Когда железный занавес падает, Ли Ионас, Год: 1902

Переводы
Время на прочтение: 107 минут(ы)
Скачать в PDF

Когда желзный занавсъ падаетъ.

Изъ комедіи жизни. Іонаса Ли.

(Переводъ съ норвежскаго).

‘Русское богатство’, NoNo 8—9, 1902

Первый день.

На огромномъ океанскомъ пароход паровой кранъ работалъ двое сутокъ напролетъ, съ оглушительнымъ визгомъ наполняя свои ‘угольныя ямы’ и отправляя черезъ люки неимоврное количество груза въ зіявшую пропасть трюма, подъ одинъ и тотъ же однообразный окрикъ сверху внизъ и снизу вверхъ, смотря по тому, захватывалъ ли кранъ своимъ желзнымъ когтемъ новый грузъ или стряхивалъ съ себя ту или другую кладь. И вотъ въ этой части дока наступило затишье…
Гавань, окутанная дымомъ сотни плавучихъ печей. Тяжелый, неподвижный, сырой воздухъ надъ множествомъ фабрикъ и трубъ… Небо, затянутое каменноугольной копотью, загрязненное небо, которое такъ и хотлось бы подмести огромной метлой… Мрачное, давящее, закрывающее отъ суетливой людской жизни боле широкіе горизонты…
Исполинское судно съ высокими бортами и большими трубами стояло теперь, посл полудня, съ разведенными парами, наготов къ отходу и поглощало въ свои три царства, три класса, самыхъ разнокалиберныхъ пассажировъ.
Публика поднималась по трапамъ и въ безпорядк тснилась у борта, нкоторые уже начали махать носовыми платками стоявшимъ на набережной.
Сопровождаемые служителями гостиницъ, нагруженными всевозможными баулами, и встрчаемые низкими поклонами пароходной прислуги, плавно выступали по мосткамъ пассажиры перваго класса, — въ изящныхъ дорожныхъ костюмахъ, съ окованными сундуками усянными разными билетиками, свидтельствовавшими о странствованіяхъ по Европ или о возвращеніи, глядя по сезону, изъ европейскихъ курортовъ въ Америку.
Путешествіе было для этихъ людей привычнымъ дломъ: они не суетились и, не стсняясь, останавливались среди мостковъ, чтобы заставить пересчитать свои вещи.
Куда оживленне шло во второмъ класс: путешественники, одтые въ боле подходящіе къ случаю костюмы, сами несли свою поклажу и плэды, это была тоже нарядная, но средняго калибра публика, которая съ улыбками и извиненіями въ пылу спшки пускала въ ходъ локти. Здсь преобладало хорошее настроеніе въ надежд пріятно провести вмст предстоящіе семь-восемь дней.
Совсмъ иначе,— съ шумомъ и гамомъ, усаживались на пароходъ пассажиры третьяго класса. Это, казалось, лился цлый потокъ… Тутъ были и крестьянскія семьи съ деревянными сундуками со всякими пожитками, и отбросы городского люда едва одтые.
У трапа стояла нарядная крестьянка съ дочкой, которую она, по случаю путешествія, вырядила въ накрахмаленное свтлое праздничное платье. Она терпливо караулила свой сундукъ и узелъ съ платьемъ и скромно пропускала впередъ другихъ, выжидая своей очереди, какъ это длаютъ въ деревняхъ, когда народъ разомъ хлынетъ изъ церкви къ выходу.
Сверху черезъ перила перегнулись два юнга, перемигиваясь и хохоча, какъ сумасшедшіе. Они подмтили наивно простодушное представленіе женщины о путешествіи и варварски потшались надъ предстоящей судьбой свтлаго платья среди копоти каменнаго угля.
Время отъ времени изъ той таинственной пропасти, гд машины въ тысячу лошадиныхъ силъ, подобно землетрясенію, заставляли все дрожать, черезъ гигантскія трубы парохода вырывался шумъ и гулъ, а палубу иногда вдругъ обдавало цлымъ дождемъ горячихъ брызгъ подъ пронзительный визгъ свистка.
Вотъ уже послышалось громыханіе якорной цпи, спускавшейся съ одного борта, которую теперь навертывали на валъ, снизу, изъ кочегарнаго отдленія, донеслось хлопанье печными дверцами.
Наконецъ, раздалась въ рупоръ команда капитана, который стоялъ наверху, рядомъ съ лоцманомъ, взявшись за штурвалъ. Нсколько рзкихъ свистковъ, и въ воздух задрожали электрическіе звонки — сигналы въ машинное отдленіе.
Пароходъ, какъ бы для пробы, сдлалъ нсколько слабыхъ ударовъ винтомъ…
Еще два поворота.
Вотъ еще и еще, одинъ за другимъ, то слабые, то сильные взмахи могучихъ лопастей, вода всколыхнулась съ самой глуби, закрутилась, завертлась у руля, зеленая, мутная, и поднялась блой пной.
Пароходъ сдлалъ полоборота, чтобы стать въ курсъ на выходъ, и направился вонъ изъ англійской гавани, тихимъ ходомъ. Носовые платки замелькали на набережной, съ парохода отвчали тмъ же.
Въ эту минуту напряженнаго душевнаго состоянія одни открыто отдавались своимъ чувствамъ, другіе, безмолвные, блдные, съ растеряннымъ выраженіемъ, робко отвертывались отъ взглядовъ или были погружены въ раздумье, какъ бы не замчая колыхавшейся вокругъ толпы.
Раздалось нсколько звучныхъ, отрывистыхъ ‘ура!’ Они вырвались изъ груди тхъ неудачниковъ, которые здсь боролись съ судьбой и потерпли крушеніе, и которые не выдержали теперь — дали выходъ долго накапливавшейся горечи.
Кучка музыкантовъ, имвшихъ даровой проздъ, грянула оглушительное ‘Iankee Doodle’, покрывшее собою все остальное какъ разъ въ тотъ моментъ, когда пароходъ прибавилъ ходу.
Кларнетъ рзалъ воздухъ, флейты сыпали трелями, литавры отбивали дробь, мдныя трубы гудли, почти безъ перерыва, далеко за полдень.
Съ средней палубы, съ того мста, гд сошлось нсколько человкъ крестьянъ, доносились звуки псалмовъ.
На самой нижней палуб, въ машинномъ отдленіи, слышался шумъ, который перешелъ въ торопливую, безпорядочную бготню и розыски кого-то матросами.
Одинъ изъ кочегаровъ сбжалъ!
Малый нанялся до самой Америки, и вчера и третьяго дня былъ, когда забирали уголь, онъ еще стоялъ на куч угля, разравнивая его лопатой. Посл этого никто не видалъ его.
Старшій машинистъ и двое-трое офицеровъ не разошлись до тхъ поръ, пока не поршили, что молодецъ улизнулъ.
— Нечего давать пассажирамъ совать свой носъ въ это дло. Стоитъ только имъ услыхать о кочегар, какъ сейчасъ же ршатъ, что онъ изжарился…— закончили они бесду.
Лсъ мачтъ въ открытой гавани вырисовывался своими неясными, темными очертаніями на сромъ фон неба и два густые столба дыма стлались по втру, закрывая часть ландшафта. Воздухъ сталъ влажнымъ и принялъ желтоватую вечернюю окраску, что накладывало на природу странный отпечатокъ заплаканности. На горизонт выступила блая башня маяка.
На пароход шла сутолока,— вс хотли поскоре устроиться и обезпечить за собою опредленное мсто. Головы, фигуры до таліи и во весь ростъ высовывались изъ люковъ съ лстницъ, ведущихъ въ каюты, люди озирались во вс стороны, соображая, гд они находятся, и снова ныряли.
Нкоторые прохаживались по длинной блой палуб, распахивали двери, заглядывали въ залы, въ надежд найти себ тамъ мстечко.
Подъ палубой прислуга бгала съ утомленными, потными лицами, стараясь, подъ залпъ перекрестныхъ приказаній, разыскать среди сваленнаго какъ попало багажа вещи, которыя съ сердцемъ требовали изъ полуоткрытыхъ дверей каютъ.
Двое пассажировъ уже отмежевали себ на палуб мсто для прогулки. Они заплатили за себя!— и затмъ имъ не было никакого дла до окружающихъ — они лишь искоса поглядывали другъ на друга, чтобы не задть одинъ другого.
— Вотъ этотъ, съ бакенбардами? Въ свтлой шляп, желтыхъ башмакахъ и длинномъ свтло-сромъ дорожномъ пальто?— спрашивалъ дежурный офицеръ у корреспондента, стоявшаго рядомъ, съ записной книжкой и карандашомъ въ рук.— Это мингеръ-ванъ-Титуфъ… детъ за океанъ охотиться въ Монтан…. Мы приняли сегодня на пароходъ его двухъ чистокровныхъ лошадей.
— Ага, въ Монтан!.. Дв чистокровныя лошади съ собой на пароход..— было отмчено въ книжк.
По верхней палуб прохаживался господинъ съ телеграммой въ рук и перечитывалъ ее, когда пароходъ проходилъ мимо маяка, онъ сунулъ телеграмму въ карманъ своего широкаго пальто, но затмъ опять вынулъ ее и принялся взвшивать въ ней каждое слово.
Онъ подходилъ два-три раза въ раздумь къ спуску въ каюты, но повертывался и, остановясь, пристально смотрлъ на воду.
На палубу поднялась его жена.
— Іонъ, куда ты запропалъ?— спросила она,— ты совсмъ забылъ про насъ? У насъ такъ много дла въ кают, а я сижу съ вещами и жду ключей!..
Докторъ какъ бы очнулся отъ забытья.
— Я чуть было не забылъ показать теб вотъ эту телеграмму. Я только что получилъ ее здсь, на пароход — отъ Фольтмара. Прочти…
Онъ впился въ нее взглядомъ хищника, пока она пробгала глазами телеграмму. Тамъ стояло:
‘Вонъ изъ глазъ, но не изъ памяти. Прощайте. Прощайте. Вашъ тоскующій другъ Фольтмаръ’.
— Да, преданная душа,— сказалъ докторъ страннымъ тономъ.
— А мы теперь ни о чемъ не думаемъ, кром славы!— засмялась она, все еще со слезами на глазахъ, — кром того, какъ бы сдлаться какой-нибудь величиной!
Губы доктора судорожно подернулись и въ глазахъ блеснулъ странный огонекъ, когда онъ произнесъ:
— Да, конечно… первая дама въ город, иниціаторь всевозможныхъ остроумныхъ затй… приноситъ всхъ обожателей въ жертву на алтарь моей сухой науки!.. Странно,— прервалъ онъ себя съ дланнымъ равнодушіемъ,— Фольтмаръ не шлетъ привта своему маленькому любимцу. Мальчика слдуетъ подразумвать, соблюлъ экономію на словахъ телеграммы…
— Фу, Іонъ!..— остановила она его.— Я пришла за тобой и за ключами. Бдный Исакъ сидитъ тамъ одинъ со служанкой и ждетъ — не дождется своего коня. Онъ видлъ, какъ другой мальчикъ въ кают рядомъ съ нами играетъ мячикомъ.
— Конечно, конечно, мальчикъ долженъ постоянно развлекаться, разъ ему наготовили столько средствъ для забавы, а запаса игрушекъ для путешествія, пожалуй, хватитъ на все его дтство.
— Іонъ, ты общалъ мн не хандрить. Вдь теб не о комъ теперь думать, кром какъ о себ, обо мн и о нашемъ мальчик. За тобой ужъ не пришлютъ ни отъ консула Янсона, который обълся и трепещетъ за свою жизнь, ни отъ г-жи Клодъ, у которой со злости сдлались судороги, ни отъ армейскаго интенданта, который не можетъ спать по ночамъ, разстроившись за день всякими счетами и подсчетами.
Докторъ улыбнулся.
— Ты права… какъ всегда, конечно. Но я плохой товарищъ въ игр, совсмъ мшокъ. Впрочемъ, я постараюсь, вотъ увидишь. А у насъ будетъ пріятная компанія въ лиц нашего знаменитаго скрипача Белье Хавсландъ… Это очень кстати, — добавилъ онъ, доставая изъ кармана ключи и слдуя за женою.
А винтъ громыхалъ себ и громыхалъ, потрясая гигантскій корпусъ судна, и хорошо промасленныя машины съ неутомимыми поршнями продолжали дйствовать съ силою десяти тысячъ лошадей. Острый желзный штевень разрзалъ волны точно плугъ, и изъ-подъ киля вырывалась широкая, шипящая полоса воды, которая исчезала за кормою, пнясь среди вечерняго сумрака.
На одномъ конц палубы, при свт иллюминатора встртились два земляка и съ интересомъ признали другъ друга, хотя въ общественномъ и матеріальномъ положеніи ихъ была огромная разница.
— Не кажется теб страннымъ, Вангенстенъ: Америка впереди насъ и Европа позади!.. Точно на остров между двумя частями свта человкъ длается совсмъ другимъ. Старый, утерянный товарищъ всплываетъ изъ воды…
— Дда… Итакъ, Матіасъ, ты намреваешься распродавать въ Америк нашу возлюбленную родину по кусочкамъ въ фотографическихъ снимкахъ… Ну, что-жъ…— добавилъ Вангенстенъ съ нкоторой снисходительностью.
— А почему-жъ бы и нтъ? Впрочемъ, я безъ всякихъ плановъ собрался въ путь. Хотя, конечно, по ту сторону океана найдется немало людей, которые пожелаютъ повсить у себя на стну ‘старую Норвегію’. Я даже думаю, что мн удастся продать кое-что и здсь, на пароход, эмигрантамъ. Что скажешь? Смю уврить, я былъ въ такихъ мстахъ, куда еще ни одинъ фотографъ не захаживалъ — цлая серія совершенно новыхъ, невоспроизведенныхъ видовъ норвежской природы — и съ вершинъ горъ, и со дна фіордовъ! Я, видишь-ли, надумалъ тоже хоть разъ поспекулировать на счетъ чувства патріотизма.
— Гм… вывозить за границу мертвую природу… Пожалуй, оно и не дурно, но не лучше-ли было бы заняться снимками съ живыхъ людей, съ самой жизни нашего народа, съ ея апогея въ лиц нашихъ выдающихся и знаменитыхъ людей? Это куда лучше видовъ изъ Гальдхепиггена.
Говорившій выпрямился, и вся его фигура въ полузастегнутомъ сюртук сдлалась еще красиве. Онъ и вообще былъ красивъ, — мягкая войлочная шляпа удобно и легко сидла на вьющихся черныхъ волосахъ, темные небольшіе проницательные глаза глядли съ блднаго овальнаго лица, идеальныя черты котораго портилъ лишь ротъ.
На помятомъ лиц фотографа, которое напоминало выцвтшій портретъ, отразилась иронія.
— Отчего бы не заняться,— отвтилъ онъ,— если бы только нашелся человкъ, который сумлъ бы освтить свтомъ магнія внутренность людей, а пока приходится довольствоваться плодами фантазіи простодушнаго народа.
— Ну, знаешь-ли, я никогда не былъ особеннымъ мастеромъ улавливать твои хитросплетенныя остроты. Смотрть на окружающихъ, какъ на скрытый вертепъ, переполненный всевозможными гадами — это прямой путь къ…..
— Къ жалкому существованію, хочешь ты сказать?
— Пожалуй-что, но…
— Съ пьянствомъ, презрніемъ къ самому себ и всякой пакостью, называя вещи ихъ настоящими именами…— докончилъ фотографъ. — Да, да, вполн признаю, что у тебя въ рукахъ краснорчивый фактъ, сколько разъ моя падшая особа укрывалась въ переулкахъ отъ твоихъ непогршимыхъ взглядовъ.
— Ой-ой, какой тонъ! Ты не можешь обойтись безъ шпилекъ…
— Ничего не подлаешь! Вполн сознаюсь, что я одержимъ несчастной страстью длать проколы на пузыряхъ, и это создало мн немало враговъ.
— Да, я знаю твою слабость…
— Но тебя я не затрогивалъ, Вангенстенъ. Я каждый разъ посл твоихъ наставленій чувствовалъ себя провинившимся псомъ. Если бы ты зналъ, какъ я завидовалъ теб каждый разъ, когда я, какъ раненый тюлень, шелъ ко дну.
— Шелъ ко дну?
— Да, ко дну — брёлъ въ кабакъ залчивать свою рану, сирчь, искать забвенія въ пив и водк…
— А знаешь-ли, старый товарищъ,— мн отъ души жаль тебя, — прозвучало боле мягко,— изъ тебя могло бы выйти что-нибудь порядочное, вдь ты прекрасно сдалъ два экзамена.
— А на третьемъ провалился! Я никогда ничего не доводилъ до конца, это ужъ, братъ, моя особенность. А теперь слишкомъ поздно. Впрочемъ, я теперь больше ужъ не тотъ человкъ, который не ршался показаться на улицу. Съ самой весны черезъ мою гршную глотку не проходило ничего, кром воды, молока и самыхъ слабыхъ напитковъ, и смло могу сказать, что съ этой стороны я сталъ почти нормальнымъ человкомъ. Вначал не легко было бороться съ верблюжьимъ желудкомъ, требовавшимъ для утоленія жажды цлыхъ литровъ! Разъ привилъ къ своему организму эту дрянь, то впустилъ къ себ въ кровь самого сатану… Ну, а потомъ мн пришло въ голову заняться фотографіей, нарочно для того, чтобы попадать въ такія мста, гд сатан нечего было предложить, кром молока, холодной воды да снга, который таялъ въ его пылающей глотк. Благодаря этому, во мн проснулся и воспрянулъ человкъ… А затмъ, понимаешь-ли, въ Америку, гд тоже будемъ утолять жажду холодной водицей… О, стаканъ такой прозрачной, кристальной воды…
— Да ты герой, право, герой, Матіасъ Вигъ!— воскликнулъ товарищъ съ энтузіазмомъ.— Изумительно! Только бы… только бы ты смогъ такъ же покончить съ твоими вчными подшучиваніями и шутовствомъ. Это отдаетъ сивухой. Хоть бы, напримръ, то, что твои ближніе — пузыри и т. п., тогда какъ ты самъ…
— Гм… что правда, то правда. А только нужно немножко и пузырей — чтобы поплавать на нихъ… для развлеченія, вмсто прежнихъ забавъ, сданныхъ въ архивъ… которыхъ искалъ въ стакан. Это, такъ сказать, проявленіе одной и той же идеи въ высшей форм и, въ качеств таковой, она относится къ высшему порядку вещей.
— Ты опять за остроты! Увряю тебя, что отъ нихъ воняетъ. Но вотъ оно что,— теперь я знаю, въ чемъ суть: въ этомъ дьявол сатирическаго остроумія и въ отсутствіи у тебя непосредственной вры — причина твоего пьянства и всего остального. Если бы, Матіасъ, при твоихъ дарованіяхъ тобой овладла какая-нибудь идея, твоя жизнь устроилась бы за тысячу миль отъ кабака.
— Положимъ… ну, а моя натура? Удивляюсь, какъ это я до сихъ поръ не натворилъ чего похуже! Но нужно имть ужъ очень заржаввшую совсть, чтобы закрыть глаза на вс доводы противъ…
Но Вангенстенъ уже не слушалъ: его вниманіе привлекла молодая особа, которая нсколько разъ показывалась у мдныхъ перилъ лстницы, съ недоумніемъ озираясь вокругъ себя.
— Мы, кажется, земляки? — поклонилась она нсколько смущенно. — Я не могу разобраться, гд жилыя помщенія на этой громадин. Здсь такъ легко заблудиться,— добавила она, какъ бы извиняясь. — Какъ пройти въ отдльную каюту доктора Ангелль — сюда вотъ или внизъ по лстниц?
Вангенстенъ приподнялъ шляпу и слегка провелъ рукою по волнамъ черныхъ волосъ. Окинувъ незнакомку бглымъ взглядомъ, онъ сказалъ съ отеческимъ соболзнованіемъ:
— Господи, ну вы-то, прелестный цвтокъ, зачмъ дете въ Америку?
— Нашъ извстный землякъ Вангенстенъ всегда съ цвтами краснорчія на устахъ, m-lle,— представилъ его Вигъ,— а я — фотографъ Матіасъ Вигъ, во всемъ его ничтожеств.
— M-lle Морландъ,— назвала она себя, — немножко музыкантша, ду въ Америку, чтобы заняться уроками музыки. И… и…— прибавила она съ запинкой, — взялась отвезти туда одного ребенка къ его матери. Ахъ, малютка должно быть сидитъ теперь въ страх между чужими, — добавила она взволнованно. — Мн надо было подняться, чтобы сказать нсколько словъ буфетчику. Если бы мн не досталась каюта рядомъ съ каютой доктора Ангелль, я не знаю, чтобы мн и длать тогда. Такъ мн сюда?
— Нтъ, нтъ, какъ разъ въ противоположную сторону,— пояснилъ Вангенстенъ словами и жестомъ, перейдя вдругъ на повелительный тонъ. — Идите черезъ палубу. No 45-й съ другой стороны. Я провожу васъ…
— Надо помочь!— прибавилъ онъ нсколько покровительственно, и Вигъ услыхалъ, какъ Вангенстенъ говорилъ молодой особ:
— Погубленная жизнь… пропащій человкъ этотъ Вигъ!.. знаю его со школьной скамьи…
‘Р’ въ слов ‘пропащій’ отчетливо загремло по его крпкимъ, здоровымъ зубамъ.
— ‘Прропащій!’ Точно телга прокатилась по мостовой…— пробурчалъ фотографъ,— вотъ у него такъ даже зубы никогда не болли…
Надъ необъятной гладью моря мало-по-малу замелькали красные, зеленые и желтые огоньки, словно блестящія, огненныя мухи.
Пароходъ шелъ по фарватеру, гд сновали сотни маленькихъ и большихъ судовъ, направляясь въ Европу и изъ Европы и захватывая въ Кингстоун послднюю почту. Мерцающій свтъ маяка выдлялся ясне и ясне среди все сгущавшихся сумерекъ, на горизонт догорала красная полоса зари, какъ бы разорванная на клочки облаками.
На палуб все прибавлялось число фигуръ въ дорожныхъ костюмахъ. Он или прогуливались взадъ и впередъ, или выискивали себ мстечко, прикрытое отъ втра, гд можно бы было постоять и поболтать…
Отдльныя слова и обрывки фразъ доносились и замирали, уносимые втромъ.
Приближалось время обда.
Среди дамской компаніи, внизу, шли совщанія относительно туалета… Выбирали и отдумывали, доставали и откладывали въ сторону ленты и золотыя украшенія, осматривали въ ручное зеркало узелъ волосъ на затылк и поправляли его свободной рукой.
Въ одной изъ каютъ молодая двушка стояла у раскрытыхъ чемодановъ, готовясь накинуть на себя платье. Родители торопили ее черезъ стну сосдней каюты.
Она вздрогнула и вскрикнула, когда кто-то вдругъ дернулъ за ручку двери и въ каюту просунулось взволнованное смуглое мужское лицо.
— Не ошибся-ли я? Это моя каюта?— спросилъ онъ растерянно.
— Нтъ, не ваша! — рзко крикнула она и захлопнула дверь.
Электрическій свтъ, вспыхнувъ, залилъ всю столовую, и раздался давно желанный звонокъ къ обду. Въ столовую потянулась вереница мужчинъ и дамъ въ выходныхъ и дорожныхъ, шерстяныхъ и шуршащихъ шелковыхъ платьяхъ, къ этому теченію присоединились притоки изъ дамской комнаты, музыкальнаго зала, читальни и библіотеки.
Заиграла музыка. Электрическія лампочки отражались въ роскошныхъ зеркальныхъ стнахъ и ярко освщали длинные столы, заставленные серебромъ на ослпительно блыхъ скатертяхъ, тонувшимъ въ масс роскошныхъ свжихъ цвтовъ ради торжественнаго, перваго дня плаванія.
Посл нсколько шумной сцены, когда назначали мста каждому изъ присутствующихъ и пока вс усаживались, наступила своеобразная тишина, которую не могла заполнить никакая музыка.
Во время закуски длали смотръ своимъ сосдямъ и ршали, гд бы имъ было пріятне и удобне сидть.
Молодая особа, которую пассажиръ, раскрывъ двери, засталъ полуодтой, чувствовала себя не по себ, ее кидало то въ жаръ, то въ холодъ: тотъ смуглолицый господинъ оказался наискосокъ противъ нея и ея родителей.
Онъ, очевидно, узналъ ее, такъ какъ поглядывалъ, ухмыляясь, ему было, должно быть, весело…
Она отвертывалась и усердно болтала съ матерью.
Всеобщее вниманіе сосредоточивалось на знаменитомъ піанист Янко. О немъ перешептывались и узнавали, какъ по безпроволочному телеграфу.
Онъ и знаменитая пвица, по крайней мр, въ былые дни — для настоящаго она немножко устарла, — занимали почетныя мста рядомъ съ капитаномъ.
Посл супа и рыбы всмъ уже стали извстны главныя подробности: они намревались сдлать турнэ по Америк: импрессаріо и остальные участники ожидаютъ ихъ въ Нью-Іорк, гд они должны выступить передъ публикой сейчасъ же по прізд, затмъ будутъ концертировать въ Бостон, Чикаго и Санъ-Франциско.
Немного погодя, начали перекидываться взглядами насчетъ того,— настоящіе или поддльные бриліанты на пвиц.
Наконецъ, публика заинтересовалась и матеріальной стороной обда…
Слуги обносили кушанья, вилки работали, ножи постукивали о тарелки и въ воздух стоялъ гулъ изъ смси разныхъ языковъ. Посл цлаго ряда блюдъ, длавшихъ честь буфетчику, подали дессертъ. Подъ вліяніемъ хорошаго самочувствія начали знакомиться другъ съ другомъ и заговаривать съ сосдями.
Пароходъ подъзжалъ къ Кингстоуну, гд онъ долженъ былъ захватить послднюю почту изъ Европы, и обдъ продолжался среди пріятнаго сознанія, что възжали въ боле спокойный фарватеръ,— обстоятельство, развязавшее языки и сдлавшее обденный разговоръ боле оживленнымъ.
Какъ разъ въ тотъ моментъ, когда свистокъ далъ знать, что пароходъ подходитъ къ Кингстоуну, вс, какъ по уговору встали изъ-за стола и вышли на палубу, — сказать послднее прости Европ.
Паровикъ шиплъ, посылая сигналы тонувшему въ мор свта городу. Причалившій паровой баркасъ сдавалъ привезенную съ берега почту и по веревочной лстниц высаживалъ нсколькихъ пассажировъ.
Вдругъ вышла какая-то остановка. Одинъ изъ только что пріхавшихъ требовалъ свой багажъ. Должно быть, его позабыли на берегу…
Несчастный путешественникъ, въ длинномъ, наглухо застегнутомъ сюртук и въ шляп съ широкими полями, по всей вроятности, пасторъ, въ конц концовъ, поднялся на пароходъ безъ багажа, съ однимъ плэдомъ, перекинутымъ на рук.
Сопровождаемый всеобщимъ сочувствіемъ, онъ спустился въ каюты второго класса.
Когда баркасъ сталъ отчаливать, какой-то молодой человкъ окрикнулъ его и быстро вскочилъ на бортъ. Ухватившись за одинъ изъ канатовъ, онъ подался впередъ верхней частью тла, мтко прицлился и кинулъ на палубу баркаса запоздавшее письмо.
— Моя первая корреспонденція съ этой линіи!— крикнулъ онъ со смхомъ дежурному офицеру.
Онъ остался въ такомъ положеніи еще нсколько секундъ, и имъ нельзя было не залюбоваться: необыкновенно красивая, стройная фигура въ мягкой куртк изящно выдлялась при освщеніи на фон вечерняго неба.
Когда онъ легко, эластично спрыгнулъ съ борта на палубу, послышалось восклицаніе изумленія изъ устъ одной молоденькой особы, и въ то же время пожилые господинъ и дама, очевидно ея родители, поспшно направились къ нему.
— Инженеръ Боргъ… Господинъ Кетиль Боргъ… какими судьбами? И вы въ Америку?— посыпалось на ломаномъ норвежскомъ язык.
Сіявшія лица свидтельствовали о крпкихъ узахъ, связывавшихъ молодыхъ людей, и, очевидно, имъ нужно было подольше побыть другъ съ другомъ, чтобы дать улечься радостному волненію.
Старый господинъ нетерпливымъ жестомъ приглашалъ ихъ слдовать за собой. Кетиль Боргъ предложилъ руку пожилой дам и повелъ ее къ указанному мсту.
Молодая особа стремительно отдернула отца въ сторону и дала пройти имъ впередъ.
Она слегка прихрамывала.
— Ай да Кетилъ Боргъ!— пропустилъ сквозь зубы фотографъ Вигъ, когда они проходили мимо него. — Сумлъ уловить моментъ лучше любого фотографа. Ужь наврно эта чахлая дочка, которую они таскаютъ каждое лто изъ Америки въ Норвегію,— кубышка съ золотомъ.
Пароходъ продолжалъ свои путь.
Вотъ онъ снова въ открытомъ мор, по-прежнему разрзая легкую зыбь, встряхиваемый время отъ времени подъ страшнымъ давленіемъ машинъ.
Отъ Кингстоуна оставалась лишь узкая свтлая полоска на горизонт.
Нкоторую сенсацію произвела новость, что на пароход прибавилась еще одна знаменитость музыкальнаго міра — извстный скрипачъ Белье Хавсландъ.
Такъ и онъ тоже собирается длать турнэ по Америк! Извстно ли ему, что на пароход находится его конкуррентъ?
Вс сгорали отъ любопытства посмотрть, какъ-то об знаменитости сойдутся. А, должно быть, передернетъ Янко при этомъ непріятномъ извстіи…
На верхней палуб подали уже кофе и ликеры.
Залы и курилки были переполнены, закутанныя въ плэды фигуры отдыхали посл обда на стульяхъ или скамейкахъ, другіе прохаживались по палуб.
Нкоторые изъ мужчинъ разгуливали по верхней площадк, дремля на ходу, или стояли молча, глядя на море.
Красивая, изящная фигура Кетиля Боргъ виднлась у кормы, около танцовальнаго зала, въ оживленной бесд съ семьей американцевъ Рокландъ. Они вспоминали разныя подробности этого лта, въ которое познакомились съ инженеромъ въ горахъ Норвегіи…
Фотографъ Вигъ лежалъ на диван въ курилк второго класса съ трубкой въ зубахъ. Спать еще рано… Ночь покажется слишкомъ длинной…
Вдругъ его вниманіе было отвлечено. Это ужъ третій разъ сегодня какой-то долговязый коричневый дурень останавливается и уставляется на него…
Вигъ немного отвернулся и принялся попыхивать трубкой. смотря съ философскимъ видомъ въ потолокъ.
Когда онъ и Вангенстенъ бесдовали давеча, этотъ франтъ остановился такимъ же образомъ, выпуча глаза, и прислушивался къ ихъ разговору, посл чего опять неуклюже зашагалъ по палуб. Когда немного позже Вигъ просматривалъ фотографическіе снимки, бывшіе въ его ручномъ чемоданчик, онъ снова долго стоялъ, не отрывая отъ него своего разсяннаго взгляда.
И вотъ онъ опять въ дверяхъ каюты,— повидимому слдитъ за кольцами дыма, которые пускалъ Вигъ.
Будь это прошлой зимой, Вигъ испугался бы, что это начало блой горячки.
— Спокойной ночи!— отрзалъ вдругъ Вигъ по англійски, когда ему показалось, что незнакомецъ хочетъ уйти.
— Спокойной ночи…— послышался отвтъ на томъ же язык.— Разв вы собираетесь спать? А я нтъ.
Онъ поклонился съ грустью въ лиц и ушелъ.
Фотографъ приподнялся и посмотрлъ ему вслдъ. Когда этотъ странный господинъ въ своемъ коричневомъ пальто тяжелой походкой поплелся къ лстниц, ведущей на верхнюю палубу, онъ напомнилъ ему собою потревоженнаго клопа…
Докторъ Ангелль и его жена быстрыми шагами поднялись на палубу, чмъ-то взволнованные.
— Дорогая Арна,— говорилъ онъ,— не будь пристрастна и слпа. Право было на сторон чужого мальчика. Онъ положилъ свою игрушку въ уголъ дивана и это былъ его ‘Ванька-встанька’, а Исакъ присвоилъ себ. Это Исакъ завелъ ссору
— Фу, какъ торжественно звучитъ это ‘право’… Обыкновенно собственныя дти всегда правы!
— Да… собственныя дти… гм!
— Мальчикъ вцпился въ волосы Исаку, такъ что тотъ громко расплакался, ему хотлось играть въ конюшню, быть лошадью, какъ онъ объяснилъ.
— Мн показалось, что они дрались изъ-за того, кому быть бариномъ, кому — лошадью.
— Ну, такъ теб слдуетъ взвшивать на всахъ твоей справедливости двухъ лошадей!.. А я скажу теб вотъ что: ты ни капельку не смыслишь въ дтяхъ.
Докторъ и его жена присли къ борту и устремили взоръ въ непроницаемый мракъ.
— Знаешь-ли, Арна,— продолжалъ онъ вслухъ свои мысли,— есть одно выраженіе: jacta est alea, иными словами — жребій брошенъ. Цезарь произнесъ эти слова, когда ршилъ перейти Рубиконъ и завоевать Римъ. И вотъ теперь, когда мы порвали со спокойнымъ, насиженнымъ гнздомъ, по крайней мр, на нсколько лтъ, чтобы ‘добиться чего нибудь’, можетъ быть, завоевать себ имя въ научномъ мір,то… то, пожалуй, интересно взглянуть на ту часть свта, которую мы покидаемъ. Представимъ себ, что Кингстоунъ — вонъ тамъ, вдали — тотъ городъ, изъ котораго мы съ тобой выхали. Между ними и въ самомъ дл мало разницы, кром языка и т. п. А самая жизнь, вроятно, точь въ точь какъ та, среди которой я жилъ, когда бродилъ по улицамъ съ кучей чужихъ болзней и тайнъ на плечахъ и гд я угадывалъ истину подъ покровомъ лжи…
Его тонъ перешелъ въ рзкій.
— О какъ много такой городъ вмщаетъ въ своихъ темныхъ складахъ такого, чего онъ не выставитъ за зеркальное стекло…
— А теб хотлось бы, чтобы мы были прозрачными…
— Да, и чтобы можно было читать въ сердцахъ другъ друга,— добавилъ онъ глухо.
— Но, Іонъ,— перебила она шутливо,— тогда нельзя бы было играть ни въ прятки, ни въ фанты, и любовь лишилась бы своего ореола таинственности. Тогда на свт не было бы никакихъ романовъ…
Докторъ быстро поднялся и почти оттолкнулъ ее отъ себя, точно она дотронулась до его скрытой раны.
— О нтъ, самыхъ сокровенныхъ вопросовъ никогда не выдать…— какъ бы вырвалось у него.
— А знаешь-ли, какое у меня странное впечатлніе отъ этого плаванія,— шепнула она нжно,— будто ты переносишь меня чрезъ Ніагару, особенно — когда закрою глаза.
Онъ приподнялъ ее и страстно прижалъ къ сердцу.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Волшебное электрическое освщеніе среди вечерняго сумрака,— когда изъ каждаго окошечка вырывались снопы лучей,— не разсыпало больше золотыхъ блестокъ по морской глади. Черная ночь спустилась на необъятное море и захватила корабль въ свои мощныя объятія…
Время отъ времени изъ-за облаковъ проглядывала звздочка и снова исчезала.
Судно подвигалось впередъ среди непроницаемаго мрака, при помощи двухъ винтовъ, съ фонарями на мачтахъ, удвоеннымъ карауломъ.
Тусклое освщеніе на палуб и въ корридорахъ, гд въ одиночку прошмыгивали тни, накладывало на все отпечатокъ ночи, затишья.
За гладкими блыми стнами зала находились каюты съ убавленнымъ свтомъ. Въ нихъ, за дверьми съ элегантными красивыми ручками, уже лежали въ постеляхъ и спали.
Ни звука, кром шума воды кругомъ и шума отъ дыханія.
Изрдка раздастся окрикъ команды, еще боле подчеркивая тишину.
Наверху, въ полумрак, ходитъ взадъ и впередъ вахтенный, онъ смотритъ на падающую звздочку…
О чемъ онъ думаетъ, если онъ вообще думаетъ? Или что чувствуетъ?
Онъ напоминаетъ собою пчелу, которая ничего не знаетъ, кром своего улья и своей работы.
И приходитъ-ли въ голову рулевому, хотя вскользь, хотя бы мимолетная мысль о томъ, что у него подъ ногами тысяча триста жизней спящихъ людей, которыхъ судно какъ бы убаюкиваетъ въ общей колыбели среди океана во мрак ночи!..
Онъ только странно, скептически ухмыляется. Онъ практикъ, и въ него засла увренность, что только то дло пойдетъ какъ слдуетъ, которое управляется привычкой, разсуждающіе рулевые — самые опасные.
Во всякомъ индивидуум есть свой винтъ или паръ въ форм какой-нибудь страсти, желанія или иллюзіи и этимъ двигается міръ, этимъ растетъ муравейникъ…
Вахтенный потягивался и звалъ надъ головою этихъ 1300, которые продержатъ его на ногахъ еще часа два, и силился зажечь спичку, чиркая по штанин.
Судно то поднималось, то опускалось. Время отъ времени слышалось какое то пыхтніе: это дымъ, невидимый во мрак, густыми клубами вырывался изъ трубы и поднимался къ темному небу.
А внизу, въ царств сна, сновиднія рисовали другой сводъ, подъ которымъ вс помыслы спящихъ въ боле или мене туманныхъ образахъ носились передъ ними. Связывались обрывки пережитыхъ комедій, трагедій и романовъ.
Каждый отдыхалъ во сн въ своей собственной кровати, вн времени и пространства. Сотни небесныхъ сводовъ за тсными предлами судна.
Эмигранты утомились за день. Агенты заставили ихъ сдлать длинный путь, прежде чмъ они попали на этотъ пароходъ, да и морской воздухъ оказалъ свое дйствіе, и они спали хорошимъ, крпкимъ сномъ.
Въ числ спящихъ было не мало робкихъ существъ, которыя отважились на это путешествіе, не будучи до сихъ поръ въ состояніи сообразить, какъ это случилось, и сновиднія уносили ихъ къ американскимъ агентамъ, подъ давленіемъ и краснорчіемъ которыхъ они ршились на этотъ шагъ.

