Ю. В. Лебедев
Кольцов А. В.: биобиблиографическая справка, Кольцов Алексей Васильевич, Год: 1990
Время на прочтение: 10 минут(ы)
КОЛЬЦОВ, Алексей Васильевич [3(15).X.1809, Воронеж — 29.X(10.XI).1842, Воронеж) — поэт. Родился в зажиточной мещанской семье Василия Петровича Кольцова, прасола — скупщика и торговца скотом, слывшего во всей округе честным партнером и строгим домохозяином. Человек крутого нрава, страстный и увлекающийся, отец поэта, не ограничиваясь прасольством, арендовал земли для посева хлебов, скупал леса на сруб, торговал дровами, занимался садоводством. И в торговых делах, и в частном быту Василий Петрович оправдывал известную народную пословицу: ‘Прасол — поясом опоясан, сердце пламенное, а грудь каменная’. С детских лет он определил сыну торговое поприще, и К служил при отце сначала мальцом, потом молодцом, а в зрелые годы — приказчиком и помощником. Летом они отправлялись в степь для надзора за скотом, зимой — для забора и продажи товара. Неделями приходилось скакать на коне, ночевать под открытым небом, коротать досуг в деревнях, толкаться среди народа в праздничной ярмарочной толпе. Прасольское ремесло воспитывало в человеке умение легко и свободно общаться с самыми разными людьми, входить в чужие заботы и интересы, прислушиваться к противоречивым голосам крестьянской молвы, проникаться мотивами русских песен. Воронежская природа, где лесной север переходил в южную степь, щедро наделила будущего поэта полнотою впечатлений, остротою восприятий. Приходилось вникать изнутри и в самые разные хозяйственные заботы сельского жителя: садоводство и хлебопашество, скотоводство и лесные промыслы. В одаренной, переимчивой натуре мальчика формировались широта души и интересов, непосредственное знание народной жизни.
С 9 лет К. постигал грамоту на дому и проявил столь незаурядные способности, что в 1820 г. смог поступить в двухклассное уездное училище, минуя училище приходское. Проучился он в нем 1 год и 4 месяца: из второго класса отец взял К. в помощники. Однако страсть к чтению проснулась в мальчике: сначала это были сказки и лубочные издания, покупаемые у коробейников, потом библиотечка в 70 книг у приятеля по училищу, сына воронежского купца,— арабские сказки, проза писателей XVIII в. и, в частности, роман Хераскова ‘Кадм и Гармония’.
В 1825 г. К. купил на базаре сборник стихов И. И. Дмитриева и пережил глубокое потрясение, познакомившись с русскими песнями ‘Стонет сизый голубочек’ и ‘Ах, когда б я прежде знала’. Он убежал в сад и стал распевать в одиночестве эти стихи, уверенный в том, что все стихи — песни, что все они поются, а не читаются. Возникло желание самому писать стихи, и К. переложил в рифмованные строчки рассказ товарища о троекратно повторявшемся сне. Получилась поэма ‘Три видения’, вещь наивная и незрелая, которую К. впоследствии уничтожил.
К этому времени К. познакомился с книготорговцем Д. А. Кашкиным, человеком образованным и умным, любящим русскую словесность. Кашкин поощряет юного поэта, снабжает его руководством по сочинению стихов ‘Русская просодия’, дает советы, правит его поэтические опыты, но главное — разрешает пользоваться своей библиотекой. В лавке Кашкина К. знакомится с поэзией М. В. Ломоносова, Г. Р. Державина, И. Ф. Богдановича, а затем А. Ф. Мерзлякова. А. А. Дельвига, А. С. Пушкина. Юношеские опыты К. (‘Разуверенье’, ‘Плач’, оба — 1829, ‘Земное счастие’, 1830) литературны, вторичны, написаны в подражание популярной сентиментально-романтической поэзии. Однако проблески самобытного дарования ощутимы в ‘Путнике’ и ‘Ночлеге чумаков’ (1828).
