РУССКІЕ ПИСАТЕЛИ XVIII и XIX ст.
ИЗДАНІЕ И. И. ГЛАЗУНОВА.
ОБЩАЯ РЕДАКЦІЯ ВСЕГО ИЗДАНІЯ П. А. ЕФРЕМОВА.
КН. А. Д. КАНТЕМИРЪ.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
ВЪ ТИПОГРАФІИ И. И. ГЛАЗУНОВА, Б. МЩАНСКАЯ, 8.
1867.
КНЯЗЬ АНТІОХЪ КАНТЕМИРЪ.
I.
II.
III.
IV.
V.
VI.
Князь Антиох Кантемир, Стоюнин Владимир Яковлевич, Год: 1867
Время на прочтение: 94 минут(ы)
Кантемиръ, какъ сатирикъ, довольно оцненъ въ нашей литератур, но о самой личности его свднія такъ скудны, что по нимъ трудно было составить себ ясный образъ этого замчательнаго человка. Нкоторыя біографическія подробности, внесенныя въ каждый учебникъ, далеко не представляютъ тхъ данныхъ, по которымъ можно бы было опредлить его дятельность. А личность его невольно привлекаетъ къ себ уже тмъ, что онъ былъ едвали не самый образованный изъ того русскаго общества, которое первое воспиталось подъ вліяніемъ петровыхъ преобразованій.
Ддъ нашего сатирика, князь Константинъ, отличившійся въ XVII стол. военными талантами, получилъ въ 1684 г. отъ турецкаго султана въ управленіе Молдавію съ титуломъ господаря.
Заложникомъ въ Константинопол былъ оставленъ младшій сынъ его князь Димитрій, молодой человкъ, воспитанный подъ благотворнымъ вліяніемъ своей матери, женщины, по словамъ сына, ‘въ наукахъ отмнно знаменитой’. Смненный своимъ старшимъ братомъ, княземъ Антіохомъ, въ 1691 году, онъ поспшилъ къ своему семейству въ Яссы, и вскор посл смерти отца былъ единогласно выбранъ въ молдавскіе господари. Но этого народнаго избранія не утвердилъ султанъ. Молдавія досталась князю Дук, который при помощи золота умлъ составить себ въ Константинопол сильную партію. Съ этого времени начинается тревожная жизнь Димитрія въ борьб противъ разныхъ интригъ. Нсколько разъ онъ получалъ господарство и вновь лишался его, уступая хитрому противнику своему, валашскому господарю Бранковану. Въ такихъ превратностяхъ судьбы, безпрестанно опасаясь за участь свою и своего семейства, онъ находилъ еще время заниматься науками и тщательнымъ воспитаніемъ своихъ дтей. Человкъ умный, образованный, онъ зналъ нсколько языковъ, европейскихъ и восточныхъ, цнилъ науку и занимался литературою, оставивъ нсколько дльныхъ сочиненій. Въ походномъ журнал Петра Великаго 1711 г. о немъ замчается: ‘оный господарь человкъ зло разумный и въ совтахъ способный’. Правнукъ его Бантышъ-Каменскій по семейнымъ преданіямъ говоритъ: ‘отмнная веселость въ поступкахъ и разговорахъ пріобрли ему любовь всхъ обществъ, коихъ онъ былъ украшеніемъ’ {Словарь Бан. Кам. ч. III, стр. 35.}.
Переселясь въ Россію посл неудачнаго прутскаго похода въ 1711 г. съ женою и съ шестью малолтними дтьми во глав 4000 молдаванъ обоего пола, онъ усплъ выговорить себ у царя Петра особыя условія, которыя ставили его въ исключительное положеніе передъ прочими царскими подданными. Съ наслдственнымъ титуломъ свтлйшаго князя онъ сохранилъ право суда надъ выходцами-молдаванами и обезпечилъ личную свободу своихъ дтей особымъ условіемъ: ‘свободно ему, князю, здить къ Москв и въ иные городы, также и посланнымъ его, и сыновей своихъ послать для наукъ въ знатные городы и иныя христіанскія страны‘ {Наука и литер. въ Рос. при Петр вел. Пекарскаго ч. I прил., IX.}.
Младшій сынъ господаря, Антіохъ, на третьемъ году возраста оставилъ свою родную землю, слдственно разнообразныя впечатлнія этой эпохи не могли имть вліянія на его развитіе. Онъ развивался уже подъ впечатлніями русской жизни, охраняемый отъ вреднаго ея вліянія образованною семьею. Мать его, княгиня Смарагда (рожденная княжна Кантакузена изъ рода греческихъ императоровъ), была женщина умная и образованная. Любя чтеніе, она въ то же время строго исполняла вс семейныя обязанности и наблюдала сама за воспитаніемъ своихъ дтей {Тамъ же стр. 260.}. При малолтнихъ дтяхъ господаря въ качеств наставника былъ священникъ Анастасій Кондонди, который выхалъ вмст съ ними изъ Молдавіи. Онъ училъ языкамъ греческому, древнему и новому, латинскому и итальянскому. Разумется, Антіохъ Кантемиръ еще въ дтств знакомился съ этими языками, равно какъ съ молдавскимъ, турецкимъ и, конечно, русскимъ. Свое знаніе въ греческомъ язык онъ уже выказалъ десятилтнимъ мальчикомъ въ 1718 году въ московской академіи, гд онъ нкоторое время учился. Тамъ въ церкви въ присутствіи царя онъ произнесъ на греческомъ язык похвальное слово святому Димитрію Фессалоникійскому, соименнику своего отца. Впрочемъ, здсь не лишнею будетъ догадка, что въ семейств Кантемира обычнымъ языкомъ былъ греческій, такъ какъ княгиня Смарагда была гречанка.
Не станемъ въ подробности повторять здсь анекдотъ, разсказанный Бантышъ-Каменскимъ объ одиннадцатилтнемъ Антіох, котораго едва не убилъ родной отецъ передъ кабинетомъ Петра за то, что маленькій часовой задремалъ, стоя на часахъ у дверей въ покои монарха, только Петръ будто бы усплъ во-время остановить убійство. Съ того времени, продолжаетъ Б. Каменскій, ученіе князя Антіоха приняло другой видъ: онъ могъ свободно заниматься словесностью, имъ любимою.
Но руководитель его въ словесныхъ наукахъ, Анастасій Кондоиди, на слдующій годъ по приказанію царя былъ взятъ на государственную службу въ духовную коллегію, такъ какъ въ то время правительство весьма нуждалось въ людяхъ, знающихъ иностранные языки. Вслдствіе этого четыре брата, разумется, по распоряженію отца, обратились съ просьбою къ самому царю вывести ихъ изъ затруднительнаго положенія: ‘мы черезъ четыре уже мсяца, пишутъ они, безъ всякаго ученія пребываемъ, иного же (учителя) означенныхъ языковъ совершенно искуснаго имть не можемъ’. Одинъ только былъ у нихъ на примт для замны Кондоиди, это греческій попъ Либерій Колетіа, ‘понеже онъ вышерченныхъ языковъ предовольно искусенъ’, да и тотъ, замшанный въ дло царевича Алекся, былъ уже сосланъ въ Соловецкій монастырь {Елевферій (или, какъ его называли русскіе, Ливерій и Либерій) Колети былъ священникъ и учитель въ греческой школ въ Але. Въ 1710 г. царевичъ Алексй, бывъ за границею, пригласилъ его къ себ за неимніемъ русскаго священника. Онъ такъ поправился царевичу, что былъ приглашенъ имъ и въ Россію, гд и получилъ мсто при московской греческой школ ‘на обученіе поповыхъ дтей’. Затмъ, при второмъ своемъ путешествіи за границу, царевичъ снова взялъ его съ собою въ качеств своего духовника. Ужъ одного этого было достаточно, чтобы впутать его въ трагическій судъ надъ царевичемъ, ко кром того, на немъ были еще другія подозрнія. Его лишили священства, пытали ка розыскахъ и наконецъ опредлили: ‘учинить наказаніе и сослать вчно въ Соловецкій монастырь’, а царь собственноручно прибавилъ ко всему этому: ‘въ тюрьму’. Но у Колети нашлось нсколько доброжелателей и милостивцевъ, въ числ которыхъ былъ и молдавскій господарь, какъ видно, благоволившій всмъ грекамъ. Давъ царю нсколько успокоиться, Кантемиръ воспользовался тмъ, что изъ его дома взяли Кондоиди, и нашелъ очень благовиднымъ просить замнить его другимъ.}. О немъ-то и просили братья отдать его на ихъ пароль съ тмъ, что по первому востребованію царя они всегда готовы будутъ ‘его поставить’. Прошеніе подписано 17 февраля 1721 {Въ книг Пекарскаго стр. 572 ч. I.}.
Вмст съ дтьми жаловался царю и самъ отецъ, что у него отняли учителя, котораго онъ привезъ съ собою изъ Молдавіи, и что другаго искуснаго обрсти невозможно, послать же дтей въ ‘европскія страны’ онъ — не въ состояніи, ‘такимъ образомъ они, прибавляетъ отецъ, съ немалою моею и своею утратою время погубляютъ’.
Впрочемъ, изъ нсколькихъ просьбъ его къ царю въ это время видно, что онъ былъ несовсмъ доволенъ своимъ положеніемъ.
Съ небольшимъ за годъ до этого, посл смерти княгини Смарагды, бывшій господарь, которому тогда уже было подъ шестьдесятъ лтъ, увидлъ въ Петербург красавицу княжну Трубецкую, воспитанную по-европейски въ Швеціи, гд былъ плнникомъ ея отецъ во все продолженіе шведской войны, увидлъ и плнился до того, что на старости вздумалъ снова жениться, даже перемнилъ свое національное полуазіатское платье на европейское и обрилъ бороду. Свадьба была сыграна и новобрачные открыто, на европейскій ладъ, на сколько это было возможно, стали жить въ Петербург, куда были перевезены изъ Москвы и малолтнія дти Кантемира. Учитель, бывшій при нихъ, Иванъ Ильинскій {О немъ встрчается извстіе еще въ 1716 г. По указу царя нужно было выбрать нсколькихъ изъ бывшихъ московскихъ студентовъ академіи, знающихъ по латыни и умющихъ переводить, съ тмъ, чтобы послать ихъ въ Прагу, гд они должны были заниматься переводами. Мусинъ-Пушкинъ, которому поручено было сдлать этотъ выборъ, между прочимъ остановился на Иван Ильинскомъ, какъ на надежномъ человк, но оказалось, что онъ живетъ у князя ‘волошскаго’ (молдавскаго), который въ то время находился въ своей деревн. Туда-то и послано было изъ Москвы за Ильинскимъ, но князь воспротивился и не хотлъ отпустить его, ссылаясь на царя, который будто бы приказалъ ему держать Ильинскаго при себ. Тогда вмсто него былъ взятъ изъ Спасскаго монастыря монахъ Феофилъ Кроликъ, который также иметъ нкоторую связь съ именемъ Кантемира. Ильинскій еще долго оставался въ дом волошскаго князя.}, который занимался съ ними русскимъ языкомъ, сколько можно догадываться по его короткимъ замткамъ, исполнялъ въ дом Кантемира должность домашняго секретаря, а можетъ быть и составлялъ князю прошенія.
Отецъ возилъ съ собою повсюду своихъ дтей и прилежно слдилъ за ихъ научнымъ образованіемъ. Въ одной французской біографіи Антіоха говорится, что отецъ его всегда присутствовалъ при урокахъ своихъ дтей. Впрочемъ, онъ и самъ имлъ возможность сообщать имъ многое. По свидтельству Бантышъ-Каменскаго, любимыми занятіями его были исторія, архитектура, философія и математика, такъ что онъ за свои познанія былъ выбранъ въ члены берлинской академіи. И Петръ Великій наконецъ воспользовался его свдніями и просьбами наложить на него службу, гд бы онъ могъ показать свое усердіе. Въ 1722 году открылся походъ въ Персію. Князь Димитрій, хорошо владвшій персидскимъ и турецкимъ языками, могъ быть при этомъ случа очень полезенъ царю. И дйствительно Петръ вврилъ ему вмст съ Толстымъ управленіе походною канцеляріею и поручалъ ему составленіе разныхъ воззваній и манифестовъ къ жителямъ Персіи по персидски и по турецки, которые печатались подъ его же надзоромъ въ походной турецкой типографіи, бывшей въ полномъ распоряженіи Кантемира. Въ походъ съ собою, по обыкновенію, онъ взялъ и все свое семейство. Антіоху Кантемиру въ это время было четырнадцать лтъ. Съ нимъ вмст былъ и русскій учитель его Ильинскій, по замткамъ котораго можно видть, что царь въ поход очень благоволилъ князю, не разъ посщалъ его въ Астрахани и Дербент и поощрялъ его ученыя занятія {При этомъ разсказывается анекдотъ: Кантемиръ поздравлялъ даря съ новыми завоеваніями и между прочимъ прибавилъ, что даръ скоро присоединитъ къ своимъ уже многочисленнымъ титуламъ еще титулъ птаха персидскаго. На это царь возразилъ: ‘ты не понимаешь ни моихъ намреній, ни интересовъ, я вовсе не хлопочу о пріобртеніи новыхъ земель, и безъ того у меня ихъ можетъ быть слишкомъ много, я ищу только воды’. (Anecdotes interessantes en secrets de la cour de Russie, T. I, p. 10—11. Londres 1692).}.
По свидтельству Баера, малолтнему Кантемиру и самое путешествіе служило наукою. ‘Сверхъ безпрестаннаго чтенія, говоритъ онъ, самыя земли, черезъ которыя онъ прозжалъ, служили ему вмсто отверзтой книги, представляющей обычаи, нравы народовъ, комерцію и земныя произращенія, что все старался ему изъяснить своими разсужденіями родитель его’ {Это же самое мы читаемъ и во французской біографіи Кантемира, написанной однимъ изъ его друзей, аббатомъ Венути. Satyres de M-r le prince Cantemir. Londres 1749.}.
Такимъ образомъ развивалась наблюдательность мальчика, которую онъ впослдствіи и выказалъ въ своихъ сатирахъ. Но не долго пришлось ему пользоваться уроками и заботами отца. Въ Астрахани молдавскій господарь заболлъ к поспшилъ въ свое малороссійское помстье Дмитровку, гд и умеръ 21 августа 1723 года.
Въ своемъ завщаніи отецъ совтовалъ всмъ своимъ дтямъ особенно заботиться объ образованіи и назвалъ меньшаго сына ‘въ ум и наукахъ отъ всхъ лучшимъ’.
Неизвстно отчего, онъ не любилъ старшаго сына, Матвя, и положительно устранилъ его отъ наслдства, но въ то же время, имя въ виду майоратъ, учреждаемый Петромъ Великимъ, не могъ раздлить имнія между прочими дтьми: нужно было назначить кого-нибудь одного. Родительское его сердце колебалось въ выбор и онъ предо ставилъ свое отцовское право императорской власти, указавъ ей на то основаніе, котораго она должна держаться въ своемъ приговор: успхи въ наукахъ должны были ршить, кому владть наслдствомъ, и ршеніе должно послдовать тогда, когда вс братья придутъ въ совершеннолтіе. При этомъ отецъ особенно выставлялъ Антіоха, какъ юношу, общающаго боле всхъ. На науки дтей онъ назначалъ по 3000 руб. въ годъ и просилъ государя оказать имъ милость и послать ихъ для образованія ‘въ иныя страны’ {См. книгу Баера.}.
Черезъ девять мсяцевъ посл отцовской смерти Антіохъ Кантемиръ просилъ царя отпустить его учиться за границу. Очень рдко, вроятно, случалось Петру Великому читать подобныя прошенія, гд юноша самъ просился отпустить его учиться въ чужія страны и притомъ назначая себ самый широкій планъ ученія. Но насъ не мало удивляетъ, почему это прошеніе осталось безъ всякаго послдствія. Конечно, царь зналъ Антіоха лично, не разъ посщая отца его, зналъ его любовь къ наукамъ, не могъ не одобрять его прекрасныхъ стремленій, и не смотря на все это, оставилъ его просьбу безъ исполненія. Было ли тому причиною несовершеннолтіе Кантемира или, можетъ быть, Петръ имлъ въ виду другія соображенія: въ это время онъ ршалъ вопросъ объ основаніи въ Петербург академіи наукъ, которая предназначалась быть разсадникомъ учености въ его царств при посредств иностранныхъ ученыхъ. Онъ замышлялъ при академіи наукъ учредить университетъ и гимназію. Академія, какъ извстно, была открыта уже посл смерти Петра и Антіохъ Кантемиръ дйствительно является ученикомъ первыхъ членовъ академіи. Но объ его занятіяхъ мы можемъ только повторить общія фразы его біографовъ аббата Венути и Баера: Бернулли ознакомилъ его съ высшими вычисленіями математики, Больфингеръ съ законами физики, Баеръ раскрылъ передъ нимъ дянія царствъ и народовъ, а Гроссъ развивалъ благотворныя идеи нравоучительной философіи. Уроки послдняго особенно привлекали скромнаго юношу: нравоучительная философія была и навсегда осталась любимйшимъ предметомъ его занятій. ‘Она, говаривалъ часто Кантемиръ, научаетъ насъ познавать самихъ себя, поступать честно и сдлаться полезными обществу’. Такъ какъ Венути писалъ біографію своего друга чуть не подъ его диктовку, то мы можемъ видть въ сказанныхъ фразахъ собственное признаніе Кантемира той пользы, какую ему принесли лекціи первыхъ ученыхъ петербургской академіи. Біографъ прибавляетъ: ‘Академія удивлялась превосходнымъ и обширнымъ способностямъ Кантемира и скоро выбрала его въ число своихъ членовъ, надясь современемъ имть его своимъ шефомъ’.
При учрежденіи академіи былъ причисленъ къ ней въ званіи переводчика и русскій учитель Кантемира, Ильинскій, о которомъ въ послдствіи отзывался Тредьяковскій, что онъ былъ ‘праводушный, честный и добронравный мужъ, да и другъ другомъ нелицемрный’. Умнье слагать стихи Кантемиръ перенялъ отъ своего учителя, котораго очень скоро и превзошелъ онъ. По преемству отъ него достался Кантемиру силлабическій стихъ, усовершенствованный имъ уже заграницей, когда нашъ писатель вздумалъ передлать свои сатиры, о чемъ мы будемъ говорить подробне въ своемъ мст. Первымъ литературнымъ его трудомъ былъ переводъ съ французскаго, какъ результатъ изученія этого языка. {Въ рукописяхъ онъ носитъ такое оглавленіе: ‘Переводъ съ итальянскаго на французскій языкъ нкоего итальянскаго письма, содержащаго утшное критическое описаніе Парижа и французовъ, писаннаго отъ нкоего сициліанца къ своему пріятелю.— На славянороссійскій языкъ переведено съ французскаго въ царствующемъ С.-Петербург лта Господня 1726’. См. въ ныншнемъ Собран. сочин. Кант., часть II.}
Въ конц перевода приписаны слдующіе стихи переводчика къ читателю:
Первый трудъ мой въ французскомъ прими сей, друже,
Хотя неисправно, однако скончанный есть уже.
Вымирай, что недобро, исправя, что ясно,
Да трудецъ мой погубленъ не будетъ напрасно.
Что же въ немъ содержится, первый листъ являетъ,
Да обратитъ и да чтетъ, кто знати желаетъ.
Перевелъ се Антіохъ, званный Кантемиромъ,
Ты жъ впрочемъ многодтно да живеши съ миромъ.
Предпослдній стихъ предупреждаетъ всякую возможность сомнваться въ томъ, чьею рукою сдланъ переводъ. Обыкновенный пріемъ нашихъ старинныхъ грамотевъ обращаться къ читателю и просить его исправить погршности, какія найдетъ онъ, перешелъ и къ Кантемиру. Намъ неизвстенъ ни итальянскій подлинникъ, ни французскій переводъ этой статейки, въ которой шутливымъ тономъ изображаются парижскіе нравы. Легкій сатирическій взглядъ автора, остроумныя сужденія разршаютъ намъ вопросъ, почему Кантемиръ сдлалъ такой выборъ для своего упражненія во французскомъ и славянороссгйскомъ языкахъ. Этотъ трудъ иметъ связь съ его сатирическимъ настроеніемъ и потому заслуживаетъ полнаго вниманія біографа. По справедливости его слдуетъ назвать трудомъ ученическимъ: въ немъ переводчикъ слишкомъ придерживается выраженій оригинала, отчего языкъ его переполненъ галлицизмами, но въ немъ есть и свое относительное достоинство: онъ далеко не такъ запутанъ и тяжелъ, какъ языкъ у другихъ русскихъ переводчиковъ того времени. Переводъ Кантемира иметъ для насъ нкоторое значеніе и въ другомъ отношеніи: въ немъ мы встрчаемъ изображеніе такихъ нравовъ, обычаевъ и привычекъ, которые впослдствіи вошли и въ жизнь русскаго образованнаго общества и противъ которыхъ не разъ вооружалась русская сатира, иные же изъ нихъ замтны были уже и при Кантемир, вывезенные къ намъ вмст съ французскими кафтанами и париками.
Судя по стихамъ, адресованнымъ къ читателю, Кантемиръ, какъ видно, имлъ въ виду напечатать этотъ переводъ, но что ему помшало издать его, мы не знаемъ. Первымъ печатнымъ трудомъ его слдуетъ считать ‘Симфонію на псалтырь’ изданную въ 1727 году. Эта работа обращаетъ на себя вниманіе религіознымъ расположеніемъ восемнадцатилтняго автора и необыкновеннымъ терпніемъ, какое требуется для составленія подобной книги.
По всей вроятности, мысль заняться этою работою внушена ему учителемъ его Ильинскимъ, который самъ трудился надъ составленіемъ симфоніи на четвероевангеліе и дянія апостольскія, напечатанной уже въ 1733 году. Подъ его надзоромъ или руководствомъ Кантемиръ окончилъ свой трудъ еще въ 1726 году. Намъ кажется, что и надъ посвященіемъ Екатерин I въ начал книги много трудилось перо Ильинскаго, которому уже не въ первый разъ приходилось писать высокимъ слогомъ, т. е. набирать громкія, трескучія фразы даже въ ущербъ здравому смыслу. По крайней мр, языкъ этого посвященія рзко отличается даже отъ предисловія къ той же книг, хотя и въ немъ рчь не совсмъ похожа на языкъ, какимъ обыкновенно писалъ Кантемиръ. Изъ всего велерчиваго посвященія намъ понятно только, что ‘трудокъ сей прилежности паче неже остроумія указаніемъ есть…. сочинися аки бы самъ собою, за частое во священныхъ псалмопніяхъ упражненіе, ими же богодухновенный царь Давидъ всевышнему Богу хвалу воспваше и божественная прославляше благодянія’. Содержаніе и цль книги высказывается въ предисловіи.
Не льзя не замтить, что практическое или реальное направленіе Кантемира выказалось и въ этомъ труд его, какъ ни безплоденъ кажется онъ съ перваго взгляда: авторъ думалъ принести практическую пользу тмъ, кто любилъ ссылаться на фразы библіи, а такихъ въ то время было довольно не только между духовными, но и между свтскими лицами. {
Съ изданіемъ ‘Симфоніи’ связывается эпизодъ, который не иметъ особеннаго значенія въ жизни Кантемира, но по которому мы можемъ судить, какое понятіе имли въ то время о литературной собственности.
Въ 1726 году въ іюл мсяц Кантемиръ представилъ Екатерин I рукопись своего труда съ просьбою приказать напечатать въ петербургской типографіи. 2 ноября императрица передала рукопись директору типографіи Абрамову, который не мшкая и пустилъ ее въ наборъ. Такъ какъ книги, печатаемыя по именному указу, составляли собственность не автора, а типографіи, то Кантемиръ, желая имть десять экземпляровъ своего труда, прислалъ въ типографію полторы стопы книжной бумаги съ просьбою сдлать на его имя десять оттисковъ. Печатаніе книги замедлилось сношеніемъ Абрамова съ духовнымъ управленіемъ, отъ котораго онъ завислъ: ему не было сказано, сколько экземпляровъ слдуетъ напечатать. Такъ какъ и духовное управленіе также не отвчало на его вопросъ, то онъ распорядился самъ, приказавъ отпечатать 1,250 книгъ. Такимъ образомъ книга печаталась цлый годъ и вышла въ свтъ уже посл смерти Екатерины.