Второй день.

Наконецъ, и они вышли на палубу — сперва одинъ, потомъ другой. Учтиво раскланявшись другъ съ другомъ, они разошлись по разнымъ угламъ.
Забавно было смотрть, какъ знаменитости сидли и улыбались — одинъ за чашкой кофе, другой, повидимому, углубленный въ газету, оба длая видъ, что не замчаютъ другъ друга.
Два Наполеона въ одномъ дл.
Ихъ разглядывали точно двухъ крабовъ въ акваріум.
На маленькой вселенной, окруженной водою, все вошло въ свою колею и не за долго до полудня начались приготовленія къ д.
Шарманщикъ, дерзнувшій подняться на ‘чистую половину’, былъ безцеремонно выпровоженъ, бдняг слпому въ большихъ зеленыхъ очкахъ, со свидтельствомъ о бдности, показавшемуся было у входа на палубу въ сопровожденіи жены, велно было немедленно убраться и въ то же время на другомъ конц палубы быстро сплавили внизъ долговязаго субъекта, только что разглагольствовавшаго о чемъ-то съ большимъ достоинствомъ.
Вообще курьезовъ было не мало. За кофе много смялись и перешептывались, показывая другъ другу билетики, неизвстно кмъ всунутые въ салфеточки. Сверху билетиковъ, въ фантастическомъ пятиугольник — было напечатано число 111, а подъ нимъ стояло: ‘Туснельда Сашіа, гадалка. Сеансы’.
Одни равнодушно бросали листки, и т носились по палуб, шелестя на втру, другіе, заинтересовавшись таинственной надписью, тайкомъ опускали свой билетикъ въ карманъ, нкоторые же, боле открытые характеры, шутливо предлагали сейчасъ же отправиться внизъ и заглянуть въ кают No 111 въ свою будущность.
Предложеніе было встрчено улыбками и покачиваніемъ головой — еще, молъ, одной глупостью больше на бломъ свт, но въ душ многіе заинтересовались этой каютою.
Таинственная цифра и имя,— всмъ скоро стало извстно, что Туснельда Сашіа ясновидящая,— подзадоривали подвергнуться взгляду вщей…
Ясновидніе и даръ прорицанія сдлались предметомъ оживленнаго разговора, но особенно каюта No 111, гд находилось таинственное существо, которое могло видть вн времени и пространства…
Одна сотня и 11… странное число… три единицы…
Шутили и говорили одно, а думали другое, смялись и высмивали такъ только, главнымъ образомъ для того, чтобы заглушить въ себ смутное искушеніе, работавшее въ тайник души каждаго.
— О, я врю въ судьбу!— воскликнула молоденькая миссъ Рокландъ. Они всей семьей и съ Кетилемъ Боргъ сидли у стола за кофе.
— Только ужъ не знаю, право, ршилась-ли бы я выслушать то, что сказала бы мн эта женщина,— добавила она съ нервной дрожью.
Ее какъ бы обжегъ взглядъ инженера. Сдвинувъ на затылокъ, на густые блокурые волосы свою плоскую дорожную шапку съ маленькимъ козырькомъ, Кетиль Боргъ принялся говорить о мистицизм и о таинственномъ участіи судьбы въ ихъ встрч на этомъ пароход!..
А поодаль стоялъ Вангенстенъ, окруженный нсколькими пассажирами, и на изысканномъ англійскомъ язык, все съ возраставшимъ краснорчіемъ распространялся о призракахъ и внушеніяхъ.
Тема сдлалась общей.
Онъ началъ сперва отдльной бесдой съ двумя пожилыми дамами, но, по мр того, какъ къ нимъ подходилъ то тотъ, то другой, голосъ его крпъ, и бесда начинала боле и боле походить на лекцію.
Онъ пускался въ объясненія съ изумительной ясностью и большимъ знаніемъ предмета, повидимому не обращая вниманія на слушателей и выговаривая съ профессіональнымъ апломбомъ такія слова, какъ магія, черная и блая, некромантія, гипнотизмъ, сомнамбулизмъ, чтеніе мыслей и т. д.
Увидвъ довольно большой кружокъ слушателей, онъ вывелъ на сцену то, что составляло ‘миссію его жизни’ — могучую идею страхованія жизни всего человчества,— великое значеніе принципа взаимности: обезпеченіе человчества — это уничтоженіе бдности! Это созиданіе могучаго, мощнаго государства, которое пока еще въ области видній и мистицизма, но несомннно — дло будущаго!
Боле подробное изложеніе предмета послдуетъ въ читальномъ зал, гд также можно будетъ получить брошюры ‘Dundee Mutual Life-Insurence’.
Закончивъ красивымъ жестомъ, онъ съ задумчивымъ видомъ отдлился отъ толпы и пошелъ вдоль палубы.
Мингеръ-ванъ-Титуфъ, прогуливавшійся по палуб, остановился передъ этимъ зрлищемъ вовремя.
Стоя въ толп слушателей, въ свтлой шляп съ большимъ козырькомъ, въ дорожномъ пальто и желтыхъ башмакахъ, онъ слдилъ за происходившимъ все съ возроставшимъ интересомъ и безсознательно, невольно копировалъ манеры и выраженіе лица оратора.
При торжественномъ заключеніи лекціи онъ неожиданно отвсилъ низкій поклонъ и послалъ воздушный поцлуй, разведя руками, какъ бы въ отвтъ на громкіе апплодисменты.
Двое изъ близь стоящихъ улыбнулись. Чопорный мингеръ, оказывается, комикъ!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Арна Ангелль и фрэкенъ Морландъ пытались устроить на палуб уголокъ, гд оба мальчика могли бы спокойно играть подъ ихъ надзоромъ.
Докторъ прохаживался тутъ же, поглядывалъ на нихъ и приходилъ въ восторгъ отъ изобртательности своей жены.
Но лишь только той удавалось наладить какую нибудь игру, фрэкенъ Морландъ, очарованная мальчиками, стремительно кидалась къ нимъ, брала Гуннара на руки и страстно прижимала его къ сердцу. Вполн простительно, что мальчикъ не разъ нетерпливо вскрикивалъ, а Арна хмурилась и съ досадою отвертывалась въ сторону моря.
— Сразу видно, фрэкенъ, что вы не привыкли къ дтямъ,— вырвалось у доктора.— Никогда не слдуетъ мшать этому народу. Когда они бгаютъ и возятъ своихъ лошадокъ, имъ наврно кажется, что они исполняютъ отвтственную работу.
Доктору не слдовало бы длать этого замчанія, такъ какъ оно, повидимому, глубоко задло фрэкенъ Морландъ. У нея на глазахъ показались слезы и затмъ градомъ покатились по щекамъ.
‘Нервная, полуистеричная особа, съ ней надо быть осторожне’,— подумалъ докторъ.
— Что у меня нтъ ни умнья, ни навыка, чтобы занять мсто матери около ребенка — это совсмъ, совсмъ правда, докторъ Ангелль. Глаза малютки постоянно говорятъ мн объ этомъ.
Глаза ея точно горли и около рта появилось выраженіе горечи.
— Такія покинутыя дти протягиваютъ свои крохотныя ручки къ небу и просятъ о матери!
— Ну, ну, въ данномъ случа дло не такъ ужъ плохо, — успокоительно улыбнулся докторъ.— Господинъ Гуннаръ вдь нашелъ себ въ высшей степени добросовстную пріемную маменьку, немного меньше или немного больше навыка у нея — это не столь важно.
— А мать,— и фрэкенъ Морландъ въ сильномъ волненіи обратилась къ Арн,— разв она можетъ разлучиться со своимъ ребенкомъ, не лишаясь большей части своего ‘я’? Она будетъ или въ постоянной тоск, или все ея существо обратится въ одну пустыню, она станетъ калкой: сердце вырзано, а жизнь все еще теплится!
— Вс эти вещи надо пережить самому, и вы не можете быть здсь судьею, фрэкенъ Морландъ. Въ теоріи подобныя ощущенія легко преувеличить,— прибавилъ докторъ, пытаясь нсколько успокоить ея волненіе.
Фрэкенъ Морландъ посмотрла на него необыкновенно грустнымъ взглядомъ и тихо выпустила изъ объятій мальчика.
— Ахъ Іонъ,— вмшалась Арна,— если мы примемся думать сперва о всхъ покинутыхъ дтяхъ, а потомъ о всхъ несчастныхъ матеряхъ на свт, то изъ нашей игры ничего не выйдетъ. Теперь у насъ желзная дорога. Поздъ будетъ останавливаться у каждой станціи. У насъ будетъ четыре станціи. Одна около васъ, фрэкенъ Морландъ, одна тамъ, гд я, и около Гуннара и Исака по одной. Но только ужъ вы не трогайте Гуннара, а то вы поднимете вмст съ нимъ всю станцію и позду придется остановиться въ пустынномъ мст. Нашъ Исакъ свиститъ каждый разъ при отход и приход позда, и ты, Гуннаръ, длай такъ же.
— Билеты, билеты! Кому нужны билеты?— раздалось затмъ.
То тотъ, то другой изъ пассажировъ, гуляя, при поворот заглядывали за каюту, чтобы посмотрть, что длалось въ этомъ семейномъ уголк.
Коричневое пальто остановилось невдалек, у борта, молча слдя за игрой.
Вдругъ, неожиданно для всхъ, онъ направился къ Исаку и спросилъ у него, нельзя ли получить билетъ въ Калькутту. Узнавъ, что такихъ не имется, онъ отошелъ и съ прежнимъ серьезнымъ видомъ зашагалъ по палуб.
— Фу, какъ онъ напугалъ меня, Іонъ! Знаешь ли, у этого человка есть что то глубоко несчастное во взгляд или какъ будто бы онъ не въ полномъ разум…
Тутъ подошелъ Вангенстенъ, на щекахъ котораго пылалъ румянецъ побды.
— Такъ, такъ! Очень благоразумно направлять фантазію и умъ ребенка на современность…
Докторъ поторопился задержать тростью поздъ, который намревался выкатиться на палубу.
— Передо мною точно школа будущаго,— продолжалъ Вангенстенъ, бывшій въ удар,— воздйствіе на умъ ребенка путемъ наглядности. Ознакомленіе со всей современностью — телеграфомъ, телефономъ, желзными дорогами и т. д. одновременно съ обученіемъ грамот… Слдуетъ только внушить дтямъ, что это весьма полезно для всей ихъ послдующей жизни.
— Ну, ужъ его мы ни за что не примемъ къ себ въ игру,— шепнула Арна Исаку и Гуннару, не поднимая глазъ.
— Самопроизвольный дтскій трудъ въ игр — въ общемъ громадная сила, которую слдовало бы примнить къ длу…— раздавалось сверху.
— Нечего сказать, удивительно весело бы тогда играть! — замтила какъ бы про себя Арна, налаживая къ отходу поздъ.
Вангенстенъ постоялъ еще нкоторое время въ ожиданіи отвта.
— Вонъ къ вамъ жалуетъ скучнйшій скрипачъ,— сказалъ онъ, откланиваясь, и отошелъ.
— Скажите, пожалуйста, Белье Хавсландъ, какую пользу приносите вы вашей скрипкой,— спросила Арна шутливо-задорнымъ тономъ, здороваясь со скрипачемъ.
— Не знаю, г-жа Ангелль, право, не знаю, разв только то, что она, какъ всякая музыка, удлиняетъ уши людей и длаетъ ихъ боле воспріимчивыми ко всему, что относится къ области небесъ.
— А вы съ послдней нашей съ вами встрчи успли стать знаменитостью,— сказала Арна.
— Дда! И все же я съ особенной отрадой вспоминаю т дни, когда надялся лишь на самого себя, да на Господа Бога. Теперь прибгаютъ къ помощи рекламъ вмсто небесъ. Много, много грязи налипаетъ на старую скрипку. Слава чего нибудь да стоитъ. И васъ, г-жа Ангелль, я никогда не забуду: вы такъ много помогли мн во время моего пребыванія въ вашемъ город. Тамъ былъ мой первый настоящій успхъ. Славный городокъ! А сколько въ немъ дилеттантовъ по всмъ областямъ искусства! И веселятся у васъ отъ всей души. Что тамъ и теперь такъ же весело — балы, концерты, спектакли?..
— О, конечно!— отвтила Арна съ жаромъ.— Я чуть было не сказала — прізжайте къ намъ,— все забываю, что мы съ Іономъ ужъ не тамъ.
— Гм… покорно благодарю! Что мн длать тамъ безъ вашего дома? Я не могу отдлаться отъ впечатлнія, будто передо мной вырванное съ корнемъ вишневое дерево! Ваша семья всегда представлялась мн одною изъ самыхъ осдлыхъ, сотнями узъ связанной съ уютнымъ городкомъ.
— Потолокъ оказался слишкомъ низкимъ для Іона и его работы. Ему захотлось на просторъ, а мы съ Исакомъ, конечно, потянулись за нимъ.
Скрипачъ призадумался.
— Перелетныя птицы, какъ я, которыя сегодня въ Милан, завтра въ Петербург, а посл завтра, можетъ быть, направятъ свой путь въ Америку — сильно стремятся къ семейному очагу. И подумать, что докторскаго дома нтъ больше!.. Вы какъ сейчасъ передо мною! На моемъ концерт у васъ былъ большой желтый кризантемъ въ волосахъ, который… который… — этотъ… ну, какъ звали этого изумительно музыкальнаго малаго — друга вашего дома? Онъ явился съ цлой корзиной цвтовъ какъ разъ въ то время, когда мы съ вами репетировали номеръ, въ которомъ вы должны были акомпанировать мн… Ну, да, вотъ тотъ, что еще помогалъ вамъ ставить вверхъ дномъ весь городъ!.. Фольтмаръ, директоръ Фольтмаръ, вотъ кто! Изящный господинъ съ видомъ самоотверженности во всемъ существ, очень интересовавшійся искусствомъ. Да, да, именно онъ. И такъ, вы ухали отъ всей этой идилліи… и отъ популярности! И сидите здсь, рядомъ съ мятежными душами, среди необъятнаго океана!
— Какъ это вышло, что я оставилъ свое поприще и ударился въ науку?— сказалъ съ запальчивостью докторъ, при чемъ взглядъ его насмшливо скользнулъ по жен.— А вотъ какъ, г-нъ Хавсландъ. Я сталъ ломать голову надъ одной вещью, которой не могъ уяснить себ, это мучило меня днемъ и ночью — тревога изслдователя, видите ли,— и вотъ я порвалъ со всмъ, въ надежд добиться разгадки по ту сторону земного шара.
Г-жа Ангелль взглянула на мужа съ безпокойствомъ, точно стараясь проникнуть, какъ далеко зашло его странное настроеніе, и изъ ея груди вырвался тяжелый, долго сдерживаемый вздохъ.
Но она сдлала усиліе надъ собой и сказала весело:
— Іонъ, смотри хорошенько, не то локомотивъ убжитъ. При исполненіи служебныхъ обязанностей надо науку въ сторону… Видишь — и фрэкенъ Морландъ опять воспользовалась случаемъ: беретъ Гуннара на руки.
Скрипачъ сталъ внимательне: за веселымъ тономъ г-жи Ангелль онъ почуялъ скрытое недовольство. Посмотрвъ сперва на одного изъ нихъ, потомъ на другого, онъ обратился къ фрэкенъ Морландъ.
— А вы ршили построить свою будущность на урокахъ музыки въ Америк? Достаточно ли вы подготовлены къ трудному началу?..
Фрэкенъ Морландъ нервно прижала къ себ Гуннара, какъ бы показывая, что силъ у нея хватитъ.
Г-жа Ангелль нашла, что пароходъ слишкомъ раскачиваетъ, и принялась подбирать валявшіяся игрушки…
А затмъ она нашла нужнымъ повести дтей внизъ и дать имъ чего нибудь пость.
Скрипачъ въ раздумь, склонивъ голову, пошелъ по палуб. Но онъ вскор выпрямился, энергично тряхнувъ львиной гривой, и врзался въ толпу, которая была такъ многочисленна въ этотъ часъ, что палуба походила на многолюдную улицу.
Тутъ былъ его соперникъ Янко, окруженный фешенебельными дамами. Неподалеку какой-то господинъ въ изящномъ пальто въ накидку гонялъ палубнаго слугу то за тмъ, то за другимъ, закуривалъ сигары то въ серебряной, то въ золотой обложк и отбрасывалъ ихъ, презрительно подергивая носомъ. Одинъ изъ пассажировъ ронялъ на ходу замчанія относительно стоимости своей каюты. Это, конечно, одна изъ самыхъ дорогихъ, но они съ женой привыкли здить со всми удобствами…
Въ этомъ маленькомъ пловучемъ государств съ разнообразными индивидуумами и классами, люди такъ же, какъ и на суш, гонялись за пустяками и иллюзіями, такъ же прельщались, видли все въ преувеличенномъ, преуменьшенномъ или превратномъ вид, Позировали и разыгрывали роль другъ предъ другомъ, совершенно переставая быть самими собой.
Самымъ тщательнымъ образомъ рядились въ платья, манеры и слова для тхъ людей, съ которыми едва ли намревались сойтись ближе, которые нисколько не интересовались ими и къ которымъ они сами не питали ни малйшаго интереса.
Зоологи на основаніи сходства позвоночника, по строенію ноги или по форм черепа, путемъ анатоміи приходятъ къ выводу о происхожденіи человка отъ обезьяны. Неправильне ли было бы ршать этотъ вопросъ съ духовной стороны, остановившись на чисто обезьяньихъ свойствахъ человка — его страсти къ подражанію, рабств передъ модой, пустот и пристрастіи ко всякимъ побрякушкамъ, къ зеркалу, позированію и поклоненію…
— Какъ, у такой-то особы перчатки на семь пуговицъ!.. А у меня только на пять…
— Эта особа, должно быть, француженка-экономка, нанявшаяся въ Америку…
— Перчатки совсмъ не по ней…
— Она только теперь, въ пути, превратилась изъ куколки въ бабочку…
На дальнемъ конц палубы ходилъ взадъ и впередъ Кетиль Боргъ, погруженный въ мечты о грандіозномъ предпріятіи: водопадъ превращенъ въ рабочую силу… цлый рядъ фабрикъ… желзная дорога для подвоза матерьяловъ… и много чего еще… только бы капиталъ… Время отъ времени ему приходилось проходить мимо Вангенстена. Онъ каждый разъ смотрлъ на того въ упоръ, ничего не выражающимъ взглядомъ, на что Вангенстенъ отвчалъ надменной миной. Они оба были хорошо освдомлены другъ о друг, но у нихъ не было предлога сойтись поближе.
Вангенстенъ увидлъ Матіаса Вигъ и направился къ нему. Фотографъ медленно прохаживался взадъ и впередъ по площадк между паровой трубой и заломъ, останавливаясь иногда, чтобы заглянуть въ длинный корридоръ, куда выходили двери каютъ.
— Не глупый малый этотъ Вигъ,— пробормоталъ Вангенстенъ,— только смотритъ на все съ изнанки.
— Чортъ возьми, Матіасъ!— воскликнулъ онъ, дойдя до него,— ужъ не намреваешься ли ты расположиться здсь на ночлегъ или открыть свою лавочку — съ втромъ, съ одной стороны, и раскаленной печью, съ другой? Ты и утромъ былъ здсь.
— Ну такъ чтожъ?— Въ тон фотографа слышалось раздраженіе.— На вкусъ и цвтъ…
— Ого!— произнесъ только Вангенстенъ и поторопился уйти.
Фотографъ показался ему не совсмъ въ своемъ вид.
Матіасъ Вигъ возобновилъ свою нервную, лихорадочную ходьбу, прерывая ее по временамъ быстрымъ, осторожнымъ взглядомъ въ проходъ между каютами.
Тамъ, у лсенки, ведущей въ роскошныя каюты перваго класса, онъ увидлъ свою бывшую невсту Элленъ…
Она указала горничной, у которой на рукахъ была цлая кипа блья, куда отнести его, а затмъ и сама исчезла въ одной изъ ближайшихъ каютъ.
Она должна скоро показаться.
Его билъ ознобъ и холодный потъ каплями выступалъ на лбу… Онъ почти терялъ сознаніе.
Какъ ни быстро промелькнула Элленъ, онъ все же усплъ замтить, съ какимъ тактомъ и какъ практично она сумла одться для своей роли старшей надзирательницы за каютами перваго класса. Во всей ея фигур чувствовалась возмужалость, приказанія она отдавала ясно, опредленно.
Ея лицо представлялось ему какъ въ туман, но глаза вырисовывались все ясне и ясне, устремляя на него взоръ, полный безысходной тоски…
Онъ зналъ, что сцена признанія неизбжна,— не сегодня, такъ завтра!
Сердце сжалось у него такъ тоскливо, что онъ долженъ былъ остановиться…
Отъ сильнаго нервнаго напряженія ему казалось, что вс двери въ длинномъ проход пріотворяются и вс номера сползаются въ одну кучку…
Наврно есть еще выходъ съ другой стороны!
Ему сдлалось легче отъ этой мысли и, повинуясь какой-то непреодолимой сил, подобно тому, какъ моль притягивается свтомъ, онъ сталъ пробираться впередъ по корридору, вдоль стны.
Вдругъ одна изъ каютныхъ дверей отворилась.
— Элленъ!— вырвалось у него.
Она замерла, словно пораженная молніей, но потомъ кинулась бжать и остановилась лишь на площадк лсенки.
— Матіасъ… ты… здсь!— воскликнула она, вся вспыхнувъ, и провла рукой по глазамъ, какъ бы приходя въ себя.
Когда она, вслдъ затмъ, блдная и неподвижная, взглянула на него, въ ея взгляд было что-то напоминавшее смертельно раненое животное.
— Нтъ,— заговорилъ онъ съ жаромъ,— я давно уже не дотрогивался до ргюмки. А зачмъ я здсь? Не затмъ, чтобы уговаривать тебя или мучить! Я зналъ, что это покажется теб преслдованіемъ. Я, дйствительно, преслдовалъ тебя съ давнихъ поръ, преслдовалъ въ своей душ, какъ идеалъ среди цлой трясины лжи и самоуниженія, съ тхъ поръ, какъ студентомъ ставилъ на окно свчку, чтобы ты думала, что я сижу за книгами, до того дня, пока не разошлась наша вторичная помолвка.. изъ-за того же… изъ-за дьявола въ моей крови! И я продолжаю преслдовать тебя..
— Умоляю тебя,— воскликнула она,— оставь, оставь меня!.. Наши съ тобой счеты на этомъ свт кончены… должны быть кончены!.. Мн захотлось, наконецъ, вздохнуть, какъ другіе люди, избавиться отъ душевныхъ мукъ, тоски и безсонныхъ ночей… избавиться отъ тебя!.. Я порвала со всмъ, со всми своими родными, взяла здсь мсто прислуги, чтобы только перебраться въ Америку, гд нтъ тебя! Гд никто не знаетъ о теб и никто не будетъ разсказывать мн про тебя мучительныя вещи…
— Ахъ нтъ, нтъ, Элленъ! Я не хочу зла той, кого люблю больше всего на свт, я самъ не допущу ее связать свою судьбу съ такимъ человкомъ, какъ я… ни за что… хотя я надюсь для себя на лучшіе дни!
Она ломала руки, какъ бы говоря, что уже не въ первый разъ слышитъ это.
— Нтъ, мн не нужно отъ тебя ничего, какъ только жить въ одной части свта съ тобою! Я буду держаться вдали, совсмъ вдали! Только бы сознавать, что мы ходимъ по одной и той же земл и что солнце восходитъ и заходитъ для насъ обоихъ въ одно время… Ты знаешь, что ты для меня все.
— Все?!— отвтила она съ горечью, кинувъ на него взглядъ, полный отчаянія.
— Ты думаешь, что существуетъ что либо, что влечетъ меня къ себ больше, чмъ ты! Ахъ Элленъ, Элленъ, если бы ты знала, какой ужасъ охватывалъ меня каждый разъ, когда я чувствовалъ приближеніе хищника-коршуна, который пожиралъ то немногое изъ человческаго достоинства, что мн удавалось скопить въ себ, когда онъ неумолимо врывался въ зданіе счастья, которое я строилъ, и снова сбрасывалъ меня въ помойную яму, заставляя быть зрителемъ собственнаго паденія.
— Уйди, уйди!— крикнула она, закрывая глаза рукою.
— Я думалъ, теб интересно будетъ узнать, что я не пилъ ничего съ ранней весны… — сказалъ онъ тихо.
Во всей его фигур было что-то невыразимо смиренное, жалкое, растерянное.
— Два мсяца со дня нашего послдняго разрыва… Пройдутъ семь мсяцевъ, можетъ быть, девять,— и ты снова не выдержишь… Умоляю тебя,— вырвалось у нея со страстностью,— пощади бдную подстрленную птицу, которая пытается спастись взмахами уцлвшаго крыла.
— Мн щадить тебя!— прошепталъ онъ, совсмъ уничтоженный,— мн, который счастливъ уже тмъ, что можетъ стоять вотъ тутъ, видть, какъ ты ломаешь надо мною руки, слышать твои презрительныя замчанія, упиваться звуками твоего голоса… мн, который будетъ вспоминать о встрч съ тобой у этой лстницы, какъ о прекрасномъ сновидніи…
— Все кончено, все, все, Матіасъ,— проговорила она глухо, хватаясь за перила, чтобы не упасть, и затмъ скрылась черезъ дверь, ведущую изъ корридора въ залъ.
Матіасъ остался на мст, ошеломленный, съ каплями холоднаго пота на лбу.
Напряженіе нервовъ было черезчуръ сильно. Сознаніе почти оставило его. Не отдавая себ отчета, онъ вышелъ на палубу и добравшись кое-какъ до курилки, бросился тамъ на диванъ.
Пассажиры приходили, уходили или только заглядывали туда.
Передъ Матіасомъ, точно во сн, проносились обрывки его жизни… Свтъ и тни… Онъ и Элленъ…
Онъ видлъ ее передъ собой шестнадцатилтней двочкой въ свтломъ легкомъ плать, свжую, какъ роза, въ кругу подругъ въ саду. Было воскресенье. Она пришла въ гости въ пасторатъ, куда онъ, вновь испеченный студентъ, поступилъ учителемъ.
Играли въ коршуны и горлки.
Въ то время какъ они, прячась отъ другихъ, стояли за стогомъ сна, при зарев солнечнаго заката, онъ развивалъ предъ нею свое міровоззрніе.
Она слушала глядя на него своими блестящими чудными синими глазами и время отъ времени отвертываясь золотистой головкой отъ яркихъ лучей солнца.
Вышла цлая вдохновенная лекція. Распространяясь на тему о равнодушіи законовъ вселенной къ судьб человка, онъ сказалъ, что нтъ ничего невозможнаго въ томъ, что въ силу какой-нибудь случайности, земной шаръ лопнетъ и распадется на милліоны кусковъ, подобно астероидамъ.
Горько и досадно было ему, когда она неожиданно сорвалась съ мста, чтобы раньше его добжать до цли, и затмъ, подтрунивая, крикнула:
— Вотъ теперь вы сидите на одномъ куск, а я на другомъ, не забудьте раскланяться, когда мы пронесемся одинъ мимо другого!..
Въ его ушахъ раздавался мелодичный голосъ двушки, передъ глазами проносилось полудтское, оживленное личико и вся фигурка, дышавшая простотой и прямодушіемъ.
Черезъ годъ Элленъ сдлалась его невстой, не взирая на теорію случайностей и астероидовъ. Она врила въ его будущность и рисовала ее въ самыхъ радужныхъ краскахъ.
Вскор посл этого онъ блестяще защитилъ диссертацію и но лучилъ за нее медаль. Его имя прогремло среди студентовъ.
А затмъ имъ овладлъ злой духъ и водворилъ его въ кабак, гд его остроты и игра словъ оцнивались по достоинству и разносились по городу.
Кофейни, рестораны и кабаки манили и затягивали его все больше и больше, день за днемъ, и весь годъ пошелъ для него прахомъ!
И снова то же и то же…
Сколько лжи и низкаго притворства пускалось въ ходъ, какіе дутые надежды и планы рисовалъ онъ ей — глазъ на глазъ… съ отчаяньемъ въ сердц… такъ какъ правда неминуемо должна была разлучить ихъ.
И затмъ — день, когда истина во всей полнот обнаружилась…
Но она долго еще продолжала врить и надяться и цлые вечера проводила на улиц, наблюдая за его окномъ.
Бдное сердечко радостно билось, видя тамъ огонекъ, а онъ въ это время сидлъ въ кабак и острилъ на счетъ птуха на заднемъ двор, увряя, что у того delerium tremens и оттого онъ горланитъ среди ночи.
Дйствительно, когда онъ возвращался домой, птухъ кричалъ, разбуженный свтомъ его лампы, падавшимъ на куръ черезъ полуоткрытую дверь.
Но на самомъ дл ему было уже не до остротъ: въ прилив отчаянія ему казалось, что птухъ кричитъ объ его измн Элленъ. Это чуть не доводило его до безумія.
Мрачные годы вереницей проносились передъ Матіасомъ, и онъ боялся остановиться на ихъ подробностяхъ. При встрчахъ съ Элленъ онъ подмчалъ въ выраженіи ея лица все большую и большую грусть, суровость и холодность, пока у нея не сорвалось ршающее слово, что ихъ свадьб не бывать.
Онъ зналъ, что должно было происходить въ ея душ, когда она стояла передъ нимъ безмолвная, холодная, серьезная.
И вра, и радость, и юность — все отнято!
Потомъ наступило сравнительно счастливое время,— въ одиночеств на лон природы, когда онъ снова принялся за книги и зарабатывалъ себ пропитаніе литературой, спшная работа спасала его.
Они встртились снова на городскомъ базар. Онъ уловилъ на себ ея пристальный, испытующій взглядъ… хотлъ заговорить съ нею, но она, видимо, избгала его.
Онъ снова ухалъ въ деревню, но уже не въ силахъ былъ работать, какъ прежде. Тоска по ней обратилась въ пожирающій огонь.
Вигъ писалъ ей длинныя письма о томъ, что онъ на пути къ исправленію и что необходима ея спасительная рука, чтобы окончательно вернуть его къ жизни. Безъ нея жизнь — сплошной мракъ. Отъ ея любви зависло теперь все для него,— человка одареннаго и такого несчастнаго…
О эти письма! душу раздирающій, отчаянный вопль о помощи… Злой духъ диктовалъ ихъ, примняясь къ ея сердцу и ея слабостямъ.
У него въ деревн точно горла земля подъ ногами. Его тянуло въ городъ, гд можно было бродить вблизи ея дома…
И вотъ, разъ вечеромъ онъ снова очутился у ея ногъ… выпрашивая и вымаливая ея любовь…
Въ конц концовъ, онъ прибгнулъ къ ея состраданію, угрожая въ противномъ случа самоубійствомъ.
И она во второй разъ дала ему свое согласіе!
Ему припомнилось ея странное, смертельно блдное лицо — съ тнью счастья, лицо, съ котораго исчезъ всякій слдъ румянца.
А потомъ… потомъ… Новая ложь, новыя нарушенныя общанія, новыя мольбы…
Передъ Матіасомъ, уже въ полудремот, рисовалась картина, какъ онъ, пьяный и уже плшивый, стоитъ подъ водосточной трубой и вода заливается ему за воротникъ.
Гм… О многомъ можно перефилософствовать, стоя такъ подъ трубой. Многое уясняешь себ…
Вдругъ Матіасъ Вигъ началъ втягивать въ себя носомъ воздухъ…
— Нтъ, это не ромъ и не виски… — пробормоталъ онъ.
Его вниманіе привлекъ принесенный служителемъ и поставленный передъ однимъ изъ пассажировъ подносъ со стаканомъ горячей воды, отъ которой поднимался паръ.
‘Чортъ возьми! Какое теб до него дло’!— вскипятился онъ на самого себя.
— А впрочемъ, отчего жъ и не понюхать… Собственно говоря, вдь у меня теперь руки развязаны и никакихъ преградъ больше нтъ… О-о, опять ты, сатана… Ну да, да — это коньякъ… — онъ снова потянулъ воздухъ.— А хотя бы и коньякъ, какое дло до этого теб и новому человку въ теб, Матіасъ Вигъ?..
Въ дверяхъ показался Вангенстенъ и сталъ высматривать кого-то въ полутемнот, по всей вроятности, Вига. Матіасъ притворился спящимъ, пока пріятель не исчезъ.
— Гм… Увлечься чмъ-нибудь… Бросить якорь въ стран идей… Такъ, кажется, онъ болталъ? Пьютъ потому, что хочется пить, а не въ силу какихъ бы то ни было аргументовъ. Вотъ ему слова помогаютъ… Залпъ блестящихъ словъ опьяняетъ его и уноситъ отъ всхъ трудностей жизни… дйствуетъ на него какъ веселящій газъ… Нкоторыя натуры излчиваются словами!
Пассажиръ выпилъ стаканъ и ушелъ.
— А почему бы по сил возможности и не освтить, не иллюминовать это безпросвтное, мрачное существованіе, почему бы не доставить себ небеснаго блаженства хотя бы на мгновеніе? Должно быть погода очень сырая, ишь, сколько подносовъ разомъ принесли…
Такъ и звенятъ стаканами… Теплые алкогольные пары такъ и носятся… Вотъ несутъ еще… еще… Ишь, какъ обоняніе-то обостряется отъ продолжительной трезвости: издали можно различить, что такое. Послднее — была виски.
Онъ взялъ папиросу, сдлалъ нсколько затяжекъ и отшвырнулъ ее, взялъ новую, раскурилъ и бросилъ. Закурилъ еще одну — и снова бросилъ…
Табачный дымъ сроватыми тнями выдлялся на фон электрическаго освщенія и тянулся къ полуоткрытой двери.
Шелъ говоръ, слышались жалобы на качку, опоражнивали стаканъ за стаканомъ и уходили. Повсюду бутылки…
Матіасъ подошелъ къ нимъ и принялся съ лихорадочной поспшностью читать надписи. Онъ весь дрожалъ.
— Вдь если бы я заболлъ морской болзнью, то…— пробормоталъ онъ и отшатнулся.
— Вдь только одинъ стаканъ отдляетъ лучезарное небо отъ самой черной меланхоліи!.. Да и, собственно говоря, вдь ты, любезный, уже наполовину пьянъ, такъ какъ лежа, упивался винными парами… Будто не зналъ этого, старый лицемръ…
Шабашъ!
Онъ кликнулъ служителя.
По крайней мр, будутъ убиты дв мухи за разъ — однимъ ударомъ дв иллюзіи!
Служитель явился на зовъ.
— Стаканъ… стаканъ…
И онъ замолчалъ. Въ немъ происходила страшная борьба.
— Стаканъ… холодной воды! Какъ можно больше!
Онъ выхватилъ стаканъ изъ рукъ служителя и, стоя въ дверяхъ, подъ струей холоднаго воздуха, залпомъ опорожнилъ его.

