ПУШКИНСКІЙ СБОРНИКЪ
(въ память столтія дня рожденія поэта)
С.-ПЕТЕРБУРГЪ
ТИПОГРАФІЯ А. С. СУВОРИНА. ЭРТЕЛЕВЪ ПЕР., Д. 13
1899
Н. А. Лейкинъ.
Н. А. Лейкинъ.
КОМИССІЯ.
КОМИССІЯ.
Комиссия, Лейкин Николай Александрович, Год: 1899
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Пожилая краснолицая баба торговка-кружевница въ длинныхъ серьгахъ и въ ковровомъ платк, зашпиленномъ подъ горло, выпила рюмку какой-то темной настойки, закусила маринованнымъ блымъ грибомъ и стала тасовать карты.
— Погадать еще-то? Или ужъ больше не надо? спросила она рыхлую, широколицую женщину въ срой фланелевой блуз и съ широкимъ проборомъ въ сдыхъ волосахъ.
— Да, пожалуй, погадай… Только ужъ теперь на мою замужнюю дочь.
— На которую? У васъ ихъ дв.
— На Елену. Мужъ у ней какъ будто баловаться началъ. Выбрали его въ гласные въ Думу, такъ онъ по вечерамъ пересталъ дома сидть. То говоритъ — въ засданіе ду, то говоритъ — въ комиссію, а ей черезъ это сомнніе… Плачетъ…
— Въ комиссію? Я про комиссію, милая моя Варвара Герасимовна, знаю, подмитура краснолицая баба.— Есть у меня одна знакомая генеральша. Тоже она у меня русскія кружева покупаетъ и тоже я ей гадаю, когда приду къ ней. Не вритъ она этому гаданью, а какъ приду къ ней — сейчасъ попроситъ: ‘а ну-ка, погадай…’
— Да вдь и я не врю… Конечно, это пустяки… А все-таки…
— Врь, не врь, а если сбывается, и карты говорятъ правду, такъ чего-жъ вамъ!.. Такъ вотъ и у генеральши этой завелась комиссія… Тоже генералъ ейный, какъ отобдаетъ — и не сидится ему дома, словно гвозди какіе въ стульяхъ понатыканы. Прежде отдыхалъ посл обда, а тутъ и отдыхать пересталъ. ‘Я, говоритъ, въ комиссію…’ Ну, и удетъ. Удетъ, а потомъ ужъ поздно вечеромъ домой… ночью… часу въ первомъ…
— Вотъ, вотъ… И у старшей-то дочери то же самое… подхватила пожилая женщина. Вдь повстки показываетъ… Мужъ-то то-есть… ‘Вотъ, говоритъ, приглашаютъ явиться…’
— Про генерала я не знаю, показывалъ ли онъ своей генеральш какія нибудь повстки. Про это мн неизвстно. Но комиссія-то эта потомъ оказалась ихъ же собственная нянька изъ нмецкихъ мамзелей…
— Да что ты, Настасья Мироновна! Ты меня пугаешь! вздрогнула пожилая женщина и схватилась за сердце.
— Врно, врно, хозяюшка, подтвердила баба.— У васъ, можетъ статься, что нибудь и другое съ вашей дочкой, а тутъ прямо ихняя же собственная мамзель изъ нмокъ. Генеральша ей отказала за пронзительность глазъ, которые она на генерала запускала, а генералъ взялъ да и нанялъ ей квартирку въ сосдней улиц. Квартирку, прислугу и все эдакое…
Хозяйка морщила безбровое лицо, крутила головой и говорила:
— Охъ, ужъ не рада я, что и сказала!
— Да позвольте, позвольте, матушка Варвара Герасимовна… Можетъ быть, у вашей-то дочки что нибудь и не то. Да вотъ, сейчасъ карты врно скажутъ. Брюнетъ онъ или блондинъ, зять-то? На какого мн короля гадать-то?
— Ахъ, оставь пожалуста… Лучше ужъ и не гадать.
— Да отчего же? По крайности всякую штуку узнаете. Можетъ статься, говорю, что и ничего нтъ.
