталистической эксплуатации, не только к дворянству, но и к буржуазии, не только к сословным, но и к имущественным привилегиям, к общественному неравенству б целом.

Читая много, хотя и бессистемно, Ретиф ознакомился и с передовыми идеями века Просвещения. Наибольшее влияние на него оказал, безусловно, властитель дум того времени — Жан Жак Руссо, общественные воззрения и социальная критика которого особенно глубоко воздействовали на представителей демократической интеллигенции. Ретиф никогда не был таким ортодоксальным и последовательным руссоистом, как его друг Мерсье. Наиболее сильно было влияние Руссо на Ретифа в первый период литературной деятельности, в 70-х годах XVIII в., когда он восторженно отзывался о нем и в своем художественном творчестве следовал примеру ‘Новой Элоизы’ — этого классического образца французского сентиментализма. Впоследствии в своей автобиографии он сам признавался, что в своих первых романах повторял лишь то, что говорил Руссо, почитателем которого в то время был¹⁰. Но уже в 80-х годах Ретиф как писатель окончательно порывает с сентиментализмом. Одновременно он начинает все более критически относиться и к общественному учению Руссо, отзываясь подчас весьма сдержанно о самом Жан Жаке.

Ретиф был хорошо знаком и с произведениями Мабли^11, которые он характеризовал как ‘превосходные’, заявляя, что они ‘возвращают нам всю мудрость Греции и древнего Рима’. Теория Мабли также, несомненно, оказала на него определенное идейное влияние. Ретифу было известно и классическое произведение коммунистической литературы — ‘Утопия’ Мора^12.

Нельзя, однако, преувеличивать значение литературных влияний на формирование общественных взглядов Ретифа. Теории Руссо и Мабли содействовали, несомненно, оформлению его общественных воззрении, их отдельные положения и формулировки были им восприняты и нашли свое отражение в его произведениях. Но сложившееся у Ретифа резко отрицательное отношение к социальному неравенству и его общественные идеалы были самым непосредственным образом связаны с его личным жизненным опытом. По собственным словам, он писал в своих произведениях о том, что ‘видел и переживал’, и именно это виденное им и перечувствованное и находило свое выражение как в его социальной критике, так и в его мечтах о будущем.

II

Общественная критика пронизывает все дореволюционные произведения Ретифа, в том числе и все его художественное творчество. ‘Мы дошли, — писал он, — до крайней степени неравенства: царит богатство, несоразмерность состояний громадна’^13. Общественное неравенство — страшная болезнь общества¹⁴, повсюду — лишь огромные состояния и крайняя бедность^15. ‘Главным двигателем всего’ являются деньги. Не трудящийся, а бездельник является хозяином и властелином. Раньше существовали рабы, теперь рабов формально нет, но существует такое же крайнее неравенство. Все богатства сосредоточены в руках трети людей, от милости которых зависят другие две трети. Государство, закон — все на стороне богатых¹⁶. Одни развлекаются и днем и ночью. Другие всю жизнь вынуждены заниматься тяжелым, отупляющим трудом¹⁷, В современном обществе руководствуются правилом: все — одним, ничего — другим, одни пользуются с избытком всем, другие не имеют и самого необходимого. Ничего не делающий и живущий в роскоши богач ‘отрывает от земледелия тысячи людей, погребает их в рудниках, посылает гибнуть на море, собирает их в мастерских, где они чахнут от плохого воздуха’. Богач скупает земли и превращает их в большие фермы, а бедняк погибает от нужды после изнурительной жизни¹⁸. ‘Когда я вижу хорошо мощенный город… кареты с их упитанными лошадьми и великолепными лакеями, торговцев драгоценностями и шелковыми материями, актеров, певцов, музыкантов, художников, скульпторов, поэтов, прекрасные здания, дворцы, обширные сады, пышных шлюх, храмы, толпу священников, разжиревших прокуроров, адвокатов, врачей, я не восклицаю: О, богатая нация! я говорю… насколько здесь бедный народ должен быть несчастным, сколько он должен работать!’¹⁹ Говорят о французской нации, но нации существуют теперь лишь среди дикарей. Французы — это не единая нация, а горсточка наглых богачей и тысячи несчастных, кое-как прозябающих и не заинтересованных поэтому в благосостоянии своего государства.

Между тем не паразиты-богачи, а труженики являются полезными членами общества. Говорят о ‘порядочных’ людях, перед которыми власти заставляют гнуть сипну полезных ремесленников, искусных мастеров, благородных земледельцев, трудолюбивых виноградарей. Но почему эти люди считаются ‘порядочными’? Потому что они живут за счет сотен семейств в праздности и безделье? Истинно порядочными людьми являются люди полезные и трудолюбивые, порядочный человек — это земледелец, портной, строитель, плотник, столяр, кузнец, слесарь. ‘Каковы твои права, хорошо одетый человек? Может быть, природа поставила тебя выше меня? Или это сделали твои нравы, твоя добродетель, твои познания? Нет. Я являюсь таким же человеком, как и ты. Мои нравы лучше твоих, я имею больше добродетелей и познаний, чем ты… Ты спекулируешь, я работаю, ты играешь, я работаю. Почему же, хорошо одетый человек, ты должен быть больше, чем я?’²⁰ Люди, строящие дома, обрабатывающие сады, носящие грузы, более ценны для общества, чем лукавые купцы, нахальные приказчики, бесполезные лакеи и даже самые просвещенные авторы²¹. И сапожник, и кузнец, и бочар, к которым относятся с таким презрением, являются уважаемыми людьми. Почему же они не должны быть таковыми? Потому что они не рождены для того, чтобы влачить жизнь в безделье? Потому что они не имеют ни несправедливо приобретенных земель, ни вассалов для притеснения? Потому что они не распоряжаются нечестно государственными средствами? Потому что они не приносят в жертву тысячи людей в интересах своего обогащения?²²

Подобного рода высказываний у Ретифа великое множество. Мы привели здесь лишь некоторые примеры того, с какой резкостью осуждает он общественное неравенство, все время противопоставляя паразитов-богачей трудящимся, причем, в первую очередь, людям физического труда — крестьянам, ремесленникам, рабочим. Исходя из принятого в XVIII в. деления общества на богатых и бедных, он вкладывал в это понятие весьма конкретное классовое содержание.

Ретиф уже в своих ранних произведениях не только описывал и осуждал вопиющее социальное неравенство, но и указывал на состояние кризиса, в каком в результате этого неравенства находится общество. Констатируя наличие глубоких социальных противоречий, он заявлял, что ‘государство имеет в своих недрах столько же врагов, сколько имеется бедняков’. В настоящее время ‘социальные узы совершенно ослаблены, каждый живет лишь для себя и хвастает этим, бесстыдный эгоизм шествует с высоко поднятой головой, в своем высокомерном шествии он подавляет всякую добродетель. Это состояние кризиса не может долго длиться, так как громадные состояния, которые умножились настолько, что готовы все поглотить, приводят к тому, что скоро множество ограбленных будет заинтересовано все ниспровергнуть’^23.

По мере приближения революции Ретиф все более настойчиво предсказывал грандиозный социальный переворот, который должен покончить с общественным неравенством, низвергнуть паразитов и сделать хозяевами общества людей труда. Уже в 1781 г. он писал: ‘Она придет, быть может (и я желаю ее, несмотря на бедствия, которые будут ее сопровождать), она придет, быть может, эта страшная революция, когда полезный человек почувствует свое значение…, когда земледелец скажет сеньору: ‘Я кормлю тебя, я представляю собой больше, чем ты, богатый, бесполезный человек, подчинись мне, или умирай с голоду’, когда сапожник будет смеяться в лицо птиметру, умоляющему обуть его, и заставит его говорить себе: ‘Монсиньор сапожник, умоляю вас, сделайте мне башмаки, и я вам хорошо заплачу’. ‘Нет, ходи босой: я работаю теперь лишь на того, кто может доставить мне хлеб, одежду, материю, вино и прочее»²⁴. В том же году в другом произведении Ретиф обращался к беднякам с призывом: ‘Бедняки! О, безумцы, заслуживающие своей участи, поднимите, поднимите руку на своих тиранов! Соберитесь вместе, поддержите друг друга… Я думаю, — добавлял он, — что это не преминет случиться в один прекрасный день, так как злоупотребления, которые я вижу, кажутся мне столь невыносимыми, что невозможно, чтобы одаренные разумом существа сносили их вечно’²⁵. В 1786 г. Ретиф призывал богачей добровольно отказаться хотя бы от части своих богатств, от своих земель и денег, так как иначе, писал он, обращаясь к богатым, ‘вы лишь ускорите гибельную для вас революцию’. ‘Опасайтесь! Опасайтесь, как бы новый Иосиф не осуществил всеобщую, желательную для всех, реформу. И я вам предсказываю: зло достигло своего предела, необходимы крайние средства. Каждый раз, когда зло невыносимо, оно близится к своему концу. Оно является таким среди вас, о богатые! Ваша наглость, ваша роскошь, ваше преступное злоупотребление своими богатствами, преступления, которые они вам облегчают, — все это стало невыносимым, и я вижу Время, которое приближается с косой в руках, чтобы срезать с корнем, болезненно для вас, все злоупотребления’²⁶. В 1788 г. Ретиф предсказывал, что вскоре все может перевернуться, и голова теперешнего общества окажется внизу, а ноги наверху. Он прямо угрожал общественным верхам войною жаков: ‘Помните ли вы о войне жаков? Она была ужасной… Вспомните о ней!’²⁷

Конечно, предсказывая этот грядущий социальный переворот. Ретиф мечтал прежде всего о грандиозной аграрной революции, которая с корнем вырвала бы столь ненавистный ему феодализм. Угрожая богатым, он часто подразумевал под ними феодальных землевладельцев. Призывая бедняков поднять руку на своих тиранов, он рекомендовал нм захватывать ‘плоды садов’, ‘урожай полей’. Но мечта об этой антифеодальной аграрной революции сливалась у него с мечтой о полной ликвидации общественного неравенства и торжестве социальной справедливости, об упразднении всех богачей-паразитов и тех, кто владеет землей, и тех, кто владеет деньгами, о грядущем обществе, в котором хозяевами были бы не только крестьяне, но и все люди труда, где сапожники значили бы больше, чем бесполезные франты.

III

Уже в своих ранних произведениях, написанных в 70-х годах XVIII столетия. Ретиф пропагандировал уравнительные идеалы, связанные, прежде всего, с уравнительным перераспределением земли, с ‘черным переделом’. В романе ‘Развращенный крестьянин’, говоря от имени одного из своих героев о необходимости общественных преобразований, чтобы обеспечить счастье на земле, он писал: ‘Мы сделаем собственниками всех тех, кто обрабатывает землю для себя, и этим осчастливим народы… Мы будем стремиться уменьшить все огромные состояния и увеличить состояния крестьян, превращая их постепенно в собственников… Мы установим значительный налог на все, что является роскошью’^28. В ‘Школе отцов’ старик крестьянин, рассказывая о судьбе Нитри, приходит к следующему выводу: ‘Было бы весьма желательно, чтобы ввели в действие, хотя бы для наших сельских местностей закон евреев, который каждые пятьдесят лот аннулировал все приобретения и возвращал семьям их наследственные земли’^29. В ‘Новом Абеляре’ мы находим аналогичные мысли: ‘Истинный интерес государства (и даже монарха) заключается в том, чтобы имущества были распределены так, чтобы каждый человек был заинтересован в существовании государства, чтобы все были гражданами и чтобы общество не имело в своих недрах врагов, желающих его разложения’. Для этого необходимо не только ликвидировать злоупотребления, являющиеся следствием феодализма, но и предотвратить образование больших состояний, вернуть часть богатств самым низшим классам, а также равномерно распределить труд.³⁰

Уравнительные идеи и требования ‘черного передела’ Ретиф неоднократно выдвигал и в последующие годы. В ‘Ночах Парижа’, опубликованных накануне революции, он вновь и вновь высказывался за немедленное всеобщее уравнительное перераспределение земли. Требуя упразднения громадных земельных наделов богачей, часто состоящих из необрабатываемой земли, бесполезных парков и угодий, он обращался с призывом увеличить число мелких собственников, дать народу маленькую собственность и ‘разделить равномерно земли’³¹. Описывая, какой будет Франция сто лет спустя, в 1888 г., он рисовал следующую картину: все крестьяне являются собственниками и каждый гражданин обязан давать отчет о средствах своего существования, нет больше бездельников и нищих — все работают³².

Жорес, знакомый из произведений Ретифа лишь с ‘Развращенным крестьянином’, ссылаясь в своей ‘Истории Великой французской революции’ на высказанные там мысли о превращении всех крестьян в собственников, писал в этой связи, что до революции ‘аграрный закон отстаивался сколько-нибудь энергично и живо одним лишь Ретифом де ля Бретоном’³³ Утверждение это, конечно, неверно. Накануне революции, особенно в 80-х годах, идеи ‘черного передела’ пропагандировались отнюдь не одним Ретифом. К тому же сам Ретиф вовсе не ограничивался общими высказываниями о необходимости перераспределения земельной собственности, а разработал и детальный, аргументированный проект ‘черного передела’.

Проект этот, названный им ‘Тесмографом’, был закончен в 1788 г. ³⁴ Индивидуальная собственность, писал Ретиф, обосновывая свой план, является причиной всех несчастий и всех пороков, обременяющих человечество, — судебных процессов, преступлений, воровства, убийств, тюрем, оков, виселиц, колесовании, постоянных распрей. Но, поскольку индивидуальная собственность допущена, поскольку люди не желают от нее отказаться, то необходимо хотя бы уменьшить неудобства этой собственности. Для этого необходимо ограничить ее в соответствии со здравым смыслом, разумом и добрыми нравами. Правительство должно стремиться, чтобы владения были разделены и раздроблены, насколько это только возможно, с тем чтобы всеобщность собственности сделала отсутствие общности почти неощутимой. Необходимо сделать всех частных лиц собственниками, так как это привяжет их к родине и превратит в граждан, а также увеличит производительность земли, поскольку мелкий землевладелец с большей тщательностью и большей пользой обрабатывает землю и получает со своего участка на треть больше, чем крупный собственник³⁵.

Основное мероприятие, предусматриваемое в этом проекте, — новый раздел земли. Все разночинцы (roturier) получают земельные наделы и становятся собственниками. Размер наделов определяется пропорционально величине семьи, но не может превышать 18 арпанов в местностях с хорошей землей, 36 арпанов земли среднего качества и 72 — плохой. Поскольку, очевидно, не все должны заниматься сельским хозяйством, граждане имеют право продавать свои земельные наделы, но лишь с обязательством употреблять с пользой вырученную сумму, чтобы заняться каким-нибудь ремеслом, искусством или торговлей. Церковное землевладение полностью ликвидируется — вся церковная собственность разделяется между гражданами. Что же касается дворянского землевладения, то оно сохраняется, но сильно ограничивается. Отдельные категории дворян остаются сюзеренами территорий определенного размера, владея на правах частной собственности лишь от 100 до 800 арпанов.

Фактическое владение, даже условное, приравнивается к собственности, если собственник не будет в течение 20 лет предъявлять своих прав, после чего он может домогаться лишь половины своей прежней собственности. Право собственности теряется также, если оно противоречит общественным интересам. Собственник обязан, за некоторыми исключениями, подчиняться установленным в данной местности правилам севооборота, не имеет права отгораживать свою землю после урожая, оставлять землю необработанной или же отводить свои земли под лес. Особенно легко утрачивается в случае небрежности и необработки земли право собственности, приобретенное покупкой. Одновременно ограничивается свобода завещаний, причем наследниками объявляются все дети как законные, так и незаконные. Поскольку с течением времени, в связи с продажей земельных участков, может фактически свестись на нет земельный передел, в проекте предусматривается восстановление еврейского ‘юбилейного года’. Через каждые 50 лет должен производиться новый земельный передел, восстанавливающий первоначальное положение, причем граждане, продавшие свои участки, вновь получают свои наделы, если только по состоянию своих дел не предпочитают плату за них деньгами. При этом, естественно, возникает вопрос об избыточном населении. Проект разрешает этот вопрос в смысле эмиграции молодежи в колонии.

Еще за два года до ‘Тесмографа’, в 1787 г.. появился в свет известный проект Госселена³⁶, в котором автор подробно развивал план уравнения земельных наделов путем распределения пустопорожних и заброшенных земель, земель духовенства и королевских доменов, а также путем выкупа и равного раздела владений частных лиц. ‘Тесмограф’ является одним из подобного рода предреволюционных проектов, выдвигавших план уравнительного раздела земли. Проект этот — одно из выражений крестьянских чаяний ‘черного передела’ ³⁷. Недаром Ретиф, подобно Госселену (тоже ссылавшемуся на свое крестьянское происхождение), указывал, что он выдвигает свое предложение на основе личного жизненного опыта, что он видел то, чего не видели другие литераторы,— поля. Изложенная в ‘Тесмографе’ идея земельного передела вместе с такими предложениями, как направленное против феодальной реакции второй половины XVIII столетия требование приравнения фактического, неоспариваемого ранее владения, хотя бы условного, к безусловной собственности, как требования принудительной сдачи в аренду и обработки пустопорожних земель, запрещения отведения земель под лес, запрещения огораживания,— непосредственно выражала настроения и чаяния французского крестьянства, с положением которого Ретиф был так хорошо знаком и горести и невзгоды которого так глубоко чувствовал и переживал. Именно как выражение революционных настроений крестьянства, стремившегося покончить с сеньоральными порядками и феодальным землевладением, борьбы крестьян за землю и ценны предложения и проекты Ретифа об уравнительном перераспределении земельной собственности, которые мы находим в его предреволюционных произведениях.

IV

Антифеодальный по своей сути ‘черный передел’ отнюдь не являлся, однако, для Ретифа коночным общественным идеалом. Сам он в ‘Тесмографе’ недвусмысленно указывал, что проект этот представляет лишь план частичного преобразования, в условиях индивидуальной собственности, если люди не пожелают от нее полностью отказаться. И тут же он подчеркивал, что именно индивидуальная собственность является основной причиной всех общественных зол. Придя к такому убеждению еще за много лет до этого, Ретиф уже накануне революции упорно и последовательно выдвигал как общественный идеал, как конечную цель преобразования общества, полную ликвидацию частной собственности и установление общественного строя, основанного на общности имуществ.

Коммунистические идеалы окончательно складываются у Ретифа уже к началу 80-х годов XVIII в. В 1781 г. он публикует роман ‘Южное открытие’, в котором в форме утопии, седуя традиции, установленной во Франции Верасом д’Илле, описывает коммунизм как идеальный общественный строй.

В этом произведении³⁸ мы находим очень резкую критику современного ему общества с царящим в нем неравенством, с его законами, предрассудками, религией, семейными отношениями, с его воинами и угнетением одних рас и народов другими. Общий вывод автора сводится к тому, что первопричиной всех несчастий человечества является частная собственность. ‘На самом деле, рассуждая здраво…, не было бы более просто для всеобщего счастья, чтобы все было общим? Если бы вы видели, дорогие братья, сколько душевных и телесных мук, жестокости и крови стоит собственность человеческому роду, вы бы ужаснулись. Люди изнуряют себя работой, их гложут и пожирают заботы, они выслеживают друг Друга и убивают, другие выслеживают этих убийц и приводят их скованными в города, где им ломают руки и ноги, они воюют друг с другом, режут, жгут, насилуют, они судятся и теряют, судясь, больше, чем то, за что они спорят, — словом, закон собственности, безумный, варварский, глупый, злой закон… является источником всех несчастий человека’^39.

Одновременно в романе довольно подробно описываются идеальные общественные порядки, существующие у мегапатагонцев — народа, обитающего в южном полушарии. У мегапатагонцев существует лишь один закон, основные пункты которого следующие: ‘Все должно быть общим между равными. Каждый должен работать на общее благо. Все должны принимать одинаковое участие в работе’. В стране мегапатагонцев вместо частной собственности существуют общность имуществ и одинаковая трудовая повинность для всех граждан. День делится на две равные части, 12 часов покоя и 12 часов деятельности. Первые 12 часов мегапатагонцы проводят в кругу своей семьи. ‘Другие 12 часов принадлежат обществу: они начинаются с 6 часов утра вместе с началом дня и закапчиваются вместе с ним в 6 часов вечера. Работа распределяется между всеми гражданами, соответственно силе и способности каждого, старшиной каждой четверти жилища. В каждом жилище проживает сто семейств… Когда каждый получил от старшины свое задание, то его тщательно, не торопясь, выполняют, вкладывая в дело все свое знание. Работа длится 4 часа. Вслед за этим собираются в общий для всего жилища зал на обед, который был изготовлен согражданами, чье занятие состояло в этом в течение 4 часов работы. После обеда отдыхают, что необходимо в этом жарком климате. Сои длится полтора часа, вслед за этим предаются различным увеселениям до ужина, по окончании которого каждый удаляется в свой апартамент со своей женой и со своими детьми. Граждан не принуждают брать всегда одну и ту же работу, наоборот, те, которые желают переменить род занятий, не встречают ни малейшего сопротивления со стороны старшин: граждан, наоборот, побуждают поступать так, и лишь те, которые категорически того просят, делают всегда одно и то же. На долю мужчин приходятся все работы вне дома и все тяжелые работы, на долю женщин — все домашние работы, за исключением работ, требующих силы, при которых нужно иметь дело с металлами, медью, платиной или камнем и деревом’⁴⁰. ‘Когда все работают, работа является лишь удовольствием, потому что та часть работы, которая приходится на долю каждого человека, никогда не доводит до усталости: она лишь развивает и делает более гибкими члены, скорее содействует, чем вредит, развитию ума’^41.Умственные работники не освобождены от физической работы: ‘Они, как и другие, выполняют ежедневную 4-часовую работу, и еще никто из них не пытался уклониться от нее, наоборот, они являются самыми усердными и самыми лучшими гражданами’^42.

После отнятия от груди дети передаются общественным воспитателям, которые выбираются как среди мужчин, так и среди женщин из числа наиболее достойных этой самой почетной должности в стране. В часы занятий дети обучаются чтению, письму, грамматике, языкам соседей, морали, истории и физике. В часы отдыха их путем игр постоянно приучают к физическому труду.

Мораль мегапатагонцев состоит лишь в стремлении быть счастливыми. Она едина и обща для всех. Во взаимоотношениях между гражданами царит доброта и честность. Правда считается столь священной, что граждане не разрешают себе даже самое безобидное ее нарушение. ‘Равенство подрывает корни всех пороков: нет больше ни воров, ни убийц, ни бездельников, ни совратителей’. Вследствие этого у мегапатагонцев нет ни процессов, ни судей, ни уголовных законов, ни преступлений. Все это — результат равенства: ‘упраздните этот божественный дар природы, отвергнутый северными народами, и все пороки возродятся в скором времени’.