Третій день.

Было раннее утро.
Палубы чистили, скоблили и поливали. Нсколько мужчинъ въ пальто въ накидку прохаживались, покуривали сигары и пили съ прохладкой свой утренній кофе. Каждый разъ какъ кто-нибудь изъ нихъ подходилъ слишкомъ близко къ той части палубы, гд шла суетня, его встрчали почтительнымъ ‘извините, пожалуйста’, а швабры и тяжелыя чистильныя приспособленія довольно краснорчиво добавляли: ‘прочь съ дороги!’
Здсь и тамъ стояли небольшими группами тепло одтые мужчины и дамы, желавшіе посмотрть восходъ солнца на мор.
Большинство же предпочитало остаться подольше въ постеляхъ, нкоторымъ было ни до неба, ни до моря: они лежали, чувствуя приступы морской болзни, а нкоторые, вполн равнодушные къ красотамъ природы, съ заспаннымъ видомъ выглядывали изъ каютъ и справлялись о погод.
Матіасъ Вигъ прогуливался по палуб сверхъ всякаго чаянія въ прекраснйшемъ настроеніи.
Съ вечера онъ заснулъ въ самомъ удрученномъ состояніи духа, какъ человкъ, вс надежды котораго разбились.
Посл встрчи съ Элленъ все обратилось для него въ сплошную пустыню.
А сегодня! Онъ выглядлъ такъ, какъ будто случилось что-нибудь радостное.
Оно такъ и было: Матіасъ Вигъ устоялъ! Онъ выдержалъ борьбу… испытаніе… вышелъ невредимымъ изъ адской печи — винной атмосферы, среди которой лежалъ вчера въ курилк. Ему дышалось удивительно легко… Онъ чувствовалъ себя подобно страусу, которому хочется не то бжать, не то летать…
Къ тому же сознаніе, что Элленъ вблизи его!
Стоитъ только войти во вкусъ одерживать побды надъ самимъ собою, но вначал это довольно трудно.
Эге, да и Кетиль Боргъ вздумалъ подняться такъ рано, пользуясь солнечнымъ восходомъ для rendes-vouz съ миссъ Рокландъ!
Ея блдное личико получило удивительно теплую окраску отъ первыхъ лучей разсвта… почти ослпительно счастливое выраженіе.
Онъ казался ей богомъ свта, когда стоялъ около нея въ ореол горвшихъ на солнц золотистыхъ кудрей, съ протянутой къ морю рукой.
Онъ предложилъ ей руку, и ея маленькая фигурка почти противъ воли должна была держаться прямо.
Они то шли, то останавливались, когда свтъ слишкомъ рзалъ глаза, и выбирали мсто, гд втеръ дулъ не такъ сильно, при этомъ онъ нсколько разъ укутывалъ ее въ плащъ.
— Бдная двочка…— подумалъ Матіасъ Вигъ,— кусокъ золота, который онъ хочетъ припрятать въ карманъ.
Волны вздымались огромными валами, искрясь, какъ будто огромное, скрытое подъ ними горнило отбрасывало на нихъ свой свтъ. Пароходныя трубы казались совершенно красными, залитыя лучами солнца, наполовину выглянувшагося изъ-за горизонта.
И вотъ оно выплыло все!
Посл того, какъ богъ солнца взялъ ванну, наступилъ день, свжій и свтлый, съ движущимися золотистыми горами.
Матіасъ Вигъ чувствовалъ себя такъ, какъ будто и съ нимъ произошло нчто подобное — будто его душа выкупалась.
— Да, въ этотъ моментъ міръ чистъ! Имъ не усплъ еще овладть грхъ и все, что омрачаетъ, грязнитъ и длаетъ лучи тусклыми. Гм… а попробуйте зачерпнуть ковшомъ этой воды, и вмсто иллюзіи красокъ, великолпія и сказочности окажется пригоршня простой морской воды. И разв мы не опускаемся ежедневно на дно океана бытія — только не хотимъ замчать этого… Здсь одно божество — богъ моря, а тамъ, въ кают, другое — она. Но я не обману ее никакими прикрасами. И безъ того довольно было слезъ въ нашей псн…
Онъ стоялъ и мечталъ…
Мэри Іонсонъ, разгнванная молодая особа, тоже захотла полюбоваться восходомъ солнца на мор. Она принадлежала къ переселившейся норвежской семь, и у ея отца въ настоящее время была фабрика бронзовыхъ издлій въ Чикаго
Ну, такъ и есть! Опять этотъ черномазый слдомъ за ней. Не навожденіе-ли?
Она ушла на самый дальній конецъ палубы.
Черномазаго звали Грипъ. Онъ былъ владлецъ рояльной фабрики — она уже справилась объ этомъ въ книг путешественниковъ.
Онъ положительно вездсущъ. Вчера за обдомъ она пересла къ отцу, смотритъ — и онъ тутъ, какъ тутъ. И вотъ теперь опять!
Она стояла и смотрла на рдвшее море, все сильне и сильне налегая на купленную въ Европ тонкую изящную трость.
Трахъ!.. тросточка съ трескомъ переломилась.
Само собою разумется, черномазый въ одну минуту очутился около, вжливо поднялъ обломокъ и высказалъ соболзнованіе, точно дло шло о ран.
Сломать бы ее объ его спину!
— Можетъ быть, вы почините ее на вашей зонтичной фабрик…— сказала она заносчиво.
— Нтъ, тогда ужъ лучше залить ее бронзой!— кинулъ онъ въ догонку со смхомъ, когда она, бросивъ обломки трости за бортъ, направилась прочь съ палубы.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Докторъ разыгрался съ своимъ сынкомъ Исакомъ. Уставъ бгать въ перегонки, онъ подхватилъ мальчика къ себ на спину и потомъ посадилъ его на крышу каюты, откуда тотъ не могъ сойти.
— Браво!— раздался голосъ скрипача, когда мальчуганъ, не задумываясь, кинулся оттуда внизъ на руки къ отцу,— молодецъ, молодецъ! .
— Можетъ быть, онъ со временемъ выберетъ такую профессію, гд ему пригодится физическая сила,— сказалъ докторъ.
— Что значитъ здоровая мать,— добавилъ онъ:— взгляните-ка на молодца!— и, свъ, докторъ сталъ раскачивать мальчика на ног…— Хопъ, хопъ! Посмотрите, Хавсландъ, какая природная устойчивость — вдь я чуть-чуть придерживаю его рукою, та же гармонія, что у матери. А я, пока что, изображаю изъ себя нянюшку. Арна непремнно хотла, чтобы и я пошелъ къ гадалк, но зрлые люди не охотники до гаданія! Нужно имть дтски-нетронутую душу, какъ у моей Арны, чтобы отважиться на это.
— А я,— сказалъ съ улыбкой скрипачъ,— многое далъ бы, чтобы узнать, буду ли я имть успхъ въ Нью-Іорк, вообще же, въ томъ смысл, какъ вы говорите, я ни за что не обратился бы ни къ какой Аэндорской вдьм. Для меня жизнь карточный столъ — выигрышъ или проигрышъ, одно и тоже до самой старости — встряска нервовъ каждый разъ. Знай я исходъ заране, жизнь станетъ для меня прозябаніемъ, плоской, сухой, совсмъ прсной какъ драчена изъ одной муки съ водой…
На лстниц показалась Арна. Она остановилась, чтобы перевести духъ.
— Я точно съ того свта!— крикнула она направившемуся къ ней мужу.
— Милочка, да на теб лица нтъ! Сядь и выпей холодной воды,— сказалъ докторъ.— Должно быть, это самая что ни на есть настоящая гадалка.
— Это было такъ ужасно, что даже вспомнить страшно. Мн, кажется, никогда не забыть… А все-же въ этомъ есть что-то сверхъестественное.
— Она сказала теб что-нибудь непріятное? — спросилъ докторъ, нахмурившись.
— Право, не знаю… Я не совсмъ поняла ее… Но это было ужасно! Она сидла въ полумрак, при слабомъ фосфорическомъ освщеніи… Лицо и руки были такія синія… Она все пристальне и пристальне вглядывалась въ меня, такъ что начинало казаться, будто она хочетъ проглотить меня. Я сидла точно въ полусн и тупо смотрла вокругъ. Передъ ней стоялъ столъ съ подсвчникомъ, а за ней доска съ какими-то іероглифами. Задній планъ представлялъ собою какъ бы входъ въ склепъ…
— Ахъ, да — что она сказала? Мн казалось, что я не слышу и не понимаю ея, но слова такъ и врзывались въ мозгъ.
Арна постучала себ по лбу.
— Она сказала, что во мн много жизнерадостности, и что мой живой, горячій темпераментъ заставляетъ меня часто дйствовать необдуманно… А потомъ принялась вглядываться въ мое сердце…
— ‘Среди счастья есть какая-то тнь’,— сказала она, но добавила, что не можетъ разглядть хорошенько, а потомъ приложила руку къ уху и стала внимательно прислушиваться.
— ‘Звукъ идетъ отъ піанино, подъ портретомъ, между двумя окнами,— прошептала она,— одна струна дребезжитъ… въ басу,— значитъ мужчина!’
— Меня охватилъ страхъ, когда она до осязательности ясно изобразила піанино… Слава Богу, что портреты не свалились. Ухъ! Хорошо, что мы на мор, Іонъ: здсь до насъ съ тобой никто не доберется…
— Да уходи же прочь съ колнъ, малышъ!— крикнулъ вдругъ раздраженно докторъ.— Теперь твоя мама здсь. Я сдлалъ свое дло.
Онъ съ мрачнымъ видомъ, рзко оттолкнулъ отъ себя мальчика и ушелъ.
Наступила минута неловкаго молчанія, которое прервалъ скрипачъ, обратившись ласково къ мальчику:
— Иди, голубчикъ, я покачаю тебя на ног.
Малютка не двигался и глядлъ на мать полными слезъ глазами.
— Ну, ну, не надо быть плаксой,— уговаривалъ его скрипачъ.— Нервы, нервы у всхъ насъ. Можетъ быть, доктору не понравилась ваша затя съ гаданіемъ: онъ увидлъ по вашему виду, какъ сильно это подйствовало на васъ.
Арна съ грустью посмотрла на него.
— О нтъ, нтъ, Хавсландъ!— горячо возразила она въ прилив откровенности.— Это болзнь, душевная болзнь… Иногда это вызывается, благодаря какому-нибудь отдльному слову или, вотъ какъ теперь, по самому необъяснимому поводу… Но онъ страдаетъ, и бываютъ минуты, когда это просто невыносимо!.. Тогда жизнь представляется ему въ такомъ мрачномъ вид… А мн остается только смотрть и страдать вмст съ нимъ. Онъ не допускаетъ не только разспросовъ, но даже малйшей попытки къ объясненію, и я вынуждена молчать и притворяться, будто ничего не замчаю, а затмъ — стараться развлечь его своей веселостью…
Она все боле и боле поддавалась желанію высказаться.
— Помните, какой онъ былъ въ то время, когда вы прізжали къ намъ? Веселость такъ и била въ немъ, хотя мы жили въ маленькомъ, глухомъ городишк. Чмъ больше я ломаю голову надъ этимъ вопросамъ, тмъ больше убждаюсь: его мучаетъ, что онъ не могъ всецло отдаться боле серьезнымъ интересамъ въ этой толче, съ этой бготней изъ дома въ домъ… Это, такъ сказать, тревога души, запертой въ клтку. Вамъ, Хавсландъ, должно быть знакомо такое душевное состояніе. Я все надюсь, что оно пройдетъ при лучшихъ условіяхъ жизни.
Она протянула ему руку и быстро ушла вмст съ ребенкомъ.
Скрипачъ погрузился въ раздумье, время отъ времени длая такое движеніе рукою, какъ будто пробовалъ струны.
— Нтъ, нтъ, не то. ‘Дребезжало въ басу… значитъ мужчина…’ Гм… такая прелестная женщина, и мужу не всегда весело съ ней, какъ другимъ. Разгадка кроется непремнно въ этомъ… Обиліе красокъ… темпераментъ… что придаетъ ей чарующую прелесть, которой она не подозрваетъ въ себ… умнье вовлечь весь городъ въ свое веселье. Только, должно быть, не такъ-то легко быть мужемъ въ дом, гд одна забава смняется другой. Вполн естественно, что ему повсюду до головокруженія мерещатся пропасти.
Хавсландъ выпрямился, замтивъ своего коллегу виртуоза-піаниста, направлявшагося къ нему, вроятно, съ цлью сдлать ему какъ бы визитъ или чтобы условиться относительно modus vivendi,— какъ бы не стать на пути другъ у друга.
Бесдуя, они вжливо улыбались, но въ то же время пронизывали одинъ другого взглядомъ, окончательно убждаясь въ томъ, что напередъ знали, а именно,— что борьба за лавры и расположеніе публики будетъ безпощадна, и что ни одному изъ нихъ не придетъ въ голову мысль совершить общее турнэ.
Раздался колоколъ, сзывавшій къ завтраку пассажировъ перваго класса, и они быстро направились къ своимъ мстамъ.
Море раскинулось, кротко перекатывая одинъ широкій валъ за другимъ. Оно то поднимало пароходъ, то бережно спускало его съ вершины вала, спокойно и мрно, какъ на элеватор.
На палуб наступило затишье. Втеръ доносилъ сюда звуки гармоники съ кормы, гд по своему развлекались пассажиры третьяго класса.
Порою слышался звукъ усердно работавшихъ ножей и вилокъ и звонъ тарелокъ. Палуба была почти пуста: дежурный персоналъ, кое-кто изъ экипажа, да нтъ, нтъ промелькнетъ тнь служителя.
Элленъ Брандтъ вышла подышать свжимъ воздухомъ пока пассажиры были заняты дой.
Она нкоторое время стояла и внимательно слдила за своей землячкой фрэкенъ Морландъ, которая, не присаживаясь, ходила, держа на рукахъ бойкаго мальчика, болтавшаго руками и ногами. Потомъ она вынула книгу и стала было читать, но опять повернулась къ мальчику, очевидно, заинтересовавшись имъ. Въ ней было что-то трогательно-безпомощное.
— Что за прелестный ребенокъ у васъ,— сказала Элленъ,— подходя къ фрэкенъ Морландъ,— этакой шалунишка!
— Да, я взяла на себл не легкую задачу, — отвтила фрэкенъ Морландъ, не поднимая глазъ и слегка красня.
— Я хотла сказать вамъ, фрэкенъ Морландъ, что мы съ вами землячки. Если вамъ понадобится что-нибудь, молоко или что другое, то обратитесь ко мн,— я смотрю за каютами перваго класса. Можетъ быть, мн удастся достать дтскую кроватку для малютки. Здшнія койки не для дтей.
— Отъ души благодарю васъ, но мы такъ хорошо устроились.
— Вы, должно быть, берете его на ночь къ себ?
— Дда… не надолго…— отвчала она тихо и съ запинкой,— подъ утро, когда слишкомъ силенъ притокъ холоднаго воздуха черезъ вентиляторъ. Такъ я спокойне за него.
Элленъ Брандтъ пристально взглянула на нее и сказала съ внезапной теплотой:
— Я думаю, вы должны чувствовать себя очень счастливой, имя такого ребенка… хотя бы на время…— добавила она. — Это, въ конц концовъ, величайшая радость для каждой женщины.
Это было сказано съ такимъ чувствомъ, что лицо фрэкенъ Морландъ какъ бы просвтлло.
— Да… я тоже такъ думаю… — проговорила она едва слышно, съ спазмами въ горл.
— И видть черты отца, возрожденными въ крохотномъ существ, которое можетъ вырости другимъ человкомъ, прямымъ, стойкимъ…— продолжала съ жаромъ Элленъ.
— Я… я… никогда не видла его…— проговорила фрэкенъ Морландъ, какъ бы заикаясь, съ растеряннымъ выраженіемъ во взгляд.
— Посмотрите, ну разв не прелестный ребенокъ?— сказала Элленъ, переводя разговоръ на другой предметъ. — И что за смльчакъ!
— Ахъ, не правда-ли!
— И какой рослый, какіе живые глазки… Ну, не легко справляться съ такимъ! Ужъ черезчуръ рзвъ… смотрите, вонъ опять лзетъ туда. Вамъ придется взять его, фрэкенъ.
Элленъ постояла еще немного, глядя, какъ фрэкенъ Морландъ стремительно кинулась къ мальчику, взяла его на руки и страстно прижала къ сердцу.
— Такъ не забудьте же обратиться ко мн, если вамъ понадобится что-нибудь,— сказала она, уходя.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Въ Элленъ все всколыхнулось.
Ей припомнился одинъ изъ разсказовъ Матіаса, посвящавшаго ее въ былые годы въ свои мысли,— разсказъ о томъ, какъ амазонки вырзывали себ грудь, чтобы только натягивать лукъ…
А эта женщина, которая не была бы въ состояніи натянуть лукъ, изранила себ грудь, отказываясь, насколько была въ силахъ, отъ материнскихъ радостей, чтобы только сохранить положеніе въ обществ.
А она сама, съ порванной нитью жизни, еще несчастне. чмъ та бдняжка… Ей нечего и отстаивать…
Въ былые дни она глядла на него, какъ на чудный портретъ. Теперь — картина повернута лицомъ къ стн. Она съ глубокой горечью вспоминала лишь пошатывающуюся фигуру въ грязныхъ сапогахъ, съ безсмысленными, воспаленными глазами и заплетающимся языкомъ, и старалась вырвать и изъ глазъ, и изъ сердца безуміе любви, начавшейся въ ея ранней юности и длившейся двнадцать-четырнадцать лтъ. Принявъ это ршеніе, она почувствовала себя спокойне и тверже.
Она принялась за свои обязанности такъ увренно и опредленно, что каждое ея слово было на своемъ мст, какъ краны и винты въ машин…
Но въ глубин души ее ничто уже не могло взволновать. Вся ея жизнь обратилась въ сплошную фабричную работу, надъ прошлымъ былъ произнесенъ судъ, оно миновало безвозвратно. Она теперь вспоминала лишь порой:
— Все это было когда-то… и быльемъ поросло!..
Она предполагала, что Матіасъ былъ между курилкой и залой на второй палуб, откуда видно все, происходившее на верхней палуб.
Ей казалось только страннымъ, что Вангенстенъ вотъ уже два раза проходитъ мимо того мста, не кланяясь. Значитъ — его нтъ тамъ… И тогда, когда она разговаривала съ фрэкенъ Морландъ, его тоже не было видно.
Но Элленъ не надолго остановилась на этой мысли, у нея лишь на минуту, по старой привычк, сжалось сердце при мысли, какъ опасно, когда онъ впадаетъ въ отчаяніе.
Она еще сильне налегла на работу, чтобы заглушить свои мысли… Но вслдъ затмъ, не отдавая себ отчета, уже стояла на верхней палуб, у перилъ, всматриваясь въ даль…
Онъ, оказалось, стоялъ внизу, на третьей палуб и, повидимому, былъ занятъ продажею своихъ фотографическихъ снимковъ.
Около него собралась кучка земляковъ. Наливали, разговаривали, пили…
Она едва не крикнула: ‘Матіасъ!..’ Ее даже показалось, что она дйствительно крикнула… Сердце ея болзненно сжалось, и она стремительно кинулась внизъ, къ своей работ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