— А вдругъ карты скажутъ, что есть? Что я тогда? Вдь я тогда мученица… Какъ мн дочери-то про это сказать? Она вдь вн себя будетъ, упадетъ въ обморокъ и ножками задрыгаетъ. Я знаю ее. Нтъ, ужъ лучше оставь. Чего тутъ!
— Въ неизвстности тогда будете. А если вамъ карты скажутъ, что есть что нибудь, и вы будете въ извстности, то можете супругу вашему доложить. Онъ мужчина властный, вразумительный, подетъ, разыщетъ эту комиссію и можетъ какой нибудь подходъ подъ нее сдлать.
— Впрочемъ, нтъ, нтъ… У зятя этого не можетъ быть. Зачмъ ему на сторон заводить, если у него дома жена молодая и красивая.
— Ахъ, милая! Ахъ, Варвара Герасимовна! Мужчины на этотъ счетъ народъ совсмъ несообразный. Своя хороша, а чужая и хуже, да лучше нравится.
— Не звони языкомъ, не звони. Генерала твоего нельзя ставить вровень. Вдь у генерала твоего, поди, жена старуха.
— Да ужъ не изъ молоденькихъ. А главное, у ней ликъ какой-то рыбій.
— Ну, вотъ видишь. Съ рыбьимъ ликомъ. Да и характерецъ, можетъ статься…
— Дама властная, что говорить… Поточить муженька любитъ. Тутъ какъ-то вышелъ онъ во фрак, со звздой, на ше тоже крестъ, а она у меня кружева покупаетъ…
— Такъ какая же разница! А моя Леленька ангелъ… Только ласкается да цлуетъ… ‘Мишенька, Мишенька…’ Нтъ, на счетъ того, что у него мамзель на сторон, мы и не думаемъ, а есть у насъ такое сомнніе, что не закатывается ли онъ вмсто думской-то комиссіи куда нибудь съ пріятелями покутить. Дочь разсказываетъ, что два раза было уже такъ, что похалъ въ думское засданіе, а вернулся во второмъ часу и были у него глаза красные и виномъ отъ него пахло.
— Такъ чего-жъ вамъ еще, милушка! воскликнула торговка.— Разв въ Дум виномъ поятъ!
— Позволь, позволь… остановила ее хозяйка.— Онъ говоритъ, что посл засданія зашли будто бы въ ресторанъ закусить и чаю напиться…
— Мужчины наскажут. Ну, такъ раскладывать карты?
— Да, разложи. Только врить не буду. Ну, что такое карты? Ну, какъ он могутъ что-нибудь знать! Глупость и ничего больше.
— Брюнетъ онъ?
— Брюнетъ. Только вдь я все равно не поврю.
— Такъ надо на трефоваго короля раскладывать.
— На кого хочешь раскладывай, а я все равно буду знать, что это пустяки.
— Вора же, однако, нашли, когда у васъ дв серебряныя ложки пропали и карты вамъ на блондина указали, проговорила торговка и стала раскладывать карты.— Вотъ вамъ… Сразу трактиръ вышелъ… указала она на пиковаго туза.
— Врешь… Пиковый тузъ — казенный домъ, стало быть — Дума… отвчала хозяйка.
— Да не при пиковой восьмерк онъ, казенный-то домъ, а безъ нея. А тутъ вотъ — пиковая восьмерка. Эта карта хмельная, прямо хмельная. Девятка пиковая тоже угощеніе. Вотъ и она вышла тутъ какъ тутъ.
— Да про трактиръ-то зять самъ сознался. Онъ и не скрываетъ. А что бы у него могла быть на сторон какая нибудь мамзель, то я этому никогда не поврю. Восьмой годъ живутъ они душа въ душу, всегда неразлучно вмст… И если бы его не дернула нелегкая пойти въ гласные…
— Да вотъ она… указала торговка.
— Гд?
Хозяйка вздрогнула.
— Да вотъ, вотъ бубновая-то дама…
— Да что ты врешь, дура, это Лелечка, отвчала хозяйка упавшимъ голосомъ и даже измнилась въ лиц.
