Комарики.
Сатирические ведомости.
Комарьи вести.
——
——
——
——
——
——
——
Сатирические ведомости.
——
——
——
Комары. Всякая всячина, Фаддея Булгарина. Рой первый. Картинки русских нравов. Сказка о славном витязе и могучем богатыре Иване Трофимовиче Лягушкине, о прекрасной царевне Светловиде и о косолапом друге медведе, Белинский Виссарион Григорьевич, Год: 1842
Время на прочтение: 15 минут(ы)
В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений.
Том 6. Статьи и рецензии (1842-1843).
М., Издательство Академии Наук СССР, 1955
22. Комары. Всякая всячина, Фаддея Булгарина. Рой первый. Санкт-Петербург. 1842. В тип. ‘Journal de Saint-Ptersbourg’. В 12-ю д. л. 259 стр.
Картинки русских нравов. Санкт-Петербург. 1842. В тип. ‘Journal de Saint-Ptersbourg’. Книжки 1 и 2-я. В 16-ю д. л. 51 и 50 стр.
Сказка о славном витязе и могучем богатыре Иване Трофимовиче Лягушкине, о прекрасной царевне Светловиде и о косолапом друге медведе. Санкт-Петербург. В тип. А. Сычева. 1841. В 12-ю д. л. 70 стр.1
Вот почти вс, чем дарит нас апрель месяц по части изящной словесности и изящной прозы! Больше ничего! Ни одного романа, ни одного собрания повестей, ни одной сносной повести!.. Скудный, бесплодный месяц… Вообразите: всего-на-вс — ‘Комары’, новые картинки к старым сказкам будто бы о русских нравах, и — новая сказка о богатыре Лягушкине, царевне Светловиде и косолапом медведе!..
‘Комары’ — чрезвычайно интересное явление в современной русской литературе: здесь известный сочинитель, г. Ф. Булгарин, вылился весь со всею солью, со всем блеском своего остроумия, со всею силою своего таланта, со всею своею философиею (?)… Это, можно сказать, результаты его литературной деятельности, его литературные убеждения. И потому нельзя отделаться от этой книжонки двумя словами, надо перебрать ее внимательнее — для пользы читателей, которым, вероятно, не придется читать ее.
Первая статейка в ‘Комарах’ г. Булгарина называется ‘Вместо предисловия’: в ней очень тонко и очень зло критикуются люди, которым ничего не стоит проиграть в преферанс десять целковых и которым жаль заплатить за ‘Комаров’ полтора целковых. Признаемся, в этом случае мы сами готовы причислить себя к этим окритикованным людям! Лучше убить вечер за преферансом, нежели читать старые рассказы, давно уже истертые в газетных фельетонах. Во второй статейке объясняется разница между ‘Осами’ (les Gupes) Альфонса Kappa и ‘Комарами’ г. Булгарина. Мы думаем, что подобное объяснение совершенно излишне: ‘Осы’ французского литератора довольно скучны, как и все книги, в которых авторы берутся острить наподряд и в срок, но в ‘Осах’ Альфонса Kappa встречаются иногда вещи действительно остроумные.2 Ниже читатели ясно увидят разницу в этом отношении между ‘Осами’ и ‘Комарами’… Дальнейшее различие между ними состоит еще в том, что А. Карр сражается в своих ‘Осах’ не с лицами, а с началами (principes), и преследует не своих личных неприятелей, а доктрину, неприязненную его собственной доктрине, господин же Булгарин, напротив, сделал из своих ‘Комаров’ апофеозу собственной своей литературной личности заживо и говорит в них только или о самом себе и своих сочинениях, или о людях, которым его сочинения не столько нравятся, как ему самому. Вот об этом-то различии следовало бы ему распространиться, но об нем-то он и умолчал, вероятно, предполагая, что это и без того замечено