Абрамовъ забылъ, что существуетъ императрицинъ указъ, запрещавшій безденежно раздавать книги изъ типографіи, и поспшилъ поднести по экземпляру ‘Симфоніи’ Петру II и его сестр Наталь Алексевн, а затмъ роздалъ еще девять экземпляровъ членамъ верховнаго совта и синода. Самъ же авторъ не получилъ ни одной книги. Абрамовъ объявилъ, что безъ указу не можетъ исполнить его желанія, не смотря на то, что бумага его пошла въ дло. Тогда Кантемиръ подалъ просьбу, въ которой объяснивъ все дло, просилъ ‘дабы повелно было оныя новонапечатанныя книги отдать ему, нижепоименованному лейбъ-гвардіи Преображенскаго полку ендрику, князю Антіоху Кантемиру’.
Просьба не осталась безъ послдствія. Отъ Абрамова потребовали отчета. Оказалось, что недостаетъ одиннадцати книгъ. Директоръ типографіи признанъ виноватымъ и въ наказаніе ему вмсто жалованья за январскую и майскую трети велно выдать тми книгами, ‘которыхъ онъ множество безъ указу самовольно напечаталъ, а за взятую у господина Кантемира на напечатаніе оныхъ книгъ бумагу отдать тми книгами по истинной цн, а именно четыре книги безъ удержанія’. (Библіографичес. Записки 1858 г., No 17, статья Пекарскаго).}
Въ-это же время, надо полагать, Кантемиръ началъ писать т любовныя псенки, о которыхъ онъ вспоминалъ въ своей четвертой сатир {IV сат. стих. 151—165.}. Он не дошли до насъ, но едвали мы ошибемся, если скажемъ, что образцомъ ему служили французскія псни, такъ какъ въ это время онъ знакомился съ французской литературой и, разумется, какъ юноша, увлекался страстными, а иногда и циническими изображеніями любви, тмъ боле, что женщина и въ позднйшіе годы сильно привлекала его.
Такимъ образомъ заявивъ свой талантъ, Кантемиръ вступаетъ въ жизнь и длается дятельнымъ членомъ общества. Образованіе его было дйствительно основательное: знаніе языковъ и литературъ древнихъ и новыхъ, близкое знакомство съ священнымъ писаніемъ, большая начитанность, развившаяся любовь къ наукамъ — все это выдвигало его предъ всми. Нравственное направленіе, данное ему съ дтства отцемъ его, онъ выразилъ въ послдствіи въ VIII сатир въ 43—60 стихахъ.
Чтобы рзче опредлить общественную и политическую дятельность Кантемира, намъ необходимо сдлать общій очеркъ тогдашняго положенія длъ и выяснить отношенія нашего писателя ко всмъ дйствовавшимъ личностямъ.
По смерти Петра въ синод засдали два равноправные вице-президента, два старинные врага, Феофанъ Прокоповичъ и Феофилактъ Лопатинскій.
Феофанъ, умный, хитрый, многосторонне образованный, честолюбивый, дятельный, принадлежитъ къ числу тхъ страстныхъ натуръ, которыя ищутъ жизни въ движеніи впередъ, которыя создаютъ себ лучшіе идеалы для будущаго и, увлекаясь ими, стремятся къ нимъ всми силами своей души. Изъ такихъ натуръ выходятъ всегда реформаторы, во времена революцій они быстро возвышаются и длаются передовыми людьми, предводителями.
Еще въ юности, безвстнымъ, бднымъ ученикомъ на пути въ Римъ, Феофанъ познакомился съ жизнію нсколькихъ чужеземныхъ странъ, съ которою могъ сравнить русскую одностороннюю жизнь, лишенную многихъ интересовъ европейской жизни. Въ Рим, своимъ умомъ, любознательностью, остротою, настойчивостью въ труд, онъ обратилъ на себя вниманіе образованнйшихъ іезуитовъ, которые истощили много убжденій, чтобы привлечь юнаго ученика на свою сторону. Но умъ его былъ не таковъ, чтобы поддаться этимъ убжденіямъ: ища жизни, а не схоластики, ее сковывающей, онъ уже не полюбилъ всхъ схоластическихъ мудрствованій и занялся изученіемъ писателей древнихъ и христіанскихъ. На ряду съ отцами церкви греческой и римской онъ знакомился съ Демосфеномъ, Цицерономъ, Виргиліемъ, Овидіемъ и со многими другими классическими поэтами, сатириками, ораторами, историками, внимательно разсматривалъ памятники древности, и не только не увлекся ‘папежскимъ духомъ’ (какъ онъ называетъ католичество), которымъ его хотли увлечь, но напротивъ, развилъ въ себ сатирическій духъ, и наконецъ явился въ кіевскую академію самостоятельнымъ дятелемъ. Реформаторскія стремленія онъ сначала выказалъ безъ всякой связи съ петровой реформою. Пока Петръ боролся съ шведскимъ королемъ, онъ занималъ скромную кафедру преподавателя философіи и богословія въ кіевской академіи. И скоро слушатели Феофана съ восторгомъ стали разносить по всему юго-западному краю всти о новомъ изложеніи богословія. Дошло это и до Москвы, и ужаснулись московскіе схоластики смлости кіевскаго іеромонаха и единогласно осудили его въ отступничеств отъ православія. Въ другое время, конечно, онъ былъ бы задавленъ, несмотря на всю свою энергію, но реформаторскій духъ Петра далъ ему опору въ борьб и направленіе его наклонностямъ. Уже въ то время сатирической и презрительной насмшкой поражалъ онъ ханжество и невжество поповъ и монаховъ (poporum et monachorum). Даже и характеромъ онъ былъ сходенъ съ Петромъ: холерико-сангвиническаго темперамента, съ сатирическимъ взглядомъ, развившимся вслдствіе противорчія узкой дйствительности съ его живымъ идеаломъ, онъ любилъ, подобно Петру, веселую и разнообразную жизнь, ни на мигъ не забывая дла. Первая встрча этихъ двухъ личностей, столь родныхъ по духу, была въ 1706 г., когда Феофанъ въ качеств префекта академіи встрчалъ царя въ кіевскомъ софійскомъ собор привтственною рчью. Въ ней ораторъ уже во многомъ отступаетъ отъ прежнихъ безжизненныхъ пріемовъ и вноситъ въ нее то, что дйствительно могло имть интересъ для Петра, постившаго Кіевъ. Петръ, умвшій такъ хорошо угадывать способныхъ людей, не могъ и тогда не замтить такой личности, какъ Феофанъ. Черезъ дв недли посл полтавской битвы Прокоповичъ снова встрчаетъ царя поздравительною рчью, которая по царскому приказу тогда же и была напечатана вмст съ латинскимъ переводомъ. Затмъ черезъ два года царь беретъ его съ собою въ прутскій походъ, и въ это-то время, конечно, слушая его проповди, могъ узнать ближе его стремленія. Но по мр того, какъ проповдникъ сближался съ Петромъ, все боле и боле расходился съ высшими представителями своего сословія. Въ 1712 г. онъ написалъ книгу ‘Объ иг неудобоносимомъ’, которая сталкиваетъ его съ прежнимъ его школьнымъ товарищемъ, Феофилактомъ Лопатинскимъ, и ставитъ обоихъ во взаимныя враждебныя отношенія. Эта враждебность потомъ обращается въ борьбу на смерть, когда оба сходятся на одной дорог во глав русскаго духовенства, какъ первые члены синода.. Они учились вмст въ Кіев и за границей, потомъ вмст учили въ кіевской академіи, но совершенно расходились въ своихъ взглядахъ и убжденіяхъ. Феофилактъ также былъ человкъ умный и ученый, но не имлъ той страстности, той изворотливости, какими былъ одаренъ Прокоповичъ, а главное, былъ чуждъ всякихъ реформаторскихъ стремленій, держался старыхъ порядковъ, признавая авторитетъ старины. Не чуждый честолюбивыхъ увлеченій, онъ былъ въ то же время кротокъ, доврчивъ, простъ и считалъ своимъ священнымъ долгомъ защищать православіе отъ всякихъ нападковъ и искаженій. Явившись дятелемъ въ эпоху революціонную, когда иностранцы разныхъ вроисповданій наполняли войска и исправляли разныя гражданскія и государственныя должности, когда раскольники предъявляли свои толки, когда между самыми православными получали силу нкоторыя мннія, не совсмъ согласныя съ тогдашнею богословскою наукою, когда самъ царь показывалъ полную религіозную терпимость, Феофилактъ съ совершенною добросовстностью, безъ всякой задней мысли хотлъ быть стражемъ церкви. Но онъ не запятналъ себя доносами, обычными въ то время, а вооружался литературнымъ оружіемъ, думая сочиненіями остановить разливъ ложныхъ, по его мннію, ученій. И въ предлахъ литературныхъ онъ въ самомъ дл былъ силенъ, но онъ по своей простот не предвидлъ, что въ то время литературная полемика легко доводила до тайной канцеляріи, гд занимались особенною, спеціальною литературою, заставляя на дыб подъ кнутомъ и раскаленными вниками сочинять диссертаціи на заданныя темы. Вн литературы Феофилактъ былъ не способенъ на борьбу, по своей прямот и недальновидности. Въ этомъ случа онъ и Феофанъ Прокоповичъ бы ли совершенною противоположностью одинъ другому. Прокоповичъ, по словамъ Бантыжъ-Каменскаго, соединялъ съ даромъ слова искусство утонченнаго политика, тогда какъ Лопатинскій терялся въ затруднительныхъ обстоятельствахъ. Онъ возвысился, пока подъ защитою Петра могъ дйствовать въ литературной Сфер. Петръ, пользуясь его богословскою ученостью, поручалъ ему писать нкоторыя религіозныя сочиненія и хладнокровно смотрлъ на полемическія выходки архипастырей, если он не касались политики. Но со смертію Петра, когда эти религіозныя страсти, а съ ними и честолюбивыя стремленія удерживать было некому, когда Феофилактъ волей неволей долженъ былъ выдти изъ ограниченной сферы литературной полемики, онъ не могъ устоять передъ искусными политиками, обнаруживъ безхитростно свои симпатіи къ старому порядку.
Еще бывъ ректоромъ московской академіи, Феофилактъ считалъ не совсмъ православнымъ богословское ученіе Прокоповича, которое раздавалось съ кіевской академической кафедры. Онъ ждалъ случая, чтобы приняться за перо противъ такого ученія, и случаи не замедлилъ представить самъ Феофанъ своею книгою ‘Объ иг неудобоносимомъ’. Она вызвала сочиненіе Лопатинскаго ‘Иго Господне — благо’, которое ясно показало Феофану враждебное отношеніе къ нему ученаго московскаго духовенства за его реформаторскія стремленія. Оно еще сильне обнаружилось, когда черезъ четыре года Феофанъ былъ вызванъ въ Петербургъ, чтобы вдать духовными ддами псковской епархіи. Взволновалось не только духовенство, но вся партія стараго порядка, вс сторонники царевича, какъ-будто предугадывая новую силу, которая шла въ союзъ съ Петромъ. И они не обманулись. Прокоповичъ сразу понялъ, гд ему нужно искать точку опоры. Онъ не задумался стать на сторону Петра и слилъ съ его стремленіями свои реформаторе кія стремленія: небольшой ручеекъ нашелъ себ исходъ въ большомъ поток и раздленіе сдлалось невозможнымъ. Попавъ въ эту революціонную струю, Прокоповичъ долженъ былъ отстаивать вс ея интересы, понявъ очень хорошо, что съ ними тсно соединяется его собственное ‘быть или не быть’. И вотъ въ Петербург, въ ожиданіи царя, который былъ тогда за границею, Феофанъ говоритъ рчь за рчью, объясняя благодтельное значеніе царевой реформы. Онъ сравниваетъ новую Россію со старою, отдавая первой преимущество во всемъ, доказываетъ пользу путешествій по образованнымъ землямъ, выставляя важное значеніе путешествія самого царя, враждебно относится ко всмъ старымъ идеаламъ жизни и съ увлеченіемъ рисуетъ новые, возникшіе на европейской почв, приносящіе съ собою интересы науки и искусства. Дйствительно, новымъ словомъ, новымъ духомъ ветъ отъ всхъ этихъ проповдей несмотря на ихъ искуственную, реторическую оболочку. Свои доказательства, логическіе выводы ораторъ нердко смняетъ насмшкой, сатирой, не стсняясь никакими картинами, никакими выраженіями. Онъ сразу заявилъ въ себ энергическую силу, о которой только по слухамъ до тхъ поръ знали приверженцы старины, такъ сухо принявшіе его въ Москв и въ Петербург.
Нельзя было мшкать, нужно было какъ нибудь подавить эту силу. И вотъ почти все высшее духовенство, и во глав его санъ блюститель патріаршаго престола, старикъ Стефанъ Яворскій, заговорили вслухъ, что богословское ученіе Проковича не православное, а лютеранское, что онъ хочетъ внести въ нашу церковь ересь. Составилось донесеніе самому царю, которому выставлялось на видъ, что Феофанъ самъ ‘наложилъ на себя препятствіе ко святому, великому архіерейскому сану, проповдуя въ Кіев ученіе не согласное съ православной церковью’. Но уже этимъ донесеніемъ они выказали себя не въ благопріятномъ свты зачмъ же они молчали прежде, если ученіе Феофана было вредно? зачмъ возстали только тогда, когда увидли силу, грозящую ихъ собственнымъ интересамъ? Феофанъ былъ поставленъ въ затруднительное положеніе, но съ помощью царя обвинители его офиціально отказались отъ своихъ обвиненій, и въ 1718 г. онъ былъ посвященъ въ санъ псковскаго епископа. Враги его явно обнаружились, онъ затаилъ свою злобу, которой впослдствіи далъ широкій просторъ. Теперь онъ только воспользовался начавшимся судомъ надъ царевичемъ, въ дла котораго оказались замшанными Стефанъ Яворскій и многіе изъ высшаго духовенства. Онъ написалъ Слово о власти и чести царской, которымъ поразилъ противниковъ своихъ и петровыхъ, съ явными намеками на личности.
Петръ хорошо понялъ реформаторскій духъ Феофана Прокоповича, и никому другому, а ему поручилъ составить духовный регламентъ, который долженъ былъ преобразовать церковное управленіе. Хотя патріарха у насъ не было уже двадцать почти лтъ, но праздный престолъ его существовалъ и въ сред духовенства идея о патріаршеств не исчезала. Стефанъ Яворскій до самой смерти (1722) мечталъ быть патріархомъ, равнымъ образомъ митрополитъ Крутицкій Игнатій Смола, получивъ въ свое управленіе патріаршій духовный приказъ (1719), считалъ себя кандидатомъ въ патріархи. Сторонники царевича и Евдокіи Лопухиной, разсчитывая на успхъ, также возбуждали честолюбіе въ разныхъ духовныхъ лицахъ. Феофанъ въ начал своего регламента поразилъ своихъ ненавистниковъ въ самое сердце, напавъ на идею патріаршества, доказавъ, что нтъ нужды возстановлять его въ Россіи, и все это представилъ въ такихъ ловкихъ формахъ, какъ-будто имлъ въ виду разъяснить только предлы власти правительствующаго синода. Здсь онъ даже нердко впадаетъ въ сатирическій тонъ, намекая на разныя личности, не щадя и старика Яворскаго, который, произнося проповди, размахивалъ руками. О всхъ этихъ кандидатахъ въ патріархи, которыхъ, конечно, онъ зналъ по имени, онъ замчаетъ, что они ‘склонны къ бунтамъ, воспріемля надежды высокія, что они, неосновательные мудрецы, равнаго чина людей ненавидятъ, и если кто въ ученіи похваляемъ, того всячески тщатся предъ народомъ и у властей обнести и охулити’. Явно, что оскорбленный Феофанъ не забылъ тхъ обвиненій, которыя писались и распускались о немъ изъ устъ его собратьи.
Можно себ представить, какое озлобленіе противъ него копилось во всхъ духовныхъ лицахъ, во всхъ врагахъ новыхъ порядковъ. Прежнее обвиненіе его въ лютеранств ходило изъ устъ въ уста и переходило въ народъ, стали являться тайныя сочиненія и пасквили, направленные противъ его личности. Но Прокоповичъ не безпокоился о своей защит: онъ былъ безопасенъ подъ снью Петра, который умлъ сдерживать эту церковную вражду въ строгихъ предлахъ. Совсмъ въ другомъ положеніи оказался Феофанъ со смертію Петра, когда нужно было самому заботиться о своей безопасности. Онъ увидлъ себя совершенно одинокимъ въ сред духовенства, передъ которымъ сдлался отвтственнымъ въ церковной реформ. Онъ увидлъ, что ему теперь нужна вся энергія его души, чтобы отстаивать новые порядки, что борьба должна быть на смерть, что малйшая уступка съ его стороны повлечетъ за собою собственную его гибель. Положеніе дйствительно трагическое, изъ котораго можно было выдти только по кровавой дорог. Еще при Петр, охотно сближаясь съ иностранцами, какъ представителями новоевропейской жизни, интересовъ науки и революціоннаго движенія, Феофанъ теперь окончательно примкнулъ къ нимъ, разсчитывая на ихъ положеніе въ Россіи, которое обязывало поддерживать новые порядки, такъ какъ они сами были выдвинуты въ государств тмъ же революціоннымъ движеніемъ. Они также должны были употребить вс силы, чтобы поддержать созданіе Петра, иначе усилившаяся реакція должна была поглотить ихъ.
Конечно, это сближеніе съ иностранцами, преимущественно съ лютеранами, еще боле раздуло молву, что псковскій (а потомъ новогородскій) архіепископъ зараженъ лютерскою ересью. Католики, разсчитывая на возможность соединенія церквей въ пользу папы и зная въ Феофан явнаго противника этому, примкнули къ старо-русской партіи, и такимъ образомъ снова смшались и политическіе и религіозные интересы. Сообщительный Феофанъ своимъ веселымъ нравомъ нравился иностранцамъ-лютеранамъ, которые въ своихъ запискахъ отзываются о немъ съ самой выгодной стороны: они называютъ его умнйшимъ и образованнйшимъ въ сред русскаго духовенства, а Берхгольцъ представляетъ его и какъ веселаго собесдника за стаканомъ вина.
Итакъ, со смертію Петра Феофанъ быстро разсчиталъ, какую позицію нужно занять ему. Первое время онъ находилъ нкоторую опору въ Екатерин, которая знала объ его дятельномъ участіи при ея избраніи и оказывала ему довренность. Для своего обезпеченія ему прежде всего нужно было занять первое мсто въ синод, которое при смерти Петра занималъ новогородскій архіепископъ Феодосій, человкъ вспыльчивый и честолюбивый. Ему казалось возможнымъ возобновить патріаршество и самому стать патріархомъ. Ужъ одно это ставило его въ недружелюбныя отношенія къ Феофану, который неусыпно слдилъ за всмъ и зорко стоялъ на страж {При Петр Феодосій держался только укоренившимися личными близкими отношеніями съ Петромъ, въ немъ не было никакихъ задатковъ для поддержанія себя въ томъ же высокомъ положеніи въ случа смерти Петра, напротивъ, характеръ его, дерзкій, заносчивый, честолюбивый, склонный къ интригамъ, подавалъ поводъ къ безпрестаннымъ столкновеніямъ съ людьми, въ которыхъ властолюбіе и честолюбіе были развиты не только не мене, но, можетъ быть, и боле нежели въ немъ. Онъ не имлъ связей въ духовенств высшемъ, которое могло бы поддержать его, онъ не имлъ друзей и въ придворныхъ, а главное лицо, Меньшиковъ, уже былъ другъ Феофану, а къ тому же и народъ православный и раскольники ненавидли Феодосія: первый за неблагочиніе, за различныя мры противъ такъ называемаго тогда суеврія и предразсудковъ, т. е. мнимыхъ чудесъ, противъ кликушъ, народъ зналъ, что въ невскомъ дятъ мясо и что Феодосій потворствуетъ всмъ въ этомъ страшномъ грх, а раскольники были личные враги Феодосія, который съ Питиримомъ былъ главнымъ ихъ гонителемъ… Феодосій, увлеченный властолюбіемъ, не сообразилъ своего положенія, не обратилъ вниманія на выроставшаго своего соперника Феофана и замышлялъ сосредоточить въ своихъ рукахъ всю церковную администрацію, сдлаться главою церкви, можетъ быть и патріархомъ. (Чернецъ Федос. ‘Отеч. Зап.’ 1862, No 6).}. Неумренныя домогательства, раздражительность, вспыльчивость и грубость Феодосія помогли Феофану. По приказанію императрицы Феодосіи преданъ суду, и при участіи Феофана написанъ указъ объ его ссылк съ лишеніемъ архіерейства за оскорбленіе величества. Феофанъ сдлался первымъ, имя товарищемъ Феофилакта Лопатинскаго, который стоялъ на страж православія съ перомъ въ рукахъ, замышляя и теперь на Феофана литературную атаку. Другихъ замысловъ у него не было: кротость, прямодушіе, честность — вотъ т качества, за которыя вс его уважали {Ршиловское дло. Нов. матерьялы для ршил. д. Чистовича. ‘Правосл. Обозр.’ ян. 1863. Наука и литер. при Петр в. Пекарскаго, ч. I. Словарь Бантышъ-Каменскаго, ч. V.}. Реакція новымъ порядкамъ готовилась втайн, такъ какъ Екатерина считала своимъ долгомъ поддерживать дло Петра, а Меньшиковъ, ставшій во глав правительства, иначе не могъ и думать, не противорча даже своимъ личнымъ интересамъ. По тайная подземная борьба сдлалась ощутительне, чмъ при Петр Великомъ. Противники его видимо усиливались, питая надежду восторжествовать. Понемногу стали возвышаться и получать значеніе лица, бывшія въ немилости въ предшествовавшее царствованіе, а въ синодъ входили новыми членами прежніе опальные и явные враги Феофана Прокоповича. Между послдними Георгій Дашковъ, епископъ ростовскій, сдлался третьимъ членомъ. На немъ мы также должны остановиться, такъ какъ и онъ иметъ отношеніе къ нашему сатирику, что увидимъ дале.
Происхожденіе Дашкова довольно темное. Носились слухи, что онъ въ молодости, совершивъ какое-то злодяніе, бжалъ отъ казни въ Польшу. Но въ 1706 г. онъ уже является монахомъ-строителемъ троицкаго монастыря и оказываетъ важную заслугу, помогая Шереметеву въ усмиреніи астраханскаго мятежа. Съ этихъ поръ онъ постоянно былъ на виду у царя, въ то же время дйствовалъ и самъ разными сближеніями съ сильными лицами и интригами, такъ что въ 1718 году получаетъ санъ епископа ростовскаго. Онъ былъ изъ неученыхъ, а потому и на ученость смотрлъ съ подозрніемъ, не любилъ ученыхъ, а съ тмъ вмст простиралъ свою нелюбовь и на всхъ малороссійцевь, т. е. тхъ, которые получили образованіе въ кіевской академіи. Понятно, что уже по одному этому онъ смотрлъ недружелюбно на Феофана Прокоповича. Человкъ честолюбивый и завистливый, съ природнымъ умомъ, съ энергической настойчивостью, способный къ интригамъ всякаго рода, въ связи съ партіею Лопухиныхъ, Долгорукихъ, Голицыныхъ, Трубецкихъ, всхъ тхъ, у которыхъ были политическія цли встать въ оппозицію революціонному правительству, онъ могъ быть очень опаснымъ врагомъ Феофана. И въ 1725 г., по смерти Петра, именнымъ указомъ императрицы онъ былъ опредленъ въ синодъ третьимъ архіереемъ. Когда снова былъ поднятъ вопросъ о монастырскихъ имніяхъ, онъ энергически возсталъ за церковную собственность и представилъ императриц письменный протестъ, въ которомъ объявляетъ, что ‘судей и приказныхъ не накормишь, иностранныхъ не наградишь, а богадленъ и нищихъ не обогатишь, а монастыри чуть не богадльнями стали, также архіереи и прочіе духовные бродятъ такъ, какъ бывало иностранные, или и хуже, ибо служителей и требъ до церковной службы довольства не имютъ и приходятъ въ нищіе’. {‘Правосл. Обозрн.’ Янв. 1863.} Но революціонная партія восторжествовала въ этомъ дл.