Итак, в своей утопии Ретиф описывает коммунистическое общество, основанное на общности имуществ и всеобщем труде. Социальный строй мегапатагонцев — это общинный коммунизм. Каждые сто семейств образуют коммунистическую общину, проживающую в едином обширном здании, в котором находятся как жилые помещения для отдельных семейств, так и общие залы. Безусловно интересной является мысль о необходимости частой перемены работы, чтобы превратить труд в удовольствие, мысль, столь детально развитая впоследствии Фурье.

Ретиф не ограничивается, однако, тем, что рисует коммунистическое общество мегапатагонцев. В своей утопии — ив этом ее основное отличие от других аналогичных утопий XVIII столетия — он описывает также и несколько менее совершенный социальный строй, являющийся как бы первым этапом на пути к идеальным общественным порядкам мегапатагонцев. Строй этот устанавливается на соседнем Острове Кристины, король которого Викторин узнает от своего внука Германтина о стране мегапатагонцев. Считая, что невозможно сразу же ввести все их обычаи, Викторин публикует новый кодекс законов, совершенствующий существующие на острове общественные порядки. Следует сказать, что уже до этого там царил эгалитаризм, — не было бедных и богатых, существовало полное равенство имуществ, не было праздных. Теперь же, согласно новым законам, на Острове Кристины также устанавливается общность имуществ и всем гражданам вменяется в обязанность работать по 6 часов в день. Но семьи продолжают жить отдельно в своих домах, которые остаются в их пользовании. Каждый гражданин, продолжая заниматься своей работой, сдает продукт своего труда общине, получая за это определенное количество денежных знаков, на которые приобретает из общественных складов необходимые ему и его семье предметы потребления. Вследствие этого на Острове Кристины между гражданами сохраняется известное различие в положении, продолжает существовать различие между простым рабочим (ouvrier) и квалифицированным мастером (artiste). Поэтому и одежда отдельных лиц продолжает оставаться различной, как различны сами их занятия, ‘до тех пор, пока различия не исчезнут совершенно, как у мегапатагонцев’.

Утопия Ретифа особенно интересна именно тем, что в ней дано описание отдельных фаз развития совершенного общественного строя. Все это преподносится автором в виде абстрактных рассуждений и фантастических описаний, вне какой-либо конкретной связи с реальной действительностью. Но при всем том ‘Южное открытие’ — наглядное свидетельство того факта, что еще за 8 лет до революции Ретиф рассматривал эгалитаризм, уравнительное перераспределение собственности не как конечную цель общественного развития, а лишь как первый шаг к осуществлению ‘совершенного равенства’ — коммунистического общественного строя. Его общественным идеалом являлся уже коммунизм.

V

Ретиф, еще до революции, не только провозглашал коммунизм общественным идеалом, но и пытался наметить пути ликвидации общественного неравенства и упразднения частной собственности.

Он, также, как и многие другие представители коммунистической мысли, исходил из примера общин и выступал как один из авторов проектов ассоциаций.

Еще в 1775 г., в приложении к своему роману ‘Развращенный крестьянин’, Ретиф опубликовал проект сельской общины в целях предохранения навеки сельских жителей ‘от неизбежной заразы городов, а также от нужды, которую слишком часто испытывают в деревне’^44.

Статут этой ‘общины’ или ‘ассоциации’ состоит из 10 разделов и 45 параграфов. Ассоциация основана на общности имуществ. Каждый член общины имеет в собственности лишь свою мебель, свое белье и свои платья, которые одинаковы для всех, предоставляется лишь выбор цвета и фасона. Каждый член общины получает для обработки часть пахотной земли, виноградника и луга и, кроме того, имеет право выпаса (после покоса) на всех общинных лугах. Домашние животные принадлежат всей общине, но распределены для пользования среди отдельных членов.

Все члены общины одновременно и в равной мере трудятся — занимаются земледелием, виноградарством, в дождливые дни чинят сельскохозяйственные орудия, изготовляют жерди для лоз, зимой молотят зерно. Ленивые унижаются и наказываются, а трудолюбивые и искусные отличаются и награждаются. Всякий член общины, плохо обработавший отведенный ему участок, подвергается общественному порицанию и, наоборот, прилежнее других работавшие и собравшие хороший урожай, получают общественные почести. День жителей общины строго регламентирован. Они одновременно встают, в определенные часы работают и одновременно ложатся спать. Питаются члены общины все вместе. Женщины и девушки по очереди готовят пищу. Жители проводят вместе свободное время, совместно развлекаются.

Посреди деревни находится обширное здание. В нем помещается общинная пекарня, рядом большой зал на 1000 человек — общинная столовая. С противоположной стороны — комната для правосудия. К столовой примыкает общинная рига, куда свозится зерно после уборки урожая. Наверху, над столовой и ригой, находятся амбары для пшеницы, ржи, ячменя, овса, гороха и чечевицы. Что же касается сена и соломы, то они на месте распределяются после покоса, за исключением части, выделяемой для нужд всей общины.

Кроме общественного фонда, делающего всех жителей равными, каждый имеет свой личный доход (pecule), состоящий как из наград, так и из тех денежных сумм, которые образуются в результате продажи хлеба и других продуктов — после вычета государственных налогов и общинных расходов. Эти суммы разделяются поровну между всеми членами общины, если только кто-нибудь не лишается своей доли полностью или частично в результате того или иного проступка. Этот свой личный доход члены общины используют на покупку книг, мебели и других необходимых им вещей, а также земельной собственности вне предела общины. Они могут также вкладывать его в торговлю.

Во главе общины стоит старший в роде, власть которого после его смерти переходит к его старшему сыну. Два синдика следят за сельскими работами, за трапезой, за распределением личных доходов и выполняют полицейские функции. У них имеются помощники, следящие за домашними работами, за чистотой улиц и дорог и ведающие общественными развлечениями. Кроме того, общую инспекцию осуществляют все старики, не имеющие, однако, административных прав. Большую роль играют священник и учитель, избираемые населенном. Они председательствуют в общинном суде, разбирающем все проступки членов общины, в том числе нерадивое отношение к работе. В случае же совершения преступления, преступник выдается королевскому правосудию.

Община рассчитана на сто семейств. Новые семейства, возникающие в результате роста населения, не остаются в составе общины, а выделяются из нее и организуют поблизости новые аналогичные общины, основанные на тех же началах.

Автор считал необходимым повсеместную организацию подобных общин, сулящих сельскому населению благосостояние и довольство. ‘Было бы желательно, — указывал он, — чтобы чтение этого плана побудило подражать Уденской общине⁴⁵, более совершенной, чем общины овернские и окрестностей Орлеана’. Как видим, пропагандируя идею сельских ассоциаций, Ретиф ссылался на известные уже нам овернские общины. А в ‘Школе отцов’ мы находим и описание этих общин. В этой связи Ретиф заявлял: ‘Это не фикции, эти товарищества французских крестьян существуют в наше время: было бы прекрасно умножить эти ассоциации и превратить каждое селение в одну семью’⁴⁶.

Сведения об овернских общинах, почерпнутые Ретифом из современной ему литературы^47, были, конечно, использованы им при разработке своего плана сельской ассоциации. Несомненно, однако, что, выдвигая свой проект, Ретиф опирался в первую очередь на собственный жизненный опыт. Мы имеем в виду сохранившиеся в его родной деревне Саси общинные распорядки, с которыми он был хорошо знаком еще с детских лет и которые подробно описывал^48. Действительно, при ознакомлении с проектом Ретифа нетрудно убедиться, что в его основе лежат общинные начала, сохранившиеся во французской деревне эпохи старого режима. Его проект сельской общины — это проект закрепления в расширенном и идеализированном виде общинного землевладения и старых общинных начал. Отсюда предусматриваемые проектом общинные распорядки в отношении обработки земли, сроке сельскохозяйственных работ и т. п., а в конечном счете и последовательная общинная регламентация труда и быта и даже общинно-коммунистическая организация потребления (общие трапезы). Стремясь избавить крестьянство от нужды, предотвратить его дифференциацию и предохранить деревню от роковых последствий развивающихся капиталистических отношений, Ретиф думал достигнуть этого путем превращения деревни ‘в одну семью’, путем распространения и закрепления общинного землевладения.

Но выдвигая свой план организации сельских общин, он отнюдь не имел намерения замкнуть их в рамки натурально-потребительского хозяйства. Наблюдая разложение и размывание деревни под влиянием развития ‘торговли’, Ретиф стремился пресечь этот процесс путем укрепления общинных начал, используя, однако, эту же ‘торговлю’ в целях материального благосостояния и преуспевания объединенных крестьянских хозяйств. Поэтому его сельская община (которую он недаром именует также ассоциацией) носит уже во многих отношениях характер сельскохозяйственного паевого товарищества. Такой характер придает его проекту производство на рынок с распределением между членами ассоциации чистой прибыли, личные доходы членов товарищества от совместного сбыта на рынке сельскохозяйственной продукции, доходы, которыми они могут располагать по своему усмотрению. Проект сельской ассоциации Ретифа носил, таким образом, как и другие проекты ассоциаций этой эпохи, двойственный характер, представляя своеобразное переплетение, амальгаму старых общинных идеалов и новых кооперативных идей. Подобный двойственный характер проекта Ретифа неизбежно вел к целому ряду внутренних противоречий, в частности, к противоречию между общинно-уравнительными идеалами, общинно-коммунистической организацией потребления и системой личных доходов членов товарищества.

Ретиф не ограничился, однако, проектом сельской ассоциации. Вскоре он разработал проекты ассоциаций и для городских жителей. Такие проекты мы находим в его произведениях ‘Новый Абеляр’, ‘Современницы’, ‘Ночи Парижа’^49. Все эти три проекта схожи друг с другом и построены на одинаковых принципах. Группа городских жителей объединяется, делая общим свое имущество и поселяясь вместе. Члены ассоциации продолжают индивидуально заниматься своей профессией, будь то торговля, ремесло или умственный труд, доходы же вносят в общий фонд для ведения совместного домашнего хозяйства. Эти ассоциации являются, следовательно, только потребительскими товариществами. Если и упоминается об общем руководстве делами, то под этим подразумевается лишь обязанность каждого члена товарищества предоставить отчет о состоянии своих дел.

Проекты городских ассоциаций Ретифа преследовали цель облегчить существование отдельных групп городских жителей в условиях, усиливающейся конкуренции и всеобщей войны всех против всех, когда ‘каждый живет лишь для себя’ и когда господствует ‘бесстыдный эгоизм’. Особенно наглядно эта социальная цель выявлена в проекте, опубликованном в ‘Современницах’, предусматривающем объединение ремесленников, мелких торговцев и лиц умственною труда. Она ясно указана самим автором, отмечающим, что цель ассоциации — предохранение ее членов путем взаимной поддержки от жизненных превратностей, обусловленных общественным устройством. Проект ‘Ночей Парижа’ тоже провозглашает целью объединение против жизненных зол.

Эти городские проекты ассоциаций Ретифа также носят двойственный характер. Являясь типичным идеалом потребительских общин, они предусматривают общинно-коммунистическую организацию потребления, вплоть до самой строгой регламентации еды, одежды и т. д. Но в то же время некоторые из них наделяются уже чертами паевого товарищества. Если в проекте ‘Современниц’, наиболее близком к старым общинно-коммунистическим идеалам, торжественно провозглашается нерасторжимость ассоциации, то в проекте ‘Нового Абеляра’ прямо указывается, что члены ассоциации имеют право выйти из нее, получив обратно свой пай, за исключением одной трети, которая, однако, также возвращается в дальнейшем их детям вместе с процентами.

В проекте, опубликованном в ‘Современницах’, Ретиф прямо ссылался на общины гернгутеров, как на образец, с которого скопирована предлагаемая им ассоциация. На ‘моравов’ он ссылался и в других своих произведениях. Ссылки эти были, разумеется, не случайными. Не один Ретиф приводил, как мы знаем, наряду с овернскими общинами, и пример моравских общин, как образец, достойный подражания.

Проект сельской ассоциации Ретифа и его проекты городских ассоциации предусматривали, таким образом, создание отдельных производственно-потребительских или даже просто потребительских общин в условиях существующего общественного строя. Но эти проекты послужили для Ретифа исходным пунктом при разработке общего плана переустройства общества на новых началах. Придя вскоре к коммунистическим идеалам, мечтая об осуществлении коммунизма, он именно в производительно-потребительских товариществах стал видеть путь к коммунистическому переустройству общества.

VI

В 1782 г., через год после опубликования утопии ‘Южное открытие’, вышел в свет отдельной книгой проект Ретифа ‘Андрограф, или идеи честного человека о проекте регламента, предлагаемого всем нациям Европы, чтобы осуществить всеобщую реформу нравов, а посредством нее обеспечить счастье человеческого рода’^50.

Автор исходит из того положения, что идеалом явилось бы установление общественного строя, основанного на общности имуществ. В параграфе, озаглавленном ‘Общность имуществ’, он пишет: ‘Было бы уместно установить при новом режиме общность имуществ и средств — источник всех добродетелей, общность, которую вменил в долг законодатель христианства’. Это и было бы совершенным равенством. Однако проект предусматривает непосредственно осуществление лишь ‘рода равенства’, если не между всеми гражданами, то хотя бы между различными классами.

В этих целях все население страны объединяется в общины-корпорации. В деревнях организуются сельские общины с общинной собственностью на землю, в городах в отдельные общины-корпорации объединяются ремесленники, торговцы, негоцианты и лица умственного труда — литераторы, работники искусств, врачи, адвокаты, а также дворянство и духовенство. Каждая такая ассоциация объединяет своих членов как в отношении их дел и занятий, так и в отношении потребления, заботясь одновременно о больных и неработоспособных. Поэтому подавляющее большинство этих ассоциаций (за исключением ассоциаций торговцев, дворянства и духовенства) являются производительно-потребительскими товариществами. Если земля становится собственностью сельских общин, то в городских корпорациях орудия производства принадлежат всей корпорации и лишь распределяются для пользования между ее членами.

Во главе каждой общины-корпорации стоит бюро, состоящее исключительно из пожилых лиц. Члены отдельных корпораций сносятся друг с другом не непосредственно, а через свои корпорации. Так, например, заказы даются не отдельным ремесленникам, а бюро их корпорации, причем заказчиками тоже являются не отдельные граждане, а другие общины. Точно так же требования на товары направляются не отдельным торговцам, а их бюро. Каждая корпорация снабжает путем обмена другие и, в свою очередь, снабжается ими всем необходимым, в том числе и орудиями производства. Путем этого обмена регулярно четыре раза в год все население получает одежду. Особые общественные надзиратели следят за расчетными балансами отдельных общин-корпораций с том, чтобы баланс поставок и поступлений каждой из них оказался уравновешенным, если не за год, то хотя бы за несколько лет. Исключение делается только в отношении сельских общин. Крестьяне снабжают государство продовольствием по твердым нормам. В среднем они обязаны сдавать в общественные склады из своего чистого производства. На основе этих поставок организуется общественное питание всего населения.

У каждой сельской общины, а в городе у каждой корпорации имеется специальное помещение, состоящее из столовой, где организуются общие трапезы, кухни, погреба и амбаров. Первое время, однако, общественное питание не является одинаковым для всех граждан, а различно для отдельных классов. Если, например, обед крестьян и ремесленников состоит из супа с мясом, сыра, фруктов и вина, то обед буржуа и лиц высших профессий состоит из двух блюд, десерта, дорогого вина, фруктов и различных деликатесов. Но уже через поколение общественное питание всех граждан уравнивается. То же относится и к жилищным условиям. Все граждане через посредство своих общин обеспечиваются помещениями, но жилищные условия отдельных классов остаются в первое время различными, до того как старые дома постепенно будут заменены новыми, одинаково удобными.

Таким образом, в результате реформы все граждане обеспечиваются общественным питанием, одеждой, жилищем. Помимо этого они имеют еще личные доходы. В распоряжении отдельных общин-корпораций имеется известный товарный фонд, состоящий или из сельскохозяйственных продуктов, или из изделий всякого рода, или из произведений умственного труда, фонд, реализуемый за наличный расчет. В проекте несколько неясно, кому продают корпорации имеющиеся в их распоряжении товары. Упоминается лишь, что речь идет об ‘общественных продажах’ и что книги, в противоположность другим товарам, продаются непосредственно отдельным гражданам. Очевидно, за исключением произведений умственного труда, товары продаются оптом корпорациям торговцев, в свою очередь перепродающих их, ибо иначе остается совершенно непонятным существование торговых корпораций, не играющих никакой посреднической роли в безналичных поставках производственных ассоциаций. Вырученные от продажи товаров деньги, за вычетом общих расходов и страховой суммы, распределяются между членами общин-корпораций, но не равными долями, а сообразно заслугам каждого. Точно также в виде личного дохода распределяется и выручка корпораций торговцев и крупных негоциантов, ведущих внешнюю торговлю. Каждый гражданин является полным хозяином своего личного дохода и может им распоряжаться по своему усмотрению. Он может приобретать на свои деньги все, что можно было приобрести за деньги и до реформы, — не только предметы обихода, книги, но и предметы роскоши, вплоть до драгоценностей, — а также вкладывать их во внутренние или внешние займы, причем, правда, размер процента не может быть выше трех.

Итак, непосредственно осуществляемая, согласно проекту ‘Андрографа’, общественная реформа не устанавливает совершенного равенства, не ликвидирует еще классовые различия. Каждый класс объединяется в различного рода общины-корпорации, но классы, как таковые, остаются. Поскольку же сохраняются нетрудовые классы, остаются и нетрудовые доходы, какими являются, например, доходы от внутренней и внешней торговли.

В чем же в таком случае состоит сущность предлагаемой автором реформы, в чем он видит преимущества устанавливаемого ею строя? Первое преимущество — ликвидация нищеты, всегда сопровождаемой ‘тремя фуриями’ — голодом, завистью и низостью. Если в современном обществе каждый гражданин предоставлен самому себе, то в случае осуществления реформы всем гражданам гарантируются средства к существованию. В результате объединения в общины все граждане обеспечиваются питанием, одеждой и жилищем и, таким образом, даже самые неимущие не обречены больше не произвол судьбы, а обеспечиваются прожиточным минимумом. Вследствие этого при новом строе не будет больше людей порочных и преступных, так как источником всех пороков и преступлений является нищета.

Объединенные в общины, люди не будут больше изолированными и враждующими друг с другом. Изменится сама движущая сила людских поступков. В настоящее время этой движущей силой является противоречие интересов. В результате в каком грустном положении находится теперь человечество! В мирное время, при полной обеспеченности от нападения внешних врагов, в безопасности от врагов внутренних, люди иссушены скорбью и заботами. Нет добродетели, добрых нравов, чистосердечности, честности, добросовестности. Каждый человек смотрит на другого недовольным взглядом, взором недоверия, ненависти, зависти. Причина этого — эгоизм, роковой принцип жить для себя. Больше друг друга не убивают и не режут, как во время гражданских войн, но каждый получает от себе подобных тысячу мелких ран. Больше не врываются в дома, чтобы грабить и насиловать, но разоряют банкротствами и бесчестными поступками и свободно соблазняют жен и дочерей. Эгоизм отравляет, таким образом, все источники счастья — любовь, дружбу, отцовскую нежность, упраздняет взаимное доверие, изолирует социального человека, лишает его поддержки ему подобных, превращая их в неприятелей, и обрекает его на полное одиночество. В случае же осуществления реформы все интересы сольются в один, все станут стремиться к одной и топ же цели, каждый человек, вместо того чтобы встречать противодействие со стороны себе подобных в своем стремлении к спокойствию, изобилию, честным удовольствиям, общественному уважению, будет получать содействие во всех своих усилиях и благодаря этому с большей легкостью достигать своей цели.

В условиях ассоциативного строя стремление к общественной пользе, к лучшему выполнению той или иной общественно полезной Функции будет гармонировать с личными интересами отдельных лиц.

Реформа, устраняя все пороки современного общества, не ведет к подавлению даровании и искусств и не наносит никакого ущерба соревнованию. Хотя еще останутся общественные различия, но интересы богатых и бедных не будут больше противоречить друг другу, так как обеспеченным прожиточным минимумом незажиточным гражданам не будут больше свойственны характерные современным беднякам зависть и низость, а с другой стороны, богатые не смогут заставлять их все делать и все терпеть. Богатый не сможет больше покупать честь бедного, а бедный не будет вынужден себя продавать.

Осуществляемый на основе ассоциации, объединения всех классов общества в общины, ‘род равенства’ при всех его преимуществах по сравнению с существующим общественным строем, не будет, однако, существовать вечно. С течением времени этот, установленный реформой, ‘род равенства’ неизбежно приведет к ‘совершенному равенству’, к полному исчезновению всех классовых различий, к ликвидации всех бесполезных, паразитических элементов.

На первых порах организуются особые корпорации дворянства и духовенства, поскольку нет надежды, что дворяне сразу же добровольно откажутся от своих ‘столь стеснительных отличий’. Но дворянство и духовенство в результате реформы лишаются своей материальной базы — вся земля переходит в распоряжение крестьянских общин. Дворяне не только немедленно лишаются всякой власти ‘над так называемыми низшими классами’: их всячески побуждают отказаться и от своего звания. Дворяне, как и представители духовенства, допускаются одновременно в состав других корпораций, с тем чтобы они превратились в полезных граждан. Таким образом, дворянство как особое сословие будет постепенно ликвидировано. Спустя некоторое время не будет больше особых корпораций дворянства и духовенства.

С течением времени, в условиях ассоциативного строя, исчезнут все общественные различия между богатыми и бедными. Выше мы видели уже, что через поколение полностью уравняются жилищные условия и общественное питание членов всех общин. Единой станет и одежда, которая впредь будет отличаться лишь по возрасту, личным заслугам и занимаемым общественным должностям. Слиянию высших и низших классов будет содействовать и ряд других мероприятий — постоянный контакт различных слоев общества (на общественных празднествах, путем взаимных приглашений на трапезы и т. д.), общественное воспитание детей (с обязательным обучением труду), смешанные браки. Наконец, к полной ликвидации общественного неравенства неизбежно должно привести и ограничение права наследования. Дети богачей-негоциантов могут наследовать личные доходы своих родителей в размере, не превышающем более чем в два раза личные доходы других граждан, все же остальное становится общественным достоянием. Помимо этого, ‘граждан коммерсантов’ всячески поощряют добровольно отказаться, хотя бы в старости, от излишков своего состояния, вознаграждая их за это соответствующими почестями. Так постепенно исчезнут все классовые различия. В будущем, указывает автор, различия по личным заслугам станут единственными различиями среди людей.

Как видим, общественная реформа, изложенная в проекте ‘Андрографа’, является лишь средством для достижения полного коммунистического равенства. Объединение всех слоев населения в общины, с общинной собственностью на землю и орудия производства, должно в конечном счете привести к ликвидации классов и установлению коммунистического общественного строя, основанного на общности имуществ. Общность имуществ — такова основная цель этого проекта, как на это недвусмысленно указывает сам автор. Поэтому в предисловии он и ссылается на республику Платона и утопию Томаса Мора. Говоря о своем проекте полной реформы, он пишет в ‘Тесмографе’: ‘Можно было бы и даже должно было бы упразднить частную собственность, чтобы придерживаться общей собственности, которая предотвращает все внутренние неудобства. Это и есть весьма обширный, очень ясно изложенный план ‘Андрографа»^51.