будет людьми догадливыми… Вместо того, г. Булгарин распространился о том, что ‘Осы’ исполнены личностей, а ‘Комары’, будто бы, чужды личностей,— из чего и выводится подразумеваемое им скромное заключение, что ‘Комары’ лучше ‘Ос’. Но хотя ‘Комары’ г. Булгарина и жужжат беспрестанно то прямого бранью, то намеками на ‘толстые журналы’ и на ‘Петербургские квартиры’, известную комедию-водевиль г. Кони, которая по весьма понятным причинам так не нравится ему,3 — однако ж мы не хотим тут видеть никаких литературных личностей и намеков и очень жалеем, что господин сочинитель ‘Комаров’ не поступил так же и вздумал видеть личности там, где не имел права подозревать их. Г-н Булгарин утверждает, будто в русской литературе есть люди, которые за критику мстят своим противникам — клеветою!!. Послушайте, что он говорит об этом:
Для удовлетворения жажде мщения, за какую-нибудь критику или острое словцо, эти господа представляют литераторов в гнусном виде и тем наносят величайший вред нашей юной литературе. И кто же пишет вс это?.. Вот, например, посмотрите, каким образом выставлен русский журналист в так называемой комедии водевиле: ‘Петербургские квартиры’! Хуже всякого подьячего и ябедника!.. Это самое гнусное лицо в мире, лжец, взяточник… Он берет деньги за похвалы с книгопродавцев… Они дают ему золото!.. (стр. 10—11).
Затем г. Булгарин старается изо всех сил уверить своих читателей, что наши книгопродавцы и золото — понятия несовместные и что таких безнравственных журналистов на Руси нет. Да из чего же все эти хлопоты? Почему г. Булгарин нападает именно с этой стороны на ‘Петербургские квартиры’? Непостижимо! Нам кажется, что всякий благоразумный читатель должен видеть в этом водевиле только чистый вымысел фантазии, а отнюдь не статистическое или историческое сочинение? Публика хочет смеяться — и водевилист смешит ее изображением разных чудаков, а иногда и негодяев, если он к тому имеет и нравственную цель, как вероятно имел ее автор означенного водевиля. Литература, в смысле вымыслов воображения, рисует не то, что есть в самом деле, а то, что возможно, для уничтожения этой-то возможности и пишутся нравственно-сатирические сочинения, в которых, по уверению г. Булгарина, он сам с таким блестящим успехом подвизался. Г-н Булгарин написал столько черных и, между тем, конечно, ни на кого не похожих портретов взяточников,— и, однако ж, можно ли утвердительно сказать, что на Руси есть такие взяточники? Их нет, но есть возможность их существования,— для того-то грех лихоимства и изображается в таких гнусных чертах, чтобы предотвратить в будущем возможность появления взяточников. Здесь предается казни общественного мнения идея, а не лицо или лица. Так же точно и г. Кони, вероятно, имел в виду предать публичному позору идею бессовестного и бесчестного журналиста, наносящего срам и литературе и журнальному делу, а отнюдь не оскорбить журналистов намеком. И лучшим доказательством справедливости нашего мнения служит то, что доселе ни один из журналистов не думал оскорбиться пьесою г. Кони, напротив, многие хвалили ее, а публика ей аплодировала, вызывала автора, актеров, и все единодушно жалели, что автору вздумалось исключить при представлении самый лучший ее акт, в котором именно изображен журналист-взяточник и которого высокое достоинство всем известно было не из рукописи, а из печатной книги.