А Матіасъ Вигъ съ самаго утра расположился со своими фотографіями въ третьемъ класс, кишвшемъ пассажирами.
Картины вызвали воспоминанія о родин и о прошломъ. Его земляки теперь смотрли на нее уже другими глазами и говорили о ней съ инымъ чувствомъ.
Въ воздух чувствовалось веселое, праздничное настроеніе.
Когда Матіасу предложили, въ честь родины, сперва стаканъ, а потомъ, со всмъ великодушіемъ, и цлую бутылку, позваниваніе стакана объ бутылку представилось ему звономъ бубенчиковъ, съ которыми онъ разъзжалъ въ былые дни.
Кто-то нечаянно плеснулъ водкой на фотографическіе снимки, и липкія струйки стекали по родимымъ горамъ.
Говорили, торговались, толпились, толкались, кричали надъ самымъ его ухомъ и отставляли выпитые стаканы къ нему на столъ.
Сзади него какой-то доброволецъ проповдникъ распинался, сравнивая окружающую сумятицу съ Вавилонскимъ столпотвореніемъ.
Матіасъ Вигъ усталъ и ему длалось дурно. Какой-то малый, еле державшійся на ногахъ, ползъ чокнуться и, покачнувшись, вылилъ ему на грудь полный стаканъ водки.
Какой странный… жгучій вкусъ… на губахъ… и во рту отъ попавшихъ брызгъ…
Все въ немъ вдругъ притихло — какъ будто что-то случилось или собиралось случиться.
Онъ не виноватъ… Отъ дождя никто не гарантированъ… Онъ не проглотилъ ни капли.. Но ему жгло языкъ, какъ огнемъ. Такъ брызги воды долго шипятъ на горячей плит, не испаряясь…
Онъ былъ на высот положенія. Да и произошло-ли, вообще, какое событіе… такіе пустяки, что и раздуть исторіи не изъ чего.
Проповдникъ за его спиной продолжалъ ораторствовать во все горло насчетъ Вавилона.
Матіасъ не пропускалъ ни одного слова изъ его рчи, продолжая въ то же время разговаривать съ другими и называть цны снимкамъ.
Онъ гналъ отъ себя мысли, съ паническимъ ужасомъ передъ ними, и упорно сосредоточивалъ все свое вниманіе на проповдник
Онъ увидлъ полный стаканъ между двумя пачками фотографій посреди стола и быстро протянулъ туда руку, чтобы прикрыть стаканъ отъ другихъ.
Но, что за чудо — никакого стакана тамъ не оказалось. А онъ видлъ его, совсмъ ясно видлъ! И никто не дотрогивался до него.
Онъ насильственно удерживалъ мысли около проповдника, который все неистове и властне разражался противъ вавилонянъ, которые имли уши, но не хотли слышать!— и кончилъ тмъ, что, для большей убдительности, вынулъ огромный ножъ и, указывая на него, кричалъ, что люди не уразумютъ всей силы коварства злого духа до тхъ поръ, пока ножъ не вонзится имъ въ сердце, пока смерть не придушитъ ихъ…
Матіасъ Вигъ снова увидлъ передъ собой стаканъ, на томъ же мст, и протянулъ руку, чтобы удостовриться.
Стакана опять не оказалось.
Онъ обвелъ всхъ горящимъ взоромъ, ища настоящій стаканъ, протянулъ за нимъ руку и кивнулъ одному изъ своихъ покупателей навесел…
Какъ разъ въ эту минуту передъ нимъ промелькнулъ на верхней палуб знакомый образъ.
— Элленъ!..
Его охватилъ ужасъ. Съ нимъ и прежде бывали галлюцинаціи, предвстники блой горячки…
Онъ съ лихорадочной поспшностью сложилъ свой товаръ въ ящикъ и выбжалъ.
— Скорй, скорй на палубу, на чистый воздухъ…
Его не покидалъ и тутъ образъ проповдника и такое ощущеніе, какъ будто кто всадилъ ему ножъ въ сердце, ему казалось, что произошло что-то особенное, что надъ нимъ совершилось чудо, если только это не простой инстинктъ, остановившій его… Что скрывать: на этотъ разъ онъ едва-едва удержался на краю пропасти…
На скамейк у курилки сидло коричневое пальто — неподвижно и безмолвно, словно индійское божество.
— А вы дете въ Бенаресъ?— вдругъ обратился къ нему фотографъ.
Тотъ кивнулъ въ отвтъ.
— Вы и въ прошломъ году были тамъ?
Опять кивокъ.
— Гм… Вы намреваетесь объхать вокругъ свта?
— Да… седьмой разъ.
— Вотъ какъ…
Матіасъ Вигъ въ глубокой задумчивости выпустилъ дымъ.
— Да, да, это тоже своего рода способъ убивать время.
— Вовсе нтъ — это способъ быть несчастнымъ…— Онъ сидлъ, какъ бы вперивъ взглядъ въ свою жизнь. — Вдь пьютъ утренній кофе, брются, завтракаютъ и обдаютъ… отдыхаютъ и гуляютъ, чтобы убить день. Не день, а часъ, когда ходишь и раздумываешь и поглядываешь поминутно на часы, зная при этомъ, что придется промаячить еще четырнадцать-пятнадцать такихъ часовъ до той минуты, когда можно будетъ улечься, чтобы проспать остальное время до полныхъ сутокъ. Выставляешь за дверь сапоги, чтобы ихъ вычистили, и высматриваешь крюкъ, на которомъ бы можно было повситься.
— Такъ вы, батенька, отправились бы на сушу, наняли бы себ квартиру или купили домъ, смотря по вашимъ средствамъ.
— Не поможетъ… Все равно не выбраться изъ заколдованнаго круга. И на суш т же 24 часа, что на пароход… Только на иной ладъ.
Матіасъ многозначительно указалъ рукою за бортъ.
— Утопиться? Что-жъ, мн и это приходило въ голову!— отвтилъ тотъ и грустно покачалъ головой,— затмъ я и пустился въ плаваніе. Къ моимъ услугамъ цлое море, если бы я хотлъ покончить съ собою.
— Но?
— И это отдумалъ, совсмъ отдумалъ! Явилось на сцену столько всякихъ соображеній, пугающихъ нервы… Стоитъ только представить, что тебя втянетъ подъ лопасти винта и затмъ всплывешь изъ-подъ парохода весь искалченный, полураздавленный. Или — что теб бросятъ спасательный кругъ, и ты снова, лежа на вод, будешь выбирать между жизнью и смертью! Я все это перебралъ въ ум, разъзжая по всмъ заатлантическимъ линіямъ. Посл того, какъ я увидлъ спинные плавники акулы, я окончательно отдумалъ.
— Вы предпочитаете, значитъ, держаться по сю сторону борта?— пошутилъ Матіасъ Вигъ.
— Но основная мысль, продолжало коричневое пальто, обойдя вниманіемъ шутку, — всегда бьется и работаетъ въ людяхъ, которымъ больше не въ моготу жить, у которыхъ все темно и сро передъ глазами… для которыхъ солнце — подвернутая лампа и дни бгутъ за днями въ томительной тоск.
Матіасъ пристально посмотрлъ на него.
— И вы направляетесь въ Бенаресъ?— повторилъ онъ свой вопросъ.
— Да, а почему бы и нтъ? здишь и глазешь на этотъ круглый шаръ, называемый землею. Тотъ же круговоротъ, который совершаетъ жизнь.
— А мы — ея шуты,— добавилъ онъ,— вынимая часы, потомъ накрутилъ цпочку на руку и поплелся куда-то.

Четвертый день.

Посл полудня пароходъ вошелъ въ другую полосу втра, что дало возможность распустить вс паруса.
Нсколько тревожившая до сихъ поръ пассажировъ боковая качка теперь стала ощущаться меньше.
Надъ укрпленіемъ парусовъ работали и машины, и руки.
Закипвшая работа при окликахъ команды и бготн цлой толпы матросовъ явилась для всхъ нкоторымъ разнообразіемъ.
Все приняло другой видъ. Атлантъ вздымалъ цлыя горы, буруны съ огромными пнящимися гребнями накидывались другъ на друга съ дикостью прибоя, и уползали, исчезая въ водяныхъ низинахъ за исполинскимъ судномъ, мчавшимся на всхъ парахъ.
Измненіе курса повлекло за собою много перемнъ, начиная съ того, что пришлось иначе расположиться въ каютахъ и что клубы дыма относило въ другую сторону, и кончая надеждой придти къ мсту нсколькими часами раньше.
Вс мене обыкновеннаго прибгали къ развлеченіямъ. Передъ обезьяной въ клтк на палуб не было обычной публики, и ей не передъ кмъ было выдлывать гримасы, кувыркаться и прыгать.
Жоко былъ очень тщеславенъ и отсутствіе публики привело его въ дурное настроеніе. Возмущенный людской неблагодарностью, онъ забился въ уголъ клтки и только время отъ времени, точно вбсившись, кидался къ ршотк.
Но вотъ передъ клткой появилась Мэри Іонсонъ, веселая, улыбающаяся, и стала потряхивать мшкомъ съ орхами и разными остатками дессерта. Она подразнила Жоко сперва однимъ орхомъ, потомъ вынула еще одинъ.
Тотъ только шиплъ и скалилъ зубы въ отвтъ на приманку.
Такое пренебреженіе задло за живое Мэри Іонсонъ и она досадливо оглянулась кругомъ… Черномазый, къ счастью, стоялъ на другомъ конц палубы.
Она прекрасно сознавала, что онъ слдитъ за нею и только для виду усердно разглядываетъ матросовъ, занятыхъ чмъ-то наверху, въ снастяхъ. Порядкомъ попало ему вчера!
Она принялась поддразнивать Жоко еще боле вкусными лакомствами…
Онъ хотя и не пренебрегалъ конфетками, которыя она бросала ему, но, ловко подхватывая ихъ на лету, продолжалъ отвчать злобнымъ взглядомъ на ея дружескія слова и приглашенія подойти поближе, взять у нея изъ рукъ.
Ну, ужъ теперь она подманитъ его!
Но Жоко безъ всякаго стсненія повернулся къ ней спиной, продолжая сверкать глазами, онъ искоса поглядывалъ на нее и начиналъ поддаваться соблазну.
А Мэри, смясь и болтая съ нимъ, достала большую красивую, красную карамельку и стала заманчиво вертть ее передъ его глазами.
Въ животномъ, очевидно, происходила сильная борьба, выражавшаяся глухимъ ворчаніемъ.
А карамелька, яркая, прозрачная, все вертлась передъ его глазами. Жоко не выдержалъ — съ дикимъ бшенствомъ ринулся къ ршотк и выхватилъ карамельку.
Мэри вскрикнула и стала трясти пальцемъ, который онъ укусилъ ей при этомъ.
Черномазый быстре молніи очутился подл.
— Онъ укусилъ васъ!— воскликнулъ онъ взволнованно.
Прежде чмъ она успла опомниться, онъ схватилъ ея руку и высосовалъ кровь изъ раны.
— Подобные укусы могутъ быть ядовиты,— добавилъ онъ, велвъ служителю какъ можно скоре принести воды.
Онъ тщательно промылъ мсто укуса, осторожно вытеръ его ея маленькимъ изящнымъ носовымъ платкомъ и, вынувъ изъ бумажника кусочекъ пластыря, быстро и искусно залпилъ имъ рану. Затмъ предложилъ Мэри руку и бережно повелъ къ ея родителямъ, въ нсколькихъ словахъ объяснилъ имъ происшедшее, совтуя дать ей для подкрпленія силъ стаканъ вина.
Мэри была блдна и до сихъ поръ не проронила ни слова, но теперь кинула на него гнвный взглядъ.
Родители, взволнованные случившимся, принялись благодарить молодого человка.
— Правда это, г-нъ… г-нъ… спаситель, что изъ мухи можно сдлать слона?— кинула какъ бы невинно Мэри.
— Да, изъ очень красивой мухи, фрэкенъ… Даже если она кусается… всегда найдется какая-нибудь глупая рыба, которая погонится за ней…
— А кстати,— прибавилъ онъ, откланиваясь и собираясь уйти,— смю разъяснить фрэкенъ, что я не шью зонтикомъ. Я рояльный фабрикантъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Докторъ со вчерашняго дня ушелъ въ облака табачнаго дыма и въ научныя книги. Онъ молчалъ и неохотно отвчалъ на вопросы. Жена съ тревогой слдила за нимъ.
— Смотри на яблоко,— проговорилъ онъ вдругъ, взглянувъ на нее изъ-за книги,— кто можетъ знать наврно, есть въ немъ червоточина или нтъ!
— Ты думаешь о намченной цли? Ну что-жъ, вернемся домой, хотя я уврена, что ты достигнешь ея… но для этого нужно не падать духомъ, не поддаваться душевной тревог, не нервничать.
— Ужиться съ постоянно гложущимъ тебя вопросомъ, полагаешь ты?.. Ну что жъ, во всякомъ случа остается еще жить для надежды на то, что со временемъ загадка получитъ свое разршеніе,— пробормоталъ онъ.
— О, жить для, изъ, изъ-за… — пошутила она. — Разв теб мало жить для нашего сынка и меня? вставать утромъ, смотрть, какая погода, справляться о новостяхъ, встрчаться съ людьми, заниматься тмъ или другимъ, что можетъ доставить радость и удовольствіе?
— Да, Арна, если бы ты только могла знать, какъ я согласенъ съ тобою — находить всю отраду въ теб, въ кругу своей семьи, въ нашемъ дом… въ нашемъ саду… въ нашемъ город… и не имть ни одной мысли, которая могла бы омрачить это блаженство!— Онъ притянулъ ее къ себ на колни и прислонилъ къ ней свою пылающую голову.— Но послушай, я ршительно не понимаю, къ чему же мучить себя, добиваясь узнать количество водяныхъ паровъ въ воздух, разъ существуютъ зонтики, или количество фосфора во всемъ этомъ пространств… Видишь ли, Арна, я не созданъ для сомннія, я созданъ врить…— Онъ страстно прижалъ ее къ себ.— Держать тебя вотъ такъ въ своихъ объятіяхъ и сомнваться… это… это… смерть для меня… Неужели ты хочешь убить меня, взрослое играющее дитя! Неужели теб захотлось бы уничтожить меня, если-бы ты держала меня въ рук, какъ игрушку?
Она быстро встала.
— Іонъ, теб слишкомъ тяжело! Знаешь что: вернемся домой, право вернемся.
— Къ Фольтмару…— прозвучало въ отвтъ удивительно рзко.
— Да, домой! Ты не вынесешь!
— О нтъ, вовсе нтъ… У меня такъ только вырвалось… просто нервы.
Она снова присла къ нему.
— Поиграемъ вечеромъ въ шахматы или въ домино. Мн такъ хотлось бы провести хоть одинъ вечерокъ по домашнему, уютно, съ тобой вдвоемъ. Ахъ какъ хорошо хоть немножко отдохнуть душою…
— Послушай, Арна,— спросилъ онъ вдругъ,— скажи мн откровенно, почему ты скрывала отъ меня, что тебя зовутъ также Филомена?
— Да просто оттого, что это очень некрасивое имя. Когда я была ребенкомъ, меня постоянно дразнили въ школ имъ, да и мн самой оно казалось такимъ смшнымъ. А когда ты посватался ко мн, то ужъ, конечно, у меня не было ни какой охоты просить тебя звать меня Филоменой.
— И ты могла удерживаться, не говорить мн?
— Да, могла! А, впрочемъ, я почти забыла объ этомъ, пока теб не попала въ руки моя метрика.
— Такъ ты, значитъ, можешь имть тайны отъ меня,— спросилъ онъ, пытливо глядя на нее.
— Конечно, если дло идетъ о томъ, чтобы не утратить ни частички той прелести, которую я имю въ твоихъ глазахъ! Тогда я настоящая мастерица на это. Такъ мы, Іонъ, сегодня вечеромъ играемъ въ шахматы или въ домино. Я съ нетерпніемъ буду ждать вечера.

——

Между пассажирами передавался отъ одного къ другому, на трехъ-четырехъ языкахъ, въ разныхъ варіантахъ и съ комментаріями, разсказъ о молодой особ, которую укусила обезьяна, и о молодомъ человк, высосавшемъ ядовитую кровь. Родители ни за что не соглашались на ихъ союзъ. Причина коренилась въ распр между ихъ родами въ Норвегіи, гд-то тамъ, на далекомъ свер…. У нихъ на родин до послдняго времени практиковался обычай родовой мести и они жгли дома другъ друга. Теперь это вообще запрещено.
Молодая особа въ обморок въ кают, посл того какъ онъ ворвался туда вслдъ за нею, и они оба на колняхъ тщетно умоляли родителей о согласіи, угрожая броситься въ воду. Въ наше время разыгралась пьеса изъ варварскихъ среднихъ вковъ. Онъ — рояльный фабрикантъ, ея отецъ — владлецъ фабрики бронзовыхъ издлій…
…Малютка Гуннаръ хотлъ повернуть на всемъ бгу, но споткнулся о поздъ, съ которымъ передъ тмъ игралъ и попалъ какъ разъ подъ ноги коричневому пальто, которое сдлало было слабую попытку поднять мальчика, но фрэкенъ Морландъ ринулась впередъ и подхватила его на руки, прежде чмъ онъ усплъ опомниться.
Легкая царапина на лбу была тотчасъ же тщательно осмотрна и слезы вытерты носовымъ платкомъ. Пока производилась эта процедура и фрэкенъ Морландъ, и ребенокъ имли одинаково несчастный и смущенный видъ, поглядывая на страннаго господина, который стоялъ возл нихъ, не говоря ни слова.
— Это моя вина…— проговорила она смущенно.
— Ага.
— Я подпустила его слишкомъ близко къ позду.
— Ага.
— На такихъ крошекъ легко наткнуться, если не смотрть хорошенько.
— Да, да…— онъ задумчиво покачалъ головою въ отвтъ на какую-то собственную мысль.— Я никогда не могъ постичь этого.
Она посмотрла на него вопросительно.
— Какъ это люди могутъ добровольно посвящать себя воспитанію одного поколнія за другимъ, одного за другимъ, одного за другимъ.
— Воспитанію дтей?
— Да. Изъ-за денегъ и выгодъ — это еще понятно.
— Изъ-за денегъ…— Она судорожно прижала къ себ мальчика.
— Вдь вы не мать ему. Такъ разв вы длаете это не изъ-за денегъ? Разв вамъ не платятъ за вашъ трудъ?
— Нтъ, не платятъ,— отвтила она коротко.
— Тогда вы изъ числа тхъ, которыми другіе люди злоупотребляютъ. Или, можетъ быть, вы богаты и это одна изъ прихотей?
— Но вдь вы тоже были когда нибудь ребенкомъ,— сказала она.
— Конечно, но очень, очень давно…— и, покачавъ головой, онъ прошелъ дальше.
Фрэкенъ Морландъ достала коня на палк съ уздечкой, и малютка тотчасъ же занялся имъ.
Хопъ-хопъ-хопъ!..
Коричневое пальто опять пріостановилось и стало смотрть… Вскор онъ совсмъ остановился, задумавшись.
А мальчикъ такъ высоко поднималъ колни, точно взбсившійся рысакъ, и пускался то рысью, то галопомъ.
Незнакомецъ обернулся къ фрэкенъ Морландъ.
— Удивительно… Мн припомнилось, какъ и я вотъ такъ же скакалъ на деревянномъ коньк… у него была густая грива и какіе-то синіе камешки вмсто глазъ… Да, да… какъ сейчасъ вижу его… сбруя съ мдными бляшками, которыя еще слуга чистилъ…
— Какой нарядный!— сказала фрэкенъ Морландъ.— А по моему никакой Соломонъ со всми его сокровищами не могъ бы нарядить такого коня роскошне, чмъ это длаетъ воображеніе ребенка!
— Послушай-ка, маленькій,— сказало коричневое пальто, слдившее за игрой мальчика,— смотри, какъ у тебя заднія-то ноги тащатся по земл.
— Если-бы кто могъ проникнуться тмъ свтомъ, въ какомъ видитъ все глазъ ребенка, для того все было бы праздничнымъ заломъ!— продолжала она думать вслухъ.
— Или наглядная картина того, какъ жизнь обманываетъ насъ съ самаго ранняго дтства…— пробурчалъ онъ.— А потомъ мн подарили пони. Съ него я свалился и расшибъ себ бедро. На томъ и поконченъ былъ спортъ. Я проводилъ время на верандахъ и въ библіотек, создавъ себ свой собственный міръ — вонъ какъ онъ — довольствовался головой, гривой и передними ногами и въ воображеніи скакалъ на четырехъ.
— Да, на свт много зла, особенно такого, которое люди длаютъ другъ другу.
— А вы испытали на себ?
— О, да… отчасти, не мало.
— Въ какомъ направленіи?
— Этого я не могу вамъ сказать, но я многое пережила, многое вынесла.
— Пережили… перенесли… А мое все несчастье въ томъ, что я никогда ничего не переживалъ.
Его взглядъ снова остановился на Гуннар.
— Ну и легкія же должны быть у мальчугана, чтобы скакать такъ безъ остановки… И какая сила… Было бы только изъ-за чего.
Онъ постоялъ еще немного.
— Ты, кажется, нагналъ на меня сонъ, шалунишка!— и онъ поплелся къ себ въ каюту…
Въ музыкальной зал, которая въ этотъ часъ дня была почти пуста, сидлъ Кетиль Боргъ у піанино, наигрывая народныя псенки, которыя хотлось заучить миссъ Анни Рокландъ, она стояла около и подпвала.
Кетиль Боргъ былъ самъ не свой съ того момента, какъ узналъ, что миссъ Анни дйствительно ршила пойти въ 111-ю каюту. Его тревожила мысль, что-то скажетъ гадалка? Вообще онъ былъ человкъ безъ предразсудковъ, но вдь случайно могло проскользнуть неудачное выраженіе… и кто знаетъ, какія послдствія это повлечетъ за собою.
Посл полудня она, вся сіяя отъ восторга, шумно вбжала въ каюту къ своимъ родителямъ.
— Вотъ и побывала у гадалки!
Чего-чего только не наскажетъ и не предскажетъ такая особа. Да никому другому и не понять, что она сказала ей.
Она стояла подъ руку съ отцомъ, съ чахоточнымъ румянцемъ на щекахъ, пряча лицо за плечо отца, чтобы скрыть сіявшую на немъ радость… Значитъ… All right!..
Она стояла за нимъ, напвая мелодію съ нкоторымъ торжествомъ въ голос и время отъ времени длая нсколько шаговъ взадъ и впередъ.
Ея походка сдлалась увренне, и въ осанк и въ самочувствіи появилось что-то новое, хромота была почти незамтна.
Затмъ она сла на диванъ и стала оттуда любоваться склоненной надъ клавіатурой красивой головой Кетиля Боргъ, подыскивавшаго аккорды.
‘Ея судьба ршится во время этого перезда’ — сказала та женщина.
Что, если правда! Такъ все и бушевало въ ней, и она прижималась къ диванной подушк пылающимъ лицомъ…
‘Свтъ истины будетъ у нея въ рукахъ и обожжетъ ей пальцы… Но правда все же лучше для нея’.
Обожжетъ! Пусть жжетъ… Чего-чего она не снесетъ, лишь бы!..
‘Ея судьба ршится во время этого перезда’… звенло у нея въ ушахъ.
Вдругъ онъ обернулся.
— Осмлюсь спросить, что сказала вщунья?
— Ахъ, вы вдь говорили, что не врите въ гадалокъ,— засмялась она.
— Худо или хорошо?— спросилъ онъ.
— Да вдь вы же неврующій,— отвтила она уклончиво.
— Такъ какъ я язычникъ, то въ данномъ случа и не заслуживаю отвта, по вашему мннію… Что-жъ, эта гадалка зарабатываетъ себ хлбъ выгадываніемъ счастливыхъ супружествъ или какъ?
— Не мн,— сказала миссъ Анни.— Ну, давайте же разучивать эту хорошенькую псенку!
И она снова стала рядомъ съ піанино.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Послушай, дружище Матіасъ,— говорилъ своимъ низкимъ голосомъ Вангенстенъ, идя рядомъ съ фотографомъ,— да вдь это чистйшій романъ: твоя бывшая невста на этомъ же пароход! Не слдовало бы скрывать это отъ стараго товарища, который еще смогъ бы, пожалуй, возстановить порванное.
— Какъ… ты видлся съ ней?
— Конечно. И такъ какъ я полагалъ, что она не прочь имть кое-какія свднія о теб, то я очень искусно вставилъ въ разговоръ съ нею, какая перемна произошла въ моемъ старомъ товарищ Матіас, и затмъ намекнулъ, что слдовало бы спасти для общества такое выдающееся дарованіе! На этотъ разъ я намренно не пошелъ дальше.
— Ты, напримръ, ничего не сказалъ ей о томъ, что бсъ послдовалъ за мною и на этотъ пароходъ? — рзко сказалъ Матіасъ.
— Это еще что?
— Но что онъ получилъ два щелчка въ носъ, отчасти при моемъ посредств, отчасти помимо.
— Ты хочешь сказать, что снова подвергался искушенію?
— Понимай, какъ знаешь. Такъ, значитъ, это ея обязанность пожертвовать собою, чтобы попытаться ‘спасти дарованіе для общества’?
— Ахъ, ну тебя съ твоимъ вчнымъ шутовствомъ. Кажется, это достаточно серьезный вопросъ.
— Да, да, вотъ и я тоже такъ думаю… Но вдь ‘для общества’!
— Ты отстаиваешь свою крохотную, тсную ‘страну личности’ отъ высшихъ идеаловъ. И когда является другъ, который хочетъ вывести тебя изъ этой узкой рамки на просторъ мысли, что, позволь мн откровенно сказать теб, спасло бы, вывело бы тебя на твердую почву,— то ты глумишься, остришь и ведешь себя препротивно. Но я, видишь ли, задался мыслью вернуть тебя къ твоему лучшему ‘я’ и подвести тебя къ ней, какъ совершенно новаго человка, на новыхъ началахъ.
— Что жъ, я, какъ грибъ за ночь,— выскочу среди всего этого новаго?
— Послдуй моему примру — дай выходъ твоимъ идеальнымъ стремленіямъ въ чемъ-нибудь практическомъ. По моему, теб бы слдовало сдлаться сотрудникомъ въ дл страховки. Тамъ ты будешь жить для великой идеи… Тамъ ты найдешь много такого, что дастъ всходы въ будущемъ, будешь постоянно имть предъ мысленнымъ взоромъ восходящее солнце, такъ какъ идея, которой ты будешь служить, побдоносно пройдетъ по всему міру. Дло уже нашло своихъ сторонниковъ: пять полисовъ подписаны… все женщины — женское дальнозоркое, материнское око провидло пользу будущихъ поколній…
— Аминь. Только все это не по мн, Вангенстенъ!
Матіаса охватывала все большая тревога при мысли о томъ, съ какими рекомендаціями выступилъ за него передъ Элленъ его пріятель…
Онъ торопливо вынулъ часы, посмотрлъ на нихъ и, сославшись на то, что ему надо готовить фотографическія пластинки, ушелъ, оставивъ Вангенстена одного съ его размышленіями.
Онъ направился прямо къ маленькой лсенк въ корридор и сталъ смотрть по направленію каютъ перваго класса.
Время было, должно быть, не совсмъ подходящее и въ корридор лишь изрдка мелькали то та, то другая служанка.
Онъ кинулся сюда по какому-то внушенію, охваченный мрачной боязнью, какъ бы его отношенія съ Элленъ не перешли въ руки къ Вангенстену. Ему казалось, будто поднялось цлое облако пыли, за которымъ вотъ-вотъ налетитъ вихрь всякихъ недоразумній между имъ и ею.
Онъ стоялъ внизу у лстницы безъ шапки и вертлъ ее въ рукахъ.
— Элленъ! — кликнулъ онъ, завидвъ ее издали, — одно слово! Вангенстенъ говорилъ съ тобою обо мн! Я тутъ совсмъ не при чемъ. Я не хочу ничмъ тревожить тебя. Это я и хотлъ сказать теб.
Она покачала головой.
— Успокойся, я поняла это по тону,— сказала она, взглянувъ на него грустнымъ взглядомъ.— Мы съ тобой дв птицы, у которыхъ разные пути — каждой своя дорога. Прощай-же, Матіасъ!— сказала она, уходя, такъ что онъ едва разслышалъ послднія слова.
Матіасъ Вигъ всю ночь проходилъ по палуб… Небо было синее, усянное звздами.
Онъ былъ слишкомъ взволнованъ свиданіемъ съ Элленъ, чтобы заснуть.
Ему совсмъ неожиданно дарована была отсрочка, дарованъ ‘еще разокъ’, прежде чмъ опустился занавсъ надъ трагедіей и они разстались навсегда.
Дв птицы, которыя должны летть каждая своей дорогой, чтобы никогда боле не встртиться…
Но куда же теперь летть?
‘За обломками жизни, отъ которой мн остались лишь вспоминанія, да — почему бы и не такъ?— которую осталось поливать водкой, чтобы все представилось въ лучезарномъ вид, а не чувствовалось постоянно уколами совсти. Мн сдается, что летишь все медленне и медленне по мр того, какъ сознаешь, что незачмъ летть. Дв загубленныя жизни! И если бы я не видлъ, что она мужественно хочетъ строить что-то на развалинахъ, если бы не чувствовалъ, что она не презираетъ меня, то клянусь,— и онъ дико протянулъ впередъ руку,— клянусь, что я напился бы мертвецки, какъ свинья! Фуй, фуй… Иными словами — ты, пріятель, слишкомъ дряблъ и ничтоженъ, а она — мужественная, сильная женщина, у которой слишкомъ много инстинкта самоохраненія, чтобы длить съ тобою свинство. У нея хватитъ мужества… А мы боимся мышатъ, которыя прячутся по угламъ и норкамъ отъ кошекъ, боимся, трусливыя душонки, умя только казаться храбрыми, а на самомъ дл пугаемся всего. И сколько подвиговъ храбрости совершается изъ трусости!’
‘Каждый своей дорогой — не выходило у него изъ головы,— съ подстрленнымъ крыломъ. И въ результат — томленіе на всю остальную жизнь’.
Онъ вдругъ остановился и прислушался.
Опять… опять… Точно тихіе стоны среди тишины ночи. Онъ слышалъ недавно такой же звукъ. Ужъ не вырвались-ли эти стоны изъ его груди…
— Корабельный духъ скулитъ — не по нутру электричество!— сказалъ сдержанно и таинственно рулевой.
Коричневое пальто, страдавшее хронической безсонницей, стояло поодаль въ полумрак и глядло на звздное небо, откуда Юпитеръ лилъ свои лучи.
— Пройдутъ тысячи лтъ и мы снова будемъ стоять на томъ же мст, съ тмъ же небомъ надъ нашей головой, двигаться въ томъ же круговорот,— проговорилъ онъ съ грустью.

Пятый день.