К нач. 30 гг. К. становится известным в культурном кругу Воронежа ‘стихотворцем-мещанином’, ‘поэтом-прасолом’. Он сближается с Андреем Порфирьевичем Серебрянским, сыном сельского священника, студентом Воронежской семинарии, поэтом, талантливым исполнителем своих и чужих стихов, автором статьи ‘Мысли о музыке’ и популярной некогда студенческой песни ‘Быстры как волны дни нашей жизни’. Серебрянский относится к другу серьезно, помогает ему словом и делом. ‘Вместе мы с ним росли, вместе читали Шекспира, думали, спорили’,— вспоминал К. Серебрянский прививает К. вкус к философскому образованию, знакомит с профессорами семинарии П. И. Ставровым и А. Д. Вельяминовым, погружает в раздумья над мировоззренческими вопросами. Появляются стихи, предвестники будущих ‘дум’ — ‘Великая тайна’, ‘Божий мир’, ‘Молитва’.
В 1827 г., ‘на заре туманной юности’, К. переживает тяжелую сердечную драму. В доме отца жила крепостная прислуга, горничная Дуняша, девушка редкой красоты и чуткости. К. страстно полюбил ее, но отец счел унизительным родство со служанкой и во время отъезда сына в степь продал Дуняшу в отдаленную казацкую станицу донскому помещику. К. слег в горячке и едва не умер. Оправившись от болезни, он пустился в степь на поиски ‘невесты, оказавшиеся безрезультатными. Неутешное свое горе К. выплакал в стихах ‘Первая любовь’ (1830), ‘Измена суженой’, ‘Последняя борьба’ (оба — 1838) и особенно в проникновенной ‘Разлуке’ (1840), положенной на музыку А. Гурилевым и ставшей популярным романсом.
В 1830 г. стихи К. впервые появились в печати. Начинающий поэт В. И. Сухачев, остановившийся у Кашкина проездом из Одессы в Москву, познакомился с К. и поместил его произведения в сборнике ‘Листки из записной книжки Василия Сухачева’ (1830) в числе собственных стихов, без имени автора (‘Не мне внимать’, ‘Приди ко мне’, ‘Мщение’). А в 1831 г. К. выходит в большую литературу с помощью Н. В. Станкевича, который встретился с поэтом в Воронеже и обратил внимание на его незаурядное дарование. По рекомендации Станкевича в ‘Литературной газете’ (1831.— No 34) была опубликована одна из первых ‘русских песен’ К. ‘Кольцо’, а в 1835 г.— на собранные по подписке среди московских друзей деньги — Станкевич издает первый поэтический сборник ‘Стихотворения Алексея Кольцова’, принесший поэту славу в среде столичных литераторов.
Знакомство со Станкевичем открыло К. доступ в московские и петербургские литературные салоны. В 1831 г. он приезжает в Москву по торговым делам отца и сходится с членами философского кружка Станкевича, студентами Московского университета, в т. ч. с В. Г. Белинским. В 1836 г. через Белинского К. знакомится с московскими литераторами Н. И. Надеждиным и Ф. Н. Глинкой, а в Петербурге сближается с В. А. Жуковским, П. А. Вяземским, В. Ф. Одоевским, И. А. Крыловым, заводит дружбу с художником А. Г. Венециановым, появляется на знаменитых литературных вечерах П. А. Плетнева. Особое впечатление на К. производит знакомство с Пушкиным и беседы с ним на литературные темы. Потрясенный безвременной кончиной поэта, К. пишет думу ‘Лес’, в которой через эпический образ русской природы передает богатырскую мощь и национальное величие поэтического гения Пушкина.
Летом 1837 г. К. навещает в Воронеже Жуковский. Этот визит возвышает поэта в глазах отца, который к литературным трудам сына относится прохладно, однако ценит связи с высокопоставленными людьми, рекомендуя использовать их для продвижения торговых предприятий и успешного решения судебных дел. В 1838 г. он охотно отпускает сына в Москву и Петербург, где К. посещает театры, увлекается музыкой и философией, тесно сближается с Белинским. Под влиянием критика К. обращается к философской поэзии, создавая одну за другой свои ‘думы’. В этот период совершается стремительный интеллектуальный рост К., достигает расцвета его поэтический талант. К. уходит далеко вперед в своем духовном развитии, и провинциальный купеческий быт Воронежа начинает тяготить его: ‘Тесен мой круг, грязен мой мир, горько жить мне в нем, и я не знаю, как я еще не потерялся в нем давно’ (Полн. собр. соч.— Спб., 1909.— С. 215).
