Комические драматурги времен реставрации, Маколей Томас Бабингтон, Год: 1840

Критика
Время на прочтение: 50 минут(ы)
Скачать в PDF
Маколей. Полное собраніе сочиненій.
Томъ IV. Критическіе и историческіе опыты
Изданіе Николая Тиблена.
Санктпетербургъ. 1862

КОМИЧЕСКІЕ ДРАМАТУРГИ ВРЕМЕНЪ РЕСТАВРАЦІИ.

(Январь, 1841.)

‘The Dramatic Works of Wycherley, Congreve, Vanbrugh and Farquhar, with Biographical and Critical Notices’, By Leigh Hunt. 8-vo. London: 1840.

‘Драматическія сочиненія Вичирли, Конгрива, Ванбру и Фарквара, съ біографическими и критическими замчаніями.’ Соч. Лей-Гонта. 8-vo. Лондонъ: 1840.

Мы очень расположены къ м-ру Лей-Гонту. Правда, мы судамъ о немъ только по событіямъ общеизвстнымъ, по собственнымъ его сочиненіямъ и твореніямъ другихъ писателей, которые, вообще, относились къ нему весьма злобно. Но или мы сильно ошибаемся, или онъ человкъ весьма искусный, весьма честный и весьма добродушный. Мы ясно видимъ, и въ его сочиненіяхъ, и въ его поведеніи, вмст со многими достоинствами, и многіе недостатки. Но мы, дйствительно, думаемъ что едвали найдется теперь человкъ, достоинства котораго были бы признаваемы столь же неохотно, а недостатки столь же жестоко искуплены. {Лей-Гонтъ, свободнымъ обсужденіемъ политическихъ и церковныхъ длъ и дятелей, навлекъ на себя преслдованіе и, за пасквиль на принца-регента, впослдствіи короля Георга IV, былъ приговоренъ въ 2-лтнему тюремному заключенію.}
Въ нкоторыхъ отношеніяхъ, м-ръ Лей-Гонтъ чрезвычайно способенъ къ труду, имъ предпринятому. Слогъ его, не взирая на манерность — отчасти даже вслдствіе этой манерности — вполн соотвтствуетъ легкому, болтливому, отрывочному Ana {Апа — въ соединеніи съ именемъ собственнымъ служитъ часто заглавіемъ сборниковъ историческихъ свдній, анекдотовъ и проч., напр. ‘Васопіана’.}, полу-критическому, полу-біографическому. Мы не всегда соглашаемся съ литературными сужденіями Лей-Гонта, но мы находимъ въ немъ то, что весьма рдко въ наше время: способность врно оцнивать хорошія произведенія, совершенно разнородныя, и сердечно наслаждаться ими. Онъ можетъ боготворить Шекспира и Спензера, не отказывая въ поэтическомъ геніи автору ‘Alexander’s Feast‘ или въ тонкой наблюдательности, богатой фантазіи и истинномъ юмор тому, кто создалъ ‘Will Honeycomb’ и ‘Sir Roger de Cocerley‘. Онъ съ особеннымъ вниманіемъ изучилъ исторію англійской драмы, отъ вка Елисаветы до нашего времени, и пріобрлъ полное право на почтительное вниманіе къ его мнніямъ по этому предмету.
Пьесы, которыя онъ какъ-бы рекомендуетъ намъ, таковы, что, за малыми исключеніями, по мннію нкоторыхъ весьма почтенныхъ людей, ихъ не слдовало бы перепечатывать. Съ этимъ мнніемъ мы ршительно не можемъ согласиться. Мы не можемъ желать, чтобы какое-либо твореніе или родъ твореній, которыя имли большое вліяніе на умъ человческій и разъясняютъ характеръ важной эпохи въ словесности, политик и нравственности, исчезли съ лица земли. Если мы заблуждаемся въ этомъ дл, то заблуждаемся заодно съ самыми серьезными людьми и классами людей въ королевств, особенно съ англійскою церковью и высшими учебными заведеніями, съ нею соединенными. Все образованіе нашихъ соотечественниковъ руководится началомъ, что ни одна книга, годная по превосходному слогу или по свту, бросаемому ею на исторію, государственныя учрежденія и обычаи народовъ, не должна быть возбраняема учащемуся по причин ея безнравственности. Аинскія комедіи, въ которыхъ едвали найдется сотня строкъ сряду безъ какого-либо мста, котораго постыдился бы и Рочестеръ, были перепечатываемы и въ Питтовой, и Кларендоновой типографіяхъ, подъ руководствомъ университетскихъ синдиковъ и делегатовъ, и снабжены замчаніями комментаторовъ — преподобныхъ, высокопреподобныхъ и преосвященныхъ. Ежегодно, наиболе отличившіеся молодые люди въ королевств экзаменуются епископами и профессорами богословія въ произведеніяхъ, каковы Аристофанова ‘Лизистрата’ или 6-ая сатира Ювенала. Конечно, нсколько забавна мысль о конклав достопочтенныхъ отцовъ церкви, хвалящихъ и награждающихъ юношу за близкое знакомство съ сочиненіями, въ сравненіи съ которыми скроменъ самый вольный разсказъ Прайора. Но мы, со своей стороны, не сомнваемся, что великія общества, управляющія воспитаніемъ англійскаго джентри, судятъ объ этомъ предмет разумно. Обширное знакомство съ древней литературой, безспорно, расширяетъ и обогащаетъ умъ. Безспорно, что человкъ, умъ котораго такимъ образомъ расширенъ и обогащенъ, можетъ быть гораздо полезне государству и церкви, нежели человкъ, не знакомый или мало знакомый съ классиками. Съ другой стороны, мы находимъ невроятнымъ, чтобы въ мір, столь полномъ искушеній, джентльменъ, жизнь котораго была бы добродтельна, еслибъ онъ не прочелъ Аристофана и Ювенала, сталъ посл того порочнымъ. Человкъ, который, подвергаясь всмъ вліяніямъ современнаго общества, страшится дйствія немногихъ греческихъ или латинскихъ стихотвореній, весьма похожъ, по нашему мннію, на того преступника, который просилъ шерифовъ приказать везти его отъ воротъ Ньюгета до вислицы подъ зонтикомъ, потому что утро было дождливое, а онъ былъ склоненъ къ простуд.
Міру нужна добродтель здравая, а не болзненная, добродтель, которая въ состояніи подвергнуться случайностямъ, неразлучнымъ со всякой жизненной дятельностью, а не та добродтель, которая прячется отъ общественнаго воздуха, изъ опасенія заразы, и избгаетъ общественной пищи, какъ слишкомъ возбуждающей. Было бы, въ самомъ дл, нелпо стараться удержать людей отъ пріобртенія познаній, которыя длаютъ ихъ способными къ дятельности, почетной для нихъ и полезной для отечества,— съ цлью сохранять непорочность, которой сохранять невозможно, непорочность, для уничтоженія которой достаточно прогулки отъ Вестминстера до Темпла.
Но мы были бы виновны въ крайней непослдовательности, еслибы, находя благоразумнымъ предлагать нашей молодежи изученіе писателей въ род еокрита и Катулла, вздумали поднять вопль противъ новаго изданія ‘The Country‘ или ‘The Way of the World’. Безнравственныхъ англійскихъ писателей XVII столтія, конечно, можно извинить гораздо мене, чмъ писателей Греція и Рима. Но самыя безнравственныя англійскія сочиненія XVII вка приличны въ сравненіи со многимъ, завшаннымъ намъ Греціею и Римомъ. Платонъ, мы не сомнваемся, былъ, какъ человкъ, гораздо лучше сэра Джорджа Этереджа. Но Платонъ писалъ вещи, отъ которыхъ сэръ Джорджъ Этереджъ содрогнулся-бы. Бокгорстъ и Седли, даже въ тхъ дикихъ оргіяхъ въ гостинниц ‘Птуха’ въ Bow Street, за которыя чернь кидала въ нихъ грязью, а судъ королевской скамьи присудилъ ихъ къ денежной пен, никогда не дерзнули-бы говорить такъ, какъ говорили Сократъ и Федръ въ прекрасный лтній день, подъ платановымъ деревомъ, между тмъ какъ у ногъ ихъ журчалъ ручей, а надъ головой стрекотали цикады. Если, какъ мы думаемъ, желательно, чтобы англійскій джентльменъ былъ хорошо знакомъ съ правленіемъ и нравами малыхъ государствъ, которыя далеки отъ насъ какъ по мсту, такъ и по времени, независимость которыхъ боле двухъ тысячъ лтъ тому назадъ уничтожена, языкомъ которыхъ перестали говорить за нсколько вковъ и о великолпіи которыхъ свидтельствуютъ лишь немногіе сломанные колонны и фризы,— то гораздо боле должно быть желательно, чтобы онъ былъ близко ознакомленъ съ исторіей умственнаго развитія въ собственномъ отечеств, съ причинами, сущностью и предлами тхъ переворотовъ во мнніяхъ и чувствахъ, которые, въ теченіе двухъ послднихъ столтій, поочередно то возвышали, то понижали уровень нашей народной нравственности. А такого рода познаніе весьма скудно черпается изъ парламентскихъ преній, изъ государственныхъ бумагъ и изъ сочиненій важныхъ историковъ. Оно и вовсе не пріобртается, или должно быть пріобртено чтеніемъ легкой литературы, бывшей въ мод въ различные періоды. Оттого мы нимало не намрены осуждать это изданіе, хотя, конечно, не можемъ рекомендовать лежащаго передъ нами красиваго тома, какъ приличный рождественскій подарокъ молодымъ дамамъ.
Мы сказали, что совершенно оправдываемъ это изданіе. Но мы никакъ не можемъ согласиться съ м-мъ Лей-Гонтомъ, который, повидимому, полагаетъ, будто мало или совсмъ нтъ основанія къ обвиненію въ безнравственности, столь часто взводимому на литературу Реставраціи. Мы не порицаемъ его за то, что онъ не произноситъ приговора съ безпощадною строгостью лорда Анджело, но, право, думаемъ, что столь гнусные и безстыдные преступники, каковы стоящіе нын у ршетки, по меньшей мр заслуживали бы легкаго Эскалова порицанія. М-ръ Лей-Гонтъ говоритъ о предмет ужъ черезчуръ легкимъ языкомъ Луціо, и, можетъ быть, его чрезмрная снисходительность располагаетъ насъ къ нсколько излишней строгости. {Анджело, Эскалъ и Луціо дйствующія лица Шекспировой комедіи ‘Мра за мру’.}
Однако трудно быть слишкомъ строгимъ. Эта часть нашей литературы, поистин, позоръ для нашего языка и народнаго характера. Она, правда, обличаетъ таланты и очень занимательна, но она въ сильнйшемъ смысл словъ ‘мірская, чувственная, бсовская’ литература. Неблагопристойность ея, хотя постоянно достойная осужденія, по законамъ какъ изящнаго вкуса, такъ и нравственности,— по нашему мннію, еще не столь сильно унижаетъ эту часть литературы, какъ ея въ высшей степени негуманное направленіе. Предъ нами Веліалъ, не тотъ, который вдохновлялъ Овидія и Арюста, ‘прелестный и человчный’, а съ желзнымъ взоромъ и жестокой улыбкой Мефистофеля. Насъ окружаетъ міръ, въ которомъ женщины подобны самымъ развратнымъ, безстыднымъ и безчувственнымъ мужчинамъ и въ которомъ мужчины слишкомъ скверны для какого-либо мста, кром Пандемоніума или острова Норфолька {Австралійская колонія для самыхъ закоренлыхъ преступниковъ.}. Мы окружены мдными лбами, сердцами, подобными исподнему жернову, и языками, оживленными адскимъ огнемъ.
Драйденъ защищалъ или извинялъ проступки собственные и современниковъ примромъ прежнихъ англійскихъ драматурговъ, и м-ръ Лей-Гонтъ, повидимому, вритъ въ силу такого оправданія. Мы совершенно расходимся во мнніи. Извиняемая вина состоитъ не въ одной грубости выраженія. Изреченія, бывшія приличными въ одномъ вк, становятся грубыми для послдующаго. Языкъ англійскаго перевода Пятикнижія иногда таковъ, что Аддисонъ не осмлился бы ему подражать, между тмъ, Аддисонъ — образецъ нравственной чистоты своего вка — употреблялъ много фразъ, нын недопускаемыхъ. Обозначается ли предметъ прямо своимъ именемъ существительнымъ или оборотомъ рчи — дло одной моды. Нравственности этотъ вопросъ нисколько не касается. Но нравственность глубоко заинтересована въ томъ, чтобы безнравственное не было представляемо воображенію людей молодыхъ и впечатлительныхъ въ постоянной связи съ привлекательнымъ. Всякій, кто замчалъ дйствіе закона сочетаній въ своемъ ум или въ ум другихъ, знаетъ, что все, представляемое воображенію постоянно въ связи съ привлекательнымъ, само становится привлекательнымъ. Есть, безъ сомннія, множество неблагопристойностей у Флетчера и Macсинджера и боле, чмъ желательно бы было, у Бенъ-Джонсона и Шекспира, сравнительно чистыхъ. Но въ ихъ пьесахъ невозможно выслдить никакого систематическаго покушенія сочетать порокъ со всмъ тмъ, что люди всего’ боле цнятъ и чего они всего боле желаютъ, а добродтель со всмъ смшнымъ и унизительнымъ. А такую систематическую попытку мы находимъ во всей драматической литератур поколнія, слдовавшаго за возвращеніемъ Карла II. Возьмемъ для примра того, о чемъ идетъ рчь, лишь одинъ предметъ, въ высшей степени важный для счастья человчества: супружескую врность. Мы теперь едва въ состояніи вспомнить хоть одну англійскую пьесу, писанную до междоусобной войны, въ которой бы характеръ соблазнителя замужней женщины былъ представленъ въ выгодномъ свт. Мы помнимъ много пьесъ, гд подобныхъ людей стыдятъ, обличаютъ, осмиваютъ и оскорбляютъ торжествующіе мужья. Такова судьба Фальстафа, со всмъ его остроуміемъ и знаніемъ свта. Такова судьба Бризака во Флетчеровомъ ‘Elder Brother‘ Рикардо и Убальдо въ Массинджеровой ‘Picture‘. Иногда, какъ въ ‘The Fatal Dowry‘ и въ ‘Love’s Cruelty’, оскорбленная честь семейства возстановляется кровавымъ мщеніемъ. Если изрдка любовникъ изображается человкомъ прекраснымъ, а мужъ — слабымъ или ненавистнымъ характеромъ, то это лишь возвышаетъ торжество женской добродтели, какъ въ Джонсоновой ‘Celia’ и ‘Mrs Fitzdottrel’ и во Флетчеровой ‘Maria’. Вообще, мы ршаемся сказать, что драматурги временъ Елисаветы и Іакова I или представляютъ нарушеніе супружескаго обта преступленіемъ серьзнымъ, или, если избираютъ его предметомъ для смха, то смхъ обращаютъ противъ волокиты.
Напротивъ, въ продолженіе сорока лтъ, слдовавшихъ за Реставраціей, вся толпа драматурговъ неизмнно изображаетъ прелюбодяніе, не скажемъ — въ вид ничтожнаго гршка, не скажемъ — въ вид заблужденія, которое можно бы извинить необузданностью страсти, но какъ призваніе благовоспитаннаго джентльмена, какъ прелесть, безъ которой его характеръ оставался бы несовершеннымъ. Ухаживанье за женами своихъ ближнихъ составляетъ такую же существенную принадлежность его воспитанія и положенія въ обществ, какъ знаніе Французскаго языка или ношеніе шпаги. Во всемъ этомъ нтъ страсти, и едвали есть что-нибудь, что можетъ назваться склонностью. Герой ведетъ интриги точно такъ же, какъ носитъ парикъ: потому что иначе его сочли бы чудакомъ, неучемъ-мщаниномъ и, пожалуй, пуританиномъ. Вс пріятныя качества всегда придаются волокит. Все презрніе и отвращеніе падаютъ на долю несчастнаго супруга. Возьмите напримръ Драйдена и сравните Вудолла съ Бренсикомъ или Лоренцо съ Гомецомъ. Возьмите Вичирли и сравните Горнера съ Пинчвайфомъ. Возьмите Ванбру и сравните Константа съ сэромъ Джономъ Брутонъ. Возьмите Фарквара и сравните Арчера со сквайромъ Соменокъ. Возьмите Конгрива и сравните Бемкора съ Фоздльвайсомъ, Керлесса съ сэромъ Полемъ Плайантомъ или Скандала съ Форсайтомъ. Во всхъ этихъ случаяхъ и во многихъ другихъ, которые можно бы было привести, драматурги очевидно изъ всхъ силъ стараются изобразить лицо, наносящее оскорбленіе, граціознымъ, чувствительнымъ, остроумнымъ, а лицо оскорбленное — или дуракомъ, или тираномъ, или тмъ и другимъ вмст.