Нападки ‘Комаров’ г. Булгарина на пьесу г. Кони тем страннее и непонятнее, что сам же г. Булгарин весьма основательно замечает: ‘Правда всегда выходит наверх, как масло в воде, и несправедливость вредна не тому, противу кого устремлена, а тому, кто сочинил ее’ (стр. 12). Но при всем своем негодовании на ‘Петербургские квартиры’, господин сочинитель ‘Комаров’ называет пьесу г. Кони только цветочками, а ягодками называет — что бы вы думали?— несколько строк, почему-то зацепивших его за живое, из статьи князя Вяземского, напечатанной в ‘Утренней заре’ на 1841 год!.. При разборе альманаха г. Владиславлева4 мы выписали эти незабвенные и прекрасные строки, но как повторять и распространять хорошее приятно и полезно, и как мы хотим, чтоб читатели имели перед глазами самые факты для поверки нашей справедливости в споре с господином сочинителем ‘Комаров’,— то и выписываем их здесь снова, из самых ‘Комаров’ (стр. 13):
Должно однако ж заметить, что литературные несогласия того времени были не иное что, как рыцарские поединки, в которых действовали одним законным и честным оружием, тогда искали торжества мнению своему, хотели выказать искусство свое, удовлетворить некоторой удалости ума, искавшего в подобных ошибках случайности, гласности и блеска. По вышеприведенному замечанию, что у нас тогда было более аматеров, нежели артистов, следует, что и в сих распрях выходили друг против друга добровольные, бескорыстные бойцы, а не наемники, которые ратуют из денег, нападают сегодня на того, за которого дрались вчера, торгуют равно и присягою и оружием своим и, за бессилием своим к бою начистоту, готовы прибегать ко всем пособиям предательства. Убегая с открытого поля битвы, поруганные и уязвленные победителем, они не признают себя побежденными, если стрелы их не метки и удары не верны, то они имеют в запасе другое оружие, потаенное, ядовитое, имеют свои неприступные засады, из коих поражают противников своих наверное. Сей язвы литератур и обществ, которые их терпят потому, что и в божием творении пресмыкаются ядовитые гады и, следовательно, нужны в общем плане создания, к счастию и к чести своей, не знала старинная литература наша.5
Выписав эти строки, г. Булгарин начинает утверждать, будто они могут заставить иного недогадливого (именно, недогадливого!) читателя справляться, с кем не в ладах их автор, на чью критику он сердится и на кого метит… Помилуйте, можно ли быть так пугливу и беспокоиться на таких зыбких основаниях! Князь Вяземский, пиша эти строки, утверждал только, что тогда, в описываемое им время, не было того-то и того-то, но он не говорит, что теперь есть вс это: в его строках нет ни одного слова, на основании которого можно было бы доказать подобное намерение. Толковать же так и сяк чьи-либо слова и придавать им, по своему произволу, такой смысл, которого не подтверждает их буквальное знаменование,— то же, что судить совесть другого и судить ее судом инквизиторским…
Но возвратимся снова nos moutons — к нашим барашкам, или к ‘Комарам’… Французская поговорка здесь кстати пришлась, потому что ‘Комары’ г. Булгарина невинны, кротки и незлобивы, как барашки… Будем следовать за их сочинителем из страницы в страницу, останавливаясь на том, что покажется нам более замечательным.