Воздухъ сталъ пріятнымъ, мягкимъ. Онъ получилъ странный, желтоватый оттнокъ.
Море почти ослпляло. Приходилось подумывать о лтней одежд, а пока вс растегнули верхнее платье.
На палуб было большое оживленіе и вс соглашались съ тмъ, что трудно представить себ погоду лучше и плаваніе боле благопріятное для даннаго времени года.
Вс размстились небольшими группами за отдльными столиками и велли подать себ кофе, кто прохаживался съ сигарой, кто, вооружась биноклемъ, смотрлъ въ даль моря.
Жоко вспомнилъ о родной Африк и безъ устали кувыркался и прыгалъ.
Слуги, вышедшіе подышать свжимъ воздухомъ, стояли въ дверяхъ, у лстницы показались два машиниста, вытирая свои потныя лица.
Мэри Іонсонъ сидла съ книгой въ рукахъ и съ биноклемъ на скамь. Правая рука ея была на узкой перевязи. Къ ней подходилъ то тотъ, то другой изъ пассажировъ и справлялся объ ея здоровь и объ ран — глубока ли она, идетъ ли еще кровь, прикладывала ли она ледъ, могла ли шевелить пальцемъ и какъ долго еще проболитъ рука…
Мэри, чувствуя себя предметомъ всеобщаго вниманія, немного важничала и съ томнымъ видомъ разсказывала каждому изъ интересовавшихся, какъ это случилось, при чемъ слушатели длали такія грустныя и удрученныя мины, точно явились на похороны пальца.
Грипъ ходилъ взадъ и впередъ, не подходя къ ней.
Мэри поминутно вставала и слдила въ бинокль за парусными судами.
— Пять, шесть, семь!— восклицала она.
Число биноклей, направленныхъ въ море, все увеличивалось, а парусныя суда все прибывали…
Но Грипъ даже не глядлъ въ ту сторону.
Должно быть, онъ погруженъ въ свои фортепіанныя мысли… А вонъ теперь услся штудировать пачку старыхъ, истрепанныхъ газетъ.
Она еще два раза встала и пересчитала суда, а затмъ сла и задумалась. Потомъ занялась пальцемъ и стала сдирать съ него пластырь.
— Фу, какъ больно, ужасно больно…ой!..
Пластырь свалился. Ей ничего больше не оставалось, какъ идти къ своему доктору.
— Г-нъ Грипъ! Что мн длать! — воскликнула она въ испуг, торопливо направляясь къ нему съ протянутой рукой.— Пластырь!..
Грипъ разсянно взглянулъ на нее изъ за газетъ.
— Обратитесь, пожалуйста, къ врачу: я не могу отважиться лчить такой тяжелый случай.
— Наложить пластырь то?— сказала она съ негодованіемъ.
— Да, другое дло, если бы это былъ зонтикъ,— отвтилъ онъ, собралъ газеты, раскланялся и ушелъ.
Мэри въ смущеніи глядла ему въ слдъ: теперь онъ не на шутку разсердился.
Она постояла еще съ минуту, а затмъ побжала къ себ въ каюту, бросилась на постель и разрыдалась… Какъ скучно!.. Охъ, какъ скучно!..
Кетиль Боргъ принесъ снизу отъ Матіаса Вигъ цлую пачку фотографическихъ снимковъ. Онъ хотлъ показать ихъ миссъ Анни и посмотрть, узнаютъ ли они съ ней нкоторыя изъ мстъ своихъ лтнихъ прогулокъ.
Они сидли у стола и тихо разговаривали другъ съ другомъ въ то время, какъ картины горъ и фіордовъ проходили передъ ними, какъ въ панорам.
Да, вотъ здсь, какъ разъ въ ущель за этими снжными вершинами, онъ въ прошломъ году провелъ три дня, охотясь на дикаго оленя, два раза цлая оленья семья была передъ нимъ на разстояніи выстрла, но въ послднюю минуту добыча выскользнула изъ рукъ.
Миссъ Анни смотрла то на фотографію, то на него, съ смшаннымъ выраженіемъ ужаса и очарованія.
А вотъ дивная картина фіорда, тонущаго среди фруктовыхъ деревьевъ, вотъ лсъ поднимается на величественныя горы, а вотъ и горка съ домиками у подножья словно поджидаетъ, чтобы на ея вершин воцарился барскій домъ. Хозяйка дома чувствовала бы себя въ немъ, какъ королева во дворц, и видла бы изъ оконъ вс окрестности. Онъ поглядлъ на нее въ упоръ.
— Вдь вы тоже любите Норвегію, миссъ Анни!
А вонъ тамъ, среди прекрасной идилліи, шумитъ водопадъ, могучій и гордый, здсь онъ чуть виднъ изъ-за горъ… настоящій дикарь, котораго слдуетъ приручить и подчинить себ капиталомъ и машинами.— Вдь 10—12 тысячъ лошадиныхъ силъ! говорилъ инженеръ восторженно, но вдругъ смолкъ и началъ быстро переходить отъ одной фотографіи къ другой, отбрасывая ихъ въ общую кучу на стол.
— Мн всегда будетъ рисоваться на этомъ ландшафт домъ, котораго нтъ тамъ, — сказала миссъ Анни тихо, опустивъ глаза.
Кетиль Боргъ какъ бы не слышалъ.
— А отгадайте, миссъ Анни, что за этой горой съ двумя вершинами?— спросилъ онъ, указывая на фотографію.
— Какъ же мн знать: я никогда не влзала на такія высоты за дикими оленями,— разсмялась она.
— За дв мили отсюда озеро, у котораго мы въ первый разъ встртились.
Онъ устремилъ взоръ въ пространство, какъ бы вызывая передъ собой эту картину…
— Вода блестла, какъ зеркало, воздухъ былъ такъ волшебно-прозраченъ… и… и… вы и лодка отражались въ вод… Этой картины я никогда не забуду!.. И въ послдній разъ!.. Я былъ увренъ, что наши пути разошлись навсегда.
— А вотъ мы снова вмст! — перебила она, вся сіяя.— Мы опять путешествуемъ по Норвегіи, мама,— крикнула она навстрчу входившей матери.
— Какъ ты хорошо выглядишь, дточка моя,— сказала мать и потрепала ее по щек.— Ея глаза блестятъ такъ, вроятно, отъ того, что вы опять водите ее по горамъ, — сказала мистрисъ Рокландъ Кетилю Боргъ и похлопала его по плечу, затмъ она подсла къ нимъ и съ интересомъ стала разглядывать фотографіи.
Фрекенъ Морландъ устроилась съ мальчикомъ въ тишин залы, но Гуннаръ что-то капризничалъ и сердился, она изо всхъ силъ старалась развлечь его то тмъ, то другимъ, чтобы только онъ не разразился громкимъ плачемъ и не произвелъ скандала среди чужихъ людей.
Она брала его на руки, называла самыми нжными именами, общала ему то то, то другое, давала сластей, подносила къ его уху тикающіе часики и рисовала лошадокъ, но онъ продолжалъ упрямиться и вырываться изъ рукъ, какъ бы говоря каждымъ поворотомъ своего тла: ‘не хочу!.. не хочу’!..
Не зная, что бы еще придумать, она вынимала изъ корзинки съ игрушками то лошадь, то паяца, но съ отчаяніемъ замчала, какъ новое облако надвигалось на личико ребенка.
Ей тяжело было сознавать, что она не понимаетъ ребенка. Если-бы догадаться, чего онъ хочетъ!
Коричневое пальто съ интересомъ слдилъ нсколько времени за происходившимъ, затмъ ушелъ и, вернувшись, торжественно поставилъ передъ мальчикомъ деревянную колодку для сапогъ.
Гуннаръ широко раскрылъ глазки.
Черезъ нсколько минутъ онъ уже сидлъ съ колодкой на палуб и съ любопытствомъ разглядывалъ со всхъ сторонъ диковинную вещицу, таща ее по временамъ за собой: колодка, повидимому, должна была изображать собою сани.
Фрекенъ Морландъ не нашлась, что сказать. Перемна произошла такъ быстро, средство было такъ просто. Она съ удивленіемъ смотрла на волшебника, который сдлалъ это.
Коричневое пальто кивнулъ ей, и въ его глазахъ на минуту мелькнуло выраженіе торжества.
— Когда я былъ ребенкомъ, я постоянно таскалъ у работника его деревянные башмаки и употреблялъ ихъ вмсто саней и лодки. Они были для меня миле всхъ изящныхъ игрушекъ, которыми заваливаютъ ребенка, не давая воли его фантазіи.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Фрекенъ Морландъ съ любопытствомъ слдила за всмъ, что Гуннаръ выдлывалъ съ сапожной колодкой.
А тотъ сидлъ, то качая колодку, то пытаясь удержать ее въ равновсіи.
Она быстро опустилась около него на колни.
— Божья коровка! — сказала она почти со слезами на глазахъ.— Я ничмъ не умю занять его и не успла еще примниться къ нему,— какъ бы извинялась она передъ Коричневымъ пальто.
— Корни деревьевъ сами выискиваютъ путь и пробираются впередъ,— сказалъ тотъ, качая головой,— а у людей препятствуютъ саморазвитію, постоянно подрзаютъ ихъ, чтобы одинъ былъ такимъ-же вялымъ и дряблымъ, какъ другой…
Меланхолично сказавъ это, онъ пошелъ своей дорогой…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

На носу нижней палубы часть пассажировъ собралась по обыкновенію смотрть на стоявшихъ тамъ лошадей мингера-ванъ-Титуфъ.
Двое служителей мыли, скребли, чистили, терли ихъ и обсушивали съ помощью чистыхъ соломенныхъ вничковъ.
Правильный уходъ за ихъ кожей производился, между прочимъ, съ цлью доставить нкоторое развлеченіе благороднымъ животнымъ и тмъ поддерживать бодрость ихъ духа во время переправы.
Это были породистыя животныя: помсь съ чистыми іоркширами, англійскія охотничьи лошади, статныя, граціозныя, лоснящіяся, осанистыя. Условія жизни ихъ были настолько лучше жизни многихъ бдняковъ эмигрантовъ, что послднимъ могъ придти въ голову вопросъ — ужъ не занимаетъ ли животное благородной крови высшее мсто въ разряд твореній, чмъ человкъ, который мыкаетъ горе въ грязи будничной жизни со своимъ такъ называемымъ душевнымъ благородствомъ.
Лошади горделиво поглядывали на окружающихъ, какъ будто не могло быть и тни сомннія въ этомъ вопрос, а конюхи, повидимому, вполн раздляли этотъ взглядъ.
По утрамъ сюда всегда заходили нсколько пассажировъ 1-го класса, которые интересовались лошадьми, знали толкъ въ нихъ и въ уход за ними. Ихъ говоръ и одобрительные возгласы наполняли собою импровизированную конюшню.
Сегодня самъ мингеръ-ванъ-Титуфъ пришелъ навстить лошадей. Онъ стоялъ и съ видомъ знатока слдилъ за послдней чисткой.
Вдругъ онъ сбросилъ съ себя пальто, сдлалъ знакъ рукою конюху и взялъ хлыстъ, который тотъ протянулъ ему…
Два удара хлыстомъ по воздуху, какой-то возгласъ, какъ будто онъ обратился къ лошадямъ на ихъ язык, и… мингеръ-ванъ-Титуфъ очутился на спин ближайшей лошади, на мст сдла, и похлопывалъ ее по ше.
Потомъ онъ сталъ раскачиваться всмъ корпусомъ, какъ при зд, съ такой же увренностью вскочилъ на спину другой лошади, лаская ее и называя по имени.
Послышался невольно вырвавшійся гулъ одобренія со стороны господъ 1-го класса.
Лошади слегка ржали, когда мингеръ, лаская, осматривалъ ихъ, поднималъ ноги, разглядывалъ поджилки и, въ конц концовъ, угостилъ ихъ хлбомъ и сахаромъ.
Кивнувъ одобрительно конюхамъ, онъ снова надлъ пальто, которое одинъ изъ служителей все время держалъ въ рукахъ, к направился къ выходу чопорно, не глядя по сторонамъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— А, вотъ вы гд, докторъ,— воскликнулъ скрипачъ, подходя съ веселой улыбкой къ семь доктора.— Ужъ не привидлось-ли мн, что и вы давеча прошмыгнули къ колдунь?— спросилъ онъ, признавшись тутъ же, что придумалъ себ особаго рода забаву — подкарауливать, какъ тотъ или другой потихоньку пробирается въ таинственный No 111, длая видъ, что направляется въ эту сторону случайно или ради прогулки… Въ сумерки, передъ тмъ, какъ открываютъ электрическій кранъ, есть своя публика, прячущаяся отъ свта. Въ этомъ было бы нчто сказочное, притягательная сила заколдованной горы, если-бы не знать, что за всмъ скрывается алчная женщина, загребающая деньги!
— Наука проникаетъ въ тайны съ помощью Рентгеновскихъ лучей, мистика — ясновидніемъ,— сказалъ докторъ,— но то, что таится въ душ человка есть и навсегда останется загадкой.
— И слава Богу!— засмялась его жена,— а то не осталось бы ни одной скрытой мысли, ни одного чувства… Вотъ была бы тосчища!
— Ты думаешь?— спросилъ докторъ.
— Конечно… А то что сказала бы наша сестрица, женщина, если бы пришлось выставить на показъ вс банки съ разными притираніями, румянами, блилами и мушками, не говоря уже о томъ, что обнаружилось бы, гд покупаются обворожительные локоны. Представь только себ, какъ отнесутся къ твоей иде вс особы, которымъ перевалило за сорокъ! Ты говоришь такъ только потому, что спокоенъ за туалетный столъ своей жены, а о другихъ женщинахъ ты знаешь не больше того, что относится ко всякимъ медикаментамъ и къ уходу за кожей… Слдуетъ хорошенько вразумить тебя въ этомъ направленіи!
— Ты длаешься удивительно краснорчивой каждый разъ, какъ рчь заходитъ на эту тему,— сказалъ докторъ насмшливо,— и удивительно изобртательной на аргументы!
Скрипачъ подумалъ: ‘какая-то струна дребезжитъ’— и ему захотлось незамтнымъ образомъ возстановить миръ,
— Вы, какъ я вижу, никогда не сойдетесь,— засмялся онъ,— по крайней мр, на этомъ свт, но въ этомъ то и есть прелесть… Я даже беру на себя смлость объяснить причину: г-жа Арпа — художественная натура, а вы — ученый, стремитесь проникнуть въ суть вещей и получили прекрасное дополненіе себ въ лиц г-жи Арпы. Ваши натуры будутъ постоянно вовлекать васъ въ споры и очаровывать васъ самихъ и вашихъ друзей всю жизнь. Вы будете спорить и въ смертный часъ. Г-жа Арна видитъ красоту въ солнечномъ сіяніи, а вы задумываетесь надъ его природой.
— Это отчасти правда, — согласился докторъ. — Мн всегда казалось, Арна, что въ теб есть что-то, чего не выразишь словами и что для обыкновеннаго человка навсегда останется загадкой.
— Приглядитесь хорошенько къ вашему сыну: въ немъ непремнно долженъ быть зародышъ какого-нибудь искусства. Напримръ, не музыкантъ-ли онъ? — продолжалъ Хавсландъ.
— Да, пожалуй. Онъ такъ забавно перебираетъ клавиши своими крохотными пальчиками, подбирая тоны, и морщится, чуть не плачетъ при диссонансахъ. Посмотрли бы, какое у него личико, когда Фольтмаръ сажаетъ его къ себ на колни и играетъ для него!
— Фольтмаръ! Вотъ вдь удивительное музыкальное дарованіе, а не пошелъ дальше диллетанта.
— Да-а, онъ художникъ… поэтому-то моя жена и онъ такъ хорошо понимаютъ другъ друга,— подтвердилъ докторъ какимъ-то страннымъ, дрожащимъ голосомъ.
Онъ не произнесъ больше ни слова и сидлъ, сгорбившись, смотря въ полъ, пока оба его собесдника разсуждали объ Исаак, какъ о будущемъ художник.
На прекрасномъ высокомъ лбу доктора, обрамленномъ темными волосами, выступилъ холодный потъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Ну что, надумалъ? Согласенъ на мое предложеніе?— спросилъ Вангенстенъ.
Вопросъ засталъ фотографа врасплохъ, такъ какъ онъ и не думалъ о немъ.
— Говорю теб, Матіасъ, что передъ тобой отверзятся небеса, если ты съ практическаго поприща перейдешь на почву отвлеченности.
— А тамъ разв не пьютъ? Или, можетъ быть, тамъ не чувствуютъ жажды?— спросилъ тотъ колко.
— Въ этомъ твое спасеніе.
Матіасъ слегка улыбнулся.
— Къ тому же я имю основаніе думать, что и твоя невста была бы довольна этимъ.
Матіаса точно кольнуло: его пріятель позволилъ себ разговаривать о немъ съ Элленъ… Какъ унизительно! Каждый считаетъ себя въ прав разсуждать о спасеніи пьяницы и объ его благ.
Матіасъ внутренне ощетинивался все больше и больше.
— Итакъ, по-твоему, мн надлежитъ сдлаться агентомъ ‘The Mutual Dundee’ и пуститься въ отвлеченность…. Тогда… Скажи, случалось теб протягивать руку за стаканомъ, котораго вовсе нтъ на стол? Впрочемъ, гд же, при твоей непогршимости! А со мной бывало… когда бсъ насдалъ на меня… И имешь ли ты вообще какое-либо понятіе о томъ, что значитъ рюмка въ минуту сильнаго искушенія, когда все горе, вс страданія, разбитая жизнь и униженіе прорываются наружу, подобно тому, какъ если бы прорвалась плотина у моря и весь заливъ Зюдерзе хлынулъ на берегъ.
Глаза Матіаса Вигъ пылали.
— Дда… жаль, жаль, что я раньше не зналъ, что отъ всего этого можно избавиться, сдлавшись агентомъ ‘Mutual Dundee’.
— Въ теб опять зарычалъ зврь, Матіасъ: это борьба между высшими и низшими побужденіями… Да кром того, теб просто на просто лнь…
Онъ снялъ шляпу и провелъ рукой по волнамъ черныхъ волосъ.
Въ то время, какъ онъ стоялъ и помахивалъ шляпою, его лицо и взглядъ какъ бы говорили, что онъ даетъ ему еще отсрочку…
— Плюнь на всю свою болтовню, Матіасъ, все это чистйшій вздоръ, и перейди къ дйствительности!.. Ну, о чемъ ты опять задумался?
— О томъ, что ты счастливецъ, Вангенстенъ! Во-первыхъ, ты появился на свтъ Божій съ такимъ втромъ въ голов, что имъ можно бы было надуть главные паруса на корабл, а на суш — привести въ движеніе цлую кучу втреныхъ мельницъ, во-вторыхъ, ты ужъ столько лтъ странствуешь по земл и хоть бы носкомъ сапога вступилъ въ дйствительность. Такъ какъ не современно съ каедры проповдывать объ идеалахъ дюжин слушателей, ты взялъ да и перепорхнулъ на крыльяхъ своей иллюзіи къ ‘Dundee’, чтобы спасти міръ. Тебя никогда не мучили сомннія и никогда не преслдовали неудачи. Ты проходилъ свой жизненный путь счастливчикомъ, съ крыльями даже на ногахъ… Но если бы все человчество перешло въ ‘Dundee’… Ахъ ты! Что понимаешь ты съ твоимъ идеальничаньемъ въ гор и въ раскаяніи, въ угрызеніяхъ совсти, въ скорбяхъ души и въ ея вопляхъ къ небу! И все-таки ты отважно предлагаешь пластырь человку, который всю свою жизнь боролся съ дйствительностью и лежитъ раздавленный тамъ, гд ты и не бывалъ… Ха-ха-ха… не мшаетъ иногда выложить все!
Вангенстенъ продолжалъ помахивать шляпой.
— Ты ускользаешь отъ меня, старый товарищъ… Мн жаль твоей невсты. Я все больше убждаюсь, что свтъ внутри тебя померкъ. А что касается твоихъ водочныхъ остротъ, то он нисколько не задваютъ меня,— добавилъ онъ и, надвъ шляпу, ушелъ.

Шестой день.

Докторъ проснулся среди ночи. Ему послышался сдержанный смхъ… и какъ будто голосъ Фольтмара. Онъ сталъ прислушиваться. Мысли путались.
— Нтъ, надо, во что бы то ни стало, побороть въ себ это безуміе.
На минуту ему представилось, что, можетъ быть, это Арна во сн смялась съ Фольтмаромъ, можетъ быть, она теперь на свиданіи съ нимъ и радостно сообщаетъ ему, что скрипачъ говорилъ о дарованіи мальчика.
Докторъ въ отчаяніи ударилъ себя кулакомъ по лбу.
Ему стоило только взглянуть на нее, чтобы убдиться, что все это было чистымъ безуміемъ съ его стороны. Надъ этимъ можно было бы смяться, если бы оно не дйствовало такъ печально на разсудокъ. Вдь она никогда не замалчивала имени Фольтмара въ разговорахъ, а, напротивъ, безпрестанно говорила о немъ и о тхъ теплыхъ чувствахъ, какія питала къ нему.
— Я сосредоточилъ въ ней радость всей моей жизни… Можетъ быть, не слдовало длать этого… можетъ быть, это въ самомъ дл безуміе.
Онъ принялся было одваться, но опять погрузился въ раздумье, которое, начавшись во мрак ночи, могло продлиться до того момента, пока его не встртитъ невинный, удивленный взглядъ жены.
— Мысли нельзя связать, нельзя запереть ихъ,— метался онъ.— Будь хоть разъ не колпакомъ, а мужчиной, допусти, что ея страстная натура увлекла ее на мгновеніе… Что бы она сдлала тогда, именно она съ своей натурой? Она не захотла бы ошеломить, убить меня своимъ признаніемъ и молчала бы до послдней минуты, скоре умерла бы ради ‘моего счастья’, ради моей сильной любви, которая, она знаетъ это, погибнетъ, она пощадила бы меня… она, такая цльная и здоровая натура, подумала бы: ‘Къ чему длать его несчастнымъ? Что случилось, то случилось’… и она старалась бы всей жизнью загладить свою ошибку.
Уже много, много разъ клокотали въ немъ эти мысли…
За завтракомъ докторъ только мелькомъ взглянулъ на жену и сына и теперь ходилъ по палуб въ самомъ тяжеломъ настроеніи.
‘Художественныя натуры’ — говорилъ скрипачъ,— граждане страны, которые, подобно радуг, стоятъ высоко надъ нашей низменной землей… подчиняются высшимъ законамъ.
Да, когда рчь идетъ о двухъ струнахъ на скрипк, фальшивый аккордъ или фальшивая фраза изъ священнаго царства звуковъ считается преступленіемъ. Этого никто изъ нихъ не возьметъ на свою совсть!
— А сознаніе отвтственности передъ скрипкой дйствительности?— бормоталъ онъ съ ядовитостью.
Раздавшійся свистокъ точно пронзилъ ему голову.
Ужъ не сходитъ ли онъ съума?
Онъ надъ Библіей поклялся бы въ невинности своей красавицы-жены, если бы кто другой вздумалъ сомнваться въ ней, и сдлалъ бы это когда угодно при обычныхъ условіяхъ, но теперь имъ овладло какое то безуміе — подтасовывать всевозможные факты и вызывать въ себ ощущеніе адской горечи…
Что знаетъ одинъ человкъ о другомъ? Лишь то, что ршаются выставить на свтъ.
Настоящее же признаніе таится въ самой глубин души, и его каждый оставляетъ для самого себя.
Если бы можно было при свт покопаться въ погребахъ людской жизни, то пришлось бы познакомиться съ небывалымъ этажемъ — съ мрачнымъ чердакомъ не надъ, а подъ домомъ…
Мрачный видъ мужа за завтракомъ не ускользнулъ отъ внимательнаго взора Арны. Прождавъ его довольно долго, она, уже посл полудня, стала съ безпокойствомъ искать его везд.
Онъ, какъ оказалось, сидлъ въ курилк въ склоненной поз, закрывъ лицо обими руками.
— Мой милый, милый Іонъ, что съ тобой? Ты пугаешь меня… Что съ тобой? Скажи мн… Дай мн хоть поправить твои волосы. Они слишкомъ спустились на лобъ.
— У меня болитъ голова, ужасно болитъ.
— Такъ пойдемъ я приложу теб компрессъ изъ уксуса,
— Благодарю: уксуса у меня и такъ достаточно.
— Но послушай, дорогой Іонъ, вдь ты не гонишь же меня отъ себя?— жалобно спросила она.
— Ты видишь, что я хочу остаться одинъ.
— Одинъ, безъ меня! Теперь, когда ты такъ боленъ!.. Дорогой Іонъ, вспомни, что вдь это только твои нервы рисуютъ теб все въ черномъ цвт.
Ея лицо выдавало, какихъ усилій ей стоило бороться за послдніе два-три года съ постоянно возраставшимъ тревожнымъ чувствомъ. Каждый припадокъ меланхоліи у мужа леденилъ ее, но она пріучила себя встрчать его съ веселымъ видомъ и обычно ровнымъ голосомъ.
Теперь ея лицо покрылось смертельной блдностью, и она бросилась передъ нимъ на колни. Ей пришла въ голову страшная мысль: не мшается ли онъ въ разсудк.
— Послушай, уйдемъ отъ всего этого, вернемся домой… Іонъ, Іонъ…— умоляла она, лаская его.
— Ну-да… домой! Одна и та же псня: домой и забавляться.
— Ты говоришь не то, что думаешь… Разв не я захотла вывести тебя изъ тсныхъ рамокъ жизни? Ахъ, милый мой, милый, дорогой…
Онъ выпрямился.
— Знаешь… и умные люди иногда длаютъ глупости,— сказалъ онъ съ дланной улыбкой. Она внимательно посмотрла на него.— И мн сегодня утромъ пришло въ голову побывать у колдуньи.
— Теб?
— Теб непріятно, что я былъ въ такомъ подозрительномъ мст,— сказалъ онъ съ ироніей,— гд смотрятъ черезъ особенный бинокль… Но видишь ли, когда головная боль длается невыносимой, а у ученыхъ людей не оказывается больше ни пилюль, ни другихъ средствъ къ облегченію, то больной обращается къ кому попало. И моя прогулка туда оказалась не безъ результата.
— Вотъ какъ… Ну, что же она сказала теб?
— Прежде всего она сказала правду,— что я женатъ… потомъ добиралась, добиралась, точно по запутанной нитк и, наконецъ, заявила: у одного изъ насъ есть тайна…
Докторъ инквизиторскимъ взглядомъ слдилъ за каждымъ мускуломъ и фиброй въ лиц жены, какъ будто дло шло о жизни или смерти. Затмъ схватилъ ее за об руки и притянулъ къ себ.
— Сжалься!— молилъ онъ.— Скажи во имя твоей души и вчной правды: какая у тебя тяжелая тайна?
— Милый, милый Іонъ,— воскликнула она, испуганная выраженіемъ глубокой душевной муки у него на лиц,— какія же у меня могутъ быть тайны отъ тебя?
— Такъ и зналъ… Такъ и зналъ…— Онъ выпустилъ ея руки и откинулся назадъ.— Отъ тебя ничего не добьешься.
Арна присла, какъ оглушенная.
Посл короткой, мучительной паузы докторъ всталъ, какъ ни въ чемъ не бывало.
— Хорошо,— сказалъ онъ,— если одно врно, то и другое можетъ исполниться… Она предсказала мн, что тайна разоблачится во время этого перезда, но не могла опредлить, поведетъ ли это къ добру или къ худу… Все, что относилось къ плаванію, было какъ бы въ туман, вс признаки или исчезали, или перепутывались на этомъ пункт до того, что не возможно было разобраться.
— Ахъ, если бы все разъяснилось и все пошло по-прежнему!— вырвалось у Арны, и она съ рыданіемъ упала на грудь мужа.
Чтобы позабавить маленькаго Гуннара, фрэкенъ Морландъ поставила его у перилъ, откуда былъ виденъ 3-й классъ.
Въ шумной жизни внизу было много своеобразнаго и занимательнаго.
Больше всего мальчика заинтересовала шарманка съ куклами: въ то время, какъ на ней играли, куклы вертлись, снимали шляпы и протягивали тарелочки за деньгами.
Фрэкенъ Морландъ позвала его завтракать, но мальчугану было такъ весело, что его нельзя было оторвать никакими уговорами отъ интереснаго зрлища.
Коричневое пальто, повидимому, очень заинтересовался маленькимъ Гуннаромъ и слдилъ за этой сценой съ вызывающей улыбкой.
— Мальчику, наврно, не больше 5 лтъ,— произнесъ онъ неожиданно.
— Четыре съ половиной,— поправила фрэкенъ Морландъ.
— Потому онъ такъ упорно и стоитъ на своемъ.— Фрэкенъ Морландъ взглянула на него, не понимая, что онъ хочетъ сказать.— Насколько мн извстно изъ личнаго опыта,— продолжалъ онъ,— съ семи-восьми лтняго возраста у человка исчезаютъ послдніе остатки его собственной воли. Съ этого времени вс начинаютъ длаться умниками, проникаются разными разсужденіями и тянутся туда, куда втеръ подуетъ. Вс позднйшіе годы, вплоть до Адамова возраста — лишь время увяданія… Вс вотъ эти господа вокругъ насъ тянутся по втру. Тотъ или другой берется управлять втромъ и выступаетъ въ качеств проповдника и властелина.
Фрэкенъ Морландъ обхватила Гуннара, какъ бы беря его подъ свою защиту.
— Судя по вашимъ словамъ,— все человчество тронуто морозомъ! — и глаза ея гнвно сверкнули. — А матери, которыя всю свою душу вкладываютъ въ дтей и тревожно слдятъ за каждымъ ихъ шагомъ, пока самит не измыкаются въ конецъ, но и тогда, не думая о себ, готовы на новыя жертвы, если он нужны для блага дтей. И он длаютъ это не раздумывая, будь он даже въ возраст Авраама и Сары… У васъ вдь тоже была мать, г-нъ… г-нъ…
— Отрицаю самымъ положительнымъ образомъ,— возразилъ Коричневое пальто.— Та, которую называли моей матерью, умерла отъ переутомленія свтской жизнью и видла въ моемъ появленіи на свтъ одну лишь порчу своей красоты.
Фрженъ Морландъ посмотрла на него съ участіемъ и воскликнула, кинувъ взглядъ на Гуннара:
— Бдняжка, бдняжка! Вдь у этого ребенка тоже не было матери. Не было… не было…— повторила она.— Этого нельзя ничмъ загладить, крошка Гуннаръ… А мн кажется, что я помню еще то раннее дтство, когда мать укладывала меня на лугу возл себя. Она разсказывала или напвала что-либо, а я лежала и тянулась за желтыми цвтами и букашками, которыя ползали по трав. Ахъ, какъ все казалось свтло тогда! Можно себ представить, какимъ чуднымъ, блестящимъ кажется міръ такому крошечному существу!..
— Сказки о принцахъ, сласти и ложь,— вотъ что преподносятъ ему!— сказалъ Коричневое пальто и поплелся дальше.