М-ръ Чарльзъ Ламбъ, правда старался защитить это направленіе. Драматурговъ послдней половины XVII столтія, но его мннію, не слдуетъ подводить подъ уровень нравственности, который существуетъ и долженъ существовать въ дйствительной жизни. Ихъ міръ — міръ условный. Ихъ герои и героиня принадлежатъ не Англіи, не христіанскому міру, но какой-то Утопіи волокитства, какому-то Царству Фей, гд не извстны ни Библія, ни ‘Justice’ Борна, гд шалость, наказываема на этой земл позорнымъ столбомъ, возбуждаетъ лишь громкій хохотъ эльфовъ. Дйствительный Горнеръ, дйствительный Керлессъ были бы, конечно, безгранично-дурными людьми. Но говорить о нравственности или безнравственности Вичирліева Горнера и Конгривова Керлесса такъ же нелпо, какъ обвинять спящаго въ его сновидніяхъ. ‘Эти характеры принадлежатъ къ области чистой комедіи, гд не господствуетъ сухой морали. Когда мы находимся среди нихъ, то находимся среди хаотическаго міра. Мы не въ прав судить ихъ по нашимъ обычаямъ. Ихъ поведеніе не оскорбляетъ никакихъ почтенныхъ установленій, потому что этихъ установленій у нихъ нтъ. Никакой семейный миръ не нарушается, потому что у нихъ нтъ узъ семейственныхъ. Тамъ нтъ ни правды, ни вины, ни благодарности, ни противоположнаго ей порока, ни права, ни обязанности, ни взаимныхъ отношеній родителей и дтей.’
Вотъ, полагаемъ мы, вкратц и врно изложенное ученіе м-ра Ламба. Мы уврены въ томъ, что не желаемъ представить его превратно. Мы восхищаемся способностями м-ра Ламба, любимъ добрую натуру, проявляющуюся въ его сочиненіяхъ, и лелемъ его память, какъ будто бы мы знали его лично. Но мы должны прямо сказать, что этотъ доводъ, хотя и остроумный, есть ршительный софизмъ.
Разумется, намъ понятно, что писателю возможно создать условный міръ, въ которомъ дла, запрещенныя десятью заповдями и книгою статутовъ, законны, и что все-таки изображеніе этого міра можетъ быть безвинно или даже назидательно. Напримръ, мы полагаемъ, самые суровые критики не стали бы обвинять Фенелона въ нечестіи и безнравственности за его ‘Телемаха’ и ‘Разговоры въ царств мертвыхъ‘. Въ ‘Телемах’ и въ ‘Разговорахъ въ царств мертвыхъ’ встрчаемъ мы ложную религію, а слдовательно и нравственность, въ нкоторыхъ пунктахъ неправильную. Встрчаемъ правду и неправду, различныя отъ правды и неправды жизни дйствительной. Тамъ поставляется первою обязанностью людей чтить Юпитера и Минерву. Филоклъ, употребляющій часы досуга на разныя изображенія этихъ божествъ, превознесенъ за свое благочестіе въ словахъ, которыя представляютъ странную противоположность съ изреченіями Исаіи о томъ-же предмет. Усопшіе судятся Миносомъ и награждаются вчнымъ блаженствомъ за поступки, которые Финилонъ первый провозгласилъ-бы вполн грховными. То же самое можно сказать о магометанскихъ и индійскихъ герояхъ и героиняхъ м-ра Соути. Въ ‘Thalaba’ говорить въ ущербъ слав аравійскаго обманщика — богохульство, пить вино — преступленіе, совершать омовеніе и чтить священные города — дла достойныя. Въ ‘The Curse of Kehama’ Кайліаль одобряется за поклоненіе стату Маріатали, богини бдныхъ. Но, конечно, никто не обвинитъ м-ра Соути въ томъ, будто онъ распространялъ или намревался распространять исламъ или брамизмъ.
Легко видть, почему условные міры Фенелона и м-ра Соути безупречны. Они совершенно не схожи съ дйствительнымъ міромъ, въ которомъ мы живемъ. Состояніе общества, законы даже міра физическаго столь различны отъ извстныхъ намъ, что насъ не можетъ поразить подобное же различіе въ нравственности. Но на самомъ дл нравственность этихъ условныхъ міровъ разнятся отъ нравственности дйствительнаго міра только въ пунктахъ, гд нтъ опасности, что дйствительный міръ когда-либо собьется съ пути. Великодушіе и кротость Телемаха, непоколебимость, скромность, дтская нжность Кайліали составляютъ добродтели всхъ вковъ и націй. И нечего было опасаться, чтобы дофинъ сталъ боготворить Минерву или англійская двушка стала плясать, съ ведромъ на голов, передъ статуей Маріатали.
Но міры Фенилона и м-ра Соути весьма различны отъ того, что м-ръ Чарльзъ Ламбъ называетъ условнымъ міромъ Вичирли и Конгрива. Здсь одяніе, нравы, предметы разговора принадлежатъ дйствительному городу и текущему дню. Герой, по всхъ вншнимъ преимуществамъ, точь-въ-точь благовоспитанный джентльменъ, на котораго желалъ бы походить каждый молодой человкъ въ партер. Героиня — благовоспитанная дама, на которой онъ охотно бы женился. Мсто дйствія такъ же знакомо зрителямъ, какъ ихъ собственные дома въ Сентъ-Джемсъ-парк, Гайдъ-парк или Вестминстеръ-Голл. Адвокатъ съ портфлемъ суетится между судомъ общихъ тяжбъ и казначействомъ. Перъ приказываетъ подать экипажъ, чтобы отправиться въ палату лордовъ для обсужденія какого-нибудь частнаго билля. Сотни мелкихъ подробностей употреблены для того, чтобы воображаемый міръ казался похожимъ на міръ настоящій. И безнравственность здсь такого свойства, что она всегда будетъ современна и что вся сила религіи, закона и общественнаго мннія, соединенныхъ вмст, едва могутъ ее обуздать.
Во имя искусства, равно какъ и во имя добродтели, мы протестуемъ противъ принципа, будто въ міръ чистой комедіи не входятъ никакіе нравственные законы. Если комедія, при какихъ-бы то ни было условіяхъ, есть подражаніе дйствительной жизни, то возможно ли, чтобы она не находилась ни въ какомъ отношеніи къ великому закону, управляющему жизнью, и къ чувствамъ, вызываемымъ каждымъ случаемъ жизни? Еслибы сказанное м-ромъ Чарльзомъ Ламбомъ было справедливо, то слдовало бы заключить, что эти драматурги нисколько не понимали первйшихъ основаній своего искусства. Чистая ландшафтная живопись безъ свтотни, чистая портретная живопись безъ выраженія — нравы, мене противорчащія здравой критик, нежели чистая комедія, въ которую не входятъ нравственные законы.
Но не справедливо, будто міръ этихъ драматурговъ — міръ, въ который не входятъ нравственные законы. Въ этотъ міръ постоянно входитъ нравственность истинная и ложная: истинную оскорбляютъ, осмиваютъ, сочетаютъ со всмъ ничтожнымъ, ненавистнымъ, ложную соединяютъ со всякими достоинствами и внушаютъ всми способами, прямыми и косвенными. Несправедливо, будто никто изъ обитателей этого условнаго міра не чувствуетъ уваженія къ священнымъ установленіямъ и узамъ семейственнымъ. Фондльвяйфъ, Пинчвайфъ, короче — каждое лицо съ узкимъ умомъ я отвратительными пріемами сильно выражаетъ это уваженіе. У героевъ и героинь также есть свой собственный нравственный кодексъ, чрезвычайно скверный, но существующій нетолько въ воображеніи драматурговъ, какъ очевидно полагаетъ м-ръ Чарльзъ Лайвъ. Напротивъ, этотъ кодексъ, на самомъ дл, признается и исполняется огромнымъ числомъ людей. Чтобы-найти изъ, намъ незачмъ отправляться въ Утопію или въ Царство Фей. Они у насъ подъ рукою. Каждый вечеръ нкоторые изъ нихъ плутуютъ въ игорныхъ домахъ Кводранта {Площадка въ Regent-Street въ Лондон.}, а другіе бродятъ по галлере въ Ковентъ-Гарден. Но летая въ Nephelococcyga {Аристофановъ городъ птицъ.} или ко двору королевы Мабъ, мы можемъ встртиться съ мошенниками, буянами, жестокосердыми, безстыдными развратниками и женщинами, достойными этихъ любовниковъ. Нравственность ‘The Country Wife’ и ‘The Old Bachelor’ не принадлежитъ, какъ утверждаетъ м-ръ Чарльзъ Ламбъ, міру мнимому, но принадлежитъ міру слишкомъ дйствительному. Это нравственность не хаотическаго народа, а низкихъ уличныхъ развратниковъ и тхъ женщинъ, которыхъ газеты называютъ ‘безстыдными жрицами Киприды’. И вопросъ состоитъ только въ томъ, злоупотребляетъ или не злоупотребляетъ своими силами человкъ геніальный, который постоянно и систематически старается изображать подобные характеры привлекательными, соединяя ихъ съ красотой, граціей, достоинствомъ, умомъ, высокимъ общественнымъ положеніемъ, популярностью, литературной извстностью, остроуміемъ, вкусомъ, знаніемъ свта, блистательнымъ успхомъ во всякомъ предпріятіи. Сознаемся, мы не въ состоянія вонять, можно ли на этотъ вопросъ отвчать иначе, какъ извстнымъ образомъ.
Но ради справедливости къ писателямъ, о которыхъ мы говорили столь строго, должно, однако, сознаться, что они, въ значительной степени, были созданіями своего вка. И если спросятъ насъ, отчего этотъ вкъ поощрялъ безнравственность, которой не потерплъ бы никакой другой вкъ, мы, не обинуясь, отвтимъ, что столь сильное искаженіе національнаго вкуса было слдствіемъ преобладанія пуританизма во времена республики.
Наказывать публичныя оскорбленія нравственности и религіи лежитъ, несомннно, во власти правителей. Но если правительство, не довольствуясь благопристойностью, требуетъ святости, то оно переступаетъ предлы своего назначенія. И можно положить общимъ правиломъ, что правительство, пытающееся совершить боле, чмъ оно обязано, совершитъ мене. Законодатель, ограничивающій количество процентовъ, въ видахъ защиты стсненныхъ заемщиковъ, или вовсе лишаетъ этихъ людей, составляющихъ предметъ его заботы, возможности занимать деньги, или предоставляетъ ихъ произволу самаго худшаго класса ростовщиковъ. Законодатель, опредляющій, изъ любви къ рабочимъ людямъ, часы ихъ труда и количество получаемой ими платы, наврно сдлаетъ ихъ несчастне прежняго. Точно такъ же, правительство, которое, не довольствуясь подавленіемъ соблазнительныхъ безчинствъ, требуетъ отъ своихъ подданныхъ ревностнаго и суроваго благочестія, вскор откроетъ, что, стараясь оказать невозможную услугу добродтели, оно, на самомъ дл, поощряло только порокъ.
Какими мрами достигаетъ правительство своихъ цлей? Только двумя — наградою и наказаніемъ, мрами, конечно, сильными для побужденія къ вншнему дйствію, но совершенно немощными для того, чтобы тронуть сердце. Должностное лицо, которому общано повышеніе, если оно набожный католикъ, а въ противоположномъ случа — устраненіе отъ мста, станетъ, вроятно, каждое утро ходить въ обдн, по пятницамъ изгонять со стола мясо, будетъ аккуратно исповдываться и, можетъ быть, не оставитъ начальство въ безъизвстности, что онъ носитъ на тл власяницу. Подъ правительствомъ пуританскимъ, лицо, знающее, что благочестіе существенно необходимо для преуспянія въ мір, будетъ въ точности святить воскресенье или, какъ это лицо выразится, день субботній и избгать театра, словно зачумленнаго. Надежда на прибыль и страхъ потери въ одну недлю заставятъ надть подобную личину религіи столькихъ людей, сколькихъ. только можетъ пожелать правительство. Но подъ этой личиной. чувственность, честолюбіе, жадность и ненависть сохраняютъ всю свою силу, и мнимый новообращенный присовокупилъ лишь къ порокамъ человка, преданнаго свту, еще худшіе пороки, порожденные постояннымъ упражненіемъ въ притворств. Истину долго таить нельзя. Общество замчаетъ, что степенные люди, поставленные ей въ образецъ, несравненно боле лишены нравственныхъ правилъ и нравственной чувствительности, чмъ отъявленные развратники. Оно видитъ, что эти фарисеи гораздо дальше отъ дйствительнаго добра, нежели-мытари и блудницы. И, какъ водится, изъ покидаемой крайности общество бросается въ противоположную. Оно смотритъ на выказываніе высокой религіозности какъ на врный признакъ низости и разврата. Въ первый же день, какъ только будетъ снята узда страха и люди отважатся говорить, что думаютъ, страшный раскатъ богохульства и сквернословія докажетъ, что близорукая политика, намреваясь создать народъ святыхъ, создала народъ поносителей.
Такъ было во Франціи къ началу XVIII столтія. Лудовикъ XIV подъ старость сдлался религіознымъ и положилъ, чтобы подданные его были тоже религіозны: онъ пожималъ плечами и хмурилъ брови, если среди придворныхъ, окружавшихъ его при утреннемъ туалет или за обденнымъ столомъ, замчалъ кого-либо, небрегшаго обязанностями, предписываемыми церковью, а благочестіе награждалъ голубыми лентами, приглашеніями въ Марій, губернаторствами, пенсіями и полками. Версаль, во всемъ, исключая одежды, превратился въ монастырь. Вокругъ амвоновъ и конфессіоналовъ тснились шпаги и шитые кафтаны. Маршалы Франціи стояли долго на молитв, и между герцогами и перами едвали былъ хоть одинъ, который бы не носилъ въ карман душеспасительныхъ книжечекъ, не соблюдалъ великаго поста и не причащался о Пасх. Мадамъ де-Ментнонъ, принимавшая большое участіе въ благомъ дл, хвастала, что набожность вошла совершенно въ моду. Она была, дйствительно, въ мод и, подобно мод, прошла. Едва успли схоронить стараго короля въ Ст.-Дени, какъ весь дворъ его снялъ маску. Всякій спшилъ, крайнимъ развратомъ и безстыдствомъ, вознаградить себя за цлые годы умерщвленія плоти. Т самые люди, которые, за нсколько мсяцевъ до того, мягкимъ голосомъ и со смиренными взорами, совтывались со священниками о состояніи своей души, теперь окружали полуночный столъ, за которымъ, среди хлопанья шампанскихъ пробокъ, возсдалъ пьяный принцъ между Дюбуа и мадамъ де-Параберъ, изрыгая доводы атеизма и неблагопристойныя шутки. Первая часть царствованія Лудовика XIV была временемъ разгула, во самые развратные люди того поколнія покраснли бы, глядя на оргіи регентства.