Въ синод былъ только одинъ членъ, который понималъ истинное значеніе реформы и могъ сочувствовать Феофану. Это былъ феофилъ Кроликъ, человкъ умный, европейски образованный. Онъ, какъ мы уже видли, въ 1716 г. былъ посланъ за границу, въ Прагу, вмсто учителя Кантемировъ, Ильинскаго. Тамъ онъ занимался переводами съ чешскаго и нмецкаго языковъ, съ этимъ послднимъ онъ былъ нсколько знакомъ еще въ Москв. Когда онъ возвратился на родину, неизвстно, но въ 1722 г. онъ, уже іеромонахомъ, является въ синод ассесоромъ, а черезъ годъ чудовскимъ архимандритомъ и синодальнымъ совтникомъ.
Повидимому, звзда его ярко заблистала, но не надолго. Приверженцы старины на него смотрли, какъ на своего заклятаго врага, и въ конц 1726 года успли удалить его изъ синода {Новые матерьялы для ршил. д. Чистевича. Наука и литер. при Екат. В. Пекар., ч. I стр. 233—236.}. Феофанъ не могъ не замтить, что подкапываются и подъ него. Вн синода самымъ фанатическимъ противникомъ Феофана Прокоповича является монахъ Маркелъ Родышевскій съ своимъ другомъ Михаиломъ Аврамовымъ, имя котораго разъ уже вошло и должно еще войти въ біографію Кантемира, какъ критика нашего писателя, что увидимъ впослдствіи. Родышевскій и Аврамовъ были самые ожесточенные ненавистники всякой новизны, считая, что она подкапываетъ православіе, поэтому и на всхъ приверженцевъ Петра они смотрли почти какъ на антихристовъ.
Вращаясь около монаховъ и разныхъ странниковъ, они распространяли о Феофан самые нелпые толки, обвиняя его въ лютеранств, и особенно нападали на его духовный регламентъ и монашескій уставъ. Не довольствуясь этимъ, они составляли разные доносы, пасквили и брань на сочиненія Прокоповича, наполняя ихъ самыми грубыми и непристойными выраженіями, и все это съ намреніемъ распространяли въ сред грамотныхъ людей, разжигая фанатическое воображеніе толпы. ‘Феофанъ — ересіархъ, Кроликъ зловрный и иные симъ подобные — сборище суще злочестивое’, вотъ выраженія самыя умренныя изъ устъ Родышевскаго {Наука и лит. при П. В. Пекарскаго.}.
Цль его была во что бы то ни стало сломить новую силу и утвердить вс прежніе порядки, будто-бы основанные на православіи. Хотя впослдствіи Феофану и удалось его вмст съ Аврамовымъ и многими ихъ соучастниками привлечь въ тайную канцелярію, но все это стоило ему много заботъ, безпокойствъ и хлопотъ. Въ послдніе дни царствованія Екатерины положеніе его сдлалось очень затруднительнымъ, а съ воцареніемъ Петра II оно было ршительно шатко, двусмысленно и даже опасно. Видя на престол сына пострадавшаго царевича, старая политическая партія сдлала послднія усилія и восторжествовала, съ нею вмст почувствовала свою силу и партія религіозная. Она также не осталась въ бездйствіи. Изъ тайнаго совта стали выходить указъ за указомъ въ отмну множества постановленій петровскаго времени по церковнымъ дламъ. Наложено запрещеніе на вс книги, въ которыхъ писано было противъ царевича и его сторонниковъ, въ томъ числ слдственно и на нкоторыя сочиненія Прокоповича. Наконецъ закрыта и ненавистная для старой партіи Невская типографія, откуда выходили почти вс сочиненія Феофана, которыя уже громогласно обвинялись въ лютеранств и въ распространеніи ереси. Длами синода завладлъ Георгій Дашковъ, и тутъ-то пошли новые толки о патріаршеств. Синоду, казалось, трудно было устоять. Вопросъ о возстановленіи прежняго церковнаго устройства предполагался почти поконченнымъ. Изъ вельможескихъ круговъ стали переходить въ народъ имена кандидатовъ на патріаршескій престолъ. Имени Феофана между ними не было. Только въ сред монашеской былъ разговоръ: ‘ежели-бъ, чего Боже сохрани, да произвели въ патріархи новгородскаго архіерея, то живыхъ насъ поглотаетъ’ {Ршилов. дло, стр. 18.}. Самыя сильныя партіи были у его враговъ, Феофилакта Лопатинскаго и Дашкова. Только нкоторые ставили Лопатинскому въ упрекъ любовь его къ музык: ‘быть бы ему давно патріархомъ, говорилъ о немъ князь Д. М. Голицынъ, только скрипочки ему да дудочки помшали’ {Тамъ же стр. 59.}. Ученые изъ малороссіянъ боялись назначенія Дашкова, такъ какъ онъ ненавидлъ ученость и слдственно постарался бы на нихъ очень чувствительно вымстить свою ненависть. Но онъ интриговалъ боле всхъ и питалъ боле прочихъ надежду достигнуть цли. Ходили слухи, что ростовскій епископъ склоняетъ въ свою пользу сильныя и вліятельныя лица подарками, преимущественно лошадьми, отъ которыхъ не отказывались даже сильные временщики Алексй и Иванъ Долгорукіе. Въ народ же о такомъ кандидат говорили: ‘увидимъ, что будетъ, когда ростовскій архіерей на патріаршій престолъ въдетъ на лошадяхъ’ {Тамъ же стр. 34.}. Когда впослдствіи торжествующій Феофанъ Прокоповичъ назначилъ слдствіе надъ опальнымъ Георгіемъ Дашковымъ, то открылось, что онъ не совсмъ чистыми путями пріобрталъ себ лошадей для подарковъ, а можетъ быть и для удовлетворенія собственной страсти къ лошадямъ. Вотъ что говорится объ этомъ въ донесеніи {‘Правосл. Обозр.’ Ян. 1863. Георгій Дашковъ, стр. 69—70.}: ‘изъ спасоярославскаго монастыря взято въ домъ архіерейскій десять лошадей: четыре возвращены, а остальныя такъ и остались, изъ толгскаго — семнадцать лошадей, возвращено только четыре, изъ спасскаго ростовскаго шесть лошадей, изъ борисоглбскаго двнадцать лошадей. Земскій писарь возвращался изъ Ярославля: архіерейскіе слуги отбили у него лошадь и сказали, что приказалъ архіерей. Писарь приходилъ къ Георгію съ просьбою, принеся дв головы сахару: сахаръ взяли, а лошадей не возвратили’. Кром этого, длались, по донесенію, и другія насилія, что согласуется съ молвою, перешедшею въ сатиры Кантемира. На это мы укажемъ въ своемъ мст, а теперь только замтимъ, что связь сатиръ съ упомянутыми личностями заставляетъ, насъ входить въ разныя подробности объ этихъ лицахъ.
Къ торжествующей партіи присоединили свои заботы и католики. Въ 1726 г. жена князя Сергя Долгорукова Ирина, бывъ за границею, обратилась въ католичество и скоро возвратилась въ Россію съ аббатомъ Шюбе и съ компаньонкою, отчаянною католичкою, которыхъ къ пей постарались приставить католическіе фанатики, чтобы она не вздумала снова обратиться въ православіе. Имъ было поручено Сорбоною снова поднять вопросъ о соединеніи церквей,— вопросъ, который ничмъ не ршился при Петр великомъ. Тогда католики обвиняли въ неудач Феофана Прокоповича, найдя, что онъ питаетъ непріязненное чувство къ западной церкви, хотя и обязанъ Риму своимъ образованіемъ. Въ 1728 г. Жюбе, явившись въ Россію, сталъ сближаться со всми знатными свтскими и духовными и завелъ разныя интриги. Вступивъ въ союзъ съ испанскимъ посломъ Дюкомъ де-Лиріа и его духовникомъ патеромъ Рибейрою, онъ поддлался къ Василью Лукичу Долгорукову, общая его племянника сдлать патріархомъ, если съ его помощью покончится вопросъ о соединеніи церквей въ пользу папы. ‘Для прославленія и пользы католичества’, онъ подговорилъ монаха Маркела Родышевскаго написать доносъ на катихизисъ, составленный Прокоповичемъ, и обвинить его, что ‘книжица преисполнена странныхъ ученій, паче же самыхъ прямыхъ кальвинскихъ и лютерскихъ’ {Наука и лит. при П. В. Пекар., ч. I, стр. 42—43, 496.}. Въ такую дружбу вошли эти пропагандисты-католики съ русскими, что только въ одномъ Феофан стали видть своего противника. Имъ казалось, что и Феофилактъ Лопатинскій и Афанасій Кондоиди были совершенно на ихъ сторон. Изъ иностранцевъ только Остерманъ наводилъ на нихъ нкоторое опасеніе. Всмъ этимъ воспользовался Феофанъ и вмст съ немногими своими приверженцами сталъ упрекать усилившуюся враждебную партію въ ‘папежскомъ дух’ и въ латинств, такъ какъ эта упрекала его лютеранствомъ.
Въ 1728 г., къ величайшей досад Прокоповича, Феофилактъ Лопатинскій напечаталъ ‘Камень Вры’ Стефана Яворскаго, книгу,-написанную въ обличеніе лютеранъ, кальвинистовъ и разныхъ религіозныхъ толковъ. Хотя автора ея давно уже не было въ живыхъ, но книга его оставалась- ненапечатанною, такъ какъ она казалась оскорбительною для иностранцевъ-лютеранъ и кальвинистовъ, бывшихъ въ русской служб. Она и въ рукописи навлекла автору много непріятностей. Феофилактъ Лопатинскій, думая только о чистот православія, нашелъ, что это время реакціи очень удобно для изданія книги и для окончательнаго пораженія лютеранства. Взволновались снова протестанты. Но старая русская партія настолько усилилась, что они ужъ не могли силою и правительственными мрами остановить книгу. Даже за границею узнали о ней и въ Лейпциг въ ‘ученыхъ актахъ’ былъ напечатанъ разборъ ея. Вслдъ затмъ въ Москв явилось сочиненіе подъ именемъ письма іенскаго богослова Буддея ‘къ нкоему московскому другу’, гд вс доводы были направлены противъ автора ‘Камня Вры’. Стали толковать, что письмо это подложное и что авторъ ея самъ Феофанъ Прокоповичъ. Въ это же время сталъ ходить по рукамъ пасквиль ‘Молотокъ на камень вры’, написанный, какъ видно, человкомъ, весьма близко знавшимъ Стефана Яворскаго, его-то авторъ и обвиняетъ въ іезуитскомъ намреніи подчинить русскую церковь пап и ввести въ нее латинство. Это же подозрніе распространяли и на Феофилакта Лопатинскаго враги его. Еще недавно онъ чувствовалъ свое положеніе слишкомъ шаткимъ, когда вопросъ о монастырскихъ имніяхъ ршался не въ пользу его партіи, не чувствуя въ себ силы вести открытую борьбу, онъ даже задумывался, нельзя ли въ случа нужды спасти свою голову въ Польш. Но теперь, кандидатъ на патріаршій престолъ, онъ былъ силенъ и враги его пока ничего не могли сдлать ему. Теперь, напротивъ, пришлось призадуматься надъ своимъ положеніемъ самому Феофану Прокоповичу и сильно пріуныть въ виду возстановленія патріаршества, на которое ему нельзя было разсчитывать. Въ это-то время князь Антіохъ Кантемиръ является его утшителемъ, выказавъ, чью держитъ онъ сторону.
Сообразивъ положеніе Кантемира, мы легко поймемъ, какія симпатіи могли въ немъ развиться. Онъ не былъ связанъ никакими родственными отношеніями съ русскими боярскими домами, никакія семейныя преданія и интересы не могли привязывать его къ той или другой партіи. Въ то же время, по своему титулу, онъ видно стоялъ въ вельможескомъ кругу и, слдовательно, могъ добровольно пристать къ той или другой партіи, сообразно со своими взглядами и убжденіями. Понятно, что сочувствія къ старой русской партіи не могло у него быть, не могъ онъ хладнокровно смотрть и на усиливавшуюся реакцію. Воспитанный въ революціонной сред, развившійся на европейской наук и на древнихъ писателяхъ, не успвшій еще войти ни въ какую рутину, онъ не могъ питать ни малйшаго уваженія ко всмъ старымъ формамъ русской жизни, чуждымъ ему даже и по семейнымъ преданіямъ. Онъ былъ человкъ совершенно новый въ русской сред, но въ то же время и не иностранецъ, поступившій въ русскую службу изъ личныхъ разсчетовъ и интересовъ. Онъ хорошо понималъ, что Россія стала его родиной, въ которой онъ долженъ явиться дятелемъ не какъ иноземный наемникъ. Можетъ быть, самый образованный изъ всего новаго поколнія, онъ не могъ не проникнуться тми интересами науки, которые Петръ Великій старался ввести въ русскую жизнь. Эти интересы дйствительно прежде всего охватили душу юноши, они-то и опредлили сразу его отношенія къ двумъ партіямъ, когда онъ вступилъ въ общественную жизнь и обратилъ на себя вниманіе своимъ умомъ и образованіемъ. Правда, и въ старой партіи было нсколько образованныхъ людей, о которыхъ даже иностранцы отзывались съ похвалою, какъ напр. Василій Лукичъ Долгорукій, но они принадлежали къ стариннымъ боярскимъ домамъ, и слдственно, ихъ политическіе интересы привязывали ихъ къ прежнимъ порядкамъ мимо всхъ интересовъ науки. Кантемиръ же, какъ мы видимъ, былъ совсмъ въ другомъ положеніи. Не нужно было имть много проницательности, чтобы видть, гд наука можетъ найти себ больше опоры и защиты, гд на нее смотрятъ съ большимъ уваженіемъ. Несмотря на свою молодость, Кантемиръ обращалъ на себя вниманіе даже прізжихъ иностранцевъ: Жюбе о немъ писалъ, что онъ единственный ученый изъ тогдашнихъ русскихъ вельможъ {Наука и литер. въ Рос. при П. В. Пек., ч. I, стр. 43.}, Католики разсчитывали на него въ своихъ фанатическихъ замыслахъ, тайно дйствуя на русскихъ вельможъ и духовенство. Съ нимъ не трудно было имъ сблизиться, такъ какъ онъ охотно сходился съ образованными и учеными иностранцами во имя интересовъ науки. Жюбе писалъ, что, по его совту, юноша Кантемиръ занялся переводами ‘благочестивыхъ сочиненій’ на русскій языкъ для распространенія ихъ потомъ между русскими читателями {Тамъ же.}. Но кончилъ ли онъ эти переводы и какіе именно, мы не знаемъ и не встрчали ни въ одномъ реестр неизданныхъ трудовъ Кантемира. Въ то же время изъ письма Дюка де-Лиріа видно, что и онъ хотлъ сдлать нашего писателя своимъ орудіемъ, но, какъ кажется, ошибся въ своихъ разсчетахъ {Тамъ же.}. Впрочемъ, все это дло Кантемира съ католиками для насъ пока довольно темное.
Здсь кстати привести свидтельство его біографа и друга, аббата Венути, который хотя смотритъ на религіозность Кантемира съ католической точки зрнія, но тмъ не мене хорошо представляетъ, что нашъ сатирикъ былъ чуждъ даже малйшаго фанатическаго увлеченія въ дл религіи и разсуждалъ о ней съ хладнокровною терпимостью, отличающею каждаго развитаго человка. ‘Хотя римское исповданіе и было ему чуждо, говоритъ аббатъ, но въ немъ не было нисколько замтно и схизматическаго духа. Никто больше его не удалялся отъ религіозныхъ споровъ. Но онъ охотно разсуждалъ о церквахъ греческой и латинской. Онъ даже принималъ здравые доводы, которые ему представляли. Одинъ русскій епископъ прислалъ ему свое сочиненіе, написанное по-латыни, которое касалось несогласія двухъ вроисповданій, съ тмъ, чтобы Кантемиръ напечаталъ его. Князь нисколько не затруднился передать его одному богослову (надо разумть католическому), къ просвщенному уму котораго имлъ полное довріе, желая отъ него выслушать его мнніе, и когда богословъ указалъ на слабыя стороны сочиненія, то Кантемиръ тотчасъ же отослалъ его къ автору. Онъ признавалъ папу главою церкви и преемникомъ св. Петра (здсь нельзя не замтить католическаго пристрастія аббата), признавалъ за нимъ и тотъ авторитетъ, который ему приписывалъ Флери въ своей церковной исторіи, но прибавлялъ, что злоупотребленіе этого авторитета больше всякой другой причины всегда было препятствіемъ къ общему соединенію. ‘Невозможно, говорилъ онъ, ограничиться одною духовною стороною и въ каждомъ благоустроенномъ государств должно опасаться этого злоупотребленія, способнаго произвести величайшіе безпорядки’. Но эти предубжденія, продолжаетъ абатъ, не мшали ему признаваться, что онъ желалъ успха Петру Великому въ дл соединенія двухъ церквей’ {Satyres de m. le pr. Cantemir 1749 (Histoire de ca vie, p. 62—64).}.
Если это послднее свидтельство аббата Венути справедливо, то и сношеніе Кантемира съ католиками намъ длается понятнымъ. Но онъ не могъ раздлять ихъ фанатизма и совершенно присоединиться къ ихъ партіи. Сердце его лежало больше къ тому кругу, который обвиняли въ лютеранств: тамъ интересы науки выражались сильне, тамъ стояли за петровы преобразованія, смыслъ которыхъ отлично понималъ нашъ сатирикъ. И вотъ мы видимъ его въ дружескихъ сношеніяхъ съ Феофаномъ Прокоповичемъ, а слдственно и взгляды, не совсмъ сочувственные, на всхъ враговъ его.
Хотя юный Кантемиръ въ царствованіе Петра II получилъ офицерскій чинъ, считаясь до того въ низшихъ чинахъ Преображенскаго полка, но это время было для него довольно тяжелое. Второй братъ его, Константинъ, женился на дочери князя Дмитрія Михайловича Голицына, который не терплъ иностранцевъ, несмотря на то, что интересовался европейскимъ просвщеніемъ, и отличаясь обширнымъ умомъ, усердно служилъ Петру Первому. При Петр II онъ былъ членомъ верховнаго тайнаго совта, и слдственно весьма сильнымъ вельможею. Духовное завщаніе князя Димитрія Кантемира до сихъ поръ не было приведено въ исполненіе. Мы уже видли, что умиравшій отецъ исключалъ изъ участія въ наслдств своего старшаго сына Матвя, но въ то же время не могъ раздлить своего имнія и между прочими дтьми.
Старикъ указалъ на Константина и Антіоха, который, по его словамъ, ‘въ ум и наукахъ былъ отъ всхъ лучшій’ и котораго, ‘ежели впредь не въ хуже перемнится, онъ на мренъ былъ въ наслдство оставить’. Колеблясь такимъ образомъ, онъ предоставилъ назначеніе императорской власти, когда дти его придутъ въ законный ростъ и когда можно будетъ судить объ ‘ихъ обхожденіи’. Вотъ наконецъ и младшій братъ, Антіохъ, сдлался совершеннолтнимъ, нужно было ршить вопросъ положительно. Императорская власть была въ рукахъ малолтняго императора, слдственно, ршеніе зависло отъ верховнаго тайнаго совта, гд отличался своимъ краснорчіемъ и князь Голицынъ, тесть Константина Кантемира.
Конечно, сильный вельможа держалъ сторону своего зятя, въ пользу котораго и ршилось дло. Въ его руки перешло все отцовское имніе, а въ немъ считалось боле десяти тысячъ душъ крестьянъ. Нашъ писатель остался безъ всего и, слдственно, находился въ положеніи довольно затруднительномъ. Впрочемъ, его знанія и образованный умъ признавались и въ правительственныхъ кругахъ, что доказывается намреніемъ послать его въ посольство къ французскому двору. Должно полагать, что партія его брата хотла поскоре удалить его изъ Россіи, чтобы лишить возможности доказывать свои права на наслдство. По крайней мр, указывали на этотъ же самый пріемъ, который будто-бы былъ употребленъ впослдствіи, когда положеніе Антіоха при двор значительно усилилось. Но теперь его молодость, обративъ на себя вниманіе русскихъ дипломатовъ, послужила помхою, и Антіохъ Кантемиръ по прежнему остался съ содержаніемъ поручика Преображенскаго полка.
Несправедливо лишенный наслдства, онъ тмъ боле не могъ чувствовать расположенія къ той партіи, къ которой принадлежалъ князь Голицынъ, и политическое его положеніе окончательно опредлилось. Все это намъ нужно было разъяснить, чтобы совершенно понять стихотвореніе Кантемира, написанное имъ Феофану Прокоповичу въ минуты самыя тяжелыя для нихъ обоихъ. Оно выписано мною изъ рукописи, принадлежащей императорской публичной библіотек (Q, XIV, 6). Тамъ же помщено и стихотвореніе Феофана, вызвавшее посланіе Кантемира.
Прокоповичъ иногда посвящалъ минуты отдохновенія стихотворной забав. Литературный талантъ его, склонный къ сатир, виднъ и тутъ. Его стихъ является даже игривымъ, насколько онъ можетъ быть игривъ въ тяжоломъ силлабическомъ размр, въ то же время видно и малороссійское произношеніе автора, который произноситъ какъ и, отчего об эти гласныя у него рифмуются, что необходимо имть въ виду при чтеніи его стиховъ.
Стихотвореніе Прокоповича, какъ можно догадываться, относится къ послднему времени царствованія Петра И, когда господствовалъ верховный тайный совтъ и когда сила его, повидимому, упрочивалась надолго, а съ нею и торжество старой партіи. Тутъ было отчего пріуныть и Прокоповичу и всмъ, раздлявшимъ его образъ мыслей. Это-то положеніе и выразилось въ стихахъ Прокоповича, которые озаглавлены такимъ образомъ: ‘Плачетъ пастушокъ въ долгомъ ненастіи’. Здсь авторъ, какъ пастырь церкви, представляетъ себя въ образ пастушка, который сожалетъ и о себ и о своемъ стад, изнывающемъ отъ долгой ненастной погоды и ждущемъ себ окончательной гибели. Впрочемъ, названіе пастушка нельзя приписать къ оригинальности Прокоповича. Оно въ то время было довольно употребительно у пастырей церкви, такъ напр. извстно, что Стефанъ Яворскій въ своихъ письмахъ къ Петру Первому часто подписывался: ‘Стефанъ, пастушокъ рязанскій’. Г. Пекарскій нашелъ стихи валдайскаго протопопа, написанные въ 1717 и въ 1718 и подписанные: ‘Михаилъ, валдайскій пастушокъ’ {Наука и литер. при Петр В. ч. I, стр. 368—370.}.