При ознакомлении с ‘Андрографом’ прежде всего бросается в глаза антифеодальная направленность этого проекта. Он предусматривает полную, радикальную, безоговорочную ликвидацию сеньоральной системы и феодального землевладения, передачу всей земли крестьянам, упразднение дворянства как особого сословия. Подчеркивая эту цель своего проекта, Ретиф писал во время революции одному из своих корреспондентов: ‘Я стремился, начиная с 1782 г., искусными средствами уничтожить дворянство (смотрите мой ‘Андрограф’)’⁵² В этом отношении ‘Андрограф’ выражал всю ненависть автора к феодализму.

Но проект этот носил не только антифеодальный, но и антикапиталистический характер. Он преследовал цель покончить с царящим в обществе противоречием интересов, с войной всех против всех, с всеобщим эгоизмом, он ставил своей задачей положить конец нищете не только в деревне, но и в городе, а в конечном счете и всему общественному неравенству путем переустройства всего общества на началах ассоциации.

Не представляет труда выяснить генезис системы ‘Андрографа’. Его, несомненно, следует искать в проектах ассоциаций Ретифа, прежде всего в проекте сельской ассоциации⁵³. В ‘Андрографе’ мы видим такое же объединение крестьян в ассоциации-общины с общинной собственностью на землю, с такими же общими трапезами и с такой же системой личных доходов. В этом проекте, однако, предусматривается объединить в аналогичные производительно-потребительские товарищества также и городских жителей по роду занятий. Так, исходя из идей отдельных ассоциаций, организуемых у условиях существующего общественного строя, Ретиф приходит к идее переустройства всего общества путем объединения как сельских, так и городских жителей в производительно-потребительские товарищества. Если сельские ассоциации Ретифа сочетали общинные начала с идеями сельскохозяйственной кооперации, то и общины ‘Андрографа’, наряду с общинной собственностью на землю и орудия производства и общими трапезами, также носят характер кооперативных объединений, распределяющих между своими членами полученную прибыль. Если сельские и городские ассоциации преследовали цель уберечь своих членов от нужды и жизненных превратностей, то проект ‘Андрографа’ ставил своей непосредственной целью путем объединения всего населения в общины-корпорации полностью искоренить нищету, обеспечить всех прожиточным минимумом, ликвидировать общественные противоречия, с тем чтобы затем постепенно, на базе общей собственности, достичь полного коммунистического равенства. Ретиф пытался, таким образом, наметить конкретный путь к коммунизму, переустроив общество на началах ассоциации, превратив его из суммы отдельных лиц в сумму отдельных ассоциаций, отдельных производительно-потребительских товариществ. Проект ‘Андрографа’ занимает поэтому особое, оригинальное место в истории общественной мысли XVIII в., предвосхищая многие идеи и построения утопического социализма и коммунизма XIX столетня^54.

Проект ‘Андрографа’ наглядно показывает корни коммунизма Ретифа. Когда жизненный опыт, опыт крестьянина и типографского рабочего, привел его к резко отрицательному отношению к общественному неравенству и социальным несправедливостям, когда он стал искать основы нового справедливого общественного строя, то он, подобно многим своим современникам, взял за образец единственно доступный ему в ту эпоху пример — пример сельской общины. Именно поэтому коммунизм Ретифа и носил в те годы общинный характер. Предполагая на первых порах объединить отдельные группы населения в общины-ассоциации по профессионально-классовому признаку, он мечтал о том времени, когда общество будет состоять из однородных коммунистических общин по сто семейств каждая.

Рисуя эти радужные перспективы, открывающиеся перед человечеством, Ретиф не видел в то время реальных общественных сил, способных осуществить его мечту. В предисловии к ‘Андрографу’ он задавал вопрос, почему никогда не пытались осуществить столь выгодное для человеческою рода общественное устройство, предложенное такими великими людьми, как Платой, Томас Мор и аббат Сен-Пьер. Отвечая на это, он указывал, что народные низы — рабочие (manoeuvres), ремесленники, вплоть до низших слоев буржуазии — это людская масса, которой внушают все, что хотят, которая подчиняется воле других, которую можно убедить, что полдень — это ночь, а ночь — это полдень, которая простерта ниц перед своими угнетателями и способна разорвать своего благодетеля, жертвующего своим временем, здоровьем, состоянием, чтобы ее просветить и сделать се участь менее несчастной. Зажиточные слои, в чьих руках сосредоточены богатства и власть, не имеют никакого интереса улучшить положение общества. Их личная участь настолько счастлива, насколько они этого желают, и хотя реформа сделала бы их еще более счастливыми, они этому не верят и считают, что лишь потеряют от нее. Что касается средних слоев, то они в своем большинстве тоже состоят из ограниченных людей, безразличных к общественному благу, заинтересованных в сохранении злоупотреблений. Лишь просвещенные люди из средних слоев желают социальной реформы, установления благодетельного общественного режима, который сделал бы человеческий род счастливым. Кто мог бы в этих условиях осуществить всеобщее благо? Даже король вряд ли мог бы это сделать. Какое значение могут иметь бессильные пожелания шестой части общего числа граждан, составляющих среднее сословие?⁵⁵

Итак, Ретиф, в противоположность многим утопистам, не строил иллюзий в отношении господствующих классов и не верил в возможность осуществить переустройство общества с их согласия и с их помощью. В то же время он проявлял пессимизм и в отношении народа, в частности, рабочих и ремесленников, считая их слишком отсталыми и порабощенными, чтобы активно бороться за радикальное общественное переустройство. В этих условиях коммунизм представлялся ему общественным идеалом, который могли воспринять лишь просвещенные люди среднего сословия, т. е. представители интеллигенции.

Опубликование ‘Андрографа’, казалось, подтвердило самые пессимистические прогнозы Ретифа. Оно прошло совершенно незамеченным. Книга не получила никакого отклика. В единственном отзыве, опубликованном в феврале 1783 г. в журнале ‘Esprits des Journaux’, ‘Андрограф’ зло высмеивался, причем автор рецензии заявлял о своем намерении не читать больше ни одного произведения Ретифа, за исключением ‘Морографа, или реформированного сумасшедшего’, в котором тот изложил бы собственную историю⁵⁶. Во всей переписке Ретифа этого периода мы находим только одно письмо, в котором упоминается об ‘Андрографе’, а именно письмо либерально настроенного виконта Тустен-Ришебура, лично с ним знакомого⁵⁷. Этот виконт отзывался положительно о проекте ‘Андрографа’, он хвалил Ретифа за то, что тот не подражает тем демагогам, которые нападают лишь на дворянство, лежа в то же время навзничь перед богатыми, и указывал, что если, не устанавливая общности или почти полного равенства имуществ, упразднить лишь прерогативы дворянства, то это означало бы отдать все на произвол богатства. Виконт, как видим, был доволен главным образом тем, что Ретиф не выступал, подобно другим, только против сословных привилегий дворянства, а хотел подорвать социальное могущество также и буржуазии, стремившейся вытеснить дворянство и занять господствующее положение в обществе.

В своем ответном письме Тустен-Ришебуру Ретиф называл ‘Андрограф’ своим лучшим и наиболее важным произведением. В ‘Общем ответе бесчестным людям, клевещущим на произведение Н. Э. Ретифа де ла Бретона’ он также писал, что ‘Андрограф’ ‘наиболее прекрасный кодекс, который могли бы принять люди’⁵⁸. Несмотря на заговор молчания, каким был встречен его проект, он продолжал упорно его пропагандировать. В обзоре своих произведений, опубликованном в 1784 г., отмечая, что журналисты до сих пор совершенно не говорили об этом проекте, он подчеркивал, что по важности темы проект этот гораздо выше предыдущих⁵⁹. Он характеризовал ‘Андрограф’ как уникальное произведение, произведение глубокой философии, предусматривающее радикальную реформу, и выражал удивление, что развращенный век допустил, чтобы эта работа увидела свет^60. Ссылался Ретиф на ‘Андрограф’ и в ‘Ночах Парижа’, призывая министров, должностных лиц, граждан всех трех сословий обратить внимание на этот проект⁶¹.

Одновременно Ретиф настойчиво продолжал в своих последующих произведениях провозглашать коммунизм совершенным общественным строем. Он вновь ссылался на традиционные для XVIII в. примеры — законодательство Ликурга, общественный строй Крита, первоначальное христианство, общественные порядки американских дикарей — как на образцы, достойные подражания. ‘Среди отомаков, добродетельного племени Америки, живущего на берегу Ориноко,— писал он,— все без исключения отдыхают и развлекаются после полудня, потому что все без исключения работают утром на общем земельном участке’^62. ‘Были и могут быть общества (как в Спарте, как среди отомаков в Америке, и т. д.), где, поскольку нет собственности, не может быть и воровства ^63′. ‘Труд никогда не является утомительным, когда он выполняется всеми, он отнимает лишь половину времени, оставляя другую половину для отдыха и развлечений… Не нужно принимать полумер в отношении зла, нужно его искоренить, а это может быть достигнуто лишь установлением совершенного равенства (parfaite egalite), частичное равенство вскоре вернуло бы вещи к тому положению, в каком они находятся в настоящее время’⁶⁴. Люди могут быть счастливы лишь тогда, когда будут равномерно делить между собой и работу и пользование⁶⁵. ‘Никто в обществе не является исключительным собственником своих имуществ, своего таланта, добродетелей, красоты, силы, знания. Общественным договором он все это сделал общим: все несчастья, злоупотребления, пороки проистекают из плохо продуманной идеи людей, что, живя в обществе, они являются собственниками чего бы то ни было’. Даже животные живут в общности. Человек, обладающий разумом, должен в этом отношении брать с них пример, ‘Все зло, которое существует в мире, проистекает от собственности. Совершенно неправильно ее считают полезной, полагая, будто она придает людям энергию, имеются другие средства, менее опасные, способные ее заменить’. Ведь собственность ‘изолировала людей, породила честолюбие надменность, скупость, воровство, убийства, совращение жен и дочерей бедных, другими словами, она все погубила’⁶⁶. ‘Проклятый закон собственности’ является ‘источником всех несчастий человека’. ‘А между тем во Франции имеются безумцы, которые ссылаются на него и богохульствуют, называя его священным’ ^67. ‘Как вы не уяснили себе, что было бы лучше упразднить собственность, сделать для молодежи труд делом чести с надеждой ил отдых в старости, чем установить как основу общества обычаи, который создает состояние войны, разделяет всех граждан, восстанавливая их друг против друга, постоянно сталкивая личный интерес с общественным’^68.

Выше мы видели, что, даже разрабатывая в 1788 г. проект ‘Тесмографа’, проект уравнительного земельного передела, он не только не отрекался от своего конечного общественного идеала, а, наоборот, пользуясь случаем, вновь резко осуждал индивидуальную собственность и противопоставлял ей общую собственность как основную, конечную цель, к которой надлежит стремиться.

Таковы были общественные воззрения Ретифа в момент, когда во Франции разразилась, наконец, революция, неизбежность которой он уже давно и настойчиво предсказывал.

VII

Накануне созыва Генеральных штатов Ретиф опубликовал политический памфлет, помеченный 26 февраля 1789 г., — ‘Самый сильный из памфлетов. Сословие крестьян — Генеральным штатам’^69. Памфлет этот был опубликован им под псевдонимом некоего Noillac, ‘бывшего солдата испанских колоний… а в настоящее время земледельца’. Принадлежность этого памфлета Ретифу не вызывает, однако, никакого сомнения^70.

В своем памфлете Ретиф требовал, чтобы голосование в Генеральных штатах производилось бы не посословно, а подсчитывались бы голоса всех депутатов в целом, чтобы после окончания работы Генеральных штатов было бы создано постоянное, ежегодно переизбираемое представительное учреждение, наподобие английской Палаты общин. Одновременно Ретиф выдвигал целую программу общественно-политических реформ. Духовенство не должно быть отдельным сословием, его доходы должны поступать в распоряжение государства. Дворян нужно лишить их сеньоральных прав — ‘сословие дворян не должно быть вечным’. В то же время необходимо учитывать, что к ‘пожирающей глотке’ общества принадлежат не только знать, а и все крупные собственники, все богачи, все те, кто имеет деньги. До сих пор не удавалось сотворить благо за счет знатных и богачей, так как их голос принимали за голос всего общества, их слушались, потому что всегда слушаются тех. кто имеет золото и власть. Народ теперь должен поднять свой голос, объявить, что богачи лгут, когда говорят от имени народа, потребовать, чтобы богачей обложили справедливыми налогами, чтобы у спекулянтов отобрали в пользу национальной казны все их состояние, вплоть до последнего су. Необходимо, наконец, осуществить принципы христианской религии: чтобы первые стали последними, а последние — первыми. Нужно ввести прогрессивный подоходный налог, обложить крупного собственника для облегчения мелкого, установить гербовый сбор — налог, который взимался бы со спекулянтов и торговцев и который рассматривается как одиозный ‘лишь достойными наказания капиталистами’. Необходимо издать законы против роскоши, чтобы значительно ее ограничить. Нужно стремиться всячески дробить крупные состояния. ‘Вместо того, чтобы сохранять в целости состояния, делите их, делая наследниками всех детей’. Процветание государства зиждется на ‘полезном труде’. Каждый гражданин должен поэтому быть обязан ‘указать на свои законные средства к существованию и повседневные занятия, полезные для общества и гарантирующие его от безделья’.

Итак, Ретиф выдвигал программу, предусматривавшую не только ликвидацию сословных привилегий дворянства и духовенства, сеньорального строя, по и уравнительные мероприятия в целях смягчения существующего общественного неравенства. Осуждая крупных собственников и богачей, настаивая на разделе крупных состояний, он требовал, чтобы все граждане занимались общественно полезным трудом. Но он не предлагал рассматривать эту уравнительную программу как конечную цель. Говоря о стоящей перед Генеральными штатами задаче разработать конституцию, он писал: ‘Ах, какую бы прекрасную (конституцию. — А. И.) можно было бы вам предложить! А именно, конституцию всеобщего братства, какую предписывает святая религия, которую вы исповедуете, или такую, какую набросал один мечтатель в духе Сен-Пьера в безвестной работе, озаглавленной ‘Антропограф’⁷¹Он вновь ссылался на пример индейского племени отомаков: ‘Именно среди этого счастливого племени все работают сообща (encommun) по утрам, либо сея маис, либо занимаясь охотой, а после полудня все вместе развлекаются’⁷². Трактуя христианскую религию в коммунистическом духе, характеризуя се как ‘закон согласия и братства, значительно превосходящий все наши слабые проекты реформ’, он выражал пожелание, чтобы она соблюдалась во всей своей ‘первоначальной чистоте’⁷³Он мечтал о том времени, когда будут существовать общие трапезы. И обращаясь к обществу, именуемому им Великим целым, он восклицал: ‘Если бы вы достигли этого счастья! Если бы все имущества были бы общими! Если бы самым большим отличием героя был венец из дубовых листьев, а самой прекрасной и самой благородной девушки — венец из роз… Скажи Великое целое: да будет так’^74. Общность имуществ — вот тот общественный идеал, который выдвигал Ретиф в своем памфлете, вот та идеальная конституция, которую он предлагал вниманию Генеральных штатов.

Вскоре (видимо, уже после открытия Генеральных штатов) Ретиф перепечатал свой памфлет под другим названием⁷⁵. На первых двух страницах он обращался от имени народа к представителям нации, призывая их поскорее покончить с гнетом аристократии. Далее следовал тот же текст, что и в предыдущем памфлете, и снова содержался призыв к установлению общности имуществ.

Эти два памфлета Ретифа занимают, несомненно, особое место в потоке политических памфлетов, опубликованных во Франции весной 1789 г. Наряду с ‘Катехизисом человеческого рода’ Буасселя — это единственно известное нам обращение к Генеральным штатам, в котором не просто критикуется общественное неравенство, а и ставится вопрос об установлении общности имуществ.

Революционные события Ретиф встретил с двояким чувством. Вышедшая в 1790 г. 15-я часть ‘Ночей Парижа’⁷⁶, в которой содержится хроника событий с апреля 1789 г. по май 1790 г., дает возможность составить представление о политических настроениях Ретифа в первый год революции. С одной стороны, он проявлял неподдельную бурную радость в связи с крушением ненавистного ему ‘феодализма’ и восторженно приветствовал революцию⁷⁷, с другой — не скрывал чувства страха перед пролитой кровью, перед совершаемыми насилиями. Эти противоречивые настроения Ретиф пытался своеобразно примирить, приписывая эти насилия провокациям аристократов и агентов старого режима. Это давало ему возможность радоваться успехам и достижениям революции и одновременно осуждать ‘эксцессы’, выгодные лишь аристократии и ее приспешникам. При этом в понятие ‘аристократов’ он включал не только министров, интендантов, прокуроров, знатных, епископов, монахов, но и рантье, спекулянтов и ‘почти всех богатых’^78.В то же время он резко обрушивался на ‘чернь’ и на профессиональных нищих. Это они, утверждал он, во время ‘народных мятежей’ смешиваются в городах с ‘чернью’ и совершают те преступления, ‘которые приписывают народу’. Между тем это совершенно другие люди и никогда ‘среди нищих не было трудящихся’^79. Как видим, Ретиф противопоставлял народ (peuple), состоящий из трудящихся (travailleurs), ‘черни’ (populace). Все эти революционные ‘эксцессы’ в Париже он приписывал черни, защищая народ от обвинений в грабежах и убийствах.

Начавшуюся революцию Ретиф рассматривал не просто как революцию политическую, а как революцию социальную, которая должна покончить не только с политическим гнетом, но и с общественным неравенством. Наступают времена возрождения, писал он. Приверженцы старого не должны поэтому противиться, так как противиться — значит ухудшить свою участь. ‘Вопрос решен! Необходимо, чтобы осуществились химеры моего детства! Необходимо, чтобы был развит основной принцип христианства, который привел бы к равенству как к своему естественному следствию’.

Сколь искренни были его мечты, видно из того, что в каждом ничтожном факте ему мерещилось грядущее осуществление его чаяний. Так, в братании граждан, происходившем в апреле 1790 г. во время празднества конфедерации в Нанси, он видел предвестье ликвидации классовых различий и наступления ‘золотого века’: ‘Какое восхитительное зрелище представляет этот счастливый город! Он составляет одну семью и воспроизводит одновременно золотой век и прекрасные дни Спарты. Все столы — общие, и к ним допускают бедняка, бедняка, более чуждого своим соотечественникам, чем готтентоты. Вот что называется пользоваться свободой!’⁸¹

О социальных чаяниях и надеждах Ретифа в начале революции, о его планах радикального переустройства общества дает наглядное представление и ‘Тесмограф’, вышедший в свет в конце 1789 г. Известный под этим названием проект уравнительного земельного передела, рассмотренный нами выше, был разработан Ретифом еще до революции. Но книга, в которой был опубликован этот проект, была начата печатанием в ноябре 1788 г., а закончена лишь в ноябре 1789 г. ⁸²В процессе печатания книга эта непрерывно росла. Достаточно сказать, что сам проект занимает лишь ее первую часть, всего 156 страниц. Вторая же, значительно более обширная часть (страницы 157—587) состоит из различного рода приложении, вставок, экскурсов и т. д. Большая часть этих материалов была написана, вернее непосредственно набрана Ретифом, уже в процессе печатания книги в 1789 г. Последние вставки помечены 3 и 28 ноября этого года. Во второй части ‘Тесмографа’ мы находим многочисленные ссылки на Генеральные штаты, на политические события 1789 года, рассуждения на актуальные общественно-политические темы, различные проекты, предложения, рекомендации, прогнозы на будущее. Поэтому эта книга знакомит нас с мыслями, чувствами, надеждами Ретифа, возникшими под влиянием начавшейся революции.

Приступив к печатанию ‘Тесмографа’, Ретиф сразу же решил посвятить свое новое произведение Генеральным штатам, указ о созыве которых был опубликован еще в августе 1788 г. Он предпослал поэтому ‘Тесмографу’ специальное предисловие — обращение к Генеральным штатам. В нем оп предлагал вниманию своих ‘благородных, справедливых и почтенных сограждан’ как этот проект, так и проект ‘Андрографа’. В своем предисловии он, однако, упоминал об ‘Андрографе’ лишь вскользь и не решался даже настаивать на немедленном осуществлении ‘черного передела’, предусматриваемого в самом ‘Тесмографе’. Он предлагал непосредственно провести только судебную реформу, чтобы упразднить злоупотребления в этой области, а также включить в состав Генеральных штатов четвертое сословие — сословие крестьян, дабы в нем была должным образом представлена значительная часть нации. ‘Что касается предлагаемой мной реформы законов и мудрого распределения недвижимых имуществ, то это иное дело, дело столь большого значения, что я не думаю, что можно было бы предпринять попытку осуществить это в первую очередь… необходимо мало-помалу подвести к этому нацию путем частичных реформ, которые сделали бы перемену незаметной’⁸3.

Но вот начинаются революционные события, и продолжая набирать свое новое произведение, Ретиф все более настойчиво ссылается на ‘Андрограф’. ‘О, мои уважаемые сограждане! — восклицает он. — Почему вы не можете осуществить мою мечту ‘Андрографа’! Какое счастье вы установили бы на земле’^84. И заканчивая печатание своей книги осенью 1789 г., Ретиф на последних страницах вновь обращается к депутатам Национального собрания, которых призывает продолжать великое дело обновления. Теперь он преисполнен таких надежд, что не только считает возможным немедленно осуществить ‘черный передел’, но рассматривает эту частичную реформу как недостаточную и настаивает на установлении совершенно нового общественного строя по проекту ‘Андрографа’. »Андрограф’ является планом полной реформы, который я осмеливаюсь, именитые и неприкосновенные граждане, рекомендовать вам прочесть. Я никогда не мог бы надеяться на счастье увидеть его осуществленным, если не в эти времена возрождения. Ах, если б его осуществить. Сколько было бы упразднено мук, какое счастливое братство было бы сразу установлено среди людей… О, законодатели, я повторяю, соблаговолите прочесть ‘Андрограф’. Мы написали ‘Тесмограф’ в 1788 г., по окончании ‘Ночей Парижа’, потому, что мы не имели еще надежды, которую, наконец, имеем, нашей целью было дать лишь план частичной реформы, вместо реформы всеобщей’^85.

