Михаил Зуев-Ордынец.
Колокол-могила
Михаил Зуев-Ордынец.
Колокол-могила
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/text_1929_kolokol-mogila-1.png)
‘Помяни старину, помянут и тебя’
Пословица
1
1
2
2
3
3
4
4
———————————————————————————
Колокол-могила, Зуев-Ордынец Михаил Ефимович, Год: 1929
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Ранний недолговечный снегопад-предзимок побелил тропу и склоны гор, когда мы добрались, наконец, до зимовки. Через полчаса на краю большого оврага бушевал костер.
Старый лесник Стратон холил, покряхтывая, шомполом свой ветхий бердан. Я сидел на пне и глядел бездумно на синие вершины дальней Зигальги, на оголенные леса, шебуршащие опавшей листвой, и на Белую, крутившуюся в узком ущелье у нас под ногами ошалелыми водоворотами.
— Стратон Ермолаич, как эти места называются? — спросил я.
— Какие места? — откликнулся лесник. Бросив в костер снятый с шомпола почерневший от порохового загара смазок, он встал. — Здесь, дорогой товарищ, местов, однако, много. Это, вишь, Чирьева гора, — указал он негнущимся пальцем на седловатую вершину, через которую перекинулся древний Екатерининский тракт. — Лес, что под Чирьевой, Рябиновым Колком называется, падь, что левее, та — без названия. Падь — и все тут. А про Белую тоже сказывать?
— Говорите, Стратон Ермолаич.
— Ну вот, для примеру, это место на реке Колокольным омутом называется.
С нашего, низкого, берега в реку выдвинулась лудь, каменная мель, и на первый же взгляд заметно было, что Белая в этом месте крутит могучим, злым омутом.
— А почему Колокольный омут? — спросил я снова. — Колокола, что ли, на дне звонят? Слышал я и такие легенды.
— Нет, колокола в омуте не звонят, — покачал головой Стратон. — И никакая тут не легенда, а истинная старина-бывальщина. Хотите, расскажу?
На горном Дебердеевском заводе спешили. Приказано было окончить к пятнице огромный, на триста пудов, колокол для уфимского городского собора. Уфимский провинциальный воевода прислал на завод гарнизонного капрала со строжайшим приказом: немедля слать колокол в город. Уфа ждала приезда какой-то великовельможной персоны — не то генерал-майора Павла Потемкина, начальника тайной комиссии по делу народного возмутителя Емельки Пугачева, не то главного усмирителя холопьего бунта генерал-аншефа Бибикова, — и надлежало достойным колокольным звоном встретить сих высоких персон.
Кроме отливки колокола, и другая забота была у хозяина завода купца Дебердеева. Как доставить колокол в Уфу? По Белой его не сплавить. От Тирлянского посада до самого Мелеуза река, сжатая горами, крутит ненасытными водоворотами. Побьет, сохрани бог, баржу! А если и не побьет, другая опасность ждет на низу. Получено известие, что взят пугачевским полковником Хлопушей Авзяно-Петровский купца Твердышева завод и льют бунтовщики на купцовом заводе пушки для Пугачева. Непременно перехватит Хлопуша уфимский колокол!
Выход один — отправлять колокол на лошадях. Путь немалый, сто пятьдесят верст, и трудный: через хребты Ямантау и Зигальгу, через Сим и оба Инзера. Для трудного этого пути ладили на заводе возок из плах в ладонь толщиной, с большими, сплошными без спиц, колесами. Возок был уже готов, и вышел он на славу, хоть слонов запрягай, а вот с колоколом задержка.
Поэтому и спешили на литейном заводе, даже и в воскресенье работали. Но уже в среду днем сплав был готов. Пожелтело сопло, и металлический прут, опущенный в бурлившую расплавленную массу, покрывался глазурью, ‘стеклился’, как говорили работные.
— Готово варево! — сказал литейщик Митька Диков своему напарнику Афоне Первуше. — А ты видел, Афоня, сколь серебра в сплав вбухали?
— В колокол им не жаль серебро валить, — вздохнул Афоня, — а нам, работным, не хотят по алтыну к задельной плате прикинуть. Выжиги!
— Которые литейщики, сыпь на двор! — звонко прокричал пробежавший мальчишка-заслонщик. — Мастер кричит! Сейчас сплав спущать будут!
Диков и Первуша вслед за остальными литейщиками вышли на просторный, как площадь, литейный двор. Здесь, около фермы, установленной в огромной яме, ничем не огороженной, суетились установщики и мастер. Форма, собранная, скрепленная и просушенная, была готова. Внутри ее был поставлен стержень, по-местному ядро, из плитника, жирно обмазанного обожженной глиной. Литник — канал, через который металл пойдет в форму, — и выпор для выхода раскаленных газов были тщательно прочищены.