На стр. 24 ‘Комаров’ находим прелюбопытное биографическое известие и драгоценный факт в истории русской книжной торговли. Грозно обращаясь к кому-то, будто бы целый год трубившему похвалы ‘Герою нашего времени’, который, несмотря на то, лежал, не трогаясь с места, в книжных лавках, г. Булгарин говорит: ‘А сказала ‘Северная пчела’ правду — и ‘Герой нашего времени’ мгновенно исчез из книжных лавок… и пошел бродить по свету’. Не знаем, до какой степени достоверно это скромное ‘объявление’, но если оно точно достоверно, то мы первые отдаем полную справедливость неподражаемой ловкости ‘Северной пчелы’ составлять книгопродавческие объявления.6
От стр. 29 до 73 включительно простирается философический взгляд на гордость, как губительный порок, и нравоучительный рассказ, фактически подкрепляющий собою глубокомысленный взгляд сочинителя на предмет, сам по себе довольно старый и избитый. Статья эта называется ‘Нищий’, в ней трогательно и поучительно рассказано, как один купец-миллионер разорился от гордости, пошел по миру и как сочинитель ‘Комаров’, вместе с добрыми своими приятелями, помог ему и тем приобрел от него право рассказывать всем о своем благодетельном поступке… Впрочем, как ни умилительно рассказан этот анекдот без всякого содержания, как ни высоко ценим мы талант г. Булгарина — рассказывать длинно о том, о чем совершенно нечего рассказывать, и как ни глубоко уважаем мы его усердие повторять всем известные из азбук правила нравоучения,— однако же должно сознаться, что известный сочинитель детских книг г. Борис Ф()едоров в этом искусстве далеко превосходит г. Булгарина и что он еще убедительнее мог бы доказать вред, происходящий от такого ужасного порока, как гордость…
За ‘Нищим’ следует ‘Метемпсихоза’, в которой фантазия господина сочинителя ‘Комаров’ развертывается во всем блеске радужных лучей своих, выказывает всю свою затейливость, впрочем, такими выдумками, которыми она уже не раз удивляла всех, и без особенных отмен или новых прибавлений против прежнего… Сочинитель, в одно из своих многочисленных странствований по белому свету, отправившись на корабле (кажется, из Испании, может быть, во времена Наполеона)7 на остров, нашел там жреца, который видит душу каждого человека. Сочинитель говорит жрецу, что он заглядывает в толстую книгу, выходящую ежемесячно, и каждый раз видит там похвалы литературному бескорыстию и проклятия литераторам, продающим литературные труды свои за деньги. Жрец успокоивает сочинителя, уверяя его, что издатель ‘толстой книги’ выдает ее не даром, а за деньги, и что, следовательно, литературное бескорыстие — вздор, и что все издатели в мире похожи на него, господина сочинителя… Утешившись этим приятным уверением, сочинитель спрашивает жреца о водевилисте, который поставил на сцену ‘Собачьи конуры’, жрец ему отвечал, что ‘Собачьи конуры’ достойны всякого уважения, ибо из них выполз пройдоха, герой известного романа, и в них же получила свое начало бескорыстная литературная деятельность известного рода… Тем вс и кончается.
На 99 стр. ‘Комаров’, у какого-то сочинителя, когда он что-то писал, убежала из головы мысль, которая всегда бегает от него, когда он пишет. Потому статья и названа полицейским термином: ‘Беглая мысль’. Когда реченный сочинитель кончил свое писание, мысль к нему воротилась и рассказала свои ‘похождения’, как ее отовсюду гоняли. Статья эта отличается свойственным г. Булгарину игривым и грациозным остроумием, для доказательства этого, нам стоит сказать, что мысль, в разговоре с сочинителем, всегда называет его ‘папенькою’, а папенька называет ее ‘беглянкою’.
Когда мысль снова убежала от господина сочинителя, он, безмысленный, отправился, на английском корабле, путешествовать и заехал к антиподам, отчего статья и получила затейливое и остроумное название ‘Путешествия к антиподам на целебный остров’. На этом острове сочинитель-путешественник нашел всех своих врагов, т. е. тех литераторов, которых презрение так оскорбляло его на этой стороне земного шара. Но — о чудо! — все эти литераторы, поживя на целебном острове, совершенно излечились от своей благородной гордости, бросаются к сочинителю на шею, нежно целуют, обнимают его, жмут ему руки и хором кричат, что он был прав, совершенно прав, говоря о них в одном и том же листке будто бы по сту различных правд, и что они были виноваты, находя противоречия в его о них отзывах… Скромный и озадаченный неожиданностью такого приема, сочинитель едва успевал откланиваться и отцеловываться… Вот, для образчика этой сцены, один отрывочек:
— Чокнемся! — сказал, улыбаясь, высокий парень с раздутым лицом.— Ведь мы с. тобою были некогда приятелями, а прогневался я на тебя в припадке болезни, когда ты не хотел признать меня преобразователем драмы и драматического искусства… драматургом — превыше Лопеса до Вега, Кальдерона, Шекспира и Шиллера!.. Ну, выпьем же… благо есть случай выпить!.. Какой я гений,— продолжал оратор,— просто дюжинный писатель, на каких в Германии и во Франции смотреть не хотят!.. А у нас… вы же, господа журналисты, свели меня с ума, хваля мои пустяки за то, что я добрый малый… и даже заставляя книжников платить мне… Слава богу… теперь я излечился и вижу, что мне надобно еще крепко поучиться русской грамоте… Но что толковать — обнимемся!..