В сентябре 1840 г. К. совершает последнюю поездку в столицу, чтобы закончить две тяжбы и продать в Москве два гурта быков. Но торговое усердие оставляет его: ‘нет голоса в душе быть купцом’. В Петербурге К. останавливается у Белинского, вызывая у великого критика искреннее восхищение глубиною таланта, острым умом и щедростью натуры: ‘Кольцов живет у меня — мои отношения к нему легки, я ожил немножко от его присутствия. Экая богатая и благородная натура! <...> Я точно очутился в обществе нескольких чудеснейших людей’ (Белинский В. Г. Собр. соч.: В 9 т.— М., 1982.— Т. 9.— С. 410, 425). В свою очередь К. попадает под обаяние страстной, увлекающейся личности ‘неистового Виссариона’, преклоняясь перед его самоотверженным служением великим идеалам искусства. Пробуждается желание навсегда оставить Воронеж и перебраться в Петербург. Но эта мечта оказывается неосуществимой. Невыгодно завершив торговые дела, прожив вырученные деньги, К. возвращается в Воронеж к разгневанному отцу. Охлаждение сына к хозяйственным хлопотам вызывает у отца упреки ‘грамотею’ и ‘писаке’. Начинаются ссоры, которые углубляются после того, как К. влюбляется в женщину, отверженную воронежским обществом. Семейный конфликт разрастается, в него втягивается некогда близкая поэту и любимая им сестра Анисья. Драму довершает чахотка: она длится около года и сводит К. в могилу 33 лет от роду.
В 1846 г. выходит в свет подготовленное Белинским первое посмертное собрание стихотворений К. В сопровождавшей его вступительной статье о жизни и сочинениях поэта Белинский разделяет стихотворения К. на три разряда. К первому он относит ‘пьесы, писанные правильным размером, преимущественно ямбом и хореем. Большая часть их принадлежит к первым его опытам, и в них он был подражателем поэтов, наиболее ему нравившихся. Таковы его пьесы ‘Сирота’, ‘Ровеснику’, ‘Маленькому брату’, ‘Ночлег чумаков’, ‘Путник’, ‘Красавице’…’, (Т. 8.— С. 104). Ко второму разряду стихов К. Белинский причисляет наиболее оригинальные ‘русские песни’, которые принесли поэту заслуженную славу. Третий разряд включает в себя философскую лирику К., его знаменитые ‘думы’.
‘Русская песня’ вынесла К. на непревзойденную высоту среди современных ему писателей. Жанр ‘русской песни’ возник в конце XVIII и получил особую популярность в 20—30 гг. XIX в., в эпоху исключительного подъема русского национального самосознания после Отечественной войны 1812 г. Этот жанр возник на пересечении книжной поэзии и устного народного творчества, но у современников К. он не поднимался над уровнем изящной стилизации. Литературная поэзия в русских песнях Дельвига, Дмитриева, Мерзлякова и Глинки снисходила к фольклорным текстам, стилизуя их образы и сюжеты. К. шел к литературной песне от ‘почвы’, от устной народной поэзии, которую он чувствовал более органично, глубоко и непосредственно, чем его собратья по перу. Белинский объяснял поэтический феномен К. особыми условиями жизни воронежского прасола: ‘Быт, среди которого он воспитывался и вырос, был тот же крестьянский быт, хотя и несколько выше его. К. вырос среди степей и мужиков. Он не для фразы, не для красного словца, не воображением, не мечтою, а душою, сердцем любил русскую природу и все хорошее и прекрасное, что, как зародыш, как возможность, живет в натуре русского селянина. Не на словах, а на деле сочувствовал он простому народу в его горестях, радостях и наслаждениях. Он знал его быт, его нужды, горе и радость, прозу и поэзию его жизни,— знал их не понаслышке, не из книг, не через изучение, а потому, что сам, и по своей натуре и по своему положению, был вполне русский человек’ (Там же.— С. 111).
В русских песнях К. сохраняется общенациональная основа. Добрые молодцы, красные девицы, пахари, косари, лихачи-кудрявичи — характеры общерусского масштаба, в которых ‘опознается не отдельный индивид со своим субъективным своеобразием художественного изображения, а общенародное чувство, полностью поглощающее индивида…’ (Гегель Ф. Соч.— М., 1958.— Т. XIV.— С. 301). К. схватывает в русских песнях самую суть, самую сердцевину народного духа — поэзию земледельческого труда (‘Песня пахаря’, 1831, ‘Урожай’, 1835, ‘Косарь’, 1836). Он поэтизирует праздничные стороны трудовой жизни крестьянина, которые придают его существованию особую силу, стойкость и выносливость, охраняет его душу от разрушительных последствий деспотизма и крепостничества. Мужик, тесно связанный с землей-кормилицей, в поэзии К.— цельный человек. Труд на земле удовлетворяет сполна его духовные потребности. Способствуя рождению живого организма, его росту и созреванию, проходя вместе
с природой весь круг жизненного цикла, пахарь К. радуется прорастанию зерна, ревниво следит за созреванием колоса, волнуется, помогает природе как соучастник и творец великого таинства возникновения жизни.
В ‘Песне пахаря’ мать — сыра земля ощущается как живой организм, глазами мужика-поэта воспринимается весь трудовой процесс в творческих его сторонах. Как и в народной песне, здесь нет аналитической детализации и конкретизации: речь идет не об узком крестьянском наделе, не о скудной полосоньке, а о ‘всей земле’, о всем ‘белом свете’. И в ‘Урожае’: ‘Красным полымем / Заря вспыхнула, / По лицу земли / Туман стелется’. Родственная еще не отделившемуся от природы крестьянскому миросозерцанию космичность восприятия ‘света белого’, ‘земли-матушки’ придает и облику пахаря вселенские черты былинного богатыря Микулы Селяниновича. Работа мужика нерасторжимо слита с творчеством природы, человек-пахарь — друг и брат коня-пахаря.
Поэтическое восприятие природы и человека настолько целостно и так слито с народным эпическим миросозерцанием, что снимается типичная в литературной поэзии условность эпитетов, сравнений, уподоблений. Плодотворящее, животворное солнце в полном согласии с мифопоэтическими представлениями народа является в облике царственного божества: ‘С величества трона, / С престола чудес / Божий образ — солнце / К нам с неба глядит’.
К. творит поэзию в духе народной песни, но в то же время оживляет и воскрешает застывшие в фольклоре традиционные образы. Народный фразеологизм ‘кровь с молоком’ получает в его ‘Косаре’ пластическую реализацию: ‘На лице моем / Кровь отцовская / В молоке зажгла / Зорю красную’. В ‘Крестьянской пирушке’ формула ‘от ворот поворот’, конкретизируясь, приобретает живописную образность: ‘От ворот поворот / Виден по снегу’. ‘Сокол’ теряет обычную в литературной поэзии аллегорическую условность и превращается в целостный образ человека-птицы: ‘А теперь, как крылья быстрые / Судьба злая мне подрезала’ (‘Тоска по воле’). Герой русских песен К. наделен решительной волей, он идет всегда прямым путем, без колебаний и рефлексии, ‘подсекая крылья дерзкому сомненью’ (‘Неразгаданная истина, 1836), предпочитая верить ‘силам души да могучим плечам’. И любовь у К.— чувство цельное, сильное, свежее, без полутонов, без романтической изощренности. Она преображает души любящих и мир вокруг так, что зима оборачивается летом, горе — не горем, а ночь — ясным днем. Любовь возвышает духовные и физические силы человека, превращая добра-молодца в героя-богатыря: ‘Не любивши тебя, / В селах был молодцом, / А с тобою, мой друг, / Города нипочем!’ (‘Нынче ночью к себе…’, 1842). Не только в радости, но и в горе, и в несчастье герои К. сохраняют силу духа, торжествуя над судьбой, предпочитая и ‘с горем в пиру быть с веселым лицом’. ‘Он,— писал о К. Белинский,— носил в себе все элементы русского духа, в особенности — страшную силу в страдании и в наслаждении, способность бешено предаваться и печали и веселию и, вместо того, чтобы падать под бременем самого отчаяния, способность находить в нем какое-то буйное, удалое, размашистое упоение…’ (Т. 8.— С. 112). Широта и масштабность природных образов в поэзии К. слита с человеческой удалью и богатырством. Бескрайняя степь в ‘Косаре’ является и определением широты человека, пришедшего в эту степь хозяином, пересекающего ее ‘вдоль и поперек’. Природная сила, мощь и размах ощутимы как в самом герое, так и в поэтическом языке, исполненном динамизма и внутренней энергии: ‘расстилается’, ‘пораскинулась’, ‘понадвинулась’. Белинский считал, что ‘русские звуки поэзии К. должны породить много новых мотивов национальной русской музыки’ (Т. 8.— С. 117). Так оно и случилось, русскими песнями и романсами К. вдохновлялись А. С. Даргомыжский и Н. А. Римский-Корсаков, М. П. Мусоргский и М. А. Балакирев.
Современники видели в поэзии К. что-то пророческое. В. Майков писал: ‘Он был более поэтом возможного и будущего, чем поэтом действительного и настоящего’ (Майков В. Н. Литературная критика.— М., 1985.— С. 175). А Некрасов назвал песни К. ‘вещими’. Хотя К. прямо не выступал против крепостного права, всем пафосом своего творчества он его игнорировал. ‘Но ведь в известной мере так ‘игнорировал’ его v. народ, проданный, но не продавшийся, ‘клейменый, да не раб’ …’ (Скатов Н. Кольцов.— М., 1983.— С. 71).
Песенный, космически-природный взгляд на мир трансформируется и усложняется в философских ‘думах’ К., как правило, недооценивавшихся демократической критикой. В ‘думах’ К. предстает самобытным поэтом, размышляющим о тайнах жизни и смерти, о смысле существования (‘Великая тайна’, 1833, ‘Неразгаданная истина’, 1836, ‘Вопрос’, 1837), о высоком назначении человеческой личности (‘Человек’, 1836), о роли искусства (‘Поэт’, 1840). Интеллектуально-философские интересы К. не наивны: они включаются в равноправный диалог с выдающимися мыслителями-современниками — Станкевичем, Одоевским, М. Г. Павловым, Белинским, П. Я. Чаадаевым.
Русская революционно-демократическая критика — Н. А. Добролюбов, Н. Г. Чернышевский, М. Е. Салтыков-Шедрин — вслед за Белинским видела в таланте К. наиболее полное выражение таящихся в народе творческих сил, залогов будущего свободного развития.
Поэзия К. оказала большое влияние на русскую литературу. Под обаянием его ‘свежей’, ‘ненадломленной’ песни находился в 50 гг. А. А. Фет, демократические, народно-крестьянские мотивы К. развивали в своем творчестве Некрасов и поэты его школы, Г. И. Успенский вдохновлялся аналитическим осмыслением поэзии К., работая над классическими очерками ‘Крестьянин и крестьянский труд’ и ‘Власть земли’, в советское время песенные традиции К. подхвачены М. В. Исаковским, А. Т. Твардовским и др. поэтами.
Соч.: Стихотворения Алексея Кольцова.— М., 1835, Стихотворения Кольцова.— Спб., 1846, Полн. собр. соч. А. В. Кольцова.— 3-е изд.— Пб., 1911, Полн. собр. стихотв.— Л., 1958, Соч.: В 2 т.—М., 1958, Соч.—М., 1966.
Лит.: Белинский В. Г. Стихотворения Кольцова // Полн. собр. соч.— М., 1953.—Т. I, Белинский В. Г. О жизни и сочинениях Кольцова // Там же.— М., 1955.— Т. IX, Майков В. Н. Стихотворения Кольцова // Критические опыты.— Пб., 1889, Чернышевский Н, Г. Стихотворения Кольцова // Полн. собр. соч.— М., 1947.— Т. 3, Салтыков-Щедрин М. Е. Стихотворения Кольцова // Собр. соч.— М.. 1966.— Т. V, Добролюбов Н. А. Кольцов // Собр. соч.— М., Л., 1962.— Т. 2, Успенский Г. И. Поэзия земледельческого труда // Собр. соч.— М., 1956.— Т. V, Де-Пуле М. Ф. А. В. Кольцов в его житейских и литературных делах и в семейной обстановке.— Пб., 1878, Сталинский Е. Кольцов и Сребрянский.— Воронеж, 1868, Буи а ков Н. Ф. Алексей Васильевич Кольцов как человек и как поэт.— Воронеж, 1892, Тонкое В. А. А. В. Кольцов и фольклор.— Воронеж, 1940, Он же. А. В. Кольцов. Жизнь и творчество.— Воронеж, 1958, Современники о Кольцове.— Воронеж, 1959, Слово о Кольцове. Русские советские писатели об А. В. Кольцове.— Воронеж, 1969, Скатов Н. Н. Поэзия Алексея Кольцова.— Л., 1977, Он же. Кольцов.— М., 1983.
Источник: ‘Русские писатели’. Биобиблиографический словарь.
Том 1. А—Л. Под редакцией П. А. Николаева.
М., ‘Просвещение’, 1990