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

Мэри Іонсонъ снова вышла погулять. Она посидла немножко на втру на верхней палуб и ршила, что теперь надо сбгать внизъ.
Она заглянула даже украдкой въ курилку.
И тамъ нтъ…
— Куда онъ могъ дться?
Да, она никогда прежде не видала такой черной, какъ смоль, бороды… никогда… и такихъ сверкающихъ блыхъ зубовъ!
Раньше онъ былъ везд, гд бы она ни появилась, а теперь… вчера съ самаго полдня ни разу не показался! И сегодня,— точно его втромъ сдуло.
Мэри ходила, напоминая собою судно безъ руля.
Вдругъ она быстро направилась внизъ въ музыкальную залу.
Никого!
Она подошла къ роялю и стала разглядывать его со всхъ сторонъ. Какой красивый!.. и нарядный какой!.. Она нагнулась и посмотрла на фабричное клеймо… Затмъ подняла тяжелую крышку и заглянула во внутренность инструмента.
— Какъ это интересно!.. Эта фабрика славится на весь міръ!
Кто-то взялся за ручку двери. Крышка сейчасъ же захлопнулась. Должно быть, Грипъ.
Грипъ выглянулъ и, повидимому, хотлъ шмыгнуть обратно.
— Г-нъ Грипъ, — спросила Мэри, — что это хорошій рояль? Хорошей фабрики?
— Да, ничего себ, годится, чтобы раскачиваться между небомъ и моремъ,— отвтилъ онъ равнодушно и снова взялся за ручку двери.
— Ахъ, сегодня ужасно скучно!
— Вотъ какъ? Отчего-жъ бы это?
— Разв вы не знаете, что барометръ падаетъ?
— Разв это такъ опасно?
— Конечно! Разв вы не слыхали объ ужасныхъ предсказаніяхъ? Туснельда видитъ только туманъ и мракъ, чуть дло коснется перезда. И сегодня ночью барометръ вдругъ опустился. Теперь вы видите, что это неладно.
— Конечно, конечно, я пойду поскоре за спасательными снарядами,— сказалъ онъ, длая видъ, что хочетъ уйти.
— Здсь, по моему, шутки совсмъ неумстны! Ну, а потомъ вс эти вздохи и стоны, и странные звуки, которые слышатъ по ночамъ и пассажиры, и экипажъ? Что вы скажете на это? По вашему и это ничего? И затмъ… барометръ!
— Судно выстроено съ разсчетомъ на бури и непогоды, такъ что вы можете не тревожиться, фрэкенъ. А если и будетъ какая опасность, то вдь вы можете пойти къ доктору,— сказалъ онъ спокойно, глядя на нее съ улыбкой, взялъ свою шляпу и исчезъ за дверью.
— Будь что будетъ!— подумала Мэри Іонсонъ, вдругъ просіявъ. Она осталась за роялемъ, положивъ руки на клавиши, и начала строить воздушные замки…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

На пароход сегодня было какъ-то сро и мокро.
Ночью онъ попалъ подъ сильный градъ и грозу, и барометръ немного опустился.
Но къ утру осталось лишь встревоженное море, на которомъ покачивался пароходъ.
Высоко подвшенныя лодки раскачивались по обимъ сторонамъ, то закрывая, то открывая всю волнующуюся ширь съ башнеобразными зелеными стнами и срымъ, пасмурнымъ воздухомъ.
Пассажиры чувствовали себя въ какомъ-то угнетенномъ настроеніи.
Оказалось, что многіе изъ нихъ побывали у гадалки, и посл сеанса находились въ тревожномъ ожиданіи чего-то таинственнаго и ужаснаго, о чемъ она слегка намекнула въ связи съ перездомъ. Вс ея предсказанія какъ бы сходились въ этой точк.
Раньше на это не обратили особаго вниманія, но теперь, съ внезапнымъ паденіемъ барометра, стали задумываться…
Положимъ, они люди безъ предразсудковъ, но странно то, что она каждому изъ гадавшихъ сказала что-нибудь, попавшее въ цль…
Явилась потребность подлиться впечатлніемъ.
На боле мистично настроенныхъ непріятно дйствовали разсказы о таинственныхъ звукахъ, стонахъ, которые слышались въ послднюю ночь среди глубокой тишины. Общее настроеніе становилось все удрученне и вс ходили изъ угла въ уголъ, погруженные въ свои думы.
— Кто знаетъ, какое извстіе послано по телеграфу съ неба при посредств нервовъ ясновидящей!— замтилъ Вангенстенъ. — Все мистическое слдуетъ ставить на нкоторое разстояніе отъ насъ, какъ нчто непостижимое, но нельзя безнаказанно долго пренебрегать имъ, или съ насмшкой относиться къ нкоторымъ намекамъ… Оно можетъ иногда сыграть роль въ жизни человка. Долгъ каждаго — защищать свою будущность…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Кетиль Боргъ вставлялъ въ глазъ монокль каждый разъ, когда смотрлъ на Вангенстена… Онъ изучалъ его… Этотъ человкъ обладаетъ особымъ даромъ: вс заторопились одинъ за другимъ въ его пріемную страховаться на перездъ.
Всхъ охватило какое-то безпокойство, тревога стояла въ воздух…
Кетиль Боргъ прогуливался съ семьею Рокландъ въ обычное время.
Они то ходили, то останавливались.
— Папа, г-нъ Боргъ за обдомъ разсказывалъ мн о своихъ планахъ на будущее,— обратилась миссъ Анни къ отцу, беря его подъ руку.— Онъ думаетъ изъ скромнаго начала развить большое дло.
— Да, силу водопадовъ, — обернулся Кетиль Боргъ въ ихъ сторону,— можно получить даромъ… Во всякомъ случа пока… пока капиталъ не усплъ еще перехватить ихъ въ свои когти.
— Рабочіе дома, папа, съ садами и небольшими полями, гд рабочіе могутъ отдыхать и веселиться, когда вернутся вечеромъ съ работы, перебила съ жаромъ миссъ Анни.
— Да, земля, такимъ образомъ, будетъ воздлываться и подниматься въ цн…— пояснилъ Кетиль Боргъ.— Это одна изъ моихъ спекуляцій.
— Барскій домъ будетъ поставленъ такъ, что оттуда можно будетъ слдить за всей окружающей жизнью, слышать, какъ дти играютъ и радуются въ домикахъ, какъ скотъ возвращается домой въ лтній вечеръ.
— Такимъ путемъ можно самому изображать полицію и наблюдать за всмъ, что длается,— добавилъ Кетиль Боргъ.
— И подумай, мама,— во время длинной, блоснжной зимы постоянно будутъ прізжать гости съ бубенчиками. Будутъ устраиваться катанья на саняхъ, въ теплыхъ медвжьихъ шубахъ. А по возвращеніи домой вечеромъ — игры и пніе въ теплыхъ уютныхъ комнатахъ, освщенныя окна которыхъ отбрасываютъ лучи на равнину…— все съ большимъ и большимъ увлеченіемъ продолжала миссъ Анни.
— И при этомъ, — Кетиль Боргъ съ поклономъ обратился въ сторону мистрисъ Рокландъ,— сознаніе, что своимъ благосостояніемъ доставляешь хлбъ и счастье сотнямъ людей.
— Да, капиталъ въ опытныхъ рукахъ лозунгъ нашего времени, мой дорогой Боргъ!— сказалъ мистеръ Рокландъ, и они прошли дальше…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

У Элленъ Брандтъ была масса дла. Ее поминутно требовали въ дамское отдленіе, гд присутствіе ея было дйствительно необходимо. Она исполняла свои обязанности, но какъ бы въ полусознаніи, и никакая спшка не могла заглушить ея собственныхъ мыслей.
Вангенстенъ коротко и ршительно высказалъ ей свой теперешній взглядъ на Матіаса. Онъ возвелъ передъ нею цлую башню изъ его трезвости и добродтелей, которая, конечно, при первомъ же случа рухнетъ.
Эти слова ‘рухнетъ при первомъ случа’ звучали въ ея мозгу, горли въ крови. И ночью она сидла у себя въ кают и боролась съ тми же мыслями…
Онъ рисковалъ снова свалиться въ пропасть, можетъ быть, уже и свалился, хотя теперь у нихъ подъ ногами одинъ и тотъ же полъ.
Что же будетъ потомъ, когда ихъ пути разойдутся, и каждый понесетъ свое отчаяніе въ свою сторону?
Ее охватило щемящее чувство, какъ будто передъ ней навсегда остановилось ужасное слово ‘никогда’. Передъ ней разверзлась пропасть, невидимая для другихъ, и предстало во всей своей непостижимости нчто, выражающееся словами: ‘миновало, миновало навсегда’!.
Она съ ужасомъ повторяла про себя эти слова и, убитая горемъ, сидла, раскачиваясь изъ стороны въ сторону, и уже какъ бы видла передъ собою черную дверь.
Ложь, одна ложь, красивая сказка, которую Матіасъ разсказывалъ ей когда-то о двухъ влюбленныхъ, которые, будучи разлучены другъ съ другомъ на границ бытія, выстроили между собою мостъ изъ звздъ — млечный путь…
У ея любви не было звзднаго моста.
А еще разъ онъ фантазировалъ на ту тему, что вс разсыпанныя по небу звзды составляли нкогда одно громадное свтило, растительность и жизненная сила были тамъ несравненно сильне, чмъ на нашей крохотной земл… Въ его воображеніи это свтило было населено существами, имвшими огненныя тла, и чувство любви у нихъ было въ милліоны разъ сильне, чмъ здсь.
Въ такомъ же род рисовалась ей въ ея двичьихъ мечтахъ ея любовь къ Матіасу… Она пошла бы за него въ огонь и въ воду, позволила бы ему затоптать себя, если бы только могла спасти его отъ паденія!
Ахъ, сколько разъ она мечтала такъ, пока не наступило разочарованіе и жизнь не предстала въ иномъ вид: бдная дочь солнца осталась лишь съ холодомъ душевной муки!
‘Никогда’… ‘миновало!’.
Она укрплялась въ этомъ ршеніи тмъ, что смотрла ему прямо въ глаза, но оно казалось выше ея силъ.
Матіасъ умеръ для нея, исчезъ въ зіяющей пропасти… Она не въ силахъ больше быть свидтельницею его паденія.
Ей хотлось спасти хотя то, что еще осталось ей отъ жизни… Она должна дышать и жить наперекоръ всему… И она продолжала сидть на лстниц, смотря на далекія звзды.
Небо начало вдругъ тускнть, стало погружаться въ непроницаемость.
Сдлалось холодно и сыро, огоньки, свтившіеся кое-гд на палуб, стали какъ бы заволакиваться срымъ туманомъ.
Элленъ совсмъ продрогла и пошла въ каюту.

Седьмой день.

Пароходъ, повидимому, вошелъ въ полосу тумана.
Густое, холодное, сырое облако закрывало видъ на море, и только ближайшія волны временами разсыпались въ пну.
Контуры снастей, мачтъ, людей и предметовъ длались все мене ясными и начинали сливаться съ общей срой массой.
Шли замедленнымъ ходомъ при усиленной вахт.
Изъ люковъ и залъ высовывались головы: кто тотчасъ же скрывался обратно, кто выходилъ пройтись разокъ по палуб. Нсколько любителей свжаго воздуха расхаживали по палуб въ полномъ дорожномъ одяніи, въ наглухо застегнутыхъ пальто, съ поднятыми воротниками. Въ столовой вс размстились отдльными кружками, стараясь по возможности устроиться поуютне.
— Да,— сказалъ, входя, мистеръ Рокландъ,— если этотъ туманъ затянется, намъ не добраться до мста завтра.
— Что ты, папа!— воскликнула миссъ Анни.
— Ты, дочка, пожалуй, не особенно постуешь на это? Плаваніе на этотъ разъ было довольно удачно для тебя.
— Я пробыла бы въ пути сколько угодно,— сказала тихо миссъ Анни.
— Да, восхитительные дни подходятъ къ концу,— замтилъ съ грустью Кетиль Боргъ.— Отъ нихъ останется лишь одно воспоминаніе… Для меня это вышелъ далеко не сухой перездъ по дламъ черезъ Атлантъ… позвольте мн принести за это глубокую благодарность г-ну и г-ж Рокландъ… хотя ее трудно выразить словами. Что за чудные часы провелъ я въ вашемъ интимномъ кружк: чужеземецъ, принятый въ немъ, какъ свой. И вамъ, миссъ Анни!— Онъ посмотрлъ на нее взволнованнымъ взглядомъ.
— Дорогой другъ! Вдь мы, конечно же, не разстанемся здсь,— прервалъ его сердечно мистеръ Рокландъ.— Вы, разумется, навстите насъ въ Нью-Іорк? Надюсь даже, что вы будете бывать у насъ каждый день?
— Вы должны посмотрть, какъ живутъ американцы,— добавила съ горячностью мистрисъ Рокландъ.— Я даже думаю, отчего бы вамъ не оказать намъ чести и не поселиться у насъ на время вашего прибыванія въ Нью-Іорк? Что ты скажешь на это, Рокландъ?
Миссъ Анни сидла съ опущенными глазами.
— Что можетъ быть для меня пріятне, какъ продлить это незабвенное для меня время пребыванія въ вашемъ обществ,— разсыпался въ увреніяхъ Кетиль Боргъ…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Мэри Іонсонъ сидла и грызла миндаль посл десерта.
— Ну что,— сказала она Грипу, который показался въ дверяхъ, вытирая свою отсырвшую черную бороду,— вотъ и туманъ! И въ роял отъ сырости лопнула струна! Вотъ видите, что вышло изъ всего, что я разсказывала вамъ вчера. Капитанъ почти ничего не различаетъ впереди судна.
— А вы полагаете, капитанъ самъ стоитъ на вахт?
— Ну, это все равно, кто тамъ изъ нихъ… только я ужасно боюсь.
— А я вижу по вашимъ глазамъ, что вы ни чуть не боитесь.
— Вотъ какъ! Такъ вы тоже читаете чужія мысли?
— Когда мн очень захочется узнать что-либо.
— А что вамъ хотлось бы узнать про меня?
— Это я скажу когда-нибудь въ другой разъ.
— Въ другой разъ? Но вдь мы же никогда больше не встртимся. Завтра вы направитесь въ свою сторону, а я въ свою, по желзной дорог въ Чикаго.
— Тамъ есть, говорятъ, первоклассная рояльная фабрика, которую не мшаетъ посмотрть.
— Вотъ что! Какая это?
— Не помню хорошенько, но она записана у меня въ записной книжк.
‘Ага, вотъ и попался’!— подумала Мэри.— Ну, а если вы не найдете этого въ вашей записной книжк, то заверните въ Murkeens street No 33, тамъ ужъ я доставлю вамъ вс нужныя свднія.
— Скажите: вс молодыя двушки въ Чикаго такія бдныя…
— Какъ я, хотите вы сказать? Тамъ совсмъ нтъ другихъ молодыхъ двушекъ.
— Будто? Ну, это мы посмотримъ!
— Хотите побиться объ закладъ?— спросила она и протянула ему двойчатку миндаля, которую только что разгрызла. Кто первый скажетъ: ‘Vielliebchen’ дома, на улиц Murkeens…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Въ залахъ время проводилось самымъ разнообразнымъ образомъ — за вистомъ, пикетомъ, шахматами и домино. Въ музыкальномъ зал знаменитый піанистъ Янко восхищалъ собравшихся вокругъ него слушателей жемчужными переливами…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Лопасти пароходнаго винта ударяли все слабе и отъ замедленнаго хода раскачиванія парохода длались все ощутительне. Вс чувствовали себя обманутыми въ своихъ ожиданіяхъ прибыть въ Америку на слдующій день вечеромъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Къ вечеру разнеслась ужасная всть: въ одной изъ угольныхъ ямъ наткнулись лопатой на трупъ какого-то человка, который, вроятно, спрятался туда, чтобы тайкомъ перебраться въ Америку, но задохся отъ спертаго воздуха или умеръ съ голоду.
Нкоторые узнали въ немъ исчезнувшаго съ парохода кочегара.
Это событіе отнюдь не подйствовало оживляющимъ образомъ на общее настроеніе среди туманной атмосферы: платный или безплатный, а все же пассажиръ.
— Такъ вотъ печальная разгадка вздоховъ и стоновъ, которые слышались въ предшествующія ночи!
Вс длились другъ съ другомъ впечатлніями тихо, почти шопотомъ: вотъ, молъ, она, жизнь-то наша, тяжкая!
Теперь неумстно было играть на рояли, и это дали понять легкомысленнымъ молодымъ особамъ, которыя направились было въ музыкальный залъ.
Покойника надо было въ тотъ же вечеръ опустить въ море. Корабельный врачъ осмотрлъ трупъ, одежду сняли и ршили спрятать для наведенія справокъ о незнакомц. Капитанъ ршилъ совершить похороны съ обычной церемоніей.
Вспомнили о пастор, свшемъ на пароходъ въ Кинстоун, и ршили обратиться къ нему.
Его застали обвязаннымъ платкомъ, такъ какъ онъ совсмъ простудился.
— Книги, нужныя для молитвеннаго ритуала,— пояснилъ онъ, кашляя и отхаркиваясь,— къ сожалнію, остались вмст съ другими вещами въ Кинстоун. Къ тому же я не могу взять на свою совсть — хоронить покойника, не зная его настоящей религіи.
— Да вы, батюшка, только стойте у борта, шевелите губами и бормочите что-нибудь, а ужъ присутствующіе подскажутъ себ слова, примнительно къ своей религіи,— энергично вмшался въ дло одинъ изъ флотскихъ офицеровъ.
— Мсто, мсто батюшк,— скомандовалъ онъ…
Церемонія совершилась въ присутствіи нсколькихъ пассажировъ и вышла очень торжественной.
Вс были рады счастливой случайности, что въ числ пассажировъ оказался почтенный пастырь, и по рукамъ пошелъ подписной листъ на пріобртеніе всхъ необходимыхъ вещей, которыхъ онъ, бдняжка, лишился,— о чемъ недурно было бы вспомнить пораньше.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Докторъ сидлъ съ книгой въ рук въ углу залы, но взглядъ его скользилъ мимо книги.
На другомъ конц большой залы Арна старалась занять Исака. Докторъ не отрывалъ отъ нея глазъ: сегодня она не та, что была вчера до разговора съ нимъ! — Она напугана! Слова: ‘Тайна разоблачится здсь на корабл’ произвели на нее сильное впечатлніе. Кому пріятно обнаруживать тайны! Еще бы! При всей ея отважности ей не по себ! Я только подошелъ и взглянулъ на мальчика, и на меня тотчасъ же былъ кинутъ удивительно чужой, безпокойный взглядъ. Въ ней появилась какая-то пугливость, которой я не замчалъ раньше. Она прячется отъ меня… да… да… прячется! Изъ любви къ мужу не хочетъ огорчить его! Вотъ и ходи съ рогами das Leben lang… не подозрвая существованія этого головного убора… пока не перейдешь въ вчность… За то тебя ‘не огорчили!’
Арна стала на колни передъ диваномъ, на которомъ были разложены игрушки…
— Моя бдная красивая щебетунья-пташка… куда ты длась?— сказалъ со вздохомъ докторъ.— Онъ закрылъ себ лицо книгой.— Она попалась въ западню жизни… Твои глаза прекрасны, какъ прозрачный алмазъ, но въ нихъ есть одно единственное пятнышко и это пятнышко убиваетъ меня. Она страдаетъ, я вижу это! Она не привыкла къ такимъ суровымъ заглядываніямъ въ ея душу… И не знаетъ, что длать… въ страх передо мной! Она не можетъ вырваться на волю изъ-за ршетки своей клтки, какъ ни пытается сдлать это ея измученный духъ. И чего бы я не далъ, чтобы имть возможность протянуть ей свою спасительную руку. Если бы я могъ сдлать это обычнымъ людскимъ путемъ — путемъ прощенія. Вдь есть столько ошибочныхъ браковъ, когда довольствуются посредственнымъ счастьемъ, посредственной радостью. Прощаютъ съ обихъ сторонъ и живутъ себ среди обломковъ… на новыхъ началахъ: хорошо и это за неимніемъ лучшаго… Бдняжка, разв я тоже не могу принести для тебя какую-нибудь жертву? Неужели я долженъ допустить ее истомиться на моихъ глазахъ? Гд сегодня ея смлый, гордый видъ? Ей пригнетаютъ голову тяжелыя мысли, а она играетъ съ Исакомъ. Эта болтовня съ ребенкомъ ничто иное, какъ нервность. Если бы можно было избавить ее отъ душевной борьбы и снова увидть ея ясное, веселое личико!..
Арна и Исакъ начали новую игру.
Докторъ всталъ и подошелъ къ нимъ.
— Вамъ очень весело вдвоемъ?
Эти слова даже для его собственнаго уха прозвучали жестко, рзко. Они строили домики изъ кубиковъ, и Арна показывала мальчику, кто живетъ въ отдльныхъ пристройкахъ: все знакомыя семьи изъ городка, откуда они ухали.
— Вотъ что! Ну, кто же живетъ вотъ тутъ?— спросилъ докторъ ласково Исака.
— Вотъ здсь мы… Здсь Гротъ, здсь Брунъ, вонъ тамъ Рейнгольдъ,— весело отвтилъ мальчикъ,— а вонъ тамъ въ углу Фольтмаръ, а тамъ…
Докторъ быстро повернулся, взялъ шляпу и скрылся въ туман.
Къ Арн подошелъ Бельге Хавсландъ и тотчасъ же долженъ былъ отправиться съ Исакомъ по его домамъ и длать покупки у него въ лавк.
Ему приходилось все боле и боле говорить, вмсто мамы, за продавца.
— Хавсландъ, говорили вы сегодня съ Іономъ?— спросила Арна тихонько.
Скрипачъ покачалъ головой, онъ понялъ, что произошло что-то неладное.
— Да, дай-то Господи, чтобы мы вернулись домой,— шепнула она.— Ахъ, я такъ тревожусь за него… Мн такъ хотлось бы быть теперь дома, у себя, среди нашей скромной дятельности. Я вдь вижу, какъ все дйствуетъ на него, онъ длается все странне и, чего добраго, умретъ подъ тяжестью взятой на себя задачи! У него такой характеръ, что онъ ни за что не сдастся… Къ тому же вдь обыкновенно чмъ непосильне работа, тмъ притягательне ея сила!— закончила она въ сильномъ волненіи.
— Ну, въ такомъ случа я скоре согласенъ съ тмъ, что вы говорили раньше, что его излчитъ боле широкая дятельность…
Хавсландъ подслъ къ ней и задумался, точно вглядываясь въ положеніе длъ.
— Знаете что,— сказалъ онъ весело,— такіе мужья — сущіе деспоты. Они хотятъ быть непремнно центромъ своего любовнаго романа, и это не столь опасно, если, вотъ какъ у васъ въ данномъ случа, жена играетъ на сердечной струн мужа. Только не робйте… Не сдавайтесь… Закрутите его вокругъ пальца такъ, чтобы онъ не пошевельнулся.
Арна не могла удержаться отъ улыбки, какъ ни грустно ей было…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Знаменитый піанистъ Янко метался въ отчаяніи: изъ-за этого тумана они, наврно, опоздаютъ, по крайней мр, на сутки, а его первый концертъ въ Нью-Іорк объявленъ на послзавтрашній день.
Онъ ходилъ взадъ и впередъ, въ сотый разъ справляясь о погод, бсновался и заставлялъ пвицу надть шубу, чтобы она не охрипла.
Отчего не прибавятъ огня и не прибавятъ ходу? Что ему изъ того, что корабль придетъ въ 8, 9 или 10 часовъ, когда его время будетъ пропущено?
Глаза на блдномъ лиц метали искры.
Казалось, что этотъ расходившійся господинъ вотъ-вотъ взлетитъ на воздухъ.
За нимъ очень внимательно наблюдали дв совершенно противоположныхъ личности: его коллега Бельге Хавслундъ, взглядъ котораго какъ бы прибивалъ Янко къ стн, напоминая ему о конкурренціи… неумолимой, безпощадной,— и мингеръ-ванъ-Титуфъ, который, закинувъ голову, разглядывалъ его съ глубочайшимъ, серьезнымъ вниманіемъ и вдругъ перевелъ свой взглядъ съ удивительной гримасой къ потолку, точно ему казалось, что піанистъ долженъ исчезнуть туда…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Коричневое пальто прозябъ и схватилъ простуду на палуб, среди сырого, леденящаго тумана.
Онъ лежалъ, завернувшись въ мховую куртку, и восхвалялъ свое благоразуміе, подсказавшее ему захватить эту вещь съ собой.
Въ ней такъ тепло и хорошо!
Въ такомъ вид можно, пожалуй, лежа убивать своего врага лиходя — время.
Онъ лежалъ и покачивался на пароход, который давалъ такіе сигналы среди тумана, что отъ нихъ въ ушахъ трещало
Туманъ окуталъ море, и море вертлось вмст съ землею такъ незамтно, что никому не приходило въ голову видть въ этомъ что-либо особенное.
Покачиваніе наввало покой и сонъ, не смотря на крики и шумъ.
Такая погода съ густымъ срымъ туманомъ была какъ разъ по немъ: она дйствовала умиротворяюще на его нервы и какъ бы заставляла его углубляться въ сущность бытія.
Какъ разъ въ тотъ моментъ, когда онъ готовъ былъ перейти въ царство сна, онъ повернулся на подушк и замтилъ висвшіе на стн карманные часы, которые вдругъ затикали.
Онъ сталъ прислушиваться: изящные золотые часики ходили почти беззвучно, но время отъ времени ни съ того ни съ сего принимались стучать такъ громко, что въ нихъ что-то звенло, почти пло. Должно быть, въ стн былъ какой-нибудь акустическій фокусъ.
Чмъ больше онъ прислушивался, тмъ сильне длалось тиканье, точно пробуждалось какое-то наскомое.
Эти ‘тикъ-такъ, тикъ-такъ’ вытягивали изъ него мысли и водили вокругъ всего печальнаго на свт. Минуты казались такими долгими, что онъ могъ бы за это время десять разъ зажечь свчку и десять разъ потушить ее.
Стрлки часовъ держались спокойно, но внутренность ихъ такъ и рвалась наружу.
Ему хотлось вскочить и посмотрть, не спрятался ли за часы сверчокъ…
Онъ сегодня еще ни разу не видлъ ни фрэкенъ Морландъ, ни ея воспитанника.
Удивительно нжно существо и съ такими твердыми убжденіями!.. Очень развитая и съ пламенной врой въ чувство.
Она, повидимому, не изъ состоятельныхъ, не изъ тхъ, которые могутъ защитить себя отъ холода шубой и водить ребенка въ соболяхъ.
Такія дти уносятся холодомъ наряду съ наскомыми…
Онъ приподнялся на локоть и снова легъ. Но его охватила какая-то смутная тревога.
Онъ вскочилъ…
Въ дверь каюты фрэкенъ Морландъ раздался стукъ, и она встала открыть ее.
Передъ дверью стоялъ Коричневое пальто и молча указывалъ на свою мховую куртку.
— Сыро и холодно…— сказалъ онъ. Хотите употребить въ дло вотъ это?
Фрэкенъ Морландъ оторопла.
— Благодарю васъ, очень, очень, но мн не холодно…— отвтила она въ смущеніи.
— Такъ и зналъ! Какъ же — неприлично!.. Пускай лучше любимое дитя валяется вотъ… въ такомъ вид.
— Господи, что вы! Вдь я держу его въ тепл, къ тому же мы играли и бгали…
— Но предохранить его и согрть этимъ мхомъ… неприлично…
— Ахъ, Господи, ужъ если вы непремнно хотите…
Она взяла куртку и усадила въ нее мальчика, который до того сидлъ на диван, завернутый въ большой платокъ.
— Погладь, Гуннаръ. Просунь сюда ручки: ахъ, какъ тепло и хорошо! Мы можемъ тутъ и играть, не вставая: вотъ этотъ рукавъ будетъ собака, а этотъ — кошка.
— Да, да,— бормоталъ Коричневое пальто, заперевъ дверь и направляясь къ себ:— завертывать свою совсть въ мха… это помогаетъ во многихъ случаяхъ…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Люди то выходили изъ тумана, то снова исчезали въ немъ. Изъ буфета безпрестанно требовались ромъ и виски съ горячей водой.
Матіасъ Вигь ходилъ взволнованный. Онъ послалъ Элленъ записку, въ которой умолялъ ее о послдней встрч.
Собственно говоря, слдовало бы выпить сегодня на прощанье!— подумалъ онъ съ горечью, — увнчать торжество исковерканной жизни кубкомъ воспоминаній… славный путь героя въ различныхъ стадіяхъ его стремленій къ цли… всегда книзу: цлая серія картинъ съ каскадами паденія… съ того времени, какъ его прочили въ профессора до странствующаго по Америк фотографа включительно.
— Земля даетъ трещины. Міръ рушится. И т, которые составляютъ одно цлое, разлучаются,— говорилъ онъ, почти рыдая.
Цлая радуга иллюзій пропала! Вдь Матіасъ Вигъ стремился не къ какой попало цли, что-то трепетало въ немъ, у него былъ совершенно своеобразный взглядъ на вещи…
Что такое порокъ?
Матіасъ Вигъ медленно покачалъ головой. На это можетъ отвтить только тотъ, кто шелъ за порокомъ, кто былъ порабощенъ имъ.
Люди безсердечны, они не понимаютъ, какъ человкъ, находясь во власти злого духа, ненавидитъ его и боится, готовъ пожертвовать жизнью, лишь бы выбраться изъ его когтей, но дьявольская сила захватываетъ его, вливая огонь въ его кровь… пожираетъ все…
— Нтъ, это не легкое дло,— бороться съ дьявольской силой! Ты должна пожалть меня, Элленъ,— почти закричалъ онъ:— я борюсь. И гд же состраданіе? Здсь лежитъ изувченный и видитъ, какъ вс проходятъ мимо него… и даже ты, мое единственное сокровище во всемъ мір!.. Ни одного милосердаго самарянина… Если бы ты пришла въ былые годы, я самъ отослалъ бы тебя… дальше, дальше отъ прокаженнаго! Скажи мн лишь сегодня, въ послдній разъ, моя дорогая, куда ты направишься, чтобы мн знать, гд ты и жива ли… Можетъ быть, я смогу когда-нибудь сказать теб: ‘Воть исправившійся человкъ, тотъ, кому ты помогла только тмъ, что онъ зналъ о твоемъ существованіи. Приди… Приди…’
Она!.. И онъ схватилъ ее за руку.

Восьмой день.