Истинно прекрасное литературное общество и по чувствам, и по тону!.. Ну, если бы кто-нибудь, забыв, что это просто игра фантазии г. Булгарина, вздумал увидеть в этом изображение русской литературы? Не прав ли бы он был, сделав заключение, что арена русской литературы грязнее Сенной площади и Толкучего рынка?..
‘Путешествие к антиподам на целебный остров’ замечательно еще и многими автобиографическими чертами, которые дышат удивительною откровенностию… ‘Не дерзаю себя сравнивать ни с Шатобрианом, ни с Вальтером Скоттом, ни с Байроном, ни (даже) с Гюго и Дюма’,— говорит г. Булгарин (124 стр.): похвальная, хотя и неуместная скромность, ибо говорить, что между г. Булгариным и такими людьми, как Вальтер Скотт и Байрон,— есть общее разве только в том, что он, подобно им, не может жить без пищи и воздуха, говорить это — значит утверждать с важностию великую истину, что золото дороже глины… Равным образом, кажутся нам не совсем уместными фразы вроде следующих: ‘По словам врагов моих, я — литературный торгаш, спекулянт’ (стр. 123)… ‘Враги мои изображают меня сущим змеем горыничем’ (стр. 122) и тому подобных… Не помним, где и когда называли враги г. Булгарина такими незавидными именами. Мы думаем даже, что едва ли бы возможно было напечатать такие резкие эпитеты.8 Это, должно быть, просто выдумка. Но мы никак не можем понять странное расположение в г. Булгарине выдумывать подобные вещи или принимать на свой счет вс, что говорится дурного в литературном смысле о ком-нибудь вообще… Нам кажется также неверным известие, сообщаемое г. Булгариным на 122—123 странице ‘Комаров’, именно: ‘Люди стали отыскивать то зло, которое я, по мнению врагов моих, наделал на земном шаре,— и не нашли вовсе ни обманутых, ни оклеветанных, ни ограбленных мною, этим змеем-горыничем’… Это известие вдвойне несправедливо: во-первых, зло на земном шаре могут делать только Чингис-ханы и Атиллы, а не частные люди, круг деятельности которых ограничен ‘Северною пчелою’ и ‘Экономом’, во-вторых, люди больше думают о себе и своих делах, и им некогда терять времени на справки о том, о чем не стоит труда справляться… А вот когда г. Булгарин благодарит за распространение его известности и в России и заграницею,— это дело, и тут есть за что благодарить: слава г. Булгарина гремит и за границею…
С стр. 155 до конца книжки рассыпана разная мелочь, которая весьма удивила и обрадовала нас. Глядим — и не верим глазам своим: старые знакомцы! Дело в том, что два последние отделения ‘Комаров’, названные у господина сочинителя ‘Комариками’ н ‘Комарьими вестями’, состоят в отдельных, кратких и отрывочных статьях, из которых первые отличаются свойственною г. Булгарину глубокостию философического созерцания, а вторые — свойственным ему остроумием. Первые суть нечто вроде афоризмов и полиметров Жан-Поля Рихтера, {Жаль только, что г. Булгарин уступает Жан-Полю в фактической учености: на 200-й странице ‘Комаров’ г. Булгарин слова Шиллера о Тилли: ‘Er ladite niemals’ — ‘он никогда не смеялся’ — отнес к Валленштейну… Но это маленький недосмотр — не больше: вероятно, за множеством разнообразных занятий, г. Булгарину некогда было справиться хоть с историею г. Кайданова.} а вторые — вроде сатирического вестника, вторично изданного Страховым в 1795 году, под титулом: ‘Сатирический вестник, удобоспособствующий разглаживать наморщенное чело старичков, забавлять и купно научать молодых барынь, девушек, щеголей, вертопрахов, волокит, игроков и прочего состояния людей’. В том и другом отделении талант г. Булгарина торжествует решительно, и можно с достоверностию сказать, что никогда еще не поднимался он до такой высоты. Но что удивило и обрадовало нас,— это явное и несомненное сходство в тоне, замашке и мыслительности ‘Комариков’ и ‘Комарьих вестей’ с нашими старыми знакомцами — ‘Сатирическими ведомостями’,которыми остроумный А. Измайлов, ровно двадцать лет назад тому, украшал свой журнал ‘Благонамеренный’. Сравните, если угодно, то и другое.