— Можетъ быть она и Лелечка, карты по именамъ не называютъ, а только не ваша дочка, не Елена Егоровна, потому та должна быть крестовой масти.
— Сбей карты, сбей… Не хочу я ни смотрть, ни слушать.
Хозяйка встала изъ-за стола и пересла на другое мсто.
— Да ужъ дайте до конца-то догадать. Можетъ быть, эта бубновая дама ему на сердце и не ляжетъ.
— Ляжетъ или не ляжетъ, а я ничего не хочу знать. Довольно.
Хозяйка сердилась. Торговка отбирала карты.
— Да вдь хуже въ сомнніи-то оставаться, старалась объяснить торговка. Не упадетъ на сердце королю, такъ значитъ эта бубновая дама зря здсь замоталась.
У наружныхъ дверей раздался электрическій звонокъ. Торговка испуганно взглянула на хозяйку и спросила:
— Не самъ ли? Не Егоръ ли Данилычъ? Не уйти ли мн? Не любитъ онъ меня.
— Не самъ. Сиди. Это кто нибудь другой, отвчала хозяйка.
— А вы почемъ знаете?
— По звонку знаю. Онъ три раза звонится и въ оба звонка. Въ электрическій три и въ простой тоже три. Онъ любитъ, чтобы вс сбгались двери отворять. И пожалуста ты мн не называй его больше Егоромъ Данилычемъ. Не Егоръ онъ, а Георгій.
— Вотъ теб здравствуй! Давно ли? Все былъ Егоръ, а теперь Георгій сталъ? воскликнула торговка.
— Не кричи такъ, не кричи! Очень ужъ много на себя берешь, осадила ее хозяйка.
— Да я что же… Я ничего… А только всегда онъ былъ Егоромъ Данилычемъ… Такъ мы его и по деревн знали, когда вы прізжали къ намъ на побывку… Вдь я такая же вологодская, какъ и вы…
— Раньше его звали Егоромъ Данилычемъ, а теперь ему разъяснили, что святого Егора нтъ, а что есть святой Георгій… Да… Вотъ онъ и сталъ зваться Георгіемъ Данилычемъ. Такія и карточки себ заказалъ. Егоръ — это по простонародному… по безграмотному… А теперь ему нельзя такъ зваться, осудятъ. Онъ коммерціи совтника получилъ, старалась разъяснять торговк хозяйка.
— Коммерціи совтника? протянула торговка.— Это что же такое будетъ?
— А Егоръ Данилычъ говоритъ… Тьфу, и я-то путаюсь… А Георгій Данилычъ говоритъ, что только два шага до генерала — вотъ что это будетъ, подмигнула хозяйка.
— Батюшки! Да неужто это правда? Стало быть, до васъ теперь и рукой не достанешь! всплеснула руками торговка. ну, ужъ тамъ какъ хочешь разбирай, а передъ новымъ годомъ онъ получилъ коммерціи совтника и теперь онъ коммерціи совтникъ. Изъ-за этого-то мы и дв комнаты къ квартир прибавили, потому что, ему пріемная понадобилась. Теперь у него контора конторой, а потомъ пріемная… Изъ-за этого и лакея взяли съ такими баками, надъ которыми ты смешься, разсказывала хозяйка.— Да… Во-первыхъ, двумъ горничнымъ двушкамъ съ такой большой квартирой не справиться, а во-вторыхъ, коммерціи совтнику нельзя быть безъ лакея… Ему докладъ нуженъ. Георгій Даниловичъ требуетъ, чтобы, какъ только кто позвонился въ передней — сейчасъ бы докладъ былъ ему или мн, а безъ доклада никого не впускать.
Торговка посмотрла на хозяйку и спросила:
— А что-жъ теперь-то лакей не докладываетъ? Вдь вотъ сейчасъ звонокъ былъ.