То же самое было и съ нашими отцами во время великой междоусобной войны. Мы нимало не забыли, какъ много обязано человчество тогдашнимъ пуританамъ, освободителямъ Англіи, основателямъ американскихъ республикъ. Но во дни своего могущества эти люди сдлали большую ошибку, оставившую глубокіе и неизгладимые слды въ національномъ характер и нравахъ. Они ошибочно поняли цль правительства и слишкомъ понадялись на его силу. Они ршились нетолько защищать религію и общественную нравственность отъ оскорбленій — предметъ, въ пользу котораго осторожная рука можетъ благотворно дйствовать мечомъ гражданскимъ, но ршились сдлать ввренный ихъ правленію народъ истинно набожнымъ. Однако, еслибы они подумали о событіяхъ, которыхъ сами были свидтелями и въ которыхъ принимали большое участіе, то увидли бы, къ чему, по всей вроятности, должно было привести ихъ предпріятіе. Они жили подъ правительствомъ, которое, въ теченіе многихъ лтъ, посредствомъ расточительной щедрости и строгихъ наказаній, длало все возможное, чтобы заставить всхъ сообразоваться съ ученіемъ и дисциплиной англійской церкви. Никто, заподозрнный во враждебности этой церкви, не имлъ ни малйшей надежды на какую-либо милость при двор Карла. Явное разномысліе въ дл вры наказывалось заточеніемъ, выставкой къ позорному столбу, жестокимъ изувченіемъ и разорительными пенями. И слдствіемъ этого было паденіе церкви, которая увлекла съ собою и монархію, стоявшую шестьсотъ лтъ. Пуританинъ могъ бы научиться, если не изъ чего другаго, то изъ собственной же недавней побды, что правительства, которыя стремятся къ цлямъ, не входящимъ въ ихъ область, по всей вроятности, не только потерпятъ неудачу, но и произведутъ дйствіе, прямо противоположное тому, котораго желали.
Все это было упущено изъ виду. Землю должны были наслдовать святые. Театры были закрыты. Изящныя искусства подверглись нелпымъ ограниченіямъ. Проявленія пороковъ, никогда прежде не считавшіяся даже проступками, превратились въ уголовныя преступленія. Торжественно было ршено парламентомъ, ‘что никто не долженъ быть опредляемъ къ дламъ, исключая лицъ, въ истинной набожности которыхъ палата будетъ уврена’. На стол благочестиваго собранія лежала, для справокъ, Библія. Еслибы оно съ нею посовтовалось, то узнало бы, что пшеница и плевелы растутъ вмст и не могутъ быть отдлены, а потому должны быть или вмст сохраняемы, или вмст истребляемы. Истинно ли набоженъ человкъ, невозможно было знать. Но не трудно было знать, носилъ ли онъ простую одежду, гладкую прическу, некрахмаленное блье и не былъ ли щегольски меблированъ домъ его, гнусилъ ли онъ и закатывалъ ли глаза, давалъ ли своимъ дтямъ имена: Увренность, Сокрушеніе и Магеръ-шалаль-гашъ-базъ, избгалъ ли, будучи въ город, Спрингъ-Гардена, а въ деревн воздерживался ли отъ псовой и соколиной охоты, объяснялъ ли трудныя мста Писанія своему отряду драгунъ и толковалъ ли въ комитет взиманія субсидій объ исканіи Господа. Эта испытанія легко могли быть примнены. Бда лишь въ томъ, что эти испытанія ничего не доказывали. При всемъ томъ, они были примняемы господствующей партіей. Слдствіемъ было то, что толпа притворщиковъ, на любой стез жизни, стала, разъигрывать и корчить все, что тогда почиталось вншнимъ признакомъ святости. Народа не провели. Стсненія въ это темное время были таковы, что ихъ сносили бы нетерпливо даже тогда, когда бы они налагались людьми, которые повсемстно считались бы святыми. Эти стсненія сдлались вполн невыносимы, когда вс узнали, что они поддерживались на пользу лицемровъ. Безъ всякаго сомннія, еслибы даже никогда не возвращалась королевская Фамилія, еслибы Ричардъ Кромвилль или Генри Кромвелль остались во глав управленія, то и тогда послдовало бы большое ослабленіе нравовъ. Еще до Реставраціи, многіе признаки предвщали близкій періодъ необузданности. Реставрація, подавивъ на нкоторое время пуританскую партію, вручила высшую власть развратнику. Политическая контръ-революція способствовала контръ-революціи нравственной и въ свою очередь была ею поддержана. Насталъ періодъ дикаго и отчаяннаго распутства. Даже въ отдаленныхъ барскихъ домахъ и деревушкахъ перемна была въ нкоторой степени ощутительна, въ Лондон же взрывъ разврата былъ ужасенъ, и мста, всего боле зараженныя въ Лондон, были: дворецъ, кварталы, обитаемые аристократіею, и адвокатскія корпораціи. Театры были поддерживаемы этими частями города, и характеръ драмы сообразовался съ характеромъ покровителей. Устами комическаго поэта говорила наиболе испорченная часть испорченнаго общества. И въ пьесахъ, лежащихъ предъ нами, мы находимъ дистиллированную и сгущенную эссенцію моднаго свта въ продолженіе анти-пуританской реакціи.
Пуританинъ любилъ формальность, комическій поэтъ смялся надъ приличіемъ. Пуританинъ хмурился при вид невинныхъ развлеченій, комическій поэтъ взялъ подъ свое покровительство самыя мерзкія безчинства. Пуританинъ ханжилъ, комическій поэтъ богохульствовалъ. Пуританинъ считалъ любовную интригу непростительнымъ преступленіемъ, комическій поэтъ представлялъ ее почетнымъ отличіемъ. Пуританинъ отзывался съ презрніемъ о низкой степени народной нравственности: онъ руководился въ жизни кодексомъ, гораздо боле суровымъ, его добродтель поддерживалась побужденіями, неизвстными людямъ свтскимъ. По несчастью, во многихъ случаяхъ вполн доказано, а еще чаще можно подозрвать, что эти высокія притязанія были неосновательны. Вслдствіе этого, въ модныхъ кругахъ и служившихъ имъ выраженіемъ комическихъ поэтахъ возникло мнніе, что вс увренія въ благочестіи и честности должно понимать въ противоположномъ смысл, что можно усомниться, существуетъ ли на свт то, что называютъ добродтелью, но что во всякомъ случа человкъ, который старается казаться лучше своихъ ближнихъ, наврное — негодяй.
Въ старой драм было много предосудительнаго. Но кто сравнитъ даже мене приличныя пьесы Флетчера съ пьесами лежащей передъ нами книги, увидитъ, до какой степени безстыдство, слдующее за періодомъ чрезмрной суровости, сильне безстыдства, предшествующаго этому періоду. Народъ сталъ похожъ на одержимаго бсомъ въ Новомъ Завт. Пуритане хвастали, что нечистый духъ изгнанъ. Домъ былъ пустъ, выметенъ и убранъ, я нкоторое время изгнанный постоялецъ блуждалъ по безводнымъ мстамъ, ища и не находя покоя. Но сила заклятія прошла. Врагъ возвратился въ свой домъ, и возвратился не одинъ. Онъ, взялъ съ собою семь другихъ духовъ, злйшихъ себя. Они вошли и жили вмст: и второе одержаніе бсомъ было хуже перваго.
Теперь разсмотримъ поочередно, насколько позволятъ предлы нашей статьи, писателей, съ которыми сближаетъ насъ м-ръ Лей-Гонтъ. Изъ всхъ четырехъ Вичирли, думаемъ, послдній по литературному достоинству, но первый по времени и первый, безъ всякаго сомннія, по безнравственности.
Вилліамъ Вичирли родился въ 1640 году. Онъ былъ сынъ Шропширскаго джентльмена изъ древней и, по тогдашнимъ понятіямъ, достаточной фамиліи. Доходъ его съ имнія оцнивался въ шестьсотъ фунтовъ — состояніе, которое, въ сравненіи съ имніями того времени, равнялось, вроятно, ныншнимъ имніямъ съ двумя тысячами годоваго дохода.
Вилламъ былъ еще ребенкомъ, когда вспыхнула междоусобная война, и пока онъ учился грамот, пресвитеріанская іерархія и республиканское правительство были установлены на развалинахъ прежней церкви и трона. Старикъ Вичирли принадлежалъ къ королевской партіи и не былъ расположенъ вврять воспитаніе своего наслдника святошамъ-пуританамъ, управлявшимъ теперь университетами и общественными училищами, и потому молодой джентльменъ пятнадцати лтъ былъ отправленъ во Францію. Онъ нкоторое время жилъ въ сосдств съ герцогомъ Монтозье, главою одной изъ благороднйшихъ туренскихъ фамилій. Жена герцога, урожденная Рамвулье, была образцомъ способностей и совершенствъ, которыми славился ея родъ. Молодой иностранецъ былъ введенъ въ блестящее общество, окружавшее герцогиню, и здсь-то, кажется, выучился кое-чему хорошему и кое-чему дурному. Нсколько лтъ спустя, онъ возвратился на родину свтскимъ джентльменомъ и папистомъ. Его обращеніе, можно сказать смло, было слдствіемъ не сильныхъ впечатлній на его умъ и чувства, но, частью, жизни въ пріятномъ обществ, гд римская церковь была въ мод, частью — слдствіемъ того отвращенія къ кальвинистскимъ строгостямъ, которымъ отличались тогда почти вс молодые, способные и умные англичане и которое, нкоторое время, грозило обратить одну часть ихъ въ католиковъ, другую — въ атеистовъ.
Но пришла Реставрація. Университеты снова попали въ руки врноподданническія, и можно было надяться, что снова водворится національная церковь, приличная для джентльмена. Вичирли сталъ членомъ Королевиной коллегіи въ Оксфорд и отрекся отъ заблужденій римской церкви. Нсколько двусмысленная слава обращенія Вичнгли изъ негоднаго паписта въ негоднаго протестанта приписывается епископу Бардо.
Вичирли оставилъ Оксфордъ безъ ученой степени и поступилъ въ Темпль, гд нсколько лтъ прожилъ весело, изучая городскіе нравы, раздляя городскія удовольствія и собирая въ законовдніи именно столько познаній, сколько было нужно, чтобы въ комедіи сдлать занимательнымъ характеръ мелкаго судьи или сутяги кліента.
Съ самаго раннаго возраста у него была привычка писать для собственной забавы. Сохранилось нсколько дрянныхъ стиховъ его на Реставрацію. Еслибы онъ посвятилъ себя сочиненію стиховъ, то, приблизительно, настолько же стоялъ бы ниже Тета и Блакмора, насколько Тетъ и Блакморъ стоятъ ниже Драйдена. Единственнымъ случаемъ достигнуть извстности было бы для него занять въ сатир нишу между Флекно и Сеттлемъ. Былъ однако иной родъ сочиненій, въ которомъ дозволяли ему имть успхъ его способности и познанія, и къ нему-то онъ благоразумно обратился.
Подъ старость онъ говаривалъ, будто ‘Love in а Wood’ написалъ на двадцатомъ году своей жизни, ‘The Gentleman cing-Master’ за двадцать второмъ, ‘Dealer‘ — на двадцать шестомъ, а ‘The Country Wife‘ — за тридцать второмъ или тридцать третьемъ. Мы не вримъ, признаться, этой исторіи. Все, извстное о Вичирли, не опровергаетъ мннія, что онъ былъ способенъ жертвовать истиной тщеславію. А въ преклонныхъ его лтахъ самая память подшучивала надъ нимъ столь странно, что даже, не заподазривая его правдивости, можно усомниться въ дйствительности его показанія. Извстно, что ни одна изъ его пьесъ не была представлена до 1672 года, когда онъ далъ публик ‘Love in a Wood’. Кажется невроятнымъ, чтобы онъ ршился, въ столь важномъ случа, какъ первое появленіе передъ свтомъ, пуститься наудачу, съ пьесой слабой, сочиненной прежде, чмъ созрли его способности, прежде, чмъ образовался его слогъ, прежде, чмъ усплъ онъ оглянуться въ свт,— между тмъ какъ у него въ бюро лежали дйствительно дв въ высшей степени обработанныя пьесы, плодъ его зрлыхъ силъ. Если мы пристально взглянемъ на самыя сочиненія, то въ каждой ихъ части найдемъ причину заподозрить точность словъ Вичирли. Въ первой сцен ‘Love in а Wood’, чтобы не идти далеко, находимъ много мстъ, которыя онъ не могъ написать на двадцатомъ году. Тамъ есть намекъ на джентльменскіе парики, вошедшіе въ первый разъ въ моду въ 1663 году, намекъ на гинеи, въ первый разъ отчеканенныя въ 1663 году, намекъ за одежду, которую Карлъ повеллъ носить при двор въ 1666 году, напекъ на пожаръ 1666 года, и разные политическіе намеки, которые должно отнести къ временамъ позднйшимъ, нежели Реставрація, къ временамъ, когда правительство и городъ стали другъ противъ друга и когда пресвитеріанскихъ священнослужителей изъ приходскихъ церквей прогнали въ конвентиклы. Но нтъ надобности останавливаться на частныхъ выраженіяхъ. Весь тонъ и духъ пьесы принадлежитъ періоду позднйшему, нежели говоритъ Вичирли. Что же касается до комедіи ‘The Plain Dealer’, написанной будто-бы на двадцать шестомъ году, то въ ней есть сцена, написанная, безъ всякаго сомннія, посл 1675 года, многія — позднйшія 1668, и едвали хоть одна строка могла быть сочинена до конца 1666 года.
Въ какомъ-бы возраст Вичирли ни сочинилъ свои комедіи, достоврно, что передъ публику онъ выступилъ съ ними не ране, какъ тридцати лтъ слишкомъ. Въ 1672 году была дана пьеса ‘Love in а Wood‘, съ гораздо большимъ успхомъ, чмъ она заслуживала, и это обстоятельство произвело большую перемну въ судьб автора. Герцогиня Кливлендъ бросила на него свои взоры, и онъ ей понравился. Эта распутная женщина, недовольная услужливымъ мужемъ и царственнымъ содержателемъ, расточала свою нжность толп любовниковъ всхъ возможныхъ сословій, отъ герцоговъ до канатныхъ плясуновъ. Она начала свою карьеру разврата во время республики, а заключила при Анна тмъ, что, будучи уже прабабкой, вышла замужъ за негоднаго фата Бо-Фильдинга. Не удивительно, что она благосклонно смотрла на Вичирли. Его наружность была величественна, лицо поразительно красиво, взглядъ и движенія полны граціи и достоинства. У него былъ, какъ гораздо поздне выразился Попъ, ‘истинно-нобльменскій взглядъ’, взглядъ, выражающій, повидимому, превосходство и не неприличное сознаніе этого превосходства. Волосы его, правда, какъ самъ онъ говоритъ въ одномъ изъ своихъ стихотвореній, преждевременно посдли. Но въ вкъ париковъ это было несчастье маловажное. Герцогиня восхитилась Вичирли и начала за нимъ ухаживать по обычаю грубаго и безстыднаго общества, къ которому принадлежала. На скачк, когда толпа красавицъ и изящныхъ джентльменовъ сгустилась до-нельзя, она, высунувъ голову изъ окна своей кареты, закричала ему: ‘Вы, сударь, негодай, вы подлецъ’ и — если не лгутъ на нее — добавила еще ругательное выраженіе, котораго мы не приводимъ, но о которомъ скажемъ только, что оно наиболе справедливо могло-бы быть отнесено къ ея собственнымъ дтямъ. Вичирли на слдующій день постилъ ея свтлость и съ большимъ смиреніемъ просилъ сказать ему: чмъ онъ имлъ несчастье ее оскорбить. Такъ началась связь, отъ которой поэтъ ожидалъ, вроятно, богатствъ и почестей. И такія ожиданія не были безразсудны. Красивый молодой придворный, извстный подъ именемъ Джака Чорчилля, около того же времени былъ столь счастливъ, что сталъ предметомъ недолговчной страсти герцогини. Она подарила ему четыре тысячи пятьсотъ фунтовъ стерлинговъ — по всей вроятности, цну какого-либо титула или помилованія. Разсудительный юноша отдалъ деньги на высокіе проценты подъ залогъ земли, и это благоразумное распоряженіе было основаніемъ самой блестящей частной собственности въ Европ. Вичирли не былъ столь счастливъ. Пристрастіе, съ которымъ смотрла на него знатная леди, конечно, стало предметомъ толковъ всего города, и шестьдесятъ лтъ спустя, старики, помнившіе т дни, разсказывали Вольтиру, что она часто прокрадывалась въ комнаты своего любовника въ Темпл, переодтая деревенской двушкой, въ соломенной шляпк, въ деревянныхъ башмакахъ и съ корзинкой въ рук. Поэтъ былъ слишкомъ счастливъ и гордъ, чтобы хранить тайну. Онъ посвятилъ герцогин пьесу, подавшую поводъ къ ихъ знакомству, и въ посвященіи употребилъ выраженія, которыя могли только подтвердить ходившіе по городу слухи. Но въ Вайтголл на подобныя дла не смотрли серьзно. Леди не устрашилась представить Вичирли во двору и ввести его въ блестящее общество, въ которомъ, какъ кажется, онъ никогда прежде не бывалъ. Снисходительному королю, предоставлявшему своимъ любовницамъ такую же свободу, какой онъ требовалъ для самого себя, понравилась бесда и манеры его новаго соперника. Такъ высоко стоялъ Вичирли въ королевской милости, что однажды, когда онъ по случаю лихорадки не выходилъ азъ своей квартиры въ Bow Street, Карлъ, который при всхъ своихъ недостаткахъ, безъ сомннія, отличался сообщительнымъ и привтливымъ нравомъ, постилъ его, слъ подл его кровати, совтовалъ ему испытать перемну воздуха и пожаловалъ значительную сумму денегъ на покрытіе издержекъ по путешествію. Боккингамъ, бывшій тогда оберъ- шталмейстеромъ и членомъ заклейменнаго позоромъ министерства, извстнаго подъ названіемъ Кабали, принадлежалъ къ безчисленнымъ любовникамъ герцогини. Онъ сначала обнаружилъ было нкоторые признаки ревности, но вскор, по обыкновенію, перемнилъ гнвъ на милость, далъ Вичирли мсто въ своемъ полку и должность при королевскомъ двор.