Знаменитый польский магнат XVIII века, Карл Радзивилл, воевода виленский, чрезвычайно любил шутки и невинную и забавную ложь, вроде не любо — не слушай, а лгать не мешай. Однажды спросил у него король польский, Станислав Понятовский: ‘Жива ли, князь, ваша знаменитая борзая собака, о которой вы мне рассказывали чудеса?’ — ‘Жива, в. в., но ослепла’.— ‘Так уже она больше не может ловить зайцев дюжинами?’— промолвил король. — ‘Извините, в. в.,— отвечал Радзивилл,— слепота не мешает. Выезжая на охоту, я привязываю на шею моей слепой борзой собаке зрячую болонку (,) и дело идет попрежнему’.
Никто не лжете такою смелостию, неустрашимостию и решнтельностию, как помещик наш, отставной ротмистр Пулин. На сих днях рассказывал он, что в последнюю турецкую войну, при императрице Екатерине II, какой-то лихой наездник, одетый в кольчугу, срубил ему булатною саблею голову. ‘А я, — продолжал г. Пулин,— выстрелил по нем из пистолета, попал ему прямо в сердце и убил до смерти — соскочил с коня, поднял свою голову и поцеловал ее…’ (чем?) Все захохотали. ‘Спросите покойника NN,— сказал Пулин, — он был при этом свидетелем и не даст мне солгать’ (‘Благонамеренный’ 1823, ч. XXIII, стр. 131).
Нужны обойщик и столяр для меблировки головы модного франта. Работы много: пространство огромное и совершенно пустое.
На границе большого света учреждается таможня — и тогда из многих призванных будет мало избранных, т. е. вопреки тому, что иногда делается.
Сбежала аккуратность в исполнении условий, кто отыщет ее, тому будет дано пристойное награждение.
Оказалась здесь повальная болезнь, называемая ленью, а потому и объявляется сим каждому, для принятия предосторожности от заразы.
Потребна прачка для стирки и глажения сочинений юных гениев в бальных поэтов.
Желающие избавиться от умных иностранных книг могут отдать их здешним переводчикам. Они переведут их успешнее, нежели переводят крыс и мышей.
Нужно большое количество крючков. Желающие поставлять оные благоволят явиться к понеже и поелику.
За отъездом продается пара седых подьячих, годных на всякую черную работу.
Потребен для отъезда в деревню с одним из здешних стихотворцев слушатель крепкого сложения и испытанного терпения. Явиться в какую-нибудь из книжных лавок.
Потребна для Сидора Сидоровича Жидоморова домоправительница или кухарка с умеренным аппетитом, которой обещает он значительную пенсию, если прослужит добропорядочно до его кончины и притом без всякой денежной платы (‘Благонамеренный’ 1823 г., ч. XXIII, стр. 132).
Потребна актриса для роли львицы в драме: ‘Джон, или Добродетельный Иван’. Явиться на пробу в маленький лубочный театр, что на Неве у ледяных гор.