Во второй части ‘Тесмографа’ среди приложений помещен ‘диалог’ между годами 1788, 1789 и 1888. Год 1788 упрекает год 1789 в том, что он не оправдал надежд наций, связанных с созывом Генеральных штатов, он взбунтовал провинции, затем вовлек в свой водоворот население столицы, ниспроверг всякую субординацию. Год 1789 возражает на это: ‘Злоупотребления в мое время были столь велики, что в самый разгар кризиса, в момент самых больших страданий, самых больших беспорядков, самой большой распущенности, самого большого голода я говорил себе: я предпочитаю это порядку, полиции, субординации, изобилию, правосудию былых времен’. Год 1888 также горячо выступает на защиту года 1789. Год 1789, заявляет он, не был виновен. Правда, его вторая половина была бурной. Но это был грозный кризис родов. Год 1789 стал зарей прекрасного дня. Он был подобен животворной туче, несущей не опустошение, а изобилие, несмотря на сверкающие молнии и угрожающие раскаты грома. Именно 1789 год положил начало тому благу, которым пользуются теперь, сто лет спустя. За это время было ликвидировано общественное зло, заключавшееся в крупной собственности, в большом количестве земель у богатых собственников, в поглощении наличных денег государственными займами, ажиотажем, торговлей, в отсутствии средств у земледельцев, терзаемых ростовщиками. ‘В настоящее время, говорит год 1888, все это упразднено. Были исправлены все злоупотребления во владении землями, а также домами, все французы были превращены в граждан, благодаря упразднению личной собственности было реформировано правосудие, была реформирована религия, теперь гражданские законы вполне согласуются с ней’. ‘В настоящее время все являются владельцами и никто не является собственником’^86.

Среди приложений ‘Тесмографа’ помещена также пьеса ‘Год 2000’⁸⁷, которую Ретиф в 1790 г. вновь опубликовал в сборнике своих драматических произведений⁸⁸. Действие в этой пьесе происходит, как видно из заглавия, двести лет спустя, в 2000 г. Правда, в ней трактуются в основном моральные проблемы, описываются нравы, царящие в обществе будущего, когда в условиях полного равенства всегда торжествует добродетель, когда ценятся лишь благородные поступки и личные заслуги, которые только и дают преимущество юношам, вступающим в брак, перед своими соперниками. Но в этой связи мы узнаем и о том новом общественном строе, который утвердился во Франции после революции 1789 года. В пьесе упоминается о тех несчастных временах, когда царило неравенство. Тогда каждый отдельный человек был изолирован, руководствовался эгоизмом и должен был полагаться лишь на самого себя. Люди имели раздельные интересы, каждый заботился, как мог, о своем существовании и благополучии. Некоторые трудились, другие занимались торговлей, стремясь всех обмануть. Были собственники и были мошенники, стремившиеся завладеть их имуществом, а судьи и адвокаты, пользуясь тяжбами, наживались и разоряли обе стороны. Имелись палачи, чтобы казнить воров, которые в большинстве являлись неимущими бедняками, нарушавшими законы общества, потому что оно было им мачехой. Имелись военные, осужденные всю жизнь оставаться холостяками, как и монахи. Брак строился на низком материальном расчете. Многие не имели возможности жениться, многие не хотели иметь детей. Но вот в 1789 г. Генеральные штаты приняли проект ‘Андрографа’, ввели в действие этот новый кодекс и тем самым осуществили коренную общественную реформу. За эту новую общественную конституцию пришлось, однако, вести упорную борьбу. Еще в 1900 г. продолжалась борьба за укрепление этой бесценной конституции. Но теперь, в 2000 г., она уже утвердилась навеки. Все различия в рангах были ликвидированы. Все теперь равны, совместно несут тяготы жизни и совместно делят ее радости. Детям обеспечены нежные заботы, подростки обучаются наукам, молодежь работает, люди зрелого возраста руководят работами, пожилые люди управляют, люди преклонного возраста пользуются почетом и отдыхают. Все питаются вместе в залах для совместных трапез. Так было восстановлено естественное право и человеческое рабство заменено братской привязанностью. Так, в результате осуществления Генеральными штатами проекта ‘Андрографа’ во Франции с течением времени утвердился новый, коммунистический общественный строй. Впрочем, новые общественные порядки воцарились не только во Франции. Французы изгнали тиранов соседних стран, и двадцать наций стали их союзниками и объединились вокруг них.

Коренная реформа общества, ликвидация не только феодально-сословного строя, но и общественного неравенства, осуществление ‘черного передела’ и других уравнительных мероприятий, а как конечная цель установление коммунизма — таков идеал, который Ретиф выдвигал уже в первые месяцы революции.

Ретиф, однако, не связывал надежды на осуществление своих идеалов только с Учредительным собранием, к которому неоднократно обращался. В обстановке развертывавшейся вокруг политической борьбы и социальных конфликтов перед его умственным взором начинала все более упорно маячить идея грандиозного социального переворота, о котором он мечтал еще до революции. Эти настроения Ретифа особенно ярко выражены в специальном экскурсе, озаглавленном ‘Речь к публике’, также напечатанном в приложениях к ‘Тесмографу’.

‘Граждане, — читаем мы там, — находятся в состоянии войны, все интересы разделены. Поощряются только страсти. Упорно стремятся искать счастье в роскоши, в неравенстве, в несправедливости, не хотят достатка, общего для всех. Любовь и уважение к ближнему подменили презрением и ненавистью. Заслугой считается быть богатым. Там, ‘где царит неравенство имуществ, все подданные являются рабами’. Нищие, роющиеся в помойках, существуют рядом с самой изысканной роскошью. ‘Александру и Цезарю стоило меньшего труда покорить государства и народы, чем иному французу добыть честными средствами 5 су в стране, где прожорливые люди поглощают по тысяче франков в день’. Между тем именно неимущие создают роскошь и блеск власть имущих. ‘Жестокие правительства, не покрывайте же позором нашу бедность, которая является делом ваших рук! Вы каждый день ведете учет вашему беззаконию. Подлые и развращенные люди, которых вы подвергаете наказаниям, являются лучшими учениками ваших установлений’. ‘Богатство и бедность, роскошь и нищета являются обильным источником болезней и пороков. Без равенства нет ни добрых нравов, ни здоровья’. Разве польза граждан состоит в том, что им мешают жить, подобно братьям, что их превращают в рабов и врагов друг друга, что возбуждают в них скупость, честолюбие, стремление властвовать, что им предписывают лишь одну добродетель: терпение и покорность?⁸⁹. ‘Для того, чтобы признать предрассудки и заблуждения, необходимо размышлять, но когда народ угнетен, все его способности прикованы к земле, еле-еле у него хватает присутствия духа, чтобы каждодневно обеспечивать себе существование, полное горечи, души иссушены, народ, одним словом, не размышляет’. Такое приниженное, забитое состояние народа не должно, однако, успокаивать ‘тиранов человеческого рода’. ‘Народ не думает, но среди народа есть люди, знающие себя и знающие, что вы собой представляете… они принадлежат к народу по своей бедности и наготе… это по отношению к ним вам нужно быть начеку. Задушите не только нравственность, но и науки, если вы хотите сохранить вашу недостойную власть! Однако вы напрасно будете наказывать и убивать: всегда избегнет вашей ярости какая-нибудь гордая душа, которая обвинит вас во имя человечества, какой-нибудь независимый человек — энтузиаст, который воспламенит дух народа. Мы все поднимаемся по его зову, мы встряхнемся, разобьем наши цепи, освободимся, пошатнем ваши тропы и неудержимым порывом сбросим огромную тяжесть, нас подавляющую’⁹⁰. Избыток зла — есть благо. Народ пассивен, он соглашается не жить, а прозябать. Но когда он видит близкую смерть, он уничтожает своих палачей. Убийство тирана не является выходом, ‘потому что это средство, всегда слишком поспешное, является смелым подвигом лишь одного человека, и потому что оно предотвращает всеобщее восстание (le soulevement general)’⁹¹.

Улучшение участи народа — дело самого народа, так как нельзя рассчитывать на добрую волю власть имущих. ‘Долгий опыт доказывает ложность принципов наших правительств в сравнении с общественным счастьем’. Мораль Христа и разума предписывает, чтобы люди были равными и любили друг друга, как братья. Мораль правительств заключается в том, что люди должны пользоваться почетом и. уважением, быть обслуживаемыми пли, наоборот, быть презираемыми и подвергаться унижению в зависимости от того, являются ли они богатыми или бедными. Народ угнетен, народ страдает. Он может стать счастливым лишь в том случае, если осознает свое положение и поймет, в чем заключается его счастье.⁹² ‘В то время как народ погружен в море заблуждений и бед, имеются лица, которые в бездне страданий и порабощения глубоко размышляли и воспламенили свою душу, которые по своему духу неукротимы. Это их предназначает природа, чтобы снастя от потопа тирании права человека. Нужны лишь власть или великодушие, чтобы извлечь из их наблюдений самые ценные результаты, чтобы реформировать конституции народов, чтобы возвратить людей к их естественному предназначению, чтобы закрепить это положение санкцией законов, поскольку всякое другое состояние является адом. Я говорю, что эта счастливая перемена требует или власти, или великодушия, т. е. что она должна быть осуществлена или восстанием народа (par la revolte du peuple), или отречением от несправедливой власти со стороны его хозяев. Мне неизвестен ни один пример последнего рода, так как я говорю не о простом и обычном отречении, а об общественном благодеянии, о замене старой власти хорошим правлением. Следовательно, дело заинтересованной стороны, народа, улучшить свою участь: весьма желанная эпоха, но которая заставляет себя слишком долго ждать’^93.

Эта народная революция, приводящая общество к его естественному предназначению и восстанавливающая попранные права человека, является не только политической революцией, направленной против деспотов и тиранов, но и революцией социальной. Свобода и равенство — ‘два блага, принадлежащие человеку по естественному праву’. ‘Одно из самых вредных заблуждений, которое распространили среди народа, — это то, что бог хочет, чтобы существовали бедные и богатые… Человек не заслуживает несчастья быть бедным или богатым. Мы рождаемся, чтобы жить. Прежде, чем говорить нам о законах, дайте нам собственность. Прежде, чем говорить нам об обязанностях, не лишайте нас того, что нам причитается’⁹⁴.

Непосредственной задачей общественного переворота должно быть, следовательно, установление фактического равенства, упразднение бедности и богатства, превращение всех граждан в собственников, обеспечение достатка, общего для всех. Однако этот уравнительный передел опять-таки не являлся конечной целью, о которой мечтал Ретиф.

В другом приложении к ‘Тесмографу’ описываются государственный строй и законы, существующие у разных народов земного шара. Повсеместному угнетенному состоянию народа Ретиф вновь противопоставляет идеал коммунистического общества. В древней Спарте, утверждает он, ‘существовало в течение более 800 лет государственное устройство, предусматриваемое в ‘Андрографе’. Спарта в свою очередь восприняла законы Крита, основанные на общности имуществ, без ‘роковой собственности’⁹⁵, и он предлагает вернуться к этому золотому веку. ‘Возвратите золотой век, о, вожди людей! Это зависит только от вас! Примите мою систему, или систему персов, или критян, которые я вам изложу, объедините всю нацию в общины (meltez toule la nation en communautes), no 25—50 хозяйств, и вы увидите, какие счастливые результаты вы получите! Но покуда вы будете иметь, с одной стороны, чудовищную систему собственности… покуда вы будете заниматься лишь унизительным и частным милосердием, покуда вы будете иметь ростовщиков, монополистов, лотереи, ломбарды, более опасные, чем места разврата, вы будете несчастны, жизнь, вместо того чтобы быть непрестанным наслаждением, как она была некогда на Крите, будет для вас беспрерывным страданием! О, мои братья, если это надо, поднимите всеобщее восстание, разделяйте (faites une insurreclion generale, partagez), запретите вашим государям вести войны, объединитесь и будьте все солдатами: если на вас нападут, обрушьтесь на неприятеля, щадите народ, но идите прямо на несправедливого тирана, свергните его с трона, заклеймите его и дайте его владения вашему главе, чтобы он их сделал такими же счастливыми’^96.

В этом страстном обращении вновь звучит призыв к всеобщему восстанию народа. Ретиф снова призывает народ восстать и ‘разделять’, т. е. призывает к насильственному уравнительному переделу собственности. Но в то же время в этом обращении он выдвигает как основную цель восстановление золотого век?’, т. е. коммунистических порядков, упразднение ‘чудовищной системы собственности’, объединение всего общества в общины-коммуны). Этот общинный коммунизм и был той конечной целью общественного переустройства, которую Ретиф призывал осуществить.

VIII

Призывы к немедленному насильственному ‘разделу’, которые, наряду с пропагандой общинного коммунизма как конечной цели революции, мы находим в ‘Тесмографе’, — одно из наиболее ранних и интересных свидетельств пропаганды ‘аграрного закона’ в начальный период Французской революции. Ретиф, еще в своих дореволюционных произведениях мечтавший об аграрной революции, теперь, в обстановке революционного кризиса, выражал это чаяние крестьянства все более открыто и настойчиво. В то же время он выдвигал как одну из непосредственных задач осуществление проекта совсем иного рода.

В приложениях к ‘Тесмографу’ Ретиф опубликовал очень интересный экскурс о ‘нищенстве’, посвященный положению наемных рабочих. Экскурс этот не принадлежал его перу. Автором его был Шарль-Антуан Леклерк де Монлино. Аббат, доктор теологии и медицины, одно время проживавший в Лилле, затем в Париже, Монлино возглавлял накануне революции дом призрения нищих в Суассоне. Он участвовал в работах Комитета по нищенству Учредительного собрания. Еще в 1779 г. Монлино опубликовал работу, посвященную вопросу о нищенстве⁹⁷. Заявляя, что он пишет для бедняка, что он защищает права неимущего человека, Монлино решительно осуждал общественное неравенство, указывая, что ‘неравенство состояний разделило всех людей в Европе на два класса — класс, имеющий слишком много, и класс, ничего не имеющий’, что ‘чрезмерное богатство одного класса неизбежно влечет за собой чрезвычайную нужду другого’. Все политические принципы сводятся фактически лишь к искусству ‘использовать людей за недорогую плату на службе у богатых’. Законы стремятся лишь соорудить тройную ограду вокруг собственности богатого, оставляя неимущего голым и безоружным. Все, что придумали до сих пор для неимущих, — это смрадные логова, называемые госпиталями. Требуя их ликвидации, высказываясь против подаяний и благотворительности, Монлино заявлял, что ‘целью хорошего законодательства должно быть не только облегчение участи неимущих, но и предотвращение нужды’. Практически он предлагал своего рода систему социального страхования. Нуждающиеся должны получать помощь от коммун. Особые ‘инспектора бедных’, по одному на каждый квартал города, должны заботиться о рабочих и поденщиках, посещать их на дому, выплачивать им субсидии, особенно в случае безработицы. Монлино считал также необходимым учредить в городах особые учебные заведения для обучения различным профессиям детей бедных родителей.

В другой своей брошюре, опубликованной, уже после начала революции, в 1790 г. ^98, Монлинэ писал, что для бедняка равенство является лишь пустым словом, а свобода — западней. Народу много обещали, но ничего не сделали, чтобы ликвидировать причину его бед. Милостыня не помогает и не может помочь. Монлино вновь настаивал на государственной помощи бедным, на содержании покинутых детей коммунами и других аналогичных предприятиях.

За год до этого, в 1789 г., Монлино опубликовал брошюру⁹⁹, в первой части которой подробно рассматривал вопрос о нищенстве. Именно этот ‘Очерк о нищенстве’ и был перепечатан Ретифом в ‘Тесмографе’. Ретиф, как видно из его дневника, свел знакомство с Монлино еще до революции^100. В первые годы революции, когда Монлино находился в Париже, Ретиф часто встречался с ним¹⁰¹. Поддерживая с Монлино близкие отношения, он был, конечно, в курсе всех его работ. В приложениях к ‘Тесмографу’ он опубликовал, без указания автора, всю брошюру Монлино, разделив ее на две части. Первую, основную часть он органически включил в свой текст — диалог между 1788, 1789 и 1888 г. ¹⁰² Тем самым Ретиф полностью солидаризировался с высказываниями Монлино и использовал их для обоснования и подтверждения своих собственных взглядов.

В ‘Очерке о нищенстве’ описывалась наряду с безвыходным положением батраков и тяжелая судьба рабочих. Нищенство, говорилось там, не является само по себе ни преступлением, ни проступком. Кто посмеет клеймить человека, изношенного тяжелым и убийственным трудом? Все мастерства пожирают меньше, чем за 30 лет, живые машины, которыми они завладевают и которые прозябают на жалованье. Во всех профессиях, где необходим зоркий глаз, начиная со шлифовальщиков и кончая булавочниками, выбрасывают рабочих, у которых ослабло зрение. ‘Ни один каменолом, каменщик, плотник не обходился без того, чтобы не быть раненым. Все обрабатывающие кожу имеют свинцовый цвет лица, обрабатывающие металлы становятся калеками с ранних лет’. Общество потребляет бедного как съестные припасы. Его упрекают, что в расцвете сил он был недостаточно предусмотрителен. Но какие сбережения может сделать рабочий, которому за использование всех своих способностей даруется лишь незначительная заработная плата? В лотерее человеческой жизни его может ожидать лишь один выигрыш — несчастье. Недостаток работы, болезнь, несчастные случаи — все угрожает ему, даже воспроизведение собственного рода, самое большое утешение живых существ, превращается в тяжесть, его подавляющую. Поэтому, когда он перестает продавать свои руки, когда у него бывает отнято это его единственное достояние, ему остается выбирать лишь между смертью и нищенством, ‘так как не существует никакого закона, который обязывал бы хозяина кормить слугу, сломавшего ногу на его службе, так как никакой закон не обязует фабриканта держать состарившихся рабочих, которые его обогатили’. Нищих наказывают за то, что они не хотят работать, ‘но существует ли закон, обязующий собственников, владельцев мануфактур, ремесленников давать работу тем, кто ее просит’?¹⁰³Вся история законодательства о нищих есть история заговора собственников против людей без собственности. Безвестный человек без земельной или промышленной собственности, если он не способен к работе, не принадлежит больше к числу граждан, находящихся под защитой администрации.

Естественно, что, разделяя подобные взгляды на положение рабочего класса, положение, знакомое ему и по личному жизненному опыту, Ретиф не мог не стремиться отыскать средства для облегчения участи рабочих. Еще за год до этого мы находим в ‘Ночах Парижа’ проект общественных реформ, где содержится требование страхования рабочих на случай болезни и старости.

Согласно этому проекту, хозяева, использующие наемных рабочих, обязаны откладывать еженедельно сумму в размере 1/6 части выплачиваемой ими заработной платы, каковая сумма вписывается в особый реестр и вручается по воскресеньям ‘отцам рабочих’ каждой профессии. То же относится и к рабочим, занятым на общественных работах. Эти суммы поступают к генеральному казначею, который пускает их в рост путем вложения в государственные процентные бумаги и по требованию ‘отцов рабочих’ отпускает необходимые средства для оказания помощи старикам и больным. ‘Отцами рабочих’ являются рабочие наилучшего поведения, покинувшие работу по нетрудоспособности. Под их руководством находятся ‘братья рабочих’, которые посещают больных и относят пожилым и нетрудоспособным их еженедельную пенсию¹⁰⁴. Интересно, что предусматриваемое этим проектом страхование от болезни и старости осуществляется за счет хозяев (а также, очевидно, и государства в отношении рабочих, занятых на общественных работах), в то время как распределение и использование страховых сумм находится исключительно в руках представителей рабочих¹⁰⁵.

Но Ретиф не ограничивался подобными предложениями. На последних страницах ‘Тесмографа’ (набранных осенью 1789 г.) он опубликовал разработанный им проект производственной ассоциации типографских рабочих. Проект этот¹⁰⁶ изложен в форме письма к сотоварищам автора — типографщикам, которому предшествует письмо к парижскому мэру Бальи. В письме к ‘господину мэру Парижа’ Ретиф указывал, что он в совершенстве знаком с типографским делом, и поэтому решил оказать услугу государству в этой области. Он составил план превратить в граждан около 4 тысяч рабочих этой полезной профессии. Источник национального благосостояния заключается в мелкой собственности, а основа чести — в гражданской добродетели. Одни лишь типографщики-подмастерья прозябают в обществе, как негры-рабы. Поэтому души большинства этих несчастных иссушены отчаянием и унынием. Им на помощь он и хочет прийти. Далее следует ‘Письмо об учреждении типографии рабочих, предназначенной наделить типографщиков-подмастерьев собственностью, которая превратила бы их в граждан и была бы способна как помочь им во время недугов, так и дать честное обеспечение в старости’.

Устав этой типографии, состоящий из 24 статей, предусматривает следующее. Сумма, необходимая для организации типографии, выручается путем продажи акций. Каждый типографский подмастерье имеет право приобрести акцию стоимостью в 300 ливров. Он может также приобрести несколько акций, если останутся непроданные, и, наоборот, подписаться на одну акцию вместе с компаньонами (croupiers), т. е. приобрести лишь часть акции. Стоимость акций может быть выплачена в одни или несколько приемов (вплоть до взносов в размере 24 су в педелю) деньгами или работой. Первые взносы предназначаются для найма помещения и приобретения печатных станков, шрифтов и других необходимых материалов. После приобретения необходимого оборудования — уплаты всей его стоимости и расчета по всем обязательствам (общая стоимость типографии оценивается автором в 50 тысяч экю) типография приступает к функционированию. К работе в типографии допускаются исключительно рабочие, подписавшиеся на акции, при этом в первую очередь наиболее старые подписчики. Все рабочие с момента начала работы в типографии получают заработную плату с еженедельными вычетами в счет погашения стоимости приобретенных ими акций, в случае если они не уплатили наличными. В течение первых шести лет прибыль вкладывается в предприятие. В дальнейшем прибыль распределяется между акционерами¹⁰⁷, причем часть прибыли отчисляется на поддержку больных и стариков. Больные рабочие получают вспомоществование в размере 24 ливров в неделю, а состарившиеся еженедельною пенсию в 12 ливров. Управление типографией сосредоточено в руках директора, фактора, нескольких доверенных лиц и комитета в составе 10 членов. Каждые шесть месяцев, в ближайшие после 21 июня и 21 декабря воскресенья, созываются общие собрания акционеров, на которых комитет десяти дает отчет о состоянии дел и вносит предложения, однако лишь с информационной целью, так как решение зависит от директора, доверенных лиц и самого комитета. На каждом подобном собрании переизбираются 3 членов комитета. Касса находится в ведении комитета и проверяется раз в месяц по требованию ста акционеров. Владеющий несколькими акциями пользуется и соответствующим количеством голосов.

Проект производственной ассоциации типографских рабочих, выдвинутый Ретифом осенью 1789 г., представляет, безусловно, исключительный интерес. Проект этот не преследовал цель коренного переустройства общества, не являлся выражением конечного общественного идеала Ретифа. Этот план ставил своей задачей улучшить при существующих общественных условиях положение типографских рабочих, освободить их от эксплуатации со стороны хозяев путем организации кооперативной типографии.

Наряду с подпиской на типографские акции проект предусматривает также подписку рабочих на печатающиеся в типографии книги с обеспеченным сбытом, что делает рабочих вдвойне заинтересованными в деле.