На слдующее утро опять т же мрные, слабые взмахи пароходнаго винта…
Горизонтъ такъ сузился, что окружилъ судно точно матовымъ стекляннымъ колпакомъ.
Туманъ не только не начиналъ рдть, но, напротивъ, сгустился еще больше.
Съ кормы казалось, будто носъ парохода врзался въ срую массу и исчезъ въ ней.
Снасти съ ночи усялись блестками глазури, а на реяхъ висла хлопьями копоть.
Сирена ревла, почти не переставая, звонили колокола, паровой свистокъ давалъ одинъ за другимъ пронзительные сигналы.
Изъ тумана выдлился Вангенстенъ и наткнулся на фотографа.
— Ты, Матіасъ Вигъ? Здравъ и невредимъ,— сказалъ онъ весело,— и можешь еще зажигать спички въ такую сырость!.. А людямъ не мшаетъ иногда струхнуть немножко, это наталкиваетъ ихъ на такую двигательную силу, какъ идея взаимности…
— Такъ… Значитъ, въ случа течи, всхъ ихъ къ насосамъ?
— Ты опять за свое…— Вангенстенъ обтеръ носовымъ платкомъ длинные черные волосы на затылк: — Мн нердко приходило на умъ, какъ такой скептикъ, какъ ты, ршительно уклоняющійся отъ общепринятаго хода мысли, сталъ бы держать себя въ случа, если бы корабль пошелъ ко дну?.. За что бы онъ ухватился?
— Да, что и говорить, вышло бы скверно.
— Остроты были бы ни къ чему?
— Гм… тогда я, наврно, позаимствовался бы у тебя твоими позолоченными пилюлями… съ объясненіемъ ихъ употребленія.
— Ты опять балаганничаешь.
Вангенстенъ отошелъ отъ Вига.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Больге Хавсландъ вышелъ пройтись по палубъ. Онъ ходилъ съ приподнятымъ до ушей воротникомъ и время отъ времени останавливался, хлопая руками, чтобы согрться.
Онъ направился въ сторону мингера ванъ-Титуфъ, необычайные жесты котораго привлекли къ себ его вниманіе.
Мингеръ, повидимому, прекрасно чувствовалъ себя среди тумана.
Стоя у борта, онъ то просто свистлъ, то подражалъ свисткамъ и другимъ сигналамъ парохода.
— Превосходно… изъ этого выйдетъ славная штучка!— повторялъ онъ нсколько разъ подрядъ самому себ: Густой туманъ, завываніе сирены, звонъ колоколовъ, гарканье въ трубу… Общая суматоха… испугъ и вопли пассажировъ, которые напираютъ другъ на друга…— картинно разрисовывалъ онъ передъ собою:— Оглушительная команда капитана, оранье въ рупоръ. А затмъ,— и онъ вытянулъ впередъ руки,— тррахъ! Два судна столкнулись. Вопли ужаса и крики: тонемъ! Спасательныя лодки… Борьба людей въ вод… Куда ни взглянешь, — все головы, головы… Заключительная сцена: весь экипажъ, точно рой мухъ, взбирается на мачты и реи тонущаго корабля. Электрическое освщеніе… Золотой родникъ, а не идея!— кивнулъ онъ восторженно скрипачу, который стоялъ и слушалъ, не понимая ни слова.
— Для цирка?— спросилъ наугадъ Хавсландъ.
— Всенепремннно! — отвчалъ тотъ, потирая руки, и принялся разглядывать мачты, сирену и пароходные свистки.
— Не составляетъ ли мингеръ пантомимы… или не выскочилъ ли у него какой винтъ?— подумалъ Больге Хавсландъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Кетиль Боргъ прогуливался среди тумана съ цлымъ роемъ думъ въ голов и чувствовалъ себя прекрасно.
Теперь это были уже не мечты и не воздушные замки, а планы, разсчеты и счеты…
Онъ чувствовалъ, что нашелъ примненіе своимъ дарованіямъ и уже видлъ себя состоятельнымъ человкомъ, съ силой и вліяніемъ.
Затмъ его мысли перешли на другой предметъ.
Положимъ, она прекрасная двушка, съ теплымъ сердцемъ и изящной, благородной натурой… страстная въ любви, но въ высшей степени избалованная: ее всю жизнь носили на рукахъ! Къ тому же у нея тлесный недостатокъ. А разв онъ ничего не кладетъ съ своей стороны на чашку всовъ? Разв ничего не значитъ, что онъ, такъ богато надленный духовно и тлесно, жертвуетъ собою для нея?
Онъ увренъ, что будетъ для нея врнымъ и любящимъ мужемъ,— въ этомъ отношеніи онъ никогда не обманетъ ее. Но вдь не можетъ же онъ вчно выдерживать роль пылающаго, влюбленнаго мужа. Онъ человкъ дловой, съ массою другихъ интересовъ: не сидть же ему и болтать любовный вздоръ.
Но, авось, она со временемъ тоже найдетъ себ другіе интересы. А до тхъ поръ!.. Не легкое бремя — постоянно разыгрывать роль любовника, летать на крыльяхъ амура!
Онъ взглянулъ раза два на часы, прежде чмъ снова направился въ залу.
— У васъ совсмъ мокрые волосы,— обратилась къ нему миссъ Анни съ блестящими глазами, когда онъ слъ рядомъ съ ней.— Не правда-ли, въ туман есть что-то удивительно-торжественное? Нашъ пароходъ представляется мн цлымъ міромъ… Ничего не знаешь за его предлами… — сказала она задумчиво………………

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Мэри Іонсонъ должна была сходить за своимъ альбомомъ съ фотографическими карточками, и они съ Грипомъ тотчасъ же принялись перелистывать его.
Г-нъ Грипъ, повидимому, былъ заинтересованъ портретами, разспрашивая подробности о каждомъ изъ нихъ и справляясь о друзьяхъ и знакомыхъ Мэри.
Мэри наскоро давала объясненія, удивляясь, какъ это онъ не могъ угадать сразу, что вотъ этотъ ужасно скучный, а тотъ — ужасно милый и веселый.
— Этотъ? Это дядя Адамъ, тяжелодумъ, онъ добирается до смысла перваго разсказа тогда, когда ужъ успли дойти до половины второго.
— А этотъ? Это старикъ Ведекинъ, папинъ компаньонъ. А это — Антонъ.
— Антонъ?
— Да, т. е. Антонъ Ведекинъ. Какъ мн хотлось поразить его моей новой тросточкой! Я и ему везу прехорошенькую… Мы такъ хвастались бы ими на прогулкахъ… Только моя ужъ успла сломаться!
— Вотъ оно что,— Грипъ началъ въ задумчивости раскачивать ногой.— У васъ кольцо на пальц… — сказалъ онъ съ притворнымъ равнодушіемъ.
— Да, кольцо дружбы.
— Отъ кого же это, смю спросить?
— Отъ Ведекина.
— Ведекина? Отъ этого стараго господина?
— Ну, н-тъ,— и Мэри громко разсмялась,— отъ Антона! Онъ на три года старше меня.
Грипъ нсколько разъ провелъ рукой по бород.
— Господинъ Ведекинъ… этотъ господинъ, слдовательно, вашъ…
— Да, Антонъ Ведекинъ папинъ компаньонъ со смерти отца.
Грипъ вдругъ поднялся и нсколько рзко отодвинулъ отъ себя стулъ.
— Фрэкенъ, — онъ холодно поклонился ей,— я прощусь съ вами здсь… Мое намреніе побывать въ Чикаго было лишь мимолетной мыслью.— Онъ закусилъ губу, чтобы скрыть дрожь, поклонился еще разъ и вышелъ изъ залы.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Докторъ разгуливалъ себ въ отсырвшей куртк и промокшей шляп.
Время отъ времени онъ останавливался, вглядывался въ туманъ и снова принимался шагать…
Завтра они будутъ уже въ Америк, и онъ засядетъ за работу, надъ которой просидитъ три-четыре года! Тогда ужъ некогда будетъ предаваться постороннимъ мыслямъ.
Онъ надялся герметически закупорить гложущее его сомнніе, надялся работой, въ сущности основанной на честолюбіи, оглушить себя, захлороформировать отъ всякихъ впечатлній съ извстной стороны.
Вс его помыслы должны направиться въ одну сторону. Погоня за наукой и ея великимъ покоемъ возмститъ ему то, что онъ утратилъ въ жизни.
Мысль была врна въ теоріи, но не на практик.
Сколько мрачныхъ думъ народилось въ немъ за одни только эти 8 дней, которые онъ провелъ, сложа руки, на пароход.
‘А тамъ живетъ Фольтмаръ’… — вспомнилъ онъ слова Исака: Фольтмаръ пустилъ такіе же глубокіе корни въ душ ребенка, какъ отецъ и мать!..
Бдная Арна! она томится и силится загладить!..
— И она лжетъ, и я лгу. Для обоюднаго ‘счастья’ мы должны тянуть эту лямку… О, если бы можно было сдлать хорошій разрзъ въ груди, чтобы обнажить сердце каждаго изъ насъ и убдиться, наконецъ! А то я на той же точк, что и раньше. Каждый разъ, какъ я смотрю на нее, мн все кажется, что она невинна, и что я долженъ врить ей… Пойти къ ней… покаяться… Заране знаю, что не вымолвлю ни слова! Подозрніе такъ и витаетъ надъ ея бдной головкой.
И онъ снова заходилъ, не присаживаясь, повертывая какъ разъ у того мста палубы, гд выходила, позвякивая, цпь руля.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Только часамъ къ тремъ посл полудня туманъ началъ какъ будто рдть.
Нсколько корабельныхъ офицеровъ, все еще въ вид безформенныхъ срыхъ фигуръ, собрались у штурманской рубки. Они смотрли въ подзорную трубу и прислушивались къ отвтамъ и сигналамъ, которые имъ подавали сверху изъ корзины, прикрпленной къ мачт.
Пріятная новость, пробжавшая какъ огонь по засохшей трав, донеслась до пассажировъ всхъ 3-хъ классовъ:
— Завтра вечеромъ въ Нью-Іорк!
Вс сразу повеселли.
Никто не чувствовалъ себя боле въ осадномъ положеніи, и даже туманъ началъ казаться прозрачне.
Вс заторопились, сдлались дятельными, отдавали распоряженія.
Нкоторые принялись уже теперь приводить въ порядокъ и укладывать свои вещи.
Въ разговорахъ говорилось о прізд, о встрч съ друзьями и родственниками. Снова слышался смхъ и отовсюду доносилась оживленная болтовня.
Вдругъ съ носа парохода, изъ 3-го класса, послышался необычайный шумъ и суматоха.
Громкіе голоса, крики и возгласы женщинъ пронизывали дымку тумана. Упоминалось о капитан.
Боцманъ безъ шапки, весь красный, выскочилъ на палубу и спросилъ, не на рубк-ли капитанъ.
Не дожидаясь отвта, онъ кинулся вверхъ по лстниц, за нимъ по пятамъ мчались врачъ и одинъ изъ офицеровъ.
— Никого не выпускать изъ 3-го класса!— крикнулъ боцманъ, едва переводя дыханіе.
Суматоху вызвалъ клочекъ скомканной бумаги, найденный въ карман покойнаго кочегара, платье котораго было, по распоряженію доктора, вывшено въ машинномъ отдленіи для просушки и дезинфекціи.
Капитанъ поспшно взялъ бумажку и принялся разбирать написанное. Онъ сразу сталъ внимательне и началъ читать записку вслухъ офицерамъ.
Надпись и заглавныя буквы были въ готическомъ стил, красными чернилами.
Должно быть, это былъ очень красивый документъ, пока не испортился отъ лежанія въ карман покойнаго.
Тамъ стояло: ‘Я, одинъ изъ семи мстителей на мор, размахиваю огромнымъ мечемъ судіей: пароходъ ‘Виндхюа’ осужденъ! Адская машина, которая должна взорвать его на воздухъ, поставлена и разчитана по минутамъ и секундамъ. Въ слдующую субботу, въ 4 четыре часа пополудни, океанскій пароходъ ‘Виндхюа’ пойдетъ ко дну, и я, гроза морей, припечатываю приговоръ своей кровью. Я — никто’.
Печать была нарисована кровью.
— Одна крестьянка съ ребенкомъ здсь — наскоро передавалъ боцманъ,— разсказывала, что въ то время, какъ она садилась на пароходъ, къ ней подошелъ какой-то странный человкъ, похлопалъ ребенка по голов и сказалъ: ‘Въ субботу черезъ 8 дней, около 4-хъ часовъ, молись Богу за себя и за твоего ребенка’! И многіе изъ нижнихъ пассажировъ припоминаютъ его и говорятъ, что онъ былъ какой то странный.
Капитанъ и окружающіе были блдны.
— Что-жъ, господа? Смерть малаго — на лицо,— началъ капитанъ дрожащимъ голосомъ,— я останусь на своемъ посту до послдней минуты, и отъ васъ, господа, жду, что каждый изъ васъ исполнитъ свой долгъ, самое главное — дйствовать обдуманно и спокойно.
Онъ взглянулъ на часы.
— Въ нашемъ распоряженіи 35 минутъ. Мы должны употребить это время, какъ подобаетъ смлымъ и разсудительнымъ людямъ. Итакъ,— скомандовалъ онъ,— опустить лодки! Самыхъ надежныхъ изъ экипажа для охраны ихъ! Дтей и женщинъ спасать прежде всего, безъ различія классовъ, пусть добровольцы осмотрятъ хорошенько угольную яму. Запасъ угля тамъ не очень великъ. Если адская машина найдется, я приду вытаскивать ее… вытащимъ и выкинемъ въ море!
Вопли испуга и крики ужаса расходились все дальше съ одной палубы на другую.
— Динамитъ!
— Адская машина въ трюм!
— Судно взорветъ на воздухъ.
Обезумвшая толпа ринулась къ лстницамъ 2-го класса, но столкнулась здсь съ караульными, которые угрожали револьверами и пробовали водворить спокойствіе тмъ, что, молъ, спасательныя люки уже спускаютъ… офицеры и весь экипажъ останутся на судн.
Караульные оказались безсильными.
Лишь только лодки были спущены, нсколько мужчинъ бросились спасать свою жизнь, длая самые отчаянные, смлые прыжки, спускаясь по веревк, или кидаясь въ лодку, прежде чмъ ея киль успвалъ коснуться воды.
Капитанъ видлъ съ своего мста, какъ толпа накинулась на лодки, и отдавалъ встрчныя распоряженія офицерамъ и послушному экипажу въ сто съ лишкомъ человкъ.
Началась страшная толкотня и давка, такъ какъ вс знали, что разъ кто попалъ въ лодку, какъ бы онъ ни былъ слабъ и трусливъ, будетъ защищать свое мсто, какъ жизнь, и когда лодка не сможетъ вмстить больше ни одного человка, она неумолимо отчалитъ, а также неумолимо проплыветъ мимо утопающаго, не протянувъ ему руки.
У борта толпились люди, крича, зовя, безумно жестикулируя, воя и просясь въ лодки…
Въ изступленіи бросались къ спасательнымъ снарядамъ, вырывали ихъ другъ у друга и тмъ не мене медлили броситься въ воду. Ихъ удерживала перспектива остаться во власти яростнаго моря, когда пароходъ затонетъ: переполненныя лодки все равно не смогутъ принять ихъ, разв только явится какое-либо спасительное судно.
А внизу шла такая же дикая суматоха: толпа людей, обезумвшихъ отъ ужаса, неистово требовала водки, коньяку и шампанскаго, врывалась въ буфетъ и кладовую. Видны были лишь смертельно блдныя лица.
Ужасный, леденящій призракъ смерти встрчался и здсь, какъ повсюду, различно, смотря по натур каждаго.
Тутъ были и возвышенныя души, любвеобильныя сердца, первымъ инстинктивнымъ движеніемъ которыхъ былъ не страхъ, а готовность идти навстрчу судьб и, забывая себя, помогать другимъ.
Были и мелкія сердца, которыя до того съежились и сразу какъ бы завяли отъ холоднаго дыханія смерти, что почти теряли сознаніе и ходили взадъ и впередъ, какъ помшанные. Узкія души, которыхъ жизнь никогда глубоко не захватывала, и теперь, въ моментъ разлуки съ нею, стояли, какъ нмые.
Господствующимъ чувствомъ было: ‘не опоздать бы’!.. Черезъ минуту раздастся трескъ, и судно уйдетъ изъ-подъ ногъ.
Женщины съ дтьми на рукахъ дико вырывались изъ рукъ, которыя хотли посадить ихъ въ лодки, и, вн себя, кидались обратно къ мужьямъ, которые отсылали ихъ назадъ.
Слова прощанья, полныя отчаянія, любви, ободренія, заглушаемыя рыданіями, произносились рядомъ съ самыми различными именами на всевозможныхъ языкахъ, какъ со стороны остававшихся на палуб, такъ и со стороны ихъ женъ и дтей, сыновей и дочерей, которые съ воплями протягивали къ нимъ руки изъ лодокъ.
Напоръ толпы обезумвшихъ людей становился все сильне, и пришлось прибгнуть къ предохранительнымъ мрамъ противъ давки.
Но шутка сказать: 1.300 пассажировъ, нсколько минутъ въ запас и усаживаніе въ лодки при сильной качк!
Палуба была биткомъ набита подавленными отчаяніемъ людьми, которымъ не было спасенія, тутъ были и мужчины, и женщины, и дти.
Они то кидались къ носу парохода, то собирались у кормы, чтобы быть какъ можно дальше отъ угольной ямы во время взрыва, который ожидался съ такимъ мучительнымъ замираніемъ сердца.
Народъ устремлялся черезъ вс классы безъ различія: въ этотъ моментъ вс сравнялись.
Нкоторые судорожно хватались за ближайшаго сосда и, не отпуская его, молили о спасеніи.
Другіе, въ какомъ-то затменіи, кидались то къ тому, то къ другому, спрашивая, дйствительно ли такъ опасно.
Одна женщина ухватилась за свой сундукъ, точно хотла унести его съ собой на тотъ свтъ.
Иные катались по палуб, ршительно ни о чемъ не думая. Сирена ревла все время самымъ ужасающимъ образомъ, въ то время какъ люди сновали блдные, точно выходцы съ того свта.
Одна группа мужчинъ и женщинъ настоятельно требовала пастора. Какой-то малый бросился разыскивать его. Требовалось утшеніе. Пасторъ показался на палуб.
Онъ былъ съ открытой головой, быстро разстегнулъ застегнутый наглухо черный сюртукъ и въ изступленіи кинулся на колни.
— Проклятая маммона!— неистово крикнулъ онъ,— вотъ она, вотъ, нате, берите ее!..— и бросилъ на палубу сперва мшокъ, въ которомъ зазвякали золотыя монеты, а затмъ хорошо увязанный пакетъ.
— Ухъ, теперь легче… 75 тысячъ… Ха-ха-ха! теперь, небось, никто даже не подниметъ! Знайте, знайте вс: я бглый кассиръ, обо мн объявлено во всхъ газетахъ! Вотъ я! Вотъ! Тюрьмой будетъ морская пропасть… морская пропасть… пропасть… Сидть бы, сидть бы дома, за кассой… довольствоваться насущнымъ хлбомъ,— стоналъ онъ, лежа, совсмъ обезсиленный.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Подъ навсомъ каютъ сидлъ Торъ Вангенстенъ, склонивъ голову и безпомощно опустивъ руки на стоявшій передъ нимъ столъ.
Такая внезапная возможность потерять жизнь совершенно сломила его. Онъ сидлъ, какъ оглушенный, одрябшій, безчувственный. Передъ его цпенвшимъ сознаніемъ начинала вырисовываться страна, отъ которой онъ не видлъ прежде даже и тни, холодная, мертвая, безцвтная, голая пустыня, подобно лишенной всякой растительности, застывшей лун.
Обломки досокъ торчали изъ крупнаго песка, напоминая собою гробовыя доски съ какой-то выцвтшей надписью. Онъ видлъ ихъ все съ возраставшей ясностью, по мр того, какъ сгущался окружающій мракъ.
Отъ нихъ вяло холодомъ, холоднымъ дуновеніемъ чудовищнаго равнодушія бытія.
Онъ вздрогнулъ и всталъ.
— Надо пользоваться моментомъ. Лодки… Лодки…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Фрэкенъ Морландъ ходила блдная, но съ какимъ-то лучезарнымъ лицомъ.
Посл перваго оглушающаго впечатлнія ужаса, ее охватило чувство облегченія и освобожденія отъ чего-то.
Теперь вс человческія преграды и условности разсыпались, какъ гнилушки… Она была передъ лицомъ одного Бога, а Онъ видлъ то, чего не видли люди: передъ нимъ она стояла, какъ мать своего ребенка.
Въ ней пробудилось страстное желаніе кинуть всмъ въ лицо: ‘Это мое дитя, мое, мое… я — мать Гуннара, слышите-ли?.. Это позоръ, позоръ! Но я беру его на себя… Въ немъ все мое счастье. Я измнила собственному ребенку изъ страха передъ людьми, но я искупила это страданіемъ и слезами’.
— Теперь ничего этого нтъ больше, крошка моя,— приговаривала она, лаская Гуннара,— ты ничего не понимаешь. Скоро насъ съ тобой ужъ не будетъ среди людской толпы, среди лжи и правды. Можетъ быть, я попаду вмст съ тобой въ царство небесное… а тамъ ты узнаешь, что я — твоя мать, и что мн не за что краснть передъ тобой. Можетъ быть, такъ лучше для насъ обоихъ, дорогой мой мальчикъ… Милый докторъ Ангелль,— крикнула она доктору, завидя его съ семьей,— Гуннаръ — мое дитя… мой сынъ!.. Я такая же мать ему, какъ вы, г-жа Ангелль, мать Исака. Но у Исака есть и отецъ, и мать!
Она ходила изъ угла въ уголъ съ оттнкомъ счастья на лиц, какъ бы получивъ законную почву подъ ноги.
Кругомъ кричали, что взрывъ будетъ сію минуту.
Къ ней направлялся Коричневое пальто. Лицо его было страшно блдно.
— Это мой сынъ,— обратилась къ нему фрэкенъ Морландъ съ полнымъ сознаніемъ,— Гуннаръ — мой ребенокъ!
— Вы, значитъ, жили и страдали… А я не жилъ!.. И въ загробной жизни не буду жить.
У него тряслись губы.
— Вы думаете, я не увижусь тамъ съ Гуннаромъ?— воскликнула она,— что мой Гуннаръ — краденое добро, счастье лишь въ здшней жизни!
Коричневое пальто тяжело опустилъ ей руку на плечо.
— Я думаю, что въ васъ есть искра Божія, и такой жалкій, окоченвшій человкъ, какъ я, чувствуетъ себя около васъ, какъ у источника тепла. Скоро… Скоро!.. Нашъ пароходъ ужъ представляется мн лежащимъ на дн… вода хлынула въ каюты… міровоззрнія висятъ, какъ перегнившіе канаты… а я и тамъ все брожу по палуб.
— Вы вдь тоже были ребенкомъ,— утшала она его, — и Тотъ, кто могъ создать человка, конечно, предначерталъ ему и пути.
— Помогите мн! Поддержите!.. — молилъ онъ въ отчаяніи.— Мн страшно… Я пришелъ изъ пустоты и снова долженъ погрузиться въ необъятную пустоту…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Изъ-за тумана, пордвшаго пока лишь надъ верхушками мачтъ, проглянуло солнце въ вид матоваго желтаго шара, а внизу, подъ прикрытіемъ его дымки, шла борьба за жизнь, и ужасъ передъ смертью выражался въ самыхъ разнообразныхъ видахъ, смотря по индивидуальностямъ каждой натуры.
Нкоторые съ мольбою простирали руки къ небу. Иные катались по палуб въ полномъ отчаяніи, а откуда-то доносилось ‘ура’ и звонъ стакановъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Грипъ лихорадочно метался то туда, то сюда, разыскивая кого-то.
— Наконецъ-то! Вотъ она!
Громко всхлипывая, съ красными отъ слезъ глазами, Мэри Іонсонъ въ отчаяніи бросалась на шею то къ отцу, то къ матери.
Родители, пришибленные ужасомъ, лишь стонали. Они похлопывали, поглаживали ее, судорожно прижимали къ сердцу, повторяя:
— О милая, милая… дорогая!..
Грипъ ломалъ руки съ глазами, полными слезъ.
Сцена была слишкомъ трогательна.
Онъ подошелъ къ Мэри и дотронулся до ея руки.
— Если бы я могъ помочь вамъ… спасти васъ… для вашего жениха!— сказалъ онъ тихо.
— Какого жениха?— и Мэри взглянула на него сквозь слезы.
— Да, Мэри Іонсонъ! Я пожертвовалъ бы своей жизнью для вашего спасенія, для вашего жениха, г-на Ведекина. Да, жизнь бы отдалъ!
— Скажи ему, папа…— сказала она сквозь рыданія,— что Антонъ Ведекинъ вовсе не женихъ мн… Что мы съ дтства росли, какъ братъ и сестра… Антонъ и я… Скажи, папа!— И Мэри разрыдалась сильне.
— Мэри Іонсонъ! Мэри Іонсонъ! Вы стали для меня все… Если бы вы могли быть моей. Я вдругъ почувствовалъ, что вы для меня — все.
Глаза Мэри засіяли.
— И умереть… теперь… Не уходите отъ насъ… Не оставляйте насъ,— просила она, хватая его за об руки.
— Да, мы встртимъ смерть вс вмст, — произнесъ онъ дрожащими губами и захватилъ ихъ всхъ въ свои объятія…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Добровольный проповдникъ съ какого-то возвышенія призывалъ къ покаянію толпу, въ дикомъ отчаяніи бросившуюся на колни.
Руки тянулись кверху и глухіе вопли на всевозможныхъ языкахъ возсылались къ небу.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Піанистъ Янко и Бельге Хавсландъ неожиданно столкнулись другъ съ другомъ.
Они кинули взглядъ отчаянія на небо, вздернули плечами и какъ бы остолбенли.
— Вотъ и конецъ нашей блестящей карьеры, — воскликнулъ мрачно Бельге Хавсландъ.
— Свистокъ вопитъ точно въ день страшнаго суда,— сказалъ Янко съ содроганіемъ. — А у васъ было больше генія, чмъ у меня.
— За то у васъ больше красокъ и огня… больше темперамента. Завтра вечеромъ вы будете играть въ царств небесномъ…
— Быть не можетъ!— крикнулъ онъ вн себя.— Наврно, есть какая нибудь возможность спастись… хоть на доск. Не захочетъ же Богъ погубить такіе молодые таланты.
Янко сталъ озираться широко раскрытыми отъ ужаса глазами, ища средства спасенія… скамейки или доски, на которой можно бы было удержаться на вод.
— О! этого добра найдется сколько угодно, — подскочилъ къ нимъ мингеръ ванъ-Титуфъ.— Бомба пробьетъ дно парохода и расщепитъ палубу, такъ что будетъ на чемъ плыть, только бы уцлть отъ взрыва и добраться до воды…— пояснялъ онъ дло съ практической стороны.— Но мои дорогія, чудныя, чистокровныя лошади, съ которыми я думалъ открыть циркъ въ Америк!— воскликнулъ онъ, закатывая глаза.— Для нихъ нтъ спасенія! — добавилъ онъ съ глубокимъ вздохомъ.— А я привыкъ смотрть въ лицо смерти каждый вечеръ.
— Такъ, по вашему, еще не все пропало?— обратился къ нему Янко.— Вы должны знать… Вы волтижёръ… клоунъ? Что теперь длать? За что схватиться?
— Надо уловить моментъ, не терять хладнокровія. Хладнокровіе прежде всего,— наставлялъ мингеръ.
И онъ снова заходилъ взадъ и впередъ, окидывая взглядомъ каждый предметъ, настораживаясь и нацливаясь, какъ левъ передъ прыжкомъ.
— Вамъ придется бросить эту штуку, — сказалъ Янко, указывая на скрипку, которую Бельге Хавсландъ держалъ въ ремняхъ.
— Бросить? Моего Страдиваріуса? Много, много разъ переплывалъ я на немъ въ трудныя минуты жизни, — отвтилъ тотъ почти съ нжностью…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

На палубу выбжала миссъ Анни Рокландъ, она забыла въ эту минуту о себ и о своей хромот и ходила то туда, то сюда, останавливаясь, поджидая, всматриваясь.
Неужели онъ не придетъ? Можетъ быть, онъ въ эту минуту ищетъ ее въ толп.
Секунды казались ей минутами…
А какихъ воздушныхъ замковъ она настроила себ, какъ безотлучно была съ нимъ въ мысляхъ!
И что это была бы за жизнь! Будущность рисовалась ей въ вид волшебнаго замка.
Она постаралась бы быть для него всмъ: вошла бы въ его идеи и мысли, поддерживала бы его, помогала бы ему во всемъ. Онъ могъ бы привести въ исполненіе вс свои глубокіе замыслы, стремленія и благородные планы.
И теперь, когда ее застигла ужасная всть, она тревожилась лишь о немъ, о немъ одномъ.
Онъ умретъ, не успвъ осуществить своихъ замысловъ, прекрасныя мечты завянутъ, сила подкосится. Возможно ли? Это такъ жестоко, такъ безконечно жестоко…
Безсмысленно, чтобы такая жизненная сила погибла!
И она не можетъ утшить его хотя однимъ словомъ… вмст перейти за рубежъ этой жизни!
Вдругъ она встрепенулась. Вонъ онъ, вонъ онъ! Все затрепетало въ ней отъ радости.
Онъ стоялъ со спасательнымъ кругомъ въ рук и оглядывался по сторонамъ острымъ, умнымъ, сознательнымъ взглядомъ, который все подмчалъ и соображалъ: передъ нимъ была проблема.
Она вдругъ разрыдалась и кинулась къ нему.
— Кетиль Боргъ! Кетиль Боргъ!— и она повисла у него на рук.— Мы должны хоть умереть вмст, если намъ не довелось вмст жить. Но благодарю, благодарю за вс чудные дни, чудные часы! Они дали смыслъ моей жизни.
Кетиль Боргъ нетерпливо мотнулъ головой и отстранилъ ее отъ себя спокойно и ршительно.
— Здсь не мсто фразамъ и миндальничанью… Не смйте трогать меня и вшаться на меня! Если въ критическую минуту мн представится возможность спастись, я ничмъ не долженъ быть стсненъ!
Онъ потрясъ руками, какъ бы стряхивая съ себя все лишнее.
— Увряю васъ, миссъ Анни, что я, при всемъ желаніи, ничего не могу сдлать для васъ. Разсудокъ говоритъ, что и одному человку, ничмъ не связанному, мало шансовъ на спасеніе.
Миссъ Анни отшатнулась.
Она стояла, сперва ничего не понимая, какъ бы не слыша, но затмъ повалилась съ душу раздирающимъ крикомъ…
— Бдняжка… — пробормоталъ Кетиль Боргъ взволнованно, — а все же съ какой радости идти ко дну изъ-за нея!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