Смыслъ стихотворенія Прокоповича такъ ясенъ {См. въ примчая, при стихотв. Кантемира Epodos Consoiatoria.}, если имть въ виду всю тогдашнюю обстановку его жизни, что не требуется никакихъ поясненій. Укажемъ только на выраженіе ‘прошелъ день пятый’, которое видимо говоритъ о пятомъ год посл смерти Петра Вел., что между прочимъ и заставляетъ насъ отнести стихотвореніе къ послднимъ днямъ реакціи. Ожиданіе прибытія въ Москву герцогини курляндской, приглашенной на русскій престолъ посл смерти Петра Втораго, внушило Кантемиру надежды на лучшее будущее. Въ утшеніе плачущему пастушку онъ отвчаетъ ему тми же образами и тмъ же тономъ, даже сохраняя то же малороссійское произношеніе буквы . {См. ниже, стр. 283: Epodos Consoiatoria.}. Здсь авторъ сводитъ въ пастушескій бытъ весь высшій правительственный кругъ, который обозначается словами ‘на горахъ нашихъ’. Дале овцы и козлища представляютъ дв партіи. Восхваляя таланты своего пастуха-героя, авторъ указываетъ на другихъ двухъ пастуховъ Сеньку и Федьку, которые хотя также пли, но ихъ голоса передъ Пименомъ какъ скрипъ дверей, ненамазанныхъ саломъ (ветчиною). Этотъ отрывокъ изъ стихотворенія Кантемира былъ напечатанъ въ ‘Библіографическихъ Запискахъ’, гд подъ именемъ Сеньки думаютъ видть Симеона Полоцкаго, съ чмъ мы никакъ не можемъ согласиться. Авторъ видимо имлъ въ виду враговъ Феофана, къ которымъ поэтому и относится безъ всякаго уваженія. Симеонъ Полоцкій умеръ слишкомъ давно, принадлежалъ предшествовавшему поколнію и, слдовательно, общаго между нимъ и Прокоповичемъ ничего быть не могло, чтобы сводить ихъ вмст для сравненія. Кром того, имя Симеона пользовалось такимъ уваженіемъ, что перемнять его въ Сеньку едвали бы ршился Кантемиръ. Да и что ему было за дло до прошедшаго, когда все его вниманіе поглощалось кипучею современностью, голосъ которой такъ и слышится во всемъ его стихотвореніи? Въ именахъ Сеньки и федьки мы должны искать современниковъ Феофана, которые вступали съ нимъ въ соперничество и борьбу, но оказались слишкомъ слабы передъ нимъ: скрипли какъ немазаны ветчиною двери {Въ Лто и. Рус. литер. т. V указываютъ на едора Поликарпова безъ всякихъ впрочемъ доказательствъ.}.
Дале авторъ представляетъ новаго Феофанова врага-Егора, котораго мы можемъ уже ясно опредлить: это ростовскій епископъ Георгій Дашковъ, любитель лошадей. Кантемиръ также питалъ къ нему особенную ненависть, можетъ быть, за его нерасположеніе къ наук и ко всмъ ученымъ. Его нашъ писатель изобразилъ довольно живописно въ своей первой сатир: ‘Епископомъ хочешь быть, уберися въ рясу’ и проч. и задлъ колкимъ стихомъ во второй: ‘задумчивъ, какъ хотвшій патріархомъ стати, когда лошади свои раздарилъ некстати’. Эти стихи служатъ какъ-бы дополненіемъ къ стихамъ псни, въ которыхъ вполн выразилась народная молва о Георгіи Дашков. Затмъ, напомнивъ прежнюю борьбу Феофана съ врагами, надъ которыми онъ торжествовалъ, стихотворецъ совтуетъ пастуху не унывать со своею дружиною и подносить ей ‘промежь длы бражку и винцо’, за что потомъ она будетъ помогать ему: ‘масло и творогъ жирный въ творилахъ истискати’. Не все будетъ осень и зима, прибавляетъ онъ, есть признаки близкой весны, когда должна въ нашихъ горахъ появиться благодатная Діана. Ясно, что Кантемиръ здсь иметъ въ виду герцогиню курляндскую Анну Ивановну, которую ршено было пригласить на русскій престолъ, чего еще не могъ предполагать Феофанъ, когда писалъ свое стихотвореніе: событія совершались быстро. Дале авторъ рисуетъ эту Діану сообразно съ мифологическимъ изображеніемъ: она уже выступаетъ на ловлю дикихъ зврей и скоро будетъ раздлять добычу ‘ловитвы’ и раздавать ‘зврей кожи вмсто монисты’. Это предсказаніе поэта исполнилось въ скоромъ времени. Дйствительно, своей кожей поплатились враги новой партіи и Феофановы. Предсказывая при этомъ плачущему пастушку посл пяти ненастныхъ дней свтлый шестой и за нимъ седьмой, полный покоя, авторъ проситъ его не забыть и о ‘малыхъ пастушкахъ, которые теперь въ обид у нахальныхъ друзей Егора’. Здсь имется въ виду опять тотъ же Дашковъ въ связи съ своею партіей, которыхъ не могъ не винить Кантемиръ за несправедливое дло о наслдств. На него онъ указываетъ и въ слдующихъ стихахъ, открывая фактъ, что ростовскій епископъ принималъ участіе въ его дл. Рисуя и себя въ образ пастушка, онъ говоритъ, что Егоръ съ друзьями отогнали отъ него всхъ его козлятокъ и раскрали и молоко и шерсть. Лишенный всего, бродитъ онъ теперь одинокій межъ пастушками, никто бднаго не нанимаетъ въ работники, никто не дастъ и овцы на заводъ. Онъ считаетъ себя несчастне пастушка Пимена и заканчиваетъ стихотвореніе совтомъ:
Присмотрись токмо къ моему лиху
И несчастью,
Будешь въ печали имть утху
И въ ненастью.
Это стихотвореніе ясно показываетъ, какъ смотрлъ Кантемиръ на свое положеніе: онъ считалъ себя ограбленнымъ, нищимъ и могъ надяться на улучшеніе своего состоянія только при торжеств партіи Феофана. Все это бросаетъ и особенный свтъ на первую сатиру, написанную двадцатилтнимъ юношею въ послднее время царствованія Петpa II. Нечмъ было ему восхищаться, чтобы начать пть оды. Онъ на самомъ себ чувствовалъ всю тягость этого времени, когда реакція видимо брала перевсъ, когда некому было сдерживать всхъ интригъ, замысловъ и происковъ сильныхъ людей, между которыми интересы науки не имли никакого значенія, несмотря на то, что Петръ такъ горячо вносилъ ихъ въ русскую государственную жизнь. Глубокой грустью проникнуты его разсужденія, въ которыхъ онъ вступается за униженную науку:
‘Наука ободрана, въ лоскутахъ обшита’ и пр. (ст. 153—158).
Вс эти слова съ болью должны были вырваться изъ сердца человка, который только черезъ науку и видлъ счастливый выходъ изъ тяжелаго положенія и которому между тмъ представлялось, что эту науку, выражаясь языкомъ мстничества, ‘пересло невжество’, что оно ‘подъ митрой гордится, въ шитомъ плать ходитъ’ и пр. Передъ его глазами совершилось столько разныхъ превращеній. Онъ видлъ, какъ торжествовали не заслуги, не достоинства, не труды, не ученость, и мрачное чувство охватило его юную душу: ‘въ нашъ вкъ не къ польз намъ, что ни есть, умти’ и пр. (ст. 132).
Многіе современные факты живо отражаются въ этомъ произведеніи. Задваетъ Кантемиръ и сочиненіе Стефана Яворскаго ‘Камень Вры’, которое, какъ намъ уже извстно, въ это самое время надлало много шуму:
‘Казанье (проповдь) писать — пользы нтъ ни малой мры:
‘Есть для исправленія нравовъ ‘Камень Вры’. (Ст. 73—74).
Этимъ стихомъ Кантемиръ задваетъ и Лопатинскаго и всхъ враговъ Прокоповича.
Но Кантемиръ въ своей сатир не является исключительнымъ сторонникомъ той или другой партіи. Его мы можемъ назвать сторонникомъ только науки, въ чемъ и видимъ тсную его связь съ эпохою Петра Великаго. Интересъ науки, внесенный Петромъ въ русскую жизнь, тотчасъ же сдлался живымъ интересомъ для литературы и вошелъ въ первое произведеніе писателя, который образовался въ эту самую эпоху. Это не простая случайность, а только неизбжное слдствіе, которое подтверждается и трудами Ломоносова. Труды Кантемира составляютъ необходимое звно между ними и петровскою эпохою. Ставъ на сторону науки, нашъ сатирикъ одинаково отнесся какъ къ идеаламъ старой жизни, такъ и къ новымъ, вылпленнымъ хотя и съ европейскаго оригинала, но не оживленнымъ европейскимъ духомъ. Наука не дала содержанія ихъ жизни, а потому они оказались пустыми, мишурными. Хотя по вншности они рзко противорчили старымъ, но между ними была точка соприкосновенія. И т и другіе не понимали науки, и потому непріязненно и насмшливо смотрли на нее: невжество однихъ равнялось невжеству другихъ. Вншность, форма для нихъ составляла все, потому что только эти качества прежде всего поражаютъ вншнія чувства и прельщаютъ или отвращаютъ ихъ, а до умозрнія дло доходитъ не такъ скоро. Отсюда и крайне матерьяльный взглядъ на религію, на науку, на жизнь, отсюда и развитіе грубаго эгоизма, а съ нимъ и безнравственнаго отношенія между людьми. Наука не могла уважаться тамъ, гд ‘стоитъ философіи кафтанъ, сшитый богато’ и проч. (стих. 43—56).
Мы теперь хладнокровно разсуждаемъ, что именно такое общество и должно было выдти изъ преобразовательной эпохи Петра, потому что не оно своею силою совершило революцію во имя науки, просвщенія и извстныхъ живыхъ идеаловъ, а совершила ее сила правительственная, которой оно и должно было подчиниться, слдственно, оно не могло и одушевиться этими идеями, часть его приняла насильно только одн вншнія формы, а другая хотла держаться старыхъ формъ. Пріюта наук на первыхъ порахъ не могло быть ни здсь, ни тамъ. Мы теперь говоримъ хладнокровно, что это явленіе естественное, что историческій ходъ дла иначе не могъ и совершиться, но не могъ хладнокровно къ нему относиться тотъ современный человкъ, который принялъ и умомъ и сердцемъ истинный идеалъ преобразованія и хорошо понималъ, въ чемъ должна состоять жизнь дйствительно просвщеннаго европейца. И зато съ какою сатирическою болью отнесся онъ ко всмъ этимъ явленіямъ тогдашней жизни!
Впослдствіи онъ передлалъ свою сатиру: она вышла полне, рзче, живописне, типы опредленне и много выиграли въ художественномъ отношеніи, въ этомъ вид она до сихъ поръ и читалась въ школахъ, гд занимаются исторіей русской литературы, но для біографа столько же, если не боле, важна и первоначальная редакція, такъ какъ въ ней онъ больше видитъ самого автора въ ту минуту, когда создавалось произведеніе.
Ршившись пустить по рукамъ рукопись своей сатиры, авторъ скрылъ свое имя, какъ онъ говоритъ, ‘по обычаю всхъ почти сатириковъ’, но могло быть и по другой причин. Было не совсмъ безопасно представить обществу такіе портреты, въ которыхъ могли узнать себя многія сильныя лица, такъ какъ онъ представлялъ рчи людей не простыхъ, по собственному его сознанію. Это опасеніе сквозитъ въ его предисловіи, которымъ онъ думаетъ оградить себя отъ придирокъ и нападеній.
Въ рукописяхъ при этой сатир встрчаются подъ именемъ эпиграммъ (въ древнйшемъ значеніи) дв маленькія харастеристики, сдланныя Кантемиромъ самому себ и своему произведенію:
‘Что далъ Горацій, занялъ у француза’ и проч. (см. стр. 189) т. е. Форму сатиры авторъ взялъ у Буало, который въ свою очередь подражалъ Горацію, въ образецъ стиха взятъ хотя не имъ, а его предшественниками-стихотворцами, силлабическій стихъ польскій, наконецъ, содержаніе вгърно изображаетъ русскую современность. Въ этомъ послднемъ случа Кантемиръ имлъ право сказать въ примчаніи: ‘можно сказать, что сатира сія не изъ чего не имитована (не написана въ подражаніе), но есть выдумка автора…’ Въ ней онъ указываетъ только два-три мста, заимствованныя у Горація и Овидія. Впрочемъ, начало сатиры нсколько напоминаетъ начало же IX сатиры Буало:
C’est vous, mon esprit, qui je veux parler…
Въ примчаніяхъ къ сатир Кантемиръ подробное объяснялъ т вопросы, которыхъ касался въ сатир, такъ напр., вопросъ о связи науки съ религіею, который впослдствіи развивалъ и Ломоносовъ, имя въ виду толки своихъ невжественныхъ современниковъ не въ пользу науки. Само собою разумется, что науку должно было защищать въ томъ обществ, гд она только что явилась, разрушая предразсудки и суеврія, которые уже давно смшивались съ религіозными врованіями. Вопросъ о связи науки съ врою сдлался однимъ изъ самыхъ живыхъ вопросовъ и Кантемиръ не могъ обойти его. Онъ старался разршить его наглядно и, такъ сказать, практически, какъ обыкновенно разршалъ и вс другіе вопросы.
Въ тхъ же примчаніяхъ Кантемиръ не разъ замчаетъ, что разные толки о наук, приводимые въ сатир, подслушаны имъ въ толп, а не выдуманы. Эти замчанія сходятся и со словами біографа Кантемира, Венути, который отмтилъ, что авторъ наполнилъ свою первую сатиру слово въ слово тми грубыми жалобами, которыя ему приходилось часто слышать {Satyres du pr. Cant. Londres 1749.}.
Въ 1729 г. Кантемиръ, живя въ Москв, продолжалъ заниматься французскимъ языкомъ, плодомъ этихъ занятій былъ переводъ слдующаго сочиненія, дошедшій до насъ въ рукописи: ‘Таблица Кевика-философа или изображеніе житія человческаго’. Въ короткомъ предисловіи къ читателю переводчикъ въ общихъ чертахъ знакомитъ съ содержаніемъ сочиненія и съ его авторомъ. Отсюда мы узнаемъ, что Кантемиръ назначалъ свой трудъ для печати, но и этотъ, подобно другимъ произведеніямъ его пера, остался неизданнымъ. Выборъ сочиненія для перевода ясно рисуетъ намъ того моралиста, какимъ онъ является во всхъ своихъ произведеніяхъ. Въ самые юные годы онъ вырабатывалъ себ мораль изъ чтенія древнихъ и новыхъ моралистовъ, и не отступалъ отъ нея во всю свою жизнь. Эта мораль служила ему руководительною нитью въ жизни, въ оцнк всхъ житейскихъ явленій. Умренность, осторожность, подчиненіе разсудку всхъ страстей, недовріе къ счастію или къ фортун, которая всегда обманчива, гордое отношеніе ко всмъ суетамъ міра, какъ къ богатству, власти, слав, скромная жизнь — вотъ т качества, которыя занимали главное мсто въ морали Кантемира.
Въ перевод его безпрестанно попадаются галлицизмы, которые показываютъ, какъ трудно въ то время было передавать на русскомъ язык мысль, выработанную въ другой литератур. При встрч съ собственными именами переводчикъ для объясненія ихъ отсылаетъ къ историческому лексикону Морерія, которымъ, какъ намъ извстно изъ другихъ источниковъ, онъ и самъ пользовался.
Въ нкоторыхъ спискахъ посл пяти сатиръ Кантемира встрчается стихотворное подражаніе двумъ псалмамъ, которое видимо иметъ связь съ обстоятельствами жизни самого стихотворца. На это указываютъ и нкоторыя вставочныя мысли, которыхъ нтъ въ подлинник. Прежніе труды Кантемира надъ псалмами для ‘Симфоніи’ должны были хорошо познакомить его съ ихъ содержаніемъ, а религіозное расположеніе развило въ немъ взглядъ на дйствительность боле успокоительный и примирительный. Въ псалмахъ онъ искалъ себ и утшенія и оправданія. Обычай многихъ поэтовъ перелагать псалмы въ стихи ему былъ примромъ. Языкъ его въ этихъ переложеніяхъ хотя и легче языка Симеона Полоцкаго, который до него переложилъ въ стихи весь псалтырь, но въ немъ еще слишкомъ много славянизмовъ, а натянутыя фразы и искусственное сочетаніе словъ требуютъ отъ читателя большаго напряженія, чтобы слдить за развитіемъ мысли. Притомъ же, малороссійское произношеніе сохранено и здсь въ сочетаніи рифмъ, какъ напр. не чиста — мста (листа), премна (прелина) — сына, богатый — занилати и др.
Одинъ изъ переложенныхъ псалмовъ (тридцать шестой) выражаетъ совтъ положиться на Бога и не раздражаться при вид порочныхъ, они исчезнутъ вмст съ своимъ потомствомъ, а праведники наслдуютъ землю. Кантемиръ, соображаясь съ своимъ горемъ и зломъ, которое онъ терплъ отъ несправедливости другихъ, даетъ содержанію нсколько другой оттнокъ. У него отняли наслдственное имніе, а потому, утшая себя и полагаясь на провидніе, онъ надется насладиться счастіемъ и богатствомъ, котораго лишили его люди, но которымъ вознаградитъ его Богъ, враги-же его сами лишатся всего и исчезнутъ.
Прежде чмъ сдлалась извстна первая сатира Кантемира, заслужившая одобреніе Феофана Прокоповича, онъ написалъ другую. Содержаніе и мораль сатиры вызваны преобразовательною эпохою, съ которою, какъ мы видли, иметъ тсную связь и первая сатира Кантемира. Петровская табель о рангахъ, поставившая личныя заслуги государству выше наслдственныхъ титуловъ и родовыхъ преданій о служб отцевъ, произвела сильное смущеніе и неудовольствіе въ вельможескихъ родахъ. Съ извстнымъ государственно-служебнымъ мстомъ сталъ соединяться извстный чинъ, который давался только за личную службу каждаго. И получить это мсто могъ лишь тотъ, кто дослужился до соотвтственнаго ему чина. Значитъ, тунеядцамъ, боярскимъ сынкамъ преграждалась дорога сразу занимать высшія мста въ государств безъ всякаго труда и службы. Правда, впослдствіи вс эти господа примирились съ табелью и даже отлично употребили ее въ свою пользу, найдя возможность получать чины съ помощью разныхъ покровительствъ и даже подкуповъ, а съ чинами, разумется, и нужныя имъ мста, которыя давали имъ почетъ, но на которыхъ они являлись самыми вредными тунеядцами. Чины стали давать не за заслуги государству, а за услуги разнымъ вліятельнымъ и сильнымъ личностямъ, и табель о рангахъ потеряла все свое значеніе, принесла даже боле вреда, чмъ пользы.
Но Петръ Великій имлъ въ виду совсмъ не то, что вышло. Онъ хотлъ расчистить дорогу талантливымъ и образованнымъ личностямъ изъ низшихъ классовъ народа къ почетнымъ государственнымъ должностямъ. И дйствительно, въ первое время, къ которому относятся наблюденія Кантемира, когда табель о рангахъ была въ своей настоящей сил, вс новые люди, пробиравшіеся вверхъ по чиновной лстниц съ помощью своихъ личныхъ трудовъ и заслугъ, кололи глаза знатной молодежи, занимавшейся пустозвонствомъ среди только что усвоенной европейской обстановки. Новыя нравственныя понятія у нихъ еще не успли выработаться, старыя понятія были отвергнуты, боярскія же отношенія къ государству и народу еще не забылись, жизнь принесла направленіе безнравственное или ‘злонравное’, по выраженію сатирика, съ боярской спсью и гордостью соединялась скрытая зависть къ новымъ людямъ. Все это выразилось въ томъ ропот, который удалось подслушать умному Кантемиру и который онъ сдлалъ предметомъ своего анализа, найдя этотъ ропотъ совершенно неосновательнымъ и лишеннымъ всякаго нравственнаго значенія. Въ своей сатир онъ сводитъ русскую дйствительность съ тми новыми идеалами, которые у него выработались на основаніи морали, развитой европейскими писателями. Эта мораль, разумется, рзко противорчитъ старымъ взглядамъ на жизнь и тмъ нравственнымъ правиламъ, какихъ у насъ еще держались по старин. Кантемиръ постоянно указываетъ на естественныя права человка и на нихъ хочетъ основать отношеніе между людьми. Конечно, тотъ, кто внимательно изучалъ такихъ писателей, какъ Гуго Гроціусъ и Пуфендорфъ, не могъ иначе и относиться къ людямъ.
Сообразно съ содержаніемъ и сатира получила заглавіе ‘На зависть и гордость дворянъ злонравныхъ’. Мы не станемъ указывать здсь на заимствованія, сдланныя Кантемиромъ у иностранныхъ писателей, такъ какъ въ своихъ примчаніяхъ онъ самъ указываетъ на это. Остановимся нсколько на предисловіи къ сатир, которое встрчается только въ первоначальныхъ рукописныхъ редакціяхъ. Здсь онъ касается вопросовъ, которые очень естественно могли возникнуть въ обществ, гд только начиналась литература и гд писатель не имлъ еще никакого права гражданства. Въ самомъ дл, людямъ, привыкшимъ слышать осужденіе только передъ алтаремъ изъ устъ духовной особы, которую поставила церковь, или судъ изъ устъ судьи, поставленнаго царскою властью, должно было казаться боле чмъ страннымъ видть посреди себя строгаго судью, никмъ не поставленнаго. ‘Кто его поставилъ надъ нами судьею’ — былъ вопросъ хотя и очень наивный въ отношеніи къ писателю, но весьма естественный въ отношеніи къ тогдашнему обществу. Въ его сред писатель былъ лицо совершенно новое, на которое должны были смотрть дико, какъ на смлаго пришельца изъ чужихъ странъ, и даже злобно, если онъ вооружался сатирическимъ смхомъ. Ему дйствительно нужно было облечься въ панцырь, чтобы начать свое дло и сколько нибудь выдержать отпоръ, это и испытали на себ послдующіе писатели. Въ отвтъ на такіе вопросы общества, Кантемиръ указываетъ только на правду, единственный авторитетъ, на который можетъ опереться писатель, но чтобы обществу дойти до этого сознанія, нужно было смниться не одному поколнію. ‘Все, что я пишу, отвчаетъ Кантемиръ, пишу по должности гражданина, отбивая все то, что согражданамъ моимъ вредно бытъ можетъ‘.
Во всемъ предисловіи мы видимъ стараніе автора выяснить себ и другимъ значеніе сатирическаго писателя, опредливъ, какое мсто онъ долженъ занимать въ гражданскомъ обществ и какія цли задавать себ. Если мы не забудемъ, что эта сатира писана двадцатилтнимъ юношею, то должны подивиться, какъ глубоко уже успли вкорениться въ немъ европейскія понятія среди того общества, гд пришлось жить ему: наука и серьезное чтеніе были для него не безплодны. Хотя въ сатир и преобладаетъ дидактизмъ, но у автора постоянно наготов и жало, которымъ онъ пользуется очень искусно. Наблюдательность сатирика особенно выказывается въ неожиданныхъ сравненіяхъ, которыя берутся имъ прямо изъ ежедневной жизни. Все это удостовряетъ насъ, что онъ близокъ былъ дйствительности, отъ которой не отторгала его наука, хотя онъ и занимался ею очень прилежно.
При избраніи на русскій престолъ герцогини курляндской Анны Ивановны Кантемиръ принялъ участіе уже въ конц всей этой исторіи. Понятно, что желать торжества верховникамъ никакимъ образомъ онъ не могъ. Его личныя выгоды должны были боле всхъ сблизить его съ Феофаномъ Прокоповичемъ, что и выразилось въ его утшительной псн, о которой мы уже говорили. Интересы науки связывали его также съ иностранцами, которые въ то время примолкли, хорошо понимая, что имъ опасно мшаться въ это національное дло. Въ то время, какъ Прокоповичъ, Остерманъ и родственники Анны Ивановны вели тайныя интриги по прізд ея въ Москву, высшее шляхетство ршилось представиться ей и выразить свое желаніе собрать депутатовъ изъ каждой фамиліи и обсудить вопросъ о форм правленія. Это прошеніе было переписано набло въ дом князя Черкасскаго Антіохомъ Кантемиромъ. Онъ же вмст съ молодымъ графомъ Матвевымъ объзжалъ гвардейскіе полки и кавалергардовъ, гд и собралъ девяносто пять подписей {Вступл. на престолъ импер. Ан. Щебальскаго, Рус. Вст. 1861 No 1.}. Несмотря на все стараніе верховниковъ загородить дорогу дворянству, оно настояло на своемъ и объяснилось съ императрицею. Въ толп дворянъ, сопровождавшихъ князя Черкасскаго съ упомянутою просьбою, былъ и Антіохъ Кантемиръ. Другой русскій писатель, Татищевъ, громко прочиталъ прошеніе, за которымъ ничего не оставалось, какъ написать ‘учинить по сему’, что и было написано. Теперь участь государства была въ рукахъ дворянства. Удалившись въ другую комнату, депутаты, обольщенные императорскою ласкою, съ ненавистью къ верховникамъ, не много говорили и не долго спорили: политическіе интересы были забыты, недавнія желанія и проэкты многихъ также вышли изъ памяти.
