Кн. Е. Н. Трубецкой и его ‘развенчание‘ национализма
Опять кн. Е. Н. Трубецкой выступает против ‘звериного национализма в России’ и на защиту того европеизма, который, не ссылаясь ни на какие книжки, выкалывает глаза, вырезывает языки и обрезывает уши защитникам ‘звериной нации’, русским солдатам… Ах, ведь тоска у князя одна: что там ‘солдат’ и его уши или язык, нужно бы выколоть глаза у самой России, чтобы она не смела видеть, не смела слышать, особенно чтобы она не смела ‘лопотать на скверном русском языке’ что-нибудь в защиту своего безграмотства и темноты…
Ах, князь, князь… Хороший потомок, должно быть, хороших предков. Философ, профессор, ученик Влад. Соловьева… Странная тоска по обрезанном языке своей родины.
Да она почти и молчит. Кто смеет вступиться за народную честь России? В большой и читаемой прессе единственное ‘Новое Время’, в журналистике … России ‘Русская Мысль’ г. Струве, коего — едва он стал защищать Россию — линия газет немедленно же переименовала в ‘патриота фон-Струве’ и подняла к всеобщему глумлению… Да, ‘без языка’ Россия, — главное: чтобы ‘не смела говорить, эта шельма’. Пророчески сказал Достоевский, -сказал в ‘Дневнике писателя’ прямо со стоном: ‘Боже, у нас есть русская партия’. Это было еще при живых Каткове и Аксакове. Теперь, конечно, не ‘партия’, а кой-что, — дробинки, песчинки…
И почему же кидается кн. Е. Н. Трубецкой на эти дробинки, песчинки? Какое злодеяние от них? Разве эти немногие дробинки мешают мирному процветанию и благополучной подписке ‘Вестника Европы’, ‘Современного Мира’, ‘Северных Записок’, ‘Заветов’ и проч., и проч., и проч. Почему ‘тело убитого врага хорошо пахнет’ и ему надо во что бы то ни стало ‘вымести сор из России’, т. е. последние остатки всегда ведь бессильной партии?
А вот подите же, старается. Старается, не находит покоя. И в Петроград приезжает читать лекции, и в Москве издает брошюры, и опять в Петроград шлет ‘Письма в редакцию’ к г. Струве, чтобы, так сказать, ‘рассолить’ его читателей-‘потреотов’. Ведь у нас самое слово ‘патриотизм’ и ‘патриот’ печатается и произносится в презрительно-безграмотном виде. Ибо подразумевается: ‘кто же из грамотных русских людей, поучившихся в гимназии и университете, может принадлежать к патриотам’. Во Франции — патриотизм, в Германии — патриотизм, в Англии — патриотизм. Им — позволено. Но в России, конечно, — ‘потреотизм’.
Темные люди. Жалкие. Т. е. русские. О них Мережковский выразительно как-то написал, ‘опять вернувшись из-за границы’: ‘Первое, что у нас лезет на глаза после больших городов европейских, — нищета, убожество, мизерность. И дома в России, и люди, и лошади, и вывески, и улицы, и площади, и садики, — все обшарканное, заплеванное, заплюзганное (словечко же! с какой любовью, т. е. с какой ненавистью, оно сказано), пришибленное, прощалыжное’… (Мережковский в книге ‘Было и будет’).
Ах, литературные наследники Белинского, Герцена и Михайловского: ну, что же вам выставить, ухо или язык? Пощадите хоть глаз: отечеству все-таки хочется увидеть, как с ним расправляются сынки. ‘Посмотрю и умру. Что же мне еще осталось?’
А втайне не говорит ли в вас, господа, совесть? ‘Убийцу тянет к тому дому, где он убил’. И ‘заплеванная, заплюзганная Россия’ все вас тянет к себе… И книжки, и лекции, и всякое старание.
Не хочу даже излагать ‘Развенчания (кто же его ‘увенчивал’?!!) национализма’ кн. Е. Н. Трубецкого в ‘Русской Мысли’, в только что вышедшей апрельской книжке. И не советую читать ее читателям. Господь с ними, пускай глумятся. ‘Уж лучше одно ухо, князь, — не так больно’. Это германцам вопил солдат: ‘Дорежьте ухо, оно болтается’ (на куске кожи). Ему дали немцы перочинный нож. И он отрезал (Труды следственной комиссии, сенатора Кривцова). Вы, князь, действуйте сразу и не оставляйте висеть на лоскутке кожи. Хотя бы даже, если случится, и пот-ре-о-ту’. Ведь и ему больно.