Социальные цели этого проекта — превращение рабочих в собственников путем совместного владения предприятием на правах акционеров, — носят, безусловно, мелкобуржуазный характер. Это неудивительно, так как рабочие того времени видели обычно выход из своего тяжелого, подневольного положения в том, чтобы самим стать собственниками. Отражая через призму личного жизненного опыта чувства и настроения формирующегося пролетариата. Проект Ретифа, при всех своих мелкобуржуазных тенденциях, свойственных даже самым передовым отрядам рабочего класса топ эпохи, являлся, однако, не памятником старых отживших общественных отношений, а провозвестником новых социально-экономических проблем, новой социальной борьбы. Проект этот носит единичный характер в литературе XVIII в., в которой в области положительных требовании, касающихся рабочих, мы встречаем в основном лишь предложения об организации общественных мастерских. Лишь с 30-х годов XIX столетия, в условиях расцвета капитализма и развивающегося рабочего движения, во Франции распространяются, в связи с пропагандой Бюше, идеи производственных рабочих ассоциаций. Тем ценней и интересней для нас проект Ретифа, выступившего в самом начале революции с планом подобной ассоциации.

Опубликование проекта Ретифа совпало с подъемом борьбы типографщиков. Революция, развязавшая все социальные противоречия, выявила антагонизм труда и капитала и в этой отрасли промышленности. Типографские рабочие не только участвовали в стачечном движении апреля—июня 1791 г., но и основали в Париже профессиональную организацию нового типа, так называемый ‘Типографский и филантропический клуб’, просуществовавший до закона Шапелье. Клуб этот, издававший собственный орган, видел свою задачу не только в благотворительности и взаимопомощи, он возглавлял и профессиональную борьбу рабочих, за что подвергался нападкам предпринимателей, доносивших муниципальным властям на его ‘противную свободе’ деятельность. Подобные клубы возникли в первые годы революции и во многих провинциальных городах ¹⁰⁸. Как явствует из одного документа, хранящегося в Британском музее, уже в 1790 г., т. е. до основания ‘Типографского клуба’, в Париже существовало некое ‘Типографское собрание’, разработавшее в июне этого года ‘Общий регламент для типографской корпорации’, принятый ‘общим собранием представителей рабочих’ и предусматривавший, между прочим, организацию взаимопомощи на случай болезни и старости¹⁰⁹.

Невольно возникает вопрос, не имел ли Ретиф, бывший типографский рабочий, никогда не порывавший связи со своей профессией, какого-либо отношения к новым объединениям типографщиков, в частности, к ‘Типографскому клубу’? На страницах печатного органа этого клуба — ‘Club Typographique et philantropique’ мы находим одно упоминание, которое дает нам право ответить на этот вопрос утвердительно. На страницах этого органа печатались ‘анонсы’ — не объявления в настоящем смысле этого слова, а своего рода извещения лиц, связанных с ‘Типографским клубом’. В No 30 от 24 мая 1791 г. мы находим среди этих извещений следующее: ‘Одно лицо желало бы купить маленький печатный станок, вмещающий шрифты cicero, petit-romain и другие, может быть заплачено до 2000 ливров. Обращаться к г-ну Ретифу, улица Бюшери No 11’¹¹⁰. Извещение это показывает, что Ретиф не только знал о существовании ‘Типографского клуба’, по и, желая приобрести новый станок для своей домашней типографии, в которой набирал свои произведения, использовал страницы его печатного органа. Принимая во внимание, что это могли делать лишь лица, так или иначе связанные с этой организацией, есть все основания предполагать, что и Ретиф не стоял от нее в стороне.

В этой связи особый интерес приобретает следующее сообщение, которое мы находим в отчете о заседании ‘Типографского клуба’ 22 марта 1791 г. На этом заседании рассматривался, между прочим, вопрос о просьбе ряда местных типографских обществ и присоединении к клубу. По этому поводу в отчете сказано: ‘Некто, кого мы хорошо знаем, сказал, что это предложение похоже на предложение о 1200 ассоциированных, которые должны были учредить типографию’^111. Кто был этот человек, которого члены ‘Типографского клуба’ хорошо знали? Что это было за предложение об учреждении типографии ‘1200 ассоциированных’? Обо всем этом протокол умалчивает. Но читая эти строки, невольно приходит на ум проект Ретифа. Ведь Ретиф был единственным, который еще осенью 1789 г. выдвинул проект ассоциации типографских рабочих, организации кооперативной типографии. Не был ли именно этот проект доведен им до сведения ‘Типографского клуба’?

IX

Годы революции оказались для Ретифа очень трудными. Он лишился доходов от своих произведений, потерял свои сбережения в результате падения ассигнатов и оказался в очень тяжелых материальных условиях. Старость и болезни усугубляли его бедственное положение. Но он не прекратил своей литературной деятельности и продолжал публиковать одно многотомное произведение за другим. Он имел поэтому основание писать в августе-1792 г.: ‘Я являюсь единственным писателем, занимающимся литературой в эти тревожные времена’ ^112.

Ретиф неоднократно заявлял, что в эти бурные годы не примыкал ни к какому политическому течению. ‘Я никогда не вмешивался в дела, не принадлежал ни к какому клубу, ни к какому обществу’, — писал он в 1793 г. ¹¹³ В 1797 г. в своей автобиографии он также настойчиво подчеркивал, что в период революции не принадлежал ни к какому клубу, ни к какой партии¹¹⁴. Но это отнюдь не значит, что он не интересовался развертывавшимися вокруг него бурными политическими событиями, не принимал никакого участия в общественно-политической жизни. В той же автобиографии он признавался, что после начала революции политика захватила его, как и всех других¹¹⁵. Он усердно посещал политические собрания и митинги, слушал речи Демулена и других ораторов. Он принимал активное участие в первичных собраниях своей секции и выступал на них, бывал на заседаниях Конвента^116. Ретиф общался с самыми различными политическими и общественными деятелями, начиная с Мирабо и кончая Мерсье, Бонвилем, Фабр д’Эглантином. Колло д’Эрбуа. Ежедневно он посещал парижские кафе, прежде всего кафе Манури¹¹⁷, где принимал живое участие в обсуждении текущих политических событий и в дискуссиях на политические темы.

Некоторые из этих бесед Ретиф изложил в форме диалогов в пятом томе своего произведения ‘Драма жизни’, опубликованного в 1793 г. Диалоги эти дают представление о политических дискуссиях, в которых принимал участие Ретиф. но о его собственных политических настроениях. Вот, например, его беседа в ноябре 1789 г. на обеде у Сенака де Мейлан с рядом аристократов и политических деятелей, в том числе с Талейраном и аббатом Сиейсом, о которой он упоминает и в своей автобиографии¹¹⁸. Собеседники Ретифа (которых он не знал и принимал за простых людей) усердно расспрашивали его, ‘что думает народ’. Ретиф отвечал, что народ видит в революции торжество разума и гуманности. Он защищал мероприятия Учредительного собрания в отношении дворянства и духовенства и утверждал, что нация имеет право, исходя из общего интереса, отнимать у отдельных лиц их имущество. Его собеседники неоднократно качали головой и высказывали неодобрение его ‘принципам’¹¹⁹. А вот одна из дискуссий в кафе Манури, относящаяся к более позднему времени. Ретиф резко осуждал поведение Лафайета. Один из присутствующих заявив, что он говорит, ‘как поджигатель и убийца’. Завязалась ссора, чуть не приведшая к столкновению¹²⁰. В знаменательный день 10 августа 1792 г., Ретиф имел разговор с Фабр д’Эглантином, во время которого Фабр, говоря о происходящих событиях, доказывал, что это — завершение революции, которая была сделана только наполовину¹²¹. 3 сентября они вновь беседовали, на этот раз по поводу народной расправы с заключенными в тюрьмах коп рреволюционерами. Фабр и некий доктор Дюкло оправдывали ее, считая, что во время сражения нация ‘может убивать врагов без формальностей’. Ретиф, сперва выражавший опасения, в конце концов с ними согласился¹²². Очень интересны записанные Ретифом беседы с Колло д’Эрбуа. В одной из них Колло уговаривал его стать, как и он, якобинцем. Ретиф отвечал, что этому препятствует состояние его здоровья. Колло выражал намерение примкнуть к Робеспьеру, заявляя, что это великий человек. Ретиф соглашался, что Робеспьер — человек, не изменяющий своим принципам^123.

В приложениях к пятому тому ‘Драмы жизни’ Ретиф опубликовал и свою переписку с Гримо де ля Рейньером, представляющую большой интерес для оценки его политических настроений в годы революции. Сын генерального откупщика Гримо де ля Рейньер, увлекавшийся литературой, прославился накануне революции своими ‘философскими завтраками’, на которых вместе с Мерсье бывал и Ретиф. Вскоре между ним и этим богачом-меценатом установились довольно близкие дружеские отношения. Положение, однако, резко изменилось после начала революции. Представитель реакционно настроенной верхушки финансовой буржуазии. Грилю де ля Рейньер со злобой и ненавистью относился к революционной ломке старого общества. На этой почве и произошел его разрыв с Ретифом, политическая позиция которого была подлостью противоположной. 27 августа 1790 г., ознакомившись с только что вышедшей в печати пятнадцатой частью ‘Ночей Парижа’, Рейньер с явной неприязнью писал Ретифу: ‘Я с глубокой болью увидел, что вы являетесь горячим сторонником нашей отвратительной революции, революции, которая уничтожает религию, собственность, славу этою государства, литературу, науки, искусства’. В последующих письмах он все более резко осуждал Ретифа, заявляя, что революцию могут защищать только негодяи, что он никогда не согласится иметь своим другом демократа, в которого, по-видимому, превратился Ретиф. 7 июня 1791 г. Рейньер писал, что последние произведения Ретифа лишили его в Лионе и других провинциях, где он, Рейньер, побывал за последние 9 месяцев, уважения честных людей, которые чувствуют к нему теперь лишь презрение. ‘Ваше имя связывается в их представлении с именами ненавистного Мерсье, отвратительного Кара, гнусного Демулена и других приспешников народного деспотизма’. Год спустя, 28 сентября, он написал новое письмо, в котором с еще большим ожесточением обливал грязью революцию и всех со приверженцев^124.

Ретиф, сперва пытавшийся урезонить Рейньера, а затем вообще переставший ему отвечать, написал теперь длинное письмо, помеченное 12 октября 1792 г., чтобы раз и навсегда порвать с ним всякие отношения. В ответ на обвинения Рейньера он прежде всего указывал, что изменился не он, а изменился сам Рейньер, как и некоторые другие его знакомые, которые до революции разделяли передовые взгляды, а теперь смотрят на все происходящее под углом зрения аристократов. Ведь ‘каждый видит лишь глазами своего общества: аристократ видит всю Францию аристократической’. Сам он всегда был патриотом. ‘Я — прирожденный патриот, ребенком я обожал греков и римлян — добродетельных и вследствие этого республиканцев, став взрослым, я дышал лишь свободой… И я не должен ненавидеть старый режим? Да будет проклят он и все те, кто о нем сожалеет!’ ‘Почему вы хотите, чтобы я теперь изменился? В пользу кого должен я отречься от моих прежних идей, осуществление которых я теперь вижу?’ Проходя мимо Тюильри, он не жалеет короля. ‘Пусть короли жалеют королей, я не имею ничего общего с этими людьми, это не мои ближние’. ‘Став республиканцем, я имею храбрость им быть. Я марширую с пикой на смотрах, я несу караул, когда мои недуги мне позволяют, я сажусь в моей секции рядом с запыленным рабочим (manoeuvre poudreux) и я обсуждаю с ним наши общие интересы. На мне бедная одежда синего цвета, сшитая в 1773 г., вся заплатанная, но как она подходит там и на карауле’. Ретиф оправдывал и защищал восстание 10 августа, когда ‘подлые дворяне’ первыми открыли огонь по народу, а также сентябрьские события, вызванные необходимостью, так как в тот момент Франция была продана изменниками, подверглась нашествию ‘подлых эмигрантов’, раздиралась изнутри неприсягнувшими священниками и другими аристократами. ‘Новый порядок вещей — пожелание нации, тот, кто ему противится, виновен в преступлении, заслуживающем смерти… В заключение Ретиф осуждал нападки Рейньера на других лиц. ‘Вы черните, — писал он, — честного и кроткого Мерсье, которого можно скорее обвинить в мягкости, чем в избытке энергии’. Он призывал Рейньера вернуться к ‘мудрым принципам’. ‘Подумайте о том, что будущие поколения, всегда справедливые, будут глумиться над контрреволюционерами, подумайте о том, что в будущем только сторонники свободы станут героями истории, на которых будут ссылаться с восхищением’.

Это письмо к Рейньеру также свидетельствует, что в первые годы революции Ретиф выступал как решительный сторонник ‘нового порядка вещей’, приветствовал падение монархии и провозглашение республики, причислял себя к патриотам и республиканцам. Интересно отметить его довольно ясное понимание классового характера происходившей политической борьбы. Считая, что каждый смотрит на окружающую действительность глазами своего общественного круга, он сам причислял себя к тем, кто стоял в одном ряду с простыми рабочими и имел с ними общие интересы.

Не так легко, однако, составить себе правильное представление о позиции Ретифа в период якобинской диктатуры. На первый взгляд дело обстоит довольно просто. В 1794 г. Ретиф опубликовал шестнадцатую часть ‘Ночей Парижа’, в конце которой поместил ‘Политическое кредо автора’. В этом кредо сказано: ‘Я верю, что истинным национальным представительством является Гора, что якобинцы и патриотические клубы, а также те, кто думает, как они, являются истинными патриотами, что петионы и другие, которых год назад хвалили, являются изменниками, что Марат, Робеспьер и другие спасли республику…’ и так далее в том же духе. Книга заканчивалась лозунгом: ‘Да здравствует Республика и Гора’¹²⁵. Дело, однако, заключается в том, что, по его собственному свидетельству, все подобного рода декларации и заявления в ‘Ночах Парижа’ были вынужденными. В своей автобиографии он сам впоследствии утверждал, что в шестнадцатой части ‘Ночей Парижа’, опубликованной в разгар террора, он не говорил того, что хотел¹²⁷. В той же автобиографии он откровенно писал, что во время террора испытывал постоянный страх, представлял себе суд в Революционном трибунале и свою казнь’^128. Одно признание, которое вскользь делает в этой связи Ретиф, объясняет многое и дает, в частности, возможность составить себе более правильное представление о его политических настроениях того времени. ‘Я выступал с нашей трибуны Пантеона (т. е. на собраниях секции Пантеона. — А. И.), я вступился за министра Ролана, которого суверенный народ-санкюлот лишил своего доверия. Я боялся, что об этом вспомнят, и тогда я бы погиб’. Поэтому, когда в разгар террора к нему однажды явился мировой судья, чтобы описать его домашнюю утварь в связи с иском о разводе, предъявленным его женой, он думал, что пришли его арестовать, и считал счастьем, что судья, прочитавший письма, находившиеся в одном выдвижном шкафу, не нашел ‘последний ответ министра Ролана, спрятанный в глубине’¹²⁹. Как видим, Ретиф поддерживал связи с Роланом и даже выступил в его защиту на собрании своей секции¹³⁰. Другими словами, накануне установления якобинской диктатуры его политические симпатии были явно на стороне жирондистов. В этом нет ничего удивительного, если вспомнить его многолетнюю близость с такими горячими сторонниками жирондистов, как Мерсье, Бонвиль и многие другие.

Учитывая этот факт, нам легче разобраться в подлинных политических настроениях Ретифа в период якобинской диктатуры. Его произведения, опубликованные в эти годы, в том числе та же шестнадцатая часть ‘Ночей Парижа’ и соответствующие тома сборника новелл ‘L’Annee des dames nationales’ свидетельствуют, несмотря на его лояльные декларации и заявления, о его явной неприязни к революционной диктатуре и террору. Плебейские методы расправы с врагами революции, в том числе и с жирондистами и другими близкими ему людьми, явно пугали его, хотя он подчас готов был признать их необходимость. ‘Я не из тех, кто привыкает к ужасам, даже необходимым’, — признавался он¹³¹: ‘О, свобода, — восклицал он в другом месте, — как ты обходишься дорого нации, которая покупает тебя ценой преступлений!’¹³² Он вновь пытался противопоставить чернь — патриотам и подлинному народу¹³³В новеллах о женщинах в ‘L’Annee des dames nationales’ он с величайшим сочувствием и сожалением говорил о Люсиль Демулен и жене Дантона и даже, несмотря на оговорки, фактически идеализировал Шарлотту Кордэ¹³⁴.

При всем том Ретиф вполне искренне осуждал контрреволюцию и иностранную интервенцию и был глубоко убежден, что дело революции непобедимо. ‘Да, что бы ни случилось, — писал он, — дворяне и аристократы всех классов навсегда погибли не только во Франции, но и во всей Европе, если это не произойдет в тысяча семисотых годах, то произойдет в тысяча восьмисотых. Толчок дан, новый порядок вещей вновь возникнет, если даже французы будут уничтожены’¹³⁵. ‘Восстановление старого невозможно’ Если бы даже это случилось, то спустя некоторое время деспотизм был бы вновь свергнут, ‘но более страшным способом, чем в предыдущий раз’¹³⁶. Враги революции должны понять, что им не помогут ни эмигранты, ни иностранцы. Интересно, что, говоря о врагах революции, Ретиф причислял к ним не только дворян и священников, но и крупную буржуазию (и поэтому говорил об ‘аристократии всех классов’), а также связанных с ними лиц. Он относил к ним оставшихся в стране дворян, финансистов и крупных торговцев¹³⁷. ‘Поэтому, — писал он в другом месте, — все сословие торговцев, портных, парикмахеров, книготорговцев и, особенно, бывших книгоиздателей, все те, кто продавал богачам, и продавал лишь им, являются сегодня аристократами…’¹³⁸ Резко осуждал он представителей духовенства, разжигавших гражданскую войну, считая их самыми жестокими врагами’¹³⁹. Робеспьеристы были правы, писал он впоследствии в своей автобиографии, когда высылали кюре: это был единственный способ искоренить предрассудки¹⁴⁰. В ‘Рассуждениях республиканца Мизерофиля об уничтожении христианства и его эры’, опубликованных в 1794 г. в ‘L’Annee des dames nationales’¹⁴¹, он требовал полного упразднения христианской религии как бесполезной и даже вредной.¹⁴² Он оправдывал поэтому репрессивные меры против духовенства, как и против других врагов революции. Эмигранты и священники, восставшие против нации, кричат о несправедливости, о варварстве, когда их наказывают смертью, но они сами себя поставили вне закона¹⁴³. Ретиф готов был даже признать, что вообще недопустимо и преступно идти против воли нации, какова бы она ни была. ‘Я утверждаю, — заявлял он, — что когда нация принимает какое-нибудь решение, будь оно даже плохое, необходимо, чтобы все ее члены действовали единодушно, все непокорные заслуживают смерти, так как они причина самого большого зла — раскола’¹⁴⁴.

Излагая свои думы о будущем, Ретиф писал: ‘Мне казалось, что я вижу, как вся Европа приняла новый образ правления, я также видел на страницах истории ужасные потрясения, которые она испытала’, но эти потрясения были необходимы¹⁴⁵. Таким неизбежным потрясением он и считал Французскую революцию, которая навсегда должна была покончить с ‘аристократией всех классов’. Тот новый образ правления, о котором он мечтал, был новый общественный строп, основанный на социальном равенстве. В течение всей революции, в том числе и в годы якобинский диктатуры, общественным идеалом Ретифа продолжал оставаться коммунизм.

Ретиф продолжал и после 1789 г. противопоставлять существующим общественным условиям свой идеал ‘совершенного равенства’. В 1790 г. в связи с праздником федерации он опубликовал специальную брошюру, предназначенную для федератов — делегатов департаментов, съезжавшихся в Париж¹⁴⁶, в которой описывал достопримечательности столицы, рекомендуя ознакомиться с ними и предупреждая одновременно об опасностях, поджидающих приезжих. В этой связи он указывал на неравенство состояний, считая его неизбежным при существующих общественных условиях. ‘Нужно, — писал он, — или совершенное равенство, такое, какое я описал в моем ‘Антропографе’, или неравенство как оно существует’.

Записи в его дневнике свидетельствуют, что Ретиф продолжал пропагандировать и распространять ‘Андрограф’, мы находим там, например, следующую запись от 11 февраля 1791 г.: ‘Кафе Манури: видел объявление об ‘Андрографе» ^147. Очевидно, в кафе Манури, которое он усердно посещал, Ретиф вывесил даже какое-то объявление, рекламировавшее ‘Андрограф’. Видимо, в целях распространения своего произведения он стремился дополнительно приобрести его экземпляры, как об этом свидетельствует следующая запись от 29 сентября 1792 г.: ‘Обменял 25 Ж. (‘Женограф’ — другое его произведение. — А. И.) против 25 Андр. (‘Андрографа’. — АИ)¹⁴⁸

В разгар движения ‘бешеных’ Ретиф совершенно четко и недвусмысленно противопоставлял требованиям раздела имуществ идеал коммунизма. В связи с разгромом лавок в Париже в феврале 1793 г. он писал: ‘Для стран, где господствует народ, я знаю только одно лекарство: это не равный раздел состояний, который невозможен и который приходилось бы ежедневно проделывать заново, а общность, такая, какую я предлагал в 1782 г. в моем ‘Антропографе’. Лишь этот проект, мудро осуществленный и усовершенствованный, мог бы все примирить. Если же отказываются от этого, то необходимо употребить принуждение против народа, и тогда не будет больше равенства: так как никогда народ не поймет, что при теперешней системе, когда вся собственность отчуждена, необходимы богатые…, что при теперешней системе нужно охранять собственность и препятствовать образованию слишком больших состояний лишь в отношении земельной собственности… Если бы кто-нибудь другой написал ‘Антропограф’, я превозносил бы его на всех перекрестках и представил бы его Национальному Конвенту, но я не люблю себя выставлять’^149.

Впрочем, Ретиф готов был, в случае возможности, и сам представить Конвенту свои проекты общественных реформ. В письме к Рейньеру от 12 октября 1792 г. мы находим следующее его заявление: ‘Департамент Эндр хотел выбрать меня депутатом Конвента. Одному из моих врагов было поручено написать мне. Он этого не сделал, и я не ответил на несуществующее письмо. Только благодаря моему врагу я не был избран, так как вопреки моей воле я бы согласился: гражданин никогда не должен отказать в услуге’¹⁵⁰. В ‘Ночах Парижа’ мы также находим (под датой 2—4 апреля 1793 г.) рассказ о том, как во время выборов в Конвент он, Ретиф, чуть было не был избран депутатом. По его словам, дело обстояло так. Некий врач Монэ, очень им восторгавшийся, принял все меры в Фонтенэ-ле-Конт (департамент Эндр), чтобы добиться выдвижения его кандидатуры в депутаты. Решено было предварительно написать ему письмо, чтобы получить его согласие. Через восемь дней было доставлено написанное от его имени поддельное письмо с отказом, и, таким образом, выдвижение его кандидатуры было сорвано¹⁵¹. Вся эта история, повторно излагаемая Ретифом, вряд ли в какой-либо мере соответствовала действительности и являлась, видимо, мистификацией, которую он сам принял за чистую монету¹⁵². Важно, однако, не это. Интересен комментарий самого Ретифа. ‘Коварный и злой враг, который сыграл со мной эту штуку, думал нанести мне вред. Мне лично он оказал услугу, но он, возможно, нанес ущерб нации, так как я имею план всеобщей общности (un plan de communaute general), который, быть может, я побудил бы принять…’¹⁵³ Это заявление еще раз свидетельствует, что и в 1793 г. Ретиф видел заветную цель в коммунистическом переустройстве общества.