Было бы несправедливо къ памяти Вичирли не упомянуть здсь о единственномъ во всю его жизнь, сколько намъ извстно, хорошемъ поступк. Онъ, говорятъ, сильно старался обратить покровительство Боккингама на знаменитаго автора поэмы ‘Hudibras’, который тогда клонился къ безвстной могил, оставленный народомъ, гордившимся сто геніемъ, и дворомъ, которому онъ служилъ слишкомъ хорошо. Его свтлость согласился видть бднаго Ботлера, и назначено было свиданіе’ Но, по несчастью, мимо прошли дв хорошенькія женщины, втреный герцогъ погнался за ними, удобный случай былъ упущенъ и никогда не возвращался.
Тогда свирпствовала вторая голландская война, самая постыдная во всей исторіи Англіи. Въ тотъ вкъ ничуть не полагали, чтобы морскому офицеру нужно было спеціальное образованіе. Молодые люди высшихъ сословій, едвали способные держаться на ногахъ во время свжаго втра, служили на палуб королевскихъ кораблей, иногда въ должностяхъ, иногда въ качеств волонтеровъ. Мюльгревъ, Дорсетъ, Рочестеръ и многіе другіе промняли театры и Сентъ-Джемсъ-паркъ на висячія койки и соленую свинину, и какъ они ни были чужды самыхъ начальныхъ свдній въ морской служб, однако, въ день сраженія, обнаруживали мужество, котораго рдко недостаетъ въ англійскомъ джентльмен. Вс хорошіе судьи въ морскомъ дл жаловались, что при такой систем корабли управлялись дурно и что истые моряки заражались пороками двора, не пріобртая его лоску. Но по этому предмету, какъ по всему, противному выгодамъ или прихотямъ любимцевъ, правительство Карла оставалось глухо на вс представленія. Вичирли не захотлъ отстать отъ моды. Онъ слъ на корабль, участвовалъ въ сраженіи и, возвратясь, восплъ его въ стихахъ, слишкомъ плохихъ даже для звонаря {М-ръ Лей-Гонтъ полагаетъ, что Вичирли участвовалъ въ сраженіи, въ которомъ герцогъ Іоркскій одержалъ побду надъ Опдамомъ, въ 1665 году. Мы думаемъ, что это было одно изъ сраженій между Рупрехтомъ и Де-Рюйтеромъ, въ 1673 году.
Вопросъ этотъ не важенъ, и нельзя сказать, чтобы на которой-либо сторон были сильныя доказательства. Тмъ не мене мы предлагаемъ соображенію м-ра Лей-Гонта три довода, конечно, безъ большаго вса, однако достойные вниманія за отсутствіемъ лучшихъ. Вопервыхъ, не очень правдоподобно, чтобы молодой темпляръ, совершенно неизвстный въ свт — а Вичирли былъ такимъ въ 1665 году — оставилъ домъ и пошелъ въ море. Съ другой стороны, было бы въ порядк вещей, еслибъ онъ предложилъ свои услуги, будучи царедворцемъ и шталмейстеромъ. Вовторыхъ, его стихи напечатаны, кажется, тотчасъ посл нершительной битвы, подобной битвамъ 1673 года, а не посл полной побды, какова побда 1665. Втретьихъ, въ эпилог къ ‘The Gentlman Danciug-Master’, написанномъ въ 1673 году, онъ говорятъ, что ‘каждый джентльменъ долженъ отправляться въ море’ — выраженіе, показывающее, что и онъ не намренъ былъ отстать отъ другихъ’.}.
Около того-же времени онъ поставилъ на сцену вторую свою комедію ‘The Gentlman Dancing-Master’. Біографы, сколько намъ помнится, ничего не говорятъ о судьб этой пьесы. Есть, однако, причины полагать, что она, хотя, безъ сомннія, далеко выше ‘Love in а Wood‘, не имла равнаго съ нею успха. Прежде испытали ее на западномъ конц города, и, какъ сознался авторъ, ‘она не удалась’. Потомъ ее представили въ Salisbury Court, но, кажется, безъ большаго успха, по крайней мр въ пролог къ ‘The Country Wife’ Вичирли характеризовалъ себя какъ ‘писаку, котораго недавно такъ пристыдили’.
Въ 1675 году ‘The Country Wife’ была представлена съ блистательнымъ успхомъ, котораго, съ литературной токи зрнія, она отчасти заслуживала. Хотя это одно изъ самыхъ безнравственныхъ и бездушныхъ сочиненій человческихъ, но оно составляетъ выработанное произведеніе ума, конечно, не богатаго, оригинальнаго или творческаго, но мткаго, наблюдательнаго, быстраго на схватываніе намековъ и терпливаго въ окончательной отдлк.
‘The Plain Dealer’ — произведеніе равно безнравственное равно хорошо написанное, появилось въ 1677 году. Сначала эта пьеса понравилась публик мене, чмъ критикамъ, но посл нкотораго времени ея несомннныя достоинства и ревностная поддержка со стороны лорда Дорсета, вліяніе котораго въ литературномъ и модномъ обществ было безпредльно, пріобрла ей расположеніе публики.
Счастье Вичирли находилось теперь въ зенит и стало упадать. Вичирли предстояла еще долгая жизнь, но суждено было испытать лишь позоръ и горе, домашнія несогласія, литературныя неудачи и денежныя затрудненія.
Король, который пріискивалъ образованнаго человка въ воспитатели своему незаконному сыну, герцогу Ричмонду, наконецъ остановился на Вичирли. Поэтъ, восхищенный своимъ счастьемъ, отправился забавляться въ Тонбриджъ-Велльзъ, заглянулъ въ одну изъ книжныхъ лавокъ на Pantiles и, къ своему великому удовольствію, услышалъ, что какая-то красивая женщина спрашиваетъ экземпляръ комедіи ‘The Plain Dealer’, тогда только-что вышедшей въ свтъ. Онъ познакомился съ дамой — то была графиня Дрогеда, веселая молодая вдова съ хорошимъ состояніемъ. Она была очарована его личностью и остроуміемъ и, немного пожеманившись, согласилась выйти за него за-мужъ. Вичирли, кажется, предвидлъ, что этотъ бракъ не слишкомъ могъ согласоваться съ планами короля относительно герцога Ричмонда. Поэтому онъ уговорилъ свою леди на тайный бракъ. Все обнаружилось. Карлъ нашелъ поведеніе Вичирли и непочтительны’, и нечестнымъ. Другія причины содйствовали, вроятно, отчужденію государя отъ подданнаго, который еще недавно пользовался столь сильною благосклонностью. Боккниганъ принадлежалъ теперь къ оппозиціи и былъ заключенъ въ Тоуэръ, не по обвиненію въ измн, какъ полагаетъ м-ръ Лей-Гонтъ, но по приговору палаты лордовъ, за нкоторыя слова, употребленныя въ преніи. Вичирли написалъ въ похвалу своему заключенному покровителю нсколько дрянныхъ стиховъ, которые, если дошли до свднія короля, то, наврно, очень разгнвали его величество. Милость двора совершенно отвратилась отъ поэта. Конечно, милая женщина съ большимъ состояніемъ могла бы вполн вознаградить потерю. Но леди Дрогеда была злонравна, повелительна и чудовищно ревнива. Она сама была прежде фрейлиной въ Вайтголл. Она хорошо знала, въ какомъ уваженіи находилась супружеская врность у тамошнихъ изящныхъ джентльменовъ, и сторожила своего городскаго мужа такъ же неусыпно, какъ м-ръ Пинчвайфъ сторожилъ свою деревенскую жену. Бдному остряку дозволялось, правда, сходиться съ друзьями своими въ таверн, противъ его собственнаго дома. Но въ такихъ случаяхъ окна всегда растворялись, для того, чтобы ея сіятельство, съ противоположной стороны улицы, могла увриться, что въ обществ не было женщины.
Смерть леди Дрогеда освободила поэта отъ этого бдствія, но цлый рядъ несчастій, слдовавшихъ быстро одно за другимъ, сокрушили его здоровье, бодрость духа и всю его жизнь. Жена полагала оставить ему хорошее состояніе, а оставила только тяжбу. Его отецъ не могъ или не хотлъ ему помочь. Вичирли былъ наконецъ засаженъ во Флитъ и томился здсь, въ продолженіе семи лтъ, совершенно, повидимому, забытый веселымъ и оживленнымъ кругомъ, котораго былъ замчательнымъ украшеніемъ. Въ крайнемъ бдствіи онъ умолялъ издателя, разбогатвшаго отъ продажи его сочиненій, дать ему взаймы двадцать фунтовъ стерлинговъ и получилъ отказъ. Его комедіи, тмъ не мене, господствовали на сцен и привлекали огромное число зрителей, весьма мало безпокоившихся о положеніи автора. Наконецъ, Іаковъ II, взошедъ на престолъ, случайно похалъ въ театръ въ тотъ вечеръ, когда играли ‘The Plain Dealer’. Онъ остался доволенъ представленіемъ и былъ тронутъ судьбою писателя, котораго вроятно, вопилъ какъ одного изъ самыхъ веселыхъ и красивыхъ царедворцевъ своего брата. Король ршился уплатить долги Вичирли и назначить несчастному поэту пенсію въ двсти ‘унтовъ стерлинговъ ежегодно. Эта щедрость со стороны государя, у котораго не было въ обыча награждать литературныя заслуги и вся душа котораго предана была интересамъ его церкви, порождаетъ въ насъ догадку, которую м-ръ Лей-Гонтъ найдетъ, мы боимся, жестокой. Но мы не можемъ подавить въ себ подозрнія, что именно въ это время Вичирли возвратился на лоно римской церкви. Что онъ возвратился къ ней, это достоврно. Но о времени его вторичнаго обращевія, сколько мы знаемъ, не упоминалъ ни одинъ біографъ. Мы думаемъ, что относя обращеніе именно къ этой эпох, мы не будемъ несправедливы ни къ характеру Вичирли, ни къ характеру Іакова.
Немного спустя, умеръ старикъ м-ръ Вичирли, и сынъ его, проживши уже полжизни, вступилъ въ обладаніе родовымъ имніемъ. Не взирая на это, онъ не достигъ довольства и остался въ большихъ денежныхъ затрудненіяхъ: распоряженіе имуществомъ было строго ограничено, а онъ состоялъ въ весьма дурныхъ отношеніяхъ къ законному наслднику. Въ теченіе многихъ лтъ онъ велъ, кажется, самую жалкую жизнь — жизнь порочнаго стараго городскаго холостяка. Раззорительныя привычки при скудныхъ средствахъ и распутныя склонности, при дряхлющихъ силахъ стали справедливою карою за безпорядочную молодость. Тяжкая болзнь произвела необыкновенное дйствіе на его умъ. Его память издвалась надъ нимъ столь страшнымъ образомъ, что едва-ли возможно найти подобный примръ въ исторіи этой странной человческой способности. Въ одно и то же ‘время она оказывалась и неестественно сильною, и неестественно слабою. Если кто-либо читалъ Вичирли книгу передъ его сномъ, то на слдующее утро голова больнаго была полна мыслями и выраженіями, которыя онъ слышалъ наканун, и онъ готовъ былъ написать ихъ, нимало не подозрвая, что это не его мысли и выраженія. Въ его стихахъ много и много разъ повторяются, въ самой короткой, пьес одн и т же идеи, нердко одни и т же слова. Его наружность, нкогда прекрасная, изобличала старость, болзнь и заботы, и онъ сожаллъ о своей исчезнувшей красот съ женской тоской. Онъ не могъ смотрть безъ вздоха на свой портретъ, писанный Лели, когда Вичирли было только двадцать-восемь лтъ, и часто шепталъ: Quantum mutatus ab illo. Онъ постоянно, съ какимъ-то нервнымъ безпокойствомъ, заботился о своей литературной репутаціи и, недовольный славою драматурга, которою онъ еще пользовался, вознамрился пріобрсти извстность какъ сатирикъ и поэтъ эротическій. Въ 1704 году, посл двадцати-семи-лтняго молчанія, онъ снова явился въ качеств автора. Онъ издалъ огромный in-folio разныхъ стихотвореній, которыя никогда, кажется, не были перепечатываемы. Нкоторыя изъ этихъ пьесъ ходили уже, вроятно, по городу въ рукописи: еще до выхода въ свтъ книги, критики въ кофейняхъ положительно предсказывали, что она не представляетъ никакого достоинства, вслдствіе чего поэтъ горько поносилъ ихъ въ предисловіи, дурно написанномъ, безразсудномъ и самолюбивомъ. Книга вполн оправдала самыя неблагосклонныя пророчества. Слогъ и версификація ея ниже всякой критики, мораль — рочестерская. Рочестера, пожалуй, можно еще извинить. Онъ гршилъ противъ приличія еще очень молодымъ человкомъ, и его сбивала съ толку господствовавшая мода. Вичирли же былъ шестьдесятъ-пятый годъ. Онъ давно пережилъ время, когда на развратъ смотрли какъ на необходимую принадлежность умника и джентльмена. Большая часть возвышавшихся тогда поэтовъ — Аддисонъ, напримръ, Джонъ Филипсъ и Роу — заботились о благопристойности. Едва-ли можно вообразить себ что-либо плачевне фигуры развратнаго старика среди столькихъ воздержныхъ и скромныхъ юношей.
Въ томъ самомъ году, когда вышелъ этотъ огромный томъ срамныхъ виршей, Вичирли сдлалъ очень странное знакомство. Маленькій, блдный, уродливый, хилый, быстроглазый чудакъ, только-что достигшій шестнадцати лтъ, написалъ нсколько стихотвореній, въ которыхъ свдущіе судьи могли открыть залогъ будущей знаменитости. Пока, конечно, въ созданіяхъ молодаго поэта не было ничего особенно поразительнаго или оригинальнаго. Но онъ уже искусно владлъ стихомъ. Въ слог и музыкальности стиха онъ не достигъ совершенства великихъ старинныхъ мастеровъ, но превзошелъ способнйшихъ современниковъ. Слогъ его не отличался поэтическимъ богатствомъ, но всегда былъ чистъ, сжатъ и мтокъ. Его стиху недоставало разнообразія въ паузахъ, въ наростаніяхъ, въ паденіяхъ, но онъ никогда не царапалъ уха, никогда не обманывалъ его слабымъ заключеніемъ. Юноша уже принадлежалъ къ обществу литераторовъ и былъ въ восторг отъ того, что его ввели къ автору комедій ‘The Plain Dealer’ и ‘The Country Wife‘.