— А то, что меня этотъ лакей не боится. Георгія Данилыча лакей боится, а меня не боится. Надо будетъ пожаловаться, чтобы онъ ему нагоняй далъ. Приказано ему, чтобы письма и карточки непремнно на серебряномъ поднос подавалъ, а онъ ему на серебряномъ поднос подаетъ, а мн иногда въ рукахъ несетъ. Ливрею ему синію сшили. И вотъ нынче мы съ младшей дочерью въ оперу здили, такъ онъ въ ливре на козлахъ кареты съ нами здилъ.
— Слышала я, слышала отъ Анны Мироновны Баклушиной. Видла она васъ въ театр, сказала торговка и спросила.— Такъ можетъ быть вы, матушка Варвара Герасимовна, скоро и ваше превосходительство будете?
Хозяйка замялась.
— Ну, это какъ сказать… По мундиру-то онъ и сейчасъ полугенералъ, отвчала она.— Въ дтскихъ пріютахъ онъ… Отъ дтскихъ пріютовъ у него мундиръ.
Въ сосдней со столовой комнат раздались по паркету шаги и въ дверяхъ показалась нарядная молодая женщина въ бобровой шапочк — замужняя дочь хозяйки Варвары Герасимовны.
— Леленька! Милушка! Какъ ты подкралась, голубушка! воскликнула Варвара Герасимовна, бросаясь къ дочери и цлуя ее.— Такъ вотъ кто звонился-то, а лакей не доложилъ.
— Да онъ мн сказалъ, что вы спите, я и зашла въ классную комнату къ Нади. Послушала, какъ учительница зубритъ ей англійскій языкъ… разсказывала дочь.
— Я сплю? Боже мой! Да откуда онъ это взялъ? Не онъ ли намъ подавалъ часъ тому назадъ вотъ эти грибы, этотъ сыръ и всю закуску! возмущалась Варвара Герасимовна.— Ну, лакей!
— Онъ, мамаша, пьянъ, и отъ него водкой пахнетъ.
— Еще того лучше! А нанимаясь, говорилъ, что только у графовъ и служилъ и пьетъ только пиво.
Торговка стояла у стола и кланялась, говоря:
— Здравствуйте, красавица моя, Елена Егоровна. Все ли вы въ добромъ здоровьи, ангелка? Да что! И спрашивать не стоитъ. Цвтете, какъ маковъ цвтъ. Вотъ щечки-то какія аленькія!
— Здравствуй… сухо сказала Елена Егоровна, и кивнула ей.
— Или не узнаете, голубка моя? Давно вдь я васъ не видала.
— Нтъ, узнала.
Дочь присла къ столу. Торговка продолжала:
— А мы сейчасъ только объ васъ съ вашей маменькой разговаривали… И былъ у насъ про васъ обширный разговоръ.
— Ну, что тутъ… махнула ей рукой, съ видомъ неудовольствія, молодая женщина и прибавила:— не понимаю я только, теб-то что до меня?
— Ахъ, Боже мой! Да вдь выросли вы вс на моихъ глазахъ. Сколько лтъ я къ маменьк-то вашей хожу! Покажите-ка юбочку-то исподнюю… Кружевца-то вдь мои на ней…
— Брось… Съ какой это стати я теб буду юбку показывать! отвернулась отъ торговки Елена Егоровна и спросила мать: — Зачмъ это вы Надю англійскимъ-то языкомъ мучаете?
— Папашенька твой говоритъ, что надо. Кто-то изъ генераловъ сказалъ ему, что теперь по-англійски въ мод… Ну, онъ и говоритъ: пускай хоть немного поучится. Генералъ ему и учительницу прислалъ. Настоящая англичанка. Зубы-то видла какіе у ней! Настоящіе англійскіе. Въ гимназіи-то вдь по-англійски не учатъ, ну, онъ и прислалъ, разсказывала мать.
— Отчего же мн съ сестрой Лизой довольно было французскаго и нмецкаго языка, а Над еще англійскій понадобился!
— Да не знаю ужъ, право. Такъ папенька хочетъ. Тогда моды не было, а теперь мода явилась.
— Глупости. Что это у васъ? Карты? Опять гадали?