— Начнем, благословясь? — обратился один из установщиков к литейному мастеру, суровому старику в седых кудрях. — Все готово.
— Годи, — ответил мастер. — ‘Сам’ не велел без него начинать. Да вот он идет.
К литейной яме, быстрыми шагами пересекая двор, шел ‘сам’, хозяин завода купец Дебердеев. И только лишь он поровнялся с формой, мастер снял шапку, перекрестился и крикнул зычно:
— Рушь заслонку! Пускай сплав!
Заслонку выбили ломом, и расплавленный металл, фырча и гудя, побежал по желобу к литнику. Работные, вытягивая шеи, сгрудились вокруг ямы. Задние поднажали, передние поневоле подались к форме, и чей-то острый локоть так уперся в бок Дебердеева, что хозяин охнул.
— Куда прете, чумазые?! — свирепо крикнул он и крепко толкнул в грудь стоявшего рядом Дикова. Митяй качнулся, взмахнул руками, судорожно хватая воздух, и свалился в формовочную яму. Падая, он выбил дыру в низу формы.
— Боже ж мой! — в ужасе вцепился мастер в седые свои кудри и, видимо, не сознавая что делает, занес ногу над ямой, собираясь прыгнуть на дно. Его схватили за подол рубахи и оттащили назад.
А на дворе метался вопль десятков глоток:
— Давай! Скорее! Сгорит ведь! Поворачивайся!..
А что делать, куда и зачем поворачиваться, никто толком не знал. Все видели, как Диков пытался выкарабкаться из ямы, но не удержался и снова сполз на дно, провалившись по пояс в ту же дыру, выбитую им в форме. Все это видели, но беспомощно толпясь у края ямы, не знали, чем помочь товарищу. А расплавленный металл приближался, неотвратимый и грозный.
— Поганцы! Душу крещеную загубить хотите? — закричал отчаянно Первуша и, разбросав мешавших ему, встал на колени на краю ямы. — Митяй, держи!
Он опустил в яму кушак. Диков подпрыгнул и схватился за конец. Первуша с силой потянул, но тотчас упал на землю, закрыв ладонями опаленное лицо… Сплав уже ринулся через литник в форму, а из выпора ударили раскаленные газы и снопы искр. Зноя их и не выдержал ослепленный и обожженный Афанасий. А затем страшный вопль заживо горящего человека взметнулся из ямы.
После бури криков над литейным двором нависла недобрая тишина. Лишь гудел литник, глотая расплавленный металл, да ревел выпор, выметывая зловеще-зеленые газы и крупные искры.
Тишину нарушил топот. Это убегал от формовочной ямы Дебердеев по живому коридору расступившихся работных. Всегда красное, с жирным блеском лицо купца было теперь бело, как январский снег.
Литейщики, формовщики, засыпщики, катали, углежоги — словом, весь завод стоял около крыльца хозяйского дома. Ребятишки-заслонщики шныряли между взрослыми. И, лишь отворилась дверь хоромов, толпа подалась вперед, к самому крыльцу. Быстрым, пытливым взглядом окинул Дебердеев работных и спросил небрежно, лениво:
— В чем дело, ребятушки? Почему, говорю, работу бросили?
Возбужденно гудевшие люди сразу смолкли. Сказался вековой, от предков унаследованный страх перед ‘самим’, грозным и сильным хозяином. Передние ряды смущенно оглядывались назад, а задние нерешительно топтались на месте, опустив глаза в землю.
— Ну! Языки проглотили? — уже с вызовом крикнул Дебердеев. — Что же не отвечаете?
— Не спеши, хозяин, ответим! — раздался спокойный голос.
Из толпы выдрался и подошел к крыльцу Афанасий Первуша.
— Мы насчет колокола, ваше степенство! — твердо и сурово сказал он.
Дебердеев сразу как-то осел, будто подтаявший сугроб, и покосился пугливо на литейный двор. Там краснел на солнце медными боками поднятый из ямы колокол. Прилив, образовавшийся от пролома, сделанного Митяем Диковым, после снятия формы обрубили, обруб загладили обдиркой, опиловкой и протравили кислотами. Подлую эту работу делали ‘кафтанники’, хозяйские холуи — установщики, рядчики, заводские стражники и конторские писаря. Работных в этот день на завод не пустили. Теперь колокол можно было отправлять в Уфу, никакого изъяна в нем нет.
— Известились мы, что намерен ты отправить колокол в Уфу, — не дождавшись ответа от хозяина, снова заговорил Первуша. — Не дело, хозяин. Грех! В нем Митька Диков смерть нашел. Могила его, колокол-то! А посему должон ты, хозяин, расколоть его и в землю закопать, как подобает.