Любопытно прослдить исторію отношеній, существовавшихъ между Вичирли и Попомъ, между представителемъ вка исчезавшаго и представителемъ вка наступавшаго, между другомъ Рочестера и Боккингама и другомъ Литльтона и Мансфильда. Сначала мальчикъ былъ въ восхищеніи отъ любезности и снисходительности столь знаменитаго писателя, безпрестанно посщалъ его и какъ собачонка провожалъ изъ кофейни въ кофейню. Друзья обмнивались письмами, исполненными преданности, смиренія и гнусной лести. Но первый жаръ привязанности не могъ длиться. Попъ, хотя отнюдь неразборчиво деликатный въ своихъ сочиненіяхъ и небрюзгливый относительно нравственности своихъ товарищей, былъ однако пораженъ неблагопристойностью развратника, который на семидесятомъ году жизни все-еще былъ представителемъ чудовищнаго распутства Реставраціи. По мр того, какъ юноша мужалъ, какъ умъ его развивался и извстность росла, онъ врне сталъ цнить и себя, и Вичирли. Онъ чувствовалъ справедливое презрніе къ стихамъ стараго джентльмена и не очень старался скрыть свое мнніе. Вичирли, со своей стороны, хотя ослпленный самолюбіемъ относительно несовершенствъ того, что онъ называлъ своей поэзіей, не могъ не видть безмрной разницы между стихами молодаго сотоварища и собственными. Его раздляли два чувства. Онъ желалъ воспользоваться помощью столь искуснаго пера въ отдлк своихъ сочиненій и въ то же время ужасался униженія — одолжаться литературнымъ пособіемъ мальчику, который годился ему во внуки. Попъ не отказывалъ въ пособія, но нимало не былъ расположенъ вмст и пособлять, и льстить. Онъ принялъ на себя трудъ переправлять цлыя стопы бумаги, исписанныя слабыми, хромыми стихами, и вставлялъ многія сильныя строки, которыя сразу отличитъ самый неопытный читатель. Но онъ полагалъ, что этими услугами пріобртаетъ право высказываться въ выраженіяхъ, которыя, въ обыкновенныхъ обстоятельствахъ, ему не слдовало бы употреблять, обращаясь къ человку вчетверо старйшему. Въ одномъ изъ своихъ писемъ къ Вичирли онъ говоритъ, что ‘самыя дурныя пьесы таковы, что желая превратить ихъ въ очень хорошія, нужно было бы замнить ихъ почти совершенно новыми’. Въ другомъ письм онъ даетъ слдующій отчетъ въ своихъ исправленіяхъ: ‘Хотя снова все такъ же коротко, какъ прежде, но не пропущено ни одной мысли, исключая разв повтореній чего-либо изъ перваго вашего тома или изъ этой самой пьесы, версификація же везд, я полагаю, такова, что никого не поразитъ непріятно. Неоднократное дозволеніе ваше обращаться съ вами свободно извинитъ, надюсь, то, что я сдлалъ: потому что, если я васъ не щадилъ, когда надялся, что строгость можетъ быть вамъ полезна, то и не урзывалъ васъ, гд не представлялось безусловной необходимости въ ампутаціи’. Вичирли продолжалъ воздавать благодарность за все это урзываніе и обрубаніе, оказывавшее, въ самомъ дл, сочиненіямъ его неоцнимую услугу. Но водъ конецъ его изъявленія благодарности стали сильно отзываться упреками. На сторон онъ, говорятъ, описывалъ Попа какъ человка неспособнаго скроить новое платье, но обладающаго нкоторой снаровкой выворачивать старье. Въ письмахъ своихъ къ Попу, признавая, что версификація стихотвореній значительно улучшена, онъ говорилъ о всемъ искусств версификаціи съ презрніемъ и смялся надъ тми, которые предпочитаютъ звуки смыслу. За эту вспышку гнва Попъ отмстилъ ему съ первой же почтой. У него оставался еще томъ стихотвореній Вичирли, и онъ отвтилъ, что этотъ томъ до такой степени переполненъ ошибками, что невозможно исправить его безъ совершеннаго искаженія рукописи. ‘Я равно страшусь, говорилъ онъ, и щадить васъ, и оскорбить васъ слишкомъ безстыднымъ исправленіемъ’. Это было боле, чмъ могли вынести плоть и кровь. Вичирли потребовалъ назадъ свои бумаги письмомъ, въ которомъ оскорбленное чувство вполн проглядываетъ сквозь тонкую оболочку учтивости. Попъ, обрадованный тмъ, что освободился отъ труда тягостнаго и безславнаго, возвратилъ ввренныя ему бумаги и, въ вид прощальной вжливости, совтовалъ старику обратить свои стихи въ прозу, увряя, что публик его мысли понравятся гораздо больше безъ его версификаціи. Такъ кончилась эта достопамятная переписка.
Вичирли жилъ еще нсколько лтъ посл окончанія странной дружбы, нами описанной. Послднее событіе его жизни чуть-ли не самое неприличное. За десять дней до смерти, на семьдесятъ-шестомъ году, онъ обвнчался съ молодой двушкой, для того только, чтобы обидть своего племянника, этотъ поступокъ доказываетъ, что ни годі, ни горе, ни то, что онъ называлъ своей Философіей, ни одна изъ религій, которыя онъ въ разныя времена исповдывалъ, не внушили ему даже первыхъ началъ нравственности. Онъ умеръ въ декабр 1715 года и почіетъ въ склеп подъ церковью св. Павла въ Ковентъ-Гарденъ.
Его новобрачная вскор посл того вышла замужъ за капитана Шримптона, который такимъ образомъ сталъ обладателемъ огромнаго собранія рукописей. Ихъ продали книгопродавцу. Он были до такой степени испещрены помарками и вставками, что ни одинъ наборщикъ не могъ ихъ разобрать. Необходимо было прибгнуть къ помощи признаннаго критика, и трудъ разобрать настоящій текстъ палъ на Теобальда, издателя Шекспира и героя первой ‘Дунсіады‘ {Соч. Попа.— Здсь разумется первое изданіе, во второмъ — незавидная честь быть главнымъ героемъ сатиры досталась Колли Сибберу.}. Такимъ образомъ былъ изготовленъ къ продаж томъ разныхъ сочиненій въ стихахъ и проз. Все достоинство этого собранія заключается въ слдахъ пера Попа, замтныхъ на каждомъ шагу.
О нравственномъ характер Вичирли намъ едвали нужно распространяться. Его слава, какъ писателя, основывается единственно на его комедіяхъ, въ особенности на двухъ послднихъ. Даже какъ писатель комическій онъ не былъ ни писателемъ лучше! школы, ни лучшимъ въ своей школ. Онъ былъ, на самомъ дл, только худшимъ Конгривомъ. Главная заслуга какъ его, такъ и Конгрива, заключается въ разговорномъ слог. Но остроуміе, свтящееся въ ‘The Plain Dealer‘ и въ ‘The Country Wife’, блдно и мелко въ сравненіи съ яркимъ пламенемъ, которое почти ослпляетъ насъ въ ‘Love for Love’ и въ ‘The Way of the World‘ Подобно Конгриву — пожалуй, даже скоре Конгрива — Вичирли готовъ жертвовать драматической истиной живости своего діалога. Поэтъ говоритъ устами всхъ своихъ глупцовъ и фатовъ и заставляетъ ихъ описывать самихъ себя съ здравымъ смысломъ и мткостью, которые ставятъ ихъ въ уровень съ умными людьми и героями. Приведемъ два примра: первые, попавшіеся намъ въ ‘The Country Wife‘. На свт есть безумцы, которые находятъ сообщество старыхъ друзей несноснымъ и постоянно гоняются за новыми. Такой характеръ — отличный предметъ для комедіи. Но ничего не можетъ быть нелпе, какъ вывести на сцену подобнаго человка и заставить его сказать своему товарищу: ‘Я не могу отказать вамъ ни въ чемъ, потому что, хотя давно уже знакомъ съ вами, но, клянусь честью, люблю васъ будто новаго знакомаго’. Возьмемъ другой примръ. Что городскіе остряки почти всегда люди безъ сердца, это правда. Но никто изъ нихъ, мы за это ручаемся, никогда еще не сказалъ молодой женщин, за которой ухаживалъ: ‘Мы, остряки, издваемся и влюбляемся часто — для того только, чтобы выказать свои способности, но какъ въ насъ нтъ привязанностей, такъ нтъ и злобы’.
Комедіи Вичирли были, говорятъ, плодомъ долгаго и терпливаго труда. Вичирли рано заслужилъ отъ Рочестера эпитетъ ‘медленный’, который часто повторяли. Въ самомъ дл, умъ его, если мы не ошибаемся, былъ отъ природы тощею почвой, которая только при большомъ труд и расход приносила плодъ, все-таки не отличавшійся высокимъ ароматомъ. Оригинальности было у него едвали боле, чмъ у Теренція. Можно сказать безъ преувеличенія, что едвали есть въ его пьесахъ что-либо цнное, идею чего нельзя было бы найти въ другихъ писателяхъ. Лучшія сцены въ ‘The Gentleman Dancing-Matter’ внушены Кальдероновымъ ‘Maestro de Danzar‘, никакъ не счастливйшею изъ комедій великаго кастильскаго поэта. ‘The Country Wife-‘ заимствована изъ ‘cole des Maris’ и изъ ‘cole des Femmes.’ Основаніе комедіи ‘The Plain Dealer’ взято изъ Мольерова ‘Мизантропа’. Одна сцена почти цликомъ переведена изъ ‘Critique de l’cole des Femmes’. Фиделія — это Віола, украденная у Шекспира и притомъ искаженная, а вдова Блакакръ — безъ сомннія, лучшій комическій характеръ Вичирли — это графиня Расиновой пьесы ‘Les Plaideurs‘, ябедничающая не на французскомъ язык, а на англійскомъ.
Одно лишь оригинально у Вичирли, одно, что могъ породить его собственный умъ въ неисчерпаемомъ изобиліи, это — безстыдство. Любопытно наблюдать, какъ все, чего бы онъ Ни коснулся, какъ бы ни было оно чисто и благородно, въ одно мгновеніе принимаетъ оттнокъ его ума. Сравните ‘cole des Femmes’ съ ‘The Country Wife’. Агнеса — двушка простая и милая, сердце которой, правда, полно любви, но любви, освященной честью, нравственностью и религіей. Ея природныя способности велики. Он скрыты и, могло бы казаться, искоренены изъисканно-сквернымъ воспитаніемъ. Но он въ полной энергіи вызываются наружу чистою страстью. Ея милый, обожая ея красоту, слишкомъ честенъ, чтобы употребить во зло доврчивую нжность созданія столь очаровательнаго и неопытнаго. Вичирли беретъ эту завязку въ свои руки, и тотчасъ же милое и граціозное обожаніе превращается въ безнравственную интригу самаго низкаго и отнюдь не сентиментальнаго свойства между безстыднымъ лондонскимъ развратникомъ и идіоткой — женой деревенскаго сквайра. Мы не станемъ входить въ подробности. Поистин, неблагопристойность Вичирли ограждена отъ критиковъ, какъ вонючка-хорекъ огражденъ отъ собакъ. Она безопасна, потому что слишкомъ грязна для того, чтобы можно было ея коснуться, и слишкомъ отвратительна, чтобы приблизиться къ ней.
То же самое и въ ‘The Plain Dealer’. Какъ заботливо охраняетъ Шекспиръ, въ ‘Двнадцатой Ночи‘, достоинство и деликатность переодвшейся Віолы! Даже въ кафтан и панталонахъ пажа она не причастна ни къ какому длу, которое бы въ глазахъ самаго щепетильнаго человка могло почесться пятномъ на ея характер. Она служитъ герцогу любовнымъ гонцомъ къ Оливіи, но посольство ея самое честное. Вичирли заимствуетъ Віолу, и Віола превращается въ самую гнусную сводню. Но всего лучше объясняетъ нашу мысль характеръ Манли. Мольеръ, въ своемъ ‘Мизантроп’, представилъ чистую и благородную душу, жестоко оскорбленную коварствомъ и злобой, скрывающимися подъ свтскими формами. Какъ всякая крайность рождаетъ противоположную, такъ и Альцестъ принимаетъ мрило добра и зла, прямо противоположное тому, которое признается окружающимъ его обществомъ. Вжливость кажется ему порокомъ, а суровыя добродтели, пренебрегаемыя парижскими фатами и кокетками, становятся слишкомъ исключительнымъ предметомъ его уваженія. Онъ часто достоинъ порицанія, онъ часто смшонъ, но онъ всегда человкъ добрый, и порождаемое имъ чувство есть сожалніе о томъ, что столь достойный человкъ до такой степени нелюбезенъ. Вичирли взялъ Альцеста и превратилъ его,— приводимъ слова столь снисходительнаго критика, каковъ м-ръ Лей-Гонтъ,— въ ‘дикаго сластолюбца, считающаго себя такимъ же отъявленнымъ негодяемъ, какъ и всякаго другаго’. Сумрачность Мольерова героя — скопирована въ карикатур. Но самое гнусное распутство и самый малодушный обманъ замнили чистоту и честность подлинника. И, для довершенія всего, Вичирли, кажется, не замтилъ, что писалъ не портретъ совершенно честнаго человка. До того былъ испорченъ его нравственный вкусъ, что, рисуя, какъ онъ твердо врилъ, картину слишкомъ возвышенной для этого міра добродтели, онъ, на самомъ дл, изображалъ величайшаго негодяя, какого можно найти даже въ его собственныхъ сочиненіяхъ.
Мы подвергаемъ Вичирли очень строгому порицанію, говоря, что для насъ отрадно перейти отъ него къ Конгриву. Конгривовы сочиненія, конечно, отнюдь не цломудренны, и онъ не отличался, сколько мы можемъ судить, ни теплымъ сердцемъ, ни высокимъ умомъ. Однако, переходя къ нему, мы чувствуемъ, что отбыли непріятнйшую часть труда, что мы уже на одинъ переходъ удалились отъ Реставраціи, что мы миновали надиръ національнаго вкуса и нравственности.
Вилліямъ Конгривъ родился въ 1670 году въ Бардой, близъ Лидса. Отецъ его, изъ младшихъ сыновей весьма древней стаффордширсной фамиліи, отличался въ междоусобной войн въ числ кавалеровъ, посл Реставраціи былъ представленъ къ ордену Королевскаго Дуба и впослдствіи водворился въ Ирландіи, подъ патронатомъ графа Борлингтона.
Конгривъ провелъ свое дтство и юность въ Ирландіи. Окончивъ училищный курсъ въ Килькенни, онъ поступилъ въ Дублинскій университетъ. Его ученость длаетъ большую честь его наставникамъ. Изъ сочиненій его видно, что онъ нетолько зналъ хорошо латинскую литературу, но что знакомство его я съ греческими поэтами было даже для коллегіи того времени необыкновенно.
По окончаніи академическаго курса наукъ, онъ былъ отправленъ въ Лондонъ для изученія законовъ и поступилъ въ Миддль-Темпль. Но онъ весьма мало интересовался судебною защитой и гражданскими актами, а предавался литератур и обществу. Двоякаго рода честолюбіе рано овладло его умомъ и часто увлекало его въ противоположныхъ направленіяхъ. Онъ сознавалъ въ себ большую плодовитость мысли и силу остроумнаго сочетанія идей. Его живая бесда, его хорошія манеры и въ высокой степени почтенныя связи пріобрли ему легкій доступъ въ лучшія общества. Онъ жаждалъ быть великимъ писателемъ. Онъ жаждалъ быть человкомъ моднымъ. И то, и другое было для него возможно. Но могъ ли онъ обезпечить за собою и то, и другое вмст? Не заключалось ли въ литераторств нчто низкое, нчто несовмстное съ легкими, апатическими совершенствами моднаго человка? Что тутъ аристократическаго — смшиваться съ созданіями, обитающими на чердакахъ Grub-Street, торговаться съ издателями, гонять типографскихъ разсыльныхъ и быть погоняему ими, перебраниваться съ директорами театровъ, слушать рукоплесканія или свистки партера, ложъ и галлерей? Могъ ли онъ отказаться отъ извстности остроумнйшаго писателя своего вка? Могъ-ли онъ достигнуть этой извстности, не пятная того, что цнилъ столь же высоко: славы истаго джентльмена? Исторія жизни Конгрива — исторія борьбы между этими двумя побужденіями. Въ юности преобладало въ немъ желаніе литературной славы, но вскор боле мелкое честолюбіе ваяло верхъ надъ высшимъ и пріобрло безусловное владычество надъ его умомъ.