На доктора и Арну ужасная новость подйствовала, какъ ударъ молніи.
Они до сихъ поръ были поглощены исключительно своими личными интересами, а теперь очутились вдругъ лицомъ къ лицу съ всепоглощающимъ, леденящимъ кровь Медузой-бытіемъ.
Докторъ, ходившій наверхъ узнать, въ какомъ положеніи дло, поспшно вошелъ въ каюту.
Арна, цпеня отъ ужаса, бросилась на грудь мужу.
— Господи, Господи… что-то будетъ! А Исакъ… Исакъ…
Докторъ слегка отстранилъ ее отъ себя.
Она обвила его шею руками.
— Іонъ, Іонъ, все чернетъ!
Онъ снова отстранилъ ее словами:
— Не время!
Арна откинулась и посмотрла на него.
— Если бы только я знала, что ты былъ счастливъ со мною, Іонъ,— сказала она грустно.
— Счастливъ!..— пробормоталъ докторъ.— Даже стоя между небомъ и морской пучиной, даже теперь не проникнешь въ истину!— думалъ онъ про себя, связывая въ ремни кое-какія дорожныя вещи.— Даже передъ глазными впадинами смерти и передъ моремъ, готовымъ поглотить наши трупы, надъ водяной пропастью въ нсколько тысячъ саженъ глубины, начни я допрашивать, предложи одинъ какой-нибудь вопросъ, который выдалъ бы ей то, что я передумалъ за эти годы, проведенные бокъ о бокъ съ нею, она отвтила бы мн взглядомъ, полнымъ презрнія, и на моихъ глазахъ потухла бы любовь, которой одною держится вся моя жизнь. Охъ, охъ…— стоналъ онъ,— скорй бы, скорй бы хлынуло море! Я хочу, я жажду этого!
— Надвай же пальто, Арна, торопись,— уговаривалъ онъ ее,— я пока буду завертывать Исака въ платокъ. Куски хлба я кладу въ карманъ, вотъ и эти остатки вина пригодятся.
Она повиновалась ему машинально, ничего не сознавая.
— Вотъ и это тоже,— онъ взялъ пальто ребенка.— Потомъ однешь его какъ слдуетъ. — Ну, поторапливайся. Исакъ, кончай скоре яйцо, скорй, скорй! Обвяжи этимъ длиннымъ шерстянымъ шарфомъ его и себя, такъ теб легче будетъ держать его. Я подержу мальчика, пока вы не сядете въ лодку.
Онъ захватилъ руку Арны своей свободной рукой и потянулъ ее вонъ изъ каюты.
— Въ лодку? Исакъ и я? Безъ тебя?— воскликнула Арна.
— Не болтай, а торопись! Медлить нельзя. Длай, что я велю.
— Нтъ! Исакъ и я остаемся тамъ, гд ты,— сказала она ршительно.
Докторъ съ сыномъ на рукахъ былъ уже въ дверяхъ.
— Тутъ нтъ выбора,— сказалъ онъ.
— Что ты говоришь! Что думаешь?— крикнула она испуганно и потянула его назадъ въ каюту.— Ты такъ долго былъ занятъ только собой и своей… теперь ты обязанъ подумать объ Исак и обо мн! Выскажемся хоть теперь, должно же когда нибудь!.. Знай Іонъ,— это для меня та же смерть!
Ея голосъ дрожалъ, глаза метали искры.
— Ты молода и передъ тобой цлая жизнь впереди, — прервалъ ее докторъ, Исакъ — сильный, крпкій мальчикъ, и… вдь Фольтмаръ остается! — пропустилъ онъ сквозь стиснутые зубы.— Ты знаешь, что онъ никогда не оставитъ васъ. На него ты можешь положиться.
— Господи, Господи, Іонъ! Что значитъ для меня въ эту минуту Фольтмаръ и вс остальные друзья! — отвтила она, ломая въ отчаяніи руки.— Разв ты, я и Исакъ не составляемъ одно? Не такъ ли, Исакъ? Не правда ли?— заливалась она слезами,— ты вдь не хочешь уйти отъ папы и мамы? Не хочешь, чтобы тебя воспитали другіе среди забавъ и удовольствій… Ты хочешь быть папинымъ мальчикомъ. Спроси папу, отчего мы, ты и я, не нужны ему больше? Онъ смотритъ на насъ такъ, что длается страшно. Ахъ, если бы ты зналъ, что одинъ только лучъ моего прежняго Іона наполнилъ бы мою душу блаженствомъ! Неужели твое честолюбіе стоитъ всего нашего счастья, Іонъ? Я спрашиваю серьезно,— обратилась она къ нему. — Дай мн хоть эти нсколько минутъ, которыя намъ остается жить, провести вблизи тебя… какъ прежде… теперь, когда насъ съ тобой зовутъ на иной путь… Можетъ быть, это и къ лучшему!
Суровость въ лиц доктора начала быстро таять, уступая мсто удивительно хорошему выраженію.
— Наконецъ-то, наконецъ, ты опять моя!— сказалъ онъ тихо,— и я могъ сомнваться въ теб!
— Сомнваться? Во мн, Іонъ? Да въ чемъ же?
— Приди, приди ко мн, моя оскорбленная!— прошепталъ докторъ.— Мой! нашъ сынъ! Теперь Арна, нить, связывающая насъ, не порвется и посл смерти.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Туманъ сильно пордлъ, горизонтъ расширился. Вдали видны были лодки, переполненныя женщинами и дтьми, которыя, крича и рыдая, махали платками и руками.
Среди большого катера, готовившагося отчалить, стоялъ Вангенстенъ, какими-о судьбами очутившійся тамъ. Онъ и тутъ распоряжался энергично и ршительно, распредляя и указывая мста. Среди общей сумятицы на него смотрли, какъ на ниспосланную небомъ опору.
‘Обоюдная помощь — спасеніе!.. Ссоры и разногласіе — гибель!’ гремло среди общаго шума.
Дв лодки, отъхавъ небольшое разстояніе отъ парохода, покачивались на веслахъ.
Метавшіеся по палуб люди удляли другъ другу не больше вниманія, чмъ обитатели сумасшедшаго дома: каждый былъ занятъ своей собственной душевной мукой.
Многіе протягивали руку въ карманъ за часами, но рука безсильно опускалась: ни у кого не хватало мужества взглянуть на часы, казалось, что сердце перестанетъ биться при одномъ взгляд на стрлку.
Нсколько пассажировъ 1-го класса собрались на передней части корабля, казавшейся имъ самымъ надежнымъ убжищемъ, тогда какъ еще большее количество, изъ 3-го класса, въ силу того же соображенія, столпились у кормовой части.
На одной изъ скамеекъ у борта сидли рука въ руку Матіасъ Вигъ и Элленъ Брандтъ. Блдные, съ выраженіемъ безропотной покорности вол Божьей на лицахъ, они говорили мало.
— Намъ даровано лишь полчаса, чтобы пережить вновь наше счастье.
— Дло не въ продолжительности, Матіасъ, а въ томъ, какія воспоминанія мы унесемъ съ собой туда.
— Мало хорошаго, Элленъ! отвтилъ онъ, прижимая ея руку къ своему влажному лбу.— Такая жизнь, какъ моя — одн развалины!
— Но за то мы съ тобой пробудились для многаго, что чуждо другимъ, не пережившимъ ничего подобнаго. Мн кажется, что для насъ могло бы быть еще какое то счастье, пока скрытое отъ насъ. Я часто мечтала о томъ, какъ бы хорошо умереть вмст съ тобой, Матіасъ. Жить съ тобой я не могла, а умереть — другое дло. Я буду держаться за тебя до самаго конца. Не бойся, Матіасъ, мое больное дитятко!
— О, Элленъ, я не выпущу тебя до тхъ поръ, пока не отпадутъ мои руки.
— Я знаю, Матіасъ, что ты не выпустишь меня до тхъ поръ, пока море не наполнится водкой…
— Начинается!— сказалъ онъ и взялся было за часы, но снова опустилъ руку.
Она бросилась къ нему на грудь, и онъ крпко прижалъ ее къ себ. Оба закрыли глаза и лишь изрдка обмнивались какимъ-нибудь словомъ или восклицаніемъ.
Стоя въ преддверіи вчности, они осторожно, почти боязливо, стали обмниваться отдльными словами и вопоминаніями юныхъ дней и… сошлись снова.
Онъ, какъ бывало, прижался головой къ ея теплымъ рукамъ и закрылъ глаза.
Но смерть не давала убаюкать себя. Отдаваясь своему счастью, Матіасъ въ то же время чувствовалъ ея ужасное приближеніе. Ему послышался какой-то глухой трескъ, сопровождавшійся криками и возгласами нсколькихъ сотенъ голосовъ.
Вс заметались, какъ въ бреду.
Зеленыя стны моря поднимались все выше и выше. Носъ судна все больше и больше зарывался въ воду, а кормовая часть выпячивалась.
Зашипло, запнилось.
Пароходъ стало втягивать въ морскую бездну, точно въ крутящуюся воронку.
Матіасъ крпче ухватился за Элленъ.
— Ну… Ну…
— Матіасъ,— окликнула его Элленъ,— прислушайся!
Крики не смолкали, но въ нихъ слышалось теперь что-то радостное, ликующее. Они разростались, расходились. Матіасъ Вигъ торопливо вынулъ часы.
— Четверть 5-го — четверть часа сверхъ срока.
Капитанъ перегнулся черезъ перила своего мостика и весело кивалъ, а офицеры разносили во вс стороны одну и ту же всть:
— Опасность миновала! Опасность миновала!
Угольныя ямы были тщательно осмотрны. Вмсто адской машины, разрывной бомбы или другого какого нибудь заводного механизма, тамъ оказался простой деревянный ящикъ съ нсколькими тонкими желзными обручами, стальная проволока въ форм спирали и свертокъ обыкновенной ваты. Ящикъ стоялъ на нкоторомъ разстояніи отъ того мста, гд нашли мертваго кочегара.
— Да это скоре всего не додланная мышеловка для корабельныхъ крысъ,— сказалъ одинъ изъ кочегаровъ,— черезчуръ маловато, чтобы взорвать такое огромное судно.
Вслдъ за тмъ появился корабельный врачъ и показалъ рубашку, снятую съ покойнаго. Вышитая на ней мтка указывала на одинъ изъ домовъ для умалишенныхъ въ томъ город, откуда они выхали.
Малый былъ, слдовательно, не въ своемъ разум.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Матіасъ Вигъ сжился съ мыслью, что они съ Элленъ умрутъ вмст и что конецъ насталъ.
И вотъ онъ снова передъ будничной дйствительностью!..
Она должна снова приняться за свои обязанности, по вчерашнему. А онъ?
— Да, не долго это было, Элленъ!— сказалъ онъ съ тяжелымъ вздохомъ. — Лучъ счастья заглянулъ и въ нашу разрушенную избу безъ оконъ. Завтра каждый изъ насъ направится своей одинокой дорогой.
— Лучъ счастья? Нтъ, Матіасъ, теперь мы вдвоемъ будемъ продолжать строить и чинить нашу избу. Сегодня, въ ожиданіи зеленой волны, я поняла, что такое — не имть около себя никого, кто могъ бы заглядывать теб въ душу, кому хотлось бы поврить все. Ты, Матіасъ, единственный, кто можетъ заронить радость въ мою душу, единственный, изъ-за котораго я выплакала бы себ глаза!
— Ты хочешь… ршаешься,— и онъ пытливо посмотрлъ ей въ глаза.— Элленъ, я точно во сн… но знай, я врю, я увренъ теперь, что ты можешь исправить Матіаса Вигъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Пароходъ разукрасили флагами. Лодкамъ даны были сигналы, и тамъ начали мало-по-малу соображать, въ чемъ дло.
Посл нсколькихъ нершительныхъ взмаховъ веслами, на лодкахъ начали грести все увренне и сильне по направленію къ судну, которое стояло на своемъ мст.
Мужья и отцы съ борта успокоительно кивали своимъ близкимъ, а изъ лодокъ жены и матери въ слезахъ, взволнованныя, протягивали имъ дтей.
У трапа происходили трогательныя сцены встрчъ, точно посл нсколькихъ лтъ разлуки, и слдовалъ обмнъ впечатлній, объясненія.
На палуб царила тишина, словно не хотли нарушить торжественности момента.
На лицахъ, посл перенесеннаго потрясенія, лежало выраженіе какого-то оцпеннія.
Вс перечувствовали слишкомъ много, и нервы не могли такъ скоро настроиться на иной ладъ: переходъ, хотя бы и къ счастью, былъ слишкомъ рзокъ.
Душа каждаго пережила кризисъ. Событія дня сурово раскрыли передъ ними нчто иное, невдомое досел, скрывавшееся за желзнымъ занавсомъ.
Многіе, очень многіе скрылись по каютамъ…
Толпа служащихъ хлопотала надъ приведеніемъ всего въ порядокъ, въ буфет шла сильная спшка. Нужно было не опоздать съ главной трапезой, съ обдомъ.
Изъ каютъ получался приказъ за приказомъ, — подать обдъ отдльно.
Пароходъ шелъ снова полнымъ ходомъ. Электрическое освщеше заливало вс комнаты и вс уголки судна, и въ волнахъ снова отражался дворецъ фей.

Девятый день.

Новый мсяцъ плылъ между несущимися облаками, то показываясь, то исчезая, разрывая облако своимъ короткимъ рогомъ и сыпля искрами.
Волны среди мглы то поднимались горами, то разливались лощинами за пароходомъ.
Лодки были развшены по своимъ прежнимъ мстамъ и вздрагивали въ тактъ съ желзнымъ корпусомъ корабля.
Гигантскія машины работали, посылая черезъ трубы густые клубы дыма.
Вахтенные тихо ходили взадъ и впередъ среди ночной мглы. Только внизу, въ кочегарномъ отдленіи, слышался стукъ то закрывавшихся, то открывавшихся желзныхъ дверецъ и громыханіе желзными засовами, лопатками и кочергами. Два, три офицера въ штурманской рубк слдили черезъ подзорныя трубы за виднвшимися вдали огоньками другихъ судовъ.
А подъ палубой нервное напряженіе пережитаго дня сказывалось, посл перваго тяжелаго сна, вызваннаго усталостью, сновидніями, сплетенными изъ только что испытанныхъ впечатлній.
Снова, въ смертельномъ страх, толкались и давили другъ друга, стараясь попасть въ лодку.
Добравшись благополучно до лодки, кричали, вн себя, чтобы скоре отчаливали, иначе вс они полетятъ на воздухъ… Но весла словно приросли… лодка не могла двинуться…
Матери силились пробраться къ трапу, чтобы перекинуть въ лодку своихъ дтей, но не могли пошевельнуть ни рукой, ни ногой.
Въ безумномъ ужас или бросались къ выходамъ и на палубу или… застывали въ дверяхъ каютъ.
Пахло нефтью и успокоительными каплями.
Многіе, очень многіе дорого бы дали, если бы можно было взять назадъ высказанное ими въ тотъ страшный часъ, и терзались теперь раскаяніемъ.
Настало свтлое, ясное утро съ свжимъ втеркомъ и искрящимся моремъ.
Палуба кишла народомъ.
Вс чувствовали себя какъ бы въ другомъ сло воздуха. Вчерашнее отодвинулось назадъ, уступая мсто волненію и хлопотамъ по случаю скораго прибытія въ Америку.
Въ общемъ перездъ прошелъ удачно, лишь съ приключеніемъ…
Янко ходилъ, потирая руки.
Вс шансы на то, что пароходъ войдетъ въ Нью-Іоркскій докъ немного посл полудня… Концертъ состоится!
— Поздравляю съ удачей,— поздоровался съ нимъ подошедшій Бельге Хавсландъ.— Спшу высказать это, пока мы не успли сойти съ корабля и перестать быть людьми. Скоро мы снова будемъ не люди.
— Ужъ и натерплся же я страху!— воскликнулъ Янко.
— Да, пренепріятный былъ вчерашній денекъ,— подтвердилъ Хавсландъ.
— Вчера! Я подразумваю концертъ, если бы онъ сорвался, всю мою программу, все турнэ, разсчитанное по днямъ и часамъ въ различныхъ городахъ, пришлось бы передлать… Бомба… да!— мотнулъ онъ головой,— тоже своего рода номеръ!
— Скажите, пожалуйста,— обратился Хавсландъ къ Титуфу,— что это вамъ вздумалось разыгрывать роль мингера?
— Я заплатилъ за свое мсто!— отвтилъ тотъ съ апломбомъ.— Разъ имешь капиталъ, отчего не воспользоваться его благами. А кром того,— добавилъ онъ откровенно,— не могъ же я предстать въ I класс клоуномъ. Теперь я ду къ себ на родину, въ Америку, я тамъ вложилъ свой капиталъ въ одинъ циркъ. Поджидаютъ только меня да двухъ красивыхъ чистокровныхъ лошадей для школы верховой зды, чтобы открыть дло. А сверхъ всего прочаго,— добавилъ онъ съ размашистымъ жестомъ и стрльнувъ въ нихъ взглядомъ,— я имлъ неоцнимое удовольствіе познакомиться съ двумя такими свтилами искусства, вдобавокъ въ такой трудный моментъ, когда мы, такъ сказать, готовились сдлать прыжокъ на тотъ свтъ… Если бы высокоуважаемые господа почтили своемъ присутствіемъ представленіе, которымъ мы откроемъ сезонъ, это послужило бы для насъ колоссальной рекламой: ваши прогремвшія на весь міръ имена аршинными буквами на афишахъ!
И онъ закатилъ глаза, представляя себ эту картину.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Фрэкенъ Морландъ, держа за руку Гуннара, пришла возвратить мховую куртку. Ее не покидалъ самоувренный видъ, появившійся въ ней съ момента, когда она порвала со всми условностями.
Вмсто обычной нервности, въ ней проглядывало теперь какое-то особенное спокойствіе, присущее людямъ, взявшимъ на себя извстную миссію.
Коричневое пальто ходилъ своей тяжелой походкой въ сопровожденіи слуги, у котораго въ рукахъ было нсколько чемодановъ и чехолъ отъ зонтика.
Онъ приводилъ въ порядокъ свои чемоданы, ставилъ на нихъ мтки, затягивалъ ремни и запиралъ на ключъ.
Расплатившись со слугою, онъ подошелъ къ фрэкенъ Морландъ.
— Я ду въ знойную Индію. Скажите на милость, къ чему мн тамъ мха?— сказалъ онъ, когда она стала возвращать ему куртку.— Здсь передъ вами зима и американскій холодъ. Оставьте ее у себя и заверните въ нее малютку… Ну, теперь все уложено и готово. Мой адресъ: ‘Бенаресъ, poste restante’. Пришлите мн вашъ, когда онъ будетъ у васъ.— Онъ взглянулъ на часы.— Еще долго до завтрака. Теперь въ Санъ-Франциско, оттуда въ Іокогаму… а затмъ — въ Бенаресъ. Когда еще пріду туда!..
И онъ грустно поплелся прочь.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Грипъ и Мэри Іонсонъ гуляли по палуб въ это ясное утро, имъ надо было многое сказать другъ другу.
Они пришли попрощаться съ обезьяной, которая, собственно, была кузнецомъ ихъ счастья.
Обезьяна теперь кувыркалась и выдлывала въ честь ихъ самые удивительные прыжки, а послдніе два дня она была въ самомъ дурномъ расположеніи духа, сильно зябла и, дрожа, сидла, прижавшись въ уголъ клтки.
Итакъ, они скоро будутъ въ Чикаго!
Мэри очень занимала перспектива представить Грипа Антону Ведекину.
То ли дло явиться такимъ образомъ, чмъ съ изящной тросточкой, которую она сломала, когда ‘Черномазый’ такъ уставился на нее, проще говоря, преслдовалъ ее.
Ну, ужъ и будетъ же Антонъ смотрть своимъ однимъ глазомъ!
Родители чувствовали себя среди идилліи, восторгались красивой парочкой и тмъ, что породнились съ землякомъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Агентъ страхового общества ‘The Mutual’ не показывался еще посл вчерашняго приключенія.
Но вотъ, наконецъ, посл полудня появилась его изящная фигура. Торъ Вангенстенъ окидывалъ взглядомъ палубу, элегантно приподнималъ шляпу, здороваясь съ тмъ или другимъ изъ знакомыхъ, и остановился съ необычайно дружелюбнымъ видомъ возл Матіаса Вигъ.
— ‘The Mutual’ сдлало хорошее дльце за этотъ путь, благодаря всеобщему испугу,— сказалъ онъ съ интимной улыбкой.— Весь секретъ, видишь ли, въ томъ, что свтъ набитъ трусами и боязливыми людьми, и въ виду этого факта приходится прибгать къ извстнымъ мрамъ. Въ данномъ случа подписанные полисы, если бы мы пошли ко дну, послдовали за нами и не всплыли бы оттуда ране дня страшнаго суда, подумай, сколько бы осталось обездоленныхъ семей!.. Поэтому я былъ обязанъ во имя справедливости спасти и себя, и бумаги… Избранной иде не служатъ ложью! Теперь наши пути расходятся, Матіасъ! А все-таки теб слдовало воспользоваться поддержкой товарища, — закончилъ онъ многозначительно, поднявъ указательный палецъ.
— Я думаю направиться въ Бостонъ, — сказалъ Матіасъ Вигъ, — и постараюсь выбраться на мое прежнее научное поприще.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Придя въ себя посл того, какъ Кетиль Боргъ оттолкнулъ ее въ минуту ея мучительной душевной тревоги, миссъ Анни съ трудомъ добралась до каюты родителей, безъ словъ и безъ всякаго выраженія во взгляд, точно сомнамбула.
Отъ нея нельзя было добиться ни слова въ отвтъ на вс разспросы.
— Это у нея съ испугу,— думали родители, судя по себ.
Анни упала на полъ и забилась въ конвульсіяхъ.
— Она въ безпамятств,— сказала мистрисъ Рокландъ,— и слава Богу: по крайней мр, ударъ постигнетъ ее въ безсознательномъ состояніи.
Ухаживаніе за нею заставило ихъ забыть собственный страхъ, они усадили ее на диванъ, и мать прижала къ своему сердцу ея голову.
Болзненное, слабое созданіе напоминало собою надломленную тростинку… Ни движенія… ни звука.
Минуты мучительнаго страха прошли, и вс начали приходить въ себя, какъ бы оживать. Но миссъ Анни была все въ томъ же положеніи.
Докторъ сказалъ, что это, по всей вроятности, нервный припадокъ, который продолжится еще нкоторое время.
Анни уложили въ постель.
Она пролежала весь вечеръ въ убійственномъ молчаніи, съ выраженіемъ страданія на блдномъ лиц.
У матери нсколько отлегло отъ сердца, когда она время отъ времени стала пожимать ей руку.
Убавивъ на ночь свтъ въ кают, родители легли спать.
Время отъ времени слышался то сдержанный вздохъ, то стонъ Анни, и они думали, что она засыпаетъ.
Они чувствовали большую усталость посл пережитаго волненія, и ими сталъ овладвать сонъ.
— Видла?— вдругъ спросилъ мистеръ Рокландъ и вскочилъ въ испуг.
Анни, вся въ бломъ, прошмыгнула по полутемной кают.
Онъ кинулся за нею съ быстротою молніи.
Когда онъ прибжалъ на верхъ, она стояла уже у перилъ, онъ едва усплъ схватить ее за одежду и, взявъ на руки, снесъ обратно въ каюту.
Слышались лишь тяжелые стоны и сдерживаемые вздохи, вскор перешедшіе въ судорожныя рыданія. Вскор мистрисъ Рокландъ кивкомъ дала знать мужу, что Анни уснула.
Она спала, какъ убаюканное дитя.
Мало-по-малу дыханіе стало длаться глубже и ровне, но она долго еще вздрагивала.
Анни проснулась лишь на другой день далеко за полдень. Она лежала молча, съ открытыми глазами.
Вотъ у нея изъ глазъ выкатилась слеза, крупная и тяжелая, которая скапливалась въ глазу постепенно по мр того, какъ припоминались подробности вчерашняго дня, затмъ еще и еще одна, и слезы полились струею, смочивъ ей все лицо. Это были слезы безграничнаго отчаянія, слезы, которыми оплакивается молодость. Он лились по мр того, какъ одна за другою скатывались и потухали ея иллюзіи.
Она оплакивала первую и единственную любовь своей юности.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Кетиль Боргъ за цлый день ни разу не показался на палуб. Ему нужно было привести въ порядокъ свои вещи и обдумать запущенную корреспонденцію.
Онъ то бралъ платья, то снова откладывалъ ихъ въ сторону, все больше и больше задумываясь и глядя неподвижными глазами во внутренность пустого чемодана.
Передъ его мысленнымъ взоромъ рисовались построенныя имъ жилища для рабочихъ и горделиво выступавшій надо всмъ господскій домъ — огромный, переливавшійся всевозможными оттнками лопнувшій пузырь. Онъ долженъ былъ теперь разрушать вс возведенныя имъ постройки, вытаскивая оттуда гвоздь за гвоздемъ, доску за доской, балку за балкой…
Надо всмъ пронесся бшеный ураганъ!..
Водопадъ продолжалъ пниться въ своей дикой красот, но уже не уносилъ больше его мысли къ милліонамъ, весь его грохотъ теперь ни къ чему, да и едва ли его силы хватитъ на то, чтобы привести въ движеніе мельницу, а онъ замышлялъ вымалывать на немъ золото!
Отъ всхъ предпріятій и замысловъ осталась лишь груда щебня и песку, да никуда негодная земля, до которой не касается лопата.
Фабричныя постройки, которыя его воображеніе уже освтило электричествомъ, ландшафтъ, весь околотокъ, надъ которымъ онъ, при помощи капитала, господствовалъ бы и въ соціальномъ и въ экономическомъ положеніи, чувство хозяина и ощущеніе невидимой для глазъ короны власти, которая украшала бы его голову въ могучемъ замк на гор, сіявшемъ зеркальными окнами, высокая гора для салютовъ и вышка, которая указывала бы издалека, съ моря и пролива, гд живетъ Кетиль Боргъ,— все, все рухнуло! Все поглотила вчера морская бездна вмст съ милліономъ.
У него явилась жгучая потребность еще разъ, прежде чмъ стать прежнимъ Кетилемъ Боргъ, инженеромъ и спортсмэномъ, перебрать въ ум все, что онъ намревался вызвать къ жизни съ капиталами мистера Рокландъ.
Онъ долженъ былъ дать себ время освоиться съ мыслью о разгром, дать себ своего рода каникулы, прежде чмъ зассть на кучу мусора и приняться по необходимости за корреспонденцію.
Средства прежняго Кетиля Боргъ не дозволяли ему слишкомъ долго предаваться горю, онъ жаллъ теперь даже о дорогихъ сигарахъ, которыми угощалъ мистера Рокландъ, и въ то время, какъ его взглядъ былъ неподвижно устремленъ во внутренность пустого чемодана, его положеніе выяснялось передъ нимъ все больше и больше, словно сквозь рдющій туманъ.
Да, собственно говоря, что-жъ особеннаго онъ сдлалъ? Обстоятельства сложились такъ, что едва-ли и одинъ человкъ могъ разсчитывать на спасеніе, а вдвоемъ — и подавно.
— Если-бы мы были мужемъ и женой, тогда, конечно, было бы моей обязанностью раздлить съ ней судьбу…
Все это такъ ясно, что, казалось, стоило пойти къ мистеру Рокландъ и привести ему вс эти доводы… и тмъ не мене всякое объясненіе невозможно! Проклятіе!
Кетиль Боргъ вскочилъ и топнулъ ногою объ полъ. Эдакая незадача!
Ничего больше не остается, какъ пойти и взять обратный билетъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Маленькій Исакъ сдлалъ открытіе, что его папа — просто прелесть!
Прежде только и слышалось: ‘мама, мама!’ а теперь цлый день раздавалось: ‘папа, папа’!..
Мальчикъ не отставалъ отъ отца, все время держа его за руку. Онъ нисколько не боялся его теперь и обращался съ нимъ, какъ съ товарищемъ.
Докторъ и его жена сидли по обимъ сторонамъ раскрытаго чемодана, время отъ времени Исакъ, взобравшись сперва на стулъ, перебирался оттуда на спину отцу и усаживался верхомъ на его шею.
— Вдь ты такимъ образомъ разрушишь вс свои планы!— воскликнула Арна въ изумленіи.— Ты, кажется, не прочь взять обратный билетъ!
— Что жъ, я не прочь,— отвтилъ спокойно докторъ.— Конечно, немного жалко порвать съ наукой, но моя страсть отгадывать загадки во всякомъ случа прошла, и я начинаю раздумывать: правильно-ли по отношенію къ нашему сыну перетаскивать его съ мста на мсто? Я думаю устроиться нсколько иначе, напримръ, я совершенно удовольствовался бы годикомъ пребыванія въ одномъ изъ столичныхъ городовъ Европы.
Арна стала глядть ему въ глаза пристальнымъ взглядомъ. Она, казалось, хотла заглянуть въ самую глубину его души, но на лиц ея отражалось все больше и больше недоумніе.
— Я ршительно отказываюсь понять тутъ что-нибудь,— воскликнула она,~ или ты скрываешь что-то отъ меня.
Докторъ схватилъ ея руки и сталъ осыпать ихъ поцлуями.
— Я долженъ сказать теб кое-что, Арна, доврить теб кое-что… сдлать одно признаніе,— добавилъ онъ посл нкотораго колебанія.— У меня была idee fixe, своего рода помшательство… Дло касалось тебя. Я не вполн доврялъ теб… сомнвался въ теб… А мн легче разстаться съ жизнью, чмъ потерять хоть одну частицу тебя.
— Меня?.. меня?.. Такъ ты изъ-за меня былъ въ такомъ ужасномъ настроеніи?
— Могу тебя успокоить: этого никогда больше не повторится. Болзнь прошла,— прибавилъ онъ тихо, почти нжно.
Арна вспыхнула.
— Теперь я начинаю понимать!.. Іонъ, Іонъ,— прибавила она, положивъ об руки ему на плечо,— ты самый глупый изъ всхъ мужей…

——

Пароходъ подъзжалъ къ Нью-Іорку, оставивъ позади себя два еще не зажженныхъ маяка Sandy-Hooks.
Вмсто бурливаго моря, пароходъ очутился въ бухт, защищенной отъ валовъ и бурь океана группою острововъ. Берегъ и входъ въ гавань съ каймою красивыхъ возвышенностей и построекъ, съ людьми и множествомъ судовъ казался убгавшимъ отъ взгляда съ быстротою американскихъ желзныхъ дорогъ.
Черезъ часъ машина перестанетъ дйствовать, и пароходъ будетъ стоять съ безжизненными трубами и неподвижнымъ винтомъ, вытряхнувъ пассажировъ, переселенцевъ и кладь.
Тысяча триста эмигрантовъ хлынутъ вонъ, чтобы тутъ-же просяться черезъ таможню и карантинъ и частью сдлаться добычей агентовъ, которые отправятъ ихъ дальше по разнымъ желзнымъ дорогамъ: вырванныя съ корнями деревья, они должны найти себ опору въ чужой земл, которая очаровала ихъ фантазію и соткала паутину изъ мечтаній о счасть въ томъ воздушномъ замк, въ который имъ предстоитъ вступить твердой ногой.
Колоссальная статуя свободы привтствовала ихъ съ факеломъ въ поднятой рук, начавъ лить среди сумерекъ струи свта на море и сушу.
На палуб толпились пассажиры съ чемоданами и багажемъ. Эмигранты сплошной массой стояли около своихъ вещей и ждали, что-то будетъ теперь.
Они отважно пошли навстрчу неизвстному, теперь это неизвстное должно обнаружить себя…
Воздухъ былъ переполненъ кликами, перекрестными вопросами и отвтами на всевозможныхъ языкахъ.
Дали тихій ходъ.
Вошли во внутреннюю гавань.
Электрическій свтъ ярко освщалъ набережную и докъ и мало-по-малу залилъ весь огромный городъ моремъ свта.
Весь фальшбортъ былъ усянъ лицами, съ любопытствомъ заглядывавшими внизъ, въ цлый мірокъ людей, которымъ предстояло разсыпаться по разнымъ дорогамъ.
Съ капитанскаго мостика былъ данъ въ машинное отдленіе сигналъ для остановки.
Въ труб зашипло… Выкинуло цлый дождь теплыхъ водяныхъ брызгъ.
Ли Ионас
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Когда железный занавес падает, Ли Ионас, Год: 1902
  2. Без любви, Торриани Мария-Антуанетта, Год: 1883
  3. Примерные девочки, Сегюр Софья Де, Год: 1858
  4. Варфоломеевская ночь, Понсон-Дю-Террайль Пьер Алексис, Год: 1865
  5. Аскетка, Ожешко Элиза, Год: 1891
  6. Вольнодумство и набожность, Жанлис Мадлен Фелисите, Год: 1802
  7. История новобранца 1813 года, Эркман-Шатриан, Год: 1864
  8. Отец Горио, Бальзак Оноре, Год: 1834
Электронная библиотека