— И колоду свечей на Митяев сорокоуст жертвуй! А женку его и детишек обеспечь! — закричали из толпы.
— Колоду свечей, ладан и кутью на сорокоуст я обеспечу. Бабе его и детишкам работу на заводе дам, — приосанившись, ответил хозяин. — А насчет колокола… Да вы знаете, сколь он стоит? Всех вас и с семьишками купить можно! Экося, расколоть и закопать!
— Ты, купец, прямо отвечай! — качнул тяжелой головой Первуша. — Похоронишь колокол, так мы счас и на работу встанем, а нет…
Пока Первуша говорил, Дебердеев, глядя на работных, думал: ‘Время сейчас бунташное. Шаткость в народе чувствуется. Того гляди, и мои чумазые засылку к Емельке сделают. Потому должон я их сразу ошарашить, немедля в ежовы рукавицы взять! А ежели они мою слабость почуют — от рук отобьются и заводу вред причинят…’
— Молчать, онучи вонючие, зипуны вшивые! — шагая через несколько ступенек, скатился хозяин с крыльца. — Бунтовать вздумали? Да я вас в бараний рог скручу!
— Колокол захорони! Слышь? — загудела толпа.
— Не вам меня учить! — заорал Дебердеев. — Указчики тоже! Колокол в Уфу пойдет! А оттуда шкадрон драгунов на завод прискачет!
— Не пугай, мы досыта пуганы! — взревела толпа. — Хорони колокол, басурман!.. Креста на тебе нет!
— Расхо-одись! По местам! — побагровел от натуги хозяин. — Становись на работу!
— Не будем работать! Шабаш, ребята! А с тобой, купчина, опосля поговорим! — закричали работные и побежали к воротам. И с разбега остановились: ворота заняли конные лесные объездчики заводской дачи, хмурые лесовики в высоких волчьих шапках.
— Робя, вали через тын! — взмахнув снятой шапкой, крикнул Афанасий.
Работные побежали к заводским валам и минуту спустя облепили высокий частокол. Первуша обернулся к стоявшему в одиночестве Дебердееву и погрозил издали кулаком:
— Ужо встретимся, купец. Жди гостей на завод!
И, не спеша, пошел к заводскому тыну.
…Их было трое, лежавших на лужайке, поросшей щавелем и просвирником, трое дебердеевских рабочих: литейщик Афанасий Первуша, засыпка Пров Кукуев и углежог Непея.
— Беспокоюсь я, — сипел простуженно Непея, — ладно ли мы место засады выбрали?
Первуша озабоченно поднял голову. Его лицо, с опаленными ресницами и бровями, потрескавшееся от жара плавильных печей, походило на черствую ржаную лепешку.
— Ничего, место усторожливое, — ответил он, раздвинув рукой ветви орешника. — Лучше места не найти.
Тракт, перекинувшись через седловину Чирьевой горы, вплотную подошел к берегам Белой. В этом опасном месте тракт был перегорожен завалом из неохватных сосен, валежника и крупных камней.
— Разве пройти им здесь? — улыбнулся Афанасий. — Застрянут, голову кладу. А пред завалом я тракт ‘чесночком’ [‘чеснок’ — колючка] посыпал. То-то запляшут их кони!
— А кто колокол охраняет? — спросил Петр Кукуев. — Наши, чай, лешманы-объездчики?
— Коли б они, сполгоря было! — озабоченно ответил Первуша. — Купец-подлец драгунов на завод вызвал. Вот какая штука, шабры!
— Едут! Ей-бо, едут! — заорал вдруг Непея.
Первуша, поднявшись на колени, поглядел поверх кустов на тракт. Из-за ближнего поворота выползла длинная окутанная пылью змея. Зоркие глаза Первуши различили желтые мундиры трех драгунов головного дозора, настороженно оглядывавших придорожные кусты и скалы. В саженях ста сзади дозора ехал офицер, устало завалясь в седле. А еще в сотне саженей за офицером с рокочущим шумом, похожим на ворчанье далекого грома, двигалось что-то огромное, неуклюжее. То на особом возке везли колокол. В возок было впряжено тридцать лошадей гуськом, по три в ряд. Издалека были слышны крики погоняльщиков и хлопанье кнутов. Остальные драгуны конвоя рассыпались желтыми точками и по бокам и сзади возка с колоколом.
— Они, — сказал Первуша, отводя от тракта напряженные, застланные слезами глаза. — Пошли вниз, робя. Встречать будем!
Под горой, у завала, лежали дебердеевские работные, вооруженные медвежьими рогатинами, самодельными пиками, вилами-тройчатками и топорами углежогов, тяжелыми, на длинных топорищах. Ружьями было вооружено не более десятка рабочих. При появлении Первуши и двух главарей разговоры смолкли.