Первое свое сочиненіе, повсть небольшаго достоинства, Конгривъ издалъ подъ вымышленнымъ именемъ Клеофила. Вторымъ его сочиненіемъ была пьеса ‘The Old Bachelor’, представленная въ 1693 году. Она конечно, ниже другихъ комедій Конгрива, но не ниже другихъ комедій ея разряда. Завязка въ равной мр лишена интереса и правдоподобія. Характеры или неопредленны, или отличаются только такими особенностями, которыя ржутъ глазъ. Но діалогъ блещетъ остроуміемъ и краснорчіемъ, поистин, въ такомъ изобиліи, что ихъ достается много даже на долю глупца, и все-таки сохраняетъ извстный разговорный тонъ, извстную невыразимую непринужденность, примровъ которой не оставилъ намъ Вичирли и подражать которой тщетно пытался Шериданъ. Авторъ, колеблясь между гордостью и стыдомъ — гордостью, что написалъ хорошую пьесу, а стыдомъ за дло, неприличное джентльмену,— говорилъ, будто, набросалъ нсколько сценъ единственно для собственной забавы, и притворялся, будто неохотно сдается на неотступныя просьбы людей, убждавшихъ его испытать счастье на театр. Комедію ‘The Old Bachelor’ видлъ въ рукописи Драйденъ, однимъ изъ лучшихъ качествъ котораго было сердечное и великодушное удивленіе къ талантамъ другихъ. Онъ объявилъ, что никогда еще не читывалъ такого перваго опыта и помогъ сдлать е удобною для представленія. Все ручалось за успхъ комедіи. Роли распредлили такъ, чтобы воспользоваться всми комическими талантами и чтобы публика могла окинуть однимъ взглядомъ всю красу, какую только могъ собрать Дрюриленскій театръ — тогда единственный въ Лондон. Результатомъ было полное торжество, автора же ожидали награды, боле существенныя, чмъ рукоплесканія партера. Монтегю, бывшій въ то время лордомъ-казначеемъ, немедленно далъ ему мсто, а спустя немного времени, присовокупилъ къ тому кандидатуру на другое мсто, еще боле доходное, которое, однако, стало вакантнымъ только по прошествіи нсколькихъ лтъ.
Въ 1694 году Конгривъ поставилъ на сцену ‘The Double Dealer’, комедію, въ которой вс силы, создавшія ‘The Old Bachelor’, выказались зрлыми и усовершенствованными навыкомъ. Но зрителей непріятно поразили характеры Масквелія и леди Точвудъ. Дйствительно, есть что-то особенно возмущающее въ способ, какимъ среди Брисковъ, Фротовъ, Керлессовъ и Плайэнтовъ введена группа, принадлежащая скоре дому Лая или Пелопса. Пьесу приняли неблагосклонно. Однако, если похвала знаменитостей могла вознаградить автора за неодобреніе толпы, то Конгриву не было причины горевать. Драйденъ, въ одномъ изъ остроумнйшихъ, великолпнйшихъ и наиболе патетическихъ стихотвореній, какія онъ когда-либо писалъ, превознесъ автора комедіи ‘The Double Dealer’, въ выраженіяхъ, которыя теперь кажутся намъ преувеличенными до странности. Пока не появился Конгривъ,— гласила эта утонченная лесть,— признано было превосходство поэтовъ, предшествовавшихъ междоусобнымъ войнамъ:
‘Theirs was the giant race before the flood’. (*)
(*) ‘Это была допотопная порода исполиновъ’.
Съ возвращеніемъ королевскаго дома было обнаружено много искусства и способностей, но старинные мастера не находили соперниковъ:
‘Our builders were with want of genius curst,
The second temple was not like the first.’ (*)
(*) ‘Нашихъ строителей судьба обдлила геніемъ,
Второй храмъ не былъ подобенъ первому’.
Наконецъ явился писатель, который, едва выйдя изъ отрочества, превзошолъ авторовъ ‘Thе Knight of the Burning Pestle’ и ‘The Silent Woman‘ и которому оставалось состязаться лишь съ однимъ соперникомъ:
‘Heaven, that but once was prodigal before,
To Shakspeare gave as much, she could not give him more. (*)
(*) ‘Небо, которое до того времени только однажды было расточительнымъ,
Давъ Шекспиру столь много, не могло дать этому боле.’
Нсколько строкъ въ конц стихотворенія, необыкновенно граціозныхъ и трогательныхъ, глубоко запали въ сердце Конгрива:
‘Already am I worn with cares and age,
And just abandoning the ungrateful stage,
But you, whom every Muse and Grace adorn,
Whom I foresee to better fortune born,
Be kind to my remains, and, oh, defend
Against your judgment your departed friend.
Let not the insulting foe my fame pursue,
But guard those laurels which descend to you’ (*)
(*) ‘Меня уже одолли заботы и года,
И я покидаю неблагодарную сцену,
Но ты, кого украшаютъ вс музы и граціи,
Ты, который, предвижу я, рожденъ для лучшей доли,
Будь благосклоненъ къ моимъ останкамъ, о! защити
Отъ своего же суда своего усопшаго друга,
Не дай врагу-оскорбителю преслдовать мою славу,
Но храни т лавры, которые ты наслдуешь’.
Толпа, какъ водится, постепенно перешла къ мннію людей знаменитыхъ, и ‘The Double Dealers’ вскор сталъ предметомъ совершенно такого же удивленія, какъ и ‘The Old Bachelor’, хотя, можетъ быть, былъ мене любимъ.
Въ 1695 году появилась ‘Love for Love‘, какъ по остроумію, такъ и по сценическому эффекту, превосходившая об предшествующія пьесы. Ее давали на новомъ театр, который былъ открытъ какъ-разъ въ это время на площади, близъ Lincoln’s Inn, Беттертономъ и нкоторыми другими актерами, возмущенными обращеніемъ съ ними въ Drury-Lane. Старожилы не помнили, чтобы какая-либо комедія увнчалась равнымъ успхомъ. Актеры были восхищены до такой степени, что назначили Конгриву долю въ своемъ театр, а онъ, съ своей стороны, общалъ снабжать ихъ ежегодно пьесою, если дозволитъ ему здоровье. Прошло, однако, два года, прежде чмъ онъ создалъ ‘The Mourning Bride’, пьесу, которая, какъ ни ничтожна въ сравненіи, не говоримъ уже съ ‘Лиромъ’ или ‘Макбетомъ‘, но даже съ лучшими драмами Массинджера и Форда, все-таки стоитъ весьма высоко между трагедіями своего времени. Чтобы найти такое хорошее произведеніе, намъ слдуетъ или на двнадцать лтъ отодвинуться назадъ къ ‘Venice Preserved’ {Отвея.}, или шестью годами забжать впередъ къ ‘The Fair Реnitent’ {Роу.}. Отличный отрывокъ, превознесенный Джонсономъ, какъ въ печати, такъ и въ разговор, выше всего, что когда-либо являлось въ англійской драм, много потерплъ въ общественномъ мнніи отъ столь неумренной и странной похвалы. Еслибы Джонсонъ удовольствовался, сказавъ, что этотъ отрывокъ прекрасне, нежели что-либо въ трагедіяхъ Драйдена Отвея, Ли, Роу, Соутерна, Гьюиза и Аддисона — однимъ словомъ, нежели что-либо, написанное для сцены со дней Карла I,— то онъ былъ бы правъ.
Пьеса ‘The Mourning Bride’ удостоилась даже большаго успха, чмъ ‘Love for Love’. Конгривъ былъ признанъ первымъ трагическимъ, равно какъ и комическимъ драматургомъ своего времени, и все это на двадцать-восьмомъ году жизни. Полагаемъ, что ни одинъ англійскій писатель, исключая лорда Байрона, не стоялъ въ такомъ раннемъ возраст столь высоко въ уваженіи своихъ современниковъ.
Въ это время послдовало событіе, заслуживающее, по нашему мннію, совершенно инаго вниманія, нежели какое обратилъ на него м-ръ Лей-Гонтъ. Нація почти избавилась отъ тлетворнаго дйствія пуританской суровости. О мрачныхъ сумасбродствахъ царства святыхъ остались лишь слабыя воспоминанія. Между тмъ, зло, причиненное кощунствомъ и развратомъ, было свжо и поразительно. Дворъ, со времени Революціи, пересталъ покровительствовать необузданности. Марія была строго благочестива, а пороки холоднаго, суроваго и молчаливаго Вильгельма не выставлялись напоказъ обществу. Неподдерживаемая правительствомъ и падая во мнніе народа, безнравственность Реставрація всеejue держалась въ нкоторой части общества. Ея твердынями были мсть, служившія поприщемъ остроумію и мод, и всего боле театры. При такомъ стеченіи обстоятельствъ явился вели* кій преобразователь, о которомъ мы никогда не можемъ упомянуть безъ уваженія, какъ бы ни расходились съ нимъ относительно многихъ важныхъ предметовъ.
Джереми Колльеръ, родившійся въ Кембридж, былъ духовнымъ лицомъ англійской церкви. Его таланты и познанія несомннно могли доставить ему высшія почести въ его профессіи. Онъ обладалъ обширною начитанностью и, не смотря на то, часто бывалъ въ свт и отличался, говорятъ, прелестью и живостью разговора. Рдкой отрасли въ литератур не посвящалъ онъ нкотораго вниманія. Но его любимое занятіе составляли духовныя древности. По своимъ религіознымъ мнніямъ онъ принадлежалъ къ той части англійской церкви, которая всего дале отъ Женевы и всего ближе къ Риму. Его убжденія касательно епископальнаго управленія, монашескихъ орденовъ, дйствительности таинствъ, авторитета св. отцовъ, грховности раскола, важности облаченій, обрядовъ и праздниковъ мало отличаются отъ ныншнихъ понятій д-ра Пьюзи и м-ра Ньюмана. Къ концу своей жизни, дйствительно, Колльеръ еще на нсколько шаговъ приблизился къ папизму, мшалъ воду съ виномъ въ евхаристіи, оснялъ знаменіемъ креста при конфирмаціи, употреблялъ елей при на вщаніи больныхъ и совершалъ молитвы по усопшимъ. Его политическія мннія согласовались съ богословскими. Онъ принадлежалъ къ крайнимъ тори, называвшимся тогда Tantivies {См. т. VI, стр. 353.}. Даже преслдованіе епископовъ и разграбленіе университетовъ не могли поколебать въ немъ твердаго врноподданничества. Во время засданій конвента онъ съ горячностью писалъ въ защиту бжавшаго короля и, вслдствіе этого, былъ арестовавъ. Но такимъ образомъ нельзя было смирять его непреклонный духъ. Онъ не согласился принести присягу, отказался отъ своихъ должностей и цлымъ рядомъ памфлетовъ, написанныхъ съ большой горячностью и съ нкоторымъ искусствомъ, покушался возбудить націю противъ ея новыхъ властителей. Въ 1692 году онъ опять былъ арестованъ, по подозрнію въ прикосновенности къ измнническому заговору. Его убжденія были до такой степени непреклонны, что друзья едва выпросили у него позволеніе взять его на поруки, впослдствіи онъ выражалъ раскаяніе, что такимъ образомъ позволилъ склонить себя къ косвенному признанію авторитета узурпаторскаго правительства. Вскор онъ снова попалъ въ бду. Сэръ Джонъ Френдъ и сэръ Вилліамъ Паркинсъ были обвинены и уличены въ государственной измн, за умыселъ противъ жизни короля Вильгельма. Колльеръ преподалъ имъ духовное утшеніе, проводилъ ихъ до Тибурна и прежде, чмъ ихъ повсили, возложилъ имъ на головы руки свои и, данною Христомъ властью, торжественно отпустилъ имъ прегршенія. Это дало поводъ къ невыразимому соблазну. Тори заодно съ вигами порицали поведеніе дерзновеннаго священника. Толковали, что нкоторые поступки, подходящіе подъ опредленія измны, таковы, что въ смутное время къ нимъ могутъ побудить хорошаго человка даже его добродтели. Для защиты общества можетъ быть необходимо наказать подобнаго человка. Но даже наказывая его, мы видимъ въ немъ виновника противъ закона, скоре, чмъ противъ нравственности, и надемся, что хотя невозможно простить его чистосердечное заблужденіе здсь на земл, но что на томъ свт оно не вмнится ему во грхъ. Не то было съ Колльеровыми кающимися. Они замшаны были въ заговоръ, съ цлью подстеречь и умертвить, въ часъ безпечности, человка, который — будь онъ король ихъ или нтъ — во всякомъ случа былъ такимъ же, какъ они, божіимъ созданіемъ. Основательна или нтъ якобитская теорія о правахъ правительства и обязанностяхъ подданныхъ, убійство всегда слдуетъ считать великимъ преступленіемъ. Его осуждаютъ даже правила мірской чести и нравственности. Гораздо съ большимъ ужасомъ должна смотрть на него чистая церковь Христова. Конечно, не можетъ она, безъ самыхъ грустныхъ и тяжелыхъ опасеній, видть, что одно изъ ея чадъ, виновное въ этомъ великомъ злодянія, переходитъ въ вчность безъ малйшаго признака покаянія. Обнаружили ли эти измнники какой-либо признакъ покаянія, не было извстно. Можетъ быть, они келейно и изъявили свое сокрушеніе, въ такомъ случа можно бы было оправдать служителя алтаря, еслибъ онъ келейно удостоврилъ ихъ въ божественномъ милосердіи. Но публичному отпущенію грховъ должно было предшествовать публичное покаяніе. Эти люди, если они только выразили сожалніе, выразили его тайно. Колльеръ же возложилъ на нихъ руки въ присутствіи тысячей. Изъ этого поступка враги его вывели заключеніе, будто-бы онъ не почиталъ преступнымъ заговора противъ жизни Вильгельма. Но такое заключеніе Колльеръ отрицалъ весьма сильно и, мы не сомнваемся, весьма чистосердечно.
Буря бушевала. Епископы торжественно осудили это отпущеніе грховъ. Генералъ-атторней внесъ дло въ судъ королевской скамьи. Колльеръ твердо ршился не являться ни передъ какое судилище, власть котораго истекала бы отъ узурпатора. Поэтому, онъ скрылся и былъ объявленъ лишеннымъ всхъ нравъ состоянія. Посл этихъ событій онъ жилъ еще тридцать лтъ. Процессъ не былъ продолжаемъ, и вскор Колльеръ могъ спокойно предаться своимъ литературнымъ занятіямъ. Въ позднйшій періодъ не разъ пытались поколебать въ немъ строптивую честность предложеніями богатства и почестей, но все было тщетно. Умирая, подъ конецъ царствованія Георга I, онъ все еще находился въ опал.