Публикуя в 1794 г. один из очередных томов ‘L’Annee des dames nationales’, Ретиф, перечисляя в приложении свои сочинения, писал об ‘Андрографе’: ‘В этом произведении можно найти очень полезные взгляды, особенно при теперешних обстоятельствах. Это проект реального равенства, совершенной общности, которая гарантировала бы людей от неудобств, проистекающих от изолированности, не нанося ущерба прогрессу искусств, индустрии, соревнованию. Нужно прочесть это произведение, написанное и опубликованное в 1782 г. В нем можно найти светлые мысли о неуместности собственности, источника всех пороков и всех зол общества. Говорили об аграрном законе. Этот закон является опасным, недостаточным. Закон же равенства, предложенный в ‘Антропографе’, соединяет, наоборот, все преимущества и ведет ко всем добродетелям. Человек не будет больше иметь возможность приобретать богатство, но он будет иметь возможность накоплять другие бесценные преимущества: гражданские венки, почести, законные отличия… Однако самое ценное преимущество заключается в том, что человек будет защищен от всех неудобств, связанных с общественным состоянием, — от воровства, лукавства, надувательства, от затруднений в ведении своих дел, от забот о личном пропитании, от недоверия к другим, от унижений бедности и от проистекающих от этого соблазнов для него, его жены, дочерей и сыновей, от всякого рода процессов, любого угнетения, порабощения, ненависти, зависти, ревности и всех тягостных страстей. Осуществление этого плана является легким и не представляет неудобств, в частности, он не лишает людей энергии и активности, что предотвращает все возражения и поражает всех узнающих об этом, сколь бы они ни были настроены против: после чтения этого плана они полностью убеждаются, что он имеет лишь преимущества и удобства, что существует лишь это средство предотвратить все пороки, все несчастья и все невзгоды. Эта работа является самой важной из всех книг. Обдумайте ее, сограждане, и представьте вашим законодателям…’¹⁵⁴

Ретиф, раньше сам выдвигавший проекты ‘черного передела’, теперь, в разгар революции, решительно высказывался против ‘аграрного закона’, как совершенно недостаточного. Единственный выход, чтобы покончить с общественным злом, он видел лишь в полной ликвидации частной собственности, в установлении ‘общности’. Таким образом, в период якобинской диктатуры Ретиф выдвигал уже коммунизм не только как конечный идеал, но и как непосредственную цель, как единственную альтернативу существующим социальным условиям. Он не связывал, однако, установление ‘всеобщей общности’ с дальнейшим развитием революции, с развертывавшейся революционной борьбой народных масс. Напуганный размахом этой борьбы и бурными революционными событиями, он, наоборот, видел в коммунизме средство для устранения всех социальных противоречий, общественный строй, способный ‘все примирить’.

X

Термидорианский переворот не мог не оказать решающего влияния на умонастроения Ретифа, как и многих других представителей демократической интеллигенции. В период термидорианской реакции и в первые годы Директории материальное положение Ретифа стало поистине катастрофическим. Инфляция окончательно разорила его. Он не имел никаких средств к существованию и находился на грани нищеты. Личные материальные невзгоды делали его еще более восприимчивым к окружавшей его действительности, к резким социальным контрастам нового послетермидорианского буржуазного общества, к оргиям наживы и спекуляций нуворишей на фоне страданий и лишений широких масс. Все это побуждало его к пересмотру прежних взглядов на революционные события, своего прежнего отношения к якобинской диктатуре и революционному террору.

Именно в эти годы Ретиф завершил новое произведение, посвященное изложению его общественно-политических воззрений. Произведение это составляет четырнадцатую и пятнадцатую части его многотомной автобиографии ‘Monsieur Nicolas’. Разделы эти были закопчены Ретифом в 1796 г. ‘Если бы только я мог иметь смелость и средства, чтобы их опубликовать’, — писал он в то время^155. Печатание этих двух томов было завершено им в середине 1797 г. Эти тома, представляющие собой по существу особую работу, трактуют о ‘морали’ и ‘политике’^156. Ретиф сам набрал их в своей маленькой домашней типографии и сумел отпечатать их в количестве 200 экземпляров на бумаге самого низшего качества. Его новое произведение не получило никакого распространения, о его выходе не было объявлено ни в одном журнале, и почти все экземпляры оставались пораспроданными в доме его дочери. В 1806 г., после его смерти они были проданы на вес бумаги¹⁵⁷. В XIX в., когда произведения Ретифа вновь привлекли к себе внимание, была переиздана в 1883 г. и его автобиография, однако без упомянутых теоретических частей, представляющих в настоящее время библиографическую редкость.

‘Мораль’ и ‘Политика’ Ретифа — отнюдь не стройные трактаты, а бессистемное нагромождение отдельных очерков, экскурсов, воспоминаний, теоретических положении, идей. Мы встречаем здесь и описание исторических событий периода революции, и изложение отдельных эпизодов личного характера, и рассуждения на самые различные темы. Повествование ведется то от имени автора, то от имени других лиц. Более того. В этих двух книгах можно найти подчас и противоречивые высказывания по различным вопросам. В известной мере это объясняется тем, что отдельные части ‘Морали’ и ‘Политики’ были первоначально написаны еще в 1790 г. Однако в целом работа Ретифа, предназначенная, по заявлению автора, ‘для всего земного шара’,— это обвинительный акт против порожденного революцией нового буржуазного общества и яркая, пламенная защита коммунизма.

Излагая общий ход Французской революции, Ретиф писал, что с самого начала революции народные массы хотя и действовали стихийно, но всегда были правы. Даже совершенные во время революционных событий убийства и эксцессы в конечном счете оправдали себя, так как очистили Париж от аристократов (XV, 4312—4314). Нельзя считать несправедливой смерть всех тех, кто был гильотинирован террористами. Большая часть погибших были преступниками, а не жертвами, они были врагами своего правительства и своей страны, и их уничтожение являлось общественным благом (XV, 4364-4365).

Так Ретиф приходит теперь к оправданию якобинской диктатуры и террора. ‘Несмотря на все упреки, которые можно столь справедливо сделать якобинизму, — заявляет он, — именно его пылкий дух спас Францию от унижения быть побежденной и разделенной врагами’ (XV, 4498). Все, что делали Робеспьер и его сообщники, отнюдь не было плохим (XV, 4367). Робеспьер пал жертвой людей, многие из которых не были его достойны (XV, 4373). Нужно поэтому относиться с недоверием к людям, которые поносят якобинцев, это роялисты, которые нападают на патриотов (XV, 4393-4394)¹⁵⁸.

После термидора новые правители стали делать все обратное тому, что делали их предшественники, и этим навлекли на страну неисчислимые бедствия (XV, 4367). Их так называемая ‘система кротости’ лишь развязала руки спекулянтам (XV, 4373—4374). В результате падения ассигнатов положение народа стало невыносимым. Считавшие себя гуманными члены Конвента не видели несчастных, которые, возвращаясь с работы, не находили дома куска хлеба. Когда же их стали проклинать, они направили против парижан войска (XV, 4368—4369),

Много надежд возлагали на новую конституцию. Однако после ее провозглашения голод и нужда еще более усилились (XV, 4369—4370). Замена ассигнатов мандатами не дала должных результатов, так как новое правительство, вместо того чтобы бороться против ажиотажа, оказалось на поводу у банкиров, спекулянтов, ‘лионцев’ и питтистов разного рода. Оно открыто поощряло воровство и умышленно разоряло простых, честных людей в пользу спекулянтов, интриганов, негодяев (XV, 4379—4380). Говорят, что конституция препятствует принятию мер против спекулянтов, но зачем же сделали конституцию такой порочной? (XV, 4491).

Столь резко нападая на термидорианцев, на конституцию III года и характеризуя Директорию как режим, защищающий интересы спекулянтов и нуворишей, автор страстно разоблачает и гневно клеймит всю буржуазную действительность пореволюционной Франции. ‘Никогда, ни у какого народа, ни в какое время не существовало подобного эгоизма, подобной аморальности’, — восклицает он (XV, 4489). Эта ‘аморальность современного поколения’ проявляется всюду, в самых различных областях, начиная с аморальности денег и торговли и кончая аморальностью прессы и брака¹⁵⁹. После 1794 г., когда были опущены поводья, сдерживавшие порочных людей, и после принятия новой конституции, все социальные связи распались. Каждый человек превратился в гнусного эгоиста, думающего только о самом себе. В результате французы, за исключением группы мошенников, пребывают теперь в несчастном и жалком состоянии (XV, 4491—4492).

Свобода, на которой настаивали собственники, и невмешательство правительства привели не к установлению разумных цен, а, наоборот, к их невероятному росту (XV, 4425). Негоциант стремится вырвать у земледельца наибольшее количество съестных припасов в обмен на товары, которые он дает изготовить за возможно более низкую цену, земледелец, в свою очередь, выжимает соки у несчастных ремесленников, розничные торговцы бессердечно отказывают во всем рабочему, чтобы заработать лишний экю (XIV, 3980-398!, XV. 4287).

‘Несчастный, сумасшедший меркантильный дух овладел всеми слоями общества’ (XV, 4532), — так характеризует автор новую буржуазную экономику. Безостановочно, неограниченно размножаются торговцы — эти паразиты, которые живут, не трудясь, за счет общества. ‘Самые обыденные съестные припасы… являются объектом торговли бесполезных розничных торговцев, что я говорю бесполезных — вдвойне вредных: ведь это множество паразитов, уклоняющихся от необходимого труда, живет за счет продаваемых ими съестных припасов, которые должны были бы быть самыми дешевыми, дабы соответствовать средствам бедняков’ (XV, 4533—4534). Всюду между производителями и потребителями внедряются паразиты — посредники. Так, ‘бесполезные существа потребляют средства существования рабочих многих мануфактур’. Так, нация ‘кормит эти бесполезные рты вместо мануфактуристов’ (XV. 4536). Торговцы — это люди без всяких принципов, без всякой морали. ‘Молодой человек, предназначающий себя по склонности к этой профессии, является неизбежно бесчестным, коварным эгоистом. Его цель — обманывать и надувать всех других людей, насколько это только возможно’ (XV, 4506—4507).

Грабежом являются доходы не только торговцев, но и крупных негоциантов. Доходы ‘миллионера-негоцианта, жертвой скупости которого являются тысячи людей’, как и доходы злостных банкротов, автор относит к числу десяти видов воровства, причем считает их более преступными, чем грабеж на большой дороге (XIV, 4002-4006).

Новыми хозяевами общества являются ‘гнусные банкиры’, спекулянты, скупщики (XIV. 4001). Это они грабят тружеников, ‘спекулируют их жизнью’ и наживают огромные состояния на фоне всеобщего голода и нужды (XV, 4368—4369, 4372—4373, 4488—4490, 4811—4818). Это они заводят теперь пышные кареты и тратят бешеные деньги среди всеобщего разорения. Снова возвращается гнусная роскошь во всем своем беспутстве (XV, 4088).

Французскому народу грозит порабощение новым феодализмом. Упоминая об индийских кастах, автор восклицает: ‘Французские земледельцы, каменщики, сапожники, пекари, — вот участь, которая вас ожидает! Вы будете кастированы, унижены, порабощены новым феодализмом, еще худшим, чем прежний’ (XV, 4506).

Что же нужно сделать, чтобы устранить существующие общественные бедствия? Необходимо прежде всего отказаться от ложного принципа, провозглашенного ‘экономистами’ и собственниками, что ‘правительство не должно ни во что вмешиваться, что оно должно предоставлять все делать земледельцам, торговцам, мастерам, ремесленникам’ (XV, 4423). Необходимо создать твердое, наделенное диктаторскими полномочиями правительство, которое держало бы в узде земледельцев и торговцев, твердой рукой подавляло бы спекуляцию и беспощадно, путем террора, расправлялось бы со скупщиками, спекулянтами, банкирами(4366, 4374-4375, 4380-4381, 4405-4411, 4510, XVI, 4812-4813). Необходимо ввести твердые цены на все товары, следить за поставкой съестных припасов и ежедекадно определять заработную плату наемных рабочих (XV, 4415—4422).

Как видим, Ретиф предлагал по существу восстановить ‘максимум’ и вернуться к экономической политике якобинской диктатуры. Все это, но его мнению, было бы благом по сравнению с существующим положением.

Однако подобного рода мероприятия он рассматривает лишь как паллиативы, которые неспособны устранить самые корни общественного зла.

Основной причиной всех социальных бедствий является общественный строй, основанный на частной собственности. Люди искали происхождение зла, оно заключается в гнусной, отвратительной собственности (XV, 4385). Богачи, особенно нувориши, а также бывшие дворяне утверждают, что люди образовали общество, чтобы обеспечить свою собственность. На самом же деле люди первоначально не были собственниками, и в первое время общество было основано на республиканских и коммунистических началах, общность уничтожили короли, которые создали знать и ввели собственность, приведшую к неравенству, угнетению и порабощению.

Следовательно, сторонники собственности не могут быть настоящими республиканцами, а являются в душе роялист пят (XV, 4387-4389).

Собственность противоестественна, она нарушает законы природы (XIV, 3980). Между тем существующее законодательство бесстыдно покровительствует собственности со всеми ее злоупотреблениями (XIV, 4090). Именно собственность привела к богатству и крайней нужде (XIV, 4002). Она изолировала людей, превратила их во врагов. В результате каждый стремится строить свое благополучие за счет благополучия других людей (XIV, 3058). Личные интересы отдельных лип противоречат интересам всего общества. В современном обществе происходит ‘постоянная борьба личного интереса с общим интересом’ (XIV, 4067—4068).

Индивидуальная собственность является причиной всех пороков, существующих в обществе. Если не было бы собственности, то не было бы и пороков, хотя продолжали бы существовать страсти. Но страсти сами по себе, без алчности, никогда не порождают порока (XV, 4325—4326). Чтобы устранить все общественное зло, необходимо поэтому ликвидировать частную собственность.

Существует восемь видов общественно-политического строя, а именно: деспотизм, монархизм, республико-монархизм, республиканизм, теократизм, сенатизм, патриархализм и коммунизм (communisme). Деспотизм, распространенный среди магометанских народов, а также в европейских странах и существовавший во Франции до революции, обычно является наихудшим правлением. Монархизм, существующий в Англии, имеет некоторые преимущества лишь для средних слоев, народ же всегда остается в меньшинстве и вся власть сосредоточивается в руках таких деспотов как Питт. Республико-монархизм, существовавший в Польше, представлял собой бессмысленное и ложное правительство. Столь же отрицательную характеристику автор дает и теократизму, а также сенатизму и патриархализму (XV, 4233—4250).

Довольно детально останавливается он на ‘республиканизме’. Хотя в виде примера этого строя он указывает лишь на Соединенные Штаты, однако, резко критикуя ‘республиканизм’, он фактически подвергает критике современный ему республиканский строй во Франции. Республиканизм по существу ничем не отличается от монархизма. Если при монархии члены общества должны слепо подчиняться королю, то при республике они вынуждены столь же слепо повиноваться своим избранным представителям и должностным лицам, которых всегда ничтожное меньшинство. Поэтому для народа различие между монархией и республикой является лишь воображаемым, а не реальным. При республике люди равны лишь номинально. К тому же республиканский строй всегда превращается в олигархию и, в конечном итоге, приводит к деспотизму (XV, 4241—4243, 4297- 4298).

Совершенным общественным строем, лучшим из всех правлений, единственно достойным разумных людей, является коммунизм. Однако этот строй существует в настоящее время лишь среди некоторых индейских племен в Америке, а также практикуется в таких общинах, как общины Пинонов и моравских братьев, гернгутеров (XV, 4250—4251).

Ретиф специально подчеркивает, что речь идет не об ‘аграрном законе’, а об ‘абсолютной общности’ (XV, 4383). ‘Моральное и политическое равенство, раздел имуществ, аграрное распределение — это пустые идеи, которые не приводят к цели’ (XIV, 3962). Равенство, столь превозносимое ‘сумасшедшим Руссо’, является химерой, ‘разрушительным абсурдом’, оно противоречит природе, оно низвело бы людей до положения готтентотов и других дикарей (XV, 4437—4438). Если бы, следуя так называемой ‘прекрасной системе равенства’, удалось бы все уравнять, то тем самым уничтожили бы науки и искусства (XIV, 4075—4076). Между тем, вопреки мнению христиан и якобинцев, обществу необходимы не только ‘полезные искусства’, но и ‘искусства роскоши’, к числу которых относятся как профессии, связанные с изготовлением предметов роскоши, так и литература, изящные искусства и все отрасли науки (XV. 4471).

‘Но вы хотите установить общность. Разве это не равенство?’ — ‘Нет’, — отвечает автор. Коммунизм гарантирует от нужды и дает возможность каждому, независимо от его происхождения, посвятить себя той или иной профессии и занять общественное положение сообразно своим способностям и своему прилежанию, но он не уравнивает всех людей. Коммунизм ‘оставляет поэтому достаточно стимулов для соревнования’ (XV, 4140). Ликвидация индивидуальной собственности отнюдь не приведет, как то утверждают глупцы, выступающие в роли политиков, к упразднению всякого соревнования, всякой энергии. Наоборот, ‘уверенность в удовлетворении своих нужд придаст несказанную энергию трудящимся’ (XV, 4425—4427). При коммунизме ‘соревнование, энергия, основанные на личном интересе, не понесут никакого ущерба, они, наоборот, приобретут больше силы и активности’ (XV, 4385).

Вместо тысячи уголовных и гражданских законов при коммунизме будет существовать лишь один основной закон, обязывающий каждого к определенному труду сообразно его способностям. Некоторые могут возразить, что в таком случае люди станут рабами и лишатся свободы. А разве люди свободны теперь, ‘при царстве нужды’? (XV, 4429).

Людей побуждают к труду, кроме нужды, одиннадцать других стимулов, в том числе активность, честолюбие, властолюбие, слава и т. д. Однако при различных формах общества те же самые стимулы приводят к различным результатам. Так, например, в современных условиях свойственная людям активность часто делает их ворами, спекулянтами, интриганами, но она же в условиях коммунизма побуждает людей к труду и делает активных мужчин и женщин необычайно ценными для общества (XV, 4462—4468). ‘Физика похожа на мораль: в физике все делается лишь посредством стимула солей, в морали также все делается лишь посредством стимула страстей…’ (XV, 4469). При коммунизме возможно будет правильно, на пользу обществу, использовать страсти человека.

Упразднение частной собственности, изолирующей людей и разделяющей их интересы, является единственным средством заставить личные интересы отдельных лиц служить общественному благу (XIV, 3960). Коммунизм лучшее, наиболее действенное средство привязать людей к родине. Если теперь, при ‘несовершенной республике’ французские солдаты вызывают восхищение всей Европы, то каковы же будут непобедимые армии при коммунизме? Когда народы увидят счастье французов, они добровольно объединятся с ними (XV, 4442—4444).

О коммунизме и его преимуществах Ретиф говорит в самых различных частях своего произведения. Он посвящает этому вопросу особый раздел: ‘В чем состоит строй, основанный на собственности, в чем состоял бы коммунизм?’ (‘En quoi consiste I’etat proprietaire? En quoi consisterait le communisme?’ (XV, 4324 и ел.), он говорит об этом в специальном параграфе, озаглавленном ‘Превосходные последствия коммунизма’ (‘Excellens effets du communisme’) (XV, 4385). Но Ретиф не ограничивается лишь общей характеристикой коммунистического строя. На 22 страницах он приводит специальный ‘Регламент, предлагаемый всей Европе и другим странам, жители коих являются европейцами’, в котором излагаются принципы организации коммунистического общества (XV, 4328-4346).

Регламент этот состоит из 29 статей. Его основные положения следующие. Вся частная собственность превращается в общественную, использование которой предоставляется отдельным семьям в зависимости от количества трудоспособных. Все граждане обязаны трудиться. Непосредственно после реформы земледельцы, ремесленники, литераторы, ученые, люди искусства продолжают заниматься своей профессией. Однако их дети вовсе не обязаны следовать профессии своего отца, а выбирают таковую сообразно своим способностям. Во главе каждой профессии в каждом городе и в каждой деревне стоят выборные начальники работ из числа самых способных граждан. Науку же и литературу возглавляет Академия или Национальный институт. В начале года каждый гражданин должен делать устно или письменно декларацию о той работе, которую он обязуется выполнить в течение года. Эти декларации регистрируются, а обязательства, взятые на себя представителями творческих профессии — художниками, писателями и др., публикуются в газетах. Особые трибуналы привлекают к ответственности за нерадивость и невыполнение своих обязательств, что считается самым преступным и низким проступком. Граждане, но оправдавшие себя по своей специальности, могут переводиться на другую работу. Это относится прежде всего к представителям умственного труда. В противоположность лицам физического труда они не обязаны давать в течение года строго определенного количества продукции. Однако если в течение ряда лет они ничего не создают или обнаруживают полное отсутствие таланта, то их обязывают заняться другой профессией. Тяжелые и грязные работы выполняют в принудительном порядке осужденные преступники.

Общество берет на себя заботу о всех нуждах граждан. Питание носит общественный характер. Существуют ‘общие столы’ — каждый на 60 лиц мужского и 60 лиц женского пола. Одежда строго регламентирована в зависимости от возраста и заслуг. Дети воспитываются вместе под руководством общественных воспитателей и получают общее и профессиональное образование.

Гражданам не полагается денежного вознаграждения за их труд. Однако должны существовать различного рода монеты, начиная с бриллиантовых, золотых и кончая деревянными. Монеты эти отдельные лица получают за различного рода заслуги. На эти монеты они могут приобретать общественные почести. Они могут также уступать их другим лицам за оказанные им услуги. Таким образом, эти монеты будут поддерживать среди людей ту же энергию, что и деньги при строе собственности, не имея их пагубных последствий, так как в условиях коммунизма они не могут привести к той коррупции, связанной с неравенством, которая характерна для общества, основанного на частной собственности.

Эта система вознаграждения в зависимости от заслуг и исключает ту всеобщую уравнительность, против которой столь резко возражает автор. При коммунизме, указывает он, выдающиеся люди смогут получать знаки отличия и даже богатства, которые, однако, не будут передаваться по наследству. Следовательно, при коммунизме ‘все люди будут равны в правах, отличия будут связаны лишь с личными заслугами’ (XIV, 4076—4079).