Мать нсколько смутилась.
— Да длать-то нечего, такъ вотъ и побаловались немножко… отвчала она.
— Какое невжество! разв можно картамъ врить? А еще считаетесь полированными!
Елена Егоровна сдлала гримасу.
— Въ чемъ же тутъ невжество, милушка? вмшалась въ разговоръ торговка. Никакого тутъ невжества нтъ.
— Срое невжество.
— Напрасно. Какія есть у меня полированныя аристократки изъ генеральшъ, да гадаютъ же. Да еще какъ гадаютъ-то! Недавно еще у меня одна настоящая графиня на сына гадала.
— Оставь… Не люблю я слушать.
Торговка, между тмъ, улыбнулась и прибавила:
— Даже и насчетъ васъ, голубка моя, начали гадать, да не окончили еще… Вотъ он, карты-то… разложить ихъ теперь по кучкамъ надо.
Варвара Герасимовна длала торговк знаки, чтобы та молчала насчетъ гаданья, но было уже сказано.
Елена Егоровна поморщилась и спросила торговку:
— Кто же это теб позволилъ обо мн гадать?
— Да маменька ваша просила.
— И не думала, и не воображала! испуганно пробормотала мать.— Она сама навязалась. А я даже и не врю… Я ей сколько разъ говорила, что не врю…
— Врь не врь, а карты-то, можетъ, быть, правду сказали… вставила свое слово торговка.
— Объ чемъ же вы это на меня гадали? допытывалась дочь.
— Да не объ васъ, душечка… А объ разныхъ тутъ вашихъ обстоятельствахъ…
— Объ моихъ обстоятельствахъ?
— Прямо будемъ говорить: объ супруг вашемъ, ангелка Елена Егоровна… Такъ какъ онъ теперича въ Дум и разныя тамъ комиссіи, и все эдакое… брякнула торговка, хотя Варвара Герасимовна и продолжала ей длать знаки, чтобъ она молчала.
— Про комиссіи? воскликнула дочь.— Ну, маменька, съ дыркой же у васъ языкъ!
— Да я что же? Я ничего… Я только чуть-чуть… въ разговор… растерянно говорила мать.— А она сейчасъ, давайте, говоритъ, загадаемъ на трефоваго короля… Я ей говорю, что я не врю, не врю ничему этому… А она ужъ вынула трефоваго короля и давай вокругъ него крестомъ карты раскладывать.
— Странно… Съ вами о семейныхъ длахъ разговариваешь, какъ съ матерью, по секрету, а вы постороннимъ бабамъ разглашаете, пробормотала дочь, надулась и отвернулась.
— Здравствуйте! Я посторонняя баба! Какая же я посторонняя баба, голубушка Елена Егоровна, если я двадцать лтъ въ домъ къ вашей маменьк хожу! Ахъ, напрасно, напрасно, такъ говорите… съ обидой въ голос сказала торговка, тасуя карты.
Елена Егоровна молчала. Молчала и мать. Торговка продолжала:
— Я къ вамъ всей душой… И весь вашъ домъ, и всю вашу родню, можетъ быть, также люблю, какъ вы сами любите, а про меня вдругъ такія слова… Ай-ай-ай… Когда тузъ-то пикъ съ винновой семеркой и эта самая дама около короля показались, то мн, можетъ быть больне, чмъ вамъ было, Варвара Герасимовна, благодтельница моя.
Елена Егоровна, грызя носовой платокъ отъ досады, быстро обернулась къ торговк и спросила:
— Какой такой тузъ пикъ! Какая такая дама? Что ты городишь!
— Тузъ пикъ — ресторанъ.
— Врешь, врешь. Дума. Тузъ пикъ — казенное мсто, Дума, перебила ее Елена Герасимовна.
— Да не при пиковой восьмерк, не при винновой масти. А дама — бубновая дама была. А какая это такая бубновая дама при немъ — карты не говорятъ.
Елена Егоровна взглянула на торговку вся блдная, и проговорила:
— Ты врешь! Все врешь! Ты язва!