Насъ не станутъ подозрвать въ пристрастіи ни къ политическимъ, ни къ богословскимъ убжденіямъ Колльера, но мы почитаемъ его однимъ изъ честнйшихъ и отважнйшихъ людей, какіе когда-либо существовали. Скажемъ боле: при всей своей страсти и частомъ упорств въ заблужденіи, въ полемик онъ оказывался необыкновенно правдивымъ, откровеннымъ, великодушнымъ, слишкомъ возвышеннымъ, чтобы пользоваться низкими преимуществами даже въ самыхъ жаркихъ диспутахъ, и чистымъ отъ всякой примси личной недоброжелательности. Должно также сознаться, что его мннія о церковныхъ и полтическихъ длахъ, хотя сами но себ нелпыя и пагубныя, длали его чрезвычайно способнымъ стать преобразователемъ нашей легкой литературы. Необузданность въ печати и на сцен была, нагъ мы сказали, слдствіемъ реакціи противъ пуританской строгости. Безстыдство почиталось, подобно дубовымъ листьямъ 29 мая {День възда Карла II въ Лондонъ.}, признакомъ и кавалера, и высокоцерковника. Скромность приличествовала конвентикламъ и телячьимъ головамъ. Степенные прелаты слишкомъ расположены были потакать буйству множества ревностныхъ и способныхъ союзниковъ, которые осмивали круглоголовыхъ и пресвитеріянъ. Если кто-нибудь изъ виговъ возвышалъ голосъ противъ нечестія и безнравственности модныхъ писателей, ему тотчасъ зажимали ротъ возраженіемъ: ‘Вы — одинъ изъ тхъ, которые вздыхаютъ при малйшей цитат изъ св. Писаніи, а накопляютъ имнія разграбленіемъ церкви, которые трепещутъ при всякой двусмысленности, а рубятъ головы царямъ.’ Какой-нибудь Бакстеръ, Борнетъ, даже Тиллотсонъ мало бы содйствовали очищенію нашей литературы. Но если поборникомъ благопристойности являлся человкъ, Фанатически преданный длу епископства и лишенный правъ состоянія за приверженность къ наслдственному праву, то побда становилась несомннною.
Въ 1698 году Колльеръ обнародовалъ ‘Short View of the Profaneness and Immorality of the English Stage‘ — книгу, которая взволновала весь литературный міръ, но которую теперь читаютъ гораздо мене, чмъ она того заслуживаетъ. Правда, недостатки сочиненія многочисленны и велики. Разсужденія о греческой и латинской драм отнюдь не усиливаютъ доказательства и,— что бы ни думало о нихъ поколніе, воображавшее, будто коллегія Христовой Церкви, опровергла Бентли,— эти разсужденія таковы, что въ наше время ученый съ самыми смиренными притязаніями могъ бы смло провозгласить ихъ отроческими или, точне, ребяческими. Порицанія въ книг недостаточно разборчивы. Авторы, обвиняемые Колльеромъ, повинны въ столь грубыхъ нарушеніяхъ благопристойности, что, привода противъ нихъ доводы, допускавшіе малйшій споръ, онъ, вмсто усиленіи своего дла, только ослаблялъ его. Онъ, однако же былъ столь неразсудителенъ, что между наглыми оскорбленіями, на которыя онъ нападалъ совершенно справедливо, помстилъ вещи, въ дйствительности самыя невинныя, и нсколько незначительныхъ примровъ легкомыслія, которое хотя, можетъ бытъ, и не совсмъ безупречное, легко оправдывалось паралелями въ твореніяхъ писателей, оказавшихъ большія услуги нравственности и религіи. Такъ, онъ порицаетъ Конгрива,— число и важность дйствительныхъ проступковъ котораго освобождали критика отъ нужды навязывать ему проступки недйствительные,— за легкомысленное употребленіе словъ ‘мученикъ’ и ‘вдохновеніе’, какъ будто даже архіепископъ не могъ сказать, что рчь была вдохновлена бордосскимъ виномъ, а какой-то ольдерманъ былъ мученикомъ подагры. Кром того, Колльеръ иногда недостаточно различаетъ самого драматурга отъ дйствующихъ лицъ его драмы. Такъ, онъ порицаетъ Ванбру за то, что въ уста лорда Фоппингтона вложены кое-какія презрительныя слова насчетъ церковной службы, хотя очевидно, что Ванбру не могъ лучше выразить уваженія, какъ заставивъ лорда Фоппингтона выразить презрніе. Къ тому-же ‘Short View‘ везд слишкомъ сильно отзывается исключительнымъ духомъ профессіи. Для Колльера не достаточно, чтобы служители алтаря ограждены были отъ неразборчивой насмшливости, онъ ни въ какомъ случа не хочетъ допустить, чтобы слово или дйствіе духовнаго лица могло служить предметомъ смха. И такую привилегію онъ не ограничиваетъ одними священнослужителями установленной церкви. Онъ распространяетъ ее на католическихъ священниковъ и — что въ немъ еще изумительне — на диссидентскихъ проповдниковъ. Но все это еще пустяки. Имамы, брамины, жрецы Юпитера, жрецы Ваала — вс должны почитаться священными. Колльеръ порицаетъ Драйдена за то, что его муфтій въ ‘Don Sebastian’ толкуетъ вздоръ. Ли подвергается строгой отвтственности за невжливость къ Тирезію {Миическій пророкъ въ ивахъ.}. Но забавне всего то, что Колльеръ оскорбляется нкоторыми неучтивыми разсужденіями Кассандры объ Апис и его іерофантахъ, въ ‘Cleomenes’ Драйдена. Слова ‘травоядный, откормленный богъ’ — слова, на самомъ дл совершенно согласныя со слогомъ многихъ мстъ Ветхаго Завта, столько же оскорбляютъ этого христіанскаго священнослужителя, какъ оскорбили бы жрецовъ Мемфиса.
Но, за всми этими оговорками, надобно признать великое достоинство этой книги. Едва ли осталась отъ того времени какая-либо книга, изъ которой возможно было бы выбрать столь превосходные и столь различные образцы. Сравнивать Колльера съ Паскалемъ, конечно, было бы нелпо. Однако, мы не знаемъ, гд, исключая ‘Провинціальныхъ писемъ,‘ можно найти веселость въ столь гармоническомъ и прелестномъ сочетаніи съ торжественностью, какъ въ ‘Short View‘. По истин, Колльеръ владетъ всми родами комизма, отъ явной шутки до вжливаго сарказма, основаннаго на антитез. Съ другой стороны, онъ въ совершенств обладалъ реторикой честнаго негодованія. Мы, право, не знаемъ другой книги, представляющей столько взрывовъ того особеннаго краснорчія, которое истекаетъ изъ сердца и идетъ къ сердцу. По истин, духъ этой книги вполн героическій. Чтобы справедливо оцнить ее, мы должны вспомнить положеніе, въ какомъ находился авторъ. Онъ былъ подъ гнвомъ власти. Одной половин тогдашнихъ писателей имя его уже служило цлью для нападеній, между тмъ какъ онъ вступилъ въ борьбу съ другой половиной за здравый вкусъ, здравый смыслъ и здравую нравственность. Сколь ни сильны были его политическія предубжденія, въ этомъ случа онъ, казалось, совершенно отъ нихъ отршился. Онъ забылъ, что принадлежитъ къ якобитамъ, и помнитъ лишь то, что онъ гражданинъ и христіанинъ. Нкоторыя изъ его безпощаднйшихъ нападеній направлены противъ стихотвореній, которыя были съ восторгомъ привтствованы партіей торіевъ и нанесли глубокую рану вигамъ. Воодушевляющее зрлище представляетъ отвага, съ которой одинокій, лишенный правъ состоянія человкъ идетъ на враговъ своихъ, страшныхъ въ отдльности и, какъ должно’ было полагать, неотразимыхъ въ совокупности, какъ онъ громитъ направо и налво Вичирли, Конгрива и Ванбру, втаптываетъ въ грязь презрннаго Д’Орфи, и изо всей силы наноситъ ударъ по гордоосненному перьями шлему Драйдена.
Дйствіе, произведенное ‘Short View’, было неизмримо. Народъ стоялъ на сторон Колльера. Но нельзя было сомнваться, что изъ огромнаго полчища, вызваннаго имъ на бой, кто-либо подниметъ перчатку. Вс были уврены, что Драйденъ выступитъ на арену, и вс умы предугадывали грозную стычку между двумя равносильными борцами, Великій поэтъ былъ особо отмченъ. Хорошо знали, что онъ былъ глубоко оскорбленъ, что прежде въ немъ возбуждали сильный гнвъ вызовы, гораздо ничтожнйшіе, и что не было литературнаго оружія, наступательнаго или оборонительнаго, которымъ бы онъ не владлъ въ совершенств. Но въ немъ самомъ возстала совсть, онъ стоялъ пристыженный, какъ падшій архангелъ подъ упреками Зефона,—
‘And felt how awful goodness is, and saw
Virtue in her shape how lovely, saw and pined
His loss’ (*)
(*) ‘И чувствовалъ, какъ достойно благоговнія добро, и видлъ,
Какъ мила очамъ добродтель, видлъ и оплакивалъ
Свою утрату.’
Впослдствіи онъ упомянулъ о ‘Short View‘ въ предисловіи къ своимъ баснямъ. Онъ съ нкоторою горечью стовалъ на суровость приговора и приводилъ нкоторыя извиненія. Но, вообще, онъ откровенно сознался, что былъ осужденъ справедливо. ‘Если, говорилъ онъ, м-ръ Колльеръ — мой врагъ, то пусть торжествуетъ. Если же онъ мн другъ, такъ какъ лично я не подалъ ему никакого повода къ противоположному, то онъ порадуется моему раскаянію.’
Конгривъ поступилъ бы разумно, еслибы послдовалъ примру своего учителя. Онъ находился въ положенія, въ которомъ попытка оправдаться безразсудна, его вина была столь очевидна, что никакая ловкость, никакое краснорчіе не могли помочь длу. Съ другой стороны, въ его пользу говорили многія смягчающія вину обстоятельства, которыя, еслибы онъ со знался въ своемъ заблужденіи и общалъ исправиться, снискали бы ему прощеніе. Самый строгій судья смотрлъ бы весьма снисходительно на проступки, въ которые столь молодой человкъ былъ вовлеченъ дурнымъ примромъ, избыткомъ сильной фантазіи и упоительнымъ дйствіемъ народныхъ рукоплесканій. Уваженіе и удивленіе публики — все-еще были ему доступны. Ему не трудно было бы загладить всякое воспоминаніе о своихъ ошибкахъ и раздлить съ Аддисономъ славу доказательства, что самое блестящее остроуміе можетъ быть союзникомъ добродтели. Но, во всякомъ случа, благоразуміе должно было удержать его отъ стычки съ Колльеромъ. Этотъ нондожюроръ {Nonjurors — названіе партіи, отказавшейся присягнуть на врность подданства Вильгельму III.} по врожденнымъ способностямъ, образованію и навыку былъ словно созданъ для полемическихъ преній. Умъ Конгрива, хотя необыкновенно плодовитый и сильный, былъ инаго рода. Никто не владлъ равнымъ искусствомъ гранить эпиграммы и остроумные отвты до самаго яркаго блеска и щегольски обдлывать ихъ въ легкій, фамиліярный разговоръ. Въ такого рода ювелирств онъ достигъ мастерства, небывалаго прежде и неподражаемаго. Но въ полемик онъ былъ совершенно неопытенъ, а ему пришлось защищать дло, которому едва-ли какое-либо искусство могло дать возможность восторжествовать.
Послдствія легко было предвидть. Отвтомъ своимъ Конгривъ далъ ршительный промахъ. Отвтъ былъ злобенъ, теменъ и тяжелъ. Даже театральное фойе и Виллева кофейня вынуждены были сознаться, что какъ въ остроуміи такъ и въ доказательствахъ, священникъ явно превзошелъ поэта. Конгривъ не только не съумлъ представить съ благовидной стороны дло, въ которомъ онъ былъ виновенъ, но даже тамъ, гд онъ былъ правъ, ему удалось выставить себя совершенно виноватымъ. Колльеръ укорялъ его въ нечестіи за то, что священника онъ назвалъ м-мъ Prig’омъ {Prig — плутъ.}, и что вывелъ на сцену кучера Іегу {2 кн. Царей, 9.}, намекая на царя израильскаго, котораго можно было узнать издали по неистовому погонянью. Еслибы въ ‘The Old Bachelor‘ и ‘The Double Dealer’ не было ничего хуже этихъ выходокъ, то Конгрива слдовало бы признать столь же безупречнымъ поэтомъ, какъ и самого Коупера, который, въ стихотвореніяхъ, просмотрнныхъ такимъ строгимъ критикомъ, какимъ былъ Джонъ Ньютонъ, называетъ гоняющагося за лисицами сквайра Немвродомъ, а капеллану даетъ непочтительное имя Smug {Smug — щеголь.}. Конгривъ могъ съ большимъ успхомъ представить публик, что тамъ, гд взводятся такія вздорныя обвиненія, по справедливости должно заключить о недостатк обвиненій серьзныхъ. Вмсто того, онъ утверждалъ, будто при имени Іегу неимлъ въ виду ни малйшаго намека на Библію и безсознательно употребилъ имя Prig. Странно, что человкъ столь даровитый, желая защитить себя отъ упрековъ, которыхъ никто не могъ почесть важными, прибгнулъ ко лжи, которой никто, конечно, не могъ поврить!
Конгривъ, между прочимъ, себя и братію свою извинялъ тмъ, что хотя они мстами и виновны въ легкомысленныхъ выходкахъ, однако постоянно старались внушать мораль, сжатую въ дв или три строки, въ конц каждой пьесы. Если бы это и дйствительно было, то оправданіе все-таки было бы ничтожно. Никто, знающій человческую природу, не повритъ, чтобы пара нравоучительныхъ стиховъ могла уничтожить вредное впечатлніе, произведенное пятью неблагопристойными актами. Но Конгривъ поступилъ бы благоразумно, если бы, до приведенія подобнаго довода, пересмотрлъ свои комедіи. Колльеръ это сдлалъ, и нашелъ, что мораль въ ‘The Old Bachelor‘ или важная апофегма, которою должна была искупаться вся безнравственность пьесы, заключается въ слдующихъ трехъ стихахъ:
‘What rugged ways attend the noon of life!
‘Our sun declines, and with what anxious strife,
‘What pain, we tug that galling load — а wife.’ (*)
(*) ‘Какъ труденъ путь въ полдень нашей жизни!
Клонится солнце наше, и съ какой тревожной борьбою,
Съ какимъ мученіемъ влачимъ мы это тяжкое бремя — жену!’
Прощальное слово комедія ‘Love for Love’, говоритъ Колльеръ можетъ быть лучше, но мало было бы пользы помнить до послдняго дня жизни, что:
‘The miracle to-day is, that we find
‘А lover true, noh that а woman’s kind.’ (*)
(*) ‘Чудо нын состоитъ въ томъ, если
Любовникъ вренъ, а не въ томъ, если женщина благосклонна.’
Отвтъ Колльера былъ строгъ и торжествующъ. Приведемъ одно изъ его возраженій, не какъ счастливый образчикъ его слога, но потому, что оно было вызвано свойственной Конгриву аффектаціей. Поэтъ говорилъ о пьес ‘The Old Bachelor’, какъ о бездлиц, которой онъ не придавалъ ни малйшей цны и которая лишь какимъ-то случаемъ стала извстна публик. ‘Я написалъ эту пьесу, говорилъ онъ, для собственнаго развлеченія, медленно поправляясь отъ болзни’. ‘Что это была за болзнь, отвчалъ Колльеръ, не мое дло дознаваться, но вроятно, она была весьма не хороша, если была хуже самаго лекарства.’
Все, что выигралъ Конгривъ, выступа противъ Колльера, состояло лишь въ томъ, что онъ вполн лишилъ себя извиненія, которое по справедливости могъ привести въ пользу своихъ раннихъ грховъ. ‘Зачмъ, спрашивалъ Колльеръ, взрослому человку смяться надъ ошибками мальчика, и позднйшимъ одобреніемъ присвоивать себ грхи несовершеннолтняго возраста?’
Конгривъ былъ не единственнымъ противникомъ Колльера. Къ борьб пристали Ванбру, Депнисъ и Сеттль. И, судя по одному мсту современной сатиры, мы склонны къ мысли, что одинъ изъ отвтовъ на ‘Short View‘ написанъ или приписывается Вичирли. Побда осталась за Колльеромъ. Слдствіемъ его усилій было великое и быстрое преобразованіе почти во всхъ отрасляхъ нашей легкой литературы. Явилось новое поколніе беллетристовъ и поэтовъ, которые, вообще, съ уваженіемъ говорили о великихъ узахъ, соединяющихъ общество и самыя неблагопристойности которыхъ еще пристойны въ сравненіи съ выходками школы, процвтавшей въ теченіе послднихъ сорока лтъ XVII столтія.