Ршено было составить новый адресъ, въ которомъ просить императрицу царствовать самодержавно, по примру ея дяди и дда. Этотъ-то адресъ и поручено было написать Антіоху Кантемиру. Чмъ же онъ могъ обратить на себя вниманіе собравшагося дворянства? Разумется, съ одной стороны какъ ученый и грамотный человкъ, заявившій себя даже въ печати (надо сказать правду, въ то время очень не многіе изъ дворянъ умли складно выражать на бумаг свои мысли), но одного этого было бы недостаточно, еслибы съ другой стороны онъ не выказалъ себя жаркимъ сторонникомъ императорской власти. До насъ дошелъ французскій переводъ адреса, составленнаго Кантемиромъ, онъ посланъ былъ французскимъ посломъ Маньяномъ своему правительству. Вотъ обратный переводъ его: ‘Высочайшая и всемилостивйшая государыня! вашему императорскому величеству угодно было для величайшаго блага отечества подписать наше прошеніе, и мы не находимъ словъ для выраженія вашему величеству благодарности нашей за такой знакъ высочайшаго благоволенія. Обязанность наша, какъ врныхъ подданныхъ вашего императорскаго величества, требуетъ отъ насъ не оставаться неблагодарными. И потому мы являемся снова предъ ваше величество для изъявленія нашей признательности и всемилостивйше просимъ васъ соизволить принять самодержавіе, съ которымъ царствовали ваши предшественники, уничтожить условія, присланныя вашему величеству отъ верховнаго совта и подписанныя вами. Всеподданнйше просимъ ваше величество соизволить вмсто верховнаго тайнаго совта и высокаго сената учредить правительствующій сенатъ такъ, какъ онъ былъ учрежденъ Петромъ Первымъ, дядею вашего величества, составивъ его изъ двадцати одного члена, и чтобъ теперь и впередъ, убылыя мста въ этомъ правительствующемъ сенат, также губернаторы, вице-губернаторы и президенты въ колегіяхъ, были замщаемы людьми, избираемыми дворянствомъ по жребію, какъ то было уставлено Петромъ Первымъ. Всеподданнйше просимъ, чтобъ ваше величество вслдствіе, того, что подписать изволили, благоволили теперь же составить правленіе такъ, какъ оно должно быть на будущее время. Наконецъ мы надемся быть счастливыми при новой форм правленія и при уменьшеніи налоговъ’ {Татищевъ и его время Попова, стр. 131—132. Сказаніе о род князей Долгорукихъ, примч. стр. 236—237.}.
Всмъ извстно окончаніе этой исторіи. Намренія верховнаго совта рушились, затмъ пророческія слова князя Голицына стали сбываться ужаснымъ образомъ надъ тми, которые ршили политическій вопросъ, внявъ только одному голосу оскорбленнаго самолюбія и ненависти къ нкоторымъ личностямъ. ‘Пиръ былъ готовъ, сказалъ Голицынъ, да недостойны были званые на него, знаю — я буду жертвой — пусть будетъ такъ, я пострадаю за родину! Мое поприще кончается, но т, которые заставятъ меня плакать, поплачутъ еще доле, нежели я’ {Наука и Литер. въ Рос. Пекар., стр. 263.}.
Иностранная партія въ этомъ дл, можно сказать, загребла чужими руками жаръ, выдвинула изъ своей среды Бирона, который нашелъ уже полную возможность подчинить своему позорному игу все русское царство. Погибли верховники, но гибли сотнями и ихъ противники, какъ бы въ наказаніе за то, что вздумали играть гражданскимъ дломъ для удовлетворенія своихъ страстей. Имъ пришлось убдиться, что власть отстояли они не для племянницы Петра, а для курляндскаго темнаго выходца, что своей политической безтактностью они дали ему въ руки сильное оружіе — къ каждому незначительному ихъ поступку насильственно привязывать новые мнимые ихъ политическіе замыслы, которыхъ на самомъ дл не было, но которыми пугали воображеніе императрицы, а подозрніе въ нихъ вело несчастныя жертвы въ застнки и подъ кнутъ палача. Выиграли очень немногіе, въ числ ихъ были Феофанъ Прокоповичъ и Антіохъ Кантемиръ.
Кантемиръ, какъ видно, впослдствіи говорилъ объ этомъ событіи съ своими друзьями-иностранцами. По крайней мр, аббатъ Венути въ его біографіи какъ бы старается оправдать своего друга, приводя его личныя воззрнія: ‘онъ былъ на сторон тхъ, замчаетъ онъ, которые сильно возстали противъ намренія Долгорукихъ, но не потому, чтобы онъ былъ сторонникомъ деспотизма: онъ слишкомъ высоко ставилъ свободу между людьми, чтобы не понять выгоды той системы управленія, какая предполагалась, но онъ думалъ, что при настоящихъ обстоятельствахъ лучше было удержать существовавшій порядокъ…. По его мннію, монархія, ограниченная аристократіею, была лучшею формою правленія. Его восхищала Англія, гд парламентъ сдерживаетъ власть монарха въ опредленныхъ предлахъ и не позволяетъ ей стать выше законовъ, ограждая подданныхъ отъ печальныхъ послдствій самовластія’ {Satyres d. pr. Cantemir 1749 p. 21—22.}.
Конечно, такое восхищеніе въ Кантемир могло родиться во время его пребыванія въ Англіи, но двадцати лтній юноша въ Москв могъ имть въ виду только настоящія обстоятельства. А они, какъ мы видли, должны были сдлать его врагомъ верховнаго совта и сторонникомъ чисто-монархической партіи.
Желанія Кантемира, выраженныя въ утшительной псн Прокоповичу, исполнились: враги ихъ обоихъ мало по малу гибли. Въ это время Кантемиръ переложилъ въ стихи семьдесятъ второй псаломъ, примнивъ его къ своему положенію. Смыслъ псалма слдующій: нкоторые легкомысленные, смотря, какъ гордые и нечестивые благоденствуютъ и богатютъ на земл и какъ страдаютъ чистые сердцемъ, начинаютъ сомнваться въ мудрости и справедливости Бога, но стоитъ только подождать конца этихъ нечестивыхъ счастливцевъ, чтобы видть, какъ гибнутъ вс удалившіеся отъ Бога и какое благо тому, кто близь него. Кантемиръ значительно распространяетъ псаломъ другими мыслями, которыхъ нтъ въ подлинник и которыя онъ приноравливаетъ къ положенію своему и своихъ враговъ.
Имя въ виду, что подъ извстными стихами Прокоповича ‘Не знаю, кто ты пророче рогатый’ подписано ‘1 апрля дня 1730 года въ Москв’, мы въ прав заключить, что вторую сатиру Кантемиръ писалъ въ то время, когда еще никому не было извстно о существованіи первой, что на нихъ онъ только пробовалъ свои силы, не довряя имъ, и что неожиданныя похвалы Феофана ободрили его и сдлали самоувренне. Вслдъ за Прокоповичемъ поспшилъ съ сочувствіемъ отнестись къ сатирику и Новоспасскій архимандритъ Феофилъ Кроликъ, выразивъ ему похвалу въ латинскихъ стихахъ. Посл этого Кантемиръ, по его собственнымъ словамъ, ‘вдаль поступилъ и сочинилъ слдующія три сатиры и иныя творенія’. Въ третьей сатир, посвященной Прокоповичу, онъ рисуетъ цлую портретную галерею, изображая людей съ различными страстями. Здсь, по собственному его сознанію, онъ подражалъ греческому писателю Феофрасту и французскому Лабрюеру, которые, прибавляетъ онъ, ‘оба показали себя въ ясномъ изображеніи различныхъ человческихъ нравовъ, но оба писали простымъ слогомъ, а не стихами’. Этимъ послднимъ замчаніемъ сатирикъ, повидимому, хочетъ отъ нихъ отличить себя, хотя и безъ стиховъ довольно между ними различія. Нтъ сомннія, что изученіе такихъ писателей-философовъ, какъ Феофрастъ и Лабрюеръ, принесло большую пользу молодому сатирику, который благодаря имъ научился вглядываться въ характеры и анализировать ихъ. Подражаніе его ограничивается скоре пріемами въ описаніи портретовъ, чмъ въ списываніи ихъ или въ заимствованіи матерьяловъ. Онъ не копируетъ ихъ, а только старается рисовать новые портреты такъ, какъ они рисовали свои, онъ хочетъ причислить себя къ ихъ школ, какъ къ школ такихъ мастеровъ, которые всми признаны за образцовыхъ въ своемъ дл. Въ этомъ случа Феофрастъ имлъ на него вліянія боле Лабрюера въ манер описанія. Кантемиръ подходитъ боле къ первому, хотя и отличается отъ него мелочными подробностями въ изображеніи характеровъ, тогда какъ Феофрастъ не былъ на нихъ щедръ, отчего Кантемировы описанія являются картинне, живописне. Онъ списываетъ портреты съ натуры, съ извстныхъ личностей, стараясь при этомъ рзко выводить только типическія черты. Оригиналъ перваго изъ этихъ портретовъ, описаннаго подъ именемъ Тиція, находятъ въ извстномъ въ свое время граф Савв Лукич Владиславич Рагузинскомъ. Уроженецъ города Рагузы, турецкій подданный, сначала онъ велъ торговыя дла въ Константинопол, сблизился тамъ, какъ православный, съ русскими послами и былъ ихъ тайнымъ агентомъ, подъ рукою помогая имъ собирать разныя свднія о Турціи, снимать планы мстностей, укрпленій и проч. Въ 1702 г. онъ явился въ Азов съ деревяннымъ масломъ, кумачемъ и хлопчатою бумагою, отсюда былъ отправленъ въ Москву, гд видлся съ царемъ, который оцнилъ его практическое направленіе и услуги, оказанныя русскому правительству въ Турціи: Рагузинскій получилъ отъ царя жалованную грамоту съ правомъ свободной торговли во всхъ русскихъ городахъ. Съ этихъ поръ подъ видомъ торговыхъ предпріятій онъ сталъ исполнять разныя тайныя политическія порученія отъ русскаго правительства. За это онъ получилъ новыя торговыя привилегіи, а въ 1708 году царь подарилъ ему дворъ въ Москв на Покровк, гд прежде была школа извстнаго пастора Глика и гд впослдствіи былъ домъ князя Кантемира. Какъ человкъ ловкій, Рагузинскій умлъ во время оставить турецкія владнія и навсегда поселился въ Россіи. Турецкое правительство, узнавъ объ его продлкахъ въ сношеніяхъ между Россіею и Турціей, требовало его выдачи, но такихъ людей царь никогда не выдавалъ, хотя бы это и стоило ему многихъ пожертвованій. Въ 1711 году онъ получилъ отъ Рагузской республики дипломъ на графское достоинство, но этотъ титулъ не помшалъ ему но прежнему заниматься торговыми длами, даже въ большихъ размрахъ: онъ велъ заграничную торговлю, отправлялъ корабли за море, заводилъ въ разныхъ мстахъ купеческія конторы. Для этихъ длъ онъ отправился въ 1716 году въ Италію съ царскими рекомендательными грамотами къ Венеціи и Рагуз, причемъ ему было дано отъ царя нсколько постороннихъ порученій. Такъ извстно, что въ Венеціи онъ опредлялъ въ морскую службу нсколько молодыхъ людей изъ русскихъ, что подъ его надзоромъ находились наши гардемарины и живописцы Никитины, жившіе во Флоренціи, при его же посредств посл многихъ затрудненій была отправлена изъ Рима въ Россію статуя Венеры, подаренная папою русскому царю. Въ то же время Рагузинскій находилъ досуги заниматься литературою: въ угоду царю онъ перевелъ нсколько книгъ съ итальянскаго языка, и въ одной изъ нихъ рзко задлъ трудъ князя Димитрія Кантемира о магомеданской религіи.
Въ 1722 году Рагузннскій воротился въ Россію и посл смерти Петра Великаго былъ отправленъ чрезвычайнымъ посланникомъ и полномочнымъ министромъ въ Китай съ чиномъ дйствительнаго статскаго совтника, на этотъ постъ предназначалъ его и покойный императоръ. Посл многихъ усилій и непріятностей ему удалось наконецъ, благодаря своей настойчивости и неустрашимости, заключить выгодный для Россіи трактатъ съ Китаемъ, откуда онъ и возвратился въ 1728 году. Труды его не остались безъ награды: онъ былъ произведенъ въ тайные совтники и получилъ орденъ Александра Невскаго. Во всхъ этихъ фактахъ видна только свтлая сторона его жизни, но мы можемъ представить и другую ея сторону. Занимаясь торговлею, онъ долженъ былъ усвоить себ вс тогдашнія купеческія замашки, которыя употреблялись при сбыт товара съ рукъ и которыя не отличались добросовстностью и строгою честностью. Можетъ быть, даже эти занятія и развили въ немъ тотъ хитрый, изворотливый и практическій умъ, то умнье обращаться съ людьми, которое онъ выказывалъ во всякомъ дл, оканчивая его всегда съ успхомъ. Кром того, онъ былъ крайне скупъ. Несмотря на свое большое состояніе, онъ не давалъ своему племяннику, Ефиму Рагузинскому, учившемуся въ Париж, ни копйки на содержаніе, такъ что молодой человкъ былъ доведенъ до ужасной нищеты и наконецъ даже попалъ з.а долги въ тюрьму. О немъ въ 1716 году писалъ царю Зотовъ слдующее: ‘Я еще нахожу должность мою вашему величеству извстить о Ефим Рагузинскомъ: онъ многіе годы не иметъ отъ своего дяди ничего на свое содержаніе здсь, отчего впалъ въ долги, за которые не по одинъ разъ былъ посаженъ въ тюрьму, и нын въ тюрьм обртается въ крайней нужд. Я вельми сему соболзную: не всякой знаетъ, что онъ изъ Рагузъ, но имютъ его за россійскаго дворянина. А въ такое ругательство отъ дяди своего преданъ, что страшно слышать — за волосы тоскаютъ да по тюрьмамъ водятъ. Божескою милостію благоволи на него призрить, дабы повелть дяди его долги его откупить и къ Россіи возвратить. Сіе донесъ вашему величеству, оберегая репутацію россійскихъ людей, которыхъ вашимъ царскимъ особливымъ промысломъ вся Европа признаваетъ за добрыхъ кавалеровъ’ {Наука и литер. при Петр В. Пекарскаго, ч. I. Словарь достоп. люд. Бантышъ-Каменскаго, ч. I.}.
Эта слабая сторона Рагузинскаго и выставлена у Кантемира въ образ Тиція.
Впослдствіи, передлывая свои сатиры, авторъ и въ этомъ портрет нсколько измнилъ подробности, вмсто Тиція представивъ Хрисиппа, который еще больше подходитъ къ Рагузинскому. Передлка много выиграла и въ художественномъ отношеніи: прежнее многословіе и неясность выраженіи замнились большею сжатостью и опредленностью, черезъ что самый образъ выдался гораздо рельефне.
Рисуя другіе типы, Кантемиръ, безъ сомннія, имлъ въ виду знакомыя ему личности, но въ настоящее время мы уже не можемъ назвать ихъ по имени, хотя и можемъ указать на крупныя черты русскихъ характеровъ. Такъ напр. сосдъ Тиція, или по второй редакціи Клеархъ, прекрасно представляетъ знакомую всмъ широкую натуру, которая любитъ все доводить до послднихъ крайностей и которая сразу нашла свою Сферу, лишь только была поставлена въ обстановку европейской жизни. Въ примчаніи Кантемиръ говоритъ, что онъ назвалъ мота сосдомъ Тиція потому, что ‘оба въ равномъ суть разстояніи отъ того же добраго посредства, которое есть умренности добродтель’. Къ этихъ словахъ и выказалась та философія жизни, которую онъ заимствовалъ у Горація и которой держался всю свою жизнь: златая средина во всемъ врная дорога къ спокойствію и счастію. Уклоненіе отъ нея къ крайностямъ и образуетъ т типы, которые онъ изображалъ въ своихъ сатирахъ.
Окончивъ эту сатиру, Кантемиръ вздумалъ попытать свои силы надъ героической поэмой, имя въ виду представить Петра Великаго, котораго уже прежде Прокоповичъ старался возвести на степень античнаго героя. Петръ такъ сильно поразилъ воображеніе своихъ современниковъ, что, но ихъ разсказамъ, слдующее поколніе уже легко себ представляло его въ образ недосягаемаго героя, съ нечеловческими, сверхъестественными силами, одного изъ тхъ, которыхъ такъ увлекательно рисовала древняя эпопея. Кантемиръ еще въ дтств видлъ Петра въ торжественные моменты его жизни, считалъ его благодтелемъ своей семьи, а любовь къ наук и просвщенію еще боле развила въ его воображеніи героическія черты покойнаго великана. Ему уже нисколько не казалось страннымъ сдлать Петра героемъ эпопеи, окруживъ тою сверхъестественною обстановкою, которая по тогдашней теоріи считалась необходимою для эпическаго героя, чтобы онъ достойно могъ стать на ряду съ Агамемнономъ, Ахиломъ, Одиссеемъ, Энеемъ и другими. Это боготвореніе Петра было у насъ не только въ поэзіи прошедшаго и даже ныншняго столтія, но и вообще во всемъ русскомъ образованномъ обществ: Петра иначе не могли себ представить, какъ въ образ героя-полубога, подобнаго всмъ эпическимъ героямъ древности. Кантемиръ началъ такое боготвореніе своею поэмою ‘Петрида’, которой впрочемъ написалъ только первую псню или книгу. Онъ скоро понялъ, что ему не по силамъ и не по характеру его таланта писать торжественныя эпопеи. Въ этомъ случа онъ имлъ право по опыту сказать о себ въ четвертой сатир, переводя стихъ Буало:
Рифмы не могу прибрать, какъ хвалить желаю… и пр. (ст. 112—125).
Чувствуя расположеніе къ сатир, онъ поспшилъ оставить тотъ новый родъ, въ которомъ-было попробовалъ силы для выраженія своего патріотическаго чувства, и написалъ сатиру ‘Къ своей муз’, гд и даетъ клятву никогда не разставаться съ сатирическою музою.
Для насъ самое интересное здсь извстіе, какъ принимались сатиры въ той сред, откуда авторъ ихъ бралъ матерьялы для созданія своихъ типовъ. Тамъ являлись личности, которыя въ нихъ узнавали себя и въ досад старались чмъ-нибудь насолить автору (см. стих. 13 — 21).
А вотъ является и критикъ сатиръ Кантемира: онъ готовъ доказать, что ‘противно закону и безбожное дло мантію полосатою ризою звать смло’. Чтобы понять это, нужно припомнить изъ первой сатиры портретъ Георгія Дашкова: тамъ епископская его мантія названа полосатою ризою. Къ сожалнію, намъ неизвстно имя этого критика, самъ авторъ говоритъ, что, скрывая имена, онъ умно поступаетъ, ‘ибо не только сатирику, но и казнодю (проповднику), которыхъ власть гораздо больше, неприлично злонравнаго именемъ называя обличать. Поврь мн, прибавляетъ онъ, коли пьяница видитъ, что о пьяниц писано, хоть описаніе то было бы подъ именемъ Клитеса или Сенеки, узнаетъ, что то объ немъ писано, однакожъ сердитовать не пристало и дурно, потому что, такимъ образомъ, самъ свое имя покажетъ, когда авторъ укрыти его силится, и сдлаетъ то, что весь свчъ зналъ то, что теперь одинъ можетъ быть, сатирикъ токмо знаетъ’. Впрочемъ въ примчаніи одно имя обнаружено авторомъ въ поясненіе фразы о твердыхъ и досадныхъ стихахъ, которыя по азбук водятъ житье святыхъ. ‘Нкто именемъ Максимовичъ, замчаетъ онъ, стихами описалъ и по азбук расположилъ житія святыхъ печерскихъ, сія книга напечатана въ Кіев въ листъ и пальца въ два толщины, однакожъ въ ней кром именъ святыхъ и государя цесаревича Алекся Петровича, которому приписана, ничего путнаго не найдешь’.
Намъ извстна только одна книга съ именемъ Максимовича, къ которой отчасти можетъ подойти содержаніе, обозначенное Кантемиромъ. Она напечатана черниговскимъ архіепископомъ Іоанномъ Максимовичемъ въ 1705 г. подъ слдующимъ стихотворнымъ заглавіемъ:
Алфавитъ собранный
Рифмами сложенный
Отъ старыхъ писаній,
Изъ древнихъ реченій,
На пользу всмъ чтущимъ,
Въ правой вр сущимъ,
Прежде отъ языка римска,
А нын слогомъ словенска
Прочіихъ напечатася
Во спасеніи собрася.
Между листами 35 и 36 гравированная на мди анаграма ‘Государю царевичу Алексю Петровичу много лта’, слова эти расположены такъ, что ихъ можно прочесть сверху и снизу, вдоль и поперекъ, надъ этой таблицей надпись:
Новій Гелконъ черниговскій красно
З музи своими поетъ пснь согласно,
Всми буквими вкъ долгій провщаетъ,
Въ гусли бряцаетъ,
а внизу:
Отъ всякой буквы Г много тисящъ крати
Можно просто, воспять, внизъ и къ гор читали *).
*) Наука и литер. при Петр В. Пекарскаго, часть II, 97.
Вся книга, не исключая заглавія, предисловія, посвященія и послсловія, написана рифмами, всего счетомъ 10322 стиха. Къ этой книг г. Пекарскій и относитъ стихи Кантемира, хотя между нею и указаніями сатирика есть нкоторое несогласіе. Она печатана въ Чернигов, а не въ Кіев, и, сколько можно судить по заглавію, заключаетъ житія не однихъ печерскихъ святыхъ, составленная ‘отъ святыхъ писаній и изъ древнихъ реченій’ по латинскимъ источникамъ. Съ другой стороны, намъ кажется очень страннымъ выраженіе ‘нкто именемъ Максимовичъ’ о такой личности, которая въ свое время была очень извстна и уважаема за свою ученость, дятельность и строго-нравственную жизнь. Сперва краснорчивый кіевскій проповдникъ, потомъ архіепископъ черниговскій (отъ 1696 по 1711), и наконецъ митрополитъ сибирскій и основатель русской духовной миссіи въ Пекин, онъ везд былъ замтенъ и умеръ въ Тобольск въ 1715 году. Современная сибирская лтопись о немъ говоритъ, что онъ ‘былъ усердный ревнитель и трудолюбивый желатель благочестія, тихъ и смиренъ, благоразсудливъ, о бдныхъ старателенъ и милостивъ, единое у него было увеселеніе — писать душеполезныя сочиненія’… А біографъ {. Мин. Нар. Просв., 1850 г. октябрь, статья Абрамова.} его замчаетъ, что ‘рыданія и слезы тобольцевъ были сердечною данію любимому архипастырю при его погребеніи, и что въ теченіе ста тридцати пяти лтъ посл его кончины не только не изгладилась въ Сибири память о благочестивой его жизни, но время отъ времени благоговйныя чувства боле и боле обнаруживаются къ нему: онъ и по преставленіи вчно живетъ въ любви къ нему тобольской паствы, въ похвалахъ ея и благословеніяхъ, съ самой кончины до настоящаго времени на могил преосвященнаго Іоанна очень часто отправляются панихиды и заупокойныя литургіи, народъ находитъ въ томъ для себя услажденіе’.