— Это я-то? удивилась торговка и, поклонившись, прибавила:— Благодарю покорно. А только, голубушка, позвольте эти куплеты къ картамъ отнести, а не ко мн, потому, не я это сказала, а карты. Да вотъ он, карты-то… Я не мшала ихъ. Можетъ быть, теперь, когда ихъ разложить по кучкамъ, то ни дама, ни винновый тузъ на сердце королю и не лягутъ. Стоитъ только разложить.
Елена Егоровна сидла и слезливо моргала глазами. Мать замтила это, подсла къ дочери, и стала ее утшать, говоря:
— Не врь, Леленька, не врь… Карты все врутъ. Да если поврить имъ, то что же вышло? Гадали мы на комиссію… въ какую такую комиссію твой мужъ ходитъ по вечерамъ — и вышелъ тузъ пикъ, Дума. Не врь голубка… Я сама не врю…
— Да что вы меня уговариваете! Разв я врю? Могу ли я врить гаданью, если я женщина образованная! Я не врю… Мн даже современность не позволяетъ… отвчала дочь.— А мн просто обидно, что, вотъ вы, не спросясь меня и съ посторонней женщиной…
Дочь не договорила отъ волненія, и приложила носовой платокъ къ мокрымъ глазамъ.
— А ты, Настасья Мироновна, ступай домой… Довольно теб тутъ… Съ тобой я разсчиталась, угостила тебя — ну, и иди домой… обратилась Варвара Герасимовна къ торговк.
Та положила на столъ карты и засуетилась.
— И то пора! Прощайте, мои родныя… сказала она.— Извините, что я такъ… Прощайте… За угощеніе ваше благодарю васъ покорно, матушка Варвара Герасимовна.
Она уже хотла уходить, но Елена Егоровна обратилась къ ней и произнесла:
— Останься тутъ… Потомъ пойдешь. Ужъ если начала гадать, ввела въ сомнніе, то должна и докончить. Раскладывай карты… Какъ тамъ нужно, такъ и раскладывай…
— Брось, Леленька… Зачмъ? уговаривала ее мать, а сама была рада, что гаданье будетъ приведено къ концу.— Сама не вришь, а просишь докончить.
— Не врю, но пусть гадаетъ, если ужъ начала… стояла на своемъ дочь.— Хоть на смхъ, пусть гадаетъ.
Торговка присла къ столу и начала раскладывать карты на кучки, приговаривая:
— Дому, дам, королю, что сбудется, непремнно…
Варвара Герасимовна и дочь внимательно слдили за движеніемъ ея рукъ. Въ каждую изъ пяти кучекъ положено было по три карты. Торговка клала ихъ крапомъ вверхъ, когда же начала открывать ихъ и дошла до кучки ‘королю’, въ кучк этой оказались и тузъ пикъ и дама бубенъ. Торговка ткнула пальцемъ въ даму бубенъ, и тихо проговорила:
— Вотъ она, думская-то комиссія… А только ужъ это не я, а карты… Вы меня, голубушки, не вините…
Елена Егоровна была блдна, какъ ея носовой платокъ. Она тотчасъ же сбила карты, схватилась за сердце, а потомъ зарыдала. Мать и сама плача, суетилась около нея, и испуганно говорила:
— Леленька… Душечка… Ангелъ мой… Да неужто ты вришь? Плюнь… Не врь… Вдь это карты… Карты врутъ… Брось, милая, плакать…
А съ молодой женщиной сдлалась ужъ истерика. То рыдая, то смясь, она выкрикивала.
— Охъ! Охъ! Я знала! Я чувствовала! Я понимала, какая это комиссія!
Въ прихожей раздались сразу три пронзительные звонка: протяжно звонилъ звонокъ электрическій, раздавался духовой свистокъ и нсколько разъ дребезжалъ обыкновенный колокольчикъ.
— Батюшки! Хозяинъ! Самъ Егоръ Данилычъ пріхалъ! Бжать мн отъ грха! воскликнула торговка и опрометью выбжала изъ столовой.