Потребны для мелочных критиков здравый смысл и несколько совести. Спросить в книжных лавках (‘Благонамеренный’ 1823 г., ч. XXI,. стр. 314).
Предоставляем судить самим читателям, кто остроумнее в своих сатирических bon-mots {остротах (франц.).— Ред.} — г. Булгарин или г. Измайлов, что касается до нас, мы думаем, что оба они остроумнее, т. е. оба лучшее. Заметим при этом, как виден во всех делах человеческих, даже самых ничтожных, перст судьбы неотразимый: покойный Измайлов не любил ‘Отечественных записок’, издававшихся тогда основателем их П. П. Свиньиным,— и надо же было судьбе сделать так, чтоб Измайлов, вместе с остроумием своим, передал г. Булгарину, как будто по наследству, и свое нерасположение к ‘Отечественным запискам’!.. Странные, право, случаи бывают на свете!
Выписываем еще два, особенно замечательные, образчика остроумия господина сочинителя ‘Комаров’.
Хозяева домов чрезвычайно жалуются, что с тех пор, как появилась на сцепе комедия-водевиль ‘Петербургские квартиры’, никто не нанимает квартир, опасаясь, что они так же дурны, как и эта комедия.
Чудное дело! Дались же сочинителю ‘Комаров’ эти ‘Петербургские квартиры’: вот уже ровно в двадцать первый раз упоминает он о них в своей книжке!.. это недаром!..
Помните ли вы, каким образом Сикст V заставил избрать себя в папы? Он притворился хилым, хворым, полуглухим, полуслепым и выжившим из ума, т. е. не опасным никому и близким к очистке вакансии. После избрания он выпрямился и появился в свет здоровым, веселым и умным. Когда близкий к папе человек изъявил свое удивление на счет этой внезапной перемены, папа отвечал: ‘Если б я знал, что меня можно отрешить от места,— я бы не переменился после моего возвышения!’
Зарубите на стенку это, господа, кому ведать о сем надлежит!
Предоставляя другим отыскивать таинственный смысл этих угрожающих и не совсем понятных слов,— с своей стороны, объявляем тому, кому сие ведать надлежит, что ‘Отечественные записки’ также намереваются, в отделении ‘Смеси’, прибавить постоянную статью, в юмористическом тоне, на манер ‘Комаров’ г. Булгарина. Цель их — показать, кому сие ведать надлежит, как должны писаться статьи такого рода. Общее название статьи будет видно тогда, когда появится самая статья…9 Но, в ожидании будущего, представляем на первый раз маленький образчик на выдержку, что попалось под руку из приготовленного запаса:
Писатели, которые надеются жить в потомстве, всего менее хлопочут о том, что и как думают о них современники, решение вопроса о своей личности и своих творениях предоставляют они времени. Такие писатели иногда ведут подробные записки своей жизни, и их не смущает мысль, что эти записки могут быть напечатаны только после их смерти… Напротив, чем ничтожнее и эфемернее писатель, тем раздражительнее его самолюбие, тем неугомоннее его печатная драка с мнимыми его врагами. Во всякой брани, хотя бы ему случилось услышать ее на площади или на рынке, он видит личности на себя,— и мстит, отгрызаясь площадною бранью. Когда он увидит, что книжные продукты его забыты и поступили пудами на толкучие рынки, что известность его поддерживается только его же бранью и литературного клеветою на других, что репутация его, как плохого сочинителя, утверждена на прочных основаниях, пути к разживе посредством книжного шарлатанства пресечены: тогда ему остается одно — писать книжонки о самом себе, о своих сочинениях, прикидываться жертвою зависти, происков, интриг… Но эта проделка ему уже не поможет, а разве еще больше повредит, ибо для него только одно могло б еще быть спасением: молчание — в надежде, что его так же скоро забудут, как скоро забыли его маранья, которые он с такою смелостью предавал тиснению.
Нравится ли вам этот отрывочек?..