У Максимовича была одна, впрочемъ невинная, слабость: піитическія упражненія, страсть къ виршамъ, которыми онъ наполнялъ свои литературныя произведенія и которыми были довольны не вс ученые его современники, такъ Димитрій Ростовскій въ письм къ Стефану Яворскому говоритъ по поводу одной изъ книгъ Максимовича: ‘книга стиховъ печатныхъ прислана мн: Богъ далъ тмъ виршеписателямъ типографію, и охоту, и деньги, и свободное житіе, мало кому потребныя вещи въ свтъ происходятъ’ {Наука и литер. Пекар., ч. II, стр. 150.}. Съ этимъ взглядомъ сходится и взглядъ Кантемира на стихотворныя произведенія Максимовича. Если онъ имлъ въ виду дйствительно ‘Алфавитъ’ черниговскаго архіепископа, то, но всей вроятности, писалъ отзывъ о немъ по воспоминанію, не имя подъ рукою самой книги, съ которой могъ познакомиться еще въ дтств, упомнивъ лишь имя Максимовича безъ его титула.
Въ то время почти вс сочинители книгъ, даже переводчики, отличались страстью къ стихотворству и къ риторическимъ упражненіямъ въ разныхъ рчахъ, въ посвященіяхъ, въ предисловіяхъ и послсловіяхъ. Стихотворство и риторство считались необходимою принадлежностью учености, отчего даже книги ученаго содержанія украшались виршами. Писатели, какъ изъ духовенства, такъ и изъ разночинцевъ, соревновали между собою на этомъ поприщ. Разумется, являлись такіе, которые заботились не о смысл своихъ стиховъ, а о рифмахъ и громкихъ фразахъ, не понимая ни сущности поэзіи, ни краснорчія. Все это не могло и быть иначе, потому что естественно вытекало изъ незрлости понятій о литератур, о наук, объ искусств. Это типы новые, которыхъ сатирикъ не могъ оставить безъ вниманія, къ нимъ-то и относятся стихи четвертой сатиры: ‘глупецъ, что губы чуть помазалъ въ латину, хвастаетъ наукою’ и пр. (ст. 145—152).
Въ 1730 году Кантемиръ перевелъ извстное сочиненіе Фонтенелли ‘О множеств міровъ’ (Entretiens sur la pluralit des mondes). Его трудъ для своего времени былъ явленіемъ любопытнымъ, какъ столкновеніе яснаго взгляда на вселенную, выработаннаго наукою, съ темнымъ міромъ всевозможныхъ суеврій и нелпыхъ разсказовъ, составлявшихъ у насъ ходячую космографію. Книга не осталась незамченною, но возбудила толки въ сред грамотныхъ фанатиковъ, которые смотрли на нее какъ на подрывъ православію, смшивая съ нимъ суеврные толки о мір, ютившіеся около православія. Самый выборъ книги для перевода служитъ намъ нкоторою характеристикою для уясненія личности переводчика, а разнообразныя примчанія которыя онъ сдлалъ къ своему труду, наводятъ на выводы не безъинтересные для біографа. Въ предисловіи переводчикъ говоритъ, что онъ ‘чаялъ нашему народу нкую услугу показать переводомъ этой книги на русскій языкъ’. Не мало трудностей встртилъ онъ при своей работ. Въ русскомъ язык не было словъ для выраженія многихъ отвлеченныхъ, философскихъ и нравственныхъ понятій, которыя были пока чужды русскому уму, какъ ни просты они кажутся намъ въ настоящее время. Переводчику оставалось или давать другое значеніе словамъ русскимъ, или оставлять безъ перевода слова французскія. И въ томъ и въ другомъ случа требовались объясненія для читателей, что также представляло не малый трудъ. Переводъ книги Фонтенелля мы можемъ считать началомъ развитія нашего литературно-философскаго языка, который и до настоящаго времени еще не выработался совершенно. Поясненія Кантемира показываютъ, какое ничтожное развитіе предполагалось въ читателяхъ, которымъ нужно было объяснять чуть не каждое слово, выходящее изъ круга понятій обыденныхъ.
Нкоторыя слова придуманы и прибраны Кантемиромъ очень удачно, такъ что впослдствіи они вошли въ нашъ философскій языкъ, напр. начало въ смысл ‘элемента’, средоточіе (центръ), которое, по его объясненію, онъ составилъ изъ словъ ‘средняя точка’. Сюда же относится передача смысла слова идея: ‘я бы идею по русски назвалъ понятіемъ‘, прибавляетъ онъ. И это послднее слово въ такомъ смысл и утвердилось въ нашемъ язык, войдя какъ опредленный терминъ въ логику.
Изъ примчаній половину составляютъ краткія свднія объ историческихъ личностяхъ, имена которыхъ встрчаются въ книг Фонтенелля. Между ними большая часть именъ популярныхъ въ Европ, которыя странно было бы пояснять въ какомъ либо европейскомъ сочиненіи, какъ напр. Виргилій, Овидій, Платонъ, Аристотель, Мольеръ и др. Но для русской публики того времени, которая только начинала читать и понемногу знакомиться съ европейскою наукою и литературою, вс такія поясненія были необходимы. Объясненія касаются и такихъ предметовъ, которые составляютъ историческую принадлежность европейской жизни, но которые намъ были пока еще чужды и почти незнакомы, какъ напр. театръ, декораціи, партеръ и др. Встрчаются также любопытныя замчанія, касающіяся теоріи поэзіи, какъ напр. объясненія эпической поэзіи, элегіи, романца, комедіи, оперы и пр. Названіе частей философіи Кантемиръ старается также перевести: логика или словесница, нравоученіе или Ифика, физика или естественница, метафизика или преестественница.
Судя по нкоторымъ галицизмамъ въ язык примчаній, можно полагать, что авторъ ихъ пользовался французскими словарями. Впрочемъ на нкоторые изъ нихъ онъ и самъ указываетъ. Такъ, опредляя слово ‘философъ’, онъ называетъ дикціонарій Ришелета, приводя свднія о Пифагор, Аристотел, Платон, Декарт, отсылаетъ за подробностями къ Bibliothque des philosophes par Mr. Gantier, опредляя географическія названія, указываетъ на географическій лексиконъ Бодрана.
‘Со вступленіемъ на престолъ императрицы Анны Іоанновны, говоритъ Бантышъ-Каменскій, кончилось стсненное положеніе князя Антіоха. Императрица, разорвавъ подписанныя ею условія въ Митав, предоставила ему назначить себ желаемую награду, но онъ по скромности своей отказался отъ всякихъ наградъ въ то время, какъ князь Алексй Михайловичъ Черкескій и князь Иванъ Юрьевичъ Трубецкой получили отъ императрицы ордена св. апостола Андрея Первозваннаго и св. Александра Невскаго. Отдавая справедливость благородному образу мыслей князя Антіоха, государыня пожаловала ему, вмст съ двумя братьями, княземъ Матвемъ и княземъ Сергіемъ и сестрою Маріею, тысячу тридцать крестьянскихъ домовъ’.
Мы не знаемъ, насколько можно принять на вру свидтельство Бантышъ-Каменскаго, но имемъ поводъ думать, что благородный образъ мыслей князя Антіоха не сразу былъ оцненъ тми, кто раздавалъ награды. Насъ смущаетъ вопросъ, почему былъ награжденъ не одинъ онъ, оказавшій важную услугу, какъ говорятъ, Анн Ивановн, а въ совокупности съ братьями и сестрою, съ которыми онъ и долженъ былъ раздлить пожалованное имніе поровну, несмотря на то, что они не принимали участія въ его дл. Въ такой наград не было бы никакой справедливости. У насъ есть письмо княжны Маріи Кантемиръ, писанное къ Бирону изъ Москвы въ конц 1732 года, имъ нсколько объясняется это неясное дло. Княжна обращается къ ‘сіятельнйшему графу и милостивйшему своему патрону и благодтелю’ съ слдующими льстивыми словами: ‘Врожденная сіятельству вашему благосклонности добродтель и дознанныя отъ многихъ благодянія смлость мн подаютъ трудить сіятельство ваше симъ моимъ покорнымъ прошеніемъ, дабы какъ прежде спомоществовалъ сиротству нашему, такъ и нын не оставилъ бы насъ въ крайней нашей нужд’. Изъ этого мы можемъ заключить, что не князю Антіоху дана награда за его ‘благородный’ образъ мыслей, а чрезъ посредство Бирона пожаловано вспомоществованіе сиротству молодыхъ князей и княжны, которые до этого должны были питаться отъ милостей князя Константина Кантемира, владвшаго всмъ отцовскимъ наслдіемъ. Личнымъ врагамъ князя Димитрія Голицына не трудно было сблизиться съ Бирономъ, расположить его къ себ и, можетъ быть, дать поводъ накинуть лишнюю вину на противника самодержавія. Для всего этого не нужно было никакихъ заслугъ. На милость Бирона не было совсмъ законовъ: довольно, что онъ благосклонно взглянулъ на сиротство тхъ, которые искали его посредства и милостей, и тысяча тридцать крестьянскихъ дворовъ какъ съ неба свалились сиротствующимъ. Впрочемъ, изъ письма княжны Маріи видно, что именной указъ не въ точности былъ исполненъ. ‘Толикаго дворовъ числа, пишетъ она, въ пожалованныхъ намъ деревняхъ не явилося, о чемъ и челобитная отъ насъ въ сенатъ подана, но ршенія на оную и донын не имемъ’. Вслдствіе этого княжна и проситъ Бирона, ‘яко милостивйшаго патрона и благодтеля’, вспомоществовать сиротству ихъ, какъ и прежде, и ‘своимъ предстательствомъ’ исходатайствовать всемилостивйшій указъ о додач недоставшаго числа дворовъ. ‘Истинно бдно живемъ, прибавляетъ она, и ежели ваше сіятельство въ семъ дл не подастъ намъ руку помощи, понеже инаго патрона не имемъ, то въ крайнее придемъ убожество’.
Нельзя, конечно, вс слова этого письма принимать въ ихъ настоящемъ значеніи, такъ какъ въ то время никто не чувствовалъ особенной щекотливости при обращеніи къ властямъ прикидываться въ крайнемъ убожеств, чтобы выплакать себ кое-какое приращеніе въ своихъ доходахъ. Примровъ этому у насъ есть множество. Судя по письмамъ и прошеніямъ того времени, жили въ убожеств чуть не сарданапалы. Княжна Кантемиръ здсь слдовала только общему обыкновенію, но въ то же время имла право требовать, чтобы ея семейству выдано было сполна все, что слдовало по указу.
Какъ бы то ни было, но положеніе Антіоха Кантемира дйствительно улучшилось: на его долю достались деревни въ Нижгородскомъ и Брянскомъ уздахъ. Впослдствіи въ своемъ завщаніи онъ пишетъ, что эти деревни пожалованы ему отъ императрицы вмсто пенсіона, общаннаго ему съ братьями въ ихъ малолтств еще Петромъ Великимъ. Но вмст съ этимъ нерасположеніе впечатлительнаго юноши къ его врагамъ не прекратилось. Къ началу 1731 года относятся четыре его басни, ничтожныя въ художественномъ отношеніи, но заслуживающія вниманія по своему политическому смыслу. Кантемиръ, повидимому, еще опасался, что противная партія, не уничтоженная совершенно, можетъ рано или поздно восторжествовать. А чтобъ этого не случилось, благоразуміе, по его мысли, требовало взять ршительныя мры для собственной безопасности торжествующихъ. Здсь его взглядъ сходится съ длами Феофана Прокоповича, который, восторжествовавъ надъ своими врагами, умлъ такъ нассть на нихъ, что напрасно вздумалъ бы кто-нибудь просить пощады. Конечно, такой взглядъ и такая страстность въ отношеніи къ врагамъ могли разниться только въ то время, когда шла отчаянная борьба за господство совершенно противуположныхъ убжденій: вмст на равныхъ правахъ они жить не могли, одни непремнно должны были давить другихъ. Съ такими опасеніями за прочность политическаго дла своей партіи, Кантемиръ написалъ басню ‘Огонь и восковой болванъ’. Искусный въ своемъ дл восколей, трудясь прилежно, вылилъ восковую куклу (болвана), нжно выразивъ въ ней вс члены, волосы, такъ что каждый смло могъ принять за живое тло. Окончивъ все, неблагоразумно забылъ отставить ту куклу отъ огня, гд топилъ воскъ: въ жару воскъ растопился, расползлося тло болванчика, пропалъ трудъ, пропало все дло.
Мы разсказали басню прозою, ничего не прибавивъ и не убавивъ, точно такъ, какъ она разсказана тяжеловснымъ стихомъ. Объясняется она слдущею моралью:
Кто, дло свое вершивъ, утвердить желаетъ
Въ долги вки, долженъ все, что тому мшаетъ,
Отдалять, и что вредитъ, искоренять скоро:
Безъ того дло ею не можетъ бытъ споро.
Нужно ли объяснять отношеніе этой морали къ тогдашней современности? Если Долгорукіе были удалены, то Голицыны еще держались и даже не колебались, а они ли не вредили торжествующей партіи, слдовало искоренятъ ихъ скоро, безъ чего и ея дло, по морали басни, было непрочно, не на долги вки.
Другая басня смется надъ положеніемъ, въ какое поставили себя верховники своими неудачными замыслами, сравнивая ихъ съ верблюдомъ, который, увидя, какъ козелъ, окруженный псами, храбро отбивался отъ нихъ рогами, воспылалъ тотчасъ завистью, недовольный тмъ, что у него нтъ ‘украсы роговъ на лбу’. Углубленному въ такихъ помыслахъ попалась на встрчу лукавая лисица. Примтивъ въ немъ печаль, она желаетъ знать тому причину, общая съ своей стороны ‘ревностную услугу’. Верблюдъ изъяснилъ ей, какъ другу, все подробно. Подлинно, сказала она, ты скуденъ только одними рогами, да я знаю къ тому нетрудный способъ. Видишь ты ближаій лсъ, тамъ близъ дороги найдешь нору, всунь въ нее голову и тотчасъ же на лбу у тебя будутъ рога, безъ всякой раны, ‘разв только потерпишь малый страхъ. Тамъ же берутъ свои рога быки, козлы и бараны’. Совтъ ея былъ лукавый: въ той нор жилъ левъ хищный.
Да въ голов, коя рогъ ищетъ, умъ нелишній.
Верблюдъ скокомъ побжалъ въ лсъ, чтобы скоре воспользоваться рогами, сунулъ голову въ нору, а левъ и радъ добычи, тотчасъ въ гостя уцпился. Верблюдъ былъ тогда еще съ ушами, въ нихъ-то своими когтями и вцпился левъ, тянетъ, верблюдъ узналъ обманъ, когда стало больно, деретъ изъ щели голову, да мало подается назадъ.
Нужно было, чтобъ голову вытянуть здраву
И уши тамъ потерять, не наживъ рогъ славу.
Въ заключеніе говорится, что басня иметъ въ виду славолюбцевъ, которымъ предлагается такая мораль:
Кто древо, какъ говорятъ, не по себ рубитъ,
Тотъ, большого не доставъ, малое погубитъ.
Третья басня ‘Пчельная матка и Змя’ иметъ въ виду самое императрицу и отчасти даже противорчитъ морали первой, которая совтуетъ скоро искоренять все, что вредитъ успху дла. Змя, подкравшись къ пчельной матк, сидвшей на цвтк, и подражая ‘прегнусной повадк’ льстецовъ, стала возносить ее скучными похвалами, славить въ ней силу, красу надъ всми пчелами, добрый порядокъ въ управленіи, и пользу, какую получаютъ отъ ея трудовъ ‘все племя пчелъ и весь свтъ’, потомъ склонила хитрую рчь и къ своей цли: ‘заслуга такая въ вки-бъ де могла утвердитъ твою державу, еслибъ было теб чмъ защищать свою славу и власть отъ всякаго, кто теб вредить желаетъ, но твое беззлобіе ободряетъ сердца злобныхъ, они видятъ, что Богъ, давъ теб корону, не далъ въ оборону отъ враговъ оружія, теб могутъ вредить вс скоты и отмщать свои досады. Проси у Зевеса жала
.
‘Никому такъ, какъ царю, лютость не пристала’.
Пчела простерла крылья и отлетла отъ лукаваго звря со словами: ‘твоя рчь мн не по нраву: отъ враговъ вншнихъ защищаютъ меня мои дти, любовь къ которымъ не дастъ мн имть и враговъ внутреннихъ. Богъ далъ меня въ прекрасный образецъ царямъ,
Чтобъ будучи добрыми, какъ злымъ быть, не знали.
Басня заключается моралью: ‘правящимъ народами подъ небомъ должно убгать злыхъ совтовъ и отъ природы быть добрыми, а не злыми’. Боязнь, чтобы гнвъ императрицы на нкоторыхъ не обратился въ злобу на большинство вслдствіе наговоровъ добрыхъ нмцевъ, окружившихъ ее, могла вызвать эту басню, которая нсколько смягчаетъ непріятное впечатлніе отъ предыдущихъ двухъ.
Басня ‘Ястребъ, Павлинъ и Сова’ также относится къ тогдашнимъ событіямъ. Рчь идетъ объ избраніи министровъ въ императорскій кабинетъ, который долженъ былъ замнить Верховный тайный совтъ. Онъ былъ такъ немноголюденъ, что въ члены его не попали многіе, которые по своему положенію могли бы надяться занять въ немъ мсто. Императрица предпочла всмъ только t|)0ихъ: великаго канцлера графа Головкина, вице-канцлера графа Остермана и князя Черкаскаго. Графъ Головкинъ, по свидтельству Бантышъ-Каменскаго, съ умомъ образованнымъ, съ чрезвычайною осторожностью, примрнымъ благоразуміемъ, дятельностью, искусствомъ въ длахъ дипломатическихъ соединялъ мужество, былъ преданъ престолу, любилъ отечество свое, и хотя придерживался старинныхъ обычаевъ, но не осуждалъ новыхъ, если видлъ въ нихъ пользу, дюкъ де-Лиріа, описывая достоинства этого министра, говоритъ, что его нельзя ни въ чемъ упрекнуть. Остерманъ извстенъ своею хитростью, осторожностью, настойчивостью, дятельностью, и въ то же время замчательнымъ дипломатическимъ талантомъ. О княз Черкасскомъ вс свидтельства говорятъ, какъ о человк очень недалекомъ, по безкорыстномъ, чистосердечномъ, скромномъ и осторожномъ даже до робости. Не будетъ натяжки отнести ко всмъ имъ имя совы, которую Кантемиръ вводить въ свою басню, отдавая ей предпочтеніе передъ ястребомъ и павлиномъ. Ястребъ является у него представителемъ военныхъ людей, павлинъ же, по словамъ самого автора, ‘означаетъ гордыхъ дворянъ, которые, кром знатнаго имени своихъ предковъ, никакого собственнаго достоинства не имютъ’. Перескажемъ самую басню: ‘Говорятъ, что нкогда былъ убитъ птичій воевода, на его мсто трое изъ воздушнаго рода просили у царя-орла милости: ястребъ, сова и павлинъ, и вс представляли правильные доводы, чтобы показать правоту своей просьбы. Ястребъ представлялъ храбрость и многіе годы тяжелой военной службы, сова сулила не спать вкъ въ ночное время, павлинъ хвасталъ перьями и хвостомъ пригожимъ. Кто, думаете, царю казался гожимъ въ воеводы? Сова! отказъ ястребу, отказъ и павлину. Орелъ представилъ такую причину своего суда: ястребъ хоть и храбръ, и хоть много лтъ служилъ въ военной служб, ничего не сдлалъ примчательнаго, а потому и впредь можно ожидать мало плода: въ комъ жало славы не дйствуетъ съ молодыхъ лтъ, сдина ужъ безплодна, павлину такъ же гордость, какъ и перья, сродны, а сова нравомъ тиха, ссоръ она напрасно не ищетъ, уметъ себя защитить, согласно своимъ силамъ, когда кто желаетъ ей вредить. Она недремно бодрствуетъ, когда вс другіе спятъ. Таковъ воевода годенъ къ безопасности цлаго народа’.
Если приходится длать выборъ изъ этихъ трехъ птицъ, то конечно ужъ лучше дать предпочтеніе сов, но считать совиныя качества выше всхъ въ дл государственнаго управленія и народной безопасности, едва ли такой взглядъ можетъ назваться мудрымъ. И несостоятельность его очень скоро оказалась въ дйствительности: совы не могли защитить ни себя, ни народъ отъ налетвшаго кровожаднаго коршуна, который много лтъ безпощадно клевалъ и терзалъ ихъ. Взглядъ Кантемира здсь совершенно согласенъ съ его собственнымъ характеромъ, миролюбивымъ, тихимъ: идеалъ человка умреннаго во всхъ отношеніяхъ выработался у него въ юности подъ вліяніемъ стиховъ Горація, человкъ страстный былъ для него уже человкъ ненормальный, что онъ выразилъ въ своей третьей сатир, обратившись къ Феофану Прокоповичу съ вопросомъ: природа ли надлила человка разными страстями, или ‘другой ключъ тому ручью искать нужно’, и разсматриваетъ затмъ всхъ людей, поддавшихся извстной страсти, какъ такихъ, которые сбились съ разумнаго пути. Этого идеала умреннаго человка Кантемиръ держался всю свою жизнь и руководствовался имъ въ своихъ сужденіяхъ о дйствительности.
Басни Кантемира, точно такъ же какъ и другія его стихотворенія, холили въ рукописяхъ по аристократическимъ рукамъ, съ удовольствіемъ читались людьми его партіи и выдвигали его впередъ, какъ молодаго человка разсудительнаго, на котораго можно положиться. Хорошо знакомому съ хвалебными одами, какія писались на запад, ему казалось непростительнымъ не написать подобной же оды и ‘самодержиц всея Россіи’, тмъ боле, что въ ней онъ видлъ торжество своей партіи, уже воспользовался ея милостью и могъ въ будущемъ разсчитывать на другія милости. Онъ забылъ, что уже испыталъ свою неспособность къ хвалебнымъ пснямъ, забылъ о своемъ недавнемъ признаніи въ четвертой сатир:
Рифмы не могу прибрать, какъ хвалить желаю. И несмотря на эту сознанную неспособность, все же слдуя обычаю поэтовъ, создалъ оду самодержиц всероссійской, въ которой, конечно, мы не станемъ искать поэзіи и искренняго чувства. Судя по нашимъ понятіямъ о нравственности каждаго писателя, мы должны осудить такое насиліе самого себя, но понятія того времени о нравственности никакъ не сходятся съ нашими. Здсь время оправдываетъ писателя, который неумренную лесть считалъ за гимн божеству, выражая этимъ дйствительное отношеніе власти ко всему ей подвластному. Кантемиръ указываетъ на Буало, которому будто-бы онъ подражалъ въ своей од или, какъ онъ называлъ, рчи, но сравнивъ ее съ рчью (discours au roi) и съ посланіемъ (pitre au roi) Буало, мы найдемъ, что подражаніе ограничивается только нсколькими стихами, по содержанію же и по тону въ нихъ нтъ ничего общаго. Рчь Буало есть вмст и панегирикъ и сатира, похвала королю у него только предлогъ для сатиры противъ дурныхъ стихотворцевъ. Но, несмотря на лесть молодому королю, авторъ уметъ держаться въ пристойныхъ границахъ, не унижая своего достоинства, онъ хочетъ, чтобъ потомство назвало его правдивымъ, чтобъ на его сказаніе о корол смотрло какъ на исторію, но онъ не защищалъ своей лести тмъ, будто искусство стихотворное требуетъ, ‘чтобъ между правдою было нчто и притворно’. Такое понятіе объ искусств доводило многихъ нашихъ стихотворцевъ послдующаго времени до самой нахальной лести, отъ которой они нисколько не краснли, прикрываясь требованіями искусства: ‘какъ же не похлебствовавъ, составить рчь красну’. Развитію такого искусства способствовала та среда, которая исторически выработала похлебство, и въ этомъ случа ода или рчь Кантемира, какъ она ни слаба, иметъ для насъ свое историческое значеніе: ее только и могъ написать человкъ, воспитавшійся въ этой сред — въ ней есть своего рода оригинальность.
Отдавъ необходимую дань власти, Кантемиръ опять перешелъ къ сатир, постоянно держась, какъ опытныхъ руководителей, Горація и Буало. Сатира его ‘на человка’, по собственному его признанію, ‘почти вся сдлана на подражаніе Боаловой сатиры VIII, съ тмъ различіемъ, что Боало въ своей доказываетъ, что изъ всхъ животныхъ человкъ глупе, а нашъ авторъ тщится показать, что не только онъ, т. е. человкъ, глупе всхъ скотовъ, но еще зле всхъ зврей и диче всякаго урода, котораго бы умъ вымыслить могъ’. Въ нкоторыхъ спискахъ обозначено: ‘зачата сатира сія въ август 1731 г.’ Въ предисловіи къ сатир выражается выводъ изъ толковъ тогдашнихъ читателей. Зная ихъ взгляды и понятія, Кантемиръ предвидитъ, какія возраженія они могутъ сдлать, и потому хочетъ предупредить ихъ и своими объясненіями и замчаніями ослабить жало ихъ критики. Здсь же онъ указываетъ и на цль своей сатиры, и мы должны сказать, имя въ виду и прежнія замчанія Кантемира о сатир, что теорію этого рода произведеній онъ выяснилъ себ лучше, чмъ какую либо другую, и взглядъ его здсь ближе къ истин, чмъ напр. взглядъ на оду.
Вся сатира Кантемира раздляется на три части, въ которыхъ онъ описываетъ непостоянство, злость и глупость человка. Хотя впослдствіи онъ и замтилъ, что она почти вся состоитъ изъ рчей французскаго сатирика (Буало), отчего онъ и передлалъ ее, давъ ей даже другую форму, но мы должны сказать, что нашъ писатель былъ не совсмъ справедливъ къ себ. Заимствуя у Буало многіе образы, онъ въ тоже время пользовался собственными наблюденіями надъ своею современностью. Передъ его глазами въ немного лтъ произошло такъ много важныхъ событій, прошло такъ много людей съ разнообразными страстями. Въ борьб партій онъ видлъ, какъ люди, увлекаемые честолюбіемъ, быстро возвышались, терзали и губили своихъ противниковъ и такъ же быстро падали, видлъ, какъ одни подкапывались подъ другихъ, не замчая, что роютъ яму и самимъ себ, много пищи было для наблюденій и изъ нихъ длались неутшительные выводы: непостоянство, злость человка поражали сильне глупости, которую Буало сдлалъ предметомъ своей сатиры. Кантемиръ выбралъ эту послднюю для того, чтобы къ человческой глупости присоединить и другія качества, съ которыми передъ нимъ являлся человкъ въ годы его юности.
Зачни съ Москвы до Перу, съ Риму до Китая,
Не сыщишь звря столь какъ человка злобна.
Здсь же Кантемиръ длаетъ и нкоторыя заимствованія у Горація и примняетъ заимствованные образы къ нашей дйствительности, которая особенно полно рисуется въ изображеніи пахаря, солдата, чернеца.Въ этой же сатир авторъ касается слегка той идеи, которую впослдствіи прошлось ему развивать въ длинномъ сочиненіи и которая указываетъ на связь его съ тогдашнимъ движеніемъ европейской мысли. Бидно, что онъ былъ знакомъ и съ тми иностранными сочиненіями, въ которыхъ развивалось тогда еще новое ученіе объ устройств вселенной, но оно не поколебало его вры, хотя онъ и возставалъ противъ исключительной обрядности въ дл религіи и въ глазахъ нкоторыхъ фанатиковъ могъ показаться отступникомъ. Указавъ на глупость людей, которая выказалась въ созданіи кумировъ, въ поклоненіи животнымъ и чесноку, на что указываетъ и Буало въ своей сатир, Кантемиръ въ противуположность такимъ поклонникамъ изображаетъ и людей неврующихъ новаго времени, которыхъ не могъ знать французскій сатирикъ (стих. 405—416).
Вс указанныя нами сатиры писаны въ Москв, гд у автора было довольно времени: караулы не могли слишкомъ утомлять его въ качеств поручика Преображенскаго полка. Князь Алексй Михайловичъ Черкасскій, выдвинувшійся впередъ съ воцареніемъ Анны, ласкалъ его, имя намреніе выдать за него единственную свою дочь Варвару Алексевну. Кром другихъ наградъ при императриц Анн, Черкасскій получилъ въ прибавокъ къ своимъ огромнымъ помстьямъ еще деревни въ Ингерманландіи, такъ что могъ считаться однимъ изъ самыхъ первыхъ богачей въ Россіи: семьдесятъ тысячъ душъ крестьянъ и груды золота и брилліянтовъ должны были перейти въ наслдство къ его дочери. Въ 1730 году ей было девятнадцать лтъ. Богатйшая невста не могла не обращать на себя общаго вниманія. Императрица даже сдлала для нея исключеніе изъ придворныхъ правилъ. Въ то время право носить локоны имли не вс двицы, а только придворныя камерфрейлины. Во вниманіе къ заслугамъ князя Черкасскаго позволено было и его дочери украшать локонами молоденькую головку {Б. Каменскаго, т. V. Жизнь графа Б. И: Шереметева, 1808, Опытъ обозрнія жизни сановниковъ, Терещенки.}.
Мы не можемъ сказать, почему тогда же не состоялась свадьба княжны Черкасской съ Антіохомъ Кантемиромъ. Терещенко въ примчаніяхъ къ біографическому очерчу князя Черкасскаго (Опытъ обозр. жизни сановниковъ) указываетъ на стихи Кантемира, которые будто-бы относятся къ его невст. Не зная, откуда явилось такое свидтельство, мы не можемъ принять его на вру, но если оно справедливо, то имъ разъясняется вопросъ, почему не состоялась свадьба. Вотъ эти стихи, изъ VII сатиры, написанные въ Париж въ 1739 г.
Сильвія круглую грудь рдко покрываетъ,
Смшкомъ сладкимъ всякому льститъ, очкомъ мигаетъ,
Блится, румянится, мушекъ съ двадцать носитъ,
Сильвія легко даетъ, кто чего ни проситъ,
Бояся досаднаго въ отказ отвта —
Такова и матушка была въ ея лта (ст. 203—208).
По другому же свидтельству княжна В. А. Черкасская, впослдствіи графиня Шереметева, ‘въ разсужденіи своихъ добродтелей, разума, набожности, щедрости, своего отличнаго поведенія и вжливаго со всми обхожденія останется у всхъ знавшихъ ее въ великомъ почтеніи и незабвенной памяти’ (жизнь гр. Б. П. Шереметева. 1808 г.).
Въ 1731 г. при содйствіи князя Черкасскаго и другихъ сильныхъ лицъ восторжествовавшей партіи двадцатидвухлтній Кантемиръ былъ назначенъ резидентомъ въ Лондонъ. Аббатъ Венути въ біографіи Кантемира пишетъ по этому случаю слдующее: князь ‘Кантемиръ съ радостію принялъ свое назначеніе, понимая, какую пользу можетъ ему принести путешествіе въ чужія страны, гд онъ надялся обогатиться новыми познаніями, въ разговор объ этомъ онъ признавался мн, что убдился собственнымъ опытомъ, при какихъ условіяхъ можно извлечь изъ путешествій какую либо пользу: непремнно нужно черезъ хорошее воспитаніе и образованіе прежде познакомиться съ науками и принять извстные принципы, иначе путешествіе скоре принесетъ вредъ какъ въ умственномъ, такъ и въ нравственномъ отношеніи, вотъ отчего столько молодыхъ людей, путешествовавшихъ за границею, привозили въ свое отечество только одни пороки, которыхъ довольно въ другихъ странахъ’ {Satyres de Mr. le pr. Cant. Londre. 1749.}.
Надо полагать, что окончивъ пятую сатиру, Кантемиръ думалъ напечатать ихъ вс, для чего собралъ ихъ въ одну тетрадь и написалъ къ нимъ примчанія, безъ которыхъ нтъ ни одного его литературнаго труда, назначаемаго для печати. Эти примчанія касаются преимущественно объясненія фразъ и именъ, иногда же указанія на какой нибудь современный фактъ, вызвавшій его на сатиру. Рукописный сборникъ Кантемира начинается одою въ честь императрицы Анны, названною ‘рчью’, на которую мы уже указывали. Онъ распространился по многихъ рукописныхъ экземплярахъ, но намъ неизвстно, отчего онъ не былъ напечатанъ. Въ нкоторыхъ спискахъ попадается еще шестая сатира, о которой, какъ видтщ сатирикъ совершенно забылъ, когда въ послдствіи вздумалъ передлать прежнія сатиры, назначивъ ихъ выпустить въ свтъ вмст съ тремя новыми.
Мы полагаемъ, что она написана передъ отъздомъ Кантемира изъ Россіи, почему и не попала въ общій сборникъ, приготовленный прежде для печати, поэтому самому она осталась и безъ примчаній. Нкоторые любители стиховъ, списывая сатиры Кантемира со списка его собственной редакціи, присоединяли въ своемъ списк и шестую сатиру, которая отдльно ходила по рукамъ. Что она написана въ этотъ періодъ стихотворческой дятельности Кантемира, а не посл, не тогда, когда онъ жилъ за границей — въ этомъ убждаетъ насъ ея стихотворный размръ: въ немъ нтъ правильныхъ удареній, точно такъ, какъ и въ первыхъ пяти сатирахъ, тогда какъ въ стихахъ, написанныхъ за границею, онъ строго наблюдаетъ за удареніями и даже передлываетъ старые стихи, написанные не по той теоріи стихосложенія, которую онъ мало по малу себ выработалъ.
Въ ‘Житіи князя Антіоха Дмитріевича Кантемира’, напечатанномъ при первомъ изданіи его сатиръ въ 1762 г., говорится: ‘онъ началъ было и девятую сатиру, но по несчастію болзнь его оныя совершить не допустила’. Если біографъ имлъ въ виду эту послднюю, на которую мы указали, то онъ ошибся, потому что заключительные стихи ея:
Больше съ удивленія не могу писати,
И хоть не въ пору, да ужъ прннужденъ кончати,
показываютъ, что сатира доведена до конца. Кром того, неправильное паденіе удареній въ средин стиховъ и нкоторые славянизмы, которые уже не встрчаются въ послднихъ стихотвореніяхъ Кантемира, убждаютъ насъ, что эта сатира не могла быть написана передъ смертью автора. Если же біографъ говоритъ не объ этой, а о другой, то мы должны только пожалть, что не осталось никакихъ слдовъ ея. Сатир дано двоякое заглавіе, сообразно съ содержаніемъ и формою: ‘На состояніе свта сего’ и ‘Къ солнцу’ {Въ первый разъ она напечатана г. Тихонравовымъ въ ‘Библіографическихъ Запискахъ’ 1858 г., списана она съ рукописи Импер. Публ. Библ., означенной знаками О, XIV, 2. Этотъ списокъ, впрочемъ весьма неисправный, представляетъ сборникъ разныхъ стихотворныхъ произведеній лирическихъ и драматическихъ половины XVIII ст., нкоторыя изъ нихъ никогда не были напечатаны. Переписчикъ, вроятно, быль малоросъ и въ орфографіи держался своего роднаго произношенія.}. Авторъ обращается къ солнцу и удивляется, какъ оно, смотря на измнчивость человка, само постоянно и неизмнно. И затмъ представляетъ живыя картины изъ русской дйствительности, касаясь, такъ сказать, самаго больнаго мста — суеврія, породившаго расколъ и развившаго враждебный взглядъ на науку. Здсь онъ иметъ въ виду показать, въ какое отношеніе сталъ авторитетъ старины къ новому времени, давшему во имя науки другой образъ русскому человку. Односторонно-религіозное увлеченіе части русскаго народа, вызванное расколомъ, живо изображено сатирикомъ въ образ мужика, который недавно оставилъ соху, аза въ глаза не знаетъ, безграмотный, а пускается въ богословскіе толки. Въ словахъ его слышенъ живой голосъ современности, они прекрасно передаютъ характеръ и темы богословскихъ споровъ, которые можно было тогда слышать въ невжественной толп, не мирившейся со всми новизнами. Сатирикъ у всхъ видитъ разладъ между жизнію и врою: въ жизни хлопочутъ только о барышахъ, не разбирая, что законно и что незаконно, а въ вр стараются выполнить только обряды. Затмъ онъ поднимается въ высшія сферы и тамъ не находитъ ничего благопріятнаго для науки, и съ сокрушеннымъ сердцемъ видитъ торжество зла надъ добромъ повсюду, куда ни обратится.
При такомъ взгляд на состояніе сего свта, о которомъ Кантемиръ могъ судить по московской да по петербургской жизни, ему не о чемъ было жалть ни въ одной столиц, не надъ чмъ было долго задумываться при прощаніи.
1 января 1732 г. Кантемиръ выхалъ изъ Москвы по дорог къ прусской границ, прожилъ нсколько дней въ Берлин у русскаго посла графа Ягужинскаго и затмъ отправился въ Гагу, тамъ ему нужно было условиться съ опытнымъ посломъ графомъ Головкинымъ, который своими совтами могъ ему быть очень полезенъ. Здсь же онъ позаботился сдлать хорошій выборъ книгъ и въ тоже время препоручилъ книгопродавцу Гайэ напечатать книгу его отца: ‘Историческое и географическое описаніе Молдавіи’. 30 марта Кантемиръ прибылъ въ Лондонъ. Съ этого дня онъ начинаетъ описывать въ своихъ депешахъ все, что находитъ достойнымъ вниманія русскаго двора, касаясь преимущественно политическихъ слуховъ, своихъ отношеній къ разнымъ министрамъ и давая отчеты въ исполненіи тхъ порученій, какія ему присылались изъ Петербурга.
Хотя у насъ есть подъ рукою довольно матеріаловъ для изложенія дипломатической дятельности Кантемира, но мы не можемъ здсь воспользоваться ими, такъ какъ наша статья могла бы разрастись въ большую книгу {См. мою статью въ ‘Встник Европы’ 1867 г. No 1 и 2 а Князь Антіохъ Кантемиръ въ Лондон’.}. Оставивъ въ сторон подробности заграничной его жизни, мы будемъ имть въ виду преимущественно литературные труды его. Впрочемъ, нужно при этомъ замтить, что для нихъ оставалось у него очень немного досужихъ часовъ. Большая часть его времени посвящалась или посольскимъ дламъ, или исполненію разныхъ частныхъ порученій, присылаемыхъ ему изъ Россіи то отъ того, то отъ другаго вельможи. Какъ посланникъ, онъ долженъ былъ принять на себя заботы о тхъ русскихъ, которые еще до него были посланы изъ Россіи въ науку и затмъ забыты и брошены на произволъ судьбы, много онъ долженъ былъ хлопотать и о признаніи императорскаго титула за русскою царицею, и о назначеніи со стороны англійскаго правительства посла въ Петербургъ. Когда наконецъ ему удалось добиться того, что къ русскому двору былъ назначенъ чрезвычайный посланникъ въ лиц милорда Форбеса, то и русскій резидентъ былъ переименованъ въ чрезвычайнаго посланника про лондонскомъ двор. Главное назначеніе Кантемира было поддерживать согласіе между двумя дворами, что много зависло отъ осторожнаго его поведенія и искуснаго обращенія съ министрами. Здсь для него была первая дипломатическая школа, гд онъ долженъ былъ сдлаться дипломатомъ и въ то же время сохранить прямоту характера и честность въ поступкахъ, а эти качества въ то время не считались достоинствами дипломатовъ. Кантемиръ же не могъ отступить отъ нихъ, такъ какъ онъ уже выработалъ себ разумныя убжденія и нравственныя основанія жизни, которыя и были имъ заявлены въ его литературныхъ опытахъ. Что онъ усплъ въ такомъ трудномъ дл, въ этомъ насъ убждаетъ и то уваженіе, какое ему оказывали вс, съ кмъ только онъ сходился, начиная съ королевскаго семейства, и хорошее его отношеніе ко всмъ англійскимъ министрамъ, и наконецъ неоднократныя заявленія русскаго двора, который оставался довольнымъ его дйствіями. Эти заявленія не прекратились и тогда, когда остались безуспшными вс старанія русскаго посла склонить англійское правительство вступить въ тсный союзъ съ Россіею во время воины за польскій престолъ въ 1734 году.
Какъ посланникъ, Кантемиръ неоднократно долженъ былъ вступаться за честь русскаго правительства, которую затрогивали въ англійскихъ газетныхъ статьяхъ и въ отдльныхъ книгахъ. По приказу русскаго министерства онъ разыскивалъ имена авторовъ безъименныхъ статей, грозилъ редакторамъ газетъ, приносилъ жалобы англійскому правительству, но всегда получалъ одинъ отвтъ: англійскій народъ воленъ и правительство не въ силахъ стснять свободу его мысли. Особенно много хлопотъ принесла Кантемиру книга Локателли ‘Московскія письма’ (Lettres moscovites), которая рзко нападаетъ на нмецкое правительство въ русской земл и предсказываетъ скорое его паденіе.
Кром всего этого русскій посланникъ долженъ былъ пріискивать разныхъ спеціалистовъ, годныхъ на службу русскому правительству: капитановъ, корабельныхъ плотниковъ и другихъ мастеровыхъ. Ему же поручено было принимать всякіе проекты, съ которыми являлись иностранные прожектеры, общая Россіи неисчислимыя выгоды. О каждомъ изъ нихъ приходилось вести переписку съ русскимъ дворомъ и представлять свои соображенія, что конечно также требовало довольно времени.
Частныя порученія изъ Россіи присылались нашему посланнику безпрестанно: кто требовалъ выслать табаку, кто сукна, кто чулокъ, кто лошадь, и всмъ нужно было угодить, отвчать на письма, посылать счеты. Обращались къ нему съ своими требованіями и разныя правительственныя учрежденія, въ особенности петербургская академія наукъ, занятіями которой онъ постоянно интересовался, выписывая себ вс академическія изданія. Между прочимъ онъ велъ переписку съ президентомъ академіи барономъ Корфомъ о печатаніи своего перевода книги Фонтенеля ‘О множеств міровъ’. Этотъ трудъ вышелъ въ свтъ уже въ 1740 году и былъ злобно встрченъ нашими фанатиками: они назвали его атеистическимъ сочиненіемъ.
Намъ извстны названія многихъ книгъ, которыя Кантемиръ выписывалъ изъ Голландіи и изъ Россіи, судя по нимъ, мы можемъ заключить, что онъ прилежно занимался чтеніемъ. Но несмотря на вс эти занятія, которыя требовали времени, онъ не хотлъ отказываться отъ литературныхъ трудовъ. Разсужденіе Тредьяковскаго о русскомъ стихосложеніи вызвало и съ его стороны наблюденіе надъ тмъ же предметомъ. Въ то время каждому русскому писателю приходилось задумываться о разныхъ теоретическихъ вопросахъ, касающихся литературы, такъ какъ по этой части ничего еще не было разработано, а безъ разршенія того или другаго вопроса почти нельзя было браться за перо. Вопросъ о русскомъ стихосложеніи былъ одинъ изъ первыхъ вопросовъ уже потому, что стихотворство привлекало къ себ всхъ талантливыхъ людей, выбиравшихъ литературное поприще. Стихи боле прозы привлекали также и читателей, слдственно стихи же должны были быть и первыми проводниками новыхъ европейскихъ понятій, съ которыми необходимо было знакомить русское общество. Кантемиръ сначала сталъ разрабатывать силлабическій стихъ, которымъ писали вс наши ученые XVII и начала XVIII столтій, но при всемъ стараніи стихотворца этотъ стихъ оставался все такимъ же незвучнымъ, тяжелымъ и неуклюжимъ, какъ и у прежнихъ писателей. Доказательства Тредьяковскаго, что силлабическія стихъ несвойственъ русскому языку, что намъ слдуетъ выработать новый стихъ, основанный на удареніи, не могли не подйствовать и на Кантемира. Онъ не принялъ вполн теоріи Тредьяковскаго, который не могъ подтвердить своихъ выводовъ хорошими примрами, а въ этомъ случа одинъ удачный примръ могъ убдить сильне всякихъ другихъ доказательствъ. Но онъ понялъ, что опредленное удареніе дйствительно сообщаетъ русскому стиху больше гармоніи, поэтому онъ вздумалъ соединить съ прежнимъ размромъ удареніе, опредливъ для него извстные слоги въ стих. Стихъ его сатиръ состоялъ изъ тринадцати слоговъ, раздленныхъ цезурою на дв части. Теперь онъ опредлилъ семь слоговъ для первой части и шесть для второй, и въ каждой части по одному сильному ударенію, въ первой оно должно падать на пятомъ или седьмомъ слог, во второй на предпослднемъ, слдственно вс рифмы остались по прежнему женекими. Примненіе этой новой теоріи и сдлано имъ къ стихамъ шестой сатиры, и они дйствительно оказались звучне прежнихъ. Эта сатира интересна намъ еще и потому, что въ ней ясно представляется та философія жизни, по которой нашъ сатирикъ въ самомъ дл стремился жить. ‘Тотъ въ сей жизни лишь блаженъ, кто малымъ доволенъ’ — въ этомъ стих выражается главная идея сатиры. Жить въ тишин, наблюдать правила добродтельной жизни, умрять свою волю, развлекаться и прогонять скуку дружескою бесдою, чтеніемъ лучшихъ книгъ и научными занятіями, наблюдать надъ жизнію другихъ и длать изъ того себ нравстственные выводы — вотъ идеальное представленіе земнаго блаженства. Дале авторъ изображаетъ людей, которые въ своихъ стремленіяхъ къ обычнымъ цлямъ — богатству, власти, почестямъ, удаляются отъ этого блаженства, не находя себ покоя. За такой тяжелый трудъ, говоритъ онъ, приходится слишкомъ малая плата. ‘Лучшая наша украса есть добродтель, тишина ума при ней и своя мн воля всего драгоцнне, этихъ трехъ благъ долженъ лишиться тотъ, кому пало на долю богатство или слава. Глупо мы привыкли отъ младенчества бояться нищеты, презрнія, отъ того мы бжимъ въ другую крайность, а должно-бъ въ вещахъ знать мру прямую, всякое дло иметъ свой предлъ, кто его перейдетъ, кто не дойдетъ — одинако шалетъ’.
Хотя ту же средину во всемъ, ту же умренность проповдовалъ и Горацій, но его философія не всегда согласовалась съ его жизнію, о Кантемир же мы не можемъ сказать этого. Онъ дйствительно съ тми же стремленіями является въ жизни, у него слово не противоречитъ длу. Въ подражаніе Горацію Кантемиръ написалъ также четыре философскія оды, цли которыхъ выяснилъ въ примчаніяхъ къ нимъ. Къ этому же времени относятся и дв его басни ‘Городская и полевая мышь’ и ‘Чижъ и снигирь’. Имя въ виду, что Кантемиръ и прежде писалъ басни, мтя на политическія явленія русской жизни, мы въ прав думать? что подобныя же явленія вызвали и другія его басни, хотя и не можемъ опредлительно указать на нихъ. Мораль первой изъ нихъ очень идетъ къ тогдашнему времени, когда величіе, богатство и счастіе зависли отъ ничтожныхъ случайностей: ‘высокая степень, богатство бываютъ рдко безъ бды и всегда безпокойны, кто въ тишин уметъ быть доволенъ малымъ, тотъ достоинъ называться умнымъ’. Содержаніе другой басни представляетъ гибель неопытнаго, который бросился на приманки наслажденія, не послушавъ совтовъ опытнаго, а мораль учитъ ‘слдовать искусныхъ совту, если хотимъ избжать бды и навту’. Въ примчаніи авторъ говоритъ: ‘кажется, что сія басня всхъ другихъ удачливе сочинена’.
Въ Лондон же Кантемиръ занимался переводомъ псень Анакреона. ‘Общее о Анакреонт доброе мнніе, говоритъ онъ, побудило меня сообщить его и нашему народу чрезъ русскій переводъ, старался я въ семъ труд сколь можно боле его простот слдовать, стихи безъ рифмъ употребилъ, чтобы можно было ближе оригинала держаться’. Здсь переводчикъ старается поддлаться подъ размръ греческихъ стиховъ, употребляя для этого какъ счетъ слоговъ, такъ и удареніе, въ осьмисложномъ стих онъ опредляетъ два ударенія, на третьемъ и на седьмомъ слог, а въ семисложномъ только одно — на пятомъ или на послднемъ. И надо сказать, что эти стихи онъ вырабатывалъ очень тщательно. Пользуясь лондонскими изданіями извстныхъ въ то время коментаторовъ Анакреона, въ особенности же трудами г-жи Дассіеръ, Кантемиръ не позволялъ себ нисколько удаляться отъ подлинника, множество примчаній, приложенныхъ имъ къ переводу для поясненія стиховъ, показываютъ, какъ много заботился онъ о врной передач смысла и какихъ трудовъ стоила ему эта работа. Хотя переводъ Кантемира до сихъ поръ нигд не былъ напечатанъ, но у насъ есть основаніе думать, что самъ переводчикъ окончательно обработалъ его для печати. Въ рукописи, дошедшей до насъ, мы находимъ наставленіе наборщику, что ясно говоритъ, какъ много онъ заботился о тщательномъ изданіи своихъ трудовъ, а посвященіе императриц Елизавет Петровн показываетъ, что окончательной обработкой этого перевода онъ занялся уже тогда, когда жилъ въ Париж.
Въ 1735 году Кантемиръ писалъ президенту петербургской академіи наукъ, барону Корфу, что онъ занимается переводомъ на русскій языкъ Юстина, ‘если онъ, прибавляетъ переводчикъ, можетъ принести какую-либо пользу нашему юношеству, то я почту за истинное удовольствіе продолжать его’. Но конченъ ли этотъ трудъ и хранится ли гд-либо рукопись его, намъ неизвстно. Любя особенно искусства, Кантемиръ любилъ и артистовъ, между которыми итальянцы занимали первое мсто. Съ ними онъ любилъ проводить свободное время, и даже прилежно занялся изученіемъ итальянскаго языка. Есть достоврное извстіе, что въ это время онъ перевелъ книгу итальянскаго писателя Альгаротти свт’, но куда длся этотъ трудъ, мы также не знаемъ. По свидтельству французскаго его біографа, онъ говорилъ и писалъ по-итальянски такъ свободно и хорошо, какъ итальянецъ.
Вотъ какая разнообразная дятельность занимала нашего посланника въ Лондон, несмотря на то, что его нердко тревожили заботы совсмъ другаго рода. Положеніе, какое онъ занималъ при лондонскомъ двор, требовало отъ него и соотвтственно приличной обстановки, а между тмъ, жалованье его было такъ ограничено, что онъ часто не зналъ, какъ вывернуться изъ стснительнаго положенія. Безпрестанныя просьбы его объ увеличеніи жалованья оставались безъ всякаго отвта. Въ то же время онъ не могъ пользоваться и доходами съ небольшихъ деревень, которыя въ 1731 году ему вмст съ братьями были пожалованы императрицею: он были конфискованы по иску его мачихи, урожденной княжны Трубецкой, начавшей процессъ за мужнино наслдство. Это дло было крайне непріятно Кантемиру и много заботило его, и хотя потомъ деревни были ему возвращены со всмъ собраннымъ двухгодичнымъ доходомъ, но процессъ все же былъ проигранъ.
Въ средин 1737 года Кантемиръ получилъ отъ русскаго двора приказаніе вступить въ сношеніе съ французскимъ посломъ въ Лондон Камбисомъ, съ тмъ чтобы сблизиться съ Франціей), съ которою уже нсколько лтъ мы были во вражд по причин польской войны. Кантемиру предписывалось начать переговоры, въ форм личнаго его желанія сблизить оба государства, и тмъ прикрыть измнившуюся политику русскаго двора, которой въ это время давалъ направленіе уже Биронъ по своимъ личнымъ разсчетамъ. Переговоры дйствительно были начаты Кантемиромъ, и такъ удачно, что французское правительство скоро выразило желаніе имть при своемъ двор русскаго посланника, общая и съ своей стороны послать въ Петербургъ представителя Франціи. Довольный этимъ успшнымъ началомъ, русскій дворъ назначилъ посломъ въ Парижъ самого Кантемира. Пользуясь такою милостью, онъ проситъ императрицу заплатить за него небольшіе долги въ Англіи, около 500 фунтовъ стерлинговъ, или, по крайней мр, выдать эту сумму въ счетъ жалованья, проситъ также объ увеличеніи жалованья, такъ какъ во франціи онъ долженъ будетъ жить ‘по образцу другихъ пространне’. На это рескриптомъ отъ 18 апрля 1738 года ему объявлено было, что онъ пожалованъ въ камергеры, что жалованье его будетъ увеличено и что, сверхъ того, онъ получитъ на проздъ во францію и на экипажъ пять тысячъ рублей.
Съ другой стороны и французскій министръ Амелотъ писалъ къ Камбису въ Лондонъ, что король очень доволенъ назначеніемъ Кантемира къ своему двору, какъ особы высокаго происхожденія и со многими достоинствами. Русское правительство хотло, чтобы Кантемиръ отправился въ Парижъ не прежде, какъ оттуда подетъ посланникъ, назначенный къ русскому двору. Французскій дворъ требовалъ, чтобы Россія сдлала первый шагъ и что онъ объявитъ о назначеніи своего посла только тогда, когда русскій посолъ прідетъ въ Парижъ. Это нсколько протянуло переговоры, но наконецъ дло уладилось и Кантемиръ отправился въ Парижъ. Впрочемъ, съ этою столицею онъ былъ уже знакомъ съ 1736 года: тогда онъ здилъ сюда лечиться у извстнаго окулиста Жандрона отъ глазной болзни, ею страдалъ онъ еще съ дтства посл оспы, но она особенно усилилась у него въ это время отъ непрерывныхъ занятій. Жандронъ въ короткое время помогъ ему, за что Кантемиръ всегда относился къ нему съ самымъ дружескимъ расположеніемъ.
Передъ отъздомъ въ Парижъ Кантемиръ послалъ къ русскому двору краткое донесеніе о томъ, въ какомъ состояніи онъ оставляетъ англійскій дворъ и какими министрами управляется Англія. Это донесеніе заслуживаетъ вниманія по той врной характеристик, которую онъ сдлалъ государственнымъ людямъ тогдашней Англіи.
Въ сентябр 1738 года Кантемиръ прибылъ въ Парижъ. Политическими длами Франціи управлялъ тогда кардиналъ Флери. Своею коварною политикою онъ не разъ приводилъ нашего посла въ крайнее затрудненіе, несмотря на то, что тотъ уже пріобрлъ опытность въ длахъ дипломатическихъ. Вскор по прізд его былъ назначенъ чрезвычайнымъ посломъ къ петербургскому двору маркизъ Вогренанъ, который, впрочемъ, по разнымъ причинамъ отсрочивалъ свой выздъ въ Россію, несмотря на настоятельныя напоминанія со стороны Кантемира. Посолъ оправдывался тмъ, что онъ долженъ запастись всмъ нужнымъ для жизни въ Петербург, не надясь тамъ найти ничего, и не слушалъ увреній Кантемира, что если онъ не найдетъ въ Петербург кареты, мебели и пр. по своему вкусу, то всегда найдетъ мастеровъ, которые по его заказу сдлаютъ все, что ему угодно. Но потомъ оказалось, что вс возраженія со стороны посла были только однимъ придуманнымъ предлогомъ: онъ жилъ въ своемъ помсть, близъ Парижа, и вовсе не думалъ готовиться къ вызду, онъ ждалъ выдачи жалованья изъ министерства, которое, по видимому, мало заботилось объ удовлетвореніи требованій русскаго посла. О всемъ этомъ Кантемиръ заявлялъ своему двору, который ставилъ въ вину нашему послу такое замедленіе. Двуличность Флери въ этомъ дл особенно поразила честнаго и прямодушнаго Кантемира, который сразу увидлъ, съ кмъ ему пришлось имть дло. ‘Я не знаю, писалъ онъ въ отвтъ на обвиненія, чему приписать и какъ согласить съ ласковымъ пріемомъ, который ко мн г. кардиналъ до сихъ поръ являетъ, его почти нарочный проискъ вводить меня всякимъ своимъ письмомъ въ новый гнвъ вашего императорскаго величества. Во всхъ тхъ своихъ письмахъ вс приключенія мн приписываетъ, и тмъ даетъ вашему импер. величеству правильную причину подозрительные имть мои поступки и быть оными недовольной, хотя въ самой истин вс приключенія по назначеніи моемъ къ здшнему двору никакой, могу сказать, поводъ съ моей стороны не имли’. Скоро Кантемиру пришлось вновь убдиться, что у кардинала слово не согласно съ дломъ. Изъ Петербурга было получено извстіе, что Швеція хочетъ къ нашему вреду сблизиться съ Портою, русскому послу предписывалось въ соединеніи съ цезарскимъ посломъ обратиться къ французскому министерству и просить не допускать такого союза. Кардиналъ общалъ, но опять велъ себя такъ двусмысленно, что общаніе оказалось только политическою хитростью. Не мало заботъ принесли Кантемиру и переговоры о турецкихъ длахъ, въ которыхъ франція приняла посредничество, ведя къ самому невыгодному для Россіи миру. Французскій біографъ Кантемира, приводя въ его біографіи только то, что самому приходилось слышать отъ своего друга, заключаетъ, что нашъ посолъ здсь принужденъ былъ дйствовать противъ своихъ фамильныхъ интересовъ: по уговору его отца съ Петромъ Великимъ, княжество Молдавское должно быть наслдственно въ семь Кантемировъ, еслибы оно какимъ-либо образомъ пришло въ зависимость отъ Россіи.
Извстное злодйское убійство шведскаго майора Синклера, надлавшее столько шума въ Европ и приписанное распоряженіямъ русскихъ министровъ, поставило Кантемира также въ непріятное положеніе: онъ долженъ былъ всми силами оправдывать Россію, не зная въ то же время настоящей правды. Наконецъ двусмысленное поведеніе маркиза де-ла-Шетарди въ Петербург, въ качеств чрезвычайнаго посла, заставляло его безпрестанно обращаться къ кардиналу или статсъ-секретарю Амелоту за разъясненіями и съ жалобами, которыя присылались къ нему отъ русскаго двора и на которыя онъ получалъ самыя неудовлетворительныя объясненія и общанія. Въ это время французская политика, ожидая правительственнаго переворота въ Петербург, вела тамъ черезъ своего посла тайныя интриги и слдственно должна была передъ нашимъ посломъ особенно маскироваться.
Кром подобныхъ политическихъ затрудненій, русскому послу приходилось быть крайне осторожнымъ въ самыхъ мелочахъ, чтобы какъ-нибудь не затронуть щекотливости русскаго двора, который много заботился о томъ, чтобы не уронить своего достоинства при иностранныхъ дворахъ. Для примра мы приведемъ одинъ случай. Вскор по прізд въ Парижъ Кантемиръ извщаетъ, что король назначилъ балъ съ маскерами. Посланникамъ были присланы пригласительные билеты съ увдомленіемъ, что для нихъ будетъ особая посольская скамья съ правой стороны королевскаго кресла. Въ то же время посланники узнали, что для принцевъ крови приготовлены табуреты. Между ними возникъ вопросъ, слдуетъ ли имъ хать на балъ, такъ какъ принцы передъ ними поставлены выше. Ршили обратиться къ гофмаршалу и спросить, какія мста назначены принцамъ крови. Получили отвтъ уклончивый и неудовлетворительный, но ршили хать на балъ. Между посланниками было условіе — на этотъ разъ мстами не считаться, кто прідетъ раньше, тотъ и займетъ мсто выше. Посланники цезарскій и испанскій нарочно пріхали какъ можно ране, чтобы занять первыя мста. Явились и принцы крови и сли на табуреты за королевскимъ кресломъ, а двое изъ нихъ со смхомъ и шутками такъ помстились, что закрыли собою посланниковъ отъ королевскихъ взоровъ. Испанскій посолъ вспыхнулъ и громко обратился къ цесарскому, какъ къ старшему изъ всхъ, предоставляя ему вступиться за общую посольскую честь. Но цесарскій разсудилъ, что не слдуетъ горячиться и длать шумъ, смолчалъ, а за нимъ смолчали и вс другіе, хотя испанскій объявилъ, что еслибъ дло касалось его лично, то онъ съумлъ бы за себя вступиться. Впрочемъ, на другой день они объявили о своемъ неудовольствіи статсъ-секретарямъ, для того, чтобы подобныя распоряженія не послужили примромъ для будущихъ баловъ. Описавъ все это съ большими подробностями, чмъ мы представили, Кантемиръ заключаетъ свое письмо выраженіемъ удовольствія, что ему не пришлось быть на балу, а слдственно и быть участникомъ въ скандал, за который, можетъ быть, пришлось бы отвчать передъ своимъ дворомъ.
Вс подобныя мелочи, ничтожныя сами по себ, могли накликать на посланника большія неудовольствія и потому требовали крайней осторожности и осмотрительности.
‘Смерть царицы Анны, говоритъ біографъ Кантемира, поставила его въ очень критическое положеніе. Удаленный отъ двора и не зная обстоятельно, что тамъ длается, онъ чувствовалъ, что путь его былъ скользокъ, но онъ явился здсь и честнымъ человкомъ и ловкимъ политикомъ. Герцогъ Биронъ поспшилъ сообщить русскому послу о своемъ регентств при малолтнемъ император. Этого сообщенія нельзя было оставить безъ приличнаго отвта, но Кантемиръ понималъ, что подобное регентство нмецкаго выходца слишкомъ оскорбительно какъ для русскаго народа, такъ и для двора, онъ предугадывалъ, что врядъ ли оно прочно. Потому онъ послалъ свой поздравительный отвтъ Бирону въ письм къ одному изъ своихъ друзей, прося отослать его по адресу, если завщаніе императрицы будетъ исполнено, въ противномъ же случа сжечь письмо. Догадка его оправдалась: герцогъ Курляндскій былъ арестованъ прежде, чмъ письмо Кантемира перешло въ его руки, почему и новое правительство не имло повода считать его въ числ приверженцевъ Бирона. Осторожность не была излишнею, прибавляетъ біографъ. Впрочемъ, нкоторое время онъ не надялся сохранить свой посольскій постъ, что видно изъ письма его: ‘По договору съ хозяйкою моею о найм дому, пишетъ онъ, я долженъ за шесть мсяцевъ напередъ домъ отказать и за т шесть мсяцевъ платить, потому всеподданнйше прошу, чтобъ заране о томъ отзыв, если оный случиться иметъ, указать меня увдомить, столь наипаче, что и кром того мои долги и другія домашнія дла такое зараннее извстіе требуютъ, и понеже къ немалой моей остуд нкакимъ образомъ къ предосужденію высочайшей вашей славы было бы, еслибъ я, не уплата т свои долги и не удовольствовавъ всхъ, съ коими дла здсь имлъ, отсюда принужденъ былъ отъхать’.
Въ отвтъ на это Кантемиръ былъ пожалованъ чиномъ тайнаго совтника и оставленъ на своемъ пост. По свидтельству того же біографа, Анна Леопольдовна имла намреніе сдлать Кантемира воспитателемъ своего сына-императора, что уже выказываетъ ея особенное уваженіе и довріе. И дйствительно, замчаетъ біографъ, никто боле не былъ способенъ образовать умъ и сердце великаго монарха, какъ этотъ вельможа, соединявшій въ себ съ глубокимъ умомъ большое знаніе людей, благородство, любовь къ общественному благу и непоколебимую честность, подкрпляемую религіей. Но происшедшій новый переворотъ избавилъ его отъ опасенія принять на себя обязанность, тяжесть которой онъ заране чувствовалъ и которой боялся какъ могилы своей свобод.
Во время регентства Анны Леопольдовны французская дипломатія тайно черезъ Шетарди поддерживала надежды Елисаветы Петровны на престолъ, возбуждая къ тому же и Швецію, съ намреніемъ возвратить ей если не вс, то часть завоеваній Петра Великаго. При такихъ тайныхъ подкопахъ дипломатіи положеніе русскаго посла въ Париж было крайне затруднительно. Не зная и не угадывая тайныхъ переговоровъ, онъ только видлъ, что съ нимъ хитрятъ, что на вс его представленія и протесты обращаютъ очень мало вниманія. Не улучшилось это положеніе и при Елисавет Петровн. Франція увидла, что снова ошиблась въ своихъ разсчетахъ. Съ восшествіемъ на престолъ дочери Петра, посл господства нмцевъ сильно былъ возбужденъ русскій патріотизмъ. Нечего было и думать объ уступк какихъ-либо русскихъ областей. Напротивъ, русскій дворъ потребовалъ отъ франціи полнаго признанія императорскаго титула за новою царицею^ и безъ него не хотлъ принимать никакихъ грамотъ, ни давать французскимъ посламъ аудіенцій. Кантемиръ долженъ былъ употреблять самыя энергическія настоянія и протесты. Французскіе министры длали разныя общанія, но медлили исполнить ихъ, видимо желая выторговать разныя условія въ пользу своего двора. Кантемиръ старается вывести на видъ передъ своимъ дворомъ хитрости, коварство, недоброжелательство и недобросовстность французской политики, равно какъ и двуличное недостойное поведеніе маркиза Шетарди, который въ теченіе нсколькихъ лтъ былъ почти постояннымъ предметомъ его депешъ, жилъ ли маркизъ въ Петербург, или въ Париж. ‘Имю довольный искусъ между прочимъ писалъ онъ, что здсь общанія чинить обыкли при нужномъ случа и столько оныя исполнять, сколько околичности и премнъ требуютъ, имя весьма малое попеченіе о той слав, которая отъ сдержанія происходитъ слова’. Или въ другомъ письм: ‘Я уже будучи не однажды какъ министрами, такъ и его Шетардіевыми обнадеживаніями обманутъ, мало атенціи всмъ ихъ словамъ подаю, и какъ вс свои маркизу Шетардію визиты давно прескъ, также къ министрамъ о всемъ томъ дл отзываться удерживаюсь’.
Въ конц 1742 года умеръ канцлеръ князь Черкасскій, умвшій удержаться на своей высот во время всхъ переворотовъ, которые приносили съ собою гибель многимъ министрамъ и придворнымъ. Въ немъ Кантемиръ находилъ себ сильную опору при двор, считаясь женихомъ его дочери. Французскій его біографъ, въ качеств его же друга и повреннаго, сообщаетъ, что онъ не прочь былъ бы жениться на ней, но его смущало то, что другаго заставило бы поторопиться свадьбой, т. е. высокое положеніе князя Черкасскаго. Онъ говорилъ одному изъ своихъ друзей, что близкое родство съ первымъ министромъ въ государств помшало бы тому спокойствію, котораго онъ добивался. Онъ боялся втянуться противъ воли въ государственныя дла, думая только о томъ, какъ бы удалиться отъ нихъ, чтобы вполн посвятить себя распространенію наукъ и искуствъ въ своемъ отечеств. Такимъ образомъ свадьба отсрочивалась съ года на годъ, а по смерти князя Черкасскаго, вдова его, не желавшая также этого союза, поспшила выдать дочь за графа Шереметева. Смерть стараго князя была для Кантемира дйствительною потерею, которую нечмъ было замнить ему при двор, и это онъ тмъ скоре почувствовалъ, что мсто сосланнаго Остермана занималъ Бестужевъ-Рюминъ, не расположенный къ Кантемиру. Говорятъ, что онъ опасался его, какъ соперника въ дипломатіи, и боялся, что тотъ рано или поздно сядетъ на его мсто.
Изъ многихъ непріятностей въ это время самою чувствительною для него было приказаніе отъ русскаго двора уволить отъ службы секретаря его Гросса, который былъ самымъ дятельнымъ его помощникомъ и другомъ. Кантемиръ принялъ его въ посольскую службу еще въ Лондон по просьб старшаго его брата, бывшаго своего учителя, академика Гросса. Младшій Гроссъ оказался весьма дятельнымъ и способнымъ дипломатомъ, такъ что Кантемиръ, довольный имъ, взялъ его съ собою и въ Парижъ. Мы не знаемъ, вслдствіе какихъ поводовъ русскій дворъ сталъ его подозрвать въ какой-то тайной предосудительной переписк съ его братомъ-академикомъ, приказалъ Кантемиру опечатать вс его письма и его самого отставить отъ службы. Кантемиръ не медля долженъ былъ исполнить это, но не могъ не отозваться объ осужденномъ съ самой лучшей стороны, и только посл усиленной просьбы получилъ позволеніе вновь принять Гросса на ту же службу {Впослдствіи онъ былъ посланникомъ въ Лондон.}.
Не мало смутили Кантемира и разнообразные толки, приходившіе въ Парижъ изъ разныхъ источниковъ, объ огромномъ заговор, открытомъ въ Петербург противъ императрицы. Отвсюду онъ слышалъ запросы объ этой новости, и не зналъ, что отвчать, такъ какъ офиціальныхъ извстій изъ Петербурга не получалъ никакихъ. Онъ самъ долженъ былъ спрашивать объ этомъ русскій дворъ, и наконецъ получилъ циркулярное сообщеніе, въ которомъ обвиняли австрійскаго посланника маркиза де-Ботту и даже внскій дворъ въ заговор Лопухиныхъ, Бестужевыхъ и другихъ придворныхъ противъ особы императрицы. Надо сказать правду, что все это, намренно или безъ намренія, было сильно раздуто: изъ пустыхъ разговоровъ лицъ, сожалвшихъ объ участи сверженнаго императора и его родителей, сдлали опасный заговоръ и присудили мнимыхъ участниковъ его на жестокія казни. Кантемиру было приказано обнародовать присланное обвиненіе, что всми и было принято за признакъ разрыва русскаго двора съ австрійскимъ. Дальнйшее слдствіе этого дла повлекло за собою разныя письменныя объясненія, которыя Кантемиръ и долженъ былъ печатать для общаго свднія. Внскій дворъ съ своей стороны печаталъ возраженія и объясненія. Такъ какъ очень многіе интересовались всмъ этимъ дломъ, то, чтобъ дать имъ возможность прослдить его послдовательно, Кантемиръ просилъ одного изъ своихъ друзей собрать въ историческомъ порядк все, что имъ было получено отъ своего двора и что было напечатано отъ внскаго относительно этого дла. Когда такимъ образомъ была составлена книга, то Кантемиръ секретно обратился къ канцлеру съ просьбою напечатать ее. Этотъ послдній взялъ рукопись для прочтенія и уже не возвращалъ ее, несмотря на вс настоянія Кантемира. Вроятно, она и теперь лежитъ гд-нибудь въ министерскомъ архив.
Кром хлопотливыхъ и часто очень непріятныхъ дипломатическихъ длъ, Кантемиръ, какъ и въ Лондон, долженъ былъ исполнять разнообразныя порученія, присылаемыя изъ Петербурга, какъ офиціальныя, такъ и частныя. Такъ, между прочимъ, и здсь пришлось ему хлопотать объ отысканіи автора какого-то памфлета на русскій дворъ. ‘Издатель Русетъ, писалъ онъ, указалъ на здшняго жителя Пистау, посылалъ въ здшнюю полицію узнать, гд тотъ Пистау живетъ, но никто о таковомъ человк не слыхалъ и чаютъ, что имя то вымышлено и для прикрытія своего нарочно въ кореспонденціи употребляетъ’. Въ другомъ письм онъ сообщаетъ: ‘въ полиціи общались усугубить домогательство въ изслдованіи памфлетиста Пистау, и быть можетъ, напослдокъ его доищутся по даннымъ отъ Русета признакамъ, хотя въ томъ довольно времени потребуется за безмрнымъ многолюдствомъ здшняго города, въ которомъ такой человкъ долго утаить себя можетъ’.