Обосновывая коммунизм как идеальный общественный строи и восхваляя его преимущества, Ретиф обращается к правителям республики и ко всей французской нации с горячим призывом осуществить его на практике. Лишь коммунизм является истинным, совершенным республиканизмом. Не нужно ограничиваться полу-республикой и полузавоеванием. Нужно изгнать эгоистов и собственников. Французы должны обеспечить счастье человеческого рода (XV, 4383, 4411, 4444).

XI

В других своих произведениях, написанных в эти годы, Ретиф вновь и вновь излагал свои коммунистические воззрения и пропагандировал коммунизм как идеальный общественный строй.

В 1796 г., еще за год до выхода в свет его ‘Морали’ и ‘Политики’, он опубликовал трехтомное произведение ‘Philosophie de monsieur Nicolas’, посвященное изложению его натурфилософских взглядов. Произведение это было напечатано Бонвилем в типографии ‘Социального кружка’. В нем Ретиф также указывал, что люди объединились в общество ради своего счастья. ‘Тот, кто, живя в обществе, стремится, как все современные люди, учитывать лишь свой интерес, работать лишь на себя (таковы наши гнусные спекулянты 1796 г.), является нечестным и виновным существом, украдкой берущим обратно возможно больше из того, что он сделал общим, это настоящий вор, который тем самым заслуживает смертной казни’¹⁶⁰. ‘Взаимность является социальной связью людей. Общность была бы их естественным состоянием: собственность — вовсе не причина возникновения общества, а его яд, она результат тирании. Люди соединились, чтобы жить сообща, злые, негодяи установили собственность, основанную не на труде, а на грабеже. Лишь вор хочет обогащаться, трудолюбивый хочет лишь мирно жить. Порочный хочет собственности, богатства — источник всех пороков. Всякий сторонник собственности, по склонности или из принципа, обязательно имеет порочное сердце и лживый ум’¹⁶¹. ‘Не существует естественного права собственности, все принадлежит всем, пусть общество руководствуется этим правилом и заставит всех работать… Лишь посредством универсальной общности (communaute universelle), по меньшей мере для одной нации, можно предотвратить все пороки, конфликт всех страстей, злоупотребление всеми бедами’¹⁶². Для человеческого рода нет счастья ‘без этой общности, устроенной так, чтобы она, подобно общности, предложенной в ‘Андрографе’, могла бы предотвратить утрату предприимчивости и соревнования’. Христианство в своих заповедях установило общность, но менее разумную, чем в ‘Андрографе’, который отнюдь не стремится восстановить христианскую общину. ‘Когда увижу я, — восклицает автор, — установленным на всей поверхности земного шара, вместо всякого иного правления, план общности, изложенный в ‘Андрографе’…’¹⁶³

Интересно, что Ретиф отнюдь не считал себя единственным представителем коммунизма во Франции. ‘Мы патриоты—республиканцы—коммунисты’ (‘Nous seuls Patriotes—Republiquains— Communistes’, — говорит он о себе и своих единомышленниках¹⁶⁴, подчеркивая тем самым наличие во Франции целой группы сторонников коммунизма. В этой связи обращает особое внимание следующий его рассказ, относящийся к осени 1795 г., когда в парижских секциях рассматривалась и утверждалась конституция III года. ‘В секции Пантеона одни гражданин требовал отвержения конституции и установления коммунизма. Однако сперва он так плохо излагал свои мысли, что даже я сам был против него. Сторонники предрассудков возмутились… его хотели избить, столь могущественной была уже тогда аристократия! Мы этому воспротивились — председатель Делавинь и я. Мы узнали впоследствии, что этот человек был секретарем Робеспьера. Мы заключили из этого, что Робеспьер занимался аналогичным проектом. Вскоре я не имел никаких сомнений на этот счет. Но я больше ничего не скажу’¹⁶⁵.

Известно, что протоколы парижских секций погибли в 1871 г. Полного протокола собрания секции Пантеона, о котором упоминает Ретиф, поэтому не имеется. В Национальном архиве сохранились лишь выписки из протоколов первичных собраний парижских секций, посвященных рассмотрению и голосованию конституции 1795 г. Среди них две выписки из протоколов ‘первичного собрания секции Французского Пантеона’ от 22 и 29 фруктидора III года. Из них мы узнаем, что первичное собрание секции, отвергнув, после долгой дискуссии, декреты Конвента об избрании 2/3 состава будущих законодательных органов из числа депутатов Конвента, ‘обсудило затем на нескольких заседаниях проект конституции, представленный французскому народу его представителями’, и 29 фруктидора провело голосование, во время которого 14 человек выступили с различными предложениями и поправками. Эти обе выписки подписаны председателем собрания Делавинем^166. Подпись эта подтверждает правдивость рассказа Ретифа, который упоминает об этом Делавине как о лице, председательствовавшем на заседании секции. Отсутствие полного протокола не даст нам, к сожалению, возможности установить, кто именно выступил на этих заседаниях секции Пантеона с требованием установления коммунизма и как он был поддержан Ретифом. Но рассказ Ретифа не только обогащает наши сведения о коммунистической агитации в Париже осенью 1795 г. Мы видим, что и сам Ретиф продолжал принимать активное участие в собраниях своей секции и выступал на них с изложением своих взглядов, как он это делал также в кафе Манури и других общественных местах. В 1795—1796 гг., в разгар бабувистского движения и широкой коммунистической агитации в Париже, он неизбежно сталкивался с людьми, так же, как и он, выступавшими как сторонники коммунизма. Именно поэтому он и говорит во множественном числе о ‘патриотах — республиканцах — коммунистах’.

Учитывая старость Ретифа, его настойчивое стремление стоять в стороне от политической борьбы, трудно предположить, что он принимал какое-либо участие и бабувистском движении. Это не значит, однако, что он не был знаком с бабувистской литературой и не общался с отдельными бабувистами. Вполне возможно и даже вероятно знакомство Ретифа с бабувистскими изданиями и прежде всего с легальной газетой Бабефа ‘Трибун народа’)¹⁶⁷. Несомненны и его близкие связи с таким видным участником заговора Бабефа, как Сильвен Марешаль. Его знакомство с Марешалем относится еще к дореволюционному периоду. В дневнике Ретифа второй половины 80-х годов имеются многочисленные упоминания о встречах с Марешалем, об их посещениях друг друга¹⁶⁸. Дружба между Марешалем и Ретифом продолжалась и в революционные годы. В дневнике Ретифа периода революции мы также находим записи, свидетельствующие об этом ¹⁶⁹. Марешаль в своих работах ссылался на Ретифа, отсылал читателей к его произведениям¹⁷⁰. Он в свое время переслал матери Люсиль Дюплесси (будущей жены Камилла Демулена) одну из книг Ретифа¹⁷¹

Как бы то ни было, несомненно, что активная пропаганда Ретифом коммунистических идей в 1796 г. совпадает по времени с бабувистским движением. Общие настроения, выраженные в его философско-политических трактатах, также аналогичны настроениям, характерным для представителей демократической интеллигенции, группировавшейся вокруг Бабефа. Мы видим у него то же оправдание террора и якобинской диктатуры (вплоть до идеализации Робеспьера, как тайного сторонника коммунизма), то же отрицательное отношение к термидорианскому перевороту и к конституции III года, закрепившей власть за спекулянтами и нуворишами, и, наконец, тот же призыв не ограничиваться полуреспубликой, а установить настоящий республиканизм, каким может быть не ‘аграрный закон’, а только коммунизм, устраняющий частную собственность и все общественные бедствия.

Но удивительно поэтому, что крушение заговора Бабефа помогло не произвести на Ретифа самого потрясающего впечатления. Об этом наглядно свидетельствуют последние строки его ‘Политики’. Давая обзор событий к моменту выхода из печати его книги, он писал: ‘Безрассудные гренеллисты были расстреляны, Бабеф и Дарте казнены в Вандоме…’ (XV, 4414). Этими словами и этим знаменательным многоточием и закапчивает Ретиф свою работу. ‘Контрреволюция все продвигается вперед’. Все патриоты с некоторых пор подвергаются преследованиям, писал Ретиф в том же году в одном из своих писем, заявляя одновременно, что сам он всецело на стороне патриотов¹⁷².

Публикуя в 1797 г. свое произведение, посвященное обоснованию коммунизма, Ретиф чувствовал себя в условиях торжествующей реакции и гибели своих единомышленников последним могиканом. Этим и объясняются его пессимистические настроения и чувство отчаяния и безнадежности, которые подчас прорываются у него, наряду с настойчивыми призывами к установлению коммунизма. Еще за год до этого, в ‘Philosophie de Monsieur Nicolas’, он подчеркивал, что установлению коммунизма неизбежно будут противиться все имущие, заинтересованные в сохранении существующих общественных порядков. ‘Никогда, — писал он, — этот план общности не понравится людям богатым или даже просто зажиточным, так как они предпочитают эгоистическую и варварскую зажиточность, которую им обеспечивает неравенство, реальному, солидному, несказанному счастью, которое обеспечило бы им равенство, счастье, о котором они не имеют никакого представления’¹⁷³. Теперь, после крушения заговора Бабефа, он считал это противодействие собственников почти непреодолимым. Хотя, указывал он, коммунизм является требованием природы и разума, но ему противятся антисоциальные страсти многих людей. Коммунизму воспротивятся все те, кто является собственниками, все мошенники и негодяи, которые составляют, однако, 3/4 человеческого рода. ‘Я знаю, — восклицал он, — что бесполезно проповедовать людям коммунизм… Заправилы человеческого рода, эгоисты, богачи, все порочные люди слишком заинтересованы помешать его осуществлению, чтобы он смог быть когда-нибудь осуществлен’^174.

Но эти вспышки отчаяния не мешали Ретифу проповедовать идеалы коммунизма до конца своих дней. Еще в 1796 г. он закончил новое произведение — ‘Посмертные письма’, которые, однако, опубликовал в доработанном виде лишь в 1802 г. в четырех маленьких томах. Книга эта была сразу же конфискована наполеоновскими властями, и немногие сохранившиеся экземпляры являются теперь уникальными. В этой работе, носящей крайне сумбурный характер, трактующей о самых различных сюжетах и заполненной натурфилософскими фантазиями, Ретиф вновь провозглашал коммунизм идеальным общественным строем.

Описывая различные планеты, он изображал царящие на Венгре порядки как коммунистические. Многочисленные стеснительные законы, заявлял он, существуют лишь там, где хотят покровительствовать мошенникам и поддерживать неравенство. На Венере же есть только шесть основных законов. Все имущество является общим также, как и труд. Все обитатели равны. Почет приобретается лишь прекрасными поступками, хорошими изобретениями, полезными работами. Поскольку все заняты только производительным трудом, труд не обременителен. Раньше на Венере, как и в настоящее время на Земле, одни постоянно отдыхали и ничего не делали, в то время как другие были перегружены чрезмерной работой и осуждены на вечную нужду. ‘Теперь на Венере нет больше подобных злоупотреблений, скоро их не будет и на Земле’. Венера — это будущее Земли. Те порядки, которые там существуют, неизбежно воцарятся и на Земле’¹⁷⁵. В другом месте говорится по поводу новых законов, которые намерен установить герой романа, чтобы вернуть на землю ‘золотой век’. ‘Я исхожу из того, что нет других законов, которые могли бы обеспечить всеобщее счастье, кроме Общности’. Необходим новый кодекс, и этим кодексом является тот, который изложен в ‘Андрографе’¹⁷⁶.

Упоминание о коммунизме носит в этой книге, как видим, общин характер и переплетается с натурфилософскими фантазиями автора. Но все же знаменательно, что и в 1802 г., после установления диктатуры Наполеона, Ретиф пытался вновь напомнить о коммунистических идеалах и выражал уверенность в неизбежности ликвидации общественного паразитизма и установлении строя, основанного на общности имуществ.

В последние годы жизни Ретиф написал и другое фантастическое произведение, ‘L’Enclos et les Oiseaux’, так и оставшееся неопубликованным. Рукопись этой работы была впоследствии утеряна. До сих пор найдена и опубликована всего одна страница этого романа¹⁷⁷. О содержании этого произведения мы знаем лишь из краткого резюме, помещенного Ретифом в приложениях к ‘Посмертным письмам’¹⁷⁸. В романе описывалось создание неким Дюлисом (под которым Ретиф выводил обычно самого себя) новых поселений и городов, совершенно нового общества, о жителях которого сказано, что ‘коммунизм поддерживал среди них равенство’^179. Таким образом, и в этом своем последнем неопубликованном произведении Ретиф вновь выдвигал идеал коммунизма, которому оставался верен, несмотря на свою старость, болезни и невзгоды, до последних дней своей жизни.

Коммунизм Ретифа возник из общинных идеалов и первоначально являлся типичным образцом общинного коммунизма. Начав с проекта сельской общины, Ретиф еще до революции пришел к идеалу коммунистического общества, но общество это он представлял себе как совокупность отдельных общин. Именно таковым и было общество ‘Андрографа’, предусматривавшее объединение всех граждан в общины, первоначально по профессиональному признаку. Даже в своей утопии ‘Южное открытие’, посвященной описанию идеального коммунистического общественного строя, Ретиф предусматривал коммунистические общины по сто семейств, проживающих совместно в одном обширном здании. Идеалы общинного коммунизма Ретиф выдвигал и в первый год революции, мечтая о создании общин, объединяющих от 25 до 50 хозяйств.

Революция оказала огромное влияние на все мировоззрение Ретифа. Под влиянием опыта революции меняются и его представления о коммунистическом обществе, хотя он все время продолжает ссылаться на ‘Андрограф’ как на проект ‘всеобщей общности’. То коммунистическое общество, которое он описывает в своих произведениях в 1796—1797 гг., — это уже не общинный коммунизм. Правда, и здесь мы находим еще отдельные реминисценции общинных идеалов, например, общинно-коммунистическую организацию потребления, общие трапезы на 120 человек. Но в целом Ретиф описывает коммунистическое государство, где труд граждан регламентируется в общегосударственном масштабе, где науку и литературу возглавляет единый Национальный институт, где осуществляется единое общественное воспитание молодого поколения. Ретиф сам сознавал это отличие его нового регламента ‘универсальной общности по меньшей мере для одной нации’ от его предыдущих общественных проектов, в тон числе и ‘Андрографа’: он указывал, что этот регламент мог бы быть дополнен теми статьями проекта ‘Андрографа’, ‘которые подойдут к предлагаемому режиму’¹⁸⁰, признавая тем самым известное отличие этого ‘режима’ от плана ‘Андрографа’.

Теперь Ретиф характеризовал коммунизм следующим образом: ‘В чем состояли бы коммунизм или общность (le communisme ou la communaute)? В том, чтобы сделать общей в каждом государстве всю поверхность земли, дабы она обрабатывалась теми, ты которых возложена эта работа, сделать общей продукцию как всех полей, виноградников, лугов, скота, так и продукцию всех ремесел, искусств и наук, так, чтобы… каждый пользовался трудом всех, а все — трудом каждого, сделать также общими дома, с тем чтобы каждый имел помещение и мебель сообразно своей профессии (son etat exerce)’¹⁸¹. Это представление о коммунизме, как о едином общественном хозяйстве в масштабах всей страны, совпадало уже с представлением о коммунизме Бабефа и его единомышленников.

Очень интересно отметить, что к этому времени меняется и терминология Ретифа. До этого Ретиф, как и другие коммунистические идеологи той эпохи, употреблял термин ‘общность’ (communaute). Теперь наряду с этим он употребляет уже и термин ‘коммунизм’ (communisme) и называет сторонников этого нового общественного строя коммунистами (communistes). Это заслуживает тем большего внимания, что даже в бабувистских документах того времени мы не встречаем еще этих терминов, ибо и в них говорится лишь об ‘общности’, о сторонниках ‘общности’ и ‘равенства’. Ретиф выступает, таким образом, как один из первых авторов, введших в употребление современные термины ‘коммунизм’ и ‘коммунисты’, получившие широкое распространение лишь в XIX столетии.

Коммунизм Ретифа носил, конечно, черты ограниченности и примитивности, свойственные вообще коммунизму конца XVIII столетия. Подобно бабувистам, Ретиф предусматривал обобществление всей собственности и всей сельскохозяйственной и промышленной продукции при индивидуальном труде каждого в той или иной отрасли сельского хозяйства и ремесленного производства, но труде обязательном, регулируемом и контролируемом государством¹⁸². Характерны для коммунизма XVIII в. и такие черты коммунизма Ретифа, как мелочная регламентация всей общественной жизни вплоть до одежды граждан, строгое соблюдение возрастной иерархии, совместные трапезы и т. п. Столь же традиционный для XVIII столетия рационалистический характер носит у Ретифа и обоснование коммунизма как разумного и естественного общественного строя.

Хотя в начале революции Ретиф проявлял подчас бунтарские настроения, а после термидора оправдывал революционный террор, он, однако, не связывал непосредственно коммунизм с революционной борьбой масс. Наоборот, он видел в коммунизме средство примирить все социальные противоречия, покончить с ожесточенной политической борьбой, установить всеобщую гармонию. Даже убедившись, что собственники и богачи всегда будут ожесточенно сопротивляться коммунизму, он делал из этого не вывод о необходимости революционной борьбы против сильных мира сего, а пессимистический вывод о невозможности осуществления коммунизма. Он был далек от бабувистских идей о революционной диктатуре, как необходимой предпосылки построения коммунистического общества.

В то же время в последних произведениях Ретифа мы находим уже очень интересную критику буржуазной действительности пореволюционной Франции, критику нового буржуазного общества с его царством ‘меркантильного духа’, с господством банкиров и спекулянтов, с оргиями наживы на фоне голода, разорения и нищеты. Энгельс, говоря о предпосылках возникновения утопического социализма XIX в., связывает его, как известно, с горьким разочарованием в результатах Французской революции, когда предвещенное просветителями царство разума оказалось не чем иным, как царством буржуазии, когда противоположность между богатством и бедностью еще более обострилась, когда чистоган стал единственным связывающим элементом нового общества, когда ‘торговля все более и более превращалась в мошенничество’, а ‘братство, провозглашенное в революционном девизе, нашло свое осуществление в плутнях и в зависти, порождаемых конкурентной борьбой’¹⁸³. Одним из наиболее ранних проявлении этого горького разочарования буржуазным обществом, возникшим на развалинах феодализма, и являются ‘Мораль’ и ‘Политика’ Ретифа, опубликованные в 1797 г. Неудивительно, что мы находим там чисто ‘префурьеристскую’ критику нового буржуазного общества. Это относится прежде всего к разоблачению торгового паразитизма, разоблачению, которое занимает центральное место и в общественной критике Фурье. Общественная критика Ретифа так совпадает по духу с общественной критикой Фурье, что мы находим у него даже столь характерное для Фурье выражение, как ‘меркантильный дух’ (esprit mercantile). Если Ретиф считает меркантильный дух характерной чертой нового пореволюционного общества, то и у Фурье именно ‘меркантильный дух’ является характерной чертой третьей фазы цивилизации. Для коммунистических теорий XVIII в. характерно требование равенства как основного признака коммунистического общества. Уравнительные тенденции коммунизма XVIII в. проявляются, как указано выше, и в произведениях Ретифа, особенно в ранний период. Но в то же время в своих последних работах он не только не идеализирует равенство, но, наоборот, резко возражает против него, высмеивает ‘прекрасную систему равенства’ и прямо заявляет, что коммунизм не есть равенство. В этом отношении Ретиф опять-таки ближе к социалистам- -утопистам XIX в., в частности, к тому же Фурье, который также в самых резких выражениях осуждал уравнительные идеалы XVIII в. ¹⁸⁴

В своем проекте коммунистического общества, общества, в котором находят должное применение страсти и способности людей, Ретиф не только сохраняет предметы роскоши, не только отводит самое почетное место науке, литературе, искусству, но и предусматривает систему вознаграждения, исключающую уравнительность. При этом он не замечает того явного противоречия, которое возникает в результате его попытки сочетать общинно-коммунистическую организацию потребления с принципом вознаграждения по прилежанию и личным заслугам.

Произведения Ретифа, написанные в послетермидорианский период, носят, таким образом, двойственный характер. С одной стороны, они являются одним из последних памятников коммунистической литературы XVIII столетия, с другой стороны, мы находим в них критику нового буржуазного общества и идеи, предвосхищающие социальную критику и некоторые основные положения социалистов-утопистов XIX в. Ретиф выступает в них не только как эпигон коммунизма XVIII в., но и как предшественник утопического социализма XIX столетия.

Примечания.

1 О жизни и литературной деятельности Ретифа см. А. Р. Иоаннисян. Ретиф де ля Бретон. Вступительная статья к книге: Ретиф де ля Бретон. Южное открытие. М.. 1936. О Ретифе как писателе см. А. Р. Иоаннисян. Ретиф де ля Бретон и французский реализм XIX века — ‘Литературный критик’, 1936. No 7.

2 L’Ecole des Peres par N. E. Restif de la Bretone’, t. I. MDCCLXXVi p. 308—376.

3 М. Ковалевский. Происхождение современной демократии, т. I. СПб., 1912, стр. 64—65, 304. См. наказ деревни Саси в ‘Bulletin des sciences historiques et naturelles de l’Yonne’, v. 39. Auxerre, 1885, p. 45—48.

4 О положении типографских рабочих в XVIII в. см. L. Morin. Essai sur la police des compagnons imprimeurs sous l’ancien regime. Lyon, 1898.

5 В типографии Кийо, например, где он одно время работал, было 66 рабочих.

6 ‘Monsieur Nicolas, ou Ie coour humain devoile’. Paris, 1883, t. VII, p. 72, t. IX, p. 132, 136.

7 ‘Le Nouvel Abeilard, ou Lettres de deux amanis, qui ne se sont jamais vus’, t. III. Neulchatel, MDCCLXXV, p. 243.

8 ‘Les Nuits de Paris, ou le Spectateur nocturne’, t. VI. Londres. 1783, p. 2621.

9 Ibid., t. VI, p. 2661—2662.

10’Monsieur Nicolas’, t. IX, p. 240.

11 См. например, ссылку на ‘политические труды аббата Мабли’ в ‘Le Nouvel Abeilard’, t. lll, p 397. О Мабли Ретиф упоминает и в других произведениях (см. ‘Les Francaises’, t. lll. Neufchatel 1786, p. 85).

12 ‘L’Andrographe…’. La Haie, 1782, p. 11.

13 ‘Le Pornographe ou Idees d’un honnele-homme sur en projet de reglemenli pour les prostituee’. Londres — La Haie, MDCCLXXIX. p. 131.

14 ‘L’Ecole des Peres’, t. II, p. 92.

15 ‘La Mimographe’. A Amsterdam. A La Haie, MDCCLXX, p. 403.

16 ‘Le Paysan perverli, ou les Dangers de la ville, histoire recente, mise au jour d’apres ler veritable,lettre des personnages’, t. III. A La Haie. 1776, p. 169, 267, 275—276.