Кончив вс о ‘Комарах’, перейдем к ‘Картинкам русских нравов’.
Соревнование — великий движитель промышленности и всякого совершенствования. Успех ‘Наших’ г. Башуцкого возбудил в г. Булгарине стремление — приобрести успех еще больший. И вот для этого он дал две весьма посредственные статейки свои (из старого, давным-давно напечатанного хламу) — ‘Салопница’ и ‘Корнет’10 для прекрасных рисунков г. Тимма, а г. Тимм, в свою очередь, к весьма посредственным статейкам г. Булгарина приложил свои прекрасные рисунки, сделанные им гораздо с большим старанием, чем его же рисунки к ‘Нашим’,— отчего и вышли две маленькие, изящно изданные книжечки. Нечего говорить, что для чего здесь употреблено — текст для картинок или картинки для текста, и соответствует ли одно другому. Разумеется, всякий полюбуется картинками, а читать текста уж верно не будет.
Что же касается до ‘Сказки о славном витязе, храбром и могучем богатыре Иване Трофимовиче Лягушкине, о прекрасной царевне Светловиде и о косолапом друге медведе’,— эта вещь весьма нелепая, что уже видно из самого ее заглавия, и столь же дурно изданная, сколь хорошо изданы ‘Картинки русских нравов’. Скромный автор ‘Сказки’ не выставил своего имени: и хорошо сделал! Имя его, вероятно, не так еще известно, чтоб он имел право выставлять его и в книжонке своей жаловаться на врагов, завистников, клеветников или распространяться о своей добродетели, своих заслугах, своих талантах и своих сочинениях. И потому вся его книжонка немногим разве нелепее иной сочинительской апологии самому себе, зато гораздо благопристойнее ее и назидательнее…
1 ‘Отеч. записки’ 1842, т. XXII, No 5 (ценз. разр. 30/IV), отд. VI, стр. 1—9. Без подписи.
2. ‘Осы’ — сатирические сборники, выходившие небольшими выпусками с 1839 по 1849 г. и затем, после перерыва, с 1853 г.
3. Водевиль Ф. Кони ‘Петербургские квартиры’ был напечатан в де-сятой книжке ‘Пантеона русского и всех европейских театров’ за 1840 г. В четвертом акте этого водевиля была изображена квартира петербургского журналиста. Персонаж журналиста-взяточника Выбойкина-Задарина был воспринят, как намек на Ф. Булгарина, который в своей ‘деятельности’ применял аналогичные приемы. О ‘Петербургских квартирах’ см. в рецензии Белинского на десятую книжку ‘Пантеона’ и в театральной летописи ‘Русский театр в Пе-тербурге’ (ИАН, т. IV, NoNo 64 и 75).
4. См. ИАН, т. IV, No 79.
5. Цитата из статьи Вяземского ‘Черты из жизни Фонвизина’.
6. Речь идет о статье Ф. Булгарина о ‘Герое нашего времени’ (‘Сев. пчела’ 1840, No 246, 30 октября, стр. 981—983). См. также н. т., примеч. 3482.
7. Намек на бегство Булгарина из Испании, где он был в числе поль-ских легионеров наполеоновской армии.
8. Намек на тот факт, что цензура не пропускала никаких резких выпадов в печати против Ф. Булгарина.
9. Белинский имеет в виду ‘Журнальные и литературные заметки’, которые печатались в ‘Отеч. записках’ в отделе ‘Смеси’ начиная с No 7 журнала за 1842 г. В предисловии к этим заметкам Белинский писал: ‘Так как наши заметки не имеют ничего общего ни с осами, ни с шмелями, ни с трутнями, ни с комарами, ни с другими животными, то мы их и называем просто ‘журнальными и литературными замет-ками» (н. т., стр. 237).
10. ‘Салопница’ и ‘Корнет’ были напечатаны прежде в ‘Сочинениях Фаддея Булгарина’, СПб., 1836, ч. II, стр. 121—137 и 287—299.