Эта борьба, вроятно воспрепятствовала Конгриву исполнить общаніе, данное имъ актерамъ. Только въ 1700 году онъ представилъ ‘ТАе Way of the World‘ — самое продуманное и самое блестящее изъ всхъ своихъ сочиненій. Этой пьес не достаетъ, можетъ быть, постояннаго движенія, броженія жизненныхъ силъ, встрчаемыхъ нами въ ‘Love for Love’. Но истерическіе взрывы высокопарнаго бреда леди Вишфортъ, встрча Витвуда съ братомъ, ухаживаніе деревенскаго найта и его слдующее затмъ ночное пиршество, особенно же охота {Подразумвается ухаживанье.} и сдача Миллананта, превосходятъ все, что ни есть лучшаго въ длинномъ ряду англійскихъ комедій появлявшихся со временъ междоусобной войны. Мы ршительно не постигаемъ, какъ эта пьеса могла упасть на сцен. Однако она упала, и авторъ, безъ того уже страдая отъ ранъ, нанесенныхъ ему Колльеромъ, былъ свыше силъ своихъ огорченъ этимъ новымъ ударомъ. Онъ ршился никогда боле не подвергаться грубости зрителей, лишнныхъ всякаго вкуса, и простился съ театромъ навсегда.
Онъ жилъ еще двадцать-восемь лтъ, ничмъ не увеличивъ пріобртенной имъ высокой литературной извстности. До потери зрнія онъ много читалъ, а по врезіенамъ сочинялъ краткую статью или перекладывалъ въ стихи пустой разсказъ, но онъ, кажется, никогда уже не задумывалъ значительнаго творенія. Разнородныя пьесы, изданныя имъ въ 1710 году, не имютъ достоинства и давно забыты.
Слава, заслуженная комедіями Конгрива, обезпечивала за нимъ при изяществ его манеръ и разговора, высокое мсто въ уваженіи свта. Зимою онъ жилъ въ избраннйшемъ и пріятнйшемъ обществ Лондона. Лто проводилъ въ деревн, въ роскошныхъ помстьяхъ министровъ и перовъ. Литературная зависть и политическія ‘акціи, не уважавшія въ тотъ вкъ ничего другаго, уважали его покой. Онъ причислялъ себя къ партіи, главою которой былъ его покровитель Монтегю, тогда уже лордъ Галифаксъ. Но у него были учтивыя слова и мелкія услуги про людей всякаго оттнка мнній. И зато люди всхъ убжденій отзывались о немъ хорошо.
Средства его долго были скудны. Мсто, которое онъ занималъ, едва могло доставлять ем, возможность жить съ удобствомъ. И когда тори вошли въ силу, нкоторые полагали, что онъ лишится даже этого умреннаго содержанія. Но Гарли, который отнюдь не намренъ былъ слдовать истребительной политик Октябрьскаго клуба и, при всхъ недостаткахъ ума и характера, былъ искренно добръ къ людямъ геніальнымъ, успокоилъ встревоженнаго поэта, весьма мило и кстати стихами Виргилія:
‘Non obtusa adeo gestamus pectora Poeni,
Nee tarn aversus equos Tyria Sol jongit ab urbe.’ (*)
(**) ‘Пунновъ сердца не жестоки, не такъ затвердли ихъ души,
И отъ владній моихъ не столь отдаленное солнце,
Васъ отдляетъ….’
‘Энеида’, пер. Шершеневича.
Снисходительности, какую тори оказывали Конгриву, онъ не заискивалъ ни малйшей съ своей стороны уступкой, которая могла бы справедливо оскорбить виговъ. Съ рдкимъ счастьемъ довелось ему раздлять съ друзьями торжество, не раздливъ съ ними опалы. По восшествіи на престолъ Ганноверскаго дома, онъ раздлилъ счастье тхъ, съ кмъ былъ связанъ. Мсто, на занятіе котораго онъ получилъ право двадцать лтъ передъ симъ, сдлалось вакантнымъ. Его назначили секретаремъ острова Ямайки, и онъ пользовался ежегоднымъ доходомъ около тысячи двухсотъ Фунтовъ, а такой доходъ позволялъ въ то время одинокому человку жить нетолько безбдно, но роскошно. Не смотря на то, онъ продолжалъ вести жизнь умренную, къ которой привыкъ, когда, по словамъ Свифта, съ трудомъ сберегалъ шиллингъ на носилки, чтобы отправиться къ лорду Галифаксу. Хотя ему не для кого было копить, однако онъ откладывалъ по меньшей мр столько же, сколько издерживалъ.
Недуги старости постили его рано. Въ прежнее время онъ не отличался воздержаніемъ, его сильно мучила подагра, когда приходилось ему сидть дома, онъ не могъ уже искать отрады въ литератур. Слпота, жесточайшее бдствіе для одинокаго ученаго, сдлала для него книги безполезными. Только въ обществ могъ онъ находить развлеченіе, и въ обществ онъ, благодаря своей обходительности и живости, былъ всегда принимаемъ радушно.
Возвышавшіеся литераторы видли въ немъ не соперника, а классика. Онъ оставилъ ихъ поприще, никогда не состязался съ ними, и всегда громко восхищался ихъ трудами. Поэтому они не могли питать къ нему никакой зависти и такъ же мало помышляли объ уменьшенія его славы, какъ о придиркахъ къ великимъ людямъ, сто лтъ покоившимся въ углу поэтовъ въ Вестминстер. Даже нахлбники Grub-Street, даже герои ‘Дунсіады’ на этотъ разъ были справедливы къ современному достоинству. Самымъ сильнымъ доказательствомъ уваженія, которымъ пользовался Конгривъ, можетъ служить Фактъ, что англійская ‘Иліада‘ — твореніе, явившееся при самой счастливой обстановк, была посвящена ему. Не было въ королевств герцога, который бы не сталъ гордиться такимъ отличіемъ. Д-ръ Джонсонъ выражаетъ большое удивленіе къ независимости духа, обнаруженной въ этомъ случа Попомъ. ‘Онъ обходитъ перовъ и людей государственныхъ, для того, чтобы посвятить свою ‘Иліаду’ Конгриву, съ великодушіемъ, похвала которому могла бы быть полною, еслибы въ его друг добродтель равнялась уму. Почему онъ былъ избранъ для столь великой почести — этого узнать теперь невозможно’. Разумется, узнать невозможно, однако можно, кажется, догадаться. Переводу ‘Иліады’ усердно покровительствовали люди всхъ политическихъ мнній. Поэтъ, которому еще въ раннемъ его возраст великодушно старались обезпечить достатокъ и виги, и торіи, по справедливости не могъ посвятить глав одной изъ этихъ партій твореніе, которое щедро покровительствовали об. Необходимо было найти лицо, знаменитое и вмст съ тмъ нейтральное. И потому-то было необходимо обойти перовъ и людей государственныхъ. Конгривъ пользовался высокимъ значеніемъ въ литератур. Онъ пользовался имъ и въ кругахъ аристократическихъ. Онъ былъ хорошъ съ людьми всхъ партій. Воздаваемая ему почесть не могла оскорбить ни министровъ, ни предводителей оппозиціи.
Странная аффектація, искони характеризировавшая Конгрива, усиливалась по мр приближенія старости. Наконецъ, ему стало непріятно слышать похвалы его комедіямъ. Вольтеръ, душа котораго сгорала жаждой литературной извстности, въ бытность свою въ Англіи, былъ озадаченъ и непріятно пораженъ при вид этой необыкновенной причуды. Конгривъ отклонилъ отъ себя значеніе поэта, объявилъ, что пьесы его пустяки, набросанные въ часы досуга, и просилъ Вольтера смотрть на него только какъ на джентльмена. ‘Еслибы вы были только джентльменъ, сказалъ Вольтеръ, то я не пріхалъ бы повидаться съ вами.’
Конгривъ не отличался теплотою чувствъ. Онъ не зналъ семейныхъ узъ, и сердце его не увлеклось, кажется, ни одною изъ цлой вереницы красотокъ театральнаго фойе, съ которыми онъ поочередно состоялъ въ связяхъ. Страсть его къ м-съ Бресгэрдль была всхъ продолжительне и извстне. Эта очаровательная актриса, идолъ всего Лондона въ теченіе многихъ лтъ, изъ-за личика которой произошла роковая ссора, стоившая Моунтфорту жизни и подвергшая лорда Могона суду перовъ, и къ которой графъ Скарсдель обращался, говорятъ съ почетными предложеніями, вела себя, при весьма заманчивыхъ обстоятельствахъ, необыкновенно скромно. Со временемъ Конгривъ сталъ ея довреннымъ другомъ. Они постоянно вмст вызжали и обдали. Нкоторые поговаривали, будто она его любовница, другіе же, будто она вскор станетъ его женою. Наконецъ онъ оставилъ ее, увлеченный вліяніемъ боле богатой и горделивой красавицы. Графиня Генріетта Годольфинъ, дочь великаго Марльборо, наслдовала по смерти отца его герцогство и большую часть огромныхъ его богатствъ. Мужъ ея былъ человкъ ничтожный, который, по словамъ лорда Честерфильда, приходилъ въ палату перовъ только спать и могъ бы такъ же хорошо выспаться по правую, какъ и по лвую сторону отъ предсдательскаго кресла. Между герцогиней и Конгривомъ возникла самая эксцентрическая дружба. Онъ ежедневно обдалъ за ея столомъ и участвовалъ въ устройств ея концертовъ. Вдовствующая герцогиня Сара,— та старая злая корга, которая съ дочерью своей ссорилась, точно такъ же какъ и со всми другими,— притворилась будто подозрваетъ что-то недоброе. Но свтъ вообще полагалъ, кажется, что знатная леди, безъ малйшаго ущерба своему достоинству, могла оказывать особенное вниманіе человку замчательно геніальному, почти шестидесятилтнему, который казался еще старе по наружности и Физическимъ силамъ, котораго подагра держала въ креслахъ и которому слпота не дозволяла читать,
Лтомъ 1728 года Конгриву предписали испытать воды Бата. Во время этой поздки онъ былъ опрокинутъ въ карет и подвергся какому-то сильному внутреннему поврежденію, отъ котораго никогда не могъ излечиться. Онъ возвратился въ Лондонъ въ опасномъ положеніи, постоянно жаловался на боль въ боку, не переставалъ упадать силами, а въ слдующемъ январ скончался.
Онъ оставилъ десять тысячъ Фунтовъ стерлинговъ, которые сберегъ отъ окладовъ своихъ доходныхъ мстъ. По словамъ Джонсона, деньги эти должны были-бы перейти къ Фамиліи Конгрива, тогда весьма нуждавшейся. Докторъ Іонгъ и м-ръ Лей-Гонтъ, два джентльмена, рдко соглашающіеся другъ съ другомъ, но соглашаться съ которыми мы считаемъ въ настоящемъ случа особеннымъ удовольствіемъ, думаютъ, что эти деньги должны были бы перейти къ м-съ Бресгердль. Конгривъ отказалъ двсти Фунтовъ стерлинговъ м-съ Бресгэрдль и равную сумму какой-то м-съ Джеллатъ, но самая значительная часть его сбереженій перешла къ герцогин Марльборо въ безпредльномъ богатств которой это наслдство потонуло, какъ капля въ ушат. Юно могло бы поправить раззоренное состояніе стаффордширскаго сквайра, могло-бы доставить покинувшей сцену актрис способы наслаждаться всми удобствами и, въ ея смысл, роскошью, но его едва ли хватило на покрытіе домашнихъ расходовъ герцогини въ продолженіе трехъ мсяцевъ.
Знатная леди похоронила своего друга съ торжественностью, какую рдко можно видть при погребеніи поэтовъ. Тло было выставлено подъ древнимъ сводомъ Іерусалимской комнаты и предано земл въ Вестминстерскомъ аббатств. Покровъ поддерживали герцогъ Бриджвотеръ, лордъ Кобгамъ, графъ Вильмингтонъ, бывшій предсдателемъ палаты общинъ, а потомъ первымъ лордомъ казначейства, и другія лица высокаго званія. Ея свтлость употребила завщанныя ей другомъ деньги на великолпное алмазное ожерелье, которое носила въ честь его, и, если врить слухамъ, обнаруживала свое благоговніе къ его памяти еще боле необыкновеннымъ образомъ. Говорятъ, будто къ ея обденному столу ежедневно приносили его статую изъ слоновой кости, двигавшуюся посредствомъ часоваго механизма, будто у герцогини была изображавшая его восковая кукла и будто доктора аккуратно облпливали пластырями и мазали ноги этой куклы, какъ длали это съ ногами бднаго Конгрива, когда онъ страдалъ подагрой. Въ Вестминстерскомъ аббатств былъ воздвигнутъ поэту монументъ, съ надписью, сочиненною герцогиней, а лордъ Кобгамъ почтилъ его кенотафомъ, который кажется намъ — хотя это и очень смло — безобразнйшимъ и нелпйшимъ изъ стоускихъ сооруженій {Стоу — приходъ въ Стаффордшир.}.
Мы сказали, что Вичирли былъ худшимъ Конгривомъ. Дйствительно, сочиненія и жизнь этихъ двухъ писателей представляютъ замчательную аналогію. Оба были джентльмены, хорошо воспитанные. Оба вели городскую жизнь и знали человческую природу только такою, какою она является между Гайдъ-Паркомъ и Тоуэромъ. Оба были людьми, отличавшимися остроуміемъ. Ни одинъ не былъ одаренъ сильнымъ воображеніемъ. Оба въ раннемъ возраст сочиняли живыя и неблагопристойныя комедіи. Оба въ. полной еще сил оставили поприще и литературнымъ подвигамъ своей юности обязаны были всмъ уваженіемъ, которымъ пользовались подъ старость. Оба, переставъ писать для сцены, издали цлые томы разныхъ сочиненій, принесшихъ мало чести какъ ихъ дарованіямъ, такъ и ихъ нравственности. Оба, въ преклонныхъ лтахъ, вертлись въ обществ, и оба, въ послднія минуты жизни, самымъ эксцентрическимъ и непростительнымъ образомъ распорядились своимъ имуществомъ.
Но везд Конгривъ удержалъ надъ Вичирли превосходство. Вичирли остроуменъ, но Конгривъ, по остроумію, далеко оставляетъ за собой всхъ комическихъ писателей, появившихся въ два послднія столтія, кром Шеридана. Конгривъ не обладалъ большимъ поэтическимъ дарованіемъ, но въ сравненіи съ Вичирли, его можно бы назвать великимъ поэтомъ. Вичирли былъ довольно начитанъ, но Конгривъ былъ человкомъ, истинно ученымъ. Прегршенія Конгрива противъ благопристойности, хотя весьма предосудительны, были не такъ грубы, какъ проступки Вичирли, къ тому-жe Конгривъ не выставлялъ передъ свтомъ, подобно Вичирли, жалкаго зрлища распутной дряхлости. Конгривъ умеръ, пользуясь высокимъ уваженіемъ а Вичирли — забытый или презрнный. Послдняя воля Конгрива — нелпа и причудлива, но послдніе поступки Вичирли вызваны были, кажется, закоснлой злобой.
Здсь мы должны, по крайней мр на этотъ разъ, остановиться. О Ванбру и Фаркваръ нельзя судить наскоро, а для того, чтобы воздать имъ должную справедливость, мы не сберегли достаточно мста.
Маколей Томас Бабингтон
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Мильтон, Маколей Томас Бабингтон, Год: 1825
  2. Гораций Уолпол, Маколей Томас Бабингтон, Год: 1833
  3. Жизнь и сочинения Аддисона, Маколей Томас Бабингтон, Год: 1843
  4. Граф Чатам, Маколей Томас Бабингтон, Год: 1844
  5. Беседы Соути, Маколей Томас Бабингтон, Год: 1830
  6. Данте, Маколей Томас Бабингтон, Год: 1834
  7. Сэр Виллиам Темпль, Маколей Томас Бабингтон, Год: 1838
  8. Джон Драйден, Маколей Томас Бабингтон, Год: 1828
Электронная библиотека