17 ‘L’Ecole des Peres’, t. 1. p. 478—480

18 ‘Les Nuits de Paris’, t VI. p. 2733-2734.

19 Ibid., t. II, p. 854.

20 ‘Le Paysan et la Paysanne pervortis ou les Dangers de la ville’. Par N. E. Retif de la Bretonne, t. II. A Ja Haie. 1787, p. 453- 455.

21 ‘Le Pornographe’, p. 123.

22 ‘La Mimographe’, p. 403.

23 ‘Le Nouvel Abeiiard’, t. I, p. 82.

24 ‘Les Contemporaines’. t. II. Leipsick, 1781. p. 391—392.

25 ‘La Decouverle auslrale par un Homme-volan ou le Dedale franГais’, t. III. Leipsick, 1781, p. 66.

26 ‘Les FranГaises, ou XXXIV exemples choisies dans Ies moeur, actuelles’, t. II. A Neutchatel, 1786, p. 139—140.

27 ‘Les Nuils de Paris’, t. VII, p. 2908—2909.

28 ‘Le Paysan perverti’, t. III. p. 273—276.

29 ‘L’Ecole des Peres’, t. 1,p. 341

30 ‘Les Nouvel Abeilare’, t. 1, p. 75, 81—86.

31 ‘Les Nuits de Paris’, t. I, p 20, t. V. p 2045

32 Ibid., t. V, p. 2203—2209.

33 Ж. Жорес история Великой французской революции, т. II, 1920, стр. 250 — 251

34 ‘Le Thesmographe, ou d’lin homiete-homme sur un Projet de Beglemeni, propose a toutes les Nations de l’Europe, pour operer une Reforme generale des Loix, avec des Notes historiques’. A la Haie. 1789.

35 Этот довод о лучшей обработке мелких участков по сравнению с крупными владениями взят Ретифом непосредственно у Мабли. Ср. Mably. De la legislation, ou principcs des lojx. Premiere partic. A Amsterdam, 1776, p. 159—162.

36 ‘Reflexions d’un citoyen adresses aux notables sur la question pro-posee par un grand roi: En quoi consiste Ie bonhour des penples et quols sont les nioyens de Ie procurer? ou sur cette autre, D’ou iont la mii-ere et quels bont tos moyens d’y remedier’. Paris, 1787.

37 Тот факт, что в ‘Тесмографе’, по тактическим соображениям, предусматривается наделение дворян несколько большими, но тоже строго ограниченными земельными наделами, не меняет, конечно, основной сути этого проекта — всеобщего уравнительного распределения земельной собственности с повторными регулярными перераспределениями через каждые 50 лет.

38 ‘La Decouverte auslrale par un Homme-volant em Ie Dedale franГais. Nouvelle tres philosophique. Suivi de la Lettre d’un Singe, etc’, t. I—III. Leipick (et se trouve a Paris), 1781.

39 Ibid.. t. III, p. 48—49.

40 Ibid., t. Ill, p. 499—501.

41 Ibid., t. Ill, p. 497.

42 Ibid., t. III, p. 515.

43 Ibid.. t. III. p. 503, 506-507.

44 ‘Le Paysan porverti’, t. IV, p. 193—211.

45 Статут сельской общины излагается Ретифом как статут общины, организованной будто бы жителями его родной деревни Саси на территории соседней фермы Уден.

46 ‘L’Ecole des Peres’, t. I. p. 474.

47 Насколько сведения об этих общинах, приводимые Ретифом, носили характер прямого литературного заимствования, видно при внимательном сравнении соответствующих страниц ‘Школы отцов’ со статьей

‘Моравы’ в ‘Энциклопедии’. Ретиф в своем произведении не только заимствовал из ‘Энциклопедии’ содержавшиеся там сведения о моравских братьях и оверн-скнх общинах, по и прямо списал соответствующие места статьи Фегэ с некоторыми сокращениями, вставками и стилистическими исправлениями. Ср. ‘L’Ecole de Peres’, t. I, p. 469—474 и ‘Encyclopedic…’, t. X, p. 705—706.

48 См. об общинном землевладении и общинных распорядках в Саси в ‘La Vie de mon Pere’, Sec. partie, p. 53—55.

49 ‘Le Nouvel Abeilard’, t. Ill, p. 283—407, ‘Les Contemporaines’, t. II, p. 389—455, ‘Les Nuits de Paris’, t. Ill, p. 966—968.

50 ‘L’Andrographe, ou Idees d’un Honnele homme sur un Projetc de Reglement, propose a toutes les Nations de l’Europe. pour operer une Reforme generale des moeurs et par elle, le bonheur du Genre-humain’. Recueillies par

N. E. Betif-de-la-Bretonne, editeur de l’ouvrage. A La Haie, MDCCLXXXII.

51 ‘Le Thesmographe’, p. 113.

52 ‘Le Drame de la vie’. Cinquieme partie. Paris 1793, p. 1336.

53 Именно поэтому в ‘Андрографе’ Ретиф вновь ссылается, наряду с общинами гернгутеров, на овернские крестьянские общины (‘L’Androgrdphe’, p. 472).

54 Проблема идейной близости Ретифа и Фурье, выдвинутая более ста лет назад Пьером Перу, подробно рассмотрена в пашей монографии ‘Генезис общественного идеала Фурье’, стр. 91—124, 184—215.

55 ‘L’Andrographe’. P. 11—13.

56 Эта рецензия перепечатана Ротифом в приложениях к одному из томов ‘Современниц’ (см. ‘Les Contemporaines’, t. XXXI, Leipsick, 1783, приложения, без нумерации страниц).

57 Письмо это, помеченное 25 августа 1782 г., сохранилось среди бумаг Ретифа (Нац. библ., Отдел рукописей, N. a. f. 3300, пл. 59—64). Оно также напечатано Ретифом среди приложений к т. 31 ‘Современниц’.

58 ‘Les Contemporaines’, t. XXIV (приложение, без нумерации страниц).

59 ‘Les Dangers de la Ville, ou histoire effrayante et morale d’Ursule, dite la Paysanne pervertie’, t. IV. A La Haie, 1784, p. CCXLIII.

60 ‘Les FranГaise’, t. IV, p. 115.

61 ‘Les Nuits de Paris’, t. I, p. 197 (примечание), t. VII, p. 3202.

62 Ibid., t. II, p. 854.

63 ‘Le Paysan et la Paysanne pervertis’, t. IV, p. 501—502.

64 ‘Les Nuits de Paris’, t. 1, p. 194—195.

65 Ibid. t. VI, p. 2734.

66 Ibid.. t. II, p. 500-503.

67 ‘Les Nuits de Paris’, t. VII, p. 2963.

68 Ibid, t. VII, p. 2904-2905.

69 ‘Le plus fort des pamphlets. L’ordre des paysans aux Etat-geueraux’. Noillac. 26 Fevrier 1789 (Нац. библ., Lb 39 1235).

70 Основное политическое требование, которое в нем выдвихается: чтобы в Генеральных штатах было представлено и четвертое сословие — крестьян, полностью совпадает с требованием, выдвшаемым и аналогичным образом обосновываемым Ретифом в ‘Тесмографе’, также со ссылкой на шведскую конституцию. В памфлете, как и в ‘Тесмографе’, ставится вопрос о возможном представительстве и от ‘пятого сословия’ — сословия женщин или матерей, хотя автор и не настаивает на этом предложении. Принадлежность этою памфлета Ретифу признает и ученый библиограф Лакруа (Жакоб). См. P. L. Jacob. Bibliographic et icoiiographie de tom les ouvra-ges de Reslit de la Bretonne. Paris, 1875.

71 ‘Le plus fort des pamphlets’, p. 8. ‘Андрограф’ Ретиф называл иногда ‘Антропограф’.

72 Ibid., p. 13.

73 ‘Le plus fort des pamphlets’, p. 49.

74 Ibid, p. 51.

75 ‘Le Coup de Grace. Ceremonies aux Etats-Generaux’. 1789 (Нац. библ., Lb).

76 ‘La Semaine nocturne’. Paris, 1790.

77 Ретиф написал даже пьесу, действие которой происходит 14 июля 1789 г. По ходу действия сообщается об осаде народом Бастилии и о ее падении. ‘Угнетенный народ, — говорит один из героев пьесы, — поднимается, подобно страшному извержению Везувия или Этны’. ‘Да погибнет деспотизм’.’Благословляйте революцию’, — такими возгласами полна вся пьеса, заканчивающаяся появлением освобожденного из Бастилии старца (‘Theatre do N. E. Restif de la Bretonne’, t. Ill ou V. Neufchatel, 1790. p. 101 sqq.).

78 ‘La Semaine nocturne’, p. 5.

79 ‘Le Thesmographe’, p. 427—428.

80 ‘La Semaine nocturne’, p. 168.

81 Ibid., p. 161.

82 ‘Le Thesmographe’, p. 207.

83 ‘Le Thesmographe’, p. 6—8.

84 Ibid., p. 377.

85 Ibid., p. 586—587.

86 Ibid.. p. 455—456, 477—481.

87 Ibid., p. 515—556.

88 CM. ‘Theatre de N. E. Restif de la Bretonne’, t. Ill ou V, p. 1—56.

89 ‘Le Thesmographe’, p. 409—410, 412—417,

90’Le Thesmographe’, p. 408—409.

91 Ibid. p. 423.

92 Ibid. p 388, 399, 405, 418.

93 Ibid. p. 420—421.

94 Ibid.. p. 410, 414—415.

95 Ibid., p. 268—269.

96 Ibid., p. 201—202.

97 ‘Discours qui a remporte lo prix a la Societe royalo d’agriculture de Soissons en l’annee 1779, sur cette question propose par la’meme Societe royale les moyens de detruire la niendicite, do reinire ]еч Pauvres valides utilps, et de leg secourirdans la ville de Soisons’. Par Mr. l’abbee de Montlinot. lille, 1779. (Нац. библ., 4336).

98 ‘Observations sur Ins enfaiUs-. trouves do la generalite de Soissons’. P,n M. de Montlinot. Paris, MDCCXC (Нац. библ., Rp. 585).

99 ‘Etat actuel du depot de Soissons, precede d’un Essai sur la meudicile’, V Compte. Annee 1786. Soissons MDCCLXXXIX (Нац. библ.. R. 8047).

100 ‘Mes inscripcions. Journal intime de Restif de la Bretonne (1780-1787)’. Paris. 1889, p. 85, 87. 105, 112 sqq.

101 В его рукописном дневнике периода революции мы встречаем многочисленные записи вроде следующих.

27 августа 1790 г.: ‘Видел Монлино’, 28 августа: ‘Обедал у Монлино’, 29 сентября: ‘Ужинал у Монлино’, 5 октября: ‘Монлино’, 21 июня 1791 г.: ‘Видел Монлино’, 22 июня: ‘Монлино’ и т. д. См. Отдел рукописей Национальной библиотеки. N. а. Г. 22772, лл. 28. 29 об., 36 и др.

102 ‘Le Thesmographe’, p. 557—580. Он, впрочем, не хотел присвоить себе работу Монлино. В своей автобиографии, перечисляя свои работы, он укалывал, что в ‘Тесмографе’ в числе прочих материалов им был помещен и ‘Мемуар о нищенстве’ Монлино. См. ‘Monsieur Nicolas’, t. XIV, p. 124.

103 Читая эти строки, невольно вспоминаешь известные слова Бабефа в изданном в том же 1789 г. ‘Постоянном кадастре’ о нуждающемся, которого зажиточные посылают работать: ‘Его посылают работать, но где ему взять эту работу?’

104 ‘Les Niiits de Paris’, t. IV, p. 1526—1527.

105 Следует сказать, что в тех же ‘Ночах Парижа’ мы находим одновременно и резкие выпады против ‘чрезмерной’ заработной платы рабочие, делающей их будто бы заносчивыми и приучающей их к безделью и пьянству. Подобные заявления Ретифа, на первый взгляд, странно противоречат его сочувственному отношению к страданиям и горестям рабочих, к числу которых он сам себя неоднократно прячистял. Это объясняется, очевидно, его боязнью накануне революции, что ‘дух неподчинения’, распространяющийся среди рабочих, может привести к кровавым событиям.

106 ‘Le Thesmographe’, p. 510—514.

108 См. Е. В. Тарле. Рабочий класс во Франции в эпоху революции. — Сочинения, т. II. М., 1957. стр. 111—114.

109 См. Grace M. Jafre. Le mouvement ouvrier a Paris pendant, la Revolution francaise. 1789—1791. Paris, 1924. p. 103. Этот регламент недавно полностью опубликован в книге: P. Chauvet. Les ouv’riers du livre on France. Paris, 1956.

110 ‘Club typographique et philantropique. Feuille hebdomadaire, dedie a M. M. les contribuablos’, No XXX. Du mardi, 24 Mai 1791, p. 240 (Нац. библ, Lc 2 2438).

111 ‘Club typographique et philantropique’. JV’ XXI, Du mardi 22 Mars 1791, p. 167.

112 ‘Theatre de N. E. Restif de la Bretonne’. Paris, 1793. Nouvel avis, у 2.

113 ‘Les Nuits de Paris’, t. XVI, p. 429.

114 ‘Monsieur Nicolas’, t. XI, p. 170.

115 Ibidem.

116 Ср. запись от 12 нюня 1793 г. в его дневнике (Нац. библ., Отдел рукописей N. a. f. 22772, л. 45). О посещениях Конвента он упоминает и в ‘Ночах Парижа’. ‘Les Nuits de Paris’, t. XVI, p. 531.

117 CM. ‘Les Nuits de Paris’, t. XVI, p. 279, 281. 292, 302, 332, 350, 372, 416, 471, 509, 522, 537, 544, 546 и др.

См. также ежедневные записи и рукописном дневнике Ретифа. Кафе Манури было одним из центров, где собирались литераторы и ученые. См. об этом кафе: F. Tosea. Histoire des cafes de Paris. Paris. 1934, p. 45 sqq. См. также: Г. Кунов. Политические кофейни: парижские силуэты времен Великой французской революции.

118 ‘Monsieur Nicolas’, t. XI, p. 154.

119 ‘Le Drame de la vie, contenant un homme tout-entier’. Cinquieme partie. Imprire a Paris, a la maison, 1793, p. 1181—1186 (Нац. библ., Hes. Y2 3376).

120 Ibid., p. 1241—1242.

121 Ibid., p. 1242—43.

122 Ibid.. p. 1243—124.

123 Ibid. p. 1234—1235.

124 Ibid., p. 1275—1326.

125 Ibid., p. 1327—1396. Начиная со стр. 1341 сразу перескакивает на стр. 1394.

126 ‘Les Nuits de Paris, ou Ie Spectateur nocturne’. Tome huitieme. Seizieme partie. Paris, 1794, p. 555—556, 564.

127 ‘Monsieur Nicolas’. t. XIV, p. 168—169.

128 Ibid., t. XI, p. 188.

129 Ibid., t. XI, p. 187-188.

130 Возможно, об этом его выступлении в защиту Ролана и идет речь в записи от 26 декабря 1792 г. в ‘Ночах Парижа’: ‘В остальную часть дня не случилось для меня ничего примечательного, если не считать, что я выступил в моей секции в защиту хорошего гражданина, на которого подло нападали клеветники’. — ‘Les Nulls de Paris’, t. XVI, p. 413.

131 Ibid., P. 345.

132 ‘L’Annee des dames nationales’, Juin. Paris, 1794, p. 1647.

133 Ibid., p. 1909, ‘Les Nuits de Paris’, t. XVI. Р-492

134 ‘L’Annee des dames nationales, Decembre. Paris, 1794, р. 2827 -1862.

135 ‘Les Nuits de Paris’, t. IX, p. 45.

136 Ibid., p. 480.

137 Ibid., p. 284.

138 Ibid., p. 329.

139 Ibid., p 377,385.

140 ‘Monsieur Nicolas’, t. IX, p. 45.

141 ‘L’Annee des dames nationales’, Novembre. Paris, 1794, p. 3510—3522.

142 Это отрицательное отношение к христианской религии и духовенству Ретиф сохранил до конца своих дней. В 1798 г. в рецензии на книгу Сен-Ламбера ‘Всеобщий катехизис’ он писал: ‘Католическое христианство менее всего подходит как основа морали. Эта религия имеет тот большой недостаток, не говоря о других, что спустя 1800 лет она превратилась в диаметрально противоположное тому, чем была в момент своего установления… Любовь к богатству и сами богатства заменили рекомендованную бедность, деспотизм, неравенство, суверенитет заменили основополагающее равенство’ (‘Le Bien Informe’, No 436. 7 Frimaire, An VII, p. 3).

143 ‘Les Nuits de Paris’, t. XVI, p. 447—448

144 Ibid, p. 360.

145 Ibid, p. 424.

146 ‘Avis aux confederes des LXXXIII departements. Sur les avanlages et les dangers du sejour a Paris’ (Нац. библ. Lb 39 9104).

147 Нац. библ., Отдел рукописей. N. a. f. 22772, л. 31.

148 Ibid., p. 42.

149 ‘Les Nuits de Paris’, t. XVI, p. 460—461. r:1 ‘Le Drame de la vie’, Cinquieme partie. p. 1335.

151 ‘Les Nuits de Paris’, t. XVI, p. 490—491.

152 Один из биографов Ретифа, заинтересовавшисьэтим сообщением, запросил но этому поводу департаментский архив Эндра и получил ответ от местного архивариуса с извещением, что в архиве нет никакого упоминания о Ретифе и связи с выборами в Конвент (A. Tabarant. Le vrai visage do Restif de la Bretonne. Paris, 1936, p. 398).

153 ‘Les Nuits do Paris’, t. XVI, p. 491.

154 ‘L’Annee dcs dames nationals’, Juillet. Paris, 1794 (Приложение, без нумерации страниц).

155 ‘Monsieur Nicolas’, t. XI, p. 115.

156 ‘Monsieur Nicolas, ou Ie Coeur-humain devoile’. Quatorzieme-Dixseptieme partie. Quinzieme-Dixhuitieme partie. Imprime a la maison et se trouve a Paris, MDCCXCVII (далее ссылки на части и страницы даются в тексте).

157 P. L. Jacob. Bibliographic et iconographie de tous les ouvrages de Restif de la Bretonne, p. 401—403.

158 Национальная библиотека приобрела недавно экземпляр автобиографии Ретифа, где в конце последнего тома имеется приложение под названием ‘Мое завещание’, помеченное 6 вандемьера VI года. т. е. 26сентября 1797 г. В нем Ретиф писал: ‘Я страстно любил революцию… но я ненавижу гнусных террористов, однако гораздо меньше террористов Конвента, чем теперешних подлых убийц, представителей гнусного аристократизма… Сторонники знаменитого Комитета общественного спасения не были анархистами, как их любят называть реакционеры…, а настоящими анархистами являются ати негодяи ‘порядочные люди’… Вот кто являются общественными врагами’ (‘Monsieur Nicolas ou la Coeur-humain devoues. Tome Huitieme. Seizieme-Dixneuvieme partie. MDCCXCVII, p. 4. 841— 4843.—Нац. библ., Bes. Y2 2369 (8)).

159 Каждой из этих ‘аморальностей’ автор посвящает даже особый очерк.

160 ‘Philosophic de Monsieur Nicolas. Par I’auteur du Coeur-humain devoile’. A Paris. De l’Imprimerie du Cercle Social. 1796. L’an V de la Republique FranГaise, t. Ill, p. 264—265.

161 Ibid., t. Ill, p. 212.

162 Ibid., t. III. p. 214—215.

163 lbid, t. ll, p. 97—99.

164 ‘Monsieur Nicolas’, XIV, 3969.

165 ‘Monsieur Nicolas’, XV, 4370.

166 Нац. архив, В II, 61, No 44. Имеются и две более краткие выписки из тех же протоколов, также подписанные Делавинем.

167 Лакруа в своей библиографии произведений Ретифа прямо заявляет, что Ретиф стал приверженцем Бабефа, читая его газету ‘Трибун народа’ (P. Jacob. Op. cit, р. 296). Он, однако, ничем не подкрепляет свое утверждение.

168 ‘Mes inscripcions’, p. 81, 123, 305, 309 и др.

169 См. запись от 9 февраля 1792 г. (Нац. библ., Отдел рукописей. N. a. Т22112, л. 38 об. и др.).

170 ‘Les Antiquites d’Herculanum’, t. VII. Paris, 1780, p. 96 (прим.).

171 M. Dommanget. Op. cit., p. 135.

172 ‘Lettres inedites de Restif de la Bretonne pour faire suite a la collection do ses oeuvres’. Nantes, 1883, p. 23, 29, 58.

173 ‘Philosophie de Monsieur Nicolas’, t. II, p. 96—97.

174 ‘Monsieur Nicolas’, XIV, 3960, 3974, XV, 4386.

175 ‘Les Posthumes. Lettres recues apres la mort du Mari par sa Femme, qui Ie croit a Florences. Par feu Cazotte. Imprime a Paris a la maison. 1802, t. Ill, p. 302—307, 315 sqq.

176 Ibid, t. II, p. 353, 355.

177 CM. Pierre Louve. Un roman inedit de Reslif. — ‘Revue des livres anciens’, t. I, fasc. 1, 1913, p. 87-94.

178 В опубликованном недавно одним парижским антикварным магазином ката тоге произведении Ретифа значится его письмо от 22 вандемьера IX года, адресованное некоему ‘гражданину и другу’, в котором содержится изложение этого произведения (‘Retif etson oeuvre’. Paris (2®) Rousseau—Girard. Libraire-expert, 7 Rue de la Bourse, p. 38—40). Мы не знаем, приобретено ли кем-либо это письмо, оцененное в 8500 новых франков.

179 ‘Mais Ie Communisme les retenait dans l’egalite’.— ‘Les Posthumeo’, t. IV, p. 314.

180 ‘Monsieur Nicolas’, XV, 4346.

181 Ibid., 4326—4327.

182 Интересно, кстати, отметить, чго предусматриваемая Ретифом система выборных начальников работ, стоящих во главе каждой профессии, полностью совпадает с проектами бабувистов. В проекте ‘экономического декрета’ мы читаем: ‘Граждане каждой общины делятся на классы. Существует столько классов, сколько полезных промыслов… У каждого класса имеются должностные лица, назначаемые лицами, которые этот класс составляют. Эти должностные лица руководят работами, следят за тем, чтобы они были равномерно распределены…’ (Ф. Буонарроти. Заговор во имя равенства, именуемый заговором Бабефа, т. II. М.—П., 1949, стр. 310—311). http://vive-liberta.narod.ru/doc/buon1.pdf.

183 К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинение, т. 19, стр 193.

184 См., например: Ch. Fourier. Oeuvres completes, t. Ill, p. 181 и др.

Иоаннисян Абгар Рубенович

Коммунистический идеал Ретифа де ля Бретона

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

IX

X

XI

Примечания.

Читайте также: