КОКОРИН Павел Михайлович [25.10(6.11).1884, дер. Родичево Бежецкого у. Твер. губ. — не ранее 1938], поэт. Из крестьян. Окончил церк.-приход, школу. Учительствовал в двухклассной деревен. школе. С нач. 1900-х гг. на лето ездил в Петербург, где работал штукатуром. В 1907 поселился в Петербурге, служил швейцаром (нек-рое время посещал школу рисования). Обратил на себя внимание Л. Н. Афанасьева, в его доме в 1909 познакомился с К. М. Фофановым, чья ‘незабвенная’ поэзия, по признанию К., ‘баюкала’ его душу (письмо Фофанову от 19 сент. 1910 — ИРЛИ, ф. 282), тогда же сблизился с К. К. Олимповым и И. Северянином. Подготовленный к печати усилиями Северянина сб-к стихов К. ‘Песни в думы’ (СПб., 1909) вышел (как и второй сб. ‘Фантастическая явь’, СПб., 1910) с его поэтич. ‘напутствием’. В этих сб-ках преобладали пейзажные картины, проникнутые ‘кольцовской’ философии, созерцательностью (о мечтах: ‘Им нет преграды, / Им нет конца. / Найти им надо / Начало Творца’), и любовные стихи, написанные от лица деревенской молодухи в русле рус. песенной традиции (‘Что попритчилось с ним? / Отчего не идет? / Мной ли он не любим? / Где он лучше найдет!’). Вместе с тем несколько наивное стремление К. ‘соответствовать’ своему представлению о ‘настоящей’ поэзии порождало в его стихах поэтич. штампы, а также неожиданные эксцентричности (вроде обращения к осени — ‘грустной Миледи’). Сб. ‘Песни девушек’ (СПб., 1912), представляющий стилизации под обрядовую и календарную поэзию, был замечен В. Я. Брюсовым, увидевшим в нем ‘при всей неправильности языка’ ‘свежие строчки’ (РМ, 1912, No 7, отд. III, с. 22). Отмечалось и умение автора почувствовать ‘уставшую и глубоко страдающую душу забитого человека’ (S. <,С. Розенталь?) — ‘Хмель’, 1913, No 4—6, с. 45), знание фольклора (В. В<,олькенштей>,н — СМ, 1912, No 9). В сб-ке ‘поэзопьес’ К. ‘Музыка рнфм’ (СПб., 1913) были представлены стихи, написанные в пору его сближения с эгофутуристами (он печатался в их изданиях — газ. ‘Нижегородец’ и альм. ‘Орлы над пропастью’, СПб., 1912). Здесь присущее К. чувство ритма (к-рый, по словам О. Э. Мандельштама, ‘находится в полном согласии с дыханием, как нар. песня’) проявилось в стремит, словесных конструкциях (‘Весна — / Красна / Свои / Кросны / Расставила. / Текчи / Ключи,/ Струи / Бегчи / Заставила’), порой достигающих ‘раздельного’ звучания (‘Всхлипы / Липы, / Слезы / Врезы…/ Пали / Ивы — / Встали / Кривы…/ Пляшет, / Машет, / Кружит, / Крушит… / Тошно, / Пусто, / Страшно, / Грустно!..’). Мандельштам, с явной симпатией отнесшийся к поэту-самоучке, писал, что ‘напряженная серьезность мысли и слова’ в его поэзии ‘странно не гармонирует с наивно-футуристич. внешностью’ (‘День’, при л., в. 3, 1913, 21 окт., цит. по: ВЛ, 1986, No 3, с. 204, др. рец.: Ч-о <,В. Ф. Чужбиненко>, — ‘На берегах Невы’, 1913, No 5).
Немногочисл. публ. К. в ж. ‘Родная речь’, ‘На берегах Невы’, ‘Весна’ ничего нового к облику поэта не прибавили. После 1915 по невыясненным причинам от лит-ры отошел. С 1914 до дек. 1917 служил в армии. После демобилизации вернулся в родную деревню.
Лит.: Markov V., Russian futurism: a history, (L.), 1969, p. 71, 207.
Архивы: ИРЛИ, ф. 172, д. 37S (автобиография 1920-х гг.).
Т. Л. Никольская.
Русские писатели. 1800—1917. Биографический словарь. Том 3. М., ‘Большая Российская энциклопедия’, 1994