Екатерина Курч
Екатерина Курч
Колькина Пасха
Колькина Пасха
Колькина Пасха, Курч Екатерина Михайловна, Год: 1911
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Колька жил с матерью и братом в деревне, недалеко от Москвы, и часто бывал в Москве у бабушки, которая служила ‘у хороших господ’ в кухарках. Господа были хороши и для старухи Михайловны тем, что не мучили её работой, и с после обеда она всегда была свободна, да хороши были и для её внука Кольки, который, являясь к бабушке, всегда уносил с собою целые узлы разных разностей в виде съестного и подарков от господского сына Вити.
Витя очень любил Кольку и показывал ему столько диковинных вещей, что каждый раз, возвращаясь домой, Колька сообщал что-нибудь новое своему младшему брату Андрейке.
— Граммофон купили! — влетая в избу, кричал он.
— Кто купил, чего ты орёшь? — спрашивала мать, вечно занятая кройкой и шитьём на деревенских франтих.
— Кто? Господа, конечно… И хорошо же играет… Аж бабушка и та слушает и хвалит, — болтал Колька, развязывая узлы и вынимая всё принесённое.
Мать часто посылала его в Москву за ‘остатками’, из которых выкраивала детские платьица, кофточки, фартуки, и перед праздниками, сделав изрядный запас этих всякому необходимых вещей, хорошо зарабатывала.
В господской кухне знали и Машу, Михайловны дочь, и её сыновей Анд- рейку и Кольку, но любили только этого последнего.
Шустрый, понятливый, ‘хорошо грамотный’, как сам он рекомендовал себя, Колька являлся чистым кладом: каждый пользовался его ус- лугами, когда он показывался у бабушки.
— А-а, Колька явился, — приветствовала его горничная Паша. — Вот тебе Витины сапожки, почисти, сделай милость…
Колька едва успевал раздеться и по- целоваться с бабушкой, как на него наваливалось множество дел.
— Почисти сапожки, сбегай, друг, купи лимон, барыня посылают, а мне такая лень, — потягиваясь, говорила Паша.
— Это в лавочке, что на углу? Знаю… ладно, куплю…
Колька бежал, куда посылали, затем с бабушкой после обеда шёл за остатками, урывками ел, что попадало под руку, и пил чай и ждал, когда Витя, придя из гимназии, позовёт его к себе. Тут Колька не чувствовал никогда усталости, рассматривал новые игрушки Вити, ‘совершенно как настоящие вагоны, локомотивы’, волшебные фонари, разные заводные игрушки, глядел на то, как Витя делал соколиную гимнастику, и удивлялся, почему она соколиная.
— Нешто сокол так может?
Витя хохотал и удивлял Кольку разными другими штуками, которые он мастер был выделывать на трапеции и кольцах.
— Сделай и ты так, — говорил Витя.
Колька пробовал, но редко ему это удавалось, да и не в том было дело, чтобы самому так сделать, а в том, чтобы на всё насмотреться, обо всём расспросить.
— Приходи на Пасху, — сказал однажды Витя Кольке, — я возьму тебя в цирк: там ещё не такие штуки увидим.
И Колька решил во что бы ни стало попасть в Москву на Пасху.
На Страстной он помогал матери прибирать избу, всё чистил, мыл, приводил в порядок и осторожно завёл речь о том, что поедет к бабушке в субботу, чтобы пойти к заутрене.
Мать воспротивилась. Как это так — в такой день уйти? Точно здесь церкви нет. Всегда все трое ходили вместе, и нынче пойдём, а к бабушке когда-нибудь на неделе съездит Колька, когда случай будет, кто-нибудь до станции подвезёт. Не идти же десять вёрст пешком в такую ростепель.
Колька сначала возражал, просил, доказывал, но скоро понял, что ни к чему, и решил просто-напросто удрать…
Почему так загорелось ему непременно у заутрени быть в Москве, он и сам не знал, но загорелось…
‘И будь что будет, а уж в Москву я попаду’, — решил Колька, улучил минуту, завернул в платок чистую рубаху и был таков.
Прошлёпав по невероятной грязи десять вёрст пешком, Колька, как почти всегда, ‘зайцем’ добрался ‘по машине’ в Москву и опять пешим порядком с Курского вокзала до Кудрина, где жила бабушка.
Темнело. В кухне окончены все пасхальные приготовления, в столовой накрыт длинный стол, который горничная Паша уставляет разными вкусными яствами.
Бабушка Михайловна прибрала свою кухню и уголок за занавеской, заправила лампадку и прилегла отдохнуть, соображая, всё ли у неё к завтрашнему запасено и не надо ли, пока открыты магазины, взять ещё чего.
Кто-то тихонько постучал в дверь.
— Войдите, не заперто! — крикнула старуха, ленясь встать.
Прислушалась. Тихо.
— Кто там? — переспросила она.
Молчание. Только будто мышь скребётся. Старуха закрыла глаза и за- дремала.
‘Почудилось, должно быть, что кто-то стучал’, — подумала она.
А Колька, как ввалился в тёплую кухню, стащил мокрые сапоги, поставил их у плиты и лёг прямо на полу, подложив под голову узелок с чистой рубахой.
Долго ли он спал, Колька не знал, не знал и того, что, встав зажечь лампу, бабушка увидела его, пожалела, хоть и обругала, и прикрыла его голые ноги шалью и сходила к барыне попросить позволения Кольке переночевать.
Михайловна никогда не получала в этом отказа, но, соблюдая порядок, каждый раз просила позволения переночевать мальчишке. И на этот раз, конечно, разрешение было дано, и Витя был очень рад приятелю. Только добудиться его не оказалось никакой возможности — он спал как убитый.
Около двенадцати часов начала Михайловна собираться к заутрене: завязала в платок кулич и пасху, положила пяток красных яичек и достала шерстяное платье.
Паша носилась из комнат в кухню и обратно, громко болтала с Михайловной и так налетела раз на спящего Кольку, что он вскочил и не сразу сообразил, где находится.
— Ох, батюшки, да я уж в Москве! — обрадовался он. — Бабушка, к заутрене-то ты ещё не ходила?
— Уж пришли все от утрени… проспал ты!.. — смеялась Паша.
— Да что ты… да как же это так?.. Колька протирал глаза, потом схватил свои сапоги и принялся их чистить.
— Ну уж не горюй, — утешила его бабушка, — ещё поспеешь к заутрене, а ты мне вот что скажи — как мать-то тебя в эдакий день отпустила? Может, дело у неё какое ко мне есть? Ничего сказать-то не велела? — рассматривая свою кофту, говорила Михайловна.
Колька струсил.
‘Эдак до правды доберётся и задаст так, что не поздоровится’, — думал он и соображал, как бы вывернуться получше.
— Делов никаких, — говорил он. — Так отпустила… там я всё поде- лал… Ну, и Андрейка теперь уж тоже должен матери помогать…
Колька долго бы ещё болтал, но бабушка его не слушала: она заметила, что вся спина кофты была обкапана воском.
— Беги к Петровне, Колька, — сказала она, — кажись, у неё утюжок на плите стоял, вывести надо пятна, нельзя же так идти.
Колька обрадовался, что его больше не расспрашивают, и умчал за утюгом, успев вычистить и надеть только один сапог.
— Давай спину, — приказала бабушка, — я на тебе кофту распялю, да и выведу пятна.
Колька накинул бабушкину кофту, наклонился и почувствовал приятное тепло от утюга.
Вдруг Колька крикнул: стало горячо… ещё и ещё…
— Ой, бабушка, ты мне спину палишь…
— Молчи, молчи… Чем тут палить… И утюг-то не горячий…
Михайловна повернула утюг боком и понажала сильнее — не отходи- ли пятна что-то…
Колька вывернулся из-под её руки и встряхнулся.
— Ей-богу, бабушка, спалила спину… больно мне…
Паша, видевшая эту сцену, хохотала, взявшись за бока, а Михайловна ворчала, что плохо вывелись пятна.
Колька поёжился, однако решил стерпеть и, надев чистую рубаху и дочистив второй сапог, успел-таки сходить с бабушкой к заутрене, видел иллюминацию и фейерверк…
Наутро бабушка поверила, что край утюга был очень горяч, пожалела внука и приложила ему мази, но к вечеру первого дня в кухню вошёл дяденька Пётр, сосед Маши по деревне, и, узнав, что Колька тут, рассказал бабушке, что удрал он без спросу и мать велела ему немедленно явиться домой.
‘А цирк, а Пасха в Москве… Как же это так?’ — мелькало в голове Кольки.
Бабушка, угощая гостя чаем с куличом, строго глядела на сорванца и решила проучить его, да вспомнила, что вчера невольно наказала его, и ре- шила на этот раз, уж так и быть, простить, а в будущем…
— Ты матери помощником должен быть, — поучала она, — а ты, скажи на милость, волю какую взял — без спросу в Москву к бабушке… Вот Бог- то тебя и наказал! Спину-то саднит?
— А что у него со спиной? — спросил дяденька.
— Так… ничего… — не хотела со- знаться в своей оплошности Михайловна.
— Скажи уж Маше, дядя Пётр, что я Кольку на денёк задержала… Пусть для светлого праздника простит его, сорванца… А уж я с тобой расправлюсь, будешь знать, как бабушке неправду говорить, — шептала Михайловна, укладываясь спать и давая Кольке ещё мази и тряпочку.
Попал на второй день Колька и в цирк с Витей, и хоть спина напоминала о том, что ещё достанется ему от матери, но было так интересно, что Колька терпел боль.
Отправляя его домой, нагруженного подарками и полного впечатлений, бабушка читала ему нотацию, а Колька соображал, как получше попросить у матери прощенья и избегнуть наказания.
— Ты уж ради светлого праздника… — повторял он, — прости… больно у заутрени-то хорошо было… Я и за тебя, и за Андрейку, и за отца Богу молился… Небось, простит…
Но Маша вздула Кольку по больной спине, и не скоро забыл он впечатления этой необыкновенной Пасхи.
Екатерина Михайловна Курч (1865 — после 1935) — писатель, драматург, переводчик. Печаталась под псевдонимом Эк. Е.М. Курч окончила Омскую женскую гимназию, после дополнительно взятых уроков получила звание домашней учительницы иностранных языков. Писать Курч начала с детства, любимым литературным жанром писательницы всегда оставался рассказ, она печаталась во многих популярных журналах своего времени (‘Русская мысль’, ‘Журнал для всех’, ‘Журнал для женщин’ и др.). Е. Курч много писала и для детей.
Оригинал здесь.