— Едут! — строго сказал Афанасий. — Как крикну — вылетай разом. Скопом! А я пойду гостям хлеб-соль подносить!
Он озорно, по-ребячьи, улыбнулся и, опираясь на молодой дубок, окованный в комле железом, полез на завал. Увидев его, дозорные драгуны повернули и галопом помчались к офицеру. Тот вытащил из седельной кобуры длинноствольный пистолет, осмотрел кремни и вместе с дозорными поскакал к завалу.
— Кто это нагородил здесь? — крикнул он, остановив коня.
— Ваше благородьичко, — просительно, заговорил Первуша, — мы, тоись дебердеевские работные людишки, до вашей милости с просьбой. Отдайте нам колокол, что в Уфу-город везете. Товарищ наш, Митька Диков, в ём смерть нашел, в сплаве сгорел. Желательно нам в землю его зарыть, чтобы схоронить честь по чести.
— А больше вам ничего не желательно? — улыбнулся недобро офицер и начал осторожно поднимать пистолет. — Уйди с дороги, холоп! По кандалам соскучился? Уйди!
— Ишь, как запел! — тоже улыбнулся зло Первуша, следя за драгунами, стягивавшимися к завалу. — Вы, дворяне да заводчики, железные носы, заклевали нас, черную кость. Да ладно уж, рассчитаемся коли-нибудь!
— Сейчас и рассчитаемся! — крикнул офицер, спустив курок. Пуля свистнула, оторвав Афанасию мочку уха.
Выстрел офицера словно оживил завал: он ощетинился пиками, рогатинами, вилами.
— Бей царицыно войско! — взмахнув дубком, первый спрыгнул на тракт Первуша. За ним посыпались работные.
Драгуны дали залп из карабинов. Им недружно ответили ружья работных. А перезарядить карабины драгуны не успели. Пока продули стволы, пока вытащили из гнезд шомпола, схватились за лядунки — работные уже навалились.
— В сабли! — крикнул офицер, поднимая на дыбы своего злого горбоносого киргиза. Но кони драгунов, напоровшись на ‘чеснок’, лягались, давали свечки, вертелись, не слушаясь шенкелей и поводьев, и подставляли всадников под удары врагов. А работным, обувшимся в поршни из толстой кожи, ‘чеснок’ был не страшен. Свалка, окутанная пылью, то подкатывалась в береговому обрыву, то снова жалась к Чирьевой горе.
Офицер как привязался к Первуше, так и не отставал от него. Тяжелый офицерский палаш наносил короткие, быстрые удары, но или промахивался, или встречал его дубок. Улучил, наконец, момент для удара и Первуша, ахнув пудовым дубком с широкого размаха. Он метил в шляпу офицера, а попал на шею коня. Выпучив глаза и оскалив зубы, конь прянул назад. Один только миг видел Афанасий две пары глаз, обезумевших от боли, — человека и коня.
Первуша устало смахнул пот со лба и подошел к краю обрыва, но увидел только круги, расходившиеся по волнам Белой.
Афанасий обернулся. По тракту носился десяток, не больше, драгунов на взбесившихся лошадях. Работные ловили их и, сдергивая с седел, бросали через голову на землю. Так бабы в жнитво, хватая за свясло, перебрасывают за спину готовые снопы. И дюжие работные, играючи ‘сажавшие’ в печь четырехпудовые крицы, без труда расправлялись с драгунами.
Бой затихал…
Стратон замолчал, глядя на пепельно-белые облака, повисшие над Чирьевой горой.
— А дальше как дело было, Стратон Ермолаич? — не утерпев, спросил я.
— Как дальше дело было, точно не скажу, — ответил лесник. — По-разному в народе говорят. То будто бы разбили рабочие колокол на куски и похоронили под Чирьевой горой, а то будто бы сбросили в отработанный рудник вон там, в безымянной пади. А говорят и совсем другое: сняли будто с колокола цепи да канаты и свергли его в Белую. Вечный-де покой усопшему будет на дне речном, а река колокол-могилу песочком занесет. Уветливая и пристойная могилка будет! Точно никто не знает, но коли здесь где-то Митяй похоронен, то и назвал народ омут, что под Чирьевой горой, Колокольным. Видите его, омут?
Я долго смотрел на пенистый водоворот…
1929 г.
Источник текста: Зуев—Ордынец М.Е. Бунт на борту. Рассказы разных лет / Ил.: Г. А. и Н.В. Бурмагины. — Пермь: Кн. изд-во, 1968. — 197 с. : ил., 21 см. С. 42 — 50.